"Мне не стыдно признаться тебе, Райс, в том, что я чуть не обделался, как последний сукин сын". Слова Джои до сих пор звучат у меня в голове. Нет, не стыдно. Потому что я знаю его давно, и видела в таких делах, где и бывалый солдат испачкал бы подштанники. Если Джои чего-то испугался, значит, было, чего бояться.

   Я сижу за барной стойкой в маленьком зальчике на первом этаже и бестолково верчу в руках стакан ирландского. Опять проклятое ирландское, да ещё с утра! Я с раздражением отодвигаю стакан и ладонью стучу по стойке.

   - Мэм? - бармен, он же хозяин, оборачивается.

   - Шотландского на два пальца, - мрачно говорю я.

   - И правильно, - он расплывается в улыбке. - Быть в Шотландии и пить эту ирландскую дрянь!

   Я предупреждающе поднимаю руку ладонью вперёд. Клянусь, если он не заткнётся, то... Но он понимает и затыкается. Слава Создателю!

   Так. Стоп. Почему я так подумала? Что это за выражение? Я снова ловлю себя на мысли, что у меня чуть не выскочили слова, смысл которых я в общем понимаю, но... Но только в общем.

   Начинает болеть голова. Чёртов Джои! Запропастился неизвестно куда!

   Бармен тире хозяин ставит на стойку запотевший стакан с неразбавленным шотландским. И тут же нагибается ко мне, и я понимаю, что он хочет что-то сказать.

   - Ну? - тихо спрашиваю я.

   - Мэм. Не ходили бы вы сегодня никуда после шести вечера, - заговорщически начинает он. - Темнеет-то рано, уж и зима на носу.

   Да, стоит конец октября, и жирный ублюдок, который сидит в кресле шефа нашего участка, не торопится отзывать нас назад. Зима на носу! Мне ли не знать?!

   - Ночь Самайна сегодня, - значительно продолжает хозяин. С таким идиотским выражением, точно повествует, что родился Иисус. - Канун дня всех святых, - поясняет он.

   Понятно. Ясно, как день. Время, когда нечистая сила бродит по земле, и уж, конечно, без Женщины в Зелёном тут не обойтись.

   Я уже ничего не говорю. За всё это время мне стало понятно, что говорить бесполезно. Из кухни выглядывает молоденькая официантка, испуганно косится на меня и зовёт хозяина, еле слышно пропищав его имя.

   Миленькая дурочка. А зовёт-то не как-нибудь, а слащавым словом "дорогой". Его любовница. Мы уже знаем этот городишко, как облупленный. Жена мясника выгуливает собаку на газоне, соседка из вредности собирает дерьмо и кидает ей в сад. Молочник спит с безработным парнем, который раньше пахал на лесопилке, а теперь приворовывает из магазинов всякую мелочь. Сестра парня кувыркается в койке с половиной города, потому что у неё не хватает денег на выпивку. А секретарша из полиции знает о том, что её босс крутил с сестрой парня, и надеется, что он под давлением этого факта когда-нибудь ответит на её заигрывания.

   И так можно перечислять до бесконечности. Пока не растает снег на верхушках гор, а он не растает никогда, если верить тому, что пишут в учебнике по географии. Впрочем, я не читаю учебники, вот ещё! Просто слышала где-то.

   Мы застряли здесь, как в чёртовой куче вонючего дерьма. Беспонтовой куче проклятого вонючего дерьма. Мы давно были бы уже в Лондоне, если бы не несколько новых эпизодов в этом районе.

   Я со стуком ставлю стакан на стойку. С такой силой, что виски чуть не выплёскивается. Надо же! Хеллоуин! Женщина в Зелёном. Проклятая женщина выплывает отовсюду, куда ни кинь. Женщина с длинными чёрными волосами с проседью, забранными в незамысловатую причёску, с голодными блестящими глазами и надменными губами, в зелёном бархатном платье, струящемся тяжёлыми складками из-под чёрной накидки, отороченной мехом, или из-под манто из шиншиллы. Надо же - я ещё знаю, оказывается, как выглядит манто из шиншиллы...

   Я улыбаюсь своим фантазиям. Грёбаная Женщина в Зелёном, которую я не могу выкинуть из своей головы, и на которой было вовсе не зелёное платье.

   - Не рановато начала? - Джои плюхается рядом, с такой силой стукнув по стойке, что та содрогается.

   - В самый раз, - шучу я. - Слышал новость? Хеллоуин сегодня.

   - Знаю, - мрачно отвечает Джои. - Сообщили уже. Человек пять, не меньше.

   - Да? - удивляюсь я. - Мне только хозяин.

   За стойкой пусто. Из кухни тоже не доносится ни звука.

   ...Беззвучно, как во сне, кружится мелкий снег; она проводит пальцем по моей щеке, и вдруг целует, прижав к стене, похожей на крепостную... Совсем рядом - её блестящие, безумные глаза, голодные, как у волка зимой...

   - Райс! - Джои тычет меня в бок, и картинка перед мысленным взором мгновенно исчезает. - У тебя такой взгляд, будто Потрошитель - это ты.

   - Очень смешно, Джои, - раздражённо говорю я. - А ещё я герцогиня Йоркширская. Ах, да, еще Алиса из зазеркалья.

   - И белый кролик, - подхватывает он.

   - При чём тут кролик? - удивляюсь я.

   - Ты же сказала про Алису, - недоумевает Джои. И, видя, что я не врубаюсь, повторяет. - Про Алису из зазеркалья. Там был белый кролик.

   - Не знаю. Не смотрела, - я догадываюсь, что это фильм. - Слышала где-то фразу.

   Джои хохочет. Так заразительно, что серый дождливый день частично утрачивает свою мерзость.

   - Ты точно контуженная, - стонет он. - Белый кролик! В книге. Сначала была книга, а потом уже фильм.

   - Наплевать, Джои, - еле выговариваю я. - Просто смешно.

   Возвращается хозяин, и Джои добродушно просит принести ему того же, что и мне.

   - К чёрту всё, - говорит он. - Хеллоуин так Хеллоуин. Как насчёт того, чтобы просто тупо просидеть здесь весь день?

   - Принимается, - смеюсь я.

   Делать нам, конечно, не так, чтобы совсем уж нечего, но посвятить один день выпивке - это тоже хорошо. Телевидение не работает, хозяин несколько раз звонит куда-то и нудно спрашивает, что случилось. В конце концов, выясняется, что испортился ретранслятор, а со спутниковой тарелкой тоже приключилась какая-то напасть. Телевизор над полками с разнокалиберными бутылками некоторое время ещё вспыхивает рябью помех, но потом хозяин, наконец, догадывается и выключает его, встав на табуретку. Потому что пульт, по его словам, он давным-давно разбил.

   Ближе к трём в зальчик начинает набиваться народ. Дождь продолжает заунывно барабанить по стёклам, с плащей входящих летят водяные брызги. Прибегает молоденькая официанточка с длинными спичками и с третьей попытки разжигает камин в противоположном конце зала. Помещение наполняется запахом горящего угля и пляшущими на стенах отсветами пламени.

   Очередной стакан скотча незаметно пустеет. Алкоголь погружает меня в лёгкое оцепенение, делать ничего не хочется, даже разговаривать. Я сижу и равномерно долблю по стойке носком ботинка - тук-тук-тук - пока Джои не просит прекратить. Равнодушно верчу в жёлтых от никотина пальцах сигарету, думая, упадёт столбик пепла или нет. Конечно, падает - на пол. И она должна стоять на полу, на коленях - и бить кого-то по морде, это просто некто, человек без лица. А потом она будет смотреть на меня голодными глазами, и очертит пальцем контур наколки. Но если она скажет: "Люблю байкеров", то я... Нет, не скажет. Точно не скажет. И я сделаю ей больно. А она усмехнётся и скажет: "Ещё"...

   На мокром асфальте стоянки с визгом тормозит очередной подъехавший к гостинице грузовичок. Этот звук снова выбрасывает меня в реальность. Джои рядом, сидит, уткнувшись в свой стакан, и ничего не замечает. Это хорошо. Никаких сантиментов, говорю я себе. Надо очнуться от этого, и выкинуть, наконец, из головы весь проклятый бред.

   - Мы зря не вернулись тогда, - говорит вдруг Джои.

   - Куда? - я даже вздрагиваю от неожиданности. Джои смеётся.

   - Я же говорил, Райс, что вижу всё, даже через стакан, - продолжает он. - У тебя по глазам видно, что ты всё о том же. Неизвестная баба из Богом забытого угла Эдинбурга.

   - Иди к чёрту, - отмахиваюсь я.

   - Просто займись с кем-нибудь сексом, - цинично говорит Джои. - А потом отпинай, или в обратном порядке. И забудь.

   Я молчу. Нечего сказать. Потому что не могу. Потому что мои мозги окончательно и бесповоротно съехали набекрень. Вот дьявол!

   Я могу избить до полусмерти, могу - чего уж там - убить кого угодно, но лечь в постель с кем-нибудь просто так я не могу. Не могу, и всё.

   На улице быстро темнеет, и народ прибывает. Такое ощущение, что зал растягивается, как резиновый. Приходит вторая официантка, они обе снуют туда-сюда, разнося выпивку. Особенно много людей собралось у огня. Расселись полукругом, подтащив поближе стулья, и до нас доносятся обрывки разговора. Ведьмы, феи, эльфы, ну, и, конечно, на первом месте вампиры. И Женщина в Зелёном. Сигаретный дым струится по залу, закручиваясь в спирали, когда кто-то распахивает дверь. Мужчины курят, в основном, трубки, тлеющий табак потрескивает и иногда выбрасывает искры. Женщин нет, если не считать официанток и меня, но меня уже перестали считать за женщину, что не может не радовать. Потому что я предпочла бы быть кошкой или собакой, нежели женщиной в общепринятом понятии. А особенно в понятии, которое принято здесь. Я заказываю новый стакан с выпивкой, и разгорячённый хозяин, кивнув, уносится к полкам.

   Она лежит на пыльном диване, вернее, на том, что от него оставили мыши, и смотрит, как темнота подкрадывается из углов. Сигарета в руке ярко вспыхивает, когда она затягивается, но куда падает пепел, она не видит. Может быть, прямо на неё. Плевать. На потолке колышется паутина, изредка подсвечиваемая лучами автомобильных фар, потому что дом стоит на окраине, и машины тут бывают редко. Да и люди, в общем-то. Особенно сегодня. Она опасалась, что ближе к вечеру чёртовы дети полезут в "дом с привидениями", как она видела в одном фильме про Хеллоуин. Но обошлось. Мерзкие ублюдки, да и их родители, напуганы так, что и носа не высунут на улицу после наступления темноты. Сегодня-то уж точно. И ей ничего не грозит, хоть танцуй тут. И она встаёт и танцует, напевая слышанную неизвестно где песенку: "Ты на сцене, под прицелом тысячи глаз... Мы играем в нашу игру, когда на часах час..." Уголёк сигареты тлеющей точкой мечется во тьме, повторяя движения её руки. Какая занятная игра. Когда на часах час. У неё нет часов. Поэтому она просто представит, что времени ровно час. И ни минутой больше. Она подходит к столу и отламывает большой кусок хлеба. Не очень мягкий, ну и пусть. В этой дыре она обнаружила, что многие уезжают на уикенд, даже не запирая своих домов на замок. Деревенское отродье. Тупое, как тролль. Почему тролль, она не знает. Потому что. Тупое отродье. Но в домах есть еда и кое-где наличные деньги. Хорошо, что иногда попадаются деньги. Она подходит к стулу и гладит рукой зелёное бархатное платье. Она купила его весной, после дня Святого Патрика. Всего два фунта в грязной лавчонке в Хокни. Чудесное волшебное платье из её снов. Хорошо, что здесь есть еда. Не ахти какая еда, правда. И кладовки с консервами и банками с вареньем. Её уже тошнит от хлеба с вареньем. Почему они имеют привычку оставлять почти пустой холодильник, уезжая всего-то на несколько дней? Ну и ладно. Зато она поиграет в игру. Эники-беники-ели-вареники...

   Она тихо смеётся и пальцами тушит дотлевающую сигарету...

   Я уже успела отсидеть всю задницу - ненавижу эти высокие барные стулья. Джои клюёт носом, за окном темень и дождь, от горящего камина доносится приглушённый голос очередного рассказчика. Всё, как всегда. Приходит Робертс, окидывает нас подозрительным взглядом, но ничего не говорит. Вот и правильно. Ещё один босс выискался на нашу голову, - думаю я. Робертс, или Шериф, как прозвал его Джои на свой техасский манер, кивает нам обоим по очереди, берёт выпивку и уходит к тем, кто сгрудился у камина. Вот и чудненько. С Джои у него не очень хорошие отношения после того, как тот ещё в самом начале назвал весь этот сброд "этим сбродом, верящим во всякую чушь". Шериф встал на дыбы и сказал, что не позволит так говорить о людях, бок о бок с которыми он живёт всю жизнь. Джои пожал плечами, но заткнулся, и с тех пор они держат нейтралитет.

   - Тоже пошёл байки травить, - ворчит Джои.

   Я оборачиваюсь. Шерифу кто-то принёс стул, и он сидит на почётном месте - почти в центре полукруга. А рядом с ним, кстати, тот самый старик, который водил нас до "нехорошего места".

   - И вот люди вроде бы как живые, а на самом деле - нет, - доносится до меня его голос. - И ведь непонятно, как их убили-то. Двери и окна изнутри закрыты, это что ж получается, что кокнул их не пойми кто, не пойми, как, и не пойми, куда делся? В дымоход, что ли, улетел?

   - Ну, а от чего умерли-то? - переспрашивает кто-то.

   - Да ведь я ж говорю - не пойми от чего. Всё вроде бы в порядке, а человек - мертвее мёртвого.

   - Да быть такого не может, - не унимается всё тот же оппонент. - Следствие-то хоть было? И это, как его... доктора смотрели?

   - Наверное, уж смотрели, раз в городе дело было, - язвит старик. - Это тебе не у нас тут, где один доктор, да и тот нарасхват, куда ему до покойников! Вот, Джим, ты скажи!

   Робертс разводит руками, и я понимаю, что старик обращался к нему. Дурацкое имя. Ну, надо же, Джим! Как проклятый черномазый.

   - Были случаи подобные, - наконец, неохотно говорит он. - Но то, что причина смерти не обнаружена, не значит, что её нет.

   - Ну, как - на колдовство ведь похоже! - выпытывает у него старик.

   - Может, яд какой неизвестный, - пожимает плечами Робертс, - который следов не оставляет. Может, ещё что.

   Несколько человек согласно кивают.

   - Наизобретали сейчас кучу всего, - подтверждает кто-то.

   - Эх! - старик в сердцах машет рукой. - Верно говорю - колдовство! Я вот помню, случай был...

   Я перестаю слушать. Хватит, наслушалась уже. А уж грёбаных историй, начинающихся этими словами, столько, что впору книжку писать.

   Я знаю, про что он говорит. Действительно, были такие случаи: окна и двери на замке, причина смерти не ясна, а человек, а то и вся семья - покойники. Лица спокойные, как будто спят. И ни одно это чёртово дело не было раскрыто, поэтому убойщики в последнее время завели моду сваливать всё на газовую компанию и мифическую ядовитую фракцию, пытаясь привлечь на свою сторону экспертов. Газовая компания в свою очередь отбрыкивалась, как могла, проводила независимую экспертизу, но результат оставался тот же: виновник, и, главное, причина смерти, найдены не были, если не считать причиной инфаркт или инсульт сразу у нескольких человек.

   - ...А она вдоль дороги идёт, и волосы развеваются от ветра, длинные такие, - в этот момент доносится до меня. - Посмотрел - а у неё глаза словно бы без зрачков, как в колодец заглянул. Одна чернота сплошная.

   - Вот это вампир и есть, - собравшиеся дружно кивают головами. На этот раз в их рядах единодушие. По поводу Женщины в Зелёном - а я не сомневаюсь, что речь идёт о ней - мнения не расходятся.

   Алкоголь и недосып расплющивают меня по стулу. Я хочу было крикнуть бармену, чтобы принёс лайма со льдом - на сегодня спиртного хватит, - как взгляд мой падает на окно. Я тут же смаргиваю и понимаю, что с алкоголем пора завязывать совсем, иначе я свихнусь, сидя в этой заднице и литрами поглощая виски. Потому что мне кажется, что какое-то короткое мгновение я вижу женщину в зелёном платье, ТУ женщину, мою женщину - в платье цвета клевера и накинутом поверх сером пальто; женщину с чёрными с проседью волосами, и с глазами, блестящими нездоровым, лихорадочным, голодным блеском...

   Джои допивает остатки виски и отодвигает стакан.

   - Дай немного, - он берёт у Райс её бокал с лаймом, и, гремя кубиками льда, прямо так, без соломинки, делает пару глотков. Приятно. Освежает. Особенно, если во рту настоящая помойка после целого дня торчания в прокуренном баре с сигаретой и виски.

   - Всё, Джои, пошли, - Райс несколькими торопливыми глотками приканчивает бокал и ставит на несколько сложенных купюр.

   Джои делает то же самое. На дворе совсем уже ночь. Даже компания у камина притихла; кто-то клюёт носом, кто-то просто тупо смотрит в огонь, пытаясь держать глаза открытыми.

   Джои бросает взгляд на Райс. Её опять что-то беспокоит. Вот ведь проблему нашла, тоже мне, - думает он. В этом она женщина, одно слово. До мозга костей.

   Они поднимаются в свой номер. Райс нехотя плетётся в душ, а Джои заваливается на кровать. По потолку скользят полосы света - разъезжаются все эти фермеры, мясники, молочники, которые провели у гостиничного камина пугающую их ночь. На востоке алеет тонкая полоска зари, горы кажутся чёрными и зловещими. Не слышно ни звука.

   Щёлкает задвижка, Райс выходит из ванной. На ней только большое полотенце, но и его она снимает, быстро вытирается и надевает длинную майку. Его она не стесняется, ей вообще не свойственно стесняться кого бы то ни было.

   Она ложится рядом, и он ощущает запах свежести - без всяких цветов, духов и прочего; он знает, что Райс терпеть не может отдушки. А у неё красивое тело, вспоминает он, особенно для почти сорокалетней женщины, и если особо не приглядываться ко всем этим старым шрамам, когда-то вдоль и поперёк исполосовавшим её.

   - Что ты дёргалась опять? - он начинает гладить её по руке.

   - Не поверишь, Джои, - он чувствует, что она улыбается, только улыбка эта невесёлая, скорее, горькая. - Показалось, что эту долбаную Женщину в Зелёном видела.

   - Это где? - он поднимается выше и проводит пальцами по её шее, уху, виску.

   - В окне. Пить меньше надо, - с горечью говорит Райс.

   Джои знает, что она догадывается, чем бы ему хотелось заняться. Сейчас она сама чуть раздвинет ноги, и не скажет ни слова. Он целует её в ухо и уже намеревается продолжить дальше, как она говорит:

   - Это была та баба. То есть, наверное, это был дурацкий скотч.

   И тут он понимает, что между ними словно встаёт какая-то стена. Не потому что она сообщает о некой мифической женщине, и не потому, что сам он не женщина, какая бы то ни было. Просто до него вдруг доходит, что он не в состоянии до конца дать ей то, что нужно. Ни как мужчина, ни как женщина. Она ничего не скажет, даже получит какое-то удовольствие. Но настоящего удовольствия, такого, как, например, то, которое они вдвоём получают в участке, он ей дать не сможет. Не потому, что он плох, или она хороша, или наоборот. Просто она - Райс. А пошло всё к чёрту, - равнодушно думает Джои, и просто сильно обнимает её.

   - Я хочу тебе сказать страшную тайну, - говорит вдруг Райс. - Ты ведь мне сказал про "нехорошее место".

   - Никому никогда, - шутит Джои, положив голову ей на плечо.

   - Помнишь того чувака, который отъехал? - спрашивает она.

   Ещё бы ему не помнить! В ушах до сих пор звенит то того, как орал шеф. Джои кивает, елозя подбородком по плечу Райс.

   - Ты знаешь, что я чувствовала, когда всё это произошло? - продолжает она. - Удовольствие. И ничего больше. Удовлетворение.

   - И это тайна? - удивляется Джои. - Ты думала, я не знаю?

   - А ты знал? - спрашивает она.

   - Успокойся, старуха, - он с силой гладит её по плечу. - Это нормально. Я же сказал, что всё всегда знаю. Ты, конечно, монстр, но я тебя люблю, - ухмыляется он.

   Райс рывком переворачивается и закидывает ногу ему на бок.

   - Хорошо, что я встретила тебя, - серьёзно говорит она. И понимает, что он улыбается.

   ...- Пся крев, - высокий седой старик презрительно цедит сквозь зубы. - Вон отсюда.

   Кормилица, шурша накрахмаленным передником, выбегает. Глаза у неё наверняка ничего не видят от слёз и страха.

   Я стою возле большого, во весь рост зеркала в деревянной раме - из-за искусно вырезанных виноградных гроздьев и листьев выглядывают пухлощёкие амуры. Эти гроздья так приятно трогать пальцем, они выпуклые, гладкие и чуть тёплые на ощупь. Но сейчас меня одолевает ужасный стыд, и мне кажется, что лучше бы было провалиться сквозь землю.

   - Боль, девочка, - обращается ко мне старик, пристукнув палкой. - Только боль будет держать их в узде. Ты причиняешь боль - или боль причинят тебе. Я ведь учил тебя.

   - Простите, дедушка, - еле слышно говорю я. - Простите меня.

   - У тебя не получилось, Ядзя? - пристальный взгляд серых глаз.

   - Не знаю, - едва выговариваю я.

   - Что ж тогда, дитя?

   - Кормилица, дедушка... она... - от слёз я не могу говорить, но плакать нельзя, плакать стыдно.

   - Что ж, что кормилица?

   - Не хотела... ей больно, - я больше не могу вынести его взгляда из-под прищуренных век.

   Воцаряется тишина. Сквозь набегающие слёзы я смотрю на пухлощёкого амура, которого трогаю пальцем - а вдруг поможет? - и вижу в зеркале себя. Белое платье, перетянутое в талии атласной лентой, и белый бант в волосах. Мне лет тринадцать-четырнадцать, и платье ещё не очень длинное, что меня иногда расстраивает, ведь я же не маленькая, а все подумают, что маленькая... Нет, только не плакать, плакать нельзя. Старик подходит и кладёт мне руку на плечо. Бедный дедушка, как он может вообще прикасаться ко мне, ведь я ослушалась его, как я посмела?!

   - Ей ДОЛЖНО быть больно, Ядзя, - говорит он. - Должно. Ты понимаешь?

   - Да, дедушка, - и как я могла испытывать жалость к только лишь человеку?

   - Ты больше не подведёшь меня, девочка? - я смаргиваю слёзы и решительно смотрю ему в глаза; плакать нельзя, и слёз уже нет, слава Создателю.

   - Вот и хорошо, - говорит он.

   И меня накрывает стеной беспросветной боли...

   Я вздрагиваю и просыпаюсь. В окнах по-прежнему темно, лишь полоска зари стала чуть-чуть ярче. Значит, всего ничего времени прошло с тех пор, как мы легли. И что за бред мне снится?!

   Джои громко сопит под боком. Я поворачиваюсь к нему, кладу на него и ногу, и руку - он не реагирует - и снова погружаюсь в тревожный сон.

   ...- Мисс Войцеховская! - внутри у меня всё замирает, когда ко мне подходит высокий шляхтич с чётко очерченным лицом и длинными русыми волосами, перевязанными шёлковой лентой. Я знала, заранее знала, что он подойдёт, но ведь это такой важный день в моей жизни, такой момент бывает только раз, и, поэтому, как бы я ни старалась, щёки мои заливает предательский румянец. Проклятье! Вот проклятье!

   Он тем временем коротко кивает и говорит:

   - Я хотел бы сразу поговорить с вами о деле. Прошу вас оказать мне честь и стать моей супругой. Я не тороплю с ответом, потому что понимаю, что вопросы брака суеты не терпят.

   - Да, - тут же отвечаю я. Теперь положено протянуть руку. - Моё согласие вы получили, лорд Близзард.

   Мимолётная улыбка, он целует мне пальцы, снова коротко кивает и уходит. Наверное, к отцу и дедушке, потому что их в зале нет. Мне хочется улыбнуться, покружиться на месте, но нельзя. Кроме того, я вспоминаю, что вскоре навсегда покину родной дом, и мне становится немного грустно. Но только немного. В конце концов, так положено. Так надо.

   Мне просто необходимо записать всё это в дневник. Я вбегаю в спальню; там кормилица. Неуклюжая оборачивается поглазеть, кто вошёл, и я тотчас слышу звон. Поднос с чайной посудой на полу и цела, конечно, только серебряная ложечка. Вот мерзавка.

   - Убираюсь у ясновельможной панны, - она вздрагивает, опускается на колени и начинает сгребать черепки в кучу. Что с неё взять? Всего лишь человечья дура.

   - Ты ведь знаешь, что будет, - говорю я. Совершенно равнодушно. Просто бестолковая крестьянка, вот и всё, и нет повода расстраиваться в такой день. Я заставляю её свалиться на пол и наблюдаю, как она орёт - захлёбываясь криком, в судорогах боли извиваясь возле моих ног. Наказания без вины не бывает. Или ты - или тебя...

   Джои громко всхрапывает, и сон прерывается. А жаль, интересный такой сон, как фильм про старинную жизнь. Если всё это не закончится кошмаром, то будет вполне приличный сон, в отличие от предыдущего. Как орала эта тётка в фартуке. Интересно, почему? Я закрываю глаза и снова засыпаю.

   ...Дедушка, дедушка, дедушка, дедушка...

   Я бегу напрямик через вересковую пустошь, через лес, и ветки хлещут меня по лицу, и цепляются за мех, которым оторочена накидка. Исчезнувшая опёка владетеля и треск, который раздаётся на весь лес. Дедушка, дедушка, дедушка... Я бегу, как не бежала никогда в жизни, если только в детстве, удирая от кормилицы из шалости. Но деревья и кусты не были тогда такими враждебными. Винсента нет, он в Британии, по каким-то своим делам, связанным с управлением поместьем под Нью-Кастлом, куда мы вскоре должны вернуться.

   С неба начинает падать снег. Я вижу зловещие багровые отсветы, пляшущие на стволах деревьев. Треск пожара, вот что это было. Я добегаю до края леса и вижу языки пламени над тем, что осталось от имения. Огонь бушует так, что слышно за несколько миль. Вокруг этого огромного костра стоит толпа, но далеко, потому что пламя с шипением плюётся искрами, и жар настолько силён, что снег растаял почти до самого леса. Крыша с ужасающим грохотом обрушивается внутрь, и огонь с новой силой принимается лизать почерневшие стены.

   Я, задыхаясь, сгибаюсь к самой земле, потому что у меня болит внутри, и сердце, того и гляди, выпрыгнет вон, а потом без сил сажусь на пожухлую траву, не обращая внимания на холод. Наверное, я теряю сознание, потому что, открыв глаза, вижу чёрные развалины на месте того, что когда-то было моим домом, и шевелящиеся кое-где там и сям фигурки этой человечьей мрази. И я вспоминаю зеркало в деревянной раме, виноград и пухлощёких амуров. Я не подведу вас, дедушка. Никогда больше. Вы ведь научили меня всему, что умели сами, дедушка, правда?

   Я улыбаюсь, подбираю юбку и иду к тому, что было имением. С неба продолжает падать проклятый снег. Но он быстро тает, ведь кровь этой мрази такая горячая...

   - Райс! - я просыпаюсь оттого, что Джои трясёт меня за плечо.

   - Что ещё? - спрашиваю хриплым со сна голосом.

   - Какой дьявол тебе там снится? - бурчит он. - Ты хохочешь так, что кровать трясётся.

   - Как я убиваю кучу народу, - честно отвечаю я.

   - На другой бок повернись, - советует он, снова ложась. Думает, я пошутила. Ну и хрен с ним. Я следую его совету и вновь закрываю глаза.

   ...- Руку, сучка, ну! - чёртов полукровый боров пыхтит, но я не дамся им, не дамся... Запах пота и чеснока - грязные скоты, полукровые твари. Я чувствую, как кровь отливает от лица, и белеют губы. Нет, никогда - но они не узнают об этом, я не доставлю им такого удовольствия, ни за что. - Смотри-ка, сама протянула. Любишь боль, красотка? Я когда-то купил шикарную плётку, хочешь, я назначу тебе свидание - скотину охаживают именно плёткой, тебе понравится. Хотя, думаю, теперь мы обойдёмся без такой формальности, как свидание.

   Подходит палач с тавром - у меня была такая белая кожа - сволочи, полукровые свиньи... Боль, отвратительная вонь горелой плоти и снова боль...

   И я не издаю ни звука - а ночью раздираю руку в кровь, но клеймо так и остаётся, жаром раскалённого металла вплавленное в плоть - и кровь уже течёт по коже, так же, как слёзы по лицу. А потом всё это воспаляется - я заматываю тряпками руку, но она ещё долго не желает заживать в этом ледяном кошмаре, где есть только ужас, холод и ненависть...

   - Пойдём, Ядвига, - Затопеч - и я, не сопротивляясь, иду - мне всё равно, куда.

   Освещённая пламенем камина комната. В кресле красивый, властный человек, вот только глаза у него... глаза... Меня словно затягивает в водоворот, и я чувствую, что он видит меня насквозь, как проклятое стекло... Создатель, проклятое стекло... Я чувствую исходящие от него силу, уверенность, вечность... много чего. Но вот он отворачивается, и всё кончается, но я снова до невозможности хочу, чтобы он посмотрел на меня. Почему-то я сразу вспоминаю зеркало, и тот день, когда я стояла перед дедушкой, сгорая со стыда, и вспотевшими пальцами нажимала на резного деревянного амура.

   Хрустальная ледяная нить, просто разговор без слов. "Подойди, Ядвига Близзард" - "Милорд?" "Месть - это так... вкусно, правда?" - "Милорд... Что я должна сделать?" - он долго смотрит на меня, не мигая. А потом усмехается. "Ты - ничего", - и я до тошноты пугаюсь этого. "Клятву верности, вслух - и всё. Не думаю, чтобы ты не знала о пожизненной ссылке в Межзеркалье", - я киваю. "Вот видишь. Знаешь. Но ты в итоге здесь, потому что умеешь и хочешь только... что, Ядвига?" - "Убивать, Милорд" - "Иди и делай свою работу. Ты голодна"...

   "Я не подведу вас, Милорд. Никогда. И дедушка будет мною гордиться..."

   - Падам до нужек шановной пани, - Затопеч с двумя бокалами Божоле, один протягивает мне. Бокал выскальзывает и бьётся, и красные брызги - всего только Божоле.

   Как кровь.

   И как отзвук - непонятно откуда - хрусталь? Или лёд? Слова Милорда: "Я знаю".

   Я просыпаюсь и автоматически хватаюсь за наколку на левом плече. Приснится же! Что за ночь такая?!

   А сейчас всё ещё ночь, полоска зари нисколько не увеличилась с того момента, как я смотрела на неё последний раз. Значит, вся эта муть привиделась мне за считанные мгновения.

   На проклятых часах шесть. Джои мирно сопит на своей половине кровати, подложив ладонь под щёку. Я вздыхаю и укладываюсь рядом.

   ...Огромный зал, в котором полукругом кресла. И - лица, лица, лица. Наручники врезаются в руки, стянутые за спиной.

   - Пошевеливайся, ты, высокородная! - меня пинком вталкивают внутрь.

   На весь чёртов зал - моё имя и фамилию, даже девичью. Всё тело болит, и я едва не теряю сознание от слабости и потери крови. Но я не доставлю им такого удовольствия, нет, никогда. Голоса доносятся, словно сквозь слой ваты. Да какая, в самом деле, разница, главное - молчать.

   - Признаёте ли вы себя виновной...

   Я усмехаюсь. Признаю - не признаю... Я не для того приносила Клятву верности моему сюзерену, чтобы, чёрт подери, признавать себя виновной. Я плевать хотела на их долбаный закон; у меня есть хозяин, которого я не подведу. Никогда. Молчу, но здесь не бьют. Этого добра я уже накушалась раньше. И накушаюсь позже. А здесь - нет.

   - Ядвига Близзард, в девичестве Войцеховская обвиняется в поддержке... многочисленных убийствах... приговаривается к пожизненной ссылке в Межзеркалье...

   Я вскакиваю, как ошпаренная. Классно! Я просто счастлива! Отличный сказочный сон, всю жизнь о таком мечтала!

   На проклятых часах шесть двадцать, и полоска зари не увеличилась ни на йоту. Ну, нет, дудки, с меня хватит! Я сажусь к окну и закуриваю сигарету с твёрдой решимостью больше в кровать не ложиться. Табачный дым плывёт по комнате, видоизменяясь и создавая иллюзию, что кто-то или что-то перемещается в пространстве, принимая различные формы. Чёртова ночь! Чёртовы фермеры с их россказнями! И чёртова Женщина в Зелёном!

   Я упорно начинаю таращиться на светлеющее небо, куря сигареты - одну за другой. Наплевать и забыть. Скоро я разбужу Джои, и мы займёмся своим делом. А пока у меня ещё до черта сигарет.

   Однако... Как приятно было, когда я видела, как снег таял, падая в дымящиеся кровавые лужи...

   Огонёк тлеющей сигареты яркой точкой отражается в оконном стекле. За ним ничего не видно, кроме темноты и прядей тумана, который вдруг начинают прорастать внутрь комнаты, и я вижу, что это уже не туман, а виноградная лоза; она ползёт по подоконнику, цепляясь за старое некрашеное дерево наличника, взбирается вверх, заключая окно в раму, и я тотчас вижу, что это уже не окно, а то самое, большое, в человеческий рост, зеркало.

   ...Зеркало. Чёртово стекло беззвучно разлетается от удара чем-то тяжёлым, а потом все осколки поднимаются, словно в вихре, и, сверкая, встают на свои места, и вот уже проклятое зеркало снова цело, отливает свинцовым туманом, как будто дразнит меня, что ему всё нипочём. По краям рамы вьются виноградные листья, амуры высовывают пухлые рожицы и пристально глядят на меня, а затем снова прячутся. Я вижу их краем глаза, а когда поворачиваюсь, их уже нет. Но они на самом деле там, уж я-то знаю! Чёртовы мерзкие существа, только и делают, что подглядывают. Думают, я не вижу, что они на самом деле там. Они всегда там, просто успевают спрятаться. Я раз за разом разношу проклятущее стекло вдребезги, но оно опять цело. Я заглядываю в свинцовую глубину. Чёрное платье, отороченное горностаем. Одна прядь волос выбилась из причёски и упала на глаза. Глаза, боящиеся увидеть красный туман в мерзком стекле. Голодные глаза. Настороженные глаза. Глаза цвета тёмного янтаря с горящим огнём зрачком. Это уже не я, это моя Метель. Что она тут делает? Ведь она должна быть в Лондоне. Маленькая моя, хорошая, любимая, девочка моя! Я оглядываюсь в поисках, но её нет, а когда снова устремляю взор в зеркало, там опять я, но стекло вдруг мутнеет и заволакивается красной дымкой. Проклятые амуры! Мерзкие отродья! Попрятались за раму и думают, что я не достану их! В руке оказывается что-то тяжёлое, я размахиваюсь, и ненавистное зеркало с оглушительным звоном взрывается фонтаном свинцово-красных стеклянных брызг...