Мы знаем, что слишком разные для того, чтобы существовать вместе. Кто-то хочет вспомнить свое имя, кто-то — забыть. Кто-то ищет свою семью, кто-то давно сбежал от нее, чтобы не видеть никогда. Разные характеры, разные занятия. Меня, например, было бы принято считать бесполезной, если бы не висящий на бедре кинжал, которым можно и бочку вскрыть, и человека.

Что же заставило нас собраться вместе? Общее дело, беда, обрушившаяся на небольшую деревушку. Человек-волк, будь он неладен, лиша р — как хотите, так и называйте. Хотя бедой он был далеко не для каждого из нас. Например, для рыжей девочки: в ночь, когда волосатое отродье появилось, она потеряла свой дом и, кажется, семью. Но мне почему-то ее совсем не жаль. Да что уж там, я даже не помню, как ее зовут. Сил? Сатти? Сенуа? Имя точно начинается на «С». И раздражает. Как и та, которая его носит.

— И кому пришло в голову сказать, что мы отлично сработались?

А это произносит Зе нки. «Безымянный». Темноглазый, высокий, остроухий и обычно молчаливый. Он выводит из себя куда меньше остальных. Возможно, потому что говорит редко. Возможно, потому что он хоть как-то полезен. Наш Зенки — лучник, а то, что без лука, — не проблема. Подумаешь, ударил лишара по голове, когда стрелы кончились. Подумаешь, сломал. Отвлек зато. И дал на спину запрыгнуть, ага. Зенки — голова. Порой дурная, конечно, но всё-таки голова. Готовит, к тому же, недурно.

— На меня не смотри. — Раздается громкий хохот. — Я от вас, конечно, отличаюсь, но это не значит, что на меня можно всё свалить. В тот день я просто хотел есть.

Ди о То рре действительно отличается. Не только тем, что у него серая кожа. Не только красными глазами и рядом острых зубов. Он один из этих — пещерных. Тех, что кровь сосут и плоть едят. Согласитесь, Дио идеально подходит на роль плохого парня. Да только как-то вышло, что он — шут. Не в прямом, конечно, смысле этого слова. Он может висеть вверх ногами на ветке, кидаться плодами или подражать звукам природы. К тому же то, что он не надкусил еще ни одного из нас, — хороший знак.

— Это был я, — звучит басовитый голос из-под капюшона. Гарольд в очередной раз надвинул его пониже, чтобы скрыть заспанную морду. Виден только небритый подбородок, который он увлеченно трет пальцами. — Каждому из нас нужны деньги. И, судя по тому, что я видел, по отдельности мы просто…

— Сдохнем, — встреваю я.

— Именно.

Гаро льд Лиа т — умник. Такие обычно сидят в библиотеках, пальцы слюнявят. Он много знает, больше, чем все мы вместе взятые. Быть может, когда-нибудь именно его советы помогут нам выжить. Только от того, что пока Гарольд предпочитает встать рядом и сложить руки, легче не становится. И это при его-то способностях! Впрочем, он всё еще полезней рыжей девочки.

— Почему бы не предоставить выбор нам? — после недолгого молчания спрашивает Зенки.

— И что бы вы сделали? — Гарольд сцепляет пальцы в замок и вздыхает. — Ты так и остался бы без работы, она, — он кивает на девочку, — без дома, а он… — на сей раз под руку попадается Дио.

— Без мозгов. — Едва успеваю уклониться от чего-то небольшого и темно-коричневого, летящего в мою сторону. Судя по звуку, с которым предмет врезается в дерево, это камень. Судя по улыбке Торре, он делает вид, что целился мне в висок. Не пугайтесь. Здоровяк так играется, ага. Он не причинит мне вреда.

— И шет, ты можешь не выказывать свое презрение? — Она, это недоразумение, наконец подает голос, после чего чуть тише добавляет: — Пожалуйста, — и мгновенно смолкает в надежде, что никто ее не услышал.

Ах, да, забыла представиться. Ишет Ви. К вашим услугам. Второе имя пишется, как иероглиф, означающий безвременную кончину. Оно у меня появилось не случайно. И, поверьте, не я написала его рядом с именем первым.

Конечно же, замолкаю. Ведь так просила… Сира? Нет, я точно не вспомню.

Достаю из-за спины ти мбас. Он у меня, как видите, небольшой, деревянный корпус удобно умещается в руках. Его делали на заказ. С моим ростом громоздкий музыкальный инструмент будет смотреться скорее как щит. И использоваться по назначению.

Проверяю, как натянуты струны. Медленно веду пальцами по железному оплетению и вижу, как морщатся мои спутники. Не самый приятный звук, особенно для тех, у кого чуткий слух. И острые уши, которые торчат из-под волос, сгибаются под жесткими полями шляп или оттопыривают капюшон. У меня они именно такие, оттуда и имя — Ишет. «Ушко» — по-галлерийски. Ушко, ага. Когда мать нагуляла меня, вряд ли звала таким словом, скорее, было что-то вроде «Ублюдок». Но как это будет звучать по-галлерийски, я узнала лишь с десяток-другой Половин спустя.

— Послушай меня, Сандра…

— Са тори, — поправляет девочка.

Ах, вот как звучит ее имя. Постоянно из головы вылетает, ага.

— Без разницы. Раз уж я путешествую с вами, то имею право себя хоть как-то развлекать. Мне кажется, вы забавные.

Стоит улыбнуться, и она отходит на шаг в сторону. У меня галлерийский клыкастый оскал. И поганый нрав. В точности как у моего отца, по крайней мере, так говорила мать. По ее описаниям папа был вообще довольно неплохим человеком.

Сатори (спасибо, теперь в моей голове на одно ненужное слово больше), пускай и имеет свое мнение, слишком внушаема. И пуглива. Достаточно было всего один раз сказать, что я могу прирезать, пока она спит, и меня стали сторониться. А я, что поделать, забавляюсь, пугая малышку. Иногда играюсь за обедом с кинжалом, иногда — просто смотрю на нее. Смотрю долго, пока Сатори не уходит гулять. В такие моменты я надеюсь, что она не вернется. Лес (а особенно — лес близ Тёрнква) — место, которое любит пожирать маленьких девочек и не оставлять от них даже кости.

Как говорится в одной иррской поговорке: раз подпалишь задницу, — всё время палить придется. Конечно, она звучит совсем иначе. Ругала же меня мама за то, что беру красивое изречение и поганю так, чтоб звучало понятнее. Но кто станет меня винить? Во-первых, так легче воспринимается, во-вторых, мне как музыканту-стихотворцу можно говорить слово «задница». Задница-задница-задница!

Вот так мы и очутились в Тернква. Лес не так плох, как сама деревушка. И если вы ни разу не слышали это название, вам крупно повезло. Тернква — беда. Она — как запах гниющего мяса для сородичей Дио. Пасет, привлекая к себе всякую тварь. И почему местные жители до сих пор не съехали? А впрочем, ко всему можно привыкнуть, даже к тому, что какой-то мало похожий на человека выродок пытается выломать твою дверь. Быть может, людям так интереснее. У кого в городе фонтан стоит, где на площадях девки в ярких платьях пляшут, а в Тернква мертвяки в окна лезут. Кто знает, вдруг усопшие так и деньги зарабатывать начнут?

Но места здесь красивые. Есть чем полюбоваться. Сквозь листву пробивается оранжевый свет, а белые и розовые бутоны, которые плодоносят чем-то, похожим на круглые цветастые камни, начинают закрываться.

Здесь высокая трава — по колено почти. В ней можно спрятаться, если вдруг устану от своих компаньонов. Ведь пока я размышляю о красоте видов, они продолжают бессмысленные беседы. Но слышать скрип ветвей, которые гнет ветер, мне куда приятнее. Говорят, для музыкантов подобное должно складываться в мелодию. Да чушь это. В мелодию складываются ноты, а звуки природы просто создают в голове образы. И, поверьте, обычно эти образы — без людей.

— Ишет, а ты-то чего молчишь? Тебя всё устраивает?

— Прийти, сделать свое дело, забрать деньги, уйти, — поясняю и красноречиво развожу руками. — Вы мне не особо-то нравитесь, ага. Каждый из вас. Но, как сказала голова в капюшоне, мы помрем поодиночке.

— Но нам не обязательно рисковать собой. Мы можем заниматься и чем-то более простым. Да, получим куда меньше, но и друг друга терпеть не придется.

— Занимались уже, — фыркаю и закатываю глаза. Демонстративно, чтобы каждый смог увидеть. — И что из этого вышло?

Потупляют взоры, все как один. Потому что Зенки уже давно без работы, у Дио ее и не было, а Сатори только и может, что идти в довесок к кому-то. Не готовит, не сражается, зато красивая. Таких обычно в семью принимают, платья дарят, украшения всякие. Вон — из-под волос бусины красные виднеются, на плечи ложатся да по спине тянутся. Взять бы за них, на кулак накрутить, порвать, чтобы по земле рассыпались. Не туда лезет малышка. Не того боится.

— Два-три дела, и вы меня больше не увидите. — Бью пальцами по струнам и, ускорив шаг, иду дальше по дороге.

Нужно добраться дотемна. Пока еще открываются двери. Потом нам никто не объяснит, что делать и куда идти, а помощь могут принять за попытки сравнять деревню с землей. Знаю я наши методы. От одних Крушений Гарольда ущерба остается столько, что, задержись мы в прошлом городе чуть дольше, все заработанные деньги ушли бы на восстановление домов. А он — саах и т не самый умелый, скажу я вам. Но видела я, как, подчиняясь движениям его рук, земля поднималась, разлеталась в стороны, а вместе с ней кренились здания и ломались в щепки невысокие заборы. Лиат говорит, что Крушения — случай крайний, что лучше он поможет советом. В сторонке постоит, ага. Чтобы потом с него никто ничего не затребовал. Хитрая морда.

— Неужели ты думаешь, всё так просто?

А вот и он. И ведь стоило только подумать. Идет рядом, перебирает бусы из темного дерева, натягивает тонкую нить пальцами, отпускает, и вот они глухо бьются друг о друга. Гарольд говорит, это успокаивает. Он вообще говорит слишком много странных вещей. Порой пихнет в руки черпак с настойкой, пахнущей дерьмом, и как начнет рассказывать, дескать, от предка какого-то рецепт достался, и раны лечит, и здоровый сон обеспечивает. Только не верю я ему. Не прячут лица от окружающих люди, которым скрывать нечего. По себе знаю.

— За Сатори смотри лучше. Ты, я видела, всё присматриваешься к ней. Неужто на молоденьких потянуло? Постыдился бы так откровенно интерес проявлять. Того и гляди под платье ей руку сунешь. — Срываю с ближайшей ветки полузакрывшийся бутон и сую в рот. Он сладкий, мать из таких варенье делала.

— Не слишком ли грубо? — Лиат снимает капюшон и поправляет волосы. Они темные, чуть светлее, чем у меня. А лицо-то у него молодое. Кажется даже, что ему Половин шестьдесят-семьдесят, не больше. Но видят духи, я ошибаюсь.

— Давай ты не будешь меня учить, как правильно говорить, ага? — Наматываю на палец прядь волос. — Чего хотел?

И почему всем кажется, что музыканты-стихотворцы в жизни должны общаться высоким слогом? Нам хватает песен, на этом мы заканчиваемся. К тому же, кому понравится беседовать с человеком, который ведет себя так, словно снизошел до простого люда? Я бы при первой же возможности сломала такому челюсть. А для моей профессии это навык довольно полезный. Позволяет быстро, без лишних объяснений доказать кому угодно, что он не прав. И не будет прав, даже когда приведет с десяток аргументов.

— Ты не задумывалась о том, почему мы встретились? Почему мы всё еще рядом?

Он говорит мягко. И его голос успокаивает.

— Тебе обязательно искать причину всему? Мы просто встретились, просто путешествуем вместе. Не у всех есть великая миссия. Если уж на то пошло, я хочу заработать и некоторое время не шляться по забегаловкам, не стоять на криво сколоченной сцене, не плясать, пока ноги не отнимутся, и не орать, пока голос не сядет. Я люблю свое дело, ага. Но далее мне иногда хочется отдохнуть. Как понимаешь, нет у меня благородных целей. Как и у них. Только я не пытаюсь это скрыть.

— Ошибаешься.

Когда Гарольд вскидывает брови и улыбается, я начинаю шарить по сумкам: обычно такое выражение лица подсказывает, что человек сделал что-то гадкое. Спер деньги, расклеил листовки с моим изображением по всему городу, потрогал за задницу, пока я на что-то отвлеклась. Но Лиат слишком благородный для того, чтобы в открытую лапать. По крайней мере, кажется таким.

— Эй! — обращаюсь, когда понимаю, что он решил оставить меня одну. — Скажи хоть, зачем нам девка рыжая? Кроме того, что ты трахнуть ее хочешь.

Прижимает палец к губам и недовольно шикает. Почему-то Гарольд очень печется о ней. И защищает. От меня.

— А ты как думаешь?

У него редко находятся прямые ответы. Лиат загадочный, ага. Женщинам нравятся такие. Да только не понимают они, что под всей этой загадочностью может скрываться гнилье.

— Ее можно использовать как приманку? — Действительно задумываюсь. Вдруг в присутствии Сатори есть смысл. — Выгодно продать в рабство? Не смотри на меня так! Я не шучу.

У него глаза синие-синие. Как мелкие ягоды, которые я так любила давить пальцами, будучи совсем маленькой. И когда вижу их, невольно морщусь: сжать бы в кулаке. Они точно в душу проникнуть пытаются. Никогда раньше такого цвета не видела. Впрочем, нечасто любят со мной взглядами встречаться.

Гарольд снова молчит. Слышно только, как опускаются ноги в кожаных ботинках на пыльную дорогу, как звенят пряжки тяжелые. Лиат часто так делает: оставляет простор для размышлений и отходит в сторону. Видимо, чтобы ему не влетело. Да чтоб этот умник подох. Наверняка в его волосатой башке есть конкретный ответ. Но об этом никто и никогда не узнает.

Тем временем вдалеке маячит забор. Такой низенький, что, будь я огромной клыкастой тварью, тоже с радостью заходила бы в гости, чтобы полакомиться человечинкой. Местные жители словно сами говорят: «Добро пожаловать!». Еще бы ночами на улицы высовывались, чтобы гостям плотоядным было проще добывать себе пищу. Оттого странно было услышать, что они хотят защитить себя. Герои им нужны, ага. Только вместо героев они нас получат! Неожиданно, правда?

— А со старостой говорить кто будет? — Нахожу взглядом деревянный дом с надстройкой и указываю на него. Прохожие, заметившие у ворот незнакомцев, шепчутся, но вскоре перестают обращать внимание. Только совсем маленькие дети тычут в нас своими пухлыми пальчиками и кричат наперебой что-то. — Если не заткнутся, я швырну их в стены. Каждого.

— Так ты и пойдешь, — пропустив мои последние слова, отвечает Гарольд и толкает меня к калитке.

— Чего?

И все-таки захожу внутрь. Рукой отгоняю облепившую меня малышню, которая то за плащ, то за пояс дернуть пытается. Сдерживаюсь, чтобы не отпихнуть кого ногой. Все-таки Тернква — место, где нам, надеюсь, будут платить. Не стоит сразу портить репутацию. Этим можно будет заняться тогда, когда деньги в кармане окажутся.

А ведь, если призадуматься, то только я и подхожу для переговоров. Сатори в состоянии лишь что-то пискнуть, и то, когда уже совсем невмоготу молчать. Зенки не хватает напора, слишком быстро сдается, зато если когда-нибудь нам будет нужно поработать бесплатно, он это обеспечит. Добряк, будь он неладен. Дио несерьезен. Он даже не станет рассматривать это предложение. Пожмет плечами и уйдет пить. Пить всяко интереснее, чем говорить со стариком, который наверняка ищет героев подешевле.

Ах, да, совсем забыла сказать: герои — товар. Как буханки хлеба, портки или выпивка. Только мы-то зваться иначе предпочитаем. Охотники за головами. Путешественники. Наемники.

Согласитесь, «Герои» — довольно тошнотворное слово; обычно, заслышав его, люди представляют себе высоких мужчин с начищенными до блеска сапогами и задницами. С громкими именами. А еще — это самое главное — они стоят куда дороже, чем мы.

— Я знаю, ты справишься. — Гарольд разводит руками. — Я верю в тебя.

— Веру свою засунь поглубже. — Резко останавливаюсь. Палец с длинным когтем упирается ему в шею, оставляя борозду на коже. — Было бы мне не наплевать на чужое мнение, давно бы платья зеленые носила да пела что-то прилипчивое. Такое же прилипчивое, как ты.

— Не злись.

Он запрокидывает голову, и я чувствую под подушечкой ровное биение его сердца. Ноготь готов вонзиться глубже, но я разворачиваюсь и ускоряю шаг. Что ж, если моей беседе со старостой все-таки суждено случиться, лучше разделаюсь с этим побыстрей. А затем поимею лишнюю монету из кармана дражайшего друга.

Бесплатно не работаю, Лиат. А тебе — даже руки не подам.

Вскоре об этом узнаёт и староста — дед с такими густыми бровями, что в них можно легко запутаться. Да из-за них даже глаз не видно! А вдруг их и нет там вовсе! Это пугает. И несколько отвлекает от сути разговора. Оказывается, вот что: стало быть, повадился на их ллок’ а р — огороженное место, где мертвяков зарывают, — ходить т а нум в а рд. Безобидный с виду, тощий и долговязый, в потрепанных одеждах.

Кто есть танум вард? Глупости какие спрашиваете. Я у вас тут, что ли, первый бродячий музыкант?

Так уж и быть, поясню: то, что не сгнило, они из земли поднимают и воле своей подчиняют. Хозяевами костей их кличут. У каждой деревушки, при которой ллок’ар имеется, есть о них истории. Беспокоят и живых, и мертвых. А если попадется какой безумец, так и вовсе армию неживых по деревням пустит. Вот везучий засранец: за него всё обглодыши костяные делают, а он знай себе карманы забивает деньгами и украшениями.

И поначалу ведь паренька никто не заподозрил. Одет обычно, только лицо скрыто, а руки бледные-бледные. На шее тонкой — украшение металлическое с ладонь размером: оно на раскрытой груди висит, а под ним — след как от ожога. Врастает в плоть. Если не подохнет владелец, такая вещица ему может силу даровать.

После появления его в город стали мертвые наведываться. В дома стучатся, впустить просят, говорят голосами человеческими. Обычно они молчат. Только рот открывают, чавкают как Дио, когда рыбу ест, да булькают. А эти точно помнят, кем при жизни были. Но через двери не заходят. Да-да, им открывали. И не раз. А наутро глянь: лежит без куска шеи кто, на стол голову положив.

Танум вард хитер. Не просто так вперед себя нечисть всякую пускает. После него-то в домах и не остается ничего. Ни еды, ни денег. Дети тоже пропадают. Но кто их знает? Вдруг просто сбегают, увидев давно погибшего родственника?

Притом нет, чтобы сразу всю деревню выкосить, собрать, как колосья тонкие золотые. Так он решил, видать, что слишком скучно это, слишком просто. А потому накатывает, подобно волне, уносит с собой песчинки да камешки и отступает ненадолго, позволяет обмануться, выдохнуть. Сам же таится где-то, выжидает. У ллок’ар наверняка. Куда ж еще хозяину костей-то податься?

За дело это предлагают по пять су на нос. Неплохо. Всей деревней, видать, скидывались. Только им от нас нужно не просто парнишку тщедушного изгнать, а упокоить тех, кого он поднять успел. Неживые же без хозяина всё равно шастать продолжают. И вот тут встает один лишь вопрос:

— Среди нас есть кто-нибудь, кто мертвяков обратно загнать может?

Я задаю его, когда возвращаюсь к спутникам. Они уже успели устроиться у костерка близ одного из домов. Сидят, греют руки. А Дио — дурень серокожий — то и дело кидает в огонь что-то, отчего в стороны искры летят.

— Я когда-то читал о том, как это делается. Вот только ни разу не пробовал, — отзывается Гарольд.

Никто и не сомневается, что он знает. Порой кажется, что знает даже то, какого цвета у меня исподнее.

— Мне мать рецепт варенья из белоцвета как-то поведала, ага. Ты бы решился попробовать, если б я приготовила? — Сажусь рядом и подтягиваю колени к груди.

— А не отравишь? — Дио оживляется и скалит клыкастую пасть. — Я бы попробовал.

— Твой желудок переживет всё. — Удивляюсь тому, что встрял именно он. Пещерные-то мертвечину гнилую жрут. А Торре, хоть и говорит, дескать, не по этой части, не брезгует тухлой рыбой. Что ему мои неудачные попытки готовить? — А вот другим не советую. Белоцвет капризен. Но даже с ним легче, чем с поднятыми. Мало книжки умные читать, ага. Тут практика нужна.

В повисшем молчании слышно, как трещат поленца, которые огонь облизывает. Я уж ожидаю, что Сатори встанет и наконец удивит меня, но она пялится на рыжие всполохи и вырисовывает на земле палкой какие-то круги, похожие на бусины в ее волосах. Она вообще редко говорит. Двинулась, чую, после того как родители откинулись. На руках Сатори, по ее же вине. Уж кому как не ей знать, что без должного навыка лезть не стоит. Никогда и никуда.

— Допустим, я, — негромко говорит Зенки и тут же опускает голову, поняв, что все повернулись к нему, даже молчаливая Сатори.

— Ты? — Дио вскакивает и бьет ладонями по коленям.

— Ты шутишь, Зенки, — с нажимом произношу я, желая, чтобы он замолчал. Зенки красивый. Красивый и слабый. Да, хороший лучник. Да, неплохая кухарка. Но уж точно не тот, кто может упокоить целый ллок’ар.

— Не шучу, — голос становится еще тише. — Я никогда не имел дела с таким количеством мертвых, но попробовать стоит. Нам не заплатят, если мы не выполним требования.

— А мне нужны деньги, — произношу задумчиво и пинаю носом сапога вывалившуюся из костра ветку.

Выбор невелик: или поверить в способности Зенки, или отказаться, пока еще не поздно. Лично мне куда более приятен первый вариант. В любом случае, моих навыков хватит на то, чтобы в нужный момент свалить. Будет ли меня мучить совесть? Прошу! Если бы я переживала из-за каждого погибшего компаньона, то наверняка сидела бы и ковыряла землю палкой вместе с Сатори. А впрочем… были ли у меня компаньоны до этого? Не припомню.

— Выдвигаемся.

Есть у Гарольда одна черта, которая раздражает поболее остальных: он решает за нас всех. Именно он подписал соглашение с гильдией охотников за головами. Именно он получает деньги и распределяет их между нами. А еще, разорви лишар его и его семью, именно он додумался взять Сатори. Хотя чему я удивляюсь? На нее засматривается не только Лиат. Первоначально предложил ее взять добродушный Зенки, ее сосед. Пожалел, захотел помочь. И лишился половины денег, потому как ей отходит именно его доля. Наивный дурак. Голова, конечно, но, если брать отношения с людьми, то такой недоумок, каких еще поискать надобно.

— А чего так рано-то? Еще не до конца стемнело!

Заметив, что на него смотрят дети, Дио хватает из костра раскаленный уголек и большим пальцем подбрасывает в воздух. Он запрокидывает голову, ловит ртом обгоревшую деревяшку, острые зубы с щелчком смыкаются. Торре жить не может без внимания. Толстокожее отродье хочет, чтобы на него смотрели, и у него это получается. Даже я неотрывно наблюдаю за его действиями. И морщусь с отвращением, и глаз оторвать не могу. А про себя думаю: «Что ты, мать твою, такое?» Знаю ведь, что пещерные челюстями своими кости перегрызают, но всё равно привыкнуть сложно.

— Ты хочешь, чтобы это всё повылезало да по деревне разбрелось? — Гарольд отряхивает накидку и суёт ладони в рукава. Думает, видать, что так загадочнее выглядит.

— А откуда ты знаешь, что именно сегодня тонконогий паренек поведет в бой свою мертвую армию? — решаю поинтересоваться я.

— Слушай внимательнее, Ишет. — Лиат смотрит на меня, точно строгий родитель, и головою покачивает. — Что сказал старейшина?

— Что и до нас героев хватало. Что пришли, подохли, стали частью… ах, вот оно что!

— Мы — незваные гости на там, где правит хозяин костей.

— Так, хватит. — Я встаю и носом ботинка пинаю в костер одиноко лежащую ветку. — Идем-то мы идем. Другой вопрос: что делать будем?

— Чтобы отправить их обратно, нужны три знака. — На открытой ладони Зенки рисует что-то непонятное. Как по мне, так это похоже на голую бабенку. Судя по тому, с каким интересом смотрит Дио, ему тоже так кажется. — Но на это потребуется время.

— Значит, ты рисуешь сиськи, а мы работаем приманкой? — уточняет Торре.

— Это не сиськи, — вздыхает Зенки.

— А похоже. — Протягиваю ему руку.

— Главное, чтобы Зенки не съели, — подытоживает Гарольд. — Так что наша задача — его защитить от всего, что танум вард сумеет из мертвой плоти и костей создать. Так что, Дио, ты берешь на себя созданий побольше.

Всё время забываю о том, что Торре — тоже голова, но в несколько ином плане, нежели Зенки. Своим лбом эта тварь может пробить все; раскрошить череп усопшему для него — легче легкого. Оружием не пользуется, в доспехах не нуждается. И вовсе не потому, что сильный. Дио — тупой. Открытый, добродушный, но, видят духи, тупой, как кусок камня.

— Ишет, на тебе мертвяки поменьше.

Поднимаю ладонь. И без того понятно, что больше всякую мелочь держать некому. В то время как Зенки будет рисовать на земле то, что, с его слов, сиськами не является, Гарольд будет стоять в стороне, а Сатори… возможно, сдохнет. Возможно, от страха. Да только вот… как держать-то мертвяков этих?

Лишар был живым, чувствовал боль. По нему вдарил посильнее, и всё — упал. Если он не вдарил первым, конечно. Его, как и меня, раздражали резкие звуки и мельтешащие перед глазами людишки. С воскрешенными сложнее: снесешь голову, и что? Постоит на месте, обернется вокруг себя пару раз да продолжит идти куда шел. По суставам порубишь, а там, глядишь, рука за лодыжку — хвать! Был бы среди нас огненный, хоть один, мы бы просто сожгли и танум варда, и всех, кого он успел поднять.

— А ты чего делать будешь всё это время?

Впрочем, я уже знаю ответ на заданный вопрос.

— Ждать, — говорит Гарольд, и я вижу промелькнувшую тень улыбки. — Ведь, как ты знаешь, Крушения…

— Завались. Удобно устроился. — Не могу удержаться и бью его кулаком в плечо. — Мы, значит, дела делаем, а ты мило беседуешь с рыжей девочкой, пока всё совсем худо не станет? Надеюсь, вороны выклюют твои глаза.

И мы отправляемся в путь. Через деревню, на север. К землям мертвых.

А ллок’ар-то тут огороженный, красивый. Выглядит точно поле незасеянное, но вспаханное. Земля рыхлая, сырая, ноги в ней вязнут. И поначалу кажется — не туда направили, хотят, чтобы мы корнеплоды копали, вестимо. Да только присмотришься: то тут, тот там кости торчат, наспех присыпанные. И опустившаяся темнота очень уж удачно их от глаз скрывает.

На одну такую напарывается босоногая Сатори. Обувь поистрепалась, пришлось вышвырнуть еще в начале пути. И, кажется, ко всему она уже привычная: к камням, к черепкам глиняным, стеклам. А тут таращится глазами серыми, рот зажимает руками, дышит часто. И нос морщит от того, как гнилью пасет отовсюду. Даже меня от такого тошнить тянет, что уж там.

Тихо здесь, пусто. Не ходит никто, следов, окромя наших, и не видно. И всё же Зенки садится, запускает пальцы в землю, пытается круг очертить, шепчет под нос что-то. Не то заклятье, не то духов просит, уберегли чтоб. А я усмехаюсь только: удумал тоже. Тернква духи явно оставили. Тут и храм-то выглядит так, словно его не посещают: окна как провалы глазные у трупа, дверь — точно рот беззубый открытый, а внутри только ветер гуляет да фигуры деревянные, от времени потрескавшиеся, вдоль стен стоят. Заглядываешь, и мороз пробегает по коже. Недаром это место так тварь всякая нечистая любит. Оставили его хранители. Погнали их, видимо. А иначе-то как? Сами они, говорят, не уходят.

Когда круг замыкается, начинаю чувствовать, как ллок’ар оживает. Ноги глубже проваливаются, за сапоги цепляется что-то. И вновь слышится крик. Нет, не Сатори. Будь то она, я бы не выдержала — двинула бы, чтобы в чувства привести. Но девочка молчит. Всё еще ладони к губам прижимает. Умница.

Кричит мужчина — громко, надрывисто. И от звуков его голоса земля в движение приходит.

— Танум вард. — Дио скалит острые зубы в улыбке. Он ждал этого.

— Зовет.

Скидываю плащ, тимбас, который с неприятным звоном падает, и убираю волосы назад. Я перетяну струны, очищу от грязи: так куда проще, чем искать новый инструмент, если этот пострадает в бою. К тому же страшно его терять. Страшно.

Резко ударяю каблуком и слышу, как под ним хрустит что-то. На ветку похоже, но звучит глуше. Мертвяк, ага. Под ногами копошится, выбраться желает. Наугад бью второй раз, третий, — пока шевеление не прекращается. Восставший всё еще жив (если, конечно, это можно назвать жизнью), просто временно обездвижен. Возможно, я раскрошила ему рёбра. Возможно, черепушку. Впрочем, какая разница?

— Сосредоточься, красотка!

Торре делает выпад вперед. Огромный серый кулак на раз сносит костяную голову возникшей передо мной твари. Она мелкая — в половину моего роста — и очень шустрая. Видать, собралась из детских тел. Конечностей-то больше на одну, чем нужно.

Вторую подобную тварь Дио пинает ногой. Хрупкий скелет от такого удара просто рассыпается. И вот Торре стоит, отряхивается, разминает плечи и выглядит таким довольным, словно восставших было не два, а два десятка.

— Еще одна «красотка», и я порву твое хозяйство на лоскуты.

Улыбаюсь почти ласково. Настолько ласково, насколько может это делать человек, сбивший с ног неупокоенного, который еще не успел разложиться, и вычерчивающий кинжалом на его лбу неизвестный пещерному символ. Полукруг, вертикальная линия, три пересекающие ее черты.

Касаюсь символа пальцами. Под подушечками возникает слабая бело-синяя вспышка, которая мгновенно растворяется во тьме. После этого мертвяк уже не встает. Лежит, как и должен лежать, и не шевелится.

— Почему ты не сказала?.. — Дио злится. Но даже это не мешает ему отправлять в полет очередную подгнившую тварь.

— Потому что этот покой — временный. Это А тум. — Засучиваю рукава, показывая Дио точно такие же символы на локтевых сгибах. Только на руках они образуют неровные круги. — Мой хранитель. Он ненадолго сдерживает магические потоки.

Встаю за спиной пещерного, вешаю кинжал обратно на пояс. Вижу стоящую у ограждения Сатори, которая, сложив руки… молится? Да неужели. Маленькая бесполезная девочка пытается воззвать к духам, которых в Тернква уже давно нет. Впрочем, возможно, у нее, как и у меня, есть свои хранители. В таком случае я перестану говорить о ее бесполезности и начну — о глупости.

Проходит время, прежде чем появляется очередной мертвяк. Я хватаю его за шею и перебрасываю через колено. Тут же на тонкие рёбра опускается нога Торре. Негоже, видимо, женщине-то с усопшими возиться. Благородство, мать его так. А ведь наверняка Дио просто хочет в очередной раз покрасоваться. Да-да, я знаю, что ты справишься и без меня.

— Почему их так мало?

К этому моменту первый знак Зенки уже начерчен. Внутри — множество маленьких символов, которые нельзя тревожить. Одно неверное движение, один затертый узор, и мы можем застрять так глубоко в заднице, что вряд ли оттуда выкарабкаемся. Если вообще останемся живы.

— Сама посмотри! — Гарольд указывает туда, куда бегут, ползут и ковыляют костяные обглодыши.

Кляну его всеми известными мне словами. Мог бы помочь, сделать хоть что-то! Но у Гарольда нет оружия, нет ничего, Крушение же похоронит нас вместе с обитателями ллок’ар. И если они выберутся после этого, то мы… хотя нас тоже поднимут. Уверена, танум вард получит огромное удовольствие, подчиняя наши изломанные тела.

Мертвяки тянутся к центру, к огромной яме. Не могу поверить, и как я раньше-то не заметила эту черную пасть, заполненную костьми до самого верха? Восставшие копошатся, гремят, и этот шум заставляет мои уши нервно подрагивать.

— И что? Что это, умник?

Не успеваю задать вопрос, как мой и без того не самый громкий голос заглушает хлопок. Кожу возле локтей начинает жечь. Застарелые шрамы, образующие знак Атума, кажутся еще совсем свежими, зудящими. Я бы разодрала их ногтями, чтобы только не чувствовать.

В тот же момент на спину падает здоровяк Дио, едва удерживается на ногах Лиат, а рыжая девочка… наплевать. Даже если ее уже успели сожрать — наплевать. Мне очень жаль… или что говорят в таких случаях?

Жжение прекращается. Уродливые следы, оставленные культом Атума, защищают меня. Они сами решают, когда мне нужна помощь, и почти всегда делают это в неподходящий момент. Перенаправленные магические потоки вряд ли способны убить меня. Вряд ли способны убить хоть кого-то.

И вот они вновь устремляются обратно — эти невидимые волны. Они подхватывают и волокут за собой. Меня, здоровяка Дио. Каким-то чудом остается на месте Зенки. Не трогают потоки и Гарольда: подонок крепко держится за ствол дерева. И ведь я даже не могу сказать, что он нашел себе подружку по разуму. Потому что стараюсь хотя бы не упасть коленями в грязь.

Сатори — наш привязанный к ногам мешок с песком — успевает лишь появиться. Подбежать ко мне (или чтобы помочь, или чтобы пораздражать своим мельтешением) и тут же рухнуть в яму — спиной на кости. Она трясет рыжими волосами, щупает явно разбитый затылок и пытается, как и все мы, понять, что происходит. Торре чует запах крови. И, хоть уже давно отказался от поедания человеческой плоти, облизывается.

— В стороны! — командует Гарольд.

Дио рывком оказывается на груде костей. Он закидывает Сатори на плечо и успевает отпрыгнуть в сторону до того, как копошащиеся под ними мертвяки, собравшись в огромную уродливую тварь, начинают подниматься из земли.

А ведь это отродье, отдаленно напоминающее собаку, с легкостью может переломить мне позвоночник. Я с ужасом осознаю это, когда одна из конечностей опускается рядом и медленно погружается в рыхлую почву. Тряхнуло — и вот я уже сижу на земле. Напряженная, готовая вот-вот отскочить, откатиться в сторону. Но вместо этого пачкаю ладонь в грязи и черчу на костяной лапе уже знакомый знак.

Атум.

Яркая вспышка на мгновенье выхватывает из темноты ллок’ар. Конечность рассыпается на множество мелких костей, псину клонит вбок, и наконец она падает. Танум вард — это смешно — с трудом знает, как удержать то, что создал. Но тварь всё еще не распадается по частям. Всё еще целая. И у нее, к моему сожалению, есть еще три лапы для того, чтобы раздавить меня.

— Сколько ты еще будешь возиться?

— Осталось немного! — отвечают мне сразу три голоса.

Три, мать их! Словно все они что-то делают. Чертят круги на земле, отвлекают на себя сотворенное танум вардом отродье. Нет! Первым занимается Зенки, вторым… собираюсь заняться я.

Поднявшись с земли, хватаюсь за одно из ребер пса и просовываю ногу в другое. Юнец с железкой, которого я вижу сквозь кости твари, кажется, даже не замечает меня. Он сосредоточен. Поддерживать сотворенного зверя — занятие не из простых. Уж куда проще на потолке спать, за балку уцепившись.

Мальчишка нелепый. Мне смешно от того, что вырезано на выступающих ребрах. Поверьте, я вижу это слишком хорошо. А ведь он наверняка местный. Почему я так думаю? Шрамы на его теле — знаки хранителей Тернква, которых танум вард попросту запечатал в себе. А на подобное нужно время. Много времени. Куда больше, чем понадобилось мне, чтобы хотя бы просто чувствовать Атума. Скорее всего, в лесах жил долгое время, а тут вернуться в родную деревню решил. Да так, чтобы, если не вспомнили, то запомнили бы.

Меня тошнит от этого ничтожества! Тошнит. Я бы с радостью вспорола ему брюхо. Да только разбегутся без него мертвяки. Но пока танум вард дышит, они здесь. Собраны в некое подобие дворняги, которой он всё еще пытается вернуть развалившуюся конечность, даже не понимая, что произошло.

Я с легкостью перекидываю ногу, сажусь на жесткую костяную спину, и в этот момент танум вард видит меня. Смотрит своими белесыми глазами, рот открывает. Наверняка думает, что в моих действиях есть какой-то смысл. Не станет же никто в здравом уме просто кататься на псине, собранной из не одной сотни мертвяков. Мальчишка ошибается. Ведь… почему нет? Не каждый день удается развлечь себя чем-то подобным.

Особенно интересным это становится, когда, увидев меня, Гарольд командует слезать, Дио поддерживает громким свистом, всё еще удерживая на своем плече Сатори, а тварь приходит в движение. Ее нелепое тело извивается. Пес то прижимается к земле, то выгибает спину, то пытается подпрыгнуть. Танум вард совсем забывает о том, что у его творения всего три лапы. Ему хочется сбросить меня. Но я слишком крепко держусь.

— Готово!

Зенки, наш тихий Зенки завершает узор, поставив жирную точку большим пальцем. Ладони прижимаются к основаниям трех изображенных рядом кругов, и они тут же вспыхивают алым. Сияние становится ярче и ярче. Земля под ногами начинает подниматься. Огромная тварь, и прежде едва державшаяся на своих троих, падает мордой вниз, и я, наступив на ее тупую плоскую голову, осторожно спрыгиваю и отхожу в сторону.

Свечение пробивается сквозь пальцы Зенки. Оно бьет в глаза, слепит. И я понимаю: так не должно быть. Цвет большинства знаков, которые человек приводит в действие одним лишь касанием, — бело-синий, реже мелькает зеленый или белый. Красный же дает понять, что…

— Узор нарушен! — выкрикивает Гарольд. — Всем найти укрытие.

Пытаясь добежать хотя бы до ограждений, думаю, что это худший из возможных исходов. Когда же гремит взрыв и земля разлетается в разные стороны, а нас — тех, кто оказался дальше от его эпицентра — выбрасывает за пределы ллок’ар, осознаю: худшее еще впереди. Потому что мы устроили настоящий дождь из треклятых костей. Они падают откуда-то сверху, вонзаются в рыхлую почву, и нет им числа. Я закрываюсь руками, чтобы ни один обломок не попал в глаз. Я, знаете ли, свои глаза люблю.

Танум варда не видно, а на месте, где он стоял, теперь зияет вторая дыра. Видать, Зенки выбрал именно его точкой, где исказятся магические потоки. Не скажу, что его решение было неверным. Мы разом избавились от двух проблем: и от хозяина костей, и от тех, кого он успел призвать. Да только…

— Нам не заплатят, да? — Я устало откидываюсь назад и ложусь на поломанные доски, еще совсем недавно бывшие изгородью.

— Да, — выдыхает Лиат. — Было бы неплохо нам…

— Собрать вещи и свалить отсюда, пока нас не нашли?

— Именно, — отвечает Гарольд.

И нам ничего не остается, кроме как согласиться.