Ризница костела. Тишина, спокойствие. Ксендз Эдмунд сидит за столом и заполняет купоны лотереи. На газовой плите греется чайник. Дверь с грохотом раскрывается. Влетает запыхавшийся Богусь.

Эдмунд. Добрый день! (Поднимает голову.) Что случилось?

Богусь. Мне нужна помощь. Пожалуйста…

Эдмунд (встает из-за стола и подходит к Богусю). Полиция?

Богусь отрицательно мотает головой.

Эдмунд. Если не они, справимся.

Входит Карина и направляется к Богусю.

Эдмунд. Минуту, это мой гость. Зашел ко мне выпить кофе и пока никуда идти не собирается. Садись, я и тебя угощу.

Карина. Спасибо, времени нет. (Богусю.) Ты, а ну выйдем.

Эдмунд. Я же сказал — это мой гость. И он будет здесь сидеть и пить кофе столько, сколько сможет. Но кофе, уверяю тебя, отличнейший.

Карина. Ты, мелкий, бегом вышел отсюда!

Эдмунд. Что? Повышаешь голос в Доме Божьем? Может, дочь моя, это тебя стоит отсюда выставить?

Карина. Извините, но этот… скунс… попортил чужую собственность и должен за это заплатить. Я этого так не оставлю. Не могу так оставить! Это будет плохой пример для остальных.

Эдмунд. Что он попортил?

Карина. Что? «Лексус»! Новый!

Эдмунд. Мне он тоже разбил «полонез». Вообще-то он отличный парень, только иногда на него находит. Он отработает.

Карина. Не верьте ему — он врет. Он не держит слова. И должен за это ответить. Раз и навсегда. Я без него не уйду. И хватит мне зубы заговаривать, а то я перестану хорошо себя вести!

Эдмунд. Сколько вы от него хотите?

Карина. Двадцать тысяч.

Эдмунд. Чего?

Карина. Злотых.

Ксендз подходит к железному шкафчику, встроенному в стену ризницы, достает из-под сутаны ключ на цепочке, открывает верхнюю дверцу, достает плоскую соломенную корзиночку и ставит ее на стол.

Эдмунд. Минуту, сейчас разберемся. Это со вчерашней мессы. Я еще не успел посчитать. (Вынимает из корзинки купюры и складывает их стопочкой.)

Слышно, как к костелу подъезжает машина. В ризницу входят Фази и Гжесь.

Фази. Здрасьте.

Эдмунд (поднимает голову). Мы ремонтируем костел, поэтому сейчас денег больше, чем обычно. (Отдает Карине стопку банкнот.) Здесь пять тысяч. (Берет корзинку с мелочью.) Карман раскрой.

Карина. На фига мне нужна эта мелочь?

Фази. Бери, в дороге пригодится.

Эдмунд. Допустим, здесь еще пятьсот злотых, хотя наверняка больше. (Высыпает деньги в карман Карине.) Сколько я вам дал?

Карина. Пять пятьсот.

Эдмунд. Точно?

Фази. Точно. У нас все по-честному.

Эдмунд. За остальными приезжайте после первого. Сейчас больше нет. Мне надо рабочим заплатить.

Фази. Значит, увидимся после первого.

Карина. Жаль, что вы этого урода прикрыли.

Гжесь. До свидания.

Фази. До свидания. До первого.

Эдмунд. Всего хорошего.

Карина, Гжесь и Фази уходят. Слышно, как отъезжает машина.

Богусь. Зачем вы это сделали?

Эдмунд. Не знаю, Богусь. Ты меня просто обезоруживаешь.

Богусь молчит.

Эдмунд. Но не думай, что тебе это сойдет с рук. Отработаешь эту корзинку на ремонте костела. Буду платить тебе как обычному работнику — четыре пятьдесят в час.

Богусь. Шесть.

Эдмунд. Пять. По рукам?

Богусь. Ладно. Идет.

Богусь и Эдмунд жмут друг другу руки. В этот миг закипает чайник. Эдмунд идет к плите.

Эдмунд. Кофе будешь? Я крепкий варю.

Богусь. Заварите три чашки.

Дверь ризницы открывается. Входит Виктор. На лице синяки, кровоточит бровь.

Виктор. Добрый день. (Садится за стол.)

Богусь. Ты живой?

Виктор (кивает). Надеюсь, они мне ребра не сломали. Господи, живот…

Эдмунд. Я вызову «скорую».

Виктор. Не надо. (Поднимает свитер и майку, достает из-за пояса книгу и кладет ее на стол.) Броневский в очередной раз спас мне жизнь. Избранное.

Эдмунд. Наложить повязку на глаз?

Виктор щупает рассеченную бровь.

Эдмунд. Тогда уберите руку. Вы же не ребенок. (Промывает ему рану.)

Виктор. А вы в этой ризнице один?

Эдмунд. Один.

Виктор. Что, и хозяюшки никакой нет?

Эдмунд. Как вам не стыдно! Я вас выставлю, и все дела.

Виктор. Да ладно. Мы же взрослые люди. Я всегда ломал голову, как можно жить с сознанием того, что тебе нельзя этим заниматься.

Эдмунд. Живу с Божьей помощью, спасибо.

Богусь. Хочешь кофе?

Виктор. Целибат — это зло в чистейшей форме.

Эдмунд. А Броневский был сталинистом.

Виктор. Насколько я помню, в Евангелии нет ни слова о целибате. Я читал, что запрет этот был введен, чтобы уберечь богатство Церкви от женатых священников…

Эдмунд. Вы это читали в лживых коммунистических книжонках.

Виктор. Может, и лживых — отчасти, но уж точно не лишенных экспрессии. Надо пользоваться разными источниками, знакомиться с разными точками зрения и постигать разные правды.

Эдмунд. Вы уж простите, но у меня правда одна. Либо она есть, либо ее нет. Как в компьютере — или ноль, или единица.

Виктор. Жизнь — это не система ноль-один. Даже в костеле. Однозначных решений в ней нет. (Снимает повязку.)

Эдмунд. Жжет?

Виктор. Уже сожгло. Спасибо.

Эдмунд. Пожалуйста.

Богусь (Эдмунду). А почему вас на районе называют «Секретным агентом»? Расскажите, что произошло в Африке.

Эдмунд. Нашел время.

Виктор. Вы были в Африке? С удовольствием послушаю.

Эдмунд. Да не захотите вы этого слушать, я уверен.

Виктор. Хочу. Мы хотим. Правда, Богусь? Мне интересно. Я весь внимание.

Эдмунд (поколебавшись). Хорошо. Но один смешок, и вы вылетаете из костела. Оба.

Виктор кивает, показывая, что согласен на это условие.

Эдмунд. Я был миссионером в Конго, в маленькой горной деревушке. В начале войны мимо проходили беженцы из соседней Руанды. Почти все они умерли в тех местах. Женщины, дети, старики — и никаких могил. Большинство тел съедали ночью звери. Ужас. На территории нашей миссии боев не было, но бои шли совсем рядом, и мы оказались отрезаны от источников снабжения. Ни продовольствия, ни бензина, ни лекарств. Не для нас — для прихожан. Ситуация с каждым днем ухудшалась, и нужно было эвакуироваться. Я остался охранять миссию, а викарий сел в машину и поехал по единственной дороге, на которой не шли бои. Его не было два месяца. Как потом выяснилось, он попал в плен и его чудом не расстреляли. У нас через пару недель начался голод. Я к тому времени пробыл там уже два года, поэтому, как местный житель, ел что попало и как-то держался, но через месяц заболел лихорадкой, очень тяжелой. Когда я уже не мог ходить, я лег и стал готовиться к смерти. Это продолжалось неделю, не так уж долго, но на шестой день ко мне пришел Он. Он выглядел точно так же, как на картинках, которые давал мне ксендз, приходивший к нам в дом в канун Рождества, когда я был маленьким. У Него была борода, голубое одеяние и горящие глаза. Он смотрел на меня этим огнем. И когда я открывал глаза, Он на меня смотрел. И когда закрывал — Он на меня смотрел. Это был не сон и не болезнь. Он пришел ко мне. Светлый и сильный. Потом стал удаляться, меркнуть. Вечером я перестал Его видеть, вечером я перестал видеть вообще… Я ослеп. Через два дня вернулся викарий, дал мне лекарство. Потом еще две недели я возвращался к жизни.

Виктор. Он что-нибудь сказал?

Эдмунд (кивает). «Возвращайся на городские окраины».

Ошарашенный Виктор придвигается ближе.

Эдмунд. Возвращайся на городские окраины.

Виктор. По-польски?

Эдмунд. Он — Бог. Он все может.

Виктор. И что потом?

Эдмунд. Месяц спустя я вернулся в Польшу.

Виктор. Сославшись на это?

Эдмунд. Мне до сих пор не верят. Думают, я сошел с ума.

Виктор. Звучит как богохульство.

Эдмунд. Но это произошло на самом деле, это было, я это пережил.

Виктор. То есть Он — поляк.

Эдмунд. Я, кажется, предупредил: один смешок…

Виктор. Прошу прощения. Но это самая большая чушь, какую я только слышал в жизни.

Эдмунд. То есть, по-вашему, Бога нет?

Виктор. Разумеется, нет. Как и рая, ангелов, святых. Позвоните Гагарину, он расскажет, что там и как. Нет, не думайте, что я подвергаю сомнению смысл вашей работы. Я очень люблю ксендзов, потому что они выполняют важную социальную миссию, особенно в таком районе, как этот.

Эдмунд. Вон из моего прихода. Ты не достоин быть моим гостем.

Виктор. А, аргументы закончились.

Эдмунд. Тебе нужны аргументы? Ты же ерничаешь! Ты всю жизнь ерничаешь, старый, спившийся атеист!

Виктор. А в чем, собственно, ты стараешься меня убедить, приводя подобные аргументы? В том, что у тебя было видение? Что тебе явился Иисус с прической чешского футболиста? Представляю себе, какую чушь ты впариваешь детям в своей ризнице!

Эдмунд. А чему ты учишь в школе, а? Ты научил их жить в этом районе? Непохоже, раз они ходят и бьют чужие машины!

Виктор. А чему вы учите? Возлюби ближнего своего как самого себя? Да кого им любить, если они сами себя ненавидят? Знаешь, в чем все дело? В деньгах! Вот уже две тысячи лет вы тянете из бедняков деньги, и все это во имя чего — Бога, которого нет?!

Эдмунд. Бог есть!

Виктор. Чушь собачья!

Эдмунд. Есть, дурень!

Богусь. Хватит! Хватит! Хватит! И это вы, мои учителя, так себя ведете? Да? Наконец-то я понял, кто я. Я — молодой католик из рабочего класса. И знаю, чего хочу. Я хочу жить. (Встает из-за стола и направляется к выходу.)

В дверях появляется Моника.

Эдмунд. Милости прошу.

Богусь. Моника, выходи за меня. Будь моей женой. Это ксендз, который нас обвенчает. (Показывает на Виктора.) А это мой свидетель. Выходи за меня. Если согласишься, я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Моника молча кивает. Все бурно радуются.

Виктор. У тебя есть мелочь?

Богусь. Эмиль! Мама!

Виктор. Пани Хеленка…