«Хочешь получать лапшу по радио? Запросто! В шесть утра помой уши, включи радиоточку и по команде Гордеева: «…расставьте их на ширину плеч! Шире! Еще шире!» — раставляй уши и радостно лопуши. Когда Гордеев скажет: «А теперь весело хлопайте!» — хлопай ушами, стряхивая лапшу! Но! Соблюдай технику безопасности — не мотай на ус то, что на уши вешают!» Эта инструкция запомнилась с зимы сорок второго…

Наслушавшись радио, из барабанно патриотических радиопередач узнал я, что добровольцы, рвущиеся армию, долго упрашивают непреклонных военкомов. Конечно, склонность советского радио к вранью заметно обогатила фольклор не унывающего русского народа анекдотами, частушками и поговорками, а все-таки не думал я, что в армию попасть проще, чем на заграничное кино с поцелуями. Хотя до семнадцати мне еще четыре месяца, но единственным препятствием моему героическому порыву — скорей намотать обмотки и забазлать строевую песню, оказалось то, что работаю я в мартеновском цехе, где стопроцентная бронь от призыва. Однако стоило мне под диктовку военкома написать заявление об отказе от брОни с просьбой призвать меня как добровольца — это препятствие отпадает.

Медкомиссия менее часа занимает. Проводится она в насквозь продуваемой сквозняком анфиладе старинного щелястого дома. Наверное, для того, чтобы заморенные голодом призывники не замирали в анабиозе, как осенние мухи, а энергично дрож-ж-жали, будто бы закипая от всенародной ярости при высоком напоре патриотизма. А радиоточки днем и ночью базлают оглашено:

Пусть ярость благородная вскипа-ает как волна-а!

Мимо шеренги врачей движется бесштанно голозадая чреда кандидатов в рядовые необученные. Непрерывное движение и натренированная однообразность осмотра каждого призывника похожа на конвейер из комедии Чарли Чаплина «Новые времена». Призывники, как детали на конвейере, доведены до стандарта святых угодников. Карточная система схарчила плоть настолько, что армии достается только «высокий дух советского патриотизма». Ростиком меня бог не обидел и среди голубеньких и пупырышчатых от прохлады семнадцатилетних заморышей из механических цехов, выросших на «сбалансированном питании» по карточке Р-1, я, шестнадцатилетний мартеновец, выгляжу образцово показательным Геркулесом.

Вспомнились мне красноармейцы в эшелонах, которые шли на запад по Сибирской магистрали перед войной: в настежь распахнутых дверях товарных вагонов стояли оголенные по пояс мускулистые телесатые мужчины, добротно откормленные на обильных килокалориях армейских супов и каш. Тела натренированные, для войны обученные. Где эти могучие торсы? Куда исчезли миллионы самых здоровых в СССР мужиков, каждого из которых три, а то и четыре! года обучали военному делу?! Где многомиллионная кадровая армия? Где предвоенный тотальный призыв резервистов? А вместо них — вот эти? Э-э-эти??! С состраданием разглядываю голозадых моих современников, смущенных своей жалкой наготой.

В древнем мире наготы не стеснялись, считая, что тело человека — высшая красота, сотворенная по подобию богов. А подобием кого становятся юноши, заполучившие к семнадцати годочкам впалую грудь, старческий натужный кашель, хронически расхлюпанную сопатку, ревматические коленки и плоскостопие от изнурительного многочасового стояния у станка! А, главное, впроголодь! Да еще — на ледяных сквозняках, гуляющих по цехам, так как стекла — дефицит.

По той анатомии, которую парни демонстрируют на медкомиссии, сразу видать, какая им Родина мать (туда ее перемать!): уж очень надо на своих детей нас… наплевать, чтобы их превращать в пособие по патологоанатомии! Серо-синюшные лица, сутулые спины, выпирающие ключицы, рельефные ребра, слабые тонкие ноги… А ведь им по семнадцать… как библейскому Давиду, который вышиб дух из великана Голиафа!

А эти… заморыши, с начала войны так и не выросли из-за недоедания. И на Давида похожи только писькой. С четырнадцати горбятся у станков без выходных и света дневного. От того такие разноцветные: тело, не видевшее солнца, — голубое, лица от недоедания, — серые, а руки черные от эмульсии и металлической пыли. Призывники-то, в основном, слесари и станочники.

Знаю я их продуктовую норму Р-1… минус крупа, растворившаяся в столовских супчиках, которые хлебать — только зубы ложкой расшатывать, минус жиры, которые еще с зимы не отоваривают, даже лярдом, минус сахар, который заменили сахарином… Выжала мачеха родина все молодые соки из парнишечек, а выжимки — на пушечное мясо, утилизация отходов! А какое из них мясо? Только клейстер… и то — жидковатый.

Наивно думая, что эти «стеклянно-оловянно-деревянные» морды в белых халатах имеют отношение к медицине, некоторые призывники жалуются на ревматизм, рези в желудке, одышечное сердце, хронический кашель, возможно туберкулезный… Но их робкие жалобы не замедляют равномерно поступательное движение голозадого конвейера. Расчеты призывников на задушевную беседу об их болячках решительно пресекаются бодрыми сержантскими окриками обелохалаченных тупорылов:

— Не стони! Годен! Следующий!

— Чо-о? Фи-игня! В армии заживет! Годен!

— Чо телишься?! Сказано: годен!

— Не задерживай! Следующий! Годен!

— Не морочь голову! Годен!

— Не охай, а то родишь! Годен!

— Диету??! А сиську не хо-хо?! Годен!

— Трах-тах-тарарах! Годен-годен-годен-годенгоденгоден…

Не спроста говорят: «горбатого только военкомат исправит», — такой скорости исцелений, как в военкомате, обзавидовался бы Иисус Христос! И вспоминаю я широкоформатные физиономии кинобойцов Андреева и Меркурьева, неутомимо «громящих фашистские орды» в кинобоевиках на всех экранах страны. Контраст между киношными, добротно откормленными, мясистыми богатырями и этим тщедушным конвейером столь разителен, что из меня вдруг выпрыгивает хихиканье.

А тут передо мной оказывается какой-то низкоросло задроченный тип в белом халате. Небось, какой-нибудь патолог: нервный или психический? Потому что, когда я с такой жизнерадостной ржачкой возникаю перед ним, этот псих, задрюканный, от меня отпрыгивает очень шустро. При такой профессиональной реакции недомерка-психача на мой оптимистический патриотизм чувство юмора во мне взбрыкивает всеми четыремя копытами и я радостно ржу, как конь Буденного в стаде кобыл. Люблю смеяться по собственному желанию, даже если мой патриотический пыл пытаются подпортить злыми окриками:

— Эй! Псих! Ты этово-тово, не очень-то тово! Психоту не распускай! В армии тово, отучат от тово! Там, этово-тово, не поржешь! Давай, уе… отседава, тово! Годен! Сказано, годен! Следующий! Эй! уснул там чо ли, тово?!

И голозадый конвейер, на миг запнувшийся о мой оптимизм, мчится дальше, спеша отправить нас не на кинобутафорскую войну Меркурьева и Андреева, а на войну настоящую, от которой советские кинобогатыри защищены бронью более могучей, чем танковая…

* * *

«Ничто не вечно под луной» — заметил кто-то еще до потопа. «Все то временно, что не кратковременно» — солидарны с ним мои современники. Потому документы дает нам совродина временные. По мотыльковым срокам нашего земного бытия. И обмениваю я затасканную, мятую бумажку шестимесячного паспорта на новую, но еще более кратковременную бумаженцию из военкомата, где написано: «Справка выдана ФИО (это я), на сорок восемь часов, как призванному в ряды РККА, для оформления льгот по приказу НКО №… и т. д.».

А поэтому гляжу я на окружающую меня бытовуху отстраненно, будто из окна уходящего поезда. Сам сел в этот поезд, и теперь жизнь моя от меня не зависит: куда повезет, туда и повезут. Что бы я сейчас не сделал, результат будет один: военкомат меня ото всех спасет и сохранит как идиота-добровольца! От понимания этой фатальности мысли в голове плавают спокойные, онездешенные. Как из другой вселенной взираю я на человеческую копошню на этой чепуховой планетке: смотрю свысока, беззлобно, снисходительно. Потому как стою я сейчас на самой высочайшей философской платформе с девизом: «Плевать мне на вас на всех!» На такую платформу и господь Бог не каждый день залезает. А с такой платформы «мне сверху видно все».

Напротив трамвайной остановки — дверь столовки. Вывески нет, только плакат изнутри на стеклянной двери: «Родина-Мать зовет!». Но не всех зовет Родина-Мать туда, откуда пахнет вкусной жрачкой: за дверью попкарь торчит — пропуска проверяет. Как пограничник Карацупа бдительный, потому как спецхавальник литерный.

Чем скуднее рабочий паек, тем больше открывается литерных столовок для обкомовских, горкомовских, райкомовских, облисполкомовских и прочих «комовских» чинуш. Лелеет Родина-Мать золотой партийный фонд: эвон какие широкоформатные задницы нажрали ответственные партработники на литерных спецпайках! Все они в партийной форме: в широченных галифе, наполненных упитанностью задниц и в офицерских кителях без погон. Родилась в СССР партийная форма, похожая на офицерскую. Чтобы видели беспартийные, что все партийные почти фронтовики и, как один, готовы по зову партии собраться и окопаться…

Удачно окопаться для партийца — главное: сколько парткусочников окопалось в этой литерной столовке? Полк? Дивизия? А ведь это рядовой литерный кишкодромчик для партшестерок. Для парттузов литерные посадки в спецресторанах. А продукты им привозят на дом. И каждую декаду. Ни они, ни их семьи свои продуктовые карточки серии С-2 и И (служащие и иждивенцы) и не видят — им это без интереса. На обед в литерном ресторане повара им такие изысканные блюда готовят, о которых работяги и до войны не слышали. Мог бы и Петро в ресторанных поварах всю войну кантоваться, если бы вступил в ту партию, где, «если совести нет, получи партбилет!».

Парттузы телеса в командирскую форму не облекают — для их жиром раздутых телес только ряса в масть. Их народ по портретам обожает… где видна отретушированная ряшка до пояса, если вместе с подбородками. А на верноподданный народ смотрят «члены» через занавешенные окошечки длиннющих, зловеще-черных, как катафалки, «членовозов» марки ЗИС — 101.

А по великим пролетарским праздникам торчит на высокой трибуне такой «член» в промежности гигантской статуи Ленина, которая, как специально, расшарашивается возле трибуны. Зрелище похабное, но «советский человек — человек новой формации», и до оргазма обожает любоваться на любого «члена» торчащего в междуножьи статуи Ленина.

Почему жиреют комовские партийцы, получая такие же карточки С-2, как и у того несчастного мозгодуя из общества по распространению? А потому, что главное не то, сколько в карточке продуктов оговаривается, а то, в каком магазинчике карточка отоваривается! Для рабочего класса есть роскошные магазины — бывшие гастрономы — с красивыми, стеклянными… давно уже пустыми полками. Здесь дают по карточкам фиг без масла.

Зато в магазинчиках в укромных подвальчиках, где вход со двора, да еще и с охраной, дают партийцам ветчину и гречку. А главное, отоваривают тушенкой и сгущенкой спецталоны сбоку карточки, на которые в рабочем магазине дают по «спичечному гребешку» (пластинку из десяти спичек без коробка)! Американская хавка, которая по ленд-лизу прорывается мимо немецких подлодок (сделанных в СССР и подаренных перед войной Германии), идет туда, где дербанят ее по считалочке: «мне, тебе, прокурору…», деля по спецталонам.

Спец… спец… спец… В СССР все хорошее — партийцам по спецраспределению. Спецстоловые и спецрестораны, спецлечение, спецобслуживание, спецжилплощадь, спецдачи… Начальству НКВД и парттузам по «спецобслуживанию» полагаются еще и девочки-чесеирки, которых привозят «на допрос» из спецдетприемников.

Но для некоторых народов СССР тоже есть спецобслуживание. Выбор предлагают не большой, но масштабный. Народы, названные спецами, направляют на спецпоселение на север Тюменской области или в казахстанские степи под надзор спецкомендатур! Так что, понятие «спец» простирается далеко и широко: от спецдачи у Черного моря до спецпоселения у моря Лаптевых! Хорошую страну покорил Сталин: прохладных мест всем народам хватит!

Прав шуряк инвалида Петро: любой тоталитарной власти, для которой народ и навоз синонимы, нужна единая партия, чтобы днем и ночью долбать по мозгам народу лозунгами и иметь свои глаза и уши в гуще народной, то есть в куче навозной, и там выявлять и нейтрализовать все то, что вызывает брожение или возгорание. И как я не допетрил до такой простой мысли?! Думал, что фашисты враги и народу, и партии… и сомневался: а с кем мне воевать?

А ВКП(б) и фашизм едины! Выстрелишь в фашиста — попадешь в коммуниста! Если победит фашизм, то с помощью русских коммуняк рабство будет на всей планете! И судя по тому, что наконец-то стали колошматить фашистов, — уже не только до меня доходит то, что фашисты не освободители, а враги хуже своих коммунистов! До всех дошла бы такая мысль гораздо раньше, если бы о том, что немцы — враги, не твердило бы так старательно советское радио.

А ему верит наш народ с точностью до наоборот, сомневаясь даже в сигналах точного времени! Вот сейчас-то поняли фашисты свою ошибку, что не сбросили вовремя оружие советским зекам! Да уж поздно. Всех зеков за Урал загнали. А ведь предупреждал фрицев какой-то гансик из позапрошлой эпохи: «Русских могут победить только русские!»

* * *

Не только советское, но любое начальство безнравственно. До этого не я додумался, это утверждает Библия:

Если ты увидишь, в какой области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому; потому что над высоким наблюдает высший, а над ним еще высший (Ек.5:7).

Написано это Екклесиастом со знанием дела, так как в свободное от мудрых мыслей время работал он царем иудейским. А как говорит Апостол Лука:

Цари господствуют над народами (Лк.22:25).

Но кто, создав царей, придумал иерархию власти? Библия четко отвечает и на этот вопрос — Бог!

Ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, — все Им и для Него создано (Кол.1:16).

А кому Бог поручил скандальные кадровые вопросы с царскими особами? Это понятно из разговора Иисуса Христа с кадровиком-дьяволом:

И сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ИБО ОНА ПРЕДАНА МНЕ, И Я КОМУ ХОЧУ ДАЮ ЕЕ (Лк.4:6) .

Созданная Богом власть передана для управления дьяволу. А о том, что дьявол, работник толковый, можно судить по тому, что однажды Бог Сам вмешался в кадровые дела, а кончилось это тем, что

Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем (1Цар.15:35).

И больше Господь в склочны кадровые дела — ни-ни-ни! Пускай за все промахи в кадровой политике ругают дьявола! А «кадры решают все!», как изрек вождь и учитель. По тому-то и выбрал для себя работу секретарем в кадрах партии. Тысячи лет чудовищная пирамида власти раздавливает, калечит души людей безнравственностью. Попав в эту иерархическую давильню, сохраняют честность единицы!

Неужели дьявол так силен?! Судя по Библии (Книга Иова и Искушение Христа) дьявол просто напросто пунктуален и исполнителен. За это ценит его Бог и доверяет ему самые каверзные дела. Значит, это Богу нужен жестокий пресс безнравственности, чтобы размазать в народную массу слабодушных и в этой давильне сформировать несокрушимые алмазы угодных Богу душ! Жестоко? А что делать, если без жестокости эволюция буксует? А для производства алмазов нужны сверхвысокие давления, такая технология!

* * *

Ко мне вернулась радость жизни! А радость, как говорил Седой, это индикатор того, что живешь правильно. Тогда Бог тебе сигналит: так держать! И у души и духа — полное понимание! «Для счастья ума не надо!» — написал кто-то, такой же как я, умный, выразив это формулой: «Горе от ума»! Отсюда следует вывод мой по правилу математики: «Счастье от глупости»! Это моя собственная формула — сам додумался! Впрочем, я по ней давно живу.

Тягу к опасным приключениям на свою задницу унаследовал я от своих беспокойных предков — разбойников и сибирских первопроходцев. И к перспективе немножко повоевать отношусь с интересом: есть кураж! Жизнь надо почаще взбалтывать перед употреблением, чтоб не выпадала в осадок. Жизнь, как и еда, вкусна и полезна, когда разнообразна. Тем более, для меня, кому ничьи сопли вытирать по этому поводу не придется и никого, кроме фрицев, не огорчу я своим неожиданным вторжением во Вторую мировую.

Это вторжение не столь эпохально, как открытие Второго фронта, но по масштабам моей жистянки это вполне серьезное приключение. И военком от моей дурдомовской инициативы в восторге, завидев меня, без очереди к себе приглашает, бумажку и ручку предлагает, навстречу выбегает и ещё ручонку тянет… небось в отчетную графу «добровольцы» та-акую жирную единичку закатал, выделив таким образом из горестно унылой массы одинаково умных (горе от ума!) одного счастливого дурака.

А Наташка… Эх, пташка-Наташка — ножки точеные и фигурка аккуратно обтекаемая, весомо и туго, как сахар в мешочке, втиснутая в тесноватое, довоенное, шерстяное платьице, готовое лопнуть от напора волнующе расширяющихся добротно поместительных бедрышек, которые делают ее похожей на эротическую вазочку из краеведческого музея! С ума сойти и не вернуться! А прелесть ее взора выразить можно только стихом:

Очаровательная форма, заполненная пустотой, — такое же содержание и у драгоценной музейной вазочки. Но вазочка — не кастрюлька, в ней кашу не сваришь. С Наташкой тоже. Ей нужен муж, при котором будет она украшением дома, как и та вазочка с теплым яшмовым узором, предназначенная для камина из розового мрамора. А в моем обозримом будущем приобретение изделий из мрамора не запланировано, а под лежачий камень, даже мраморный, я не спешу — оптимизм не позволяет! Значит, и с Наташкой придется расстаться.

Распорядиться всем моим имуществом — дело не хлопотное. Вторых шкарят даже таких, как у Сереги (беленьких с голубой каемочкой), я не нажил по соображениям не столь экономическим, сколь зоологическим: раз я не верблюд, то единственной паре моих тонких стройных ног и в одних штанах просторно. Вся моя личная библиотека, состоящая из книжки «Золотой теленок», которую я слямзил в заводской библиотеке, гуляет по общаге и едва ли вернется. А для меня самое приятное дело остается — отоварить по военкоматовской справочке все карточки до конца месяца, а хлебную — на декаду вперед. Выдавай, Отечество, уважение и почет своему защитнику по полной продуктовой норме! А за хлеб на толчке я белоголовых пузырей наменяю и сегодня же пир на весь мир объявляю! Такой, где не только «по усам потечет»! Серега для танцев девчат пригласит из курятника, и будем мы гулять всю ночь с гоготом и визгом по всем этажам общаги! И комендант не запретит — призывник гуляет! Мне пьянка на сорок восемь часов по закону положена: вот — справочка! Военкоматовская! Это не свадьба комсюковская безалкогольная, когда на жениха и невесту мухи не садятся, — со скуки сдохнуть боятся! Это — Проводы Защитника Родины! Мероприятие с крррутым патррриотическим кррреном! Накиряюсь я до состояния самого горячего патриотизма! А под таким хорошим градусом я и Серега морду лица нашему комсоргу бить будем! Давно сексот ко мне принюхивается: чует что-то. Здоровый бугай. Но я начну, мне теперь все по барабану, а Серега за меня, призывника, заступится. И до полного патриотического воспитания будем бить сексота! Благо в общаге за этим делом не далеко ходить… Гуляй призывник! И пьянку и мордобой — все мне поиметь положено как призывнику, для которого такие прелести жизни, очень может быть, в последний раз.

* * *

И в моей, освободившейся от забот сообразиловке, снова и снова, как на дефектной грампластинке, повторяется мысль о том, что ВКП(б) нужна фашистам. Раз не бомбили немцы периметры лагерей, значит, заодно они с гебухой, боятся зеков! Если зеки вырвутся на свободу — то власти не только советской, но и фашистской будет алес капут! Крепко повязала история два солдафонских сапога: красный и коричневый! Гестапо и НКВД… Не спроста узнал об этом я на могиле Гордеича. Когда-то мне сон снился, будто бы подошел ко мне, спящему, Гордеич и сказал: «Ты не майся дурью! Время придет — узнаешь…» Значит, пришло время узнать, понять и действовать. Будто бы Гордеич мне встречу с Петром устроил, выполнив обещание. И меня Гордеич благословил, чтобы фашистам за сыновей его я отомстил! По совету Гордеича, стал я время от времени мысленно разговаривать с папой. Без лажи, как с собой. Эх, если б сбылись мои мечты: понатуре с папой поговорить… хотя бы после войны. Обнимемся мы, двое бывалых мужчин, прошедших огни и воды, и спросит папка: «Как жил-поживал, сынок?» А я ему ладони покажу с мартеновскими мозолями, а на пиджаке моем, небрежно распахнутом, промелькнет невзначай боевая медаль «За отвагу»…

Погруженный в мечты, стою я на трамвайной остановке, не замечая, что тупое стеклянное рыло трамвая давно с интересом кнацает на мое поведение. И как раз нужный номер! Ну, раззява… размечтался о медали, не отходя от военкомата!.. Рванулась толпа к трамваю со страшной силой и пыхти-ит. Силенок-то у мужиков только пыхтеть, а остальное война схарчила. А мне, хотя шестнадцать, но мартеновская гимнастика впрок пошла! Надавил плечом — расступились. Зацепился за какой-то выступ — повис. Попытались оттолкнуть — фиг! Отскочь — мартеновец едет!

Граф Монте-Кристо с печальной и полной достоинства улыбкой сел в свой экипаж.

Пое-ехали-и! Мчится шустрый трамвайный вагончик, озорно подпрыгивая, мотаясь из стороны в сторону, на давно не ремонтированной колее военного времени. Взбадривает веселыми звонками себя и висящих гроздями на нем пассажиров. Свистит лихой ветерок, выдувая из башки мелахлюндию. И приходят неспешной чередою, в такт качаниям вагона, жизнерадостные мысли: «… ни хрена сос всех народов, чесеирской я породы, смерти я твоей дождусь, на могилку помочусь!» — и так складно пропелось это под натужный вой перегруженного мотора, железный лязг и скрежет старого трамвайного вагончика, что стало мне радостно и беззаботно,

и граф засмеялся таким страшным смехом, каким может смеяться только тот, кто много выстрадал.

Конец репортажа 25