Новый российский император выразил желание немедленно прикрыть Российскую академию, так как, по его мнению, светоча прусской науки было достаточно, чтобы озарить оба государства. Правда, у него не хватило на это времени за другими заботами. Необходимо было обмундировать русскую армию по прусскому образцу и совершить еще много неотложных дел, включая отмену иконопочитания в православии – как упоминалось, в душе он все эти годы оставался честным лютеранином, – и нападение на Данию, давнюю союзницу России, когда-то захватившую голштинский Шлезвиг.

Лодья, отойдя после болезни, увидал, что люди, коих интересовали его советы, по-видимому, ушли, а оставшиеся, наподобие Ивана Шувалова, как могут, приспособляются к новому правителю, и стал вести уединенный образ жизни в своем новом доме. По словам Гавриила Степановича, его давно занимал Русский Север. И теперь, став затворником, он много работал над изучением причин северного сияния и над программой экспедиций для освоения Северного морского пути в Азию, которые его чрезвычайно интересовали. Его уединение лишь изредка нарушал один из новых молодых его знакомцев, любопытствующий невежда, семеновский капитан Григорий Орлов, сын покойного новгородского губернатора, герой несчастной Цорндорфской битвы, где он был ранен. Как артиллериста-практика, двадцатисемилетнего Орлова занимали физические и химические опыты.

Вскоре он поинтересовался и теми опытами, которые Лодья проводил в юности, но тот откровенно ответил, что пережитые годы убедили его, что металл – золото или хорошая сталь – всегда эффективнее полуметалла, каковой есть, например, мышьяк. И заметил, что благодаря особенностям кончины покойной государыни начало правления Петра III выглядит не очень хорошо.

Орлов спросил ученого, кто же такой нынешний государь, который хоронит все, чему российская армия была преданна последние пять лет? Лодья ответил, что у пруссаков есть сказка о Циннобере, карлике, у которого в голове находился органчик, произносящий то же, что говорит его хозяин, прячущийся за ширмой. Или где-то вдалеке. Остановить карлика можно, сломав органчик. Например, воткнув вилку в механизм.

– Такая подойдет? – спросил Орлов, беря со стола большую острую стальную вилку.

– Вполне, – отвечал Лодья, делая вид, что не замечает, как гвардеец кладет вилку в карман.

Вскорости гвардейский капитан был назначен казначеем Канцелярии главной артиллерии и фортификации, таким образом, совет Лодьи не пропал втуне. Под рукой были оба судьбоносных металла. Помогла Григорию в этом назначении жена нового императора, Екатерина, любовником которой он был. Сам царь Петр III давно выбрал себе в пассии племянницу канцлера Воронцова, Елизавету, которую его обозленная супруга звала за глаза «коровой». Впрочем, положение было серьезнее – жене императора грозил развод.

Но пятеро братьев Орловых, популярных в гвардии, были неплохой поддержкой Екатерине, другой же ее опорой являлся британский посланник Вильямс, в той же мере, хотя и не столь интимно, как некогда французский посол Шетарди – для Елизаветы.

Однажды вместе с Орловым в гости к Лодье явился и его знакомый, которого хозяин дома сразу узнал, несмотря на прошедшие десятилетия.

– По-моему, лет двадцать тому назад мы уже встречались на одной вечеринке. На одной горе… Чем обязан, господин Сен-Жермен? – спросил Гавриил вновь пришедшего, приглашая гостей присесть.

– Вот как, вы друг друга знаете? А мне господин граф Сен-Жермен выразил настойчивое желание с вами познакомиться, – заметил Григорий.

– Графу что-то от меня нужно, не так ли? – ответил Лодья.

Он был осведомлен, что граф еще в 1760 году являлся посредником в секретных переговорах о мире между французским маршалом Бель-Илем и англичанами. Однако министру короля Людовика XV, герцогу Этьену Шуазелю, удалось сорвать эти переговоры и в течение года выторговать у англичан более выгодные условия, и лишь тогда был заключен сепаратный мир. Лодья не забыл слов хозяина Брокена о том, что Сен-Жермен заботится об английских интересах.

– Во-первых, я хочу вам лично выразить восхищение Кунерсдорфом! Безупречная тактика Фридриха, идеальное воспроизведение удара ландскнехтов Йорга фон Фрундсберга под Павией, где, потеряв всего пятьсот человек, они перебили десять тысяч ненавистных швейцарцев и взяли в плен французского короля! Я, как свидетель той победы, говорю вам, что здесь, по всем законам тактики, русская армия должна была уступить. Высоты были бы взяты концентрическим штурмом одна за одной, по закону катящейся массы. Конечно, всегда имеет место случай – шведский король Карл Густав под Лютценом уже победил Валленштейна, и тут какой-то рейтар застрелил его из пистолета! Да еще поинтересовался у умиравшего – кого это он убил? Настоящие случайности редки – Карл Густав своим отношением к некоторым силам сам напросился на безвременную кончину, как впоследствии и отрекшийся от них в гордыне Карл XII… Но вернусь к Кунерсдорфу: вместо того, чтобы потерять волю к сопротивлению, русская армия перемалывает полки Фридриха один за другим… Браво, господин Лодья!

– Фельдмаршал Салтыков, чей дар был распознан, увы, слишком поздно, и генерал Румянцев показали, что они во многих отношениях не уступят Фридриху.

– А тогда как вы объясните «прусское чудо», когда никто не преследовал разбитого короля и дал ему собраться с силами? Я спрашивал короля, но он несет какую-то военную галиматью: об усталости войск противника, о несогласованности действий союзников. И даже пытался впарить мне распространенную им для толпы ересь о «божественной воле», как будто мы с вами не знаем, какие у него боги, кровавый Марс – самый безобидный из них!

– А у вас есть свое объяснение? – заинтересовался Лодья.

– У меня есть. Вы человек не военный. Поэтому, позаботившись о том, чтобы русские генералы и их армия прыгнули выше своей головы во время сражения, вы не озаботились тем, что делать дальше, чтобы добить противника!

– Признаю вашу правоту, за исключением одного – а зачем надо было его добивать? Чтобы получить на голову России бодрых французов заодно с австрийцами, которые полезут в Польшу и в Восточную Пруссию? Вот «второе прусское чудо», спасшее Фридриха от проигрыша, имеет, конечно, авторов конкретных: имя шведское, а душу прусскую, высшей властью облеченную, черную, как сапог. И вину за это «чудо» мне следует принять, что допустил его. Однако давайте перейдем к тому, зачем вы пришли.

– Господин Лодья не станет возражать, что русский правитель должен быть в дружбе с Великобританией, как это было во времена вашего любимого Иоанна Грозного и в эпоху Петра Великого? – спросил Сен-Жермен.

– Я согласен с этим, господин граф. Но во времена этих правителей Англии удалось получить больше, чем России. Особенно в годы последнего правителя. Поэтому я уверен, что подкупом министров и покупкой сырья эти отношения впредь не должны ограничиваться. Британия должна доказать полезность своей дружбы. Английские мушкеты России теперь не нужны. Свои делаем. Цена за дружбу выросла.

– И что же вы хотите?

– У Великобритании теперь есть изрядные куски Нового Света, есть Индия, откуда она вышибла французов. Теперь, кусок за куском, она проглотит эту азиатскую страну – думаю, в сотню лет управится. Российское же могущество Сибирью будет прирастать очень медленно, не одно столетие. Поэтому, я думаю, если необходимое приращение сил России будет идти за счет более благоприятных для хозяйствования южных староотеческих земель, находящихся под властью Варшавы и Стамбула, не должно быть никаких международных афронтов на сей счет. А наоборот, следовало бы ожидать поддержку на море от британского флота.

– Да, я думаю, интересы Лондона весьма далеки от интересов Стамбула и Варшавы! – ответил Сен-Жермен. – Руки российской власти будут совершенно развязаны в этом отношении. Все ли на этом?

– Нет. Я хочу сделать вам еще предсказание. На всякий случай.

– Да? И какое? – насторожился граф.

– В этот раз британцы сожрали очень много. Пускай хорошо думают теперь о своем пищеварении. А ежели, приглядывая одним глазом за Россией, решат, что она забрала слишком большую силу и надо на нее надавить при помощи армии, то весь их свинец сожрет моль. А флот утопит буря. А следствием этого будет то, что колонии потеряют страх и отпадут от короны.

Это высказывание не вызвало улыбки у графа – он воспринял все очень серьезно.

– Думаю, это будет хорошо понято, – отвечал он.

– Ну и отлично.

Гость поспешно откланялся.

В конце июня 1762 года по гвардии внезапно прокатился слух о смерти императорской жены, поднялась смута, а вслед за тем сама Екатерина, вполне живая, появилась перед войском в мундире и решительно повела десять тысяч гвардейцев в Ораниенбаум, где находился Петр III. Император был схвачен и отрекся. На престол взошла императрица Екатерина II.

Участники сего дела были отменно вознаграждены. Генерал-поручик князь Михаил Волконский, племянник Бестужевых и воспитанник старшего брата бывшего канцлера, получил генерал-аншефа, а вскоре стал московским губернатором. Графу Никите Ивановичу Панину, внучатому племяннику светлейшего князя Меншикова, некогда любовнику Елизаветы, дипломатической креатуре того же Бестужева, а теперь воспитателю цесаревича Павла Петровича, вскоре предстояло заменить на канцлерском посту Михаила Воронцова. Чины и земли получили братья Орловы и другие гвардейские офицеры – участники переворота.

Находившийся под арестом на дальней мызе Петр III вскоре погиб при неясных обстоятельствах. Одни говорят, что он подавился вилкой, а иные утверждают, что в расстроенных чувствах слишком сильно затянул узел фуляра у себя на шее. По-видимому, история с вилкой, которую Орлов взял у Лодьи, позволяет считать более достоверной первую версию.

Впрочем, Екатерина не спешила отменять все указы покойного мужа. Вольностей у дворянства отнимать не стала, земли церкви не вернула – церковники раздражили еще богобоязненную Елизавету Петровну, когда отказались брать в монастыри на содержание увечных русских воинов с полей Семилетней войны. Войска из Пруссии Екатерина отозвала, но мир с нею сохранился. Это сберегло России жизни, но лишило ее всякой компенсации за понесенные потери.

Из-за выхода России из войны Фридрих поодиночке разбил австрияков и французов и оказался победителем. Семилетняя война была закончена на следующий год. Всего она стоила жизни полутора, а то и двум миллионам человек, от восьмисот тысяч до миллиона с лишком составило гражданское население, в основном австрийские подданные. Потери военные, семьсот тысяч, были равны тем, которые имели место во время Тридцатилетней войны, хотя в ту эпоху численность полевых армий вдвое уступала тем, что сражались в войну нынешнюю, да и пушек в их рядах было на порядок меньше. Поэтому и самые кровопролитные сражения, происходившие более ста лет тому назад, намного уступали сражениям Семилетней войны. Больше половины от всех военных потерь нынче составили солдаты злополучной Австрии, затем следовала Пруссия, Франция и, наконец, Россия. Английские потери в колониальных сражениях были невелики.

Но если мы обратимся к потерям мирного населения, то Тридцатилетняя война намного превосходит своими ужасами даже страшную теперешнюю: тогда погибло шесть миллионов, преимущественно немцев, половина населения Германии, и из них – до двух третей северогерманских жителей, ведь война затянулась на целое поколение и сопровождалась не только ужасными голодом и эпидемиями, но и религиозной резней.