Утром Петр был ни свет ни заря разбужен вестовым, подавшим чай. Ему сказали, что дрожки готовы и можно выезжать. Утро было морозное, рассвет поднимался в красноватой дымке. Наскоро умывшись и выпив чаю, майор выехал. Рядом с ним в тесных дрожках дремал Пестель, всю ночь писавший бумаги, оттопыривавшие теперь мундир на груди Ломоносова. Дрожки легко катились по выпавшему мелкому и нестойкому южному снегу. Мелькали у дороги поселения, хаты, тополя. Пестель уже отправил в местечко Линцы, где стоял его полк, адъютанта с приказанием готовиться к походу. Сейчас они ехали в Гайсин, расположенный в сорока с небольшим верстах восточнее Тульчина, на полпути к Умани. Там находилась резиденция генерал-лейтенанта графа Витта, когда он не жил в Херсоне. За дрожками бежал привязанный конь полковника. К обеду они приехали в Гайсин — небольшое местечко, имевшее довольно цветущий вид благодаря своему высокоположенному хозяину. Дрожки подъехали к самому графскому дому, стоявшему на берегу речки. Петр хотел ехать дальше, но Пестель посоветовал ему зайти, чтобы вдвоем быстрее уговорить графа. Кавалергард только сбросил плащ, по какому-то капризу не пожелав снять перевязь с пистолетами, хотя полковник ему это посоветовал.

Сорокапятилетний Иван Осипович Витт, с высоким лбом, который делали еще больше зачесанные кверху волосы, иронично изогнутыми бровями над детски-прозрачными глазами прожженного интригана и аккуратными усами под приличных размеров греческим носом, встретил гостей в зале.

Граф тепло поздоровался с Пестелем, с которым их, очевидно, связывали какие-то общие дела, и приветливо кивнул майору. Он предложил офицерам сесть, и когда Пестель сказал, что беседа конфиденциальная, позвал своего адъютанта Лихарева и велел никого не пускать.

— Итак, господа, что привело вас ко мне? — светским тоном спросил Витт.

Ломоносов припомнил все, что слышал об этом польском аристократе. Сын любовницы Потемкина и генерал-майора Витта, пасынок Потоцкого, блестящий кавалергард, после Аустерлица подал в отставку и после Тильзита поступил на службу к Наполеону. Затем — какие-то тайные поручения французского императора в Герцогстве Варшавском, а перед войной 1812 года — резкий поворот: он уже на русской службе, выполняет тайные поручения русского царя. В Отечественную войну на свои деньги формирует четыре полка украинских казаков и во главе их воюет с французами, получает генерал-майора. Потом заграничные походы, участие в Венском конгрессе, генерал для особых поручений при Воронцове, возглавлявшем оккупационный корпус во Франции… Последние восемь лет — создание и руководство военными поселениями на юге России… Но Петр также помнил ту нелестную характеристику, что Константин дал не одному генералу Роту, но обоим им вместе с Виттом.

— Иван Осипович, привело нас к вам нелегкое дело… — И далее Пестель изложил все известные детали о раздоре между цесаревичами. — Присоединитесь ли вы к правому делу? — закончил он.

Витт побарабанил пальцами:

— Я согласен при одном условии. Уж старость близится, а чинов я не нагулял. Хотелось бы мне назначения военным министром. Как вы смотрите, Павел Иванович, сгожусь я на этой должности?

— Мне трудно говорить за нового государя, но майор Ломоносов привез от него письмо, подтверждающее, что тех, кто поможет Константину, ждет большая награда…

— Да, это, конечно, многообещающее начало… — Граф не успел закончить фразу, как в комнату, втолкнутый снаружи, попятился Лихарев. А за ним в дверях возник весьма раздосадованный генерал-лейтенант гвардии Александр Иванович Чернышев.

— Что у вас тут за приватные свидания, Иван Осипович? И не с дамой, как я посмотрю!

— Мы тут обсуждаем деликатные проблемы престолонаследия, Александр Иванович. — С невинной улыбкой Витт жестом пригласил Чернышева войти.

— Чер-те что! — Гость рыскнул глазами, лицо его перекосилось: — Вы! — Он узнал Пестеля. И тут он обратил внимание на цвет мундира Ломоносова — это был серый мундир Подольского кирасирского полка — другого Петр не успел пошить. Поняв, что перед ним человек от Константина и слова Витта не были даже наполовину шуткой, Чернышев зарычал: — Эй, сюда!

В комнату тотчас вломились десяток гвардейских гусар, как видно дожидавшихся дивизионного командира в прихожей.

— Взять этих двоих! — прорычал гвардейский генерал, указывая на гостей Витта.

В этот критический момент Пестель оказался с глухой стороны зала и был оттеснен в угол четырьмя выхватившими сабли гусарами. Наоборот, когда шестеро накинулись на Ломоносова, ему оставалось сделать несколько шагов до окна. Его палаш сверкнул молнией и дважды обрушился на сабли двоих солдат, которые отлетели в сторону под этими ударами, подобными ударам молота; а следом за ними в угол отлетели еще двое, принявшие богатырский кулак. Последние двое гвардейцев отступили, растерявшись. Петр хотел броситься на выручку Пестелю. Но в этот момент в зал вбежал еще десяток гусар с обнаженными клинками, а один или два уже доставали пистолеты. Похоже, Чернышева сопровождал целый эскадрон. Тогда, помня о своей задаче, Петр с разбега со звоном выскочил через большое стеклянное окно. Осыпанный стеклом, он сбил с ног нескольких людей, карауливших с этой стороны, подбежал к коню Пестеля, вскочил верхом и дал шенкеля. Конь взбрыкнул было, почувствовав чужого всадника, но, ощутив железную руку, понесся стрелой по заснеженной дороге на Умань. Вслед прожужжали несколько пуль, но они не причинили ему вреда.

— Вахмистр! — заорал Чернышев.

— Слушаюсь! — возник перед ним унтер-офицер.

— Взять полувзвод, догнать и доставить беглеца живым или мертвым! — велел генерал.

— Есть! — Вахмистр опрометью бросился наружу, сзывая людей, и через две минуты отряд из полутора десятков всадников мчался в карьер вслед за Ломоносовым.

Чернышев теперь обратил внимание на хозяина и плененного гостя.

— Ну что, попался, заговорщик! — зарычал он на Пестеля. — Вы опасную компанию выбрали для себя, Иван Осипович, — повернулся он к Витту.

— Выступить на стороне законного государя не есть заговор, — бросил Пестель.

— Пока еще не примкнул, Александр Иванович, — сказал Витт, только теперь поднимаясь на ноги. — Быть может, ни к кому не примкну. Кстати, очень глупо было затевать этот арест здесь, между Тульчином и Уманью, где стоит дивизия Волконского. Если вы едете от Николая Павловича к Витгенштейну, я бы не советовал. Поздно.

— Во-первых, поздно никогда не бывает, — но вы правы, нынче не поеду. Во-вторых, меня, старого партизана, здесь вся дивизия Волконского не возьмет — сейчас уйду на юг, откуда приехал, — и поминай как звали. Итак, Иван Осипович, кого вы выберете: Николая или Константина?

— Думаю, что у того, кто сейчас в столице, больше шансов. Но я все-таки подожду развязки. Если победа останется за вами — можете на меня рассчитывать, если нет — вряд ли.

— Откровенно, но разумно. Что же, придерживайтесь этой позиции и все будет в порядке, Иван Осипович, — слегка насмешливо бросил Чернышев. Витт ответил улыбкой рубахи-парня. Оба старых шпиона знали цену друг другу.

Между тем Петр скакал в сторону Умани. Он не гнал коня во весь опор, чтобы не запалить его: скакуну предстояло одолеть расстояние шестьдесят верст. Чернышев действительно, как определил Петр, скача мимо растерявшихся гусар, имел с собой гвардейский эскадрон, вероятно входивший в конвой покойного государя. Однако он правильно рассудил в первый же миг, что на покровительство графа Витта, располагавшего двумя дивизиями, надеяться не стоило.

Как и ожидал Ломоносов, вскоре он заметил позади погоню — за ним мчалось пятнадцать или шестнадцать гусар. Он проверил свои пистолеты и убедился, что все они заряжены. Еще два оказались в кобурах у седла Пестеля. Гусары приближались медленно — вскоре выяснилось, что догоняет его половина всадников, а остальные отстают. Однако легкие гусары имели преимущество перед тяжелым кирасиром, которого выручал только отличный полковничий конь.

Но часа через два между ним и передним всадником оставалось полсотни сажен.

— Оставьте, братцы, богом прошу! Не хочу вас бить! — донесся голос беглеца до передних преследователей. Но «братцы» в азарте продолжали делать свое дело. Наоборот, пущенная твердой рукой пуля пронеслась где-то совсем рядом. Тогда Петр решился, замедлил бег скакуна, выбросил назад руку с пистолетом и, мельком оглянувшись, чтобы прицелиться, сделал выстрел. Это было последнее предупреждение: пуля повалила коня на месте, обезножевший всадник едва успел выдернуть ногу из стремени, чтобы его не придавило. В ответ раздалось еще несколько выстрелов, одна из пуль попала в седло, напугав коня, который сделал большой скачок, едва не выбросивший Петра из седла. Успокоив скакуна, он достал новый пистолет, отбросил руку назад, быстро прицелился, выстрелил. Убрал разряженное оружие и достал новое, не глядя, как валится из седла подстреленный всадник, снова откинул руку назад, новый выстрел, еще одна лошадь вместе со всадником летит на обочину… И так пять раз подряд — в кого попадет — в коня или в человека. Затем пришла очередь пистолетов Пестеля. Первый дал осечку. Зато второй сработал как надо. Поблизости за спиной оставался один всадник — Петр повернул коня с палашом в руке — навстречу вспыхнул огонек, и пуля обожгла плечо. Второго выстрела сделать времени не было, гусар выхватил саблю, но Петр уже махнул своим мечом… Коня, потерявшего хозяина, он подхватил за повод и заставил бежать рядом в качестве заводного. Далеко позади него растянулась серая цепочка из восьми отставших всадников. Петр продолжал скакать дальше, меняя коней и отрываясь все больше.

Когда он в темноте въехал в Умань, отставшая погоня развернулась обратно.