Удачливый неудачник Штефан Радзивилл исчез навсегда, оставив Левше в наследство, вместе с сахарной центрифугой, и все свои неудачи. На очередном жизненном вираже Левша не вписался в поворот и надолго осел в ПКТ колонии строгого режима.

Маленькая тюрьма на зоне, именовавшаяся помещением камерного типа, куда под Новый год, по оперативно-режимным соображениям, кум (*начальник оперчасти – жарг.) cпровадил злостного нарушителя режима содержания по кличке Левша, насчитывала всего шесть камер и находилась в полуподвальном крыле административного здания колонии строгого режима. Для кума так было спокойнее. В личном деле у него стояли красная и чёрная полосы, означавшие: склонен к побегу и к самоубийству, и такой неспокойный зек был на зоне персоной нон грата. На счету у Левши был всего один удачный побег из таежного лагеря и несколько попыток свести счеты с жизнью. К счастью, неудачных.

Когда-то, очень давно, Левше пришлось провести около года в Матросской Тишине, где было мало еды и свежего воздуха. Но много свободного времени и книг. В этой московской тюрьме находилась самая старая тюремная библиотека и ему попадались уникальные экземпляры с дореволюционными штампами и буквами "ять". На то время он сидел в экспертизной камере, в ожидании обследования в институте Сербского. Публика подобралась разношерстная, среди которой мало ценилась литература и, вследствие этого, большинство книг были в плачевном состоянии. Обложки были затерты временем и людьми так, что нельзя было прочитать название и автора. Корешки растрёпаны, а самое главное, не хватало страниц. Большинство сокамерников не были большими книголюбами и использовали книжные листы не по прямому назначению, указывать которое было бы сложно с точки зрения ценителя литературы.

Попавший в руки потрёпанный томик Левша внимательно осматривал, тюремным клейстером, предназначенным для изготовления игральных карт, ремонтировал переплет, а дальше, по своему обыкновению, шел на прямое преступление. Перечитывал книгу несколько раз, вживался в роль автора, дописывал недостающие страницы от руки на тетрадных листах, и вклеивал вместо недостающих. Если читал эту книгу раньше и помнил содержание, то придерживался официальной версии. Незнакомые произведения реставрировал на свой страх и риск. Вряд ли получалось лучше, чем у классиков, поэтому сокамерники подсмеивались над его "творчеством", считая это проявлением болезни, с признаками раздвоения личности.

Когда пришлось дописывать "Мартина Идена", Левша долго не мог войти в образ Джека Лондона и неверно описал самоубийство главного героя. Перечитав, остался недоволен, вырвал вклеенные страницы и переписал заново. На следующий день его не устроил и этот вариант. За неделю это произошло несколько раз и стало почти навязчивой идеей. Выручил розовощекий, жизнерадостный актер Владимир Долинский, привлекавшийся за какие-то валютные махинации. Левша хорошо помнил его по фильму "Барон Мюнхаузен", где Долинский играл священника. Но, видимо, Владимир плохо вжился в образ и нарушил одну из десяти заповедей "Не укради".

– Не суши голову, старик, – сказал он Левше на прогулке. – Мартин Иден утонул.

– Можешь поподробней? – Попросил Левша, – для меня это очень важно. Постоянно об этом думаю и не нахожу места. Не могу понять, кто виноват в его смерти.

Долинский сбил пепел сигареты, и немного подумав, сообщил:

– Мартин Иден ночью, через иллюминатор выпрыгнул за борт корабля, который шел в океане. Он некоторое время плыл, провожая взглядом уходящие огни парохода, забыв о цели своего поступка. А вспомнив, принял вертикальное положение, и ногами вниз ушёл под воду. Первая попытка оказалась неудачной. Победила инстинктивная жажда жизни. Вторично Мартин стал погружаться головой вниз и шел ко дну так долго, что выплыть на поверхность уже не хватило бы сил. Он обрадовался ослепительно белому свету в голове, и эта радость была его последним чувством. И виновным в его смерти был Джек Лондон.

Долинский с сожалением посмотрел на помрачневшего Левшу и посоветовал:

– Но ты эту книгу допиши по-своему. Пусть, благодаря тебе, у Мартина появится шанс, и самоубийца, все – таки, решит жить долго. Уверен, что у тебя получится.

"Если учесть, что это произведение автобиографическое, то Джек Лондон поступил не справедливо,- подумал Левша, – Мартина заставил покончить с собой, а сам остался вживых.".

После прогулки тюремный библиотекарь открыл кормушку и прокричал:

– Смена книг.

"Странный человек был этот Джек Лондон", – подумал Левша и со смешанным чувством расстался с "Мартином Иденом".

С того времени Левша больше никогда не дописывал чужие книги. Решив, что, может быть, когда-то настанет и его час. Но, мысленно возвращаясь к поглотившей его идее, стал пристально изучать биографии писателей, взявших на душу смертный грех самоубийства, и читать их произведения. Полагая, что в каждом литературном герое есть частица судьбы автора.

Самыми яркими были Ромен Гари, Эрнест Хемингуэй и граф Антуан де Сент- Экзюпери. У этих разных людей было много общего. Все трое любили женщин, были военными летчиками и выдающимися писателями. Судьба наградила их талантом, и они были ее баловнями. И, тем не менее, свели счеты с жизнью самостоятельно.

Левша не мог понять, почему американец Хемингуэй, автор жизнеутверждающего произведения "Старик и море", застрелился на Кубе из ружья?

Почему красавец русско-еврейский француз Гари?, дипломат и близкий друг президента Франции генерала де Голя, написавший роман "Вся жизнь впереди", оделся в парадную форму, а чтобы кровь не испачкала орден Почетного легиона, натянул на голову купальную шапочку и выстрелил себе в рот? Так хладнокровно, обдуманно и артистично мог уйти из жизни только очень сильный человек с тонкой душой. Видимо, дала о себе знать генетическая смесь еврейской актрисы и русского киноактера Мозжухина.

"Никанор тоже предпочел умереть от пули в голову. Но вот духа не хватило самому застрелиться,- вспомнил Левша своего давнего знакомого.- Эти покрепче были"

– Почему француз Экзюпери вылетел в последний полет над Средиземным морем и сознательно прошел точку невозврата, с таким расчетом, чтобы вернуться на аэродром не хватило горючего?- Продолжал анализировать Левша.

– Были ли знакомы эти люди между собой? И, быть может, это какой-то чудовищный сговор или мистификация? Или просто совпадение? Хотя, такая смерть Экзюпери – это свойственный Левше плагиат, предположение, которое невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.

С некоторой долей вероятности можно было допустить, что Экзюпери пошел тем же путем, что и Мартин Иден. Оба выбрали себе могилу на морском дне. Разница была лишь в том, что один рассчитал, что рано или поздно закончатся силы, а другой точно знал, что для спасенья не хватит топлива. Это туманное умозаключение давало возможность предположить, что Джек Лондон, написав автобиографическое произведение "Мартин Иден", тоже думал о преждевременной смерти, и между ним и Экзюпери можно провести параллель.

По своей сути Левша был жизнелюбом, но очень не хотел доживать век свой до глубокой старости и видеть, как некогда упругое, сильное и гибкое тело превращается в развалину. При тщательном анализе, пришёл к выводу, что самоубийство и побег – суть одно и то же. Только в очень высокой степени. Именно этот последний побег дает абсолютную независимость.

"В жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда нужно перестать просить Господа о долголетии. Иначе, когда-то, придется просить об обратном", – думал он.

Помещение камерного типа раньше называлось бараком усиленного режима, в сокращении БУР. Но какому-то чиновнику из тюремной системы название показалось неблагозвучным и эта предпоследняя карательная инстанция, за которой маячила только крытая тюрьма, стала именоваться помещением камерного типа. На этом прогрессивное волеизъявление высокого тюремного начальства иссякло и в ПКТ Верхневартавской колонии строгого режима все осталось по-прежнему. Та же летняя духота, и холод зимой, та же скудная пайка, и те же два безликих прапорщика в каптерке на входе в узкий тюремный коридор. Этих вертухаев никто и никогда не называл по фамилии. Зеки прилепили им прозвища Суета и Маята. Псевдонимы настолько точно отражали их сущность, что даже сослуживцы не называли их иначе. Правда, бывало, что коллеги в слове Суета меняли первую букву, поставив вначале, вплотную к первой заглавной литере, зеркальное "С", и получалось не совсем благозвучно, но еще более образно, правдоподобно и убедительно. Низкорослые, кривоногие, с бульдожьими лицами, Суета и Маята, были похожи друг на друга, как голодные дни в штрафном изоляторе и были воплощением тюремного однообразия.

В подчинении прапорщиков числился косоглазый Нижне-Тагильский татарин, по кличке Небалютись, отбывающий срок за двойное заказное убийство. Татарин был шнырем*(дневальный – жарг.) и в его прямые обязанности входила уборка коридора, каптерки и подсобных помещений. А самое главное, он "сидел" на черпаке. Шнырь Небалютись три раза в день, с двумя бачками в руках, ходил на лагерный пищеблок за чаем и кашей, и доставлял продукты в каптерку. Первыми пробу снимали Суета и Маята. После них трамбовал Небалютись. Все, что оставалось, шнырь ставил на тележку, катил по коридору и раздавал зекам. Каша была сварена на воде, и ее полагалось по одному черпаку на брата. Зеков это не устраивало, и они срывали злость на шныре.

– Не коси черпак, косоглазый чертила из Нижнего Тагила, – кричали через кормушку постояльцы и требовали добавки, на что следовал ответ:

– Не балуйтись.

Татарин произносил это словосочетание быстро и слитно, отчего и получил кличку.

Левша краем уха уловил стук приближающейся шныревской тачанки, прислонил голову к кормушке и, как гончая, потянул носом запах перловки. Его камера находилась в самом конце коридора, и Небалютись подруливал к ней в самую последнюю очередь. В этом было свое преимущество и глубоки лагерный смысл взаимовыручки родственных душ. Шнырь и Левша были, в своем роде, коллеги. Оба мотали срок за заказное убийство. Поэтому, движимый профессиональной арестантской солидарностью, Небалютись начисто выскребал черпаком бачок и насыпал Левше полную миску перловки.

В этот раз случилось непредвиденное. От поворота ключа дважды щелкнул дверной замок. Вместо ожидаемой кормушки настежь открылась дверь камеры, и на пороге показался, никем не жданный, прапорщик Суета. У Левши сразу же испортилось настроение. С вертухаем у него с какого-то момента не заладились отношения. Дотошный Суета, зорким глазом матерого вертухая, заметил в бане, что на Левше две пары нательного белья. А, по режиму содержания, в ПТК полагалась только одна. Вторая пара шерстяного белья досталась Левше по наследству от, освобождающегося из ПКТ по концу срока, Витьки Лепешки и здорово выручала. Дело в том, что после шести утра Суета и Маята пристёгивали шконки*(нары – прим. авт.) к стене, а матрас, подушку и одеяло забирал в каптерку Небалютись. И до отбоя Левше приходилось топтаться по камере из угла в угол. А, при наличии второго белья, можно было, не опасаясь простуды, вытянутся во весь рост на холодном кафельном полу, и прислонившись к трубе отопления, сладко дремать и мечтать о свободе. Но неугомонный Суета отшманал*(отнял при обыске – жарг.) вторую пару и Левша затаил на него глухую обиду, как на человека, отнявшего мечту.

Суета сделал несколько жевательных движений, зычно отрыгнул, поковырялся спичкой в зубах и, не вынимая ее изо рта, процедил:

– Руки за спину. На выход. Без вещей.

– Я обед прозеваю, гражданин прапорщик. Это нарушение режима содержания, – обоснованно возмутился Левша.

Вертухай пожевал спичку, движением губ ловко перегнал ее из угла в угол и, немного сбавив обороты, недовольно проворчал:

– Пообедаешь, когда вернешься. Шнырь оставит тебе твою порцию. А сейчас вперед по колидору. В следственном кабинете тебя большое начальство требуют.

Левша остановился на пороге следственной камеры и скороговоркой выпалил фамилию, имя и отчество. Сидевший за столом, тучный человек среднего роста и возраста, одетый в темный костюм с галстуком, пахнул дорогой туалетной водой и, чем-то неуловимым, напоминал гоголевского Павла Ивановича Чичикова. Он не дал Левше договорить и указал на привинченный к полу табурет. Обращаясь к маячившему в дверном проеме Суете, отчеканил:

– Свободен. В коридоре не болтайся. Я его сам приведу.

Суету как ветром сдуло.

Толстяку понадобилась доля секунды, чтобы сменить выражение лица с начальственно-пренебрежительного на внимательно-доброжелательное.

Он приветливо улыбнулся, и, глядя Левше в переносицу, тихо произнес:

– Теперь вместо Волкова буду я. Разговаривай спокойно, прослушку сам отключил.

Новый знакомый, окинув Левшу внимательным взглядом, добавил:

– А ты похудел за эти шесть лет. Видать, на Лубянке кормежка получше, – усмехнулся он. – А как твоя правая рука? Береги указательный палец.

– С рукой все нормально, – не задумываясь, ответил Левша, сжимая и разжимая пальцы правой руки, – а похудел потому. что я уже месяц в ПКТ, а там, вообще почти не кормят.

Левша не был на Лубянке и никогда туда не собирался. То, что произошла ошибка и столичный гость принимает его за кого-то другого, понял мгновенно. В считанные секунды, взвесив все за и против, нужно было решить, оставить ли Чичикова в приятном неведении или прояснить ситуацию и вовремя выйти из игры. Терять было нечего.

"А что если это подарок судьбы?" – Подумал Левша.

– А Волков почему не приехал? – Спросил у собеседника.

– Его уже нет. Неделю не дотянул до пенсии. Земля ему пухом.

– Да, – согласно кивнул головой Левша, – душевный был человек. А про себя подумал. – "Одним гадом стало меньше".

Оба надолго замолчали, отдавая дань уважения безвременно усопшему.

– Ну, а теперь к делу, – прервал паузу Чичиков, достал из папки фотографию и положил перед Левшой. – Этот зек может стать нежелательным свидетелем при пересмотре дела нефтегазового олигарха. В свое время был губернатором, а после отставки руководил одной из дочерних компаний. Привлекался по первому процессу, но чудом проскочил за недоказанностью. А его руководителей упаковали надолго. Но они никак не успокоятся.

– А за что же он сейчас отбывает? – Поинтересовался Левша.

– Вдобавок ко всему, этот барбос еще и моральный урод, – усмехнулся Чичиков, – у него восемь лет срока за педофилию.

– Вот так номер, чтоб он помер, – хмыкнул Левша, – так ему же место на пятой бригаде, среди петухов.

– Так оно и есть, – гость порылся в бумагах, – экс-губернатор в бригаде "опущенных", и, судя по оперативным сводкам, ему живётся не сладко, опера включили "пресс". После ПКТ пару недель поваляешься на санчасти, а потом тебя переведут в пятую бригаду. Поближе к нашему аморальному подопечному.

– Я бы рад, но блатные меня не поймут. Век не отмоешься, – Левшу такая радужная перспектива радовала мало и он начал потихоньку включать заднюю передачу. – Никто руки не подаст.

– Определись, ты с нами или с блатными, – в голосе Чичикова впервые прозвучал металл. – войдешь к нему в доверие, и вместе уйдете в побег. А по дороге отправишь его в путь невозвратный. Сам решишь как, тебя не учить. Но это должно случиться за пределами колонии. И работа должна быть филигранная. Что бы комар носа не подточил. Этим делом заинтересовались на самом верху.

Левша понимающе кивнул и подумал "Кажется, я сел не в свои сани. После очередного этапа на республиканскую больницу, весть о том, что я на "петушатне", разлетится по всему краю и мне труба".

– Через месяц суд, – продолжал Чичиков, – и пересмотр дела. Эта пешка может превратиться в слона и наломать дров. А тебе назад уже дороги нет. Много знаешь.

Когда Левша вернулся в помещение камерного типа, то увидел на столе полную миску перловки, а рядом завернутое в пластиковый пакет шерстяное бельё. Нехотя ковырнул ложкой перловку, развернул пакет с бельём, и, вспомнив, как Суета и Маята силой сдирали с него кальсоны и рубашку, развернул пакет. При внимательном рассмотрении, обнаружил разорванный шов под мышкой рубахи.

После нескольких ударов в дверь кормушка открылась, и в камеру заглянул озадаченный Суета. Левша протянул через отверстие кормушки пакет с бельем, и тоном, не терпящим возражений, приказал:

– Постирай, погладь и заштопай. К утру, чтобы все было готово.

Вслед за бельем подал миску с кашей и добавил:

– Как управишься, посыплешь кашу моим завтрашним сахаром и перекусишь. Это, чтобы у тебя было легче на душе. Но жуй не спеша и смотри, не подавись.

И, немного помолчав, добавил:

– Свободен.

Левша не испытывал большого восторга от предстоящего перевода из ПКТ на санчасть. Хотя, с точки зрения "физики", Чичиков решил, как нельзя, кстати. На больничной диете перед набегом можно было быстро восстановиться и набрать вес. В дороге силы могли пригодиться. Но дело в том, что у него, с некоторых пор, были натянутые отношения с начальницей санчасти и Левша не ждал ничего хорошего от их встречи. Не хотелось вспоминать, но когда Суета и Маята потребовали сдать на склад вторую пару белья, отказался наотрез и показал руку выше локтя.

– Со шкурой сдерем, – мрачно пообещал Маята и побежал за подмогой в штрафной изолятор.

Вчетвером вертухаи кое-как содрали с Левши злополучное белье, уложили бунтовщика на пол и, во избежание осложнений, "закатали" в смирительную "рубашку", туго завязав длинные рукава узлом на груди. Прапорщик Маята так старательно затягивал рукава, что не удержался и, от натуги, мелким пунктиром, испортил воздух. А бдительный Суета полил прорезиненную "рубашку" водой и глянул на часы.

– Одиннадцать ноль пять, – засек он время, – через три часа пригласим врача, проверим твое самочувствие и решим, как нам жить дальше в этом преступном мире.

Через час "рубашка" стала высыхать, сжиматься, сдавливая грудь и перекрывая кислород. Казалось, что все тело зажали в огромный пыточный "испанский" сапог и потихоньку затягивали винт.

Вначале пятого дверь приоткрылась и, цокая по кафельному полу подковками хромовых сапог, в камеру вошла начальница санчасти. Левша и раньше издалека наблюдал за этой пышногрудой брюнеткой, но так близко, и в таком непредвиденном ракурсе, видел её впервые. Медичка остановилась возле лежачего на спине Левши настолько близко, что он, при всем своем воспитании, не мог не заглянуть под ее форменную юбку. И, к стыду и ужасу, обнаружил, что на докторше, полностью и всецело, отсутствует нижнее белье.

Постояв около минуты, она наклонилась, демонстрируя, стоявшему сзади, Суете пышные формы. Нащупав на горле Левши пульсирующую вену и, глядя на секундную стрелку часов, сосчитала пульс.

– Пульс в допустимой норме, – сделала она заключение, повернувшись бюстом к Суете, – можете оставить осужденного в рубашке до вечерней проверки.

То определение, которое она услышала в свой адрес, никогда, и ни под каким соусом, не мог себе позволить английский джентльмен.

– Сучка голозадая, – прохрипел Левша и плюнул в её сторону. К счастью, силы у него были на исходе, и плевком не достиг цели.

– Нет, я ошиблась, – поправилась врач, носовым платком брезгливо смахивая с рукава невидимые брызги – оставить в рубашке до утра.

– Будет исполнено, – радостно отчеканил вертухай, не отводя масленого взгляда от грудного барельефа медички.

При поступлении в санчасть, вопреки ожиданиям, начальница отнеслась к Левше доброжелательно.

– А, старый знакомый, – окинула его оценивающим взглядом, и добавила, – надеюсь, что у нас вы будете вести себя вежливее.

Левша в витиеватой форме принес извинения, и хотел было поцеловать ее руку, но вовремя передумал и ограничился наклоном головы.

– Вы будете лежать в инфекционном изоляторе, – продолжила врач – это единственная одноместная палата в медчасти. Я просматривала ваше личное дело и считаю, что вы не совсем здоровы психически, хотя отклонения незначительные. Такие заболевания здесь не редкость. Наша задача поправить ваше физическое состояние и это в наших силах. С сегодняшнего дня вам назначена диета шесть "Б" и общеукрепляющий курс медикаментов. Думаю, что через несколько недель будете в форме.

– Буду у вас в неоплатном долгу, – поблагодарил пациент, и хотел было добавить какой-то тонкий комплимент, но почему-то ничего не лезло в голову.

– Не стоит благодарности. Это наша работа, – опередила его медичка. И вот еще что. Вы к нам поступили с подозрением на болезнь Боткина. Так, что по коридору не расхаживать. И с персоналом не общаться. Все необходимое будете получать через заключенного-фельдшера. В современной медицине он разбирается туговато, и медицинского образования у него нет. Фельдшер человек своеобразный и знает много, чего не знаем мы. Все его зовут Шукун. Он эвенк по национальности и на гражданке был шаманом в отдаленном селении. Шукун уже срок досиживает. Когда-то давно он накурился грибов, вошел в транс и застрелил начальника геологической разведки. Сказал, что духи приказали. А вообще, он человек ведающий и нашего начальника колонии лечит от запоев. А тот ему разрешил держать черного кота. Так, что он вам может быть полезен. А еще Шукун твердит, что видит прошлое и будущее.

За две недели, которые Левша провалялся в инфекционном изоляторе, он сдружился с плосколицым, коротконогим Шукуном. Курение в санчасти было запрещено категорически, не говоря уже о чае. Фельдшер был единственным звеном, связывающим Левшу с лагерем, и потихоньку таскал сигареты и чай.

Заварить чифир не было возможности, поэтому Левша и шаман, закрывшись в изоляторе, жевали чай всухую и, проглотив слюну, напитанную кофеином, подолгу молча, курили и понимали друг друга без слов.

В последний вечер Шукун явился в сопровождении толстого, ленивого кота, принес в спичечном коробке какое-то зелье, свернул самокрутку, несколько раз глубоко затянулся и протянул "козью ножку" Левше.

– На, бачка, курни и сиди тихо-тихо. Буду камлать. О тебе с духами разговаривать.

Шаман уселся на корточки и, раскачиваясь из стороны в сторону, заунывно, пуская звук через нос, затянул тягучую мелодию.

Левша, послюнявил палец, помазал на самокрутке то место, которое выгорало быстрее, сделал пару затяжек и попросил Шукуна:

– Да не гундось так жалобно. А то конвойных собак распугаешь.

Шаман посмотрел невидящими, стеклянными глазами и ничего не ответил. После третьей затяжки тело у Левши стало тяжелым и невесомым одновременно, а сознание улетело куда-то в другое измерение. Шукун слегка толкнул его в плечо и вывел из этого состояния.

– А, ты бачка, счастливый, умирал много-много раз, но жить, однако, будешь долго-долго. Если эту ночь переживешь, однако.

Черный кот преданно потерся о ногу хозяина, выгнулся дугой, и, в подтверждение его слов, противно мяукнул. Шаман бережно взял на руки своего любимца, забрал у Левши самокрутку, глубоко затянулся и выпустил струю дыма в кошачью морду. Тот потянулся, закрыл глаза и блаженно заурчал.

– Совсем как человек, все понимает. Людей злых чует. Шибко умный, однако. Такой как я. Мой ученик, – погладил Шукун четвероногого.

Шаман докурил косяк до "пятки" и спрятал окурок в спичечный коробок.

– Скоро освобождаюсь, однако, возьмёшь адрес. Захочешь, приезжай. Будешь у нас жить. Нам ветеринар нужен шибко. Олешек лечить. Я тебя много-много научу. С духами разговаривать у тебя получится. Ты мало-мало сумасшедший, однако.

Шаманово зелье не пошло Левше впрок. Долго ворочался на скрипучей больничной койке и забылся тревожным сном только под утро. Как ни странно, предостережение Шукуна, в какой-то мере оказалось пророческим. К счастью, только в виртуальном смысле. Во сне Левше удалось совершить невозможное и, oн побывал на собственных похоронах. С поразительной достоверностью Левша видел самого себя, лежащего в грубой лагерной домовине, готового уйти последним этапом. Он растолкал зевак и вплотную приблизился к своему второму "Я". Черты лица не разобрал, но на робе с левой стороны была его фамилия, номер отряда и бригады. Левша плохо запомнил окончание сна, но ему показалось, что среди зевак, провожавших его в последний путь, мелькнуло самодовольное, сытое лицо Чичикова.

– Надо прекращать курить всякую отраву с этим полоумным тунгусом – сказал себе Левша, просыпаясь.- Шукуна надо потерять. Не то "крыша" поедет от его курева, общения с духами и умного кота. Да и не поеду к нему в далекую тундру и, не буду лечить оленей. Какой из меня ветеринар?

Как и все сумасброды, Шукун оказался легким на помине.

– Вставай бачка, хватит валяться. В соседней палате больной умер. Идем за носилками. Будешь помогать в морг относить.

Почти все полки в холодном прозекторском боксе пустовали, и только в дальнем углу, на первом ярусе одинокий постоялец занимал почетное нижнее место. Шукун и Левша поставили носилки со скорбным грузом в проходе и перевели дух.

– Кладем рядом, – предложил Левша, – что бы им не скучно было.

Они уложили вновь прибывшего по соседству со старожилом и осмотрелись. И тут, в какой-то момент, Левша потерял связь с реальностью и снова оказался во власти ночного сновиденья.

Так же как и во сне, начало казаться, что стоит рядом со своим вторым воплощением. Левша подошел вплотную к покойному и сдернул покрывало. Он был уверен, что увидит то же, что и во сне. Так и произошло. Перед ним лежал труп с раздутым, синюшным лицом, а на левой груди значилась его фамилия и инициалы. Совпадал номер отряда и бригады. У Левши было только одно объяснение этому феномену. Во всем виноват шаман со своими духами. Вернее, его зелье. А, скорее всего, и то и другое. А, может быть, черный кот?

– От чего он умер? – Спросил у Шукуна, указывая на своего двойника.

– Мал – мал отравился рыбной консервой и вчера помер. – ответил шаман задумчиво. – Кот его шибко не любил. На нюх не терпел. Прятался под кровать и кричал не своим голосом. Знак подавал. Чуял недоброе. Плохой был человек. Туда ему и дорога.

– Так ты его знал? – поинтересовался Левша.

– Знал мало-мало, – ответил Шаман неохотно, – лечился у нас. Лежал в твоей палате с желтухой месяц назад. За заведущей приударял, однако. Конфеты приносил, стишки читал, а она ему таблетки давала от желтухи, и витамины.

Левша склонился над лицом покойного и, морщась от трупного запаха, потянул носом.

– Горький миндаль, запах цианида. А рыбной консервой здесь и не пахнет. Консервы, это прикрытие. Работа мастера. А когда он последний раз приходил на санчасть? – Спросил Шукуна.

– За день до смерти, однако, – ответил шаман, – заведущей не было. Она через меня таблетки и порошки передала.

Левша еще раз внимательно осмотрел покойного и обнаружил небольшое различие надписей на их нагрудных бирках. У него самого стояло "7-й отр.71-бр", а у покойного была надпись "17-й отр.71-бр". На курточке у трупа единица в номере отряда немного затерлась и была почти невидима. Разница была в одну единственную полустертую цифру в номере отряда, и в глаза не бросалась. Этот почти одинаковый набор цифр, плюс полное совпадение фамилий и инициалов сыграли c покойным роковую шутку.

"Так вот за кого меня принял по ошибке Чичиков", – подумал Левша, возвращаясь в санчасть – и беда покойного была в том, что слишком много знал.

Такой поворот событий настораживал и наводил Левшу на тревожные размышления. Где-то, совсем рядом, находился опытный, скрытный убийца, и такая же участь могла постигнуть и самого Левшу. Как только станет им не нужен. И, самое неприятное было то, что неизвестно с какой стороны может оказаться противник.

"Нужно будет сходить на 17-й отряд, и разузнать, при каких обстоятельствах умер мой однофамилец – решил Левша.- А пока надо держаться подальше от шамана и его начальницы-вертихвостки. По какой причине кот не взлюбил этого бедолагу? Кажется, что у кого-то из них рыло в пуху".

Инстинкт самосохранения заставлял мозг работать на предельном режиме и в голове с калейдоскопической непоследовательностью менялись образы, события и сюжеты. Левша уже не управлял этим потоком информации, пустив его на самотек. Он себе напоминал автора, у которого сюжетная линия вышла из под контроля, и жила отдельной, самостоятельной жизнью. В какой-то момент, в голове что-то щелкнуло, и круг замкнулся. Вспомнил, как в Матросской Тишине дописывал "Леди Макбет Мценского уезда" Лескова и воображение сразу же нарисовало образ купчихи-отравительницы, поразительно напоминавший начальницу санчасти. "Ни каких таблеток, порошков и витаминов – решил Левша – и, кажется, я здесь засиделся. Это нонсенс, но мне пора на петушатню".

Левша лежал на верхней наре и смотрел, как помещение пятой бригады наполнялось самой разнообразной арестантской "обиженной" публикой. Среди них были молодые и пожившие, одетые в телогрейки и робы, поношенные ватники и черные милюстиновые костюмы, в стоптанных валенках и начищенных ботинках. Но всех объединял прямоугольник на левой груди, в котором красовалась надпись: "Пятый отряд, пятьдесят пятая бригада". Это был, своего рода, отпечаток копыта темной силы. С сегодняшнего дня такой же штамп украшал робу и телогрейку Левши. По сути, это было моральное самоубийство, и его тюремная судьба превращалась в пытку. Теперь он принадлежал к касте "неприкасаемых". Ни один уважающий себя зек не имел права поздороваться с ним за руку, взять сигарету или спичку. На всех зонах существовал, так называемый, принцип "контакта". Любой предмет, к которому прикоснулся обитатель бригады "опущенных", по зековским правилам, считался "законтаченым" и подлежал уничтожению. Нарушение каралось строго и неукоснительно. Вплоть до перевода в бригаду "отверженных".

Среди этой разношёрстной публики только половина была нетрадиционной ориентации. Некоторые были "опущены" в следственном изоляторе за доносы и крысятничество. Другие за не совсем благовидные статьи, вроде садизма, педофилии или изнасилования малолетних. Но были и откровенно голубые, которым все было нипочём. Они себя чувствовали, как рыба в воде.

В столовой пятая бригада ела за отдельным столом. На выходе в промзону шла последней и последней возвращалась. И даже видавшие виды, матерые вертухаи, подчиняясь неписаным лагерным законам, при личном досмотре, не хотели к ним прикасаться, а только заставляли расстегнуться и вывернуть карманы.

Левша перевернулся на бок и наблюдал, за мешковатым, небритым, неопрятным мужиком с двойным подбородком. Тот доставал из, служившей ему сумкой, наволочки, шпротные консервные банки, каких никогда не было в лагерном ларьке, кульки с конфетами, сухарями, маргарином, белым хлебом и складывал это богатство в стоявшую в проходе тумбочку, которая была мерилом зековского благосостояния. Сверху Левша не мог четко рассмотреть лицо этого человека, но был уверен, что это тот, кто ему нужен.

У мужика была характерная особенность и Левша не мог упустить её из виду. Лысая голова напоминала продолговатую тыкву. Макушка и лобная часть имели утолщение, над ушами были едва заметные впадины, а лысина была цвета перезревшей тыквы. Украшал физиономию темно лиловый синяк под глазом. Пока Левша изучал цвет его лысины, Губернатор нарезал белый хлеб, намазал маргарином, сверху дополнил толстым слоем яблочного джема, откусил большой кусок и, пережёвывая, ушёл в каптерку. Вернулся минут через десять и поставил на тумбочку кружку с дымящимся густым и крепким чаем.

– Я сегодня поймал чифириста, запишите меня в СВП*(совет воспитания порядка – прим. автора), – продекламировал сверху Левша. – Привет чифиристам и гомосексуалистам.

Тыквенная голова, снизу вверх, внимательно взглянул на Левшу и хрипло, простужено произнес:

– В этом месте и на это время ваша прибаутка не актуальна. Я не гомосексуалист и здесь нахожусь случайно. А чай продают в ларьке и вас никто никуда не запишет. Спускайтесь и давайте перекусим, чем Бог послал.

Предложение не пришлось повторять дважды.

В морозный воскресный день, градусник зашкалил за минус тридцать. На расчищенном, окружённом снежными терриконами, плацу, в ожидании начальника войскового наряда, производившего утреннюю проверку, уныло топталась пятая бригада. Левша и Губернатор сиротливо стояли на краю последней пятерки.

Пересчет начался минут сорок назад и должен был вот-вот подойти к концу. Как и положено, "обиженных" считали в последнюю очередь, и им дольше всех приходилось топтаться на морозе. Зеки притопывали, били ногой об ногу, дышали на окоченевшие ладони, пытаясь хоть как-то согреться, и в душе проклинали медлительного НВН-а. Но настроение у всех было приподнятое. После проверки в лагерном клубе "крутили" их любимый фильм "В джазе только девушки". И в зале они будут чувствовать себя в центре внимания.

Со скрипом отворилась калитка локального сектора и к бригаде, поскрипывая начищенными хромовыми сапогами, быстрым шагом направился подтянутый, розовощекий лейтенант.

– Подравнять пятерки, – скомандовал горилоподобный, золотозубый зек-бригадир по прозвищу Кинг-Конг, и доложил проверяющему:

– В бригаде номер пятьдесят пять сорок шесть человек.

Лейтенант быстро пересчитал зеков и махнул рукой.

– Можете разойтись.

Кинг-Конг сразу же перехватил инициативу.

– Через десять минут строем идем в клуб. На уборку лагерных туалетов остается последняя пятерка.

Бугор, стащил меховую рукавицу, пальцем величаво указал на Левшу и сверкнул золотыми фиксами.

– Ты за старшо?го. Параши должны сиять и пахнуть. Я проверю лично. Когда, после обеда, придавит на клапан и пойду на дальняк*. "дальняк- туалет. "лагерн. жарг.".

По бригаде прокатился громкий смех. "Опущенные", все как один, с интересом посмотрели на новичка и стали весело, и с притворной завистью, обсуждать его назначение на такой завидный государственный пост.

Тыквоголовый Губернатор, уже мысленно представлявший себя на скамейке в теплом лагерном клубе, засопел от возмущения, покрутил головой в разные стороны, тем самым выражая несогласие, и простужено промычал:

– Я четвертое воскресенье остаюсь на хозработы. Это несправедливо. Я буду жаловаться начальнику отряда, – проворчал педофил, задыхаясь от возмущения, и почему-то прикрыл ладонью подбитый глаз.

Стоявший в первой пятерке пожилой, вислозадый кореш бригадира по кличке Лисий Хвост, моментально отреагировал на жалобу педофила.

– Все претензии принимаются после отбоя. Но не забывай, что если счастье лезет сзади, не отталкивай ногой.

– Лисий Хвост заливисто захохотал и, размахивая над головой грязным носовым платком, пустился в пляс.

Кинг-Конг огромной пятерней одобрительно хлопнул приятеля чуть пониже спины и пробасил:

– Делай, делай, петух престарелый. Попадешь ко мне ты в лапы духовкой своей белой.

Хвост пронзительно, как пьяная деревенская баба на масляной неделе, взвизгнул, сделал несколько балетных "па" и глубоко поклонился публике. "Обиженные" дружно зааплодировали. Внимание аудитории переключилось на танцора и все забыли о недовольном Губернаторе и, о стремительно пошедшем вверх по служебной лестнице, Левше.

– Ну, что вы куры, раскудахтались, – негромко напомнил о себе Левша. – Забыли свой насест?

– А этот наглый гусь откуда к нам залетел? – Возмущенно кивнул в сторону Левши бригадир.

– К тебе, Обезьян, идет счастье спереди, – недобро ухмыльнулся Левша, направляясь к бригадиру и одной рукoй поправляя промежность, а другой внутреннюю сторону бедра. – Прошу всех запомнить, когда я иду, все расступаются.

Левша сдернул с головы ушанку, растолкал поломавших пятерки, сгрудившихся зеков и вплотную приблизился к бригадиру. Привыкший к беспрекословному подчинению, Кинг-Конг от удивления открыл золотозубый рот и, почуяв неладное, попятился было назад, но Левша, захватив его двумя руками за ворот бушлата, несколько раз ударил коленом в пах, а когда противник согнулся от боли, резко дернул на себя и встретил ударом стриженой головы в переносицу. Обезьян, как-то боком и головой вперед, неуклюже раскинув в стороны руки, завалился на плац. Переносица у него провалилась, а белый снег вокруг головы окрасился красной рябью.

– На уборку параши остается первая пятерка. – Левша вплотную подошел к ошалевшему Хвосту, – расслабь булки, балерун дырявый. На этот раз тебя пронесло. Назначаю тебя смотрящим параши. До конца твоего тухлого, позорного срока.

Левша несколько раз ударил пытавшегося подняться бригадира ногой в живот, ребром ботинка наступил на горло и приказал Хвосту:

– Возьми пару человек покрупнее и волоките Обезьяна на санчасть. Сегодня выходной, и если лепилу (лепила*- врач (лагерный жаргон)) там не застанете, сбегай на первый отряд и спроси Шукуна. Он на воле шаманом был, а сейчас на зоне фельдшером срок добивает. Он быстро бугра на ноги поставит. А то, вы без него оборзеете и нюх потеряете. Скажи Шукуну, что я просил. Вечером зайду и отблагодарю. И прошу запомнить. Когда иду, все расступаются. Так было, есть и будет.

И, указывая на Тыквенного педофила, добавил:

– Это мой друг и семейник. Если какая-то падаль ещё раз прикоснется к нему, хотя бы мизинцем, обеспечу ему путевку на инвалидную зону с первой группой инвалидности. А первую группу получают только лежачие больные.

Левша зачерпнул горсть снега, и тщательно вытер попавшие на ботинок капли бригадирской крови.

– Да, и вот еще что, – обратился к "опущенным",- с сегодняшнего дня называете бригадира просто Конгом. На Кинга не тянет. А лучше, по-русски Обезяном.

Неделя прошла спокойно, а к субботе над Губернатором опять начали сгущаться тучи. В пятницу вечером пятая бригада, дождавшись своей очереди, отоваривалась в лагерном ларьке. "Обиженные" шли в магазин последними, и ассортимент продуктов был почти исчерпан. В продаже оставалась только баклажанная икра, маргарин, черный хлеб, зубной порошок, гуталин, шнурки и немного конфет "Раковая шейка". Конфет хватило только первой бригадирской пятерке, а остальным пришлось довольствоваться икрой, маргарином и гуталином.

Поздно вечером по бригаде прошел слух, что у одного из счастливцев, которому достались "Раковые шейки", пропал из тумбочки кулек с конфетами и губная гармошка. Всем было ясно, что в бригаде появилась "крыса" и ее надо найти. Первым ясность внес шнырь бригады, убиравший в этот день помещение барака и обнаруживший обёртки от конфет в проходе, где квартировал Тыквоголовый.

– Вот где собака зарыта, – возмущенно заорал уборщик и побежал докладывать "обиженным" о своей находке.

Когда Губернатор после вечерней проверки хотел, было улечься спать, то обнаружил под подушкой горсть злополучных конфет, а под одеялом разбитую на мелкие куски стеклянную банку. Ошарашенный Губернатор разыскал Левшу и хриплым голосом сообщил:

– Меня хотят обвинить в крысятничестве. Подложили "Раковые шейки" под подушку. А я ни сном, ни духом. Говорят, что пойдут к смотрящему зоны и, если тот даст "добро", мне сломают руку.

– Не падай духом, смотрящий сейчас на подвале, в "Шизо"* (штрафной изолятор) и выйдет только завтра под вечер – успокоил его Левша – догадываюсь, откуда ноги растут. И завтра найду настоящую "крысу". А пока не отходи от меня ни на шаг.

И, немного подумав, добавил:

– Самое главное, это что бы они ни читали Джека Лондона. Но если судить по их одухотворенным лицам, то бояться нечего. Думаю, что дальше букваря у них дело не пошло.

– Причем тут букварь и Джек Лондон? – простонал Губернатор – Я могу без руки остаться.

– Да, это так, к слову. А, если серьёзно, то нам помочь сможет только Шукун. Он твердо заявляет, что когда курнет, видит прошлое и будущее. Вот пусть скажет кто конфеты и гармошку "скрысил". Пойди в этот курятник и объяви, что завтра я приглашу шамана, и он уличит "шушару".

Поздно вечером следующего дня Левша собрал бригаду "обиженных" в узком барачном коридоре и выстроил вдоль стены у дверей умывальника.

– Я просил Шукуна помочь найти "крысу", но он сказал, что по таким мелочам духов тревожить опасно, и отказался. Духи могут рассердиться и наказать виновного слишком строго. Когда попросил вторично, шаман сказал, что найти виновного поможет его кот. Уже были случаи, когда он находил "крысу" на других отрядах. Дело верное. Коты крыс не любят.

Левша расстегнул бушлат, извлек из под полы толстого, черного, ленивого кота и незаметно придавил ему заднюю лапу. Коту это не понравилось, он недовольно зашипел и забил хвостом.

– Дело в шляпе, – веско заметил Левша. – Он уже учуял неладное. Осталось только уточнить паршивую овцу. И за этим дело не станет. В дальнем углу умывальника я поставил тумбочку, в которой на нижней полке, вверх дном стоит большая кастрюля. Сейчас выключу в умывальнике свет, посажу под кастрюлю кота, и каждый из вас, по очереди войдет в умывальник, откроет тумбочку и, положив руку на кастрюлю, сосчитает до пяти. И, только после этого, закроет тумбочку. Это, своего рода, детектор лжи в зоновском варианте. Если кот будет сидеть тихо, этот человек невиновен. Как только к кастрюле прикоснется "крыса", кот даст о себе знать. Гармошка и конфеты у этого человека. Вход в умывальник без билета, но по очереди, как на построении, Из умывальника не выходить. Последними заходят Губернатор, бригадир и я.

Публика недовольно завозмущалась.

– Обещал привести шамана, а приволок какого-то блохастого кота.

– За кота отвечаю головой, это лучший ученик Шукуна и любимец профессора Куклачева. – усмехнулся Левша и, заскочив в умывальник, закрыл за собой дверь, выключил свет, вытолкал упирающегося кота через форточку в сугроб, и опять оказался в коридоре.

А черный кот ловко выпрыгнул на протоптанную тропинку и. под покровом ночи, подгоняемый морозом, ошалело понесся на первый отряд.

Пошла первая пятерка, – скомандовал Левша. – И я гарантирую, что через полчаса будете пить чай, заедать конфетами и играть на губной гармошке.

Когда в коридоре оставалось всего несколько человек, а кот не подавал признаков жизни, Губернатор затоптался на месте, как будто наложил в штаны. А когда у дверей умывальника остались только бригадир, Левша и он, а кот так и не подал знака, педофил вытер пот с лысины, зажмурил глаза и шагнул в умывальник, как в прорубь. К всеобщему удивлению, кот-ясновидец оставил педофила без внимания. Не подал знака кот и на прикосновение бугра и Левши. И тогда все поняли, что эксперимент провалился.

– Факир был пьян и фокус не удался, – злобно хихикнул ехидным голосом из дальнего угла горбатый, активный гомосексуалист по погремухе Горбачев. – И я всё предвидел. Котяра энтот обнаковенный жулик и прохвост, А Куклачев никакой вовсе не профессор, а всего лишь дрессировщик вшивый и циркач кошачий. И ты, Левый, ни какими иллюзиями не отмажешь свово семейника. От него все неприятности. Пока Плешивого не было, у нас в бригаде, все было на месте. А карамельки в его проходе отыскались. Энто улика весомая. Cчас погоним гонца к смотрящему зоны. Пусть с вором в "законе" советуется и принимает решение. В нашу пользу.

"Обиженные", усмотрев в словах Горбачева глубокий смысл, начали выражать агрессивное нетерпение, и сходка могла закончиться для Плешивого плачевно.

Плешивый педофил, под тяжестью неопровержимых улик и веских горбачевских демагогических аргументов, потерял веру в Левшу и благополучный исход дела. Он начал сдавать психологически, побелел лицом и, пользуясь темнотой, стал незаметно пробираться к выходу. Но маневр не удался. Дверной проем наглухо перекрыл восприявший духом Лисий Хвост и многообещающе прошептал педофилу на ухо:

– Теперь не сорвешься. Мы тебе руку ломать не будем. Как только смотрящий лагеря даст "добро", мы тебя продырявим. И даже Левша тебя не спасет. Он на зоне теперь не в ролях. И за тебя с авторитетами воевать не потянет. Кишка тонкая. Cамому ноги уносить надо. Не зря же на "петушатню" законопатился. Кончилось его время. Он теперь "никто" и зовут его "никак". И бригадир еще старое припомнит, как он его прилюдно "офаршмачил".

– На вору и шапка горит, – громогласно заявил, почувствовавший поддержку, Горбачев, – держи его, Хвост. Плешь хотел стать на "лыжи" и уйти от ответа. Пора его раскупоривать. Давайте слать гонца к смотрящему.

Аудитория одобрительно загудела, требуя справедливого наказания.

Левша включил свет, поднял на уровень груди левую руку ладонью вверх и громко приказал:

– Хватит бакланить, животины! Забыли, кто перед вами? А ты, горбатый флагман перестройки, запомни, – для меня не существуют ни смотрящие, ни жужжащие. Авторитетнее себя никого не знаю. А сейчас все закрыли пасть, встали вдоль стены по периметру и показали левую ладонь. Когда я брал на кухне кастрюлю, то попросил, чтобы Небалютись намазал ее постным маслом и сажей. У кого левая рука в масле и саже, не виноваты. И могут быть свободны. А у кого ладонь чистая, тот побоялся прикоснуться к кастрюле и только подержал над ней руку. У него грязная совесть. Прошу человека с чистой левой рукой и черной душонкой выйти на середину.

Сорок пар глаз устремились к Губернатору, но тот оттолкнул прилипшего к нему Хвоста и гордо показал черную ладонь.

На середину умывальника, пряча руки в карманы, нехотя вышел тощий, прыщавый зек по кличке Шмыгла.

– Мой грех, – повинился он. – Не судите строго. Нечистый попутал.

– На этот раз братва тебя прощает, – махнул рукой Левша. – Но на эту ночь поменяешься постелью с Плешивым. И стекло с матраса не убирай. Будем считать, что ты йог Робиндранат Тагор. Можешь спать в робе. А тем, с чьей подачи стекло насыпал, передай, что я уже забыл то, что они только начинают понимать. А сейчас волоки гармошку и конфеты.

Шмыгла облегченно вздохнул и еле слышно произнес:

– Гармонику хоть счас доставлю. А за "Раковые шейки" хоть убейте. Их еще вчерась, после отбоя под одеялом умял насухо. До сих пор в горле комом стоят.

– Конфеты на гармошке отыграешь, – нашел решение Левша. – Будешь целую неделю веселить братву блатными напевами.

Шмыгла согласно кивнул головой и понуро поплелся в барак.

Из дальнего угла выдвинулся Горбачев, перевернул волшебную кастрюлю, внимательно обследовал изнутри и, ничего не обнаружив, вопросительно поднял вверх указательный палец.

– Ничего не ясно. А куда котяра запропастился? Тут что-то не так. Не обошлось без черного магнетизма.

– Кот ушел в гости к профессору Куклачеву, – ответил Левша, – и любопытных президентов, которые страну развалили, просил сегодня его не беспокоить по пустякам.

Сергеич не угомонился и продолжал выражать неудовлетворение.

– Любишь ты, Лев, образованных людей в неудобное положение ставить и компроментировать. А сам самоуправством занимаешься. Может, все – таки, зря самолично Шмыгле скощение сделал и с нами не посоветовался – недовольно и кровожадно прошипел Горбачев – мало того, что Шмыгла прошушарился, так он еще есть интригант гнусный. И заслуживает наказания. Хотел, было, прикуп на Плешивого сбагрить. А тут еще и кот, как в воду канул. Недоразумение.

– Тебе, Михал Сергеич, не угодишь Ты же сам кота обозвал прохиндеем. Вот он и не захотел с тобой общаться – упрекнул Горбачева Левша.

– А я был не прав в своих суждениях, – ловко вывернулся Горбачев, – видимо, кот действительно с образованием. Хорошо, что он не сплоховал и внес ясность в энтом вопросе. Ведь мы могли Плешь-Папье руку сломать безневинно. А то и чего похуже. Хорошо, что гонца в блаткомитет не успели послать. Может, стоило со Шмыглы спросить по всей строгости и отвинтить ему клешню по локоть? Что бы другим неповадно было.

– Не судите и не судимы будете. Прощайте, и вам простится, так сказано в Писании, – впервые за все время уверенно произнес Плешивый Губернатор.

Он, с видом победителя, снисходительно и миролюбиво потрепал своего защитника по горбу, расправил плечи и добавил:

– А кот мог превратиться в ворона и улететь.

Это было что-то новое, и Левша посмотрел на него другими глазами. "А педофил не такой уже и простой, как кажется",- подумал он.

Левша положил на тумбочку две пачки чая, сыпанул горсть мятных "Барбарисок" и кивнул Губернатору.

– Я смотаюсь по делам, а ты завари две трёхлитровки и угости эту ботву. Когда все улягутся, у меня к тебе будет серьёзный разговор.

В далекие сталинские времена зеки свободно могли передвигаться по лагерю и заходить в любой барак. В семидесятые, по режимным соображениям, территорию зоны разделили на локальные сектора и установили ограждения. А у каждого зека на груди появилась бирка, привязывающая его к определенному сектору, покидать который имели право только бригадиры и активисты.

Левша достал из каптерки свою старую телогрейку с биркой 7-го отряда, белой краской исправил несколько букв на фамилии, перед семеркой дорисовал единицу, а на рукаве сделал надпись "Бригадир". По меркам свободы такие действия можно было квалифицировать как подделку паспорта и служебного удостоверения. Теперь, нарядившись в эту телогрейку, он приобретал право беспрепятственно пересекать локальные сектора и мог добраться до 17-го барака.

Левше повезло. Зеки семнадцатого отряда почти все улеглись и только одинокий шнырь-уборщик лениво тер тряпкой полы. Левша повесил телогрейку на крючок в раздевалке и прошелся по коридору.

"Шнырь на зоне это все равно, что дворник на свободе и лучшего собеседника не сыскать", – обрадовался Левша.

– Привет всем, кто норму выполняет, – поздоровался со шнырем.

Уборщик выкрутил тряпку и недовольно посмотрел на незваного гостя.

– Привет в тумбочку не положишь. Что ты хотел?

– Бросай уборку. Надо поговорить, – предложил Левша.

– Об чем говорить, когда нечего заварить, – заважничал уборщик.

Левша достал стограммовую пачку индийского чая, пачку сигарет с фильтром, и вручил шнырю.

– Угощайся, сват приехал.

– "Индюха" это дело. – обрадовался уборщик.

Шнырь сразу же подобрел, и пригласил в каптерку.

Когда чифирнули, Левша нехотя поинтересовался:

– А, что это пару недель назад мой земляк у вас на отряде кони двинул? По болезни или как?

Шнырь докурил сигарету до самого фильтра и забычковал в, служившую пепельницей, банку из под "шпрот.".

– Вообще-то он был мужик крепкий. Со спортплощадки не вылазил. Но недавно переболел желтухой. И на санчисти лежал по этой причине. А потом враз прихватило, крякнул и заломил хвоста. И медицина не помогла.

Левша покрутил в руках "шпротную" пепельницу и сменил тему разговора.

– Кучеряво живется шнырям на 17-ом отряде. "Шпротами" питаются. Так живут жиганы в лагерях.

– Позавидовал барин холую, – возмутился уборщик, – эта жестянка как раз от покойного и досталась мне в наследство. Он с каким-то мухомором пировал в своем проходе, а я за ними мусор выносил. Тут его и скрутило в одночасье. Пикнуть не успел. А гостя как ветром сдуло. Даже опера не нашли. А может и не искали вовсе.

– Да, не повезло бедолаге. – посочувствовал Левша, – видать консерва была просроченная. Такое бывает. А как выглядел этот мухомор, и с какого он отряда?

– Отряд не скажу, потому, как гость в свитере был и без бирки. Как ты сейчас, – ответил шнырь, допивая чай, – а мужичек был так себе, неприметный и неказистый. Только плешь у него, как луна. На всю голову.

После отбоя, ближе к полуночи, Левша растолкал Губернатора и отвел в курилку. Протянув педофилу пачку сигарет, тихо пропел:

Закури, ты друг мой, закури.

А потом чифирку завари.

Мне сегодня бежать до зари.

Так давай же мой друг закури.

Тыквенная голова непонимающе потер лысину, откашлялся и спросил:

– Заварить чаю?

– Я уже заварил, – ответил Левша. – Пусть запарится.

Он указал на обвернутую полотенцем алюминиевую кружку.

– Хапнем по пару глотков на прощанье и расход по мастям и областям.

– Как расход? – Встревожился педофил. – Тебя на другую зону переводят?

– Мне не нужен их перевод, – усмехнулся Левша, – сам себя перевожу. Только мне пора не на другую зону, а на свободу. Надоела жизнь собачья. А впереди еще пятнадцать январей. Лучше рискнуть и быть вольным, чем среди этих курей чалиться. Ну, а застрелят, значит не судьба.

– А как же я? – Забеспокоился Тыквенная голова. – я же тут пропаду.

– За тем и разбудил. Если свободу любишь, цепляйся мне на хвост. У меня уже все на мази. К утру уйдем туда, где нет конвоя и труда. На наш фарт метель и снег нам в подмогу.

Левша сделал два больших глотка, затянулся сигаретой и спросил:

– У тебя на воле как с деньгами? Есть в тайничке что-нибудь на черный день? Или такой же пусто-порожний, как и я?

Губернатор радостно улыбнулся.

– Имеется столько, что тебе и не снилось. И не только в электронном варианте, но и наличкой зеленой. Вытащи из этого ада. В долгу не останусь. Не то удавлюсь.

– Самоубийство – это тоже побег. Но, в этом случае, мера преждевременная. Но, правильно мыслишь, тут тебе не место. Они тебя рано или поздно продырявят. Их сорок, а ты один на льдине.

Левша протянул педофилу кружку.

– На, хапни горячего и выполняй все, что скажу беспрекословно.

Губернатор согласно кивнул головой и большими глотками осушил кружку до дна.

– Возьмёшь в раздевалке четыре телогрейки, – продолжил Левша. – Уложишь по две на наши нары и с изгибами укутаешь одеялом. Чтобы до подъема нас не кинулись. Как управишься, мигом во двор. Буду ждать тебя в углу локального сектора, у угловой вышки. И прихватни из тумбочки пакет с халвой, так нам будет веселей в дороге. Но "шпроты" не бери. Вдруг протухли. Когда будем бежать, повторяй про себя: "Это сладкое слово – халва", и уже завтра ковырнем твой тайник и будем стоять выше Яшки Косого. А он был авторитет серьёзный, и с большими деньгами. Братва его уважала.

Снегопад усиливался, видимость была минимальной и только два прожектора с угловой вышки, бившие вдоль заваленного снегом предзонника, слегка разгоняли темноту и давали возможность ориентироваться в пространстве.

Левша откопал из сугроба вещмешок, быстро переоделся в белый комбинезон с капюшоном и жестом приказал сделать то же самое напарнику, выросшему из темноты. Тыквенная Голова согласно кивнул, подошел вплотную и протянул Левше пакет с халвой.

– Молодец, – похвалил Левша. – Быстро натягивай комбинезон и одевай рюкзак, в нем наша гражданская сменка. Как управишься, ползи за мной.

Левша упал в снег и пополз вдоль контрольно-следовой полосы, отделенной от зоны несколькими рядами колючей проволоки.

Сзади натужно сопел Губернатор.

Он дернул Левшу за ногу и поравнявшись, прошептал:

– Кажется, ползем не в тут сторону. Впереди, за забором промзона.

– Все нормально, – ответил Левша. – Пойдем через промзону. Это самый длинный и трудный путь, но нас там никто не ждет. По ночам промзона пустует и охраняется слабее.

Губернатор стащил рюкзак и начал разворачиваться вспять.

– Это все равно, что чесать левое ухо правой рукой. Так придётся дважды миновать ограждение. Чурка с вышки может застукать и срезать нас из "Калаша". Я возвращаюсь,- прошипел беглец.

Левша обхватил его за шею, слегка кольнул заточенным трёхгранным напильником в грудь и похолодел, почувствовав себя зверем, который вот – вот попадет в западню.

"Чему быть, того не миновать" – решил Левша и приказал напарнику:

– Ползи рядом, псятина троекуровская. При любом раскладе, ни тебе, ни мне назад дороги нет. Много знаем. И ты много стоишь.

Уткнувшись головой в колючую проволоку, Левша достал кусачки и перекусив несколько звеньев, сделал в заборе узкий проход.

– Лезь первым, – подтолкнул он напарника. – Я за тобой. И постараюсь поставить проволоку на место.

Промзона встретила беглецов неприветливо. Слепые окна пустующих цехов смотрели враждебно и подозрительно, а цеха напоминали заброшенные склепы.

– Сворачивай к тарному цеху, – скомандовал Левша. – Прихватим по паре ящиков.

Поравнявшись с бетонным забором, Левша прислонил ящики к ограждению, подтянулся и, обдирая руки в кровь, перекусил нижний ряд колючки и спрыгнул обратно.

– Вперед, – скомандовал педофилу. – За забором воля или смерть, что почти одно и то же.

Когда беглецы оказались в трех километрах от лагеря, Левша достал пакет с халвой, откусил большой кусок, прожевал вместе со снегом и протянул напарнику.

– Это сладкое слово свобода слаже самой сладкой халвы, – выдохнул он. – Воистину, кто не был лишен свободы, тот не знает ей цены. Быстро переодеваемся и в путь. Дорога каждая минута.

– Золотые слова, – согласился педофил.

Полтора года после побега все складывалось удачно. Получив от Губернатора обещанный гонорар, Левша сделал полный набор документов, осел в заштатном городке и больше года занимался плаванием. Хотелось понять, что почувствовал Мартин Иден в свои последние минуты. Почти ежедневные тренировки дали неожиданный и противоположный результат. Левша и думать забыл о самоубийстве. Тело стало сильным, упругим, гибким, как в молодости и пропала седина. Казалось, что таймер в его организме включил обратный отсчет. С удовольствием заметил, что когда проплывал пятикилометровую дистанцию, ему вслед с интересом смотрели молодые пловчихи. Левша со средней скоростью проплывал не меньше ста бассейнов в день, добавляя дистанцию и не чувствуя усталости.

"Если так пойдет, через полгода смогу переплыть ла Манш, – подумал он. – А на обратном пути можно будет ограбить банк в Германии. Надо только подтянуть немецкий".

Открывающиеся возможности радовали душу, и мысли о самоубийстве уходили куда-то далеко в будущее.

"Думаю, что самомокруху нужно перенести на сто первый год жизни. И ни на день раньше", – сказал он сам себе.

Когда стопка губернаторской "зелени" пошла на убыль, Левша зашевелился и начал искать работу. И тут, как из под земли, вынырнул Витька Лепешка и сделал заманчивое предложение, от которого нельзя было отказаться.

На следующий день отправились в загородный дом к заказчику. С этого момента все и закрутилось не в ту сторону. Вместо заказчика их встретила оперативная группа, и небо им показалось с овчинку. Через сутки старший группы отвел задержанных в подвал, и вручил каждому по листу бумаги.

– Двое мне не нужны. В город повезу только одного. Того, кто больше напишет явок с повинной. Второго "зачистим" при попытке к бегству. Вас разведут по отдельным комнатам и время пошло.

За свою беспокойную и не совсем праведную жизнь Левша побывал во многих передрягах, но, ни разу не попадался на такую мякину и ему уже давно так не доставалось. Разбитая голова ныла тупой саднящей болью, и казалось, что этому не будет конца. Распухшими пальцами левой руки пошатал зубы и подумал: "Если буду жить, буду заниматься только плаваньем. Всё остальное мне что-то не на фарт".

С трудом удерживая разбитыми пальцами ручку, Левша нарисовал на белом листе рисунок, который не решился бы напечатать самый откровенный порножурнал.

"Будем считать, что это одна из форм суицида", – подумал Левша. Может, мне взять кличку "Суицид".

Через час оперативник забрал рисунок и, не проронив ни слова, ушел.

"Зря занимался плаваньем. Видать, не плыть мне через ла Манш", – подумал Левша и задремал.

Минут через десять он пришёл в себя от звука открывающейся двери и воспринял происходящее как продолжение забытья. На пороге стоял Тыквоголовый. Левша с трудом узнал в этом подтянутом, самоуверенном человеке своего напарника по побегу. Куда-то подевалась сутулость и второй подбородок. Он казался выше ростом и шире в плечах. И только продолговатая желтая лысина напоминала прежнего лжепедофила и мнимого губернатора.

– Подожди за дверью, – скомандовал он оперативнику и протянул Левше руку.

– Рад видеть вас без петли на шее, – приветливо улыбнулся старый знакомый – пошли, потолкуем. Вы к нам в разработку попали случайно, но назад дороги нет. На прежнюю зону возвращаться не резон. Там ваше место на "петушатне", ближе к параше. И блатные вас не поймут. Но именно такой вы нам и нужен. Я наведу вас на такую цель, что мой предыдущий гонорар покажется дорожной пылью. И тогда весь мир будет у вас в тумбочке. Работа предстоит ответственная, и выполнить ее нужно на самом высоком уровне. Вас немного перелицуют и внедрят на зону, где отбывает срок нефтяной олигарх, а дальше все как в прошлый раз. Только с летальным исходом. Как это произойдет, оставляем на ваше усмотрение. Критерий истины – конечный результат. Считайте, что со мной была репетиция. Задача во много раз сложнее. Этого на "петушатню" не загонишь. За ним весь мир наблюдает. Поэтому и остановили выбор на вас. Вопрос стоял так: или вы или ваш однофамилец. Перевесила ваша лагерная смекалка и фантазия. А с тем пришлось распрощаться навечно. Не умел молчать. Но не вздумайте дать маху. Считайте, что это госзаказ. Этот олигарх личный враг очень влиятельного человека.

Тыквоголовый исподволь наблюдал за Левшой, стараясь угадать реакцию, и что-то его насторожило.

– И не думай, – сменив интонацию и переходя на "ты", опережающе предостерег он Левшу, – назад дороги нет. Слишком много знаешь. И ничего не стоишь. А на счет "шпротов" правильно подметил. Их не надо было брать с собой в побег.

– Я побывал на 17-ом отряде. Со "Шпротами" все понятно – угрюмо ухмыльнулся Левша – так же, как и с бронежилетом, о который я во время побега, чуть напильник не сломал. А в тот последний вечер в умывальнике, когда на кону стояла ваша мужская честь, вы надевали пояс "верности" или всё пустили на самотек?

– Ситуация у вас была под контролем и я это хорошо понимал – опять переходя на "вы", ответил Тыквоголовый – мы, по роду своей профессии, тоже много читаем классиков. И, в частности Джека Лондона. Постановка была разыграна идеально. Вы только заменили ворона черным котом. Но кот в той ситуации подходил еще лучше. Вам бы сценарии писать и снимать фильмы. У вас, наверняка, есть режиссерские данные. Обстановка немного обострилась, когда мы пошли через промзону. В мои планы это не входило, нас там не прикрывали и я не контролировал ситуацию. Риск имел место. Но, так или иначе, вы все правильно рассчитали. Погода была на нашей стороне.

"Мягко стелешь, сука комитетская – улыбнулся про себя Левша – пойди, расскажи это своей старенькой бабушке, а потом, спрячь свой вонючий гонорар туда, куда тебя, после отбоя, собирался осчастливить престарелый гомосексуалист Лисий Хвост. Только так затолкай, что бы ничего ни торчало. И пойди, расцелуйся с госзаказчиком. Эта компания всё больше напоминает пятую бригаду. А мне ты по этой жизни больше не попутчик. Ну, ничего. Я от бабушки ушел и от дедушки ушел. И от тебя, Плешь-Папье, тоже уйду. И не приведи тебе встретиться со мной на равных. Тогда посмотрим, чей козырь старше".

Теперь Левша до конца понял, что тогда, в ПКТ произошла ошибка.Его приняли за кого-то другого. но решили использовать как расходный материл в грязной игре. Понял, что ему определили роль пешки в длительной, многоходовой комбинации, а после этого его жизнь не будет стоить и ломаной копейки. Понял, что встречи с Витькой Лепешко, Чичиковым и Тыквоголовым – звенья одной цепи. Все стало на свои места. Его технично вывели из лагеря, снабдили деньгами на первое время и держали под "колпаком". А теперь, по их плану, настал его час. Но они просчитались.

Левша вспомнил Никанора Катсецкого, однажды сказавшего;

– Я раб Божий и никто мне не указ.

"При самом неудачном раскладе, есть шанс, которым воспользовался Мартин Иден – подумал Левша. – Возьму прозвище "Суицид", уйду в свой последний побег и уплыву в путь невозвратный. Той дорогой, которой ушел Никанор Катсецкий. Туда, где трусливый дым-домашняк молит о пощаде обезглавленных, но не сломленных стеблей подсолнуха. Но предварительно напишу рассказ под названием "Самоубийца, мир которого не смог поместиться в лагерной тумбочке".

P.S. Упражняясь в изучении немецкого языка, в газете "Die Zeit", Левша наткнулся на интервью немецкого летчика, сбившего в конце войны самолет, которым управлял Антуан де Сент Экзюпери.

"Если создатель "Маленького принца" не был самоубийцей – подумал он,- то самоубийство двух других талантливых писателей – военных летчиков не является системным. Скорее всего, сработал закон парности случаев. Или просто Хемингуэй и Гари слишком любили женщин. И не умели и не хотели стареть, хотя это единственный способ жить долго.

Наверное, они поняли, что по мере угасания либидо, не представляют интереса для Природы и, как вечные победители, не смогли с этим смириться?"