Опять меня почтальон разбудил. Не помню даже, когда это я успел заснуть, и вообще — спал? Как будто я всю ночь кино смотрел: про Радована и Ранку, про себя, про Ацо, про все! Все у меня в голове вертелось, так что и не знаю даже, во сне это было или просто в голове? И потом вдруг домофон звонит.

— Заказное письмо, нужно расписаться.

Мать его, с его письмом, и где он только меня нашел! Мама твоя пусть подпишет! Я и не проснулся толком, еле-еле дверь открыл и до лифта дотащился. Надо ж было именно сегодня свалиться на мою голову с каким-то там письмом! И чего я не остался лежать в постели? Чувак бы просто бросил извещение в почтовый ящик — и все дела. По-любому какая-нибудь лабуда из банка для Радована.

В лифте я посмотрел на себя в зеркало и увидел, что майка у меня надета шиворот-навыворот и на ногах разные тапочки: один — мой, другой — Радована. Неумытый, вонючий, помятый — никакой, короче. А тут в лифт телеведущая входит. Сюрприз! Как раз сейчас, когда я как настоящий бомж. Да еще точняк по мне видно, что вчера вечером плакал. Я уж хотел было опять глаза в пол — и вижу, что у нее видок еще круче, чем у меня: чефурские треники растянутые, ненакрашенная, непричесанная, тапочки рваные, футболка на три размера больше. Смотрим мы друг на друга — и начинаем ржать. Нормально так.

— Тебя тоже почтальон разбудил?

Она меня спрашивает! Ты прикинь? И улыбается. Тут я и правда не знал, проснулся уже или еще сплю. Киваю ей в ответ и улыбаюсь, не стесняюсь вообще и в пол не смотрю, — весь из себя такой смелый. Стою и думаю: если почтальон быстро почту раздаст и не будет копаться, то мы и обратно тоже вместе на лифте поедем.

Внизу вокруг почтальона какой-то народ толчется: отчеты из налоговой или еще какая-нибудь фигня? Но все очень быстро. Подписываешь, берешь, идешь.

— Принчич.

Она ставит подпись, берет свой конвертик и идет к лифту А я уже нервничать начинаю: вдруг она без меня уедет? Смотрю на почтальона: давай быстро, чувак. Напрягись, мне ее поймать надо, чтобы вместе наверх ехать, а он меня еще чего-то спрашивает, и я еще из себя какое-то словечко выдавливаю.

— Джорджич.

А чувак что-то там копается и не чешется вообще, так бы и послал его на хрен. Телеведущая-то уже возле лифта. Давай побыстрей, мать твою, как бога тебя прошу. А он и не думает торопиться.

— Джорджич?

— Да.

— Радован?

— Нет. Марко. Сын его.

— Должен быть только он.

А… хрен с тобой. Все испортил, чувак. Не знаешь, что ли, что я не могу обратно без письма? Ведущая еще возле лифта стоит… Теперь мне придется ждать, пока она уедет. Вдруг спросит, что мне почтальон принес? И я буду ей объяснять, что это было для папы? Нет уж. Поздняк метаться, проехали. Пошло бы все куда подальше! Так бы ей наплел, что это типа мне из полиции или из Министерства обороны… да что угодно! А теперь стою возле почтовых ящиков и смотрю на нее, как она лифт ждет. А лифта нет и нет. Вот если б я получил письмо, тут же бы лифт пришел и она б свалила.

В трениках она совсем другая. Прикольная. Такая же офигительная с этими своими длинными черными волосами и вообще… Но заспанная и без косметики она больше на нормальную похожа… ну типа на обыкновенную. Даже такой лох, как я, и то может с ней заговорить. Не стесняясь. Не нужно было в пол пялиться. Мог бы ей в глаза смотреть, а не на задницу. Если бы она все время носила треники, был бы у меня хоть какой-то шанс.

Подъехал лифт, и она вошла. Не взглянула на меня, не подождала. А могло бы получиться! Какой облом! Опять Радован все обломал. На кой хрен нужно лично расписываться за эти письма! Какой козел это придумал? Что за дела? Я же ему сын! Единственный! Мало, что ли? Когда через двадцать лет меня спросят, почему я не женился, скажу, потому, что надо лично расписываться за эти грёбаные заказные письма! Ведущая уезжает, а я смотрю, как лампочка мигает, — вот лифт на восьмом этаже остановился… И как будто собственными глазами вижу, как она из лифта выходит, будто слышу, как она здоровается со мной, и голос у нее такой секси!.. Вот облом!