— Словенцы тебя не трогают, потому что боятся. А только начнешь их жизни учить — они сразу на тебя наедут, и тогда трындец. А так… Плевать они на тебя хотели. А чефуры каждый день на тебя наезжают, прощупать хотят, сможешь им ответить или нет. Как только видят, что ты тряпка, — считай, крупно облажался, точняк тебя в порошок сотрут. Потому — нельзя им уступать!

Ацо снова мне втирал, почему мы с ним должны отметелить этого Дамьяновича, почему так важно, что он чефур. Объяснял, объяснял… видно, хотел, чтоб я понял, почему его так на этом заклинило. А я никак не мог врубиться. По барабану мне были все его втирания. Мне все это казалось полной чушью, как и раньше, и достал он меня уже этой своей великой местью. Про Макаровичку я ему говорить не стал… А какой смысл? Она чокнутая, и он чокнутый.

— Чефуры опасные. Словенцы — так, ссыкуны. За ними полиция, законы, государство — все, что полагается. У чефуров ничего такого нет, вот они и ждут, чтоб на тебя наехать. Увидят, что ты слабак, — всё, ты пропал.

Хренов социолог, психолог, философ… Грузил меня Ацо по полной. Много он знает о чефурах и словенцах! Но он же соседям вломил, которые хотели, чтоб Марина мыла коридор! Теперь, значит, обо всех всё знает. Типичный чефур. Когда в чем-то подфартило — самый умный, а все остальные — кретины. И уверенность сразу откуда-то берется. Выпендривается изо всех сил. И ходит потом по Фужинам как настоящая чефурская деревенщина. Будто когда-то со страху швабру проглотил. Зажатый весь, а хочет походить на накачанных горилл из фильмов. Только они руки к бокам прижать не могут, потому что бицепсы и трицепсы мешают, а наш-то — тощий: ручонки растопырил, чтоб крутым казаться, а на самом деле лох лохом.

Таким лохом Ацо и был, когда строил из себя чёрти что, балабонил чего-то там про чефуров и словенцев. Мать твою, Ацо… Это тебе не передача «Круглый стол», чтоб ты философствовал. Может, тебе еще и кресло принести, морду напудрить и все такое? Задолбал он меня этой мутью. Я пошел с ним, потому что дел у меня никаких не было и дома с Радованом оставаться не хотелось, торчать во дворе тоже остохренело. Но план у Ацо еще дебильнее был, чем все это! Ну, пошли мы к дому Дамьяновича, сидели с двух сторон дома, следили, когда этот хрен козлиный мимо пройдет… Дурдом! Нет чтоб перед своим домом торчать, я здесь завис, перед домом Дамьяновича… Всё из-за этих дурацких американских фильмов!

Я посидел немного перед подъездом, понаблюдал, что там да как. Видел трех охренительных телок. У одной стринги очень прикольно засветились, когда она нагнулась, чтоб ключики упавшие поднять. Вторая была Амела — она с нами в одной школе училась, на год младше. Она уже в шестом классе переспала с Ристичем, который был старше ее, — этот тип с Ацо в одном доме живет. А потом она еще с половиной Фужин встречалась. Что поделаешь: мать у нее была давалкой, и к этой постоянно какие то типы подкатывали — на мерсах и бэхах. Третья — офигительная телка! — была молодая мамочка с детской коляской. Такой задницы я давно не видел! Если б не очки, ваще была бы шикарная телка. Я подумал, что давно уже не дрочил, а потом — не знаю почему? — вдруг вспомнил о телеведущей, и дрочить сразу расхотелось почему-то… Я ее снова представил в этих ее трениках и растянутой майке. Прям запал на нее, блин!

А потом мне надоело торчать перед домом. Ацо все больше меня бесил. Я подумал, что даже не знаю, как выглядит этот самый Дамьянович: маленький он, худой, с усами? Но этого-то мало, чтоб его узнать, когда он вдруг нарисуется перед подъездом. Я подошел к Ацо — сказать, что иду домой. Пусть один этой своей шпионской фигней страдает.

— Я иду домой.

— Спятил, да? А что, если Дамьянович на улицу выйдет с другой стороны дома?

— Пофиг мне вы оба — и ты, и твой Дамьянович. Нет у меня времени на эту хрень, джеймсов бондов и брюсов уиллисов тут изображать.

— Да ты больной! Какие еще джеймсы бонды, чего ты гонишь? Ты должен следить, когда чел из подъезда выйдет, чтобы потом его подкараулить!

— Да не стану я его ждать, понятно тебе? Он что, виноват? Тощий, лысый, низкий, усатый… Да насрать мне на него и на твою дурь тоже! Я пошел.

— Эй! Марко! Вот он!

Быть не может! Маленький, тощий, лысый, усатый Дамьянович правда вышел из подъезда. Вот теперь я его вспомнил. Я видел его физиономию в том самом автобусе. На вид он вообще никакой, а физиономия самая что ни на есть чефурская. Мы раз с ребятами во дворе поспорили. Я говорил, что чефура от словенца можно по физии отличить, и мы потом три дня ругались, но я им все равно доказал, что так оно и есть. Дамьянович прям-таки мою теорию подтвердил. По нему сразу было видно. Морда грубая, усы топорщатся, смотрит как блаженный — тупо. Половина зубов сгнила, — жалко только, что зубочистку не мусолил. Ацо встал и пошел за ним.

— Ацо! Подожди! Ацо!

А он ноль внимания. Топает за Дамьяновичем, который почесал в сторону Любляницы. Вот уж не думал, что буду за кем-то на Фужинах гоняться. Клиника. Ацо все шел за Дамьяновичем. Даже походка у него стала другая: будто он не балканская деревенщина, а типа просто так прогуливается вдоль Любляницы.

Я еще ни разу в жизни не гулял вдоль реки. Проходишь там, только если тебе надо на баскет или на тренировку А так шляться туда-сюда вдоль реки — ваще дебилизм полный. Это только для тех, у кого есть шавки, — вот они их там выгуливают, чтоб шавки могли ссать и срать под деревьями. Там ведь столько мошкары, что нормально разговаривать нельзя: эти грёбаные мошки прямо в рот лезут. Возле Любляницы разве только старых чефуров встретишь. Они там стоят, скрестив руки за спиной, кости разминают — топают от Бродарьевой площади до фужинского замка и воздух сотрясают.

— Ох как спину ломит, сдохну скоро!

— И у меня поясницу прихватило, еле с кровати сполз.

— А у меня так голова болит в последнее время! Погода, видно, такая, и воздух сухой.

— А меня колени мучают, мажу этой мазью, да что-то не больно помогает.

И вот они гундят, гундят, а когда все болезни обсудят, где что болит и прочую хренотень, идут домой. Чтоб она провалилась, такая жизнь: одни прогулки и нытье. А дома смотрят телик и кроссворды решают. Охренеть! Я б спятил — а им нравится. До фонаря им всё.

Дамьянович потопал к площадке, где в шары играют, зуб даю. Куда ему еще спешить? Никогда не смогу понять этой игры в шары. Ладно, если ты просто напиваешься, но если еще и шары катать — полная байда. Я не против, когда старики в шары играют, но когда говорят, что это типа спорт и ты им типа серьезно занимаешься, — полный идиотизм. Что это за спорт за такой, если ты руки за спиной держишь и можешь играть, даже если тебе завтра сто лет стукнет? Это мясные пирожки с яблоками, а не спорт. Но народ и правда играл в эти шары. А Дамьянович как раз на такого был похож, кто только и может, что шары гонять. Я смотрел на него и думал, что он никакой, что шар этот больше, чем он. А потом смотрел на Ацо и представлял себе, как он тоже играет в шары вместе со старичками и Дамьяновичем. Эта его походочка — как лох, зажатый, — второго такого на всех Фужинах не найти.

И тут вдруг Дамьянович резко поворачивает и идет сквозь кусты к Люблянице, прям к берегу. Ацо встал и типа незаметно за ним наблюдает. И Дамьянович начинает ссать. Вот это настоящий чефур! Среди бела дня, прям возле тропинки, где люди ходят, — встал и вывалил все свое хозяйство. Приспичило ему, и всё тут. Мать твою, чефур чефурский! Положить ему на культуру и на приличия… Как в деревне. Прям у тропинки, чтобы все его видели. Если б ему сказать, что это свинство, он тебе ответит — нормалёк: по-любому все в землю уйдет, а потом в реку, и псы тоже там ссут. Вот такой чефурский менталитет. Можно вывезти крестьянина из деревни, но деревню из крестьянина — никогда, как сказал бы Радован. Этот Дамьянович родился где-то у черта на куличках, где ни телефона нет, ни электричества, ни водопровода, он может сто лет в городе прожить, но из принципа от этой своей деревенщины не избавится. Пусть все знают, какой он крутой, не какой-то там господин или аристократ и фиг знает кто еще, чтоб ссать в сортире. По-моему, он нарочно дома не стал ссать, чтобы пойти и отлить возле реки, тут и рук мыть не надо. Какой чефур! Дамьянович «в сотрудничестве с природой».

— Мать твою чефурскую, будешь мне еще в полицию звонить, чефур хренов!

Все произошло в секунду. Ацо налетел на Дамьяновича и свалил его с ног. У него в башке что-то заклинило, когда увидел, как этот чувак свой болт встряхивает. А я стал как вкопанный метрах в двадцати и глаза вылупил. Ацо орал и пинал Дамьяновича, который, видно, решил, что Ацо просто какой-то фанатик, который против ссанья вдоль Любляницы. Очень быстро все закрутилось. У Ацо конкретно крышу снесло, он как помешанный лупил Дамьяновича. А тот только пыхтел, но защищаться не мог. Он лежал, а Ацо дубасил его ногой. Я добежал до Ацо и попытался оттащить его в сторону, но у меня ничего не получалось — тот как взбесился! Я волок его в сторону, пихал его, налетал на него, а этот придурок не останавливался. Начал еще и меня пинать — совсем оборзел! Я, как очумевший, бросился на него и оттащил в сторону. Нас обоих проняло. Ацо тыкал руками куда-то в пустоту, лупил по мне, а я его за пояс схватил и тащил от Дамьяновича. Мы оба орали что-то, как два полных дебила, и этот псих Ацо дубасил меня по спине, — больно было — жуть, но я его не отпускал, висел на нем, пока мы оба на землю не свалились.

— Спокойно!

— Оставь меня, педрило! Оставь!

— Не оставлю!

— Мать твою…

— Смири сэ! Смири-и-и!

— Пусти мэ! Пусти!

Я не давал ему встать. А он продолжал меня мутузить, старался оттолкнуть, но я держал его изо всех сил. Потом Ацо вдруг ни с того ни с сего успокоился. Замер вдруг, и видно было, что от страха. Он смотрел на Дамьяновича. Я тоже обернулся и посмотрел. Дамьянович лежал на земле и не шевелился. Вокруг него была кровь. Ацо спихнул меня и отскочил в сторону Я и сам струхнул. Подойти к Дамьяновичу и узнать, что с ним, я не мог. Посмотрел на Ацо — а тот как придурок бежал в сторону Русьяновой площади, — и я побежал за ним. Мать его психопатскую! Я ни о чем не думал, только бежал и видел перед собой Ацо, как он врезается в людей, которые прогуливались вдоль Любляницы. Все удивленно на него оглядывались и шли себе дальше. Потом я решил, пусть Ацо бежит в свою сторону, и повернул направо, к мосту — на другой берег Любляницы. Не знаю почему. Я так и бежал и даже ни разу не обернулся назад.