— Знаешь, — сказал однажды Олег, — в детстве у меня был ручной кит.

— Игрушечный, да? — спросила я.

— Да нет, не игрушечный, самый настоящий. Огромный. Я держал его на привязи у причала, но иногда отпускал поплавать.

— И где же твой кит плавал, интересно?

— В Мозамбикском проливе. Там достаточно просторно.

— В каком проливе?

— В Мозамбикском.

Всегда, когда Олег начинал нести околесицу, он напускал на себя такой вид, словно он по меньшей мере кандидат каких-нибудь наук. Но я-то видела, что в его прищуренных глазах притаилась усмешка.

— Трепись! — сказала я.

У нас на испанском отделении иняза Олег Хомяков появился на третьем курсе. До этого он учился в нашем же институте на английском отделении. К нам Олег перевелся, как он объявил, потому, что «на испанском самые красивые девушки». И, подумав немного, добавил, что к тому же его просил о переводе король Хуан Карлос. «К тому же»!

Он был худ и высок ростом. Длиннорукий, немного сутулый, Олег ходил быстро; такое было впечатление, что он всегда куда-то спешил.

В точности такая походка была и у его мамы, директрисы средней школы. Когда я у них появилась, она резковато спросила, за кого я собираюсь голосовать на выборах? Я открыла было рот, чтобы ответить, но Олег меня опередил:

— Оля будет голосовать за Вильгельма Завоевателя.

Мама Олега махнула на него рукой и быстрой походкой ушла в свою комнату, а потом и из дому — сильно хлопнула дверь.

У них была «двушка» на пятом этаже хрущевки. Из окон открывался вид на какой-то сквер, в котором еще не весь снег растаял, и на церковь с колокольней, обнесенной лесами. В сквере что-то дымило — может, там жгли мусор.

Вдруг приблизилась к моим глазам голова Олега — непутевая, с рыжеватым чубом, голова. Его близко посаженные глаза синим огнем вспыхнули.

— Люблю! — прокричал он, обдав меня табачным духом. — Люблю тебя!

Шла весна, дождливая, необычно теплая. Летело, шумело громовыми речами шальное митинговое время. А мы с Олегом были словно в угаре…

Приближались госэкзамены. Вдруг Олег стал где-то пропадать, не приходил на занятия в институт, не звонил, не назначал мне свидания в «нашей хате» — пустующей квартире его школьного друга Джамиля Джафарова.

— Где ты ходишь? — спросила я, когда он наконец появился.

— К монархистам хожу, — сказал Олег, дымя сигаретой. — Они приличные люди. Мы, Хомяковы, — все монархисты.

— Трепись! — сказала я. — Ты сам говорил, что не имеешь отношения к тому Хомякову. Славянофилу.

— Que va! — воскликнул он. — Мало ли что я говорил. Оля, сегодня к шести приходи на нашу хату.

Я приехала в начале седьмого туда, на юго-запад, на улицу Двадцати шести Бакинских Комиссаров. Обычно Олег был уже там, открывал дверь и выкрикивал: «Holla, Оля!» Но тут мне открыл Джамиль. Мы были знакомы, раза три я видела его. Джамиль Джафаров учился в МФТИ и жил там, в Долгопрудном, в общаге. В своей однокомнатной московской квартире он бывал редко. Олег мне рассказал, что эту квартиру купил Джамилю отец, важный человек в Баку, зам какого-то министра. А мать у Джамиля была русской, москвичкой. Что-то у них там произошло — наверное, крупная ссора, — она забрала Джамиля и навсегда уехала из Баку в Москву. После развода она вышла замуж за пожилого вдовца, гинеколога, и, кажется, была с ним счастлива.

— Привет, — сказал Джамиль. — Хомячок еще не приехал. Садись, отдыхай.

Он рылся в книгах на этажерке, что-то искал. Но вдруг подсел ко мне на диван, спросил, когда у нас начинаются госы. Он-то уже свалил один, теперь экзамен по физике будет, очень трудный, а потом защита диплома. Я спросила, куда он пойдет работать — по распределению или сам будет устраиваться?

— С распределением теперь неясно, — ответил Джамиль и потеребил свою огромную черную шевелюру. — Меня звали на работу в один «ящик», но там начались какие-то… ну не знаю… Кажется, физики теперь не нужны. Уходят кто куда, клянусь… В Америку двое знакомых уехали.

— Ты тоже уедешь?

Джамиль исподлобья пристально посмотрел на меня.

— Никуда я не уеду. Кофе попьем? Или чай?

Мы перешли в кухню. Джамиль включил электрочайник, достал из шкафчика банку «Nescafe». Бормотало радио — что-то о положении в Чечне. Мне было как-то неловко: сижу пью кофе с малознакомым парнем, а Олег все не идет, черт бы его побрал. Вот допью — и уйду.

Между тем Джамиль рассказывал что-то об Олеге. Я навострила уши.

— …В девятом классе учились, когда умер его отец. Он очень пожилой был, участник войны. С палочкой ходил. У нас в школе преподавал английский. А через две недели после его похорон Олег убежал.

— То есть как — убежал? — удивилась я.

— Сбежал из дому. Он тебе не рассказывал?

— Нет.

— Ну не знаю. Хотя ничего секретного нет, клянусь… Почему ты крекер не ешь?

— Спасибо, не хочется. Так куда он сбежал?

— В Калининград. Его мама подняла большой шум. Олега там милиция задержала. Он околачивался в порту.

Джамиль посмотрел на часы. Я тоже посмотрела и встала. Не буду больше ждать. Но всё же спросила из любопытства:

— А что он там делал, в порту?

— Хотел уплыть в океан, — сказал Джамиль и тоже поднялся — Он разных книг начитался. Этого американского, как его… Эдгара По. О приключениях Артура Пима. Ты читала?

— Нет.

— Ну вот. Как этот паренек, Артур Гордон Пим, значит, тайком забрался в трюм зверобойного судна. И ушел в плавание.

— Олег тоже ушел?

— Нет. Он лез на пароходы, просил, чтобы юнгой взяли. А какие теперь юнги? Его гнали, конечно. Ну, менты его сцапали и отправили домой, в Москву. Ты что, не будешь его ждать?

— Не буду.

Джамиль посмотрел на меня исподлобья.

— Я бы посидел с тобой еще, но мне надо на электричку. В Долгопрудный. Ты подожди, Олег вот-вот придет.

— Не хочу ждать.

Когда я приехала домой, сестра сказала:

— Звонил твой Олег. Вы что, поссорились?

— Да нет, — сказала я. — Просто разминулись.

Вскоре Олег позвонил снова:

— Оля, извини, что опоздал. Я был на митинге, всё шло спокойно, вдруг приехала милиция и нас задержали.

— Что-то тебя часто милиция задерживает, — сказала я.

— Как это — часто? Первый раз.

— Не первый. Забыл, как в Калининграде тебя поймали?

Я слышала, как он дышит в трубку.

— Алло, — сказал он после паузы. — Ты завтра в институте? Да? Ну, завтра поговорим.

Разговор у нас получился сумбурный. Олег пустился было в подробное изложение неприятностей, которым подвергается монархическая партия, но я прервала его:

— Очень сочувствую бедняжкам монархистам, но мне нет никакого дела до вас до всех.

— Оля, не будем ссориться! — вскричал он. — И вообще, я уже пошатнулся в своем монархизме.

— И теперь будешь бегать на митинги республиканцев? — съязвила я.

— Буду бегать на наши свидания.

— Если они состоятся.

— Оля, мне больно, когда ты так говоришь. Я хороший!

Глубокое раскаяние выражали его синие глаза. Я засмеялась и сказала:

— Хороший? Ну ладно, посмотрим. Почему ты мне не рассказал, как сбежал из дому в Калининград?

— А что тут рассказывать? Сбежал, а милиция поймала и отправила домой. Неинтересно. Это Джамиль тебе наболтал? Вот я сделаю ему укоризну.

— Сделаешь что?

— Это в одной книге Уэллса. На острове Ремпол жило племя, у них если кто-то провинился, то получал удар дубиной по голове. Это называлось укоризной.

Госэкзамены сдали благополучно, получили диплом и возможность устраиваться на работу кто как сможет. Мне, правда, предложили пойти преподавать испанский в одну школу, вернее гимназию. Но я предпочла работу в турфирме, которая налаживала связи с испаноязычными странами и нуждалась в переводчике. Это Светка, младшая сестра, устроила мне. Она вообще-то была спортсменка, бегунья на короткие дистанции, но список ее знакомств был очень даже не короток.

А Олегу предложили работу в «Аэрофлоте» — переводить служебные бумаги с английского. Он с детства прекрасно владел английским (испанским хуже). Но ведь Олег был мальчиком с неожиданными бросками. Вдруг объявил, что едет с какой-то артелью на Белое море — добывать мидии. Я провожала его на Ленинградском вокзале и увидела эту «артель» — двух загорелых грубоватых парней, которые, по-моему, были способны добывать не только мидий, но и акул. Но акул в Белом море нет, а вот мидии, как мне объяснили, это небольшие двухстворчатые моллюски. Парни были веселые, явно «поддатые», и от Олега, когда мы поцеловались на прощание, тоже пахнуло водочным духом.

Из Кандалакши Олег прислал письмо с восторженным описанием процесса добывания мидий. Оказывается, у мидий есть, кто бы мог подумать, железа, выделяющая биссус, это такие нити, которыми она, мидия, прилипает к скале или свае причала, да и друг к дружке они тоже лепятся. Очень интересно. Олег и его товарищи ныряют и отдирают мидий от прибрежных скал. «А вода холо-одная, — писал он. — Мидии, когда их сваришь, замечательно вкусные. Питерские рестораторы хорошо за них заплатят».

Спустя недели три пришла открытка. Олег сообщил, что ему «обрыдла мидвозня» и что он скоро приедет.

Вдруг мне позвонил Джамиль. Спросил об Олеге, а потом — не смогу ли я перевести с испанского и на испанский несколько деловых писем? Конечно, могу. Я назначила встречу на станции метро «Октябрьская» — тут я обычно переходила на кольцевую линию и ехала в свою турфирму. Джамиль поджидал меня в назначенном месте — выдвинулся, улыбаясь, из толпы. Он теперь не очень походил на того лохматого студента в выцветших джинсах, каким запомнился мне. Шевелюра аккуратно подстрижена, по широким щекам пущены черные бакенбарды, и ладно сидел на плотной фигуре бежевый костюм с галстуком, излишне пестрым.

— Куда ты едешь? — спросил он, передав папку с письмами. — На Таганку? У меня машина, могу подвезти.

— Где ты работаешь? — спросила я, когда мы сели в его зеленые «жигули».

Джамиль ответил не сразу. Он осторожно выезжал из скопления машин.

— Где работаю? Ты знаешь, я не пошел в науку. Физики теперь не очень требуются, клянусь… Мы с братом на пару купили кафе.

— Кафе? — удивилась я.

— Да… Ну куда ты лезешь? — проворчал Джамиль, притормаживая, обращаясь к иномарке, опасно подрезавшей нас. — Понимаешь, отец нам помог. Мы там всё переделали. Придали национальный колорит. Завели нужные связи, в том числе с испанской фирмой, у которой хотим покупать маслины и столовое вино.

Он говорил несколько стесненно, словно оправдываясь в том, что пошел не в науку, а в коммерцию. Я сказала, что вполне его понимаю, что такое время теперь — умный может много заработать. Джамиль заулыбался.

— А я, по-твоему, умный?

— Думаю, да, — сказала я. — Вот только… можно дать совет? Галстук надо бы другой, не такой пестрый.

— Непременно сменю, — сказал он.

Мы договорились, что через неделю он приедет ко мне на работу.

Приехал точно в назначенное время. Я вышла из комнаты, где мы, туроператоры, работали, в коридор и отдала Джамилю папку с переведенными письмами. Он рассыпался в благодарностях, вручил мне коробку конфет «Рафаэлло» (надо же, угадал, мой вкус!) и пригласил поужинать в своем кафе.

— Спасибо, Джамиль, — сказала я. — Но я не смогу: сегодня приезжает Олег.

— Ну тогда в другой раз, — сказал он, пристально глядя на меня. — Олежке привет передавай.

После работы я поехала к Олегу. Он открыл дверь и гаркнул: «Holla, Оля!» В квартире пахло чем-то неприятным и, как всегда, было накурено. Они оба много курили — и Олег, и его мама-директор.

— Ты здорово загорел, — сказала я. — Как тебе удалось, на северном-то солнце?

— А что тут такого? Над Белым морем то же солнце, что и над Черным.

Мы вошли в его комнату, набитую книгами. И тут Олег вдруг пал на колени и, обняв мои ноги, воскликнул:

— Как ты прекрасна!

Синим пламенем горели его глаза.

Кто бы устоял при таком натиске…

Над его тахтой висела картина: трехмачтовое судно с массой парусов, упруго надутых ветром. Их отражения белели на сине-зеленых волнах. Мы лежали на тахте, переводя дыхание после бурных минут. Я смотрела на картину, мне почудилось, что мы плывем на этом паруснике — незнамо куда…

Олег сказал, прерывисто дыша:

— Боже, возможно ли именовать мир юдолью скорби… раз в нем дано вкушать столь дивные наслаждения… Но, увы! слабая их сторона в их быстротечности…

— Откуда ты выкопал такие слова?

— Это из «Манон Леско». Ты читала?

— Нет.

— Дам тебе прочесть, это же великая вещь, — сказал он. И добавил: — У тебя задорный смех, как у Манон.

Вот таким он был, Олег: напичкан книжными цитатами. Память у него была удивительная. Он запоминал целые страницы из книг, которые ему нравились, особенно о путешествиях, плаваниях, приключениях. Обожал книги Тура Хейердала, цитировал из «Аку-Аку»: «Подобных церемоний я не видел в Полинезии лет двадцать, с тех пор как расстался со старым отшельником Теи Тетуа в долине Оуиа на Фату-Хиве». Такие фразы восхищали его.

— Задорный? — Я засмеялась. — Ты находишь?

Тут послышался звук отпираемой двери, шаги в передней — пришла Нина Андреевна. Мы стали быстро одеваться. Она без стука заглянула в комнату Олега — мы еще не успели застелить постель, — сухо поздоровалась и вышла.

Пили чай на кухне. Нина Андреевна, рыжевато-седая тощая дама, жаловалась, что Олег «привез какую-то дрянь, стал ее варить, вся квартира провоняла», а Олег возразил:

— Это не дрянь, а мидии. Просто я не совсем правильно сварил. Добавил не те ингредиенты.

Она закурила и, глядя водянисто-голубыми глазами в окно, заговорила о своем споре с учительницей истории, которая на уроках объявила, что Рюрик был не норманном, а из южно-балтийских славян. Ссылалась на какие-то новейшие изыскания.

— Я сама раньше преподавала историю и что-то не припомню, чтобы среди славянских племен в Южной Балтике были варяги, — говорила Нина Андреевна. — Там были поморяне, сорбы, лужичи. А в летописи сказано о варягах, а варяги — именно норманны. Да и имена первых русских князей — скандинавские.

— Например, Олег, — подтвердил Олег. — Не говоря уже об Ольге.

Нина Андреевна, прищурясь, посмотрела на меня, словно пытаясь разглядеть на моем лице скандинавские черты, и сказала:

— Олег и Ольга… Ну что же, молодые люди. Вот взяли бы и — поженились.

— Que va! — воскликнул Олег.

Мне бы, как благовоспитанной девице, смущенно потупить взор, сказать: «Ну что вы… я и не думаю об этом…» Но я просто промолчала.

Олег пошел проводить меня до метро. По дороге рассказывал о книге философа Николая Федорова: что-то такое об общем деле человечества — о преодолении смерти, о воскрешении отцов. Но меня «общее дело человечества» как-то не волновало. Со своими делами бы управиться. С квартирными, например. Светка объявила, что выходит замуж за Дмитрия Караваева, прыгуна с шестом. Да пожалуйста, пусть выходит. Но дело-то в том, что прыгун Караваев приехал откуда-то из Сибири, жилплощади в Москве не имел и, значит, запрыгнет прямо в нашу квартиру. А у нас двухкомнатная малогабаритка в Черемушках, мы с сестрой в одной комнате, мама во второй — и придется мне переселиться в мамину десятиметровую. Это, скажу прямо, нежелательно. После того как отец от нас ушел к другой женщине, мама очень сдала, стала слезлива и раздражительна, и в больнице, в которой она работала медсестрой много лет, что-то у нее разладилось. Светка со своим прыгуном сейчас на легкоатлетических сборах, но в октябре они возвратятся в Москву, и мне придется «очистить помещение».

Обо всем этом я Олегу, конечно, не рассказала. Зачем? Подумает еще, что я склоняю его к женитьбе. «Que va!» — Ну да! — выкрикнул он в ответ на руководящее пожелание мамаши. Да я, по правде, и не очень-то представляла Олега своим мужем. С ним, само собой, не соскучишься: он яркий… мой первый мужчина… Но ведь муж — это нечто другое. Опора, защита, надежность — разве не так?

— Вся история, — продолжал между тем Олег, — это разрушение природы и истребление людьми друг друга. У нас в подкорке — войны и ненависть.

— В моей подкорке нет войн, — сказала я. — И ненависти нету.

— В подкорке, то есть в долговременной памяти, есть всё, — возразил он. — Вся история гомо сапиенса — от первобытной дикости до Освенцима. До Хиросимы. Прав Теодор Адорно: история европейской цивилизации — это история сумасшествия разума.

— Олег, спустись с неба на землю, — попросила я, взяв его под руку. — Какие у тебя планы теперь, когда ты покончил с мидиями?

— Какие планы? — У него в глазах появилась знакомая мне усмешка. — Я полностью отдаю себе несколько запоздалый отчет о насущной необходимости составить план дальнейшей жизни. Разумеется, давление обстоятельств требует от меня немалого напряжения в достижении благородной цели, коей можно считать сближение России и Индии…

— Трепись! — Я отпустила его руку и ускорила шаг. — Не можешь ответить на простой вопрос.

— Оля, я правду сказал! В Москве открылся офис смешанной российско-индийской компании. Они берут меня переводчиком с английского. Я еще до отъезда в Кандалакшу с ними связался, а сегодня позвонил, они подтвердили. Оля, не торопись! Куда ты бежишь?

Куда я бегу? Хотела бы знать. Вернее — не куда бегу, а от чего убегаю?..

В субботу утром позвонил Джамиль и напомнил о своем приглашении. Нет, он не сказал, что приглашает нас с Олегом. Меня он пригласил. Ну что ж, почему бы и нет? Даже интересно посмотреть, что за кафе покупают теперь.

Там оказалось очень неплохо. На каждом столике вазочка с гвоздикой или ромашкой. Стены ярко расписаны орнаментом, как на восточных коврах, в центре главной стены изображение круглолицей девы в саду, среди созревших красных гранатов.

— Эта картинка взята из старинной школы миниатюр, — сказал Джамиль. — Семнадцатый век. Нравится тебе?

— Да, красиво.

Мы сели за столик, и тотчас девица, похожая на ту, что на стене с гранатами, поспешила к нам с приветливой улыбкой.

— Тамила, — сказал ей Джамиль, — принеси самое лучшее, что у нас есть.

Минуты через три наш стол превратился, можно сказать, в цветущий сад. Были чудные кутабы с зеленью, потом долма, люля-кебаб, что-то еще. Никогда прежде я не ела так вкусно, так много. Джамиль провозгласил тост за меня («За самую красивую девушку Москвы» — так он сказал), потом за моих родителей, а я добавила к тосту и его папу-маму, и тут он пустился рассказывать о своем сводном брате, сыне отца от первого брака, какой он замечательный спортсмен и сколько в нем энергии — он-то и заварил эту кашу, то есть покупку кафе.

— А твой брат не прыгун с шестом случайно? — спросила я.

— Нет, Адиль борец. Он был чемпионом республики по классической борьбе. А при чем тут прыгун с шестом?

— Ни при чем. — Я смеялась. От красного прекрасного вина туманилась голова. — Просто слышала, что прыгуны иногда запрыгивают не туда… не туда, куда нужно.

— Я никогда об этом не слышал, — сказал Джамиль.

За соседним столом пировала шумная компания, оглушительно хохотали две девицы, черненькая и рыженькая, а парни были разнообразные — и обычного московского вида, и восточного. Да и вообще зал был полон. Громко играла резковатая музыка.

— У вас веселое кафе, — сказала я. — И так каждый день?

Джамиль не ответил. Он исподлобья смотрел на компанию, пировавшую за соседним столом. Там веселье вдруг обернулось ссорой.

— Ну и нечего руки распускать! — кричала рыженькая девица, вся какая-то взъерошенная, своему соседу.

— Не ори! — огрызнулся тот, кривя рот под черными усиками. — Что на тебя нашло, дура?

— А ты чурка! Пошел ты!

Черненькая подруга пыталась успокоить рыжулю, но та, как видно, была сильно на взводе. Выкрикнув: «На, подавись своими туфлями!», — она выскочила из туфель-лодочек и швырнула их в черноусого. Пошатываясь, пошла в чулках к выходу. Подруга бросилась за ней, повела обратно. А тем временем разгорелась ссора между парнями. Один, вихрастый, двинул черноусого в челюсть, на него накинулись двое, он отбивался с криком: «Козлы! Валите на свой Кавказ!» Вся компания вскочила, замелькали кулаки, матюги взлетели в воздух, насыщенный винным и шашлычным духом, заглушили музыку.

Джамиль решительно направился к дерущимся, крикнул, чтобы немедленно прекратили, не то будет вызвана милиция. И откуда-то появился атлетического вида усач в коричневом кожаном пиджаке — угрожающе надвинулся на драчунов. И те присмирели. Вихрастый парень, зажимая платком нос, потребовал счет. Расплатились, на плачущую рыжулю надели лодочки и, хмуро переругиваясь на ходу, пошли вон из кафе.

Джамиль вернулся за наш столик и представил мне атлета в кожаном пиджаке:

— Это Адиль, мой брат.

— У вас веселое кафе, — повторила я.

— Оля, ты не думай, это первый раз, — сказал Джамиль.

А его брат-борец расправил ладонью пышные усы и с улыбкой сказал:

— Очень рад познакомиться с такой красивой девушкой.

Он выпил с нами бокал вина, галантно поцеловал мне руку и ушел в служебное помещение.

Джамилю, видно, хотелось загладить неприятное происшествие. Он принялся рассказывать что-то смешное из студенческой жизни, но вдруг, не досказав, уставился на меня и предложил:

— Давай выпьем за углубление нашего знакомства.

— Как это понимать? — спросила я.

— Оля, ты не думай, — заговорил он несколько смущенно. — Я просто по-дружески… Если тебе что-нибудь будет нужно, то я всегда, всегда, клянусь…

Оранжевыми и желтыми листьями осыпалось бабье лето, зарядили в начале октября дожди. С Олегом мы встречались не часто: «хаты» теперь не было, я приезжала к нему после работы. Нина Андреевна домой приходила не рано (засиживалась в школе да и в магазин заглядывала), но каждый раз мы опасались, что она может прийти раньше, чем обычно. Мы торопились… мне не нравилось это…

Олег объявил, что сотрудник, которого он называл Чотто (его полное имя — Чоттопадхайя — мало кто мог выговорить), — словом, этот Чотто предложил ему съездить в Индию, закупить там камни-самоцветы, привезти их в Москву и продать с большой выгодой.

— Твоя новая блажь, — сказала я.

— Никакая не блажь! — Олег выдохнул облако сигаретного дыма. — Ты не представляешь, как дешево там стоят самоцветы! Да и всего-то на две недели поездка.

Я думала: покричит, пошумит — и успокоится. Однако он взялся за дурацкое это дело всерьез — записался в очередь в ОВИР, бегал на переклички. Чотто организовал ему приглашение в город Бомбей.

Между тем возвратилась со сборов Светка со своим ненаглядным Митенькой. Он оказался длинноногим красавчиком — вылитый Том Круз с улыбкой в сто зубов. Приветливый, услужливый, он даже сумел смягчить страдальческое выражение на лице мамы — особенно после того, как починил разболтавшуюся дверцу кухонного шкафчика и очистил балкон от накопившейся дряни. Да что ж говорить, мужчина в доме — это очень нужно и полезно.

Но…

Я переодевалась в своей комнате, вернее в маминой десятиметровке, куда мне пришлось переселиться из большой, в которой теперь расположились молодожены, — стояла, как писали в старых романах, в неглиже, как вдруг дверь распахнулась и влетел Митя.

— Ой, извыни! — крикнул он. — Я плоскогубцы ищу…

Плоскогубцы он, видите ли, искал. Ну да ладно. Я «извынила».

Но спустя несколько дней, приехав с работы, я стояла под душем — и тут он вошел. Оно конечно, задвижка на двери ванной у нас слабенькая, легко срывалась от толчка, но было же слышно, как лилась вода…

Я прикрылась мочалкой, насколько можно, и заорала:

— Убирайся!

— Извыни! — выкрикнул Митя, но не торопился выйти, смотрел с неприятной улыбочкой.

Я запустила в него мочалкой. Он замотал головой, ладонью отирая лицо от мыльной пены, и вышел из ванной.

Вскоре приехала Светка из своего «Спартака». Позвала меня пить чай. Я вошла в кухню в японском цветастом халате, увидела, что и Светка сидит в таком же, мы же вместе их покупали, — и взъярилась еще больше. Не хочется вспоминать эту безобразную сцену. Что-то я орала об элементарных приличиях, которые надо соблюдать, даже если ты прыгун с шестом. Светка хлопала крашеными ресницами то на меня, то на Митю, а он, напряженно улыбаясь, бормотал: «Да откуда я знал, что ты там моешься…» Тут Светка, поняв, в чем дело, накинулась на меня: «Совсем нервы распустила!» Заявилась на кухню мама в своем старом желтом «полупердинчике» — она собралась в больницу на ночное дежурство, но услышала, как мы шумим, — со словами «Девочки, умоляю, не ссорьтесь», и слезы текли по ее бледным щекам. «Вот, вот! — закричала Светка. — Скажи этой дуре, чтоб держала себя в руках!» Тут я совсем сорвалась с крючка — завизжала, как в истерике…

Стыдно вспоминать.

В ноябре на Москву обрушился снегопад, но тут же и потеплело. Таял снег, под ногами превращаясь в серую липкую кашу. Беспокойно мне жилось в том ноябре. Со Светкой я не разговаривала. Вдруг как-то вечером — я смотрела фигурное катание — она мне говорит: «Тебе нужны новые сапоги?» А мне как раз и были нужны, я подумывала — где бы их достать? «Будут, — говорит Светка. — Закажу Карине. Какого цвета взять?» — «Вишневого», — говорю.

Ну ладно.

А Олег получил загранпаспорт, купил авиабилет в Индию и позвал меня попрощаться. Мы выпили коньяку, потом пили кофе с тортом «Отелло».

— Сегодня мама придет поздно, — сказал Олег, — можно не торопиться.

Он был ласков и мил в тот вечер.

— Ты моя хорошая, — говорил, лаская меня. — Я привезу из Индии самоцветы, и мы заживем хорошо…

Вдруг Олег увидел, что я плачу.

— Олечка, да что ты? — Он прижал меня и целовал, целовал. — Всего-то на две недели улетаю, — твердил он.

Но он не вернулся — ни через две недели, ни через два месяца.