Было раннее утро. Первые лучи солнца тронули мокрые после ночного дождя черепичные крыши, лужи на немощеных улицах, зажгли бриллиантовым блеском крупные капли воды на листьях боярышника, что рос по обочинам. Первые дымы потянулись из труб и кухонь Сент-Антуана — ремесленного предместья Парижа.

Нахальные парижские воробьи задирали жаворонков, залетавших с соседних полей и мешавших воробьям проводить обычное исследование навоза у ворот заведения придворного каретного мастера Жанто.

Во дворе заведения уже вовсю гудели кузнечные горны. Дробный перестук ручников перемежался звонкими ударами кувалд. В столярке жужжал токарный станок, рубанки с шипением снимали шелковистую стружку. Из малярного сарая слышалась песня полировщиков, которые усердно терли бока карет и дверцы со знаменитейшими гербами Франции. У колодца гремели ведра.

Под навесами стояли кареты старого фасона, присланные для переделки осей по новоизобретенной системе славного мастера Жанто.

Семейство Жанто издавна занималось каретным делом, снабжая экипажами королевский двор и знатнейших вельмож. Жанто помнил, как еще при жизни отца, больше тридцати лет назад, в их заведении делали карету, предназначавшуюся в подарок от короля знаменитому шевалье д'Артаньяну по случаю назначения его маршалом Франции. Правда, д'Артаньян не успел получить ни кареты, ни маршальского жезла, потому что был неожиданно убит в 1683 году, при осаде голландской крепости Маастрихт.

Недавно Жанто довелось прочесть новую книгу господина Сандро, который обработал и опубликовал «Мемуары господина д'Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, содержащие множество частных и секретных вещей, происходивших о царствование Людовика Великолепного». Жанто с удовольствием читал мемуары старого знакомого, не раз покупавшего в кредит лошадей у его отца…

Д'Артаньян, его друзья и враги запомнились нам скачущими на боевых конях. Коней убивали вражеские пули, они падали от изнеможения в лихих погонях, и двадцать лет спустя и еще десять лет спустя отважные мушкетеры всегда были озабочены приобретением новых коней: их покупали, выигрывали в кости, получали в подарок от вельмож и любовниц.

Дослужившись до больших чинов, д'Артаньян, возможно, разъезжал иногда в карете, но вообще-то экипаж в основном предназначался для дам и престарелых вельмож. И король и вся знать делали огромные концы верхом; люди в то время с детства свыкались с седлом.

Карета XVII века в сочетании с дорогами того же века представляла собой нечто среднее между бетономешалкой и камнедробилкой. Задняя ось с большими колесами закреплялась наглухо, а передняя, с колесами поменьше, имела в середине поворотный шкворень. Спереди и позади возвышались подпорки для толстых кожаных ремней, на которых подвешивался кузов кареты. Рессоры еще не были известны.

Это сооружение богато украшалось резьбой и позолотой, а внутри обивалось подушками, обтянутыми тисненой испанской кожей, прославившей город Кордову, или толстым, чудовищной прочности лионским шелком, вытканным вручную. Но, несмотря на подушки, находиться внутри кареты, бешено несущейся по ухабам, гряд ли было приятно. Поэтому все предпочитали поездку верхом, даже король.

Однако в ряде случаев этикет делал поездку в карете обязательной. Нередко карета опрокидывалась на крутом повороте, и надменный Людовик XIII оказывался на четвереньках — совершенно как Павел Иванович Чичиков, вываленный из своей знаменитой брички на обратном пути от Манилова.

Упираясь ладонями в холодную осеннюю грязь, король поднимался. Он оглядывал испорченные кружевные манжеты и разодранные шелковые чулки. Подколенные банты носили на себе неоспоримое доказательство того, что королевский кучер не сбился с дороги, по которой недавно проходили лошади, отличавшиеся прекрасным пищеварением.

Король оглашал окрестности словами, невозможными для современного французского языка. Выражения свидетельствовали о его близком родстве с Генрихом IV, доныне не превзойденным, как утверждают историки, в искусстве кратко и сильно выражаться.

Сопровождавшие короля придворные — хранитель королевской трости, двое наблюдателей за ночной посудой его величества и прочие не менее важные лица, получавшие по двадцать тысяч ливров в год, — наперебой выражали сочувствие, соревнуясь в изяществе высказываний. Королевский кучер, по древней традиции, чесал за ухом, короля обтирали, сажали в другую карету, и все. Что поделаешь, случай обыкновенный. Король, приехав домой, съедал любимое блюдо — яичницу из фазаньих яиц стоимостью в полтораста ливров (что равнялось годовому жалованью подмастерья) — и забывал о происшествии.

Эти случаи повторялись до тех пор, пока славный мастер Жанто не сделал важное изобретение. Он отказался от поворота передней оси вокруг центрального шкворня. Он закрепил ее неподвижно, а на ее концах укрепил кулаки со шкворнями, на которых сидели коротенькие поворотные полуоси с колесами. Посредством двух кронштейнов с шарнирами и одной тяги полуоси соединялись друг с другом, образуя систему, именуемую до сих пор трапецией Жанто.

Теперь на самых крутых поворотах опорная база колесного хода оставалась постоянной, и последующие Людовики понемногу отвыкали от высказываний в духе Генриха IV; мужественный язык французского средневековья потерял немало сочных выражений.

В дальнейшем, для того чтобы человеческая речь не лишилась укрепляющих элементов, люди изобрели автомобиль. Карбюратор и топливный насос, склонные к засорению, исполненная тайн и коварства система зажигания и масса других приятных особенностей постепенно восстанавливают во всех языках мира исчезнувшую было крепость выражений на транспорте.

На заре своей юности автомобиль опрокидывался не реже, чем старинные кареты, потому что первые автоконструкторы отказались от трапеции Жанто и делали переднюю ось автомобиля цельной, поворачивающейся на центральном шкворне.

Лишь в 1878 году один из потомков Жанто применил трапецию к автомобилю. После этого автомобиль опрокидывается лишь в исключительных случаях.

Теперь многие знают, что такое «трапеция Жанто», но мало кому известно, кто носил это славное имя.

Толстяк Жанто сидел у дверей кузницы и пробовал напильником только что закаленные полуоси.

— Ты перекалил их, старая оглобля! — ворчал он на длинного сухопарого Кабюша. — И вдобавок пережег.

— В самый раз, хозяин, — почтительно заметил Кабюш.

— Расскажи это кюре в воскресенье, а не мне!

— С чего вы взяли, что перекалил?

— Твердые очень, напильник не берет. А окалина какая толстая! Ведь они точеные, чистенькие попали в твои медвежьи лапы!

— Твердые лучше, хозяин: долго не протрутся, даже если плохо будут смазывать.

— А, затвердил свое! Слишком твердое — слишком хрупкое. Надо меру знать, тряпичная твоя голова!

Топот копыт заставил Жанто прервать воркотню. В ворота въехал на прекрасном гнедом коне молодой дворянин. Осмотревшись, он подъехал к кузнице и остановился перед почтительно поднявшимся Жанто.

Всаднику было лет двадцать пять. Одет он был изящно и со вкусом. Перо на шляпе соразмерное: достаточно длинное, чтобы придать владельцу достоинство, но не настолько, чтобы говорить о бахвальстве.

Опытный глаз Жанто приметил, что шпага и шпоры у всадника заграничные. Окинув быстрым взглядом одежду и снаряжение незнакомца, Жанто посмотрел на его открытое, очень загорелое лицо, на его светло-русые волосы, свободно выбивавшиеся из-под шляпы.

— Скажите, почтенный, — спросил всадник, — где можно увидеть господина Жанто?

Королевский мастер быстро прикинул в уме: кем мог быть ранний посетитель? Выговаривает звуки «эр» и «эн» твердо, но на южанина или испанца не похож: светлые волосы, синие глаза, прямой нос…

Загорелое лицо не пристало знатному дворянину, но одет изящно, конь богато убран. Приехал без слуг, в ранний час, — дьявол знает, что за птица! Но смотрит твердо — военный взгляд, хотя рожа у мальчишки добродушнейшая…

— С разрешения вашей светлости, это я сам. — На всякий случай Жанто наградил гостя титулом. — С вашего разрешения, уже шестьдесят два года. Чем могу служить вашей светлости?

Всадник легко спрыгнул с коня.

— Лейтенант флота русского царя Федор Матвеев, — представился он. — Имею к вам дело по поручению его величества.

— Русский царь оказывает мне честь? Прошу, господин лейтенант, простите мой вид. Пожалуйте в дом.

— Погода хороша, не хочется под крышу, — сказал Матвеев. — Если кто-нибудь присмотрит за моей лошадью, я с удовольствием посижу с вами здесь.

— Тысячу извинений, господин лейтенант! Эй, Ленуар, Гридо, где вы, бездельники? Возьмите коня господина лейтенанта!

Матвеев подобрал с земли напильник и полуось, попробовал твердость стали.

— И верно, пересушена сталь, — сказал он по-русски.

Жанто с любопытством смотрел на дворянина, не погнушавшегося взять в руки напильник.

— Позвольте попробовать? — спросил Матвеев.

— Все, что угодно, господин лейтенант!

Матвеев вошел, в кузницу, огляделся, кивнул вежливо ухмылявшемуся Кабюшу. Положил полуось на наковальню, подсунув под один конец кусок железа. Взял кувалду, примерился взглядом, размахнулся в три четверти круга…

Со звоном полуось разлетелась пополам.

— Так и есть, перекалил, чтоб тебе не иметь отпущения грехов! — завопил Жанто на Кабюша.

Матвеев вышел во двор, уселся на чурбачок и принялся внимательно разглядывать мелкозернистый блестящий излом.

— Напрасно ругаете кузнеца, почтенный Жанто, — сказал он. — Такие вещи надо делать иначе. Вы берете слишком твердую сталь. Советую, берите доброе мягкое железо, цементируйте его в муфеле с молотым скотским рогом, а потом калите. Тогда оно будет в сердцевине мягкое, не ломкое, а снаружи будет крепкая каленая корка. Такая вещь не сломается от удара и не скоро сотрется. А чтобы не было окалины, в закалочную воду добавьте немножко купоросного масла.

Изумленный Жанто рассыпался в благодарностях. Никак не ожидал он от блестящего офицера таких сведений, хотя много слышал о северном царе, который ставил себе в заслугу знание ремесел.

— Не угодно ли все же в дом, господин лейтенант? Разрешите угостить вас молодым аржантейльским вином из моего погреба.

Сидя за накрытым столом, Федор толковал гостеприимному хозяину, что нужно сделать карету добрую и красивую, с богатой отделкой, потому что его величество Пьер Премье желает преподнести ее в дар весьма высокопоставленному лицу.

Жанто, видя, что гость не кичлив и смыслит в мастерстве, держался теперь свободнее.

— Не утонут ли мои изящные колеса в ваших снегах? — спросил он, улыбаясь. — И какие оглобли сделать под упряжку белых медведей?

Матвеев усмехнулся.

— Надоели мне здешние сказки! — сказал он. — Как узнают, что я русский, идут опросы про снега да белых медведей. Я, господин Жанто, белого медведя лишь выделанную шкуру видел, издалека привезенную, а самого зверя, извините, не доводилось. Снега у нас в иных местах выпадает немало, однако есть места, где куда теплее, чем у вас.

Жанто закивал головой, подлил гостю вина из кувшина.

— Прошу извинить за любопытство, господин лейтенант: не русское ли солнце покрыло загаром ваше приятное лицо, или, быть может, в дальних южных морях вы подвергались сей неприятности?

— Это сделало солнце Каспийского моря, — ответил Федор.

— Но Каспийское море — это… гм… татары, Персия.

— Почему же только Персия? Есть у нас Астрахань и Гурьев…

— Сказочные места, — со вздохом сказал Жанто. — А нельзя ли узнать, кому предназначена карета, которую я буду делать с великим прилежанием, чтобы угодить столь знатному заказчику?

— Того я, сударь, не ведаю. Мне дан государев ордер, вы принимаете заказ — больше мы с вами и знать не должны. Поговорим лучше, сколько это займет времени и во что обойдется.

Флота поручик Федор Матвеев, происходивший из небогатого боярского рода, прошел ту же школу, что и многие дворянские недоросли, по воле беспокойного царя оторванные от безмятежной деревенской жизни и брошенные в водоворот событий, быстро сменявших друг друга в то малоспокойное время.

Навигацкая школа в Москве, учение плотинному делу, колесному и корабельному строению в Голландии, потом Марсельская Людовика XIV морская школа, артиллерийская практика в Париже, бессонная работа на верфях нового холодного города Санкт-Питербурха превратили неграмотного увальня, любителя голубиной игры и церковного пения, в подобранного морского офицера, разбиравшегося в чужих языках, привыкшего к постоянному бездомовью, еде не вовремя, ко сну где попало.

Куда только не посылала этих новых для России молодых людей неукротимая воля небывалого на Руси царя!

Побывал Федор Матвеев и за Каменным поясом, строил плотины и фабричные водяные колеса. Побывал на пороховых заводах. В шведскую кампанию не раз призывали его в действующий флот как толкового корабельного артиллериста.

Матвеев нисколько не удивился, получив ордер о назначении в каспийскую гидрографическую экспедицию. Удивляться в ту пору было некогда, больше сами других удивляли.

С Балтийского моря Федор приехал в Астрахань, а в ушах его еще было туго заложено от грохота пушечного боя, еще не зажила как следует рана в правом плече от шведской фальконетной пули.

Странной казалась тишина. Вместо серых вод и хмурого неба Балтики — зеленая вода, синее небо, желтые пески берегов, и над всем этим — беспощадно палящее южное солнце.

Каспийской экспедицией командовал князь Бекович-Черкасский.

В числе прочих пунктов царская инструкция предписывала:

«Прилежно усматривать гаванов и рек, и какие суда могут приставать; также скампавеями можно ль ходить и спасаться во время шторму… и где косы подводные, и камни, и прочее, осматривать и верно ставить на карту. Также крюйсовать через море и какие острова или мели найдут. Также море, сколько где широко, ставьте на карту…»

Матвеев с увлечением «ставил на карту» незнакомое море.

Необжитые пустынные берега хранили древнюю тайну. Где-то там, за желтыми песками, за спаленной солнцем землей, лежала сказочная Индия…

Еще не знал Матвеев, что экспедиция князя Бековича имеет особое, тайное поручение. Кое-что начал понимать лишь тогда, когда был послан со срочным донесением к государю, а тот неожиданно направил его в Париж с повелением закупить первейшего рода карету и, неусыпно оную охраняя, доставить в город Астрахань…