9 марте этого года в Москве проходило организованное ЦК ВЛКСМ и ССП СССР V Всесоюзное совещание молодых писателей. «Искатель» предоставляет свои страницы участнику этого совещания московскому писателю Борису Полякову.

Рисунки П. ПАВЛИНОВА

Середина июля 1941 года.

«У меня чудесное настроение! Капитан представил меня к награждению орденом «Румынская корона». Еще десять дней, и я впереди своих солдат войду в Одессу… Говорят это изумительный город!»

(Из дневника младшего офицера 89-го румынского пехотного полка)

«Солдаты! Враг разбит на всем фронте. Сделайте последнее усилие, чтобы закончить борьбу, не отступайте перед яростными контратаками противника. Только вперед! За два дня вы овладеете самым большим портом на Черном море. Вы покроете себя славой. Весь мир смотрит на вас, весь мир ждет вашего вступления в Одессу. Будьте на высоте. Ваша судьба в ваших руках».

(Из фашистской листовки от 21 августа 1941 года)

«Господин генерал Антонеску приказывает: Командиров соединений, а также командиров полков, батальонов и рот, части которых не наступают со всей решительностью, снимать с постов, предавать суду, а также лишать права на пенсию. Семьи солдат, не идущих в атаку с должным порывом или оставляющих оборонительную линию, лишать земли и пособий на время войны. Солдат, теряющих оружие, расстреливать на месте. Если соединение отступает без основания, начальник обязан установить сзади пулеметы и беспощадно расстреливать бегущих. Всякая слабость, колебания или пассивность в руководстве операцией будут караться беспощадно.

23 августа 1941 года».

«ВИНТОВКУ — И НА ФРОНТ»

Враг бросил на штурм Одессы восемнадцать дивизий — пехоту, кавалерию, танки. Фашистские самолеты бомбили город, порт.

«Части Красной Армии и Военно-Морского Флота, — сообщала листовка, расклеенная по городу, — вместе со всеми трудящимися Одессы героически отбивают атаки озверелого врага, нанося ему тяжелые удары. Проявим еще большую храбрость и отвагу в борьбе за родную Одессу!»

Со степи город спешно опоясывали траншеями и противотанковыми рвами. На строительстве оборонительных сооружений работали все, кто мог держать в руках кирку, лопату, лом, — старики, женщины, подростки. На Степовой, Дальницкой и других выбегавших в степь улицах баррикады — горы мешков с песком и известнякового камня — возвышались до крыш домов. Город превращался в крепость.

В один из этих дней Яшу неожиданно вызвали в райком комсомола.

— Все так же рвешься в бой? — спросил секретарь райкома комсомола, едва Яша перешагнул порог кабинета.

Прищурившись, Яша недоверчиво посмотрел на секретаря. Чего это он вдруг? Говорили вроде недавно. Недели две назад, «Придет еще твое время, повоюешь, — сказал тогда секретарь Яше и, посмотрев на него усталыми, воспаленными глазами, добавил: — А пока собирай хлопцев — айда рыть окопы». «Винтовку — и на фронт», — стоял на своем Яша. «Лопату в руки — и рыть окопы», — повторил секретарь жестко и, прикрыв ладонью Яшино заявление, дал понять, что разговор окончен. А вот сегодня его вызвали в райком.

— Да разве один я, многие ребята хотели бы сейчас быть там, — после небольшой паузы ответил Яша, кивнув головой в сторону, откуда доносился гул канонады.

— Почему же до сих пор не среди бойцов?

— Пробовали, не получилось, — он горько усмехнулся, вспомнив, как первый раз их вернули с полдороги, а второй — почти с передовой…

— А траншеи рыли?

Вместо ответа Яша молча показал ладони, покрытые желтыми бугорками мозолей.

— Вот что, — секретарь встал, заходил по кабинету, — Вашу мореходку скоро эвакуируют…

Сердце у Яши екнуло. Неужели придется уезжать с училищем? «А как же родные? — хотел спросить он. — Ведь дома больной, парализованный отец, мать, сестренка, брат Лешка».

Вдруг ухнуло так, что задрожали стекла, и в стакане, стоявшем на столе, задребезжала ложечка.

— Дальнобойными бьют, — определил секретарь. Он вынул из стакана ложечку, положил на ворох бумаг.

— Тут один человек заходил, смотрел заявления ребят, которые на фронт просятся. Твое заявление его заинтересовало.

Затем, ничего не объясняя, неожиданно спросил:

— Где санаторий Дзержинского, знаешь? Завтра вечером направляйся туда. Спросишь дядю Володю. Можешь идти.

— Гордиенко! — остановил он Яшу, когда тот уже пробегал мимо его окна. — Отнеси, пожалуйста, вот это на радио… Да, на Манежную, сорок девять, где раньше был Дом народного творчества. Здесь стихи фронтовиков!

Через открытое окно он протянул Яше пакет.

Почему такая таинственность? — размышлял Яша, шагая по улице. При чем тут санаторий? Может, в отряд добровольцев записывают там? Но зачем тогда обращаться к какому-то дяде Володе? Отряд, даже добровольческий, наверняка возглавляет командир. А у командира — звание… И почему, наконец, надо идти в санаторий завтра, а не сегодня? Да и что особенного в его заявлении? «Хочу бить фашистских гадов. Прошу направить добровольцем на фронт». Вот и все. Подпись. Число. Примерно так писали в своих заявлениях и другие ребята — Саша Чиков, Николай и Ваня Музыченко, Гриша Любарский, родной брат Алексей, которого не взяли в армию из-за плоскостопия.

День был солнечный, теплый. С моря дул свежий солоноватый ветер. На Манежной улице у возведенной баррикады мальчишки гоняли мяч. Возле дома сорок семь две чернявенькие девчушки — видимо, сестрички, так как были одеты в одинаковые синие платьица, — играли в классы. Еще одна девочка — она была в розовой вязаной кофточке — стояла в тени под акацией и наблюдала за игрой. На ступеньках дома сидела женщина с грудным ребенком.

Яша подмигнул девочкам, на одной ноге проскакал по квадратам, обозначавшим классы, и вбежал в подъезд дома сорок девять. На стенах длинного коридора висели гитары и мандолины, акварели и портреты. Здесь же, в коридоре, пожилая женщина в очках в золотой оправе сидела за небольшим столом и что-то печатала на стареньком «Ундервуде». К столу был прислонен большой пузатый контрабас. Недалеко от женщины на высоком стуле восседал молодой парень с винтовкой. Увидев Яшу, парень наклонил к себе штык винтовки: давай, мол, сюда.

— А, стихи фронтовиков! Это ей, — он кивнул в сторону женщины.

Та глянула на Яшу поверх очков, молча указала глазами на край стола.

— Внимание! Воздушная тревога! — раздался вдруг из тарелки репродуктора, висевшей над входной дверью, голос диктора.

— Тебе, мальчик, лучше переждать здесь, — посоветовала женщина, не отрываясь от своего занятия.

В следующее мгновение дом вздрогнул от страшного взрыва. С потолка и стен посыпалась штукатурка. Упали, жалобно зазвенев струнами, гитары и мандолины. Входная дверь распахнулась, оглушительно захлопнулась и снова раскрылась. За первым взрывом последовал второй, еще более сильный. Пронзительно вскрикнула, схватившись за голову, женщина. Грохнулся, слетев со стула, парень. Яшу тоже швырнуло на пол, и, упав, он поранил руку о разбитый контрабас.

Еще три взрыва подряд. Коридор заволокла плотная мгла…

Очнувшись, Яша стал пробираться к выходу. Нащупав дверной косяк, шагнул на улицу. Соседнего дома, на ступеньках которого несколько минут назад сидела женщина с ребенком, не было. Над грудами щебня стелился едкий дым. Девочка в розовой кофточке лежала навзничь, придавленная стволом акации.

Посредине улицы, у баррикады, там, где мальчишки недавно гоняли мяч, громоздилась крыша, сорванная с дома, из которого он только что выбрался.

ДЯДЯ ВОЛОДЯ

Трамвай по Пролетарскому бульвару не ходил: была повреждена и еще не восстановлена линия. До санатория Яша добрался пешком.

У железных ворот его остановил часовой.

— К кому?

— К дяде Володе.

— Ах, к капитану! Проходи, в главном корпусе он.

Косые лучи заходящего солнца приглушенной позолотой легли на гладкие стволы деревьев. К главному корпусу вела прямая платановая аллея. Вокруг стояла сторожкая тишина. Лишь где-то в цветах жужжал шмель.

У входа в здание Яша увидел мужчину в полувоенной форме и девушку. Мужчина был выше среднего роста, подтянутый, статный. Девушка с небольшими косичками, в ярком красном сарафане выглядела подростком.

Мужчина перочинным ножиком вырезал из куска дерева какую-то замысловатую фигурку и слушал девушку.

— Боюсь я, — говорила девушка. — Когда стреляю, глаза сами закрываются.

— Все, что вы говорите, Тамара, звучит как-то по-детски, честное слово, — сказал вдруг мужчина, положив ей на плечо руку. — Пока есть время, идите к Петренко и просите его взять над вами шефство.

— Зачем же мы так долго говорили? — удивилась девушка.

— Действительно, зачем? — усмехнулся мужчина и, заметив Яшу, спросил: — К дяде Володе?

— Ага, — кивнул Яша. — К нему.

Девушка, видимо, обидевшись на своего собеседника, резко повернулась и, взбежав на крыльцо корпуса, хлопнула входной дверью.

— Как, ничего? — мужчина протянул Яше вещицу, которую вырезал из корня, — изящную фигурку.

— Ничего, — одобрил Яша. — Как живая.

Вещица и впрямь была хороша: встречный ветер распушил разметал волосы женщины, а сама она, приложив ко лбу ладонь козырьком, смотрела куда-то вдаль — рыбачка, ждущая родной парус.

— Вам бы с моим отцом на пару работать, во бы артель получилась! — Яша поднял вверх большой палец.

— Он что, твой отец, тоже увлекается этим?

— Еще как! Соседи говорят, что, продавай он своих зверюшек, рыбачек, рыб диковинных, мы бы миллионерами стали.

— А он что?

— Улыбается в усы и раздаривает свои фигурки направо-налево… Совсем плох он стал, парализовало его.

— Он, кажется, на «Синопе» когда-то плавал?

— Точно… А вы откуда знаете?

Мужчина пристально поглядел на Яшу.

— Так вот ты оказывается, какой, — произнес он, — что ж, давай знакомиться: капитан Бадаев, тот самый дядя Володя, которого ты ищешь.

Из внутреннего кармана пиджака капитан достал сложенный вчетверо лист бумаги в косую линейку.

— Узнаешь?

Яша кивнул. Да, это его заявление.

— Не передумал?

Яша помотал головой — нет, не передумал.

— На фронте, знаешь ли, стреляют…

Большие карие глаза капитана испытующе смотрят на Яшу.

— Знаю, что на фронте стреляют, — согласился Яша.

— И случается…

— Мне бы вот только винтовку или шпаер, — прервал молчание Яша.

— Шпаер? — удивился Бадаев. — А что это такое?

— Как что? Пистолет.

Ах, пистолет! Ну, ну…

Бадаев стал расспрашивать Яшу о друзьях, родителях, любимых книгах. Яша разговорился, и вскоре ему уже казалось, что с этим дядей Володей они знакомы давным-давно. Он рассказал капитану и про своих друзей из мореходки, и про шаланду «Диану», и про походы в катакомбы.

— Неужели спускались в катакомбы? А я и не знал об этом, — удивился Бадаев. — Одни, без взрослых? И не страшно было?

Яша улыбнулся. Прошлым летом они проникали в лабиринт через «барсучью нору» в скальной балке недалеко от села Нерубайского.

Этот лаз был известен лишь их мальчишеской компании. Как-то они заметили на камне-ракушечнике изумрудную ящерицу. Она грелась на солнышке и, казалось, не замечала опасности. Но как только ребята приблизились к ящерице, она проворно шмыгнула под куст шиповника и исчезла. Приподняв ветки, ребята увидели в лимонно-серой глыбе камня трещину. Они вбили в землю колышек, привязали к нему веревку и, замирая от страха — дыра была узкая и темная, — один за другим спустились вниз. Так они впервые пробрались в катакомбы. Случайно обнаруженную дыру назвали почему-то «барсучьей», хотя всякий раз, когда ребята приходили в балку, на камне грелась все та же темно-изумрудная ящерица…

В подземных лабиринтах, обширных, запутанных, мрачных всегда было холодно и сыро, риск заблудиться в бесчисленных штольнях и штреках был огромный, но, холодея от страха, ребята продвигались все дальше и дальше. Иногда они вспугивали летучую мышь и в ужасе шарахались от нее в сторону. Иногда, и это было страшнее всего, гасла свеча, и ребят обволакивала кромешная темень. Сбившись в кучу, вздрагивая от шорохов и своих приглушенных голосов, мальчишки испытывали себя, сочиняя полные жути небылицы.

Бадаев слушал Яшу с большим вниманием.

— Кто твой любимый герой? — спросил он, когда Яша кончил рассказывать о катакомбах.

— Павка, — ответил Яша, не задумываясь. — Вот был человечина, а?

— Корчагин-то? Да, огневой был парень.

— Завидую я ему.

— Ты хотел бы оказаться на его месте?

— А кто бы не хотел? Мы с ребятами не один раз об этом толковали. Я в школе на эту тему даже сочинение писал, — вспомнил Яша.

— И сколько же получил, пятерку?

Яша вздохнул:

— Вашу бы доброту да нашему учителю!.. «Слишком, друг мой, — сказал он, — стиль души у тебя беспокойный».

— О твоем «стиле души» я уже кое-что слышал, — улыбнулся Бадаев, — а сейчас, дружок, вот что, — в голосе капитана появились озабоченные нотки, — пройдем-ка ко мне.

Они поднялись на второй этаж и вошли в комнату с табличкой «Главврач». Бадаев подошел к столу и, как будто что-то вспомнив, начал выкладывать рядом с железной пепельницей с изображением царицы Тамары разную карманную всячину: алюминиевую со сломанным посредине зубцом расческу; черную авторучку; синий с острым, как пика, наконечником, карандаш; жестяную, видимо от шинели, пуговицу со звездочкой; пачку «Норда» с добродушным белым медведем на ней и, наконец, небольшой плоский «кольт», к которому Яша так и прикипел взглядом. Когда содержимое карманов иссякло, капитан достал из-под подушки потрепанный томик рассказов Джека Лондона и положил его около расчески.

— Вот, пожалуй, и все, — сказал он. — У тебя тридцать секунд, понял? Смотри внимательно и запоминай, где лежит…

Говоря это, Бадаев следил за бегом секундной стрелки на часах.

— Кругом! — скомандовал он, когда стрелка высекла последнее, тридцатое мгновенье.

Быстро поменяв местами некоторые вещи, капитан разрешил Яше повернуться.

— Шпаер там же, — едва взглянув на стол, начал Яша. — Царица Тамара тоже… Хотя стоп — пепельница стояла возле расчески, а сейчас около пуговицы. Еще… Карандаш и ручку вы поменяли местами, а так вроде все как было…

— Молодец, — похвалил Бадаев и повторил все заново.

И снова Яша заметил все изменения на столе.

— Хорошо, очень хорошо, — сказал Бадаев и, взглянув на часы, схватился за голову. — Как же мы увлеклись! Через час «Коминтерн» в Севастополь уходит, а я письмо, очень важное письмо не передал… Кажется, все… Да, это уж точно, не успею. К тому же еще и пропуска нет.

— Пропуск! — Яша скептически махнул рукой. — Вот еще! Можно и без него.

— Без пропуска в порт? Ну, знаешь ли!.. В порт сейчас и мышь без специальной бумажки не проскочит.

— Мышь, может, и не проскочит, а я смогу, — заявил Яша. — Не верите? Давайте ваше письмо.

— Ну?! Неужто не шутишь? — медленно, словно что-то обдумывая, произнес Бадаев. — Если тебе удастся передать на эсминец письмо, буду благодарен.

Когда Яша приблизился к трапу боевого корабля, его встретил… капитан Бадаев.

— Вы?! — воскликнул Яша.

— Так получилось, — объяснил Бадаев. — Ты убежал, а тут попутная машина в порт… Опередил я тебя, выходит.

— Потрясающе! — сказал Яша, с трудом переводя дыхание. — Я так спешил.

— Да, потрясающе! — повторил Бадаев. — Как же тебе удалось миновать часовых?

«Он меня проверял», — догадался Яша.

ЭНСК — ЭТО ОДЕССА

— Представь, что мы оба получили задание остаться в городе, который будет занят врагом, — сказал как-то Бадаев Яше.

— Красная Армия не оставит Одессу никогда!

— Не кипятись, выслушай. Допустим, что город Энск, в котором нам предстоит действовать, похож на Одессу. Времени у нас в обрез, мы прибыли накануне эвакуации. Подумай, прикинь, где бы мы могли обосноваться.

— Квартира должна быть с черным ходом? — задал вопрос Яша, начиная догадываться, что весь этот разговор дядя Володя — теперь он называл капитана только так — затеял неспроста.

— Да, черный ход должен быть обязательно. Но ходом или выходом может послужить и любое окно. Важно, чтобы оно выходило не на ту улицу, куда ведет парадное, а в соседний переулок, в проходной двор.

— Это задание?

— Задание-экзамен, — уточнил Владимир Александрович. — Времени у тебя — неделя.

Задание было не из легких. Яша ломал голову, как за него взяться. Помог случай. Враг захватил Беляевку и перекрыл подачу воды в город. В Одессе срочно начали рыть колодцы и бурить артезианские скважины. За расходом воды был установлен строжайший контроль — отпускали ее только по специальным карточкам, которые выдавало горжилуправление. Яша заходил в незнакомые квартиры и, представившись активистом горжилуправления, интересовался, обеспечена ли семья водой, проверял попутно, соблюдается ли светомаскировка, и уходил, вежливо извинившись за непрошеное вторжение. Однако, несмотря на все его старания, ему не везло. Одни квартиры не годились потому, что были коммунальными, и, стало быть, народу в них было как семечек в подсолнухе. Другие просто не подходили.

Однажды, когда Яша после очередного неудачного похода вернулся домой, мать велела ему позвать сестренку из квартиры напротив. Проживавшие в ней соседи эвакуировались, и квартира, еще недавно, как улей, шумная, опустела.

Нина играла в дальней комнате.

— Иди, я сейчас, — проводил Яша сестру и закрыл за ней дверь. То, что он искал бог знает где, оказывается, и искать-то далеко не надо было. Вот она, квартира, в которой, находясь в городе Энске, они с капитаном Бадаевым жили бы как у бога за пазухой. Дом угловой. Первый этаж. Вход не прямо с улицы, с Нежинской, а в небольшом внутреннем дворике. Под аркой, что ведет во дворик, еще один подъезд.

Яша представил себе, как, уходя от погони, он ныряет под арку, пересекает дворик и мгновенно скрывается в этой квартире. Шпик тоже влетает под арку и застывает в растерянности. Куда бежать? Где искать того, кого он только что преследовал?. Здесь, в подъезде под аркой, или там, в подъезде, что во дворике? Пока шпик размышляет, он, Яков, выигрывает несколько мгновений, запирает за собой дверь, вбегает в кухню, открывает окно и прыгает в соседний двор, отсюда прямо на перекресток двух улиц: Розы Люксембург и 10-летия Красной Армии…

Довольный находкой, Яша вышел из квартиры и немало удивился, увидев на лестнице дядю Володю.

— Чайком не угостишь, не прогонишь? — спросил Бадаев и обнял Яшу за плечи.

Яша повеселел.

— А как с заданием? — поинтересовался капитан.

— Пожалуйста!

Яша распахнул дверь соседней квартиры.

Бадаев осмотрел ее и улыбнулся.

— А еще в доме есть пустые квартиры?

— Да, — упавшим голосом ответил Яша, подумав, что квартира не очень понравилась и с заданием он не справился. — Наверху, на четвертом этаже. Там жил доктор, но он перед самой войной уехал к сыну на Дальний Восток.

— Давай и ее посмотрим, — сказал дядя Володя и ободряюще похлопал Яшу по плечу.

Квартира доктора состояла из пяти просторных комнат. Три из них были расположены по длинному коридору слева, две справа.

Из кухни был черный ход на небольшую площадку, на которую снизу, завиваясь резкой спиралью и минуя все этажи, взбегала железная, похожая на штопор винтовая лестница. Вела она и на чердак. Обследовав ее, капитан и Яша убедились, что попасть на кухню можно с внутреннего дворика, с первого этажа и из подвала. А по подвалу можно пройти под домом по улице 10-летия Красной Армии и выйти на Нежинскую улицу.

— Ну что ж, пожалуй, на этом и остановимся, — сказал капитан, когда они вернулись в квартиру доктора и расположились в столовой.

Яша уселся в кресло-качалку и с удовольствием стал раскачиваться взад-вперед.

Бадаев, попридержав качалку рукой, заговорил:

— Теперь, Яша, слушай меня внимательно: ты, наверно, уже догадался, что город Энск — это и есть Одесса…

Яша стремительно вскочил, кресло, скрипнув, отлетело к стене.

— Но Красная Армия перешла под Одессой в наступление, — закричал он, — она не оставит наш город! Дядя Володя! — Яша схватил капитана за рукав телогрейки. — Скажите, что это неправда! Красная Армия не оставит Одессу!

— Нет, Яков, это правда. Неприятная, горькая правда… Посуди сам, ведь ты человек взрослый: наш город оказался в тылу врага. Фашисты наседают, на смену одним дивизиям, поколоченным нами, бросают новые, свежие. Нам же подмога поступает только морем, из Севастополя. А враг в Крыму рвется к Севастополю, главной базе Черноморского флота. Вот почему решено эвакуировать войска, защищающие Одессу, и за их счет усилить оборону Крымского полуострова…

На глазах Яши Бадаев увидел слезы.

— Ну, ну, друг, — капитан подошел к Яше, — выше голову! Наши уходят. Уходят, но вернутся. Нам же, бойцам особого фронта, партия поручает трудное и ответственное задание…

* * *

Радиограмма В. А. Молодцова-Бадаева в Москву от 13 октября 1941 года.

«Партизанский отряд располагается в катакомбах близ села Нерубайское, в шести километрах от главного входа. Поставка оружия и продовольствия закончена. Телефонная связь с постами охраны и наблюдения установлена. Для работы в городе сформирована молодежная группа. Во главе поставлен Яков Гордиенко, смелый и энергичный парень».

ПАРТИЗАНСКИЕ ХОРОМЫ

После разговора с капитаном Бадаевым в квартире доктора Яша на несколько лет повзрослел. А после того как дядя Володя вручил ему новый вороненый браунинг, он почувствовал себя настоящим бойцом. Теперь Яша неотлучно находился при Бадаеве: спускался с ним в катакомбы, где должен был разместиться отряд, бродил по балкам вокруг села Нерубайского, запоминал скрытые и удобные подходы к потайным щелям, ведущим в подземные лабиринты. Затем недели полторы они не виделись.

В ночь на шестнадцатое октября Яша ушел в село Усатово. Там, около церквушки, он должен, был снова встретиться с Бадаевым, чтобы получить последние инструкции и наставления.

— Новоселье у нас, — сильно пожимая ему руку, сообщил Бадаев. — Может, прогуляешься по нашему подземному царству?

В обрывистой, окруженной виноградниками, садами и баштанами балке возле Нерубайского они спустились в катакомбы.

— Стой! Кого несет, ядрена-матрена? — остановил их глуховатый голос, когда они углубились в штольню.

— Это я, Бадаев, — назвал себя командир.

— Какой там еще Бадаев, забодай тебя комар? Ежели Бадаев, называй пропуск, а то пальну, — рассердился тот, кто стоял за поворотом.

Владимир Александрович назвал пропуск, услышал отзыв, и из-за поворота мигнула «летучая мышь», высветив фигуру бородатого старика с винтовкой в руках.

— Правильно действовали, товарищ Гаркуша, — похвалил командир часового. — Только вместо «Кого несет?» следует говорить «Кто идет?». А уж «ядрена-матрена» — это лишнее, можно и без присказки. И что за выражение: «а то пальну!»? По уставу как?

— Что ты мне, товарищ командир, про устав, ядрена-матрена? — опершись на винтовку, как на палку, заулыбался партизан. — Меня, старика, все равно под устав не обстругаешь…

Владимир Александрович тоже улыбнулся и, пожелав деду ни пуха ни пера, направился с Яшей по штольне дальше, в глубь лабиринта, освещая перед собой путь электрическим фонариком.

С каждой сотней метров кровля штольни понижалась, неумолимо и властно придавливая путников к земле. Дышать становилось все труднее.

Внезапно они наткнулись на баррикаду, из бойницы которой на них грозно глядел зрачок пулемета.

— Стой! Пропуск?

— Шаланда. Отзыв?

— Штык.

Из-за баррикады с «летучей мышью» навстречу командиру вышел Иван Петренко, хозяин всего оружия, находившегося в распоряжении отряда. Мастер спорта, инструктор стрелковой подготовки, Петренко учил стрелять всех партизан.

— Ну как, привыкли к новому месту? — спросил его командир.

— Какое там! — Петренко махнул рукой. — Так и кажется, что кто-то пялит на тебя глаза из темноты. Так бы ему, сукину сыну, и врезал прикладом по его противной роже… Гитлера бы сюда, в эту могилу, пусть бы лучше он привыкал. Верно я говорю, Яша? Уж мы бы его погоняли по этим дырам.

Яша мысленно представил себе, как, озираясь, Гитлер тикает от них по лабиринту, и развеселился.

— Однако нам еще шагать и шагать, — заторопился Бадаев и, попрощавшись с Петренко, направил луч фонарика в новую штольню.

На партизанской базе Яша задержался. Едва они прибыли в штаб, как дежурный, богатырского телосложения парень в красноармейской форме, передал командиру донесение наземной разведки. Наказав Яше никуда не отлучаться, ужинать и располагаться на ночлег, Бадаев тут же куда-то исчез.

Дежурный проводил Яшу в командирскую «каюту» — она размещалась в соседнем забое, — принес туда матрац, подушку и теплое ватное одеяло.

— Командировы, — объяснил он, прогудев могуче густым басом, и показал на вырубленную в стене нишу размером с вагонное купе. — Такие хоромы мы получили сегодня все. Устраивайся, будь как дома.

— Но не забывать, что в гостях? Это вы хотите сказать? — пошутил Яша, пробуя, удобно ли будет лежать в нише.

— По мне, оставайся! — пророкотал парень и спросил: — Кишки марш не играют? Есть хочешь? А то вместе бы. Завхоз, Иван Никитич, расщедрился: каждому по двести граммов выдал. Историческое новоселье, говорит, было бы грешно не отметить. Добрая душа, уважил.

Есть Яша не хотел.

— Неужто ни-ни? — удивился здоровяк, щелкнув себя по шее. — Надо бы малость…

Судя по всему, новоселье он уже отметил.

— Вот вы о чем! — догадался Яша. — Только не пью я. Даже ни-ни.

— Молодчина! — похвалил парень. — И не надо, не привыкай, ни к чему это. Но… приказ есть приказ! А приказ начальника — закон для подчиненного. Ты слышал, что сказал командир! Надо по-у-жи-нать. Понял?

— Так точно, товарищ…

— Зови меня Ерусланом, — разрешил парень.

— Если вы, товарищ Еруслан, не возражаете, то я поужинаю утром, — предложил Яша, залезая в нишу.

Но Еруслан был неумолим.

— Возражаю! — пробасил он во всю мощь своих необъятных легких. — И притом категорически. Утро — это ведь уже завтра, верно? А исторический день для завхоза — это сегодня. Смекаешь?

— Тогда давайте так: я вам сейчас — свой ужин, а вы мне утром — свой завтрак, — предложил Яша.

— Мужской разговор! — согласился Еруслан и пожелал Яше спокойной ночи.

Только сейчас, оставшись один, Яша оглядел жилище Владимира Александровича. Штрек как штрек. Не слишком широкий и не очень высокий. Нормальный, пригибаться не надо. В углу кованный железом деревянный сундук, медный чайник, бачок с водой. Напротив, у стены, на аккуратной каменной ножке квадратная каменная плита — стол. На нем телефон-вертушка, знакомый томик рассказов Джека Лондона, фарфоровая чернильница, пепельница с царицей Тамарой. Возле стола две каменные «табуретки» и какая-то большая корзина, прикрытая куском рогожи. На крюках, вколоченных в стену, — полушубок, ватные брюки, автомат.

Яша убавил в висевшей над нишей «летучей мыши» огонь, натянул одеяло до подбородка, закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, он пролежал долго, может, час или два, но сон не приходил. Где-то недалеко раздавались голоса. Кто-то негромко пел об отважном Ермаке и «товарищах его трудов». Да, в такую ночь уснуть было нелегко. Там, наверху, с передовых позиций в порт шли отряды красноармейцев. Последние защитники Одессы до рассвета спешили попасть на последние уходящие в Севастополь корабли. Завтра в городе уже будут фашисты. Завтра… Каким же он будет, этот завтрашний день? Яша достал карманные часы — подарок командира, — щелкнул крышкой. Светящиеся стрелки показывали без четверти три. Завтра уже наступило…

Задремал он только к самому утру, но тотчас почувствовал прикосновение чьей-то руки.

— Проспишь все на свете! — рокотал Еруслан, держа в руках два ароматно дымящихся котелка, — Через двадцать минут отправляемся на торжественную встречу гостей.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Ровно в десять часов утра партизаны вышли из катакомб и устроили засаду вдоль дороги, спускавшейся в балку.

С командиром, Ерусланом и дедом Гаркушей Яков залег в придорожной воронке. Еруслан и дед лежали не шевелясь, напряженно смотрели вдаль. Бадаев наблюдал за степью через бинокль. Дорога была пустынной. Противник словно знал, что его ждет, и не торопился.

Утро стояло теплое, солнечное. После пребывания в затхлом и сыром подземелье было приятно лежать на земле под открыли небом и вдыхать полной грудью свежий степной воздух. Пахло дорожной пылью, терпкой сухой полынью, неубранной ботвой дынь. Справа, за балкой, о чем-то шушукались на ветру подсолнухи, за виноградниками в багрянце садов утопали белые хаты села Нерубайского. Высоко над степью летела журавлиная стая.

— Улетают! — грустно протрубил Еруслан, провожая взглядом растянувшийся клин журавлей. — Слышите? Курлычут.

— Прощаются, — вздохнул дед.

Владимир Александрович отозвался от бинокля, тоже глянул в сторону удалявшихся птиц.

— Придет весна, и вернутся, снова прокурлычут свою песню.

— То другая уже будет песня, — добавил Еруслан. — И кто знает, доведется ли ее услышать.

Владимир Александрович сделал вид, что не расслышал, поднес к глазам бинокль и снова начал следить за степью, за уходящей вдаль узкой лентой дороги.

«Такое утро — солнце, журавли… а сердце щемит, как будто в тиски его кто намертво зажимает», — подумал Яша.

— На, погляди, вон они, наши гости, — командир протянул Яше бинокль. — Видишь?

— Ага, — прошептал Яша, хотя до показавшейся колонны врага было несколько километров, — Офицера на коне вижу, солдат с автоматами. Орут вроде что-то.

— Пьяные, наверно, — предположил дед, прикрывая пулемет дынной ботвой. — Хлебнули для храбрости, не иначе.

— Дадим им сейчас свинца на закуску, — пробасил Еруслан, отбросив в сторону превратившуюся в крошево папиросу, и начал укладывать перед собой в рядок противотанковые гранаты.

— Внимание! — скомандовал Бадаев. — Показалась вражеская колонна. Всем укрыться и ждать моего сигнала!

Яша отдал бинокль командиру, скосил глаза туда, куда был обращен взгляд командира. В следующей воронке притаились две Тамары — Тамара-маленькая, Межигурская, и Тамара-большая, Шестакова, Дальше, в придорожной канаве, устроились другие партизаны. На баштане, где еще недавно зрели крутобокие рыжие дыни, замаскировался в окрпчике Петренко.

Все замерли. И тут Яша увидел ежика! Шурша ботвой, он направлялся прямо к их воронке.

— Смотрите, смотрите, кто спешит к нам! — Яша просиял, толкнул локтем в бок Еруслана.

— Ух ты! — удивился Еруслан. — Ежишка, босячок ты этакий! Никак на подмогу? Тикай, братец, тикай отсель живо! — Еруслан звонко щелкнул пальцами, затем приподнялся и бросил в ежика комочек земли.

Зверек остановился, замер, постоял немного, словно и впрямь решал, как быть, потом повел мордочкой, недовольно фыркнул и, свернув в сторону, покатился на своих коротких невидимых ножках к ближней куче сухой ботвы…

— Человек шестьдесят, не больше, — нацелив бинокль на приближавшуюся колонну противника, определил Бадаев и негромко крикнул: — Приготовиться!

— Приготовиться… готовиться… овиться, — тихо, от бойца к бойцу, покатилось по цепи.

Все замерли. Лишь один ежик все никак не мог успокоиться и возился в ботве, но спустя некоторое время притих и он. Наступила немая, подсекающая нервы тишина. В воздухе, как показалось Яше, словно произошла внезапно какая-то перемена — из него как будто улетучился моментально весь кислород. Иначе отчего бы так трудно стало дышать и быстро-быстро как сумасшедшее заколотилось сердце?..

Расстояние до фашистов сокращалось на глазах. «Метров пятисот, четыреста… триста пятьдесят», — прикидывал Яша, чувствуя, что голова наполняется каким-то нестерпимым звоном, а уши точно закладывает ватой…

Впереди колонны на тонконогом белом коне покачивался офицер. Солдаты следовали за ним пешком.

Враги… Все ближе и ближе… Уже почти можно различить лица… Галдят что-то, ржут, как лошади. Радуются, сволочи, что наконец-то дорвались до Одессы… Наверняка радуются… Как же, вот она, перед ними.

И вдруг, как наяву, перед глазами Яши молнией пронесся донельзя странный калейдоскоп лиц: матери; Ромашки — так звали девочку, в которую он был влюблен в первом классе и которая давным-давно уехала с родителями куда-то на Урал; одноногого чистильщика Бунька, выпивохи с Привоза, бывшего юнги со знаменитого, броненосца «Синоп», на котором много лет плавал отец; брата Алексея, с которым мастерили «Диану»; и — последнее — придавленной стволом акации девочки в розовой кофточке; женщины с грудным ребенком…

Яша крепко прижал к плечу приклад автомата, опустил палец на спусковой крючок.

— Ты что? — испуганно прошептал Бадаев и сильно, до боли, сжал Яшино плечо. — Спокойно…

Офицер посматривал по сторонам, туго натягивая поводья, сдерживая коня. Было заметно, что тишина настораживала и пугала его. Особенно подозрительно он поглядывал на виноградники и тихие огни садов Нерубайского. На балку, в которую, как в мешок, втягивался его отряд, он внимания не обратил.

— Это огородное чучело на жеребце не троньте, — заявил дед. — Оно — мое.

— Огонь! — привстав, крикнул Бадаев и прошелся по колонне из автомата.

В то же мгновение раздался дружный винтовочный залп, яростно застучали пулеметы.

— Вот вам, вот вам, — как в бреду, горячечно повторял Яша, судорожно нажимая на спусковой крючок.

Лошадь под офицером взвилась на дыбы, заржала и, скошенная пулеметной очередью, рухнула на дорогу, придавив своей мертвой тяжестью уже мертвого ездока.

— Землицы нашей захотели, сукины дети! — приговаривал дед Гаркуша, загоняя в патронник очередной патрон. — Так получайте, получайте, не стесняйтесь!

Солдаты метались, шарахались из стороны в сторону, беспорядочно отстреливались, падали, сраженные партизанскими пулями. Однако несколько человек укрылись за придорожными камнями, в бурьяне, и открыли отчаянно-беспорядочный огонь из автоматов.

Яша увидел, как в трех-четырех шагах от воронки вскипело несколько фонтанчиков земли, услышал, как над головой просвистели пули.

— Ах так! — прогудел Еруслан и, страшный и гневный, отложил автомат, выпрямился во весь свой великаний рост и одну за другой швырнул две противотанковые гранаты.

Столбы огня, оглушительный грохот, свист осколков, крики, ругань, стоны — и все стихло. Бой закончился.

— Все, — сказал командир, вытирая со лба пот, — В диске пусто.

— Амба! — пророкотал Еруслан, осматривая поле боя.

— Будут помнить Гаркушу, — добавил дед и, достав кисет, начал скручивать цигарку. Руки его тряслись, махорка сыпалась с оторванного клочка газеты на землю.

— Неужели все? — удивился Яша, еще не веря тому, что бой действительно закончился и что все произошло так скоротечно.

Но факт оставался фактом: вражеский отряд был уничтожен полностью. Бойцы Бадаева обвешивались новенькими немецкими автоматами, подбирали гранаты, набивали подсумки и карманы нерасстрелянными трофейными рожками.

— Вот ты и получил настоящее боевое крещение, — поздравил Бадаев Яшу. — А сейчас в город! О том, что участвовал в бою, никому, понял? Ни-ко-му! Первые дни — никаких действий. Пока запасайтесь самоварами, керосинками, примусами, кастрюлями, чайниками и прочей дребеденью. Но открывайте мастерскую только после того, как Федорович получит на это официальное разрешение от властей… Соблюдайте конспирацию, дисциплину. Каждый свой шаг согласовывать с Федоровичем. Это отец Вовки, твоего приятеля… Ты его знаешь. Еще что? Кажется, все, остальное ты знаешь. — И Бадаев притянул к себе Яшу, обнял.

— Ну, братишка, бывай! — Еруслан подошел к Яше и, стиснув его в своих железных объятиях, поцеловал. — Круто придется или обидит кто — зови Еруслана. Обещаешь? Ну вот и хорошо…

— Ладно, — пообещал Яша.

Еруслан потоптался еще с полминуты, не зная, что следует сказать напоследок, на прощанье, но потом, решив, вероятно, что уже все сказано, наклонился, взял в охапку четыре трофейных ручных пулемета и, взвалив их на спину, неторопливо зашагал за товарищами к входу в катакомбы.

— Не задерживайся, сейчас каждая минута дорога! — крикнул Бадаев Яше, когда тот подбежал к куче ботвы, где спрятался ежик. Но ежика в ботве уже не было.

КРОВЬ ЗА КРОВЬ

Шестнадцатое октября. Город словно вымер. Нигде ни души. На улицах — жуткая, пугающая тишина. Дверь ли где хлопнет, ворота заскрипят, сорванный кровельный лист загремит или зазвенит разбитое стекло — слышно далеко-далеко…

Колонны вражеских войск входят в Одессу. Город встречает врага зловещей пустотой.

Прижимая к животам приклады автоматов, пугливо озираясь и с тревогой поглядывая на темные немые квадраты, завоеватели шагают по улицам. В напряженной тишине лишь раздается тяжелый стук кованых сапог…

Под предлогом поисков оружия оккупанты врываются в квартиры — насилуют, убивают. И грабят. Тащат все, что только можно утащить, — одежду, обувь, посуду, мебель, музыкальные инструменты. Тех, кто кажется им подозрительным, расстреливают, не выводя из квартир…

Восемнадцатое… На Тираспольской площади и на базарах появляются виселицы…

Девятнадцатое… По Люстдорфскому шоссе к бывшим пороховым складам захватчики гонят толпы людей. Клубы пыли, грубая солдатская ругань…

Девять длинных приземистых зданий. Каждого, кого солдаты подводят к порогу, обыскивают, заставляют снять верхнюю одежду, отнимают часы, кольца.

В складах двадцать пять тысяч человек — старики, женщины, дети. Ограбление закончено. Солдаты закрывают склады, обливают их бензином и поджигают…

Девять гигантских костров… Вопли… Лай пулеметов…

Двадцатое… Стены домов пестрят строгими, строжайшими и наистрожайшими указами, приказами и распоряжениями, за не выполнение или нарушение которых «виновным» грозит расстрел. Слово «расстрел» напечатано аршинными буквами. Так, чтобы оно бросалось в глаза издалека. Так, чтобы оно преследовало на каждом шагу. Так, чтобы оно сеяло страх.

Двадцать второе октября. Поздний вечер. Маразлиевская улица, бывшее здание НКВД напротив парка имени Шевченко. В нем разместился штаб командования оккупационных войск. У подъезда и на площади перед зданием черные роскошные «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи» и «опель-капитаны».

Район Маразлиевской и прилегающих к ней улиц оцеплен плотным кордоном солдат, ищеек гестапо и сигуранцы. В штабе идет совещание командования. Присутствуют только генералы и высшие офицеры немецкой и румынской фашистских армий — всего сто пятьдесят человек… Из подвальных окон здания вырывается ослепительный огонь… Страшной силы взрыв сотрясает город. Оседая, горы камней и щебня погребают под собой «мерседесы», «опель-адмиралы», «хорьхи», «опель-капитаны» и их хозяев…

Война палачам объявлена.

На поиски «диверсионной банды» власти бросают все силы. Для ускорения расследования из Бухареста и Берлина прибывают специальные группы следователей. За поимку и выдачу властям «преступников» обещано колоссальное вознаграждение. Улицы и скверы пустуют. Ищейки гестапо и сигуранцы врываются в квартиры, совершают обыски, проводят облавы, прочесывают квартал за кварталом.

Тюрьмы переполнены. Допросы и пытки ведутся непрерывно. Днем и ночью. Но напасть на след подпольщиков фашистам не удается, следствие безнадежно топчется на месте.

«Кровь за кровь, смерть за смерть!» — такими листовками в течение одной ночи подпольщики заклеивают указы и приказы фашистов.

ДОМА

Еще в сентябре семья Гордиенко переехала из двух маленьких комнаток в опустевшую квартиру напротив. Над ними, в квартире доктора, поселился некто Петр Иванович Бойко. Высокий, нос горбинкой, густые вислые брови. Что за человек, в семье не знали. Говорили о нем всякое. Но Яшка, а вслед за ним его старший брат Алексей привязались к новому соседу, пропадали у него днями и ночами.

— Что У тебя за секреты с этим длинным? — с тревогой спрашивала мать. — Ты к нему совсем переселился.

— Какие там секреты! — отмахивался Яша. — Слесарить нас с братом учит.

— А ему от этого какая прибыль?

— Мастерскую открыть хочет, чинить кастрюли, сковородки, а нас в помощники возьмет, подработаем.

Но мать не успокаивалась.

— Скрытничает он, таит от нас что-то, — жаловалась она мужу. — Поговорил бы ты, отец, с ним, отругал.

— А за что же, мать, ругать-то? — хмурился отец и нервно теребил одеяло.

— Да странно как-то все. Мореходку эвакуировали, а он остался. Почему? Чует мое сердце, неспроста это.

— Верно, неспроста, — соглашался муж. — Придет время, сам скажет, что к чему. В одном я, мать, уверен: своих детей мы воспитали правильно.

С трудом поворачивая голову, Яков Яковлевич смотрел на стену, где висели старые фотографии. Его взгляд задерживался на одной из них. Вот он — матрос революционного броненосца «Синоп» Гордиенко! Лихо сдвинута бескозырка, на черной ленте — имя корабля. Веселые глаза, удаль в лице, пышные боцманские усы.

Десять лет плавал он на «Синопе». Где только не побывал, какие моря, страны не перевидал! А пришла революция — стал матрос Гордиенко красным пулеметчиком. Бил и гайдамаков, и деникинцев, и махновцев! Эх, сейчас бы ему той удали и молодой силы!

Матрена Деомидовна как бы догадывалась, о чем думает муж, говорила с опаской.

— Лишь бы со шпаной не связался. Да еще этот Бойко, что за человек, бог его знает. Нехорошо говорят о нем. Будто был в строительном батальоне, а потом утек оттуда. Будто жену с сыном бросил, любовницу завел…

— Да все это злые люди треплют, а ты и повторяешь. Яшка наш — парень с головой, твердый, плохому человеку не доверится…

Но мать все это не убеждало. Она плакала ночами, днем в тревоге металась от окна к окну, выглядывала во двор, прислушивалась к шагам за дверью.

— Чисто Иисус Христос с креста снятый! — с ужасом воскликнула она, когда Яша появился на пороге после трехдневного отсутствия. — Нас бы с отцом хоть пожалел.

— Алексей знал, где я, — ответил Яша, смущенно топчась на пороге.

— Да он сам под утро явился. Господи, с ума я с вами сойду! Ты бы им что сказал, — обратилась она к мужу.

Отец, небритый, с заострившимся носом и впалыми щеками, лежал на кровати и, о чем-то думая, смотрел в потолок на паутину трещин.

— Хватит, мать! Кажись, все уже переговорили, — сказал он сурово. — Они уже взрослые, что к чему, им виднее. Я бы на их месте тоже без дела не сидел.

Мать поднесла к глазам угол передника, ушла в другую комнату.

— Где же ты все-таки был? — шепотом спросила Нина.

Она поливала Яше из большого медного чайника — водопровод не работал — и все охала, рассматривая на теле брата ссадины, царапины, синяки.

— Где был, там уже нет, — ответил Яша. — Много будешь знать — скоро состаришься.

— Думаешь, я такая глупая, что ни о чем не догадываюсь, да?

— Интересно…

— Очень интересно, — не унималась Нина. — Почему ребята к вам с Лешкой зачастили? Какие такие у вас секреты? Зачем вы с Лешкой вроде отделились от нас и все в докторовой квартире ошиваетесь? Разве тут места мало?

— Лей же, ну! — приказал Яша громко и — тише, чтобы не слышал отец: — Можешь ты не орать на весь дом? И вообще…

— Что вообще?! — вскинулась Нина и окатила брата холодной водой так, что струйки побежали по спине за пояс и он завертелся волчком. — Разве неправду я говорю? И еще: что это на чердаке вы прячете, а?

— На чердаке?! — Яша мгновенно выпрямился. — Ты лазила на чердак?

На чердаке, забитом разной рухлядью, была спрятана запасная рация партизанского отряда, и Яша отвечал за ее сохранность. «Эту вещь, — наказывал ему Бадаев, — береги как зеницу ока». О рации на чердаке в их группе не знал никто.

— Ты что побледнел? — испугалась Нина. — Нужен мне твой чердак! Просто я видела, как однажды, еще когда в городе наши были, ты с каким-то дяденькой тащил туда что-то.

— Ну это когда было! — махнул рукой Яша, успокаиваясь. — Доктор, если помнишь, языков много знал и книг после него оставалось тьма. Куда их было девать? Не жечь же, не выбрасывать. Вот мы и снесли их на чердак, Вернется человек — спасибо скажет.

— Врать ты научился — страсть! — сердито сказала Нина и снова плеснула на него из чайника.

— Не веришь — проверь, — блаженно фыркая, проговорил Яша. — Только учти, мышей и крыс там развелось — ужас!

Нина вздохнула. Она очень любила брата, знала, что и он ее любит. Несмотря на то, что ей еще не было двенадцати, он относился к ней как к ровне, называл «своим парнем». Когда он вдруг ошалело влюбился, «свой парень» стал его личным курьером и чуть ли не каждый день бегал в Красный переулок с «сов. секретными» пакетами.

Но было это в той, «другой» жизни, до оккупации. И казалось, что очень давно. Теперь же Яша посерьезнел, стал замкнутым, где-то часто пропадал. Нина видела, что ребята, которые бывали у них, во всем повиновались Яше. Даже девятнадцатилетний Лешка и тот относился к младшему брату с особым уважением, как будто старшим был не он, а Яков.

Умывшись, Яша натянул на себя свежую рубашку, сменил порванные брюки и пригладил перед зеркалом буйные огненные волосы.

— Ребята не приходили?

— Все были, все, — шепнула Нина, — Сашка, Лешка, Гришка. Все тебя спрашивали.

— Чего вы там шепчетесь, как при покойнике? — отец отложил в сторону перочинный ножик и незаконченную фигурку скачущего всадника.

— Да нет, батя, мы так, — откликнулась Нина. — Ну, я за водой пошла, — громко сказала она, заговорщически глядя на брата. И, подхватив чайник, скрылась за дверью.

— Я все слышал, — сказал отец. — Раз уж Нина смекнула, то и от соседей это могло не укрыться. Осторожнее надо, хитрее… Время-то какое? Береженого бог бережет. Меня-то мог бы посвятить в свои тайны! Все равно ведь догадываюсь.

— Раз догадываешься, зачем говорить? — нашелся Яша и, подойдя к постели отца, поправил сползшее одеяло, — Так надо, батя, понимаешь?

— Надо, значит надо, — вздохнул Яков Яковлевич и своей исхудалой рукой сжал руку Яши. Было в этом пожатии и тихое одобрение и молчаливая гордость за сына.

Яша сглотнул слюну, излишне громко спросил:

— Бойко не заходил?

— Твой-то теперешний духовный отец? Как же, интересовался. Хвастался, что власти ему мастерскую открыть разрешили.

У Яши в глазах мелькнула радость. А отец продолжал:

— Не нравится он мне… Не нравится… Пьет много… Нехорошо… Так и совесть пропить недолго. Вечно у него глаза как мерзлая картошка… Храбрится, значительность на себя напускает, а сам как лист осиновый… Боится он чего-то, что ли?

— Зря ты на него, — возразил Яша, одеваясь. — Хороший он человек, наш.

— Разве я его оговариваю? От сердца я… Молодые вы, горячие…

Отец еще хотел сказать что-то, но замолчал, устало закрыв глаза.

ТРУДНЫЕ ДНИ ЛОКАТИНЕНТА ХАРИТОНА

Следователь сигуранцы локатинент Харитон был взбешен. Снова происшествие. Снова убийство! Средь бела дня в двух шагах от муниципалитета ножом в спину убит германский офицер. И снова никаких следов. Можно подумать, что в городе действуют невидимки. Четвертого дня, накануне диверсии на Маразлиевской, в окно дома, где офицеры устроили вечеринку, кто-то швырнул противотанковую гранату. Позавчера в парке, возле развалин Хаджи-бея, застрелили эсэсовца. Очевидцы рассказывают, что к офицеру, любовавшемуся панорамой порта, подошел какой-то паренек, в упор разрядил в него пистолет и, воспользовавшись суматохой, скрылся… Вчера в деревянном мусорном ящике, недалеко от гестапо, обнаружен труп полицейского…

Размышления Харитона прервало появление в дверях сержанта Костаки Аристотеля, прозванного сослуживцами Лягушкой. Приземистый и толстый, с маленькой приплюснутой головой и глазами навыкате, он говорил резким, квакающим голосом и впрямь был похож на болотную лягушку.

— Господин следователь, вас требует к себе господин полковник. Сию минуту! — проквакал он и почтительно наклонил свою приплюснутую голову.

— Как там? — спросил Харитон, имея в виду состояние «атмосферы» в кабинете Ионеску.

— Барометр падает, — не поднимая головы, квакнул Аристотель и закрыл за собой дверь.

Полковник Георгиу Ионеску — он же Георгий Андреевич Иванов — был матерый белогвардеец, бежавший из Советской России после разгрома так называемой «добровольческой армии» Деникина. Когда началась война, он решил, что его час пробил. Вот когда, считал он, ему удастся сполна отомстить красным и за имение, отобранное у него в семнадцатом, и за пинок, полученный от них в двадцатом, и за все свои долгие скитания за границей. Хозяева тут же командировали его в оккупированную Одессу вместе с другими бывшими белогвардейцами, специалистами «по русскому вопросу», — Харитоном, Аргиром, Курерару. Особые надежды полковник возлагал на прибывшего к ним Харитона, который родился и вырос в Одессе, отлично знал город, его нравы и обычаи.

Кабинет Ионеску, просторный, как танцевальный зал, с голубыми колоннами, находился на втором этаже.

— Докладывайте, слушаю, — потребовал шеф властно, не предложив Харитону сесть.

Был Ионеску мрачен и зол. Сузившимися глазами он грозно смотрел на следователя.

Харитон кашлянул. Раз, другой… Так он делал всегда, когда хотел выиграть несколько секунд и собраться с мыслями.

— Пока докладывать нечего, — ответил Харитон, пытаясь изобразить на лице подобие улыбки.

Ионеску презрительно хмыкнул.

— Где же вы пропадали, локатинент, эти три дня? Не в кабачке ли на Дерибасовской?

Харитон побледнел. Он знал: в гневе полковник страшен. Говорят, в двадцатом он собственноручно как изменника пристрелил своего сотрудника, который не выполнил какое-то пустячное его поручение…

— Сегодня, локатинент, двадцать шестое, а мы знаем о красных бандитах столько же, сколько знали до того трагического вечера на Маразлиевской. Кто они и сколько их? Где скрываются? Кто ими руководит? Чего можно ждать от них в ближайшее время? И наконец, что прикажете докладывать начальству?

«Здорово, видно, его распекли», — подумал Харитон и начал робко оправдываться.

— Я действовал так, как мы наметили, господин полковник. Скитался по городу и, выдавая себя за скрывающегося от облав красноармейца, искал надежное убежище, заводил знакомства, прощупывал настроение своих новых знакомых и пытался напасть на след подполья. Но, к сожалению, господин полковник, Одесса, как я все больше убеждаюсь, не та, какой мы ее знали раньше. И люди не те. Большевики с ними что-то сделали. Дети и те готовы вцепиться нам в горло. Офицера СС у развалин Хаджи-бея застрелил подросток.

— Что же вы предлагаете? — перебил его Ионеску.

Харитон снова откашлялся, внимательно глянул на полковника.

— Люди не идут на откровенность, они запуганы и ведут себя сверхосторожно. Поэтому я предложил бы… — неровный, срывающийся голос Харитона звучал робко и тихо, — временно отказаться от радикальных мер…

— Вы хотите сказать: от виселиц и расстрелов? — уточнил Ионеску.

— Совершенно верно, — подтвердил Харитон несмело. — Крайне напряженная обстановка не способствует нашей работе. Мы сеем страх, пытаемся запугать население и убедить его, что сопротивление бесполезно…

— Посмотрите, — Ионеску протянул следователю первый номер только что вышедшей «Одесской газеты».

«Единение в общей работе, — прочитал Харитон название передовой и быстро пробежал глазами места, которые были подчеркнуты красным карандашом. — Вам много лгали о нас в советских газетах, рисовали всякие ужасы и страдания, запугивали разными выдумками. Мы говорим вам — не бойтесь… Всем честным людям, труженикам, всем, кто с верой в бога хочет строить мирную жизнь и заниматься полезной деятельностью, — наша помощь, содействие и защита!»

Харитон оторвался от газеты, глянул на своего шефа. Тот наблюдал за ним и нервно стучал по столу костяшками пальцев.

— Как видите, — сказал он с язвительной усмешкой, — мы не только сеем страх и запугиваем…

На столе Ионеску затрещал телефон. Полковник поднял трубку, и Харитон увидел, как лицо грозного шефа вытянулось и посерело.

— Когда это произошло, господин оберштурмфюрер? — спросил Ионеску и, достав платок, вытер выступившую на лбу испарину. — Это ужасно, ужасно, герр оберштурмфюрер… Яволь, яволь… — и мягко, словно хрупкую вещь, опустил трубку на рычаг.

— Немедленно, — прошипел он, наливаясь краской, — зовите всех сюда!

Через полминуты все сотрудники особого отдела сигуранцы были в кабинете своего шефа.

— Господа, — начал полковник, — полчаса назад красные бандиты совершили еще одну крупную диверсию: недалеко от города пустили под откос большой эшелон с живой силой и техникой. Бандиты забросали горящие вагоны гранатами, оторвались от преследования и скрылись в катакомбах…

НА ПРИВОЗЕ

Хмурый осенний день.

Привокзальная площадь, еще недавно шумная, многолюдная, сейчас тихая и пустынная. Кругом воронки, висят оборванные струны трамвайных проводов. У одинокого «опеля», замершего возле полуразрушенного здания вокзала, прохаживается немецкий автоматчик.

Зато на узкой и короткой Привозной улице, ведущей к знаменитому Привозу, городскому рынку, идет бойкая торговля мукой, крупой, рыбой, бельем, посудой, новыми и старыми вещами, квашеной капустой, маслинами, немецкими сигаретами. Кто продает, кто покупает — понять невозможно. Обстановка суматошная, ярмарочная.

Еще более оживленно на самом Привозе, похожем на гигантский муравейник. Здесь меняла на меняле, скупщик на скупщике, спекулянт на спекулянте.

«Запретное стало возможным, — ликует «Одесская газета». — Сон превратился в явь. То, против чего боролись коммунисты, — частная инициатива, — сейчас получило полный простор.

…На этом же базаре существует бойко торгующий винно-закусочный ряд, на котором на чистеньких столиках продается рюмками водка и закуска. Ничего не имея против такой торговли, считаем необходимым заставить продавцов мыть рюмки и стаканы после каждого употребления».

— Продаю осетрюгу, продаю осетрюгу, — басит небритый, с многодневной щетиной курносый мужичок в полосатом рваном бабьем свитере.

— Это осетрина или севрюга? — спрашивает у него другой мужичок, протиснувшийся к «осетрюге» сквозь толпу.

— Это рыба, — объясняет хозяин «осетрюги» и снова басит. — Продаю осетрюгу!..

— Есть подошва, отличная подошва, — кричит еще один небритый любитель-рыболов, хлопая себя по ладони вяленой рыбиной размером с подошву для башмаков пятидесятого размера.

— Покупайте семечки, морские семечки, — предлагает свой товар — связки мелких, черных как уголь бычков — его сосед.

— Продаю слово, продаю слово, — озираясь, негромко шепчет горбун, — плата по соглашению…

За небольшую мзду горбун сообщает, где откроется новый винный погребок, где и какие будут продавать товары. Спрос на «слово» огромный, торговля у горбуна идет лихо.

— Меняю прилишный дубовый гроб на обыкновенную картошку! Пошмотрите, какой великолепный гроб, — шепелявит маленький сухонький старичок в накинутом на плечи теплом платке. — Для шебя держал… Отлишный гроб!..

— Зачем тебе, деда, обыкновенная картошка? — улыбается мальчишка с ноготок в огромной смешной кепке и протягивает старику широкополую шляпу. — Возьми лучше эту необыкновенную шляпу. Ей-ей, не пожалеешь! Это же, глянь, не шляпа, а головной убор самого Рокфеллера. Наденешь и станешь похож на Форда.

— Это ты шнова? Шгинь, Метр ш кепкой, шгинь, нешиштая шила, — сердится старичок и гневно топает ногой. — А не то пожову шешаш кого надо. Вот ты уже где у меня ша шелый день! — хлопает он себя рукой по шее.

— Эх, деда, деда, — смеется Гошка, так зовут мальчишку, прозванного на Привозе Метр с кепкой. — Не понимаешь ты юмора и трагедии текущего момента. Шляпа — это вещь, а гроб, — он машет рукой, — даром давай — не возьму. Если уж предлагать кому, то вон тем, — он кивает на двух полицаев, подошедших к пареньку-чистильщику в казацкой кубанке.

— В момент чтобы были как новый гривенник, — не глядя на чистильщика, приказывает толсторожий полицай и ставит на стульчик грязный сапог.

Другой полицай прислоняется к дереву и, закурив, как коршун, что-то высматривает в рыночной суете.

— Готово, — говорит чистильщик. — Не сапоги, а зеркало… С вас две марки.

— А вот это не хочешь? — полицай ржет и показывает мальчишке кукиш.

— Дай ему по шее, — советует второй полицай, — и потопали, кажись, нам пора.

Полицаи уходят.

— Горячий пролетарский привет честным труженикам Одессы! — восклицает Гошка, остановившись перед чистильщиком.

— Ах, это ты, Метр с кепкой! — радуется чистильщик. — Жив, курилка?

— А что со мной станется? — отшучивается Гошка. — Не фартовое, мастер, место выбрал. Да и вообще не доходное это дело, ей-ей!

Он важно усаживается на табуретке, достает из-за пазухи пачку марок.

— Одна операция — и, — Гошка хлопает марками по кубанке чистильщика, — недосчитались фрицы двух ящиков галет. Правда, одного нашего пацана зашухерили, чуть отбивную из него не сделали, но… — он разводит руками, — сам понимаешь, время военное, потери неизбежны.

— Не дело это, Гошка, — говорит чистильщик, поправляя кубанку. — Поймают — печенку отобьют. Или, — он делает выразительный жест рукой, — веревку на шею и к первому фонарю подвесят.

— А блеск за леи и марки наводить — дело? — зло щурится Гошка. — Мне стыдно за вас, гражданин мастер. Очень стыдно, И вся Одесса за вас краснеет.

Заметив в толпе толстую немку с сумочкой, он вскакивает, словно его подбросило пружиной.

— Пардон, мастер! Меня, ей-ей, кажется, заждалась гранд-дама.

Гошка галантно расшаркивается перед чистильщиком, который смотрит на него с грустной улыбкой, подтягивает брюки и важно, вперевалочку направляется вслед за «гранд-дамой».

В это время к Привозной улице со стороны вокзала подъехал грузовик с солдатами.

— Полундра, землетрясение! — слышится чей-то возглас, и вмиг рынок превращается в потревоженный муравейник.

Солдаты и полицаи перекрывают выход с Привозной улицы, начинают проверять документы.

В противоположном конце переулка, у входа в Привоз, раздается несколько выстрелов.

— Вон он, вон! — кричат полицаи и кидаются сквозь толпу, расшвыривая всех и все на своем пути.

Выстрелы учащаются. Люди прижимаются к стенам домов, и все становится видно как на ладони. У входа в Привоз, прижимаясь к воротам, стоит высокий мужчина и почти в упор стреляет в бегущих к нему солдат и полицаев.

Несколько солдат и полицаев падают. Но и стреляющий как-то странно надламывается и опускается на колени. Затем он поднимает голову и подносит пистолет к виску…

САМЫЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

Мужчину, покончившего с собой, а также своих убитых и тяжелораненых солдаты и полицаи грузят в машину и уезжают. Рынок пустеет. Лишь старичок кряхтит у своего «великолепного дубового гроба», не зная, то ли тащить его обратно домой, то ли плюнуть на него и бросить.

— Видел? То-то… Настоящий был одессит, не то что некоторые, — говорит чистильщику появившийся с дамской сумочкой Гошка.

Чистильщик молча, наклонив голову, укладывает щетки в короб.

— Да оставь ты, деда, это сокровище! — обращается к старичку Гошка. — Сколько оно стоит — сорок лей, шестьдесят? На, держи, — он отсчитывает и вручает ему деньги, затем пинает гроб ногой.

— Жалко брошать, — шепелявит дед. — Хранил штолько лет!

— Как знаешь! — Гошка машет рукой, уходит.

Когда Гошка скрывается за углом ближайшего дома, Яша — а это он — встает и не спеша направляется домой. Погиб еще один товарищ. Геройски! Что он подпольщик — ясно! Но из какого отряда? И куда шел? Его, наверно, ждут и не знают, что его кто-то выдал. Надо сообщить дяде Володе, он, вероятно, связан с другими отрядами и передаст кому следует. Да, придется пробираться к катакомбам. Ребятам удалось узнать, где гитлеровцы устроили базовый склад горючего. Находится он рядом со спиртозаводом. Горючее подвозят в танкерах из Плоешти. Говорят, что бензин авиационный. Сведения об этом складе Бадаев просил передать в отряд как можно быстрее. Кое-что они узнали еще третьего дня — в порт прибыло пять транспортов с войсками. Недалеко от города появился новый аэродром. В бывших овощехранилищах гитлеровцы устроили склад артиллерийских снарядов. А тут еще этот случай на рынке…

Путь домой неблизкий, но Яша не торопится. Торопиться некуда. Все ребята на задании. Саша Чиков ведет наблюдение в порту. Братья Музыченко шагают «в село за продуктами»: следят за всем, что делается на Московской дороге вблизи города. Гриша Любарский в нефтегавани. Саша Хорошенко изучает подходы к новому складу артиллерийских снарядов. Дома, в примусной мастерской, только брат Алексей. Да и у него дел полно. Поделиться бы новостью с Федоровичем-Бойко, да разве его когда-нибудь застанешь на месте? Днем с огнем не найдешь! Постоянно пропадает где-то до полуночи и возвращается домой пьяный. Действия их, Яшиной группы, его, кажется, не очень-то интересуют. И вообще с ним словно что-то случилось. Стал вспыльчивым, резким. И всегда как будто чего-то боится. Войдет в квартиру, приложит ухо к двери и минут десять стоит, прислушиваясь: не идет ли кто по лестнице? А потом обязательно спросит, не заметил ли кто из ребят слежку за собой… Что это? Осторожность или?.. Нет, нет, скорее всего осторожность!..

Однако скоро комендантский час, да и моросит, на улицах ни души, пора возвращаться домой.

То, что произошло на рынке, не выходило у Яши из головы. Солдаты и полицаи, судя по всему, появились на Привозе не случайно. О подпольщике им кто-то сообщил. Определенно!..

На улице Чкалова, у столба с объявлением, Яша останавливается. Дядя Володя советовал просматривать объявления регулярно.

«Ресторан «Романия» (бывш. Робина, ул. А. Гитлера, 12)…Играют два оркестра… Выступление лучших артистов Оперного театра… Первоклассная кухня, большой выбор порционных блюд, холодных и горячих закусок, сладости (изготовленные на сливочном масле под личным наблюдением Бакова). Водка, вина, пиво, воды… Танцы, развлечения, игры, для любителей открыт бильярд. Буфет а ля фуршет. Принимаются заказы на сервировку столиков. Условия в конторе ресторана с 9 до 18 часов».

Лучше бы не читал! Яша глотает слюну. С утра во рту маковой росинки не было… Люди голодают, старик вон дубовый гроб на картошку меняет, а тут а ля фуршет… играют два оркестра!..

Яша быстро пробегает глазами объявление. Вот это, пожалуй, самое важное для него:

«В последние дни увеличились нападения цивильных особ на лиц, принадлежащих к немецкой и союзной армии. Поэтому воспрещается всем цивильным гражданам с наступлением комендантского часа оставлять свои квартиры. Окна должны быть закрыты, двери тоже, но не на ключ. Кто появится на улице или покажется в окне или у открытых ворот, будет без предупреждения расстрелян. Это распоряжение — вступает в силу сегодня, с 15 часов. Боевой комендант г. Одессы».

Рядом с распоряжением новый приказ командующего войсками города:

«…Каждый гражданин, проживающий в городе, который знает о каких-либо входах в катакомбы или подземные каменоломни, обязан в течение 24 часов с момента опубликования настоящего приказа сообщить о них в письменной форме в соответствующий полицейский участок.

Караются смертной казнью жители тех домов, в которых по истечении указанного срока будут обнаружены входы в катакомбы, о которых не было сообщено властям.

Несовершеннолетние нарушители сего приказа караются наравне со взрослыми.

Приказ ввести в силу с 8 часов утра 5 ноября 1941 года».

Яша оглядывается. Поблизости никого. Он срывает приказ и прячет в короб под щетки и баночки с гуталином. Этот приказ надо обязательно передать дяде Володе.

На улице Кирова он заглядывает в продовольственный магазин. Прилавки пустуют. Пынтя, городской голова, не спешит снабжать город продуктами.

ЛЮКС-ПОЕЗД ПРИБЫВАЕТ ПОСЛЕЗАВТРА

На следующий день, придя со своим коробом на вокзал, Яша увидел, что район вокзала оцеплен полицаями.

Случилось что? — спросил он у полицая.

— Топай, топай, — заторопил его тот.

«Полицай спокоен, — отметил про себя Яша. — Стало быть, на облаву не похоже. Во время облавы они как осы из разоренного гнезда. Тут что-то другое».

Уходить он не спешил. Окинул взглядом площадь и поразился неожиданной перемене. Воронки исчезли. На их месте чернели свежие гудроновые заплатки. Трамвайные провода натянуты. Левое крыло вокзала, разбитое бомбой, разобрано, часть правого — в лесах. На уцелевших колоннах — лозунги на немецком и румынском языках. На площади за трамвайной линией, ближе к скверу, рабочие устанавливают трибуну. На путях под парами два бронепоезда. По перрону прохаживаются немецкие часовые. «Эге, — мелькнула догадка, — приезжают, видно, какие-то важные гости. Но кто и когда?»

Яша опустил на землю короб, достал пачку немецких сигарет и, надорвав уголок, щелчком ловко выбил сигарету.

— Прикурить не найдется?

— Ого! — полицай вскинул брови, жадно потянулся к пачке. — Немецкие?

— Ага, германские. Угощайтесь.

«Угостился» полицай щедро — вытряс из пачки половину ее содержимого.

— Пожалуйста, пожалуйста, берите еще, не стесняйтесь, чего там, — предложил Яша, разминая в пальцах сигарету. — У меня этого добра сколько хочешь.

— Откуда? — заинтересовался полицай, чиркнув спичкой.

— О! Это секрет фирмы. Если хотите — могу предложить по дешевке…

— Сейчас?

— Сию минуту.

Яша порылся в коробе, вытащил три пачки.

— Рассчитаемся завтра или на днях, — сказал полицай, рассовывая пачки по карманам.

Это был явный грабеж средь бела дня!

— Э-э, нет, так не пойдет, — запротестовал Яша, довольный тем, что полицай клюнул на приманку. — Деньги, как говорится, на кон. Моя фирма в кредит не отпускает.

— Не прогорит твоя фирма из-за трех пачек, ничего с ней не станется, — проворчал полицай и с удовольствием сделал глубокую затяжку. — Ничего курево, дымить можно.

— Вы обижаете и меня и мою фирму! — воскликнул Яша, искоса поглядывая на перрон. — Сигареты аж из Берлина, высший сорт. Люкс!

— Да, да, у германцев все люкс! — согласился полицай. — Люкс-сигареты, люкс-поезд…

— Люкс-поезд? — удивился Яша, насторожившись. — Чудно… Люкс-сигареты — это я понимаю. Ну еще там — люкс-штиблеты, люкс-шляпа, а чтобы люкс-поезд! Даже и не верится. Большое, видно, начальство приезжает, раз люкс-поезд?

— Генералы из Берлина и Бухареста, графы и бароны, — похвалился полицай, напуская на себя важность и значительность.

— Ух ты! — Яша даже присвистнул. — Вот когда у меня будет работка. — И он показал на короб. — Срочно надо доставать новые щетки и люкс-гуталин. Когда же мне появиться тут, чтобы не проморгать люкс-клиентов?

— А уж об этом спроси у коменданта города, — посоветовал полицай и заржал.

— Ну да! — Яша покачал головой сокрушенно и поднял короб. — Наверное, и вправду придется идти к коменданту…

Домой он не шел, а почти бежал, хотя ему и мешал короб. Новость, которую он узнал, надо немедленно сообщить в катакомбы. Люкс-поезд… Генералы из Берлина и Бухареста… Графы и бароны.

Прибывает люкс-поезд, видно, скоро. Завтра или послезавтра. Но не сегодня. Во-первых, уже вечереет. Скоро комендантский час. Улицы пустеют. Жизнь в городе замирает. А в безлюдье, тем более ночью, тайком, такие «гости» вряд ли станут въезжать. Не солидно! Все-таки генералы, бароны, черт бы их побрал! Во-вторых, будь приезд этих кровопийц тайным, на вокзале не велись бы приготовления. Наверняка городской голова господин Пынтя распорядится согнать на привокзальную площадь «верноподданное» население и обставит все с помпой. И духовой оркестр будет и хлеб-соль на вышитых рушниках… Стало быть, вечер и ночь отпадают — слишком неподходящее для такого случая время. Исключается и послезавтрашний день. Лозунги — уж это он хорошо приметил! — написаны на бумаге. А сейчас ноябрь, день на день не приходится. Сегодня — солнце, завтра — слякоть. Двое суток лозунги не провисят, раскиснут от дождя, ветер их в клочья истреплет. Значит, завтра.

А вдруг не завтра, а послезавтра? К дяде Володе надо идти с точными данными.

«Полицай, — размышлял он, — брякнул, что данные о прибытии люкс-поезда знает комендант. Что верно, то верно…»

Яша замедлил шаги, сам еще не зная зачем, сделал порядочный крюк и очутился на улице Бебеля.

Он прошел мимо комендатуры, скользнул глазами по окнам второго этажа. Вон они, угловые — раз, два, три — окна коменданта. Четвертое окно, с балконной дверью, находится за углом со двора. Во дворе, в двух шагах от стены, почти ствол к стволу растут наперегонки два больших дерева — каштан и дикая груша. Под этим шатром они, мальчишки, не раз прятались в сильный ливень.

Несколько толстых веток, как руки, легли на перила балкона. По бугристому стволу груши, а затем по веткам-рукам ничего не стоит забраться на балкон.

Яша пересек улицу, зашел за дерево и, сняв короб, остановился. Тут же, словно из-под земли, перед ним появился Саша Чиков.

— А ты здесь зачем? — спросил он.

— Тебя пришел проведать, — ответил Яша. — Что нового?

— Недавно у коменданта проходило какое-то совещание. Надымили так, что генерал даже балконную дверь открыл. Глянь!

Действительно, балконная дверь была приоткрыта.

«Эх, шапку-невидимку бы сейчас да через эту дверь к коменданту в гости», — подумал Яша, вздохнув.

— Минут десять, как совещание закончилось, — продолжал Саша. — Машин было — тьма…

— А комендант что, у себя?

— Нет, погрузился в свой «опель» и укатил куда-то.

— Значит, там никого?

— Кажется…

Яша метнул взгляд на балкон. «Что, если?..» Он почувствовал, как бешено заколотилось сердце и в висках застучала кровь. «Поспешность и необдуманность в нашем деле…» — вспомнились ему вдруг слова Владимира Александровича. Но тут же эту мысль вытеснила другая: «Бывают ситуации, когда успех дела могут решить только быстрота и натиск…»

— Граната с тобой? — спросил Яша.

— Со мной, — ответил Чиков, еще не догадываясь, что задумал его товарищ и командир.

— Держи короб. А я — туда. — Яша скосил глаза в сторону балкона.

— Туда! Сейчас? Ты сошел с ума!

— Не тараторь! Слушай. Завтра прибывает специальный поезд. Генералы из Бухареста, графы и бароны, сволочь всякая. Усек? Поэтому, наверное, и проходило совещание у коменданта. Время прибытия поезда знают немногие. После совещания на столе у коменданта могли остаться кое-какие записи. Понял?

Чиков кивнул головой.

— Если понял, незаметно спусти мне в карман гранату. Она мне может пригодиться. Действуй по обстановке. Если что — прикрывай, а там останусь — уходи и сегодня же проберись в катакомбы к нашим.

Сказав это, Яша кинул взгляд на часового. Часовой, немолодой рослый солдат, в этот момент приблизился к углу здания комендатуры, напротив которого стояли друзья, круто, как по команде, повернулся на сто восемьдесят градусов, зашагал в обратном направлении.

— Больше, кажется, поблизости никого, — сказал Яша.

— Штиль, — прошептал Чиков, опуская другу в карман пиджака ребристую лимонку.

Действовал Яша молниеносно. Перебежал через улицу, шмыгнул в щель между створками ворот и оказался во дворе под балконом. Еще два-три мгновения — и он, вскарабкавшись по стволу груши, спрыгнул на балкон, проскользнул в открытую дверь.

«Раз, два, три, четыре, пять… — начал отсчитывать секунды Чиков, наблюдая за улицей. — Сто десять, сто одиннадцать, сто двенадцать… Что он там делает? Почему застрял? Сто тринадцать, сто четырнадцать»…

Яша не показывался. «Сто двадцать пять, сто двадцать шесть, — продолжал считать Саша. — Где же он? Или схватили? Тогда бы он услышал возню, выстрелы. Живым им Яков не дастся… Сто двадцать девять, сто тридцать, сто тридцать один…»

«Наконец-то!» — обрадовался Чиков, глядя на друга из-под руки.

Часового, видимо, что-то насторожило. Увидев Сашу, он повел стволом автомата в сторону: не задерживайся, мол, проходи.

— Мне бы чирк-чирк, — попятился Саша, достав пачку сигарет.

— Пу! Пу! — наступал часовой, делая страшное лицо.

— Не надо «пу-пу», ни к чему.

Часовой остановился и, выбросив руку вперед, топнул ногой.

— Вас понял, хорошо понял…

Тем временем Яша спустился вниз и, выскользнув из ворот, юркнул в проходной двор.

Друзья встретились на Дерибасовской.

— Ну как экскурсия? Прошла удачно? — спросил Саша.

— Графы и бароны прибывают послезавтра в двенадцать часов дня. Расписание движения поездов лежит на столе.

В ВОРОНКЕ

За город Яша выбрался легко. Выручила кромешная темень, и помогло то, что раньше изучил чуть ли не каждый проходной двор. Но основная трудность была впереди. Незаметно проскользнуть мимо засад врага, оседлавшего все тропы, которые вели в катакомбы. Каратели, боясь внезапных вылазок партизан, брали с собой в секреты овчарок-волкодавов.

Яша шел вдоль обрыва, надеясь, что этот путь самый безопасный. Осень, идут дожди, и здесь часто бывают оползни и обвалы. «Вряд ли фрицы устроили тут засаду, — решил он. — А если и устроили, то не у самого обрыва». Через каждые сто-двести метров он останавливался, прислушивался к малейшим шорохам и звукам, припадал к земле и замирал, пристально всматриваясь в темень. Больше всего он боялся овчарок. Они могли подкрасться бесшумно и наброситься сзади. Отбиться от них тогда было бы немыслимо.

Иногда Яше начинало казаться, что четвероногий враг затаился где-то совсем рядом, и он спешно отползал к самому краю обрыва. Если падать, то вместе с овчаркой. В руке он сжимал браунинг и, спружинившись, ждал, что вот-вот в воздухе мелькнет сильное тело зверя. Сердце, как маятник, гулко отсчитывало удары.

Когда до балки, где был потайной вход в катакомбы, осталось меньше полукилометра, вспыхнули прожекторы. Их лучи рассеяли темноту и старательно начали прощупывать каждый метр. Яша прыгнул в ближайшую воронку. И оцепенел: на дне воронки лежал полицай. Он спал. Возле него валялся автомат. От шума полицай открыл глаза и, не разобравшись спросонья, в чем дело, выругался:

— Ты что как домовой?

Увидев незнакомого мальчишку, который наставил на него пистолет, заморгал глазами. И приснится же чертовщина какая! Инстинктивно его рука потянулась к автомату.

— Назад! — приказал Яша. — Если пошевельнешься — получишь пулю в лоб. Отними руку!

Стало быть, это не сон! Полицай подчинился. С этим молокососом, видать, шутки плохи. Он не сводил с Яши глаз, настороженно и зло следил за каждым его движением.

В воронке было тесно. Яша попятился, присел. Полицай мог изловчиться и выбить браунинг.

По лицу полицая было видно, что страх у него проходит. Еще несколько мгновений — он окончательно возьмет себя в руки, и тогда трудно сказать, чем кончится эта встреча. Стрелять? Выстрел может услышать другой секрет.

— Что, попался в мышеловку? — осклабился полицай, приподнимаясь на локте. — Давай, парень, договоримся так: я не видел тебя, а ты меня. Поворачивай оглобли и дуй в город. Выберешься отсюда живым — твое счастье, не выберешься — значит, на роду тебе так написано. Проваливай, стрелять не буду. Вот те крест!

Яша сдвинул на переносице брови. Знал: стоит повернуться, как этот верзила набросится сзади, вырваться из его лап вряд ли удастся. А если и не набросится, то пошлет пулю в спину.

— Поворачивайся на другой бок! — скомандовал он, — Считаю до трех. Раз, два…

— Какой же ты дурной и горячий, — ухмыльнулся полицай, поджимая под себя ноги и по-прежнему не сводя с Яши глаз. — Конечно, ты можешь меня застрелить и пробраться в свою преисподнюю, но знай, что оттуда никто не выйдет. Немцы собираются штурмовать катакомбы. Скоро прибывает специальный батальон.

— Когда?

— Мне они не докладывали. Может, через неделю, а может, и раньше.

Полицай, наверное, считал, что мальчишка, как птица в силках, не вырвется, и тайна, которую он выдал, далеко не уйдет. В соседней воронке второй секрет. Кроме того, самое большее через полчаса придет смена. Только бы заговорить мальчишке зубы.

Что делать дальше, Яша не знал. Оставаться в воронке было опасно.

Щупальце прожектора проползло над воронкой. От ослепительного света на какое-то мгновение Яша зажмурился и получил сильный удар сапогом в живот. Падая, успел выстрелить.

Когда очнулся, было темным-темно.

Пошарил возле себя руками. Под пальцами зашуршала сухая земля. У правой ноги нащупал браунинг.

Снова вспыхнули прожекторы. Привстав, Яша увидел: пуля угодила полицаю в голову…

Надо выбираться из этой воронки и бежать к балке. Расстояние до нее — пятьдесят-семьдесят метров, не больше. Яша Достал из кармана финку. Теперь он знал, что делать, если еще раз встретится с врагом лицом к лицу…

ВСТРЕЧА

Пятница, седьмое ноября. С утра главные улицы города — Дерибасовская, Пушкинская, Ленина, Карла Маркса, Приморский бульвар, а также Привокзальная площадь украшены фашистскими флагами. Сегодня «знаменательный день, незабываемая дата» в жизни города: прибывают важные гости из Берлина и Бухареста, графы и бароны, правительственные чиновники.

Улицы подметены, завалы и баррикады разобраны.

Раньше, чем обычно, на Дерибасовской, 12 открывается кафе-кондитерская. Это словно сигнал. Владельцы ресторанов тут же открывают двери своих заведений, приглашают посетителей. «Милости просим, заходите! — кричат зазывалы. — По случаю праздника цены на водку, вина и пиво снижены. Закуска — бесплатно!»

К десяти часам «ликующее население» — толпы переодетых полицаев, жандармов, гестаповцев и фашистских солдат — устремляется к вокзалу. Вслед за ними тянутся представители делового мира, сотрудники муниципалитета.

В церкви богослужение. Священник произносит взволнованную проповедь. На его глазах слезы… «Прихожане» — прибывшие с войсками за легкой поживой еще в первые дни «освобождения» города проходимцы — тоже вытирают платками слезы радости и счастья. Наконец-то сбывается то, о чем они мечтали, отправляясь в эти края. Правда, и сейчас они уже состоятельные люди, имеющие солидный капитал, но с приездом высокопоставленных чиновников их пребывание здесь будет узаконено, они получат приличные должности, станут еще богаче…

Десять часов тридцать минут. На вокзале уже все готово к встрече гостей. В сквере возле трибуны в окружении многочисленной офицерской свиты командующий войсками генерал Гинерару, городской голова Одесского муниципалитета Герман Пынтя и его помощник Выдрашку, шеф гестапо полковник Шольц, особоуполномоченный рейхсфюрера Гиммлера оберштурмфюрер Ганс Шиндлер, полковник Ионеску со своими сотрудниками — майором Курерару, капитаном Аргиром, локатинентами Тылваном, Друмешем, Жоржеску, Харитоном.

Вокруг начальства и офицеров вертятся в ослепительно белых одеяниях официанты из ресторана «Романия» — угощают «чайком». На подносах фарфоровые чайники, хрустальные фужеры. «Чаёк» имеет приятный вкус коньяка.

Возле правого крыла здания вокзала, под лесами, расположился военный оркестр. Звучат бравурные мелодии.

Невдалеке под каштаном Харитон замечает мальчишку-чистильщика. Задрав голову, он наблюдает за воробьями, которые устроили на дереве драку. Харитон усмехается. Сообразительный чертенок! Знает, где можно подзаработать. Харитон направляется к чистильщику. Тот, еще издали увидев клиента, достает из короба щетки и начинает махать ими, как бы стряхивая с сапога пыль.

— Ну и как, без дела не сидишь? — спрашивает Харитон.

Чистильщик шмыгает носом.

— Что за работа? Один даст лею или марку, другой подзатыльник. Вам на сколько блеска — на одну лею, на две?

— Сначала посмотрим, каков блеск.

— О, такого блеска не найдется и в Париже.

— Тогда на десять лей.

Харитон меряет чистильщика с ног до головы оценивающим взглядом. Из такой вот голодной шпаны можно сколотить незаменимый легион тайных осведомителей.

— Скажи: тебе хочется заработать денег?

Холодные глаза Харитона испытующе сверлят паренька.

— Гы-ы-ы! Шутите, господин! — смеется чистильщик и шмыг-шмыг щетками по сапогу.

— Товарищи у тебя есть?

Настроение мальчишки моментально портится.

— До войны со мной многие водились…

— Ах вон оно что! — Харитон качает головой. — Им не нравится твое теперешнее занятие?

Мальчишка кивает утвердительно.

— Почему же ты выбрал эту профессию?

— Голод не тетка…

«Вот-вот, — радуется Харитон. — Голод может стать моим надежным союзником. За кусок хлеба такие оборвыши продадут и отца родного».

— Слышите? — замечает чистильщик, укладывая щетки в короб. — Вроде гром…

— Да, почти как весной, — улыбается Харитон. — Звать-то тебя как?

— Гришкой.

— Держи, Гриша. — Харитон протягивает мальчишке деньги. — Сдачи не надо. Ты их заработал честно. Да и праздник сегодня. Купи себе конфет, пряников и вообще чего хочется.

— Спасибо, — благодарит Гришка. — Так много мне никто не давал.

— Наверное, не всегда стараешься. Сапоги вон какие — горят.

Харитон кидает взгляд на часы, треплет старательного и приглянувшегося ему парнишку по голове и направляется к трибуне, возле которой образовалась вдруг большая толпа. С чего бы так?

Подойдя к толпе, Харитон видит бледного как мел начальника вокзала, который стоит перед таким же мертвенно-бледным, без единой кровинки на лице, командующим войсками генералом Гинерару.

— Может, ваш телефонист что-то напутал? — в голосе генерала звучит металл. — Может, крушение потерпел порожняк или бронепоезд?

— Порожняк и бронепоезда прибыли благополучно и находятся на станции, — отвечает начальник вокзала, и Харитон начинает догадываться, что речь идет о специальном поезде и что с ним произошло что-то непоправимо ужасное…

Как бы подтверждая его догадку, генерал снимает фуражку. За ним обнажают голову остальные…

По-прежнему над праздничной Привокзальной площадью звучат бравурные мелодии…

* * *

«Партизаны из отряда В. И. Молодцова-Бадаева сумели обойти кордоны жандармов и недалеко от станции Застава заминировали полотно железной дороги… Прогрохотал порожняк. За ним проследовали несколько дрезин, два бронепоезда. Но вот показался люкс-поезд. Он шел на большой скорости. Как только паровоз прошел над миной, раздался выстрел. Люкс-поезд с титулованными чиновниками полетел под откос. Более 250 трупов извлекли фашисты из-под горящих обломков».

(Из документов)

ОТВЕТСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ

— Мы уже волноваться начали, — сказал Гриша Любарский, когда Яша появился в мастерской.

— Думаешь, что если начальство, то все тебя ждать обязаны? — проворчал брат Алексей.

— Вечно ты, Леха, как самовар…

Яша улыбнулся, опустил короб на пол.

— Два часа ждем, — вступился за Алексея Саша Чиков.

— Вы же знаете: я не на прогулке был.

Яша присел на топчан, обвел счастливым взглядом товарищей. Вся группа была в сборе. На ведрах, перевернутых вверх дном, тихо и чинно, как первоклассники, сидели спокойные и рассудительные братья Иван и Николай Музыченко; на массивном кованом сундуке, который неизвестно откуда и зачем приволок Алексей, как турецкий паша, важно и лихо восседал веселый и удачливый Саша Чиков; под самыми «небесами», на верху деревянной садовой лестницы, устроился сочинитель страшных катакомбных сказов, отчаянный и бесстрашный Александр Хорошенко; на табуретке в неизменной позе, склонившись над дырявым чайником, сидел брат. Любарский стоял у входа.

— Позаботься, Гришуха, о декорации, — попросил Яша Любарского.

Гриша вышел на улицу, опустил железную, похожую на жалюзи решетку, повесил огромный замок и через вторую дверь под аркой вернулся в мастерскую.

— Порядок, — доложил он и занял место на сундуке рядом с Сашей Чиковым.

— Ребята! — Яша поднялся. — День-то сегодня какой, а?

— Пятница, — буркнул с «небес» Хорошенко.

— Правильно, пятница, но какая! — Яша вскинул голову, глянул на Хорошенко. — Во-первых…

— Во-первых… — повторил Саша и, подмигнув товарищам, приготовился загибать пальцы. — …двадцать четыре года Октябрьской революции!

— Верно! — Саша загнул палец.

— Когда я был там, у наших, дядя Володя и все, кого вы знаете, просили передать вам боевой привет, поздравить с праздником и пожелать новых успехов.

Ребята зашумели, заговорили все разом: такой день, а они, как кроты, сидят в темноте. Красный флаг бы сейчас — и по улицам!..

— Или коменданта шарахнуть к чертовой матери! — предложил Хорошенко. — Наши вон штаб маханули, эшелон с солдатами, а мы все ходим да бродим.

— Тсс! — Яша приложил палец к губам и сказал: — Во-вторых, сегодня у Сашки день рождения. Сколько тебе, Саша, — шестнадцать?

— Тоже верно, опять не соврал, — Чиков загнул второй палец и зарделся до кончиков ушей. — Сегодня мой день рождения, я всего лишь на восемь лет моложе Октябрьской революций!

Ребята снова зашумели, начали поздравлять товарища.

Яша тем временем лезвием финки приподнял у двери половицу и извлек из-под нее какой-то небольшой сверток.

— На, — сказал он и протянул сверток Чикову. — Это тебе подарок от дяди Володи.

Саша распеленал сверток, и все ахнули: Чиков держал шпаер! Точно такой же, как у Яши!!

— Когда же у меня-то день рождения? — спросил себя вслух Ваня Музыченко и осторожно дотронулся до браунинга. — Ишь, настоящий!

— Ну, Саня… — Николай поддел локтем именинника. — Теперь тебе сам черт не брат.

— Теперь он развернется, — заметил Гордиенко-старший. — Это я, частник, человек серьезный и деловой, должен с утра до вечера корпеть над примусами, чинить и штопать, как говорит братан, кастрюли да самовары, а Чиков… Чиков теперь — фигура!

— Но и это еще не все… — Яша словно испытывал терпение товарищей. Глаза его светились лукавством. — Есть еще и «в-третьих»!

— Графы и бароны приехали? — Саша вопросительно глянул на друга.

— В том-то и дело, что нет! — воскликнул Яша и взахлеб начал рассказывать о недавних событиях на Привокзальной площади.

— Действительно, историческая пятница! — повеселел Гордиенко-старший.

— Старика бы позвать, — предложил Яша.

— Нет его, даже не ночевал, — ответил Алексей.

— Тогда вот что, — Яша посерьезнел, опустился на топчан. Подвигайтесь-ка ближе, обсудим операцию, которую нам поручил провести дядя Володя.

— Комендатура, да? — обрадовался Саша.

— Нет, не комендатура, — возразил Яша. — Стрелять не придется. Операция, как сказал дядя Володя, в сотни раз серьезнее, чем взрыв десяти комендатур. Исключительно тонкая и ответственная…

ПЛАН ХАРИТОНА

Из среднего ящика стола Харитон достал карту Одессы, прикрепил ее к стене. Так-с… Судя по всему, в городе орудует отлично законспирированная банда террористов, какими-то нитями связанная с катакомбами. Жаль, не успели схватить на рынке этого большевика, пустил себе пулю в лоб. И главное — при загадочных обстоятельствах убит осведомитель, сообщивший о его прибытии в город. За такие промахи в деникинской контрразведке можно было и пулю схлопотать…

Харитон нервно ходил по кабинету, сопоставляя факты, искал между ними невидимую на первый взгляд причинную связь. А в том, что все последние события были взаимно связаны, он не сомневался ни на минуту.

Как правило, вылазке красных из катакомб, рассуждал он, предшествует какой-либо террористический акт в городе. Видимо, эти акты — отвлекающий маневр. Полиция, сигуранца и гестапо бросают все силы на поиски преступников в городе, а в это время партизаны совершают диверсию на железной дороге. Так было уже не раз. Стало быть, это не случайное совпадение фактов. Нужно еще больше усилить охрану входов в катакомбы, а в городе, в каждом квартале, заиметь тайных осведомителей. Установить сеть круглосуточных скрытых постов наблюдения.

Харитон посмотрел на часы. Четверть восьмого. В семь тридцать у него свидание с оберштурмфюрером Шиндлером. Пора поторапливаться. Тем более что он сам попросил Шиндлера об этом свидании. Официально расследованием дел, связанных с выявлением подполья, занимается сигуранца, но и гестапо не дремлет. Гестаповцы, он это знал хорошо, были бы рады утереть нос «мамалыжникам» из сигуранцы.

Для себя он уже давно решил, что пора менять седло и при первой возможности попытаться перейти на службу в гестапо. Если удастся отличиться с выявлением подполья, то можно рассчитывать на благосклонность Шиндлера.

Оберштурмфюрер Ганс Шиндлер сидел у окна в глубоком кожаном кресле и чистил пилочкой ногти. С первых же слов следователя сигуранцы он понял: пороху тот не изобрел.

— Мой план прост, — говорил Харитон. — Замуровать и заминировать все входы и выходы в катакомбы, заживо похоронить всех, кто там скрывается.

— Предлагаете превратить катакомбы в могилу? — усмехнулся Шиндлер. — Но сколько вам известно выходов на поверхность?

— Пока триста пятьдесят.

— По подсчетам наших людей, эта цифра значительно больше. Примерно на пятьдесят.

— Но и эта цифра нуждается в уточнении. Местные жители утверждают, что лазеек в эту преисподнюю больше шестисот. Сейчас, как мне кажется, следует прощупать каждый клочок земли, взять под прицел каждую щель. Генерал Гинерару уже отдал соответствующий приказ… В район Усатовских и Нерубайских катакомб, а также Куяльника брошено несколько отрядов полевой жандармерии. Мы перекрыли все дороги и тропы, ведущие в Усатово и Нерубайское.

— И все-таки партизаны пустили под откос эшелон с солдатами и люкс-поезд, — не без иронии заметил Шиндлер.

Харитон и бровью не повел, хотя чувствовал, что жилка на виске бьется все быстрее и быстрее.

— Было бы полезно сравнить наши и ваши данные о проходах в катакомбы, — предложил Харитон. — Уточненные сведения ускорят нашу работу.

— Раззе дело только в этом? — удивился Шиндлер. — Предположим, мы действительно превратим катакомбы в могилу для тех, кто скрывается там. На подходе к городу наш специальный батальон. Солдаты прошли подготовку ведения наступательного боя в сложных пещерных условиях. Скоро батальон будет здесь и с ходу пойдет на штурм подземной крепости красных. Думаю, за один-два дня с катакомбной проблемой мы покончим. Но будут ли и после этого у нас все гарантии, что подполье кончит свое существование?

Шиндлер не мог простить сигуранце случая с раненым большевиком на Привозе. Упустили такую возможность приоткрыть тайну подполья!

— Я высоко ценю вас как опытного контрразведчика и даже хотел бы предложить вам со временем перейти к нам, — продолжал он, играя пилочкой. — Но вы, господин Харитон, долго находились в эмиграции и, простите меня за откровенность, разучились понимать своих соотечественников. В подполье, я думаю, красные оставили не наивных простаков. Облавами их не возьмешь. С ними надо вести тонкую войну. Войну умов. Или вы не согласны со мной?

Харитон неопределенно пожал плечами. Его бесил урок, который так небрежно давал ему сейчас Шиндлер. Но хозяевам перечить не следует. Эту истину в эмиграции он усвоил крепко.

— Впрочем, продолжайте, — разрешил Шиндлер, по-прежнему иронически улыбаясь.

Взяв себя в руки, Харитон стал излагать свои мысли дальше. Когда он заговорил об осведомительной группе из подростков, Шиндлер положил пилочку на стол, насторожился.

— Идея заманчивая, — заметил Шиндлер, — стоит попробовать.

Высоко над городом послышался тяжелый гул множества самолетов. Беспорядочно захлопали зенитки, раздались сильные взрывы, и все потонуло в сплошном грохоте.

— Русские? Откуда?! И почему не было воздушной тревоги?

Щиндлер вскочил, словно его подбросило пружиной, и замер, пораженный открывшейся перед ним картиной: зарево занимало полнеба.

— Они бомбят бензосклад возле спиртозавода! — вскрикнул Харитон. — Как они пронюхали о нем? Мы ведь только вчера заполнили емкости…

— Пока мы ведем бесплодные разговоры, безнадежно топчемся на одном месте и строим планы, русские времени не теряют, — зло бросил Шиндлер, закрывая окно шторой.

Последние его слова заглушила пронзительная сирена воздушной тревоги.

— Олухи! — выругался Шиндлер. — Кому нужна она сейчас, эта воздушная тревога…

Позже, в сигуранце, Харитон узнал: бомбовый удар по новому складу авиационного горючего был нанесен точно. Не уцелела ни одна емкость. Уничтожены десятки тысяч тонн горючего, предназначенного для гитлеровских самолетов, которые действовали на южном направлении. Бомбардировщики красных кто-то корректировал с земли по рации и световыми сигналами.

КАРАТЕЛИ

Яша и Саша стояли на тротуаре возле расщепленного обрубка каштана. Пышная шапка дерева, срезанная тяжелым осколком, лежала у ворот дома на противоположной стороне улицы Ленина. В дни обороны эта улица пострадала особенно. Большинство домов было разбито вражескими снарядами и фугасками. Везде громоздились горы лимонно-серого камня-ракушечника, из которого построена почти вся Одесса. Те дома, которые уцелели, имели вид сиротливый, покалеченный. Иссеченные осколками, в языках копоти, они возвышались над руинами уродливыми глыбами.

За ближней от ребят грудой развалин, уткнувшись в покореженный скелет полуторки, стоял сгоревший «НИ» — похожий на броневичок времен гражданской войны легкий танк. Такие одетые тонким броневым листом боевые машины одесситы выпускали на заводе имени Январского восстания в дни осады города. В шутку рабочие называли свои детища «На испуг».

Мимо по мостовой в направлении Оперного театра двигалась колонна немецких автоматчиков. Колонна была нескончаемой. В голове ее медленно, как на похоронной процессии, шел тупорылый немецкий грузовик, доверху набитый мотками проволоки и прожекторами.

Каждый солдат с трудом удерживал на поводке крупную овчарку. Собаки злобно рычали, свирепо рвались вперед. Редкие прохожие спешили укрыться в подъездах, переждать, пока схлынет этот злобный, рычащий и визжащий поток.

Какой-то солдат заметил сгоревший «На испуг» и, подтолкнув соседа, захохотал. Возбуждение передалось и волкодавам. Они заметались, зло натянули поводки, залаяли.

— Потешаются, — процедил Саша сквозь зубы. — Хотел бы я видеть их рожи, если бы с десяток этих «На испугов» вырвались из-за развалин и чесанули из пулеметов.

— Какие здоровенные, а? — Яша кивнул на овчарок. — Чисто волки…

— И злющие! — заметил Саша. — Такой кобель быка свалит. Интересно, куда их столько?

— Не догадываешься?

— Постой, постой…

Чиков посмотрел на Яшу.

— Неужели?!

— Точно, — подтвердил Яша его догадку, — в катакомбы.

— А почему через город? Есть же путь короче — по Московской дороге.

— Страху хотят на людей нагнать. Сначала, наверное, постараются ослепить партизан прожекторами, а потом затравить овчарками.

— Вот сволочи! — не сдержавшись, выругался Саша. — Установить бы сейчас пулемет и…

— Тише! Ты что, сдурел? — прошептал Яша, оглядываясь с опаской. — Полицейские агенты на каждом шагу, а ты!..

— Наших предупредить надо, — перейдя на шепот, сказал Чиков взволнованно. — А то, не дай бог, если такая свора ворвется в штольни и штреки…

— Не ворвется, — процедил Яша сквозь зубы. — Там уже ждут этих «экскурсантов».

— А если?

— Делом бы занимался, — перебил его Яша. — Восемьдесят семь, восемьдесят восемь… Смотри, смотри, — он показал на громадную овчарку. — Ну и псина! И еще одна… Да, трудно придется нашим. Очень. Девяносто три, девяносто четыре…

— Гранату бы шарахнуть — вот был бы шорох! — не унимался Чиков и вдруг рассердился: — Да брось ты эту бухгалтерию. Какое, не пойму, это имеет значение: сто овчарок или двести? Давай лучше прикинем, нельзя ли чем помочь нашим.

— Есть у меня одна идея, — проговорил Яша загадочно, не отрывая глаз от колонны. — Если удастся, крепко поможем. Но для этого надо проверить, не разучились ли мы стрелять из рогаток.

— Из рогаток?

Саша удивленно вскинул брови, глянул на друга с недоверием.

— Потом объясню. Потопали. Все ясно: полторы сотни овчарок, пятьсот автоматов, пять легких полевых орудий. Орудия, видимо, установят против главного входа и будут бить прямой наводкой…

СЛУХИ

Это было похоже на эпидемию. Одесса была наводнена слухами. Одессу прямо лихорадило от разных слухов. С непостижимой быстротой распространялись они по всему городу.

Одни слухи, как бабочки, жили недолго, и назавтра о них даже не вспоминали, словно их никогда и не было. Другие же, как неуловимый вирус гриппа, оказывались неистребимо живучими и на редкость упорными.

— Слышали? — таинственно, с видом заговорщика зашептал Харитону на ухо сосед, чиновник примарии, вернувшись утром с Привоза. — Говорят, в катакомбах прячутся… кто бы вы думали, а? Партизаны? Как бы не так! Дивизии большевиков, вот кто! С пушками и танками… Вот!

— Ерунда, — сердито ответил Харитон. — Кто-то сеет панику.

Но новость его насторожила.

Когда он пришел в сигуранцу, о ней знали уже все. Правда, многие считали, что это очередная байка, которая не проживет и до вечера. Но минул один день, другой, третий, а слухи о дивизиях Красной Армии, которые якобы скрываются в катакомбах и ждут условного сигнала к наступлению, не умолкали. Больше того, с каждым днем они становились все настойчивее. Молва подхватила их и, дополнив подробностями, разнесла по всему одесскому Причерноморью. Опережая официальные секретные донесения, она долетела и до Берлина и до Бухареста. Берлин и Бухарест немедленно сделали запрос. Сигуранца и гестапо точных данных о том, кто находится в катакомбах, не имели и на запрос ответили уклончиво. В Берлине и Бухаресте всполошились еще больше, потребовали сведений быстрых и определенных.

Контрразведчики шефа гестапо полковника Шольца и полковника Ионеску потеряли покой, лишились отдыха и сна. Особенно проявлял усердие локатинент Харитон. Переодевшись, он бродил по городу, таскался среди приезжего люда на Привозе, посещал кабачки и рестораны, прислушиваясь к хмельным разговорам их завсегдатаев.

И чем больше он усердствовал, тем больше склонялся к выводу, что слухи не случайны.

В эвакуации советских войск из-под Одессы, по мнению Харитона, было что-то странное. Несколько месяцев большевики дрались за каждый метр земли, с гранатами бросались под танки — и вдруг в течение одной ночи словно сквозь землю провалились. Не могли же они так молниеносно и скрытно снять с передовой свои части до единого красноармейца, погрузиться на корабли вместе с техникой и незаметно уйти из города. Непостижимо! Чушь какая-то! В истории войн не было еще подобного случая, чтобы из осажденной крепости вот так ушел — и будь здоров! — весь многотысячный гарнизон, а те, кто наступал, не смогли помешать отходу. Что, если они действительно укрылись в катакомбах? Протяженность этих знаменитых подземных «улиц и переулков», как говорят, больше полутора тысяч километров. Настоящий подземный город. Вторая Одесса! Не одну, а несколько армий можно спрятать в такой преисподней! Что, если, оставив окопы, большевики устроили ловушку: заманили противника в западню, чтобы однажды глухой ночью ворваться в город?

Немцы блокировали известные им входы в катакомбы, попытаются вызвать красных на бой, проникнуть в подземелье и затравить партизан собаками. Если там отборные, хорошо вооруженные войска, вряд ли из этого что-нибудь получится.

Надо действовать иначе, но как, как?

— Замуровать! Замуровать! Отравить газами! Пусть подохнут, как крысы! — зло и бессильно шептал Харитон, возвращаясь после многочасового шатания по улицам в сигуранцу.

Вдруг он остановился. Газами? Но ведь это выход! Мысль! Идея! Надо немедленно доложить Ионеску. Нет — Шиндлеру, только Шиндлеру, пусть шеф знает, какого бесценного сотрудника он может заполучить. А если Шиндлер одобрит его план, можно поставить в известность и Ионеску. Да, действительно, только так! Только так!

И Харитон, резко повернувшись, упругим шагом направился в гестапо.

СОРЕВНОВАНИЯ ПО СТРЕЛЬБЕ ИЗ… РОГАТКИ

В день, когда немцы пошли на штурм катакомб, Яша и его товарищи собрались в глухом дворе одного из полуразрушенных домов на Нежинской улице.

— Кто первый? — спросил Яша, отмерив пятьдесят размашистых шагов от стены дома. — Мишень — вон та форточка. У каждого — пять выстрелов.

— Ты бы сначала все-таки объяснил, зачем вся эта карусель, — проворчал Ваня Музыченко.

Спокойный и рассудительный, он любил в каждом деле ясность. На последнем собрании в мастерской Яша сказал, что взрыв комендатуры временно отменяется и что капитан Бадаев дал им другое задание, которое он, Яша, назвал «молвой». Где только не пришлось им побывать в последующие дни! Где только не сеяли они разные слухи: и на Привозе, и на Новом рынке, и в порту, и в кабачках, и прямо на улицах, и далеко-далеко за городом, в селах и рыбацких поселках! Посеяли они слухи о частях Красной Армии в катакомбах. А дальше что? Что-то не видно, чтобы оккупанты собирались удирать. Наоборот, еще больше появилось их войск. А теперь новая, непонятная затея: стрелять из рогаток. Зачем? Правда, он понимал, что дело, которому они служат, требует строжайшей тайны и что не всегда ребята должны знать все то, что знает командир, но воспринять это сердцем никак не мог. И сейчас он обиделся.

Он сидел, нахохлившись, на груде камней, в сером отцовском ватнике, в нахлобученной до бровей огромной, потерявшей свой цвет кепке.

— Совсем раскис воробей, — заметил Яша.

— Устал он, — вступился за брата Николай. — Уже который день по селам ходит. Ботинки разбил — сапожник чинить отказался…

«И как я не подумал об этом? — упрекнул себя Яша. — Ванюша тихий, безропотный, а мы его — то туда, то сюда. А дороги сейчас — грязь по щиколотки. Да и невесело в непогоду одному шагать по степи».

Он подошел к Ванюше, опустил ему на плечо руку.

— Ну чего ты, а? — спросил он, стараясь заглянуть ему в глаза. — Ты не обижайся, отстреляемся — скажу.

— Я что? Я ничего… Честное слово!

Ваня поднял на Яшу свои большие, как у брата, умные серые глаза, и Яша увидел, что прежней обиды в них уже нет, остались только грусть и усталость.

— На, попытай счастья, — Яша протянул Ване рогатку и свинцовые шарики. — Отличишься — сегодня же пойдешь к а боевое задание.

Ваня целился долго, старательно, но то ли действительно очень устал, то ли излишне волновался, но ни один шарик в форточку не влетел.

Гриша попал в форточку один раз, Николай, стрелявший после него, — дважды, Саша Чиков поразил цель три раза подряд! Четвертый и пятый шарики угодили в раму.

— А ну-ка ты! — подзадорили ребята Яшу.

Волнуясь, Яша до отказа оттянул резинку, прицелился, выстрелил. Свинцовый комочек влетел в форточку. За первым — второй, третий, четвертый! Пятый щелкнул по деревянной раме.

— Почти пять из пяти! — воскликнул Николай, — Качать чемпиона!

— Погоди, остановил его Яша. — Мы не закончили. Задача усложняется. Сейчас мы — ты, Саша и я по очереди попробуем послать в цель вот такую штуковину. Яша достал из кармана брюк несколько небольших стеклянных пузырьков, чем-то наполненных доверху.

— Пока в них земля, — сказал Яша многозначительно.

Глаза у ребят загорелись. Все почувствовали: затеяна «вся эта карусель» неспроста.

Николаю не повезло. Оба его пузырька врезались в стену.

— Еще один! — он умоляюще протянул руку к Яше.

— Дай ему, дай! — зашумели ребята..

Яша вручил Николаю пузырек.

— Последний! — предупредил он.

Не повезло Николаю и на этот раз.

— Ах ты, черт! — сокрушался он, понимая, что выбыл из числа участников будущей операции.

Выстрелы Чикова оказались удачными. Не сплоховал и Яша.

— Итак, — подытожил Яша, тряхнув своей огненно-рыжей шевелюрой, — на задание отправляемся мы с Сашей. Остальные, как обычно, занимаются тем же, чем и вчера: за Николаем Привоз, за Гришей порт, Леша Хорошенко — вокзал, а ты, — обратился он к брату, — будешь торговать чайниками и кастрюлями на Новом рынке. Там тоже бывает много приезжих из дальних сел. Пусть и они подключаются к нашей «молве».

— А я? — забеспокоился Ваня. — Или списываешь меня на берег?

— Тебя? На берег?! — удивился Яша. — Видели, чего захотел? Не выйдет. Возьмешь мой короб и побродишь по улицам. А что, где и как говорить — сам знаешь. Поверят фрицы нашим сказкам, стянут, испугавшись, в Одессу побольше своих войск — нашим на фронте легче будет. Все, можно расходиться.

— Ты же обещал все объяснить, — напомнил Ваня с упреком.

— А верно, — спохватился Яша. — Разведанный Лехой склад артиллерийских снарядов знаете? Тот, что за городом?.. Так вот, в погребах снаряды уже не умещаются. Ящики штабелями стоят под открытым небом. А эшелоны подходят и подходят. Солдаты даже не успевают их разгружать, — забиты все пути. Достаточно одной искры, чтоб…

— Да, но как ее высечь? — перебил Яшу Николай. — Вокруг складов колючая проволока, овчарки гремят цепями. Вышки там, патрули.

— Рядом со складами городская свалка, — продолжал Яша. — На ней всегда полно воронья. А время сейчас голодное. Кто обратит внимание на ребят, которые охотятся за воронами? А как только патруль зазевается, мы и пошлем два-три пузырька с горючим в открытое окно вагона, на котором нарисованы череп и кости. Удастся номер — отвлечем карателей от катакомб, поможем нашим…

Товарищи не сводили со своего командира восхищенных глаз.

НЕОЖИДАННЫЙ ВЫГОВОР

— Вы что тут делаль? — набросился на Чикова и Яшу солдат. — Ах, стреляль бедный ворона, да? — увидев болтающуюся на поясе Саши убитую ворону, спросил он.

Друзья глуповато заулыбались.

— Ага, господин солдат, ворон промышляем, ворон.

Гитлеровец подозрительно посмотрел на оттопыренные карманы «охотников».

— Имей паф-паф?

— Имей, имей, — закивал Яша и достал рогатку.

— И я тоже, — протянул солдату свою «паф-паф» Саша.

— Хотель жраль, да? — допытывался тот.

— Еще как, если бы знали! — ответил Саша.

— Ты есть ошень меткий… как это?

— Снайпер, — подсказал Яша.

— Снайпер, снайпер, — повторил солдат, все еще с недоверием косясь на карманы ребят. — Имей пистоль?

— Ни боже мой! — воскликнул Саша.

— Что?!

— Я говорю, ни боже мой! — объяснил Саша, сделав испуганное лицо. — Нет у нас никакого оружия, кроме этого. — Он потряс рогаткой перед носом солдата.

— Жителям города нельзя иметь огнестрельное оружие, — добавил Яша.

Однако солдат не верил, что из рогатки можно ухлопать такую огромную ворону. Он приблизился к Чикову и, одной рукой держа автомат, другой быстро ощупал Сашу с головы до пят. То же он проделал и с Яшей.

— О-о! — промычал он, нащупав у Яши за поясом что-то твердое. Отпрянув, он наставил на мальчишек автомат. — Поднимать руки, партизан!

Яша и Чиков покорно повиновались. В это время приблизился еще один гитлеровец. Что-то сказав своему напарнику, первый солдат подскочил к Яше и резко расстегнул на нем телогрейку.

— Шнапс, — сказал Яша, опустив глаза на торчащую под ремнем плоскую зеленоватую бутылку, — самогон по-нашему.

— Шнапс? — Схватив бутылку, солдат повел носом у горлышка и, обрадованный неожиданной находкой, громко заржал: — Шнапс, шнапс!

Второй солдат опустил автомат и, тоже убедившись, что в бутылке самогон, хлопнул Яшу по плечу.

— О! Ви есть не партизан, а кароший мальчишки. Стреляль ворон, стреляль! И приходиль еще.

Хохоча, гитлеровцы направились вдоль колючего забора, за которым лаяли охрипшие овчарки.

— Клюнули… Они до этого зелья падкие. Сию же минуту вылакают, — сказал Яша.

— Кажется, самое время, — напомнил Саша, закладывая в кожаное гнездо рогатки пузырек с горючим. — Я бью в окошко вон того пульмана, а ты — в следующий.

Друзья прицелились — и почти одновременно выстрелили. Пузырьки с горючим просвистели над проволокой и скрылись в темных квадратах вагонных окон.

— Еще по одному, — предложил Яша, торопливо вкладывая в гнездо второй пузырек. — На всякий случай.

И снова пузырьки угодили внутрь вагонов.

— Бежим! — шепнул Яша и швырнул рогатку на свалку. — Сейчас тут будет как в раю…

И действительно, не пробежали они и километра, как на территории склада прогрохотало несколько взрывов. А еще через две-три минуты взрывы стали такими, что казалось, началось извержение вулкана.

Друзья оглянулись. Там, где еще недавно их обыскивали солдаты, бушевало море огня…

В городе они расстались. Чиков зашагал в одну сторону, Яша — в другую. Если что — друг друга они не знают, вместе сегодня не были. Теперь наверняка часть сил, сосредоточенных у катакомб, каратели бросят к месту диверсии.

Яшу прямо-таки распирало от радости. Домой он летел как на крыльях. Вот так салют, вот так удача! Задали фрицам жару, ничего не скажешь. Не скоро опомнятся от такого подарочка. Шутка ли: были склады и нет складов. Уничтожено столько патронов, снарядов, мин!

Мимо с воем проносились пожарные машины, грузовики с солдатами. Прогрохотало несколько танков. «Спешите, спешите, — ликовал Яша, — может, и вам достанется». Со стороны пороховых складов по-прежнему раздавались такие взрывы, что в городе из окон со звоном вылетали стекла…

Взбежав по лестнице на четвертый этаж, Яша на мгновение остановился, перевел дыхание. Эх, и удивит он сейчас Старика!

Однако встретил его Старик хмуро. Расставив ноги и заложив руки за спину, он стоял посредине коридора и недобро смотрел на Яшу из-под кустистых бровей.

— Ваша работа? — кивнул он головой в сторону, где ухали взрывы.

Улыбка с Яшиного лица сошла.

— Наша, — ничего не понимая, ответил он.

— Я так и знал, — сказал Старик, и Яша увидел, как лицо Федоровича мертвенно побледнело.

На душе у Яши словно что-то оборвалось. Неужели сделали что-то не так?

— Вы что, совсем голову потеряли? — сжав кулаки, Федорович пошел на Яшу. — Соображаете, что натворили? Ну, говори, я кого спрашиваю? Хоть немного шевелите мозгами? Или у вас здесь, — Федорович постучал Яше по голове кулаком, — вакуум, абсолютная пустота?

Яша опешил. Чего-чего, а такой встречи, такой благодарности от Антона Брониславовича он не ожидал. Растерянно переминаясь с ноги на ногу, он виновато вертел в руках кубанку и не знал, что ответить.

— Мы… мы хотели, как лучше, Петр Иванович, — ошеломленный натиском Старика, начал оправдываться он, — нашим хотели помочь… Ведь фашистов у катакомб как саранчи. А сегодня, сами знаете, они с овчарками под землю поперли…

— А кто, кто вас просил об этой помощи? — наседал Федорович, не давая Яше опомниться. — Кому нужна такая помощь?

Все в Федоровиче кипело и клокотало от бешеной ярости. А Яша моргал глазами и решительно… решительно ничего не понимал. Не мог понять, хотя силился и хотел.

— Не доложили почему? — в голосе Старика звенел металл. — Это же безумие, мальчишество, черт знает что! Хороши помощнички!.. Разве сейчас время для такой операции? Гитлеровцы как осы… Как злые осы, а они — полюбуйтесь! — еще больше их злить удумали. Они же немедленно начнут розыск, по следу бросятся, кругом все вверх дном перевернут. Об этом вы подумали?

— Мы думали о том, что там, в катакомбах, бой, что нашим чем-то помочь надо, — повторил Яша, оправляясь от растерянности. — Мы не только склады уничтожили, но и отправили к господу богу немало фашистов.

— Наши городские подпольные группы важнее десяти таких складов! Мы оставлены здесь, в тылу врага, для чего? Для выполнения особых заданий. О-со-бых, понимаешь? Вместо того чтобы затаиться на время, конспирацию соблюдать, мы выводим ищеек на след. Ты уверен, что за вами не проследили и что, возвращаясь домой, не приволок за собой хвоста? Уверен?

— Уверен, — ответил Яша твердо, окончательно взяв себя в руки.

Вдруг Федорович как-то обмяк, сник, опустился на стул. Яшу даже напугала такая перемена в настроении Старика. Что с ним? Только что распекал, все ходило в нем ходуном и вдруг — опущенные плечи, висящие, как плети, руки, какая-то отрешенность в лице. И голос… Голос Старика внезапно стал глухим, словно простуженным.

— Подождать бы, пока все успокоится да перемелется, — проговорил он, — а то с такой конспирацией в два счета загремишь. Загремишь и опомниться не успеешь.

Федорович поднялся и устало направился в свою комнату. Через несколько минут Яша услышал, как Старик наливает себе в стакан самогонки.

«Старик опытный, — подумал Яша, — ему виднее. Может, действительно наломали мы сегодня дров и поставили под удар другие городские, подпольные отряды и всю нашу группу?»

Подавленный, он вышел из квартиры и, шаркая ботинками, стал медленно спускаться вниз…

(Окончание в следующем выпуске)