В каменной палате журчал фонтан. Певцов и танцовщиц за обедом не было - давно потерял к ним вкус престарелый владыка Тартесса.

Аргантоний сидел во главе стола. Сам рвал пальцами жирную баранину, сам раздавал куски - сначала верховному жрецу Павлидию, потом верховному казначеи Миликону, придворному поэту Сапронию, потом другим, кто помельче. Сотрапезников было немного - лишь самые приближенные, именитейшие люди Страны Великого Неизменяемого Установления. Царские кошки - рослые, откормленные - сидели вокруг Аргантония, утробно мурлыкали. Им тоже перепадали жирные куски.

- Замечаю я, Сапроний, - сказал царь, - последнее время ты много ешь, но мало сочиняешь.

Толстяк Сапроний всполошился, спешно обтер руки об одежду, воздел их кверху:

- Ослепительный! Каждый проглоченный мною кусок возвращается звучными стихами, славящими твое великое имя!

Аргантоний удовлетворенно хмыкнул. Он ценил придворного поэта за умение красноречиво высказываться. Искусство стихосложения было не чуждо царю: добрую половину тартесских законов он некогда сам, своею рукою, положил на стихи. И теперь нет-нет да и низвергалось на царя поэтическое вдохновение, и глашатаи выкрикивали его стихи на всех перекрестках, и помнить их наизусть был обязан каждый гражданин Тартесса, если не хотел быть замеченным в сомнениях.

Сапроний начал читать. Пылали от верноподданнического экстаза его жирные щеки, тряслось под цветным полотном огромное брюхо. Гремел и отдавался под каменными сводами его сильный, звучный голос:

Сапроний икнул и продолжал с новой силой:

- Стой, - прервал Аргантоний вдохновенную речь поэта. - «За пиримом пирим» - плохо. Не поэтично. Слово «пирим» годится только для рудничных донесений. «За крупицей крупица» - так будет хорошо.

- Хорошо? - вскричал Сапроний. - Нет, Ослепительный, не хорошо, а превосходно!

Тут поднялся сухонький человечек с остроконечной бородкой. Кашлянув и прикрыв рот горстью, дабы не обеспокоить соседей дыханием, он произнес тонким голосом:

- Дозволь, Ослепительный, уточнить слова сверкающего Сапрония. Он говорит: «В Накоплении, вечно текущем». Это не совсем точное определение. Сущность Накопления - неизменность, а не текучесть, хотя бы и вечная. Ибо то, что течет, неизбежно изменяется, и это наводит на опасную мысль об изменчивости Неизменного, что, в свою очередь, ставит под сомнение саму Сущность и даже, - он понизил голос, - даже Сущность Сущности.

- Да что же это! - Сапроний встревоженно затряс подбородками. - Я, как известно, высоко ценю ученость сверкающего Кострулия, но не согласен я! В моей фразе понятие «Текучесть» совокуплено с высшим понятием «Вечность», что не дает права искажать смысл стихов, суть которых как раз и подтверждают Неизменность Сущности, а также Сущность Неизменности.

- И все-таки стихи уязвимы, - мягко сказал Кострулий. - Даже оставив в стороне тонкости основоположений Вечности и Текучести, замочу, что на протяжении десяти строк сверкающий Сапроний ни разу не упомянул великого имени Аргантония. А, как известно, упоминание не должно быть реже одного раза на шесть строк.

Сапроний подался к царю тучным корпусом.

- Дозволь же. Ослепительный, дочитать до конца - дальше идет о твоей непреходящей во веки веков славе… - Он вдруг осекся, завопил: - Ослепительный, скажи светозарному Павлидию, пусть он не смотрит на меня гак!

Павлидий, слегка растянув тонкие губы в улыбке, опустил финикийское стеклышко, сквозь которое смотрел на поэта.

У Аргантония борода затряслась от смеха.

- Уж не попал ли наш Сапроний в твои списки? - спросил он.

Павлидий убрал улыбку с лица.

Государственные дела не оставляют мне времени для повседневного наблюдения за поэзией - это, как известно, поручено Сапронию. А он, как мы видим, и сам попадает под власть заблуждений. Чего же удивляться тому, что произошло на вчерашнем состязании поэтов? Взять хотя бы стихотворение Нирула…

- Помню, - сказал Аргантоний. - Стихи местами не отделаны, но основная мысль - прославление моего имени - выражена удовлетворительно.

- Мой ученик, - поспешно вставил Сапроний.

- На слух все было хорошо, - тихо сказал Павлидий. - Но я взглянул на пергамент Нирула и сразу понял, что он опасный враг. Он раздвоил, Ослепительный, твое имя. Он написал в одной строке «Арган» и перенес на другую «тоний».

В палате воцарилась зловещая тишина. Сапроний грузно рухнул на колени и пополз к царю.

- Всюду враги. Всюду преступники, - огорченно сказал Аргантоний. - Покоя нет. Ты отправил Нирула на рудники?

- Сегодня же отправлю, - ответил Павлидий.

- Не торопись. Торопятся те, кто спешит. А в государственных долах спешка не нужна. Надо судить его. Перед народом.

- Будет исполнено, Ослепительный.

- Встань, - сказал царь Сапронию. - Твоя преданность мне известна. Но за едой и развлечениями ты перестал стараться. Мне доложили, что ты держишь в загородном доме одиннадцать кошек. Я, кажется, ясно определил в указе, кому сколько полагается.

- Наговоры, Ослепительный! - взвизгнул Сапроний. У него сегодня был черный день.

- Пять котов и шесть кошек, - спокойно уточнил Павлидий.

- Хоть и люблю я тебя, Сапроний, а никому не позволю. Лишних кошек сдать!

И царь принялся за тыкву, варенную в меду, тщательно оберегая бороду от капель.

Горгия провел в обеденную палату тот самый мелкозавитой щеголь, что встречал его корабль.

Щеголь звали его Литеннон - заранее растолковал греку, как следует подползать к царю. Горгий на миг растерялся: но торжественному случаю он надел праздничный гиматий, обшитый по подолу красным меандром, а каменные плиты пола были нечисты от кошек. Однако размышлять не приходилось: подобрав гиматий, он стал на колени и пополз к царю.

Аргантоний милостиво принял подарки - куски янтаря и египетский душистый жир. Велел сесть.

- Фокея - союзник Тартесса, - сказал он, ощупывая грека взглядом. Медленно взял с блюда кусок мяса.

Кошки, тесня друг друга, потянулись к нему с ненасытным мявом. Но царь протянул кусок Горгию.

- Отведай. Мясо укрепляет силы. Я хочу знать, почему не стало видно в Тартессе фокейских кораблей.

Горгий сказал, что Фокея по-прежнему дорожит союзом с Тартессом, но на Море возникли большие опасности. Тут он подумал немного, припомнив выкрики давешних глашатаев, и добавил:

- Конечно, все знают, что Карфаген - ощипанная цапля на кривых ногах…

Аргантоний хмыкнул, оторвал для грека еще кусок мяса. Заговорил о чем-то с Павлидием.

За последние дни Горгий уже привык к звучанию тартесской речи, а тут, как ему показалось, разговор шел не по-тартесски. Слова шипели, как весла в кожаных уключинах. «Особый язык для себя придумали?» - подивился Горгий.

- Дошло до меня, - сказал царь, перейдя на греческий, - что ты хочешь выменять свои товары на оружие из черной бронзы. Так ли это?

- Фокея в опасности, великий басилевс, - осторожно ответил Горгий. - Персы собираются пойти на нас войной, потому и велено мне привезти из Тартесса оружие. И если у нас будет оружие из черной бронзы…

- Ослепительный, - сказал верховный казначей Миликон, не дав Горгию договорить, - грек не знает наших законов…

- Сапроний, прочти купцу закон, - велел царь. - В греческом переводе.

Поэт встал, нараспев произнес:

- Теперь, фокеец, ты знаешь. Закон на то и составлен, чтоб его знали, - сказал Аргантоний.

Придворные восхищенно зашептались. Царь откинулся на подушки, потирая живот обеими руками, лицо его исказила гримаса: видно, начиналось жжение. Павлидий подал ему чашу с водой, но Аргантоний оттолкнул ее и поднялся.

- Миликон, - сказал он, - поможешь греку в торговле.

Он удалился, сопровождаемый кошками. Павлидий вышел вслед за ним.

В галерее Венценосной Цапли царь оглянулся, недовольно буркнул:

- Ну, что еще? Покоя от вас нет.

- Грек лжет, Ослепительный, - доложил Павлидий. - Он сказал моим людям, что, опасаясь карфагенян, прошел Столбы безлунной ночью. А как известно, этими ночами стояла полная луна…

- Утомляешь ты меня, Павлидий. Если грек - карфагенский лазутчик, то займись, им. А мне не докучай. Эй, усыпального чтеца ко мне!

После ухода царя придворные почувствовали себя свободнее. Сапроний быстро доел баранину, выпил вина и, не отирая жирных губ, придвинул к себе тыкву в меду. Миликон, перебирая холеными пальцами бородку, шептал что-то на ухо ученому Кострулию, а тот хихикал, поводя вокруг острыми глазками.

Горгий сидел, не притрагиваясь к еде, и не знал, что делать. Уйти без разрешения было неприлично, оставаться - вроде бы ни к чему.

Наконец черные глаза Миликона остановились на нем.

- Не хочется в такую жару заниматься делами, - лениво сказал верховный казначей, - но что поделаешь, грек: царь повелел заняться тобой.

Горгий учтиво наклонил голову.

Сапроний оторвался от еды, засопел, остановил на Горгий тяжелый взгляд.

- Послушай, грек, - сказал он, - много ли в Фокее поэтов?

- Есть у нас певцы-аэды, - ответил Горгий. - А много ли их, не знаю, господин, не считал.

- Многочисленность поэтов идет во вред власти, - высказался Сапроний. И без обиняков добавил: - У меня кончился запас египетских благовоний. Умащиваться нечем.

- Чтобы тебя умастить, - насмешливо заметил Миликон, - надо извести столько жиру, сколько иному хватит на год.

Кострулий захихикал.

- Если бы это сказал не ты, светозарный Миликон… - недобрым тоном начал Сапроний.

- То ты бы немедля написал стихотворный донос, - закончил, смеясь, Миликон. - Знаю я тебя. - Он поднялся, стряхнул с одежды обглодки. - Идем, грек.

- Господин, - обратился Горгий к Сапронию, - у меня есть немного египетского жира. Если позволишь, я…

- Завтра вечером, - перебил его толстяк, - приходи в мой дом по ту сторону стены. Я пришлю за тобой раба.

Горгий поспешил за Миликоном, соображая на ходу, хватит ли для поэта двух амфор жира или придется пожертвовать три. Видно, этот пузатый - влиятельный человек при дворе, ничего не поделаешь, надо быть с ним в хороших отношениях.

Они вышли из дворца и остановились у массивных, обитых серебром колонн, подпиравших портал. Подскочили рабы с носилками, Миликон неторопливо взгромоздился, задернул полог. Рабы понесли его через широкую площадь, залитую солнцем. Горгий пошел следом. Раскаленные плиты жгли ноги сквозь подошвы сандалий.

Посредине площади перед храмом стояла четырехугольная башня старинной кладки. Сверкал, слепил глаза серебряный купол храма. Литые бронзовые двери были затворены, из дверей как бы вытягивались черные головы неведомого божества. И опять подивился Горгий расточительству тартесских правителей. Все сплошь - серебро и бронза, как еще не додумались вымостить ими площадь…

Пересекши площадь, вошли в тень оливковых деревьев. Здесь, окруженные садами, стояли дворцы - были они гораздо меньше и ниже царского, но тоже крепкостенные и затейливые. Горгий приметил, что каждый из них что-то выпячивал: то ли каменный гребень над кровлей, то ли треугольный зубец, то ли просто шест, раздвоенный кверху. Очевидно, в этой части города, обнесенной стенами, жили только знатные тартесситы, царские придворные, и у каждого был дворец побольше или поменьше, соответственно знатности.

Над дворцом Миликона возвышалось два гребня. Распахнулись чернобронзовые ворота, Горгий вслед за носилками вошел в тенистый двор с бассейном. Миликон сбросил одежды на руки рабов, полез, кряхтя от наслаждения, в бассейн. Поплескавшись, сделал знак Горгию. Тот проворно скинул гиматий и сандалии, спустился в прохладную воду. Миликон с усмешкой сказал:

- Когда высокорожденный зовет низшего в бассейн, он не должен ждать, пока низший разденется. Но ты не знаком с нашим обычаем, и я прощаю твое смешное желание стать со мной наравне.

Горгий рассыпался в извинениях, Миликон властно его прервал:

- Помолчи, грек. И не вздумай на меня брызгать. - Он уселся на ступень, по пояс в воде, а Горгию велел стать на ступень пониже. Во дворе не было ни «души, только бродили две-три диковинные птицы, обличьем похожие на цапель, но с пышными невиданно-прекрасными хвостами. Из глубины дворца доносились невнятные женские голоса.

- Дошло до меня, - начал Миликон, - что карфагеняне сожгли у Кирны фокейский флот. Верно ли это?

Нет, господин…

- Называй меня - светозарный. И подумай, прежде чем говорить «нет». Будет лучше, если ты скажешь правду.

- Это правда, светозарный. Сожжено в битве много кораблей; но потери карфагенян не уступают фокейским.

- Тем не менее, - жестко сказал Миликон, - уцелевшие фокейские корабли навсегда покинули западную часть Моря.

- Этого я не знаю. Когда я плыл сюда, наш флот стоял в Кумах.

- А в Столбах стоял карфагенский флот, не так ли?

Миликон пристально посмотрел на грека, в его черных и влажных, как маслины, глазах была усмешечка.

- Не знаю, светозарный. - Горгий обдумывал каждое слово. - Я прошел Столбы ночью и никого не видел.

- Никого не видел, - насмешливо передразнил Миликон. - И никто тебе ничего не передавал?

- Нет, - твердо сказал Горгий, почесывая под водой живот. Всегда, когда ему было не по себе, в животе у него холодело.

Миликон окунулся с головой, пофыркал, согнал ладонями воду с лица и бороды.

- Нахальных лжецов мы отправляем на рудники, - медленно сказал он. - Но я буду к тебе снисходителен. Через пять дней ты поплывешь обратно с грузом, которого желаешь.

- Спасибо, светозарный. Боги тебе воздадут за доброту. Но… не знаю, удастся ли мне снова без помехи пройти Столбы. Ты сам сказал, что карфагеняне…

- Ты сам сказал царю, что Карфаген - ощипанная цапля. Чего же ты боишься?

«Куда он клонит?» - беспокойно подумал Горгий, призывая на помощь всю свою изворотливость.

- Конечно, это так, - сказал он. - Но груз, который я повезу, заслуживает особой заботы, а мой корабль почти не вооружен. Я бы предпочел, светозарный, сухой путь до Майнаки.

Миликон провел пальцем под носом Горгия.

- Сухой путь закрыт.

- Как же так? - растерянно спросил Горгий. - Мне говорили в Майнаке…

- Ты слишком разговорчив, грек. Я тебе втолковываю, что горная дорога закрыта гадирскими отрядами. Твой корабль будет набит оружием. Через пять дней ты отплывешь. - Миликон, крупно шагая по ступеням, вышел из бассейна, лег на сплетенное из камыша ложе. Закрыл глаза. Добавил зевая: - Я дам тебе знать, когда нужно. С Амбоном торговли не затевай. Не разрешай своим людям бродить по городу. И помалкивай о нашем разговоре. А теперь ступай.

Горгий накинул на мокрое тело гиматий. Завязывая сандалии, сказал:

- У меня пропал матрос…

Миликон открыл глаза, приподнялся на локте.

- Когда? Как зовут?

Выслушав рассказ об исчезновении Диомеда, сморщился, поковырял пальцем в ухе.

- Я узнаю, где твой матрос. Ступай.

- Аргантоний… Ну и придумали вы имя тартесскому царю.

Уж очень на римское похоже.

- А мы не придумали. О долголетнем царе Тартесса Аргантоний, Серебряном человеке, есть прямые упоминания у древних авторов.

- А про подхалимов-придворных тоже упоминали древние авторы?

- Нет, мы их придумали.

- Оно и видно. Столь ранние времена - и такой классический подхалимаж.

- Согласны, это может показаться странным. Но ведь в Египте задолго до описываемых нами времен обожествляли фараона.

- Так то Египет! А Тартесс, как вы сами говорите, разбогател на торговле металлами. В таком городе должны были заправлять купцы, а не аристократы.

- Наверное, купцы и заправляли. Но ведь могло случиться так, что царь, все больше проникаясь сознанием значительности своей особы и все более опираясь на военную силу, со временем перестал с ними, купцами, считаться.

Вспомните Древний Рим: императорская власть покончила с республиканским строем…

- Ясно. Сейчас вы расскажете, как Калигула въехал в сенат верхом на лошади. Но не забывайте, что императорский Рим - более поздняя эпоха, эпоха разложения рабовладельческого общества.

- Правильно. Но обратили ли вы внимание, читатель, что у нас царь Аргантоний разговаривает с придворными не на тартесском, то есть не на иберийском, а на каком-то другом языке?

- Да, это подметил Горгий.

- Ну так вот. Существует мнение, что правители Тартесса были пришлыми элементами, чуждыми коренному иберийскому населению. Мифологическая традиция называет тартесских царей сынами Океана.

- Вы хотите сказать, они были выходцами из Атлантиды?

- Во всяком случае, в этом нет ничего невероятного. Давайте поверим в существование Атлантиды, и тогда следует признать, что ее царства находились на сравнительно высокой ступени развития - это тоже мифологическая традиция. Быть может, атланты как раз и находились на ступени разложения рабовладельческого общества. И вот, когда погибло последнее из этих царств, уцелевшие от катастрофы сыны Океана…

- Принесли в Тартесс свои порядки?

- Может быть. Существует много легенд о пришлых учителях древних народов. Но учителя могли быть разные, а Тартесс весь окутан туманом легенд.