От Фокеи до Геракловых Столбов

Боги благоприятствовали Горгию. Много тысяч стадий отделяли его корабль от берегов Фокеи, а люди были живы и здоровы, и весла в их привычных руках мерно опускались и поднимались. Корабельные бока, плотно сшитые деревянными гвоздями и дорогими бронзовыми скобами, не пропускали воды: триста талантов свинца пошло на обшивку, зато морской червь не источит, не продырявит корабельного днища.

Горгий поднял голову, посмотрел на парус -«хорошо ли наполнен ветром. Ходко бежит корабль, шипит вода, обтекая крутые бока. Восточный ветер дует через все море с берегов Фокеи, несет корабль к Геракловым Столбам.

Топая босыми ногами, на высокую корму взбежал Диомед. Уселся, высыпал на доску горсть разноцветных камешков.

- Сыграем, хозяин?

Горгий не удостоил матроса ответом. Задумчиво теребил бороду, вглядывался в холмистый берег, чуть тронутый зарей. Его горбоносое лицо в слабом свете раннего утра казалось оливковым, ночь запуталась в черной бороде.

- Положи рулевое весло левее, Неокл,- сказал он кормчему. И резко добавил: - Еще, еще, не бойся потерять из глаз берег, там для нас ничего хорошего!

Громче заговорила вода под кораблем. За кормой розовые пальцы Эос, предвестницы Гелиоса, отошли вправо. Чистый восход, без тучки. Бот так и держать, так и выйдем к Столбам…

Кормчий велел справа парус подтянуть, слева отдать.

Юркий Диомед, управившись с парусом, вернулся на корму. Сгреб пятерней рыжую бородку, состроил за спиной Горгия рожу. Пожилой кормчий не выдержал, засмеялся. Потеха с этим Диомедом. Вечно кого-нибудь передразнивает, Особенно смешно изображает он аэда. Вытянет руку и, ударяя по ней палочкой, будто плектром по струнам кифары, споет старческим голосом такое, что самый заматерелый разбойник со стыда закроет голову плащом.

Горгий тоже усмехался в черную бороду, глядя на выходки Диомеда. В тихую погоду часами играл с ним в камешки.

Но теперь, достигнув берегов Иберии, сделался Горгий молчаливым и задумчивым. Стоя на покачивающейся корме, глядит и глядит на дальний берег, на синее море - не видно ли чужого паруса. Вспоминает о долгом и трудном пути,

А путь и впрямь был нелегок.

На половине его, в фокейской колонии Кумы, ожидали мореходов дурные вести,

- Ты не пройдешь в Тартесс,- говорили колонисты.- Даже если проскочишь к иберийским берегам, к Майнаке, остановят тебя карфагеняне в узком месте, у Геракловых Столбов. Говорят, поклялся Карфаген, что ни один фокейский корабль не достигнет больше Тартесса. Принеси жертвы богам и поворачивай назад.

- Жертвы богам я принесу,- ответил Горгий после долгого раздумья,- Но сворачивать с пути не стану. Запад опасен, но еще большая опасность надвигается на Фокею с востока.

- Персы? - спрашивали колонисты.

- Персы,-подтвердил Горгий.- Фокее нужно оружие, Много оружия. За этим я и плыву в Тартесс.

- Да,- кивали колонисты.- Без олова не сделаешь бронзы, а олово можно взять только в Тартессе… О, боги, что станется с Фокеей!

Горгий принес богатые дары Посейдону и Аполлону, укротителю бурь, и вышел в море. Упрямо держал на запад, божественные близнецы Кастор и Полидевк, сияя в ночном небе, указывали ему дорогу. Двухдневная буря обрушилась на корабль и поглотила бы его, если бы не дары, принесенные в Кумах.

Последняя стоянка и отдых были в Майнаке.

Издали, с моря, это поселение, окруженное стенами и утонувшее в зелени, казалось беззаботно дремлющим под жарким синим небом, на фоне желтоватых гор. Но, сойдя на берег, Горгий понял, что дремотный покой был обманчив. Здешние колонисты рассказали: уже дважды входили в бухту карфагенские корабли, к берегу, верно, не приближались, но стояли подолгу, высматривали что-то. По всему видно, собираются запереть путь в Майнаку.

В заезжем дворе сидел массалиотский купец, пьяный и всклокоченный. Проливая вино на дорогую хламиду, выкрикивал непристойности.

- Уже десять дней наливается вином и богохульствует,- хмуро сказал Горгию здешний старейшина.- Продолжать путь в Тартесс морем опасается и по сухопутью идти не хочет. В Массалию возвращаться тоже не желает. Видывал я упрямых ослов, но таких…

Массалиот, услышав это, повернул голову и выпучил на Горгия бессмысленные глаза.

- Хватайте его! - закричал, тыча пальцем и пытаясь подняться.- Это кар-р-фагенская собака! Рубите его!

Горгий широким шагом вышел на улицу, утер пот ладонью. Старейшина покосился на его горбоносый профиль.

- Долог ли сухой путь в Тартесс? - спросил Горгий.

- Дорога идет через горы.- Старейшина вяло махнул рукой в сторону гор.- Потом надо спускаться в долину Бетиса , она и приведет к Тартессу. Если на лошадях, то доберешься за десять дней. На быках - за двадцать.

- А морем?

- Не советую тебе идти морем. У Столбов…

- Сколько, я спрашиваю, плыть морем? - резко прервал его Горгий.

- Пять суток корабельного бега,- буркнул старейшина.

И Горгий решился. В ранний предрассветный час вывел корабль из Майнакской бухты, направился к Геракловым Столбам.

Гелиос уже над головой - полдень. Ветер поутих, обвис парус. Кормчий велел келевсту - начальнику гребцов - ускорить греблю: следовало до темноты пройти узкое место - Столбы. Бойчее засвистала флейта, длинные весла вспахали синюю воду вдоль бортов.

Остро посматривая на скалистые берега, что тянулись справа, Горгий вел негромкий разговор с пожилым кормчим.

- Верно ли,- спрашивал,- что за Тартессом нет кораблям пути, что воды реки-Океана густы, как студень, и не поддаются веслу?

- Так говорят,- отвечал Неокл, держа одну руку на рулевом весле, а другой протирая слезящиеся глаза.- В старину говорили, что за Столбами - кха! - была в Океане богатая земля. Боги разгневались на нее и погубили. Ушла она под воду…

- Чем же навлекла она гнев богов?

- Кха! - У кормчего в глотке на всю жизнь застрял морской ветер, никак он его не выплюнет.- Боги ничего не объясняют смертным. Но слышал я, будто жители той земли захотели подняться выше богов…

Задумался Горгий. Что же это за река-Океан, по которой бесстрашно плавают тартесские мореходы? Сам Тартесс - всем известно - богат серебром и медью, но олова и у него нет, за оловом надо плыть на очень далекие Касситериды. Таинственные Оловянные острова… Узнать бы, разведать к ним дорогу…

Посвистывала флейта, привычно всплескивала вода под веслами.

- Расскажи мне о Серебряном человеке,- сказал Горгий.

И терпеливый кормчий в который уже раз за долгий путь принялся рассказывать о престарелом царе Тартесса.

…То ли за седую бороду, то ли за несметные богатства прозвали фокейские купцы царя Аргантония Серебряным человеком. Царствует он, по слухам, лет сто, а может и побольше. Крут и своеволен владыка Тартесса к согражданам. Строго блюдет законы, а их в Тартессе великое множество, и все они, будто бы, записаны стихами. Но к эллинам Серебряный человек неизменно добр. Зовет их к царскому столу, потчует медовым вином одаривает щедро. Сам не гнушается вникать в торговые дела. Может, потому и добр, что далека от Тартесса Фокея и не посягала с оружием на его богатства,

Верно, далек и финикийский Тир, но с финикиянами были в старину у Тартесса раздоры. Недаром поставили финикияне вблизи Тартесса свой город Гадир. Давным-давно пал Тир, и не бороздят Море корабли финикиян, а Гадир стоит, обнесенный крепкими стенами, и люто враждует с могучим Тартессом.

Ныне Гадир держит руку Карфагена- по родству крови. Тоже ведь финикиянами был поставлен Карфаген…

Да, сильно поднялся Карфаген. Замыслил отнять у фокейцев Талассу… загородил, как говорят, кораблями Столбы…

 

Почему лиса отпустила зайца

Впереди, над невидимыми еще, но близкими Столбами, низко стоял Гелиос, В его красноватом закатном свете не сразу заметили греки трехрядный корабль. А когда увидели - приуныли.

Поворачивать назад? Трехрядный корабль живо догонит. Не уйти.,.

Эх, не послушал старейшину в Майнаке, не пошел в Тартесс по сухому пути. Глотал бы сейчас, трясясь на быках, пыль горных троп - да сохранил бы свободу. Трудно ее получить, а потерять - пустяк…

Горгий смотрел на приближающийся карфагенский корабль, на огромный резной, расписанный красками глаз на его борту.

Ну что ж, остается одно - встретить судьбу, как подобает мужчине.

Уже видны смуглые воины в кожаных панцирях. Лохматые бородачи поигрывают боевыми пращами, скалят зубы, А впереди, на самом носу, стоит молодой воин с яростным лицом, медный шлем его горит зловещими отблесками заката, он потрясает копьем и кричит, указывая грекам на парус.

Горгий велел парус спустить, гребцам - перестать грести.

Корабли сошлись бортами. Оцепенело смотрели греки, столпившись у мачты, как закидывали карфагенские воины крючья, зацепляясь за борт.

Попрыгали, хлынули, затопали по палубе - и все с криками, будто на базаре. Окружили, наставили копья.

Резкий гортанный выкрик - и все смолкло. Молодой военачальник (лицо темное, глазищи неистовые) обвел греков взглядом, сказал что-то. Горгий понял; старшего выкликает. Подобрал полы гиматия, шагнул вперед. Двое подскочили, скрутили руки сырыми ремнями. Третий цапнул за бороду кормчего, пинком отшвырнул его в тесную группу греческих матросов, а сам встал к рулевому веслу. Было и это понятно: поведут корабль в Гадир, а может, и в самый Карфаген. Поделят добычу, продадут греков в рабство Или гребцами прикуют навечно к скамьям своих кораблей.

Прощай, свобода,..

Но боги, как было сказано, благоприятствовали Горгию.

С карфагенского корабля неспешно перелез через борт дородный человек с выбритой до синевы головой Белый плащ его был подпоясан дорогой перевязью с коротким мечом,, Воины почтительно расступились перед ним. Он подошел к молодому военачальнику, бросил несколько слов. Тот, видно, возразил Бритоголовый повел на него набрякшим веком,- этого оказалось достаточно: молодой сверкнул непримиримыми глазами, но повиновался, отошел з сторону,

Горний ощутил на себе жесткий оценивающий взгляд. Услышал вопрос на ломаном греческом - шел он будто из чрева карфагенянина.

- Это твои корабль?

- Нет, господин,- поспешно ответил Горгий.- Я выполняю волю своего хозяина, Крития из Фокеи,

- Критий из Фокеи,,.- повторил бритоголовый, еле шевеля губами,- Куда послал тебя Критий? В Тартесс?

- Да, господин. По торговому делу,

- Ты не похож на грека, фокеец, Где ты рожден матерью?

- В Колхиде, на поте Эвксинском.

Не ясно было, понял бритоголовый это или нет. Он сказал «то-то воинам, и те мигом расшвыряли грубые холсты и доски, прикрывавшие трюм. Недоумение отразилось на их лицах; трюм был набит серым песком, из него торчали горлышки полузакопанных амфор. Воины тыкали копьями в песок - не спрятано ли что в нем,

- Вино и масло,- сказал Горгий бритоголовому.- Еще - египетские благовония.

- Это весь твой товар? - спросил тот.

Горгий заколебался, Все равно ведь обшарят корабль, уж лучше сказать правду.

- Еще - янтарь…

- Показывай.

Горгий взглянул на свои руки. Повинуясь жесту бритоголового, воин развязал ремни. Горгий повел важного карфагенянина в дощатую каюту.

Карфагенянин уселся на скамью, по-домашнему ослабил перевязь, распустил живот. Горгий достал из тайника мешочки с янтарем. Бритоголовый долго разглядывал золотистые и зеленоватые куски. В брюхе у него урчало, взгляд уже не был жестким. Отобрал штук десять, сунул за пазуху.

- Светлая Танит!- вздохнул он.- Люди по твердой земле ходят, едят жареных молочных щенят… Искусные женщины их развлекают… А мы с тобой, грек, болтаемся в море, как лук в тощей похлебке.

Горгий удивленно посмотрел на него: уж не ищет ли бритый сочувствия? Решил промолчать^

- Что поделаешь, служба такая.- Карфагенянин еще расслабил перевязь, поставил меч между колен.- Ты меня не бойся, грек. С тебя и взять-то нечего; товар у тебя - кал собачий.

Вдруг осклабился, ткнул Горгия большим пальцем под ребро; пошутил.

«Играет со мной, как лиса с зайцем»,- подумал Горгий, отирая взмокшие ладони о гиматий.

- И корабль у тебя - поганая лохань. Верно говорю?

Горгий кивнул. А сам подумал: много ты понимаешь, базарный вор… Одного свинца на триста талантов…

- Что ж с вами, греками, делать? - размышлял вслух карфагенянин,- Людишки у тебя - дохлятина, много за них не дадут. Сам ты, зерно, ничего -камни таскать годишься… Ну, что посоветуешь?

Горгий молчал, тоскливо глядя на тесаные доски палубы.

- Вижу, хитер ты, грек, не хочешь по-приятельски рассказать, почему с таким дрянным товаром пускаешься в такую даль. И не надо, Не хочу портить слух твоим враньем. Плыви-ка себе дальше, в Тартесс.

У Горгия будто холодная змея по спине проползла. Играет, пес бесстыжий, издевается…

Карфагенянин приподнял тяжелые веки.

- Чего ж не пляшешь, грек, от радости? Думаешь, шучу? Понравился ты мне, клянусь светлой Танит. Хочу с тобой еще раз повидаться - когда пойдешь обратно из Тартесса. Да и ты, верно, захочешь похвастать, показать старику Падрубалу - это меня так зовут,- каких товаров наменял в богатом Тартессе, да обгадят его боги сверху донизу… Ну, чего не радуешься?

- Я радуюсь, господин,- выдавил из себя Горгий.- Боги воздадут тебе за доброту…

А сам напряженно думал: вот же что замыслил, разбойник, тартесский товар ему больше по душе… Отсрочку дает, а там не миновать рабства… И вдруг вспомнил про сухой путь из Тартесса в Майнаку. Быстро прикинул в уме, сколько можно в Тартессе выручить за корабль и во что обойдутся быки с повозками,

Падрубал поднялся, отшвырнул ногой скамью, затянул перевязь.

- Теперь запомни.- По жесткому его голосу Горгий понял, что шутки кончены.»-Найдешь в

Тартессе, в квартале моряков, канатную лавку купца Эзула. Отдашь ему вот это.- Он протянул Горгию узкий ремешок локтя в два длиной.- Скажешь: от Падрубала. Сделаешь, как велю, на обратном пути пройдешь Столбы без помехи. Но если не отдашь ремешка Эзулу или покажешь кому другому - берегись, грек!

- Сделаю, как велишь, господин.

Уже в дверях Падрубал обернулся вполоборота, добавил:

- Не помышляй о сухопутной дороге на Майнаку - она для тебя закрыта.

Воины пировали на палубе: прямо из амфор лили себе в глотки вино, орали, гоготали. При появлении Падрубала унялись, повскакали, вытирая ладонями губы. Неспешно перелез Падрубал, показав жирные икры, через борт на свой корабль. Воины поспешили за ним. Последним покинул греческую палубу военачальник: его взгляд обжег Горгия ненавистью.

«Колдуны проклятые,- беспокойно подумал Горгий,- в мыслях читают… Это почему же закрыта для меня сухая дорога?»

Но раздумывать было некогда. Скорей бы убраться с глаз долой. Парус принял ветер, гребцы навалились - птицей полетел корабль прочь от опасного соседства. Диомед дернул Горгия за полу.

- Чем ты отвадил карфагенянина, хозяин?

Горгий не ответил: подсчитывал пустые и разбитые амфоры, прикидывал в быстром уме убытки. Подумал с веселой злостью: хоть и хитер ты, Падрубал, а дурак - не разгадал, что за песочек везем мы в Тартесс. С виду и верно простой песок для балласта, а на самом деле нет ему цены, наждаку с острова Наксос. Нигде в мире такого не сыщешь. Без наждака разве обточишь металл? Резать ли - под пилу подсыпать, сверлить - под сверло. Да на этот товар тартесские мастера накинутся, как мухи на мед.

Сумерки заволакивали восток. А закатная сторона была словно кровью залита. Там, впереди, сближались берега. Наплывала справа каменная гора - черная на алом небе.

Ветром подхватило корабль, понесло из Моря в реку-Океан, мимо Геракловых Столбов.

 

По торговым делам

Долго плыли вдоль скучного песчаного берега. И вот за крутым поворотом открылся вдали, в знойном мареве полудня, Тартесс.

Горгий повидал на своем веку портовых городов. Кишела кораблями глубоко врезавшаяся в берег бухта Фокеи. Немало их приплывало и в Милет, и в Пилос. Но такого леса мачт, какой открылся сейчас его жадному взгляду, Горгий еще не видывал.

Бухты Тартесс не имел - берег острова, на котором он стоял, был низким и ровным. Зато далеко в море вытянулись каменные и деревянные причалы. В западной части города у самой воды стояли крепостные стены с зубчатыми башнями. За стенами высилось огромное изжелта-серое строение, увенчанное частыми гребнями.

- Дворец царя Аргантония,- сказал кормчий, проследив взгляд Горгия.

Правее дворца поднималось над стеной еще одно крупное здание, по виду - храм. Его массивный купол серебряно сверкал на солнце.

Горгий поцокал языком - детская привычка, над которой немало потешались фокейцы. Начал было прикидывать, сколько талантов серебра пошло на такую кровлю, да сбился со счета.

Еще правее крепостная стена уходила в глубь острова, и дальше начинался обычный с виду город: разбросанные домики с плоскими крышами, купы деревьев, склады, верфи.

Наперерез фокейскому кораблю вынеслось гребное судно, на помосте его стояли люди с копьями, секирами.

Горгий знал порядки - велел спустить парус. Гребное судно подошло вплотную. Морские стражники осмотрели товар и людей, разрешили идти к главному торговому причалу.

Не успели завести канаты, а уж на причале собралась толпа - все больше курчавые, бронзоволицые, полуголые. Густо запахло рыбой и чесноком. В толпу вклинились люди в желтом, древками копий расчищая дорогу, и в проходе появился невиданно разнаряженный человек. Было на нем много разноцветного полотна и много серебряных украшений. Черная борода и усы завиты колечками. В одной руке щеголь держал игрушечную амфору, часто подносил ее к носу - видно, вдыхал благовоние. Другой рукой вел на цепочке пушистого ливийского зверька - кошку в серебряном ошейнике.

«Вырядился, как гетера, ожидающая знатного гостя,-неодобрительно подумал Горгий.- Легко им тут, видно, серебро достается…»

Он поспешно пошел на причал, остерегаясь поскользнуться на рыбьей чешуе. Поклонился, приложил руку к сердцу. Завитый сказал по-гречески, излишне твердо выговаривая «т» и «р»:

- Приветствую фокейский корабль в великом Тартессе.

- Приветствую и тебя, господин,- ответил Горгий.

- Можешь называть меня просто… как это по-вашему… блестящий? Нет, блистательный. Давно не видели мы фокейских парусов в стране Великого Неизменяемого Установления.

- Дорога стала опасной, блистательный,- объяснил Горгий.- В море появилось много разбойников.

Завитый остро взглянул на Горгия.

- Как ты прошел Столбы?

- Боги помогли мне.

- Боги всемогущи,- согласился завитый,- но, как известно, в Столбах стоят карфагенские дозоры.

- Спасибо майнакскому архонту, надоумил меня пройти Столбы безлунной ночью.

Завитый в раздумье понюхал благовоние, Потом спросил, какой товар привезли фокейцы и что желают получить в обмен. Посоветовал навестить торговые дома двух-трех именитых тартесских купцов.

После ухода блистательного снова прихлынула к сходне толпа. Кормчий немного понимал по-тартесски. Объяснил, что эти люди - кха! - хоть сейчас готовы начать разгрузку, и не грех было бы угостить их вином. Осмотрительный Горгий решил с разгрузкой не торопиться. Угощать тоже не пожелал: и без того немалый убыток понес в Столбах от непрошеных гостей.

Сразу за верфями и складами раскинулась многолюдная базарная площадь. Горгий, сопровождаемый Диомедом, неторопливо шел меж торговых рядов, зорко поглядывал, кто что продает. Приценивался к маслу и вину, пробовал на вкус. Щупал полотна и шерстяные ткани, про себя отметил: шерсть хороша и цветом, и выделкой.

В гончарном ряду удивленно уставился на невиданный сосуд - большую красную трубу, закрученную спиралью, Тощий гончар перехватил недоуменные взгляды греков, взял трубу, сунул узкий ее конец в рот - из раструба вырвался громовой звук. Диомед испугался, побежал было, но тут же любопытство превозмогло страх. Вернулся, жестами показал гончару: позволь, дескать, дунуть разок. Но труба издала лишь жалкое хрипенье. Как ни пыжился Диомед, как ни надувался, ничего у него не получилось, только слюней напустил в трубу. Уж и народ стал вокруг собираться. Горгий силком оттащил матроса от диковинки»

Мычали быки под навесами, покрикивали торговцы, расхваливая товар, Бойко торговались тартесские женщины - все они были закутаны в темные пеплосы, у всех на головах кожаные митры, от которых с боков свисали, прикрывая уши, медные диски,

О матери у Герти я было лишь смутное воспоминание: восьмилетним мальчишкой увез его милетский купец из родной Колхиды. Но чудились почему-то в резко очерченных лицах тартесситок полузабытые черты матери…

Топот и громкие крики прервали размышления Горгия. На базарную площадь рысью въехал конный отряд. Всадники в желтых кожаных нагрудниках рассыпались по рядам. Торговцы с воем кинулись кто куда, прижимая к груди плетеные корзины, пифосы, мешки. Всадники, гогоча, били плетьми по их спинам Храпели, взвивались на дыбы кони, Кого-то связали, погнали с площади. Заскрипели повозки, ошалелые возничие понукали медлительных быков.

Скорым шагом, сторонясь всадников, Горгий с Диомедом покинули торжище.

Квартал моряков начинался от базарной площади и тянулся на восток вдоль южного берега острова. Улицы здесь были вымощены тесаным камнем, дома сложены из желтовато-белого известняка. Над глухими стенами свешивались ветви деревьев.

Прохожие выглядели почище, чем толпа в порту или на базаре, Да оно и понятно: в,квартале жили купцы Тартесса и кормчие принадлежавших им судов. А мошне у тартесских купцов набита туго.

По расспросам Горгий быстро нашел дом купца Амбона. Это имя упоминал Критий, наставляя Горгия перед отплытием из Фокеи. Его же первым назвал нынче блистательный.

Амбон принял Горгия во внутреннем дворике, в тени шелковицы» Не отягощенный одеждой, сидел он на мягких подушках на краю бассейне, свесив ноги в воду,- важный, толстощекий, с завитой бородой» Раб отгонял от него опахалом мух, Горгий не заставил себя упрашивать - подобрал полы гиматия. скинул сандалии, тоже погрузил ноги в прохладную водичку.

Амбон хорошо отозвался о Критии - достойный, дескать, человек. Спросил, почему сам Критий не приплыл в Тартесс, Важно покивал, услышав в ответ, что псу генный фокейский купец болеет животом, да и по старости лет опасается пускаться в столь далеко© плавание.

Пошел торговый разговор. Коротко рассказал Горгий об опасности персидского нашествия, о нужде в хорошем оружии.

- Есть олово в слитках,- сказал Амбон.- Недавно вернулись мои корабли с Оловянных островов. Медь тоже найдется. А бронзу из них вы и сами умеете выплавлять.

- Умеем,- согласился Горгий.- Но потребно нам, почтенный Амбон, иное. Сильно просит тебя Критий продать,-тут Горгий стал загибать пальцы:- мечи, наконечники копий в поллоктя, нагрудные латы, поножи - из черной бронзы.

- Черная бронза? - Амбон насторожился.- Видно, ты плохо меня расслышал, фокеец. Я тебе толкую про олово.

- Слышали мы, почтенный Амбон, что меч из тартесской черной бронзы перерубает обыкновенный. Понимаю, это - ваша тайна, но ведь я и не допытываюсь…

- Талант олова - за талант твоего наждака,- твердо сказал Амбон. Он, не глядя, протянул руку назад, принял от раба амфорку с благовонием/ поднес к волосатым ноздрям.

Уклоняется, подумал Горгий. Не по торговому разговор ведет. Ногу о ногу трет в воде да снадобье нюхает, будто от меня смердит…

Вслух сказал:

- Так как же насчет черной бронзы, почтенный Амбон? - Доверительно добавил:- Есть у меня и янтарь…

Тартессит сухо проронил:

- Завтра пришлю к тебе на корабль человека. Посмотрит, что у тебя за товар, тогда и решим, сколько олова можно дать.

Грязная узкая протока отделяла квартал моряков от квартала оружейников. Здесь стеной стоял высокий камыш. А дальше, сколько охватывал глаз, разливался в топких берегах желтый, медлительный Бетис. Вдоль густых камышовых зарослей бродили цапли… Здесь, на краю квартала, и разыскал Горгий канатную лавку купца Эзула.

При лавке была мастерская. В длинном, пропахшем болотной гнилью сарае десятка два рабов лениво теребили камышовое волокно, вили канаты, плели корзины и циновки.

Купец Эзул был худ и неопрятен. Весь отпущенный ему богами волос рос ниже глаз - на голове не было ничего. Он жевал лепешку, роняя липкие крошки в нечесаную бороду, скрипучим голосом покрикивал на рабов.

- Говори скорее, что надо? - буркнул он на плохом греческом, приведя Горгия в убогую каморку за мастерской,- Я по бедности надсмотрщика не держу, сам управляюсь с этими ленивыми скотами,

Горгий и не собирался долго с ним разговаривать. Достал из-за пазухи карфагенский ремешок, подал Эзулу.

- Это тебе шлет Падрубал.

Эзул проворно выглянул из каморки, покрутил головой - нет ли кого поблизости. Вытащил из-за груды корзин круглую палочку, обмотал вокруг нее спиралью ремешок Падрубала. Долго шевелил губами, водя глазами по палке.

Тайное письмо, подумал Горгий. А так, не навивая на палку, посмотришь - вроде узор выжжен. Ну, не мое это дело,

- Прощай,- сказал он и шагнул к двери.

- Не торопись, фокеец. Не хочешь ли отведать моего вина?

Отказаться - обидеть, Скрепя сердце, Горгий принял чашу, с отвращением поднес ко рту. Вино оказалось на удивление: так и прошибло Горгия медовым духом, даже в ноздрях защекотало,

В бесцветных глазах Эзула мелькнула усмешка.

- Полагаю,- проскрипел он,- почтенный Амбон потчевал тебя вином получше?

- Вино твое превосходно,- сказал Горгий.- Но я тороплюсь…

- Торопливая стрела летит мимо цели. Сядь, фокеец. Слышал я, что ты желаешь получить за свой товар оружие.

- Откуда ты знаешь? - удивился Горгий,

- Так вот, - продолжал Эзул. - Кроме меня, никто не поможет тебе разжиться оружием.

Непростой человек, подумал Горгий.

- Если ты и вправду берешься мне помочь,- осторожно начал он,- то в накладе не будешь. Мне нужно готовое оружие из черной бронзы: мечи, наконечники.

- Да будет тебе известно, фокеец, что царский указ запрещает вывозить черную бронзу из Тартесса. Кто нарушит указ, тот и почесаться не успеет, как угодит на рудник голубого серебра.

Горгий знал от бывалых мореходов, что существует в Тартессе великая тайна голубого серебра. Но если оружие из черной бронзы изредка попадало в руки иноземцев, то голубого серебра никто никогда не видел, только смутные слухи о нем ходили.

Спросил с притворным простодушием:

- Голубое серебро? А что это такое?

- Не лезь, фокеец, в дела правителей великого Тартесса. Тебе нужно оружие из черной бронзы? Старый Эзул поможет тебе…

- Хорошо,- сказал Горгий.- Приди ко мне на корабль, посмотри товары…

- Опять торопишься. Когда настанет время, я пришлю человека. Ко мне больше не ходи.

Серой ящерицей выскользнул Эзул из каморки. Горгий последовал за ним. Выходя, услышал скрипучий голос из сарая:

- Эй, шевелитесь! Не будет вам сегодня корму за такую работу.

 

Горгий встревожен

Царь Аргантовий плескался в бассейне. Вокруг стояло несколько приближенных - первые люди Тартесса. Им было даровано почетное право лицезреть царскую особу без одежд. Более того: иногда они удостаивались высочайшей чести - приглашались царем в бассейн для беседы о государственных делах.

Вот и сегодня:

- Павлидий! - позвал царь.

Верховный жрец встрепенулся, разжал тонкие губы:

- Иду, Ослепительный!

Как был, в многослойных одеждах и сандалиях, плюхнулся в бассейн, поплыл, стараясь не брызгать на царя Одежды вздулись у него на спине желтым пузырем.

- Во дворце нечем стало дышать,- сказал Аргантоний.- Что там делают в городе? Почему столько дыма?

- В кварталах оружейников… и медников… дымят горны…

Павлидию трудно было говорить, он часто дышал.

Царь подплыл к ступеням бассейна, сел, выпростал из воды длинную седую бороду. Павлидий стал перед ним по горло в воде.

- Третьего дня,-доложил он,-карфагеняне нагло напали в море на корабли купца Амбона, шедшие с Оловянных островов. Если бы не попутный ветер…

- Хорошо, что ты напомнил об Амбоне. Кажется, я еще не подписал указ о производстве его в блистательные?

- Нет, Ослепительный. Это достойный подданный, ни разу не замеченный в сомнениях. Он уже сделал в твою казну большой взнос.

- Передай Амбону: пусть поднимает вдвое восточную стену. Дай ему рабов. За прокорм и камень пусть платит он.

- Будет исполнено!- Павлидий склонил голову, клюнул воду ястребиным носом.

- Высокорожденным не пристало нюхать дым,- изрек царь.

- Прекрасно сказано,- громко зашептались придворные.- Такие слова надо чеканить на серебре…

- Дозволь доложить, Ослепительный,- сказал Павлидий,- Стало мне известно, что карфагеняне собирают войско, чтобы идти на Тартесс войной, Их отряды стоят в Гадире. Их флот…

Аргантоний в сердцах ударил кулаком по воде:

- Ощипанная цапля на кривых ногах - вот что такое твой Карфаген!

Придворные не смогли сдержать восторга, закричали:

- Какая точность! Какая глубина] Цапля на кривых ногах!..

- Ощипанная,- веско добавил Павлидий, скользнув взглядом по придворным. Никому не было дано права укорачивать высказывания царя.

- Никто не смеет угрожать моему царству,- сказал Аргантоний.- Как идет Накопление?

- С начала месяца в Сокровенную кладовую доставлено два пирима голубого серебра.

- Два пирима - за целый месяц?! Верховный жрец, ты забыл о своей главной обязанности.

- Я не забыл. Как можно, Ослепительный! Кроме того, месяц еще не кончился…

- Ты забыл. Ну-ка, скажи, что повелел бог богов Нетон?

С самого начала разговора Павлидий видел, что царь не в духе. Видно, опять у него жжение в кишках… Все труднее приходилось верховному жрецу с Аргантонием: в последние годы царь стал нестерпимо капризен. Каждое слово поперек поворачивает. Сколько же лет еще отпущено ему богами?

Запрятав раздражение поглубже, Павлидий привычно забубнил:

- И повелел бог богов Нетон: ничто не должно изменяться, и непреложен закон, и да стоит царство, пока накапливается крупица за крупицей голубое серебро.

- Ты не хочешь, чтобы щит Нетона был готов поскорее,- сказал Аргантоний.

- Я хочу, Ослепительный! Как можно!..

- Кто хочет, тот старается.

- Я стараюсь» Ослепительный! Поверь, я строго слежу. Но голубое серебро не просто дается в руки. Мрут рабы на руднике…

- Надо пополнять! Или, может быть, на плоскогорье перевелись цильбицены? - в голосе царя послышалась ирония.

Павлидий благоразумно смолчал, не стал сердить царя сообщением, что подлые цильбицены да и другие племена на плоскогорье - все эти лузитане, индигеты, галеаты - приобрели скверный обычай яростно сопротивляться тартесским конным отрядам.

- Или перевелись преступники в самом Тартессе? - продолжал Аргантоний, пересев на ступеньку повыше,- он строго придерживался совета придворного врача, выходить из воды постепенно.

- Будет исполнено.- Павлидий снова клюнул воду.- Дозволь доложить, Ослепительный: в Тартесс пришел фокейсхий корабль.

- Давно не приплывали. Хорошо. Мили-кон! - позвал царь.

- Иду, Ослепительный! - Пышно разодетый вельможа с крупным холеным лицом и завитой каштановой бородкой проворно сбежал по ступеням в бассейн, стал рядом с Павлидием.

- Прими фокейца как следует, Миликон. Греки - союзники Тартесса. Вели купцам принять его товар и отгрузить ему олова.

- Стало мне известно,- заметил Павлидий,- что фокейцу не олово потребно, а готовое оружие из черной бронзы.

- Это он, должно быть, по неразумию,- сказал Миликон с добродушной улыбкой.- Не знает наших законов. Я объясню фокейцу, Ослепительный.

- Позови его ко мне на обед. Я сам объясню,

С этими словами царь Аргантоний поднялся во весь свой высокий рост. Двое придворных кинулись к нему с полотенцами.

Амбон не обманул - прислал на корабль сведущего человека. Тот говорил мало, больше смотрел. Подкидывал на жесткой ладони горсть наждака, удовлетворенно кивал. Сказал, что его хозяин намерен взять весь груз наждака - талант за талант олова в слитках.

Горгий угостил сведущего человека вином, стал осторожно выспрашивать - в каких товарах нужда, хорошо ли платит хозяин морякам и ремесленникам, какие нынче цены на масло и полотна. Сведущий человек вино пил исправно, но больше помалкивал, почесывал раздвоенный кончик носа. Однако после четвертой чаши вдруг повеселел, разговорился. Оказывается, был он вольноотпущенником, и выходило по его словам, что лучше него в Тартессе никто в бронзовом литье не смыслит. А узнав, что Горгий тоже из бывших рабов, обрадованно ткнул брата-вольноотпущенника кулаком в бок. И пошел у них совсем уже хороший разговор - кому хозяин больше платит, да каков корм, и все такое.

После шестой чаши нос тартессита по цвету сравнялся с вином.

- Брось ты свою… как ее… Кофею,- лопотал он, глядя на Горгия пьяненькими рыжими глазками.- Чего там хорошего - козьим сыром набивать брюхо. Оставайся у нас, Горгий. Каждый день жирную ба… баранину… Шепну хозяину слово - он тебя возьмет… Он без меня и шагу не ступит. Без меня он бы - вот! - И он плюнул в открытое оконце.

- Не просто это,- отвечал Горгий. И добавил: - Там у меня женщина, которую я хочу взять в жены.

- Ме-е-е! - проблеял тартессит, всем видом выражая величайшее презрение.- Женщина! Да их у нас тут сколько хочешь! Тебе какую - потолще? - он встал, шатаясь, направился к двери каютки.- Сейчас приведу…

- Постой, не к спеху.- Горгий поймал его за полу, усадил.- Я бы, пожалуй, остался, да боюсь, не смогу с вашими мастерами сравняться. Вы же не только обычную бронзу льете, а и еще кое-что к меди добавляете…

- Да это - тьфу! - Посланец Амбона снова сплюнул.- Выучу я тебя. Самоцветный порошок любой дурак добавит, был бы он только под рукой. Налей еще вина!

Выпили.

- Самоцветный порошок? - переспросил Горгий.- Посмотреть бы…

- А вот я с обозом на рудники поеду - возьму тебя с собой. Клянусь Быком! Меня там начальник знает, Индибил, блистательный… Да что блистательный! Сам све… светозарный Павлидий меня знает! Думаешь, вру? Клянусь Быком! Он часто у Амбона бывает… У-у-у, Павлидий! - прогудел он, округлив глаза.- Боятся его до смерти. Чуть что - на рудники, а там знаешь как? Лучше удавиться!..

Тартессит вдруг разом умолк, оторопело уставился на Горгия, раскрыв рот с редкими зубами.

- Ничего я тебе не говорил… нич-чего! - прошипел он.- И знать тебя не знаю!

Откуда только в нем, хмельном, такая прыть взялась - опрометью кинулся прочь.

Горгий, усмехаясь в черную бороду, вышел из каютки поглядеть. Вольноотпущенник Амбона мчался по причалу, расталкивая портовых людей. Истинно - как от чумы удирал.

А купец Эзул так и не прислал своего человека…

Грызла Горгия беспокойная мысль: не зря ли доверился Эзулу? Что он за человек? Карфагену, видно, служит, затаил злобу на родной город. Ну, это не его, Горгия, дело. Он должен исполнить повеление хозяина, привезти в Фокею оружие, и тогда Критий, как обещал, возвысит его, возьмет к себе в долю. Критий стар и сам понимает, что нужно передать торговое дело в надежные руки. Так-то вот… Пусть этот Эзул служит кому угодно, хоть мрачным силам Аида, лишь бы сдержал слово. И Горгий в который уже раз начинал прикидывать, сколько выручит за продажу корабля и во сколько обойдутся быки с повозками, чтобы пройти сухим путем до Майнаки. Жалко, очень жалко было Горгию продавать корабль (шутке ли - триста талантов свинца ушло на обшивку), но иного выхода он не видел. Испытывать еще раз судьбу, лезть напролом через Столбы - на это, видят боги, и неразумный ребенок не решился бы.

День перевалил за полдень. Жаркое солнце Тартесса так накалило палубу, что в щелях меж досок плавилась смола - босой ногой не ступишь.

Обедала команда вяло: кусок в рот не лез при такой жарище. Все были в сборе, кроме Диомеда. Еще утром Горгий с несколькими матросами отправился на базар, продал десятка три амфор с маслом и вином - часть за деньги, часть за бараньи тушки, лук и ячменную муку (пшеничную брать не стал - дорога больно). Собрались с базара домой - Диомед привязался, как репей к гиматию: дозволь, мол, остаться ненадолго, еще раз поглядеть на ту диковинную трубу. Прямо малый ребенок. Велел ему Горгий через час быть на судне.

Вот уже солнце за полдень, а Диомеда все нет.

Горгий начинал тревожиться не на шутку. В этом городе держи ухо востро. Припоминал вчерашнюю облаву на базаре. Уж не угнали ли желтые всадники Диомеда вместе с другими бедолагами, не сумевшими откупиться? Денег-то у Диомеда не было…

А может, так и стоит в гончарном ряду, дует в закрученную трубу, и горя ему мало, обо всем позабыл?

Не выдержал Горгий, пошел на базар - посмотреть, как и что. Портовые закоулки кишели полуголыми грузчиками, мелкими торговцами, подвыпившими матросами. Горгий скромненько проталкивался сквозь толпу,- вдруг навстречу всадники в желтом. Лошади шли шагом, портовый люд спешно очищал им дорогу. Ехавший впереди безбородый человек в высоченной шапке держал в руке серебряную палку, обвитую лентами. Потрясал палкой, что-то кричал зычным голосом. Горгий высмотрел в толпе человека почище, моряка с виду, дернул его за рукав, спросил, о чем кричит безбородый. Тот окинул Горгия быстрым взглядом, ответил на плохом греческом:

- Новое царское повеление выкрикивает: отныне считать Карфаген… как это….голой цаплей на кривых ногах.

- Голой цаплей?

- У которой нет перьев,- пояснил тартессит.

- Ощипанной цаплей,- догадался Горгий.

- Верно! А ты с фокейского корабля?

- Да.- Горгий поспешил прочь.

Он шагал по пыльной дороге и невольно вспоминал карфагенян - Падрубала и того, молодого, с яростными глазами. «Ощипанная цапля…- как бы не так», думал он, дивясь странному царскому указу.

Издали увидел еще группу всадников - там тоже выкликали указ. Видно, по всему городу разъезжают, чтоб, избави бог, никто не остался в неведении…

Торговые ряды сильно поредели: базарный день заканчивался. Все же Горгию повезло - разыскал тощего гончара с трубой, как раз тот укладывал в возок свой товар. Кое-как объяснились. По словам гончара выходило, что, верно, подходил к нему грек с рыжей бородкой, опять пробовал дуть в трубу. Дул, дул, а потом что-то сказал, засмеялся и ушел. Куда ушел? Гончар махнул в сторону порта. Больше он ничего не знал.

Нет, не иначе, как в заезжем дворе сидит Диомед, нашел, видно, собутыльника, угощается на даровщинку. Горгий огорченно поцокал языком.

Вернулся в порт, заглянул в одну винную лавку, в другую. Народу всюду полно, а Диомеда нету. Разыскал еще одно заведение - полутемный погреб, насквозь пропахший бараньим салом. Когда глаза привыкли к полутьме, Горгий увидел длинные и нечистые дощатые столы, за которыми ели, пили, галдели люди, моряки по обличью. Над столами тучами роились мухи. Какой-то пьянчуга спал, навалившись грудью на стол и уронив лохматую голову на руки.

Диомеда не было и здесь.

Один из едоков привстал, замахал Горгию: подсаживайся, мол. Горгий узнал в нем давешнего моряка, который объяснял про ощипанную цаплю. Сделал вид, что не заметил приглашения, повернулся к выходу - не тут-то было! Моряк подскочил, ухватился за гиматий, чуть ли не силком усадил.

- Отведай, грек, моего пива,- сказал он,- и все заботы с тебя сразу слетят.

С грубого лица моряка смотрели бесстрашные глаза. Он был молод, борода не росла как следует, только пух покрывал загорелые щеки. Нос у него был как у хищной птицы.

- Мои заботы - не твоя печаль,- сухо ответил Горгий, раздосадованный неожиданной задержкой.

- Верно, грек,- весело воскликнул моряк.- Вот и выпей, чтобы твои заботы и мои печали обнялись, как родные братья.

И он налил Горгию из пузатого пифоса светло-коричневой жидкости и заставил его взять чашу в руки. Пиво было приятное, горьковатое, с резким полынным духом. Ни в какое сравнение не шло с просяным египетским пивом, которое Горгию доводилось пить прежде.

- Э, нет, грек, осуши до дна! Вот так. Это не простое пиво - дикарское. На Касситеридах его варят, из зеленых шишек. Тебя как зовут?

- Горгий.

- А меня - Тордул.

Сидевший напротив долговязый юноша с изрытым оспой лицом поправил насмешливо:

- Блистательный Тордул.

Моряка будто оса ужалила. Он схватил рябого за ворот, зарычал что-то по-тартесски. Тот дернулся, выдавил из себя несколько слов, должно быть, просил прощения. Тордул отпустил рябого. В уголках его сжатых твердых губ белела пена. Горгий подивился такой вспыльчивости. Решил: надо поскорей уходить.

- Спасибо за пиво, Тордул,- сказал он.- Мне пора идти.

- Нет, Горгий,- отрезал моряк- Ты должен выпить еще.

Горгий огляделся. Вокруг сидели и стояли люди мрачноватого вида. Пили, обсасывали бараньи кости. Горгию стало не по себе от устремленных на него взглядов. Уж не ловушка ли? - подумал он.

Однако и виду не подал, что встревожен. Спокойно отпил пива, вытер усы ладонью, сказал:

- Доброе пиво. Нисколько не скисло, хоть и везли его с очень далеких Касситерид.

- С очень далеких Касситерид? Гы-гы-гы…- Тордул будто костью подавился.-Ну-ка, скажи, грек, долго ли ты плыл из Фокеи?

- Я отплыл в начале элафеболиона, а сейчас конец таргелиона … Значит, три месяца.

- Ну, так очень далекие Касситериды куда ближе, чем твоя Фокея!

- Вот как. Но плыть туда, говорят, трудно. Там же море как студень, не поддается веслу…

Тордул опять подавился костью. Он перевел своим дружкам слова Горгия, и те тоже загоготали.

- Хитер же ты,- сказал Тордул, хлопнув грека по спине,- Но отправить меня на рудник голубого серебра тебе не удастся.

- На рудник? - удивился Горгий.- Послушай, у меня и в мыслях не было…

- Да будет тебе, Горгий. известно, что путь на Касситериды - одна из великих тайн Тартесса. Эй, Ретобон! - крикнул он рябому.- Ну-ка, спой греку закон об Оловянных островах.

Ретобон, повинуясь, прочел нараспев:

Тордул перевел все это Горгию и заключил:

- В Тартессе любопытных не любят.- Он покосился на лохматого, который, похрапывая, спал на краю стола. Понизив голос, продолжал:- Вот что расскажи ты нам, Горгий. Бывали у вас з Фокеи времена, когда коварный царедворец прогонял законного правителя и обращал его в рабство?

Горгий осторожно ответил:

- Почтенный Тордул, я купец и не вмешиваюсь в такие дела.

- Не называй меня почтенным, не люблю я это. Отвечай, я жду. Здесь нет лишних ушей.

Угораздило же меня заглянуть в эту дыру,- подумал Горгий, отирая с лица обильный пот.

- Бывало,- сказал он тихо,

- Так я и думал.-Тордул придвинулся ближе.- А теперь скажи, как поступали у вас изгнанные правители?

- Ну… бежали в соседние города… Бывало, скликали народ и.»

- Дальше! - потребовал Тордул, видя, что грек замялся.

- И шли войной на того, кто их изгнал.

- Клянусь Черным Быком, это по мне! - Тордул жарким взглядом оглядел притихших дружков.

- Это было в давние времена,- поспешно добавил Горгий,- сам я ни разу не видел…

- Скоро увидишь! - Тордул трахнул кулаком по столу.

Тут произошло непонятное. Лохматый, что спал с перепоя, вдруг сорвался с места, метнулся к двери. И выскочил бы, если бы Ретобон не прыгнул вслед, не подставил беглецу длинную, как жердь, ногу. Лохматого потащили в темный угол, вокруг сгрудилось несколько человек… На миг увидел Горгий безумно выпученные глаза, вывалившийся язык… Лохматый захрипел…

Топот ног, звон оружия - в подвал гуськом спускались трое стражников в желтых нагрудниках. В углу мелькнули плащи: труп закидали тряпьем.

Воцарилась тишина.

- Есть ли здесь грек из Фокеи? - раздельно выговорил старший стражник греческие слова.

Горгий поднялся, не чувствуя под собой ног.

- Ты хозяин корабля? Великий царь Тартесса желает видеть тебя.

 

Властители Тартесса

В каменной палате журчал фонтан. Певцов и танцовщиц за обедом не было - давно потерял к ним вкус престарелый владыка Тартесса.

Аргантоний сидел во главе стола. Сам рвал пальцами жирную баранину, сам раздавал куски сначала верховному жрецу Павлидию, потом верховному казначею Миликону, придворному поэту Сапронию, потом другим. Сотрапезников было немного - лишь самые приближенные, именитейшие люди страны Великого Неизменяемого Установления. Царские кошки - рослые, откормленные - сидели вокруг Аргантония, утробно мурлыкали. Им тоже перепадали жирные куски.

- Замечаю я, Сапроний,- сказал царь,- последнее время ты много ешь, но мало сочиняешь.

Толстяк Сапроний всполошился, спешно обтер руки об одежду, воздел их кверху.

- Ослепительный! Каждый проглоченный мною кусок возвращается звучными .стихами, славящими твое великое имя!

Аргантоний удовлетворенно хмыкнул. Он ценил придворного поэта за умение красноречиво высказываться. Искусство стихосложения было не чуждо царю: добрую половину тартесских законов он некогда сам своею рукою положил на стихи. И теперь нет-нет да и низвергалось на царя поэтическое вдохновение, и глашатаи выкрикивала его стихи на всех перекрестках, и помнить их наизусть был обязан каждый гражданин Тартесса, если не хотел быть замеченным в сомнениях.

Сапроний начал читать. Пылали в верноподданническом экстазе его жирные щеки, тряслось под цветным полотном огромное брюхо. Гремел и отдавался под каменными сводами его сильный, звучный голос:

Сапроний икнул и продолжал с новой силой:

- Стой,- прервал Аргантоний вдохновенную речь поэта.- «За пиримом пирим» - плохо. Не поэтично. Слово «пирим» годится только для рудничных донесений. «За крупицей крупица» - так будет хорошо.

- Хорошо? - вскричал Сапроний.- Нет, Ослепительный, не хорошо, а - превосходно!

Тут поднялся сухонький человечек с остроконечной бородкой, Кашлянув и прикрыв рот горстью, дабы не обеспокоить соседей дыханием, он произнес тонким голосом:

- Дозволь, Ослепительный, уточнить слова сверкающего Сапрония, Он говорит: «В Накоплении вечно текущем». Это не совсем точное определение. Сущность Накопления - Неизменность, а не Текучесть, хотя бы и вечная. Ибо то, что течет, неизбежно изменяется, и это наводит на опасную мысль об изменчивости Неизменного, что, в свою очередь, ставит под сомнение саму Сущность и даже,- он понизил голос,- даже Сущность Сущности!

- Да что же это! - Сапроний встревоженно затряс подбородками.- Я высоко ценю ученость сверкающего Кострулия, но - не согласен я!

В моей фразе понятие Текучести совокуплено с высшим понятием «Вечность», что не дает права искажать смысл стихов, суть которых как раз и подтверждает Неизменность Сущности, а также Сущность Неизменности.

- И все-таки стихи уязвимы,- мягко сказал Кострулий.- Даже оставив в стороне тонкости основоположений Вечности и Текучести, замечу, что на протяжении десяти строк сверкающий Сапроний ни разу не упомянул великого имени Аргантония. А как известно, упоминание не должно быть реже одного раза на шесть строк,

Сапроний подался к царю тучным корпусом.

- Дозволь же, Ослепительный, дочитать до конца - дальше идет о твоей непреходящей во веки веков славе…- Он вдруг осекся, завопил:- Ослепительный, скажи светозарному Павлидию, пусть он не смотрит на меня так!

Павлидий, слегка растянув тонкие губы в улыбке, опустил финикийское стеклышко, сквозь которое смотрел на поэта.

У Аргантония борода затряслась от смеха.

- Уж не попал ли наш Сапроний в твои списки? - спросил он.

Пазлидий убрал улыбку с лица.

- Государственные дела не оставляют мне времени для повседневного наблюдения за поэзией - это, как известно, поручено Сапронию. А он, как мы видим, и сам подпадает под власть заблуждений. Чего же удивляться тому, что произошло на вчерашнем состязании поэтов? Взять хотя бы стихотворение Нирула…

- Помню,- сказал Аргантоний.- Стихи местами не отделаны, но основная мысль - прославление моего имени - выражена удовлетворительно.

- Мой ученик,- поспешно вставил Сапроний,

- На слух все было хорошо,-тихо сказал

Павлидий.- Но я взглянул на пергамент Нирула и сразу понял, что он опасный враг. Он раздвоил, Ослепительный, твое имя. Он написал в одной строке «Арган» и перенес на другую «тоний».

В палате воцарилась зловещая тишина. Сапроний грузно рухнул на колени.

- Всюду враги. Всюду преступники,- огорченно сказал Аргантоний.- Покоя нет. Ты отправил Нирула на рудники?

- Сегодня же отправлю,- ответил Павлидий.

- Встань,-сказал царь Сапронию.-Твоя преданность мне известна, Но за едой и развлечениями ты стал забывать… перестал стараться…

- Наговоры, Ослепительный! - взвизгнул Сапроний.

- Хоть и люблю я тебя, Сапроний, но распускать учеников не позволю.

И царь принялся за тыкву, вареную в меду, тщательно оберегая бороду от капель.

Горгия провел в обеденную палату тот самый мелкозавитый щеголь, что встречал его корабль.

Так предстал Горгий перед грозным владыкой Тартесса. Щеголь - звали его Литеннон - заранее растолковал греку, как следует подползать к царю. Горгий на миг растерялся: по торжественному случаю он надел праздничный гиматий, обшитый по подолу красным меандром, а каменные плиты пола были нечисты от кошек. Однако размышлять не приходилось: подобрав гиматий, он стал на колени и пополз к царю.

Аргантоний милостиво принял подарки - куски янтаря и египетский душистый жир. Велел сесть.

- Фокея - союзник Тартесса,- сказал он, ощупывая грека взглядом. Медленно взял с блюда кусок мяса.

Кошки, тесня одна другую, потянулись к нему. Но царь поднял кусок выше, протянул Горгию.

- Отведай. Мясо укрепляет силы. Я хочу знать, почему не стало видно в Тартессе фокейских кораблей.

Горгий сказал, что Фокея по-прежнему дорожит союзом с Тартессом, но на Море возникли большие опасности. Тут он подумал немного, припомнив выкрики давешних глашатаев, и добавил:

- Конечно, все знают, что Карфаген - ощипанная цапля на кривых ногах.

Аргантоний хмыкнул, оторвал для грека еще кусок мяса. Заговорил о чем-то с Павлидием.

За последние дни Горгий уже привык к звучанию тартесской речи, а тут, как ему показалось, разговор шел не по-тартесски. Слова шипели, как весла в кожаных уключинах.- Особый язык для себя придумали?- подивился Горгий.

- Дошло до меня,- сказал царь, перейдя на греческий,- что ты хочешь выменять на свои товары оружие из черной бронзы. Так ли это?

- Фокея в опасности, великий басилевс,- осторожно ответил Горгий,- Персы собираются пойти на нас войной, потому и велено мне привезти из Тартесса оружие. И если у нас будет оружие из черной бронзы…

- Ослепительный,- сказал верховный казначей Миликон, не дав Горгию договорить.-Трек не знает наших законов.

- Сапроний, прочти купцу закон,- велел царь.- В греческом переводе.

Поэт встал, нараспев произнес:

- Теперь, фокеец, ты знаешь,- сказал Аргантоний.

Он откинулся на подушки, потирая живот обеими руками, лицо его исказила гримаса: видно, начиналось жжение. Павлидий подал чашу с водой, но Аргантоний оттолкнул ее и поднялся.

- Миликон,- сказал он,- поможешь греку в торговле.

Он удалился, сопровождаемый стаей кошек. Павлидий вышел вслед за ним.

В галерее, Венценосной Цапли царь оглянулся, недовольно буркнул:

- Ну что еще? Покоя от вас нет.

- Грек лжет, Ослепительный,- доложил Павлидий.- Он сказал моим людям, что, опасаясь карфагенян, прошел Столбы безлунной ночью. А как известно, этими ночами стояла полная луна…

- Утомляешь ты меня, Павлидий, Если грек - карфагенский лазутчик, то займись им. А мне не докучай. Эй, усыпального чтеца ко мне!

После ухода царя придворные почувствовали себя свободнее. Сапроний быстро доел баранину, выпил вина и, не отирая жирных губ, придвинул к себе тыкву в меду. Миликон, перебирая холеными пальцами бородку, шептал что-то на ухо учёному Кострулию, а тот хихикал, поводя вокруг острыми глазками.

Горгий сидел, не притрагиваясь к еде, и не знал, что делать. Уйти без разрешения было неприлично, оставаться - вроде бы ни к чему.

Наконец черные глаза Миликона остановились на нем.

- Не хочется в такую жару заниматься делами.- лениво сказал верховный казначей,- но что поделаешь, грек: царь повелел, заняться тобой.

Горгий учтиво наклонил голову, всем видом выказывая, что ему крайне неприятно подвергать беспокойству такую высокую особу.

Сапроний оторвался от еды, засопел, остановил на Горгии тяжелый взгляд.

- Послушай грек,- сказал он,- много ли в Фокее поэтов?

- Есть у нас певцы-аэды,- ответил Горгий.

А много- ли их - не знаю, господин. Не считал.

- Многочисленность поэтов идет во вред власти,- высказался Сапроний. И без обиняков добавил:-У меня кончился запас египетских благовоний. Умащиваться нечем.

- Чтобы тебя умастить,- насмешливо заметил Миликон,- надо извести столько жиру, сколько иному хватит на год.

Кострулий захихикал.

- Если бы это сказал не ты, светозарный Миликон…- недобрым тоном начал Сапроний.

- То ты бы немедля написал стихотворный донос,- закончил, смеясь, Миликон.- Знаю я тебя.-Он поднялся, стряхнул с одежды обглодки.- Идем, грек.

- Господин,-обратился Горгий к Сапронию,- у меня есть немного египетского жира. Если позволишь, я…

- Завтра вечером,- перебил его толстяк,- приходи в мой дом по ту сторону стены. Я пришлю за тобой раба.

Горгий поспешил за Миликоном, соображая на ходу, хватит ли для поэта двух амфор жира, или придется пожертвовать три. Видно, этот пузатый - влиятельный человек при дворе, ничего не поделаешь, надо быть с ним в хороших отношениях.

Они вышли из дворца и остановились у массивных, обитых серебром колонн, подпиравших портал. Подскочили рабы с носилками, Миликон неторопливо взгромоздился, задернул полог. Рабы понесли его через широкую площадь, залитую солнцем. Горгий пошел следом. Раскаленные плиты жгли ноги сквозь подошвы сандалий.

Посредине площади перед храмом стояла четырехугольная башня старинной кладки. Сверкал, слепил глаза серебряный купол храма. Его литые бронзовые двери были затворены, по бокам дверей, как стражи, вытягивались черные головы неведомого божества. И опять подивился Горгий расточительству тартесских правителей. Все сплошь - серебро и бронза, как еще не додумались вымостить ими площадь…

Пересекши площадь, вошли в тень оливковых деревьев. Здесь, окруженные садами, стояли дворцы - были они гораздо меньше и ниже царского, но тоже крепкостенные и затейливые. Очевидно, в этой части города жили знатные тартесситы, царские придворные.

Распахнулись ворота Миликонова дворца, Горгий вслед за носилками вошел в тенистый двор с бассейном. Миликон сбросил одежды на руки рабов, полез, кряхтя от наслаждения, в бассейн. Поплескавись сделал знак Горгию. Тот проворно скинул гиматий и сандалии, спустился в прохладную воду. Миликон с усмешкой сказал:

- Когда высокорожденный зовет низшего в бассейн, он не должен ждать, пока низший разденется.

Горгий рассыпался в извинениях, Миликон властно его прервал:

- Помолчи, грек, И не вздумай на меня брызгать.- Он уселся на ступень, по пояс в веде, Горгию велел стать ступенью ниже.

Во дворе не было ни души, только бродили две-три диковинные птицы, обличьем похожие на цапель, но с пышными невиданно-прекрасными хвостами. Из глубины дворца доносились невнятные женские голоса

- Дошло до моего слуха,- начал Миликон,- что карфагеняне сожгли у Кирны фокейский флот. Верно ли это?

- Нет, господин…

- Называй меня - светозарный, И подумай, прежде чем говорить «нет». Будет лучше, если ты скажешь правду

- Это правда, светозарный. Сожжено в битве много кораблей, но потери карфагенян не уступают фокейским.

- Тем не менее,- жестко сказал Миликон,- уцелевшие фокейские корабли навсегда покинули западную часть Моря.

- Этого я не знаю, Когда я плыл сюда, наш флот стоял в Кумах.

- А в Столбах стоял карфагенский флот, не так ли?

Миликон пристально посмотрел на грека, в его черных и влажных, как маслины, глазах была усмешечка.

- Не знаю, светозарный.- Горгий обдумывал каждое слово.- Я прошел Столбы ночью и никого не видел.

- Никого не видел,- насмешливо передразнил Миликон - И никто тебе ничего не передавал?

- Нет,-твердо сказал Горгий,

Миликон огладил ладонями лицо и бороду,

- Нахальных лжецов мы отправляем на рудники,- медленно сказал он.- Но я буду к тебе снисходителен. Через пять дней ты поплывешь обратно с грузом, которого желаешь.

- Спасибо, светозарный. Боги тебе воздадут за доброту. Но… не знаю, удастся ли мне снова без помехи пройти Столбы. Ты сам сказал, что карфагеняне…

- Ты сам сказал царю, что Карфаген - ощипанная цапля. Чего же ты боишься?

Куда он клонит? - беспокойно подумал Горгий, призывая на помощь всю свою изворотливость.

- Конечно, это так,- сказал он.- Но груз, который я повезу, заслуживает особой заботы, а мой корабль почти не вооружен. Я бы предпочел, светозарный, сухой путь до Майнаки

Миликон провел указательным пальцем под носом Горгия.

- Сухой путь закрыт.

- Как Же так? растерянно спросил Горгий.- Мне говорили в Майнаке…

- Ты слишком разговорчив, грек. Я тебе втолковываю, что горная дорога закрыта гадирскими отрядами. Твой корабль будет набит оружием. Через пять дней ты отплывешь.- Миликон, крупно шагая по ступеням, вышел из бассейна, лег на сплетенное из камыша лож^. Закрыл глаза. Добавил, зевая:- дам тебе знать, когда нужно. С Амбоном торговли не задевай. Не разрешай своим людям бродить по городу. И помалкивай о нашем разговоре. А теперь ступай,

Горгий накинул на мокрое теле гиматий. Завязывая сандалии, сказал:

- У меня пропал матрос…

Миликон открыл глаза, приподнялся на локте.

- Когда? Как зовут?

Выслушав рассказ об исчезновении Диомеда, сморщился, поковырял пальцем в ухе. Звякнули кольца серебряных серег

- Я узнаю, где твой матрос. Ступай.

 

Пир у поэта Сапрения

Широкая проезжая дорога, рассекая Тартесс на две половины, тянулась с севера на юг, к базарной площади, к верфям и причалам порта, В восточной части города, пыльной и жаркой, изрезанной грязными протоками, ютился ремесленный люд - медники, гончары, оружейники. С утра до ночи здесь полыхали горны, тяжко стучали молоты, над плоскими кровлями стелился рыжий дым, смешиваясь с чадом очагов, с могучими запахами лука и жареной рыбы. Домишки тесно жались один к другому, были они высотой в человеческий рост - строить выше ремесленникам не дозволял особый царский указ.

В юго-западной части города, обнесенной крепостными стенами, жила знать. Дворцы здесь были обращены не и заболоченным, поросшим камышом берегам Бетиса, а к синей океанской равнине. К северу от крепости остров полого повышался, взгорье густо поросло буком и орешником, и тут, з лесу, на зеленых полянах, стояли загородные дома тартесских вельмож.

Сюда-то, в загородный дом Сапрония, и привел Горгия присланный за ним молчаливый гонец.

Пробираясь вслед за гонцом по темным лесным тропинкам, Горгий беспокойно думал о том, что принесет ему нынешний вечер. Все складывалось не так, как он полагал. Вместо привычной честной торговли - с криком, божбой, обильной выпивкой,- пугающе-непонятные разговоры с недомолвками. Запреты какие-то: с одним не торгуй, с другим не торгуй, сиди и жди… А чего ждать? Пока карфагеняне не заграбастают Майнаку? Тогда и вовсе не выберешься с этого нелюбимого богами конца Ойкумены… А дни идут, наксосский наждак как лежал, так и лежит мертвым балластом в трюме, и люди ропщут от здешнего пекла и запрета сходить на берег, и Диомед куда-то запропастился, и растут расходы (не похвалит за это Критий, ох, не похвалит!) Вот и сейчас он. Горгий, тащит, прижимая к груди, две амфоры с дорогим благовонным жиром, а ведь и обрезанного ногтя за них не получит, придется отдать задаром тому толстяку.

Не любил Горгий пустых расходов.

Но еще больше тяготило его мрачное предчувствие. В знойном небе Тартесса не появлялось ни облачка, но всем нутром, всей кожей ощущал Горгий приближение грозовой тучи. Пугал запрет Миликона идти сухим путем. Почему он велит обязательно плыть морем? Он-то не выжил из ума, знает, что у карфагенян целы перья в хвосте. Поди-ка ощипай такую цапельку - как бы самому не угодить ей в длинный клюв… И как понимать странный его намек:- «Никто тебе ничего не передавал?..»

Плюнуть бы на все, тайно продать корабль с грузом, разжиться быками и повозками и пуститься поскорее в Майнаку, подальше от хитросплетений здешних властителей. Но тогда - прощай, обещанная доля в Критиевой торговле, прощай, собственное дело…

Принести бы жертвы богам, умилостивить их, да вот беда: нет в Тартессе греческого храма. Здесь, как подметил он, знатные почитают бога Нетона и простолюдинам велят его почитать, но те чаще клянутся Черным Быком. Странное это дело: будто не одного они племени, властители и народ.

Под ногами у Горгия потрескивали сухие ветки, шуршала трава. Мелькнули впервые, за стволами деревьев, освещенные окна. Гонец и Горгий прошли в ворота и направились к дому. Доносилась музыка, за окнами метались тени. Горгий споткнулся о носилки, стоявшие у двери. Плохая примета, подумал он. Гонец, так и не промолвив ни слова, ввел Горгия в длинную залу. Шибануло в нос душным запахом благовоний, меда, распаренных тел. На низеньких мягких скамейках вокруг стола сидели пестро одетые люди. Пили, ели. Иные, отвалясь от стола, подхватывали за развевающиеся легкие одежды танцовщиц, что проносились мимо, притягивали к себе. Танцовщицы гибко, без улыбки, изворачивались, неслись дальше, кружась и быстро перебирая босыми ногами.

Ближе всех к двери сидел Литеннон, мелкозавитый щеголь. Он оглянулся на Горгия, поманил пальцем, подвел его к Сапронию, Поэт, навалившись брюхом на стол, держал обеими руками большого серого кота и громко спорил с соседом- одутловатым стариком с багровым лицом, тыкал пальцем коту в усатую морду. Кот озлился, зашипел, куснул Сапрония. Толстяк вскрикнул, сунул укушенный палец в рот, тем временем кот спрыгнул со стола.

Сапроний поднял на Горгия тяжелый взгляд.

- Господин,- начал Горгий,-дозволь мне…

- Сверкающий! - завопил Сапроний.- Как смеешь ты умалчивать мое…- Тут он увидал амфоры у Горгия под мышками. - А, ты, грек, который… Давай сюда!

Он вытащил затычки из горлышек, шумно понюхал одну амфору, другую. Было видно: понравилось.

- Как известно,- провозгласил он,- не люблю я чужеземцев, но тебе, грек, говорю: садись за мой стол, будь моим гостем. Эй, налейте греку вина!

Горгия усадили между одутловатым стариком и плотным плешивым человеком, который мало ел и все поигрывал зеленым стеклышком. Этого человека Горгий видел на царском обеде.

- Как тебе нравится Тартесс? - спросил плешивый, благодушно улыбаясь.

- Очень нравится… сверкающий.- На всякий случай Горгий решил наградить соседа титулом, как он уразумел, более высоким, чем «блистательный».

- Светозарный,- мягко поправил сосед.- В Тартессе есть на что посмотреть. Видел ты башню Пришествия?

- Тут много башен, все они Очень хороши.

- Я говорю о башне Пришествия. Она стоит на храмовой площади. Видишь ли, грек, в далекие времена в Океане погибло великое царство. Уцелело немного сынов Океана, они доплыли до этого берега. Сыны Океана покорили здешних варваров и основали Тартесс, и позднее в их честь была поставлена башня Пришествия. В нее нет хода.

- Очень интересно, светозарный,- сказал Горгий, А сам подумал: верно, значит, что властители здесь - иного племени. И еще подумал: пусть она провалится, твоя башня. Выбраться бы поскорее отсюда…

Вдруг он поймал себя на том, что пялит глаза на юную танцовщицу. Она плавно неслась вдоль стола, ее распущенные волосы черным потоком лились на узкие обнаженные плечи, руки извивались, а лицо было неподвижно, и глаза полуприкрыты веками.

Горгий придвинул к себе блюдо с жареным кроликом, обложенным пахучими травами: лишний раз поесть никогда не мешает.

- От сынов Океана и пошло тысячелетнее царство Тартесса,- продолжал между тем плешивый лайковым наставительным тоном.

- Оно и вправду стоит тысячу лет? - спросил Горгий.

- Нет, меньше. Но в заветах сказано, что царство простоит тысячу лет. Вам, грекам, не понять величия Тартесса: вы поглощены грубыми заботами о торговле, и история ваша бедна. Вы приносите богам в жертву несъедобные части животных, и ваши боги за это лишили вас высшей радости - понимания Сущности Сущности. Разве не так?

Горгий быстро прожевал кусок, почтительно ответил:

- Ты прав, светозарный. Я всего лишь торговец и не задумываюсь ни о чем таком… Размышления в нашем деле приносят одни убытки…

- Нет! - рявкнул тут одутловатый старик на всю палату.-Не стану я покупать старого лежебоку!

- Ему всего пять лет,- возразил Сапроний, сердито тряся подбородками,- и он обучен охоте.

- А что проку? Он даже хвост не может держать палкой. Мне нужен молодой, сильный кот, а не дряхлая развалина!

- Если бы это сказал не ты…- недобрым голосом начал Сапроний.

Но старик был пьян и не обратил внимания на угрозу. Он трахнул серебряной чашей по столу, расплескав вино, и закричал:

- Это не кот, а ходячее блюдо для блох! Клянусь Нетоном, я не потерплю, чтобы мне пытались всучить…

Он не докончил. Сапроний, взревев, вцепился в его бороду, Старик заверещал, замахал руками, попал Сапронию в глаз.

Танцовщицы завизжали, сгрудились в углу.

Плешивый сосед Горгия взглянул на дерущихся сквозь зеленое стеклышко, бросил негромко:

- Литеннон!

И тут же мелкозавитый щеголь кинулся разнимать. Он обхватил старика сзади. Старик размахивал руками, как мельница, брыкался ногами и угодил Сапронию в живот. Еще несколько пирующих ввязались в драку, и тут- видят боги! - началась настоящая свалка, и кто-то ударил Литеннона тяжелой серебряной чашей по голове. Тот мешком рухнул на пол. Вид хлещущей крови отрезвил дерущихся.

На Сапронии лица не было. Пот лился с него ручьями.

- Светозарный Павлидий,- пролепетал он, обращаясь к плешивому.- Это не я… я не виноват…

Горгий с ужасом взглянул на своего соседа: так это и есть тот самый Павлидий, о котором на днях рассказывал посланец Амбона, вольноотпущенник?..

Павлидий не отвечал. Поджав тонкие губы, он смотрел сквозь стеклышко на мертвого Литеннона. Драчливый старик на четвереньках заползал под стол. Горгию стало не по себе от зловещей тишины. Он осторожно огляделся - близко ли До двери - и встретился взглядом с Миликоном. Верховный казначей сидел в небрежной позе напротив, в его прищуренных темных глазах была знакомая Горгию усмешечка.

- Светозарный Миликон,- бормотал Сапроний,-это не я… Светозарный Павлидий…

Лицо Павлидия было непроницаемо. Он опустил стеклышко, спокойно сказал:

- Унесите,

И сразу все пришло в движение. Молчаливые рабы вынесли из палаты тело Литеннона. Снова грянула музыка, снова понеслись вокруг стола танцовщицы в развевающихся легких одеждах. Сапроний тяжело опустился на скамью, залпом выпил чашу вина.

- Бедный Литеннон,- вздохнул Миликон.- Он верно тебе служил, Павлидий. Тяжкая потеря.

Павлидий даже не взглянул на него. Тихим голосом он сказал, обращаясь к Сапронию:

- Ослепительный велел тебе сдать лишних котов, ты же, пьяная морда, затеял распродажу.

- Светозарный!-завопил толстяк.- Ты глубоко прав, называя меня пьяной мордой. Я… я заглажу провинность. Я напишу новую поэму о величии обожаемого царя Аргантония…

Он икнул. Раздался тонкий голос ученого Кострулия:

- Не следует сопровождать упоминание великого имени столь низкими звуками.

- Ну, он же не намеренно,- великодушно отвел удар Миликон.

Он притянул к себе ту черноволосую танцовщицу, на которую все посматривал Горгий, усадил на колени. Она попыталась высвободиться, но Миликон держал ее цепко.

- Послушай, Павлидий,- сказал он,- надо бы издать особый указ, запрещающий высокорожденным драться друг с другом. От блистательного и выше.

- До светозарных? - осведомился Павлидий.

Миликон усмехнулся в душистую бороду:

- Светозарных в царстве всего двое: ты и я. А я, как известно, не драчлив.

- Да, это всем известно,- благодушно согласился Павлидий.- Сам ты не дерешься.

- И сам не дерусь, и детям своим лезть в драку не дозволяю.

- Ты очень благоразумен,- процедил сквозь зубы Павлидий и прикрыл глаза. Его розовые морщинистые веки слегка дрожали.

Горгий встретился взглядом с танцовщицей. Она все еще сидела у Миликона на коленях, отводила его руки, обвитые до локтей серебряными браслетами. Хоть и грызла Горгия тревога и томили неясные предчувствия, а тут он все позабыл: открытый взгляд женщины будто до костей прожег.

Одутловатый старик вылез, наконец, из-под стола с той стороны - но неудачно. Запутался в ногах у Миликона. Верховный казначей вскочил, заругался. Танцовщица воспользовалась случаем: выпорхнула в дверь. Старик крикливо оправдывался - как видно, уверял, что схватил Миликона за ноги без злого умысла. Трое дюжих блистательных держали его за хитон, залитый вином. Старик отбивался, кричал, что никогда не имел сомнений, хотя уже сорок лет его не производят в сверкающие и это ему обидно, но, тем не менее, никогда, ни разу он не усомнился и твердо знает, что нет большего счастья, чем счастье быть ничтожной песчинкой под ногами Ослепительного, да продлят боги его жизнь. Но Сапроний рявкнул, что обида - это уже сомнение, и ученый Кострулий поспешил уточнить высказывание, и, судя по всему, назревала новая свалка.

Горгий не стал ее дожидаться. Никто на него не смотрел, и он, пятясь, прошмыгнул в приоткрытую дверь.

Он очутился на террасе, опоясывающей внутренний двор. Белели толстые колонны, подпиравшие крышу террасы. Слито, темной стеной стояли во дворе деревья.

Горгий, тихо ступая, пошел по террасе, отыскивая выход из дома, и вдруг отпрянул к перилам: перед ним, словно из-под земли, выросла белая фигура. Он всмотрелся и узнал давешнюю танцовщицу. Шагнул к ней - она отступила, выставив перед собой руки. Ее широко раскрытые глаза занимали, казалось, пол-лица. Мешая греческие слова с тартесскими, она прошептала:

- Уходи скоро… домой, Фокея… Тартесс плохо… скоро плохо… Понимаешь?

Что же тут было не понять? И еще понял Горгий из ее сбивчивых слов, что Миликон сегодня обидел верховного жреца Павлндия, и гот ему не простит.

- Плохо… скоро плохо…

Она повернулась, чтобы убежать, но Горгий успел схватить ее за руку.

- Подожди,- пробормотал он, и она замерла, тревожно глядя снизу вверх огромными глазами.-Подожди, женщина,- повторил он.- Ты кто ж такая? Рабыня у этого толстого?.. Как тебя зовут?

- Астурда,- сказала она.

- Астурда… У тебя мягкие волосы…

Где-то неподалеку закричал ребенок - пронзительно и жалобно. Сразу откликнулся второй. Горгий остолбенел. Опустив руки, уставился в темноту сада: крики неслись оттуда.

- Детей мучают, нечестивцы…- Он поцокал языком.

Легкий смех прошелестел рядом.

- Это кошки,- сказала Астурда.

- Кошки?-недоверчиво переспросил Горгий.

И резко обернулся, услышав добродушный голос Павлидия:

- Нигде не найдешь ты, грек, таких котов, как в Тартессе.

Горгий вытер взмокшие ладони о гиматий. Пес плешивый, подкрадывается неслышно, подумал он. Давно ли здесь стоит? Уголком глаза Горгий видел, как метнулась прочь, растворилась в темноте Астурда.

- Жарко в палате, не правда ли? - продолжал Павлидий, подходя ближе.- Я тоже излишне согрелся едой и вином.

Кошачий вой в саду усилился и вдруг оборвался шипением и воплями ярости. Было похоже, что коты дрались и гонялись друг за другом и карабкались на деревья. Горгию захотелось поскорее отсюда убраться.

- У нас прекрасные охотничьи коты,- сказал Павлидий.- В царстве развелось много кроликов. Они пожирают посевы, а высокорожденные охотятся на них с помощью котов. Надо бы взять тебя, грек, ка кошачью охоту, но ты, я знаю, торопишься.

- Да, светозарный,- подтвердил Горгий.- Меня ждут мой хозяин и сограждане.

- Ты исправно выполняешь волю своего господина - это хорошо. Ты не прогадаешь, грек: у Амбона прекрасное олово. Миликон, должно быть, уже свел тебя с Амбоном?

- Еще нет…- Горгий прокашлялся.- Но светозарный Миликон обещал…

- Если он обещал, значит, тебе и беспокоиться нечего…- Павлидий подошел еще ближе, посмотрел на Горгия в упор.-Ты мне нравишься, грек. Я бы охотно помог тебе в том, чего ты хочешь, но даже я,- он растянул тонкую нить губ в улыбке,- даже я не могу преступить закон о черной бронзе.

- Нельзя - так нельзя.-Горгий тоже попробовал улыбнуться.- Все мы должны исполнять законы.

- Ты говоришь правильно. Но я имею право сделать тебе подарок.- Павлидий вытащил из-за пазухи кинжал. Горгий невольно отшатнулся.-Не бойся.- Верховный жрец тихо рассмеялся.- Тебе предстоит дальний путь, и ты должен всегда иметь при себе верное оружие. Этот кинжал - из черной бронзы. Возьми.

Горгий осторожно принял короткий и широкий клинок с раздвоенной кверху рукояткой. Тронул лезвие пальцем, поцокал языком.

Поспешно сказал:

- Благодарю тебя, светозарный. Разреши принести тебе в дар,..

Павлидий величественно простер руку:

- Для меня существует лишь одна награда - милость Ослепительного. Ну, тебе этого не понять… Если ты не хочешь возвращаться в палату, мои люди проводят тебя в гавань.

 

Заботы верховного казначея

Подле моста через протоку, что отделяла квартал моряков от квартала оружейников, Миликон велел рабам остановиться. Откинул полог, внимательно осмотрелся. Улочка была пуста. Миликон слез с носилок, велел рабам ждать, а сам быстро перешел протоку по шатким мосткам и направился к зарослям камыша. Здесь, на низком берегу Бетиса, стояла канатная мастерская купца Эзула.

Эзул встретил высокого гостя на пороге. Засуетился, заблестел влажным голым черепом, собрался было пасть ниц, но Миликон остановил его. Морщась от болотной вони, прошел в убогую каморку за мастерской. Эзул мелко семенил следом.

Миликон опустился на скамью, брезгливо отстранил поданную купцом чашу с вином.

- Никто тут не крутился из этих, Павлидиевых?

- Нет, светозарный,- ответил Эзул.- Я сам трижды обошел мастерскую - никого нет.

- Ну, слушай. Я отдал повеление. Завтра главный оружейный склад будет открыт. Найми тридцать повозок и за час до восхода солнца гони к складу, мои люди их нагрузят. Слушай дальше. Сегодня же передай греку мое повеление: пусть к вечеру переведет корабль к крайнему восточному причалу. Там потише, чем в порту, меньше чужих глаз. А с утра вытряхнешь из греческого корыта наждак - да смотри, не растряси с повозок, чтоб весь до последнего зернышка был доставлен на склад,- и набивай трюм оружием. Сам присмотри, чтоб грузили с усердием - меч к мечу, секира к секире. Поплотнее. Ты понял, камышовая труха?

- Все понял, светозарный,- закивал Эзул, остренько поглядывая хитрыми глазками.- Исполню, светозарный. Дозволь надеяться, что старый Эзул будет скоро вознагражден за верность и усердие…

- Надейся,- великодушно разрешил Миликон.

- Одну только утеху себе и позволяю - сладкую еду, - жалостливым голосом сказал

Эзул.- Жилище совсем обветшало, на одежду и то не хватает….

- Ну-ну, не прибедняйся, старый плут. Будто я не знаю,- сколько у тебя серебра накоплено. Где Павлидиев сынок? Почему я должен ждать? Было тебе велено…

- Я исполнил, светозарный! Все сделал, как ты велел. Не моя вина, что он опаздывает.

- Собачий род,- пробормотал Миликон и пнул ногой груду плетеных корзин.- Сиди тут и нюхай.

- Светозарный,- сказал Эзул после недолгого молчания.- Никто из верных тебе людей не знает так хорошо торговлю и ремесла, как я. И когда ты по праву займешь трон Тартесса…

- Я сделаю Амбона верховным казначеем,- усмехнулся Миликон.

Эзул так и подпрыгнул, затряс неопрятной бородой.

- Амбона! - возопил он.- Этого толстобрюхого навозного червя, чья ослиная голова…

- Может, и так, - развлекался Миликон, - но со своей ослиной головой он оказался умнее тебя. Амбон достиг богатства, а ты…

- Да он всю жизнь душил меня! - Эзул брызгал слюной, бил себя кулачками в грудь.- Он потопил в море мой корабль, он не подпускает меня к Касситеридам! Он меня разорил…

- Отодвинься,- прервал купца Миликон.- Я пошутил. Если ты завтра сделаешь все так, как я велел, - будешь казначеем.

- Можно ли так шутить, светозарный Миликон,- захныкал Эзул.- Позволь сесть,.. Меня ноги не держат от твоих шуток… Конечно, я все сделаю, как велишь. Разве я когда-нибудь…

- Ты сам будешь ведать погрузкой, потому что грека я вечером увезу на охоту. Ни мне, ни ему не нужно завтра быть в городе.

- Ты не будешь? - Эзул заметно обеспокоился, глазки у него забегали.- Но если.,.

- Не бойся,- небрежно бросил Миликон.- Ты сделаешь дело без помехи. Завтра людям Павлидия будет не до нас.- Он пропустил меж холеных пальцев завитую бороду. Повысил голос: - Долго еще я буду ждать этого собачьего сына?

Тут из мастерской донеслись крики. Дверь распахнулась, в каморку шагнул молодой человек в короткой, до колен, темно-серой одежде, перетянутой широким кожаным поясом, какие носили тартесские моряки. На его загорелых щеках курчавился юношеский пушок, твердые губы кривились в усмешке.

Он мяукнул вместо приветствия, повалился на корзины, непочтительно спросил:

- Зачем звал?

Верховный казначей прикрыл веками глаза. Его коробило от такой развязности, однако он не одернул юного наглеца.

- Я привык, чтобы ожидали меня,- сухо сказал он, сделав нажим на последнем слове.

Юнец заворочался, устраиваясь поудобнее, корзины трещали и скрипели под ним.

- Я очень торопился,- ухмыльнулся он,- но сегодня всюду разъезжают глашатаи и меня дважды задержала толпа. А потом,- продолжал юнец, пристраивая одну из корзин себе на кудлатую голову,- потом мне пришлось малость проучить палкой нахальных рабов, загородивших мост носилками. А потом, когда я вошел в мастерскую,- тут он запустил в Эзула корзиной,- я споткнулся о канаты. Твои рабы, Эзул, растянули там канаты, и я был вынужден вздуть одного или двух… Кстати, Миликон, не твои ли носилки были там, подле моста?

- Слушай, Тордул, я терпеливо сношу твои дерзости, потому что…

- Потому что побаиваешься моего грозного родителя.

Миликон выпрямил спину.

- Я никого не боюсь,- сказал он высокомерно.- Я столь же светозарен, сколь и твой отец. А ты, хоть и предпочел удел простого моряка, не должен забывать, что в твоих жилах течет кровь высокорожденного…

- Пополам с кровью рабыни,- вставил Тордул. - А ваши титулы для меня все равно что плевок.

- Я сношу твои дерзости только потому, что у нас с тобой одна цель.

- Да,- уже серьезно согласился Тордул.- С тех пор, как ты рассказал мне о несчастном Эхиаре, у меня одна только цель: восстановить справедливость, вернуть Тартессу законного царя.

- Этого хочу и я.

- Давно уже слышу. Но дальше разговоров дело не идет. Чего ты ждешь, Миликон? Я перестал тебе верить.

- Я ждал удобного часа. Теперь он настал.

Скрипнули корзины. Тордул вскочил, стал, широко расставив голенастые ноги, перед Миликоном, впился в него напряженным взглядом.

- Настал? Ты говоришь - настал наш час?

- Да. Не знаю только, готов ли ты со своими…

- Мы готовы! - крикнул Тордул. Он подскочил к двери, выглянул, потом заговорил свистящим шепотом:

- Тартесс пропах мертвечиной, вот что я тебе скажу! Великая Неизменяемость - ха! Да она только на кладбище и бывает, неизменяемость! Сидят в своих дворцах, провонявших кошками, жрут с серебряных блюд…

- Я сам ем с серебряного блюда, но это нисколько не вредит моему пищеварению, блистательный Тордул,-с тонкой усмешкой сказал Миликон.

- Хватит! - рявкнул Тордул.- Да, я - блистательный по рождению, а могу ли я носить этот титул, если он теперь продается за деньги?

- Деньги нужны казне, - спокойно возразил Миликон. - Это я тебе говорю как верховный казначей.

- А куда идут эти деньги? На новые дворцы, на кошек, на наложниц? Олово - вот богатство Тартесса, его сила. Возим мы его, возим с Касситерид, а кто его нынче у нас покупает? Все склады забиты слитками. Где фокейские корабли? Как можно было допустить, чтобы Карфаген стал на их пути?

- Оставим Карфаген, поговорим лучше о завтрашнем дне…

Но Тордул не унимался. Крупно шагал по каморке, выкрикивал хриплым матросским голосом:

- Нашли забаву - голубое серебро! Зачем оно нужно?

- Не кощунствуй,- Миликон сдвинул густые брови. - Ты прекрасно знаешь заветы предков.

- Заветы предков? Да я ставлю корабль олова против самой облезлой из твоих кошек, что наши почтенные предки и сами не знали…

- Довольно, Тордул! Голубое серебро - святыня Тартесса. Сядь и слушай. Завтра за час до восхода твои люди должны скопиться у западных ворот крепости. Пробирайтесь не по дороге, а левее, где густой кустарник, только без шума, чтобы на сторожевых башнях не услышали. Завтра - большая кошачья охота, и многие блистательные отправятся туда со стражниками; именно такого дня я и дожидался. Ты со своими людьми ворвешься во дворец и схватишь Аргантония…

- Я своими руками убью его! - закричал Тордул.

- Пошлешь по городу верных людей кричать на царство Эхиара, а про Аргантония пусть кричат… сам знаешь, что.

Тордул нетерпеливо дернул ногой.

- А Эхиар?

- Мои люди доставят его в город. Ты встретишь его с надлежащим почетом.

- За это не беспокойся! - восторженно вскричал Тордул.

- Я еще не кончил. Когда вы ворветесь в крепость, направь часть людей к дворцу своего родителя. Пусть они сомнут его стражу, а его самого возьмут под надежную охрану.

- Это я сделаю,- ответил Тордул, помолчав, Но… что с ним будет дальше?

- Посмотрим. Думаю, что его государственная мудрость пригодится Тартессу и в дальнейшем.

Они поговорили еще немного, обсудив подробности. предстоящего переворота, а затем юный мятежник покинул мастерскую купца Эзула: он торопился к своим людям.

Эзул проводил его за ворота, посмотрел вслед и вернулся в каморку. Отломил кусок сладкой лепешки, сунул в редкозубую щель под вислыми усами, пожевал, исподлобья взглянул на верховного казначея.

- А что, светозарный Миликон, если этот сумасшедший и впрямь захватит власть и провозгласит царем этого… Эхиара?

- В Тартессе будет править наместник Карфагена,- сказал Миликон, поднимаясь.- Только Карфаген может покончить с царствованием Аргантония. А мы,- он дернул Эзула за бородку,- мы дадим для этого Карфагену оружие из черной бронзы. Падрубал терпеливо поджидает в Столбах нашего греческого гостя.

Эзул довольно засмеялся, с бороды его посыпались крошки.

- То-то обрадуется греческий простофиля,- сказал он.- И оружие увезет, и старого дружка Падрубала повидает. Хи-хи-хи, придется бедным фокейцам с персами палками воевать…

 

На кошачью охоту

- Не нравится мне это, Горгий, - сказал кормчий и сплюнул в грязную воду между судном и причалом.- Томили нас, томили, а теперь - кха! Давай в восточную гавань, выгружай наждак, бери черную бронзу и убирайся в море…

- Что тебе не нравится, Неокл? - рассеянно отозвался Горгий.- Чего хотели, то и получаем.

Они сидели на корме под жарким солнцем Тартесса, полуголые, распаренные. Из-за мешков, сваленных возле мачты, доносились рассыпчатый стук костей, ленивая матросская перебранка.

- Эй, Лепрей, довольно трясти!

- Все равно больше двух шестерок не выкинешь.

- Мое дело. Сколько хочу, столько и трясу.

Покатились кости, раздался взрыв хохота.

- Опять один и один! Подставляй лоб, Лепрей!

- Жаль, Диомеда нет, он мастер щелкать…

- Что ж мы, братья, так и прощелкаем всю стоянку? Чего хозяин нас держит, как собак на цепи?

- Правильно делает,- отозвался рассудительный голос.- Диомед вот сходил себе на берег да и пропал.

- А скучно, братья, без Диомеда… Ну, чья очередь выкидывать?

Да, пропал Диомед, тоскливо подумал Горгий. Обещал разузнать Миликон, куда он задевался, и молчит. Смутно все, тревожно… Велит корабль ставить под погрузку, а самого меня на кошачью охоту тащит. Мне ихние кошки поперек горла, тьфу!.. И как же завтра без меня грузить станут?! На первой волне груз разболтается, еще трюм разнесет… Неокл, он, конечно, дело знает, да все не свой глаз…

- Не нравится мне,- продолжал зудить кормчий, потирая слезящиеся глаза.- Груз дорогой, а как его через Столбы провезешь? Карфагеняне там.

- Что делается в Столбах, о том здешние правители знают лучше нас. Не пошлют же они такое оружие прямо в лапы врагам.

А сам думал с нехорошим холодком в животе: Миликон сухой путь запретил, в море выталкивает. А от Миликона кто приходил с повелением? Канатный купец… Эзул, тот самый… Сидит в Тартессе, а о нем в Столбах Падрубал-карфагенянин заботится, ремешок с письменами шлет. Темное это дело… Может, рассказать Ми-ликону про ремешок?

Новый взрыв смеха прервал его смятенные мысли.

- Эй вы, потише!-крикнул Горгий.

Потянулся к ведру, плеснул на себя воды: хоть и теплая, а все-таки полегче, когда мокрый.

Рассказать Миликону про ремешок, конечно, можно, но вот вопрос: в новинку ли ему это будет? Уж если Эзул у него ходит в доверенных людях, то, может, и сам Миликон стакнулся с Падрубалом?

Горгий тихонько поцокал языком.

- Ты ему скажи, что корабль неисправен - кха! И спроси дозволения отправиться сухим путем,- будто сквозь туман слышал он нудную речь кормчего.

Не ответил. Снова и снова перебирал в памяти слова Эзула, с час назад приходившего на судно. Хорошо начал купец, обрадовал: завтра, мол, с утра выгружай наждак, получишь черно-бронзовое оружие. Была понятна и просьба перевести корабль к восточному причалу - для удобства погрузки. А дальше началось непонятное: желает-де светозарный Миликон показать тебе кошачью охоту… Высокая, мол, это честь для приезжего купца, еще никто из греков не удостаивался.

Вдруг пришла догадка: не опасается ли Миликон, что он, Горгий, заполучив оружие, перегрузит его на повозки и, нарушив запрет, уйдет из Тартесса сушей? Не потому ли желает держать его, Горгия, при себе вплоть до того часа, когда закончится погрузка и можно будет выпроводить корабль в море? В море, прямиком в загребущие Падрубаловы лапы…

Ну нет, любезнейший, не «а такого ты наскочил!

Горгий поднялся, взглянул на клепсидру: сколько вытекло воды с полудня. О, уже четыре часа… Пока не поздно, надо идти к купцу Амбону. Пусть Амбон забирает наждак, а заодно и корабль. И пусть грузит олово в слитках прямо на повозки, и пусть лошадей дает, а не быков, так-то поскорее до Майнаки доберемся. Сегодня же вечером и пустимся в дорогу. Уж лучше олово в Фокее, чем рабство в Карфагене…

Да, и еще не забыть попросить у Амбона провожатых и охрану до перевала, а то нарвемся еще на гадирский отряд. Этот Амбон, по всему видно, в чести у Павлидия, уж десяточек стражников выпросит у него… А Миликон - что ж, пусть везет на охоту свою кошачью стаю, он, Горгий, ему не попутчик…

Повеселев от принятого решения, Горгий велел кормчему приготовить все для выгрузки наждака, а сам прошел к себе в каюту. Вытащил из-под койки сундучок, облачился в серый, обшитый по подолу красным меандром гиматий.

Только ступил на сходню - глядь, из тучи пыли, вечно висевшей над портовыми закоулками, выскочили два всадника. Гулко простучав копытами по доскам причала, осадили у сходни коней, заорали сытыми голосами:

- Эй, фокейский купец, собирайся! Светозарный Миликон ожидает тебя в носилках!

И Горгий понял, что нельзя противиться судьбе.

Когда завязывал в каюте сандалии, бросился ему в глаза воткнутый в стенку кинжал из черной бронзы - подарок Павлидия.

Хоть и кошачья, а все-таки охота, подумал он, мало ли что может случиться.

И сунул кинжал за пазуху.

Неслыханную честь оказал иноземному купцу светозарный Миликон: пригласил в свои носилки. Велел греку сесть на ковер, сам же покойно расположился на вышитых серебром подушках.

Дорога, что шла вдоль крепостной стены на север, была хорошая, лошади - одна впереди, другая сзади - бежали розно, носилки чуть покачивались. За носилками ехал особый возок, разгороженный внутри так, чтобы охотничьи кошки не задирали друг друга. Было их там десятка два, злых, длинноногих, двое суток не кормленных. За возком пылил конный отряд - личная стража верховного казначея.

Заговаривать первым с высокорожденным не полагалось, и Горгий томился за закрытыми занавесками. Миликон жевал сушеные плоды смоковницы, щурился на Горгия, поигрывал серебряным нагрудным украшением.

И чего он едет занавесившись, подумал Горгий, экая духотища… Он украдкой зевнул, прикрыл рот рукой. Глаза его слипались.

Лошадиные копыта загрохотали по мосту. Горгий очнулся от дремоты.

- Откинь занавески,- сказал Миликон.

Дышать стало легче. Далеко позади остался

Тартесс - крепостные стены, дымные кварталы ремесленников, сторожевые башни. Бетис медленно катил под длинным мостом желтые воды. А там, впереди, расстилались зеленые поля, в предвечерней дымке чуть лиловели горы.

Дорога пошла похуже. Носилки тряхнуло. Миликон, глядя на Горгия, посоветовал:

- Скрести под собой ноги.

- Далеко ли еще, светозарный?-осведомился Горгий.

- Туда,- вяло махнул рукой Миликон.- Видишь ли, очень много кроликов развелось на полях Тартессиды, рабы не поспевают сберегать от них посевы. Тут-то и пригодились наши охотничьи коты.

И он принялся рассказывать Горгию, как кот поднимает кролика с кормовища, как настигает его и перекусывает шею.

Мне бы твои заботы, думал Горгий, а сам кивал в знак почтительного внимания. Но и собственные заботы, от которых последние дни голова трещала, теперь, как ни странно, отодвинулись от Горгия. Он сам дивился охватившему его безразличию ко всему на свете. В голове было легко и пусто…

- Почему ты не слушаешь? - услышал он вдруг голос Миликона.

- Извини, светозарный…

- Я тебе толкую, что вся сила у них не в лапах, а в зубах. Но если круглый год их кормить сырым мясом…

Пусть они подавятся, все как есть, подумал Горгий, а вслух сказал:

- Такими котами надо дорожить.

Смеркалось. Слева проплыли глинобитные домики, рощица смоковниц. Донесся надсадный скрип гончарного круга. Крик осла. Дорога запетляла меж бурых холмов и побежала вниз, к мелькнувшей среди трав реке. Быстро падала, сгущаясь, темнота, впереди засветилась группка неярких огней.

Копыта притомившихся лошадей зацокали по каменистой улочке, и носилки остановились подле невзрачного заезжего двора. Из ворот вышли двое с чадящими факелами: увидев Миликона, согнулись и замерли в поклоне.

- Приехали,- сказал Миликон и неспешно слез с носилок.- Здесь переночуем, а перед восходом выедем на охоту. Напоишь котов водой,- бросил он хозяину заезжего двора, плешивому вольноотпущеннику,- а кормить не вздумай. Нам же приготовь еду. Пожирнее.

- Светозарный! - вскричал хозяин.- Мне ли не знать твоих вкусов! А кроликов нынче развелось… Будет забава твоим кошечкам, да пошлют им боги хорошего здоровья…

Миликон не дослушал, пригнувшись, шагнул в низкую дверь. Горгий последовал за ним. Телохранители спешились, лениво потянулись с кожаными ведрами к колодцу.

В комнате тускло горел масляный светильник. За нечистым столом, склонив косматую голову над недопитой чашей, дремал человек. Он поднял осовелые глаза на вошедших, уставился на Горгия. Их Горгий узнал в нем того купца из Массалии, с которым по пути в Тартесс повстречался в Майнаке.

- Здравствуй, массалиот, - приветливо сказал Горгий.- Сухим путем, значит, дошел сюда от Майнаки?

Массалиот помотал головой, пытаясь стряхнуть тяжкое опьянение.

- Ага, это ты, горбоносый фокеец,- просипел он.- Не утопили тебя кар-рфагеняне в Столбах?

- Как видишь, я цел. И товар мой тоже.

Горгию хотелось толком расспросить массалиота о сухом пути, но при Миликоне, само собой, лучше было помалкивать. Да и пьян купец не по-хорошему. Авось, до утра протрезвится, подумал Горгий, тогда и расспрошу.

- Вижу, ви-ижу… Я все вижу! - сказал массалиот.- И кар-рфагенский нос твой вижу… С таким носом можно через Столбы…

- Пьяный дурак,-устало сказал Горгий, отворачиваясь.

Миликон, вздернув бровь, пристально смотрел на массалиота, потом перевел взгляд на Горгия.

- Четвертый день здесь сидит,- объяснил хозяин, почесывая плешь.- Привез товар, но все выжидает чего-то. Проезжих расспрашивает - какие цены в Тартессе, да нет ли там беспорядков. Я ему толкую: в Тартессе беспорядков отродясь не бывало, не то что в других местах,- так ведь не верит. Сомневается… С утра до ночи вино хлещет. Упрямее не видывал постояльца…

- Не верю! - рявкнул массалиот, уронил голову в объедки и сразу захрапел.

- Скажи моим людям, чтоб унесли его во двор,- велел Миликон.- Да прибери здесь и свету прибавь.

Ужинали вдвоем. Миликон молча обгладывал баранью ногу, косил на Горгия черным проницательным глазом. Со двора доносились фырканье лошадей, мычание быков, истошные кошачьи вопли. От всего этого, от пьяных слов массалиота. Опять стало Горгию тревожно. Кусок в горло не лез. Хотелось спать.

- Скучно с тобой, грек,- сказал Миликон.- Или о корабле своем думаешь? Не бойся, погрузят все как надо. Эзул смышлен в таких делах. Или не доверяешь ты ему?

- Как не доверять достойному человеку,- уклончиво ответил Горгий.

- Мерзавец он первейшей руки.

- Да я и то заметил…

- Что ты заметил?

- Так ведь…- у Горгия чуть с языка не сорвалось про ремешок, про Падрубала, но тут же он осекся.- Хитер уж очень…

- Без хитрости не проживешь,- наставительно сказал Миликон.»- Тем более у нас в Тартессе.

Он замолчал, прислушиваясь к звукам во дворе. Потом опять взглянул на Горгия, сказал:

- Узнал я про твоего пропавшего матроса.

- Где он? - встрепенулся Горгий.

- Люди Павлидия схватили его на базаре. Литеннон выпытывал у него, не встречался ли ты в Столбах с карфагенянами. Ведь ты соврал Литеннону, что прошел Столбы безлунной ночью. Луна-то была, вот и заподозрил тебя Литеннон.

Ах, проклятые, с ужасом подумал Горгий. Стараясь не выдать тревогу, спросил:

- А что говорил мой матрос?

- При пытке не был, не знаю.- Миликон усмехнулся.- А теперь и спросить не у кого: Литеннону, ты сам видел, череп раскроили. Само собой - случайно… Твой матрос теперь на рудниках. Придется отплыть без него: с рудников не возвращаются.

Он поднялся, вышел во двор. Постоял, глядя на дорогу, скудно освещенную ущербной луной, тихо поговорил с начальником своей стражи. Потом вернулся в комнату, где для него приготовили ложе. У дверей уселись, зевая, телохранители.

Горгию было велено ложиться спать в углу двора. Он растянулся на охапке свежескошенного сена, закинул руки за голову. Прямо над ним стояло созвездие Арктос. Значит, восток вон в той стороне… за стеной, сложенной из нетесаных камней… Где-то там, за морем,- Фокея. Тоже спит под луной. Только там, должно быть, уже под утро…

Шальная мысль пришла ему в голову: стена невысока, перемахнуть через нее и пуститься наутек… подальше от этих проклятых богом опасных мест, от Миликоновых хитросплетений. Долиной Бетиса подняться вверх, потом - горными тропами - на восток, к Майнаке… Мешочек с деньгами при нем, кинжал тоже… Но уже плыли перед мысленным взором недоумевающие лица кормчего Неокла, Диомеда, матросов… купца Крития… Нет, не убежать. Одной веревочкой связала его с ними судьба…

Звякнуло оружие. Рядом присел на сено один из Миликоновых стражников. Шумно поскреб грудь, ругнулся вполголоса.

Ну вот, теперь и захочешь, а не уйдешь…

Среди ночи проснулся Горгий от неистового шума. Топот тяжелообутых ног, крики и ругань, лязг оружия. Рядом с хриплым стоном рухнул человек. Горгий быстро отполз в сторону, затаился между возком и стеной. Пытался понять, что происходит: передрались ли телохранители между собой, или еще какая беда нагрянула?..

Шум драки оборвался внезапно. Во дворе вспыхнули факелы, в их дымном багровом свете Горгий увидел вооруженных людей в желтом.

Стражники Павлидия!

Они бродили с факелами по двору, разглядывая убитых.

- Ну что, нашли грека? - спросил начальственный голос.

- Ищем, блистательный. Здесь должен быть, куда ему деться…

У Горгия застучало в висках. Он прижался боком к шершавой стене, нащупал за пазухой кинжал.

- Вот он! - донеслось с другого конца двора. - В сено, злодей, закопался.

- Тащи его!

Горгий услышал хриплый испуганный голос:

- Не трогайте меня, я купец из Массалии…

- Да это не тот! Проезжий, что ли… У того, говорили, нос горбатый и одежда чистая.

- Бросьте этого, ищите дальше!

Колеблющийся свет факела приблизился.

- Ага, вот он, горбоносый, за повозкой! Гляди-ка, кинжал наставил…

Пахнуло потом и кожей. Два копья уперлись Горгию в грудь. Подошел блистательный, весь в серебряных перевязях и пряжках.

- Отдай кинжал,- велел он, кривя губы в нехорошей улыбке. - Все видели? - Он потряс кинжалом в воздухе. - Этим кинжалом грек и убил светозарного Миликона!

- Ошибка! - закричал Горгий.- Никого я не убивал… Я спал во дворе…

- Стража светозарного Павлидия не ошибается, - прервал его блистательный. - Ас карфагенскими лазутчиками у нас разговор короткий. Ведите его!

Понуро побрел Горгий под наставленными копьями со двора. Увидел на миг сумрачный взгляд массалиота. Потом его толкнули в повозку.

 

Тордул и Павлидий

Дворец Павлидия был открыт только для доверенных людей. Но имелась в нем комната, куда ходу не было никому. Здесь верховный жрец в уединении обдумывал и решал государственные дела.

На возвышении - статуя бога Нетона, перед которой горел жертвенный огонь. На полу - бычьи шкуры. В углу била из стены водяная струя, падала с плеском в маленький водоем. От жертвенного огня вода казалась красной.

Павлидий сидел, откинувшись на подушки, перед низким столом с бронзовыми ножками. Тордул стоял перед ним. Переминался с ноги на ногу, избегал взглядов верховного жреца. Были они непохожи друг на друга, только крупные хищные носы напоминали о родстве. Щека Тор-дула рассечена, одежда изорвана, левое плечо обмотано окровавленными тряпками.

- Хорош,- тихо сказал Павлидий, отводя от глаза финикийское стеклышко.- Давно тебя не видал… Не прибавили тебе ума морские походы. Да и тот, что был, ветром выдуло.

Тордул молчал. Он весь еще был во власти недавней короткой и бешеной схватки у крепостных ворот. Не мог он понять, почему так получилось: против ожиданий, стражи оказалось не только не меньше, но и куда поболе обычного. И часа не прошло, как его, Тордула, люди были смяты и повязаны. Самого же Тордула прямиком приволокли сюда…

- Окрутил тебя Миликон вокруг пальца, обманул, как котенка,- продолжал Павлидий.- На что ты рассчитывал, поднимая оружие против тысячелетнего царства? Рассуди сам: может ли малый котенок опрокинуть могучего быка?

- Твой могучий бык еле стоит на ногах,- мрачно ответил Тордул.- Он поражен болезнью.

- А ты уже и в лекари? - Павлидий насмешливо прищурился.- Да будет тебе известно, сынок, что болезнь Тартесса называлась - Миликон. Но сегодня, хвала Нетону, с этой болезнью покончено.

Он встал, подкинул в огонь щепоть пахучего порошка. Заговорил другим тоном, почти ласковым:

- Ах ты, простачок. Да разве ты не понимаешь, что был нужен этому мошеннику только для прикрытия?

- Не понимаю,- буркнул Тордул и потер раненое плечо.

- Болит? - сочувственно спросил Павлидий.

- Дергает…

- Дай мне осмотреть рану.

- Не твоя забота! Говори, что хотел сказать. Какое еще прикрытие?

- Изволь.- Павлидий снова уселся, поиграл стеклышком.- Давно уже мне стало известно, что твой Миликон связался с Карфагеном. Уговор у них был: Миликон поможет карфагенянам захватить Тартесс.

- Не может быть! - выкрикнул Тордул.- Зачем ему это?

- А затем, что собирался сесть в Тартессе наместником Карфагена. Постой, да ты, замышляя бунт, не собирался ли властвовать в Тартессе?

- Нет! - отрезал Тордул.- Мне власти не надо. Власть должна принадлежать законному царю - Эхиару.

- Вот как! - Павлидий поджал тонкие губы.

- Да, Эхиару! Вы обманули… вы скрываете от народа, что законным наследником трона был царский сын Эхиар. Аргантоний был верховным жрецом, вот как ты сейчас. Он силой захватил трон Тартесса!

- Даже если это было так, все равно ты поздно хватился: Эхиара уже много десятков лет нет в живых.

- Неправда, он жив! Он томится в рудниках, у него отняли не только трон, но и имя. Он затерялся среди тысяч безымянных рабов, но он жив!

- Кто тебе сказал это? - тихо спросил Павлидий.

- Ну, Миликон сказал…

- Ах, Миликон! - Павлидий усмехнулся. - А ты и поверил, дурачок…

Тут раздался быстрый стук, шел он не со стороны двери, а из-за статуи бога Нетона. Павлидий прошел туда, отворил в стене потайное окошко. Оттуда донесся невнятный голос. Павлидий слушал, приложив к окошку ухо.

- Хорошо,- сказал он, выслушав до конца.- Миликона сегодня вечером похоронить возле храма со всеми почестями. Пошли в город глашатаев, пусть объявят народу, что светозарный Миликон пал от преступной руки предателя грека, карфагенского лазутчика. Пусть это вызовет всенародный гнев против чужеземцев. Ты все понял? Ну, ступай. Погоди! Когда толпа в священном порыве устремится бить греков, проследи особо, чтобы не пострадали ни корабль, ни груз. Запомнил?

Он вернулся к столу. Встретил растерянный взгляд Тордула, горестно покачал плешивой головой.

- Кругом враги, кругом враги… Иной раз думаю, Тордул: зачем взвалил я на себя столь тяжкое государственное бремя? Удалиться бы в долину Бетиса, пожить на покое… Что с тобой?

Тордул, пошатываясь, подошел к водоему, подставил голову под струю. Павлидий забеспокоился.

- Не упрямься, Тордул, дай осмотреть рану. Я, как известно, хорошо разбираюсь в ранах.

- Не хочу…

Тордул жадно, взахлеб напился воды, потом тяжело опустился на край водоема, здоровой рукой провел по мокрому лицу. Теперь он сидел, а Павлидий стоял над ним, поджав губы.

- Ты сказал, что я… что я был нужен Миликону как прикрытие. Что это значит?

- Ты, кажется, знаком с купцом Эзулом,- сказал в ответ Павлидий и заходил по комнате.- Вчера вечером он был схвачен и при первой же пытке сознался во всем. Он был у Миликона главным посредником для связи с Карфагеном. Так вот. Фокейский корабль по пути в Тартесс был остановлен в Столбах карфагенянами. Греку велели передать Эзулу тайное письмо. Мои люди сразу заподозрили, что грек подослан карфагенянами. Но по наущению Миликона был убит в драке мой человек, который расследовал это путаное дело. Слушай дальше. Миликон решил использовать фокейский корабль для того, чтобы переправить карфагенянам оружие из черной бронзы. Это ускорило бы их нападение на Тартесс… Чтобы отвлечь внимание моих людей от погрузки, он и велел тебе выступить сегодня. Сам же уехал с греком на охоту. Он знал, что твой бунт обречен на неудачу. Одного он не знал - что этой ночью падет от кинжала грека.

Тордул удрученно молчал.

- Если все это правда…- заговорил он наконец.

- Показания Эзула записаны. Ты можешь их прочесть.

- Если это правда…- повторил Тордул и вдруг, скривившись, ударил себя кулаком по лбу. Он мычал и раскачивался из стороны в сторону, и злые слезы текли по его щекам.

- Ты неосмотрителен и излишне горяч, мой мальчик. Теперь ты сам видишь, что не должен был порывать со мной и доверяться этому негодяю…

Тордул вскинул на отца яростный взгляд.

- Ты только что велел похоронить этого негодяя и изменника с почестями у стен храма!

- Да, это так,- с печальной улыбкой отозвался Павлидий.- Нам постоянно приходится объяснять народу то одно, то другое. Но как ему объяснить, что третье лицо в государстве - изменник и ставленник Карфагена? В глазах народа мы, правители, должны быть непогрешимы, более того - святы. Иначе падут устои и все рассыплется…

- И поэтому вы лжете народу на каждом шагу! - крикнул Тордул.

- Ну, зачем ты так… То, что кажется тебе ложью, на самом деле /государственная мудрость.

- Вы все изолгались! По привычке бубните древние заветы, славите Неизменяемость… Ну-ка, припомни, кто был блистательным в старые времена? Храбрейший из воинов, вот кто! Он поровну делил со своей дружиной и еду, и добычу. Он был как все, только в бою бился впереди всех. А теперь? Кто, я спрашиваю, теперь блистательный? Толстопузый богатей, обвешанный серебром и пропахший кошками! Да еще напридумывали сверкающих, светозарных,- помилуй боги, глазам больно!

- Замолчи, Тордул.- Верховный жрец нахмурился,

- Да еще бесстыжую торговлю открыли - продаете титулы за деньги,..

- Замолчи, говорю тебе! - повысил голос Павлидий.- Я никому не позволю…

- Ну так зови своих палачей! Руби мне голову!

Тордул поднялся. Они стояли лицом к лицу, впившись друг в друга гневными взглядами. Потом Павлидий отошел к столу, сел, поиграл стеклышком. Спокойно сказал;

- Не подобает нам горячиться. Не чужие мы люди, Тордул… Я готов забыть твои неразумные выходки. Ты останешься у меня во дворце, у тебя будут еда, питье и одежда, достойные твоего происхождения. Первое время, конечно, придется сидеть во дворце безвылазно.

- Ты очень добр,- насмешливо сказал Тордул.- А что собираешься ты сделать с моими товарищами?

- Пусть это тебя не тревожит. Проливать кровь не в моих правилах. Твоим товарищам придется немножко поработать на рудниках.

- Ну так вот: я буду с ними до конца!

Павлидий пожевал губами.

- Послушай, мой мальчик. Постарайся меня понять. Я бы хоть сейчас отпустил их на все четыре стороны. Но, видишь ли, это может вызвать…

- Ни о чем я тебя не прошу. Мы пойдем на рудники все вместе.

- Ты сейчас говоришь в запальчивости. Отдохни день или два, приди в себя, и тогда…

- Я все сказал, отец. Вызывай стражу.

- Одумайся, Тордул.

- Вызывай стражу! И навсегда забудь о нашем родстве!

Некоторое время Павлидий сидел молча, опустив плечи и уставясь в пляшущий огонь. Потом медленно поднялся, подошел к массивной двери, отворил ее и дважды хлопнул в ладоши.

 

В двадцать девятой толпе

Во сне боги уводят человека, куда хотят. Только что Горгий стоял на высоком корабельном носу и смотрел, как двумя косыми валами убегает, убегает синяя вода от переднего бруса. А проснулся - все та же провонявшая немытыми телами пещера, куда на ночь сгоняли двадцать девятую толпу.

Чадил факел в медном кольце на стене: в темноте рабов не сосчитаешь, не убережешь. Г оргий поднялся, разминая затекшее тело, ненароком толкнул Диомеда, храпевшего рядом на соломе. Матрос вскинулся, заругался спросонок…

Ночная тоска взяла за горло - хоть плачь, хоть головой об стенку бейся. Видать, покинули Горгия боги. А может, просто не достигает их взор дальнего края Ойкумены? Сам же испугался этой мысли. Что ж боги - их мало, а нас вон сколько, за каждым разве усмотришь?..

Ночные разбойники, бешеные псы - вот кто они, правители Тартесса! Где это видано -обвинить человека в убийстве и ни за что, ни про что, без суда, без разбора затолкать на погибельные рудники… Вот и Диомеда так же: схватили на базаре, пытали, пытали, внутренности отбили - и сюда. Разозлились, что ничего он не рассказал… А вышло, что зря Диомед, горемыка, побои терпел: все равно ведь он, Горгий, оказался на рудниках. Ладно, хоть в одну толпу угодили, встретились…

И еще думал Горгий о том, как не повезло ему: попал в самую середину раздора меж правителей Тартесса. Миликон чем-то там обидел Павлидия, Павлидий велел серым людям убить Миликона. Светозарные дерутся, а простолюдины кровью харкают…

Бежать, бежать отсюда! Лучше подохнуть с голоду в чужих горах, чем здесь, в неволе…

Стражники заколотили в медную доску, закричали:

- Выходи на работу! Во славу царя Аргантония, на работу!

Вставали рабы, потягивались, разминали наболевшие, плохо отдохнувшие мускулы. Зевали, протирали глаза, отхаркивались, по-разному молились богам, перемежая молитвы проклятиями.

Горгий с Диомедом пожевали припасенные с вечера зеленые веточки - по греческому обычаю, чтобы во рту было свежее. Вышли из пещеры.

Стражники ходили меж рабов, сбивали в полдюжины, чтобы легче было считать. Делали зарубки на счетных палочках, путались, снова и снова начинали пересчитывать двадцать девятую толпу.

Были здесь больше иберы разных племен: илергеты, карпетаны, илеаты. Были и вовсе дикие, обманом увезенные с далеких Касситерид - рослые, светлобородые, раскрашенные синей глиной. Рабы из тартесских горожан держались в этой пестрой толпе особняком.

Внизу, у ручейка, над кострами кипело варево. Богато живут в Тартессиде, рабам - и то варят пищу в медных котлах.

Расселись вокруг котлов по полдюжины. Старшие пошли за ложками. Ложки - тоже медные, со знаками двадцать девятой. Чтобы знать, если кто украдет.

Ели молча, не торопясь, хоть и покрикивали стражники. Торопливая еда силы не дает: заглотишь по жадности кусок не разжевавши - пропал кусок без толку. Ложками черпали по очереди, макали в варево черствые ячменные лепешки- свежих рабам не давали: не напасешься;

Горгий хоть и был голоден, а ел трудно: от непривычки с души воротило. А Диомед - ничего. Обвыкся. Рядом шумно чавкал здоровенный горец-кантабр, весь с головы до ног густо обросший бурой шерстью. Ложку он, видно, не понимал, черпал из котла горстью, а ладонь у него была как лопата. Прочие едоки недовольно косились, но помалкивали: уж очень был силен и свиреп этот самый кантабр.

День начинался серенький. Клочья ночного тумана плыли над ущельем, смешивались с дымом костров.

От соседнего котла подошел молодой раб - нос крючком, глазищи горят, как у лихорадочного, левая рука обмотана тряпьем. Присел на корточки, стал оглядывать едоков. Уже не раз видел Горгий, как этот раб слоняется меж котлов, приглядываясь к людям. А сегодня увидел вблизи - и сразу припомнил: тот самый моряк, что однажды его, Горгия, в портовом кабаке угощал дикарским пивом с Касситерид. Торгул… нет, Тордул - вот как его зовут…

Подбежал стражник, заругался на Тордула - мол, не путай, собака, счета, давай в свою полдюжину. Тордул поднялся, резанул стражника ненавидящим взглядом. Тот озлился.

- Как смотришь?! - заорал.- Глаза вылупил, падаль! Давай на место!

У Тордула запрыгали губы ог ярости.

- Сам ты падаль! - выкрикнул в ответ.

Звяканье ложек и чавканье стихло. Такого на

рудниках еще не слыхивали. Стражник ошалело уставился на строптивого раба. Потом размахнулся, с силой ударил обидчика тупым концом копья. Удар пришелся по левому плечу. Тордул взвыл, покатился по земле. На тряпке, обмотанной вокруг его руки, расплывалось темное пятно. Горгий присел над скорчившимся Тордулом, стал осторожно разматывать тряпку.

- Душегубы,- пробормотал он и добавил на ломаном тартесском:- У человека больная рука, а ты бьешь ..

- У человека? - с издевкой переспросил стражник.- Вот я покажу тебе человека!

Он закричал, замахал руками, сзывая других стражников. Тем временем Горгий, быстро осмотрев старую колотую рану Тордула, туго стянул над ней руку ремешком, чтобы унять кровотечение, потом вытащил из-за пазухи кожаный мешочек с мазью, с которым никогда не расставался. Он услышал над собой грубые голоса, ругань, но не поднял головы, торопливо втирал мазь в рану. Кто-то схватил его за шиворот, рывком поднял на ноги. Горгий увидел злые бородатые лица стражников - сбежалось их сюда около десятка.

- Ты тут говорил про человека? - спросил старший стражник, недобро усмехаясь и обдавая Горгия сложным запахом вина и бараньего сала.

- Ну, я…

Старший умело ударил его ногой в живот.

- Запомни: во-ню-чий раб, вот кто ты. Ну-ка, повтори!

- Я не раб,-прохрипел Горгий, разгибаясь.- Я ни в чем не провинился.

Диомед проворно встал между ним и стражником и принял следующий удар на себя.

- Э, да тут бунт! - взревел старший.- Взять их!

- Что за шум? - раздался вдруг властный голос.- Па-чему задержка у котла?

Стражники вытянулись при виде подходившего начальства. Это был сам Индибил, начальник всех рудников, низенький, толстый, с круглым, не лишенным приятности лицом. Серебра на нем было в меру, в руке он держал витой бич с серебряной рукояткой. Его сопровождала личная стража, угрожающе колыхались гребни на их шлемах.

- Блистательный, тут бунтуют рабы…- Стражник стал рассказывать о случившемся.

Индибил не дослушал, коротко махнул бичом, бросил:

- На голубое серебро.

Двинулся было дальше, но тут взгляд его скользнул по Тордулу, который сидел, хрипло дыша, на каменистой земле. Индибил остановился, в раздумье выпятил нижнюю губу.

Горгий воспользовался заминкой.

- Блистательный, дозволь попросить… Я здесь без вины… Пусть меня поставят перед судом, у меня есть свидетели…

Но Индибил вроде бы и не слышал его слов. Он все смотрел на Тордула, и тот, встретив его взгляд, выдавил из себя:

- Что, узнал?

Индибил повернулся к старшему стражнику:

- Ат-меняю голубое серебро. Этого не трогать. За его жизнь ты отвечаешь головой. Понял, борода?

Старший недоуменно кивнул.

- Блистательный…- Горгий повысил голос, но Индибил даже не взглянул на него.

- Живо на работу,- распорядился он и пошел своей дорогой.

И слушать не хотят, со злостью подумал Горгий. Не-ет, правды тут не найдешь…

Он получил пинок ногой в зад.

- А ну, быстрее в колонну!- заорал старший.- Радоваться должен, иноземец, что на голубое серебро не угодил!

Колонна рабов двинулась Старший потоптался немного над Тордулом, который все сидел, раскачиваясь и придерживая раненую руку здоровой. Потом велел одному из стражников увести Тордула в пещеру: пусть отлеживается, кто его знает, что за птица, может, он родственник блистательному Индибипу,

Тянулись по каменистым тропам нескончаемые потоки рабов. Горгий с Диомедом шли в паре, поглядывали по сторонам. Изрыты здешние невысокие горы, как муравейник. Всюду чернеют дыры рудников, новых и старых, таких, в которых добычи уже нет, только по ночам рабов туда загоняют. Какой только руды нет в этих горах! Позаботились о Тартессе властители подземного царства Аид с Персефоной, накопили меди и серебра.

Тянулись в горы скрипучие повозки, запряженные быками: везли пищу для рабов, для стражников. Обратно в Тартесс повозки возвращались груженные слитками,- там, в городе, искусные руки ремесленников сливали медь с заморским оловом, ковали оружие, делали утварь и украшения.

Видно, не суждено ему, Горгию, исполнить волю Крития, доставить в Фокею оружие. Да и вернется ли он в Фокею вообще?.. Хорошо хоть, Диомеда здесь встретил - все родная душа. Нетерпелив Диомед, одно у него на языке - бежать да бежать. А как убежишь, если стража кругом. Наслышался уж Горгий рассказов о беглых рабах - почти никому не удалось далеко уйти, всех побросали на рудник голубого серебра, откуда, по слухам, и вовсе нет возврата. Там человек в скорости сам помирает непростой смертью. Отчего - знают только там…

Вот и Тордул сюда попал. Неосторожные речи вел он тогда в портовом кабаке. За это, может, и попал… Долго ли здесь?..

Как шел Горгий, опустив голову, так и налетел на шедшего впереди кантабра. Тот оглянулся, осклабился. Зубы у него страшенные, как у вепря. Силен кантабр, да туп. Посмеиваются над ним втихомолку рабы из городских: будто у них, у кантабров, не мужчины, а бабы всем заправляют. Что ни народ, то свой обычай…

Медленно втягивалась двадцать девятая толпа в темную дыру рудника. В свете факелов разобрали кайлы, рудные ящики, кожаные мешки. Надсмотрщики с криками, с тычками развели рабов по выработкам.

Спустились по веревочной лестнице в круглый колодец, кое-где укрепленный ивовой плетенкой. Внизу от ствола в разные стороны шли ходы, а от ходов - ходки поуже, огибавшие рудное тело. В одном из таких ходков разожгли костер, чтобы накалить забой, чтоб растрескалась от огня крепкая порода,- хворосту ёщё с вечера заготовили. Повалил дым, вытягиваясь наружу,- днем все шахты курились. Ело глаза, першило в горле. Кашляли, плевались. Пока раскалялся забой, поплелись в другую, обожженную вчера выработку.

И пошли вгрызаться чернобронзовыми кайлами в породу. Отвалят глыбу, разобьют на куски помельче, потащат ящик с рудой к колодцу.

Так и шли день за днем - от утренней пищи до вечерней, после которой только и мог Горгий, что натереться салом, соскрести с себя грязь и копоть, да повалиться на слежавшуюся солому.

Сегодня Горгию не повезло: велели таскать руду в заспинном кожаном мешке наверх. Уж лучше бить кайлом в забое (можно ведь там разок-другой и не в полную силу ударить), чем мотаться вверх-вниз по веревочной лестнице. Кантабр приволок очередной ящик. Утирался волосатой ручищей, отдыхал, пока Горгий перекидывал куски породы в мешок. Вдруг наклонился, загудел что-то Горгию в ухо. Тот отшатнулся, испуганно посмотрел на заросшее шерстью лицо кантабра: чего нужно этому медведю?

- Я - с тобой - говорить,- сказал кантабр, медленно подбирая слова.- Ночь. Понимать? Ночь.

Горгий кивнул. Вскинул мешок за спину, полез по раскачивающейся лестнице. Его мутило от дыма, от усталости, от безысходности.

Вечером в пещере кантабр подполз к Горгию, вклинился огромным туловищем между ним и Диомедом. Зачесался, заговорил, мешая тартесские слова со своими, непонятными:

- Ты сильный - я сильный - он,- кивнул на Диомеда,- тоже сильный. Еще есть - наши горцы. Понимать?

- Дальше что?

- С работы идти - темно - каждый наш одного стражника быстро-быстро задушить - бежать наверх - горы.

Он замолчал, уставился на Горгия немигающими глазами.

Горгий долго не отвечал, думал. Чувствовал: не только кантабр, но и Диомед жадно ждет ответа.

- Правильно говорит волосатый,- не выдержал Диомед.- Если накинемся разом…

- А дальше что? - хмуро спросил Горгий.- Куда бежать?

- Наши горы,- зашептал кантабр.- Половина луна быстро-быстро ходить - наше племя - много желуди - сыр от коза - много коза у нас. Хорошо!

- Нет,- сказал Горгий.- Нам с тобой не по дороге, кантабр. У нас в Тартессе корабль, люди ждут. Нам туда надо.

- Тартесс! - услыхав это слово, кантабр затряс кулачищами, глаза его налились кровью…

Так и не сговорились, А через день Диомед отозвал Горгия в дальний закоулок шахты и возбужденно зашептал:

- Беда, хозяин! Один городской из нашей толпы грузил слитки и со знакомым возчиком говорил. Слух пошел по городу, что греки Миликона убили. Накинулась толпа на наших, и всех, как есть, перебили, в воду побросали…

Горгий тупо уставился на огонь факела, долго молчал. Потом спросил:

- А корабль?

- Корабль они хотели сжечь. Уже огня подложили, да стражники потушили, разогнали всех. Купцу Амбону казна наш корабль продала, вот что. Купцу Амбону.

Несколько дней Горгий ходил сам не свой. Будто потухло у него что-то внутри, будто лишили его боги слова и мысли. Диомед шептался по вечерам с кантабром, пытался и хозяину растолковать подробности замышляемого побега, но Горгий не то чтобы не слушал его, а - не слышал. Уже Диомед не на шутку стал тревожиться. Однажды, повозившись в углу пещеры, выкатился вдруг семенящей походочкой на середину - под рубищем на животе набита солома, глазки прищурены, нижняя губа презрительно выпячена. «Па-чему задержка у котла? - гаркнул на всю пещеру.-Ж-живо на работу!» Рабы испуганно повскакали, услышав знакомый голос. В дыру просунулась голова стражника. Диомед простер к нему руку, заорал: «На голубое серебро!» Стражник юркнул обратно - чуть не помер со страху.

Долго гоготали рабы в пещере, требовали от Диомеда повторить представление. А он все посматривал в угол, где лежал Горгий. Заметил усмешечку на лице хозяина - и давай дальше выламываться. Только вдруг схватился за грудь, задергался в кашле, с трудом отполз к лежанке. Горгий положил ладонь ему на горячий потный лоб. Диомед затих, часто дыша.

- Тебе нужно беречь силы, - сказал Горгий.

- А что их беречь, если бежать не хочешь…

Горгий не ответил, но матрос уже и тому был рад, что расшевелил немного хозяина.

А утром, когда шли на рудник, Горгий шепнул Диомеду:

- Послушай… Не дожидайся меня, беги, если хочешь…

Матрос покачал головой. Горгий пристально посмотрел на его изможденное лицо. Впервые заметил в рыжих всклокоченных волосах Диомеда седые нити.

Как-то поздним вечером, когда пещера храпела, бредила, вскрикивала в беспокойном сне. Горгий сжал плечо Диомеда, горячо зашептал:

- Теперь нам терять нечего… Говори, что с кантабром порешили?

Побег назначили на один из вечеров, когда только-только зарождалась новая луна.

Колонна устало брела с рудника. Мотались по ветру, разбрызгивая искры, огни факелов. Стражники с копьями на плече шли по бокам колонны. Горгий и Диомед присматривались к «своему» стражнику: был он высок, но узкоплеч, справиться с таким не составило бы труда, если б не были они, греки, изнурены тяжелой работой и голодом. Горгий - еще ничего, держался, а вот Диомед плох, с кровью кашляет, изувечили его люди Павлидия…

Горгий нашарил за пазухой острый камень, прихваченный с рудника. Как подойдет колонна к повороту (там скалы громоздятся у самой дороги) - по крику кантабра враз кинутся они на стражников: греки - на «своего», кантабр, что шел впереди,- на другого, еще два горца-соплеменника - на третьего. Камнями по голове, мечи из ножен,- пока подоспеют прочие стражники, бежать со всех ног наверх, по скалам, бежать и бежать в горное бездорожье - а там будь что будет…

Диомед хрипло дышит рядом, пальцы мертвой хваткой вцепились в шершавый камень. Не видно луны за облаками, мотаются факелы на ветру.

Поравнялись с поворотом. Ну вот, сейчас…

Горгий не спускает глаз со стражника, примеривается к прыжку.

Дикий гортанный вскрик… Диомед рванулся из колонны, но тут же рухнул наземь, задыхаясь в приступе кашля. Горгий растерянно склонился над ним. Шум, крики, пляска факелов… Позади двое горцев кинулись на стражника, один Сразу напоролся на копье, упал, захрипев, а второй начал было карабкаться по скале, да споткнулся, подбежали стражники, навалились на беднягу… А впереди кантабр мощным ударом свалил «своего» с ног, дикой кошкой метнулся к скалам. Прыжок. Еще… Стражники полезли за ним, ругаясь… Опоздали! Уже издали донесся победный рев кантабра, и эхо повторило его С жуткой силой.

Бегали стражники вдоль остановившейся колонны. Молча, понуро стояли рабы. А Диомед все корчился на земле от кашля. Горгий опустился рядом на колени, приподнял Пылающую голову матроса.

Рана у Тордула очистилась, стала заживать. В руднике он теперь не работал: Сидел наверху, подсчитывал да на дощечках записывал, Сколько ящиков руды выдает в день двадцать девятая толпа. Чистая была у него работа. И стражники не задирали Тордула: кому охота навлекать на себя гнев блистательного Индибила?

Горгий иногда работал наверху - таскал ящики для подсчета. Тордул приветливо ему улыбался, усаживал рядом, заводил разговоры про целебную мазь - из чего, мол, ее делают,

Да всякий раз совал греку то пол-лепешки, то кусок сыру. Стражник хмурился, гнал Горгия работать, но - без пинков и зуботычин.

А потом Тордул перевелся в ту пещеру, где жили Горгий с Диомедом. Все ему удавалось, счастливчику этакому. Ну, может, и не совсем счастливчик, как-никак тоже в неволе, но чистая работа и сытный харч-тут все равно что счастье.

И где он только добавку к харчу раздобывает? Неужели сам Индибил отваливает ему со своего блистательного стола?

Однажды после работы притащил Тордул целого жареного кролика. Пока греки с жадностью обгладывали хрусткие кости, Тордул приглядывался к рисункам на стене.

- Ты рисовал?

- Нет, он.- Горгий кивнул на Диомеда.- Не узнаешь? Ваш царь Аргантоний.

Тордул засмеялся, покачал головой: ну и ну!

- А это кто?

- Павлидий, чтоб его кишки собаки по базарной площади растаскали,- с полным ртом ответил Диомед.

Тордул помолчал, потом повернул разговор:

- Слыхали? Того раба, что третьего дня бежал, поймали у реки. Жажда, видно, замучила его, спустился к реке, а там кругом засады. С полдюжины стражников, говорят, он положил на месте, прежде чем его скрутили.

- Что ж с ним теперь будет? - с печалью спросил Горгий.

Изведает высшее счастье,- Тордул злобно усмехнулся,- будет добывать для царя Аргантония голубое серебро… пока не издохнет.

Знал Горгий, что не полагается в Тартессе допытываться, для чего нужно голубое серебро, но теперь-то ему было все равно.

- Мы, греки, привыкли жить по-простому,- задумчиво сказал Горгий.- Дерево есть дерево, собака есть собака. Всему - свое назначение: людям одно, богам другое. А у вас все не просто… Ума не приложу, что это за голубое серебро, и что из него делают…

- Никто не знает,- резко ответил Тордул, поджав острые колени к подбородку.- Тысячи рабов долбят тору, мрут, как мухи, для того, чтобы отправить в Сокровенную кладовую два-три пирима голубого серебра за месяц. А знаешь, сколько это - пирим? Вот, на кончике ногтя поместится.

- Для какой же все-таки надобности его добывают?- допытывался Горгий.- Делают что-нибудь из него?

- Делают, а как же. Лет сорок копят, потом глядишь - щит сделают. Потом на другой копить начинают.

- А щит для чего? - не унимался Горгий.

- Так завещано предками, сынами Океана… И еще велено, чтобы шит ни на один пирим больше не весил, чем предки завещали. В году один раз, на праздник Нетона, верховный жрец повесит щит на грудь, покажется людям, а они и радуются, ликуют,.. Ах, Великое Накопление! Ах, заветы предков!

- Чего ж тут радоваться?

- Велено-и радуются.- Тордул помолчал, потом вскинул на Горгия сердитый взгляд.- Чего ко мне привязался? У вас разве богам не поклоняются?

- Так-то - боги, дело понятное. А у вас…

Тордул заворочался, зашуршал соломой.

- Менять надо все в Тартессе,- с силой сказал он.- Законы менять. А первым делом - царя!

- Кого ж ты вместо Аргантония хочешь? - спросил Горгий без особого интереса.

Тордул огляделся. Час был поздний, все в пещере спали. Спал и Диомед, подложив под щеку кулак.

- Аргантоний - незаконный царь.- Тордул понизил голос.- Он заточил истинного царя… Томит его здесь, на рудниках, уже много лет…

Горгию вспомнилось, как Тордул бродит от костра к костру, заглядывая рабам в лица.

- Да ты что, знаешь его в лицо?

- Нет.- Тордул со вздохом откинулся на солому.- Знаю только - зовут его Эхиар. Дряхлый старик он… если только жив…

- Ну, а если даже и жив?- спросил Горгий.- Как ты его опознаешь?

- Есть одна примета,-ответил Тордул.

На Горгия напала зевота. Он улегся, прикрылся гиматием. огорченно подумал, что дыр в нем, гиматии, становится все больше и месяца через два будет нечем прикрыть наготу, а ведь скоро, говорят, начнутся зимние холода… Вспомнилась ему далекая Фокея, каменный дом купца Крития, где была у Горгия своя каморка, вспомнился хитрый мидянин-портной - этот самый гиматий расшил он по подолу меандром, расшил, верно, хорошо, но содрал, мошенник, по крайней мере лишних полмины. До сих пор обидно. Шутка ли - полмины! И Горгий стал прикидывать, чего и сколько можно было бы купить за эти деньги, но тут Тордул зашептал ему в ухо.

- Послушай, я не успокоюсь, пока не найду Эхиара или не узнаю точно, что его нет в живых. Хочешь ты мне помочь?

Только и забот у меня, что подыскивать для Тартесса нового царя, подумал Горгий.

- Чем я могу тебе помочь?

- У меня есть в городе верные люди. В то утро, когда мы штурмовали крепость, они были в море. А теперь вернулись. Я с ними переговариваюсь через одного возчика. Так что не все потеряно. Ты слышишь?

- У Павлидия целое войско, а сколько Людей у тебя? Три десятка?

- Ты слишком расчетлив, грек. Видно, тебя не привлекает свобода.

Горгий приподнялся на локте, смерил злым взглядом Тордула, этого наглого мальчишку.

- Убирайся отсюда… щенок!

Тордул вспыхнул. Но, против обыкновения, не полез драться. Твердые губы его разжались, он коротко рассмеялся - «гы-гы-гы» - будто костью подавился.

- Мне нравится твоя злость, грек. Так вот: давай соединим наши две злости. Помоги мне, и ты получишь свободу.

Быстрым шепотом он стал излагать Горгию свой план.

 

Новое место - новые знакомые

Судя по отметкам Горгия на стене пещеры, был конец пианепсиона. О приближении зимы говорили, и холодные ветры с гор, и парок от дыхания, и простуженный кашель в пещере.

Однажды промозглым утром, задолго до восхода солнца, двадцать девятую толпу гнали, как обычно, на завтрак. Только расположились вокруг котлов, зябко протягивая руки к огню, как заявился главный над стражей в сопровождении Тордула. Стал, уперев кулаки в бока, кинул Тордулу:

- Ну, которые?

Тордул молча указал на Горгия и Диомеда. Главный буркнул что-то старшему стражнику двадцать девятой, и тот велел грекам встать и следовать за главным.

- Чего еще? - заворчал Диомед.- Без еды не пойду.

Главный расправил конский хвост на гребне шлема, великодушно разрешил:

- Ладно, пусть сначала пожрут.

- Как же так, гремящий? - запротестовал старший.- Работать сегодня в двадцать девятой они не будут, стало быть, и харч им не положен.

- Ты что. собачий сын, лучше меня службу знаешь?

- Да нет…- Старший замялся, ковыряя землю острием копья.- Я только к тому, что работать-то они сегодня не будут… значит, и харч…

Главный не удостоил его ответом. Только харкнул и сплюнул старшему под ноги. Тот обернулся к грекам, заорал, выкатывая глаза:

- Чего стоите, ублюдки? Быстрее жрите и убирайтесь!

Путь был не близкий. Шли горными тропами- Горгий и Тордул впереди, за ними тащился, кашляя, Диомед, шествие замыкали два стражника. По дороге Тордул вполголоса рассказал Горгию, что прослышал об одном старике, который работает в рудничной плавильне. Старик-де этот долгие годы плавит черную бронзу, не простой он человек, побаиваются его прочие рабы. Поглядеть надо на старика. Вот он, Тордул, и добился через блистательного Индибила перевода в плавильню - для себя и для греков. Там, говорят, работа полегче, не подземная, и харч лучше.

- Как тебе все удается? - удивился Горгий.- Или он родственник тебе, этот Индибил?

Тордул отмахнулся, не ответил.

Вышли на проезжую дорогу, она и привела в ущелье, где шумела, падая с высоты, горная речка. Большая часть ущелья была огорожена каменным забором грубой кладки. В ограде дымили горны, копошились рабы. К крутому боку горы лепились низенькие строения из дикого серого камня.

Рабу без дела болтаться - начальству острый нож. Не успели вновь прибывшие толком оглядеться, как их уж поставили толочь в каменных ступах куски породы, в которых поблескивали драгоценные камни. Горгий обомлел, не сразу решился ударить пестом: такое богатство в порошок толочь.

Позади раздался дребезжащий голос:

- Что, котеночек, задумался? Ложкой в котле, небось, лучше ворочаешь?

Горгий оглянулся на сухонького старичка с козлиной бородкой и отеческой лаской в глазах. Признался:

- Рука не поднимается такое крошить…

- Жалостливый,- нараспев сказал старичок.- За какие грехи сюда угодил?

- Ни за что.

- Все так говорят, котеночек. А я вот гляжу на тебя и думаю: с таким носом да с не нашим выговором только здесь тебе и место.

Горгий хотел было ответить как следует, но Диомед опередил его.

- Послушай, борода,-сказал он,- не ты ли о прошлом годе с моей козой путался?

Старичок прищурился на Диомеда. Нехорошо посмотрел, будто сквозь щелку в заборе. Повернулся и пошел, слегка волоча левую ногу.

Поблизости работал мелкотелый раб со скошенным, будто отрубленным ударом меча подбородком, Он покачал кудлатой головой, негромко проговорил:

- Зря ты, рыжий, это.,. Козел не простит тебе обиды.

- А пусть других не обижает,- огрызнулся Диомед,

- Лучше с ним не ссориться.

- Да кто он такой? - спросил Горгий.- Одежда у него как у раба…

- Раб-то он раб, да не простой. Старший плавильщик… Один у нас тоже вот не угодил ему, так Козел на него порчу напустил. Мается теперь человек от чирьев, прямо помирает…

- Как его имя? - вмешался в разговор Тордул.

- Да кто ж его знает? Кличка у него - Козел. Тут имен нету, одни клички… Меня вот прозвали Полморды. Обидно, а ничего не поделаешь..

- Давно он на рудниках?

- Давно. Из всех, кто здесь, он, может, самый старый.

Тордул ткнул Горгия локтем в бок.

Потянулись дни на новом месте. В плавильне и впрямь работа была полегче. Горгий с Диомедом выучились резать из камня формы для отливки кинжалов, мечей и секир, сверлить в камне дыры под шипы, чтобы половинки ровно одна по другой стояли, чтобы не вытек расплавленный металл. В форму заливали свинец, разнимали половинки, по свинцовому кинжалу смотрели, где надо подправить форму.

Интересно Горгию было смотреть, как здесь плавили бронзу.

В сосуд клали тягучую красную медь, хрупкое белое олово и еще - порошок из толченых драгоценных камней. И так, в пламени углей, в рокоте водопада, в свисте воздушного дутья поспевала, рождалась слава Тартесса - черная бронза.

Потом ее разливали по формам. В ярости огня впитав в себя крепость драгоценного камня, жидкотекучая, превращалась она, застывая, в твердую, звенящую, в тяжелые темные мечи, в кинжалы, отлитые заодно с раздвоенной рукояткой, что так ловко сидела в ладони.

Жили здешние рабы не в пещере, а в каменном сарае. Вечерами подолгу резались в кости - когда на лепешки, когда на щелчки. Иногда выходил из своего особого закутка Козел,

- Дайте-ка и мне, котеночки, сыграть,- говорил он ласково.

Играли с ним с опаскою, знали: выиграешь у Козла - назавтра на дурную работу поставит. Все больше старались проиграть.

Один только раб не принимал участия в вечерних игрищах - лежал в дальнем углу, прикрывшись ворохом тряпья, и молчал. Так его и звали - Молчун. На работу он ходил не со всеми, что-то делал в сарае на другом конце ущелья. На него-то и напустил, по слухам, порчу Козел - чирьи по всему телу. Ну, а порченого, известное дело, все сторонятся.

Кости да кости каждый вечер… Однажды Диомед начертил на глинобитном полу квадратики, разложил по ним цветные камешки, показал, как надо их в черед передвигать - кто раньше займет своими камешками половину противника, тот и выиграл. Новая игра пришлась по вкусу, особенно охочим до нее оказался Козел. Играл горячо - вскрикивал, хлопал себя по тощим ляжкам, крутил козлиную бородку.

Тордул подсаживался к нему, заговаривал, подсказывал хорошие ходы. Он и днем, на работе, крутился возле старшего плавильщика. И Козел оценил такую преданность: отличал перед всеми Тордула, доверял ему разливать глиняным ковшиком черную бронзу по формам. Работа была завидная, не тяжелая - не то что обтесывать камень.

Счастливчиком был этот Тордул - всюду устраивался лучше других.

- В тепле работает, у горнов,- ворчал Диомед, тюкая секирой по камню.

Греков Козел к горнам не допускал, каждый день посылал долбить формы для отливок. Диомед заметно слабел, заходился кашлем, харкал кровью. Горгий мазал его своей мазью, да не помогало.

- Ловкач,- откликнулся Полморды, работавший рядом.- Так и вьется вокруг Козла, слово у него с языка снимает.

- А мы тут Мерзни на ветру…

- Скажи спасибо своим богам, что не бросили тебя на голубое серебро.

Всеведущий Полморды указал секирой на невысокую гору, чуть подернутую туманом:

- Видишь? Там оно, голубое серебро. В горе рабов - без счета. Дневного света никогда не видят. Никто не знает, сколько они там ходов прорубили. Вход туда один - узкая дыра, возле нее стража стоит. Говорят, за сто лет оттуда ни один человек не вышел. Там же и мертвяков своих хоронят.

Горгий поцокал языком. А посмотришь - гора как гора, серая, без единого кустика…

- Какое оно на вид, голубое серебро?

- Раза два видел я щит Нетона, говорили, будто из этого самого серебра. Кто ж его знает, щит как щит… У верховного жреца на шее висел. Это на празднике Нетона. На воле я еще был…

Шаркающие шаги прервали разговор. Мимо, сутулясь, шел Молчун. Сухими жилистыми руками придерживал на груди тряпье, в которое был закутан. Первый раз увидел Горгий его лицо при свете дня. Желтовато-седые космы, грубо подрезанные над бровями, свалявшаяся борода, нос в черных точках, на правой щеке плешина - видно, ожог от всплеска расплавленной бронзы… Ни на кого не взглянул, молча прошел, направляясь к себе в сарай.

- Чокнутый,- равнодушно сказал Полморды.

- Чего он там делает, в сарае? - спросил Горгий, примеряя к шипу только что выдолбленную дыру.

- А кто его знает? Говорят, перемывает порошок, который оттуда приносят.- Полморды кивнул на серую гору.- Бывает, у него в сарае дым идет. Я как-то подкрался, подсмотрел. Темнотища там. А он чего-то бормочет. Может, молитву… От него лучше подальше…

Горгий понимающе кивнул. Знал, что металл любит заклинания.

- И давно этот Молчун здесь сидит?

- Очень даже давно.

В грязном, вонючем сарае каждый вечер одно и то же: пока не догорят факелы - стучат кости, ругаются и спорят игроки. Бывает, и дерутся -у кого сил хватает. Тоска…

Горгий сидел на жесткой соломенной подстилке, тупо смотрел на факельный огонь с дымным хвостом, думал невеселую свою думу.

Подошел Тордул, присел, зашептал оживленно:

- Ну, Горгий, повезло нам. Ставлю корабль олова против дырки в твоих лохмотьях, что этот… старший плавильщик - он и есть Эхиар. По всему чую.

- Козел он самый настоящий, а не…- начал было Диомед, но Тордул змеем на него зашипел:

- Забываешься, пища червей! Как смеешь? - И снова Горгию:- Теперь надо только убедиться, и тогда…

- Как ты убедишься?

- Знаю одну примету…- Тордул огляделся, не слушают ли разговор посторонние уши.- У царей Тартесса слева на груди выжжен особый знак. Понял? Вот бы посмотреть у Коз… у старшего.

- Ну, так стяни с него рубаху и посмотри.

- Спасибо, посоветовал,- насмешливо сказал Тордул.- Да если он в самом деле царь, разве он такое потерпит? Нет, гак нельзя.

Диомед приподнялся на лежанке, глаза у него озорно сверкнули.

- А хочешь, сделаю так, что он сам разденется?

- Чего еще выдумал? - Тордул недоверчиво посмотрел на матроса.

Диомед подошел к играющим в камешки. Как раз очередной игрок проиграл Козлу и покорно подставил лоб для щелчков.

- Разреши с тобой сыграть, - сказал Диомед.

Козел смерил его презрительным взглядом, осведомился:

- На что играть будем? На щелчки? Ну, давай.-И, расставляя камешки, добавил, посмеиваясь:- По иноземному лобику щелкнуть - одно удовольствие.

Диомед играл старательно, но все камешки Козла вторглись на его половину и стали бить Диомедовы один за другим. Козел был в восторге. Хлопал себя по ляжкам, заливался счастливым смехом. Потом любовно расправил рыжие вихрь» на лбу Диомеда и влепил костлявыми пальцами такой щелчок, что матрос покачнулся. После десятого щелчка лоб Диомеда пылал, как огонь в горне.

- Давай еще одну,- предложил он, тяжко, со свистом, дыша.

- Ах ты, мой котеночек!- взвизгнул от радости Козел.- Да я всю ночь могу щелкать… пока головушку с плеч долей!

- Нет,- сказал Диомед, потирая лоб.- Только не на щелчки. Очень сильно бьешь. Давай так: кто проиграет, скинет одежду и трижды крикнет петухом.

- Идет! Только зачем же петухом, баловство это. Кричать: «Слава царю Аргантонию!»

На том и порешили. Вокруг игроков сгрудились рабы, Козел то и дело покрикивал, чтоб свет не загораживали. Поначалу игра шла ровно, но потом Диомед стал теснить Козла. Камешки его двинулись вперед, бойко перескакивая через камешки противника. Козел, видя урон, нервно зачесал под мышками. Уж кто-то - осторожный - незаметно подергал Диомеда за рваный рукав: не лезь, мол, на рожон, помни, с кем играешь. А Диомеду - хоть бы что: лезет и лезет камешками вперед. Сопит, кашляет, а лезет, невежа этакий. С каждым ходом Козел все больше мрачнел, все больше задумывался. Когда же у него остался последний камешек, он с кряхтением поднялся, сказал скучным голосом:

- Заигрались мы… Пора и спать.

И шагнул было к своему закутку. Диомед проворно схватил его за полу.

- Э, нет, так не пойдет! А уговор?

Рабы вокруг загалдели. Кто-то за спиной Козла пробасил:

- Что, не хочешь славу царю Аргантонию прокричать?

Козел живо обернулся, да разве найдешь насмешника в толпе? Делать было нечего, уж и воздуху Козел набрал, и рот открыл, чтобы славу кричать, но Диомед опять перебил:

- А про одежду забыл? Скидывай!

Ну что ты будешь делать? Пришлось Козлу позориться. Под гогот рабов скинул одежду, обнажив бледное, худосочное тело со следами расчесов. Прикрыв горстью срам, трижды прокричал дребезжащим голосом славу царю Аргантонию.

Тордул растолкал людей, пробился вперед. Обошел Козла кругом, всего как следует оглядел. Потом сплюнул, кинулся на лежанку, уткнулся лицом в солому.

Горгий тоже вышел из толпы, улегся рядом.

- Что-то не видать тайного знака,- с усмешкой сказал он.

Где-то разжился Диомед куском кожи и прохудившейся миской. Повозился с ними вечером, сделал бубен. Хоть неказист и не звонок, а по здешним местам сойдет. Ударяя по натянутой коже пальцами, Диомед завел охальную песню.

Рабы скалили зубы, подсаживались ближе. Вдруг голос у Диомеда сорвался, хриплый кашель вырвался из груди. Полморды вскочил, принес ковшик воды.

- Давай еще,- попросил он, когда Диомед, напившись, унял кашель.

- А жалостное что-нибудь знаешь? - спросил кто-то.

Диомед подумал немного, потом тихонько повел неторопливый сказ о проклятии, лежащем на роде царя Пелопса. Отмеряя ритм бубном, он пел о злодеяниях сыновей Пелопса - Атрея и Фиеста, о том, как они без устали пытались погубить друг друга и завладеть троном в Микенах.

Так пел Диомед, и рабы, столпившись вокруг него, слушали мрачную историю о властителях, которые никак не могли ужиться друг с другом.

Горгий оглянулся на шорох в углу. Молчун, против обыкновения, не спал, повернувшись лицом к стене. Он приподнялся на локте и в упор смотрел на Диомеда, рука его под бородой теребила горло, будто удушье на него напало.

- Худо тебе? - спросил Горгий, подойдя к старику.- Может, воды принести?

Из-под косматых седых бровей на Горгия уставились два неподвижных глаза. Молчун издал хриплый звук - то ли сказал что-то, то ли простонал - и отвернулся к стене.

На следующий день Молчун брел, как обычно, сутулясь, к своему сараю. Поравнявшись с Горгием, который долбил долотом желобок в литейной форме, он замедлил шаг. Горгию показалось, что старик хочет что-то сказать. Он поднялся с колен, шагнул к Молчуну. Глухим, непривычным к разговору голосом тот спросил:

- То, что вчера пели… правда это?

Работавшие неподалеку Полморды и другие рабы бросили тесать камень, удивленно воззрились на Молчуна: никто из них дд, сих пор не слыхивал его голоса.

- Правда, раз песня сложена,- ответил Горгий.- Давнее это дело - лет двести, а то и по-боле.

- Не так уж давно,- буркнул Молчун и пошел своей дорогой.

Рабы, сгибаясь под каменной тяжестью, потащили готовые формы к плавильным горнам. В глиняных сосудах как раз поспела бронза. Козел осмотрел формы, велел подогреть и установить для литья. Огляделся, поискал глазами помощника своего - Тордула. А тот, словно литье его и не касалось, сидел спиной к горну на камне, ковырял щепочкой в зубах.

- Что же ты, котеночек,- окликнул Козел,- бери скорее ковшик, разливать надо.

Тордул даже не шевельнулся. Козел затеребил его за плечо.

- Эй, очнись!

- Пошел вон,- сказал Тордул, поднимаясь, Надоел ты мне, козел облезлый.

И, не обращая внимания на ругань и суету Козла, вышел из литейного сарая. Козел побежал было вслед, но тут же вернулся к горну: бронза не ждала Понося Тордула, схватив гребок, сам стал снимать шлак с золотистого расплава, брызжущего искрами. Руки у него тряслись, глаза побелели от ярости.

А закончив разливку, Козел вытер с лица копоть, попил воды и пошел прямиком в особое строение из обожженного кирпича, где помещался сам блистательный Индибил. Домик этот стоял на берегу речки, под отвесной скалой у выхода из ущелья. Земля вокруг была расчищена от камней и гладко утоптана. Меж двух столбов висел туго набитый соломой мешок, несколько стражников с криками метали в него копья - упражнялись. Козел с опаской обошел их широким полукругом, поднялся на крыльцо. Стражник у входа скользнул по нему скучающим взглядом, отвел копье - проходи, мол.

Налево было помещение для стражников. Там они и сидели - ели лепешки, макая в топленое баранье сало, лениво переругивались, спорили, когда придет срок получать зимнюю обувку. Один, горячась, задирал ногу, совал ее всем по очереди под нос - показывал рваную подошву.

С робостью приблизился Козел к покоям блистательного Индибила. Вначале стража не хотела пускать. Заспорили. Тут из-за двери послышался зычный голос самого Индибила. Велел пустить.

Козел, войдя, почтительно перегнулся пополам. Начальник рудников полулежал на мягкой скамье, задрав круглое лицо к потолку. Раб-искусник горячими щипцами завивал ему бороду. На другой скамье сидел главный над стражей - посмеиваясь, рассказывал начальнику последние тартесские сплетни (видно, ездил в город на побывку).

- Ну, чего тебе? - спросил наконец Индибил, скосив глаза на старшего плавильщика.

Козел пожелал начальнику и всей его родне милости богов, после чего перешел к делу. Два дерзких раба сеют смуту в плавильне, они насмехаются над ним, старшим плавильщиком. Только что один из них отказался выполнить его повеление и чуть было не загубил плавку. Он, старший плавильщик, сильно опасается, что оба раба просто не желают заслужить когда-либо прощения и упорствуют в сомнениях…

- Понятно, - прервал его Индибил. - Завтра при разводе покажешь их главному, и он отправит их на голубое серебро. Теперь вот что. Почему у тебя благородных камней расходуется больше положенного?

- Блистательный, клянусь Бы… клянусь Нетоном, я их добавляю не больше, чем раньше. Если класть меньше, то крепость бронзы…

- Бронза должна быть крепкая, а камни чтоб ас-тавались! Не менее дюжины с каждой плавки. А не то сам угодишь не голубой рудник, Понял? Ну, ступай.

Козел, кланяясь, попятился к двери, но тут Индибил что-то вспомнил.

- Постой-ка, это о каких рабах ты мне говорил?

- Один - грек, рыжий такой, а второй из города, молодой, нахальный… Их недавно сюда перевели…

Индибил досадливо дрыгнул толстенькой ногой.

- Вот что. Голубой рудник от них не убежит, Этот, молодой, как бы сказать, у него ветер в голове… Надо его наставлять добрым примером.., Ладно, иди. - Индибил вдруг разозлился: - И не лезь ко мне с пустыми разговорами! Ты тоже убирайся! - крикнул он на раба-цирульника. Сел, поправил пояс, сползший с круглого живота, стал жаловаться на трудную должность: - Другие блистательные живут в свое удовольствие, а я покоя не знаю. Теперь еще с этим, сыночком Павлидия, морока, прислали его на мою голову. Где это видано, чтобы начальник оберегал раба?.. Нет, хватит с меня, уйду я с должности!

Главный над стражей слушал, изображал на лице почтительное внимание, а сам думал: не очень-то ты уйдешь с такой доходной должности…

Одних каменьев благородных, должно, десять мешков набил…

Видно, блистательный подметил у главного в глазах нехорошую мысль, еще пуще разъярился, велел идти проверять посты.

В тот вечер Козел не вышел из своего закутка играть в камешки. Мрачный, оскорбленный, сидел у себя, строил планы мести. Никак не мог понять, почему блистательный вдруг заступился за строптивого раба.

Тордул тоже был не в духе. И Диомед не пел сегодня песен - худо ему было. Лежал, хрипло дыша, то и дело хватался рукой за грудь, пытаясь подавить кашель.

Горгий подсел к Молчуну.

- Послушай, старик, ты весь в язвах… У меня осталось немного мази, Это египетский бальзам, он хорошо помогает.

Молчун не пошевелился, не переменил позы. Прошло немало времени, прежде чем он ответил:

- Мне уже никакой бальзам не поможет.

Горгий покачал головой.

- За что ты сидишь здесь?

И опять старик долго молчал. А потом глухо сказал:

- Не все ли равно, где сидеть? Ты можешь быть здесь, и можешь быть в другом месте.

Горгий удивился:

- Как же я могу быть в другом месте, если меня тут заборами и копьями отгородили?

- Все тлен, все прах, - последовал чудной ответ. - И заборы, и человек, и его имя.

- Ну нет! Я пока что не прах… Меня силком тут держат, без всякой вины, понимаешь ты это?

Но старик, должно быть, уже не слышал его. Забормотал непонятное: «Отделить огонь от земли… Больше, еще больше… еще немного…»

Горгий отполз к своей лежанке. Видно, этот Молчун и впрямь чокнутый. То как человек говорит, то боги мутят ему разум. Перед глазами Горгия на закопченной стене красовалось непристойное изображение Павлидия - это Диомед мелом нарисовал. Горгий погрозил изображению кулаком.

 

«Слава царю Эхиару!»

- Во имя царя Аргантония, на работу!..

День начался, как обычно - долгий, безрадостный, беспросветный. Мерзкая похлебка при свете костра. Ругань стражников, привычная скороговорка Козла, отсчитывающего, сколько рабов на какие работы. Опять ворочать глыбы камня, тесать и тесать до седьмого пота. Опять кашель и проклятия Диомеда, надоевшая болтовня Полморды…

Тордул сегодня работал с ними, каменотесами. Вышел у Козла из милости. Был он мрачен, тесал как попало, и ни единого слова не слетело с его плотно сжатых губ.

Около полудня в ущелье въехал, скрипя колесами, обоз. Повозки остановились подле оружейного склада. Рабы побросали работу - все равно погонят сейчас грузить на повозки сделанное за неделю оружие. Но стражники на этот раз не торопились. О чем-то шептались с возчиками, суетились. Быстрым шагом прошел блистательный Индибил со своими телохранителями.

Отовсюду - из плавильни, из каменоломни, из кузнечных сараев - стягивались к повозкам рабы. Пронырливый Полморды подслушал разговор старшего обозного со стражниками. Вернулся, громко зашептал:

- Ну, дела! Царь Аргантоний умер!

Весть мигом облетела ущелье. Рабы заволновались.

- Как же теперь? Он хоть кормил нас…

- Может, в Тартесс отпустят?

- Жди, отпустят тебя! Прямо к покойнику!

- Сынок-то Аргантония давно помер, не дождался очереди. Кто ж теперь царем будет?

- Кто будет царем? - все громче раздавались голоса.

Расталкивая рабов, из толпы вышел Молчун. Главный над стражей недоуменно посмотрел на него. Молчун выпрямился, сказал:

- Я - царь Тартесса. Везите меня в город.

Гребень над шлемом главного заколыхался.

Коротко размахнувшись, главный ударил Молчуна между глаз. Старик упал мешком на каменистую землю. Под гогот рабов и стражников («вот так царь объявился!») Горгий оттащил Молчуна в сторону. Опустился на корточки, затормошил старика, как бы невзначай стянул рубище с его левого плеча. Под выпирающей ключицей был тускло-синий знак - трезубец с широко расставленными остриями. Молчун перехватил напряженный взгляд Горгия, забормотал что-то, поправил на плече одежду. Медленно стал подниматься. По его изжелта-седым вислым усам растекалась струйка крови.

- Эхиар! - прошептал Горгий ему на ухо.

Молчун тихонько засмеялся. Глаза его были безумны. «Еще больше, - пробормотал он, - еще немного, еще… и тогда конец…». Сутулясь, ни на кого не глядя, он побрел к своему сараю.

Диомед дернул Горгия за руку.

- Слыхал, хозяин? Говорят, наш друг Павлидий стал царем.

- Отвяжись…

Горгий озирался, отыскивая Тордула. Он протолкался вперед, но тут стражники двинулись, наставив копья, на рабов. Толпа притихла.

- Эй, вы!-заорал главный над стражей.- Разобраться по дюжинам! Порядок забыли, пища червей? Начать погрузку! Во славу Павлидия, царя Тартесса, Ослепительного!

Горгий таскал к повозкам тяжелые связки мечей и секир. Стражники сегодня прямо озверели, гоняли рабов, дух не давали перевести. Горгий все посматривал, не видно ли Тордула. Не терпелось ему рассказать про тайный знак на груди Молчуна. Куда запропастился Счастливчик? Ни у повозок, ни в оружейном сарае его не видать. Может, дрыхнет где-нибудь за горном, в тепле? С него станется.

Вечером в сарае к Горгию подсел Полморды. Его так и распирало от новостей.

- Ну, горбоносый, - затараторил он, - дела творятся!..

- Постой, - прервал его Горгий. - Ты дружка моего, Счастливчика, не видел? Куда он исчез?

- Счастливчик? Ме-е! - жизнерадостно проблеял Полморды. - Уехал твой Счастливчик с обозом в город Тартесс.

- Как это уехал? - растерянно переспросил Горгий.

- А так, сел рядышком со старшим обозные - и будь здоров. Сам видел. А перед тем он с самим Индибилом разговаривал, запросто, вот как я с тобой. Сам видел. Счастливчик! Полморды повздыхал, поскреб в голове. - Должно, уже в городе он. Мне бы так.»

Тоскливо стало Горгию от этой вести. Вот тебе и Тордул. Бедовали вместе, а вырвался юнец на волю - и его, Горгия, из головы вон. Видно, сильный у Тордула заступник в Тартессе…

- …Успел со знакомым возчиком перекинуться,- продолжал меж тем Полморды.- Карфаген, говорят, пошел на нас войной!

- Правильно! - проворчал Диомед, прислушивавшийся к разговору. - Я бы на вас все, какие есть, государства напустил, чтоб от вашего Тартесса одна пыль осталась.

- Но-но! - Полморды помигал на матроса.- Ты что же это?.. За такие слова, знаешь… Я честный гончар, не слыхал я твоих слов.

- Давай дальше, - сказал Горгий. - Значит, война?

- Война! Ихние корабли подступились к самому Тартессу. - Полморды взял себя за нос, мучительно сморщился. - Не припомню только: то ли наши их побили, то ли они наших… И еще он говорил… Ага! Будто Карфаген захватил какой-то город.

- Это какой же?

- Да вот, из головы выскочило… Будто бы, говорил он, не наш город. Погоди, погоди… А! Вспомнил: греческий. Ваши там живут, фокейцы.

- Майнака?! - криком вырвалось у Горгия.

- Верно, Майнака!.. Эй, что с тобой? - добавил Полморды, обеспокоенно глядя на Горгия.- Воды тебе принести?

Он не мог понять, почему горбоносый, всегда такой спокойный, вскинулся вдруг, словно его кипятком ошпарили. Заломив руки, задрав кверху искаженное лицо, Горгий выкрикивал что-то по-гречески, завывал, с силой втягивал воздух сквозь стиснутые зубы. Жаловался немилосердным богам на злую судьбу, лишившую его последней надежды…

Смоляной факел, воткнутый в расщелину, не горел, а чадил. Но рудокопы, давно отвыкшие от дневного света, видели все, что им надо увидеть. Их темные, блестевшие от пота лица были страшны.

Они жили в вечной темноте. Многие поколения рабов до них прорубили в горе лабиринт узких извилистых лазов. Они рубили новые ходы, следуя по направлению рудных пропластков. Руда тускло поблескивала в изломах. Ломать ее было трудно, мотыга то и дело вязла, как в смоле.

Лишь один ход вел наружу. Каждый день перед закатом стражники там, у входа, били в медную доску. Услышав^ звон, рабы вытаскивали корзины с дробленой, перетолченной ручными жерновами рудой. Взамен стражники заталкивали корзины со скудной едой и смоляными факелами. Воды не давали - было ее там, в руднике, больше, чем нужно.

Не будет корзин с рудой - не будет и корзин с пищей. Хочешь не хочешь, а работай, вгрызайся в камень, делай то, что заповедано богом Нетоном, - добывай голубое серебро во славу великого Тартесса.

Здесь, в горе, они жили, здесь и умирали. Мертвых наружу не выносили. Мало ли на руднике старых выработок, куда можно поместить того, кто отмучился, и завалить пустой породой.

Долго здесь никто не тянул. Торные духи стерегли голубое серебро и жестоко мстили рудокопам, вселяя в них веселую болезнь.

К одним приходила она раньше, к другим позже, но начиналась всегда одинаково: становился человек веселым, возбужденным, точно вволю попил неразведенного вина. Потом его тошнило. Только после вина проспится человек - и все, а тут несколько дней прямо наизнанку выворачивало и по телу шли язвы. Затем пораженный веселой болезнью вроде бы успокаивался и внешне походил на здорового, но все знали, что ему уже нет спасения, что горные духи нарочно дразнят его здоровьем. Недели через две снова начиналась страшная рвота, и кровь шла даже сквозь кожу. Несчастный метался, бился в лихорадке и, наконец, затихал.

Никто не вел здесь счета рабам. Раз в два месяца пригоняли новых обреченных, и так шло из года в год.

Но однажды случилось нежданное.

Били два рудокопа узкий ходок вдоль тощего пропластка руды. Никто их не подгонял: не было на руднике ни стражников, ни надзирателей. Подгонял только страх, вечное беспокойство: не будет корзин с рудой, не будет и пищи. И потому сами рабы делили работу: одни выкалывали руду, другие толкли, мельчили ее, а третьи разведывали новые места. И ведь знали, что обречены, что больше полугода здесь не протянешь, - а все же цеплялись за каждый день жизни…

Били два рудокопа узкий ходок. Показалось им, что звонче отдаются удары мотыг о камень. Должно быть, пустота, трещина в теле горы. Ударили еще разок-другой, у одного мотыга застряла в камне. Расшатал рудокоп мотыгу, вырвал ее- и тут брызнул в глаза свет. Замерли рабы, зажмурили непривычные к свету глаза. Потом, не сговариваясь, забили отверстие камнем и скорей - где ползком, а где согнувшись, привычно находя в темноте дорогу, - направились к выработкам разнести весть.

Смоляной факел, воткнутый в расщелину, не горел, а чадил. В широкой старой выработке и прилегающих ходах сбились рабы, слушали, как спорят вожаки, признанные за силу или же быстроту ума.

Заросший шерстью великан-кантабр горячился пуще всех:

- Ожидай - плохо. Здесь остался - все подыхать.^ Быстро-быстро ломай камень - самый сильный вылезай - убивай стражник - воля!

Нельзя торопиться,- возразил рябой долговязый раб из городских. - Сперва надо узнать, куда выходит дыра. Осторожнее надо. Вдруг там стражники рядом? Перебьют всех поодиночке!

- Правильно говорит Ретобон! - выкрикнул другой, светловолосый.

- Вот как надо, - быстро заговорил Ретобон, блестя зубами. - Ждать вечерней пищи, потом будет ночь, темнота. Расширить дыру - бить потихоньку, маленькими кусочками отламывать камень, да так, чтобы наружу не сыпалось. А лотом…

Горные духи стерегли голубое серебро, а стража стерегла рудокопов. Шестеро стражников похаживали у входа на рудник. Шесть копий, шесть мечей, шесть щитов. Пища хорошая, работы никакой. Два часа посторожил - сутки отдыхай, а то ведь как бы не вынесли горные духи из дыры веселую болезнь. Только этого и боялись. А так - что ж: дыра в скале - как выход из собачьей конуры. Сунься оттуда раб - ткнуть копьем, вот и вся недолга. Только по одному из этой дыры и можно выползти.

Похаживали шестеро около темной дыры. Далеко от нее отходить не велено. Ближе копейного удара подходить тоже не велено, а то был случай: схватили близко подошедшего стражника за ноги, уволокли в дыру - только его и видели. Не лезть же за ним туда.

В черной дыре зашуршало. Послышался не то стон, не то смех. Шесть колен выставились вперед, шесть копий устремились остриями, шесть пар ушей прислушались. Холодком обдало стражников от этого смеха: знали они, что это такое, не раз слышали. Стихло там. Из дыры, как всегда, тянуло гнилью и влажностью.

Для бодрости один из стражников заорал песню.

- Эй, заткнись! - прикрикнул на певца другой стражник. - Вроде ветка под ногой треснула, - сказал он, указывая на темные кусты у подножья горы. - Слыхали? Опять!

- Кролик, наверно,- сказал третий.

Некоторое время они прислушивались, вглядывались в темноту. Шесть копий, шесть мечей, шесть щитов.

А судьба одна…

Снова зашуршало в дыре. Стражники живо оборотились, наставили копья. Нет, все тихо. По небу шли тучи, луна то ныряла в них, то, сбросив с себя дымное покрывало, заливала землю желтым светом. Трое стражников остались у дыры, а трое, волоча длинные тени, направились к кустам - посмотреть на всякий случай, не притаился ли там кто.

И тут из кустов поднялся во весь рост великан, обросший шерстью, с тяжелой мотыгой в руке. Стражники оцепенели, ужас запер рвущийся из глоток крик. Сам горный дух встал перед ними… Великан с хриплым ревом прыгнул, мотыга, просвистев, обрушилась на шлем ближайшего стражника. Двое других побежали назад. Великан погнался следом, а за ним мчались еще - полуголые, длинноволосые, размахивающие мотыгами и молотами.

Вмиг все было кончено. Луна опять занавесилась тучами, не пожелала глядеть, как лезут сплошным потоком рабы из недр рудника, как неистово орут они, как жадно вбирают в отравленные легкие свежий ночной воздух.

Стража, стоявшая на полпути от рудника, услыхала гомон, кинулась в поселок поднимать тревогу. Но уже катилась в ущелье толпа рабов, и впереди бежал гигант-кантабр с копьем в одной руке и с тяжелой мотыгой в другой.

Страшен был ночной бой в поселке. Стражники были хорошо обучены, их тела, укрепленные хорошей пищей, были сильны. Они знали, что если враг не облачен в панцирь, лучше бить копьем в живот, а если облачен, то в шею. Свистели пращи, осыпая бунтовщиков свинцовыми «желудями». Падали рабы под ударами стражников. Но рабов было много, и жизнь стоила им недорого: проткнут ли копьем или подыхать от язв веселой болезни. Бесстрашно и яростно бились они, тесня стражу к воротам, и вот уже передние с криками прорвались к дому самого Индибила, окружили его.

На гладко утоптанной площадке перед домом отчаянно рубился главный над стражей. Свирепый кантабр кинул в главного копье, промахнулся. Взревев, он обхватил ручищами врытый в землю столб, вывернул его и пошел на главного, крутя столб перед собой. Главный попятился, пытаясь уклониться. В следующий миг страшный удар размозжил ему голову.

Бой закончился лишь на рассвете. Смолкли крики и звон оружия, стал слышен шум горной речки. Сотни трупов устилали землю. Небольшая кучка уцелевших стражников, окруженная восставшими, жалась, затравленно озираясь, к крыльцу. Из дома выволокли Индибила в изодранной одежде. Его бил озноб, толстые щеки были словно мелом залиты. Под ненавидящими взглядами Индибил бессильно опустился на ступеньку, ноги не держали его.

- Что будем с ним делать? - спросил Ретобон, отирая пот с грязного лица. Так уж получилось само собой, что оказался он вожаком.

- На рудник! - выкрикнул кантабр. - Завалить камни - пусть подыхай, собака!

- Правильно! - загалдели рабы. - На рудник его! Пусть отведает веселой болезни!

Ущелье бурлило. Вырвавшиеся на волю рудокопы, плавильщики, камнетесы опустошили сарай с запасами продовольствия. Из погреба Индибила вытащили пузатые пифосы с вином. Целиком жарились на вертелах бараны из стада, принадлежащего стражникам. Тут и там горланили песни. Непривычная сытость и выпивка валили рабов с ног.

Ретобон и его друзья понимали, что это опасно: стоит прискакать сейчас в ущелье отряду стражников с какого-либо из ближних рудников, и они перебьют восставших, как кроликов. Но ничего Ретобон не мог поделать. Он переходил от костра к костру, уговаривал рабов опомниться, доказывал, что нужно выставить у входа в ущелье сильный заслон… Напрасно!

За Ретобоном плелся пьяненький гигант-кантабр, нацепивший на голову шлем с высоким гребнем. У одного из костров кантабр увидел старых знакомых - Горгия и Диомеда.

- Грека! - рявкнул он и хлопнул Горгия по плечу так, что тот чуть не подавился бараньей костью, которую как раз обгладывал. - Грека - воля - хорошо!

Он размахнулся, чтобы и Диомеда по-приятельски хлопнуть, но тут его занесло и, потеряв равновесие, кантабр свалился рядом с Горгием. Он и не сделал попытки подняться на ноги, почти сразу же захрапел.

Ретобон пристально посмотрел Горгию в лицо. Ухмыльнулся.

- Здорово, грек. Не помнишь меня?

- Где-то видел я твои рябины, - сказал Горгий, - а где - не помню.

- В порту в кабаке однажды сидели, - напомнил Ретобон. - Тордул еще заставил тебя пиво пить…

- Верно! Еще задушили вы там кого-то.

- Соглядатая, - кивнул Ретобон. - Как же ты тут очутился? Тебя же Аргантоний на обед к себе позвал. Поругались вы, что ли?

Горгий коротко рассказал печальную свою историю,

- Вот как, - задумчиво проговорил Ретобон. - А я и не знал, что Миликона прикончили… Предательством тут пахнет, клянусь Быком. - Он почесал одной ногой другую, ноги у него были босы и черны от грязи. - Похоже, что Миликон предал нас. Уж очень быстро нас похватали… будто поджидали у крепостных ворот…

- Ты бунтовал вместе с Тордул ом?-«спросил Горгий.

- Дрались у ворот вместе. А потом… Нас всех сразу повезли сюда, бросили, как собак, на голубой рудник. А куда Тордул подевался, не знаю.

И тогда Горгий рассказал про счастливчика Тордула. Ретобон, присев на камень, слушал его, неподвижно уставив взгляд в пляшущий огонь, опираясь обеими руками на меч.

- Значит, уехал в тот самый день, как папаша его стал царем? - переспросил он, когда Горгий умолк.

- Царем? - изумился грек. - Да ты шутишь, рябой!

- Какие там шутки. Он - сын Павлидия. Сам он уехал или силком увезли? Не знаешь… Хотел бы я знать…

Рядом затеяли игру с шлемом, свалившимся с головы кантабра. Рабы с хохотом поддевали шлем ногами, перекидывались, как мячом.

Вот кто, значит, покровительствует Тордулу, думал Горгий. Сам Павлидий! Ну и ну, с царским сынком, можно сказать, хлебал из одной миски… Но как теперь быть? Одно ясно: надо поскорее отсюда убираться, пока выход из ущелья открыт, пока снова не заневолили. Вот только куда идти? Путь в Майнаку закрыт. Пробраться тайком в Тартесс, разыскать Тордула, попросить, чтоб замолвил перед папашей словечко? Опасно, опасно… Если даже и доберемся, простит ли Павлидий? Простить - это значит признаться, что сам он, Павлидий, велел убить Миликонэ. Вот если бы Эхиар стал царем Тартесса…

Горгий испытующе посмотрел на рябого. Ретобон все сидел перед огнем, глаза у него слипались, острый подбородок уткнулся в раздвоенную рукоять меча.

- Ты спишь? - сказал Горгий.- Послушай, есть тут в плавильне один старый раб…

И он рассказал Ретобону, как Тордул всюду искал раба с царским знаком на груди и как он, Горгий, обнаружил этот знак у Молчуна с Ретоёона мигом слетела сонливость. Он вскочил, потребовал немедленно разыскать Молчуна. Хорошо, что Полморды был тут как тут, слушал по привычке чужие разговоры.

- Молчун в своем сарае, - сообщил Полморды. - Сам видел, как он туда пошел.

Дверь сарая оказалась на засове. Ретобон навалился плечом - дверь заскрипела, подалась. Тут же перед вошедшими выросла темная фигура.

- Назад, - глухо сказал Молчун.

За его спиной дымил горн. В красноватой мгле Горгий успел заметить сколоченный из досок стол и на нем несколько сосудов разной величины.

- Я Ретобон. Я вывел рабов из рудника голубого серебра. Мы свободны. Ты тоже теперь свободен, старик.

Да пошлют ему боги просветление, подумал Горгий, всматриваясь в бесстрастное лицо Молчуна.

- Назад, - повторил Молчун, надвигаясь.

Ретобон и Горгий попятились. Молчун вышел вслед за ними из сарая, плотно прикрыл дверь и прислонился к косяку.

- Кто станет теперь добывать голубое серебро? - спросил он.

- Никто, - ответил Ретобон. - Горные духи не будут больше губить людей.

- Плохо.- Молчун покачал головой.- Надо копить голубое серебро.

Один из друзей Ретобона зло выкрикнул:

- Тебе надо, так иди добывай сам!

- Еще мало накоплено, - упрямо сказал Молчун.

- С нас хватит, - отрезал Ретобон. - Послушай, как твое имя?

Старик не ответил. Бормотнул что-то под нос, толкнул дверь, намереваясь войти в сарай. Горгий понял, что наступило решительное мгновение. Он заступил старику дорогу и быстрым движением рванул рубище с его плеча. Молчун выпрямился, в его тусклых, как бы мертвых глазах сверкнул гнев.

Ретобон впился взглядом в знак - трезубец под выпирающей ключицей.

- Царь Эхиар! - закричал он радостно.- Истинный царь Тартесса! Мы тебя нашли!

От костра к костру переходили Ретобон и его друзья. Рассказывали рабам, как много лет назад верховный жрец Аргантоний не дал вступить на престол законному наследнику Эхиару, обманом и силой захватил трон тартесских царей, а самого Эхиара, лишив имени, навеки бросил на рудники. Теперь Эхиар найден по тайному знаку на груди. Настало время восстановить справедливость: Павлидий-не царского рода, он не имеет права на престол.

Рабы слушали, поплевывая и почесываясь. Кто соглашался, а кто и возражал:

- Может, оно и так, да гнилая рыба не слаще тухлого мяса. Нам-то что за дело, кто будет сидеть на престоле?

- Вы, лишенные разума! - горячились друзья Ретобона.- Царь Эхиар сам изведал рабской доли, он будет благоволить рабам. Он отпустит вас по домам и даст вам вдоволь пищи!

- Так уж и отпустит, - опять чесались сомневающиеся. - Кто-то ведь должен добывать медь и серебро?

- Верно, - ответил Ретобон. - Царь Эхиар разгромит гадирцев и их заставит работать на рудниках.

- Это еще разгромить надо…

- Какое нам дело до вашего Тартесса!

- По дома-ам!..

Гигант-кантабр, окруженный горцами-соплеменниками, ревел во всю глотку, что надо идти на проклятый Тартесс, разграбить его и разрушить до основания. Рабы-тартесситы, опасаясь за свои семьи, истошно кричали:

- Не пускать дикарей в Тартесс! Лучше перебьем их на месте!

Страсти накалялись. Уже какой-то горячий лузитанин в войлочной шапке замахнулся секирой на столь же пылкого тартессита. Тартессит схватился за меч - с самого утра рабы разобрали оружейные склады. И хотя Ретобон и его друзья срывали голос, пытаясь унять драчунов, драка неминуемо переросла бы в страшное побоище - если бы не случай. В ущелье на рысях влетел отряд стражников с ближайшего рудника: кто-то, видно, донес туда весть о бунте. Распря прекратилась сама собой. Рабы встретили стражников градом камней и метательных копий. Мало кому из стражников удалось ускакать, да и за теми пустились вдогонку рабы, улюлюкая и колотя коней босыми пятками.

- Вы сами видите, - надрывался Ретобон, - нам спокойного житья не дадут! Все погибнем, если не покончим с распрей! Эй, запрягайте лошадей, грузите оружие и пищу! Разбирайтесь по дюжинам, выбирайте старших! Царь Эхиар поведет нас на Тартесс! Слава царю Эхиару!

- Сла-ва-а-а-!.. - вторили одни.

- Долой! - орали другие. - Он чокнутый!

- Я честный гончар. - слышалась скороговорка Полморды. - Я никогда не шел против законов. Зачем нам другой царь? Вот если, упаси боги, помрет Павлидий, тогда, конечное дело, и Молчуна можно… этого, то есть, Эхиара…

А в это время царь Эхиар, далекий от страстей, кипевших вокруг его имени, в своем сарае раздувал огонь в горне ручными мехами, помешивал горячий расплав в глиняном сосуде.

- Еще больше, еще немного… Отделить огонь от земли… силу от огня… Помогите мне, тени царей Океана, будьте со мной!..

К сараю подошел Ретобон - в многослойной льняной кирасе, с тяжелым двуручным мечом на плече, Ногой, обутой в поножи и боевую сандалию, ударил в дверь, сорвал ее с ветхих кожаных петель.

- Царь Эхиар, - сказал он решительно, - веди нас на Тартесс, твой трон ожидает тебя.

Старик вскинул на него затуманенный взгляд, отблески огня играли на его лице, изуродованном старым ожогом.

- Еще мало голубого серебра, - внятно сказал он. - Надо больше… еще немного…

- Хватит, - отрезал Ретобон. И закричал, обернувшись:- Эй, царские носилки сюда!

Шла, катилась с гор, громыхала повозками, гомонила многоязычной речью лавина взбунтовавшихся рабов. Рудник за рудником, поселок за поселком вливались в войско. Скакали во все стороны гонцы на запаренных лошадях, громкими криками сзывали людей:

- Истинный царь Тартесса Эхиар, Ослепительный, прощает долги и записи! Он дает волю рабам! Идите к нам, идите вместе с нами на Тартесс! Смерть Павлидию, слава царю Эхиару!

Неудержимо и грозно катилось с гор воинство - к устью реки, к синему Океану, к великому городу Тартессу. Впереди, конь о конь с Ретобоном, ехал с тяжелым копьем наперевес могучий волосатый кантабр. Далеко окрест разносился рев тысяч охрипших глоток:

- Слава истинному царю Эхиару!

 

Гонец Павлидия

Ретобон сидел на каменистой осыпи и поджидал гонца Павлидия. Отсюда, с холма в северо-западной части острова, был хорошо виден Тартесс. Прямо на юг - крепостные стены, за ними мрачный, увенчанный гребнями царский дворец, серебряный купол храма, темно-серая башня Пришествия. На востоке, за лесом, - главная дорога, что бежит от мостов в северной части острова к торговым рядам, причалам и верфям. По ту сторону дороги - беспорядочная россыпь жалких домишек: квартал горшечников, квартал медников, дальше дымят горны в квартале оружейников, еще дальше, на оконечности острова, - богатый купеческий квартал.

Тартесская гавань забита кораблями-нет им теперь хода в океан. Если хорошенько присмотреться, можно увидеть в утренней дымке неясные черточки на воде - корабли карфагенян. Они-то и заперли гавань. Угрожают великому Тартессу…

На душе у Ретобона было невесело. Миновало две недели с той поры, как восставшие рабы, смяв заслоны Павлидиевых стражников, хлынули по трем мостам в северную часть острова, с ходу ворвались в городские кварталы. Тут-то и столкнулись повстанцы с главными силами Павлидия. В узких кривых улочках квартала горшечников несколько дней шла свирепая сеча. Стражники были хорошо обучены воинскому искусству, и рабы дрогнули, несмотря на численный перевес. Ретобон велел отходить в северо-западную часть острова, рассчитывая закрепиться там в лесу, в загородных домах тартесской знати. Много людей было потеряно при отходе - и не только от копий и секир страж-ников. Кое-кто из городских, побросав оружие, предпочел скрыться в лабиринте лачуг и мастерских. Но главный урон нанес кантабр. Видя, что дело затягивается и в открытом бою царское войско не одолеть, он увел своих соплеменников, а за ними потянулись и рабы из других иберийских племен.

На открытом песчаном берегу у мостов людей кантабра встретили пращники и тяжелая конница. Много здесь было порублено рабов, много трупов унес в океан желтый Бетис, и лишь небольшой группе удалось прорваться к мостам, уйти на север, в далекие дикие горы.

Поредевшее войско Ретобона раскинулось лагерем, укрепилось в лесу у подножия холма. На ветвях по-осеннему облетевших деревьев засели отборные лучники. Полукольцо из перевернутых повозок окружило лагерь, другой стороной он выходил к морскому берегу. Много раз кидались стражники на приступ, но неизменно откатывались. Рабы отбивались с ошеломляющей яростью - теперь им и вовсе нечего было терять. Но шел день за днем, запасы еды, взятые в погребах загородных домов, угрожающе таяли. Теперь стражники, окружив лагерь повстанцев, выжидали. Видно, решили взять измором.

А сегодня утром, только встало солнце, в лесу загремела боевая труба. Глашатаи зычными голосами принялись выкрикивать, что царь Павлидий пожелал вступить в переговоры с вожаком рабов и шлет своего гонца. Ретобон велел крикнуть в ответ, что согласен принять гонца.

Со склона холма увидел Ретобон: из северных ворот крепости выехали на лошадях двое. Один из всадников держал копье, увитое виноградной лозой, - знак мирных намерений. Ретобон спустился к подножию холма, поросшему ивняком, прошел на полянку с колодцем и коновязями- здесь ожидали его ближайшие друзья и помощники.

Из-за деревьев шагом выехал Павлидиев гонец, сопровождаемый пожилым стражником и несколькими повстанцами. Взгляд Ретобона скользнул по лиловому гиматию гонца, стянутому широким ремнем, потом поднялся выше и - замер.

- Не ожидал? - спросил Тордул, спешиваясь.

- Знал бы я, какого гонца шлет Павлидий, не принял бы, - хмуро ответил Ретобон.

- Я сам напросился. - Тордул сунул руки за пояс, спокойно оглядел сподвижников Ретобона. - Как-никак мы старые дружки, легче будет столковаться.

- Шелудивый пес тебе дружок, а не я, - отрезал Ретобон.

У Тордула сжались твердые губы, на скулах проступили красные пятна. Однако он поборол вспышку гнева.

- Ладно. Сейчас ты поймешь, что ссориться нам нечего. Слушай! Мы шли против Аргантония, потому что хотели покончить с Неизменяемым Установлением, верно? Теперь Аргантония нет, да сожрут его кости шелудивые псы, которых ты тут упоминал.

- Дальше.

- А дальше вот что. Павлидий стал царем Тартесса, и он тоже хочет перемен. Клянусь Нетоном, он согласился почти со всем, что я ему толковал… с тем, чего мы с тобой добивались.

- Дальше.

- Будут пересмотрены законы. Все звания, кроме блистательного, будут отменены. Блистательные будут жрецами или военачальниками, а кто не захочет принять обязанности - пусть убирается из Тартесса. - Тордул повысил голос: - Пища для рабов улучшится. Ремесленникам возвратят долговые записи. Царь Павлидий намерен поощрять искусства и ремесла. Так что, Ретобон, самое время нам помириться.

Ретобон угрюмо молчал, опершись обеими руками на меч.

- Если хочешь,- продолжал Тордул,-можешь прямо сейчас собрать свое храброе войско и…

- Ты ничего не сказал про голубое серебро,- перебил его невысокий раб с копной жестких светлых волос.

Тордул посмотрел на него.

- Ага, это ты, Нирул, - сказал он. - Клянусь Нетоном, я рад, что ты жив. Теперь все пойдет по-новому. Может, не сразу, но пойдет. Я много говорил с отцом о голубом серебре Не простая это штука - единым духом отменить Накопление, на котором столько лет стоял Тартесс. Народ этого не поймет. Здесь придется действовать постепенно.

- Ты, как я посмотрю, ходишь в главных советниках, - язвительно сказал Ретобон. - Уж не назначил ли тебя папаша верховным жрецом?

- Нет, - спокойно ответил Тордул, - эту должность Павлидий пока сохранил за собой. Так вот. Отец предлагает вам мир. Не такое сейчас время, чтобы драться между собой: с суши Тартессу угрожают гадирцы, а с моря карфагеняне. Они выжидают, чтобы мы тут передрались насмерть. Мы должны сплотиться.

- Иначе говоря - сдать оружие? - Ретобон осклабился.

- Не сдать, а повернуть против общего врага. Командование отрядом сохранится за тобой, и никто из рабов не понесет наказания. Им будут платить, как воинам. Подумай, Ретобон, поговори с людьми. Павлидий не хочет лишней крови, он рассудил по-государственному. И только одно у него условие: вы должны выдать сумасшедшего, который нагло зовет себя Эхиаром.

Ретобон переглянулся с Нирулом, невесело улыбнулся.

- Недорого просит Павлидий,- сказал он.- За одного сумасшедшего - свобода для всех…

- Недорого, - согласился Тордул.

- Значит, так,- заключил Ретобон.- Выдать проходимцу законного царя Тартесса. А когда с нашей помощью вы одержите победу, нас переловят, как кроликов: ведь на каждом из нас выжжен рабский знак. И не миновать нам нового рабства. Верно я говорю? - он повысил голос и пристально оглядел своих помощников.

- Послушай! - закричал Тордул, выкатывая глаза. - Заклинаю тебя прежней дружбой: забудь обиду! Ты пострадал от верховного жреца Павлидия, но царь Павлидий будет милостив к тебе. Сейчас не время для обид: Тартесс в опасности!

- Не верю я Павлидию! А тебе - еще меньше, предатель! Уходи!

Тордул круто повернулся, пошел к лесной опушке.

- Эй ты, блистательный! - крикнул вслед Ретобон. - Верно ли говорят, что твой отец отравил Аргантония?

Погруженный в мрачное раздумье, Тордул прошел галерею Венценосной Цапли и через зал Серебристого Овна направился к царским покоям. У колоннады стояла группа придворных, от нее отделился Сапроний, побежал навстречу Тордулу. Толстое брюхо его тряслось, прыгали подбородки.

- Заступись за меня, блистательный Тордул, - задыхаясь, проговорил он. - Это все - наветы Кострулия…

- В другой раз. - Тордул попытался обойти толстяка, но тот вцепился в его гиматий.

- Когда я читал оду на восшествие Ослепительного Павлидия, - быстро заговорил Сапроний, - все слушали с восторгом, да, с восторгом. Я сам видел у многих слезы на глазах. А злопакостный Кострулий слушал и загибал пальцы - считал слоги…

- Говори короче, мне некогда.

- И он расчислил по слогам, что имя «Павлидий» вставлено в оду вопреки размеру. Будто по размеру стиха получается «Миликон»…

- Не надо заготовлять оды впрок, - посоветовал Тордул.

- Да посуди сам, блистательный, - взмолился Сапроний. - Оду надо прочесть в день восшествия на престол, а на ее составление и шлифовку у меня уходит три-четыре месяца…

- Шел бы ты в волопасы, если не поспеваешь, - бросил Тордул и быстрым шагом пошел дальше.

Стражники, стоявшие у царских дверей со скрещенными копьями, посторонились, и Тордул шагнул в покои отца. Павлидий, в роскошном белом гиматии с золототканными изображениями Нетона, сидел в кресле с любимым длинношерстным котом на коленях. Перед царем стояли верховный судья Укруф в черной простой одежде и дородный военачальник, весь в серебряных пряжках и браслетах.

Павлидий поглядел на сына сквозь финикийское стеклышко.

- Они отказались, - отрывисто сказал Тордул, кидаясь на мягкую скамью. - Опасаются, что ты их обманешь.

- Рабы - они и есть рабы, - презрительно сказал Укруф.

- Ослепительный, дай мне подкрепление и - клянусь громами Нетона - мои воины сегодня же поднимут их всех на копья! - прорычал военачальник. Серьги и браслеты звякали в такт его словам.

Павлидий покачал головой.

- Гадирская конница стоит у восточного рукава Бетиса, - сказал он. - Они только и ждут, чтобы мы оттянули заслон от реки.

- Да я и не прошу снимать оттуда воинов, Дай мне отряд дворцовой стражи - и сегодня вечером я сложу головы бунтовщиков к твоим ногам.

- Нет, - сказал Павлидий. И, помолчав, повторил: - Нет.

- Твоя воля. - Военачальник потеребил завитую бороду. - Тогда придется ждать, пока они околеют от голода.

- Ждать тоже нельзя. Через три дня праздник Нетона, к этому дню с бунтовщиками должно быть покончено. - Зеленое стеклышко снова уставилось на Тордула. - Ты узнал, где они держат самозванца?

- Я ходил гонцом, а не соглядатаем, - резко ответил Тордул.

Павлидий поджал губы. Промолчал.

- Ослепительный, - сказал военачальник, - сегодня ночью к нам перебежал один из бунтовщиков, Если пожелаешь, я его допрошу.

- Вели привести его сюда.

Тордул хотел было выйти следом за военачальником, но Павлидий остановил его:

- Мне может понадобиться твой совет. Останься.

- Не очень-то ты прислушиваешься к моим советам, - проворчал Тордул, глядя в узкое оконце.

- Всему свое время, сынок. Прежде всего нужно покончить с бунтом. Тогда мы сможем отбросить гадирцев и дать бой карфагенянам. Сам видишь, положение трудное. А все потому, что Аргантоний слышать ничего не хотел о Карфагене. Он был уверен, что никто не осмелится напасть на Тартесс.

- Слыхал я, будто Аргантоний помер не своей смертью. Верно это?

- Кто тебе сказал?

- Слух такой ходит.

Павлидий почесал кота за ухом.

- Укруф, - тихо произнес царь, - вели своим людям прочистить уши. Шептунов - хватать и лишать свободы. Пусть глашатаи прокричат мой указ: у распространителей недозволенных слухов будут вырваны языки.

- Исполню, Ослепительный.

Тордул живо встал перед Павлидием.

- Отец, ты обещал, что твое правление не будет жестоким.

- Да, обещал. Но сейчас военное время. Ты еще не искушен в государственных делах и не знаешь, что жестокость бывает вынужденной. Подданные сами не знают, чего им надо, и когда языки у них слишком развязываются, правитель обязан примерно их наказать. Без этого никак нельзя. - Павлидий пощекотал кота под мордой. - Но ты не беспокойся, сынок, как только в Тартессе станет спокойно, я сделаю все, что обещал тебе.

- Ты бы мог уже сейчас отменить все титулы, кроме блистательного.

- При первой возможности я это сделаю.

- И улучшить пищу для рабов.

- Обязательно, сынок. Сразу же по окончании войны.

Тордул схватил кота за хвост, дернул. Кот озлился, завопил нехорошим голосом.

- Зачем мучишь животное? - Павлидий легонько ударил сына по руке.

- Кош-шечка, - прошипел Тордул сквозь зубы.- Не кричи, а то оторву хвостик.

Он круто повернулся, выбежал из царских покоев.

- Немножко горяч, - сказал Павлидий,- Я бы хотел, Укруф, чтобы ты почаще с ним беседовал. Ты и Кострулий.

- Кострулий, как и все ученые, недостаточно терпелив, - ответил Укруф. - Я сам займусь Тордулом. Мысли его опасны. Малейший слух об отмене титулов может вызвать брожение в умах. Это - расшатывание Основы Неизменяемого.

- Мальчик перебесится и станет спокойнее. Как думаешь, не следует ли его женить? Впрочем, ты не…

- Да, я далек от этих забот. Но полагаю, что семейная жизнь отвратит его от вольнодумства.

Между тем Тордул, бормоча проклятия, несся через зал Серебристого Овна. Навстречу, гремя доспехами, шел военачальник, за ним мелко семенил, тряся козлиной бородкой, пожилой оборванец. Он удивленно глянул на Тордула, его гибкая спина, почтительно согнулась.

- А, Козел! Так это ты перебежчик? - небрежно бросил на ходу Тордул.

- Вслед за тобой… - Козел взглянул на серебряные пряжки Тордула. - Вслед за тобой, блистательный.

Тордул в сердцах плюнул Козлу под ноги и побежал дальше.

Непрерывно кланяясь, Козел вошел за военачальником в царские покои, распластался на полу и пополз к Павлидию.

- Можешь встать, - сказал Павлидий, поднося к глазу стеклышко. - Кто ты такой?

- Разве ты не узнаешь меня, Ослепительный? - сладчайшим голосом проговорил Козел, умиленно глядя на царя. Меня, недостойного раба твоего, зовут Айнат…

Тонкие губы Павлидия сжались в нитку. Некоторое время он внимательно разглядывал Козла.

- Значит, ты остался в живых, - медленно сказал он, не то вопросительно, не то утвердительно. - Не знал я, не знал…

- Только с помощью богов, Ослепительный. - И, уловив нечто в выражении царского лица, Козел поспешно добавил: - Я давно уже ничего не помню, клянусь карающей рукой Не-тона!

Павлидий сбросил кота с колен, потянулся вбок, к треножнику с горящим углем, потер внезапно озябшие руки.

Когда-то, в давние годы, оба они были жрецами при храме - Айнат и Павлидий. И случилось так, что на одном из праздников Нетона верховный жрец - мужчина отменного здоровья - упал мертвым, испив жертвенного вина. Тогда-то Павлидий и стал верховным жрецом, правой рукой царя Аргантония. Айнат же, обвиненный в отравлении, был приговорен к смерти. Видно, и впрямь благоволили боги к Айнату, если вместо него на казнь повели другого…

«Как же это я проглядел? - подумал Павлидий. - Ведь знал же, как хитер и изворотлив Айнат…»

А вслух сказал:

- Это хорошо, что ты помнишь о карающей руке Нетона. Известно ли тебе, где бунтовщики прячут самозванца?

- Как не знать, Ослепительный! В загородном доме твоего придворного поэта.

- В доме Сапрония? - Павлидий задумался. - Вот что. Если ты окажешь мне услугу - будешь щедро награжден.

- Сочту за счастье, Ослепительный, исполнить твою волю.

- Так вот. Сегодня ночью ты должен проникнуть в этот дом…

- Не утруждай себя, Ослепительный. Я все понял, - сказал Козел, сладко улыбаясь.

 

Снова в доме Сапрония

Был ли Молчун истинным царем Тартесса, Горгий не очень задумывался над этим. Просто Эхиар был последней надеждой для Горгия. Если старик и в самом деле сядет на трон Тартесса, то он, Горгий, спасен. Они с Диомедом смогут безбоязненно жить на воле и ожидать удобного случая для возвращения в Фокею. Не век же будет продолжаться война с Карфагеном. Надо полагать, царь Эхиар велит вернуть ему, Горгию, корабль. Да, это будет первое, о чем он попросит царя…

Поначалу все шло хорошо. Но потом богам стало угодно даровать военную удачу Павлидию. И вот Горгия и Диомеда - обоих - Ретобон определил в охрану Эхиара. Хоть то хорошо, что не надо драться там, у повозок. Не любил Горгий махать копьем - не купеческое это дело. Что до Диомеда хоть и задиристый он, да теперь, с отбитыми внутренностями, какой из него вояка, с каждым днем слабеет…

В доме Сапрония все носило следы поспешного бегства хозяина и бесчинств дворовой челяди, оставшейся без надзора. Из ларей и сундуков все было повытаскано, разбросано по комнатам. В пиршественном зале дорогие скатерти залиты вином, пол загажен, со скамей содраны узорные ткани. Кошек кто-то выпустил на волю, они точили когти о деревья во внутреннем дворе.

Кое-кто из сапрониевых рабов попросил оружие, примкнул к повстанцам, защищавшим лагерь. Но десяток рабов-музыкантов, как только уехал Сапроний, вытащили из погреба господское вино и пили до тех пор, пока оно не пошло из них обратно. Перепуганные танцовщицы заперлись, затаились. Пьяные музыканты, шляясь по дому, обнаружили их убежище, стали с хохотом ломиться. Женщины подняли такой визг,- что у коновязей тревожно заржали, забили копытами лошади. Дверь затрещала, рухнула. На шум прибежали воины из охраны Эхиара, с ними и Горгий.

Так-то и свели снова всемогущие боги Горгия с Астурдой. Без разбора тыча древком копья в пьяные лица и потные тела, Горгий проложил себе дорогу, вывел Астурду во двор.

Как бы не веря своим глазам, Астурда провела ладонью по щеке Горгия. Он поймал ее руку, задержал - и тогда она несмело улыбнулась сквозь невысохшие слезы.

- Ты поседел, - сказала она. - Я слышала, в городе говорили про тебя плохое.

- А ты и поверила? - усмехнулся Горгий.

- Я плакала. Боялась, не увижу тебя больше. Ты свободен? Бежал с рудников?

Она засыпала его вопросами, а он не знал толком, что ответить. Вроде бы свободен, а далеко не уйдешь. Потом она принялась рассказывать про свое племя, про кочевую жизнь на приволье.

Горгий пытался объяснить ей, что идет война и сейчас никуда из окруженного лагеря не уйти. Но разве что втолкуешь перепуганной женщине?

Он взял ее за руку и повел во внутренние покои. Им навстречу выскочил Диомед. Прищурился на Астурду, сказал:

- Где тебя носит, хозяин? Иди скорее, с Молчуном неладно.

Эхиар смеялся. Он сидел на груде мягких подстилок в спальне Сапрония, раскачиваясь из стороны в сторону, и слезы текли по его щекам, по спутанной бороде. Смеялся, тряс головой, а глаза у него были тусклые, мертвые. Нехороший это был смех. Хоть и не работал он на руднике голубого серебра, но много лет подряд выплавлял его по крупицам из очищенной руды, и горные духи, видно, настигли Эхиара здесь, вдали от его потайного горна.

Горгий поцокал языком, сказал:

- Принеси воды.

Астурда выбежала во двор, к бассейну, вернулась с кувшином. Эхиар вертел головой, вода не попадала ему в рот, лилась на белую одежду.

Астурда опустилась на колени, гладила его по голове, как ребенка, приговаривала что-то ласковое. И понемногу старик успокоился, взгляд его, устремленный на женщину, прояснился. Смех перешел в икоту, потом Эхиар повалился на подстилки, затих. Дыхание его было хриплым, прерывистым.

- Кто этот дедушка? - спросила Астурда. - Что с ним?

- Веселая болезнь…

Со двора донесся сердитый голос Ретобона - он распекал рабов за бесчинства, угрожал кому-то плетьми. Тяжелые шаги, звон оружия - Ретобон, сопровождаемый помощниками, вошел в спальню. Его худое лицо помрачнело, когда Горгий рассказал о болезни Эхиара.

- Никому об этом ни слова, - распорядился Ретобон. - Ты, грек, отвечаешь головой. Никого сюда не пускать. - Он посмотрел на Астурду, отрывисто спросил: - Что за женщина?

Горгий ответил не сразу. Потом решился.

- Моя жена… - И, встретив недоуменный взгляд Ретобона, добавил: - Она умеет ухаживать за больными.

К вечеру Эхиару полегчало, разум его прояснился. Он стоял у зарешеченного окна, глядел на темнеющий лес, прислушивался к голосам воинов, ржанию коней, воплям дерущихся котов. Горгий подошел к старику, стал объяснять, где они находятся, чей это дом и что происходит вокруг.

- Хочу посмотреть на Тартесс, - сказал Эхиар. - В какой он стороне?

- Отсюда не увидишь. С крыши, может быть…

- Проведи меня, - властно сказал Эхиар.

Вдали, за верхушками деревьев, розовел в закатном солнце, сверкал серебряный купол храма. Чуть левее вырисовывался многозубчатый верх башни Пришествия. Опершись темными, в синих переплетениях вен, руками на перила, Эхиар долго смотрел на вершины тартесских святынь. Глаза его слезились, должно быть от ветра.

Горгию наскучило торчать на крыше.

- Пойдем вниз, - сказал он. - Астурда хочет напоить тебя кислым молоком. А то ты уже третий день…

Он умолк, прислушиваясь к бормотанью Эхиара, пытаясь разобрать слова. Но, видно, Эхиар говорил не по-тартесски. Молится, что ли, подумал Горгий и, присев на корточки, стал терпеливо ждать.

- Какой нынче день? - спросил Эхиар, не оборачиваясь.

- Я веду счет времени по-гречески, - ответил Горгий, поднимаясь.- Но слышал от ваших, что через три дня будет праздник Нетона, или как там вашего главного бога зовут…

- Нетон - великий бог богов, резко сказал Эхиар. - Имя его надо произносить со страхом.

Горгию стало обидно за своих богов.

- Наш Зевс-керавногерет главнее всех богов, - сказал он. - Он может такую грозу наслать, что…

- Замолчи, неразумный младенец, - прервал его Эхиар. - Откуда вам, грекам, знать, как ужасен гнев Нетона… как вспучивается и разверзается земля, поглощая дворцы и города… как вырываются из недр огненные реки, сжигая, испепеляя целые царства… как уходят в морскую пучину огромные острова и только волны выше гор ходят там, где прежде была земля…

Горгий воззрился на старика.

- Где ты видел такую катастрофу? - недоверчиво спросил он.

- Никто из ныне живущих не видел. Это было много веков назад. - Эхиар простер руку в ту сторону, где за деревьями пылал закат. - Там лежали эти земли. В Океане. Когда-то им принадлежал весь мир.

- Чем же они разгневали Нетона?

- Ненавистью.

- Ненавистью? Они возненавидели своего бога?

- Ты задаешь глупые вопросы. - Эхиар вытер полой слезящиеся глаза. - Нетон дал им все, чего мог пожелать смертный. Их земли процветали, их женщины были прекрасны, а рабы искусны и послушны. Их оружие было непобедимо. Их мудрецы научились копить голубое серебро и старались проникнуть в его суть, ибо Нетон вложил в голубое серебро великую тайну. Но в своем тщеславии они переступили черту дозволенного. Они накопили голубого серебра сверх меры и стали украшать им не только храмы, но и оружие. Царство пошло войной на царство, посевы были вытоптаны и залиты кровью, и люди обезумели от крови и ненависти. И тогда Нетон жестоко покарал их. Великие царства погибли от огня и погрузились в Океан. Позже других погибла земля, что лежала недалеко отсюда. Спаслась лишь ничтожная горстка людей.

Эхиар умолк надолго. Небо на западе стало меркнуть, с моря повеяло вечерней прохладой. В лесу зажглись костры.

- Они приплыли к этому берегу, - сказал Эхиар, - и подчинили себе племя турдетанов, которое поклонялось Черному Быку и даже не знало, что зерно, брошенное в землю, прорастает и дает новые зерна. Они научили диких турдетанов строить дома и корабли, и добывать металл, и возделывать посевы. Так воз ник Тартесс. С тех пор прошли века, и сыны Океана стерлись из людской памяти. Только цари Тартесса, которые ведут от них свое происхождение…- Эхиар вдруг схватил Горгия за руку.- Видишь башню напротив храма?

- Вижу, - сказал Горгий, осторожно высвобождая руку. - Мне говорили, это башня Пришествия. В нее нет входа…

Эхиар засмеялся, и Горгий невольно отшатнулся: уж не начинается ли у старика опять веселая болезнь? Но Эхиар резко оборвал смех.

- Через три дня, - пробормотал он озабоченно.

- Послушай… царь Эхиар, - с запинкой сказал Горгий. - Если ваш бог покарал за ненависть великие царства, то… почему же люди не помнят об этом?

- Забыли люди. Все забыли… ничего не хотят помнить…

От непривычно долгого разговора старик изнемог. Тяжело опираясь на Горгия, спустился вниз, в спальню, растянулся на подстилке.

У ворот Сапрониева дома Козла остановил рослый повстанец. Приблизив секиру к самому носу Козла, лениво осведомился:

- Куда прешь, убогий?

- К царю Эхиару, котеночек, - ласково сказал Козел. - Велено мне доставить ему хорошую пищу.

- А ну, покажи. - Воин потянулся к мешку, что был у Козла за плечом.

- Нельзя, котеночек. Все куски считаны.

Все же после недолгого препирательства

Козлу пришлось раскрыть мешок. На разговор подошло еще несколько воинов. Щупали, нюхали, качали головами: пища и впрямь была хороша, особенно еще теплый, духовитый пирог с тыквой.

- Ну, иди, - сказал рослый повстанец и, вздохнув, добавил. - Жена у меня была мастерица такие пироги печь.

У дверей царской спальни Козла ожидала неприятная встреча: на пороге сидел Диомед, строгал кинжалом палочку. На сладкие уговоры Козла отвечал одно: «Мешок передам, а сам - проваливай, пока цел». Тут выглянул Горгий, хмуро выслушал Козла, мотнул головой: «Проходи».

Диомед вошел вслед за Козлом, молча отнял мешок, аккуратно выложил припасы на стол. Тем временем Козел тихонечко направился к двери, что вела в соседнюю комнату, приоткрыл. Горгий мигом подоспел, оттер любопытного от двери.

- Нельзя к царю,-сказал он. - Сами управимся. Астурда!

Козел удивленно посмотрел на молодую длиннокосую женщину, выбежавшую из царской спальни.

- Посмотри, что он там принес, - сказал Горгий, кивнув на стол.

Не понравилось это Козлу. Уже и бабу к самозванцу приставили, не проберешься к нему.

- Обижаете меня, - жалобно протянул он. - Не чужой я ему… Эхиару нашему. Много лет мы с ним на рудниках душа в душу…

Никто не ответил ему. Астурда, со вниманием осмотрев еду, певуче сказала:

- Пирог ничего, а мясо пережарено. Поставь, Диомед, в холодок. На ночь дам ему кусок пирога с кислым молоком.

- На ночь кислое молоко - в самый раз, - подхватил Козел. - Где оно у тебя, красавица? Дай-ка отнесу, не чужой я ему человек. Сколько мы одной похлебки вместе…

Он не договорил. Из-за двери раздался хриплый хохот с подвыванием. На пороге спальни появился Эхиар. Был он без верхней одежды, всклокочен, глаза безумно расширены. Сутулясь, пошел он прямо на Козла, перемежая лающий смех бормотанием: «Огонь от земли…

Еще немного… Еще немного…» Горгий и Астурда кинулись к нему, подхватили под руки.

И только когда старика водворили на место и Астурда, ласково поглаживая его по голове, зашептала успокоительные слова, Горгий с Диомедом заметили, что Козел исчез.

- Нехорошо получилось, - сказал Горгий, поцокав языком, - Про веселую болезнь никто не должен знать.

Диомед сорвался с места, побежал к воротам,

- Э, да его и след простыл, - ответил караульный на его вопрос и махнул секирой в сторону леса. - Я думал, вы его кипятком ошпарили.

Диомед закашлялся, побрел в дом.

В лесу Козел отдышался, осмотрелся. Снял с шеи тугой кожаный мешочек, висевший на шнурке. Боги помогли обойтись без снадобья. Да и как было бы подсыпать, когда его, Козла, и близко не подпустили к самозванцу. А заранее отравить пищу Козел побоялся: могли и самого заставить попробовать. У Молчуна веселая болезнь, долго он не протянет…

Козел закопал мешочек в землю, притоптал ногой. Жаль снадобья, нелегко его приготовить,- но если с ним попадешься… Кто сам осторожен, того и боги берегут.

Стемнело. Козел выждал момент, когда повстанцы занялись вечерним варевом, бесшумно прополз между повозок и, пригибаясь и подобрав полы, побежал на ту сторону. Раз или два колючие ветки кустов больно хлестнули его по лицу.

- Стой!

Тяжело дыша, Козел остановился перед широкими лезвиями двух копий.

- А, это опять ты, козлиная борода,-сказал один из стражников, присмотревшись. - Дождешься, что проткнут тебя насквозь.

- Придержи язык! - прикрикнул Козел, - Проведи меня к начальнику, живо!

- Живо можно и нос набок, - буркнул стражник.

Однако не стал спорить: старшой велел пропустить лазутчика туда и обратно беспрепятственно. Высморкался, повел Козла по трескучей от сухих веток тропке к северным крепостным воротам, где был раскинут шатер начальника.

Военачальник, сидя на мягких подушках, ел рыбу, зажаренную целиком. Зубы его ходили по рыбьей спине от хвоста к голове и обратно- будто на дудке играл, - жир стекал по бороде на желтый нагрудник, на серебряные пряжки. Возле масляного светильника двое телохранителей играли в кости.

- Ну что? - Военачальник взглянул на вошедшего Козла.

- Считай, что самозванец готов, - небрежно ответил Козел. - У него веселая болезнь. Завтра помрет, самое позднее к вечеру.

Военачальник перестал жевать.

- Веселая болезнь? Ты уверен?

- Подвинься, - сказал Козел и, усевшись, поднес к носу пузатый пифос с медовым вином. - Доброе вино! - Он сделал несколько больших глотков, крякнул, обтер ладонью усы и бороденку. Военачальник ошалело хлопал глазами. Телохранители перестали играть в кости. - Доброе вино, - повторил Козел, - давно не пивал.

- Может, дать тебе закусить? - Военачальник вдруг развеселился. - Не каждый день увидишь такого нахального раба.

Телохранители, ухмыляясь, подошли ближе.

- Так вот, - сказал Козел. - Веселая болезнь - это посильнее, чем порошочку подсыпать. Посылай, начальник, крикунов - пусть прокричат бунтовщикам, что ихний царь помирает.

Военачальник отшвырнул рыбий скелет, хлопнул себя жирными руками по нагрудным пряжкам, гаркнул:

- Будет исполнено, почти-блистательный!

Телохранители заржали. Зрелище было хоть куда.

- Ах ты, котеночек мой, - снисходительно проговорил Козел.- Скоро ты будешь подползать ко мне на брюхе. Царь Павлидий, Ослепительный, уж подберет для своего старого приятеля Айната хорошую должностишку. Ну, ладно. - Он не спеша поднялся, хрустнув суставами. - Поговорили и хватит. Вели этим жеребцам проводить меня во дворец. Я сам доложу Ослепительному.

- Верно! - Военачальник тоже встал, почесал под мышкой. - Как раз такое повеление я и имею. Эй, вы! Проводите почти-блистательного во дворец. Да смотрите у меня - чтоб с почестями! Дорогу перед ним расчищайте!

Козел вышел из шатра, телохранители двинулись за ним. Военачальник придержал одного за гребень шлема, коротко бросил:

- Удавить!

 

Праздник Нетона

На рассвете лес огласился криками.

- Ваш самозванный царь помирает! - кричали глашатаи.

- Боги покарали его веселой болезнью!

- Сдавайтесь, бунтовщики! Царь Павлидий помилует тех, кто бросит оружие.

Воины Павлидия начали штурм. Их встретил град камней и стрел, но кое-где повстанцы дрогнули: что толку сопротивляться, если тот, на кого они надеялись, умирает от веселой болезни? В образовавшиеся бреши хлынули желтые нагрудники. Рубили наотмашь, не щадили и тех, кто побросал оружие. Ретобон сам повел в бой отряд, оставленный про запас.

- Не верьте желтым собакам! - кричал он, срывая голос. - Царь Эхиар жив! Клянусь Черным Быком!..

Кровавая сеча в лесу шла до полудня. Потом бой притих. Пронесся слух, что карфагенские корабли прорвались к гавани и осыпают причалы камнями и горшками с горючим снадобьем. И еще говорили, что гадирские воины перешли Бетис и устремились к мостам, ведущим в Тартесс.

Лес был полон встревоженных голосов, дымом костров, звоном оружия.

Солнце клонилось к закату, когда у шатра военачальника остановились носилки, богато изукрашенные серебром. Из носилок вылез Павлидий, хмуро глянул сквозь зеленое стеклышко на военачальника, упавшего ниц. Голос не повышал, но пообещал отделить голову военачальника от плеч, если тот не покончит до темноты с бунтовщиками. И еще тише добавил: «Или, может, ты ожидаешь поутру гадирских собак?» Нехорошо стало военачальнику от царских слов. Тут же разослал он гонцов по отрядам с грозным повелением возобновить бой и закончить его лишь тогда, когда последний бунтовщик будет поднят на копья.

И снова в лесу загремело оружие. Начальники остервенело гнали воинов вперед, чтобы быстрее сломить оборону повстанцев. Повстанцы отходили, оставляя поляну за поляной, цепляясь за чащобы, где легче можно было задержать противника. А задержать надо было во что бы то ни стало. Ретобон, понимая, что сражение проиграно, послал часть людей на берег - резать камыш, вязать большими пучками, готовиться к переправе на материк. Сам же он с кучкой от-^ борных бойцов отчаянно пробивался к дому Сапрония, чтобы вывести к берегу Эхиара. И уже пробились к опушке, уже увидели за деревьями белые стены - и поняли, что опоздали: перед домом суетились стражники в желтом, бухали тяжелым бревном в окованные медью ворота.

«Не пробраться», в отчаянии подумал Ретобон и велел возвращаться.

Задыхаясь от быстрого бега, Ретобон сквозь заросли камыша выскочил на берег. Переправа уже началась. Вцепившись в камышовые связки, бойцы наискось пересекали широкий рукав Бетиса. Ретобон остановился, поджидая Нирула. Тот ковылял, тяжело опираясь на копье, волоча раненую ногу.

- Быстрее! - Ретобон шагнул ему навстречу.

В камыше зашуршало. Замелькало желтое.

Ретобон рывком взвалил Нирула на спину и, увязая в песке, пошел к воде. Просвистели метательные копья. Ретобон ощутил, как вздрогнул Нирул. Послышался хриплый стон. Вода резанула холодом. Ретобон поплыл, загребая одной рукой и поддерживая другой неподвижное тело товарища.

- Он весь горит, - сказала Астурда и беспомощно взглянула на Горгия.

Лицо Эхиара налилось кровью, рвота сотрясала тело.

Горгий понимал, что возмущенная многими горестями кровь старика сгустилась, а печень не может ее вместить, и кровь распирает все естество. И он решился. Вынул кинжал, обтер лезвие полой, велел Астурде подать чашу. Затем обнажил костлявую руку старика, пригляделся к переплетению синих вен на сгибе,

- Держи его руку покрепче, - крикнул Диомеду.

Кончиком лезвия он осторожно надрезал набухшую вену. Брызнула черная кровь. Астурда поспешно подставила чашу.

Старик дернулся, застонал, но потом дыхание его стало легче, лицо посветлело. По знаку Горгия Астурда перевязала ранку.

Горгий поднялся на крышу, ноздри его сразу ощутили запах гари. Он осторожно выглянул. На поляне перед домом стражники в желтом теснили повстанцев, отжимали к лесу. У самых ворот шла яростная схватка. Горгий опрометью кинулся вниз.

- Надо уходить, - крикнул он. - Астурда, есть еще какой-нибудь выход из дома?

- Можно через погреб, - испуганно ответила женщина. - Это у задней стены сада.

Горгий с Диомедом приподняли старика с ложа.

- Оставьте меня, - ясным голосом сказал Эхиар.

- Сейчас в дом ворвутся люди Павлидия,- нетерпеливо сказал Горгий. - Они убьют тебя!

- Не все ли равно… Сегодня или завтра…

- Завтра праздник Нетона, ты хотел дожить до этого дня!

- Праздник Нетона?.. - пробормотал старик.- Праздник Нетона…

Он умолк. Опираясь на плечи греков, поднялся. Следом за Астурдой они вышли в сад.

Дом гудел и сотрясался от ударов: воины Павлидия, перебив охрану Эхиара, ломились в ворота. Было слышно, как они орут и обещают Эхиару казнь, какой еще не видывали в Тартессе.

Погреб был в дальнем конце сада, у самой стены, возле помойных ям. Астурда стала осторожно спускаться в прохладную темноту; натыкаясь на бочки и ящики, беглецы пересекли погреб и поднялись по крупным каменным ступеням к наружной двери. Потихоньку Горгий отодвинул скрипучий массивный засов, чуть-чуть приоткрыл дверь.

Здесь, на задворках, было тихо. Белела в сумерках тропинка, уходившая влево. Сразу за тропинкой начинался пологий откос. По этому откосу, цепляясь за кусты шиповника, они скатились в овраг. Прислушались. Диомед шепотом ругался, щупая ткань гиматия, разодранную кустом,- гиматий был новенький, просторный, не иначе как с плеча самого Сапрония. Горгий цыкнул на матроса. Покрутил головой, вслушиваясь в отдаленные звуки боя. Куда пойти? Как разыскать Ретобона в этом окаянном лесу, набитом стражниками? Может, лучше затаиться в овраге, в густом кустарнике, выждать, пока кончится бой и лес опустеет, а уж потом тайком выбраться… Выбраться, но куда?

Эхиар вдруг выпрямился, задрал голову к темнеющему нёбу - свалявшаяся борода торчала унылыми клочьями,- но звезд не увидел: низкие облака медленно плыли над Тартессом.

- В какой стороне море? - спросил Эхиар.

- Там, - сказала Астурда.

Старик встал, хватаясь за кусты, ноги плохо его держали, но все-таки он сделал несколько шагов.

- Погоди, - остановил его Горгий. - В той стороне идет бой, не слышишь разве?

- Мне нужно на берег. Я выведу вас в безопасное место.

Однако осторожный Горгий решил дождаться полной темноты. Ночь наступила быстро. В просвете меж облаков прорезался тоненький полуободок новорожденной луны. Горгию вспомнилось, как неудачно он соврал Литеннону по прибытии в Тартесс, что прошел Столбы безлунной ночью. С этого-то вранья и начались все мои горести, сокрушенно подумал он.

Овраг кончился. Горгий первым выбрался наверх, осмотрелся. Прямо перед ним, в пяти плетрах, чернела крепостная стена. Такая близость была опасна: с башен могли заметить дозорные.

Пока Горгий раздумывал, Эхиар с кряхтеньем выбрался из оврага и, согнувшись, опираясь на подобранный по пути сук, побрел направо, вдоль стены.

- Что стоишь? - шепнул он, проходя мимо Горгия. - Теперь я знаю дорогу, иди за мной.

Не прошли они и полусотни шагов, как сзади послышались голоса и звон оружия. Видимо, Павлидиевы воины, закончив сражение, направлялись в крепость через северные ворота. Пришлось залечь, переждать. На Диомеда напал кашель, и он давился, зажимал рот горстью.

Потом до самого берега густо пошли кусты. Встречный ветер донес до слуха беглецов звук воды, разбивавшейся о скалы. Здесь крепостная стена круто поворачивала на юг, вдоль берега. На повороте стены высилась угловая башня. Смутно доносились голоса стражников.

Берег здесь был высок и скалист. Повернувшись к башне спиной, Эхиар начал спускаться к узкой полоске песка у самой воды.

Откуда в нем силы берутся, подумал Горгий, переступая вслед за стариком с камня на камень и поддерживая Астурду под локоть. Не иначе, бог Океана ему покровительствует.

Спустились. Горгий с наслаждением вдохнул запах моря, водорослей и выброшенной на берег рыбы.

Астурда стояла рядом. Ночное море ее пугало, и она обеими руками держалась за руку Горгия. Они не сразу заметили, что Эхиар исчез. У Горгия дух захватило при мысли, что океан унес старика. Да, так оно, наверно, и было, бог Океана взял его к себе, недаром старик так спешил сюда. Астурда тихонько заплакала.

- Может, по нужде отошел? - сказал Диомед. - Пойду посмотрю.

Он разглядел черные вмятины следов в плотном мокром песке: они вели к скалам, каменным мыском врезавшимся в море. Эхиар ползал по расщелинам, вид у него был такой, будто он что-то потерял и теперь разыскивает. На вопросы он не отвечал, только бормотал, как обычно, себе под нос. Вылез на самый край мыска - здесь шумела вода, разбиваясь о камни и обдавая брызгами.

Все-таки он не в себе, подумал Горгий, ведь свалится сейчас со скалы - и душа вон. Он пробрался к старику и потащил его назад. Отыскали меж камней место, достаточно защищенное от ветра и брызг. Некоторое время сидели молча, отдыхая. Горгий пытался представить себе, далеко ли отсюда до того рукава Бетиса, через который перекинуты мосты на материк. Там, как он помнил, - густые камышовые заросли. Нарезать камыш, сделать связки потолще - и переправиться на них на тот берег. А дальше? Уйти с Астурдой к этим… как их там… ну, к ее соплеменникам…

- Хозяин, - сказал Диомед.- Ты когда в Фокею вернешься, пойди на улицу Дикого Кабана, там дом стоит винодела Анаксилая. Может, знаешь?

- Знаю. А что?

- Ему в доме женщина прислуживает - Кайя. Ты ей скажи: мол, Диомед, матрос, кланяется и просит… и просит, чтоб вспоминала иногда.

- Перестань, - строго сказал Горгий. - Сам ей привет передашь.

- Нет,- Диомед замотал головой.- А если у тебя найдется десяток лишних оболов, ты ей купи, хозяин, украшение какое-нибудь. Очень она украшения любит. Скажи - от Диомеда…

Холодно было здесь, у моря. Астурда продрогла в легкой своей одежде, свернулась клубочком, прижалась к Горгию,

Ясное дело, надо идти по берегу в сторону, противоположную крепости, обогнуть холм - там, должно быть, и есть северный рукав Бетиса и заросли камыша. Горгий стал излагать свой план.

- Нет,- сказал Эхиар.- Скоро море отойдет, и я проведу вас в безопасное место.- И, помолчав, добавил: - Мы увидим все, а нас никто не увидит.

Истинно как царь сказал он это - не допуская возражений. Горгий и сам не понимал, что заставляет его подчиняться старику. Ладно, подумал он, может, и впрямь выведет в безопасное место?

Начинался отлив. Волны, набегая на скалы, уже не так высоко взметывали пенные гребешки. Вода отступала, обнажая камни и песок.

Эхиар поднялся, снова полез на каменный мысок. Бродил, пригнувшись, среди мокрых камней, отыскивал что-то. Со стороны крепости донеслось отдаленное протяжное завывание - это перекликались дозорные на сторожевых башнях.

- Идите сюда, - позвал Эхиар.

Они подошли к нему, оскользаясь на водорослях. Эхиар указал на один из выступов скалы. Велел сдвинуть огромный камень. Он был очень тяжел, не сразу удалось Горгию и Диомеду раскачать и свалить этот камень. Эхиар шагнул к открывшемуся в скале черному зеву.

- Идите за мной, - сказал он и полез в дыру.

Несколько скользких замшелых ступеней вели вниз, в кромешную тьму, в пронзительный, застоявшийся холод. Под ногами хлюпала, чавкала жижа. Медленно шли они узким лазом, то сгибаясь в три погибели, то с трудом протискиваясь меж сырых каменных стен. Впереди Эхиар, следом за ним Горгий, потом Астурда, крепко вцепившаяся в его руку, последним - Диомед. Подземный ход свернул вправо, стало суше и немного просторней, можно было идти в рост.

Так они шли час или больше, пройдя, по расчету Горгия, добрую дюжину стадий.

- Далеко еще? - спросил он.

Эхиар не ответил, и Горгий повторил свой вопрос громче. Ему вдруг показалось, что старик ведет их куда-то в Океан, откуда нет выхода,- ведь старик-то был не в себе. Но тут же он подумал, что ход заметно повышается, значит - не может вести под океанское дно. Тут Эхиар остановился, и Горгий с ходу налетел на него.

Эхиар шарил в темноте по стенам. Глухо прозвучал его голос: «Лезьте за мной,., сюда, вправо». Один за другим они пролезли на четвереньках в дыру и поняли, что подземный ход кончился. Теперь крутыми зигзагами шла вверх лестница, зажатая меж тесно сдвинутых каменных стен. Поднимались долго, Эхиар часто останавливался перевести дух, лица у всех были мокрые от пота.

- На небо, что ли, лезем? - проворчал Диомед.- Мне туда не надо…

Немного посветлело, стало легче дышать. И вот подъем кончился. Они вылезли на небольшую площадку, огороженную зубчатой стеной, над ними распахнулось ночное небо - безлунное и беззвездное, но все же показавшееся светлым после долгой слепой темноты. Тучи плыли над самой головой.

Подошли к стене, выглянули из-за каменных зубцов.

- Вот это да, клянусь рогами коровы Ио! - вырвалось у Диомеда.- В самую середку попали!

Внизу под ними была широкая храмовая площадь. Вот и серебряный купол храма, он вобрал в себя весь слабый свет ночи и тускло поблескивал. Мрачно чернела поодаль громада царского дворца…

Башня Пришествия - вот куда Эхиар привел их.

- Как же так? - изумился Горгий.- Мне говорили, что в эту башню нет хода.

- Верно,- откликнулся Эхиар.- Ход в башню известен только царям Тартесса.

Значит, ты всамделишный царь,- тихонько сказала Астурда.

Внизу, возле дворца и храма, расхаживали стражники с факелами. Им и невдомек было, что с башни Пришествия на них глядит важный государственный преступник. А если б они и знали - как достанешь? Близко ухо, а не укусишь.

Далеко на севере, за мостами, клубился в красном отсвете дым - что-то там горело. Видно, гадирцы перешли-таки Бетис, под самым Тартессом разбили лагерь. А на юге, если присмотреться, можно было различить в море тусклые огоньки - то, верно, горели факелы и плошки с маслом на карфагенских кораблях, осадивших Тартесс.

Спал великий город. Он разгромил восставших рабов, он двинет поутру свежие силы на га-дирские отряды, он попытается отбросить за Геракловы Столбы карфагенский флот - и опять поплывут его корабли тайным путем на Оловянные острова, на очень далекие Касситериды…

А он, Горгий, не спит, и душу его гложет тревога. Полжизни прошло, а он так и не знает ни семьи, ни собственного дома. Мотает его судьба по Ойкумене из конца в конец. Что нужно ему на чужбине, в очень далеком Тартессе? Всюду видит он вражду и кровь, ненависть и обман… Да что же это вы, милосердные боги, никакой жалости нет у вас к сыну человеческому?..

Он ощутил тепло прикосновения, легкая рука легла на его плечо. Астурда! Он притянул ее к себе, крепко обнял, зажмурил глаза, поднятые к небу. Одна только ты и осталась у меня, чужеземка…

Половину башенной площадки занимало какое-то сооружение. Диомед ходил вокруг него, трогал холодный металл, цокал языком - у Горгия перенял смешную привычку. Низко над головой шли тучи, и казалось, что не тучи, а башня плывет по океану ночи.

Хорошо, что Горгий перед уходом велел Диомеду припасти побольше гранатов. Теперь пригодились. Диомед развязал мешок, каждому дал по гранату. Мяли дивные плоды пальцами, высасывали терпкий кисло-сладкий сок, утоляющий и жажду, и голод.

- Зачем ты привел нас сюда? - спросил Горгий.

Эхиар ответил не сразу. Он отбросил выжатый гранат, прислонился спиной к стене.

- Вы мне больше не нужны,- тихо сказал он наконец.- Сейчас уже поздно, море скоро начнет прибывать… А завтра, в час отлива, вы уйдете. Сделай, как хотел. Нарежьте камыша и переплывите Бетис…

- А ты? - спросил Горгий.

- Я останусь здесь. Хоть я и не закончил свое дело… Нетон сжалился над последним царем Тартесса… позволил перед смертью увидеть праздник…

- О каком деле ты говорил?

- Тебе не понять.- Эхиар помолчал, а потом забормотал: - Еще немного… еще немного - и свершилась бы моя месть…

- Ну, не надо, дедушка, успокойся! - воскликнула Астурда.

- Он не слышит тебя,- сказал Горгий.- Боги затмевают ему разум.

Как только стало светать, Горгий поднялся, заходил по площадке, хлопая себя руками по груди. Голова была тяжелой от бессонья, зуб на зуб не попадал от холода. Астурда протянула ему гранат. Лицо у нее было бледное, глаза огромные, тревожные.

Эхиар не спал. Сидя на корточках, вертел в руках длинную черную палку,- откуда только он ее взял?

Медленно светлело небо на востоке. Над кварталами ремесленников поплыли дымы ранних очагов. Тусклой желтизной обозначились рукава Бетиса, обнимавшие остров. Горгий смотрел на гавань, пытался в слабом свете серенького утра различить среди десятков кораблей свой. Цел ли он?.. Странно и страшно было представить себе чужую команду на его палубе… Чужого человека в дощатой каютке…

Он обернулся, хотел позвать Диомеда: у матроса глаз зоркий, быстрее высмотрит. Диомед лежал, накрывшись с головой, возле непонятной махины, занимавшей полплощадки. Его била дрожь. Горгий тронул матроса за плечо.

- Попей сок граната, легче станет. Слышишь, Диомед?

Рыжая голова матроса высунулась из складок гиматия. На торчащих скулах красные пятна, в глазах пугающая тоска.

- Помираю, хозяин…

- Не дури! прикрикнул Горгий, а у самого сердце захолонуло.

Помял гранат, заставил матроса выпить сок.

Дождь перестал. Развиднелось и немного потеплело. Гелиос сегодня, вроде бы, не собирался взглянуть на Тартесс. Пасмурный день рождался, не праздничный.

- Теперь поспи, и полегчает тебе,- сказал Горгий.- А вечером уйдем из Тартесса.

- Нет,- прошептал матрос.- Вы с Астурдой бегите. А я уж здесь, к богам поближе…- Он опять накрыл голову мокрой от дождя тканью.

Эхиар, шаркая, вышел из-за махины, в руках у него была не палка, как раньше показалось Горгию, а стрела. Тут только Горгий заметил, что еще несколько черных стрел, бронзовых с виду, лежало у массивной стойки махины. Он поднял одну, подивился ее тяжести. Такая самому Гераклу была бы впору…

Повнимательнее осмотрел махину - и вдруг догадался. Погоди-ка, сказал он самому себе, да ведь это катапульта! Ну да, вот поперечные доски-перитреты с пучками веревок… Вот бронзовый желоб сиринкса… Почему-то он смотрит не вверх, а склонен к низу стены.

Немало видывал Горгий стрелометных машин на своем веку, но такую огромную увидел впервые.

- Для чего здесь катапульта? - спросил он Эхиара.

- Это орудие царского возмездия,- ответил тот, и по его голосу Горгий понял, что старик чем-то взволнован.- Плохо, плохо…- Эхиар озабоченно разглядывал обрывки веревок меж перитретов.- Все сгнило…

- А ты что, собираешься стрелять? - Горгий потрогал станок катапульты.- Ничего у тебя не выйдет. Она не поворачивается.

- Ей не нужно поворачиваться,- последовал странный ответ.- Катапульта нацелена навечно.

Горгий поднялся по ступенькам, вделанным в бронзовый антибасис - заднюю опору катапульты. Посмотрел в прицельную щель… Вот оно что! Опущенный сиринкс, оказывается, смотрит в квадратное отверстие в ограде. Катапульта и верно нацелена… Нацелена, как уразумел Горгий, на ступени храма… Нет, выше… Вон меж двух центральных колонн возвышение, за ним в храмовой стене ниша, закругленная сверху. Ну да, катапульта как раз на эту нишу нацелена…

- В кого ты хочешь стрелять? - спросил Горгий.

Эхиар сидел, прислонясь к стойке катапульты, руки были устало опущены, стрела валялась рядом.

- Ременные пучки сгнили,-сказал он.- Стрелять нельзя.

Горгий посмотрел вниз, на площадь. Перед храмом суетились люди в черных одеждах. Раскатывали по ступеням ковер. Устанавливали треножники с курильницами. Выносили из боковых дверей храма какие-то деревянные колоды. Прошел к восточным воротам отряд стражников в желтом.

- Выпей… господин…- Астурда протянула Эхиару гранат.

Старик не шевельнулся. Он неподвижным взглядом смотрел на нее, и девушка смущенно отвернулась.

- Подойди ко мне, цильбиценка,- сказал вдруг Эхиар.- Сядь.

Он схватил ее за косы, Астурда испуганно вскрикнула, выставила перед собой тонкие руки.

- Не бойся. Твои волосы длинны и крепки. Отрежь их.

- Ни за что! - Астурда вскочила дикой кошкой, выдернула косы из руки Эхиара, отбежала к стене.-Не подходи: брошусь вниз!

Через восточные крепостные ворота по коридору, образованному двумя шеренгами стражников, тек народ на храмовую площадь - на праздник Нетона.

Стражники, тыча древками копий, теснили толпу подальше от храма, отжимали ее к башне Пришествия. Люди вытягивали шеи, глядя на торжественный выход высокорожденных.

Грянули приветственные крики: по ковру поднимался на верхнюю ступень царь Павлидий, в белой одежде с золототканными изображениями бога Нетона. Его сопровождали ближайшие придворные.

Младшие жрецы зажгли курильницы, в безветренное небо потянулись столбы благовонного дыма.

Павлидий поднялся ха возвышение, обернулся к толпе…

Площадь ликующе заревела:

- Щит Нетона! Щит Нетона, бога богов!

- Сла-ава царю Павлидию!

Тонкие губы Павлидия растянулись в улыбке. Щит, висевший у него на груди, был невелик, но тяжел, ремни врезались в шею, но Павлидий заставил себя стоять прямо. От щита шло тепло. Щит из голубого серебра всегда был теплым на ощупь - знак того, что он угоден Нетону.

Павлидий улыбался. Он мог себе позволить довольную улыбку. Бунтовщики разгромлены. Освободившиеся отряды, конные и пешие, двинуты на помощь воинам, сдерживающим гадирцев. Сегодня гадирцы будут отброшены за Бетис, их погонят на восток, за пределы Тартессиды; и если карфагеняне не успеют прислать им подмогу, то надо с ходу ворваться в Гадир. Надо, наконец, стереть с лица земли этот город - занозу в глазу великого Тартесса. А потом придется дать решительный бой карфагенскому флоту. Трудное это будет сражение. Добраться бы только до их кораблей, завязать рукопашную - и тогда тартесские чернобронзовые мечи и секиры сделают свое дело.

Нетон, бог богов, получит сегодня хорошую жертву - было бы странно, если бы, приняв ее, он не даровал своим верным тартесситам военной удачи.

Павлидий улыбался, глядя, как ликует народ Тартесса при виде святыни - щита Нетона, щита из голубого серебра. Пусть знают тартесситы, что их правители не сидят, сложа руки, что они неутомимо ведут Накопление, выполняют священные заветы предков.

- Слава-а тысячелетнему царству!

- Бог богов Нетон, помилуй нас!

Павлидий простер руки - шум на площади умолк. Павлидий стал выкрикивать слова молитвы - слова, которые люди не понимали, потому что принадлежали они древнему языку сынов Океана.

А когда молитва была сотворена, настал черед жертвоприношению. Из восточных ворот потекла длинная вереница оборванных, испуганных людей. Крепко привязанные друг к другу, они бежали, подгоняемые стражниками, на площадь, на расчищенное место между ступенями храма и толпой горожан. Сбились в кучу. Стражники отделили от них десятка три обреченных, связанных особой веревкой.

Снова заговорил Павлидий, и глашатаи зычными голосами повторяли каждое его слово. Это презренные бунтовщики, поднявшие оружие на великий Тартесс, сейчас их главари будут принесены в жертву Нетону, богу богов, а остальные - отправлены на рудник голубого серебра.

К деревянным колодам подошли палачи, поигрывая топорами.

Крики негодования слились в протяжный рев. Обреченные вжимали головы в плечи. Лишь один из них, долговязый, с изрытым оспой лицом, стоял прямо и спокойно. Он в упор смотрел на одного из царских приближенных - молодого, в лиловом гиматии с серебряными пряжками.

И Тордул, ощутив на себе пристальный взгляд, забеспокоился. Он повел глазами - и встретился с ненавидящим взглядом Ретобона. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом Тордул опустил глаза. Вдруг он встрепенулся, побежал, расталкивая придворных, вниз по ступеням храма, Он что-то кричал, но голос его тонул в реве толпы…

Горгий и Эхиар плели тугие пучки из длинных каштановых волос. Астурда сидела у стены и плакала, уткнув лицо в колени. Она стыдилась своих остриженных волос и голова ее была покрыта.

Не устояла, поддалась уговорам Горгия: у греков бывало, что молодые, не знавшие болезней женщины отдавали свои волосы для тетивы катапульт. Так вот всегда: мужчины дерутся, а женщинам - слезы…

Эхиар был необычно возбужден.

- Не плачь, цильбиценка,- говорил он, скручивая прядь волос.- Ты поклоняешься другим богам, но есть бог богов, и ему угодна твоя жертва… Ты увидишь сейчас… увидишь, как падет недостойный… Только истинным царям известно орудие возмездия. Бывало и в прошлом, что верховные жрецы пытались завладеть троном, и тогда мудрый царь поставил на башне катапульту… Раз в году верховный жрец подставляет сердце карающей стреле… ни о чем не ведая…- Хриплый смех вырвался у Эхиара.- Я хотел уйти в могилу вместе с Тартессом, но мне не удалось… не удалось накопить голубого серебра… Пусть так… Но зато я увижу, как падет недостойный… Павлидий - так его зовут? Ах-ха-ха-а…

От его лихорадочной речи, от жуткого смеха Горгию было не по себе. Сейчас он хотел лишь одного: пусть скорее выстрелит катапульта, пусть будет все, что угодно богам. Вечером он спустится на берег, и они с Астурдой уйдут… доберутся до гор… и пусть, пусть кочевая жизнь - только бы жизнь…

Четыре пучка волос попарно натянуты меж перитретов. Эхиар поднялся по ступенькам, нагнулся к прицельной щели.

- Ага, стоишь на месте… на правильном месте… Стрелу - сюда! - крикнул он Горгию.

Горгий повиновался. Положил тяжелую стрелу в желоб, зацепил спусковой крючок.

Снизу, с площади, доносился рев толпы. Горгий выглянул меж каменных зубцов. Море голов… Каких-то связанных людей тащат к деревянным колодам… Павлидий в белой одежде стоит перед нишей - той самой, на которую нацелена катапульта…

- Погоди! - крикнул Горгий Эхиару.-У него щит на груди! Это тот самый?.. Из голубого серебра?.. Его не пробьет стрела!

- Замолчи, грек! Не видишь разве, что у этой стрелы наконечник тоже из голубого серебра?

Горгий уставился на массивный тускло-серый наконечник стрелы. Так вот оно какое…

- Берись за ворот! Быстрее!

Горгий завертел рукоятку. Со звенящим скрипом закручивались пучки волос. Желоб со стрелой, оттягиваясь, пополз по бронзовому ложу сиринкса.

- Так! Ну, а теперь…

Безумный хохот потряс Эхиара. Он потянул рукоять. Крючок освободился, и вся сила, сжатая в пучках волос Астурды, рванула рычаги… Стрела понеслась вниз, к храму…

Горгий не видел мгновенного полета стрелы, но знал, что она сейчас с силой врежется в щит Павлидия. Пробьет ли?..

Последнее, что он увидел, было сияние солнца, небывало ослепительное… Будто Гелиос приблизил светлый лик к самой земле…

В заезжем дворе на берегу желтого Бетиса купец-массалиот потребовал у хозяина еще вина. Хоть был он уже пьян, хозяин не стал перечить: знал крутой нрав массалиота. И когда только уберется отсюда этот упрямый осел со своим товаром? Сидит, выжидает, пока в Тартессе станет спокойно. Одним богам ведомо, какого спокойствия ему нужно для торговли… и бывает ли оно на свете…

Тяжкий грохот - будто земля разверзлась - заставил массалиота выскочить из двери. Грохот шел со стороны Тартесса.

Массалиот мигом протрезвел от страха. Он выбежал на дорогу, теряя плохо привязанные сандалии, и во весь дух помчался прочь, прочь… подальше от Тартесса…