До приезда в Бенин я не любил ловить рыбу удочкой. Многие же из россиян, моих коллег, работавших в Бенине в самом разном качестве, ходили рыбачить на берег Атлантического океана. Удочки они делали из бамбука, в изобилии росшего на окраине города прямо у обочин дорог. Я без интереса внимал рассказам об их рыбацких подвигах, не осознавая пока, что оказался на берегу самого настоящего океана. Но очень скоро несколько событий напомнили мне об этом.

Выходные дни я обычно проводил на пляже, поигрывая в волейбол, бессмысленно плескаясь в воде и загорая, а точнее, неосмотрительно подставляя себя под палящее экваториальное солнце. Сосед-строитель Витя Кодяков, до командировки мурманский моряк, жить не мог без моря. Он рвался на простор и заплывал очень далеко от берега. Его рыжая отчаянная голова обычно мелькала в волнах где-то у линии горизонта.

Однажды, вылезши из воды, он обнаружил, что неведомое морское существо откусило от его резинового ласта солидный кусок. Кодяков ужасно расстроился: дело в том, что ласты он взял у приятеля, а в местных магазинах они стоили страшно дорого.

— И  не заметил как! — сокрушался он,  рассматривая ущербный ласт   со   следами   зубов   на   нем, словно   смог   бы   помешать   этому, если бы заметил.

— Понятное дело, — сочувствовали ему коллеги. — Вот если  бы это была нога...

— Лучше уж  буду рыбачить, -вздохнул   Виктор.

Неподалеку от нашего дома, на песчаном берегу, где бегали стайки быстроногих крабов, местные жители всей деревней ловили рыбу. На пирогах они вывозили в море огромную сеть, растягивали ее в воде параллельно берегу так, что противоположные концы оказывались минимум на полкилометра друг от друга. Верхняя кромка невода держалась на поверхности благодаря привязанным к ней пенопластовым поплавкам, а нижняя была снабжена грузилами.

Концы этого океанского бредешка выводились на берег, и вся община - - мужчины, женщины и дети — ухватившись за них, начинали тянуть сеть из воды. Продолжалось это несколько часов. Рыбаки дружно кричали что-то, иногда ругались. Края сети постепенно сближались, и вся она медленно ползла на берег. Плененной рыбе оставалось все меньше и меньше места, она выпрыгивала из воды, перелетая иногда через качавшиеся на поверхности поплавки. Когда сеть входила в полосу прибоя, несколько молодых рыбаков бросались в воду и, барахтаясь меж высоких волн, поддерживали руками верхнюю кромку невода, чтобы он не запутался и не перекрутился. И вот отяжелевшая сеть, наполненная бьющейся рыбой, выползала на песчаный берег.

Вода пенилась под ударами рыбьих тел всевозможных форм и оттенков, больших и малых, толстых, плоских и змееобразных. Вокруг с криками суетились рыбаки, поддерживая края сети руками, чтобы избежать потерь в последний момент лова. Еще несколько усилий под дружные крики — и живая, сверкающая на солнце куча оказывалась на безопасном от воды расстоянии. Теперь можно спокойно рассмотреть добычу.

Чего здесь только нет! И полутораметровая рыба-капитан с хищным профилем и с глазами, покрытыми, словно пластиком, толстым слоем прозрачной пленки, и акула-молот, и круглобокие торпедообразные тунцы, и пара небольших акулят, и огромное количество неизвестных мне рыб — темных и светлых, пятнистых и полосатых.

Наблюдая однажды за ловлей, я увидел, как молодой рыбак с радостным криком извлек из сети красивую синюю рыбу с бирюзовыми разводами по бокам. Он гордо поднял ее над головой, и соплеменники бросились к нему, ликующе вопя и толкая друг друга. Всем хотелось прикоснуться к диковинному трофею. Они словно забыли об остальной добыче, лежавшей на берегу.

Седой   старик   бережно принял рыбу  из  рук  парня. Ничем   особенным, - кроме редкой расцветки, она не выделялась среди себе подобных. По крайней мере издалека.   Менее   полуметра  длиной, обычной   формы.   Но   вытащившие ее   рыбаки   буквально   ошалели   от радости.  Сначала они  галдели  наперебой,    потом   затихли,   завороженно поглядывая  на  нее,  и лишь после   этого    принялись   собирать улов.

Когда я подошел взглянуть на наделавшую такой переполох рыбу, старик повел себя, как браконьер при появлении рыбинспектора: он быстро спрятал ее под сетью и нетерпеливо посмотрел на меня. На просьбу показать мне рыбу он сердито мотнул головой. Я был заинтригован до предела. На предложение продать ее за хорошие деньги старик отвернулся и отошел прочь. Остальные рыбаки, пряча глаза, тоже не хотели со мной разговаривать. Мало того, у меня возникло глубокое убеждение, что, если я буду настаивать, ко мне примут меры физического воздействия, а то и вообще присовокупят к своему улову.

— Что это они? Видал? — спросил я отдыхавшего со мной Кодякова. — Священная она у них, что ли? Тотем?

— Не знаю, — зевнул разморенный солнцем Кодяков. — На той неделе у меня такая сорвалась на рыбалке. Тоже синяя была...

— Наверное,   она  счастье   приносит, — размышлял я вслух.

— Это ты с синей птицей перепутал,  — прокряхтел   Кодяков,   переворачиваясь   на  живот.  — Я  уж на берег ее вытащил... Ушла-таки, зараза...

— Вот поэтому тебе  счастья  и нет, — заключил я.

— Не иначе, — лениво промямлил   Кодяков,   откупоривая   очередную банку с пивом.

Таинственная рыба не выходила у меня  из головы.      Возможно, потому, что в Африке у меня было много   свободного   времени  и мало дел.  Я непременно хотел  найти  ее и  все про нее узнать.  В один из дней я отправился   с   Кодяковым   на   рыбацкий   берег,   недалеко   от  порта Котону.

К берегу подплывала длинная пирога, полностью, от носа до кормы, занятая шестиметровой тушей косатки. На ее лоснящейся черной спине, возвышающейся над бортом, рядом с широким серповидным плавником восседал гордый рыбак. Одной рукой он управлял подвешенным сбоку лодки мотором, а другой торжествующе махал своему многочисленному семейству, ожидавшему его на берегу в полном составе.

Неподалеку несколько мужчин и женщин возились в воде, вытаскивая на сушу большие плоские куски чего-то черного и гладкого. Приглядевшись, я понял, что это плавники какого-то китообразного. Будучи не в силах вытащить огромную тушу на берег, африканцы рубили ее в воде большими широкими ножами «куп-куп», выносили по кускам и складывали в кучу у воды. Тут же велась оживленная, крикливая торговля. Рыбу поменьше и повкуснее, предназначенную для состоятельных гурманов, женщины складывали в большие деревянные ящики, засыпали колотым льдом и накрывали толстыми тряпками.

Несмотря на фантастическое изобилие, синюю рыбу там встретить не удалось. И никто из рыбаков и торговок не понял, что, собственно, мы ищем. Не слыхали про такую рыбу и на рынке. Не обнаружили мы ее даже в огромном холодильнике для рыбопродуктов, где работали молодые африканцы в тулупах и зимних шапках. Возможно, необычная рыба являлась тотемом только той родовой общины, с которой мы тогда столкнулись?

— На рыбалку пошли, — постоянно твердил Кодяков. — Глядишь, и привалит тебе счастье-то.

Я наконец решился. Соседи по до дому дому возвращались с рыбалки с физиономиями, красными и довольными от солнца и неразбавленного джина. Преподаватель русского языка Саша Панов, пивший со мной по вечерам пиво, подарил мне пластиковую телескопическую удочку. Авиамеханик презентовал крючки и леску, научив привязывать первое ко второму согласно всем канонам рыболовной науки. Строитель Кодяков научил делать поплавки из натуральных бутылочных пробок, которые у нас не переводились. Рыбацкое дело Витя, похоже, изучил гораздо лучше строительного.

— Почти вся местная рыба жрет друг друга, — втолковывал он мне. —Насекомых   ей   предлагать   бесполезно.   Все   равно,   что   тебе.   Она хорошо  идет  на  свежее   мясо,   но больше всего обожает креветку.

—  А пива она при этом не просит? — поинтересовался я.

—  Пиво будешь отдавать мне, — снизошел   Кодяков.

Креветки продавались на местном рынке и стоили сравнительно недорого - втрое дешевле банальной говядины. Местные жители буквально черпали их круглыми корзинами в мелких лагунах, которыми изрезано бенинское побережье, а также в грязном устье реки Уэмэ, разделявшем город Котону на две половины.

Русист Саша Панов предлагал мне не мелочиться и ловить крупняк на спиннинг. Однако в Бенине, наряду с экономическими трудностями, были еще проблемы с блеснами. А каждая рыбалка Панова заканчивалась потерей блесны. То, что продавалось в магазинах и на рынке, его почему-то категорически не устраивало. Приходилось изготавливать их самостоятельно. Для хорошей блесны нужен хороший металл, и Панов пребывал в постоянном поиске материала.

Моя жена в целях дезинфекции питьевой воды привезла с собой в Африку несколько старинных фамильных ложек из серебра. Ужиная у нас, Панов любовался ими и вздыхал, что такие красивые, ценные предметы пропадают, можно сказать, зря. Не раз он пытался уговорить нас продать ему ложки, расписывая, какие восхитительные блесны из них получатся, при этом ручки обещал вернуть. Перенося людские слабости на морскую фауну, Панов, видимо, полагал, что чем благороднее металл, тем более крупная рыба на него клюнет. Приходилось прятать от него все блестящие предметы, чтобы он не изводил себя и других.

Накануне ловли среди рыбаков обычно царил легкий ажиотаж, которого я поначалу не понимал и считал неопасной формой массового помешательства. Говорили только о рыбалке, обменивались крючками, леской, выпрашивали друг у друга грузила, блесны и удилища. К вечеру расходились по домам готовить снасти.

Позднее я прочувствовал это волнение в полном объеме. Я был просто не в состоянии уснуть в ночь перед рыбалкой. Хотелось идти к морю немедленно. Меня охватывало какое-то странное, необъяснимое возбуждение, которое испытывали, наверное, первобытные люди перед охотой. А ведь голодным, в отличие от них, я не был!

На рыбалку мы шли сначала вдоль выложенного красивым кирпичом непроницаемого забора, за которым стоял погруженный в темноту президентский дворец. Болтаться в ночное время вблизи него не рекомендовалось, ибо запуганная, нервная охрана стреляла без предупреждения и частенько попадала. Из парка, окружавшего французское посольство, доносился тревожный крик павлина.

Компания перешла широкую асфальтированную дорогу, перегороженную на ночь барьерами и металлическими пластинами с длинными шипами, способными проколоть шину колесного танка. Отсюда был виден угол президентского дворца с прилепленным к нему уродливым бетонным дотом. За дорогой начинался песок. До моря оставалось метров семьсот по прямой. Уже слышался шум прибоя.

Территория эта считалась запретной зоной и охранялась несколькими солдатами, обычно крепко спавшими в небольшом двухэтажном домике. В толстом бетоне его второго этажа во всех направлениях были прорезаны бойницы, служившие одновременно вентиляционными отверстиями. Подойдя к сторожке, мы постучали в обшитую металлом дверь, находившуюся почти на метровой высоте от песка.

Через минуту на пороге появился заспанный солдат с АКМом на плече. Поприветствовав его, мы вручили ему пачку российских журналов, которыми нас бесперебойно снабжало посольство. Поправив автомат, охранник принял подарок с тем безучастным видом, с каким лошади принимают овес, и вновь заперся в домике. Второй пограничник с автоматом перекрыл дорогу: растянувшись поперек нее, он крепко спал как убитый. Будить его мы не рискнули и тихо обошли тело по песку.

Мы взошли на мол, за которым простиралась акватория порта. Вода мерно поднималась и опускалась, словно дышала. Мол представлял собой каменную гряду, сложенную из обломков скал и бетонных пирамидок. По другую его сторону волновался и шумел открытый океан. Рыбаки рассыпались по гряде мола. Я решил ни за кем не увязываться, будучи уверенным, что найду самое лучшее место.

Устроившись поудобнее у самой воды, я аккуратно и с удовольствием расположил на плоском камне банку с наживкой, нож, термос с кофе и сигареты. Было еще рано, около четырех утра. Стояла ночная тьма, но из порта уже выходили лодки с рыбаками. Это были длинные и узкие долбленки с кормой такой же острой, как и нос, поэтому мотор подвешивали сбоку на борт. На некоторых пирогах было два мотора — по одному с каждого борта.

Я почувствовал вдруг железную уверенность в удачной рыбалке, а главное в том, что поймаю ту самую синюю рыбу. Не успел я нанизать наживку, как за спиной послышался шорох. Обернувшись, увидел осторожно спускавшегося ко мне Кодякова. Он был мокрый с головы до ног. Присев рядом со мной на корточках, он попросил закурить.

— Ты что, в воду упал? — спросил я.

— Нет, волной окатило, — ответил он, прикуривая. — Хорошо еще не смыло.  Вдобавок, какая-то сволочь   так   клюнула,   что   удочку   из рук   выдернула...   Полная   непруха. Сейчас пойду доставать.

Он, кряхтя, полез наверх и вскоре исчез за камнями. Я наколол на крючок кусок свиного сала и забросил удочку. Кусок я отрезал приличный в расчете на крупную добычу. Размениваться на мелочь не хотелось. К моему восторгу клюнуло сразу. Я дернул удочку, но она не поддавалась. Ну, думаю, вот она, настоящая добыча!

Поднатужившись как следует, выдернул из воды маленького бычка. Он забился так глубоко в камни, что я чуть было не сломал удилище. Здоровый кусок сала он умудрился заглотить лишь благодаря своей несоразмерно большой пасти. Бычок оказался скользким, и продержать его в руке я смог не более секунды. Рыбка упала на камень, а с него в воду. Раздосадованный, я вновь нанизал наживку на крючок и забросил его. Теперь уже не клевало.

Из темноты, как по волшебству, бесшумно появился африканец и стал раскладывать свои принадлежности в двух шагах от меня. На сотню метров от меня никого не было, но ему почему-то хотелось быть именно рядом со мной. Забросили удочки. Африканец терпеливо молчал. Через какое-то время у меня появилось желание сказать что-нибудь.

— У моего приятеля рыба только что утащила удочку, — сообщил я.

— Бывает,  —  спокойно   ответил парень, глядя на поплавок. — В прошлом году рыба утащила одного бенинца,    моего    знакомого.    У    него была очень толстая леска, и он намотал ее на руку. Когда рыба рванула, он упал в воду и не смог освободить руку. Он выплыл на поверхность,   кричал,   пытался   перегрызть леску, но не успел.  Рыба потащила его за собой в океан. Его так и не нашли. Очень большая была рыба.

— А что за рыба?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Ее никто не видел...

Вскоре я перешел на другое место, но и там никто из морских обитателей не прельстился на мое угощение.

Видимо, я задремал от вынужденной неподвижности, потому что, когда из воды вдруг прямо передо мной с шумом вынырнуло какое-то чудище, свалился с камня и ощутимо ударился седалищем о землю. В следующий момент я понял, что это здоровая, как чемодан, черепаха. Чем я привлек ее внимание, было непонятно. Впрочем, интерес ее ко мне быстро угас. Понаблюдав, как я, кряхтя и ругаясь, встаю на ноги, черепаха тихо хрюкнула и погрузилась в черную воду.

Поубавив  амбиции,   я   стал   нанизывать   на   крючок   кусочки   поменьше    и    попостнее.    Это    было встречено   с   энтузиазмом   со   стороны    мелкой    морской    живности, но то,  что  мне удалось  вытащить, могло   обрадовать   разве   что   соседского   кота   Барсика.   Я   понял, что   крупная    рыба   здесь   весьма привередлива  и   к  грубой  тяжелой пище не привыкла.

С восхождением жаркого светила интенсивность   клева снизилась. От предлагаемой мной жирной свинины, похоже,    начало   воротить даже вечно голодную мелочь. Пришлось   выпросить   у   ребят   несколько аппетитных креветок. Я и сам облизывался, нанизывая их на крючок, а уж мелочь набрасывалась на деликатес тучей и раздирала его в мгновенье ока. Крючок вдруг зацепился за что-то. Я несколько раз дернул удочкой.

—  Сейчас крючок с поплавком на дне оставишь, — равнодушно предсказал ловивший рядом Кодяков.

—  Что же делать? — спросил я.

—  Лезть в воду и отцеплять. Незадолго  до   этого  он  достал из воды свою удочку вместе с утащившим ее здоровенным окунем. При этом так радовался, словно это был не окунь, а горшок с золотом. Я снял майку и шорты и осторожно полез в воду.

— Вот   сейчас   тебя   мурена   и прихватит  за  одно  место,  — оживился   Кодяков.   Он   не   спускал   с меня глаз и,  похоже,  приготовился к захватывающему зрелищу.

—  А они здесь есть? — с тоской спросил я.

—  Для тебя найдутся, — радостно заверил он.

Репутация у мурен была нехорошая: то ли они были ядовитые, то ли какая-то зараза была у них на зубах, одним словом, боялись мы их панически. К счастью, крючок зацепился неглубоко. Мне быстро удалось его высвободить и вернуться на берег невредимым. Кодяков был явно разочарован. Он хотел мне что-то сказать, но в этот момент у него клюнуло.

После продолжительной и искусной борьбы он вытащил на камни большую, похожую на сома, рыбу. Крючок крепко застрял в ее широкой жесткой пасти.

— Дай-ка мне кусачки  из сумки, — спокойно попросил Кодяков, придерживая рукой рыбу.

Я положил удочку и начал рыться в его барахле.

— Не надо кусачек, — через секунду сказал он, извлекая из пасти рыбы половинку перекушенного ею стального крючка. — Этой палец в рот не клади, — добавил он, опасливо косясь на нее.

Но все же это была не синяя рыба. Постепенно я начал о ней забывать. Азарт брал свое. Снова клюнуло. Рыба оказалась сильной. Меня несколько удивило, что она не ходит по кругу, не рвется в океан, а держится в одном месте. «В камни ушла», — догадался я. Перебравшись на торчавшую из воды бетонную пирамидку, я принялся тянуть леску руками вертикально вверх. Я чувствовал, как рыба сопротивляется, и это еще больше распаляло меня. Леска начала потихоньку подаваться, и меня удивило, что процесс этот несколько затянулся. Леска пошла совсем легко, и на поверхности показался омерзительного вида шевелящийся темно-коричневый ком.

— Нет, это не синяя, — спокойно заметил Кодяков.

Коснувшись камня, ком вдруг развернулся широкой пятнистой лентой. Это была метровая мурена, похожая на широкий пестрый пояс со страшной змеиной головой. От неожиданности я соскользнул с камня и с головой погрузился в воду. Открыв в испуге глаза под водой, я видел, как мурена, извиваясь в лучах солнца, падающей лентой устремилась в глубину. Какое-то время после этого по телу моему бегали судороги, хотя никто меня не кусал.

За то короткое мгновение, пока мурена была на берегу, мне все же удалось рассмотреть ее. До сих пор холодок пробегает по спине. Ее глаза, круглые и неподвижные, вселяли какой-то необъяснимый страх. Головой этот ближайший родственник угря напоминал миниатюрного плотоядного динозавра. Возможно, страх мой сидел в генах, доставшихся от очень далеких, еще хвостатых предков, удиравших когда-то на четырех конечностях от гигантских ящеров.

Продолжая внимательно следить за поведением поплавка, я начал замечать вокруг себя странное движение. Оглядевшись по сторонам, увидел несколько десятков черных крабов средней величины. Они осторожно, но решительно подступали ко мне со всех сторон, и число их росло. Наживка, лежавшая рядом со мной на камне, начала к тому времени издавать легкое зловоние, и, видимо, обманувшись моей неподвижностью, крабы приняли меня самого за богатую добычу. Их медленное, безостановочное наступление завораживало. В какой-то момент мне стало не по себе. Казалось, еще секунда — и они бросятся в атаку.

Я пошевелился. Крабы бесшумно и синхронно, как по команде, отступили и выжидающе замерли. Теперь все мое внимание было приковано не к поплавку, а к этим настойчивым тварям. Они буквально гипнотизировали меня. Нервы мои не выдержали, и я швырнул в них камнем. Крабы попрятались по расщелинам, как по окопам, продолжая внимательно наблюдать за мной. Переждав артналет, они вновь нестройными шеренгами двинулись на меня. Пришлось собрать свои причиндалы и оставить позицию без боя.

Недалеко от меня Панов ловил крупняк на спиннинг. Забрасывая блесну, он так неистово размахивал удилищем, словно отбивался от стаи собак. Если бы он случайно зацепил блесной кого-нибудь из стоящих рядом, то, наверное, забросил бы в море и его. Вскоре по берегу пронесся его победный крик. Уж не знаю, какой пробы была его нынешняя блесна, но похоже, на этот раз Панов подцепил ту рыбину, о которой мечтал. Он отчаянно трещал катушкой спиннинга, нервно дергал удочку и время от времени страстно матерился. Рыба металась метрах в пятидесяти от берега, сверкая боками на солнце. Похоже, это был бар, хотя могла быть и барракуда. Леска натянулась, как струна.

— Подтягивай!  — орали  вездесущие советчики. — Крути катушку!

— Трави! Отпускай! — надрывались другие.

Все сбежались к Панову, побросав свои удочки, и с двух сторон кричали ему в уши, как надо тащить. Видимо, не желая никого обижать, Панов то отпускал рыбу, то вновь подтягивал ее. В конце концов сторонники подтягивания начали одерживать верх над оппонентами, и Панов, держа в одной руке прыгающую удочку, второй начал медленно крутить катушку. Страсти накалились до предела, и болельщики едва не сцепились между собой.

Когда рыбе оставалось до берега метров пятнадцать-двадцать, согнутая дугой удочка резко дернулась назад, а сам Панов уселся на острые камни. Леска беспомощно легла на воду. Панов испустил звериный рев. Боль, причиненная камнями, была ничто по сравнению с болью утраты. «Отпускать надо было!» — с досадой выкрикнул один из присутствовавших. Панов попытался огреть его удилищем, но не достал.

С тоской и обидой смотрел он на воду, словно надеясь, что рыба вернется. Хотя бы ради того, чтобы отдать блесну. Так смотрят вслед поезду, в котором навсегда уезжает любимая женщина. Поезд давно уже скрылся из виду, а бедный влюбленный все стоит, сжав губы, грустно смотрит вдаль и думает: «Почему я не смог удержать ее? Что я сделал не так?» На этом сходство с влюбленным заканчивалось. Панов, как настоящий лингвист, кратко, но выразительно выругался, намотал на катушку то, что осталось от лески, и побрел к своей машине.

Вдоль берега лагуны бегал туда и обратно немолодой африканец в просторных светлых штанах до колен и с тряпкой на седой голове. Время от времени он что-то кричал. Бегал он уже давно, не один час, и я подумал, что это сумасшедший, которые часто встречаются в этих жарких краях. Поэтому я обеспокоился, увидев, что этот странный старик во весь опор несется ко мне. Я напряженно соображал, что ему от меня надо. Сразу за мной начиналась вода, и бежать ни ему, ни мне было некуда. Оставалось лишь сидеть и быть готовым к любому развитию событий.

Когда старик приблизился, я увидел, что в руках у него толстая леска, уходящая в воду. Подбежав ко мне, он начал совать мне в руки эту леску, крича, словно птица: «Тьен! Тьен!» По-французски это означало: «Держи!» От волнения я ответил по-русски: «Отвали» и подумал: «Точно, сумасшедший». Старик не стал меня уговаривать. Он принялся бегать вокруг большого камня и наматывать на него леску. Сделав несколько витков и бросив конец лески, он скрылся за камнями по другую сторону мыса.

Я вздохнул свободнее. Через минуту чокнутый старик высунулся из-за камней и, взволнованно размахивая руками, начал звать меня. Я сердито махнул на него рукой. Он вновь спрятался. Я увидел его лишь спустя четверть часа. Кряхтя и бормоча, он тащил за жабры ту самую синюю рыбу. Она была огромная, более метра длиной. Ее обессилевший хвост волочился по камням. Видно было, что рыба измотана многочасовой борьбой. Старик тоже едва держался на ногах. Он бросил рыбу на песок и сам упал рядом.

Так они и лежали бок о бок — охотник и добыча. Вид у рыбака почему-то не был счастливым. Может быть, чувство радости не было свойственно ему в таких ситуациях. Или он слишком устал? Знаю только одно: не старик оказался сумасшедшим, а я оказался лопухом. Подошел Кодяков. Я спросил старика, что это за рыба? Но тот то ли не понимал по-французски, то ли прикидывался. Он явно не держал обиды. Дружелюбно поглядывая на меня, он лопотал что-то на своем языке и указывал на рыбу. Наверное, говорил: «Ну что, дурачок, не захотел мне помочь? Упустил свое счастье? В другой раз будь умнее».

«Обязательно буду, — подумал я в ответ. — Извини, старик. Тот, кто делает великое дело, часто выглядит сумасшедшим. А помочь друг другу — это уже счастье». И вдруг мы увидели, что восхитительная, неземная чешуя рыбы начала быстро чернеть на воздухе. Вот почему мы нигде не смогли ее найти — ни на рынке, ни у рыбацкой пристани. Африканец взвалил трофей на спину и побрел по берегу лагуны.

— Вот так всегда, — задумчиво произнес Кодяков, глядя ему вслед, — гоняешься за синей рыбой, а получаешь черную. Обидно.

Владимир Добрин