Есть такая популярная юношеская игра — «ассоциации». Водящий «загадывает» некий объект, например какую-либо страну, предположим, Америку. А игроки задают вопросы: с каким животным или растением связана в сознании водящего эта страна? С каким родом искусства она ассоциируется? И тому подобное. Так вот, Соединенные Штаты Америки ассоциируются, конечно, с кино. Америка — это один большой фильм, снятый сразу в десятках стилей, черно-белый и цветной, блокбастер и любительская домашняя «хроника», драма и комедия. Казалось бы, эпизоды этой картины так несходны, что нет никаких оснований связывать их между собой. Но стоит приглядеться… Посмотрим, например, сквозь музейную «призму». Возьмем два зрительных ассоциативных ряда. В первом, более глубоком, окажутся патриархальность, благочестие, респектабельность, семейные ценности. Во втором — то, что на виду в наши дни: динамизм, техника на грани фантастики, прогресс, амбиции, стремление к успеху. Мемориальный городок Уильямсбург в штате Вирджиния, воссоздающий во всех деталях жизнь второй половины XVIII столетия, с одной стороны, и нью-йоркский Музей движущихся образов (по-английски — Museum of the Moving Image), посвященный технологиям кино, видео и телевидения — с другой. Что между ними общего? Что объединяет неспешный быт двухсотпятидесятилетней давности с миром современных медиа? И каким образом они с разных — полярных друг другу — сторон представляют одну и ту же цивилизацию?

Америка. Глава I

На образцовом интернет-сайте, которым может похвастаться колониальный Уильямсбург в отличие, кстати, от современного городка, который окружает исторический центр со всех сторон, — множество толковых сведений на разных языках, всевозможных ретроспекций, картинок… Казалось бы, все предельно ясно, ко всему успеваешь «подготовиться» задолго до того, как увидишь собственными глазами этот музей под открытым небом, и все равно — действительность застает врасплох. Ведь никто заранее не знает, какие чувства всколыхнет в нем встреча с собственным «внутренним XVIII веком», установить контакт с которым призывает официальный девиз музея.

Но в любом случае контакт обычно удается на славу. Атмосфера «доброй старой Новой Англии» воссоздана вокруг настолько обстоятельно, что через час «путешествия» начинаешь вздрагивать от случайного звонка мобильного телефона, как от раската грома. А высокомерные европейцы еще говорят, что у Америки нет истории.

Между тем точную дату основания Уильямсбурга историкам восстановить не удается, доподлинно известны только две «сопутствующие». В 1693 году указом британской царствующей четы на месте будущей мемориальной зоны открывается Королевский колледж, названный в честь основателей — Вильгельма и Марии. Странно было бы предположить, что такое заведение могло появиться в «глухом» месте: поблизости, конечно, находилось большое поселение. А в 1698-м, когда в очередной раз сгорел дотла Джеймстаун — столица колонии Вирджиния, — администрация города решила переехать в так называемую Среднюю плантацию — просторную населенную территорию посреди полуострова, образованного устьями рек Йорк и Джеймс. Здесь, как раз по соседству с упомянутым колледжем, выстроили новую губернаторскую резиденцию, а поселение, разрастающееся вокруг нее, назвали по имени все того же монарха Вильгельма, в английской транскрипции Уильяма (его жена Мария к тому времени скончалась).

Надо думать, жители Уильямсбурга уже тогда отдавали себе отчет в том, что их город — отнюдь не центр мира. Но все же у окружающих колонистов был повод им позавидовать. Вирджиния на протяжении всего XVIII века никому не уступала неформального титула самой значительной английской территории в Новом Свете — и стратегически, и демографически, и финансово. Соответственно импозантно выглядела и ее столица. Нанятые губернатором архитекторы оперативно «нарезали» аккуратные симметричные кварталы, проложили широкие улицы, возвели общественные здания — все точь-в-точь, как на родине предков. Градостроительные ориентиры, в полном соответствии со старинными европейскими представлениями на сей счет, — это Власть, Вера и Наука (губернаторский дворец и Капитолий, англиканская церковь и пресловутый Колледж Вильгельма и Марии — соответственно).

Разумеется, отдыхали и развлекались здесь тоже по-европейски. Спрос на привозные предметы роскоши был нешуточный, вернее, не столько на сами предметы, сколько «на стиль жизни»: парики, юбки и камзолы особого покроя, экипажи, кофе, литературные новинки — во всем старались придерживаться моды. Не беда, скажем, что стоит Уильямсбург на широте более низкой, чем среднеевропейская, — почти в субтропиках. Не беда, что в качестве прислуги выступают, по большей части, чернокожие рабы. Все равно надо и их нарядить, и самим нарядиться comme il faut. Впрочем, самые завзятые «модники» выписывали себе квалифицированных дворецких и камердинеров из Старого Света, а последний британский губернатор имел в домашнем штате даже нескольких французских поваров. Театральными представлениями «столичное» общество радовали опять-таки не голодранцы-комедианты американского «разлива», а почтенные «лицензированные» труппы непосредственно из Лондона, которые на значительную часть года перебирались через океан и там гастролировали в расчете на интерес зажиточных и просвещенных граждан. Пройдет еще столетие, и на отголосках такого интереса станут спекулировать авантюристы Король и Герцог из «Гекльберри Финна». Кстати, о просвещении. Колледж Вильгельма и Марии, уступавший по времени основания на всем континенте только Гарварду, оставался престижнейшим учебным заведением многие десятилетия, и именно отсюда вышли многие из будущих «отцов-основателей США». Можно сказать, даже «главные»: Джордж Вашингтон и Томас Джефферсон. Последний именно в Уильямсбурге сочинил «Декларацию независимости». Вот еще одна причина, по которой город считается ныне не просто исторически достопримечательным, но и, так сказать, колыбелью американской свободы. Недаром на обложке многих буклетов, проспектов и прочих информационных материалов музея стилизованным под XVIII век шрифтом напечатан удачный, по-моему, слоган: «Америка. Глава I».

Волшебник по имени Гудвин

Несмотря на все сказанное выше, вполне могло получиться так, что не «сложилось» бы никакого города-музея, а вырос бы здесь один из многих ординарных американских мегаполисов. И, скорее всего, получилось бы, если б Уильямсбург так и остался административным центром Вирджинии. Однако он ушел от этой участи: в 1780 году, в разгар Войны за независимость, революционные власти сочли местоположение столицы в тогдашних обстоятельствах невыгодным. И снова переменили место «жительства», перебравшись в более отдаленный от побережья Ричмонд, где нынче следов старины не сыщешь. Хотя исторически он знаменит еще и тем, что в XIX веке успел четыре года побыть столицей Конфедерации, прежде чем пал под натиском северян.

А оживленный некогда Уильямсбург с тех пор постепенно погружался в апатию и дремоту. Особняки частью разрушались от «старости», частью сгорали и уже не отстраивались заново — да и кому понадобилось бы в середине XIX столетия восстанавливать, допустим, дворец британского наместника? Сохранившиеся фотографии столетней давности чем-то, как ни странно, напоминают современные виды русских провинциальных городков: покосившиеся дома, заброшенные памятники, все какое-то покинутое и одинокое. Все в прошлом, одним словом.

Да, если б дело шло так и дальше, «отставная» столица Вирджинии до наших дней точно не дожила бы в первозданном виде. ХХ век избавил бы ее постепенно от ветхости и превратил в заурядное «поселение», каких в Штатах немало: сотня-другая одинаковых аккуратных домиков, сияющих белизной, торговые центры по отшибам, колледж с просторным кампусом. И никакой бы «Америка. Глава I», и никакого «контакта с вашим внутренним XVIII столетием» не было бы. Но вмешался неожиданный человеческий энтузиазм, на первый взгляд немного даже оголтелый. Причем проявил его не местный житель, что выглядело бы естественнее, а некто Уильям Арчер Разерфорд Гудвин — пастор, назначенный в 1903 году в уильямсбургский приход. Преподобный отличался большой любознательностью. Всякого рода древности и вообще история края интересовали его чрезвычайно. Сначала он призвал прихожан совместными усилиями обследовать и отреставрировать церковь, построенную в 1700-е годы. А затем составил детальный план действий по воссозданию всего городка, и это несмотря на то, что вскоре его перевели в Нью-Йорк, и в Вирджинию Гудвин вернулся только к началу 20-х годов. Именно этот священник решил, что национальной славы ради Уильямсбургу следует вернуть облик колониальной поры и устроить огромный музей под открытым небом. По его словам, «в историю лучше всего заглядывать через окна»: чувство сопричастности и уважения к прошлому куда действеннее, когда с ним знакомишься не по учебникам, а максимально наглядно. Идея была замечательной, но понятно, что ни городские власти, ни даже правительство штата не смогли бы выдержать всех затрат. Святому отцу пришлось обойти со своим проектом немало богатейших домов Соединенных Штатов, пока наконец в 1926-м его замыслами не заинтересовался наследник несметных нефтяных капиталов Джон Рокфеллер-младший, наверное, самый отважный меценат из всех тогдашних миллионеров.

Общая сумма, которая накануне Великой депрессии ушла на осуществление грандиозной затеи, была просто-таки заоблачной. Судите сами: сперва пришлось купить практически всю землю в черте города вместе с жилыми домами, а обывателей переселить, да так, чтобы они остались довольны. Затем нанять целую армию археологов, архивистов, историков, искусствоведов, архитекторов и реставраторов, которые сообща, шаг за шагом, реконструировали облик Уильямсбурга вплоть до отделочных деталей каждого здания. Восемьдесят восемь исторических построек, уцелевших от XVIII века, тщательнейшим образом отремонтировали и с должным педантизмом «начинили» интерьеры соответствующей мебелью, утварью и тому подобным. Еще пятьдесят полностью утраченных домов (без них теперь невозможно представить себе колониальный Уильямсбург) создали заново по старым чертежам, причем чертежи эти надо было еще собрать. Например, одна медная дощечка с выгравированными видами бывшей столицы нашлась в британском Оксфорде, в знаменитой Бодлианской библиотеке, и благодаря ей удалось удостовериться в том, как выглядел фасад губернаторского дворца. Младший Рокфеллер позаботился и о том, чтобы их с Гудвином начинание впредь спокойно развивалось. Отдельный крупный капитал он поместил в учрежденный им же Фонд колониального Уильямсбурга — организацию, до сей поры владеющую музейным комплексом и организующую его деятельность. Причем речь идет не только о деятельности сугубо просветительской — фонду принадлежит также несколько прибыльных гостиниц в старом городе, не считая сувенирных лавок, «стилизованных» таверн и кафе. Да и сами входные билеты в колониальный Уильямсбург — весомая статья дохода: они недешевы, но в публике нет недостатка.

Если вы по натуре башмачник

Экономическая самостоятельность позволила оригинальному музею со временем развернуться даже более масштабно, чем Гудвин мог мечтать. Первоначально посетители видели только здания внутри и снаружи, и их впечатления, в сущности, не отличались от впечатлений человека, зашедшего в обычный музей-усадьбу. Прежний быт просвечивал лишь в тщательно подобранных деталях интерьера и предметах. Но однажды попечителям пришло в голову пойти дальше, руководствуясь все тем же принципом основателя: в историю лучше заглядывать через окна. «Окном» в данном случае стала сама жизнь ушедшей эпохи в виде, так сказать, перманентного спектакля. Это произошло уже в 1960-е, с тех пор и «начался» тот Уильямсбург, который мы сегодня знаем: живой город, «населенный» людьми — торговцами, ремесленниками, чиновниками, офицерами. Конечно, все они на самом деле музейные служащие, но от них требуется не произносить, как подобает экскурсоводу, заученные речи, а буквально вживаться в роли, которые каждый выбирает себе сам.

Кто-то, например, изучает мебельное искусство второй половины XVIII столетия и с удовольствием сидит в мастерской краснодеревщика, где ему приходится не только отвечать на расспросы посетителей, но и, собственно, мастерить столы и стулья в полном соответствии с методами эпохи. Кого-то привлекает история печатного дела в Америке, и он работает в типографии, воспроизводя все звенья технологической цепочки тогдашнего книгоиздания. Если вы по натуре башмачник, — пожалуйста, можно с утра до вечера тачать аутентичные сапоги и туфли по фасонам 1770-х. А если, наоборот, к практическому ремеслу склонности не имеете, но с детства увлекаетесь солдатиками, военными картами, описаниями сражений, — вам прямая дорога в Арсенал, где посетители всегда с удовольствием послушают ваши занимательные рассказы. Например, о том, как вирджинское ополчение (регулярной армии в колонии, строго говоря, не было) одолело и изловило грозу побережья, знаменитого пирата Эдварда Тича по прозвищу Черная борода.

Эти люди одеты в костюмы, которые носили бы «их» персонажи четверть тысячелетия назад. Платья добротны и точны в мелочах: это не дешевый маскарад, а плод тщательной работы многих специалистов — каждый костюмированный работник может быть уверен, что его обеспечат «правильными» нарядами на весь год, от рубашек до шуб и от исподнего до шалей. Приятно и то, что в силу своего энтузиазма и профпригодности все они не просто «скоморошничают», а стараются служить теми самыми «окнами» в прошлое. Занимаются избранным делом не понарошку, а всерьез; и понимают, что увидеть артель ювелиров или кирпичных дел мастеров за работой в полном антураже XVIII века куда более выразительно, чем увидеть их на книжных страницах. Все служащие музея, как это водится в Америке, подбираются в том числе и по принципу контактности, умения общаться. Они должны уметь говорить не только занимательно, но и остроумно. Их задача выходит за рамки чтения мини-лекций с актерскими «иллюстрациями». Они обязаны проделывать это всегда обаятельно и весело для всех: от маленьких детей до чопорных дам преклонных лет. То есть — как в театре. Кстати, нельзя не заметить, что пожилых посетителей в Уильямсбурге много. Ведь посещение музея под открытым небом не превращается в истовый туристический культпоход, а остается на уровне размеренном, расслабленном и умиротворяющем при всей его занимательности. Так и задумывалось: «подглядывать в окна» должно быть удобно.

Итак, почтенной публике предлагается прежде всего просто неторопливая прогулка. Даже если прогуляться лишь по двум основным улицам — герцога Глостера, Пэлас-грин (последнее сочетание переводится на русский примерно как «дворцовая лужайка», каковую — в обрамлении самых богатых домов — эта «дорога» собой и представляет). Здесь можно получить немало впечатлений: от созерцания аккуратных беленых фасадов с обязательными сланцевыми крышами (строгий колониальный вариант георгианского стиля) до обмена поклонами с чинными «ряжеными» музейщиками, которые тут же ведут тихие беседы между собой и с гостями, идут по своим делам или водят краткие обзорные экскурсии. Усугубляя «достоверность», время от времени проезжает нарядный экипаж с лентами или без, крытый или закрытый в зависимости от сезона, и приглашает прокатиться. В определенные часы можно увидеть, как муштруют «ополченцев», картинно марширующих под звуки флейты и барабанный бой.

Второй «уровень» осмотра — дома, лавки, мастерские и учреждения. Как я уже говорил, там можно лицом к лицу столкнуться с самыми разными представителями колониальной цивилизации — не только с ремесленниками и торговцами, хотя и тех, и других предостаточно; вот неполный перечень: типографы, аптекари, кондитеры, каретники, плотники, оружейники, кузнецы, парикмахеры, флористы… Открыты для осмотра и здание суда, Капитолий, муниципальная тюрьма, склад ружей и даже сумасшедший дом — везде наглядно воссоздана соответствующая обстановка и предлагается очередная порция любопытных сведений. Грех пропустить и частные жилища, включая губернаторское: не только ради интерьеров, но и ради доверительного разговора со слугами, поварами, садовниками, которые, как и все уильямсбуржцы, готовы со всей возможной обстоятельностью и знанием дела, с «подлинным» акцентом и «подлинными» лексическими средствами рассказать, как идут дела. А в психбольнице, очевидно, чтобы избежать чересчур сильных эмоций со стороны неподготовленных гостей, наоборот, по контрасту разместили (используя подземное пространство) вполне «обыкновенный», традиционный художественно-краеведческий музей, с работниками, одетыми, как принято в XXI столетии. Надо же иногда и «опомниться»…

В Уильямсбурге, наконец, происходит не только эта повседневная жизнь, но и события, предусмотренные специальной программой. В основном — инсценировки: скажем, в зале суда можно понаблюдать за процессом над ведьмой, в изумительном саду у дворца — пообщаться с «настоящим» Вашингтоном, у Арсенала — видеть, как разыгрывается какой-нибудь бой. А вечером сходить на изысканный концерт при свечах у того же губернатора или, напротив, послушать лихие застольные песни в таверне. Или же — посмотреть самую популярную комедию сезона 1775 года. В общем, с раннего утра до позднего вечера вас здесь не оставят одних.

И только совсем за полночь или чуть раньше пульсация исторического Уильямсбурга замирает. Закрываются многочисленные магазины, где торгуют изделиями местных ремесленников, с которыми вы общались днем, музейщики переодеваются в «гражданское» и расходятся. Одни — по домам (большая часть принадлежащего Фонду архитектурно ценного жилья сдается в аренду служащим), другие — по многочисленным уютным ресторанам, сосредоточенным вокруг Площади торговцев. Спокойное и безоблачное завершение очередного спокойного, безоблачного дня.

И тут приходит на ум: это уютное чувство расслабленности, казалось бы, противоречащее нашим представлениям о грандиозном кинофильме под названием «Соединенные Штаты Америки», чувство, категорически диссонирующее его ритму, — на самом деле «подходит» стране. Более того — состоит в естественной внутренней связи с более ожидаемыми и предсказуемыми «кадрами», иллюстрирующими бешеную гонку за мечтой и удачей. Одной из точек соприкосновения здесь следует считать идею, так сказать, тотального просветительства поамерикански. Для того чтобы с воодушевлением погружаться в мир людей восемнадцатого столетия, не обязательно быть книжным червем или чудакомфанатиком. Напротив, желательно оставаться вполне современным и динамичным человеком. Можно даже любить деньги и делать карьеру, но кроме этого главным образом любить свое дело. Тогда, как видим, все получается — идет ли речь о колониальном быте, или о безостановочно движущихся «образах».

Америка. Глава II.

Объект обязательного ознакомления

Собрание вышеуказанных образов располагается в скромном отдалении от прославленной нью-йоркской Музейной мили, по которой торжественно расставлены Метрополитен, Музеи Соломона Р. Гуггенхайма, Фрика и еще целый ряд почтенных достопримечательностей подобного же характера. Это здание стоит посреди района Куинс, куда, вообще-то, мало кто из приезжих «доходит», поскольку он представляет собой обширную промзону с редкими ареалами недорогого жилья, облюбованными, кстати, и русскими эмигрантами — здесь жили Довлатов, Вайль, Генис, а также многие другие известные люди.

Более того, Музей движущихся образов молод: он открылся лишь в 1988 году. Не грандиозен совсем: коллекция довольно значительная, но метрополитеновской сильно уступает. И работают здесь всего два десятка человек, включая охранников. Тем не менее любой солидный путеводитель уверенно помещает это заведение в первую десятку культурных «объектов» Нью-Йорка, «обязательных» к непременному ознакомлению.

Одна причина этого пиетета лежит на поверхности — другого такого музея на свете просто нет. Есть множество публичных хранилищ, связанных с кино, но это все музеи фильмов, а не технологий. Есть музеи радио, музеи телевидения, но носят они, как правило, местный характер, то есть связаны с некоей конкретной станцией, студией, каналом. Здесь же весь сложный механизм кинематографического производства объединен под одной крышей и преподносится как цепочка непрерывного технического прогресса: от «волшебного фонаря» до современной компьютерной анимации и видеоигр.

Но узнать об этом, к примеру, из буклета недостаточно. С Музеем движущихся образов надо вступить в интерактивный контакт, его надо внимательно «рассмотреть», как дети рассматривают подаренную им сложную, «многосоставную» игрушку. Данная экспозиция раскрывается перед вами не как обычный набор тематически связанных объектов, которые можно рассмотреть в беглом порядке, но как живой человек или книга — ей можно задавать свои вопросы и получать на них ответы.

Хотя музей и организован максимально логичным и понятным образом, а все-таки поразительно, как он «затягивает» — почти иррационально. Я, например, никогда не замечал за собой сильного интереса к технологиям кинематографа в их историческом развитии. Но тут эти технологии с таким упоением обрисовываются посетителю, что остаться равнодушным просто невозможно.

В общей сложности музей занимает три этажа. Внизу — обычные детали обычной в таких случаях инфраструктуры: кафетерий, сувенирный магазин и прочее, имеется и средних размеров кинозал. Некоторые посетители свои визиты им и ограничивают: во-первых, это одно из редких в Нью-Йорке мест, где круглый год без перерыва показывают немеркнущую киноклассику, ретроспективы больших мастеров и качественный современный арт-хаус. Получается близкий аналог знаменитой парижской Синематеки и многочисленных учреждений, возникших как подражание ей в Европе. А во-вторых, зал регулярно становится площадкой для других заметных мероприятий, способных привлечь внимание не только отъявленных синефилов, но и любого человека, сколько-нибудь сведущего в кино. Режиссеры — от начинающих до звезд уровня Тима Бертона, Фрэнсиса Форда Копполы и Алана Паркера — охотно устраивают здесь премьерные показы своих картин, а потом обсуждают их с публикой. А голливудские артисты время от времени встречаются с верными поклонниками — без особой помпы и светского глянца, запросто.

Однако все это — лишь ответвления от «генеральной» линии общения с посетителями. Ставку же музей, естественно, делает на постоянную экспозицию (она многозначительно названа «За сценой») и способы ее «подачи». Все начинается на третьем этаже, где, собственно, и очерчивается многолетний, точнее даже вековой, путь, пройденный человечеством в деле создания «движущихся картинок». Что было вначале, вы, очевидно, себе более или менее представляете: «волшебный фонарь», то есть проектор, с помощью которого демонстрировались предварительно нарисованные на стекле изображения. Потом возникли забавные оптические игрушки, по ним ученые умы нащупывали принцип мультипликации. Вот — знаменитый кружок, вошедший во все учебники: на одной его стороне нарисована птичка, на другой — клетка; если с известной скоростью вращать эту композицию, они зрительно сольютс, и птичка окажется в клетке. А вот — цилиндры со щелочками по всему периметру. Изнутри они по кругу обклеены картинками, изображающими, допустим, фазы лошадиного аллюра. Опять-таки, если сооружение крутануть, лошадка побежит… Милые экспериментальные «безделушки» представлены подлинными образцами второй половины XIX века, что, конечно, ценно, но еще ценнее усилия, затраченные музеем на то, чтобы каждую из них скрупулезно разъяснить: принципы, свойства, следствия… Рядом со старинным стробоскопом (прибором, позволяющим видеть движущийся предмет неподвижным) — его современная копия. Она специально выставлена около витрины, дабы ее можно было беспрепятственно осматривать, вертеть и так далее. Тут же — стенд с монитором, на котором при помощи простых схем и подробного пояснительного текста рассказывается, что происходит в человеческом глазу, когда сверхбыструю смену статических картинок он начинает воспринимать как динамику. Чуть поодаль — совсем уж диво дивное. Специальный закуток оборудован цифровой камерой, которая с достаточной частотой— не 24 кадра в секунду, конечно, но часто — делает снимки. Перед ее объективом предлагается в течение пары минут изображать все, что заблагорассудится (особенно радуются дети), с тем чтобы потом, на «выходе», получить забавный «ролик» — все зафиксированные кадры распечатываются и переплетаются в «блокнот»: пролистываешь его странички и наблюдаешь собственные движения. Это еще один элегантный способ преподать мудреную научную подноготную.

И так далее — заботливо, терпеливо, иногда через остроумные технологические ассоциации разъясняются все базовые принципы кино, мультипликации, видеосъемки, телепередачи. Параллельно же демонстрируются сами устройства, в разное время служившие людям для этих целей. В таком контексте даже высокотехнологичный Betacam кажется блестящей музейной «забавой», а ведь перед ним «разложены» еще многие-многие десятки его прямых и непрямых предков — аппараты от люмьеровской эпохи до наших дней. Так, походя преодолевается базовое свойство подобной техники: в обычных условиях она всем своим видом говорит среднестатистическому гражданину: «Я — не твоего ума дело, я — только для специалиста!» А здесь, хоть и не показано, на какие именно кнопочки нужно нажимать, все обстоятельно «разжевано» на уровне принципов. Ведь мы привыкли к тому, что кино и ТВ все время рядом, но точно так же привыкли не отдавать себе отчета в том, откуда они берутся. А вот коллекция движущихся образов действует «грамотно» — она сначала растравляет зрительское любопытство, а потом дает понять, что ничего запредельно сложного в «синема» нет.

Даже, например, в компьютерной анимации, а эти два слова, согласитесь, обычно произносятся с безнадежным ощущением собственной тупости и невозможности разобраться, что к чему. Однако рассмотрим внимательно специальный стенд на третьем этаже музея, где с помощью компьютера каждый день создается по десятку кадров кукольного мультфильма. Занимающиеся этим сотрудницы попутно объясняют всем собравшимся успокоительные истины: мол, никакого бинома Ньютона тут нет, основные принципы просты, как мычание, «смотрите — раз-раз, и получается!..» Хотите попробовать?

Вообще, в этом суть местной «программы» — на каждом шагу беспрерывно вам предлагается «пробовать», «пробовать», «пробовать». Все, что в голову ни придет. Подбирать музыку и звуковые эффекты к сценам из знаменитых фильмов. Можно даже в отдельной «рубке» озвучивать их собственным голосом. «Запустить» знаменитый «синий экран» — пустой фон, куда снятые кадры проецируются с расчетом на последующее «накладывание» компьютерных декораций. Нажмите несколько кнопок, и вы окажетесь там, на экране, в самых героических обстоятельствах — в несущейся на страшной скорости машине, скажем, или в горящем доме. Самым маленьким гостям, кажется, больше всего нравится стенд, где они самостоятельно изготавливают «авторский» мультфильм продолжительностью несколько секунд. Впрочем, сопровождающие их взрослые, как правило, тоже поддаются искушению…

Второй этаж полностью отведен «классическому» кинематографу. Но не «голому» процессу съемки и воспроизведению «картинок», а индустрии. Здесь уже не до научных увеселений, главный аттракцион представляют собой непосредственно экспонаты. Вначале публику встречает парадная галерея фотографий голливудских артистов 1920—1960-х годов. Она призвана проиллюстрировать феномен «кинозвездности» в его зарождении и развитии. Интереснее, однако, другое: подлинные костюмы, парики, грим и инвентарь, которыми эти актеры пользовались в той или иной работе. «Единиц хранения» не так много, но сами они и их подбор — крайне выразительны. Одна вставная челюсть с искусственными желваками, которой пользовался Марлон Брандо в «Крестном отце», чего стоит. Или парик Элизабет Тэйлор — Клеопатры. Отдельная группа трогательных экспонатов посвящена «Звездным войнам» 1977 года: выставлена и механическая фигура магистра Йоды, и маска Чубакки. А венчает этот раздел нарядный «гардероб» костюмов из мюзикла «Чикаго». С ними администрации повезло: до некоторых пор сравнительно небогатому музею не удавалось заполучить такой крупной партии «с плеча» абсолютных звезд. Возможно, сыграли роль «оптовые скидки».

Для того чтобы оттенить и «локализовать» кинематограф в общеиндустриальном пространстве, Музей движущихся образов дополняет основную экспозицию разделами, которые рассказывают о сопутствующих производствах, вызванных к жизни «важнейшим из искусств». Различные товары, украшенные рекламой фильмов, соседствуют со стопками тематических журналов прошлых лет, а также с диковинным собранием поделок, кукол и пластиковых фигурок, посвященных «культовым» лентам всех форматов и жанров. Слава Богу, все это «великолепие» подано не без легкой иронии — для тех, кто его не заметит, предусмотрен даже еще один специальный кинозал, на сей раз шуточный. Современные художники спародировали в нем (точнее, им) безудержную страсть к оформительской экзотике, которой страна болела в 1920-х. Прямым лекалом для «шаржа» избран Древний Египет, причем в смешных «фресках», разбросанных по стенам, то и дело мелькают карикатуры на королей экрана. Впрочем, это помещение для просмотра не совсем освобождено от основной функции — время от времени там показывают совсем старые, 20— 30-х годов, «пеплумы» (масштабные исторические «полотна»). Такие сеансы обыкновенно сопровождаются опять-таки каким-нибудь аналитическим диалогом приглашенных знатоков, «дирижирует» которыми, естественно, директор музея мисс Рейчел Словин.

Ее нигде не застать, а если и застанешь, постесняешься заводить «праздную» беседу, такой неизменно серьезной выглядит эта дама. Оставим, однако, ернический тон и вспомним, что прогулка по музею — сплошное безмятежное развлечение лишь для посетителей, а для нее — отнюдь. Нужно успеть вовремя связаться с оскароносцем Дэвидом Кроненбергом, чтобы подтвердить премьеру его фильма в нижнем зале, а также не забыть напомнить Гленн Клоуз, что через две недели она обещала устроить там же свой творческий вечер, позвонить в мэрию, утвердить расписание отпусков для немногочисленных сотрудников, — в общем, надо все успеть, придумать, устроить и организовать.

Впрочем, директору не привыкать. Еще с 1981 года она пыталась «выбить» у городских властей здание под будущий музей и в конце концов получила руины: заброшенное здание какой-то «древней» киностудии, некоторое время состоявшее на балансе министерства обороны, и оттого, как ни странно, пришедшее в еще большее запустение. Собственным обаянием и настойчивостью мисс Словин сама выбивала финансирование там, где это казалось тщетным делом, привлекала архитекторов, дизайнеров, кураторов. Теперь на повестке дня — новые заботы: уже начата реконструкция помещения, которая должна почти в два раза расширить его. Новые экспозиционные просторы предполагается посвятить, в основном, цифровым технологиям.

И все же, несмотря на занятость мисс Словин, нам удалось поговорить: о трудностях музейного дела в Америке, где оно часто воспринимается как бесполезное чудачество, об американской же предприимчивости, способности не унывать и всегда оптимистически смотреть в будущее. «Будущее» — это слово слетало с губ директора «движущегося» музея так часто, что я даже подумал: стоит ли мне рассказывать, что команда «Вокруг света» ездила еще и в колониальный Уильямсбург, эту «цитадель старины»? Выяснилось, однако, что сомнения были напрасны, а вернее — смехотворны, поскольку, создавая свое «произведение», Рейчел Словин не только изучала опыт маститых коллег из Вирджинии, но даже неоднократно ездила туда учиться, перенимать интерактивные технологии общения. Ведь два музея только представляют разные столетия, а функционируют в одном.

Сергей Ходнев | Фото Константина Кокошкина