Земля людей: Франция

Я хочу жить и умереть в моем любезном отечестве; но после России нет для меня земли приятнее Франции, глее иностранец часто забывает, что он не среди своих. (Н.Карамзин. Письма русского путешественника)

Некогда Галлию — страну кельтского племени галлов — завоевали римляне, принесшие свой язык — латынь, а потом романизированную Галлию захватили германцы-франки. Из сплава этих и многих других народов появились французы и их страна Франция. Название ее — от франков, от латыни — французский язык, а галлами поэтически называют французов и в наши дни. Долгое время Франция служила эталоном цивилизации для всей Европы, элегантности ее двора подражали все королевские дворы, а французский язык служил международным.

Наверное, от этого мы с детства осведомлены о Франции гораздо больше, чем о других странах. И французская кухня оказала влияние на то, что мы — и вся Европа — едим.

Вот только француз употребит выражение «французстя кухня» разве что за границей или в разговоре с иностранцем. У себя дома он знает, что есть кухня провансальская и нормандская, пиренейская и эльзасская, что каждая провинция, а то и деревня гордится своим сыром и своим вином. Ибо, по словам историка Фернана Броделя, «Франция до абсурда разнообразна». Туманная Нормандия, жаркий Прованс, заснеженные Пиренеи. И восхитительная природой и памятниками старины долина Луары.

Но при этом Франция — страна предельно централизованная: никто не сможет достичь успехов в политике, в литературе, в искусстве в другом месте страны, кроме ее столицы Парижа. Говорят, к примеру, министр просвещения Франции может точно сказать вам, какое сочинение пишут в настоящий момент во всех пятых классах страны, Так что Франция — разнообразна (не будем употреблять слова «до абсурда», ибо мы в отличие от историка Броделя — не французы), но абсолютно едина и организована.

Франция — едина, но не во всех частях ее говорят по-французски: в Эльзасе — также и по-немецки, в Бретани — по-бретонски, на Корсике — на местном диалекте итальянского языка. А у испанской границы в обширной области в ходу язык басков, вообще ни на какой другой непохожий. «Наши предки галлы были высокими людьми с русыми волосами и серыми глазами» — учили издавна во французских школах, но теперь во Франции живет множество людей, чьи предки в Алжире, Марокко, тропической Африке скорее всего никогда галлами не были. Официальное название страны — Французская Республика. Во главе ее стоит президент, наделенный весьма широкими полномочиями.

Площадь страны 551,6 тысячи квадратных километров, население — около 58 миллионов человек. Денежная единица — франк, и состоит он из ста сантимов.

Столица — Париж, о чем мы обязаны написать, хотя могли бы этого и не делать, ибо это — без сомнения — знают все.

 

Земля людей: Полчаса до счастья

Парижане говорят: «Если увидишь снег на Рождество в Париже, весь год будешь счастливым». Но это такая же редкость, как разглядеть море с Эйфелевой башни. Обычно в рождественский месяц, который начинается с конца ноября, идет дождь.

Так было и в мой первый декабрь в Париже.

Я все откладывала поход за сувенирами для моих французских друзей на последний день, наивно полагая, что заветные покупки в канун праздника обязательно превратятся для меня почти в «кадо» — подарок. Но не тут-то было. Практичные французы все предусмотрели.

Хорошо еще, что я остановилась в доме, где консьержкой была мадам Моник. К сожалению, во Франции постепенно исчезает эта добрая профессия консьержек, которые всегда жили в квартирах первого этажа. Они убирают дом, принимают почту и досконально знают личную жизнь каждого жильца. Суетливая, но добрая консьержка — живая душа такого дома

— Вы что же, еще не делали покупки? — удивленно спросила меня мадам Моник в канун Рождества.

— Нет, я думай, будут большие распродажи...

— Что вы, наоборот! Езжайте скорей на бульвар Османн, только там еще можно что-то купить.

И вот я почти бегу по Енисейским Полям, превращенным в улицу из зимней сказки. Огромные елки запорошены искрящимся ватным снегом, очень похожим на настоящий. Радужные гирлянды увили деревья, которые до этого выглядели стыдливо обнаженными. Погода плюсовая, но на улице сыро. «Лучше всего добраться до бульвара Османн на метро», — решаю я. И заодно вдохнуть первый аромат Рождества — залах жареных каштанов.

Всего несколько остановок, вот и улица, где меня встречает длинный ряд предприимчивых торговцев. Рядом с вентиляционными решетками метро они поставили большие железные мангалы. И сами не мерзнут, да и немного углей, на которых жарят каштаны, дольше удерживают тепло. Торговля идет бойко, даже очередь выросла. Хоть я и не очень привыкла к вкусу сладковато-мучнистых плодов, все равно покупаю. Традиция!

В переулке, ведущем к бульвару Османн. я увидела пожилую француженку, пребывающую в каком-то замешательстве. Краем глаза она косила вдоль улицы. Я невольно проследила за ее взглядом — и все стало ясно. Посреди дороги сидело ее крохотное создание с огромным красным бантом в позе кенгурушки, а за ней выстроились пять машин. Никто не гудел, не кричал, все ждали. Наконец, радостная собачонка сделала свои дела и вернулась к хозяйке. Машины тронулись...

Я тоже поспешила дальше, в очередной раз удивляясь причудам французов. Их «туту» и «мату» — ласковые прозвища собак и кошек — полноправные члены семьи. Под Парижем даже существует собачье кладбище, где за две тысячи франков — деньги немалые, можно приобрести, помимо всего, и плиту с традиционной надписью: «Разочарован в людях, но в моей собаке — никогда».

Сегодня я тоже была разочарована. Где распродажи, где подарки от Папы Ноэля — близнеца нашего Деда Мороза? И вдруг на ярко-желтом фанерном щите, закрывающем витрину магазина, аршинными буквами чья-то добрая душа написала: «Гигантская рождественская распродажа! Безумные, безумные скидки — 20, 30 и 50%! Только три дня!»

Казалось, все вокруг услышат, как колотится от радости мое сердце. Немного успокоившись, прочитала чуть ниже, что распродажа кончилась две недели назад. Рядом с огромным магазином висело скромное, но трогательное объявление: «Королевская распродажа». Почему-то живо представился Людовик XIV за прилавком, застенчиво предлагающий по сходной цене свой подержанный парик. Входить не стала, а еще быстрее зашагала к заветному бульвару.

Многочисленные кафе были заполнены людьми. Любимое развлечение парижан — сидеть в кафе за рюмкой вина или чашкой кофе. Ни кино, ни телевидение не в состоянии заменить французу неповторимое ощущение праздника, рождаемое пребыванием в шумной и радостной толпе. Только здесь можно уйти не в себя, а от себя, от своих повседневных забот, и целиком отдаться веселью.

Перед самым бульваром Османн находится дорогой парфюмерный магазин «Ив Роше». Сегодня прямо на улице выставили огромный флакон с новой маркой духов. Подходите и бесплатно наслаждайтесь. Около этого «сооружения» я заметила двух седовласых японок. Они вели себя довольно странно. Поочередно одна пыталась заслонить другую. Но они были слишком миниатюрные, флакон же стоял на большом постаменте, и их маленькая хитрость — побольше надушиться, чтобы прилететь в Японию с ароматом самых изысканных духов, выглядела еще одной приятной рождественской забавой.

Вот и долгожданный «сувенирный» бульвар Османн. По обе стороны стояли небольшие, похожие на пряничные, деревянные домики. Из каждого доносилась национальная музыка — это торговцы из разных стран прилетели в Париж перед Рождеством. Суматошные толпы штурмовали домики. Как тут не вспомнить Салтыкова-Щедрина, который более ста лет назад воскликнул, побывав здесь: «На каждом шагу в Париже встречается масса вещей, потребности в которых вы до сих пор не подозревали, но которые обязательно купите».

Я искала «домик» с традиционно французскими сувенирами, желая избавить моих друзей от матрешек и самоваров, которые им надарили русские гости на несколько поколений вперед.

Трехцветный французский флаг, красные банты на елках, золотые и серебряные колокольчики, бутылки с французскими винами — вот она, заветная «лавка чудес». При свете рождественских фонариков все казалось таким привлекательным, но, приглядевшись, я немного растерялась. Вазы из размалеванного гипса под севрский фарфор, псевдобронзовые каминные часы под рококо, грустные амурчики с поблекшей позолотой... Как ни странно, весь этот французский «антик» покупали сами французы. Увидев откровенное недоумение на моем лице, продавщица, как бы оправдываясь, сказала:

— Конечно, это не совсем старинные часы, не те, что висели над камином у моей бабушки, но так похожи...

В рождественскую ночь можно порадовать себя и таким невинным обманом, милой иллюзией, если нет денег на подлинные шедевры, напоминающие о величии своей истории и культуры...

Я бродила от одной разнаряженной лавки к другой, не решаясь сделать выбор. В одной сидел седовласый француз и продавал сувенирные книжечки из фарфора. Миниатюрные и трогательные, они привлекали взгляд своей невычурной красотой и мастерством. Непроизвольно я достала из сумки свою книгу о приключениях русского путешественника и протянула ее художнику, извинившись:

— К сожалению, она на русском языке...

— Ничего, ничего, — радостно воскликнул он. — Вы же тоже творили. Вот возьмите и от меня сувенир.

И в моей ладони оказалась крохотная бордовая книжечка, на которой было написано: «Наслаждайтесь Парижем!»

Неподалеку мексиканский ансамбль исполнял зажигательную румбу. Все вокруг было веселым — воздух, магазины, рестораны, даже улицы и площади. Немного кружилась голова. Я решила зайти в небольшое бистро, разукрашенное рождественскими веночками и золотистыми шарами.

В основном все заказывали грог, напиток горячительный и веселящий.

Рядом со мной сидел мужчина и поспешно ел, практически не поднимая глаз. Еще бы — наедаться перед обильным рождественским ужином! И тут я вспомнила не о легкой французской кухне, каковой она многим представляется, а об откровениях французских писателей, поведавших нам о великане-обжоре Гаргантюа и мушкетерах, обладавших отменным аппетитом. Помнится, Бальзак предлагал «заключить дипломатическое соглашение, в силу которого французский язык был бы языком кухни». Не успела я до конца вспомнить всех французских гурманов, как услышала негромкий голос:

— Вы, наверное, осуждаете меня. Не подумайте, что я плохой католик или редкий обжора. Я прихожанин собора Парижской Богоматери. Сегодня пою в хоре. Вы же знаете, мы поем всю ночь. Если я не поем, то могу упасть в обморок. А месса будет прекрасная.   Приходите обязательно!

Мы попрощались, и я вновь отправилась на поиски подарков. Французы и туристы скупали все подряд. Природная бережливость французов, живущих по законам «экономь сантимы, франки придут сами», «одалживают только богатым» или «тот, кто платит по своим долгам, обогащается», в канун Рождества превращается в несвойственную им расточительность.

Свернув в переулок, я стала свидетельницей настоящей драмы. У дверей почты, которая недавно закрылась, стоял мальчуган лет шести и тихо плакал. Сквозь негромкие всхлипы мне удалось разобрать лишь одно слово: «письмо». Вскоре кто-то из работников почты все-таки обратил на него внимание. Дверь открылась, и служительница спросила:

— Ну, что у тебя за беда?

— Я, я, — всхлипывал малыш, — забыл послать письмо Папе Ноэлю. Значит, не будет у меня в башмачке угром подарка.

— Давай скорей твое письмо. Может, успеем.

— Правда? Это правда? Папа Ноэль успеет?

В канун Рождества все французские почты работают на пределе. Сотни писем приходят от детей. И на них непременно отвечают добросовестные служащие почты. Ведь на ночь малыши обязательно выставят вязаные или сделанные из картона красные башмачки под елку, чтобы «Пер Ноэль» положил им заветный подарок за хорошее поведение.

Недалеко от почты кружилась, как заводная юла, шумная карусель.

— Давай покатаемся! — предложила я мальчугану.

Как и подобает галантному французу, он сдержанно согласился, но через минуту не удержался и побежал вперед, к карусели...

Я шла по улицам Парижа, и глаза неотрывно следили за витринами, среди которых не было и двух одинаковых. Вот из обыкновенных мельхиоровых ложек владелец магазина ухитрился создать серебряное солнце. А по соседству из женских шляпок был устроен такой прелестный пейзаж, что даже если вы совсем недавно купили шляпу, все равно закрадывалась мысль: а не купить ли новую? В одной из витрин кукольные циркачи показывали головокружительные трюки, рядом — в зимнем лесу дружно веселились зайцы и лисы. Как не остановиться перед водопадом, льющимся из гигантской бутылки шампанского, которое пузырится, бурлит и будто зазывает — подставляйте бокалы!

Постепенно огни и краски города становились все ярче на фоне надвигающейся ночи. Не переставая мигали огромные пластиковые снежинки, превращая все вокруг в фантастический разноцветный мир.

Внезапно я осознала, что вокруг не слышно французской речи. Слышалась русская, японская, испанская... Парижане поспешили домой, чтобы накрыть рождественский стол. А туристы продолжали ходить большими толпами и делать покупки, шумно обсуждая увиденное под звуки не менее шумного любительского духового оркестра. Я спохватилась: надо идти в гости, а я все еще в водовороте рождественской суеты.

Второпях умудрилась скупить чуть не половину кондитерского магазина, приобрела шелковый галстук, на котором впоследствии прочитала, что он сделан в Италии. Для своей подруги выбрала изящную косынку, без которой ни одна француженка ни за что не выйдет на улицу.

И вот к девяти часам вечера приехала к своим французским друзьям. Они жили в Латинском квартале, в квартире с камином и уютной мансардой. После обмена подарками — кстати, я получила почти такую же косынку — мы сели за праздничный стол. Через окно мансарды с наклонной стеной можно было любоваться морем черепичных крыш, над которыми, подобно утесам, возвышались стояки труб, сплющенные с боков и увенчанные неровным частоколом глиняных горшков без дна — дымоходами. Все это напоминало декорацию к какому-то старинному французскому водевилю.

Вдалеке рассекала ночную мглу самая величественная французская «елка», будто сотканная из миллионов огней или рождественских звезд — Эйфелева башня. Она освещала золотых коней на мосту Александра III, помпезное здание Адмиралтейства и влюбленных, гуляющих по берегам Сены.

Только сейчас я по-настоящему ощутила, что это Рождество в Париже.

Искрящееся шампанское «Клико» стояло в центре стола, подчеркивая значимость торжества. Традиционные устрицы лежали в огромном блюде как в гигантской ракушке. Паштет из гусиной печенки моя знакомая приготовила сама. Он просто таял во рту. Затем последовала запеченная индейка, а в завершение торт в форме полена, и опять с шампанским. Конечно, были и сыры, и листья салата, креветки с майонезом и сыром.

— Бог мой, это же целое искусство! —  не  переставала  повторять я  после каждого блюда.

— Ничего удивительного, — с улыбкой отвечал муж подруги. — Ты же знаешь, что нашей второй Библией является книга Сайяна, описавшего тысячу блюд всех провинций и городов Франции. Для наших «гурмэ» — это настольная книга.

Все дружно рассмеялись. Я уже знала, что слою «гурмэ» по-французски означает попросту обжора, а вовсе не «гурман», под которым мы понимаем тонкого ценителя еды.

Время двигалось к полуночи. Нас ждало еще одно рождественское чудо — торжественная месса в Нотр-Дам де Пари.

Когда мы вышли на улицу, пошел редкий, едва различимый, но снег...

Значит, до счастья — всего полчаса.

Елена Чекулаева | Фото автора

 

Земля людей: Потомки короля Градлона

К поездке в Бретань я готовилась долго. Как это всегда бывает, строила планы — кого надо повидать, к кому заехать в гости... И все это под скептические замечания родственников: «Ну конечно, так тебя там все и ждут с распростертыми объятиями!» Оказалось, именно так меня там и ждали.

Приятно, когда тебя ждут. Тем более, что на этот раз я собиралась путешествовать не одна, а с мужем, которого — как ни забавно это звучит — в Бретани тоже хорошо знали по моим рассказам. Для него в отличие от меня это была первая поездка во Францию, и мне было интересно сравнить его впечатления с моими. Многого из того, что обычно бросается в глаза вновь прибывшему, я уже просто не замечала. (Имя Анны Мурадовой, филолога, учившейся в Бретани, уже знакомо нашему читателю по очеркам о Бретани и бретонцах. См. «ВС» № 6/95, № 11/96 и № 3/97.)

Добраться из Парижа в Бретань (прямого самолета из Москвы до Бретани пока не существует), можно на скоростном поезде. Два часа — и вы попадаете на полуостров, о который бьются прохладные волны Атлантического океана, принося с собой ветер, туман, густые облака, на огромной скорости несущиеся по небу. Поэтому, с одной стороны, Бретань считается прекрасным курортом, одним из самых экологически чистых районов Франции, но, с другой стороны, не всякий решится провести здесь заветные, единственные в году три недели отпуска. Ведь погода здесь совершенно непредсказуемая. В июле, например, было всего три или четыре солнечных дня. Температура воздуха и, соответственно, воды редко поднималась выше пятнадцати градусов. Да еще дул ужасный ветер... Как вам такой отпуск?

А нам в августе с погодой, как ни удивительно, повезло. Дождь шел за все время два или три раза, стояла тридцатиградусная  жара, и мы то и дело вспоминали, что сначала собирались брать отпуск именно в июле.

В стольном городе Ренн

Первым делом я решила показать супругу бретонскую столицу.

— Вот это я понимаю — славный городок, — сказал Алексей, невольно сравнивая его с Парижем, где мы провели несколько дней.

Действительно, в отличие от Парижа в Ренне машин немного, зато много зелени, иностранцев мало, да и туристы бродят не в таких устрашающих количествах. Воздух чистый. На весь город — всего один завод — мусоросжигательный. И то не всегда от него пахнет...

Побродив по городу целое утро, мы, разумеется, проголодались.

— Ты обещала сводить меня в блинную, — напомнил Алексей.

Обещала. Да мне и самой захотелось снова поесть бретонских блинов. Только вот какую блинную выбрать? Август в Ренне — мертвый сезон: многие мелкие торговцы, хозяева лавок и ресторанчиков разъезжаются в отпуск. Почти все блинные, где я любила коротать вечера в компании сокурсниц и сокурсников, оказались закрыты. Куда бы податься? Да при этом не очутиться волей случая в заведении, где подают пресный, едва-едва желтый сидр вместо янтарного и кладут на блины тоненький сиротский кусок ветчины? И тут я вспомнила о блинной «Ар пиллиг». Она запомнилась мне не только приятной обстановкой и вкусными блинами, но и своим названием. Собственно, название как название: по-бретонски «пиллиг» — это особая сковородка без бортиков, на которой пекут блины. Но если бы хозяева блинной как следует знали родную бретонскую грамматику, они бы написали на вывеске «Ар биллиг», ведь в бретонском языке после артикля первый согласный, по определенным правилам, изменяется — это называют мутацией. Бывало, мы, студенты бретонского департамента (факультета) университета в Ренне, так и говорили: «А не пойти ли нам в «Блинную С Грамматической Ошибкой»?

Но эта ошибка — единственная, которую допустили хозяева блинной. Все остальное — просто великолепно. На стенах — сцены из кельтских легенд: тут и Король Артур и бретонские рыцари, и волшебные деревья... Сидр подают в глиняных кувшинчиках, а из кувшинчиков — уж будьте добры, сами наливайте в чашки. У стены — печка с изразцами, медная посуда под старину. Недаром эта блинная считается одной из лучших в Ренне.

Мы вдоволь наелись гречневых блинов, да так, что в желудке не осталось места для сладких пшеничных.

— Да-а, — довольно вздохнул Алексей. — Умеют бретонцы поесть.

— То ли еще будет впереди! — пообещала я.

И действительно, за время нашего пребывания в Бретани мы поели отличных блинов и у Марти, и у Коттенов, родственников моей подруги по университету — Валери. И после возвращения Алексей не раз вспоминал сытную бретонскую еду.

Особенно ему понравился сидр — в жару нет ничего лучше этого некрепкого душистого напитка.

— Хорошо бы научиться его делать, — мечтательно произнес Алексей. — А то у нас в саду вон сколько яблок...

Но оказалось, что изготовить сидр в наших дачных условиях не так-то просто. Во-первых, требуются довольно громоздкие машины, а во-вторых — бретонский климат. Яблоки для сидра собирают в сентябре-октябре (в зависимости от погоды) и складывают в саду большой кучей, что уже трудно представить на наших шести сотках, покрытых многочисленными грядками. Яблоки лежат аж до декабря, постепенно подмокают, подгнивают — доходят до нужной кондиции. Следующий этап — яблоки погружают в специальную машину, которая рубит подкисшие плоды на кусочки. Потом их кладут под пресс, накрывают соломой и выжимают сок, иногда добавляют в яблочную кашицу немного воды и выжимают еще раз. Сок разливают по бочкам или бутылкам, и через месяц сидр готов. Раньше такие «сидрогонные аппараты» приводили в движение сами фермеры, но прогресс облегчил их участь, и теперь подобные устройства работают на бензине или электричестве. Тонкие ценители говорят, что это немного вредит вкусу сидра.

Кемпер: бретонцы и туристы

Я впервые приехала в Бретань в качестве праздношатающейся туристки. До этого два года училась в местном университете, на летние каникулы уезжала домой и видела только будничную сторону жизни бретонцев. «Жалко, что ты не остаешься на лето, — говорили мне, — летом у нас обычно в каждом городе что ни день — то какой-нибудь праздник». Действительно, в июле-августе даже в самом незначительном городке обязательно затевается какое-нибудь костюмированное празднество. А в городе Динане в последние выходные августа устраивается грандиозное представление «Средневековье» — турниры, ярмарка и прочие увеселения. Делается это, разумеется, для того, чтобы привлечь туристов. Ведь Бретань уже давно перестала жить за счет сельского хозяйства — мелкие фермеры разоряются, средние едва сводят концы с концами. Вот и приходится бывшим крестьянам идти на все возможные ухищрения, чтобы привлечь туристов и доставить им максимум удовольствия за вполне разумную плату. В этом мы убедились, когда отправились в Нижнюю Бретань в гости к семейству Коттен.

В первый же день успели осмотреть город Кемпер, столицу Корнуайской области. Все улочки Кемпера были буквально запружены туристами. Увлекаемые потоком людей, одетых, как водится, в майки и шорты, мы вышли по узкой средневековой улочке на рыночную площадь.

На площади стоял самый настоящий старинный шарабан, в который была запряжена мохноногая лошадка местной породы — бретонский тяжеловоз. Удивил меня хозяин шарабана — пожилой бретонец в национальном костюме. Боже мой! За два года пребывания в Бретани мне только один раз довелось увидеть женщин в крестьянских костюмах — в Бигуденской области, где до сих пор некоторые старушки носят чепчики. Но здесь, в Кемпере... Старичок у шарабана был одет с иголочки: синий жилет с вышивкой, белая рубашка, шляпа с бархатными ленточками. При этом он вовсе не выглядел ряженым — обыкновенная рабочая одежда. Ведь стоял он тут на площади не просто так, а предлагал желающим осмотреть окрестности города с высоты старинной повозки. Времени на прогулку у нас не было, но мне очень хотелось сфотографировать колоритного дедушку. Просто так просить — а вдруг не согласится? И я решила поговорить с ним по-бретонски.

— А вы сами-то откуда? — спросил пораженный извозчик.

Узнав, он недоверчиво оглядел меня и спросил:

— А как же вы там по-бретонски говорить научились?

Не знаю уж, был ли принят на веру мой ответ, но сфотографироваться со мной дедушка согласился. Возможно, он до конца поверит мне только тогда, когда я пришлю ему из Москвы фотографии.

Зимой в окрестностях Кемпера не встретишь и бродячей собаки. Летом же каждый, даже самый маленький поселок принимает туристов. Местные жители сдают им комнаты — хорошая прибавка к пенсии или не ахти каким фермерским доходам. Когда мы зашли к сестре госпожи Коттен, она кивнула на дверь одной из комнат и торжественно заявила: «У меня туристы». Оказалось, что она сдает комнату итальянцам. Некоторые владельцы просторных домов в деревне попросту сдают все комнаты отдыхающим, а сами становятся на время горничными, швейцарами и администраторами своих гостиниц. А один бывший фермер взял да и переделал свой трактор в маленький симпатичный паровозик, прицепил к нему вагончики и стал катать уставших от ходьбы детей и взрослых по улицам местного райцентра.

Первые туристы приезжали в Бретань еще в прошлом веке, однако настоящий туристический бум начался сравнительно недавно. Поначалу жители деревень и приморских городков относились к ним с некоторым недоверием. А больше всего крестьянам и рыбакам не нравилось, когда туристы начинали их фотографировать. И дело не в каких-то местных суевериях. Просто одно дело надеть праздничную одежду и поехать в город к фотографу, посмотреть в объектив, сделать серьезное лицо... А тут снимают исподтишка да еще в самый неподходящий момент — когда в огороде работаешь или, скажем, сеть чинишь. Так вот и дошли до наших дней любопытные фотографии и открытки, на которых запечатлена сельская жизнь без всяких прикрас.

Теперь к туристам относятся совсем по-иному — ведь без них Бретань снова стала бы бедной провинцией. Однако по-прежнему не до конца их понимают. Помню, еще давно Валери рассказывала мне о тех, кто снимает дома в бретонской глубинке:

— Ну до чего дошли эти парижане! Извращенцы какие-то! Представь себе: приезжают в деревню, абсолютно Богом забытую, селятся в деревенском доме, на ферме где-нибудь, едят какую-нибудь деревенскую кашу и при этом еще и радуются!

Действительно, прожив почти всю жизнь в Бретани, трудно представить, как люди могут получать удовольствие от таких, казалось бы, само собой разумеющихся явлений, как тишина, чистый воздух, солоноватый ветер... Впрочем, если бы Валери посчастливилось поработать в Париже хотя бы месяцок-другой в каком-нибудь офисе при температуре воздуха плюс тридцать (пусть даже там будет кондиционер, на улице от жары и пыли все равно никуда не деться), послушать, как шумят под окном машины и мотоциклы, потолкаться в толпе взмыленных и до смерти усталых за день людей, — она бы поняла этих «диких» парижан.

Туристов в Бретани привлекает не только радушие местного населения, но и живописный пейзаж. Бретань маленькая, местные жители заботятся о природе как о собственном садике.

Однажды супруги Марти решили показать нам живописнейший гранитный мыс, с которого в ясный день можно видеть острова, принадлежащие Англии. Дорожки на мысе были огорожены столбиками и веревочками, совсем как в музее-квартире какой-нибудь знаменитости.

— Это чтобы туристы не вытаптывали растения, — пояснила мадам Марти. — Не заботься мы о природе, от нее ничего бы не осталось, как на Лазурном берегу. Хотя, по правде сказать, там туристов гораздо больше и оберегать природу от них сложнее. Говорят иногда: «И слава Богу, что в Бретани такой климат, а то туристы бы от нее камня на камне не оставили».

Понятно, почему даже в Бретани отношение к туристам не всегда восторженное. Некоторых они начинают раздражать. Многие рады сами уехать в отпуск, чтобы только их не видеть. Как-то раз нас самих приняли за бретонцев, бежавших от нашествия отдыхающих. Уже перед самым нашим отъездом в одном из парижских магазинов продавец, завертывая покупку, из вежливости завязал разговор:

— Вы никак в отпуск в Париж приехали...

Я кивнула:

— Да вот тут, собственно, проездом... — Издалека? — поинтересовался

продавец.

— Из Бретани.

— А-а, понятно. Конечно, не мудрено, ведь у вас там сейчас столько туристов!

Праздник урожая в Сант-Эварзеке

— Что бы такое показать гостям? — задумалась мадам Коттен. — Как вы смотрите на то, чтобы поехать завтра на праздник урожая? Это недалеко, в Сант-Эварзеке. Там будет целое шествие, потом танцы, девушки в чепчиках...

— А еще, — продолжала мадам Коттен, — будет месса на бретонском.

Вопрос о том, пойдем мы на этот праздник или не пойдем, отпал сам собой.

— А часто у вас бывают мессы на бретонском? — поинтересовалась я.

— Раз в год, — отвечала мадам Коттен. — И вообще, это придумали недавно для туристов.

Честно говоря, я немного опешила. Во-первых, почему «придумали недавно»? Конечно, до того, как служба в церкви стала проводиться на французском, священник использовал латынь. Но проповеди, насколько я знаю, читались по-бретонски, ведь иначе никто бы ничего не понял! Во-вторых, при чем тут туристы? Что-то не верится мне, что все туристы приезжающие сюда на неделю-другую, успели выучить язык, на котором говорят далеко не все местные жители. Да не покажется это нескромным, но такие туристы, как я, — скорее исключение. Так в чем же дело?

Мне кажется, что с бретонским языком происходит примерно то же, что с традиционными костюмами: если бы они не приводили в восторг приезжих, никто бы и не задумался о том, стоит ли хотя бы по праздникам надевать одежду старого образца. То же с танцами, музыкой, красочными процессиями и крестными ходами, а теперь и с языком. Видимо, кто-то из приезжих, узнав о существовании в Бретани языка, не похожего на французский, удивленно щелкнул языком и сказал что-нибудь вроде: «Надо же, как интересно!» Потом то же самое, наверное, сказал второй, третий... И кое-кто из местных жителей подумал: «Ага, вот что им нравится! Хорошо. Если они хотят услышать бретонский, то они его услышат. Это нетрудно». Конечно, речь идет не об энтузиастах, которые всерьез беспокоятся за судьбу родного языка, а о тех, кому внушили в школе, что этот язык — неприличный. Но если этот язык нравится туристам, то, стало быть, есть в нем что-то такое, ради чего стоит хоть изредка на нем говорить. Впрочем, не стоит обобщать: у каждого бретонца на этот счет своя точка зрения. Но вернемся к празднику урожая. С утра мы поехали в церковь. Там уже собралась порядочная толпа народа, в том числе — человек двадцать в различных костюмах — кемперских и фуэнантских. Была там даже одна пожилая бигуденка. Разодетые по-старинному люди заняли первые ряды в церкви. Мне очень хотелось их сфотографировать, но вот можно ли делать это в храме? Конечно, бретонцы люди хоть и верующие, но достаточно терпимые. Здесь, к примеру, никто не выгонит из церкви девушку в шортах или коротком платье. К тому же прямо перед алтарем уже устроился мужчина с видеокамерой, судя по всему родственник кого-то из участников процессии. Но одно дело — камера, она никому не мешает, а другое — фотоаппарат со вспышкой. Месса все-таки... Но все мои сомнения рассеялись, когда дети в национальных костюмах вошли в церковь и внесли плоды урожая — колоски и буханки хлеба. Умиленные родители и их знакомые повскакивали с мест, и церковь, словно молниями, осветилась сразу несколькими вспышками. Что ж, и я последовала их примеру.

Проповедь священник читал по-французски, а вот религиозные песнопения (здесь их называют кантиками) прихожане пели на бретонском. Тем, кто не знал слова наизусть (а таких, по-моему, было большинство), при входе в церковь раздавали листочки с текстом, и женщина в большом чепце, похожая издали на диковинную птицу, задавала тон нестройному хору, говоря:

— Кантика номер пять. Приготовились... Три-четыре!

...После мессы начались торжественное шествие и парад старинной сельхозтехники. Кроме молодежи, немного театрально смотревшейся в национальных костюмах, в параде участвовали и старики-крестьяне, надевшие по такому случаю деревянные башмаки и просторные рубахи и взявшие в руки инструменты, которыми здесь не пользуются уже лет пятьдесят. И, видимо, окунувшись в атмосферу своей молодости, они изредка перекидывались двумя-тремя словечками на бретонском. А может, и это делалось ради удовольствия приезжих? Судить не берусь. Потом на площади перед мэрией местный фольклорный ансамбль исполнил народные танцы, а после обеда ремесленники устроили небольшую ярмарку. И если в церкви преобладало местное население, то на ярмарке было очень много туристов. Это обстоятельство радостно отметила местная газета, посвятившая небольшую статью празднику в Сант-Эварзеке. Самое забавное, что на фотографии, сопровождавшей эту статью, мы увидели и свои довольные физиономии!

Как я уже говорила, такие праздники в Бретани — не редкость. При нас Коттеиы получили приглашение на «Праздник жареного поросенка» — кто-то из соседей собирался зарезать свинью и за определенную плату намеревался угостить всех желающих сытным и вкусным обедом.

— Надо же, что люди придумали! — восхищалась госпожа Коттен, — раньше такого не было.

Эти слова вызывали у меня легкое недоумение. Конечно, госпожа Коттен куда лучше меня знает местные обычаи, но ведь во многих бретонских сказках и легендах прошлого века рассказывается о том, как богатый фермер резал свинью или корову и приглашал на праздник всю округу. Может быть, этот обычай существовал где-нибудь по-соседству, потом исчез, а теперь его — коли есть спрос на старое — возрождают, немного изменив?

Город, исчезнувший под водой

От Кемпера до моря в любую сторону рукой подать. Десять, пятнадцать, ну, в крайнем случае, двадцать километров — и уже до горизонта вода, белеют паруса яхт... И мне и Алексею очень хотелось искупаться. Тем более, что оба мы последний раз купались в море, когда еще учились в школе. Но сначала нужно было заехать в маленький рыбацкий городок Дуарнене, куда меня пригласил писатель-преподаватель, у которого я два года назад писала дипломную работу.

Говорят, неподалеку от этого городка, там, где сейчас плещется море, стоял город Ис, Не было нигде в мире другого города, равного ему по красоте. Правил им добрый король Градлон. В городе было множество красивых зданий, которые удивляли путешественников, но больше всего поражали их огромные шлюзы, которые охраняли город от приливов.

Так бы и стоял город до сих пор и поражал нас своим великолепием, но загордились его жители. Перестали они думать о Боге и предались всевозможным развлечениям, живя только сегодняшним днем. Напрасно предупреждал их святой Гвеноле, что прогневается Бог и разрушит город, как разрушил он когда-то Содом и Гоморру. Не слушались его горожане, только смеялись.

И вот однажды случилось то, что должно было случиться, Была у короля Градлона дочь-красавица. Как и все жители города, она думала только о развлечениях и ни о чем больше. И вот однажды явился к ней сам дьявол в образе прекрасного юноши и сказал, что подарит ей свою любовь, если принцесса принесет ему ключи от шлюзов. А ключи король Градлон всегда носил при себе. Нелегко было достать их, но принцесса согласилась. Украла она у отца ключи и отдала их дьяволу. И вот ночью открылись шлюзы и хлынули в город потоки морской воды. Все жители погибли в морских волнах. Только король Градлон и святой Гвеноле смогли избежать смерти.

Как только стало море наступать на город, вскочил король Градлон на коня и посадил на него свою дочь. Поскакали они прочь от погибающего города, но волны стали настигать их.

— Не спасешься ты, пока не погибнет в пучине Дьявол, — сказал королю святой Гвеноле.

— О каком дьяволе ты говоришь? — изумился Градлон. — Ведь здесь только ты, я и моя дочь.

— Дьявол сидит на твоем коне позади тебя! Пока не погибнет твоя дочь, не остановится море.

И в самом деле, как только исчезла принцесса в морской пучине, море перестало наступать.

Не стало больше города Ис. Градлон перебрался в другое место и основал у слияния двух рек новый город — уже знакомый нам Кемпер. И сейчас в Кемпере между двух башен собора стоит скульптура Градлона на коне, которую так любят фотографировать туристы. А его дочь (в разных легендах ее зовут по-разному) превратилась в моргану — так бретонцы называют русалок. Говорят, что она завлекает своей красотой моряков и губит их в морской пучине. А еше говорят, что в ясный день, когда море тихое, можно увидеть под водой на том месте, где стоял когда-то город, острые башенки соборов и крыши домов. Рассказывают также, что однажды — вроде бы совсем недавно — рыбаки из Дуарнене, закончив работу, не могли сняться с якоря. «Наверное, якорь зацепился за какую-нибудь подводную скалу», — подумали они. Один из рыбаков нырнул, чтобы освободить якорь, и, вернувшись на корабль, рассказал друзьям, что якорь зацепился за раму одного из окон собора города Ис, в котором горели свечи и шла торжественная месса. И мужчины и женщины были одеты в богатые старинные одежды, каких теперь не увидишь. Возможно, конечно, рыбак просто решил пошутить, но кто знает...

Дом, в который мы были приглашены, стоял как раз над небольшой бухтой с прекрасным песчаным пляжем, окруженным суровыми скалами. Именно там, под волнами, мерно накатывающими на берег, и погиб прекрасный город Ис. И хотя я видела эту бухту не первый раз, у меня снова захватило дух от этой красоты...

Бретонские писатели — отец и сын — приняли нас радушно. Я получила ценные сведения об интересовавших меня обычаях, а вдобавок — килограмма два бретонских книг.

Покинув дом Денезов, мы перешли узкую улицу и оказались на морском берегу. Натали и ее муж Жан-Жак, которые привезли нас в Дуарнене и должны были доставить обратно в Кемпер, поеживались от холода на пронзительном ветру (это был как раз один из немногих пасмурных дней). «Ну что, — сказал Жан-Жак, — говорят, у вас в России никто холода не боится. Купаться пойдете?» «Конечно!» — воскликнули мы. Натали тоже решила окунуться: местные люди привыкли плескаться в прохладной воде. А вот Жан-Жак в воду лезть не стал: «Я уж лучше у себя на Средиземном поплещусь». Небо и море были одинаково серыми, и мы не увидели ни русалок, ни развалин подводного города, но все равно нам показалось, что мы окунулись в легенду.

Бретань

Анна Муразова | Фото Алексея Чеканова

 

География спорта: Игра в шары в Сен-Поль-де-Вансе

В день открытия конференции, которую устроила для европейской прессы фирма UNISYS, выступил английский профессор Энджелл, и из его остроумного, блиставшего парадоксами доклада убедительно следовало, что нашей цивилизации — каюк. Не удержаться ей под напором виртуальной реальности, Интернета и открываемых ими возможностей. Фирма UNISYS для того и собрала конференцию, чтобы разъяснить — через европейскую прессу — миру, что к грядущему мрачноватому будущему надо подготовиться. Заседали мы в окрестностях городка Сен-Поль-де-Ванс, минутах в сорока автобусом от Ниццы. До городка нам было минут двадцать пешком, но почему-то, что туда, что обратно, все идешь в гору. Наверное, оттого, что местность очень гористая. Сам городок оседлал гору и открывался с каждого подхода — обнесенный стеной, с башней собора, В окружении холмов и долин, по-июньски зеленых, он выглядел как иллюстрация к энциклопедической статье о средневековом городе Южной Франции. Узкие улицы его, зажатые трехэтажными домами, круто шли вверх и выводили на посыпанную песком площадь, носившую, естественно, имя Шарля де Голля, потому что она была главной. И единственной — в Сен-Поль-де-Вансе чуть меньше трех тысяч жителей. И каждый день — раз в десять больше туристов. Японцев и немцев, прежде всего, Мы пошли в город с коллегой из Дании.

Итак, мы шли в гору, обсуждая прослушанный доклад, после которого не то что прочные сенпольдеванские стены, но и окрестные горы казались нам не вечными. Поднялись по одной улице, спустились по другой, вновь двинулись в гору и вышли на площадь Ш. де Голля.

С правой ее стороны открывалась терраса кафе, левую замыкала мощная стена из серого камня. Посередине простиралась посыпанная песком площадка, окаймленная невысоким бортиком. Рядом стоял полицейский в серо-голубой рубашке и элегантных брюках. Он бдительно охранял и, очевидно, готов был стойко оборонять вверенный ему участок. Туристы обтекали его и, вежливо кланяясь, просили друг друга сфотографировать на фоне здешних достопримечательностей. Другие туристы громко и дружно смеялись и тоже позировали. Эти легкомысленные люди, конечно же, не слышали доклада профессора Энджелла. Мы с датским коллегой смотрели на них с грустной снисходительностью взрослых, взирающих на бездумные детские игры. Беседу мы намеревались продолжить за чашечкой кофе и заняли столик.

В этот момент как бы легкое волнение пронеслось по площади: люди начали расступаться, и многие схватились за фотоаппараты. Я не сразу заметил причину этого волнения но, вглядевшись, увидел группу немолодых мужчин, которые, не обращая внимания на окружающих, с большим достоинством перешагивали через бортик площади. Они небрежно поздоровались с полицейским, а он почтительно их приветствовал, как это делают обычно провинциальные молодые люди при встрече с теми, у кого на глазах они выросли. Домашние их костюмы подтверждали, что это люди местные и идут привычным путем для какого-то общего привычного дела. Один из них присел на корточки посреди площадки им. де Голля и воткнул в землю нечто вроде короткого штыря с большой синей шляпкой-полушарием.

Датский коллега прервал свои рассуждения:

— Ого! Да это они в шары пришли играть. Вы умеете играть в шары?

— Первый раз вижу, — честно отвечал я.

— Национальная игра французов. Они к ней очень серьезно относятся. Этот гвоздь называется «поросенок».

Пришедшие меж тем столпились у другого бортика площадки. Один раскрыл сумку и достал блестящие стальные шары: каждый умещался в ладони с сильно растопыренными пальцами. Самый почтенный игрок взял шар, примерился и пустил коротким движением по земле. Шар шмякнулся о песок и тоже с каким-то достоинством покатился в сторону синей шляпки. Когда шар, не докатившись, остановился, метнул свой шар другой игрок — параллельно движению первого; тот замер примерно на таком же расстоянии от цели. Достав рулетку, мужчины неторопливо подошли к своим шарам и тщательно замерили расстояние до «поросенка». Отошли. И тут покатился третий шар, сшиб второй и тоже замер, не докатившись. Снова пошла в ход рулетка.

— Они меряют, кто ближе к «поросенку». Сейчас бросать будет тот, кто всех ближе, — объяснил датчанин.

— Но что-то никакой спешки, — удивился я. — Вроде бы состязание?

— А какая спешка? Торопиться некуда, главное — твердая рука и глазомер.

Кидания и замеры продолжались. И если и случались споры из-за сантиметров, то незаметные для нашего глаза.

— Прямо скандинавы какие-то, — поддел я датчанина, — очень уж горячие парни...

— Плохо вы знаете скандинавов! Мы очень азартны, А потом посмотрите, как они будут шуметь, когда пойдут пить вино — ставит проигравший. Скандинавы выпили бы водки. У вас тоже пьют водку?

— Тоже. Только в шары не играют.

— А вся разница в том, что за вином они начнут  говорить о жизни и тут уж разойдутся. У нас иначе: во время игры кричат, а выпьют — становятся бетонными. Французы слишком много кричат и фонтанируют, а за игрой в шары дают нервам отдых. Что бы ни случилось, они все равно придут на площадку для игры в шары.

— Даже после доклада профессора Энджелла? — спросил я с надеждой.

— Еще как! Слава Богу, они его не слышали. А послушали бы — пошли бы играть в шары. И тем бы выпустили пар. Слушайте! Это идея. У нас же там есть шары и площадка. Забьем «поросенка»? Я вас научу.

Лев Минц, наш. спец. корр.

 

Дело вкуса: Покупка сыра

Каждый, кто когда-нибудь откуда-нибудь уезжал, знает, что одна из труднейших задач, которую нужно обязательно решить, есть покупка подарков для близких. И для себя тоже — на память. Я уезжал из Франции. Если бы об этой стране люди знали поменьше, то нечего было бы и голову ломать. А тут... Согласитесь, что привозить Эйфелеву башню — было бы пошло. Во-первых, кому ее не привозили? А во-вторых, все Эйфелевы башни (Статуи Свободы, Кельнские соборы, Вестминстерские аббатства и т.д. и т.п.) делают в Китае. По счастью, на конференции, в которой я участвовал, народ был все больше западный, путешествиями избалованный. Я стал присматриваться к тому, что они приобретают для дома, для семьи, и отметил две вещи: сувенирные мешочки сушеной прованской лаванды — для аромата в шкафу с одеждой и против моли, и маленькие порции сыров. Насчет лаванды я не удивился, ибо не под каждым небом, особенно северным, она такая духовитая растет, а сыр-то вроде везде — я имею в виду места постоянного проживания зарубежных коллег — в широком ассортименте. Оказалось, что насчет широты ассортимента я не ошибся, но достигается она индустриальным производством. Истинный же любитель и знаток сыров, каковым становится, как мне кажется, каждый, кто побывал во Франции раза три-четыре, обонянием и на вкус отличает их от лучших сыров — домодельных, фермерских, ручной работы.

Вот таких-то и не встретишь за рубежами Франции, а то и той провинции, где их производят. Хотя бы потому, что мало их количество! А также и потому, что французы съедают такие сыры сами. Это вовсе не значит, что попавшему в галльскую глубинку чужеземцу откажут в особо зловонном, расползающемся в руках и неотчищаемом от брюк (если кусочек упадет на них) сыре. Отнюдь. Чужеземец тоже имеет право на свою порцию, если он готов заплатить довольно дорого за маленький кусочек и, кроме того, если он берет на себя заботы по транспортировке сыра: не повредит ли дорога вкусу. Сверх того следует учесть и возможную реакцию попутчиков. В особо трудное положение можно попасть в герметически закрытом пространстве самолета.

Идея купить набор сыров мне понравилась. На особо лакомые сорта я не претендовал за дороговизной последних, а также потому, что мои близкие сырами не избалованы. Несколько кусков самых обычных — обычных во Франции! — сортов устраивали меня вполне. Трудность заключалась в выборе: помню, после обеда официант обносил нас подносами с сырами, и я вслепую показывал на два-три. Все равно было вкусно, разве что непривычно есть сыр после обеда, без хлеба и не запивая чаем. И никто точно не мог мне сказать: сколько же сыров во Франции. Говорили — 400, говорили — 500, а если с подвидами, так и несколько тысяч. А это значило, что хотя, согласно статистике, средний галл съедает в год по 15 килограммов сыру, попробовать все сыры, производимые в стране, вряд ли кому удавалось.

Вот почему в последнее свое утро в Париже я зашел в самую обычную «Fromagerie» — сырную лавку на непритязательной улице между площадями Франца Листа и Лайоша Кошута. Лавка была небольшая, и вдоль трех стен тянулись стеллажи, а на них лежали сыры: огромные круги, головы величиной с футбольный мяч и с теннисный мячик, комки в изящных корзиночках и в стеклянных банках, треугольники в деревянных коробочках и ромбы в станиолевом серебре, и... и... и...

В лавке так пахло, что у меня разыгрался аппетит. И хотя, двигаясь вдоль полок, я почувствовал, что запахи все время менялись, это только обострило дотоле неизведанные мною чувства.

— Мсье?

— Я бы хотел выбрать несколько сыров... Понемногу... Сувенир... из Франции... Вы меня понимаете?

— Йес, сэр! — О, счастье! Он говорил по-английски, что случается не в каждой сырной лавке самого сырного государства в мире. — Подобрать. Сыр. За границу, м-м-м...

Он на минуту задумался, потом скользнул рукой по прилавку, выбирая нужный нож. Богатый выбор инструментов наводил на мысль о том, что передо мной мастер. Обеими руками он поднял стальную дугу с двумя рукоятями. Снял с полки шар, въехал в него ножом и выехал, изымая вызывающе оранжевый сегмент. Сыр был сух и слегка крошился.

— Мимолет! — он завернул его в узорчатую бумагу с пергаментной подкладкой.

— Надпишите название, мсье, — попросил я.

Изящным французским почерком он вывел название. И новым ножом отрезал новый кусок — белый и плотный.

— Вам еще нужен канталь, — и капталь лег на прилавок, — реблошон. Из молока, — он задумался над словом, приставил пальцы к голове рожками и по-козьему заблеял. — Великолепно, мсье!

— Теперь камамбер, — он написал на обертке «camembert» и еще что-то длинное с большим количеством «де» и «де ля».

Я не возражал против камамбера, против жюмо, против жерармера. Я обрадовался сеннектеру. Я испытал истинное удовольствие, увидев в предназначенной мне коробке шабишу. Все граммов по сто. Я сказал:

— И рокфору, мсье?

— И рокфор, мсье, и рокфор. Настоящий, мсье, не корова, мсье, не корова, — он снова приставил к голове пальцы, но блеять не стал, ибо вспомнил слово, — овца.

Он взглянул на меня оценивающе:

— Но, мсье, дорого. Мсье?

Я кивнул. Не дороже денег, а раз в жизни можно себе позволить и настоящий рокфор. И завернутый, надписанный, мокроватый, изъеденный плесенью кусок лег в коробку. Места в ней оставалось мало, и это меня устраивало. Хозяин взглянул на коробку как художник на холст, ждущий последнего штриха. И как художник на палитру взглянул на стеллажи и на меня.

— Что-нибудь ароматное, мсье, — попросил я и, как бы объясняя свою просьбу, слегка зажал нос.

— Отлично, мсье! Бри де Мо?

Я благодарно  кивнул. Это название я слышал впервые.

— У вас хороший вкус, мсье, — он не договорил «для иностранца». — Бри де Мо, мсье, Бри де Мо.

Он протянул руку к маленькой коробочке.

— Пардон, мсье! — раздался голос у меня за спиной. — Какой компанией вы летите?

Изящная старушка, зашедшая в лавку, доброжелательно наблюдала за нами. Не совсем понимая  в  чем  дело,  я  галантно ответил:

— «Эр Франс», мадам.

— Тогда можно Бри де Мо, мсье, тогда можно.

Л. Минц, наш спец. корр. | Фото автора

 

Всемирное наследие: Дворцы и фонтаны Версаля

Материалы рубрики готовятся журналом «Вокруг света» совместно с Центром Всемирного наследия в Париже и Комиссией Российской Федерации по делам ЮНЕСКО МИД РФ

Версаль... От Парижа до резиденции французских королей не более получаса езды. Золоченый дворец виден издалека. Чтобы дойти до него, надо пересечь площадь, мощенную тысячами булыжников и похожую на гигантский черепаший панцирь. Идти по ней довольно трудно и, может, потому вспоминаются не только роскошные кареты, въезжавшие сюда...

1789 год. Толпы изможденных женщин подошли к Версалю, требуя выхода короля. Впереди, верхом на лошади, с пистолетом в руке, с развевающимся красным шарфом скакала Теруань де Меркюр. Одна из первых она ворвалась в Бастилию, а потом возглавила поход женщин на Версаль.

Голодный бунт испугал Людовика XVI, и он поспешно бежал в свою резиденцию в Париже. В состоянии отчаяния бедняки могли уничтожить великое создание зодчих, ошеломленные его роскошью и богатством. К счастью, этого не произошло. Они не стали разрушать то, что отчасти являлось и их достоянием — достоянием великой французской культуры. Они шли не разрушать, а требовать справедливости.

...Королевский дворец, строительство которого было начато во времена Людовика XIV (1661 г.), согласно записям тех лет, «стоил 15228287 ливров, 10 су и 3 денье». Тщеславного юного короля называли Королем-Солнце. Вся страна работала на Версаль: более 36 тысяч человек трудились долгие годы, и строительство закончилось при Людовике XVI.

Сколько бы раз я ни бывал в Версале, меня всегда поражало его величие. Сквозь огромные резные двери вхожу в необъятный зал, а впереди видны проходные золоченые покои. Невероятно трудно представить дни и ночи единственного властелина и пленника этих бесконечных палат.

В правой части дворца, неподалеку от входа, находится Королевская капелла. Большой алтарь окружен бронзовыми фигурами древнегреческих богов — работа Корнеля ван Клеве, а орган изготовлен одним из выдающихся органных мастеров Робертом Клико. Пол выложен мрамором разных цветов, в центре его — королевский герб. Капелла состоит из двух ярусов. Спиральная лестница ведет наверх — туда могла войти только королевская семья. Фрейлины располагались внизу. Вспоминается забавный случай, описанный историками: обычно на мессу приходило много знатных дам в надежде привлечь внимание любвеобильного короля. Однажды начальник королевской гвардии объявил, что на службе короля не будет. Это был розыгрыш, и когда Людовик XIV прибыл туда, ни одной дамы не оказалось.

Обычно после мессы король отправлялся в один из девяти парадных залов. Теперь туда идут толпы туристов, подолгу останавливаясь в каждом. Пышно украшенные многоцветным мрамором, лепниной, бронзой, дорогими гобеленами, они названы именами мифологических героев: зал Геркулеса, Венеры, Меркурия, Аполлона, Марса, Дианы...

Хотя я знаю, что впереди — Зеркальная галерея, все равно каждый раз она поражает воображение.

Огромный зал длиной 73 метра, шириной 10 метров и высотой с пятиэтажный дом кажется дворцом в дворце. Семнадцать арочных окон обращены в сад, между ними — проемы с зеркалами, создающими ощущение безграничности зала.

Во времена Короля-Солнце вся мебель зала, включая кадки для растений, столы, стулья, а также статуи были отлиты из серебра. Многое сохранилось и по сей день. В Зеркальной галерее невольно прикрываешь глаза от блеска люстр из богемского хрусталя. Консоли из позолоченного дерева с мраморными столешницами, вазы из порфира, античные бюсты...

Неподалеку от галереи находятся апартаменты королевы. Первое, что останавливает внимание — большая, размером почти с комнату, кровать. Над альковом — балдахин, украшенный страусовыми перьями. Всякий раз гиды, ведущие туристов из разных стран, обязательно рассказывают один и тот же эпизод.

...По сложившейся исстари традиции королева Франции рожала «публично». Версаль был открыт для всех, и накануне родов королевы — переполнен. Когда появилась на свет одна из принцесс, в спальне столпилось столько народу, что королю пришлось собственноручно открыть окно для проветривания.

Разделяет апартаменты короля и королевы Галерея битв. Почему именно «битв», мне не удалось выяснить ни у одного экскурсовода. Видимо, тайны королевских взаимоотношений свято хранятся и по сей день примерными французами.

Апартаменты короля занимают несколько залов. Примечателен зал «Бычий глаз». Все сохранилось, как и много веков назад. Так и кажется, что сейчас войдут придворные, обмениваясь новостями и сплетнями в ожидании пробуждения монарха.

А в просторной спальне просыпается Людовик XIV. Двое слуг уже держат кружевную рубашку, четверо подают стакан вина. В это время в зале «Бычий глаз» раздается громкий голос: «Господа, король проснулся!»

Требуется несколько часов, чтобы обойти дворец. Комнаты дочерей короля, малые апартаменты, фарфоровый зал, библиотека...

Сквозь исполинские окна можно любоваться геометрической планировкой садов, разбитых знаменитым Ленотром. Их совершенству и гармонии пытались подражать владыки всех стран Европы.

Часами бродя по Версальским садам, я так и не смог раскрыть секрет их безграничной глубины, созданной Ленотром. Недаром и французские, и зарубежные историки утверждали, что Ленотр в своем стремлении выразить идею недосягаемости королевской персоны придал садам Версаля исключительную грандиозность. Он спланировал аллеи, расходящиеся из центра подобно лучам солнца, а не под прямым углом, как было принято раньше.

Дворцовый парк с фонтанами, бассейнами, украшенными скульптурами, раскинулся почти на ста гектарах.

Я иду по парку и замедляю шаг у группы туристов. Французские экскурсоводы редко повторяют один и тот же текст. Вот и сегодня узнаю новое о фонтанах, построенных при Людовике XIV.

— В то время было очень трудно обеспечить 1400 фонтанов водой: они требовали в час 62 тысячи декалитров, — рассказывает экскурсовод. — Акведук, поставлявший воду из реки Бьевр, вскоре оказался недостаточен. Гидротехники придумывали тысячи ухищрений и в конце концов в Марли, на пути из Парижа в Версаль, была сооружена гидравлическая система с забором воды из Сены.

Органично вписались фонтаны в зеленое буйстводеревьев и яркие всполохи цветочных клумб. В Версальском саду цветы — круглый год. Традиция продолжается.

...Во времена Людовика XIV, чтобы он не видел увядших цветов, их выращивали в горшках. Ленотр имел в своем распоряжении до двух миллионов горшечных цветов, и потому замены «цветочных сцен» производили очень быстро. К тому же регулярно давались указания адмиралу, командовавшему французскими судами в Средиземном море, разыскивать и доставлять редкие цветы. Особенно сорта нарциссов-жонкиль и тубероз. Их можно увидеть и в наши дни.

От долгой прогулки по садам устают глаза, блекнут краски и появляется желание отдохнуть. Как по волшебству возникает одноэтажный дворец — это Большой Трианон, Здесь король обедал в парадном зале, отделанном розовым мрамором и голубыми изразцами, привезенными из Дельф.

Если пойти в противоположную сторону, попадешь в Малый Трианон, построенный для пикников и развлечений.

Реставрация этого огромного исторического памятника, по праву ставшего частью всемирного наследия человечества, не прекращается и по сей день.

Виктор Ярошенко

 

Земля людей: Музей вина на улице О

Император Наполеон, считавшийся «королем» бургундских вин, частенько наведывался в винные погреба... Бочонки с вином везли к Сене и на баржах доставляли к королевскому двору.

Гворят, когда-то Париж был окружен виноградниками. В это, конечно, верится с трудом. Но еще труднее поверить тому, что были такие времена, когда французы (а точнее — галлы) не умели готовить вино. Это считавшееся роскошным угощение они выменивали у италийцев: за одну амфору вина отдавали раба! Впрочем, довольно скоро галльский бочонок вытеснил из подвалов римские амфоры — и Франция сама стала крупнейшим экспортером солнечного напитка.

В конце XV века, на холме, где сегодня находится Музей вина, стоял монастырь. Скромные монахи, прозванные «добродеями», в свободное от молитв время занимались виноделием, приспособив галереи старых каменоломен под винные погреба. Монастырь славился своим вином, и сам Людовик XIII — покровитель знаменитых трех мушкетеров — любил, возвращаясь с охоты из Булонского леса, остановиться у «Добродеев», чтобы отведать легкого и ароматного монастырского вина.

В XVII веке у основания холма пролегла рю дез'О — улица Вод, названная так из-за целебных минеральных источников, открытых вблизи монастыря. Монахи продолжали делать вино, продавая на рынке его излишки, вплоть до Французской революции, когда аббатство было запрещено, а монастырь разграблен. Его последние постройки служили до 1906 года зданием ткацкой фабрики.

В 1981 году в одной из уцелевших подземных галерей был создан Музей вина. В нем можно не только познакомиться с историей и технологией виноделия, но и попробовать наиболее популярные сорта французских вин — специальная дегустационная программа предусмотрена после осмотра музея. Вам расскажут, например, какие годы наилучшие для бордо, а какие — для бургундского. Вас научат правильно говорить о вине, продемонстрировав и цвет, и вкус, и крепость, и букет. А желающим закрепить познания предложат посетить ресторан в одном из подземелий музея. Но прежде, чем вы примете это приглашение и откроете карту вин, запомните, что к рыбе, устрицам и морским деликатесам обычно подаются сухие вина или шампанское, к закускам — сухие, полусухие или розовые вина, к дичи — красные. Ароматные кусочки ферментированных сыров (рокфора, дор блю, камамбера) требуют марочного вина, прочие сыры — сухого или розового. Наконец, к сладкому десерту рекомендуют заказывать шипучие вина или шампанское.

Андрей Нечаев, наш спец. корр. | Фото автора

 

Земля людей: На Сентозе под Новый год

Я разглядываю каменного зверя, стараясь понять, кто это: голова львиная, а хвост русалочий. Это чудо-юдо на набережной Сингапура вроде городской марки или символа, как Эйфелева башня в Париже, и даже носит, под стать своему необычному виду, такое же странное имя: «Мерлайон» (морской лев). Стоит оно на постаменте, в устье реки, и смотрит в сторону моря, словно ожидая чего-то. Может быть, того махараджу, который высадился здесь давным-давно и сразу встретил на берегу неизвестное животное, «быстрое и красивое, с красным телом, черной головой и белой грудью», приняв его за льва, за знак судьбы, ниспосланный свыше и спасший махараджу и его свиту от разгневанной морской стихии. «Здесь быть городу, — указал повелитель перстом на прибрежный песок, — и носить ему имя «Сингапура», то есть «город льва».

Это не единственная легенда о происхождении названия города, рассказанная мне местным журналистом Амиром Япу, другую он вспомнил, когда я отправился на остров Сентоза, что всего в 15 минутах от банковского центра «азиатского Нью-Йорка», по которому мы путешествовали с Амиром. Мы с Амиром медленно двигались по малайским кампонгам (селениям, но здесь это значит «квартал»), китайскому городу и индийским кварталам, вдыхая пряные ароматы и впитывая звуки и краски чужой для меня яркой жизни, калейдоскоп которой, стоило закрыть глаза, словно переносил в далекие страны: Китай, Индию или на Суматру, не говоря уже о близкой Малайзии. На улицах азиатских кварталов невольно начинает оживать в памяти известная мелодия песенки «В бананово-лимонном Сингапуре», но стоит попасть в западные кварталы, где высятся небоскребы банков и известных фирм — из стекла, бетона, пластика, пятизвездочные отели и универмаги с лифтами и эскалаторами, мелодия Вертинского сразу угасает — в этом холодном мире все чинно и упорядочено. Во всем, начиная хотя бы со знаменитой чистоты на улицах, к которой призывают плакаты: «Сохраним город в чистоте», читаю я на щите, и ниже помельче: «За брошенный окурок — штраф 500 долларов». Впрочем, плакаты и объявления здесь на каждом перекрестке призывают включиться в какую-нибудь кампанию. Это несколько напоминает китайские мероприятия (помните призыв «к малой металлургии» или борьбу с воробьями), но здравый смысл все же есть в том, что призывают не рубить деревья, не губить птиц (их очень мало осталось на острове) и объявляют за нарушение несоразмерно гигантские штрафы в тысячи долларов.

Когда я был в Сингапуре, проходил конгресс чаеводов Азии под лозунгом «экологически чистый чай». И моментально в кафе и ресторанах появились таблички с рекламой, что именно здесь вы можете выпить чашечку самого качественного чая, выращенного без всякой химии. Такой быстрой реакции на все новое остается только позавидовать.

Заблаговременно и обстоятельно сингапурцы готовятся также и к Новому году (по лунному календарю), который еще называют «восточным» или «азиатским» в отличие от европейского. Ведь если встретишь его радостно, празднично, удачливо — значит, так и будешь жить целый год.

— Вечером вся семья обязательно собирается у главы дома, и младшие желают отцу, матери всяческих благ, свершения надежд, много лет и здоровья. А чтобы удача не миновала дома, двери и окна должны быть открыты, дня три не метут полы (вдруг выметешь какой-нибудь подарок судьбы), а члены семьи и гости надевают все новое, чтобы к ним не цеплялись старые несчастья, — рассказывает мой спутник.

Особенно ждут новогодней ночи дети: для них по углам спрятаны подарки, игрушки и пакетики из красной фольги (это цвет солнца, дающего жизнь) с несколькими монетами на счастье. Обязательно дарят золотистые, круглые (знак полной жизни) мандарины, персики — символ долгой жизни. В большом блюде на столе непременно красуется рыба, обещающая достаток в доме. Когда хотят пожелать успеха уважаемому человеку — дарят карпа.

А сейчас все ждут Рождества. Мы шли с Амиром Япу по центральным улицам, где к фасадам домов тянули шеи высокие краны, с которых строители в касках раскрашивали и декорировали фасады разноцветными пластиковыми панелями, превращая их в сказочные замки, укутанные снегом.

Я не утерпел и сфотографировал эту зимнюю сказку в тропиках, а также искусственную елку перед каким-то банком, и отправился восвояси, то есть на остров Сентозу, где остановился. Для переправы можно было выбирать один из трех путей: через мост, на пароме или по подвесной канатной дороге — кому что нравится.

— Зачем тебе Сентоза? — подшучивали знакомые. — В городе есть все, даже ночное сафари, и отели лучше. Ты что-то скрываешь...

И на самом деле у меня была причина пожить на Сентозе, даже не одна.

Вы не можете представить, что за наслаждение после душного шумного Сингапура, когда балдеешь от какофонии звуков, слепнешь от солнца и майка прилипает к мокрой спине, оказаться в мгновение ока в благодатном месте, где веет прохладный бриз, падает тень от раскидистых деревьев, благоухает множество цветов на клумбах и кустах, будто их собрали сюда со всего света, а безмолвие нарушают лишь пение птиц да журчание ручьев, срывающихся подчас водопадами со скал. Недаром сей земной рай прозывается Сентоза, что значит «спокойствие», «умиротворенность».

И, конечно же, новогодняя праздничная суета большого города пробудила во мне некое ностальгическое чувство по простецкой нашей елочке, прямо из леса, с иголками, пахнущей смолой, с хлопушками и шарами, и мне захотелось провести предрождественскую ночь на острове Умиротворения.

Со мной увязался, правда, сын знакомых Сережа Пономарев. Мальчуган весьма смышленый, он первым делом задал вопрос в лоб:

— А где пираты?

Все правильно, раз остров — значит тайна, сокровища, пираты...

Юнец попал в яблочко. И это было еще одной причиной, почему я оказался на Сентозе, которую еще не так давно называли Блаканг Мати, что на малайском означает «За порогом смерти».

— Почему так зловеще? — спросил я еще во время городской прогулки Амира Япу.

Тот, не раздумывая, ответил:

— Ты сейчас можешь проплыть к острову по узкому проливчику между городом и Сентозой, которого весьма опасались древние мореходы. И не зря. Во время раскопок на берегу находили скелеты смельчаков, которые рисковали провозить груз этим путем. К ним на лодчонках подплывали пираты и брали большие суда на абордаж, а купцов убивали, если не могли взять за них выкуп. Вот и еще одна версия названия Сингапура. Чтобы заманить купцов, пираты кричали: «Сингах!» (то есть «заходите»), а те отнекивались: «Пура, пура...», что означало вежливый отказ. Из этой игры слов и родилось якобы имя города — «Сингапур».

Пираты — совсем не легенда. Это подтверждают вспыхивающие время от времени в местной печати острые дискуссии на тему: «Как избавить местных жителей от нападения пиратов?» Вопрос ставится всерьез. Против пиратских шхун, прячущихся где-то в бухтах островов Индийского океана и Южно-Китайского моря, проводятся настоящие военные операции, рыбакам рекомендуется выходить флотилиями. Ну, а так как и Сингапуре все делается обстоятельно, то решено модернизировать весь рыбацкий флот, чтобы суда рыбаков не уступали ни в скорости, ни в техническом оснащении пиратским. Вот как жизнь дополняет старые сказания Сентозы.

Но на Сентозе все опасения моментально улетучиваются — остров создан для отдыха и развлечений. Хотя уже темно, однако всюду бурлит жизнь, все открыто, от аттракционов до ресторанчиков, и хозяева зазывают гостей.

Сережа видит монорельсовую дорогу и уже тянет меня за руку. Вроде бы что такого — объехать остров в маленьком вагончике. Но получилось просто фантастическое путешествие: в окнах мелькают скалы, зеленые заросли, в которых лучи света выхватывают экзотические растения. Мы выходим на остановке: «Аквапарк». Это не просто аквариум, а целый подводный мир, заключенный в прозрачные километры пластика, где идет своим чередом борьба за выживание среди самых разных рыб и всякой морской живности. Сережа двигается как зачарованный по прозрачным туннелям, не сводя глаз с акул и скатов.

— Ой, кто это? — вдруг вскрикивает он.

Среди рыб — в маске, с аквалангом и в ластах, сам как рыба, неслышно движется пловец с кормушкой в руках, из которой он раздает мелкую рыбешку, и акулы ласково тычут своими зубастыми пастями в его руки.

А «фонтан грез»? Может быть, у него сентиментальное название, но зрелище, которое разворачивается в амфитеатре, заполненном, естественно, туристами, просто потрясающее. На огромном пространстве взлетают вверх струи воды, подсвеченные снизу прожекторами. В темном небе мечутся лазерные лучи, рисуя какие-то сказочные фигуры и целые фантастические картины. Огненные птицы изгибают лебединые шеи в пламени могучих струй... И звучит то далекая, тихая, то бравурная музыка, оглушая могучими аккордами. А над этим разноцветным полыханьем переливается всеми цветами радуги голова льва — символ сингапурского благополучия.

Было уже совсем поздно, и я отвел Сережу в отель к матери, а сам отправился на берег, чтобы выполнить свое последнее желание в эту ночь — полакомиться камбингом или муртабой: первое, по-нашему, — бараний суп с кокосовой мукой, второе — фарш в тесте с яйцом, крепко сдобренный перцем.

Это советовал мне сделать проживший много лет в Сингапуре китаист Юрий Савенков, давний сотрудник и автор «Вокруг света».

— Обязательно побывай на ночном базаре, где сразу иди на крик зазывал, вроде этого, — и Юрий, при всей деликатности своей натуры, воспитанной Востоком, вдруг пронзительно «выдал» — «сатэ-ми-ребус-хо-чиен-роджак-наси-горенг». Как ария, правда? Это названия блюд сливаются в бесконечную звонкую фразу. Самая-самая вкуснятина готовится на трехколесных тележках с корзинами, переполненными снедью, откуда ее бросают прямо на раскаленные жаровни. Но заказать блюдо — это полдела, надо еще выбрать приправу, соус кари, но какой? Североиндийский кари суше, южноиндийский — более жидкий благодаря кокосовому молоку. Дилетанты думают, что стоит смешать перец, кардамон, шафран, тмин, — и получится настоящий кари. Ничего подобного! Нет двух одинаковых кари, даже цвета у них разные: янтарный, буйно-красный, оранжевый, желтый. Одно дело кари для курицы и совсем другое — для рыбы.

Вспомнив эту оду смешанной малайско-китайско-индийской кухне, и не стал терять время на поиски тележек с жаровнями (к сожалению, а может, и к лучшему, ночные базары с открытой кухней уходят в прошлое), а направил стопы в ближайший малайский ресторанчик, где уселся на веранде под тентом, чтоб вдыхать освежающий морской воздух, и заказал неизвестное мне блюдо под названием отак-отак. Мне было видно, как веселый малайский поваренок, сыпавший прибаутками, мгновенно нафаршировал рыбу, тщательно завернув ее в кокосовые листья, и поставил в плиту. Не успел я оглядеть все вокруг, как рыба уже дымилась передо мной на тарелке и рядом выстроились бутылочки с кари. Я наугад полил из одной красным соусом мое экзотическое блюдо и принялся за еду. Рыба была нежнейшая, вкус восхитительный, но выбранный соус был таким острым, что, увидев мой открытый рот и вытаращенные глаза, официант моментально принес пиалу с чем-то полужидким коричневого цвета. Оказалось, это саговая каша с кокосовым молоком и сахарной патокой. Вспыхнувший во рту пожар сразу погас. Щурясь на яркую луну, я блаженствовал, попивая кофе, прислушиваясь к легкому шороху листьев и ударам волн о прибрежные камни. Текли счастливые минуты моей первой предрождественской ночи в тропиках...

Сингапур

Владимир Лебедев, наш спец. корр. | Фото автора

 

Земля людей: Тот самый Тарс

Тарс Киликийский, город, в котором родился апостол Павел. Какой он ныне: теплый и дружелюбный, освященный памятью, или просто провинциальный турецкий городок Тарсус?

Конец июля. Автобус «Мицубиси» компании «Акдениз». Маршрут: «Анталья — Адана». Пункт назначения: город Тарсус в вилайете Мерсин, что в провинции Киликия на юге Турции. Расстояние от Антальи: 517 км. Время в дороге: 11 часов. Отправление в 10 часов утра. Стоимость проезда: 250 тысяч турецких лир (8 долларов)...

Позади основная часть пути. Наступает вечер. Усталый автобус, не снижая скорости, с трудом угадывает резкие повороты горной дороги. И тогда фары выхватывают из тени желтые скалы Тавра и циклопические нагромождения огромных камней. Они словно бросаются на автобус, но промахиваются и падающей стеной слепо проносятся слева. А справа его тянет в пропасть. Там ласковое Средиземное море и круглая луна, обманчиво простирающая прямую дорогу по темной воде...

Неужели он добился своего, этот белый упрямый автобус? Хребет Тавра резко ушел влево, справа исчезла пропасть. Дорога выпрямилась и за мостом влилась в ярко освещенную приморскую площадь. Это портовый город Силифке — западные ворота провинции Киликия, а мост — через коварную реку Гоксу (некогда Салеф), в которой во время третьего крестового похода утонул легендарный Фридрих Барбаросса, император Священной Римской империи. Автобус останавливается.

На морской косе, среди крепостных остатков сияют отели и бары. Здесь, на берегу, — музыка и ласковая морская волна. А там, в вечерней дымке неба-моря, в окружении разноцветных бабочек-яхт, парит розовый сказочный замок: освещенный прожекторами форт крестоносцев Корикос. На берегу печалит душу мелодия «Незабываемой». Поет замечательный турецкий певец Таркан. Теплый молодой голос тоскует о безвозвратной потере. Зурна протяжно плачет. Ритмично и бесстрастно, как неумолимое время, отсчитывает свои удары барабан. И только в тихих переборах гитарных струн робко рождается надежда.

Автобус опять в пути. Услужливый стюард предлагает кофе и сигареты. Ходит по салону и чиркает дезодорантом или своей зажигалкой. Мое место — в самом конце салона. Заметив, что я достаю сигареты, он улыбается и в очередной раз протягивает открытую пачку душистых сигарет «Турция-2000». Над головой шуршит кондиционер, растворяя струйки турецкого дыма, а за окном гаснут огни города Мерсина, где сошла семья пожилого турка-киприота Сулеймана. Завтра утренний теплоход повезет их на Кипр. В конце салона остались лишь я да дед Мустафа. С самой Антальи тянет он свою бесконечную песню без слов. Ему, верно, кажется, что поет он про себя, но когда вдруг спохватывается, — вязаная шапочка его резко вздрагивает и прячется в заштопанный ворот старого пиджака, а он поворачивает в мою сторону голову и смущенно улыбается. Однако еще полчаса — и будет Тарсус.

Какой он, Тарс Киликийский, город, в котором родился святой апостол Павел? Наверное, он такой же теплый и дружелюбный, как Анталья. В центре, должно быть, на самом высоком месте в окружении христианских храмов — памятник апостолу, не уступающий в величии каменному анталийскому Ататюрку. А может, то монумент-исполин, подобный нашему, что на Мамаевом кургане в Волгограде? В правой руке апостола должна быть Книга жизни, а левой он опирается на тяжелый обоюдоострый меч, как на огромной иконе Александре-Невской лавры в Санкт-Петербурге. У апостола суровое, изможденное лицо.

Тяжелый, проникающий в душу взгляд. Праведно ли ты живешь, человек? Веруешь ли?

Темный, чужой город в стороне от автобана. Безлюдно и даже страшно. Неосвещенные одно- двухэтажные дома. В одном, похожем на автомастерскую, светится витрина с надписями «Auto» и «Gida». Озабоченный «гид», предупреждая о каких-то неприятностях, жестами показывает мне направление движения к гостинице, повторяя на плохом английском:

— Only hotel! No apartments! (Только отель! Не снимать квартиру!)

Узнав, что я из России, он открыто улыбается и советует никуда не отходить от этой главной улицы и идти в тени ее центральной аллеи вдоль узкого канала. На прощание он крепко жмет руку и медленно, смакуя гласные по-турецки, выдает:

— Добрые ветчер, Горбатчов!

Вдруг темная аллея резко обрывается. На небольшой городской площади сияет освещенная юпитерами триумфальная арка, облицованная теплым ракушечником. Вокруг фонтаны и кусты роз. Это Ворота Клеопатры. Сюда по еще полноводной реке Кидн в 41 году до н. э. на золотом корабле под пурпурным парусом прибыла к Антонию из Египта его фатальная Клеопатра. Здесь они стали неразлучными. Здесь великий триумвир возвел на высший пьедестал Богиню любви и не изменил ей до конца. Их медовый месяц в Тарсе пролетел слишком быстро, как и вся их жизнь. За великую любовь они отдали все, оставив лишь память об одном из самых драматических романов древнего мира.

Освещена только главная магистраль города — проспект Ататюрка. На часах лишь половина десятого, а на улице почти нет прохожих. Редкие встречные переходят на другую сторону. Проспект чуть ли не упирается в большую старую мечеть, которая, широко раскрыв двери, предлагает войти. У входа теплый мерцающий свет и длинные ковровые дорожки, уходящие в дальние, освещенные залы. Преодолев искушение войти, перехожу на другую сторону проспекта. Там, под скромной вывеской — гостиница «Ипекоглу хотели», а за стойкой — растрепанный портье в белой рубашке и черных брюках, с опаской читающий мою визитку, но сразу успокоившийся после звонка в полицию. Я уверен, что он звонил именно в полицию, а может быть, хозяину отеля?

— Вам нужен номер? Одноместный? Девяносто тысяч лир, и никаких проблем. — Портье, кажется, совсем не знает английского языка, это лишь обоюдная игра жестов. В номере — две дощатые кровати, сломанный шкаф и две лампы: белая и красная, а все остальное — в общем коридоре.

На улице бестелесный тонкий голос заунывно тянет стихи Корана, растягивая и многократно повторяя последние слова и гласные. Это вечерний намаз. Усиленный динамиками, он, как тревожное эхо, протяжно разносится по темному городу от минарета к минарету: «Ал-ла-а-а...»

В руках моих Библия.

Деяния святых апостолов и Послания святого апостола Павла.

Павел сказал: «Я иудеянин, родившийся в Тарсе Киликийском, тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по Боге... к братьям, живущим в Дамаске, я шел, чтобы тамошних [христиан] привести в оковах в Иерусалим на истязание. Когда же я был в пути и приближался к Дамаску, около полудня вдруг осиял меня великий свет с неба. Я упал на землю и услышал голос, говоривший мне: «Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?» Я отвечал: «Кто Ты, Господи?» Он сказал мне: «Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь...» И Он сказал мне: «Иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам».

Савл был ослеплен этим светом, но чудесно прозрел через три дня.

Вся дальнейшая жизнь Апостола язычников была посвящена великой цели — проповедованию благой вести об Иисусе Христе «эллинам и варварам, мудрецам и невеждам, чтобы они покаялись и обратились к Богу, делая дела, достойные покаяния».

И стал он из Савла-гонителя Павлом-проповедником.

Двое в белых тогах подошли ко мне, спящему. Один сказал: «То место, что ищешь ты, — в 20 километрах отсюда».

И это все, что сохранилось в памяти под утро.

Историко-археологический музей размещен в старинном одноэтажном каменном здании бывшего медресе, в котором по контуру прямоугольного двора расположены экс-аудитории и кельи, а в противоположной стороне от входа — недействующая мечеть. Экспонатов мало. Внутренний двор заполнен мраморными остатками древнегреческих колонн, изувеченных арабами скульптур и разбитых христианских гробниц. В одной из комнат выставлена кощунственно оторванная от мумии рука с заупокойными дарами: бусами, ожерельями и браслетами. В другой комнате — изделия из стекла и керамики. Здесь — вазы и кувшины периода Урарту, древнегреческие амфоры и вазы с черным лаковым рисунком, стеклянные сосуды из Финикии, киликийские лепные плошки и кувшины со спиральным орнаментом, сделанным ногтем или раковиной. Главной же моей находкой в этом музее стала карта исторических мест города на стене медресе.

Воскресенье. 11 часов дня. Колодец святого Павла. На воротах висит большой замок. Странно, ведь по расписанию они должны быть открыты. Закрыто и в 12 часов. На площади нет людей. А те, что появляются, не понимают меня или степенно проходят, не обращая на меня никакого внимания. Рядом — Новая мечеть. Начался намаз. Под первые стихи Корана перелезаю через закрытые ворота. Слава Богу! Кажется, никто ничего не заметил. Даже полицейская машина не остановилась.

Чистый зеленый дворик с бетонной площадкой. Кажется, что постройкам не более двадцати-тридцати лет, как и стене со стальным стендом, закрытым ставнями. Расположенный в левом углу двора, совсем рядом с этой стеной, Колодец святого Павла также закрыт на замок. Колодец оснащен деревянным воротом и большим тележным колесом. Судя по длине цепи, колодец глубиной пять-шесть метров. Площадка в левой половине двора забетонирована, но оставлены ниши-шурфы, на дне которых видны остатки кладки из колотых светлых камней, заросших плесенью и мхом. Верится, что эти камни видели и слышали апостола. Когда притрагиваешься к ним, ощущаешь их внутреннее тепло. Что это за камни? Возможно, это древняя кладка фундамента подиума у колодца или каменной ограды вокруг Римских бань, к которым мог относиться колодец.

В этом древнем городе, в семье палаточных дел мастера, жившего, вероятно, недалеко от этого места, и родился Савл — будущий Павел. В год распятия Иисуса ему было 25 или 27 лет. Наставленный Гамалиилом, одним из известнейших законоучителей того времени, он был ярым ревнителем отеческого Закона Моисея, пока не открылся пред ним Господь. Иисус Христос, усмотревший в нем «сосуд избранный Себе». Ярость иудеев, возмущенных его обращением ко Христу, заставила его бежать из Дамаска в Иерусалим, где он примкнул к апостолам Христа. Из-за угрозы язычников-эллинистов убить его он отправился в свой родной Тарс. Отсюда в 43 году был призван в Антиохию и Иерусалим для служения Церкви Христовой.

На руинах Римских бань в 1102 году построена Старая мечеть, названная первой в списке исторических мест Тарсуса в «Путеводителе по Южному побережью Турции» археолога Илхана Акшита. Недалеко от нее, на римских же фундаментах сооружен красивейший в Тарсусе памятник — фонтан в память о Шахмеране, легендарном короле змей, имевшем лик человека, но тело змея. По легенде, правитель Тарса Такианис был неизлечимо болен и все врачи провозгласили, что он вылечится, если отведает тела Шахмерана. Король змей был пойман и убит, а правитель Тарса стал здоров. По легенде, не все змеи еще знают об убийстве Шахмерана, но когда они узнают правду, то атакуют Тарсус и убьют всех людей в этом городе. Печальная фигура человекозмея окружена двенадцатью змеями королевской свиты, головы которых покоятся на плечах и боках их короля. Они знают об его участи и плачут. Струйки фонтана омывают тело Шахмерана и стекают в бассейн, названный его именем.

С другой стороны улицы за мной пристально наблюдает юный турок, одетый в традиционную белую рубашку с закатанными рукавами и черные брюки. Вот он подходит ближе и, обращаясь по-турецки и чуть-чуть по-английски, похоже, предлагает свою помощь. Еще надеясь, что в городе есть музей, посвященный Апостолу, памятник или действующий христианский храм, прошу его помочь в поиске базилики св. Павла. Он ведет меня к закрытым воротам «Колодца св. Павла», а после моих уточнений бессильно опускает руки. Его зовут Фехми, ему всего 13 лет, но он на голову выше меня.

— Иностранцы здесь не ходят одни, это опасно, — поясняет он, — я для вас как бы слуга и охрана.

Помощи от него никакой — ни в делах, ни в общении. Но я благодарен ему за его последующее озарение.

Когда мы находились в черте старого города на неолитическом городище, он вдруг весь засиял и буквально потащил меня к группе зданий, огороженных высокой каменной стеной, с вывеской у ворот — «Tarsus American College». Да, да, да! Настоящий американский колледж с преподавателями-американцами для турецкой молодежи. Но сейчас время летних каникул, и из американцев в Тарсусе остался лишь один. Это с ним я только что говорил по телефону охраны, и он сейчас подходит к нам.

— Уильям, преподаватель математики, а до начала учебного года — хранитель имущества колледжа, — протягивает мне руку симпатичный блондин.

Внимательно выслушав меня и узнав, что его собеседник из России, он, посоветовавшись с турецкой охраной, приводит нас к христианскому храму — трехнефной базилике с крестом на фронтоне и наружной галереей-портиком. Он находится в пяти минутах ходьбы от колледжа.

— Этому храму не меньше восьми веков, — сообщает Уильям.

Здание храма из светлого камня-ракушечника, несомненно, возведенное в период крестовых походов, хорошо сохранилось, как снаружи, так и изнутри. Надо отдать должное местным жителям и властям — следов современных разрушений мет. На колоннах храма прикреплены листы со стихами из Библии, похоже, здесь, в пустующем храме 12 июля прошли Библейские чтения в день апостолов Петра и Павла.

— В прошлом году приезжали два профессора: один из Америки, а другой, кажется, из Западной Европы, — говорит Уильям, — они тоже искали в Тарсе следы памяти об апостоле Павле. Но...

Уильям невысок, у него фигура атлета, улыбка в пшеничные усы и добрый, спокойный взгляд голубых глаз.

Мы расстаемся как давние приятели, как два бледнолицых брата. Уильям провожает нас до перекрестка.

Все дороги, как известно, ведут в Рим. И эта магистраль, построенная в середине VI века императором Юстинианом I, также идет в Рим через Константинополь. Но на нее так просто не ступишь. Нас «за-просто-так» пустил турок — хранитель длинного деревянного забора. За ним на глубине двух-трех метров от дневной поверхности проводятся археологические раскопки участка магистральной римской дороги, оборудованной дренажными трубами. По таким дорогам шли легионы, мчались имперские колесницы с вестовыми и почтовыми посыльными, проходили тяжелогрузные торговые повозки. Двухрядная дорога вымощена крупными каменными плитами, тщательно подогнанными в местах, где пролегает специальная колея для колесного транспорта: некогда — колесниц. Занятно, что практический стандартный размер колесной колеи у римских колесниц чуть ли не совпадает с размером колеи современной железной дороги.

На рейсовом микроавтобусе подъезжаем с Фехми к любимому месту горожан — парку отдыха, разбитому за рекой у водопадов. Летом 333 года до Р.Х. в Тарс стремительно вошел Александр Великий и предотвратил поджог этого богатого города. Здесь же, после купания в ключевых водах Кидна, возможно, в районе водопадов, славный 23-летний царь был поражен не врагом, не в сражении, а страшной простудой с сильным жаром, судорогами и бессонницей. То-то ликовали персы, то-то веселились. Но пустыми были ликования. Великий выздоровел, а спустя пять дней крылья славы унесли его к Ассирийским Воротам, южному выходу из Киликии. Там, у впадения реки Исс в Средиземное море греко-македонское войско нанесло главное поражение персидскому царю Дарию Кодоману...

По легенде, основал Тарс ассириец Сарданапал. Надпись на его могильном памятнике, как писал Арриан, биограф Александра Великого, лукаво гласила: «Он в один день построил два города: Анхиал и Тарс. Ты же, путник, ешь, пей и забавляйся. Все остальное в жизни не стоит и звука от хлопка ладошами».

Последние лучики солнца рассыпаются радужным веером в водяном тумане. В шуме водопада не слышен бег времени. Когда в памяти проходят века, часов не наблюдают. А время — уже вечернее, и кофе у нас прощальный, В беседке напротив сидят турки, пьют пиво и сверлят иностранца не очень дружелюбными взглядами.

— Что за люди живут в Тарсусе? Живут ли здесь греки и евреи? — спрашиваю у Фехми.

— Нет, армян и то нет, только турки, — отвечает он, затем по-детски вздыхает, рассказывает о своей большой семье и в подаренном ему турецко-русском разговорнике ногтем последовательно прочерчивает слова: «работа — гонорар — деньги». И называет сумму. После расчета на прощание жмем друг другу руки. Обратно в город еду один.

Воскресным вечером на улице Ататюрка среди закрытых магазинчиков работает лишь один и, конечно же, книжный. Продавец Азул встречает меня как старого знакомого, не далее как утром купившего у него турецко-русский разговорник. Мы пьем кофе, а Азул рассказывает о своей студенческой жизни. Да, он изучает английский язык в университете Аданы, а летом работает в своем магазине. В магазинчике, за исключением разговорников, все книги — на турецком либо арабском языках. Целый отдел отведен Корану. Путеводителей по Тарсу нет. Азул участливо предлагает мне остаться еще на день, чтобы встретиться с городскими властями и получить ответы на свои странные вопросы. Но автобус уходит сегодня, в 10 часов вечера.

Напоследок пытаюсь найти мост Юстиниана. Где-то рядом с ним покоится «Замороженный камень», покрытый инеем даже в знойное лето. Но безуспешно. Дальше от центра Старый город все заметнее превращается и промышленный. «В 14 километрах на северо-запад от Тарсуса, — односложно сообщает путеводитель Турхана, — можно найти «Грот Семерых Спящих». Но уже стемнело и на улицах нет прохожих, а в путанице улиц и дорог можно заблудиться. Иду опять к апостолу Павлу, к его Колодцу.

Из «Деяний Святых Апостолов» следует, что апостол Павел, находясь в миссионерских путешествиях, еще дважды посетил свой родной город. В течение многих лет, невзирая на опасности, бедствия и физическую немощь, он фанатично проповедовал христианское учение в Сирии, Киликии, Греции, Италии, в Эфесе, Коринфе, Афинах, Риме и везде основывал церкви. По преданию, во время жестоких гонений на христиан он, как римский гражданин, был приговорен к обезглавливанию и казнен в пяти верстах от Рима в июне 68 года, в последний год царствования Нерона.

Он оставил нам четырнадцать посланий, вошедших в канонический текст Библии. В них он, обращаясь к нам, ведет речь о жизни и смерти, о вечности, о предназначении человека, об его отношении к Богу, о любви...

— Не оставайся должным никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон. Ибо заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не укради, не лжесвидетельствуй, не пожелай чужого и вес другие заключаются в сем слове: люби ближнего твоего, как самого себя (Рим. 13, 8-9).

Верно, что место рождения великого апостола — в днадца ти километрах от центра города. Но где?..

Тарсус (Тарс Киликийский)

Николай Сенькин | Фото автора

 

Читатель в пути: Семейный портрет на фоне пустыни

В №6/97 в очерке «Семейный портрет на фоне меняющегося пейзажа» Николай Зимин рассказывал о путешествии со своими детьми на лыжах по Архангельской земле. Семейный туризм еще не столь распространен у нас, и неудивительно, что очерк заинтересовал читателей. Они просили рассказать о следующем путешествии семьи Зиминых Выполняем их просьбу.

Путешествия для нашей семьи давно уже стали не просто способом проведения отпуска, а пожалуй, стилем жизни, И потому мы с женой не удивились, когда наши дети — десятилетний Андрей и девятилетняя Маша — стали настойчиво просить взять их с собой в пустыню. Дети постоянно слышат в доме рассказы о пустынных приключениях — как же не захотеть увидеть пустыню своими глазами? Что же касается нагрузок, то совсем не обязательно заставлять детей десятки километров перетаскивать велосипеды через сплошные барханы и по четверо суток идти от колодца к колодцу, всячески ограничивая себя в воде, как это обычно бывает с нами. Можно ведь выбрать маршрут, который был бы им по силам, но вместе с тем достаточно сложным и интересным, чтобы дети смогли увидеть пустыню во всем ее разнообразии, почувствовать ее дыхание. И, конечно же, нужно выбрать не самое жаркое время года: когда в тени за сорок — это и для взрослого тяжело. Одним словом, мы с женой все же решили отправиться всей семьей на велосипедах в Африку — на хорошо знакомый нам юг Туниса.

Сын и дочь отнеслись к предстоящему путешествию со всей серьезностью. Всю зиму они не прекращали тренировок, накручивая на велосипедах, в мороз и дождь, километры по Воробьевым горам. И еще, обложившись томами детской энциклопедии, изучали историю Северной Африки, животный и растительный мир пустыни.

...За окном тусклые желто-коричневые краски, чахлые кустики, невысокая гряда безжизненные холмов. Поезд остановился на небольшой станции из нескольких построек. Это Метлауи — конечный пункт следования поезда, идущего из Туниса, столицы страны, и начальная точка нашего путешествия.

На перроне, отгороженном от улицы невысоким забором, начали собирать велосипеды. Из-за забора на нас глазеют местные ребятишки, однако перелезать через него на территорию станции они не решаются, так что мы спокойно заканчиваем сборы. Груз распределяем так: Маше — пять килограммов, Андрею — восемь, остальное нам с женой.

Продукты и вода, палатка и спальные мешки, фотоаппараты и видеокамера со штативом, ремнабор, аптечка и т. д. — в общем, вес немалый. К счастью, ремнабор и аптечка практически не пригодились. Все технические и медицинские проблемы свелись к проколотой камере и поцарапанному при ее замене пальцу.

Облачаемся в нашу традиционную одежду: белые костюмы, перчатки, кепки, темные очки. Поскольку первое время предстоит ехать по шоссе, дети надевают велошлемы и наколенники. В таком виде они выглядят настоящими гонщиками. С нетерпением ожидая старта, они выписывают «восьмерки» на перроне. И вот, наконец, трогаемся. Дети держатся уверенно и едут довольно быстро. На выезде из поселка двое полицейских удивленными взглядами провожают столь необычных велосипедистов и желают нам «бон вояж» — счастливого пути.

Дети в первый день стараются пить меньше, экономя воду. Готовясь к путешествию, дети настроили себя на то, что раз пустыня — значит, воды мало. И нам приходилось буквально уговаривать их пить столько, сколько захочется: покидая станцию, мы заполнили все канистры. Вообще, те жесткие нормы, к которым мы сами привыкли во время предыдущих пустынных путешествий, для детей неуместны. Они должны пить много. Особенно в первые дни, пока как следует не адаптировались к новым условиям. Тем более, что температура в тени около +30.

Кому-то может показаться: ну что такое плюс 30? И в Москве бывает, а тут воздух более сухой, значит, переносится жара легче. Это верно, когда сидишь в тени. А вот когда никакой тени нет и по пять-шесть часов приходится крутить педали... Одним словом, для детей это серьезное испытание. Когда в последние дни температура поднялась до +35 градусов, я на всякий случай уменьшил темп движения, сократив дневной переход с обычных 50-60 километров до 30-40, использовав для этого резервный день.

Перед отъездом в Гидрометцентре России, где располагается наш клуб «Метео», меня снабдили подробным прогнозом погоды. Согласно ему, на первый и второй день нашего движения ожидалась довольно облачная погода, возможно, с незначительными осадками, что было как нельзя кстати. Действительно, в первые два дня солнце надолго скрывалось за облаками, вдалеке прогремел гром, а на нас даже упало несколько дождевых капель.

Маша порой забавляет нас своими наблюдениями, например: «Верблюды издалека очень похожи на черепах!»

Ну прямо-таки по Экзюпери (слон в удаве). А ведь действительно похожи!

За самочувствием детей следить довольно просто. Все видно по их эмоциям. Если едут, разговаривая и что-то обсуждая, или предлагают мне на ходу поиграть в «Угадай мелодию» — значит, все в порядке, сил еще много. Если начинают затихать, все чаще прикладываться к фляжкам, особенно ближе к полудню, — надо снизить темп и начать присматривать место для большого обеденного привада или ночлега. Хотя в усталости никто из них никогда не сознается.

Маша в таких случаях иногда прибегает к маленьким уловкам. Наш обычный ритм движения — полчаса езды, десять минут отдых. Но она, не дожидаясь планового привала, вдруг просит: «Пап, давай остановимся на минутку, я хочу попить», хотя прекрасно умеет доставать флягу и пить на ходу. Просто это предлог, чтобы немного постоять, передохнуть.

Впрочем, стоит только поставить тент на обеденном привале или разбить палатку вечером, как буквально через несколько минут вновь веселая болтовня, шутки, смех, А если рядом высокий бархан, дети обязательно начнут прыгать или кубарем скатываться с него.

Чтобы дети могли снять психологическую усталость (а длительная езда на велосипеде, особенно по дорогам, требует большой концентрации внимания), мы старались дать им возможность пообщаться со своими сверстниками, поиграть в футбол. И хотя местные ребятишки говорят на арабском и французском языках, а наши — на русском и английском, контакт между ними устанавливался сразу же и особых трудностей в общении не возникало.

...Последние два часа перед заходом солнца всегда были самыми приятными. Вечерняя прохлада делала езду более легкой, а приближающиеся сумерки предвещали скорую остановку и желанный отдых. Все-таки за день езды дети уставали.

Маша вспоминает: «Мне запомнились красивые закаты в пустыне. Каждый день мы смотрели закат в разных местах: в пальмах, на солончаке, среди песков. В пустыне темнело рано. Закат там в 7 часов вечера. Поэтому мы старались заранее выбрать место, где поставить палатку, чтобы не пропустить закат».

Разбивали лагерь, готовили ужин быстро и дружно, так что от момента остановки до отбоя проходило не более полутора часов, из которых около часа оставалось на еду и отдых. В местах некоторых ночлегов дров не было совсем, и нас очень выручала газовая плитка «Camping gas», а специальная лампа, работающая на том же газовом баллоне, не только освещала палатку, но и позволяла вечером делать видеосъемку. Тент палатки также можно было использовать от солнца во время обеденного отдыха.

Пожалуй, главное, что нужно для полноценного отдыха детям — это нормальный сон ночью. Мы давали им возможность каждый день спать не менее девяти часов. А зная, что по ночам в пустыне холодно, взяли с собой пуховые спальные мешки.

...Солончак Шотт-Джерид, совершенно гладкая поверхность которого простиралась до самого горизонта, произвел на детей сильное впечатление.

Из дневника Андрея: «Два дня мы ехали через солончак. На нем видели очень интересные миражи. Целые рощи как бы висели в воздухе, а дорога, по которой мы ехали, отрывалась от земли и уходила в небо. Когда ночевали на солончаке, то утром ходили рассматривать кристаллы соли, которые блестели на солнце, будто алмазы. Я даже попробовал их на вкус: они такие горько-соленые!»

Из дневника Маши: «В пустыне есть соленые озера и солончаки. В них выкапывают песчаные розы. Только эти розы без душистых живых лепестков. Это кристаллы. Нам дарили эти каменные розы».

В этом путешествии обязанности штурмана впервые возложены на сына: на руле его велосипеда установлен спутниковый навигационный прибор GPS II GARMIN, с помощью которого Андрей определяет наши координаты и положение на карте, а также расстояние до очередного населенного пункта. Для этого мы с сыном заранее внесли в память компьютера координаты ключевых точек маршрута. Сын гордится своей должностью и выполняет работу очень добросовестно. А это — главное. И совсем не важно, что ориентирование в данных условиях для меня никаких проблем не представляет, хотя в ряде случаев его подсказки облегчают мои расчеты.

Оазис Дуз называют северными воротами Сахары. Близость пустыни ощущается во всем — в дыхании жаркого воздуха с юга, в сильных ветрах, часто поднимающих тучи пыли и песка. Именно в окрестностях Дуза, в песках Сахары, мы попали в настоящую пыльную бурю, начавшуюся внезапно, но продолжавшуюся, по счастью, недолго. Видимость резко упала, шквальные порывы ветра швыряли в лицо песок, по дороге мела песчаная поземка. Особенно тяжело было Маше: ветер норовил сдуть ее с дороги. Пришлось остановиться и переждать. Для детей это был наглядный пример того, насколько опасна может быть пустыня и что она требует к себе самого уважительного отношения. Впрочем, дети, похоже, не просто выучили правила безопасности в пустыне, но и полностью прониклись ими. Они внимательно смотрят себе под ноги, чтобы случайно на кого-нибудь не наступить, вечером, распаковывая свои рюкзаки, сразу все вещи заносят в палатку и все тщательно застегивают, обувь тоже забирают в палатку, а если случится необходимость выйти ночью, то непременно будят нас и выходят с фонарем и недалеко...

Из дневника Андрея: «Утром встали, как обычно, в 6 часов, когда солнце только показалось над горизонтом и была приятная прохлада. После завтрака папа почти всегда устраивает небольшие экскурсии по окрестностям. Сегодня мы ходили изучать разные следы, которых утром на песке бывает много, а потом ветер быстро их заметает. Видели следы карликовой гадюки, которая передвигается боком, перекладывая свое тело, поэтому следы похожи на лесенку. Было и множество других следов. А один раз моя нога по щиколотку провалилась в песок. По-видимому, там была чья-то нора. Мне стало как-то не по себе».

Сильные ветра в пустыне — явление обычное. И они изрядно надоедают. У костра толком не посидишь, нормально не поешь — приходится лезть в палатку. Во время движения, если ветер попутный, то, конечно, хорошо, но по закону подлости сильный ветер чаще дует в лоб, и тогда — караул. А иногда на дороге образуются значительные завихрения. Однажды я попал в одно из них и ощутил довольно сильный рывок. Едущая за мной дочка, самая легкая из нас, была вообще отброшена на метр в сторону, и, задев за велосипед брата, упала на обочину. Скорость в этот момент была небольшой, так что травм не было. «Это произошло так быстро, — вспоминала потом Маша, — что я не поняла, что случилось, как я оказалась на земле, и от обиды расплакалась: так хорошо ехала и вдруг непонятно отчего упала. Было не больно, но очень обидно».

К вкусу воды в пустыне надо привыкать. Вспоминается забавный эпизод. Покинув оазис, к вечеру разбили лагерь в песках Сахары, вскипятили воды, разлили по кружкам чай. Маша, которой очень не нравится вкус кофе, вдруг заявляет: «Я из этой кружки чай пить не буду. Вы, наверное, из нее кофе пили. Я лучше налью во фляжку простую кипяченую воду». И только отхлебнув из фляжки, поняла, что не в кружке было дело, а в самой воде: местная вода солоноватая.

Зная об этом, мы использовали местную воду только для приготовления еды и чая на привалах. Для питья по дороге покупали минеральную воду в бутылках, заливая ее в специальный пятилитровый изотермический контейнер, укрепленный на переднем багажнике. Вода в нем оставалась холодной в течение всего дня и лучше утоляла жажду, чем теплая из пластмассовых велофляжек. На ночь мы открывали контейнер, чтобы оставшаяся в нем вода как следует охладилась.

Оазисы Тозер, Дуз славятся своими финиками. Их продают тут повсюду. Но покупать — не так интересно, вот если бы самим найти... Как-то раз подъехали к нескольким высоким пальмам — крошечному оазису посреди безжизненного пространства. А на пальмах — большие гроздья фиников. Залезть наверх по стволу было очень трудно. Стали сшибать финики камнями и палками. Быстро набрали большой пакет, но Маша с Андреем, охваченные азартом, никак не хотели останавливаться. Финики оказались немного суховатыми, не такими сочными, как в магазинах, но тем не менее очень сытными. Дети были довольны необычайно. Еще бы! Подобно настоящим путешественникам они добыли себе пищу! Словом, как у Чуковского: «Вдоль по Африке гуляют, фиги-финики срывают, — ну и Африка! Вот так Африка!».

...Пустынные дороги ребята запомнят надолго. И как пришлось попотеть, перетаскивая велосипеды через барханы, и как с ходу, собрав все силы, преодолевали песчаные заносы, и как неслись по грунтовке, вздымая за собой шлейф пыли, подобно гонщикам «Париж — Дакар».

Но вот все это позади. Сегодня наша последняя ночевка в пустыне. Удивительно теплый и тихий вечер — ни малейшего дуновения. Странное ощущение: всякий раз, несмотря ни на какие тяготы, не хочется расставаться с пустыней. А почему — сразу не ответишь. Что-то в ней есть магическое, зачаровывающее, особенно ночью. «Мне всегда нравилось в пустыне, — писал Экзюпери. — Сидишь на песчаной дюне. Ничего не видно. Ничего не слышно. И все же тишина словно лучится...»

Вот и мы сейчас сидим с сыном на бархане, смотрим на небо. Над нами — мириады звезд, вокруг — таинственная чернота. Сын прижался ко мне и о чем-то задумался. В эту минуту он показался мне совсем маленьким, Маленьким принцем. И на душе стало тепло и немного грустно.

Тунис

Николай Зимин | Фото автора

 

2001 и дальше: Вверх по лестнице, ведущей вниз

В свое время Фазиль Искандер подметил необыкновенный интерес столичных жителей к погоде. «Единственная особенность москвичей, которая до сих пор осталась мной не разгаданной, — писал он в рассказе «Начало», — это их постоянный, таинственный интерес к погоде. Бывало, сидишь у знакомых за чаем, слушаешь уютные московские разговоры, тикают стенные часы, лопочет репродуктор, но его никто не слушает, хотя почему-то и не выключают.

— Тише! — встряхивается вдруг кто-нибудь и подымает голову к репродуктору. — Погоду передают.

Все, затаив дыхание, слушают передачу, чтобы на следующий день уличить ее в неточности».

На самом деле, пристальный интерес к погоде — свойство не только москвичей. Он коренится в самой природе человека. Погода влияет на настроение, на наши передвижения, на урожаи, на состояние жилища, на выбор одежды, наконец. Проснувшись утром, любой человек первым делом подойдет, скорее всего, к окну (двери, бойнице, амбразуре, иллюминатору и так далее) и поинтересуется — а что там у нас на дворе? Что обещает небо на день грядущий?

В течение всей истории люди пытались предсказывать погоду — как правило, это больше походило на гадание, и успех не очень-то сопутствовал синоптикам прошлого. Вообще говоря, само слово «метеорология» упоминается еще у Платона. Тогда оно означало свободную дискуссию на тему небесных явлений.

Две с половиной тысячи лет назад в греческих городах-государствах на всеобщее обозрение выставлялись парапегмы — таблицы, в которых описывались климатические особенности прежних лет, сообщалось о бурях, туманах, грозах, ливнях. Считалось, что это может помочь в предсказании погоды на ближайшее будущее. В средние века погоду предсказывали по движению звезд, поведению диких животных, состоянию определенных растений...

В наше время узнать погоду проще простого: включи радио, телевизор, посмотри газету. Сегодня почти вся планета покрыта сетью метеостанций. Данные этих станций и спутниковая информация сводятся воедино в крупных метеоцентрах, вооруженных мощными компьютерами. Для пользователей мировой компьютерной сети — Интернета — мгновенное предсказание погоды стало будничной реальностью. Можно войти в сеть Гидрометцентра России и узнать погоду для любого региона нашей страны. Прогнозы эти четырехдневные, точность погоды на завтра по России — 94 процента, на три дня вперед — 85 процентов. Чего еще желать?

Желать остается многого. Например, как узнать погоду на месяц вперед? Или, скажем, на предстоящую весну? Вот это как раз и невозможно. И чем дальше мы хотим заглянуть в будущее, тем недостовернее становится прогноз. А уж предсказание климата на XXI век — дело вовсе туманное.

Мириады вычислений

Климат планеты зависит от огромного количества факторов. Температура океанских вод, ветры у поверхности Земли, мощные скоростные потоки в верхних слоях атмосферы, холодные и теплые морские течения, области высокого и низкого давления, содержание в атмосфере газов, удерживающих земное тепло, запыленность воздуха, круговорот химических веществ в биосфере — все это ежедневно, ежечасно формирует погоду. Так что для предсказания климата даже на день вперед требуется огромное количество вычислений.

Необходимость привлечения колоссальных вычислительных мощностей для метеорологических прогнозов первыми поняли еще в двадцатые годы два крупных математика — Александр Александрович Фридман, создатель советской школы динамической метеорологии, и англичанин Льюис Фрай Ричардсон.

В 1922 году Ричардсон выпустил книгу «Предсказание погоды с помощью числового процесса». Перед его мысленным взором вставал огромный амфитеатр, заполненный «64 тысячами вычислителей, которые определяют погоду по всему земному шару». (Под вычислителями подразумевались люди, вооруженные счетами, логарифмическими таблицами или логарифмическими линейками.) «Работа вычислителей по каждому региону, — писал дальше Ричардсон, — координируется администратором более высокого ранга... Как только данные по будущей погоде рассчитаны, четыре старших клерка на центральной кафедре собирают их и передают по пневматической почте в тихую комнату. Там данные кодируются и передаются по телефону на радиовещательную станцию».

Видение Ричардсоном будущего было смелым и замечательным: он понял, что архитектура вычислительной системы должна отражать существо решаемой проблемы, — то есть нащупал именно тот принцип, на котором будет строиться компьютерная техника семьдесят лет спустя. Однако чего Ричардсон не смог предвидеть — так это того, что для точного глобального прогноза погоды требуется около квадриллиона вычислений. Шестидесяти четырем тысячам «человеческих компьютеров» понадобилось бы более тысячи лет, чтобы рассчитать прогноз погоды на следующий день!

Только в наше время счетные способности мощнейших вычислительных машин приближаются к тому, чтобы осуществить масштабный расчет прогноза погоды. Например, в Лос-Аламосской лаборатории американские ученые используют для этой цели суперкомпьютер СМ-2. Вся околоземная атмосфера разбивается на пятьсот тысяч тетраэдров (при этом площадь, покрываемая отдельной пирамидой, составляет около 70 квадратных километров), погодные изменения в каждом четырехграннике вычисляются приданным ему процессором, а затем суперкомпьютер сводит все результаты в единую картину.

Даже летом, отправляясь в вояж, бери с собою что-либо теплое, ибо можешь ли ты знать, что случится в атмосфере?

Козьма Прутков

И снегу больше было

Так что прогноз погоды, который мы слышим по радио или видим по телевизору, — это результат не только многочисленных инструментальных наблюдений, но и работы мощнейшей современной вычислительной техники. Тем не менее мы зачастую сетуем на качество прогнозов, а уж на само состояние погоды — и подавно. Нам кажется, что раньше и зимы были более снежными, и лето куда теплей.

Вообще говоря, климат Земли постоянно претерпевает какие-то изменения, резкие перемены бывали и раньше, только мы, люди, живущие довольно короткий отрезок времени, либо забываем то, что было, либо не замечаем «стандарта» и обращаем внимание только на крайности, либо ищем аналогии в нашей собственной памяти, а не в памяти человечества, — иными словами, воспринимаем климат мифологизированно.

Вспомним «Ледяной дом» И. И. Лажечникова. В 1740 году по приказу Анны Иоанновны в центре Санкт-Петербурга был построен дом изо льда. И все там было изо льда, даже баня, в которой люди парились, и стоял тот дом полтора месяца. Возможно ли такое в наше время? Скорее всего нет. А если невозможно — хорошо это или плохо?

Передвинемся немного по оси времени. Что мы видим? Опять-таки разительные погодные отличия. Нынешний климат в Европе вовсе не похож на климат начала XIX века и даже не похож на климат середины нашего столетия. Например, зимой 1814 года Темза была полностью скована льдом, чего не наблюдается уже очень давно. А в 1932 году советский океанолог Н. Н. Зубов на небольшом боте обошел вокруг Земли Франца-Иосифа. Льдов там тогда не было. И вообще к 1940 году по сравнению с началом XX века в Гренландском море количество льдов сократилось вдвое, а в Баренцевом — почти на треть. В тридцатые годы на США обрушились знаменитые засухи.

В последние десятилетия, начиная с 60-х годов, снова нарастают климатические аномалии, увеличивается их частота: суровая зима 1967/68 года в СССР; три суровые зимы с 1972 по 1977 год в США. В те же семидесятые в Европе — серия очень мягких зим; в Восточной Европе в 1972 году очень сильная засуха, а в 1976-м — на редкость дождливое лето. С 1968 по 1973 год — страшная засуха в Сахеле; в 1976 и 1979 годах сильные заморозки губили кофейные плантации в Бразилии (тогда-то сильно подорожал кофе); зима 1981/82 года в США и Канаде была одной из самых студеных (от холода погибло 230 американцев). Летом 1982/83 года в Австралии случилась едва ли не самая драматическая засуха за всю историю континента — «Великая Сушь», а в 1988 году снова засуха в США — причем такого масштаба, что американцы вспомнили «пылевые котлы» тридцатых.

О чем это говорит? О том, что в природе происходят мощные энергетические процессы, и это для планеты Земля не новинка. Еще это говорит о том, что мы об этом знаем из книг, газет, телевизионных сообщений и так далее. Человек, скажем, восемнадцатого века тоже мог бы изумиться климатическому неистовству, узнай он о нем, однако доступа к такой информации у него не было. Очень хорошо сказал об этом профессор Ленинградского университета О. А. Дроздов: «Рассуждения об усилившейся изменчивости климата на земном шаре справедливы только частично, частично же это явление кажущееся, связанное с увеличением информации о погодных изменениях в различных частях земного шара».

Теплее или холоднее?

Так что же все-таки происходит с климатом на земном шаре? Теплее он становится или холоднее?

Ни то и ни другое. Просто продолжается длительный геологический период — ледниковый (не будем забывать, что 14 миллионов квадратных километров Земли покрыты льдами), а на него накладываются более короткие климатические циклы. Одни из них мы понимаем хорошо — скажем, колебания в сто тысяч лет или одиннадцатилетние циклы солнечной активности, другие — плохо, и из этой обширной группы колебаний складывается общая, очень непростая картина. В ней по-прежнему много неясного, однако ничего угрожающего пока не просматривается. Наверное, самое главное в нашем отношении к климату — не поддаваться панике.

Вспомним, как тридцать лет назад забили тревогу по поводу обмеления Каспия. Мол, стихийное бедствие, уровень воды падает катастрофически, еще немного — и море исчезнет, надо его спасать, пора поворачивать северные реки вспять и поить ими Каспийское море. Слава Богу, что не повернули и не начали спасать. Совершенно ясно, что это привело бы к страшной экологической катастрофе. А уровень Каспийского моря сам по себе начал подниматься, и сейчас он уже на два метра выше средней отметки, снова затапливаются низменные участки волжской дельты. Почему это происходит — ученые пока не знают, ясно лишь, что мы наблюдаем какие-то циклические изменения.

Если говорить о последних двух столетиях, то можно выделить два резко отличающихся друг от друга периода: холодный — с 1815 по 1919 год (понятно, почему в рассказах Джека Лондона о золотоискателях на Аляске слюна его героев замерзала на лету; сейчас же, сколько ни плюй, — не замерзнет) — и теплый — с 1920 по 1976 год (первые полярные станции дрейфовали по открытой воде, а нынешние стоят на толстенном арктическом льду). Каждые десять лет в первый период наблюдалась одна крупная засуха, во второй период — две. Пройдет еще сколько-то времени, и опять будет холодный период, а затем — снова теплый.

Помимо сложной системы климатических колебаний существуют и такие факторы, как извержения вулканов или мощные лесные пожары, в результате которых в атмосферу выбрасываются огромные количества мелких частиц — аэрозоля. Это тоже в значительной степени влияет на погоду.

В начале 80-х годов нашего столетия произошло два крупных извержения — в мае 1980 года взорвался вулкан Сент-Хеленс в США и в марте 1982 года — вулкан Эль-Чичон в Мексике. Оба извержения выбросили примерно по пол-кубического километра пыли. Это во много раз больше среднего количества аэрозоля, поступающего в атмосферу. Выброс вулкана Эль-Чичон был почти вертикальным, и продукты его извержения достигли высоты 35 километров. В результате последовало несколько очень холодных зим. Аномально холодные зимы наблюдались и после извержения индонезийского вулкана Тамбора в 1815 году.

Летом нынешнего года Россию постигло серьезное бедствие — на ее лесных просторах бушевали страшные пожары. Помимо колоссального ущерба, нанесенного экономике, помимо экологического урона можно говорить и о климатическом потрясении. По-видимому, ближайшие год-два следует ожидать более холодных зим, причем, разумеется, не только в России: дым лесных пожаров, разнесенный ветрами, не мог не снизить притока солнечного тепла на Землю.

В сущности, такие прогнозы делать несложно, для этого даже не нужно быть специалистом: понятно, что увеличение аэрозоля в воздухе планеты приведет к некоторому снижению потока солнечной радиации; понятно, что климатический баланс хоть немного да изменится; это значит, что зимы могут стать более холодными, а летние месяцы — более дождливыми. Если хотя бы одно из этих явлений произойдет — можно считать себя пророком (как тут не вспомнить замечание американского писателя-фантаста Л.Спрейг де Кампа: «Пророку невыгодно быть излишне конкретным»).

Гораздо труднее прогнозировать глобальные изменения климата на длительный период, здесь пророчествовать куда труднее, и климатологи, строя свои прогнозы, прибегают либо к хорошо изученным погодным механизмам, либо... к механизмам, пока еще понятым не до конца. Любопытно взглянуть, какие страхи или какие надежды люди связывают с таким явлением, как парниковый эффект. Само разнообразие точек зрения на этот предмет подталкивает к выводу, что с толкованием парникового эффекта дело обстоит не очень уж гладко.

Прежде, чем молиться о ниспослании дождя, лучше всего почитать прогноз погоды.

Марк Твен

Парниковый эффект

Сначала — о самом явлении. Речь идет о тепловом балансе земной атмосферы. Тридцать процентов солнечного излучения, падающего на Землю, отражается в пространство, а семьдесят поглощается атмосферой и поверхностью планеты. Сама Земля тоже излучает тепло, которое частично поглощается атмосферой, а частично уходит в космическое пространство. Вот это соотношение тепла получаемого и тепла отдаваемого и называется тепловым балансом.

Углекислый газ удерживает примерно 18 процентов земного тепла. Если его количество в атмосфере увеличивается — значит, тепла поглощается больше, и, таким образом, наша воздушная оболочка понемногу разогревается. Вот, в сущности, и весь парниковый эффект. Со времен начала промышленной революции в атмосферу было выброшено огромное количество углекислого газа — ведь это продукт горения углеводородного топлива. Более того, углекислого газа и других газообразных продуктов деятельности человека в атмосферу поступает все больше и больше. А раз так — значит, парниковый эффект усиливается, значит, мы живем во все более теплой атмосфере, скоро уже начнут таять ледники, зимы практически исчезнут, уровень Мирового океана поднимется, страшно сказать, на сколько метров, и тогда — только держись... Примерно таково самое примитивное, но, однако, и самое устойчивое понимание парникового эффекта. Тем не менее, не так все просто и не так все страшно...

Следует заметить, что парниковый эффект для нашей планеты не новость. Углекислый газ живая природа вырабатывала всегда, а значит, и «парник» над нашими головами — и над головами динозавров, между прочим, тоже — был опять-таки всегда. Ну, по крайней мере, столько же времени, сколько существует сама живая природа. Более того, не будь этого парникового эффекта — не было бы и жизни на нашей планете, а значит, и нас с вами: именно газы, удерживающие тепло в атмосфере, сохраняют климатический режим, благоприятный для живой материи.

По оценке некоторых ученых, нашу атмосферу можно представить как теплицу, в которой открытые окошки составляют лишь десять процентов общей площади «остекления». Именно через эти окошки земное тепло уходит в космос. Хорошо, а если закрыть и эти 10 процентов? Если добавить в атмосферу столько углекислого газа, что ВСЕ земное тепло будет удерживаться и перестанет рассеиваться в пространстве, — что тогда? Неужели всепланетная катастрофа? По оценке тех же ученых, и в этом случае среднемировая температура поднимется не более чем на четыре градуса. Это, конечно, очень много: растают льды, уровень Мирового океана сильно поднимется, будут затоплены гигантские площади, климат изменится катастрофически, многие страны испытают страшные природные бедствия. Тем не менее жизнь не замрет и цивилизация не кончится.

Однако эта картина — чисто теоретическая, надо ОЧЕНЬ постараться, чтобы закрыть все окошки в атмосфере. Даже если человечество поставит перед собой такую дурную задачу, на создание «стопроцентного парника» уйдет не одна сотня лет.

Регулярные наблюдения за концентрацией углекислого газа в воздушном пространстве планеты были начаты в 1958 году — в обсерватории на вершине гавайского вулкана Мауна-Лоа. Тогда концентрация составляла 315 частей на миллион, теперь она достигла примерно 360 частей на миллион. Это пока еще не очень много. И к тому же — самое главное — до сих пор не найдено реальных доказательств, что изменение содержания углекислого газа в атмосфере вызвано только развитием промышленности.

По крайней мере, исследования образцов льда из глубоких скважин в Антарктиде — точнее, анализ пузырьков воздуха в этом льде — показали, что за последние 30 тысяч лет содержание углекислого газа в атмосфере менялось много раз, и как: от 200 до 320 частей на миллион! Можно поклясться, что 30 тысяч лет назад никакой промышленности на планете не было.

Изгнание владыки

Нынешние читатели журнала, наверное, и не знают, что лет тридцать-сорок назад были очень популярны проекты переделки климата. Стоит вспомнить хотя бы роман Г.Адамова «Изгнание владыки» — холода из Арктики! Тогда многим казалось, что еще немного, и человек, окрыленный могуществом науки и техники, возьмется за коренную перестройку планеты. Грешил этими проектами и журнал «Вокруг света». Умы будоражила, например, идея инженера Борисова, заключавшаяся в том, чтобы перегородить плотиной Берингов пролив — тогда, мол, можно будет сбрасывать холодную воду из Северного Ледовитого океана в Тихий, а на смену ей будет поступать все больше теплой воды, несомой Гольфстримом, и, таким образом, в Арктику придет если не лето, то, по крайней мере, вечная весна.

А то еще был проект перегородить плотиной Гибралтарский пролив: Средиземное море станет совсем уж теплым озером, и в Сахаре зацветут сады. Или создать огромное рукотворное море в Западной Сибири...

Очень хорошо, что не нашлось ни денег, ни энтузиазма претворить эти проекты в жизнь. Бог знает что стряслось бы с природой от таких революционных свершений. Погодная машина планеты — очень мощный, очень сложный и в то же время очень тонкий механизм. В процессы, которые человечество еще не поняло до конца, лучше не вмешиваться с кайлом в руках.

Так что же с климатом?

Что же все-таки нас ждет впереди глобальное потепление или глобальное похолодание? Как ни парадоксально, наиболее точный ответ — и то, и другое одновременно. Ближайшие десятилетия, а то и весь XXI век, пройдут под знаком временного потепления в рамках общего похолодания. Очень точно эту картину обрисовал Сергей Петрович Капица. Когда съемочная группа, в которой я принимал участие как автор, записывала очередную телепередачу из цикла «Очевидное — невероятное Век XXI» и гости Капицы — географы Владимир Михайлович Котляков и Дмитрий Борисович Орешкин — вели разговор именно о глобальных изменениях климата. Сергей Петрович подытожил: «В климатическом отношении человечество движется вверх по лестнице, ведущей вниз». «Вниз» — имелось в виду медленное похолодание, связанное с продолжением ледникового периода. «Вверх» — то есть потепление, вызванное как локальными погодными циклами, так и антропогенным воздействием на природу. Точнее не скажешь. Как считают метеорологи, для России это «вверх-вниз» будет означать более благоприятный климат — по крайней мере, в смысле выгоды для сельского хозяйства. Эксперты предсказывают, что некоторое повышение среднегодовой температуры и увеличение количества осадков может дать пятидесяти процентный прирост урожая зерновых, а это означает, что Россия вновь станет одним из главных экспортеров зерна и перестанет полагаться на американский экспорт. Повышение концентрации углекислого газа в атмосфере опять-таки будет работать на урожай. Ну и, разумеется, руки тоже надо будет приложить. Без этого хоть всю нефть пережги на СО2 — толку не будет.

Так получилось, что эту статью я начал в Москве, а продолжил в Калифорнии, близ Сан-Франциско, где провел летом две недели. Погода в Калифорнии ну никак не располагала ни к работе, ни к размышлениям на тему климата. Стояла ровная умеренная жара — впрочем, не отупляющая, а какая-то даже приятная, — на небе ни облачка, дневной зной слегка умерялся ветерком, веющим с океана, вечерами же было просто сказочно тепло. Я слушал сводки новостей из России и злился — надо же, там и дожди, и сильные ветры, и лесные пожары к тому же, вот где надо было бы писать, там сама природа водила бы рукой. Я уже мечтал о ливне (летом в Калифорнии — вещь немыслимая), чтобы, не кривя душой, закончить статью о непредсказуемости погоды так: «В день отлета все-таки пошел дождь».

Дождь, конечно же, не пошел, но концовка тем не менее родилась — только не на земле, а в небесах. Путь от Сан-Франциско до Москвы неблизкий — сначала три часа лета до Сиэттла, потом еще часов десять в воздухе. Едва самолет набрал высоту, вылетев из Сиэттла, нас начало трясти. Весьма ощутимо. Что ж, турбулентность — вещь неприятная, но не страшная: потрясет — перестанет.

Однако прошел час, второй — тряска не проходила. Стало немного тоскливо. Рядом со мной пустовало кресло. Один из стюардов, что сновали по салону, отвечая на вызовы пассажиров, вдруг опустился на это место и пристегнулся. Я заметил, что ему тоже слегка не по себе.

— И часто так трясет? — спросил я.

— Трясет-то часто, но чтобы так долго... Со мной это, пожалуй, впервые.

— Может быть, какой-нибудь особо мощный фронт, — высказал я предположение.

— Дело не во фронте. Видите дымку?

Только сейчас я обратил внимание, что самолет шел как бы в «молоке» — это на высоте десяти тысяч метров-то!

— Я давно заметил, — сказал стюард, — что верхняя кромка облачности все время подступает к нашему потолку. Когда летали на шести тысячах метров — поначалу ничего-ничего, а потом облака поднялись повыше. Стали летать на восьми — кромка опять со временем подползла. Теперь летаем на десяти тысячах — и вот, пожалуйста, снова облака подпирают. Природа словно бы выжимает нас в стратосферу...

В общей сложности нас трясло — почти без перерывов — целых пять часов.

Я далек от предположения, что природу сильно волнует, на какой высоте летают современные пассажирские самолеты. Скорее всего, она по-прежнему их не замечает, как мы не обращаем внимания на пылинки, носящиеся в воздухе. Однако убежден, что без вмешательства цивилизации в мощные природные атмосферные процессы здесь не обошлось. Не облака гоняются за человеком, а человек, с его энергетикой, промышленностью и транспортом, понемногу подталкивает облака, добавляя в воздух планеты все больше и больше продуктов своей деятельности.

В следующем веке будем летать, наверное, уже на пятнадцати, а то и двадцати тысячах метров.

Или — что правильнее — научимся не баламутить воздух.

Виталий Бабенко

 

 

Зеленая планета: В каменном лесу

В каменном лесу

Отрадный факт: за последние два десятилетия количество соколов-сапсанов в США значительно увеличилось. И ученые думают — не пора ли вычеркнуть эту птицу из федерального перечня исчезающих видов?

Сапсан — эталон соколиной красоты. Один английский писатель-натуралист сравнил его со стремительно летящей по небу стрелой, пущенной из арбалета. Свою добычу сокол бьет с лета.

Скорость атакующего сапсана 200 км/час, а по некоторым источникам даже 340.

Сапсан входит в состав группы соколов, которых называют настоящими. По величине он уступает только кречету и балобану. Встречается во многих местах — от Арктики до Южной Азии и Австралии, в Гренландии и Северной Америке (кроме крайнего юга). Однако его не увидишь в Антарктике и на большей части Южной Америки. Ограничено распространение птицы и в Африке.

30 лет назад казалось, что благородный сокол во многих местах совершенно исчез. В ряде стран были даже созданы центры по разведению его в вольерах. Сапсан был внесен в Красную книгу Международного союза охраны природы и природных ресурсов (МСОП). Одной из главных причин бедственного положения сокола-сапсана было широкое использование в сельском и лесном хозяйствах пестицидов в борьбе с вредителями и, в частности, ДДТ. Это приводило к тому, что скорлупа птичьих яиц истончалась и тяжестью своего тела самки просто давили их при насиживании. Гибли сапсаны и от мяса мелких перелетных птиц, в котором тоже присутствовали пестициды. Но сегодня, благодаря принятым мерам, картина другая.

В 1996 году в США насчитывалось уже 6650 пар, включая птиц Аляски и Северной Канады. Однако теперь ученые обеспокоены тем, что в некоторых районах птица не стала возвращаться на свои старые места гнездовий, например, в восточные отроги Аппалачских гор. Там развелось много виргинских филинов, опустошающих гнезда сапсанов. Сегодня соколов-сапсанов стали привлекать города — небоскребы и крупные мосты, на которых всегда можно найти место для устройства гнезда. И еще, конечно, в городах их привлекает обилие пищи — любимые голуби. Биолог Брайан Уолтон отмечает, что ныне только в Лос-Анджелесе более 50 сапсанов зимуют на столбах высоковольтных электролиний и на высотных зданиях. Птицы освоили уже около 50 городов США. Любопытно, в июне 1995 года одна из конференций, посвященных спасению этой птицы, была проведена на крыше небоскреба Уолл-стрит в Нью-Йорке, где пара соколов устроила себе гнездо.

Пока что ученые США еще не решили окончательно: исключить сапсана из перечня исчезающих видов или оставить. Зоологи спорят, ну а сапсаны, похоже, к их спорам остаются равнодушны. Для того, чтобы выжить, им нужно не так уж и много: уединение на высоких уступах (хотя бы железобетонных) и достаточное количество пищи. Только не отравленной пестицидами. Вот и все.

Одиссея восьминогих

Раз в году на острове Рождества, расположенном в Индийском океане западнее Австралии, можно наблюдать одно из чудес природы: миллионы красных крабов, выбравшись из леса, совершают свое путешествие к морю. Великий инстинкт продолжения рода властно зовет их на берег океана.

Красный краб невелик — всего-то с ладонь. Известно, что большую часть года он, как и большинство других сухопутных крабов, проводит вне воды — во влажных тропических лесах, на высоких плато, на ступенчатых террасах, окаймляющих побережье. Как полагают ученые, этих ракообразных на острове Рождества насчитывается примерно 120 миллионов, то есть по 60 тысяч на каждого жителя! Они выкапывают себе норы в лесах, иногда в садах, где и прячутся в сухой сезон, чтобы избежать обезвоживания организма. Вход в норку краб тщательно закрывает пробкой из листьев.

Но с приходом сезона дождей, после первого же сильного ливня, красные крабы, как по команде, выходят из нор и начинают свое путешествие. Они текут (иначе не скажешь) бесконечным потоком к морю, заполняя собой все вокруг. Человек, увидевший такое зрелище впервые, бывает просто поражен.

Чем же кормится вся эта армада? Оказывается, опавшими листьями. Вот почему во влажных тропических лесах острова земля почти всегда голая. Все съедено. Да, крабы «поддерживают чистоту», они удобряют почву, рыхлят ее, роя норы, и тем самым влияют на жизнь леса.

Массовое путешествие крабов продолжается от 9 до 12 дней (в зависимости от того, где находятся норы), причем крупные самцы ведут за собой более молодых самцов и самок. Самцы приходят к берегу первыми. Здесь, освежившись в океане, крабы вырывают норы в прибрежной полосе. И если в течение всего года они миролюбивы, то во время брачного периода неистово защищают свои временные жилища. Правда, до серьезных сражений дело не доходит. Через два дня прибывают и самки. Долго у моря самцы не задерживаются и однажды, окунувшись на прощанье в море, отправляются в обратный путь. Самки же на какое-то время еще остаются в прибрежных норах. Каждая из них может отложить в море более ста тысяч яичек (икринок). Много? А меньше нельзя. Уж слишком велики предстоящие потери...

Отметав икру, самки тоже возвращаются в свои лесные норы. Личинки же проведут в воде 25 дней. Они настолько беспомощны, что их жизнь буквально висит на волоске: их может унести морское течение, могут съесть хищные рыбы. Но вот личинки превращаются в настоящих крабов, начинается их первое в жизни путешествие в глубь острова. В это время кажется, что землю укрыл красный шевелящийся ковер. Крабы повсюду. Они покрывают дороги, проникают в дома. Их можно обнаружить в каждой комнате и даже на светильниках и абажурах.

Разумеется, и во время великого перехода в лес молодые крабы гибнут во множестве под колесами машин, их поедают более крупные крабы других видов, а также хищные птицы. Те же, кому посчастливится выжить, добравшись до леса, спрячутся под слой листьев в землю, где и проведут два-три года. Теперь у них есть шанс выжить. На взрослых птицы уже не нападают. Люди тоже не интересуются ими.

Конечно, кое-какие неудобства красные крабы доставляют людям во время своих путешествий, но на острове их даже любят, а некоторые считают просто очаровательными существами.

Великое переселение обезьян

Индийский городок Вриндаван, что в штате Уттар-Прадеш, в полутораста километрах на юго-восток от Дели, славен своим древним храмом, посвященным богу Кришне. Он также знаменит тем, что в городе, среди домов, живет более тысячи обезьян резусов. Им тоже, как известно, индусы поклоняются.

Однако недавно население обратилось к специалистам по охране природной среды с мольбой избавить его хотя бы от части этих животных. Обезьяны здесь живут с незапамятных времен, но в последние годы их численность круто пошла вверх. Дело в том, что количество паломников во Вриндаване умножилось, с ними возросли и подачки. Ведь местные верования гласят: «кто покормит резуса, вскоре разбогатеет». Зелени в окрестностях совсем мало, так что животные теперь почти полностью зависят от человека. Обезьяны в поисках пищи научились воровать сумки и проникать в дома. Нередко они срывают с паломника очки и возвращают их только в обмен на вкусный кусочек. Участились случаи, когда голодный резус кусает людей.

Многие жители «украсили» свои окна решетками. Город, где человек живет в «клетке», а обезьяна — на свободе... Недавний опрос показал, что 60 процентов населения хочет, чтобы часть обезьян куда-нибудь выселили, но ни один не выразил желания, чтобы их здесь не было совсем.

Всемирный фонд дикой природы прислушался к мнению вриндаваниев. Под руководством индийского эколога Икбаль Малика началась операция по расселению 600 резусов в шесть различных областей, находящихся по меньшей мере в 160 км от Вриндавана.

Для участия в операции привлечены опытные в охоте с сетями представители племен, населяющих штаты Уттар-Прадеш и Бихар. В качестве приманки к сетям прикрепляют гроздья бананов. Важно, чтобы в сети попала вся «семья» обезьян (15-20 животных), так как остающиеся от нее отдельные особи немедленно образуют новую многочисленную группу. Несоблюдение этого правила свело на нет предыдущие попытки избавиться от обезьян в Дели.

Если в Вриндаване все пройдет успешно, этот метод будет распространен и на другие районы Индии, страдающие от «обезьяньей осады». В частности, следующим объектом станут парк и здания Индийского института медицинских наук в Дели. Обезьяны собираются там в коридорах, врываются в лечебные палаты. Родственники пациентов считают, что, подкармливая обезьян, они способствуют выздоровлению членов семьи...

Гигантский «плаа бак»

В сухой сезон глубина Меконга возле деревни Харткеи, на севере Таиланда, достигает всего одного-двух метров. Однако именно в это время десятки долбленых лодок резво снуют по мелкой воде между берегом и островком посредине реки. Рыбаки забрасывают в воду прочные сети с крупными ячейками и затем медленно тянут их вдоль русла. Все они надеются поймать необыкновенного гигантского сома. Его называют здесь «плаа бак».

А на берегу стоят пикапы, забитые льдом, готовые тут же доставить рыбу в один из ресторанов Таиланда. Меконгский сом давно уже считается символом мужской силы. Его мясу приписывают сильные возбуждающие качества, и продается оно в Бангкоке по 16 долларов за килограмм.

Что же возвысило эту рыбу до особого положения в Таиланде? Конечно, приписываемые ей свойства, огромные размеры, а в последние годы и малая численность. Взрослая рыба может весить до 300 килограммов, что позволяет отнести ее к одним из самых крупных пресноводных рыб в мире. Их ловля — выгодное дело. Как выразило: один местный рыбак, это напоминает розыгрыш национальной лотереи.

Не удивительно, что таиландские рыбаки испытывают чувство благоговения перед «плаа баком». Для удачное ловли они кладут в лодку рисовый ликер, вареных цыплят, рис, красную одежду, гребень и зеркало, чтобы поблагодарить духа-женщину, которая, по преданию, находится в лодке.

В 80-е годы уловы начали резко сокращаться, и таиландские ученые приступили к осуществлению программы по искусственному разведению «плаа баков». Не имея какого-либо современного оборудования и не смущаясь отсутствием теоретических данных по этому вопросу, они импровизировали по ходу работы. Однако у ученых нашлись сильные союзники в лице глубоко озабоченного состоянием окружающей среды в стране короля Таиланда Пумипона Адульядета Рамы IX, а также рыбаков, которые лучше, чем кто-либо, понимали необходимость защиты одного из главных источников своего существования.

Вдоль реки Меконг были установлены щиты-плакаты, возвещающие, что Управление рыболовства заплатит рыбакам хорошую цену за живого сома. Небольшая экспедиция ученых была послана к реке во время сезона ловли. Разумеется, базой экспедиции стала деревня Харткеи, как одно из немногих мест, где еще ловят гигантских сомов.

Из 300 семейств, проживающих в Харткеи, десять были потомственными рыбаками и знали, как поймать сетью «плаа бака». Во время лова, который длится с мая по июнь, рыбаки строят на берегу временные хижины. Работают они круглые сутки, Русло между деревней Харткеи и ближайшим островком перегораживается сетью на весь сезон лова. Когда же в сети попадает мощная рыбина, она, как правило, сдается людям без борьбы. Несмотря на свои размеры, местные сомы не агрессивны. Это кроткие беззубые существа, питающиеся водной растительностью.

Первые эксперименты по искусственному разведению гигантов были безуспешными. Рыбаки поймали и представили в распоряжение ученых четыре «плаа бака», но все они вскоре погибли. Пришлось все начинать сначала...

Но прошло время — и ихтиологи, вооруженные уже новейшей техникой и последними данными науки и практики, одержали, наконец, победу. Из рыбины длиной более двух метров было извлечено пять миллионов икринок, из которых вылупилось 300 000 мальков. Из них выжило двести тысяч.

После формальной презентации «плаа баков» королю Таиланда 20 процентов из числа выживших мальков были выпущены в Меконг, а остальные — в другие водоемы и реки страны.

Множество вопросов, связанных с «плаа баком», еще предстоит решить, и поэтому образовано нечто вроде «Клуба больших рыб», который не обходит вниманием исследования по европейским сомам и осетрам. Санаи Фолпрозит, руководивший работой по искусственному разведению «плаа бака», самый большой авторитет по сомам в Таиланде, говорит, что область распространения и образ жизни этих рыб все еще до конца не выяснены. Он полагает, что «плаа бак» плавает вверх по течению во многих притоках Меконга, а нерестится на участке реки между Китаем и Лаосом. «Затем мальки, — предполагает он, — плывут вниз по реке и по одному из притоков попадают к основным местам нагула — в Большое озеро в Камбодже, где этого сома величают «королевской рыбой».

Как известно, река Меконг, имеющая длину около 4500 километров, и ее притоки протекают по территориям Китая, Лаоса, Таиланда, Бирмы, Камбоджи и Вьетнама, и региональные конфликты, к сожалению, препятствуют проведению исследований. Но Управление рыболовства Таиланда надеется, что с помощью «плаа бака» удастся достичь добрых отношений с соседями.

В Таиланде уже давно поговаривают о необходимости введения закона о защите этих рыб. Это было бы самым перспективным решением.

Уступи дорогу киту

Северные гренландские киты населяют воды Атлантики, омывающие восточное побережье Северной Америки. За нынешний век их численность снизилась примерно с десяти тысяч до трехсот, то есть животные находятся под угрозой исчезновения. Биологи — сотрудники Национального управлении по изучению океана и атмосферы США — винят в этом человека. Только с 1995 года по начало этого отмечено 14 случаев смерти гренландских китов. Из них 9 погибли от столкновения с судами или запутавшись в рыболовных сетях.

В связи с этим в США принят закон, обязывающий морские суда, гидросамолеты и водных лыжников «уступать дорогу» китам. Всякое судно, с борта которого замечено животное, отныне обязано держаться не менее чем в 500 м от него и учитывать, что киты могут передвигаться со скоростью до 5 км/ч.

По материалам журналов «National wildlife», «International wildlife», «New Scientist» подготовили Е.Солдаткин и Б.Силкин

 

Исторический розыск: Послание с острова Буру

Имя Александра Эстрина мало кому известно, несмотря на то, что в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого в Петербурге хранятся более тысячи предметов, собранных и привезенных им с островов Южных морей. Об этом человеке, приоткрывшем жизнь далеких островитян, — наш рассказ.

Боль сначала огнем обжигала ноги, потом поднималась выше, ломала позвоночник, раскаленным железом терзала внутренности. В голове блуждала лишь одна мысль — о спасительной смерти...

— Шансов, конечно, у него почти нет, но посмотрим, коллега... Да и парень хорош — хоть и невелик, одни жилы и мускулы. А вдруг переборет? Мы ему уже вкатили противоядий — как слону.

— На Яву приходят корабли со всего света, вот и подбросили «черную вдову».

— А вы уверены, что паук?

— Сам сказал: лег под простыню, какой-то комочек под коленом. Хотел сдвинуть, сбросить — почувствовал укус. Сбросил простыню — черный паучок упал с кровати. А перед этим почувствовал — как шилом легонько ткнули. Или иголкой.

— Да. Смотрите, как весь корчится. Скорее всего, вы правы — «вдова».

— А морфий?

— Ничто не помогает от «вдов», мой дорогой. Они слишком ядовиты. Жена уж какую ночь не спит...

Врачи ушли, а Эстрин вдруг ощутил, как боль чуть-чуть отпускает.

Трое суток организм боролся со смертельным ядом. Эстрин чувствовал, что нужно теперь победить его, стать хозяином своего тела — как учил Японец. Он вспомнил, как в порту двое дюжих янки избивали тщедушного, по сравнению с ними, низкорослого японца. Один держал его за руку, заломив ее за спину, а второй, не спеша, бил руками и ногами... Потом появился третий, сзади. Он размахнулся — в руке железный прут. Эстрин не выдержал, схватил его за руку и рванул на себя. И тут все изменилось. Японец вырвал руку, сжатую янки, левой два раза ткнул — одному в живот, второму в глаза, потом мгновенно развернулся, подпрыгнул и пяткой ударил в лоб тому, кто нападал сзади. Через несколько мгновений все трое валялись на грязной мостовой пристани.

— А, Александр... Спасибо. Удар сзади — укус кобры...

Эстрину обрывками вспоминалось, как Японец (на пристани его так и звали, без имени и фамилии) все свободное время в стороне от доков учил его приемам джиу-джитсу. Японец был беспощаден, и не раз Эстрин подолгу отлеживался от, казалось бы, невинного тычка большим пальцем в бок, в почки, в горло. Многому научил его новый друг. Ну а когда того все-таки убили, Эстрину и подкинули «на память» паучка в кровать...

Боль уходила.

Казалось, прошли тысячи лет. Эстрин стал стремительно выздоравливать.

Александр Самуилович Эстрин родился в 1889 году в Белоруссии, в городе Мстиславле, в многодетной семье потомственных рабочих. В 14 лет он уехал из России в поисках заработка. Работал в Германии, Франции, Англии, Америке, Японии — сварщиком на судоверфях, котельщиком на заводах, мастером по тонкой слесарной работе. Учился на ходу. И везде, где приходилось ему трудиться, находил друзей.

В 1919 году японское правительство занялось мобилизацией русских на помощь Колчаку, и Эстрин, не имея никакого желания служить в армии Колчака, перебрался в Шанхай, где женился на Анне Смотрицкой.

Анна Яковлевна Смотрицкая родилась в Елисаветграде. Сначала работала в газете в Петрограде, затем учительницей трудовой школы. Чтобы пережить голодное время, школа в 1919 году переезжает в Уфимскую губернию, но вскоре приходят колчаковцы. Анна Смотрицкая, спасаясь от белых, добралась до Владивостока, а затем попала в Шанхай. Работала где и как придется, большей частью прислугой. Потом удалось поступить бонной в семью русской актрисы. Вместе с ней она приехала в Японию. Здесь и встретились в 1919 году Смотрицкая и Эстрин.

Когда молодой семье пришлось искать новое местожительство, выбор пал на Яву. Этот остров издавна был самым населенным, экономически развитым в архипелаге — административный и военно-морской центр голландской колонии, столицей которой была Батавия. (Прежнее название Джакарты. — Здесь и далее прим, автора.) Здесь, помимо голландского, были распространены и английский, и французский, и немецкий языки. Но в отношении языков у Эстрина никаких затруднений не возникало — помогали предыдущие скитания. Опыт, как найти работу, у него тоже был. Устроился в доках порта Батавии — Танджунг-Приоке. Анна Яковлевна также не сидела без дела. Дала объявление в газете, предложила уроки музыки, у нее появились ученицы, расширялся круг знакомых.

Местным языком супруги овладели быстро. Общение с яванцами, а впоследствии и с другими народностями архипелага, позволило уяснить сложные взаимоотношения в колонии.

— Хорошие все-таки люди малайцы. Когда ты болел, часто приходили, приносили фрукты, спрашивали у доктора, как твои дела... — рассказывала жена. — И обрати внимание — малайцы почти всегда веселые, неунывающие. А уж как всякому подарку рады — словно дети...

Ходили смотреть на «чудо света» — индуистские и буддистские храмы — чанди. Начали с самого знаменитого — огромного храма Будды-чанди Боробудура, возведенного в конце VIII — начале IX века. Он был построен, как и остальные, без применения извести и цемента. Плотно укладывался камень к камню, а скреплялись они с помощью «замка» — выступ одного камня входил в выемку другого. Храм был сооружен вокруг холма, обложенного каменными блоками, и имел вид квадратной в плане ступенчатой пирамиды.

Через некоторое время после выздоровления Александра на Яве стала снаряжаться большая зоологическая экспедиция на далекие острова архипелага. Об этом узнала Анна Яковлевна в семье, где давала уроки музыки. Посоветовавшись, Эстрины решили добиваться включения в состав экспедиции. Руководителем ее был зоолог — голландец Токсопеус, сравнительно молодой ученый, лет сорока.

— Малайский знаете? Кем и где работали, чем можете заниматься в экспедиции? — спросил он.

— Малайский знаю. Умею составлять коллекции, чинить механизмы, оружие, — ответил Александр. — Работал в доках, котельщиком...

В состав экспедиции входили двое рабочих-яванцев из ботанического сада Бейтензорга (Богора); один — прекрасный стрелок, к тому же умеющий хорошо препарировать животных, делать чучела. Второй специализировался по сбору гербариев.

Экспедиция направлялась к малоизученным островам Буру, Сераму и Амбону.

Отвесной стеной поднимался из моря остров Буру. Его покрывали леса, в которых водились кабаны, олени и многие другие животные разных видов. Птиц здесь было превеликое множество — остров вполне оправдывал свое название: «буру» — птица.

Экспедиция обычно располагалась в каком-либо селении, и уже оттуда ее участники совершали вылазки в леса. Зоолог Токсопеус занимал хижину. Эстрин с женой устраивались в палатке, возле которой всю ночь горел костер.

Усталые от дневного перехода, они, после бесхитростного ужина, подолгу сидели у костра, и казалось, только огонь отделял их хрупкой стеной от окружающей темноты и ее обитателей.

Слишком много плохого видели Эстрины с детства от людей, чтобы бояться животных. Если вначале подползающая змея или близко пролетающая летучая мышь повергали их, особенно Анну, чуть ли не в панику, то потом она сама палкой отбрасывала змею, а на летучую мышь не обращала внимания. Как-то к их костру вышла из темноты, бесшумно и зловеще, аджака — дикая собака. Мускулистая, поджарая, стояла она по ту сторону догорающего костра и злобно, пронизывающим взглядом хищника смотрела на людей.

Эстрин осторожно подпихнул в костер длинный сук и, когда тот вспыхнул, выхватил его из огня, вскочил и бросился прямо через костер к аджаке. Та отпрыгнула и мгновенно растворилась в темноте.

— Не вернется? — с некоторой опаской спросила Анна.

— Нет, поняла, что мы ее не боимся, — успокоил жену Александр.

Перед поездкой их пугали, что на острове водятся свирепые носороги, тигры и пантеры. Но во время всей экспедиции они даже не видели ни одного из этих животных. Зато всякой несимпатичной мелочи хватало: змеи, ядовитые многоножки, пауки, кровососущий гнус...

Утром Эстрин спросил рабочего-яванца, могла ли аджака броситься на них ночью.

— Могла, но не сразу. Подождала бы, когда костер погаснет, потом тихо-тихо подошла бы к палатке...

В долгих странствиях по острову Эстрины постепенно открывали для себя его жизнь. У побережья, как они выяснили, селились яванцы, буги, суматранцы, китайцы. В глубине острова население было более однородным. Собранные Александром Самуиловичем коллекции дают яркое представление о занятиях, ремеслах, верованиях и быте островитян. В коллекции Эстрина есть даже дом на сваях, типичный для острова.

Эстрин наблюдал на Буру и зачатки земледелия; видел, как люди расчищали небольшие участки земли, обрабатывали их крепкой палкой, потом сеяли корнеплоды (картофель, батат, таро) и ограждали от животных примитивной загородкой.

Однажды Эстрина, в знак хорошего к нему расположения, пригласили на охоту. Собрались мужчины нескольких семей. Сначала определяли место лежки кабанов, огораживали весь участок бамбуковыми шестами и утыкали короткими бамбуковыми колышками остриями вверх. Потом все произошло, как и предполагалось: бегущее животное задевало бамбуковый шест, тот падал, задевал другой... Шум пугал зверя, и он уже бежал, не разбирая дороги, ранил себя об острые колышки — и тогда истекающее кровью животное добивали охотники.

В прибрежных районах основным занятием жителей было рыболовство. Сеть плел мужчина специальными иглами — пластинками из бамбука. В ходу была и ловушка-чагер: две стенки из расщепленного бамбукового полена, длиной в 10-12 метров; они прикреплялись к входному отверстию верши и направляли в нее рыбу. В коллекциях Эстрина только лодка и чагер — модели, все же остальные предметы — подлинные. Вот эту острогу держал в руках рыбак, сеть плел умелец где-то в районе Лек-Сула, из этой перши выбирали улов...

Почти все предметы Александр выменивал. Местные жители были равнодушны к деньгам. Так, владелец деревянного браслета из Нал-Беси, украшенного инкрустацией из перламутра, за деньги не хотел с ним расставаться, но соблазнился зеркальцем. На обмен шли иголки, нитки, бусы, ножи, спички. Но самым ценным были коробки из-под консервов, к которым Александр приделывал крышки. Местные жители хранили в них табак.

И мужчины, и женщины на Буру не носили головных уборов. Зато украшения любили, и их в коллекции Эстриных много. Сколько одних только гребней!

Деревянных и бамбуковых, с резьбой, рисунками, раскрашенных... Мужские украшения, как правило, были богаче, разнообразней. Мужчины носили кольца, браслеты на руках и ногах, ожерелья. Делали их из кости, панциря черепахи, дерева, раковин, плодов, иногда из серебра. Женщины также носили серьги, браслеты и ожерелья, только более скромные, иной формы и рисунка. Женский браслет, деревянный, украшенный перламутром, — один из запоминающихся экспонатов коллекции. Татуировки на Буру Эстрины не видели.

Все новости буруанцы передавали с помощью барабана. Из кампунга в кампунг летели известия о прибытии парохода, о рождении и смерти. Да и на праздниках барабан, сделанный из дерева и тонкой кожи, был главным музыкальным инструментом.

Как-то на одном из праздников музыканты запели, аккомпанируя себе мелкими ударами пальцев по барабанам. Анна Яковлевна стала потихоньку подпевать, а потом, подойдя к одному из музыкантов, жестом попросила у него барабан. Тот удивился, но барабан отдал. И вот уже голос Анны вплелся в общий хор. Успех был потрясающий. Никогда еще местные жители не видели и не слышали подобного — белая женщина так умело исполняла их песню, да еще аккомпанируя себе на барабане... Они знали и струнный инструмент, который Александр Самуилович назвал «скрипкой». Инструмент был выдолблен из цельного куска дерева, дека прибита к резонатору деревянными гвоздиками. В резонаторе шесть отверстий. «Скрипка» — трехструнная, струны сделаны из жил, смычок из бамбука. Из бамбуковой трубки делали и дудочки, и флейты.

А как многое могут рассказать о быте буруанцев привезенные Эстриными ткацкий станок и образцы тканей, ножи-паранги и духовое ружье для охоты на птиц со стрелой из тонко расщепленного бамбука, деревянные дощечки с надрезами и выцарапанными кружочками — пометками о вещах, которые в качестве выкупа жених принес родителям невесты...

...Что-то мягко, словно крылья бабочки, прошелестело по щеке, Эстрин не успел понять, что это было. Но в стволе дерева, напротив, раскачивались петушиные перья. Эстрин мгновенно упал на землю и перекатился в сторону. Доли секунды спасли жизнь. Падая и перекатываясь среди густой остролистной травы, он уже понял, что в него выстрелили из духового ружья стрелой с ядовитым наконечником на конце поршня из перьев.

Теперь нужно было выжидать. К счастью, он не выронил из правой руки паранг, которым прорубал тропу. Значит, убийца шел за ним, выжидая момент... Но кто? За что? Секунды раздумывал Эстрин, что делать: оставаться лежать неподвижно, «убитым», или использовать ложбинку, которую чувствовал под собой. Нет, оставаться неподвижным нельзя. Убийца определенно не пожалеет второй стрелы, чтобы быть уверенным, что не промахнулся.

Осторожно, миллиметр за миллиметром, тянул он руку к веточке, лежащей вблизи. И вот уже пальцы ухватили ее, но как будто иголки воткнулись в один, второй, третий палец, во всю руку. Эстрин понял, что рука попала в муравейник.

Раз стреляли в него из духового ружья, значит, это был малаец. Перехитрить его трудно, почти невозможно. Значит, нужно придумать что-то... Эстрин продолжал осторожно поднимать ветку... И вот ее конец у него в руке. Сейчас решится, кому жить.

Пора! Иначе муравьи выпьют все силы, не останется для решающего броска.

Эстрин немного приподнял палочку и бросил ее в сторону. Едва рука легла чуть в стороне, неподвижно, опять раздался мягкий выдох, как ветром обдуло лицо, и рядом с ухом он услышал удар. Но было уже поздно — для убийцы. Эстрин напряг все мышцы и опять, как учил Японец, внушил себе, что он уже победил. Собрав все силы, ударил парангом в желтые ноги стоящего над ним убийцы. Но тот оказался хитрее. Ноги были не ноги... а корни дерева, за которым стоял противник. Раздался мелкий смешок, и Александр понял, что проиграл. И опять вспомнил Японца — пока жив — действуй! Извернувшись, увидел ногу врага, схватил ее, изо всех сил дернул на себя и резко крутанул.

Тот взвыл, хотел было двумя пальцами ударить Эстрина в глаза, но противник его знал этот прием. Перехватив один палец, сломал его, а потом ударил костяшками пальцев под нос, схватил за щеки и, удерживая свое тело на пятках, перекрутил тело убийцы. Только тогда Эстрин понял, что победил. На шее малайца увидел шнурок, неожиданно очень крепкий. Оборвал его. Посредине висел искусно сделанный амулет — черный паук. Эстрин сунул его в карман, невольно вспомнив «черную вдову». Малаец лежал, закрыв глаза, но Эстрин видел, с какой ненавистью блеснули они из-под век. Взяв свой паранг, Эстрин размахнулся, но убить лежащего, поверженного врага не смог. Он наступил на духовое ружье и сломал его.

— Полезешь еще — убью! — тихо и зловеще сказал он малайцу, пнул ногой и плюнул ему в лицо. Александр знал, что для того это — самое страшное оскорбление.

На стоянке к Эстрину подошел носильщик-китаец и, волнуясь, сказал:

— Мы все знаем. Ты великий человек, туан. А тот — ты помнишь, ты не дал ему убить Японца. Он поклялся тебе отомстить. Он «потерял свое лицо», как у нас говорят, и больше сюда не придет — мы сами убьем его. Он был большой человек, а стал совсем никакой, раз ты его победил. Этого он не простит. Будь всегда осторожен и береги жену...

И китаец исчез в зарослях. Узнав об этом случае, жена сказала Эстрину:

— Саша! Ну за что нас преследуют? За то, что мы евреи?

— Дурочка! Да малайцам чихать на это сто раз, да и не знают они, кто мы: евреи, индусы, пигмеи, с Луны свалились... Им все равно. Я вот думаю, что дело даже не в том, что я Японца убить не дал. Что-то тут другое. Не пойму...

Но после разговора с одним из носильщиков все стало на свои места.

Несколько дней назад Эстрин на последние деньги купил у местного жителя небольшую фигурку вождя из сплава золота с серебром. Обычно фигурки из ценных металлов он не покупал, а эта была не из дорогих и уж очень хороша. И Эстрин купил ее.

Видимо, это дало повод думать, что у него много денег, это и спровоцировало убийцу.

Предметы из коллекции «Молуккские острова» (восточная часть Малайского архипелага).

1. Вставка с грифелем, о. Буру

2. Ручка с пером, о. Буру.

3. Пенал, о. Буру.

4. Гребень, о. Серам. Буру.

5. Гребень, о. Буру.

6. Гребень, о. Серам.

7. Гребень, о. Буру.

Работа в зоологической экспедиции окончилась. Токсопеус был доволен своими помощниками. В отчете, в частности, он писал, что только благодаря мевроу (сударыня, мадам (гол.)) Эстрин, которая взяла на себя заботу о личинках интересовавших ученого насекомых, ему удалось собрать все их виды, существующие на Буру.

Распрощавшись с Токсопеусом, который возвращался на Яву самым коротким путем, Эстрины решили свой путь удлинить: в Батавию они отправились через Восточную Индонезию. Побывали на островах Амбон, Бали, на Филиппинах и всюду собирали, собирали... И по дороге домой Александр Самуилович не упускал случая, чтобы не приобрести интересный экспонат. Так, на Цейлоне он купил модель лодки и бра слет-запястье, в Порт-Саиде — три каменные египетские фигурки.

В Голландии откуда-то узнали о коллекции Эстрина. Голландцы стали просить Александра Самуиловича продать им коллекцию и давали за нее большие деньги.

— Я собирал ее для своей родины, — твердо ответил он.

Разрешение на въезд почему-то задерживалось, и Эстрины из Голландии отправились в Берлин, в советское консульство. Там им посоветовали обратиться к Максиму Горькому — в 1923 году Алексей Максимович жил в Берлине.

Супруги Эстрины были приняты Горьким. Он внимательно выслушал историю собирателей и их коллекций.

В архиве хранится письмо М.Горького секретарю Академии наук С.Ф.Ольденбургу.

«Дорогой Сергей Федорович!

Знакомые мои Эстрин и Смотрицкая за время четырехлетнего пребывания на Востоке в голландских колониях собрали 25 ящиков различных предметов, имеющих, как мне кажется, серьезное этнографическое значение.

Они хотят передать все эти вещи в один из музеев, например, в музей Академии наук. Будьте любезны, Сергей Федорович, облегчить — с присущей вам добротой и вниманием к людям — задачу Смотрицкой и Эстрина.

Желаю вам всего доброго. А.Пешков».

После визита к Алексею Максимовичу все недоразумения были быстро устранены, через два дня Эстрин и Смотрицкая получили бесплатный проезд на родину и погрузили свои коллекции уже на советский пароход.

Все коллекции были подарены Эстриными Музею антропологии и этнографии имени Петра Великого в Петрограде. Здесь же стал работать и их собиратель, занимаясь разбором и описанием привезенного.

Коллекции содержали более 1300 предметов: с Явы — 424 и фотографии, иллюстрирующие производство резины, риса, сахара, кофе, чая, какао и т.п. С Молуккских островов — 760 предметов, из них 648 были собраны на острове Буру.

Работа поглощала Эстрина целиком. Однако, когда ему предложили собрать коллекцию по промыслам и ремеслам нанайцев, он, не раздумывая, не дожидаясь получения командировочных, ринулся на Дальний Восток...

Приобретенная новая специальность — этнографа и музейного работника — была по душе Александру Самуиловичу. Но жизнь не приносила успокоения... Не раз его забирал и в НКВД, предлагали «добровольно сознаться в шпионаже» — ведь он бывал во многих странах, в частности, в Германии и Японии. Всю войну Эстрин проработал газосварщиком в Караганде, потом переехал в Москву и трудился на шинном заводе.

Больной и полуслепой, Эстрин окончил жизнь в интернате для престарелых. Точную дату его смерти узнать не удалось.

Воспоминания, оставленные Эстриным, документы Музея дали мне, автору этого очерка, возможность рассказать о далеком острове Буру, где начиналось увлечение Александра Эстрина этнографией и коллекционированием и где он был первым человеком из России.

Олег Назаров

 

Были-небыли: В общем-то буря пустяк…

Все лица и события, упомянутые в этом рассказе, вымышленные, любое сходство с реально происходившими событиями или существующими персонажами совершенно случайно.

Командор грузно упал в воду. Под ногой зашуршали ракушки. Вода была пронзительно холодной. Ноги тут же свело судорогой. Нет, купаться не хотелось. Он неуклюже побрел к берегу. Все «путешественники» разошлись по огромной скале, сплошь покрытой мхом и стелющимися кустиками брусники.

Осталось совсем немного. Пороги, слава Богу, позади. Никто не промок, проклейки не предвиделось. Погода не обещала сюрпризов. Небо хотя и чуть подернулось какой-то дымкой, было почти прозрачным. Солнце, находясь привычно высоко над горизонтом, жарило обгорелые плечи. Командор устроился в неглубокой ложбинке, куда не задувал ветер, и закрыл глаза. «Часа через три будем дома... Если, конечно...» — думать о плохом не хотелось...

Мероприятие выдалось на редкость дрянным. К тому же все были знакомы настолько давно, что здорово друг другу надоели. Единственная отрада — рыба, обычно не ловившаяся, на этот раз осатанело клевала на нехитрую блесну, купленную Рыболовом по случаю.

Небольшое происшествие, впрочем, произошло — невесть откуда взявшийся рыбнадзор отобрал спиннинг. Но рыбы успели наловить столько, что хватило дня на три. Пороги были скучные, дети сговорчивые, женщины безразличные. Море, к которому стремились, тоже разочаровывало. Добрались до него в полный штиль, и даже поднявшийся позднее слабый ветерок не дал ожидаемой остроты ощущений.

«Надо было выходить вчера...» Зачем только заночевали недалеко от станции!

Больше всего хотелось бросить этих баб, не оставляющих Командора ни на секунду в покое. «Угораздило же...» «Ладно, надо двигаться...»

— Поехали, что ли, — сказал Командор.

Пара лодок, которые от лени никто не удосужился подтянуть повыше, покачивались метрах в пяти от берега — прилив. «Лови теперь». Он велел Матроне с Девкой ждать на берегу, а сам полез в байдарку.

Наконец, все уладилось. Матрона взгромоздилась на переднее сиденье. Девка затихла. Рыболов нетерпеливо покрикивал на своего Недоросля, суетившегося в лодке. Наконец, поехали. Оставалось не более трех часов. Ветер дул в лицо.

Командор направил лодку на ближайший мыс... Треть пути прошли почти незаметно. Ветер беспокоил не особо, волна была так себе. Появилась новая напасть — все стали просить есть.

Солнечные блики исчезли. Командор посмотрел на небо — дымка уступила место темной туче. Вид ее, впрочем, никакого опасения не внушал — слишком маленькая. Смутное ощущение необъяснимой тревоги немного беспокоило Командора, но он отогнал его от себя. Да и пройти оставалось всего ничего — полчаса до мыса.

Совершенно неожиданно для всех ударили первые капли дождя, в грудь толкнул решительный порыв ветра. Из-за горизонта пошли высокие волны. Байдарки с трудом взмывали на валы. Мыс был совсем рядом. Матрона, злобно ругаясь, стала искать в байдарке непромокаемую накидку. Байдарка накренилась и встала боком к волне. Девка заныла. «Черт бы меня побрал...» Навалившись на весло, Командор выпрямил лодку, поставил ее носом к волне и посмотрел на сидящих рядом. Бабы дружно упаковывались, мужички крепились, подставляя теплым струям обгорелые плечи — ждали, что дождь вот-вот кончится.

Через некоторое время так и произошло. Мыс обогнули в полный штиль. Матрона, скинув дождевик, собрала волосы на затылке и заколола их пружинной заколкой. «А она у меня еще ничего...» Солнечный лучик, показавшийся из-под облаков — почти на горизонте, окружил ее профиль золотым ореолом. «Ба, это сколько же времени... Если солнце почти село!»

— Поехали, поехали!

Ветер налетел внезапно. И дул он с нещадной силой, лишая команду возможности приблизиться к берегу.

Море ощетинилось и обдало лодку высокой волной. С мокрого крысиного хвостика капала вода, Матрона негодующе глядела на Командора через плечо.

— Не разбредаться! Держаться рядом! Командор посмотрел на небо. «Успеть бы дотемна...»

Приблизиться к берегу не удавалось. Любая попытка хоть на долю градуса изменить курс лодки приводила к тому, что волны норовили перевернуть ее. Стоило неимоверных усилий удержать ее на относительно безопасном курсе. Прошло уже больше часа, а залив никак не становился короче. Командор перестал обращать внимание на потоки воды сверху, ставшие неожиданно холодными. Матрона сосредоточенно гребла, на гневные взгляды времени не было. Девка тихо скулила. Пальцы, хотя и одеревенели от холодной воды, еще справлялись. «Ничего... Скоро кончится. Наверное...»

Все держались. Рыболов больше не тиранил сына, тот греб изо всех сил, но явно слабел. «Ничего, скоро...»

Новый порыв ветра разметал утлые плавсредства за одно мгновение, не позволяя держаться вместе. Волны все чаще накрывали Матрону с головой. Девка стала отчаянно выть. Впервые Командор почувствовал, как сердце сжал страх.

Он очнулся от острой боли в переносице. Матрона обернулась, прекратив грести, и сосредоточенно примерялась веслом, чтобы садануть его еще раз по голове. Девка орала истошным криком.

— Ты что, сбрендила? Греби, мне одному не выгрести.

— Идиот, какой ты идиот...

— Дура, мы же все потонем!

— Идиот...

Она прицелилась и изо всей силы ударила снова. Он увернулся, весло лишь слегка царапнуло щеку.

— Милая, ты что? — Он попробовал успокоить ее.

— Идиот... — ее бездонные черные глаза ничего не выражали.

«Надо что-то делать, она не даст мне грести, а это конец...» Решение пришло само собой: надо ее оглушить. Хотя бы на несколько минут. «Авось выгребем...» Пенный гребень ударил Матрону в бок, она нахлебалась воды и закашлялась, подставив ему свой затылок. Он замахнулся и ударил ее. Не получилось, весло спружинило о заколку и отскочило. Такой Матроны он не видел никогда. Иссиня-белое лицо исказила нечеловеческая гримаса. Жена изогнулась, легко высвободилась из юбки, и, отбросив весло, двинулась к нему. Весло моментально растворилось в хаосе валов. Командору пришлось все свое внимание сосредоточить на том, чтобы удержать лодку. Матрона добралась до него и попыталась расцарапать лицо. Он прикрылся локтем. Драться с ней было непросто. Он все же изловчился, ударил ее в подбородок, и она, вздрогнув, обмякла. Но резкое движение накренило байдарку и подоспевший вал хлынул в незащищенное отверстие переднего гребца. Байдарка легко, как спичка, переломилась на валу, острыми осколками спрингеров распарывая тонкую оболочку. Девка оказалась в воде. Матрона его больше не интересовала. Голова Девки то появлялась, то пропадала, а он все никак не мог догнать ее. Плавала она неплохо, но долго ли продержишься в эдакой воде. Голова мелькнула последний раз и исчезла, он сделал нечеловеческий рывок и ухватил ее за край непромокаемого анорака. Девка тянула его ко дну. Надо было найти спасжилет, его нигде не было. Все-таки он нашел оставшуюся сухой плавучую серебрянку со спальниками. Привязав Девку тесемками, чтобы голова была над водой, он попытался сориентироваться. Берега видно не было. Других байдарок тоже. Валы практически заслонили собой небо. Даже направления ветра невозможно было уловить. Неожиданно он почувствовал удар сзади. Рядом с ним всплыл байдарочный нос. Это был нос не его лодки. «Значит, они тоже...» Спасжилетов у них не было. Нос булькнул и быстро пошел вниз. Командор почувствовал, что его неудержимо тянет вниз. «Черт, зацепился...»

Из-под края тучи мелькнул прощальный луч солнца, окрасив барашки в красный цвет...

Михаил Борисов

 

Рассказ: Тайна сэра Моррисона

— Где, вы говорите, служили?

— На фрегате «Несокрушимый» королевских военно-морских сил Ее Величества, мэм!

— Пожалуйста, не горланьте так. Кем служили?

— Коком, мэм.

— Меня зовут Мэри Кунти. Я экономка и всем здесь распоряжаюсь. У вас есть рекомендации?

— Вот, извольте... весьма лестные... Сам капитан сэр Чэпмен подписал.

Женщина взяла протянутый листок и несколько раз внимательно прочитала его.

— Ну ладно, надеюсь, готовить вы все-таки умеете?

— Обижаете, миссис Кунти.

— Мисс, с вашего позволения. Учтите, — сурово предупредила экономка, — сэр Моррисон не только самый богатый человек в городе, но и богатейший человек в нашем графстве. Вы чувствуете, какая это ответственность? Готовить такому господину!

— Еще как чувствую, мисс Кунти!

— И еще уясните себе и крепко запомните, что сэр Моррисон — вегетарианец! Это, пожалуй, самое главное, что вы должны знать, приступая к работе у нас. А теперь следуйте за мной.

Кухня сверкала чистотой. Ее габариты и первоклассное оборудование вызывали благоговейный трепет в душе Олера.

— Итак, мистер Олер, когда вы освоитесь здесь, сходите в магазин Коллинзов и купите продуктов вот по этому списку.

— Не извольте беспокоиться! Все будет исполнено в лучшем виде...

В пустом магазинчике стало тесно, когда туда вошел огромный черноволосый мужчина со сверкающей золотой серьгой в ухе. Он подкрутил пышные усы и сказал своим зычным голосом:

— Здравствуйте, мистер Коллинз. Вот список, прошу обслужить. Когда заказ был подготовлен, Олер остался недоволен. Он стал перебирать продукты, бурча под нос:

— Что за ерунда... Фрукты, спаржа, зелень всякая... изюм, орехи... Нет, так дело не пойдет. Ну-ка давайте сюда вон те специи и приправу тоже. А теперь взвесьте-ка мне ха-а-роший кусок для бифштекса, побольше.

Когда Олер вернулся в дом своего нового хозяина, тяжелую дверь ему отворил старый слуга Моррисона — Хенк, хилый старикашка.

— Мистер Олер, — прошамкал он, — перед тем как уехать, мисс Кунти оставила вам меню обеда сэра Моррисона.

Старик ушел, а Олер принялся за дело: спустился в кухню, выгрузил провизию и прочитал меню, составленное экономкой.

— Для кого же составлено это чертово меню? — спрашивал себя Олер. — Для старикана Хенка или еще молодого мужчины, которому нет еще и сорока. Неужто все миллионеры так питаются?! Какой прок иметь такую прорву денег, чтобы отказывать себе в самом необходимом!

Олер, как трезвомыслящий человек, решил проявить инициативу.

Бифштекс получился огромным. Нежнейшее подрумяненное мясо сочилось соком и кровью.

Олер, довольный собой, закрыл блюдо крышкой с монограммой Моррисонов и отправился в столовую самолично сервировать стол своему новому господину.

Ровно в назначенный час дверь, ведущая в покои хозяина замка, отворилась и в столовую, обшитую мореным дубом, вошел сэр Генри Моррисон. Это был благородного вида мужчина лет сорока, высокого роста, худощавый, с гладко зачесанными назад волосами, слегка тронутыми сединой. Продольные складки заядлого курильщика пролегли по его впалым щекам, делая и без того неулыбчивое лицо суровым и непреклонным. Он выглядел измученным, с бледно-желтой кожей, словно из него выкачали всю кровь.

«Так я и знал! — воскликнул про себя Олер. — Эти чертовы бабы совсем заморили мужчину своими вегетарианскими диетами. Он же еле на ногах держится! Нет, господа, будьте уверены, я его откормлю!»

— Кто вы такой, и что вы здесь делаете? — недовольным голосом спросил сэр Моррисон.

— Разрешите представиться, сэр, Я ваш новый повар, меня зовут Том Олер, — отрапортовал бывший моряк.

— У вас, надеюсь, имеются соответствующие рекомендации? Впрочем, это потом. Где Хенк?

— Он прилег, сэр. Что-то ему нездоровится, я не стал его тревожить.

— Хорошо, — махнул рукой сэр Моррисом, развернул жесткую от крахмала салфетку и прикрыл ею свои острые колени.

Олер подал овощной суп, молча наблюдая, как его новый господин начинает медленно есть, по-видимому, не ощущая никакого вкуса. Во всяком случае лицо его оставалось бесстрастным. Когда сэр Моррисон взял хлеб, то стало видно, что на его руке отсутствуют два пальца.

Вскоре он отодвинул тарелку. Олер проворно убрал тарелку с недоеденным супом и поставил блюдо с бифштексом.

— Что это? — тревожно спросил сэр Моррисон, расширяя ноздри и втягивая в себя резкие запахи.

— Пища настоящего мужчины! — гордо ответил Олер и жестом провинциального фокусника снял крышку с блюда.

Сэр Моррисон взвился над бифштексом, как человек, которому в тело вцепились пираньи.

— Хенк! Хе-е-нк!!! — уже хрипел он и, шатаясь как пьяный, пятился от стола.

— Я здесь, сэр! — отозвался верный слуга, врываясь в столовую.

— Разбойник! — завопил Хенк. — Что это за гадость?! Как ты посмел нарушить предписание, каналья ты этакая! Тебе же было сказано, подлецу, что сэр Моррисон не только не ест мяса, но и вида его не переносит!

Генри Моррисон, закутавшись в теплый шотландский плед, сидел в кресле возле камина. Смотрел на огонь, но в сознании уже растворялись стены гостиной.

...Он видел снежную пелену беснующейся метели и Тома Пирсена, сидящего по другую сторону костра, а рядом — взьерошенный загривок Реша. С тревогой и злобой пес вглядывался в темноту, откуда несло ненавистным ему запахом волков, терпеливо ждущих своего часа.

Моррисон перевел слезящийся взгляд на бесценный мешок. Он все-таки нашел свое Эльдорадо. А что толку? Это богатство еще надо донести до тех цивилизованных мест, где оно имеет цену.

Мысли Пирсена текли примерно в том же русле, но он, в отличие от своего компаньона, не промолчал, а решил высказать их вслух:

— Золото, оказывается, имеет один существенный недостаток: его нельзя съесть. — Он устало пихнул ногой тяжеленный мешок с самородками. — Дерьмо! Готов отдать весь этот мешок всего за одну банку тушенки из наших припасов, что лежат сейчас на дне пропасти.

— Половину мешка, — счел необходимым поправить его Моррисон. — Ты волен распоряжаться лишь половиной. Ты нашел жилу, а я финансировал нашу экспедицию.

— Не будь дураком, Генри, — откинув голову и закрывая глаза, желчно сказал Пирсен. — Мы обречены. Ты не успеешь воспользоваться своим золотом. Неужто ты надеешься выбраться отсюда? Мы все потеряли! Нарты, собак, продовольствие, оружие. Один ствол на двоих и дюжина патронов — это все, чем мы располагаем.

— Да, не густо, — согласился Моррисон. — Но нам еще повезло. С нами Реш. Славный пес! — Моррисон потрепал собаку по загривку. — Умница! Если бы он не оборвал постромки, вовремя почуяв опасность, сейчас бы лежал вместе с остальными псами на глубине тысячи футов. Остались бы мы без сторожа. Да и боец он отменный.

— Да уж. От одной собаки много проку...

— Ну-ну, еще как много. Будет драться вместе с нами. Если, конечно, не сбежит. А, Реш? Ты ведь нас не бросишь? Хороший пес.

Моррисон затеял возню с собакой, чтобы отвлечь товарища от мрачных мыслей, но Пирсен не обращал ни на что внимания:

— До ближайшего жилья — около сотни миль. С пустым брюхом мы и половины не пройдем. Мы вообще не дойдем, понимаешь, Генри!

— Не ори, — сжав зубы, тихо сказал Моррисон. — Мы должны верить в себя, тогда обязательно дойдем.

Ночью Пирсен долго ворочался на подстилке, стараясь как можно ближе лечь к огню, но так, чтобы не сгореть; неистово ругал холод, морозивший его спину; огонь, обжигавший его колени; и, наконец, забылся тяжелым сном.

Очнулись они от яростного лая Реша. Пес широко расставил лапы и ощетинил загривок. Уже совсем рассвело и волки, обезумевшие от голода, пошли на приступ.

— Том, расшевели огонь, а я постараюсь их сдержать! — крикнул Моррисон, подхватил винчестер и поставил его на боевой взвод.

— Хорошо, Генри, только береги патроны, бей наверняка. Два выстрела грохнули с минимальным интервалом. Ближайший волк споткнулся, перелетел через голову, коротко

взвизгнул и замертво упал на снег. Второй успел отпрянуть.

— Генри, сзади! — крикнул Пирсен.

Моррисон вскочил на ноги с одновременным разворотом, передернул затвор. Но ближайшие три волка нападать на него и не думали. Они деловито и хладнокровно перегрызли глотку своему раненому собрату и поволокли его прочь. По дороге к ним присоединились другие.

— Да-а... — протянул Пирсен срывающимся голосом. — Вот они — волчьи законы в действии. В сущности, они мало чем отличаются от человеческих.

— Борьба за выживание, — отозвался Моррисон, тяжело опираясь на винчестер. — У господина Дарвина это называется естественным отбором. Выживает сильнейший.

Пирсен открыл рот, что-то хотел сказать, но не смог — зашелся в долгом удушающем кашле. Примчался Реш, взметая снег.

Отбив атаку, они воспользовались передышкой и развели костер, набив котелок снегом. Вскипятили воду и, обжигая губы о закопченный металл котелка, по очереди выпили ее вместо завтрака.

— Последняя сигарета осталась, — сказал Пирсен, разрывая влажную пачку. — Покурим, может, не так есть будет хотеться.

«Патроны тоже последние», — в тон товарищу подумал Моррисон.

После перекура чувство голода действительно несколько притупилось.

Моррисон встал и налег на лямку волокуши, сделанной ими из нескольких крупных веток, перевязанных уцелевшими веревками. Она двигалась по рыхлому снегу с большим трудом. Еще бы! Мешок, лежащий там, весил не менее двухсот фунтов, и не чего-нибудь, а отменных самородков золота. Ровно половина этого фантастического богатства принадлежит ему — Генри Моррисону. А что такое богатство в представлении Генри Моррисона? Это прежде всего — хороший дом, а еще лучше — замок. И, конечно, возможность войти в высшее общество, стать настоящим джентльменом; посещать элитные клубы.

Наконец, он женится на Бренде Спенсер — этой холодной аристократке, которая с таким презрением его отвергла. Отвергла как парию, несмотря на то, что он ей несомненно нравился.

По существу, она стала его первой серьезной целью в жизни. Мечта о богатстве появилась позже, когда он понял, что с дырявым карманом ему не прельстить Настоящую Леди.

И эта цель наконец-то почти достигнута. Осталась самая малость — дойти и взять. Только бы дойти!

У Моррисона даже мысли не возникало, чтобы бросить проклятый мешок, тем самым сэкономив силы, и дотащиться до ближайшей фактории. Жаль, что Пирсен иного покроя парень. Он быстро вспыхивает, но быстро раскисает. Идет с закрытыми глазами, и лямка его повисла. Он больше не тянет. Это нечестно!

Том неожиданно упал на снег без чувств.

— Ладно, приятель, — с сочувствием произнес Моррисон, — привал так привал.

Он сходил к ближайшим кустам, задавленных высокими шапками снега, и наломал веток для костра. Огонь разгорелся и Моррисон подтащил Пирсена поближе к теплу, посадил его на волокушу. Вскоре Том пришел в себя и протянул к огню закоченевшие пальцы рук, откашлялся жутким надсадным кашлем и сказал:

— Слушай, Генри, в ближайшие день-два мы умрем. — Он тяжко выдохнул воздух и надолго замолчал, — Тебе придется идти одному. Я больше двигаться не в состоянии.

— Что ты предлагаешь? Я же вижу, что ты уже принял какое-то решение. Давай, выкладывай...

— Нам необходимо поесть, — выдохнул Пирсен, и на глазах у него появились слезы. — Вот, — прошептал он и кивком головы указал на собаку, лежавшую в трех футах от него.

— Реш?! — вырвалось у Моррисона, и пес тотчас навострил уши, посмотрев в его сторону, — Исключено! Кто нас будет охранять ночью? Это безрассудно.

— Послушай! — Пирсен несколько придвинулся и горячо заговорил: — Послушай, Генри, Мы с тобой какие-никакие, а все-таки друзья детства. Ты всегда славился расчетливостью. Так вот, вникни в мое предложение и ты признаешь, что я прав. Сейчас на карту поставлено все. Когда мы поедим, нам не нужны будут никакие сторожа. Мы отобьем любую атаку и без пса. Будем спать по очереди. Ну?! Согласен? Что тут думать, черт подери, дело касается наших жизней!

У Моррисона внезапно пропало желание возражать. Перспектива — в ближайшие полчаса вцепиться зубами в горячий кусок мяса — была настолько соблазнительной, что в конце концов он согласился.

— Жаль, конечно, беднягу, но, по-видимому, иного выхода у нас действительно нет.

— Реш! — произнес Пирсен, стараясь, чтобы голос звучал естественно. — Поди ко мне.

Пес поднял голову и посмотрел на хозяина тоскливым взглядом. Он тоже был голоден, так же обессилен, как и люди, и потому предпочел бы лежать у огня. Хозяин, однако, настойчиво повторил свой приказ и для большей убедительности прихлопнул по бедру распухшей ладонью. Реш нехотя встал, и, вяло перебирая лапами, рухнул на снег возле Пирсена.

— Реш, хороший, — говорил Пирсен, гладя по свалявшейся и обледенелой шерсти. — Ты уж прости, дружище, прости нас...

Пес поднял голову, подставляя ее под ладонь человека. С благодарностью принимал он ласки. Потом он положил голову на бедро Пирсена и, тяжело выдохнув, прикрыл глаза. Пирсен, нагнувшись над собакой, левой рукой осторожно гладил ее затылок, а правой — медленно и незаметно тянулся к голенищу унта, откуда торчала костяная ручка охотничьего ножа. Оранжевой вспышкой блеснула сталь, отражая свет костра, и в следующую секунду Пирсен резко вскинул руку с ножом. Он ударил, с хрипом выдыхая воздух.

Ужасная боль исказила его лицо. Он вскрикнул, извергая проклятия, и с отчаянием увидел, как по накренившемуся снежному полю неестественно большими прыжками убегает собака, а вместе с ней и последняя надежда на спасение.

Моррисон поднял товарища и привалил его беспомощное тело к мешку. Пирсен вдруг перестал ощущать правую ногу, хотя из нее торчал охотничий нож, загнанный в живую плоть по самую рукоятку.

— Я сейчас, сейчас, — приговаривал Моррисон, выдергивая ремень из петель штанов и осознавая весь ужас случившегося. — У тебя сильное кровотечение, надо наложить жгут. Все будет замечательно, держись, парень.

С помощью ремня он наложил на ногу жгут, закрутил его обломком ветки и, когда кровотечение уменьшилось, — резким движением выдернул нож из раны.

Генри наложил на рану плотную повязку из того же обрывка нательного белья. Пирсен пришел в себя, закрыл раненую ногу подолом шубы и снова затих. Он больше не всхлипывал и не стонал, и весь его вид выражал полную обреченность.

Моррисон принял решение, на которое он бы не согласился, будь положение дел иным. Он открыл мешок, выбрал несколько крупных самородков и рассовал их по карманам. Этого должно было хватить, когда они доберутся до жилья, на покупку собак и прочего снаряжения. Остальное золото придется спрятать. Опасно встречаться с людьми, когда ты обессилен и не можешь постоять за свой мешок с золотом.

Моррисон завязал мешок и с немалым трудом отволок его в ближайший овражек, где стояла огромная сосна с изогнутым стволом.

Пирсен вздрогнул и открыл глаза, когда Моррисон подхватил его под мышки и положил на волокушу.

Метель закручивала снежные спирали, быстро заметая следы. Человек шел походкой заведенного механизма — без мыслей, эмоций, имея единственную цель: пройти как можно большее расстояние за светлое время суток. Он падал, подолгу лежал на снегу, потом поднимался и снова шел вперед: к людям, к теплу, еде. И все это время он упорно тащил за собой Пирсена. Волокуша, казалось, с каждым шагом становилась все тяжелее.

Наползали сумерки. Моррисону попалась удобная ложбина, непродуваемая ветром, и он решил остановиться на ночлег.

Волокушу, где лежал Пирсен, он подтянул ближе к огню и улегся рядом, пристроив под рукой заряженный последней обоймой винчестер.

Моррисон открыл глаза, почувствовав на себе чей-то взгляд. Его компаньон очнулся от забытья. Он разлепил ссохшиеся губы и прохрипел:

— Я был худшего о тебе мнения — прости. Вероятно, судил по себе. А ты... Ради друга ты отказался от богатства. Еще раз прости меня за плохие мысли. Ты благородный человек, Генри. Я был плохим человеком, оттого неудачи и преследовали меня. Так вот знай, что не я нашел жилу. Шесть лет я искал ее, проклятую, но она ускользала от меня. От неудачи я запил, остался без гроша и хотел уже махнуть из этих проклятых мест куда-нибудь в Калифорнию, но тут черная полоса в моей жизни неожиданно кончилась.

Незадолго до твоего прибытия в Кингтаун, в город вернулся Перри Аллен. Он-то и нашел эту сумасшедшую жилу на мысе Конди. Этот старый болтун раскололся, как гнилой орех. Я накачал его виски, а потом... убил. И забрал карту. Но я сидел на мели и не мог воспользоваться ей. Искать компаньонов среди местных стервятников я не решался. Как бы я объяснил им происхождение карты? Они же знали, что я неудачник, не вылезающий из кабака. Совершенно неожиданно в городе появился ты: друг детства, профан в старательском деле да еще с деньгами. Просто дар небес!

Пирсен судорожно проглотил сухой колючий комок, застрявший у него в горле, и закончил свою исповедь словами:

— Теперь-то я понимаю, что это было очередным испытанием судьбы, но я не изменился, и участь моя была решена. Судьба в очередной раз посмеялась надо мной.

— Не казни себя Том, все мы не без греха, — сказал Моррисон. — Если уж мы затеяли вечер исповеди, то мне тоже есть в чем покаяться. Не такой уж я благородный, каким бы мне хотелось быть. До истинного джентльмена мне, честно сказать, далековато. Деньги, что я привез с собой, были не мои. Я украл их у Спенсера — своего шефа. Разумеется, я пытался честным трудом скопить определенную сумму, чтобы уехать из Англии в Северо-Американские Штаты или в Канаду и там искать свое счастье. Но оказалось, что честным трудом заработать для открытия даже небольшого дела — невозможно.

— Как бы там ни было, но на душе у меня стало легче, — сказал Пирсен умиротворенно. — Мы исповедовались, теперь можно спать.

...Генри Моррисона толчком выбросило из полубредового забытья в не менее бредовую явь. Пирсен визжал на самой высокой ноте. Ночная атака была стремительной и страшной. Яркая луна яростно заливала все вокруг бело-голубым светом. Костер потух. Две серые тени с горящими зеленой злобой глазами пролетели в ярде от него, обдав запахом мокрой шерсти и смерти. Серое кольцо врагов молниеносно сжималось. Моррисон развернулся и послал несколько пуль веером. Кольцо нападавших волков рассыпалось, потянулись кровавые дорожки по снегу. Раздался вой, визг, злобное рычание.

Обороняясь, Генри имел неосторожность оставить слишком большое расстояние между собой и беспомощным компаньоном. И волки тут же воспользовались его ошибкой. Стая с яростным рычанием отсекла их друг от друга.

Моррисон открыл огонь по стае, и вскоре она серой волной откатилась за ближайший холм.

Наконец, все стихло. Луна по-прежнему ярко заливала поляну мертвенно-голубым светом, и в этом свете кровь, пролитая на снег, казалась черной. В середине самого большого пятна лежал небольшой кусок мяса — все, что осталось от Пирсена. Разум Моррисона уже не был подвластен ему. Он набросал веток в костер, раздул огонь, разрезал мясо на ломтики, нанизал их на шомпол и поместил над угольями.

— Дорогой, — сказала Бренда Моррисон (в девичестве Спенсер), зайдя в гостиную и на ходу расстегивая платье, — ты так и намерен просидеть весь вечер у камина? Разве ты забыл, что мы сегодня приглашены к Голдстайнам?

— У меня нет настроения, — ответил сэр Моррисон, уставившись в огонь отсутствующим взглядом.

Располневшая и подурневшая после родов жена уже давно не вызывала в нем никаких чувств, кроме глухого раздражения.

— Генри, не говори глупостей. Мы обязаны присутствовать. Там будет все общество. А свет безжалостен к затворникам. К тому же Стивен Сайкс обидится.

— Плевать я хотел на Сайкса!

— Милый, береги нервы. Я понимаю, тебя очень расстроили. Ну, да Бог с ним, с этим поваром. Кстати, я его уже уволила.

— Хорошо, — нехотя согласился он. — Я пойду. Жена ушла, Моррисон направился в ванную.

Когда он поднес бритву к горлу, за спиной послышался шорох, и рука его дернулась. Он порезал себе кадык. Потекла кровь. «Это место я прикрою галстуком, — подумал он, прижигая порез кельнской водой. — Надену рубашку со стоячим воротничком и повяжу самый большой галстук. Кстати, где он? Кажется, в спальне».

Моррисон отправился в свою спальню за галстуком и вскоре отыскал нужный среди сотни других. Надев чистую сорочку, он поднял воротничок и стал завязывать галстук.

Внезапно на плечи Моррисона легли тяжелые ладони. Страшный холод от них острой болью сковал плечи, ледяная волна пошла вниз по телу. Моррисон замер, у него перехватило дыхание. Он понял сразу, кому они принадлежат. Моррисон посмотрел в зеркало, но никого за своей спиной не увидел.

«Так и должно быть, — подумал хозяин замка. — Они не отражаются в зеркале».

Хриплый, какой-то очень знакомый голос произнес: «У тебя сильное кровотечение. Надо наложить жгут».

Моррисон увидел, что порез открылся и из него течет кровь. Стало темнеть в глазах, но он успел подумать с досадным недоумением: «Какой еще жгут? На шею не накладывают жгут!»

— Позволь, я тебе помогу, — вновь раздался голос и чьи-то невидимые руки резким, сильным движением затянули узел.

— Вот черт побери! — вскричал Том Олер, бросил газету на стойку и залпом осушил очередную кружку пива. — Я говорил, что в этом проклятом городе люди мрут как мухи.

— Что случилось? — спросил меланхолическим голосом бармен. — Эпидемия чумы началась?

— Хуже. Умер мой новый хозяин, сэр Генри Моррисон, я у него поваром служил...

— Да ну! — удивился бармен, — а мы тут за стойкой совсем от жизни отстали. Знатный был господин. Правда, ко мне он никогда не заглядывал. Что там пишут в газете?

— Подробности скудные, — откликнулся мистер Олер, вновь разворачивая «Местный курьер». — Значит, так: «Вчера вечером в своей спальне скоропостижно скончался видный гражданин...»

— Брехня, — резко сказал другой клиент, сидевший за ближайшим столиком.

Это был корреспондент другой газеты. Он прищурил один глаз и понизил голос:

— Строго между нами: в полиции полагают, что судя по всему, сэр Моррисон покончил с собой. Сначала он хотел перерезать себе горло, а потом передумал и повесился. На собственном галстуке.

Но тут есть маленький нюансик, — загадочно улыбаясь, сообщил репортер, — а возможно, и не маленький. Во-первых, галстук его ни к чему не был привязан. Согласитесь, довольно трудно удавиться, собственноручно затягивая узел галстука. Для этого нужен посторонний человек. При удушении вы быстро теряете сознание, руки, естественно, слабеют, стало быть сдавливание прекращается, и через некоторое время вы приходите в себя.

Миссис Моррисон очень быстро обнаружила тело мужа. Жуткий холод стоял в комнате. И вот что ей бросилось в глаза: немного нерастаявшего снега на полу... и там же — мокрые следы от мужских сапог. Снег, господа! Это в июльскую-то жару!

— Чертовщина какая-то, — почесал лысину бармен. — Чертовщина, да и только.

Владимир Колышкин

 

Загадки, гипотезы, открытия: Странное происшествие в Малом Трианоне

Многие хотели бы шагнуть назад в историю и своими глазами увидеть, как жили люди прошлых столетий. Конечно, нам давно разъяснили, что подобное невозможно, и современная наука не допускает и мысли, что человечество когда-либо сумеет создать машину времени. Однако некоторые избранные иногда испытывают нечто назойливо противоречащее всему, что ученые знают о времени и физическом строении мира...

Все было в точности, как тогда — в пасхальные каникулы далекого уже от нас 1901 года — ветрено, солнечно и пустынно. В этот уголок огромного Версальского парка мало кто забредал: лабиринт дорожек, узких проходов между беседками, мостиков и аллей да и недостаток времени — все это оберегало Малый Трианон от толп туристов, крутившихся на главной аллее парка и у Большого дворца.

Ноги сами несли меня в это место, безошибочно выбирая нужные повороты дорожек. Я ждал очередной встречи с неведомым, на этот раз она должна была произойти где-то здесь, возле летнего домика Марии-Антуанетты, в Малом Трианоне.

Еще несколько поворотов, и я на берегу пруда. Рядом — каменная и деревянная беседки, ограда и стриженый кустарник. Все, как видно из путеводителя, не менялось с начала века. Сажусь на лавочку и жду. А что, собственно, должно произойти?

...На пасхальные каникулы 1901 года две англичанки — школьные учительницы средних лет Анни Моберли и Элеонор Джоурден, отправились в тур по Парижу и его окрестностям.

Обе женщины никогда прежде не бывали во Франции и пришли в совершенный восторг от великолепия архитектуры самой прославленной из европейских столиц. И как раз во время экскурсии по Версальскому дворцу с женщинами и случилось то странное происшествие, что осталось в их памяти на всю жизнь. Осмотрев главное здание и изучив все его укромные уголки, мисс Моберли и мисс Джоурден направились через знаменитые сады к Малому Трианону, любимому домику Марии-Антуанетты, который располагался где-то неподалеку на обширной дворцовой территории...

Из картотеки необъяснимого: В Великобритании летом 1912 года средь бела дня в экспрессе, следовавшем из Лондона в Глазго, в присутствии двух пассажиров — инспектора Скотленд-Ярда и молодой медсестры — совершенно неожиданно на сиденье у окна появился со страшным криком пожилой мужчина. Его длинные волосы были заплетены в косу, на ногах — ботинки с большими пряжками, на голове — старинная треуголка. В одной руке он держал длинный бич, а в другой — надкушенный кусок черного хлеба.

Сразу было ясно, что он просто умирает от страха. Инспектор и медсестра хотели его успокоить: «Как вас зовут? Откуда вы? Неужели вы никогда не ездили в поезде?» — наперебой спрашивали они, желая успокоить странного человека.

«Я — Пимп Дрейк! Я — возница из Четнема! Где я? Куда я попал?» — выкрикнул человек и зарыдал от страха. Инспектор побежал за кондуктором. Когда они появились вместе — возница исчез. Выглянули в окно — насыпь просматривалась, и никого на ней не было видно. Кондуктор, возможно, и не поверил бы в то, что рассказал инспектор, если бы не оставшиеся на сиденье бич и треуголка, да и медсестра находилась в глубоком обмороке...

События так заинтересовали попутчиков таинственного незнакомца, что они решили заняться добровольным расследованием. Этнографы, увидев шляпу и бич, уверенно определили время, к которому они относились, — вторая половина XVIII века.

Через какое-то время инспектор и медсестра отправились в район, где проезжали во время странного происшествия. В магистрате они узнали, что железная дорога проходит через местность, где еще в начале XIX века находилась деревушка Четнем.

Пастор прихода, к которому когда-то принадлежал Четнем, нашел в церковных книгах XVIII века запись о человеке по имени Пимп Дрейк. В книге записи умерших 150 лет тому назад священник нашел не только имя несчастного возницы, но и заметку тогдашнего пастора, сделанную на полях. Из нее следовало, что, будучи уже немолодым человеком, Дрейк однажды ночью, возвращаясь на повозке домой, увидел прямо перед конями «дьявольский экипаж» — железный, огромный, длинный как змей, пышущий огнем и дымом. Неизвестно, как Дрейк оказался внутри. Были там какие-то люди в странных одеждах, вероятно, слуги дьявола. Испугавшись, Дрейк воззвал к Господу о спасении и вдруг увидел, что лежит в придорожном рве. Дорога была пуста — никаких следов коней и повозки. Дрейк дотащился домой, ослабев от страха, творя молитвы. Жена встретила его сообщением, что час назад человек из соседней деревни привел коней, он нашел их в семи милях отсюда.

Все, что удалось узнать, инспектор сообщил Королевскому Обществу, которое досконально проверило это сообщение, повторив весь путь розысков Дрейка. Треуголка до сих пор хранится в музее Общества.

...Однако, не имея подробного плана, англичанки в отличие от меня сбились с пути. Вскоре они наткнулись на двух мужчин, наряженных в костюмы по виду XVIII века: путешественницы приняли их за переодетых служителей и спросили по-французски дорогу. Те лишь как-то странно взглянули на них и простым взмахом руки указали куда-то вперед. Когда учительницы прошли еще несколько метров, им пересекли дорогу молодая женщина и девочка, которые опять же были одеты в явно старомодные платья, но на этот раз — бедные и затрепанные. Однако ни одной из учительниц не пришла в голову мысль, что творится что-то странное, до тех самых пор, пока они не добрались до павильона Тампль д'Амур, в котором собралась еще одна компания в одеждах прежних времен; разговор шел на незнакомом им французском диалекте. Как только женщины приблизились к Храму Любви, им стало ясно, что их собственный вид изумляет присутствующих. Тем не менее, один из мужчин повел себя дружелюбно и с помощью жестов направил их к Малому Трианону.

(Я долго стоял на этом месте, ожидая, что вот-вот что-то произойдет. Но было тихо и солнечно, пели птицы и никого из прошлого я не увидел. Было только какое-то необъяснимое чуть притупленное ощущение тревоги, а кругом как-то противоестественно пустынно. Ну почему здесь нет людей? Ведь у дворцов так много автобусов!)

Они нашли Малый Трианон, перейдя деревянный мостик, перекинутый над небольшой лощиной. Но, добравшись до своей цели, туристки были гораздо менее поражены самим зданием, чем видом дамы, которая сидела поблизости, рисуя в альбоме видневшийся вдали край леса. Поразительно красивая, в высоком парике, наряженная в длинное платье, типичное для аристократок XVIII столетия, дама сама, казалось, более подходила для портрета, чем для роли художницы. Анни Моберли и Элеонор Джоурден удалось подойти ближе к аристократической особе, прежде чем та обернулась. Они приветливо улыбнулись, однако дама уставилась на них с ужасом и изумлением. И только тогда англичанки наконец осознали, что они каким-то образом попали в прошлое.

...Описывая свои ощущения, мисс Моберли вспомнила, что все, что ее окружало тогда, было в какой-то степени неестественным. «Даже деревья казались плоскими и безжизненными. Не было эффекта светотени... ветер не покачивал веток», — написала она позже. Но как только они очнулись от своего неведения, эта жуткая застылость, казалось, всколыхнулась и все — и цвета, и весь окружающий их мир — вернулось к нормальному состоянию. В мгновение ока благородная художница испарилась, и на том месте, где она была, глазам англичанок предстала совсем иная сцена: вполне современный гид проводил для группки женщин экскурсию по Малому Трианону.

Хотя Анни Моберли и Элеонор Джоурден и потеряли дар речи на весь остаток времени, проведенного ими во Франции, они все же сумели договориться друг с другом не рассказывать о пережитом никому, опасаясь насмешек. Однако десять лет спустя, в 19ll году, когда обе стали преподавать в Оксфордском колледже, дамы объединили усилия и написали подробный отчет о своем необычайном путешествии во времени. Когда в следующем году отчет был опубликован, то авторы даже стали знаменитостями среди местного братства медработников. К тому времени учительницы подробно изучили историю Версаля и много передумали, прежде чем пришли к выводу, что они действительно проникли в прошлое благодаря какому-то временному сдвигу или пройдя через невидимые ворота между измерениями.

Год, в который они, по их расчетам, попали, был 1789-й. Непонятные «садовники», скорее всего, были, по их мнению, швейцарской стражей, которая, как известно, охраняла двор Людовика XVI, а бедно одетые женщина и девочка — французские крестьянки, проживающие на окраинах дворцовой земли. Леди, рисовавшая лес, была определена ими с большой вероятностью как сама Мария-Антуанетта.

Скептики — а их было множество — принялись потешаться, настаивая на том, что учительницы просто сочинили всю историю из корыстных побуждений. Эти критики поспешили указать, что ни одна деталь теперь не может быть проверена. Более того, поскольку ни в одном из доступных источников по истории дворца не упоминалось о деревянном мосте, перекинутом над оврагом, эта подробность разоблачала все как неловкую выдумку.

Однако как раз тут скептики были посрамлены: довольно скоро открылось нечто, имеющее самое прямое отношение к этой столь компрометирующей подробности. В 20-е годы была найдена спрятанная в заложенной кирпичом каминной трубе старого дома в близлежащем городке копия плана дворца. Скрытый весьма давно — из не совсем ясной предосторожности — документ не попадался на глаза людям больше века. И что самое примечательное, в плане королевского архитектора значился деревянный мост над лощиной, который, как и говорили учительницы, им довелось перейти. Неудивительно, что тут пострадавшие от насмешек британки заявили, что они наконец-то отомщены и спорить теперь, мол, нечего. И хотя эпизод с мостом не так уж решительно удостоверял, что они на самом деле проникали в прошлое, по крайней мере, стало гораздо сложнее сбросить со счетов сам инцидент.

Из картотеки необъяснимого: Странного незнакомца «выловили» совсем недавно ремонтники французского метро. Мужчина, одетый в старинный костюм, бесцельно брел по тоннелю. К счастью, он попал на тупиковую ветку, по которой поезда в это время не ездили...

— Всклокоченные волосы, блуждающий взгляд, на боку — шпага, — вспоминает Робер Кальма, один из тех, кто первым увидел чужака. — Можно подумать, с маскарада сбежал. Но вид у бедняги был очень больной.

Он не отвечал на вопросы и вообще как будто не понимал, о чем его спрашивают. Неизвестного доставили в клинику. Врачи квалифицировали его состояние как стойкую амнезию.

— Не исключено, что личность пациента «стерлась» под воздействием какого-то сильного шока, — говорит один из психиатров. — Он забыл все: свое имя, прошлое, язык, даже простейшие бытовые навыки. Это младенец в теле взрослого человека. Он заново учится говорить и пользоваться ложкой.

Что касается шока, то у исследователя аномальных явлений Эжена Филиппа на сей счет твердое убеждение: конечно, незнакомец испытал сильнейший стресс, когда... перенесся во времени на несколько столетий. При этом он ссылается на экспертизу одежды и оружия «найденыша».

— Я бы не стал делать столь радикальных выводов, — осмотрительно возражает историк Марсель Т. (из научной осторожности он не пожелал называть свою фамилию). — В самом деле, костюм и обувь неизвестного — по материалам, фасону и технологии изготовления — идентичны вещам, производившимся в конце XVI века. Адекватно тому периоду выглядят и его шпага, и золотые украшения. Но значит ли это, что он и впрямь прибыл из прошлого? Не проще ли предположить, что мы имеем дело с человеком, помешавшимся на почве любви к эпохе Генриха III?

Действительно, медицине известны случаи, когда больные полностью отождествляют себя с историческими персонажами. Проблема, однако, в том, что «найденыш» ни с кем себя не отождествляет. Зато вещи его словно только вчера вышли из рук средневековых мастеров — вплоть до изящной блохоловки (знатные кавалеры носили их для защиты от кусачих насекомых). К тому же незнакомца так никто и не опознал.

...Происшествие в Версале остается, возможно, самым известным примером того, как перед глазами человека XX столетия вдруг живьем появляются сцены прошлого.

Не помню уже, сколько времени я сидел на лавочке возле Малого Трианона в тот весенний день. Ни одной живой души не прошло мимо меня за эти часы. Время как бы остановилось. Конечно, той особой застылости, что описывали англичанки, я не ощутил, но что-то в этом месте было не так — это ощущал даже я, не относящий себя к особо чувствительным персонам. Какая-то патогенная зона, необычное скрещение подземных водных потоков, магнитных линий — да сколько еще причин могли повлиять на привычную нам физику, искривить пространство и время!.. Может, действительно, время материально и хранит в себе все, что происходило когда-то, и в определенных условиях может не только показать минувшее, но и позволить современному зрителю быть участником прошлых событий?

Будем надеяться, что эра Водолея, которая должна стать периодом необычного взлета естественных наук, объяснит подобные явления, сущность которых нам трудно понять до конца.

А что думают по этому поводу ученые?

Слово доктору физико-математических наук В.Барашенкову:

«Расчеты теоретиков говорят о том, что Вселенная, возможно, состоит из двух наложенных один на другой, очень слабо связанных, почти прозрачных друг для друга миров. Совпадающих всеми своими точками опоры, каждый из которых — как бы тень другого! Два вида материи: обычная и очень слабо с ней взаимодействующая — «теневая». А если это так, то, может быть, мы живем где-нибудь на дне океана или среди горных вершин и вокруг нас плавают или бродят тени его жителей? Можно ли установить с ними связь и вообще каким-либо образом «прощупать» теневую половину Вселенной?

Вполне возможно, что по соседству с нами, в том же пространстве и времени существует параллельный мир-невидимка, в точности такой же, как и наш, а может быть, и совсем непохожий, ведь, несмотря на тождественность физических законов, реальные условия сильно отличаются даже на соседних планетах, а тут речь идет о мирах, расставшихся 15-20 миллиардов лет назад!..

В этих мирах должны быть одинаковыми наборы элементарных частиц, атомных ядер, простых и сложных молекул — словом, все, что определяется физическими законами. Так же, как и у нас, вещество теневого мира должно быть разметано по пространству в виде звезд и галактик, проходящих те же стадии эволюции, что и наблюдаемые нами космические объекты. А нот более тонкие материальные структуры, зависящие от тонких химических и биологических процессов, могут быть весьма неожиданными».

Николай Непомнящий, наш спец. корр.