Молоденькая француженка-археолог бережно достает из коробки огрубевшими от работы пальцами головку глиняной статуэтки. Черты лица почти стерты долгими столетиями. Возможно, это было изображение Александра Македонского... В 329 году до н.э., после пяти лет Войны, уничтожившей Власть Персидской империи, Александр Великий вторгся в Бактрию и, переправившись через Амударью, двинулся к столице пограничной провинции Согд — Мараканде... Несмотря на то, что историки упоминают Мараканду (Самарканд) как уже существовавший город, одно из преданий приписывает основание его Александру Македонскому. Легенды об основании городов не возникают на пустом месте. Но как проверить? Неожиданно долетел археологический слух о том, что найден дворец Александра в Самарканде. Это открытие показалось мне достаточным для поездки в Узбекистан.
Афрасиаб
Меж тем Афрасьяб,
беспощаден и яр,
Велит наносить за ударом удар.
(Этот и остальные эпиграфы, приводимые в очерке, взяты из знаменитой поэмы Абулькасима Фирдоуси «Шах-наме» — прим. автора.)
Афрасиаб — это огромное холмистое плато, лессовая пустыня площадью более двух квадратных километров: городище древнего Самарканда, около восьми веков назад стертого с лица земли Чингисханом. Много и других кровавых событий помнит оно. Достаточно сказать, что само название «Афрасиаб» отождествлено с именем легендарного свирепого властителя-тирана, повелителя среднеазиатских кочевников, извечного врага Ирана, жившего более двух тысячелетий назад. Однако городище это упоминается и в связи с завоеваниями Александра. Значит, оно было еще древнее. Но насколько? Прошлое неохотно начало отдавать свои тайны лишь менее столетия назад, когда за дело взялись пришедшие в Среднюю Азию русские...
Поднимаясь по Ташкентской улице мимо палево-серых афрасиабских холмов, окаймленных пояском зелени, я вышел к памятнику Улугбеку. Фигура мудреца возвышалась над ступенями небесных сфер. По высокой лестнице, окруженной купами плакучих ив и туй, я взобрался на вершину холма — там поднималась башня мемориальною музея и находились остатки обсерватории царственного звездочета. У двери, открывающейся в сумрачную расщелину Улугбекова октанта — одного из крупнейших астрономических инструментов XV века, я увидел надгробие. На нем было высечено: «Археолог В.Л.Вяткин, родился в 1869 году, умер в 1932 году».
Это был человек, который начал планомерные раскопки древнего Самарканда. Сын семиреченского казака, получивший учительское образование и ставший археологом, Василий Лаврентьевич еще в начале века добился назначения на должность хранителя древностей Самарканда и с тех пор совершал одно удивительное открытие за другим. Он и обнаружил обсерваторию Улугбека, прочтя забытую поземельную грамоту, где упоминался «Холм обсерватории»...
Однако завеса над далеким прошлым Самарканда начала приподниматься лишь в послевоенное время. И тоже благодаря русским археологам. Поэтому мне трудно понять странное предпочтение, отдаваемое в нынешнем Узбекистане зарубежным исследователям. Впрочем, те имеют некоторые преимущества: они более свободны в выборе приоритетов, чем когда-то советские. Античность составляет главный интерес франко-узбекской экспедиции, работающей на Афрасиабе с 1986 года под руководством доктора Франса Гринэ и академика Поля Бернара. И, похоже, Поль Бернар намеревается реконструировать реальную историческую географию Средней Азии того времени...
Раскоп был глубок, как каньон, и все вокруг казалось серо-желтым от лессовой пыли. Даже лица людей. Увидев, что мое внимание привлек широкий «бруствер», отвесно обрывающийся к древнему потоку Сиаба, самаркандский археолог Игорь Иваницкий сказал:
— Это как раз остатки античной стены III-II веков до нашей эры, внешняя часть которой обвалилась в русло Сиаба, когда городище было уже заброшено.
— Это та стена, что нашли во время раскопок 60-х годов?
— Да. Судя по всему, ее возвели в период Греко-Бактрийского царства, когда Согд находился под властью наследников греко-
македонской империи...
— Выходит, до прихода греков, у города не было внешней стены? И если под словом «город» мы понимаем укрепленное поселение, то имеет смысл, вослед легенде, связывать его основание с именем Александра? Точнее — его ближайших наследников?
— Увы, до конца 80-х годов с этим можно было бы частично согласиться. — Вместе с Иваницким мы выбираемся из раскопа, и он указывает мне на невысокую холмистую гряду. — Но несколько лет назад московский археолог Ольга Николаевна Иневаткина обнаружила там остатки древней крепостной стены, относящейся к эпохе персидской империи Ахеменидов. Она толщиной до семи метров, и кирпичи ее по размерам близки к тем, что применялись персами. Строительство относят к концу VI века до нашей эры, ко времени создания этой империи. Вероятно, одним из первых действий персов было возведение большой крепости на укрепленном природой Афрасиабском плато, где расположились власти сатрапии и гарнизон... Это и есть начало.
Похоже, я на ложном пути, пытаясь отталкиваться от легенды. Однако не сдаюсь:
— Повторяет ли эллинистическая стена очертания более древней?
— Лишь частично, ведь та была во многих местах разрушена. Повторяет, например, там, где укрепления возвышались над обрывом, прижатые к руслу Сиаба. Но и тут греческие фортификаторы старались выпрямить изгибы укреплений, соблюсти стройность пропорций. Они по-своему отстраивали город...
Вот оно, это слово! По-своему... Самарканд в эллинистическую эпоху — это уже иной, гораздо менее «восточный» город, и неслучайно достаточно редки находки Персидской эпохи. Невольно память восстанавливает события, происходившие при завоевании Александром Согда.
...Мараканду он занял без боя. Однако, продвигаясь дальше, наткнулся на ожесточенное сопротивление. Больше двух лет шла кровавая борьба, и победа в ней настолько возвысила царя в собственных глазах, что, если он вошел в Согдиану «лишь» как сын бога, то в Индию войско двинулось уже под предводительством бога.
В результате этой борьбы многие согдийские города были настолько опустошены, что царь вынужден был заново заселить некоторые из них, а также воздвигнуть несколько новых крепостей-колоний, включая Александрию Эсхату, то есть Дальнюю, — нынешний Ходжент. Дважды в этой войне предводитель согдийских всадников Спитамен захватывал Мараканду, осаждая в цитадели македонский гарнизон, пока не был убит собственными союзниками-саками. Вероятно, город, за исключением цитадели, во время боев был практически разрушен. Отстраивать заново его стали сразу же, причем на самых важных участках; например, в цитадели работы шли еще при Александре. Орошаемые древним каналом Даргом и множеством родников, холмы Афрасиаба были идеальным местом для укрепленного города, пока понижение уровня подземных вод — уже в средние века — не обрекло развалины на запустение.
Мы еще стояли с Иваницким у подножия холмистой гряды, когда на машине подъехал Поль Бернар. Я поспешил ему навстречу. Пожилой академик охотно согласился побеседовать, но чувствовалось, что сейчас ему хочется поскорее взять в руки мастерок археолога, и он внес контрпредложение:
— Месье Войлошникофф, давайте встретимся на раскопках дворца. Там и поговорим?
Кишлак
В глазах Искендера давно уж равны
Прах черный с кафуром, пир —
с громом войны.
Утром следующего дня, проснувшись, я некоторое время недоуменно разглядывал волнистые голубые росписи на стенах и живописную «ступеньку» на потолке. До меня долетали детское хныканье, кашель, охрипший женский голос пришептывал что-то по-таджикски. Наконец я сообразил, что это Мамура, молодая жена хозяина, успокаивает свою малышку: «Мафтуна!» — «Дорогая!»
На улице было еще не жарко. На мой «салом!» из-за достархана ответили двое обожженных гиссарским солнцем таджиков. Это строители, приехавшие на заработки из-под Душанбе и выкладывающие хозяину дома, художнику Джалолу, баню. Чтобы заплатить им, Джалол сдал свой новый дом под базу археологов, а семья ютилась в старом.
Отсюда, из Кишлака, как называют этот таджикский пригород Самарканда, до Афрасиаба — пять минут ходу: археологам удобно. В мехмонхоне — комнате для гостей — сейчас ночуют местные российские подданные — татарин Фаниз и его жена Юля, юные молодожены, разбирающие груды нарытых за лето французами черепков. А в другом конце дома, в комнате с занавешанными нишами для спальных вещей, расположилась архитектор Лена из Москвы, рисующая Франсу Гринэ планы раскопов.
Блеют в загородке бараны, которых некому сейчас гонять на пастбище. Прошаркал Джалол в галошах — излюбленной здесь обувке, неся воду для умывания в алюминиевом кувшине-офтоба, сделанном по форме старинных, латунных. На кухне хлопотали две русские женщины, нанятые за кормежку для помощи прихворнувшей хозяйке: высохшая пенсионерка Оля и средних лет пермячка Маша, оставшаяся без работы на фабрике, — ее забросила сюда детдомовская судьба.
Впрочем, Джалол нанял их и для того, чтобы двое его малышей с детства впитывали русский язык: как горожанин, он понимает необходимость приобщения к большой культуре, носителей которой в еще недавно наполовину русском Самарканде с каждым днем становится все меньше.
Вчера, за вечерней трапезой (Джалол угощал меня пловом и водкой, которую здесь предпочитают запрещенному Кораном вину), у нас разгорелась настоящая дискуссия, в которой участвовал и зашедший в гости авиатехник Амон, двоюродный брат Джалола. Я высказал парадоксальную мысль, на которую навело меня сопоставление исторических фактов. А именно: последствия завоевания Мараканды Александром и захват Самарканда русскими в 1868 году имеют некое сходство. Несмотря на первоначальные разрушения, вскоре возникает город лучше устроенный, отвечающий требованиям более высокой цивилизации. В то время как «чингисхановское» вторжение кочевников сопровождается тотальным истреблением жителей, города «за ненадобностью» стираются в пыль, и их холмы на века остаются ареной для козлодраний... Я подумал об этом, оказавшись на улице Толстого, подле могучего сибирского кедра, высоко поднявшего зеленую вершину над одноэтажными домиками «русской» части города. Его почти век назад посадил один российский генерал, сосланный за грехи в Самарканд, и теперь это дерево знает каждый горожанин...
Впрочем, дискуссия наша вскоре приняла весьма конкретный характер: речь зашла о жестокости завоевателей.
— Я читал, что Александр Македонский где-то близ Самарканда встретил вышедших ему навстречу греков и велел перебить их. Не знаешь, почему он это сделал? — спросил Амон.
— На самом деле это произошло южнее, после переправы через Амударью. Там стоял город эллинских переселенцев — Бранхидов. Корни ненависти Александра к Бранхидам уходят глубоко...
Я помолчал, но, видя интерес в глазах Джалола и Амона, рассказал то, что мне было известно.
...Древний жреческий род Бранхидов правил знаменитым святилищем Аполлона в Дидимах, близ города Милета в Малой Азии. В начале V века до н.э. персы разграбили малоазиатские греческие города. Но Бранхиды предпочли почетной гибели в развалинах святилища предательство — они отдали сокровища бога в руки завоевателей и бежали с персами, избегая наказания за святотатство. Переселенные в Среднюю Азию, они основали новое святилище и город.
Между тем Александр, еще в начале похода на персов получивший в святилище Аполлона прорицание о своем великом будущем, повелел возвести грандиозный (больше афинского Парфенона) храм в Дидимах. Началось строительство, продолжавшееся... шестьсот лет, до победы христианства. Не удивительно, что, наткнувшись на город Бранхидов в Средней Азии, со «сверхштатным» святилищем, Александр решил отомстить за оскверненные эллинские храмы и велел стереть с лица земли поселение Бранхидов, истребив ни в чем не повинных людей. Верные приказу солдаты ворвались в город...
Однако, возможно, погибли не все, а лишь «покрытые покрывалами» жрецы, как писал историк Страбон. Ибо в Северном Афганистане, на существовавшем позднее греко-бактрииском городище Дильберджин, советский археолог Т.И.Крутикова обнаружила кувшины с надписью... «Бранхид»! И не уцелевшие ли потомки этого жреческого рода распространили впоследствии культ Аполлона по Средней Азии? Некоторые же исследователи полагают, что именно они основали знаменитый эллинистический храм Окса (божества Вахша) там, где, сливаясь, Вахш и Пяндж образуют Амударью. Храм существовал долго, и найденный в прошлом веке известнейший «Амударьинский клад» (он находится сейчас в Британском музее) скорее всего был его храмовым сокровищем...
Дворец
Цени свой дворец —
он искусства пример,
Не сыщешь прекрасней, —
сказал Искендер.
Вместе с Иваницким мы шли через плато к высокому холму цитадели. Вскоре показалось широкое основание раскопанного большого здания.
Это фундамент соборной мечети древнего Самарканда, убежища последних защитников города, сожженного монголами. Мечеть была обнаружена Вяткиным, а недавно здесь предпринял разведку Поль Бернар... — Игорь указал на свежий раскоп в углу фундамента.
— Чем же мечеть заинтересовала Бернара? Ведь, как я понимаю, французы ищут следы античности?
— Да, но арабско-персидская хроника X века «Кандия» сообщает, что в Мара-канде существовал общесогдийский храм идолов, основанный якобы Александром Македонским...
Храм, рассказывал Иваницкий, был посвящен Нане — главной согдийской богине, которая вобрала черты строгой греческой Артемиды и местных богинь плодородия. Его украшала живопись и золото. Завоеватель Согда, арабский полководец Ибн Кутейба, войдя в город в 712 году, «перевернул идолов и поставил минбар» — нишу, указывающую на Мекку. Позднее на месте храма выстроили здание мечети...
Академику Бернару показалось удивительным, что средневековая рукопись отмечает присутствие живописи, характерной лишь для забытого доарабского времени. Однако подобные росписи обнаруживали дореволюционные и советские археологи на Афрасиабе... И он решил раскалывать.
— На небольшом участке под фундаментом мечети Бернар нашел остатки здания, платформу из красных обожженных кирпичей — довольно редких, так как здесь обычно все делалось из местной серой глины. Датируется оно как раз концом IV века до нашей эры... — продолжал Иваницкий. — Вероятно, здание было выделено не случайно: по-видимому, это и есть тот самый «храм идолов». Александр всегда, в первую очередь, старался почтить богов, полагая, что они покровительствуют ему...
Мы двинулись дальше и взобрались на верхнюю часть холма цитадели, чрево которого пронизывали пропасти старых раскопов. Отсюда открывался ослепительный вид на пыльные всхолмления, а за их кромкой вставали дома Старого города с голубыми куполами мавзолея Гур-Эмир, мечети Биби-Ханым и прямоугольниками порталов трех медресе Регистана.
— Вот он! — показал Иваницкий в противоположную от города сторону, туда, где на нижней площадке цитадели виднелся прямоугольник раскопа. — Дворец, который в 1994 году обнаружила Ольга Иневаткина, семнадцать лет проработавшая в Самарканде. Лишь в этом году она не приехала с французами.
— Дело в том, — рассказывал Иваницкий, — что цитадель состояла из верхней части, на которой мы стоим, и нижней, считавшейся хозяйственным двором, пока там не начала работать Иневаткина... Вначале она наткнулась на основание огромной шестигранной сырцовой колонны, затем обнаружилась целая галерея и был открыт дворец...
Итак, дворец. Лучше, если рассказ о нем прозвучит из уст Поля Бернара, отправляясь на встречу с которым, я еще надеялся услышать, что дворец принадлежал великому завоевателю...
Академик в своем рабочем халате был похож на раздобревшего римского проконсула какой-нибудь восточной провинции.
— Значит, вас интересует дворец, месье Войлошникофф... — начал ученый и продолжил: — Известие о «дворце Александра» восходит к историку Арриану, который сообщает, что царь устроил пир во дворце ахеменидского наместника. Когда все были пьяны, Клит, друг царя, резко высмеял введение Александром персидских порядков в управлении — и был убит разъяренным властелином. Впрочем, царь был сам потрясен делом своих рук. Дворец, где это произошло, находился в цитадели, в северной части Мараканды, но расположение его оставалось неясным. Пока Ольга Иневаткина не открыла, что нижняя ступень цитадели -ото и есть дворцовая площадка.
— И найденный там дворец...
— Увы, нет. Дворец, а точнее два дворца, последовательно располагавшиеся друг над другом, относятся к эпохе средневековья. Первый — вероятно, резиденция арабского наместника, существовавшая в VIII столетии.
— А второй?
— Когда первый был разрушен, как это обычно делалось в Азии, если приходил к власти новый правитель, над ним выстроили здание, IХ-Х веков, — вероятно, дворец династии Саманидов, приобретших независимость от Арабского халифата. Но так как оба здания были построены на одном месте (также, как и в случае с «храмом Александра» и мечетью), оно, по-видимому, было освящено традицией. Скорее всего и дворец эпохи эллинизма, и более ранний, персидского наместника, где пировал Александр, располагались на том же месте. И их остатки покоятся в глубине глинобитной платформы, на которой в средневековье была наращена цитадель...
Мы спустились к глубокому раскопу.
— Вы не копали дальше? — спросил я.
— Мы хотим сначала полностью выяснить планировку здания.
Я разглядывал груды слипшихся сырцовых кирпичей из рухнувшего свода. Горку плитки, сложенной строителями в углу для ремонта много столетий назад, и так и неиспользованной. Проходы, массивные базы восьми колонн... В этом безлесном краю развалины разных тысячелетий, вероятно, похожи между собой. И спустившись вниз, я представил, что стою уже на полу того дворца, что попирали стопы великого завоевателя...
Легенда балансировала между реальностью и домыслом. Александр не закладывал Самарканда, подобно тому, как основал Александрию Египетскую. Но именно после него, вероятно, определились окончательные очертания города на последующие полтора тысячелетия...
Дорогой Александра
Расспрашивать стал
Искендер о пути,
Где мог бы он войско свое провести.
Меня влекла аура еще одной загадки, связанной с наследием Александра, — Греко-Бактрийское царство, возникшее в середине III века до н.э. Там укрепилась династия греко-македонских правителей, долгое время сохранявшая эллинистические обычаи. Власть этого государства распространялась на большие территории Средней Азии, Афганистана и Северо-Западной Индии. И не случайно тысячелетия спустя образы правивших на Востоке царей с греческими именами — Диодотов, Евтидемов и Евкратидов — воспламеняли фантазию Хаггарда и Киплинга...
Мне казалось — проехав дорогой, которой вел своих воинов Александр, я сумею лучше понять то, что отделено от нас двумя с лишним тысячелетиями. К тому же я знал, что на самом юге, в Термезе, где от греко-бактрийской эпохи могло сохраниться больше, чем в Афрасиабе, работает еще одна группа французских археологов.
И судьба пошла мне навстречу: в Самаркандском институте археологии я повстречал академика РАН из Москвы, археолога и искусствоведа Бориса Яковлевича Ставиского, одного из главных отечественных специалистов по среднеазиатским древностям.
— Я также собираюсь в Термез, — сказал он мне. — Александр наверняка бывал в тех местах, сражаясь в горной части Согда, ибо через Термезскую переправу кратчайший путь ведет к Балху — столице древней Бактрии, которая играла роль базы в его войне за Среднюю Азию. Термез обрел важную роль и в Греко-Бактрийском царстве, а позднее был одним из крупных центров на Великом Шелковом пути, порожденном эпохой эллинистических цивилизаций. Мы можем поехать вместе...
Покинув зелень Самаркандского оазиса, автобус пошел сухой голой степью в направлении города Карши. Вероятно, этим путем армия Александра впервые приближалась к согдийской столице. В дороге Ставиский вспоминал, как рождался роман «Таис Афинская» известного писателя и доброго его знакомого Ивана Ефремова:
— Однажды Ефремов сказал, что его привлекает эпоха Александра Македонского, его вдохновил эпизод поджога Персеполя — символа варварской деспотии. По его просьбе, я достал новую книгу Уилера «Пламя над Персеполем», тогда еще у нас не переведенную. Хорошо зная английский, Иван Антонович буквально проглотил ее и почувствовал, что это — его тема... Меж тем мы свернули со степной дороги, и поплыли низкогорья хребта Байсунтау, напоминающие желтые верблюжьи горбы. Под вечер, скатившись в зеленую долину Сурхандарьи, где тополя и туи окружали хлопковые поля, мы проскочили развалины Старого Термеза и через десяток километров въехали в новый город. Мелькнули сине-белые столбы Северных ворот, оставшиеся от внешней стены русской пограничной крепости 1900 года. Одно-двухэтажный, за исключением административных зданий в центре, просторный Термез почему-то напомнил мне греческие города, облик которых реконструирован раскопками в русском Причерноморье.
Сходство это усиливала уцелевшая цитадель, где сегодня стоит уже узбекская часть. Когда в прошлом веке здесь возник военный форпост русских, многие века ничто уже, кроме развалин, не напоминало о некогда процветавшем древнем и средневековом городе...
Попросив Ставиского объяснить название «Термез», я услышал:
— Древнее имя — Тармита — происходит от древнеиранского Тарамита — Зареченск, что соответствовало положению города относительно политического центра Бактрии...
Древняя цитадель
Весь край Искендеровой
славной стеной
Был так огражден от напасти лихой.
В городе было жарко, несмотря на осень и недавний ветер — афганец, принесший похолодание. Мне повезло — я ехал на раскопки цитадели Старого Термеза вместе с французом Пьером Леришем и местным археологом Тухташем Аннаевым. Усохшая Сурхандарья еле струилась по широкому руслу, окруженная цветущими гранатовыми садами.
Не доезжая до разрушенных валов древнего города, пересеченных новой трассой, я заметил на холме странный цилиндрический предмет с закругленной верхушкой, под шиферным навесом и попросил подъехать поближе. Это оказалась расчищенная археологами древняя буддийская ступа I века. С холма открылся вид на остатки стен огромного монастырского здания, некогда лежавшего в пригородах Тармиты и ныне известного как Фаяз-Тепе.
В 80-е годы Фаяз-Тепе был раскопан ташкентским археологом Л.И.Альбаумом, нашедшим хорошо сохранившиеся росписи, которые находятся ныне в Ташкентском муже. Росписи выполнены в то время, когда, передав многие достижения местным мастерам, эллинистическая культура уже как бы ушла под спуд восточных традиций...
Въехав в погранзону, мы свернули к крутому холму древней цитадели. Сквозь проволочные заграждения, под бдительным
оком узбекского пограничника я выбрался к густо поросшему камышами берегу Амударьи, над которым нависала скала-крепость. С этой стороны четко была видна кладка средневековой стены, «зачехлившая» более древнюю: Старый Термез начали раскапывать еще в середине 30-х годов.
По узкой тропке над рекой мы взбираемся на холмистое плато, откуда хорошо проглядывается разлившаяся на километр Амударья. Суховато-подтянутый Пьер Лериш указал на работающих возле воды студентов в чапанах:
— Они раскапывают остатки античной, как я думаю, гавани. Еще при Александре здесь была переправа, ее облегчал большой остров. На скале лежит мощный, полутораметровый слой греко-бактрийской эпохи, во время которой здесь возникли крепость и порт. Полагают, что один из наиболее известных, благодаря своим завоеваниям в Индии, греко-бактрийский царь Деметрий обнес цитадель стеной около 200 года до нашей эры...
Лериш подозревает, что еще в древне-персидское время на переправе могло существовать какое-то укрепление, но доказательств этого не найдено. Прямо на земле лежат черепки прошедших веков — осколки розовых греко-бактрийских блюд, ваз, курительниц, куски средневековой расписной глазури. Не могу не задать вопросы, мучившие меня всю поездку:
— Почему так далеко на Востоке утвердился бастион эллинизма? Что породило этот феномен? Отчего так силен оказался здесь дух наследия Александра?
— Вероятно, истоки этого берут начало в не очень впечатляющей нас эпохе Селевкидов, потомков одного из полководцев Македонского. Они продолжили дело Александра. Заложили в пограничных провинциях в конце IV — начале III веков до нашей эры десятки новых городов, населенных греческими колонистами, ветеранами военных походов, потомками смешанных браков. Здесь стояли крепкие гарнизоны, сильна была греко-македонская верхушка, опиравшаяся на колонистов и честолюбивую местную знать, поддерживавшую своих храбрых властителей. Неслучайно и греко-бактрийские цари старались в своих изображениях на монетах подчеркнуть свое сходство и преемственность с Александром Великим. Полтора века продержались они — и все же пали в результате междоусобиц и натиска кочевников с севера в конце II века до нашей эры...
— А в эллинистическую эпоху цитадель уже имела современные размеры?
— Нет, она сформировалась лишь к началу новой эры. А в первые века, в период расцвета Великого Шелкового пути, разросшийся город занял территорию, вдвое превосходящую площадь Афрасиаба!
Мы подходим к большому котловану, где виден разрез древней сырцовой кладки. Это стена цитадели I века до нашей эры, служившая до упадка города. Раскоп сделан четверть века назад талантливым краеведом В.И.Козловским, бывшим работником Термезского музея, и французы используют его, чтобы продвинуться глубже.
Так вот в чем все-таки разгадка! Александр дал «затравку» созданию античных городов на Востоке, которые лишь спустя века выросли в огромные экономические центры — сухопутные варианты Александрии Египетской. В этом роль основателя: он бросил во взрыхленную мечом почву семена, дал толчок развитию торговли, перечеканив скопленное в сокровищницах персов золото в монету.
Я стоял на средневековой пристани, настолько подмытой, что ее кирпичные монолиты уже висели над рекой. Глядя на сиреневую Амударью, старался представить, что думали воины Александра Великого, более двух с лишним тысячелетий назад пришедшие к этим водам. Заложив новые города Бактрии, они оставили память о себе на долгие века... И когда 130 лет назад к давно опустевшим берегам вышли русские люди, жители близлежащих кишлаков рассказывали им предания об Александре Македонском...
Ташкентский эпилог
Лишь в сказках бессмертье
снискать нам дано.
Я проходил по залам Музея народа Узбекистана. Здесь, как и везде на ташкентских улицах, надписи были только на узбекском языке, даже под медными пушками, отнятыми у ташкентцев в 1865 году генералом Черняевым.
И внезапно, точно громом пораженный, я замер. Передо мной были реконструированные Альбаумом росписи с Фаяз-Тепе. На одной из них был изображен воин с закрученными рогами дикого барана на голове. Так изображали богов, чьими священными животными считались обитатели высоких гор. И только один воин, вошедший в предания Востока под именем Искандер Зулькарнайн — Александр Двурогий, мог быть изображен так же, ибо его приравнивали к божеству. Четыре или пять столетий минуло с тех пор, как он прошел Бактрию и Согдиану, но его продолжали изображать в святилищах...
Ташкент — Самарканд — Термез, Узбекистан.