0

"О, король Бабабел, избавь меня от напасти!" Джефф Страттон вынул из кобуры пистолет, положил на стол, расстегнул ремень, дернул молнию. Брюки сползли до щиколоток, вентилятор щекотал худые, хищным волосом поросшие ноги. Джефф поежился, засунул палец туда, где вспыхивала позорным огнем тугая шишка. Казалось, за пару незаметных часов дежурства она выросла еще. Шишка уже почти закрывала проход и ответила пальцу взрывом постыдной боли. "Проткнуть иглой?" — Он представил афганский поток крови, заливающей пол в комнате службы безопасности, самодовольно плещущей на стерильный пульт, оседающей каплями на подмигивающих мониторах, хлюпающей под ногами. Объявить тревогу. "Я ранил злоумышленника из А-е, негодяй скрылся". Джефф извлек из планшета склянку с белой дрянью, взял чуточку мизинцем, смазал богомерзкую шишку, натянул штаны, сел, морщась. Пистолет успокаивал руку, сообщая ей что-то умиротворяющее на древнем мужском языке. Что может быть противнее геморроя? Только лишь издевательская, звериная надпись: "No new messages on server". Но послания были. Тут пристало закурить, предвкушая, но начальство запретило, и взамен Джефф достал потайную флягу, глотнул. Вот от этого-то все беды: алкоголь будоражит кровь, сосуды лопаются, вены вылезают, как паскудные корни, потешаясь над тайным меридианом любви. Влажный глаз Гора, воспаленный зрительный нерв, проделки Элис. Джефф изучил заголовки, псевдонимы неведомых отправителей, клюнул стрелкой в первое письмо, пришедшее от Грифа. Гриф любил разъяснять, давать советы, ехидничать, подъебывать новичков; Джеффу он представлялся ядовитым старикашкой, коротающим часы в Британском музее — или даже нет, в каком-нибудь подвале, где пылятся энциклопедии, алхимические колбы и, быть может, на неприступной полке таращит сонные зенки очарованный брахицефал. "Проблема с ЗР, — наставлял подопечного Гриф, — в том, что Мазерс пытался вбить квадратный клин в круглую дырку". Шишка напомнила о себе обидным выстрелом боли, и Джефф понял, на что она похожа — будто в вену загнали фасоль. Джон-Ячменное-Зерно или еще какая белиберда в этом роде. Квадратный клин. Смешно обращаться к тромбу, как к запертой пиратами пещере, но Джефф на всякий случай послал гадине приказ: "Рассосись!" и вернулся к сочинению Грифа. "Не могу согласиться с вашим суждением, — продолжал старик, — что ЗР делает опыты более впечатляющими. Для меня ЭМ ЗР — единственная из всех систем, не давшая, по чести сказать, ни малейшего результата. Поскольку это было моим первым опытом соприкосновения с ЭМ, удивляюсь, как я вообще не счел занятие бесполезным. Но я всегда знал, что там, под покровом Изиды, таится нечто завораживающее". Да, вот именно, раскаленная фасоль, застрявшая в вене. Найти хастлера, оплатить кровавый шашлык. "Так что я вернулся от ЭМ ЗР к исходному материалу. И счастлив, что сделал это". Тут вступал жирным шрифтом неофит, с которым Гриф полемизировал: "…особенно идея о Боге, который выше самого Бога. И тем паче богов эллинов и египтян с их антропоморфностью. Если кто-нибудь из вас использовал подобные технологии для общения с Богами, откликнитесь per favore". Гриф тут же и отвечал самодовольно: "Я вызываю Архангелов от Планет или Элементов, в зависимости от того, с чем работаю в данный момент. К ним я обращаю молитвы после церемонии Сторожевой башни". Спина затекла, от трепета экрана взвыл висок, и Джефф с ужасом представил, как тромб ползет к мозгу, взрывает доверчивые сосуды новогодней петардой. "Рассосись!" Хуй тебе. Джефф, не снимая брюк, снова залез пощупать, пряжка впилась в живот. Ужас! На белом грунте японским солнцем расцвела алая точка. Вот и иголка не понадобилась. Джефф представил, как на форменном хаки растут нелепые бурые пятна — словно его бессердечно поимели прямо на служебном месте.

Так произошло первое магическое кровотечение.

1

Котик жил один, коротал часы, плутая в коллекции ножей, топорщившихся в тесных кольчугах. Что может быть тоскливей страсти к письму? Застрял в паутине намеков, ну вас на хуй. Пошел в клуб, снял бездельника, накормил огнем. В пять утра зашевелились птицы. Суп из сушеной саранчи, гватемальские снадобья, рецепты страшных пирогов. В ноябре празднуют день мертвых, облизывают сахарные черепа, ковыряются в могилах. Или это май, сентябрь? (проверить в красном словаре). Тебе было сказано: сиди, не высовывайся. Пролетит вертолет, отхуячит затылок. Проедет автобус, пробьет лоб. Промчится всадник, пронзит горло. Прожурчит газонокосилка, отрежет ноги. Таков уж этот поселок, зачем ты сюда забрался? Достойно встречают пришельцев, приносят в жертву тощих петухов, заклинают ураганы, поджигают стога, заливают чачу в корыта. Пришел к доктору, взмолился: пришейте пальцы! Пришейте пальцы скорее! Но тот уже принял дозу, стены зеленели, пол качался, кактусы играли в прятки. Отправляйтесь в сан-хосе, там амбулатория. Пациент заплакал. Да как же так? Я ведь шел пешком, у меня же трактор. Сунул кровавый кулек. Понюхайте, они еще живые, еще просят пощады. Видите, трава под ногтями. Но лекарь не мог ничего сказать, едва шевелился. Вентилятор гудел, мухи падали в пропасть, завыла дико пума, на кухне уронили тарелку, колокол звал на молитву. Всё, как перед свадьбой, перед причастием, перед обрезанием, перед погружением в микву, перед поминальным словом. Это был хищный механизм, взбесился от жары, истреблял всех подряд, не отвечал не любовные письма, не отвечал на деловые письма, не отвечал на письма протеста. Так распорядились в гестапо. "Моя работа, в основном, с заклинаниями, и, это правда, вы легко можете вызвать ангелов, — сообщал Семьсемьсемь. — Их отличие от других духов в том, что они вовсе не похожи на энергию, которую вы впитываете, попросту говоря — сосете; напротив, они внедряются в ваше тело, пробуждая его органы, детали, шарниры, и тогда эти части (рука, селезенка, ухо, волоски на затылке) начинают действовать самостоятельно, как узлы связи, лейтенант в радиорубке, чуткий конвоир. Никаких ритуалов не нужно, ну разве что выйти в коридор, встать на колени, ткнуться лбом в вытертый линолеум, повторить три раза: авраам, исаак, иаков. Но иногда получается и просто так".

2

Вот проблема — истощение ауры. Окутывала плоть тайной сферой озона, теперь истлела, словно застиранная майка. Только бешенство. Выполз на покинутый причал, затылком в прорубь. Сломался в слабых пальцах Azt, прилетели грачи, поклевали скисшие зерна. В день осеннего равноденствия прибыл истощенный покровитель — фиолетовые тени, прозрачные пальцы, вены, провисшие, словно сельские провода. Всё бы хорошо, но вот — облюбовал резину. Лыжные костюмы, противогазы, дубинки. Вступил в прискорбный французский клуб. История из потешной газеты: скитальца поймали, разрубили топором, растворили в кислоте. Напоследок проковыряли дырку в священной книге, спрятали ампулы. Вам, мистагоги. Вам, запутавшиеся в сетях. Вам, духи лжи. Вам, жадные хуи. Экран вспыхнул, как этна. "Таинственный пожар в ломбарде". Где теперь позолоченные ложки, где статуэтка балерины, где гравюра "Похищение и убийство Жана Донета", где святые дары? Где иглы и плети?

24 июня 1438-го года бесследно исчез двенадцатилетний Жан Донет, сын Жанны Дегрепи из прихода Нотр-Дам-де-Нант. Новый Ирод в те дни останавливался в "Отеле де ля Сюз", и мальчика видели входящим в его комнату. Так в день святого Иоанна сокровищница Храма Невинных Душ пополнилась еще одним бериллом.

"Похоже на 18-й день церемонии ЭИ, — лаконично парировал Гриф. — Теперь обращаюсь ко всем: я наконец-то прочитал книгу Т., и не могу назвать ее чудовищной или что-то такое. Единственное, что меня раздражало (ну кроме всех этих суждений об Апокалипсисе), это то, что он скрывает значительную часть информации о предмете. Например, Т. считает что Серебряная Книга из 48-ти страниц отличается от книги Мольбы. Возможно, он и прав, но у меня создалось иное впечатление. Вспомним, например, стенания Жана Юбера, попавшего в ритуальную комнату "Отеля де ля Сюз" 26-го июня. Т. приводит пассаж о том, как Ангел попросил доктора оставить книгу на Алтаре на 14-й день отдыха (но не последний ли это, то есть восемнадцатый день, праздник св. Иоанна?), а затем покинуть операционную и закрыть дверь. Ангелы должны были заполнять книгу сами, в его отсутствие.

У меня все же создалось другое впечатление. Т. считает, что Ангелы намеревались оставить в книге свои Имена и Печати, то есть создать Книгу Духов, наподобие известного гримуара. При этом он указывает, что Ангелы вроде бы хотели воспользоваться услугами Работника, тогда как доктор был изгнан из комнаты. Второй вопрос — действительно ли в книге было 48 страниц и ее следовало прочитать единожды, а затем уничтожить? Это совсем не походит на Книгу Духов, скорее, она была предназначена для заклинаний, и, возможно, доктору велели прочесть все зовы подряд для церемонии ЭИ и не повторять больше. Хотя, должно быть, ему пришлось репетировать мольбы Жана Донета и других жертв Нового Ирода 13 дней, а на 14-й повторить их без запинки.

А что думаете вы, парни?"

3

Из спальни решено было откачать воздух, так, чтобы постоялец (Д. А. Уилсон, обитавший здесь уже четыре года), решил, что у него начинается приступ астмы. Ам? Ам? Потянулся к лампе, свалилась пепельница, улетела вата с пятнышком крови. Курьезная печатка (Венера, скудным лучом наползающая на Юпитер), розовый конверт, карандаш, мормонский Новый Завет в синем ледерине. Вскочил, рука на горле, попытался открыть окно, не поддавалось. Озноб поживы. Здесь ковырялись, здесь трогали пинцетом.

Свидание в Брэ, букет некрасивых, ненужных тел. Сожрали помои, поглотили с подземным хрустом. В день великой французской революции, в день подавления гоминдана, в день лопнувших струн, в день вскрытия саркофага, в день пожара в "Отеле де ля Сюз".

Пламя выскочило из щелей испуганной паклей. Гриф подбежал к липкой дощечке, схватил наперсток. В глубине уже горел ответ. "Я не замечал этих деталей о книге, пока не повторил мольбы мальчиков три или четыре раза, — делился Маркопулос. — Я до сих пор не уверен, что это было на самом деле. Что, если серебряная книга отличалась от книги Заклинаний, которую доктор использовал для инициации первые 14 дней? Очевидно, д-р должен был завершить работу над книгой к 24-му июня, но это ему не удалось. Затем многие сталкивались с подобным. Нам открывают окно благоприятных условий, и мы должны сделать что-то особенное (поймать мальчишку, задушить, распороть живот), но цифры мешают. Вот почему строительство Храма еще не завершено".

"Где же помеха? — Гриф отложил наперсток, спустился в подвал, извлек из пустоты черную флягу, глотнул. — В чем дело? Понятно, что главный покровитель Весов — Венера, а Сатурн выдыхается в этом знаке, как тот воздушный шарик на развороченной экскаваторами набережной. Доктор мечтал о другом: повелевать империей, расставлять флажки на дрожащих меридианах, отобрать туле у небесных блох, растянуть линзу. Необитаемый остров. Оттого и необитаем, что покрыт льдом. — Гриф ухмыльнулся, глотнул еще. — Оттого-то, блядь, и необитаем".

Безобразие! Пробка укатилась, зацокала по плитам. Старик прижался к стене, за спиной пошатнулся камень. Моя склянка, эфир! Месопотамия! Оковы! Мразь! Мразь! Меня нужно носить на бархатной подушке, как орден к погосту, а вы глумились, изувечили… Горло не повиновалось, словно санитары пропихнули серебряный слиток.

Вот истина, скрытая в дебрях: адмиралы тоже любят ебаться. Ерзают беспощадно, тянутся из прутьев, ломают стебли, рвут ткани, выдергивают нити. Ты знаешь, зараза, сколько я за это заплатил? Ты видел когда-нибудь такое? Ты? Ты?

Потом угомонился, залез на чердак, взглянул в дырочку на загадочное небо. Тут вам и окуляры, и оболочки, и свидание неизвестно с кем. "За растление малолетних!" Дрогнули кубки. В полночь достали папирус, раскрутили. "Высочайший декрет о выселении евреев из Гибралтара. Подвозить к марокканскому берегу, спихивать в воду". Кравчий изобразил море, усыпанное перхотью, будто лепестками робкой вишни, сценка пользовалась успехом. С ранней почтой пришел буклет "Колдовство изнутри". Разноцветные стекла, как в терапевтическом соборе. "О, галилейский бастард!" — прошептал почерневшими губами, начертил мелком злобную звездочку на полу. Сок смородины, вязкие сыроежки под деревянным башмаком. Ловили волка, натерли пятки, исцарапали руки. Но это ничего, ничего, успокойся.

Ибо сказано: "Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы".

4

"Меня тоже смущало, что доктор боготворил Венеру. Теперь все прозрачно. Спасибо, нежный брат".

Баррон отложил щуп, вздохнул. Письмо поспешно растаяло на экране. Изверги! Вот простая история: "Профессор Хаусхофер". Не застать: уходил рано, возвращался поздно. В окровавленном кармане прятался стишок: "Отец сломал печать простую, и дьявол изувечил мир". Калеку протащили по громыхающему коридору, сбросили в штольню. Так неблагодарный ученик отплатил учителю. Мимозы и вереск, южный крест, зеленый дракон, туле. Что мы знаем о тайных пружинах? Nihil. И этот сон про проржавевшую дверную ручку, бронзовый засов. По ту сторону ожидал Ангел с утраченным письмом. ("Здесь обитает Azt!"), крякнул самодовольно, присел на парапет, заглянул в газету: "Самый большой муравейник… так… три гектара… так… на границе Новгородской области, где простоволосые княжны лизали замурзанные ханские ноги". Скотина! Баррон уже здесь, рядом, чуешь ропот огня?

Мальчиков заманивали в "Отель де ля Сюз". Конфеты со слепящей начинкой. Трюфели, грильяж, монпансье. Подрочить на распоротые кишки, что может быть чудесней? В день, когда Венера поглощает Юпитер, 24-го июня. Deus Irae, поминки, гости плакали.

"Мне показалось, — строчил Семьсемьсемь, — что книга вовсе не создавалась восемнадцать дней. Скорее, она была написана в один присест, чтобы передать информацию столь важную, что ее нельзя доверить Работнику. Отметим, что д-р должен был подготовить серебряный текст к определенной дате, и это ему не удалось. Мальчики кричали слишком громко, стрелка заползала за красную черту. Существует особый зазор, когда события складываются в твою пользу, Венера сливается с Юпитером, предсмертные хрипы звучат симфонией звезд. И Ангелы решили воспользоваться этим".

Но есть и другая версия: Работник не приказал доктору покинуть комнату, сославшись на распоряжение Ангелов, оттого лишь, что сам захотел написать книгу Мольбы. Всякий, кто хочет попасть на новый уровень пляски, должен миновать Стражу. Если договориться не удастся, ему отрежут веки. Такова цена самонадеянности.

Чтобы миновать матросов, надо их задобрить, показав тайные знаки и порезы. ("Ты опять произнес это слово!" — Прости, frater Quimbanda", покорно берет нож). Но что делать, если все талисманы забыты в "Отеле де ля Сюз", в потайном ящичке бюро, где уже спит праведным сном бритва, покрытая засохшей слизью?

Природа эксперимента. Ребенок, наблюдающий, как избивают его товарища, испытывает Ablehnung (см. Ein Kind wird geschlagen). В этом процессе смерти/возрождения испытуемый проходит все стадии падения, наподобие спуска в Пропасть. Доктор выходит из комнаты, не в силах смотреть, как вопли мальчишек заполняют серебряные страницы. Работник, засунув дрожащий кулак в карман, остается. Проходит восемнадцать дней. (Такова версия Грифа).

"Множество маленьких Пропастей… Множество Покрывал… Множество Стражников… Наконец — мост-сабля. Кстати — можно ли начать ЭИ с созерцания мандалы? Или тут что-то не так?"

Сюда, сюда, молодые хуи. J'ai pas sommeil. Спойте сироте "My monkey".

5

"Вот мое представление о смiрти: темный бездонный залив, стиснутый двумя остроконечными вершинами. Над пропастью — меч. Вы должны пройти по лезвию, перебраться туда, где воркуют матросы. Это видение определилось очень давно. Кто подсказал мне его, не помню. Кажется, это как-то связано с деревом. Да, мы с учителем географии лежали на траве под шумящим вязом. Старик положил мне голову на грудь и стал рассказывать про Баррона. Как он по воле Прелати явился Новому Ироду в нижнем зале Тиффожа, как обещал вечность. Кажется, звук голоса убаюкал меня, я робко задремал. Сон продолжался минуты три, не больше, но я успел увидеть всё: залив, фундамент Храма Невинных Душ, потускневший меч, смеющихся матросов. Один из них вышел вперед, гульфик топорщился, словно в брюках негодовал дрессированный питон. Слава тебе, сын оленя, отворяй яхонтовый рот. Такой мне представлялась смiрть".

"Особенно хороша идея, что и Богом управляет еще один Бог, — размышлял Маркопулос. — Но мне все равно кажется, что у ЗР мало общего с ЭС. Операция должна быть легковесной, как вопли жертв, шорох серебряных страниц, отблеск луча на лезвии, лепет распоротой кожи. Что до залива, то я встречал немало людей, которым удалось его пересечь. Сложнее всего проверить иерархию матросов. Спору нет, крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер". Текучий воздух, мокрый ветер, ночной дозор.

Он прекрасно знал, отчего парни так на него смотрят. "Письмо… это был чистый секс… секс в таблетках — три раза в день… хуй высушили и растолкли". 50 песо. Вышел, ласково прикрыл дверь.

"В любом случае помещать херувимов среди других прислужников кажется мне абсолютно неверным. Да, неверным в корне. Они ведь никогда не драили палубу. Ваш 777". И вот что забавно: Новый Ирод показывал друзьям головы отрубленных детей, вопрошая, какая из них выглядит лучше: та, что слетела с плеч сегодня? Или та, что вчера? Или та, что 24-го июня?

Поползновения мигрени. Мальчики вбили гвоздик в висок: думали, это не живой карабас, а восковая кукла. Но все получили по заслугам, не так ли? Дубликат созвездия гончих псов, флакон с дивными духами, my moonlight serenade. Хочешь, перепишу для тебя ноты марио ланца? Хочешь, зайчик, хочешь? Опусти парасоль, усмехнись.

"Настойчивость Т. меня удивляет, — вывернул язык Гриф. — Ведь очевидно, что доктор уже испытал тяжесть письма, когда трудился над LL, и теперь просил Ангелов сделать работу за него. Они потребовали раздраженно, чтобы д-р вышел, оставив мальчишек и книгу взаперти на всю ночь. Давайте только решим, наконец, о какой книге речь".

"Вы говорите про окно благоприятных дат, — парировал Маркопулос, — но отчего же тогда книга столь сложно сконструирована? Как вы покроете пергамент серебром, да еще в такой комнате, среди кровавых луж и зловонных кишок? Потом: каждая страница должна быть определенного размера — а это зачем? Зачем?"

Дуновение немецкого ветра… Бальзамин на окнах "Отеля де ля Сюз". "No new messages on server", — сообщает драгоценный механизм.

6

Двенадцатилетний Жан, сын Жанны Дегрепи, вдовы Рене Донета из прихода Нотр-дам-де-Нант, исчез 24 июня 1438-го года (день св. Иоанна). В комнату Ирода в "Отеле де ля Сюз" его провел Прелати. Об исчезновении мальчика сообщили мать и шестеро свидетелей.

Его превосходительство… ну что ж, слезай… улыбнулся… липкие пальцы… один сломался… typhoid mary… шоколадный голод… привезли на санках собачий труп". Хватит! Захлопнул книгу, точно ларец с механическими жуками. Принесите ноты Deus Irae. А? А? А? "Как заяц".

Это были черные, изъязвленные янтарным мазутом колеса. Прятались в снегах, бессердечный шалаш из еловых веток. Iliac passion, растворение розы в греческом лице. "Знаете, — объяснял доктору пленный мальчик, — он так странно меня целовал, меня никто никогда так странно не целовал так я бы сказал сильно нет даже не сильно а вот именно необычно непостижимо понимаете лицо сводит судорога мышцы корчатся это будто бы местная анестезия а не поцелуй как у дантиста но всё равно приятно ох блядь как приятно".

И потом этот запах.

"Пациенты должны уловить скупой символизм: образы передаются астрально, на металле ничего не появляется. Не думаете же вы, что Ангелы пишут земными чернилами? Слишком много чести. Смеху подобны утверждения фарисеев из А-е, что Работник мог исправить записи, смешать иерархию матросов. Ничего подобного". Так тебя охватывает гельвеловая кислота, ты не помнишь, что творил в минуты, когда оказался на берегу. Душа взлетает и видит, как отравленная рука берет тетрадь и хищно выводит на свежей странице: "93! I invoke the Archangels of either the Planets or the Elements depending on what I'm working with. But the obstacle is that a had an ileostomy. Basically, the operation removed my rectum and replaced it with a girlish purse. The anal staircase as shrink calls it. Every attempt of sex I have had with men since has ended in disaster, but it's to them that I direct my prayers after the Watchtower Ceremony". Потом действие ингибитора спадает, Джефф снова ощущает то, что чувствовал каждую секунду последние две недели: боль, screaming pain в окаянной дыре.

Мы нюхали кокаин, ебли племянников за трансформаторной будкой… Как дикие собаки идоиго… Что еще?.. Жестяные перегородки на солнце, ржавые рельсы, экс-санаторий Хаусхофера, приходили сюда после уроков. У кого уже залупляется, у кого еще нет. Тех, у кого не получалось (ol), пачкали мазутом. Нет, не то, чтобы очень, просто маленькая полоска на щеке, словно прислонился к трубе you know. Вздрогнул от воспоминаний, закурил, синяя тень на ключице. Кошерный ресторан "Ключи Соломона" возле новой синагоги. Семейные связи. Мелькают подручные матросов с пятибуквенными именами. Но все равно — по ту сторону пропасти. (Рассмеялся). Что ты там пишешь, ястреб? (Заглянул через плечо).

"Теперь понял в чем дело: люди все время забывают, что Ангелы не имеют плоти. И если ночью ты колотишь мне в дверь, кричишь: "Я встретил Жана Донета, он улыбался, кровь сочилась из ран", ты не надеешься, что сейчас я зайду в твою спальню и увижу багровые разводы на простыне. Там ведь не будет ничего, не так ли? Мы с тобой знаем, что все кривотолки — ложь, в комнате всю ночь не было ни доктора, ни работника, никого. Книга осталась одна, и растерзанные дети смотрели, как на серебряных страницах появляются жадные диаграммы".

7

Достали чашку петри, потыкали осторожной булавкой. Бактериальные культуры, попробуй, растормоши. Васектомия, на экране надувается поролон, брызжет сок. То, что мы подкладываем вместо. Никогда не говорить прямо, не смотреть в глаза, избегать рукопожатий. Пальцы зависли в отравленном воздухе. Погодите, погодите, вы забыли, вот ваши ошметки. Сорный ветер прошелся по мостовой после парада, собрал отпоротые погоны. Двойные молнии, римские цифры, всё, как завещал Гвидо фон Лист. Шутки ради расстреляли дивизион, распотрошили куранты любви. Доктор выходит из комнаты, посетителям следует вообразить медную дверную ручку с профилем тщедушной змеи. Прохладный щелчок замка, детские вопли не долетают в коридор. "Что это?", спрятал обожженные руки консьерж. "Открытка для мсье Хаусхофера. Он ведь здесь обитает?". "Но ведь это грязь, отвратительно". "Ах нет, теперь так многие делают, вы просто отстали от жизни. Умчалась, как утренний паровоз". "Скажите, это тот самый господин, что ввел в казематах порку? Я, кажется, видел в воскресной газете". (Происшествие в шестнадцатом аррандисмане).

А мог бы вовсе без запятых. Осторожно засунул хуй в стальное кольцо, затянул магниты. Приготовились, начинаем.

"Если адепт пытается достичь рая, связанного с венерой, где тень несозданных созданий колыхается во тьме, и нечто в нем противится силам планеты, тогда энергетические поля прижмут его к заплеванной почве, вывернут горло, как рукавицу. К примеру: мы познакомились со стриптизером. Приятный парень, мускулы где надо, стойка, татуировки. Это китайский иероглиф: happiness, а это сокол Гора, как на воротах в нашей кибле. Поговорили о завоевании Тибета, о мышьяке, о докторе, вовремя покинувшем детей, об ангельских чернилах, энергии шен-ци. Потом он осторожно коснулся губами залупы, словно это бутон какой-нибудь постылой розы. "Коллекция диковин". "Да, пришлось путешествовать за три моря" (рассказал ему давнишнюю историю про жемчужное ожерелье, которое требовал старший сын). Слабость после первой любви, я, пожалуй, встану на четвереньки, чтобы вам удобнее было вставлять. "Хочешь сигарету?" "Спасибо, хозяин". Новый Ирод не растерялся бы. Но где уж нам, калекам. Сонная фантазия: замотать глаза мокрым платком, предложить — пойдем на опушку, и на счет девяносто три пальнешь мне в затылок. Договорились? Пять грандов, на дороге не валяются. Сможешь купить себе любого мальчика, даже того блондина, что жонглировал перечницами и сифонами. По рукам? Подумал, хлопнул по плечу, засмеялся: ну ты, парень, даешь. Твоя взяла.

Вышел в сад, искривился, как намоленная икона. Пучки зловредных энергий. Парусник несет нас к юпитеру, слышишь — бубнят арфы? Домашнее задание: обнаружить невидимое существо в прихожей, обласкать его, нежно противоречить, удовлетворить напоследок. Merkavah — что это? (посмотреть в красном словаре). Расскажу историю: перед тем, как начать Восхождение, три парня свалились на пол, будто мешки с чечевицей. Хозяйничал капитан: расставить ноги, растопырить чакры! Коснитесь левого плеча, повернитесь на запад, скажите: "Баррон!" Прорехи; если приглядеться, увидишь, как пульсируют вены. Но продолжим: когда я медитировал с картой ZAX, оракул объяснил мне, что если посмотреть на нее с иной стороны (из окна "Отеля де ля Сюз"?), перепрыгнуть пропасть можно с той же легкостью, что и перешагнуть трещину на военном асфальте. Ты знаешь, я люблю еблю, мне уже двадцать три года, я себя хорошо изучил, знаю каждую перекладину, каждый бубенец, так вот: если у меня сосут и резво массируют копчик, вот тут вот, я сразу кончаю. Попробуем, или плеснуть еще спуманте?

Наконец предались забавам.

Поводырь подсказывает, что нужно сначала закончить это сочинение, а потом уже браться за Liber Cordis Cincti Serpente. Шы ше сдуфк? Да, мой повелитель. Приволок таз для омовения извлеченных органов. Первоклассники, они еще ничего не умеют. Плачут, заметив сказочный жезл.

"Меня не удивит, если и в середине обнаружится розовый проблеск", — поставил хрупкую точку Маркопулос.

8

"Книга мертвых детей" — вот как они ее называли. Семьсемьсемь прикоснулся ко лбу, шепнул: «Велиар». Щель на экране расползлась ухмыляющейся дугой, вспыхнула, дернула мотоциклетными крыльями. Летописец представил, как черная колонна впивается в левую половину тела, белая — в правую. "Там, за оградой, всего лишь сад, сад викария, подснежники с львиными глазами", — убеждал он себя, но зрение не повиновалось. Усекновение оптического нерва. В конверте, еще секунду назад пустом, появилась инструкция от Грифа: "Разве не так вы золотите шпили? Серебро следует расправить молотком, пока не обернется нестерпимой тканью, обволакивающей твердь. Придавите щеткой или льдиной, чтобы пристала намертво. Проще, чем перо и чернила, слаще хрусталя, тяжелее ртути, серебро отражает ангельские слова, профиль доктора, шаркающего перед дверью, истребленные ужасом детские лица".

— Вас ожидает профессор Хаусхофер, — поклонился турчонок.

Мелодичный шум, словно по столику, повинуясь ропоту колес, пробежал подстаканник. "Не прикасайтесь к поручням — теллурий", — предупредил поводырь. Сток фонтана забили гниющие листья.

— Атэ! — хозяин коснулся лба.

— Azt! — пальцы застыли на груди.

— Малькут! — вцепился в набрякшие причиндалы.

— Ве-Хебура! — правое плечо.

— Ве-Хедула! — левое.

— Ле-Олам! Аминь. — Ладони сошлись на груди.

Хозяин повернулся на юг, и под потолком взвизгнула механическая птица.

— С вами хотел бы познакомиться наш друг, Рудольф фон Зеботтендорф. Прошу следовать за мной. — Розовый солнцеворот качнулся над обильной дверью. — "Отель де ля Сюз", комната новобрачных, — на ладони поводыря вздохнул бронзовый ключ. — Помните приветствие?

— I am the power of 333 of the 10th aether mighty in the parts of the heavens, — прозвучал покорный ответ. — I was raped by three noble horsemen I was seen by a shrink and admitted to a mental hospital I say with darkness the lower beneath let them vex upon the earth heavens I have been paying Arian lads for the sex we all enjoy I prepare to govern the earth right now здесь присутствует Azt Herr Sebottendorf.

Поправил капюшон, улыбнулся.

— Все правильно. Ловите дукат.

— Четыре элемента, — раскинулся в кресле Джефф. — Гриф ошибается, игнорируя их. Эти люди из А-е — свиньи.

Нет ли пятна на брюках? Впору припасти вату, сплясать на кофейной гуще. Сын простого машиниста, надо же. Растормошить архивы?

Но вечерний скачок тайной крови подавил все способное размышлять.

9

25 декабря 1439-го года Изабо Эмеле, проживающая в Фесне, отправила за хлебом своих сыновей, пятнадцати и семи лет. Как оказались они в "Отеле де ля Сюз"? Возможно, их заманил в ловушку Прелати, дежуривший в рождественский вечер возле невидимой базилики. На излете года, когда снег налипает на тощие ветки, убивать малышей с каждым днем все привольней. Конь скользит по замерзшей воде, словно загляделся в слюдяное зеркальце циклопа. Бронзовые цепочки на неуверенных копытах, фестоны на терпеливой голове. Подрочил на тусклое преступное тельце, прощай, хулиган. Набухают язвы. Охотничьи трофеи в темном зале, коптящий факел, портреты диких предков. Поле сурепки под зимним одеялом, season's greetings. Потряс музыкальную открытку, точно крошку-вальдшнепа.

"По поводу шаманизма: то, что вы пишете, ужасная ошибка, — Маркопулос лизнул воображаемую марку. — Они пытаются проникнуть в ущелья, раздобыть кости затонувших в горных потоках. Но есть ли разница между демонами и ангелами? «Ангел» — всего лишь вестник. Только эфиопский Енох говорит об ангелах нечто вразумительное. Разве вы не понимаете: между высокой и низкой магией прячется аргентинская пропасть. Мы ищем макрокосм, они же топчутся на свалке заброшенных эмоций, пытаясь выкопать осколок хрустального ножа, циркуляр Хаусхофера, сморщенный кусочек серебряной ткани. В наши дни от них невозможно скрыться, они повсюду. Их капканы под каждым кустом, в священной лощине, в уголках глаз, в улыбке ночного официанта, в капле спермы на щеке, в ядовитых радиоволнах, в опустевшей артерии, в голосовых связках. О чем же вы говорите? Опомнитесь, братец".

Пляска клавиш утихла, голоса сверчков заполнили ритуальную комнату. "Вы меня пугаете", — произнес гость пересохшими от недоумения губами. Профессор бросил терпеливый жгут на поднос. "Не беспокойтесь, так и надо. Позвать мальчишек? Все готово, осталась только обложка". Из кармашка донесся бесцеремонный сигнал.

— Зеботтендорф.

— Имперская канцелярия. Простите за поздний звонок. Это по поводу Жана Донета. Его голова, кажется, удостоена главной награды?

— Да. Это так.

— Нам бы хотелось получить слепок. Можем отправить гончих псов.

— Не стоит беспокоиться. У меня гостит Хаусхофер, позаимствую его пажа.

— Будем признательны.

— Ле-Олам. Аминь.

Огонек погас.

— Каковы причуды, — профессор лукаво взглянул на гостя. — Пойду развеселю Баррона.

— Не стоит. Он уже знает, конечно. Прелати наверняка общался с ним.

— Вы правы. К тому же, не столь это важно. Кто приготовит глину?

— Могу поспорить, она уже вскипает.

Профессор улыбнулся.

— Да, скоро полночь. За разговором быстро летит время. — Задумчиво провел пальцем по мокрому столу. — Ну ладно. Love is the Law.

— Love under Will, — откликнулся Зеботтендорф. — Спящий все еще спит.

10

5 мая 1933-го года пришел меморандум о самороспуске. Помню, душеприказчик Гвидо фон Листа протянул мне пакет, доставленный из веймарской голубятни. Кель орёр! Уже догадавшись, в чем дело, я поспешно раскрошил сургуч.

"LV–LUX–LIGHT. Слезы застилают наши глаза, алые капли выглядывают из царапин, пена пузырится на губах, немеют руки. С того благословенного четверга 9-го ноября, когда пламя факелов озарило парадные залы, с того дня, когда тевтонская мудрость океанскими волнами хлынула в чертоги, не могут успокоиться, о парни, наши сердца. От Туле до А-е, от расколотых статуй до мощи куба и шара, от алхимических колб до башен Вевельсберга, взмывает ликованием соколиная волна: Scorpio! Aphopis! Destroyer! И вот несу вам благую весть, о парни: последняя башня Храма, возведенного Новым Иродом, готова. Череп Жана Донета венчает ее, словно крест тау. Целы теменные кости. Трепещут ошметки кожи и белокурые пряди. Горят знаки Баррона, белое пламя струится из глазниц. Наша миссия завершена, парни".

Дрожь охватила меня: а если это обман? "Приведи мальчишку", — шепнул я гонцу. Лезвие кинжала, шприц, капсулы, бечева — что там еще? От волнения я не мог открыть шкатулку, крышка увязла в пазах. Красное море, покрытое конской щетиной, перевернулось перед глазами. Призывно вспыхнул наперсток.

"Есть множество способов увеличить риск, — наставлял Маркопулос. — Кислота, электрошок, колючая проволока, циклон-б. В ЭИ сотни скрытых уровней; помнишь, как это было в городе мертвых под Палермо? Кости, кости и еще раз кости. Но вот самое главное, о чем я хотел тебя предупредить: существует серьезная опасность заболеть, когда заклинаешь лучи элементарного короля например Oro Ibah Aozpi ты открываешь ворота для беседы с владыкой и вот мост опущен дрожит июльский воздух матросы охраняющие ущелье трепещут напрягают мускулы стягивают ремни разворачивают огнеметы облизывают губы подмигивают рвут постромки теребят бахрому и мало-помалу болезнь подступает впивается в виски крошит череп выворачивает суставы вырывает жилы остерегайся молю тебя остерегайся не спускай глаз с креста тау не глотай облатки не подходи к башне радиация она не прощает".

"Но вы заметили розовый проблеск? — допытывается Маркопулос. — Он появился снова! Первый — в тунисской пустыне (1924) и вот теперь в день летнего равноденствия в Boca do Inferno, где темные волны вертятся в бесовской глотке, рычат, хрюкают, словно стая вепрей, повторяют на языке Михаэля и Уриэля: Zirdo losmi depede zarzax please destroy all this bloody bastards cut them all into pieces suffocate them drain their blood in the name of Horus and Osiris in the name of Barron and his jewel Jean Donnet let the love in since love is the Law oh boy love is the Law Herr Sebottendorf Sacred blood Herr Haushofer Io Kia Amen".

— Мальчишка доставлен, ваша светлость, — улыбнулся Прелати.

11

Это от элементов, думает Хаусхофер. Сизое пятно на ключице, яростные иглы в кишках, изморозь, анестезирующая запястья. Неудачная инвокация, it happens. В алюминиевом ковшике вскипело молоко, едва успел поймать грибную пену, дыхание молодых безупречных тел, спрятавшихся на дне.

Помогал сыну натянуть майку, случайно дотронулся до соска. Вспышка, соус энергий. "Великий бог Пан погиб".

Поглядите, что отыскали в архивах: дело "Черный георгин". Девушка с недоразвитыми гениталиями, Бабалон, черноволосая сука, immaculata meretrux. Планеты, повернутые Парсонсом вспять. Разрезали пополам, содомизировали, распороли рот. То, что всегда беспокоило, занимало. Их убивают каждый день. Каждые сто сорок секунд, тамплиеры восточного обряда. От Шанхая до малых Фарерских островов. Легче всего спрятать следы на скотобойне, никто не отличит. Иной тип красоты. Сунь руку в штаны, кричи: "Малькут!"

"Малькут! Где они все? Где Жан Донет, где черный георгин с недопиздой, где безымянный матрос, ложа зеленого дракона, братство южного креста?".

— Вечерняя ампула, господин профессор.

Со столика перед камином убрали принадлежности для гадания, лишь мельхиоровое ведерко с кровью останется до утра. Эфир давно улетучился, но, как знать, вдруг сладкие молекулы все еще рядом. Вытер подлую каплю мизинцем, потом, поразмыслив, коснулся губ. Роспуск ордена — ужасная ошибка, предзнаменование было ложным, нас испытывали на прочность, старик фон Лист — болван. Вот что ясно объяснила печень Ганса Эллерта, разносчика газет, превратившегося теперь в груду бессмысленных деталей. Куда они уносят отходы, по-прежнему в восточную башню? Надо бы поинтересоваться. Паршивец очнулся перед операцией, пытался схватить кочергу. Ле-Олам. Досталась пятерка дисков — беспокойство. Пальцы отстучали галоп: my monkey. Детский конструктор, ха-ха.

Шепот далекого монитора. "Вы правы. Нужно срочно собраться. Дело зашло слишком далеко, матросы встревожены, мост под угрозой. В А-е посходили с ума. А слышали, что приключилось в сан-хосе? Эти врачи, не могут даже пришить пальцы. В Берлине думают, что спящий очнулся, но он еще спит, это ясно. Строительство Храма Невинных Душ не завершено, нельзя медлить, немыслимо оставлять энергию без присмотра. Они забыли, что вышло с Парсонсом, крючкотворы".

Гриф, разумеется, точно оценил расклад. Белая кнопка.

— Господин фон Зеботтендорф у себя?

— Он срочно отправился в Веймар. Просил вас не беспокоить. В полдень, — понизив голос, — ему пришла пневматичка.

— И вы не доложили!

— Не был уверен. Простите великодушно. Вы были заняты с мальчиком.

— Noli me tangere.

— Простите великодушно.

Вот что сулила пятерка дисков.

"Дорогой Гриф, восхищен вашим анализом. В такой момент растворить Туле в пустоте — чистое безумие. Марта К., полагаю, наш союзник. Но, думаю, не стоит будоражить веймарских недоумков. Вот мой план: соберем 21-го июня Совет будто бы для коллективной малой пентаграммы, потом попросим разъяснений. В Экстернштайне, например.

Нам надо проработать платформу. Они не могут все решать на уровне XI степени. В конце концов, и у нас есть доступ к печати Бабабела. И неизвестно, что думает Баррон.

Зеботтендорф срочно отправился в Веймар. Что ему понадобилось? Готовится к 9-му ноября? Шучу, шучу.

Знакомо ли вам дело "Черный георгин"? Очередная находка Прелати. Любопытная история, яркая расчлененка, занятные параллели с Парсонсом".

Правая рука болела. Растянул связки. Ебаная кочерга.

12

— Неотложное дело, — каблуки внятно зацокали по плитам. — Пройдемте в трапезную. У Прелати есть подозрение, что кто-то проник в систему.

— Не может быть.

— Увы и ах. Парни ропщут. В последний раз, когда мы вызывали Баррона, у алтаря возникла глыба берилла. Дурной знак, вы согласны?

— Верно. Но может быть, проблема в индукции?

— Все проверено. Кир?

— Охотно. Но как это могло произойти? Системы надежно защищены.

— Рудольф, вы знакомы с Хаусхофером-младшим?

— Конечно. Мы встречались на первом конгрессе в Тале. Его батюшка…

— Да, разумеется. Вы, очевидно, еще не получили последний меморандум?

— Нет. А что? Энтропия?

— Вы будете удивлены. В документе говорится, что строительство Храма завершено.

— Но это… Не понимаю… Из-за выборов канцлера?.

— Поверьте, всего лишь уловка. Вешалка для агента. Если Хаусхофер-фис замешан…

Йод-Хе-Вау-Хе! — пропели майские часы. Доктор не знал, как поступить с серебряной книгой. Казалось, под обложкой томятся адские угли, и стоит только расстегнуть пряжку, повалятся, словно леденцы. Черный георгин, есть ли связь?

— Как вам соус? Науськиваем свиней, поучительное зрелище. Не трюфели, а какой-то грааль.

Смертоносное дыхание, ша-ци. Двойная молния на черном погоне. Томительный альпийский фён заливает кипятком затылок. Глоток ягермайстера, и в объятья Иштар.

— Устали с дороги?

— Noib.

Уже по ту сторону Туле, придавленный гигантской подушкой, провожает траурную ладью монастырский колокол. Завтра немедля в Вевельсберг, они совсем охуели.

13

"Черный георгин". Обнаружив, что влагалище Элизабет Шорт деформировано, экспериментатор содомизировал девушку, отрезал ей губы, размежевал тулово мясницким ножом, забил экскрементами горло. Странно смотрятся потерявшие друг друга ноги и торс, словно воздушный тянитолкай, ехидно рифмующий фамилию жертвы. Потревожьте эту могилу.

Избранная на роль матери Лунного Сына, Бет не смогла выполнить волшебную миссию, и теперь валялась на мраморном столе в подвале LAPD, словно поломанная венценосным младенцем кукла. Система снова дала сбой, обуглились провода, застыли белые кнопки, погас костер. Никаких отпечатков, только косноязычный daddylonglegs прополз по слипшимся завиткам. Возможно, перед тем, как оттащить тело на пустырь, экспериментатор прятал его в ледяном доме. Результаты аутопсии, двадцать три страницы со следами слез и рвоты, обморок неуклюжего практиканта. Жан Донет, вот твоя лунная сестра, корчится на пороге, истекает варварским семенем. Пусти погреться.

Нет детей и быть не могло. Башня осталась без шпиля, дрожит кладка Вевельсберга, трепещет красный сатин, шипят газовые фонари, меморандум застревает в конверте, булькает сургуч, хлопают ставни "Отеля де ля Сюз", в Ньюкастлтон рвутся гончие псы.

— Пятое столетие на исходе, а Храм недостроен. Вот вам простое резюме. Хуже быть не может.

— Что говорит Баррон?

— Невнятное. Недоволен, появляется все реже. Прошлый раз раскрошился мрамор.

— И все же?

— Последний раз он говорил 9-го ноября…

— Так давно?

— Да, и произнес только: esiasch. Мы не уверены. Дети Вотана анализируют, но все без толку. Вот так вот, Рудольф, очень скверно. И тут еще эта утечка.

— Вы убеждены?

Уверены. В серебряный наперсток заглядывал посторонний, на щупе Баррона следы соли. Гриф говорит, что письма приходят с опозданием. Сотые доли секунды, конечно, но причина не вызывает сомнений. Из Гималаев нет вестей, а вдруг — ловушка? Неужели молодой Хаусхофер?

— Но почему? Его отец… Кстати, гостит сейчас у меня. Нонсенс.

— Взгляните. — Трель замка, шорох. — "Отец сломал печать простую, и дьявол изувечил мир". Мы отдавали графологу.

— Откуда это?

— Прелати. Привез из путешествия.

— Здесь какие-то пятна. Кровь?

— Вот именно. Странно?

— Франсуа не объяснил?

— Он не знает. А догадками не делится. Как обычно.

— А дата?

— Сорок четвертый, судя по спектру. Довольно скоро. Но уже после юбилея.

— А если ошибка в расчетах?

— Вы еретик, Рудольф. Хотя еретики порой говорят здравые вещи. Хотите мальчишку?

— Не откажусь.

Белая кнопка.

— Впервые готов признать, что мы блуждаем в потемках. Ладно, отложим до вечера. Нас ждут в операционной.

14

Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер. Публичная порка. Ткните стрелкой сюда, вот сюда. Теперь следите за хронометром. Видите эллипс задержки? В системе кто-то чужой, нет сомнений.

Скальпель искупался в спирте, нырнул на дно. "Посмотрим последние, давно не заглядывал. Вот, это от 777. Ключевое слово — Merkavah". Из очерченного пунктиром конверта выскользнул голубок-вестник.

— "Самое важное, понять, что же на другой стороне. Всем известно, что матросы до сих пор никого не пропускали. Мост поднимается, если мы подходим к нему в ЭИ. Единственная возможность — сузить разрыв до трещины в военном асфальте. Я часто размышляю, что будет, когда строительство завершится…

— Видите, он еще не получил роковой меморандум. Или зачем-то делает вид?..

— …завершится и наша миссия будет выполнена. После выборов стало ясно, что цель близка. Понятно, что упоминая смiрть, каждый имеет в виду частную договоренность с поводырем. Хочу, чтобы меня правильно поняли: есть ли вероятность, что число Невинных Душ произвольно? По разрозненным сведениям о составе Серебряной книги, которыми мы располагаем, можно ли судить о замысле? А вдруг — вообразим на секунду все последствия этого "вдруг"! — там был указан точный предел? Может быть, рутинные опыты ЭИ подходят к запретному порогу? Или, боюсь сказать, уже перешагнули его? Задумайтесь об этом, парни".

— Он прав?

— Как знать. Прелати ищет Книгу, но вместо этого достал нечто совершенно непонятное. Какой-то "Черный георгин". Лос-Анджелес, сорок седьмой. Толком ничего не знаю, но выглядит странно. Это как-то связано с Бабалон. Знаете, такие вещи не в моем вкусе. С мальчишками как-то спокойней. Так сползать на девятый уровень…

— Ничего не слышал. В А-е свихнулись на конспирации.

— Да, пока досье видели только я и Хаусхофер-старший. Хотя наверняка еще кто-то в канцелярии. Любопытно, получится что-то в Ньюкастлтоне?

— Ах да, Прелати ищет альтернативный выход на Баррона. Робин-Красная-Шапка — хороший вариант. Увы, всякий раз приходится ждать семь лет.

— Он ждет уже пятьсот с лишним.

— Вы правы. Посмотрим дальше? Вот — ответ Грифа. Ага, стрела достигла цели.

"О меморандуме, озаглавленном LV–LUX–LIGHT. Весьма срочно! Холод сковывает мои пальцы, когда я пишу это послание, парни, буквы рассыпаются, словно гербарий. Радоваться или грустить? Страшась неизвестного, я думаю о том, как утверждается над пропастью сияющее лезвие моста, а матросы встречают пришельцев подобострастными поклонами. Или они вовсе растоптаны в пыль? Не могу сдержать чувств, сожалею, что не способен изведать грядущее, ибо отныне нельзя трогать белую кнопку. Я счастлив, парни, счастлив за всех, кто разделяет со мной момент торжества".

— Вот видите, последствия. Как им потом объяснить?

— Как только лазутчик будет пойман, мы разошлем экстренный циркуляр. Вы говорили, Лос-Анджелес?

— Простите?

— Ну этот "Черный георгин". Не идет из головы.

— Да, какая-то потаскуха. Ее распилили пополам, тело, если не ошибаюсь, заморозили, потом бросили на пустыре. Странность только одна: у шлюхи была слишком маленькая дырка. Оказалась девственницей в каком-то смысле. Любопытно, верно?

— Более чем. Как ее звали?

— Элизабет Шорт.

— Apo pantos kakodaimonos.

15

— Что говорит Прелати о канцлере?

— Ничего. Вы же знаете эти путешествия. Приносишь клочок оттуда, папку отсюда. Никакой панорамы.

Треск цикад. Бутыль мальвазии, графин с водяной водой.

— Последняя его добыча — американское дело об убийстве. Тупиковый путь, как мне кажется. Помните, уже было что-то про взрыв в лаборатории Парсонса? Может быть, как-то связано.

— Ракетное топливо? Прекрасно помню. Прелати раздобыл в день смерти Елены Петровны. Тогда, помнится, много шумели.

— Попробуйте спанакопиту, этот македонец отменно готовит.

— Брюнет? И как он в постели?

— Перестаньте, к нему приезжает офицер из Вевельсберга. Знаете, такой заносчивый очкарик из отдела ЭИ.

— Хлебное место, что и говорить.

— Ваше здоровье.

Все эти пределы… губы принятых здесь в гитлерюгенд… Помните, как приникали они к выцветшим стволам, слизывали соленые капли… Садовые ножницы под подушкой… трава под ногтями… амбулатория в сан-хосе… урина… однорукая сестра не может управиться с гигантским пинцетом… как заяц… отпустите рычаг, не трогайте канюлю.

Утренний фарш: мысли о самоубийстве, о сломанном пистолете (сыновья отпилили курок: отец, не надо!), о бальзамине на окнах "Отеля де ля Сюз", о высохшей голове Жана Донета, высохшей голове Жана Юбера, высохшей голове Бернара ле Камю, смышленого мальчика из Бретани. Новый Ирод кладет детскую руку, детское сердце, детский глаз в стеклянную вазу, накрывает льняным платком, прячет сокровище в широкий рукав, мчится в покои Прелати. (Франсуа! Когда же, наконец?). Ноябрь 1439; пятьсот лет спустя мы встречаемся на тошнотворных задорках Клаттау. Матросы молчат, охраняя элементарного короля в неприступных чертогах. Лезвие моста шумит в высоте. Двадцать лет прошло со дня смерти Гвидо фон Листа, и тень дубовой ветки пляшет на мраморе руки. "Помнишь его последние слова?" "Noib. Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Блаженный дух вылетает из успокоенных губ, бьется под потолком, словно зайчик, посланный зеркальцем шалуна. Перебили аорту. Завтра девятое, большой сбор, амулеты, пирамиды.

Сколько не облизывай пальцы, они все равно горят.

16

Их можно ловить по-разному. Поджидать новичков у железных дверей порнолавок, в тени невидимой базилики. Но можно и на пляже, в подземных поездах, в казармах, наконец. Зайчик не помнит ничего. Их руки, они одинаковы: запястья, ладошки, коготки. Следы бритвы: не говори "я!", не говори "я!", не произноси это безобразное слово, так ведь может назвать себя каждый, любая мразь. Слушаюсь, care frater. Их голоса в телефоне, прокуренные гласные, змеиное покачивание дифтонгов, префиксы и флексии, застревающие в зубах мясными нитками. Невозможность что бы то ни было объяснить. Мяукал, хрюкал, верещал, как зяблик. Ап! Ап! И всё эта астма, одно спасение — морфин, морфин в алхимических дозах. "Куда ты едешь? В Бутан, набираться ума-разума". Отстегнул велосипед от загородки, буйство виноградников. "Какого хуя?!"

Посторонние цыганята, шмякающие мячом о хлипкую стенку. Не додушили. Щупальца травы. Умывальник: из-под бирюзовой краски выглядывает оранжевая. Царапины: HJ, jerk-off, рука юного патриота.

Доплелся до дома, ступни опухли. Но все-таки нашел силы подойти к хрустальному наперстку, приподнять щуп. No new mes…. Не тут-то было. Визг последних тормозов.

"Я думаю о бинарности ворот, парни. Они либо открыты, либо нет. Ты или проходишь, или дрожишь снаружи. А ведь каббалистические пути отличаются тем, что у них множество уровней, и каждый выбирает свой. Отвлекусь. Следователь, еще до событий 23, говорил мне: "Вам, нацистам, обеспечена виселица. Будешь болтаться в петле, зальешь бетон своей сранью". Я смотрел на него, не отрываясь, через полчаса он превратился в вишневое деревце с бренчащими плодами. Вот что я называю каббалой. Иногда, после малой пентаграммы, я обращаюсь к солнцу: выжги глаза, стисни мозг, пока не вспыхнет адской горошиной. Но светило не откликнулось ни разу. Я уже говорил, что ворота могут быть открыты или закрыты. Так вот: для меня они закрыты. Закрыты навсегда".

Подполз к сифону, навалился на рычаг. Шум похотливых струй. Чесночные таблетки, держи теперь рот на замке. "Глубже, — серьезно говорил студент. — Ты что, не можешь глубже? Лучше бы уж не брался, мудак. Повторяй за мной: Малькут! Малькут!"

Что оставалось? Я подчинился.

"Помните тунисское видение брата Пердурабо: дерево, опутанное тридцатью эфирами ЭС? Так вот: мы срубили это дерево под самый корешок. Ле-Олам. Аминь".

17

Экстернштайн. Болезнь уходит внутрь. Сначала красное пятно на лодыжке, что-то наподобие псориаза, шелуха и тлен. Втираешь белодерм, пятно пропадает неохотно, но начинает гнить кость. Распухшие суставы, сочится лимфа, не спасают бинты, припарки, заговоры знахарей, и вскоре в песчаную дыру нагло таращится sol invictus. Церемония завершена, вестфальский ветерок штурмует знамена. Домашняя ЭИ.

Жадно перелистал вражеский диктант.

"National Express… Выродки. Сели впереди, жирный скинхед и его потаскуха с разными ногтями. Потом подошел мальчик-лишаи-на-затылке. Лет восемь, не больше. Такого противно потрошить. Ты не имеешь права ездить с быдлом ты должен пролетать мимо на серебряном рысаке в шлеме перчатках с черными цепями не смеешь вот здесь с детьми старухами как бомбоубежище на колесах как выжатый хвостик алоэ как то от чего плачешь забыл как называется эта штука ну помнишь в ботаническом саду в йоханнесбурге там это сранье и дерево на которое мочился американский мальчик мы еще были шокированы как их плохо дрессируют а могли бы огнем и мечом как у нас в изуверской секте плеткой по шагреневой коже продал душу дьяволу за грязный пятак и вот скинхед поворачивается смотрит прямо на нос сломали трубой еще когда приезжал майор с шоколадом одноразовый шприц на всех это опасно всё опасно вот юный вертер а его сучка говорит: наш сосед потеет от него смердит как от негра надо запретить таким ездить в ньюкастлтон на national express и можно было бы им показать тайные знаки объяснить про черную мессу как это важно гадать по кишкам сколько замечательных предсказаний сколько научных открытий даже без телескопа без всего и вдруг звезда которой никогда не было на карте не было в планетарии просто пробел почему у вас темно когда вселенная бесконечна как флаг победы это лампочка перегорела конфузится лектор надо к этому отнестись философски не счесть алмазов в каменных пещерах тогда сучка поворачивается к своему скинхеду как ему без носа на кой хуй ему нос как ты думаешь хорст хорст хорст нужен ли ему нос может без носа лучше и тут объявляют переход на следующий уровень а там другие правила французские загадки как сто жидов засадить в малолитражный автомобиль рено или пежо или вот симку а очень просто сжечь на хуй точно промокашку завиток овечьей шерсти сжечь и дело с концом то что называют историей а это не истории это просто рядом ползает как нищий у входа в метро или зловонная старуха у помойки потерявшая стыд а ведь могла бы петь плясать сосать хуи у приезжих на кельнском вокзале где панк откинул голову затылком о мраморную чашу с ноготками и кажется резедой хотя с такими вещами никогда не можешь быть на сто процентов уверен ничего человеческого нельзя гарантировать цветы меняются они текут по подбородку словно слюни дьявола какого дьявола да вот какого дьявола моя девушка хочет знать какого дьявола отвечай ей что язык проглотил.

Да он просто не говорит по-немецки.

Вовсе нет. Среди дьяволов бывают вот такие: Aax, Adi, Agb. Но есть и другие: Pfm, Pia, Piz. Встречаются и эти: Xii, Xom, Xoy. Вы довольны? Вполне. Полоса слизи на рыжей коже. Дымок. Руками не трогать, тут сидела грязная пизда".

Какие-то люди, зачем-то пишут. Картонки с бумагами, ломкие газеты, отрывной календарь, выборы канцлера завершились благополучно. Уважаем способных перерезать горло. Откромсал клок бороды, подставил тазик. То, что мы не любим вспоминать: Новый Ирод сдался, раскаялся, предал Прелати и Баррона, молил о пощаде, принял смерть. Это так, парни, Храм недостроен, мы выхватили угасшую нить, мокрый бикфордов шнур, согрели дыханием, пропитали мальчишеским соком, тайной эссенцией страха, засушили в серебряной книге, как сентиментальный лютик. Секреты хынека-штрих.

Не забывайте, парни: спящий все еще спит.

18

Лавина страха. Вырос в гинекее, ничего не видел — войны, походы, сечи, битвы, облавы, охоты, доменные печи, кровавые бани, дельтапланы, случайная смерть от чистки ружья, смотрел в ствол, как в калейдоскоп (в некрологе написали «нелепая», корректор просмотрел, не вычеркнул, потом сокрушался, "как же так") — ничего подобного. Только тру-лю-лю.

Происходит вот что: зайчик в плаценте, огонь, руки зябнут, потеют ступни, глаза гноятся, на лодыжке пятно. За тридцать лет безупречной службы, за сатанинские ужимки, за царапины и нарывы. Не подходи к двери, запри на два оборота. Не отвечай на звонки. Liste rouge. Не отвечай на звонки. Не отвечай на звонки. Восстановить предыдущее сообщение. Не отвечай на звонки. Эти люди недостойны тебя видеть и слышать. Читай "Ключи Соломона": "Воздух не так полон мух летом, как полон он невидимых демонов". Не включай свет, не подходи к окну. Отупел от таблеток.

Выебали юного кришнаита. Поганец заблевал матрас. Бесконечность.

В полночь у подъезда останавливается черный автомобиль, запускают циклон-б, но мы наготове, в саквояже щипцы, вазелин, "Книга Велиара", два мотка бечевы. Быстрее к черному ходу, они не поспеют. Потом, отдышавшись в дупле секвойи: чай, эклеры.

Они плетут заговоры, девятый чин: искусители и злопыхатели. Их клыки, изогнутые когти, присоски. Демон должен упасть с высоты при звоне колоколов, но это уже не мы говорим, это смотрит в экран Семьсемьсемь, панически дрыгает ногой. Вступил в прискорбный французский клуб, мальчишки расправляют жабо, подкрашивают веки, чтобы лучше выглядеть на операционном столе. "Тайные закоулки дома моделей", заметка в воскресной газете, испорченная щека Дж. А. Уилсона на полицейском снимке. Тень в окне "Отеля де ля Сюз".

"Завидую всем убитым". Машину банкира окружили скоты в камуфляжной форме, расхуячили из гранатометов, хлам восторга. Ночью шел пьяный мимо казино, дай-ка просажу последние триста а!а!а! вцепился в стальной стержень, вишенки, цифры. Смiрть, влажно взирающая из углов. Их надрочили в деревне, не давали жрать, разодрали жопы. Злые, как псы Гекаты. Последнее предупреждение. Растянут жилы, вывернут кости. Суконным рылом в снег, наливающийся цнилой, как карельский жук. Легкий способ все прекратить. И еще: духовка, балкон, теплый асфальт июльской крыши. Вы не знаете, с кем связались, я — сосуд беззаконий. Пойдем, Егор. Руки стянуты стальной цепочкой, хуй разорвешь. Незримые кандалы. Прихрамывая, вышел в приемный покой. Кому-то несли букет, кто-то хихикал на табачной лестнице, звякнули пинцеты на тележке. Закрасили рамы, не отодрать.

"Действуя по этой схеме, вы можете достичь элементарного королевства. Но помните о квадратах!"

Свернул бумажку, уронил в блядскую центрифугу.

19

Хитрый шорох в прихожей. Даже не шорох, а будто щелчок. Треснула ветка. Вот почему у таких, как ты, всегда мокрые ноги. Индеец, истощенный непонятной болезнью. От хвори размягчаются кости, странная тяжесть в затылке, письма приходят на третий день. Джефф Страттон дома, в стакане ромашковый чай, на спинке стула влажное полотенце, капает жижа. "Ванна из спермы, в которой барахтался мотоциклист, была приготовлена в студии режиссера; использовался хлебный мякиш, цедра, сметана". Вечерняя газета, повесть о жабе и единороге. Дежурство в субботу, пистолет томится в бархатном гробике, красная лампочка пришпилила телефон. Неужто им удалось достроить Храм?

Если так, то почему нет перемен? Они лгут. Это ловушка. Стражи безмолвствуют, никаких движений, рутина. Элементарный король тоже молчит.

Да, это обман, ХНД нельзя завершить, потеряно последнее звено, потеряно предпоследнее звено, потеряно предпредпоследнее звено. Голова Жана Донета, с которой они так носились, ни к черту не годится. Они не знают, что было на последних страницах Серебряной книги, не знают, что делал Работник, ни хуя не знают. Озеро ромашкового чая, темное пятно растет на стене, словно кто-то плеснул овсянкой обычной шотландской овсянкой вроде той что мы ели на завтрак в болескине когда еще не было каналов только болота вульгарный застой они хотели поймать шпиона отловить как колумбийского тарантула отгрызающего пальцы но все карты смешала болезнь сначала на ступне потом серебряная корка закрывает световое тело глаз Гора и вахтенный говорит: душно стало душно словно всё забили бумагой ни щелей ни трещин ни разрывов разве что стадо оголодавших кабанов на горизонте и паутины тонкий волос дрожит на жуткой борозде они ищут разведчика парашют порвался вывихнута лодыжка и вот уже шаги сапоги сминают все недолговечное нежное фотографию киблы машинку для горлового пения письмо с развратным детским поцелуем ногти красивого боксера сангину и мыло объяснения на опушке разломали все в щепы то что еще таилось как трюфель как секретные слезы как поворот винта как всадник без головы как владетель баллантрэ как первый пистолет как кондиломатоз как опухшие десна как смiрть как белые джинсы бесценного гостя как шмель в затылке как заяц.

Так произошло второе магическое кровотечение.

20

Лебеди! Они путешествуют по монастырскому пруду, а слева на дорожке — два господина. Не хватает кальция.

— Вы рано празднуете победу, Рудольф. Это всего лишь простые исполнители, три поросенка. Если бы добраться до кого-нибудь из матросов.

— Понимаете, Франсуа, это вряд ли возможно. Воздушное преломление, да и мост поднят, вам ли не знать.

— Но ведь он должен опуститься, должен.

— Вы знаете, дюжины сотрудников хворали после того, как мы испробовали лучи? Это очень опасно. В Вевельсберге считают, что эксперименты лучше передоверить профанам. The slaves shall serve.

Первый порыв ветра, платан изгибается ебливой периной.

— А что если попробовать евреев?

— Понимаю, к чему вы клоните. Это теперь модно… после выборов канцлера… в Берлине просто помешались на этом… Но мне кажется… Или вы что-то знаете?

— Вот именно. Я видел лес костей… Нет, не лес даже, лишь опушку. Но там… не знаю, как описать, Рудольф.

Два шага до скамейки, рука на груди.

— Ничего страшного, сейчас пройдет. Это магний.

И верно, что-то вспыхивает над далекой рощей, словно приземлился фотограф.

— Вы знаете… После того костра…

— Евреи… Я как-то не думал… Хотя есть повод. Леопольд Хильзнер…

Но Прелати не слушает, в груди раскачивается невидимый скворечник, не дает вздохнуть.

— Та страшная зима… синицы замерзали на ветках… Ирод покаялся… Это было чудовищно… Так позорно… Меня преследует сон… Будто бы после казни начался веселый пир. Мы на берегу Лох-Несса, не там, где кибла, а левее. Озеро сжалось, крошечное, как оперетта "летучая мышь". Я совсем пьян, ложусь спать прямо на щебень. Ночью просыпаюсь в крови. Рядом — труп старика, голова отрезана. Ничего эротического, просто удивление. Поодаль у маленького костра на корточках сидит Ирод. Нож в руке… Спрашиваю: "Зачем ты его зарезал?". Он кривится: "Просто так". Я думаю: ведь его разыскивают, я могу его выдать. Потом соображаю: он вернется и отрежет голову мне. Уверенность: непременно вернется через двадцать лет… Потом мы с ним будто отправляемся в путешествие, и я беспокоюсь, не отыщут ли труп. Мы в порту, останавливаемся инкогнито на постоялом дворе. В спальне — большой бассейн, зеленый мрамор. Я приглядываюсь, вижу, что в воде плавает тот самый обезглавленный старик. Но мяса почти нет, только скелет вертится в бурой жиже. Ирод объясняет: пока ты прохлаждался, я растворил его в кислоте. Потом мы гуляем в саду, навстречу — разодетые пары, но несколько и совершенно обнаженных людей, на которых будто бы никто не обращает внимания. Тут я замечаю, что на мне — окровавленная туника. Нет, не просто окровавленная, а пропитанная кровью, за мной тянется след, вижу пунцовые пятна на дорожке. Говорю Ироду: "Нас схватят". А он смотрит на меня презрительно… смотрит презрительно… молчит… Вот так вот. Ладно, в путь.

Молчание. Дождя так и нет.

— Не идет из головы, — нарушает молчание фон Зеботтендорф, — ваше замечание о евреях.

— Да… Евреи… надо попробовать.

Так собеседники невзначай доходят до самых геркулесовых столпов.

21

Письмо от 2-го августа 1934-го года, в коллективный файл не попало, хранится в рыжей папке «Фюрер».

"Care frater! Ты спрашиваешь меня о жизни в изгнании. Здесь уже цветут магнолии, а у вас? Ты можешь, впрочем, воспринять это как нехитрую метафору, но я имею в виду ровно то, о чем пишу. Ты знаешь, как ненавистно мне все, связанное с отчизной, особенно ваша флора. Я говорю «ваша», потому что пребываю в уверенности, что появился в болотном краю случайно, по вине кармического изгиба. Испарения, морошка, деревья-карлики — помнишь, какое отвращение вызывали у меня эти задворки бытия? И теперь, когда я наконец могу дышать, не страшась ожога легких, прошлое представляется отрезом серого сукна — смешно, может быть, где-то еще кукует моя детская шинель.

Ну, полно о грустном. Здесь множество красивых мальчишек, они вполне доступны, известных нам проблем не бывает, да и об оборотнях аборигены не слыхали. Пока я тружусь над этим письмом, один склонился ко мне и щекочет шею пейсами (точнее, «пейсом» — есть ли такое слово?). К счастью, они не сведущи в нашей грамоте, хотя несколько слов произнести способны. Malkut! Serpent! Destroyer! — вот, пожалуй, и весь их вокабуляр, плюс еще набор обычных скабрезностей. Местным чириканьем я уже овладел, так что светских обрывов не возникает.

Слыхал ли ты про наши перемены? Можешь поздравить меня с сегодняшним указом. Я всегда питал слабость к красивым титулам, ты ведь знаешь. "F!" — звучит величественно, и не удивлюсь, если когда-нибудь звание перейдет к тебе по наследству. Шучу, шучу, хотя, разумеется, плох тот солдат… К слову о солдатах, местная форма безукоризненно эротична. Они знают, что делают. Мы, впрочем, тоже. Часто вспоминаю (и это едва ли не единственное воспоминание из прошлой жизни, которое неизменно согревает душу) наши щенячьи попытки помочь строительству Храма. В каких потемках мы блуждали, да простит нас Azt! Вся эта деревянная ЭМ ЗР, квадратные клинья и овальные дыры! Видел бы ты, как поставлено дело здесь!

Посылаю тебе выдержку из дневника одного бонзы, которую с намеком вручил мне брат Франсуа. (Пр. отправляется в замечательные путешествия и постоянно преподносит сюрпризы. Чудесный человек, доложу я тебе. Я с ним не очень близок, но, думаю, Рудольф сведет нас как-нибудь).

Итак, слушай: "Мне докладывают, что в А-е выявляется до одного случая гнусного отступления в месяц. Прихожу к выводу: в каждом случае, без исключений, выродков следует разжаловать, лишать регалий, отбирать тиары, жезлы и холодные факелы. Уголовные дела следует передавать в Суды Четвертого квадрата. Преступники и их наложницы будут депортированы в лагеря, и там их, надеюсь, прикончат на электрических стульях. О, если б наш ангел оставался в Боливии!"

Ну не чудесно ли, братец? Глядишь, наследники и изведут сучье племя. Я бы предпочел видеть свою копию вместо этих выродков. Или твою. Как говорил старик фон Лист, "а лучшие марципаны все равно в Любеке". Love is the Law. Целую крепко".

22

48 страниц. Должно быть, маленькая книжонка, наподобие брошюр, что тискают мюнхенские печатники Туле. Серебро, точно оплетка шоколадных конфет. Они отчего-то полагают, что это массивный том, но ведь ее, возможно, и вовсе можно свернуть в трубку, спрятать в тайный ящик бюро или в кресло с двойным дном. К чему искать зверей опасных, ревущих из багровой мглы? "Semper prudens!" — наставлял Работника Доктор. Где она? Где?

Особенности деликатной буквы Т (похожа на виселицу в пещере). Доктор чертит на грязном полу пентаграмму, заключает в три меловых круга. Здесь расположится Agb, здесь Pfm, а сюда доберется строптивый Xii. Как венецианские голуби. Кислый вкус крови во рту, шелк разгневанных голосов. Ребенку вживили передатчик в мозг, крошечную стальную пластинку, еще в балтийском роддоме. Так, на всякий случай. "Возьми меня, царь зверей!" Что это, что? — пугался по ночам, бежал в соседнюю спальню, к стреноженному похотью братцу. Тревожная зима 1439-го, вдова отправила сыновей за хлебом. Шалуны и их скелеты. Уста, запечатанные поцелуем. Веки вечные.

На безлюдном острове в алмазных дюнах растет Храм Невинных Душ. Дневник археологической экспедиции. Ваза, занесенная песком… Полистал, бросил на постель, где остывало любовное пятно. Забудьте о воске и иглах.

Послания появляются на экранах, сменяют друг друга, но соглядатаи мертвы, скоро появятся уборщики в зеленых масках, сметут осколки костей, вытрут смрадные лужи. Одному дарован тайный знак — три траурных пятнышка на лодыжке, ядерная пирамида. Скверная досталась работа — вытягивать искры из серебряного наперстка.

"Кто-то из вас, парни, подбросил мне хорошую идею, — читает уборщик мертвым глазом. — ЭП можно сравнить с психоанализом или крупяной медитацией. Я чуть было не прыгнул на пистолет, когда осознал это. Ты строишь кормушку для ангелов, перенацеливаешь лучи, и вот твое жилище в невидимой клетке; куда ни пойдешь, всюду ребра защиты. Это работает! Работает! Квадратный клин входит в круглую дырку! Ты можешь даже на несколько секунд оторваться от пола, взлететь над столом, посмотреть сверху на таблетки и карты, и, задыхаясь от восторга, рухнуть в кресло. Теперь я понимаю, что вскоре удастся размыть ребра защиты, отодвигая их с каждым днем все дальше и дальше, пока квадрат не дойдет до утеса в двухстах ярдах от моего дома, там еще растут два грушевых дерева — рабы посадили их в День Доктора. И верю, вскоре я смогу подобраться к утесу и прыгнуть вниз".

Серебряный наперсток надраен, у экрана прикорнул генеральский щуп. Команда покидает лабораторию, меченый уборщик уходит со всеми — никто не заметил, что он несколько секунд смотрел на экран. Винты и шурупы, тайные пазы. Двадцать четыре года его тело готовилось к этой минуте. Опрокинут смерчем. Он заходит в паб, три стакана залпом, странно пьянеет, снег и песок. Дома в темной прихожей из мехового айсберга выскальзывает мальчик: где ты был, я тебя жду весь вечер. Темный потолок, темные стены, лампы вывернуты, будто в общежитии слепых. Тяжелый вздох одеяла.

"Ты ебешься, как тамплиер", — бормочет зайчик, засыпая.

23

Молчание элементарного короля. Чугунные лодыжки матросов. "Я помню серый свитер!" Обоссал меня, потом отнес в ванну, как сломанную птицу. В эту секунду мы были близки так, словно нас сшили суровой ниткой. Что ты вспомнишь, когда будешь подыхать, пробитый метастазами? Вот это. Нежное прикосновение мокрой шерсти. Их либе дих.

"Все бессмысленно. Здесь ссадины, там синяк, тут неприглядные волоски. Бесправное тело, подточенное жучком-убийцей. И на это мы тратим наши сбережения!" Скомкал честную бумажку, запихнул в потайной карман. Hynek.

Звонок в дверь, принесли раненую волчицу. Удачи, неудачи, их паутина. Телефон стриптизера, записанный на клочке из молитвенника. Утренняя рвота. Хрустальный наперсток, вот он, милый. Подполз к экрану, вставил щуп. Введите пароль. Ввел, задыхаясь.

"Сообщение для Грифа. Некоторые из нас не выносят слова «астральный». Да, мне оно тоже не по душе. Я люблю слова, похожие на ремни. Бац — и на спине сизый рубец. Недавно я проходил курс гипнотерапии. Хуй встает даже на открытки с видами Луары, не говорю уже, что потом дня два всюду слышишь писк флейты. В сапогах — слизь, словно провалился в луизиану. В общем, побочные явления. Два месяца не могут внести мою исповедь в каталог, еще два абзаца, и закроется блядская почта. Я пишу медленно, часто облизываю карандаш. Даже на торжестве в Вевельсберге мне попеняли: у вас губы в синих пятнах, небось искусали подопытные? Кругом энтропия, парни. Слышал на днях, что в Берлине гниют плавники. Гриф, ловите ли вы меня?"

"Каждого из нас порой охватывает отчаяние, — отвечал адресат. — Но подумайте о наших братьях, ждавших пятьсот лет. Сейчас Храм прочен, как никогда. Прелати предлагает новые свидетельства. Главное теперь — заполнить ущелье. Не время унывать, не время погружаться в распри. Помните ли вы, что самоубийцам суждено превратиться в ядоносные шипы? Мы не достойны этой участи, парни".

Интриги за спиной. Ни малейшего желания шевелиться, нажимать кнопки, листать бюллетень. Кровяные шарики, экзема, выбивающий сердце чай. Открыл чемоданчик: здесь лежала серебряная книга, видишь чешуйки? Захочу — достану, захочу — спрячу. А могу и швырнуть в тигель. Не нужно ничего, ничего не нужно.

Мальчик сидел на тротуаре, могла сбить машина, мог растоптать бешеный жеребец. Вы же знаете, как это происходит. Тебе плохо? "Все в порядке", — произнес непослушно, сплюнул кровью. Вырвался из алхимических застенков, миракль. Такое случается раз в пятьсот лет.

— Я видел девушку на западной тридцать девятой. Кто-то распилил ее пополам.

Тяжелый том в алой коже. Полистал, бросил. "Рассказы сытых жидовок". Вы уверены?

— Идея Прелати. Вы понимаете, pathworking…

— Стук-постук, костяной индюк. Мы обломаем ногти, это ведь почти космос.

— По-вашему, лучше сложить руки и готовиться к седьмому кругу?

— А теперь смотрите: "каждая страница должна быть определенного размера". Разве вам не ясно: все листы — разные. Мальчишки заполнили только первые двадцать. Теперь еще двадцать, затем восемь. Следующий уровень: евреи.

24

— А восемь последних?

— Не знаю. Но у Прелати, кажется, есть версия.

— И тогда книга появится.

— Вот именно. Она рядом, но мы не видим. Она в воде, доносится плеск. Она в камине, скрип поленьев. Она во чреве кита, она на небесах, облака ползут по обложке. Шесть синих букв: смiрть.

Вы же знаете эти сауны, сюда в очках не войдешь. Засунул линзы в шкафчик, тренькнул замком. Ключ в кулак ухмыляющемуся мерзавцу. Туда, где пар, вода, вопли. Кто не польстится на слепого? Легкая добыча, засунет палец в рот, вылижет язвы. Раскинулся на теплом кафеле, поссал вниз, никто не заметит. Молочное дыхание катастрофы. Вот он рядом — тень, не разглядишь теперь, не увидишь никогда. Напрасно затеял ремонт. Швы разойдутся, рухнет дом.

Ключ, полотенце, линзы. Мерзавец высунул голову из окошка, словно сраный тетерев. Смерть славянским ублюдкам. Вышел на улицу, эвкалиптовый пар. Локоть удерживает брошюру: напечатано на луне. Остатки рифм: "содрать штаны и выебать бесцельно/редактора газеты "гражданин"". Пальцы, ваши пальцы. Наконец подкатил мотор. "К шлюхам, нет — лучше не набережную. Туда, где… ну, вы знаете". Окаменевшая шея.

Чемпион Румынии по бодибилдингу: парня ебли все, кому не лень. Желтые мозоли. Пузырьки просекко, музыка в автомобиле, фонари над кипящей рекой, мост налево, третий поворот, в гору и здесь стоп, вот здесь. По лестнице, вслед за беглым спартанским лисенком. Его косточки, мускулы, жгуты и отмычки. Его зловонные башмаки в прихожей. Заразное полотенце, которым он вытирался. Его галифе, его майка, его кожура и цепи. Его экземпляр "Книги Велиара". Его сиплая нота «ре». Его тайные знаки.

Apo pantos kakodaimonos. Расправил бушлат. Свидание у таежной заимки. Безупречный хуй, лепка зануды-родена. Всплеск фейерверка: четвертое июля, четырнадцатое июля, день падения бужумбуры. Я расковырял твое шампанское, прости. Суета доброхотов, вытрем пятна за скромную мзду природы.

Сидел на кухне, листал телефонную книгу. Дело сделано, ле-олам, аминь. Желтые страницы, красный шелковый халат, амплитуда.

Жертва компрачикосов: улыбался, смеялся, говорил глупости, подливал вино. Когда же ты уйдешь? Когда съебешься, наконец? Зарыться в израненные кишки, одеяло на голову, грелку под трусливые пятки. Два поворота ключа. Сентябрь, с каждым днем холоднее. Октябрь, первый лед. Ноябрь, конец света. Вена на хуе, как зимняя эльба. Новый берлин, стеклянные гнезда, под осокой светится бункер. Ваш диагноз — волчанка. Гниющие ноздри, оплывшие десна, осенний воздух в амбаре, забыли законопатить щели. Поместье старого негодяя, сгнившие конюшни, поле для гольфа — песок, сорняки, крот раскопал всё, что мог. Пристанище больных людей.

Несчастье. Могло бы подкатиться с востока, а оно зрело, как упрямый клубень прямо там, в невыносимом подполье; нет даже света, ничего пристойного не осталось, только сырая земля, только кости Жана Юбера под нею, палец с раздавленным ногтем.

— Циркуляр Lv-Lux-Light вызвал смятение в отделе ЭИ. Вот докладная.

— Оставьте, я посмотрю. Вы свободны.

— Простите, вот еще…

Где чертов наперсток?

— Вернулся Баррон.

— Вот как! Кто его вызвал?

— В том-то вся загвоздка. Это случилось без подготовки, на похоронах брата LT. Парни собрались на погосте, уже начали читать гимн Пану, и тут одна из надгробных плит ожила. Ну вы знаете, как это бывает — глыба берилла, метаморфозы, потом древесный голос.

— И что же он сказал?

— Только два слова: «евреи» и «сестра».

Слава бафомету, хрустальная вещица нашлась на операционном столе. Цела и невредима.

25

Букет: водосбор, купавницы, лютик. Ваза эдомского стекла, гордость Любека — марципаны. Ноготь врос, нагноился, нужна операция, но нет никаких сил, и так уже отсосали костный мозг. Матросы и водоносы. Зодчие и кравчие. Из малафьи напиток забыт давным-давно. Тронул струны, извлек легкомысленный звук. "Орден храмовников! Не орден, а ебаный кошмар!" Встал из-за стола, стал нервно выхаживать по кабинету: скоты! скоты! "Союз истребления славян", дымящиеся кишки в топкапийской чаше, последовательность мелких сизых тюльпанов. Шило мигрени, эхо бельгийских окопов, свидание в Брэ, победоносная слизь.

Зайчик жил один, любил мечтательную карамель, никого не знал, ни с кем не встречался. "Счастливые дни рантье". Держал посредника на аукционах. Так, пустяки: табакерка, медальон, гравюра, замкнутая в серебро косточка куропатки. Неопознанные кисти. Там, где у нормальных парней перепонки.

Заметил на полотне отпечаток детской руки, принялся тереть, появилась вмятина, отслоились кусочки краски. Стоит ли дальше жить? А? А? А? Нежные воспоминания о легковесном моменте, когда удалось задеть русских свиней за живое. За трепещущую селезенку. Юпитер, доставай крюк. Но об этом нельзя, все уже сказано. Ночь в добровольческом отряде, полдник в дикой дивизии, ужин с бригадой душманов, крепнут ряды, плодятся кристаллы, вскипает глина, падает ртуть. Перекрыть блядям кислород. Утереть им нос раскаленным прутом. Выпустить кишки. Станцевать зикр на обломках гордыни.

Дескать, видим насквозь ваш недорезанный ш-м.

Зрители расходились довольные, особо прощались — указательный палец переплетается с безымянным, словно пасхальные ветки. Месяц — март. Температура — минус четыре. Карибский ветер. Живые картины, залитые маслянистым светом. Краска "слоновая кость", пригодна для радиаторов. Выключи отопление, дитя задохнется.

Всё, никуда не годится. Воткнул в сонную артерию почерневшую от сока шпильку. А ведь мог бы ебать двухметрового блондина из лейб-штандарта. Helas, помешал неправильный прикус.

Садовники ухаживают за кустом белых роз, и так его, и эдак. Перчатки, распылители, шланги. Но мчится гонец, приказывает все бросить, бежать куда глаза глядят. Предположим, подступает неприятель. Да, вот уже катится пыльное зерно энтропии. Не смотрите, что невелико, тут есть чем поживиться. Четыре года не стриг ногти, расцарапал прутья. Раз в месяц прислуга меняла постельное белье, раз в год стригла космы садовыми ножницами. Заинтересует ли вас статья "Тайна черного георгина"? Ладно, присылайте, посмотрим.

Там нет никого, кому бы могло понравиться. Там вообще никого нет. Материк, непригодный для жилья. Умельцы смылись. Ни малейших признаков сострадания. Только стук-постук, костяной индюк. Только каменщик в фартуке белом. Линейкой в горло, мастерком — в грудь, молотом по переносице. Смотри в линзу, не моргай.

26

Небесные сладости, монпансье и грильяж. Приманка для опытов. Нужна жизнь, биение крови, электричество шерстинок, хлипкое блюдце спермы. Ваш вулкан пользуется спросом. Хихикнул в потную муфту.

— Вы ведь понимаете, ни малейшей рекламы. Кругом скоты. Представьте себе мелких алых паучков. Как они забираются под кожу, выедают там все, шебуршат серпами и потом это уже не кожа вовсе а что-то типа вощеной бумаги знаешь как эти подарочные наборы мы еще покупали в херренмоден такие в звездочках искрах и вот сначала ты не обращаешь внимания будто бы красные линии лучи прожилки но потом приходится идти к врачу рутинная проверка на боеготовность братец да у вас же герпес вы спятили все нервные окончания сгнили были ли такие пятна у вашего отца племянника персонального хуесоса? нет ничего подобного не было только помню девяносто три года назад в спальню влетела надувная мышь подарок в день когда прорезался первый клык.

— Перестаньте сочинять.

— Но послушайте, это будет повесть о любви, про приапа, которого разлюбила сперма, высохла, как перпиньянский фонтан. "Проклятье мавров", вот как мы ее назовем. Кому хотелось бы получить пулю в спину (или нож, спицу, даже шприц), шаг вперед. Посмеялись, поцокали копытами, поплелись воплощать дикие идеи. Рынды из лейб-штандарта, ромашка с имбирем. Бронзовые шпоры, иудины серьги, статуя зависимости, жемчуг в мелком супе. Только безумец решится лизать выше первого этажа. Таков короб, собранный за полтора августовских дня. Вышел из больницы, на скамейке в сквере развалился клошар, курил трубку. Цыган дергался в телефонной будке. "Уж небо осенью дышало" — как это точно, изумился, погладил шелк галстука, позвонил брошенному в казематах мальчонке: пойдем к корейцам, угощаю. You have new mail. Fuck you boy you really have it.

— Мсье Прелати!.. Франсуа!..

— Какого хуя?

— Вы обещали рассказать про черный георгин.

Небесные сладости. Ты знаешь, что где-то растет храм, и незачем ходить по стройке, проверять углы, плотность раствора, расположение черепов. Ты — воздушный прораб, можешь тискать хрустальный наперсток, вилять щупом. Там, под бренной оболочкой, кроется иное, нежно-розовое, как ощипанная креветка, световое тело. Вытащить его, стесать рубанком опостылевшую оболочку, расправить эфирные складки: вперед, нас ждет Баррон. То, что нужно для утреннего счастья (адепт извлек блокнотик, застрочил): свежее печиво с вялым камамбером, пара помидоров, уксус и чай. Сразу после ритуала приветствия солнца. Потом — к экрану, сообщения, пришедшие ночью из заатлантических поясов. Звездные линии, светящийся порошок. "Ты даже представить не можешь, кто у меня в гостях" (а это, предположим, оборотень). Подумай только, он — повелитель десятого эфира, его число триста тридцать три. Утренние газеты, домыслы экспатриантов, колониальные сплетни, бюллетени дипломатического городка. Ланч — чечевичный суп, семена тыквы. Гулявшие у озера услышали вопли; кольца расходились по воде, щебетали пузыри, кряквы спешили к суше. Трата денег. Я тебе сразу сказал: этот майонез невозможно есть. Покупатель, снедаемый тщеславием. Вывернуть, как лепесток георгина, все его перепуганные кишки и перемычки. Никакой крови, только шорох бедного вереска. Швы разойдутся, рухнет дом.

Световое тело! Очищенное от грязной кожи, волосков и кровоподтеков, гордость ювелира, покоилось на мраморе в блаженном забытье.

Швырнул скальпель в лохань, поплелся мыть руки, ле-олам, аминь. Кропотливый денщик занес подопытного в реестр: "Жан, крестьянский сын из прихода Нотр-Дам-де-Нант, 24 июня 1438 года. Почти не сопротивлялся".

27

Шаги инвалида на лестнице. Трется жирным боком о стену, тявкает костылем. Зубной камень. Iliac passion, нервные окончания, тайный цветок в желудке. Щуп и хрустальный наперсток, идеальное соседство. На экране новые сведения из электрических миров: "Девяносто три, парни! Я стремился быть лапидарным, но случился конфуз. Понимаю ваше недовольство, дорогой Гриф. Я подразумевал вот что: заклинания не предназначены для вызова ангелов, но все равно привлекают их. Теперь я спрашиваю вас, отчего это происходит, если главный смысл серебряной книги — фиксировать вопли разорванных детских глоток? Теперь я уже догадываюсь, каким должен быть ответ: ХНД столь высок, что его вибрации сотрясают усадьбу ангелов, или как еще назвать то место, где они обитают. Мы лучше всех понимаем, как общаться с высшими силами, как притягивать их пестики и тычинки. Серебряная книга утрачена, и это п-сть нашей скорби. Но в то же время мы знаем, что правильно заполняем страницы. Откуда эта уверенность? Ответ ясен: поведал Баррон".

Мы видели его на кладбище у разоренной могилки куча щебня песок лопаты мотыги и косы какая смерть без лезвий теперь есть такие ножи никогда не нужно точить у них и так уже пилка можешь резать помидоры козий сыр сладкий перец все что угодно кости и жилы проклятых и убитых.

Элементарная таблетка с именами ангелов в светлой полосе. Ваша книга Велиара, ваш кальян, ваш пластырь. Мерзавец кусался. Брошюра «Смiрть» выглядывает из россыпи бумаг, рядом предупреждение министерства печати, любовное письмо из Берлина, россыпь желтых бумажек с полосками клея и налипшими волосками, синий фломастер, счет из музея конопляных кукол, открытка: "отрубленные пальцы и кактус". Этим деревьям не суждено плодоносить, напрасно вы ждете спелую грушу, напрасно смотрите на восток, магия ЗР не действует, кожа сохнет, лопаются магниты. Я так не умею. Отыскал скомканные трусы, мне пора домой. Председатель юношеского конгресса ливанской диаспоры. Слышал только про петру и кедр. И вот что: "рукопись, найденная в кровавой бане".

Еще мы хуячим евреев. Я кстати видел твой знак.

Скорчившись, прикрыл преступную залупу. Хоть лира сломана, аккорд еще рыдает.

Рассказать ему всё: про работу в секретной лаборатории сибирской язвы, про контракт с А-е, про то, что случилось на похоронах Гвидо фон Листа, про "Секреты рун", бегство от тайной полиции, предательство мальчишки Хаусхофера, фобии и пакости (подслушивал за соседями через вентиляцию в сортире), рассказать о краже шкатулки, письмах бедных людей, неудачном приобретении бритвы. Не говорить только о самом главном: щупе, наперстке, желудке.

У тебя такой акцент, я почти ничего не понял.

Повторять по слогам: про счастливый домик, про аптечную демонстрацию, про рисунок в "Фолькише беобахтер", про то, как опасно глотать сперму, про резиновую маску, про лепестки перистальтики, про световое тело, про гибель черного георгина, про опасный звонок в половине второго ночи (кто вы такой? вы меня разбудили — надо срочно поговорить), про созвездие трусости, про хроническую хрупкость костей.

Затем показать трофеи: ствол, родинки, экран.

И вот мы сообщники навсегда.

28

Один проект: выстроить зеркальную часовню на сицилийской рокке, собрать рукописи, дневники, телеграммы, мотки пленки, сиреневые листы копирки, записки: "Мы пригласили его в последний раз", "счастливо оставаться", "Приходил, не застал, оставляю вам славянские марки" (сука стояла за дверью на коленях, пряталась, дышала, вскоре ее скособочил артрит), "отправляюсь в путешествие, когда-нибудь встретимся". Приближение нового эона: ураганы, землетрясения, затмения, пожары, кондиломатоз вытягивает вялые корни. Трехтомник Рескина, подаренный другом детства, линза взламывает лучи. Кабинки с дырами, заткнул пальцем, узкая ладонь ласкает незнакомый хуй. Кофейный налет на резцах. Новый циркуляр фон Зеботтендорфа, квитанция из переплетной мастерской, телефон магазина индийских тканей, can I have your business card? Кожаная лежанка на цепях, не пользуется спросом. Эротический мешок, умащенный тюленьим жиром. Новые лампы, восемь штук в гостиную, две в коридор, шесть на второй этаж. Свет возмездия.

Не/изучен, не/понят, не/облизан, не/отсосан. Покоится здесь с пятнами на скулах, купирует когти. Крест тау в старческой спальне, над раздроченной постелью. Вереница смертей, "мало кто доживает до тридцати восьми лет", опасные энергии. Нюхал кости раздавленного младенца, "мой талисман". Тревога. Предстоит изгнание, жизнь на берегу соленого озера, как у ссохшегося овидия.

Юноши во власти гнусного отступления. Что с ними делать? Каждый месяц отсекали фалангу, поили ржавой водой. Приятная неожиданность: многие сдавались.

Так ли это сложно, как кажется? Легкая коррекция сетчатки, цикл убедительных кинофильмов, просветительская поездка в Нов. Гвин., подкуп: брелоки, изощренные бритвы, комнаты с орхидеями. Не знал, что происходит за спиной. Обернулся: мать честная. Да вас же нужно истреблять, как грызунов.

— Ты меня любишь?

— Я всех люблю. Люблю всех.

Вернулся к своему джину, хвойные сны.

Властитель баллантрэ, он скачет по пустоши, ищет кроликов для секретной акупунктуры. Славянский идол отмечает могильную версту, поодаль восклицательный знак пинии. Смещение меридианов. В тайнике пульсирует, наливается талой кровью гневный глаз Гора. Высокая магия — для подъема духа, низкая — для взлома сухожилий. Раздвоенный труп был найден на пустыре в Лос-Анджелесе 15 января 1947 года, клочки плоти, строительный материал.

Когда пытаешься войти в контакт с элементарным королем, всегда есть опасность, что не сможешь выдержать напряжения. Это же новая вселенная, сосновые лучи, не суйся туда, парень.

— Но мне нужно! Нужно! Я уже проник в киблу, поклонился невидимой стеле. Теперь пора пересечь мост. Осталось меньше двух лет, дрожь.

Сестра убитой говорит: мечтаю, чтобы гробница была открыта. В преступлении сознались сорок семь мужчин и две женщины. Судя по всему, мистер уилсон, сгоревший в гостиничном номере.

Вот-вот, расскажи нам историю. Заклинаю тебя глазом богоматери. Терпение не беспредельно. Отправился стряпать: два глиняных помидора, оранжевый перец, сладкий лук, чашка грибного бульона. Эпическая картина «Bonheur» (не сохранилась — злоумышленник исколол ножом). Безразлично. Глазеть на южно-китайское море, поебывать садовника, щекотать вялого тигренка. Блокнот, распаханный деталями преступлений. Крошево медуз на салатном листе. Лимон и мускатный орех. Глоток штроха перед дождливым сном. "Смерть в водосточных трубах".

Гриф открывает карту. Как обычно, это шут, подвешенный за левую ногу. Маркопулос елозит в спальне. Семьсемьсемь глядит на экран: ничего нет, в Экстернштайне погасли огни.

29

Утренний скрип молочника, на крыльце вспухают пятна. Спятившее одеяло. Я накрыл их облаком безразличия, выпустил, как струю подводных чернил. Нет прощения. Вы думаете, они безобидны, будто какие-нибудь ризеншнауцеры? Нет, они будут барабанить, пока кожа не покроется волдырями, пока не вспухнут суставы. Проникать в потаенные волокна. Ковать иголки, пока мы тешимся фокстротом. Гасить световое тело, ломать опору. Они неуязвимы, неистребимы. "Это война на уничтожение, никаких компромиссов".

— Неприятное известие. Пришлось дезавуировать циркуляр Lv-Lux-Light.

— Но как же?..

— Мы не можем допустить разнобоя. В Берлине задергались. Отдел ЭИ в оппозиции.

— Но ведь не все агенты уничтожены?

— Не волнуйтесь, противник в панике. Мы поселили вирус в проводах, сменили пароли. Сеть надежно защищена.

— А молодой Хаусхофер?

— Прелати говорит, что он доживет до 44-го года. Что поделать, нельзя взрывать ступени. Хитрый финал: его найдут с окровавленной запиской в кармане.

— "Отец сломал печать простую…" Ерунда, березы. Жаль, никто не выебал вовремя. Эта чванливая знать…

— "… и дьявол изувечил мир". Подумать только, это он о канцлере. Экий вздор!

— Не переношу символистов. Помните, Прелати приносил статью о парне, который сжег себя у собора святого петра?

— Думаю, это отголоски зодиакального дела. Всюду странные точки.

Куст зашелестел у дороги, словно там суетилась стая вьюрков. Замерзающая сентябрьская ночь. Еще месяц, и наступит главный немецкий день.

Распоротые швы. Маркопулос задает вопросы, Гриф ерничает, семерки плачут. Письма приходят на третий день, Джефф Страттон мертв, — убит и похоронен тайно, без почестей, как подобает секретному агенту, винтику издыхающей машины. Новый эон дышит доменным жаром на земных владык. "Порнографическая пантомима" на южно-мичиганском проспекте. Не ждите пощады.

Главные вопросы: о д-ре, Работнике, элементарном короле, серебряной книге, опытах по извлечению светового тела из крестьянских детей. Вот стержень: три гордые буквы, из крышки средней Т, словно из дачного стола, растет мертвый хуй в стальной оплетке, поодаль — ладонь с пугливым глазом, пламя бьет из мизинца; морда мелкого барана застыла коломбиной на указательном пальце. Паства, к алтарю! Приготовиться к штурму!

"ЗР утверждает, что Oro Ibah Aozpi и есть три великих тайных имени, обретенные на вертикальных линиях облатки. Имя элементарного короля, напротив, было получено из водоворота букв в центре. Верно ли я понял, что д-р и Работник считали O! I! A! именем короля?"

Вот что, парни, занимает нас больше всего. Студент выбрил голову, белая веселая кожа на фоне зеленой звезды (предположим, нарисовали на стене вокзала, в обоссанном уголке — там, где склад асбеста). Алхимический дракон корчится в тынском колодце. Малькут! Проснуться и увидеть его рядом, дрожащего во сне, избитого кем-то из стражников. Лавина нежности сносит позднего велосипедиста, ломает хребет, выворачивает кости. И вот он на прибрежной скале, а пудель элементарного короля лижет сонные раны.

30

Еще великое наслаждение: купить р-ю с-ю., превратить в паскудного шута, играть с ним, как с канарейкой: менять местами абзацы, искажать слова, вывинчивать микрофон.

Я счастлив оттого, что могу плевать вам в рот. Вы хотели перейти мост, не запачкав башмаки, теперь будете ползать в гнусной жиже, облепленные коленчатыми червями.

Но это так, между прочим. Фон Зеботтендорф переворачивает гордую страницу. С утра, когда голова полна трелей эфира, полезней всего прочитать главу из "Секретов рун". Для лучших очертаний. «Esiasch», — опасное слово Баррона. Пиявки, крендель и фаянсовый таз. Девяносто три раза нажал на (s)Аve.

Дольмены, следы происшествий, обсерваторий, пожаров. Всюду труха, пепел, объедки, зажаренный пластик. "Я прочитал Liber 418 всего лишь раз, да и то искал упоминания о пирамидах". Он думает, что норны высасывают мозг. Не совсем так. Технология: выключать точки, девяносто три в минуту. Постепенно забываешь формы глаголов, имя элементарного короля, число страниц в серебряной книге, год казни Нового Ирода, место рождения Жана Донета, первое слово Велиара, вкус проколотой губы, запах крестьянского сына, попавшего в петлю обстоятельств. F знал суть всех вещей. Мы прибыли в столицу утром 31-го апреля, когда все было почти что кончено. Провалившийся в мертвую реку мост, школьник в женском пальто, раздавленный пулемет, кирпичная пыль.

Форпост ликвидационной комиссии. Боль чуть выше правого виска, мухи в затылочной кости. Излучение от телефонной трубки. Парни, жадно жравшие фасоль, где они теперь? Вывернули наизнанку.

Такую музыку никто не станет покупать, вытекла энергия. Понемногу превратился в ядоносный шип. Плакал на ступеньках, приобщившись к зеленой богине, тонущая ухмылка. Драгоценный гость из Вевельсберга.

Находка строителей: гроб под плитами в правом приделе, скелет лицом вниз, ноги связаны, три железные скрепы там, где когда-то лепетал кишечник. Швырнул газету на асфальт, мудаки ничего не понимают. Это, это…

Крестьянские дети ловят рыбу в тусклом пруду. Ни один не научится говорить по-немецки, ни один не увидит лакированное седло, ни один не поедет отдыхать на Красный остров, всех их убьют хирурги, отрежут им хуи, вспорют животы, скормят кишки собакам. Но об этом ни слова, тайна.

Дрожит наперсток. Продолжить?

— No. No means no.

— Well, from the mainstream standpoint, that would be the Aethyr Wor… Personally I think that the first 18 Calls are also to be used in this fasc… The only thing that ever made me throw up was herbs that have this specific side effect, like Hawaiian woodrose.

Remove his vocal cords. Шелест венецианской болтовни. Жулик из Бергамо, жулик из Кордовы, жулик из Восточной Моравии, нет спасения. Эти люди привыкли к крови, им недостаточно наших плясок. Крошечная москва дрожит под лунным сапогом. Как же ты занимаешься проституцией, если у тебя фимоз, иди к врачу, кретин. Приведи своего брата, племянника, сына, сделай же что-нибудь.

Д-р закрывает дверь, но детские вопли пролезают в скважину, словно зубная паста. We can feel. Работник: его глаза, его талия, его сапоги, его хитрые искры. На конюшне, в сокровищнице, в палатке. Бедра верного друга. Пальцы верного друга. Колокольчик верного друга.

31

"Какая-то нечисть". 1438–1938. Меняют буквы в словах, ломают будильники, высасывают жир (пиштако). Хочешь знать, сколько стоили эти складки?

Развернулся, схватил печать короля Бабабела. Расколотый пюпитр. "Свиньи, вы хотели меня запугать. Но вот уже вздымаются плиты, зеленая слизь сочится из трещин, жужжит пила, подставляй пальцы, висок, плечи. Я изуродую вас, выжму черные капли, растопчу. Думаете, я пришел заказать паркет, думаете, я выбираю вино, думаете, я рассматриваю рисунок на обоях? Нет, я пришел вас зажарить, вырвать печень, откромсать бритвой уши. На стене будет написано вашей кровью: H-r S-r, а потом "Свиньи! Свиньи! Свиньи!" — потому что вы свиньи, потому что вы свиньи, потому что вы свиньи. Ле-олам. Аминь".

Посланы испытания: встречи с ненужными людьми, горчичные хлопоты, приобретение шкурки. Свидание с хынеком-штрих, мазь в потусторонних кишках. Поездка в дрезден: подъем в семь утра, листерин разъедает язык, шестьсот единиц, больше не берет, шайзе. "He failed", — вышел, покачиваясь от горя, из кабинета языкознания, где проходило судилище. Будет кастрирован повстанцами.

Связка ненужных детей. Волочит по набережной, как каннибал блокадные санки.

— Что? Что вы с ними делаете?

— Да очень просто. Убиваем на хуй.

Перечитал снова, нет, так и есть: «Свиньи». Петлистый почерк хирурга. Селеста, ты хорошо придумала.

Он просит: запиши. "Мы оказались в картонной комнате, всюду эти загогулины, человечки, вроде как картины пердурабо. Не до смеха. Ничком парень в черном тряпье, даже не парень, а просто куча навоза. Умирающая машина для поглощения секреций. Пределы падения: нет никаких пределов. Просто лежал, не шевелясь. Покажу тебе, как мы тут и что. Вывернуть свою жизнь наизнанку перед одним из них: вот, погляди, что мне дорого больше всего. Можешь разодрать в клочья, закачать мне смертельный сироп. Потом поехали в пустой бар, лакричные лампы. Это Джек, мой экс. (Выебать парня по имени Дж., электростанция тщеславия). Просто Джек, demon.co.uk. Ссорились в автомобиле. Джинсы, выпуклые там, где надо. Жидкость в стопке, уж не наркотик ли? Просто шот, выпей. Их старые непонятные разговоры, грязь осталась в бороздах. Типа: сволочь, вернись. Падает ртуть. Стрелка вверх, вверх, вверх, к торговому порту. Пчелиный путь трамвая (он хотел завалить наш мини!). Жалобная песнь турка: "и белый, белый порошок". "Стоило мне появиться, старая сволочь тут же заторопилась домой. С глаз долой, деревенская гнида. Пусть исчезнет. Не хочу его больше видеть". Поцеловал королевскую печать.

Микробы, поселившиеся в крикливом итальянском дерьме. Микробы, поселившиеся в подводном китеже. Микробы, поселившиеся в дохлом море. Наша биография, наши хитрые вопли, наши фаланги, наш народный танец, наши пулеметы. Сперма наших летчиков, сперма наших космонавтов, сперма наших каскадеров. Слышал, как стучат деревянные башмаки, как путается пламя факелов в хищных глазах?

Алхимический дракон в тынском колодце. Такие заказы мы не берем. Смерть жирного славянского ублюдка: уснул под дубом вековым. Смерть невинного Ирода в райском огне. Паяльник в руках звезды.

Вы должны благодарить меня за то, что я пишу эти стихи в ваш альбом. Вы должны благодарить меня за то, что я щупал яйца вашего сына. Вы должны благодарить меня за то, что я целовал вашу собаку. Я — святой франциск, покровитель белочек и медвежат. Число мое: триста тридцать три.

"Катастрофические последствия землетрясения в северном иране", отзвук (предположим) калифорнийских оргазмов. Брошюра «Огнемет». Пантомима "Жених Дьявола". Космическая станция «Энтропия». Вилла "Гора костей".

Мать провожает Жана Донета: маслице, краюшка, соль в платочке. Туда, откуда родом майонез.

Кто мстит? Кто разбросал колючки, кто стряхнул лепестки? Кто растопырил глаз? Защити, князь десятого этира, пусть бетонные блоки оградят зайчика от злодеев.

Бросил вызов интернационалу стариков, цепляющихся за жизнь. Бросил вызов интернационалу детей, их мелким пальчикам. И вот — раздавлен ногами выживших. Молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в нежную шею. Инструменты: щуп и серебряный наперсток, повесть о вырванных и измельченных зубах. О вирусе, скосившем призывников. О чахотке, выпившей лимфу партизана.

Советы Баррона: "Ничего не бойся. Три года расчищены, потом — таблетки, которые ты купил в канадском медицинском центре. Сейчас: подрочи перед сном, проснешься в семь тридцать, разбери покупки, сходи в ресторан, погуляй по набережной. Ты — ноль. Живи как ноль, ничего хорошего больше не будет".

— Когда же наступит расплата за все?

— Дождись перевыборов канцлера.

Проснулся в четыре: гравий в желудке, самообман. Проказы академиков. Нет пощады.

Епитимья: каждое утро — ритуал малой пентаграммы. В дни равноденствия, солнцестояния, праздничный вечер девятого ноября — пентаграмма гранде. Ве-хедура, ве-хебула, итоговый малькут. Повис в фашистском гамаке.

Ты ведь знаешь заповеди: не звони, не открывай, не встречайся, не говори, не трать, не встревай, не участвуй, не пиши, не останавливай взгляд (а это было ужасно в дрездене, когда бритоголовый смертник посмотрел на улице презрительно, прагерштрассе, хозяин нашел раба, встреча назначена в баре bolt, одним движением глаз). Они боятся тех, кто много ебется.

Блеск белой кнопки. Девять, восемь, семь. "Стержень расцеплен".

32

Теплый вечер в баварских альпах. Выпитая энергия, подъем в гору, колесики на ногах. Бергхоф, поместье F., здесь сороконожка суетилась на водных лыжах. Мускус парней из лейб-штандарта, аккуратный вечерний жасмин. Мечта очарованного странника: спальня, полная крепких, готовых на все хуев. Магниты власти. Вошел невзначай, в надежде подстеречь рынду, вытиравшего писсуар розовой губкой. Я — новый заместитель начальника охраны, знакомлюсь с персоналом.

Зеро конфуза. Суета послушной ладони.

— Маринус ван дер Люббе, к вашим услугам.

Строительные рабочие плеснули в лицо красавцу негашеную известь. Лучики шрамов под левым глазом. Слепой музыкант, поджигатель, повстанец.

— Можешь называть меня просто Ю-ю.

Проблеск улыбки.

— Так меня прозвал один мальчик… Ты на него похож… увы, он погиб под Брэ. Ты видел эту картину?

— Где он тоскует в пустой усадьбе? Я от нее без ума.

— Да, чудо, правда? Это про нас отчасти. Я смотрел три раза, потом замусолили ленту.

Не торопить события, пусть не волнуется раньше времени. Ладонь на доверчивое плечо, на пару секунд дольше, чем следует. Приручение кролика. Через недели две спросить: "Говорят, ты девственник?" Вроде бы в шутку.

Искупительная жертва. Старт нового эона. Красная повязка на рукаве, словно теплый огонек в избушке ганса и гретель. Поглядывать на нее оленьим глазом по дороге на шабаш.

— Доброе утро, Маринус!

— Доброе утро, господин Хаусхо… Ю-ю!

Плеск бесчисленных струй, фонтанный дом, игуацу. Тайная дружба, как изумрудная скрижаль под черной фланелью. Трели велосипедных спиц. Ногти, выдающие похоть. Реки нерастраченной спермы. Патогенез корней, ищущих почву. Приходит лекарь, бьет в литавры на алжирском бархане: девятнадцать этиров, один навсегда закрыт. Познавательный поход в пинакотеку: Саломея, оказавшаяся мужчиной, мученик Себастьян привязан к дереву, облепленному мухоморами. Заседание комитета эльфов, слева из роскошной осоки торчат колпаки недругов. Бега жуков-носорожцев, дистанцию отмеряют кофейные жестянки.

Проверил пульс. Вермонтским папоротником наплывает эмфизема.

Суббота: благостный вечер в кнайпе, ночью привычный рывок пробуждения, мокрые трусы, взрыв, усадьба пуста, обрезки проволоки, куда-то исчезла мебель, запах гари: оккупанты смеха ради спалили катер. 15-е января, тело недопизды распилено, брошено на землю. "Прохожий решил, что это сломанная кукла или опустошенный грааль". Торнадо куриной слепоты. Первый раз просунул язык в чужой непослушный рот. Я пока не умею (смущенно).

Инструкция, доставленная в три часа ночи веселым курьером. Коснись правого плеча, коснись левого плеча. Синхронный перевод, взрыв кораблей, мгновенное перемещение на остров, где строится Храм Невинных Душ. Черепа, обласканные солнцем. "Ваша религия — это вирус, грязные микробы заползли в носоглотку". Невидимые прорабы и десятники, колонны теплых невольников. Блоки и шпалы.

Вкус ожидания, паства готовит химическую свадьбу. Луч настигает мертвеца, теребит колоду в спекшейся земле: "you don't need the upper level privileges to watch the blood flow".

— Ю-ю, у вас найдется минута?

— Конечно, Маринус, как раз о тебе думал.

— Вы так добры, Ю-ю. Вас, возможно, удивит моя просьба.

— Слушаю тебя, Маринус.

— Говорят, вы разбираетесь в рунах…

— Да, немного.

— Собственно, я хотел спросить о другом. Имеют ли этиры отношение к так называемому древу жизни?

Запутались по самый поплавок. Всего лишь хуй: кожа, мускулы, капилляры. Канал сообщений. Прервав светскую болтовню, плеснуть в собеседника горячим чаем, ткнуть ему вилкой в горло, завизжать: вон отсюда, мразь. Счастье, расфасованное в восемь медных таблеток. Розовый куст, выросший в одночасье под бедным окном. Прикоснулся к лепестку губами, провел бутоном по щеке, такого не бывает. Торт в иглах шоколадных стружек. Его сырой, мускулистый торс. Штукатур.

Ты проберешься в темные палаты.

Ты разольешь бензин.

Ты бросишь в лужу горящую тряпку.

Ты растопчешь подлых богов старого эона.

Ты лишишься головы.

Лезвие впивается в затылок полуслепого каменщика. Пена на губах. Лоскуты кожи. Теперь эта машина спрятана в музее, в темном закутке, пускают только дежурных офицеров. Твой прощальный поцелуй, Маринус.

— Apo pantos kakodaimonos, господин Хаусхофер.

33

Мы видели Пана, пронесшегося в листве, скрипящий солнечный луч. Видели десять сахарных вод, позорный мускул, гнездо куропатки. Согреши с ним, согреши со мной. Твое любовное письмо, твое деловое письмо, твое прощальное письмо. Пикет сторонников смертной казни.

"Если хочешь, я извещу тебя частным образом, минуя наперсток. Разговоры о деревьях наскучили. Куда интереснее сюжет "дети и Д-р"". Новый Ирод мчится по холодным полям, высматривает дичь. Жан Донет догрызает мокрый хлеб, последняя воля приговоренного. Летит мягкое лассо, лиана уютно обнимает шею. Если положишь меня в бархатную шкатулку, хозяин, мой жир спасет тебя от простуды. Отец небесный, спали рейхстаг.

Ложа гномов. Предводитель в красном колпаке тревожит сонетку. Малькут! "Начнем с истребления пивного братства, разомнем мускулы".

Повторяй: "I am a slave, an ape, a machine, a dead soul. Меня вертит в руках зодчий Храма Невинных Душ, мнет, как сиротскую бумагу, спускает шкуру, дышит в висок любовным огнем". Сладко спать в опустевшей казарме. Крошка Пан, не выше травинки. Поиски кролика, оккультное сообщество, прыг-скок. Вот и ты пригодился, Hynek. "Сволочь, я плачу деньги, а у тебя не встает. — Но мы же просто играем, как лицедеи. — Приведи мелкого братца, я его выебу". Брат из Плимута, сын пивовара, еще не начал расплываться. Come here. Написал на бумажке: звони мне после трех, днем я сплю, h-k.

Или история про энергетический эликсир. Человек, смешавший его, живет на берегу хромого озера (Уолден). Горяч и бородат. Решает провести эксперимент на себе, подражая первопоселенцам. Легкая доза — никакой реакции. Принимает вторую. Снова ничего. Третью, четвертую, шестую. Вокруг озера — глупые сосны. Решает смастерить гигантское каноэ. Двенадцать дней, не смыкая глаз, носится с долотом, сметает всё, как шахид. Пальма, под ней два стилизованных кинжала. Соседи сползаются поглазеть на чудо. Невесть зачем строит исполинскую лодку, долбит стволы. На исходе третьей недели экспериментатора настигает апатия, он валится ветхозаветным снопом. (Зрители разбрелись, обескураженные. Опыт был воспроизведен шесть лет спустя в алжирских песках).

"Как мальчик, мечтающий о велосипеде с железным стержнем в седле". Поездка хынека за счастьем. Распухшие губы. Похищение и бесстыдное убийство Бернара ле Камю.

Взгляни на его запястья. Будто щекотали копьем.

Черный георгин. Рождена под знаком лучника, общалась с полузабытыми божествами, растерзана агентами Бабалон (исполнитель приговора, мистер уилсон, сгорел в дешевом отеле сорок лет спустя, микрорейхстаг). Звонок из крольчатника: хочу говорить с тобой о венецианских карликах, кормить тебя спермой. Бене, встречаемся у конной статуи. Нужно ли? Нужно.

Хорошо воспитан. Завидует всем утонувшим и выпавшим из окна. Ворочается на горячих камнях. "Хочешь пойти со мной в постель?" "Кто такой Уильям Хиггинс?" Невытравимая HS греческого пота. "Не могу кончить, извини". Но честно отработал тайную сумму. (Думал, что надо засунуть палец, но он скривился, "просто гладь вот так, вверх-вниз"). Утром известие о гибели далекого денди. Выбил дверь, косяк в щепы, еби меня, еби. Карусель славянских полотенец, сосуд с гранатовым соком, брызги на простыне. Душа, прощаясь с землей, навещает оставшихся: проблеск лампы, скачок флакона с шампунем, иные спиритические сигналы. Взрыв дислексии: отшвырнул невнятную бумажку. "Вернулся Прелати". В последний момент перед прощанием запел телефончик, его любовник-ирландец, обещающий райскую жизнь, video-to-go, "мой кевин". Благоразумно сменил белье, спрятал гондоны, запихнул желтое тряпье в стиральную машину. "Выловлен таинственною сетью", думаешь о рыбах, свастиках, георгинах. Как он тщетно дрочит, изогнувшись, ящерица хребта. Восемьдесят три килограмма; кель орёр, ты что, шутишь?

34

Почта за четырнадцать рабочих дней. Ряды красных строчек. Траурный хор из лос-анджелеса, примчались тешить детей перуна, щекотать нервы. Солдаты взяли концертный зал штурмом, лекарь тайно потчует пациентов шпанской мушкой (horror hospital). "Мне кажется, он подкладывает в штаны платок, слишком уж много плоти". "Все равно хочется встать на колени, тереться щекой". За собеседниками следили.

Извлек из-за печки шпалер, хуйнул в обидчика. "Плата за рельеф". Не смог зачать лунного младенца, паскуда. Находка Прелати: "Swallow this acid", будто бы годы вседозволенности, все ебутся на траве за сценой, добрая примета. Полосатый галстук Дж. П., колдун закатывает рукава, помешивает в котле ракетное топливо. Нефть и льдины. "The pigs shall serve", — нацарапали на балконной двери отрубленной кистью младенца. Письмо осталось без ответа. "Не интересно". Первый нож — в левую сумку, второй — в правую, только бы не задеть мышцу. Еще можно спицей, славянские премудрости. Забирай свою требуху.

Такой маленький, жалкий экран. Start transmission now. Dear Sir/Madam! Дрожит щуп, сверкает наперсток. Вот, нашлось любопытное, от Грифа, конечно. "Девяносто три, парни! Т. в своем сочинении предполагает, что каждое из двенадцати божественных имен должно соответствовать знаку з., согласно направлению падения. Так средние врата Храма в диаграмме д-ра (Status Dispersi), на востоке означает: «овен». Затем Т. указывает, что имя, ассоциирующееся с (солнцем? помехи) должно быть Ibah, поскольку оно центральное из трех на Восточной облатке. Да, это круг с точкой, намек на Аполлона, предвестие слепоты. В моей же системе «овен» будет звучать, как Oro". Ответ Маркопулоса: "Наконец-то! Но хочу добавить: никакого практического смысла в этом нет и быть не может. Двенадцать имен следует произносить подряд, и только так попадешь на побережье. Все двенадцать входят в ИИ, и Сторожевая церемония чертовски сильна)". Реплики Семьсемьсемь: "Мне всегда больше нравились исключения, нежели само правило. Я думаю, что С. - это вибрации матросов, тогда как ЭИ — пробуждает плеск П-сти. Должна быть четкая связь между ЭИ и двадцатью двумя тропами, ведущими к ХНД. Иногда кажется, что я слышу стук копыт. Конь Нового Ирода мчится к цели. Но все тонет в шуме волн. Ведь мы на острове, не так ли?"

От этого странного знака сдохла моя канарейка. Письмо в редакцию еженедельника "Джон Б". Приметы убийцы, мистера уилсона, следом хроника послевоенных происшествий: дебош в провинциальном крематории.

Начало и конец дискуссии о двенадцати именах. Aries, трясущийся за свою шкуру. Здравствуй, Маринус, ну как затылок? Мы найдем тебе шикарного адвоката.

— Ему отрезали голову, а девку и вовсе распилили пополам.

— Вот вам превосходные жених и невеста, профессор.

— А что Баррон?

— Кажется, сменил гнев на милость. Упражняется с соколом.

35

Признаки святости. Не хочу, чтобы мое имя преследовали четыре цифры в скобках, не хочу участвовать в турнире. Ебать тебя в рот! Посмотрел на его кривое тщедушное тельце, мгновенно понял (случай на прагерштрассе). "I find them extremely helpful, lucid and illustrative" (речь о твоих заметках, теперь ты горд?). Три статьи в провинциальной газете. "Детей побросали в трюмы". Таких, как они, убивают каждый день, какого хуя церемониться. Протиснулись в золотой миллиард, побочные сыновья луны. Последний шанс: хижина в гималаях, по следам обреченной экспедиции А-е, грааль с дождевой водой. Ты просто не видишь белого тигра, нырнул, коснулся глазного дна. Или спеть арию родольфо в особняке, где зарезали актрису. Арендовать на последние сбережения. На третий день, разумеется, завшивел.

Говорили про о. (запись от 9-го ноября). День Доктора, сбор в Экстернштайне. Прелати, как всегда, с сюрпризом: "Данные аутопсии Элизабет Шорт", все прелести недопизды.

— Я наконец-то увидел эти самые "меховые чашку, ложку и блюдце", под стеклом у гугенхайма. Удивительно, мне всегда казалось, что это выдумка унтерменшей.

— Твои гроши, Маринус.

— Да, это запад Сицилии. Магистра сослали на Липари.

Букет парней. Факелы, капюшоны, красный воск, перезвон медных монет: буцефал, пляшущий на арене, хрустящий плюмаж. Оклад поджигателя: пятнадцать злотых в неделю. ("Три пятна на лодыжке, ядерная пирамида, вот странно", — говорит промежуточный брат, обрывки слов, словно тряпье на итальянской веревке). Сюда, Маринус, мы во второй когорте.

В 19.25 солнце проникнет в дыру, неолитический аттракцион. Предсмертный стук маленьких пяток. Потом можно куролесить.

Официальная часть. Они любят это многословие, медленные повороты, капли на плитах. А расколи скорлупу, что останется? Когда-нибудь мы проползем глубже, до желтка, до иголки. Жан Донет, его молекулярный состав. Чешуйки краски, желтые рамы "Отеля де ля Сюз". Руно изувеченного бога, прилипли шерстинки.

Манипуляции с кинжалом и диском.

— Whom have you there?

— A Magician who devoted himself to our Mystery.

— Halt!

Щебет встревоженных когтей.

— Most Mysterious Master, the Candidiate approaches the end of his last journey with New Irod!

— Servants! Let the Candidate be released.

Хруст цинковых поводков.

— An ignorant impostor hath intruded into our Circle.

— What is his secret name?

— Lust.

Бубенцы потаенные.

— Let him in, brothers.

В китайской мастерской пришили отрезанные пальцы, воспоминание о сан-хосе, ртуть небес, эмалированная раковина, баночка с тусклым спиртом. Мы кудесники, фюрер. Хочешь, залатаем голову твоего любимца?

— Не надо, пусть ее высушит солнце. Она украсит фасад Храма Невинных Душ, глазница станет домом для огорченных птенцов.

— Блядь! — скорчился от смеха. — Ты совсем спятил!

Да, это спермотоксикоз, как говорили в легионе. Подцепил желтую лихорадку от грязного мулата, сифилис от козы, краснуху от поваренка. По пыльным следам Typhoid Mary. Люди, которым противно с тобой общаться. Люди, которые никогда больше не позвонят, не напишут. Люди, которых постигло разочарование. Люди, уверенно пишущие слово «глиста». Люди, которым лучше бы сдохнуть.

— Brethern, the Master is slain.

Запомни правильный ответ (шепотом в хрустальное ухо). My bosom keeps your secrets close. Повторяй по слогам. Скоро и тебе на арену.

36

Сожженные книги обнаружились на четвертый день под грушевым деревом, целы и невредимы. Польша. Доктор поднимает первый том, потом недоверчиво второй — да, так и есть, пламя пощадило страницы, журчит позолота буквиц. Он зовет Работника, тот тоже удивлен, не скрывает радости. "Это ангелы! Чудесное исцеление!" Работник предлагает перейти в ритуальную комнату, поблагодарить вестников, но д-р протестует, запирается на чердаке. Грязный крестьянский дом, паутина на слюдяном оконце. У Гаека было уютней. "Завидую всем убитым", — лепет пергамента.

Завидую тем, кто сгорел на паддингтонском вокзале, завидую женщине, задушенной в поезде, завидую парню, которому дружок скормил смертельную дозу эфедрина, завидую кавказским пастухам, расстрелянным смершем, завидую превратившимся в ядоносные шипы. "Сертификат о смерти американского гражданина". Пустая коробочка от пудры. Записка "Это была моя воля". My true will.

Сэ са: I am a slave, an ape, a machine, a dead soul. Выпадают ресницы, темнеет кожа, распухают ступни, будильник поет французскую песню в 2.30 ночи. "Вот этот сон. Будто я лилипут, не больше спички, стою на бюро, которое видел в прошлом году в антикварном подвале — темное дерево, резной георгин над столешницей. Передо мной трещина, даже нет — бритвенная прорезь с маленькой дыркой. Оттуда — лучик света. Приглядываюсь, внутри театральный зал, алый бархат, как раз объявили антракт, публика движется к выходу. Откидываются деревянные мостки, меня окружают, не замечая, смеющиеся люди. Это был знак, как тогда о двери, за которой тщетно ждал Azt, девяносто три". В ложе бенуара. Нет пощады.

Д-р думает: как же книги оказались под грушевым деревом, сжег ли он их или это была фантазия, мираж, порожденный травяной настойкой, которую раздобыл в корчме Работник? "Они считают, что у меня такие же права, как у всех, но я выше их, мне многое открыто, многое позволено. Пусть сдохнут, я не пролью и слезинки".

Д-р помнит каждого убитого ребенка, хотя не лучше ли изгнать из памяти бессмысленные лица, забыть скулеж, мольбы и брань? Каждому отведен свой срок, их оказался короче. Он видит, как серебряная нить тянется к Новому Ироду, нить тонкая, точно поводок гончего пса в руке королевы. Франция, лежащая в руинах, костер, пожирающий ветви дуба. Выгоревшие угодья, грубый башмак в чахлой траве. Отозвал одного из подонков в сторону, под козырек персидского ресторана: "Мне нужен киллер. Щедро заплачу".

Обычная сделка, операция назначена на 9-е ноября. Германские племена сочетаются химическим браком, холодный гравий Экстернштайна. От твоих поцелуев распухают щеки.

Не могли принять смерть достойно, сквернословили, кривлялись. Слабые черепа, пришлось укреплять фундамент.

"Что угодно может повлиять на исход эксперимента, — пишет Гриф, — настроение мага, время суток, погода, искажения оптики, роса на траве, крики птиц, какой-нибудь сломанный ноготь. Обращаться к солнцу, думаю, лучше по четвергам. Мое любимое время: половина одиннадцатого утра, когда скоты уже разбежались, и воздух чист, как новорожденный нож".

Пальцы, которыми он трогал твой язык прошлой ночью. Парень, встреченный в баре Bolt. Нищий, кричащий тебе вслед на площади провинциального городка, в воскресенье утром, сразу после неудачного ритуала. Пирожные в привокзальном кафе, забытый зонтик, эрекция на эскалаторе метро, гнусный взгляд пушера-турка, увядшие хризантемы на пороге цветочного киоска: остались со вчерашнего вечера, вдруг найдется идиот. Очередь к билетной кассе. Поезда во Францию, Бельгию, Люксембург. Соль в позвоночнике. Сломанный банкомат. Через три дня, утром в воскресенье.

37

"В любом случае, я обожаю эти crop circles. Примятые космическими угольниками злаки, циркуль, впившийся в переносицу, волшебный камень, ебнувший по хребту. Обещал написать горячее письмецо, так и не собрался. Пригород Нанта, где по вечерам не выйдешь на улицу, исполосуют арабы, заклюют нетопыри. Реставрация текста, пергамент разгибается, непристойные складки, словно шкура старухи. Сторожка на кладбище: тайное число злого императора нацарапано мальчишеским углем. Добрались хуй знает откуда, миновали кладбищенскую ограду, посадили жалкий цветок. Как изготовить серебряную книгу? Нет ничего проще — расплющи наперсток. Вздрогнули от кощунственных слов, дети полей".

А это был вовсе не секретный знак, а укусы виртуозных москитов.

Напрасное ожидание Жана Донета. Твой сын изнасилован и съеден, рыцарь распорол ему живот, склонился над булькающим телом, подрочил, кончил на блестящие кишки. Иди домой, Жанна Дегрепи. Твое имя будет написано на стене в шотландской сторожке под ничего не значащими цифрами. История заключила тебя в объятья, накрыла плечи крапивным платком.

Микробы короля Бабабела. Монахи тащат черного козла по склону горы, в сугробах прячется незримый барс. Дорогое путешествие, счета опустошены, очки разбиты, стрела попадает в двадцатку. Дьявол, перепугавший домохозяйку. Хирург, исполосовавший младенца. Флейтист, умерший от инфаркта в парке. Посвятить каждому несколько слов. Вид на Липари в ноябре, печальное гнездо ссыльных каменщиков. Три С на противоположном берегу. Остров, плывущий в невесомость. На исходе века построили новую автостраду, пробили скалы, протянули мосты. Надветренный архипелаг, пух от уст эола, лужица крови ритуального козла. Too ignorant to produce something extraordinary, эпитафия кролика из массовки. А все-таки удалось полизать его мелкие крепкие уши. Мы ступаем по камням, помнящим магистра.

Из опухоли на шее вытащили птицу, из глаза — муху, из дыры в паху — вертлявых змеек. Чрево, способное плодоносить. Швырять на снег магические кристаллы. Зеленые и розовые конусы, золотой инкал, качающиеся столбы, похожие на пиратские шляпы с распухшими ребрами. Желе, превратившееся по воле Баррона в полуслепого голландского большевика, Маринуса ван дер Люббе, штукатура, мечтавшего пробраться в Польшу, на скотный двор мировой революции, но избитого красноармейцами на границе. Для д-ра границ не существовало. Глыба берилла распалась на атомы, но вдруг вновь выросла, мигнув опасным светом. Взгляни, Ю-ю, какой шикарный минерал.

Он мне не друг, не любовник, не духовный учитель, я — каменщик, он — подмастерье. Неужто не понимаешь. Это работа в бригаде, один подает раствор, другой протягивает мастерок. Тех, кто ослушается, бьют угольником в переносицу. Или пилят на части, как никудышную Э. Ш.

"Я буду выступать каждую среду, пока они платят за лекции". Музыка для тощих, стук кастрюль в северной стране, зима 93-го года, когти ужаса. Засунул руку в трусы, чтоб не вскипеть от инсульта. Застучало так, словно потрясли чесноком, потерли серебряной пулей. Но на этот раз обошлось.

38

— Ты посмотри, сколько у него там спермы!

Притворился, что не слышит. Его это не касается, родители купили замшевую куртку, позволили отпустить волосы, не ходить на уроки, сочинять пейзажи. Он у нас водолей. "Преступления против человечности". Наняли ебливого репетитора. «Автофигуры».

Сел впереди, не оборачивался, делал вид, что думает о чем-то важном, но потом не выдержал, выскочил на другой остановке. Теперь хуярить два километра пешком. Их развозят окровавленные поезда: кляксы на шпалах, позорные архивы Пия двенадцатого в зеленых вагонах. Прости, Маринус.

— Вам плохо, Ю-ю?

(Чуть слышно, из стеклянного горла. Посмертная жизнь мышц, отток крови, "потомкам не хватает"). Ответы на все вопросы. Подписной лист, коллоквиум по переписке, щуп и наперсток, кактус нейтрализует лучи. В девяносто третьем году, в сан-хосе, городе отрубленных пальцев. "Ваш паспорт", — произнес парень в борделе, механический голос, словно неврастеник перерезал связки. Сердце, говорящее: "Тук-тук, пус-пус, хочу кататься".

Сидел по-турецки на жирных подушках, смотрел на гигантский экран, вяло дрочил. То, о чем думаешь постоянно, но никогда не сделаешь на кухне, в трюме, в телефонной будке.

— Каблограмма из Вевельсберга, профессор.

Комичный столик на колесах, шнур тянется бельевой веревкой, будто трудно встать, выйти в кабинет. Треск шелудивых поленьев.

— Засекли Грифа.

Нарушители спокойствия. Злодейское убийство мальчика, продававшего благотворительные леденцы. Запихнули в утробу раскаленный жезл. "Как вы относитесь к печени?" (с благородной улыбкой, взмахнув дорогими крыльями). Срубили нашу елочку под самый корешок — словно клубок червей из сытого желудка, их покой и воля. Самая главная книга. "Severed Yad". Анкета, заполненная Бернаром ле Камю при поступлении в воскресную школу. Спрятана в переплете катехизиса, тронута по краям божественной крысой. "О, мсье, как они жирны, как хвостаты!" Метнулся в потайную комнату, кипение за грязной шторой. Гвардеец в кальсонах, кувшин с подозрительной водой, подмигивающая свеча-сообщник. Они все будут знать, кто я и зачем. Бросил перчатки на продажную грудь. За франки ничего не стыдно. Пустая голова: высушили все, что можно. На острове-буяне, за просоленным частоколом растет ХНД.

"When a visiting friend invoked the Senior of Jupiter in Earth, my body shook but this was explained as a side effect of the difference in the frequencies between the being that showed up and me. Listen, Right Honorable Lord Beaverbrook! I have been masturbating and enjoying my body, and I started inserting foreign bodies into my urethra all the way down deep in my scrotum, enjoying the pain. Thus I obtained first-hand experience of the vile mischief that can be done to innocent and defenseless persons. A lesson learned the hard way and a warning to others. My Lord, you cannot escape the gravest personal responsibility in this matter."

Таков марокканский прием. Если тебе не дают квитанцию пять минут, значит таможенники что-то заподозрили. ("Посмотри хорст сколько у него там спермы!") Одна заготовка, другая, отравленный маршрут. Новый Ирод появляется на горизонте: кружевной зонтик крота, черное сомбреро. Но это уже движение в червивую яму плагиата. "Двадцать лет меня настигала эта янтарная оса, и вот я извлек ее жало". Выдать себя за заместителя начальника охраны, послушного исполнителя приказов, скрыть тайный знак на лодыжке, елозить богатыми пальцами в пролетарских волосах. Упрек облака: "Ты предал меня, Хаусхофер. Соврал, что знаешь секреты рун. Соврал, что был в катакомбах. Соврал про адвоката".

Срубили нашу елочку под самый корешок. Шепнул лукаво, что спящий все еще спит. А там вовсю шевелятся простыни.

— Ты меня любишь?

Вернулся к своему джину, три часа спустя ему засунут кулак в жопу, развинтят телескоп. Пирамида зверей. Не имеет значения. Письмо Маркопулоса на мерцающей подкладке.

"Возможно, ангелы хотели, чтобы д-р сопротивлялся? Не выходил из комнаты, не трогал белую кнопку, не плющил серебро, а избил Работника, освободил пленников, сжег косноязычные книги, стер пентаграмму? Просто предположение. Сегодня дождь, j'ai pas sommeil, падает ртуть. Я бы охотно поехал в клуб, познакомился с кем-нибудь, лизал подмышки, кусал ступни, запихнул провод в крестьянский рот. Объект, сбежавший с уроков. Проглотил столичную жизнь, как кусок лазаньи. Готов отсосать все хуи на свете. Привык к невзгодам, приноровился скакать в закоулках судьбы. Научился протискиваться в колючие дыры, не запачкав рубашки. Не исцарапав бараньей куртки. Не промочив ног. Не задев пестрой ленты.

"Я собираю на брата, у него заячья губа, волчья пасть, атрофированы руки".

А ведь можно было просто упасть в лужу, расшвырять склизкую падаль, колотить, пока не посинеют пальцы. "Меня только что сломали! Сломали! Сломали!"

Сладко спать в опустевшей казарме. Желтые ленты на перекладинах, дыхание дьяволенка, прильнувшего к окну, рука на стекле, пустой отпечаток, гемма. Поднялся из окопа, произнес что-то невнятное, но вроде бы важное, какое-то слово, комкающее мир железной рукавицей. Кожа пойманного мальчика, ее дурацкий запах. Кривая пентаграмма, выколота наспех ржавой булавкой.

— Сколько они берут процентов?

— Пять или десять, все зависит от тебя.

(Облизал пьяные губы).

Заражение крови. Люди, у которых лопнуло терпение. Хватит, вот твои бумаги. Уходи".

39

Двенадцать имен следует произносить подряд, пока хватает дыхания. Несколько упражнений, протягивание нитки из левой ноздри в правую. Мелкие вихри ша-ци. "Да что там рассказывать, одни пустяки остались". Словно комната, в которой сожгли мебель. Стул, на нем бечевка и пластырь. Лучший номер в "Отеле де ля Сюз".

24 июня 1438 г. — похищение и убийство Жана Донета.

?? 169? — невредимые книги обнаружены под польской грушей.

28-30 июня 1933 г. — ночи тревог.

15 января 1947 г. — найдено туловище Элизабет Шорт.

1 декабря 1947 г. — случилось то, что случилось.

Бросил указку на пюпитр. Все ясно, как божий день, а эти скоты ничего не понимают. Уехать в Турцию, утонуть.

— Ключи счастья, господин фон Зеботтендорф.

— …предполагает, что каждое из имен должно соответствовать знаку з., - бросил папку на стол, вышел из лаборатории. Полет формалина.

Иными словами, все важное происходит 9-го ноября.

Просто приполз поебаться, и нечего тут раскладывать спицы. Этот пирсинг мне стоил до хуя денег, пробил бровь серебряной стрелкой. "Настоящий тигр", магометанец.

— Представь себе подберезовик. Срезать его, пока он мал и крепок, чтобы потом не видеть рябой шляпки, высыпавшихся спор.

— Это придумал Новый Ирод?

— Мы сами подложили теорию. Он мало говорил, хотя часто смеялся. "Severed Yad", вся эта мишура.

— Но, душа моя, ведь так повелел Баррон!

Да, этот пыльный столб, он может возникнуть где угодно — в склепе, в опочивальне, в маршальской палатке на безымянной высоте. Долина Луары, вид на поле, где зреет кукольный шамбор. Скотомогильник, заросший луком — нищие посевы, провалившиеся холмы, обветшавшие частоколы. Траурный поезд Жанны Дегрепи: не встречали ли моего бастарда? Его унес черный рыцарь, приковал свинцовой цепочкой к седлу, укрыл в невидимой базилике. Колошматил крыльями, стучал исполинским клювом. Вчера твой Жан был ребенком, брошенным судьбой в глуши лесов, сегодня он пламя — пожираемое и пожирающее. Фрагменты скелета, всадник без рук, двести долларов, что же ты хочешь, я лучший из лучших, делаю всё, повинуюсь твоим приказам направо налево выгнуться извернуться вылизать все печеные яблоки все матрешки все пирожки всю окрошку. Нагнали страху, днем и ночью фыркает помпа. Записывай сон: "будто бы я девушка и хочу извлечь из дупла кленовую колоду, полную ос".

— Ос? Ос?!

— Да. Это связано с приливом. Пошел купаться, подхватило течение, соленая вода в легких, дно ушло из-под ног, всё такое. Никакой жалости. Одним словом, осы.

И вот дальше: нужно убить старика. Этот улей — ключ к его смерти. "Порог, невозможно перешагнуть". Мистер уилсон, спрятавшийся в грязном отеле, особые поручения. Задание агенту: распилить никудышную шлюху пополам, обескровить наглое тело, искорежить альфа-ритм. Тысячи доброхотов рыщут в округе, вот уже пятьдесят лет, мерзость. Типичная "бекки шарп".

Так нехотя мы доползаем до середины, полуденный демон вяжет конские хвосты, портит пшеницу, останавливает часы, тащит обиженного купальщика в омут. Его глаза, его разрезанная кораллом ладонь.

40

Полоска из мартиролога: родился у никчемного океана, вытащен похотливой волной на юго-запад. Остался снимок: стоит в чужом свитере под дешевой пальмой; три года спустя выбросился из окна. "Мудрецам указывает путь". Его восхищенные пальцы. Думали — чесотка, оказалось — стигматы. Червяки пролезли, не дожидаясь. Плазма стекает на песок, фосфоресцируют ногти. Не хочешь со мной спать, думаешь, я заразный, "как заяц". Можно было делать, что угодно. За ночлег, за мешок сухарей, за замшевые ботинки. Память о каждом убитом ребенке. "Сиротские песни", перезвон елочной дребедени. "Как заяц". "Как заяц". Неиспорченное дыханье, молочные берега.

Keta, severed and mutilated, возложенные на алтарь Иштар, залитые гиметским медом. Проходят корабли, подают сигналы. "Мое сообщение было неправильно понято, — жалуется Семьсемьсемь. — Я просто не думаю, что можно вот так вот вызвать хранителей сторожевых башен. Матросы постоянно держат поле, не отпускают. Мост вздернут, темнеет небо". A million years ago we sang the first cradle song, песню с темными словами: уаф-уаф-уаф, гимн во славу Нового Ирода, его повелителя Баррона, медиума Прелати, их войска, их дублонов, во славу невидимой базилики в "Отеле де ля Сюз". Un chant d'Amour во славу мальчишки Донета, сонная голова венчает ХНД. Колода, пустая, как свирель, вьются осы и шершни. Д-р стучит в стену, вызывает Работника, тот появляется растрепанный, недовольный, плутовские глаза, мятая рубаха, рыбный утренний запах засыхающей спермы. Колобродил с сыном мясника. Lover, Jailer, Judge, Executioner, Despoiler, Seducer, Malkut, Destroyer, Serpent, ты висишь на одной ноге, жирная веревка пеленает скрипящий сук, два цинковых стручка приклеены к соседней ветке. Три раза левое плечо, три — правое. "Каждое из двенадцати имен принадлежит Z. Центральные врата помечены: Ibah. А что думаете вы, парни?"

Поздний вечер в Вевельсберге. Колыбельная для всех евреев. Скоро будут елозить зубными щетками по мостовым, собирать локоны златовласки. Пришли монтеры, отцепили белую кнопку. Строительство Храма завершено, lv-lux-light, экспедиция штурмует ущелья, ловит белого барса. 2-е ноября, Dios de las Muertas, пеоны облизывают сахарные черепа, рвут тростниковые сухожилия. Шестнадцатый день церемонии ЭИ, мальчики разминают ноги перед путешествием в Тар. Облизать веки тому, что плясал в серой рубашке. Проверить каждого: нет ли тайного знака. Нет ли странных царапин.

Представь себе (объясняет купленный) я шел по тропинке в этом лесу каменные складки вроде бы Экстернштайн инициалы на жирных деревьях садится солнце чувствую что-то тянет меня к земле словно гири и точно в кармане какая-то тяжесть я сую руку а там орехи исполинские орехи. Это и есть «вода», «огонь», «земля», «воздух», «альфа-ритм». Это и есть то, что мы называли жерновами. Повтори мольбы мальчиков три раза, четыре, пока не нальются соком серебряные страницы, пока не вспыхнет пакля. Промозглый вечер в приходе Нотр-Дам-де-Нант, свеча в окне постоялого двора. Заспанные слуги перетаскивают сочащиеся мешки. Ложились рано, вставали рано, жизнь, подчиненная колебаниям света. Наползло облако, и вот уже нет ни хуя. Осока, мох. Всадник разматывает шарф, расправляет мешковину. Извлечена добыча, брошена на темные плиты. Прелати подносит свечу, оспины воска на алых потрохах Бернара ле Камю. Щуп и наперсток!

Шато Нового Ирода. Здесь происходит третье магическое кровотечение.

41

Запутались в календаре желаний. Поиск водорослей, тенебре маре, пальцы утопленника дергаются в сетях. "Как заяц". Крапленая карта, вздувшиеся булавочные уколы, наследница попала под дождь в магометанской беседке. Проходят два господина, говорят чуть слышно.

— И потом он крикнул: "Ты предал меня, Хаусхофер"…

Собеседник корчится, осока хохота. F. в Бергхофе, голова злоумышленника отрублена, провода залиты водой. Близится 9-е ноября, неделя мертвых на исходе, грядут воскресение, сдоба и пироги. Намажем медом бритый затылок молодого суконщика, будем смаковать.

— Тебе понравилось? — интересуется готовый на все. Нюхнул свой порошок, теперь не может уснуть, горячая грудь; ущипнешь, — он дергается, как чимкентская эфа. Скрип тайных пружин. "Позвони в субботу".

(Видишь ли, я не могу больше туда-сюда, я хотел бы договориться с постоянным мальчиком, чтобы). Он кивает, развернуты штабные карты, "как ты любишь кончать?", красный флажок воткнут в среднерусскую возвышенность, строительство блиндажа. Их оставили наедине в шикарной пещере, проверяли на сноровку, кто лучше перетрет сталагмит. Десять дней на гранатовом соке, молекулы непоправимо меняются. Плотность! Прибавить плотность! Вылез, споткнулся, упал. Пчелиные дела, угольник входит в переносицу, корежит перегородки. Приближение пиштако, смрад его желудка. Здесь кипит работа: вагонетки, кирпичи, раствор, детские кости на гремучих носилках. "Еще не готовы к торжеству". Главная история: незавершенное расчленение сыновей. Отцы совещаются в прозрачной палате, потрошат желудки, дробят спицами липкие комья. Мгновение, стиснутое звенящей рябью восторга: нашлась целебная пружина! Парни поднимают полог: дышать холодным паром, курить, целоваться.

Второстепенная работа, вызов пришельцев: Amalantrah. Существо с дынной головой, мистер лэм, на него надо пялиться четыре часа, пока не проникнешь в яичную утробу.

1 октября 1917 г. — встреча в Нью-Йорке с М-Широкие-Плечи. Наблюдали мальчика и короля, их запретные игры. Укусы и царапины после сеанса.

Оторвал страничку, скомкал, бросил на пол. Календарь желаний. Завтра поедем в иной Бергхоф, притаившийся в расщелине, под грязной водой. Выебем кого-нибудь. А на сегодняшний вечер: мигрень, прерывистый сон о кознях медвежьей столицы, расплавленная хулиганами белая кнопка, школьник с кровоподтеком на скуле, телефон, напрасно пищащий в кармане куртки.

Просто callboy, его ненасытные позывные, не хватает денег на листья травы. Три сольдо, брошенные на мокрую простыню. Аванс от бультерьера, засевшего в чужой конуре.

"Отрубленный Бог", сангина (деталь).

Взял брошюру, валявшуюся на грязной кровати, "j'ai pas sommeil". На обложке — парень, распятый на снеговике, торчит азиатский хуй, лает белая-собачка-красный-ошейник, простая надпись: No mercy. То, что нам уже объясняли когда-то, прикладное природоведение. "Так кто такой Уильям Хиггинс?"

За каких-то триста франков можешь делать с ним что угодно. Только не увлекайся. Ну ладно. Два пальца вверх, потом к запястью, к горлу. Улыбнулся, прикрыл дверь. Волшебный Д-р.

26 октября 1440 г. — аутодафе.

42

Поленница. Возникла вроде бы ниоткуда, укрепилась, как посмертный размер ноги. В песках зреет спермоточивый корень, куцые глаза без ресниц. Ноябрь 1437, два детских скелета обнаружены в замке Machecoul, валеты отнекиваются. Баррон не дает о себе знать. Водянистая боль в груди, словно изогнулись рельсы. A dog returns its vomit.

Утром сливовый леденец, сон о больных подростках. Обитали в приюте для безнадежных калек. Вероятно, в журнале «S-n» гневные признания выжившего: их вывели в цветник на прогулку и расстреляли, с трех сторон гигантская клумба окружена автоматчиками, четвертая — свободна, там никудышный парк, фанерные вагоны, но добежать невозможно. Дети рвут львиный зев, sweetgrass, смеются, корчатся, утихают. Пули вспарывают землю, черные брызги.

Один (Serpent, Destroyer) уцелел. Он в глупой времянке, скверно прилажены доски, пыль корчится в июльских лучах. Предположим, утро. Обычная прогулка, и вдруг этот расстрел. Коварный замысел. Хотят избавиться от никчемных фриков, ничего удивительного, какого хуя подкармливать отребье.

Шум у входа. Беглец ползет за ящик с рассадой. Это, предположим, домик садовника. Верно: лопаты, грабли, жухлая трава прилипла к уставшей тяпке.

— Итак, евреи.

Бодрый голос, серебряная пряжка, тонкое кольцо на безымянном пальце — мышь, пожирающая гадюку.

— Понимаете, профессор, в Вевельсберге опасаются, не проломим ли мы скорлупу.

— Баррон, кажется, благосклонен.

Прошли, голоса утихли.

— Можешь называть меня Hynek.

За его спиной стоит мальчик лет десяти, смотрит с улыбкой. Такой же уродец. Выживший бросается к нему, магнетизм.

Hynek расстегивает рубашку: одной руки нет, вместо нее — странная закорючка, будто бы поросячий хвостик, только в девяносто три раза толще. Такие бывают у веселых горошин. Мутанты, они любят друг друга, они пьют липовый отвар, они плачут, они боятся. Отец мальчика — садовник. Приходит, сокрушается, говорит о возмездии. Майка в полоску, простые руки.

Но вот же оно. Исполинский бомбардировщик берет курс на северо-восток. Грязь выплескивается из жерла, бордовые потоки. Залить всё, возвести стерильные города, фильтровать воду, очистить воздух. Для посвященных его цвет — синий и золотой. Смотреть на лицо лэма, как на священный экран, искать трещинку в яйце, тайный рычаг, скрытый от шпионов. Сходили на выставку, обнюхали каждый узелок, ничего не узнали. Success is thy proof. Семь опасных лучей тянутся в Чикаго, шрамы под левым глазом, укус черной змеи, притаившейся на южно-мичиганском проспекте. Quimbanda, sodomitic sorcerer, барабан из шкуры ариеса, насечки на предплечьях, белые глаза, ненасытные мускулы. Внедряйся! Скорлупа трещит, пылает магма. В день последнего солнцестояния собрались в Экстернштайне: "Что делать с симовым коленом?" Предложение Г. - мадагаскар. Луч вспыхивает в дыре, потом еще один, друг за другом все семь — благословение.

Откашлялся, глотнул кофе. Никаких следов укола.

А там, за рамой пришпилена незаметная бумажонка. Тайнопись, но расшифровать легко: "На хуй никому не нужен. Сдохнешь, как пес. Ле-Олам. Аминь".

43

Позывные элементарного короля. На что способны матросы? Ослепить, разорвать барабанные перепонки, отбить обоняние, покрыть кожу змеиной коркой. Три уровня защиты, не преодолеть. Засохшая сперма на военно-полевом атласе, желтые разводы. Родился младенец со стручком перца во рту (перед зачатием бесновались в суринамском ресторане).

Это другое сознание, ты понимаешь, другое. Им в жопу запихивают кегли, видел? Кегли? Ну да, и такие кожаные пробки тоже. Там хуй знает что творится, какая-то белиберда.

No new messages on server — надпись, которую так боялся Джефф Страттон, наблюдатель, распиленный на три куска зондеркомандой, тело, истекающее целомудренным соком в полицейском морге. LAPD, этот стол еще помнит щебет Элизабет Шорт. Пересекаются поля, плывет еврейский остров, оставляя дымящиеся трещины в океане. Мост поднят, янтарная оса не может расколоть незримую преграду, бьется тщетно. Кости следопытов на безжизненном склоне. Здесь плясал Quimbanda, задирая похотливые ноги.

Что мы умеем? Ничего не умеем.

Взвизгнул в подушку, грядет ампутация, пьяный корчмарь наступил на нежную лапку. Встреча с Bon-Pa на неведомом меридиане, божество откликается на хамскую музыку, недоумевает, протестует, топчет передатчик. Он умер, переехал, там никого нет. Пустая квартира на южно-мичиганском проспекте, пыльная кожа черной змейки, пестрая лента. Вменяемый — невменяемый, вот о чем они говорили.

Выйти из комнаты благоразумия, не возвращаться никогда. Хуевый акцент, гноящиеся глаза, вывихнутый позвоночник. Мельтешение с тыльной стороны зрачка, падают ресницы. Всё не так, неправильный угол наклона. Из окопов рвется пламя.

— Можешь называть меня Hynek.

Несчастье. Жалом янтарной осы впилось в сиротскую кожу. "Умру на мешке с бериллами". Щуп, наперсток, влажная пустота в ладони. Зачатие провалилось. Ногти, срезанные до тревожного мяса. Палец, отпиленный в сан-хосе (пришей, доктор, пришей!), рифмуется с разделенным торсом. "Уже начинала полнеть".

Огни Вевельсберга. Хихикал, забравшись под одеяло. Только одна рука.

— Засекли Грифа.

Старик окружен, валятся книги, колбы. Прядь волос в кулаке бойца (жертву кормили отравой, вроде бы ожесточенный племянник). Теллурий, кислород. Тигель д-ра, пламя подбирается к стволу грушевого дерева, испуганно отступает. Здесь другие поля, ЭИ.

Истребление свидетелей. Строительство ХНД завершено, Жан Донет скалит зубы, три кружка на теменной кости. Письмо "из другого времени", дрожит экран, насморк, слезы. Он был такой маленький, как собачка, и я сказала: "мальчик, не умирай", но он все равно умер, и его запихнули в мешок, утащили куда-то (архив трибунала). Бернар ле К., фаланга безымянного пальца расплющена, вывернут сустав. Безопасные свидетели.

Сломали шею, перерезали жилы. Утопили в ручье. "Distant creek". Напалм заливает сугробы, сметает всё. Пар и перья. Испепеленные березы. Думал — буквы, а это пули. Проникают в запретный вензель, до мягкой сердцевины. Смiрть. Повисла февральским пряником на хищной ветке. "Про вечную ласку".

Здесь кипит работа.

Слякоть, конец зимы. Зашли в луна-парк, выпили пива. Центральные врата помечены: Ibah. Твое имя похоже на французское, знаешь такую газету: либерасьон? Где он теперь, где задирает похотливые ноги, кому царапает ухо? Свидание в Брэ, изношенная пленка, скачет пшеница. Пальцы растлителя, шрам на мизинце, безымянного не хватает, средний — две фаланги. Давно, в центральной америке, сенокосилка.

44

Обслуживал спесивую знать, обслуживал круппа. Хотите уничтожить эти элементы?

— Именно. Стереть их на хуй.

6:17, похищенная минута. Трогал приглашение на банкет, вспотели ладони. Это болезнь. Она обволакивает кости, вспарывает печень, выдавливает глаза. Она разминает жертву у стены перлашеза, она говорит: хватит, довольно, уходи. Неотвеченные письма, невозвращенные звонки, разорванные квитанции. Те, кто его знал. "Тихий обиспо, праздник труда", dios de las muertas. "В провинциальной тюремной газете". Там, где начальником бригады сам Ibah. 7:22, опасность. Надо спешить, смятая страница с гексаграммой, карта «Победа», волокно, мышцы. Орел вспыхивает на погонах, расправляет барабаны. Шар заползает в имперскую лузу. Я — раб, гамадрил, машинка, растоптанная душа, я подливаю отраву в парное молоко, испражняюсь на княжескую солому, поджигаю амбары, сминаю злаки. Я потрошу ваших сыновей. Я подписал контракт отрубленным пальцем младенца. Я сгорел, как клочок ситца.

— Ты посмотри, сколько у него там спермы! Канистры! Взгляни, хорст!

Теплый вечер в баварских альпах. Выборы канцлера завершились благополучно. Подумать только: все эти стрелки направлены в ничто, дешевую точку, в январский день, когда была зарезана Элизабет Шорт, недопизда, убита и распилена на два зловонных куска. Вот ее портрет. Вы замечаете что-то? Тайные знаки? Три точки, образующие пирамиду? А? А? А?

По ошибке зашли в отель. Предположим, путники. Притомились по дороге в Лион. "Какой-нибудь сытной снеди". Здесь сломаны звуки, не та частота, оживили моторчик. Двенадцать лет стоял без дела, и вот взвизгнул, задрожал. Помехи сначала в левом углу экрана (рябь, точки), потом полосы, словно колесики затянули пленку, и вот ни хуя не видно.

Он говорил: ты хочешь так? Действительно хочешь? Ну, двинемся к раковине. Tormented mind.

Тихий фосфорный голос. Три исследователя, один — горбун. Предложили мальчику анкету. Самый главный вопрос — девяносто третий. "Испытывали ли вы когда-нибудь тягу к…". Все остальное — для отвода глаз. Наводчица, сука, разломать жидовскую гадину пополам.

"Ты знаешь, меня тоже вызывали…". Гендерные исследователи. Сидят в обнимку с дыбой, пощелкивают кнутом. "А Иштар печатали?.. А Бафомета печатали?.." — спустил проходимца с лестницы, довольный пошел в сортир, подрочил, глядя на французский плакат, на последнем вздохе ткнулся лбом в диковинный кафель. "Jour de lenteur", скособоченные пузыри на пляже. Днем — скверный сон о сан-хосе, отрубленных пальцах. Будто бы в концлагере. 8:17, похищенное время. Прелати! Прелати!

Работник уже действовал в саду, мастерил что-то, двигал рейки, тесемки. Всадил лопату в землю, перевернул муравьев. Летом — еще куда ни шло, но сейчас, в декабре, ни за что, ни за что. Никуда не поеду.

Взвизгнул ветром в гаитянской дудке. Благосклонные песни лоа. Там, на берегу дювалье, в недостроенном сан-суси Анри-Кристофа. Клочки ткани, борьба с канцлером за пеструю шайбу. Школьники, точно сигнальные флажки. Виден каждый завиток. Око и зоб, спуск в мелководье малькута. На ночь к тщедушному запястью привязывали колокольчик.

Гроза перестала. Собеседники в третий раз обходят водоем. Цыганская шарманка, в свинарнике орудуют бесы.

— Гиблое дело.

— Сажа, ее не так-то просто отмыть.

— Подобные отметины я видел у мальчишек-трубочистов.

— Такова смiрть и ее волдыри.

45

Да, французские корни. Предположим, там тлеет страсть. Легкая влюбленность, переплетение рук, похотливые искры. Ты ведь знаешь, как у меня дымится. Будто на пасеке.

Источники животной силы: изловил лягушку, посадил в тумбу, кадил перечным ладаном, потом распял и съел. Ложа зеленого дракона. "Вот тебе за мою порушенную юность, вот тебе за то, что не давали ебаться". (А все-таки удалось встретить кембриджского гермафродита, потянуть ему кишку!). В двадцать лет все проще, потом кости темнеют, глаза наливаются сиропом, мельтешат прутья.

Ошибка сетчатки: думал — стучатся посланцы нового эона, а это гренландский ветер; пугает птиц, вырывает зерна из недружелюбного грунта, дурачит китобоев. Суходрочка на сейнере: сигналы из Берлина не поступают, сигналы Вевельсберга угасли, Зеботтендорф молчит, элементарный король в броне. Топчемся вокруг да около. А ведь терпение не бесконечно. Глянь: льдина, а вон еще одна.

Но это только увертюра. Согнали жидов на вокзал, выдали повестки. Распечатать при пересечении границы. Где же таможня? Поганый северный лес, канавы с мерзлой жижей, застрявшая в омуте береза. Должны были миновать ульм, а ничего нет — ошибка пейзажа. Вот что ты наделал, Маринус.

— Я хотел, как лучше, Ю-ю.

Гриф пишет: "Девяносто три! Мы в бункере. Нет света, но наперсток со мной. Послушайте, Маркопулос, я поймал вашу ошибку. Вы хотели прыгнуть с утеса, это похвально, нет слов. Но вот симулякр: "другие ипостаси… проклятое место… отблеск на секире… новая физика… гипнотерапия… ловцы снов… мягкая флейта… замшевые сапоги… сперма на локтевом суставе… разодранная кожа, вспоротые мышцы…" Я тоже щупал ребра Бернара ле Камю, тоже чувствовал магнетизм, поверьте. Доводилось в каморке железной окровавленный грызть шоколад, I maybe bloody, but I am unbowed, керосиновая купина и прочие капканы, в которые мы попадали под началом Бальдура фон Шираха. Помните шестнадцатый год? Но далее вы пишете: "возможно, это связано с инструкцией LL: "положите печать истины на алтарь". Разве вы не знаете, что Доктор не верил в силу заклятий? Это была простая уловка, чтобы отвлечь Работника. Помните "Распятие жабы": "All my life long thou hast plagued me and affronted me. In thy name I have been tortured in my boyhood; all delights have been forbidden unto me; all that I had has been taken from me, and that which is owed to me thay pay not — in thy name"? И дальше неизбежное: распять квакушку, разрезать и слопать, давясь, во славу юпитера. Нет никакой печати истины, только лягушачьи лапки томятся в белом вине, тонкие косточки, хлипкая плоть".

Мне — девятнадцать лет, моя планета — уран. Мы выпили с этим типом, херцбрудером, зашли в ванну и я говорю: тебе нравится мой хуй нравится мой хуй сука повторяй: какой у тебя красивый молодой хуй о ужас ужас и эта страшная родинка на церковном бедре и этот челентано и черный телефон с разбитой трубкой блядь какой ужас сползли в подземелье полное диоксина не вздохнуть не пернуть ну так соси соси сука раз он тебе так нравится". Для кого писал? Для панков. Для white trash. Вот что они способны делать: unclogging the toilet or getting rid of a dead toad in the chest… disgusting… I was a stud, but I was also a draft animal моя планета уран и это многое меняет (на самом деле меняет всё).

Liber lotus liber loa партизаны скрылись в колодце на южно-мичиганском проспекте под руководством гвидо фон листа. Разбить их на четыре группы и читать на мотив "заяц в доме любви":

Oro Ibad aozp

mph arsl gaiol

oeap teaa pdoce

mor dial hctga

— Наслаждайтесь!

— Я хотел бы забыть об этом, как о гангрене.

Забыть о "стране".

46

Познакомились в вагоне электрички. В тамбуре, если быть точным. Вылезли покурить. Темный запах мальчишеской спермы. Школьники дрочили в двадцать первом году — отсчет, как у нас принято, с полуночи 30-го апреля. Ночь костров и бесплатного сидра. Встал с постели, гвалт за окном, не уснуть. Выделения постыдных желез, скрипят насосы.

Там у меня какая-то дрянь. Looks like sarcoma.

Восьмиклассники обкончали стенку, сизые потеки на экономной краске. Холст, масло, плевки тайных машинок. Счастье, расфасованное в пять невзрачных таблеток, главное — раньше времени не проблеваться. Запить штрохом, последний поклон дунаю, где мы ловили масонских щук. Какой-то «Сентпёльтен», в семь вечера все закрыто, кроме привокзального бистро, где тощий панк глотает девяносто три таблетки. Натюрморт с отбросами общества, ржавые банки, смятая tageszeitung — алый прямоугольник лого. "Фатальные черепные травмы". Притворился поклонником, подошел к сцене, в кармане — склянка с соляной кислотой. Это твоя последняя ария, сука. Расползшиеся глаза, синдром Элизабет Шорт. Так будет с каждым. Записка из зала, оставшаяся без ответа, апрельские ручьи возмездия.

— Ваш ход, Прелати.

Слабость, сон артерий, "вас могут арестовать". Облупленный вальтер в картонке с засыхающими бриошами, принесен стертым рассыльным, оставлен на пороге под крик петуха. Весть с сириуса-б, депеша ненужному агенту, самоаннигиляция, второй вагон слева. Здесь, под шелест элементалей, вызванных порочными жрецами, поставлена точка: no new m. Слизь на поручне. Соль детских семян. Там, где они поселились, где они жили счастливо, теребили друг другу яйца. "Увольнение из А-е". Oeap teaa pdoce это работает это работает "как часы".

Обходил всё, связанное с местом старта, с запятой, тынским колодцем, где еще петляют веревки. Привязали к кровати, шрамы на лодыжках, запястьях, бедрах — хуячили плеткой всю ночь, ох, братец, это было, доложу я тебе, это было.

Прелати морщится. Ирод не любил все эти антрепризы. Незачем кривляться. Единственное, что он позволял иногда: спрашивать, чья голова лучше. Мы всегда выбирали Жана Донета — блондин, редкость в наших краях. Sol invictus уходит вспять, застревает на пару минут в Экстернштайне — булькнуть шутливым пузырьком в ритуальной чаше, добавить крови влюбленным губам, подлить сперму в патроны. "Помнишь тот момент, когда он с торчащим хуем рапортовал Баррону: готов повиноваться?"

"Как не помнить". Магистр отвечает: "An'el Haqq: Я — истина!".

Seven Bonds of Brotherhood с косами и мотыгами идут на поиски сыновей, плебейская рать. Несутся по пустошам, теребят вереск, обнюхивают кроличьи норки. Нет ничего, мертвые губы запечатаны в "Отеле де ля Сюз", мальчики дали клятву, д-р закрывает дверь, ничего не слышать, Работник записывает распоряжения посланцев, Элизабет Шорт мерзнет в морге LAPD, блестит серебряная книга, приготовленная для ночного сеанса.

Там будут самые главные слова.

Про мешки под глазами, неудачи с диетой, песок и слюду. Про неприметные услады столоверчения, про продажных школьников (вторник после бейсбола), про забытые звонки, про дыбу в подвале. Про тень мистера уилсона, плутающую на задворках прожорливой куницей. Зуб-напильник, отвращение и восторг. Упала с буквы L на ложе из кактусов, трещины гламура. Это зона высокого напряжения, ничего удивительного. "Тот же, кто пренебрегает подобным, может быть наказан болезненными судорогами".

И другие предостережения тайных вождей.

47

Один раз случайно столкнулись на мосту Александра Третьего. Удивление, поклоны. Жил неподалеку, пока не постучались жандармы, не вытолкали в шею. Обвиняется в менструальном шпионаже. Сообщение крайстчерч пост, падкой на скандалы. "Парламентский корреспондент известий", силлабо-тонический пример, вышли из лектория с самым красивым студентом, выпили водки, запихнули друг другу. Уж не заслан ли, не подсажен ли злодеями в хлипкое гнездо? Но хорош, хорош, точеные губы, словно потрудился лакированный фредерикс. Щуп и наперсток.

Думал о самом главном, но поскользнулся, наебнулся виском о буржуазный столбик. Легкие пузырьки ша-ци.

Маркопулос отвечает: "Нет, не ошибся. Когда работаешь с такими силами, как Стража, неизбежны переборы. Нужно не просто дышать ртом, тут еще приходится втягивать до потайных пазух. "Если хотите выбрать ружье, — наставлял нас Гвидо фон Лист, — закрывайте глаза и тяните из пирамиды на ощупь. Эльфы, живущие между ваших пальцев, подскажут верный путь". Однажды, помню, он показал нам отблеск серебряной книги. Какое-то скрюченное зеркало, уже не помню деталей, кажется, лежало в комоде жертвенной жабы. Всего одну ночь, конечно".

Присосались к капиллярам. Моргнули, а на экране уже ничего, пустота, сбой системы, стержень расцеплен.

— Что они кричали?

— "We can feel! We can feel!" Детки в клетке. Как обычно.

Фасад ХНД, имитация фрески. Никакой охраны, никаких "признаков жизни", статую Нового Ирода полирует песок, здесь его до хуя, барханы. "Вам это не сойдет с рук, профессор Зеботтендорф, весь этот магний". Прижгли ступни калеке, пошевелили сетчатку. Где моя белая кнопка, где провод? — прыгал по дюнам, визжал: верните, раскрутите назад, хочу начать все сначала. От нулевой отметки, от рубанка, от винта.

— Это твое право, Маринус.

Твоя ладонь. Твоя известь в глазах. Твой еврейский керосин. Твой разрубленный позвонок.

"One thing I'm not good at is strictness, и это заботит меня, парни", — отвечает Гриф, быстро, чтобы не засекли. Две минуты, эхолот вылавливает обидчика. Беспомощный визг сирены. Опять наебка.

Засел в бункере, в марьяже сочащихся труб и влажных картонок. Откуда-то взялось электричество. Словно F. на закате карьеры. Три книги: Liber 418, свиток ЭЗ, карманный велиар. Пустельга и ее хамское гнездо. "Что это? Руки?" Да, отрубленная кисть с часами, валяется в искусственном болоте, демонстрирует постоянство памяти обломкам фюзеляжа, останкам авиажертвы. Самый подходящий день для церемонии — beltane, а ночь — с 18 на 19 число каждого месяца или с 28 на 29. Корни сладкой науки. Лучший месяц — в названии которого есть эр. Лучший год — нечетный. 1947, январь, декабрь. Кислые стебли эволюции.

"Живи как ноль", говорит Баррон. Сейчас: спустись на кухню, возьми рамбутановый компот, крекеры, раствори таблетку, включи музыку, можешь выкурить сигарету, потом иди в ванну, плесни эвкалиптовой пены, читай таблоид до двух часов, постриги ногти, потом подрочи, ложись спать, встанешь в шесть тридцать, посмотри новости, позвони на южно-мичиганский проспект, узнай, как дела, как прошла церемония, не горят ли картины, есть ли свежие валеты. Потом можешь принять таблетки и спать до двух ночи. В два тридцать снова вставай, жди сообщений, держи наготове щуп и наперсток. Вот сумма технологий. Esiasch.

Сжалились, отвели двести пятьдесят метров в пожизненное владение, перстень с поддельным сапфиром, чековую книжку. Молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в глупую шею. Разнарядка возмездия.

Смятые, никудышные щеки, к восьми вечера уже зарастают хуевой щетиной. Никаких известий.

48

На задворках сна Azt ждет за бронзовой дверью. Боялся пожара, боялся меланом, боялся подцепить вирус, боялся перейти таиландский проспект. Маленький, как птенец ястреба. Движение машин с ложной стороны, беспощадные моторы, пазухи, свечи. За хлипкой роговицей растет ХНД, костлявые стены, непотребный шпиль, косой купол. Desire, disconnection, кролик бежит вспять по вспухающей стерне, лапки сбивают сметану. За ночь, проведенную в ящике злодея, приготовлен жирный соус. Personal toad. Не нашел времени ответить, сука. Conspiracy, ее поводки и присоски. Тайные послания, пересекающие злой океан, порождающие электрические бури, поднимающие иглы чудищ, рвущие постромки, выламывающие спицы, крошащие шоколадные яйца кораблей. Катастрофические последствия наших поебок, Маринус.

Подхватил губами кленовый лист, побежал, дурачась по полю: попробуй, разожми зубы. Словно раненый сенбернар. Его ушлые ноги.

Так из цветочной рассады, из шевелящих землю жучков и муравьев вырастает холодным цикламеном окончательное решение еврейского вопроса, "пососать тебе пальцы? плюнуть тебе в рот, облизать ноги?". Да, ноги, ноги. Первое слово книги Велиара, вкус проколотой губы. Приготовиться ко взлому алтаря: девять, семь, три, "…отец сломал печать простую". Богатый клиент, поставщик элементарного короля, очки в золотой оправе, разъясняет: "В преступлении сознались сорок семь мужчин и две женщины".

Рысь, выпивающая дыхание изо рта спящего младенца, мистер уилсон, пилящий недопизду пополам, новый ирод, обдрочивший кишки крестьянского сына. Мы здесь, мы раскачиваем бронзовую дверь. Там ждет тебя хранитель, ему не терпится, он раздражен. Еще немного, улетит, не дождавшись. Таков марокканский трюк. Ты будто бы смотришь на витрину, а вовсе не на бритоголового парня, но он все равно замечает твой взгляд, на полтора миллиметра, на сорок микрон, четыре миллисекунды высовывает злой язык (случай на прагерштрассе). Свидание в баре Bornless Rite через полчаса.

Напали возле трокадеро: "Ну что, сука?", проломили череп. Веселые осколки костей.

— Я всегда был таким.

Хуй, который разлюбила сперма.

— Не дышит. Идем?

Шаловливый филерский свист. Дыхание возле окоченевшего уха, теплый язык сержанта внутренних войск. По всем меридианам. Читали «ювенилию», читали "безымянный роман", читали пародии на суинберна. Лежали во фланелевом соседстве, бок о бок, запустив друг другу в трусы шутливые пальцы, разминая костный мозг. В таком волшебном единении душ, в божественной DT, в ее весеннем буйстве. Рак кожи — страшный, как утюг кавказского палача. Новые метастазы, надо спешить.

Дисбаланс солей, анемия, обезвоживание, исход кальция. None but the dead deserve the fair. Dead butt. His dead butt, в которую пробралась ошалевшая от счастья змейка. Serpent-destroyer в итальянских брюках. Вышли на пляж, волны, ветер, пластиковой вилкой пырнули в щеку, остался пороховой шрам: три фиолетовые точки, матросская метка.

49

Обычное обозначение радиоактивности. Знак Bon-Pa, его изотермы. К вечеру — тепловой удар, в затылке бьет колокольчик, словно в грязной славянской кукле. Ibah, головоломка, ее лишние, облепленные мокрым песком детали. Первородная глина. Эльф закутался в брюшную перегородку, прыгал, как заяц. Два пальца вверх, потом к запястью, к горлу.

— Рад видеть вас, синьор фон Зеботтендорф! Крутились в хаммаме?

Да, пар и смутные тела желаний. Мое любимое время — половина одиннадцатого утра. Они уже глотнули вереска, зачерпнули горсть пряных бобов, теперь готовы на все. Встреча "между кадок". Теплые, как щенки в тюремном лукошке. Кожа турка в мелких укусах. Белый порошок зашит в шелковой подкладке.

— Куда отправим черепа?

— Забросьте в Hypogeum.

Там, где слышны только мужские голоса. Музыка лоа, колеблющая священные столбы. Известняк, гранит, желтый форт стережет пустое море.

"Детский ульпан". Смерть тебе, ты плохо вытер жопу.

— Ни одному отцу не понравится, что его сын так извивается в чужих руках.

— Не знаю, мне чужды радости отцовства. В битве под Брэ лошадь ударила меня копытом в пах.

Жизнерадостные поклоны. Гвардейцы пришли повертеться в парке, покусать мальчишек. Штаны на лямках, сизый позор фимоза. Здесь рады любому, мальтийский клуб. В пиано-баре наглый смех М-Широкие-Плечи. (Угомонись, сука, здесь тебе не коннектикут).

Но ничего не сказал, втянул голову в плечи, офицерский воротник в красных нашлепках.

Такие люди не ждут. Печень, автомат, неправильно закинул ногу. Всё ясно, прозрение посетителей, шепот богатых блондинов. Посмотри, как он держит сигарету. Ты только посмотри, хорст.

Всегда боялся произнести три слова "orange juice please" из горла вырывался позорный вой посмешище "what can I do for you sir?" позор гр крх "black wine" в разбитом самолете дыры циклон-б плутаем в загадках фюзеляжа направление — таматав, блядство на побережье.

Или происшествие в шахматном магазине, где школьники похитили ладью.

— Слышал? Они говорят "спустили".

Враги повсюду. Посмотрел, ухмыльнулся, мог бы и ебнуть (случай на п-штрассе). В июле проникновение в глубокую палестину.

Пизда, рассеченная ураганом. Тяжкая, словно африканская свинина, грудь. Инициация новоприбывших. Ваши документы, ваши лодыжки, ваши резинки и кляпы. Ваш "пакет приобретений". Зловонные олим.

— Помилуйте, магистр.

Год рождения. Глубина отверстий. Цвет языка. Микробы, дремлющие в носоглотке. Свистопляска на южно-мичиганском проспекте. Пальцы, мои пальцы. А это уже смiрть, ее тощие позывные, ее пиццикато. Ее слабый, замазанный ветром голос. Стертый щебетанием сорных трав. Зажатый журчанием воды в пробоине ("происшествие с вахтенным матросом"), смытый хрустом пули, испоганенный цокотом языка.

"Что-то забулькало". А ведь вывод ясен, как лепесток черного георгина. Проходите, мистер уилсон, присаживайтесь. "Он в темноте гризетку миновал". Доктор-б: избавление от судорог, фасоли в рыдающих венах, катаракты в запретных глазах богов нового эона. Канюли и пипетки, хлороформ, батистовые бандажи. Мог бы быть поаккуратней. "Я невнимательно читаю". Произнесите по буквам. Д-о-л-л-а-р. Довольный смех ассистента. Рискнул обратиться к удачливому коллеге, вспомоществование Вевельсберга, лучшая чеканка. Вот ваш конвертец.

Убийство и расчленение пожилого всезнайки, вытащили заспиртованного младенца из колбы, забили в ученую глотку. Достали из утробы самодельный наперсток. "Как настоящий, вот блядина". Даже холодный факел на дне.

Баррон! Ты дергаешь черный поводок, колешь нас незримыми иглами, поливаешь сердечным воском. Ты снимаешь стружку, будоражишь мясо, выдергиваешь стулья. Ты вздымаешь вихри в зеркалах, режешь сухожилия коням, рвешь барабанные перепонки, поджигаешь амбары, выпиваешь дыхание спящих детей, взрываешь их колыбели. Ты меняешь стихии, растворяешь воздух огнем, засыпаешь песком каверны, вынуждаешь лимфу струиться вспять, а рвоту гаснуть в желудке.

— Но это же… это же пузырь с грязью.

— Проткнуть.

50

Liber Loa. Теплая борьба элементалей за правое дело. Кишечник, распоротый проворным Прелати, стружки, шурупы, заусенцы.

Quack und Quuck, die muntern Kerle,

Wuhteln eifrig mit dem Bein.

Doch sie fanden keine Perle:

Was sie fanden, war nur Stein.

Рык локи, распухшая от гнева рука. Засмеялся, пощекотал перстнем шею: "Но будь искусным пчеловодом!".

— Сорок семь добровольцев, надо же. Скальпель, пила, дрель. Добрались до самой сердцевины. Когда же ты сдохнешь, макаронник?

Так легко сбить градус, взболтать колбу, чавкнуть в сердечной сумке. Блеванул на диплимузин, пришел домой счастливый: я принят в ложу кипящей глины, меня щекотал магистр. Керосин юности. Первый градус, но впереди — карьера. Вивр са ви, потаскуха за стеклом, злокачественная пепельница, хруст кофейного автомата, роман стивенсона, сладкоголосая птица. Так мы развлекались в 20 a.s.

"Химическая свадьба, перемены". Доктор-б у подъезда, его драгоценный несессер. Легкое пробуждение: четверг, два часа дня, сад охвачен морозом, нежный огонь в деснах, пробрались отважные муравьи. "Другая жизнь". У порога — журнал в алом пакете, охуительные глаза. Кто ебет таких? Какие-нибудь жидовские карлики из голливуда, "все позволено".

Глоток пастиса, салат, моцарелла, пунцовые помидоры. Твои лопатки, Маринус. Это жестоко, Ю-ю. Приглашение в Бергхоф, принес улыбчивый рында, каскетка, гольфы. "Не волнуйся, это партия в пикет, час не настал". Книга Велиара под влажной подушкой. Ледяные салфетки, ворон на бюсте паллады. Южно-мичиганский проспект молчит, в сгоревших комнатах плетутся сети. "Козни арахны". Мальчики послушно заполняют серебряную книгу, 48 страниц, алые каракули. 15 января, бокал за упокой души искромсанной стервы. Облатка света. Робкие судороги напоследок.

Спалили белую кнопку. Скудные новости из узилища, где томится в славянских оковах пленник. Ein Kind wird geschlagen. Желтая свеча, ломтик фальшивого мяса на блюдце. Ответы на все вопросы. Кто убил? Чья голова? Сколько отверстий? Azt! Чело застилает солнце; золотую колесницу, надрываясь, тянут влюбленные звери. Рога власти, шар чистоты. Помехи в скрипте, не разберешь ничего, стекло забрызгано грязью, джип скачет по непотребной сахаре. Военный аэродром, последняя попытка. Плеснули известью в голландские глаза.

— Ты предал меня, Ю-ю.

Ключи (утверждает Маркопулос) использовались совсем для другого. Это как те спицы, которыми самодовольные отцы ковырялись в сыновних кишках. Помните опрометчивого Анри-Кристофа?

— Потомки дагомейских рабов, что вы хотите. Мы видели, как они впадают в транс в Брюсселе.

19:40. Проснулся в хлеву, вилы, лопаты. Сладкий ток живодерни. Секретный циркуляр в навозной жиже. Персональная копия, на пятой странице оливковой тушью выведено «Khonsu». Расстегнул внизу: Малькут! Твое здоровье, элементарный король! Мы опять копошимся! За твою землянику, за пудру и коренья, за древо эфиров, за смiрть, за рабочие губы, за крест тау, за esiasch, за детские зрачки, за священную голову лэма, за туле, за Ablehnung! We can feel! We can feel!

Спели напоследок my monkey. Гавайские трели.

J'ai pas sommeil.

Существует ли код, способный утихомирить матросов? (Проверить в красном словаре).

51

Вечером — волнение на Лисистрате. Утром — похмелье, vertigo, магнезия в розентале. Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы. Изгадили погост, растоптали куртины. Месть А-е, чета агентов утюжит явки. Кураре в наперстке, в отеле хлестко расписались: Shedona~Babalon. Вязкая зависть Дж. А. Уилсона, убийцы. Его тень в саду пыток. Выплеснули все, что можно. Мегалитры грязной воды.

"Кто остался, парни? — спрашивает Маркопулос. Обитает в прекрасном далеке, неистребленный монсеррат пощажен вулканом, но федэкс пока не доходит. Обувная лавка, аптека, карликовый ипподром, стоянка полудохлых су-24, наплывы лавы. Три месяца назад электрика убило током, с тех пор мешают только флоридские байкеры в блестящих сбруях, дети ебливого провинстауна. — Кто остался, парни?"

Стержень расцеплен. "Надо определить сроки". 1934–1947, книги нашлись под краковской грушей. "Все понятно". В пепельнице смердит записка, пламя выпрыгивает на журнальный лак. "Отец сломал печать простую". Бет Ш. в черном платье сердится на патефон. Смеясь, плеснула абрикосовым ликером, сука, кто теперь будет платить. Ваш узи, сеньор Зеботтендорф. 30-е ноября, ипсиссимус на смертном ложе, слабый карандашный рисунок, осторожный росчерк леди F.H.

— Он принес мне несчастье.

— Нет, это испытание. Он водит твоей рукой. Он благосклонен.

Озноб изобилия, позволено всё. Голова Azt застилает солнце, звери тянут колесницу. Дал отсосать идиоту (ох а можно по-другому no time shit business I must be there soon hynek), опасная резь в канале, "не осталось живого места". Причина смерти — tumor, "в пятницу принесу тебе кислоту", свидетельство о гибели героя, толкавшего на сцену безголовых куриц. Не стоило лезть на столб. Жертва электричества, диверсии, лунной болезни. Непотребный акцент.

Ласмихинрюе. То, что мы шепчем, когда. Наказан бесплодием. Гостил у мускулистых блядей: плети, кольца, butt plugs. Кельнская вода кусает ночные раны. Щуп и наперсток.

— Я встретил Жана Донета, кровь сочилась из ран.

(Неудачная командировка в Данциг). "They broke all the rules". На обложке — лицо, искромсанное ланцетом уилсона, фамильные черты. Зеваки столпились, наблюдают за ангельским поцелуем. Жан и Жиль. Ирод вертит сладкую голову, лимфа на мураве. Вам отказано в кредите (еще до того, как решился сменить ковер на паркет, задраить страшные люки). Звонок из Вевельсберга, ноктюрн в далеких проводах. Агенты из отдела ЭИ, вертятся катушки. Вроде бы во всем совпадали, но потом разногласия разъели альянс, "как заяц". Не звонил, не писал, не приходил. "Всё доложили".

В паутине сомнений.

Хорошие люди.

Их хуи. Их звуки.

Извержение пощадило только рыжего карла, томившегося в камере смертников — паскудник загрыз теплого братца.

52

Шабаш в Отеле де ля Сюз. 18:47. Оракул предвещает дорогу. Тревожные нити тянутся в Тунис, Бремен, Boca do Inferno. Выплеснуть яд, забраться под одеяло, уснуть, проснуться под перескок ворон в холодном саду. Мой бестиарий, четыре пса колотят деревянными молотками по мешку живодера. Liber loa на подушке, партизанская зима. "Ему не хватало селена, продается в таблетках". Почтовый ящик пуст.

— Ни один разумный человек туда не поедет.

— Хулиганы сломали бедро.

— На обратном пути заглянули в свинарник.

— Coup de grace.

В песках зреет ХНД. Никакой живности, звенящее поле охраняет остров от вторжений.

— Какой на хуй остров?

(Нет острова). Обнаружил нарыв в горле. Встал перед зеркалом раззявил рот еб твою мать что теперь делать это сифон если не хуже отравление спорыньей корчи мясоедов грибковое заражение парша герпес гениталий мог вылить бутылку минеральной воды в пустую глазницу высунуть язык из дыры в подбородке развлекал сучат на провинциальных ярмарках стояли выпятив зенки кишки пропеллеры.

Только череп. А куда делось все остальное?

— Швыряли в термитник.

"Отрубленный бог" (сангина, деталь). Выставка в байонне, пошел от нечего делать, матер долороза что они вытворяют. Нет вариантов.

Новости от горцев. Убит еще один, прятавшийся в подземном кувшине. Рука трясется, шприц добродушно ерзает в кармане. Les mots, закладка на девяносто третьей странице, ураган, автоматчик тормошит киоски. Вишневый ликер с патриаршей медалью. Серое на золотом.

Брошюры: "Смотри у меня" и "Головы Отеля де ля Сюз". Вышел из лавки, данхилллайтс перфаворе, но ничего не оказалось, все вымели тонтон-макуты. Железный вкус на языке. Curfew, дребезжит опасный джип.

— Помнишь того негритенка, что стоял у кондитерской, клянчил: "бонбон мсье бонбон"?

Ничего не осталось. Тропический ливень. They broke all the rules. Хы-нек. Звонок в прискорбный французский клуб. Есть ли белые кнопки? Может, у вас еще не свинтили? Шестнадцать тысяч франков, все мое состояние.

Рассмеялись, щелчок, тусклые гудки. Пальцы, мои пальцы. Еще шевелятся, живут своей жизнью, вивр са ви. Но ничего не помогло, уплыл в долины айяхуаски, прыгал по песку, тормошил кактусы, как дитя, "как заяц".

Суеверия, пойманные и растоптанные.

53

Свидание в Брэ. Напечатано в февральском номере, тусклый набор, перевернутые снимки, зеленый цвет выползает из-под красного, подпись: "We can feel", другая — "Маринус ван дер Люббе". Это замысел, провокация, они начали подкоп, двоится лэм, ебаный кошмар. Звонок в страну заносов, где выворачивают селезенку, бьют по черепу деревянной колотушкой, вкалывают вирус под ноготь большого пальца.

Такова версия ястреба: "Карма испорчена зимней поездкой на Липари (колеса буксуют, автострада изгибается тигриным когтем, дождь смывает следы). Место ссылки великого магистра, его домик с фальшивым балконом, зелеными ставнями, блестящей водосточной трубой. Справа — некрополь, ржавая решетка, мох на плитах. Просто сиди в центре круга, повторяя Ключ. Научились теребить дерево, нагибать ветку «смiрть», кусать младенцев, отыскали подземный ход в Экстернштайн. Первым ключом повелевает Iad Balt, лови. Что думал об этом д-р?". Ответ из красного словаря: "Yet there is no evidence that D-r ever used Calls or prevented erection during discipline. All he ever had to do was set up the skull (and theoretically the entire temple structure with Probe and Thimble). He never used Calls to contact any sailor that we see him speaking to. The Calls were for something else entirely". Февраль, месяц нахальства и сожалений. Элитные отряды сатаны перебрасывают ржавые трубы, куски жести, пытаются отыскать люк в подземелье, бункер, где прячется СемьСемьСемь. Access denied. Проткнуть паскуду серебряным штыком, протащить на аркане по вересковой пустоши, растерзать в "Отеле де ля Сюз". There are no bones in the ice-cream.

Проснулся в 16:23, орел теребит печень, пляска гепатита. Сон про тувинскую певицу, ее тайный концерт в Вевельсберге, шампанское исходит пузырьками. Start at Call One and move upward one at time. Никакого эффекта. Следы утюга. В почте — налоговая декларация из портленда, столбики опасных цифр, барбадосская лотерея, выиграл золотоносный порш. Красные крестики на полях, самодовольный почерк титана. Конкурс на лучший череп, блестящая победа Жана Донета, сына Жанны Дегрепи из прихода Нотр-Дам-де-Нант. Возраст неизвестен. Первое причастие, крошки в распухшей гортани. Шило пробивает легкое, "верхние доли", пункция Баррона. Вторая треть пятидесятой страницы, ожог на лодыжке — швыряли порох в костер. Пригоршни драгоценного песка. Открытка на полу у двери: "Let me be your fantasy".

Они вытягивают жалкие слова. Слова тощие, как прут, спасенный в ночь погрома. Они высасывают селен из лобных пазух. Они глумятся за каждым стволом, посвистывают, стоит только отвернуться. Они ловят распухших детей в уолденском пруду, distant creek. Их безжалостные пятки, шпоры, механические языки. Главный приз — голос Баррона, глыба берилла, воскресшая за кладбищенской ивой на похоронах Гвидо фон Листа. Иди сюда, мальчик, не пугайся. Лишние трели.

Внезапное приближение марта, "proper satisfaction", "translucent globe of Insight-of-Truth", "elemental table", обрыв. Спой это на мотив "дом восходящего солнца", "my monkey", песков невады, дороги к сияющей крепости в пустыне настоящему дворцу цезаря и его катамитов румяных тапеток с балетными ужимками пухлыми руками расстроенной судьбой. "Не трогай меня" (уехал в вашингтон, встретил кого надо). Птичьи прикосновения, вертлявые бедра, унаследованные по ошибке зеленые глаза н.м., р.с., ж.с., bonus track бфмт.

Фальшивые перстни на коротких пальцах. Насурьмленные щеки.

Кормил пленников подгнившим виноградом.

Континент Му. "Все эти безмозглые солдаты".

Elemental table for the 4 elements. Знакомство с М-Широкие-Плечи.

По сути дела «бессмысленно». Сеанс избавления от обстоятельств. Выброшенные на ветер деньги, листья, прикрывающие дерево от ноября. "Ольховая роща", кучи горящей листвы, ее тление, мелкие белые червячки на окраине сада. "Дух немощи".

— Звонок из Вевельсберга, мсье Зеботтендорф.

Свирель гнатона, его смешные вывернутые икры. Жаркий воздух из пасти. "Я — факир элементалей".

— Не могу подойти. Скажите, что я в кумирне.

"Относился с иронией". Похороны Грифа, все, что осталось от библиотечного плена. "За счет префектуры". Тувинское горловое зелье. Семь розовых таблеток, семь голубых таблеток, четыре белых, доктрина монро. You can find it. I'll have to go back and check.

54

18:40. Его тень в саду пыток. Спрятавшийся за деревом Пан мелькает в солнечном луче. Шато Machecoul, незадолго до пасхи, март 1440, убийство шестнадцатилетнего поваренка Гийома ле Барбье. "Накатила усталость".

Встретились на перроне, подлетел в белом плаще, облаке парфюма. Крылья раненого меркурия. Каприз природы, ее смешной трюфель. Были молоды, не знали, в какую дырку. Теплая тень десантника на верхней полке. Татуировка прожигает солнечное плечо. Три точки, пирамида. В память о плавающих-путешествующих, заснувших под водой, сгоревших заживо, растворенных в кислоте, сгнивших на запасной ветке. "Ростовский морг".

Красный словарь, страница "Осуждение и погребение демонов".

Курьер из А-е. Три мертвых волоска Элизабет Шорт в желтом конверте. "Письма темных людей". Розовые ступни в подвале LAPD. На левой руке написано «пить», на правой «жрать». Сердце дребезжит от дикого чеснока. Фиолетовая тушь.

— Атэ! — блестящая точка на лбу.

— Айвасс! — багровый сосок.

— Малькут! — елозит в паху.

— Ве-Хебура! — правое плечо.

— Ве-Хедула! — левое.

— Ле-Олам! Аминь. — Сомкнулись ладони.

Баррон неблагосклонен. Вытягивает флексии, протыкает податливые мышцы, извлекает ногти. «Проклятие». Заманили на заброшенный склад, вывернутая требуха холодильника, радиаторы в темных сосульках. "Где лунный младенец?" (суетливо ткнулись в пизду, девка царапнула воздух). Наветы колдунов, их жезлы, державы, кубки. Скачущие буквы: Khonsu. Знак на лодыжке. Березы подняли детские знаки, расплывшиеся на смуглой коре, изъеденные жуками, исклеванные дятлом. Шумишь, как Boca do Inferno. Как неодушевленный треугольник.

Энергия уходит. Вчера еще заливала второй этаж, ласкала парня с лисьей головой, дергала клавиши, поджигала страницы. Сегодня — липкая лужица на бетонном полу, прощальный блеск электродов, сон мяса, распухшие подмышки. Два кружка на линии жизни против холма луны — потеря зрения на оба глаза. Маленькая стрелка со звездочкой на конце, бегущая от линии жизни на долину марса — раны и повреждения. Крестик на линии печени возле холма луны — нищета в старости. Звезда на третьем суставе указательного пальца — жизнь нечистая и похотливая.

— Принесли регалии, господин Хаусхофер.

Седой волос на халате. Буйство отпрыска, танцующего по ночам на берлинских площадях, шея в меланомах после парада любви, вялая капля ягермайстера на самом дне. Козни элементарного короля, не дающегося в руки, выскальзывающего в зеленые потоки александрийской форелью. ХНД недостроен, кости желтеют на солнце, фундамент тонет в песке. С тех пор не позвонил ни разу.

Ловкая затея — поездка в логово пиштако, обрыв вагонетки у маччу-пиччу, повстанцы окружают повозку с офицерами из отдела ЭИ, вспарывают глотки. "Ковбойские рубашки", птица клюет зеленые квадраты, поле сурепки за окном. Последняя покупка в сан-хосе, взамен окровавленного хаки. "Это не трубка".

Ласмихинрюе, ловко стащил пепельницу с казенного стола, запихнул в портфель, смылся. Кражи, разоблаченные и позабытые. "Смiрть в водосточной трубе". Крест или звездочка на холме марса — счастливые путешествия.

— Пригласите, пусть войдут.

Виноград — жирный, как шайбы.

55

— Они все еще скрывают третье пророчество фатимы?

— Вы трогали воду из лурдского источника?

— Святой Герасимос, покровитель душевнобольных. Его день — 16 августа.

— Знаете, как погибла Andrea Doria?

— Пересаживали на собачьи тела головы казненных.

— Подмышки школьника.

— Вступил в Wandervogel.

— Из отрядов Бальдура фон Шираха.

— Dios de las muertas.

Расстройство зрения, слуха, дыхания. Толстые ставни "Отеля де ля Сюз". Доктор выходит из комнаты, "Книга мольбы" нашлась под старой грушей, чего еще желать? Там, за каменной дверью, беснуются обреченные мальчишки.

Вечер перитонита. 9-е ноября, гибель и воскресение тевтонов, вопли музыкальной шкатулки у постели зарезанного штурмовика. Дождь за пуленепробиваемым стеклом. Шоколадная стружка из шведского магазина. Средства для поездки в тибет, шорох ритуальных колокольцев. Завершение цикла. "Другая биография". Непонятные probe & thimble, их встреча на мраморном столе. Песни неврастении: мне девятнадцать лет, моя планета — уран, я хочу ебаться. Лукаво провел плотницкой ладонью по вихрам, стрекот дешевой камеры. "Как заяц". Движение вниз, по изогнутому желобу, смазанному жиром пленников, скрип уключин на поворотах, лодка уберменша, венецианский коврик на влажном дне, цоканье менестреля. Финальная баркарола.

Познакомились в тамбуре пригородной электрички, выгрызли печень и сердце. "Стержень расцеплен". Ноль-шесть-четыре. 28-е июня, решение принято. Копался, разглядывал свой портрет, каждую морщинку, изгиб, скважину. Scotophilia, лампочка лопнула, нехваток средств, "Я болен, ты должен мне помочь", за рулем позорного трактора, растопил воск. Крошка кокосового торта, наперсток молока, рыжие кумкваты на блюдце. "Наверное, мудак". Пропущенный звонок, no new messages, шы ше сдуфк, камень во рту, омерта. Маркопулос бежит, за дверью подвала шум, таран врывается в фальшивую жесть. Смерть проникшим в наши сети. На экране вопит предательское письмо: "Нам. Угрожает. Опасность".

Бесчувственного, набитого прозрачными бусинами веронала, отнесли в hypogeum, швырнули на цементное ложе. Вопли археологов наутро. "Рвут наши ячейки". Щуки последних сновидений.

Мечтал ебнуть веслом по голове. Варвары испоганили протоки, тремя меньше. Прислал все, что надо. Смета расходов полевой лаборатории. Фотографировал прохожих, зазывал в палаццо, напаивал, сдирал трусы, лизал нищие дыры. Бородавки передающиеся при рукопожатии последние откровения диверсанта: встречал поезда из зоны боевых действий предлагал переночевать расспрашивал про дивизионные будни кашеварку больницу вшей ловил каждое слово словно жемчужину ожерелья разорванного нервным пальцем. Нам. Угрожает. Опасность. Темная глыба берилла на похоронах Гвидо фон Листа, руны, начертанные на могильной плите, присыпанные черноземом, стянутые корнями нюренбергских маргариток. Распухшие лимфатические узлы, пункция обреченных тканей. Зонд проникает в двенадцатиперстную кишку, холодеет в щекотке жидкого азота.

— Святой Герасимос, пошли избавление от недуга.

Стояли на августовской жаре в зловонии визжащих паломников, ловили отблеск целительного луча на ларце с мощами.

Зеботтендорф и Хаусхофер.

56

— Ритуал воссоздания магического сына — мясо-тартар, осина, бук, латунь, laudanum.

— Вертолет разбился под лхасой. Среди погибших — мистер уилсон, 36-ти лет, член ложи агапе, убийца.

— Но он же сгорел в отеле?

— Нет. Так лучше. Предположим, в комнату был подброшен муляж, дабы сбить полицию с толку.

Уловки телемитов. Двадцатицентовая кровать, дешевле не бывает. Великая депрессия, раздирают кожу непальской иглой. Мускулы козерога. Знак на левой лодыжке, "пометили в саду пыток". Так юн, а уже грызет хуи, ирокез. Их встречи на трафальгарской площади, зуд в паху, готовность кончать шестнадцать раз в день, бриолин, кулаки в цыпках.

В день изгнания далай-ламы. Катастрофа прошла незамеченной, останки пришельцев собрали в тисовый кузов. "Не мог прижиться на новом месте". Сломанный вентилятор, морщинистые локти туземцев, жук, суетящийся в проволочных волосах.

Повадки бекки шарп. Пришлось сломать пальцы правильных людей (записано в ночь на 22 февраля). Отрезали пуповину, вытянули jejunum. В лубяной избушке оглашен приговор: "Зачатки эмфиземы". Коверкал слова, умильно гримасничал. На лбу — зеркальце с дыркой. Отоларинголог, отравитель сетчатки.

Кондуит с чернильными пятнами, перечень латинских хворей, поворот винта.

— У меня грудная жаба. Не могу петь.

— У меня блестят губы.

— У меня не хватает фрагмента теменной кости.

— У меня багровый шрам на пояснице.

— У меня заражение пупочной раны.

— У меня клеймо на лодыжке.

Объект запеленгован, программа SETI (казенный омофон). Три футболиста из юношеской сборной (вратарь, нападающий, полузащитник) приближаются к шато Machecoul. Воображение: во сне зрачок растекся красным пятном, гибель левого глаза, его "радужной оболочки". Страница шесть. Пляска чернил: Khonsu. Новые волхвы. Команда "Орленок".

Пересаживали собачьи головы на тела казненных.

Хлопоты: забыл обналичить чек, поправить аспидистру на окне "Отеля де ля Сюз", извлечь отравленную занозу. Экспедиция возвращается из Ньюкастлтона ни с чем, робин не появился, на стенах сизый мох, дождя не было три месяца, пересох ручей. Полустертая могила за оградой. Похоронили, как язычника, справедливость. Книга проклятий на чугуне погоста, стальная калитка. Трепет флагов над ХНД. Оставили подвесной мост на ночь, день святого Иоанна, приказание Ирода, его фланелевые ноты. Probe & Thimble, незаметная корчма в долине С., килкенни, горячая лососина со шпинатом, свет фар на потолке в убогом мотеле, ночевали втроем.

Шепот на соседней кровати: видишь, как он стонет, отсоси. А надо было помыть залупу. Просто "дурные сны". Мертвые принадлежат нам, мы можем делать все, что взбредет в голову, вставлять от их имени любые буквы, "юс большой", "юс малый" и это невозможное эр с аксондегю, впивающееся в челюсть. Парламентский корреспондент «известий». Вкололи гельвеловую кислоту под ноготь большого пальца. Пока ты спал.

Возвращались сентябрьским утром, похмелье, сочащийся мак в рюкзачках, остановка сердца, плазма не подходит, четвертая группа, отрицательный резус, множественные переломы бедра, мизерикордия, оплетенная пятьюдесятью змеями. Скрип жандармов, суетящихся в ложбине. Он что-то бросил я не заметил сначала потом только обернулся а там в луже прыгал крошечный шприц "как заяц" "как заяц".

Хемпстед. Странные мужики шныряют под елизаветинскими кленами. Скоротечная ебля. Хотел что-то пояснить, "счастливые путешествия", вовремя передумал.

Называли это bent wrist. И еще — "манометр".

Oh groom, do not feel sad

We will make you Queen of Jerba.

В песках растет ХНД. Кубики ирода — белый, красный, зеленый.

57

Once home I have the chance for some serious masturbation. There is a theory that claims that high and low magick ca (calls? помехи) but this theory is rubbish I think.

Он наклонился над раковиной: можем мылом или зубной пастой. Я не понял: зачем? Мне было икс лет, ни хуя не соображал. Плюшевый июль 28 a. s., бросались друг на друга, грызлись, как овцы. Синяки на еврейской коже. Стянул штаны, армейский пояс с медной бляхой. Какие-то руны, надо посмотреть у фон Листа.

И да, и нет.

Страница 67: Calls have various structures, but none really suggests that proposed approach is best though best is currently available. That's what I call "jockstrap roulette". I've proposed it for a couple of reasons. The first of which is that it fits the best — not with what Barron says — but with what D. was to (помехи) the Calls by the Sailors.

Проводник залез в чужую посылку. Полчаса до Брэ. Сонные танцы.

Вот простая история: большевик Маринус ван дер Люббе. Шагнул в неведомое, в слепящую известь, в лужу с червями. Ожидания: напечатают памфлет, вырвут язык, запихнут жирную тряпицу в горло. Звонил, звонил. Но там три дня никто не откликался, только один раз что-то звякнуло, будто из обессилевшей руки выпал флакон. Пришлось вызывать зондеркоманду. Это будет то, чего мы покорно ждали: суд инквизиции, конфискация ленных владений, костер на соборной площади, колбасная копоть. № 5, душистый диаметр дров. Постепенно перелопатили всё. Держи себя достойно, keep your head, не позволяй им выгрызть молекулы. Расшифровал письмо ("А что скажете вы, парни?"), ничтожные циркуляры, праздничный ящик с опиумным ломтиком, монпансье. Вот итоги того, что. Понимаешь, хорст хорст? Вечером — полицейский звонок.

Третьестепенный фратер с его неспешной возней, побывавшим в арабских тисках голеностопным суставом. Толчет селитру. LAPD вызывает инспектора, крысята пожирают вырезанные прозектором кишки, шматки сизого мяса, мочку уха с дешевой серьгой. Исчезновение Элизабет Ш. с лица земли. Мизинец лунного младенца торчит из цементной пизды. Зюйд-вест. Мальчик на велосипеде решил, что раздавлена исполинская кукла. Мистер Уилсон, его смерть в огне.

Полуночное появление хынека, брезентовая сумка с боеприпасами, сразу бросается к аппарату, вводит пароль, теребит обожженными пальцами щуп. Начали мировую революцию в кампусе, соорудили в дортуаре тайный алтарь с гипсовой фигуркой Кали. Бей их, сверни им шеи, вырви шелковые платки из карманов. Растревожь оксфордские холсты.

Умер от страха. Вышел на мостовую летним утром в бутоне гадкого квартала, сердце непоправимо щелкнуло. Таким не нужна эпидемия. Возле «Садко», в двух июльских шагах.

"Вы все — обломки истории, мы вас выдернем, как осоку". Обернулся нахально. Слышишь? И тебя не пощадим, Студент.

Пощекотал ему шею кисточкой маньчжурского халата. Ты "переходишь границы".

One afternoon (November 9) I dug a shallow pit in the gravel of the floor at the Chateau de Machecoul. I loaded all the jocks into a plastic bag, took them downstairs, and emptied them into the pit. As a final send-off, I stood over them and jacked off onto them one last time. Then, I set fire.

(The ritualism of this purification by flames was realized later).

58

Вступил в Wandervogel, лизал укромные дыры, "если ты этим увлекаешься" (произнес с концертной запинкой). Орел из отверженных селений, выклевал мясо на правом бедре, всё ниже и ниже, down and out. Мертвый отпрыск. Жанна Дегрепи, мать уродов. Сахарные кости. Там шифр: если подносить щуп к каждой восемнадцатой букве, откроется новое послание, католический вой. Так мы переписывались еще тогда, в пору макумбы. Учебные фильмы Бальдура фон Шираха, хитрый Квекс с дымящейся залупой. Отрада товарищей по ложе, готов выдирать седые волоски. "Коллекции нет равных", — раскромсал строчку из каталога, приладил в секретный альбом. Для вас, парни.

Переулок — алхимическая книга, дома — выступы жидовских букв, их дротики и шпили, новый свет. Зубы высокомерных надгробий, рифма с челюстью раввина, сожравшего черного козла. Аргентум. Корчма ass and lion, probe and thimble, настырный звонок колокольчика в двенадцать тридцать: последний заказ, джентльмены. Трогал буханку раздутой багровой рукой: синие язвы у суставов, атаковали гренландские черви. Параллельная линия сопровождает пояс венеры хныкающей дуэньей. "Я угощаю", — щипнул тапетку за бледный мизинец. Туфли с грустным кожаным бантом. Butt plug, калифорнийская сбруя. Несуществующие номера: вевельсберг вызывает данциг. Увидел всё, что нужно: шкатулку вождя, его посмертные раны, осколок напильника на канцелярском столе, волоски и обрезки ногтей в пепельнице, змеиное рукоделие в плетеной корзинке. Его ограниченность, его устаревшие песни, его мелкий хуй, дрыгающийся по утрам в кулаке. Место, где уснула белая кнопка, две дырочки от шурупов. Стояли в хулиганском душе, трогали друг друга. Семьдесят пять за час, божеские цены. Фривольный офорт на стене, левая нога короче правой, линия сердца скачет на холм сатурна, падение в distant creek второго ноября. Розовый от побоев, оплеух, затрещин, исполинских прищепок. Потеряли французские буквы. Рассыпанный набор: вертикальная линия на бугре юпитера — склонность к атеизму. Высунул язык, не упустить ни единой капли. Высокомерный жидовский гной. Засунул палец поглубже, но курсант только вздохнул, сжал подушку, даже не пискнул. Планшет с медной пряжкой на стуле, майка ловко сложена, придавлена портсигаром. Их представления о чудесном: «Альбом». Выпросил у товарища велосипед, далеко добираться: холмы, мост над ручьем, изумрудная скрижаль переулков, зеленый дракон в колодце. Здесь, прямо за приемной министерства иностранных дел.

Поздний звонок курьера, рассыпал накладные на лестнице, шнырял "как заяц". Прелати смотрит на секундную стрелку, главное — попасть в розовый пояс, стрела с королевским опереньем в тесной руке. Бездарный ослик, бить его батогами, провернуть в монгольских жерновах. Обычные глаза, обычные зубы, обычное бедро. Чуть длиннее: нос, ресницы. Чуть короче: пальцы на ногах. Хрупкие ногти: до сорока лет, как у мальчишки, потом каменеют. Знак ячменного зерна на связке, концентрические круги, синяя попона. Скрытый марокканским браслетом шрам. Встреча с инструктором перед поездкой в Альпы на шабаш. Паника Маринуса ван дер Люббе, его согбенная фигура в дверях приемной. "Словно принюхивается, ловит глазами изюм".

И все знают эти рваные нитки, плывущие перед глазами: сетчатка не восстанавливается, ебаный кошмар.

Вступил в Wandervogel: двусмысленные рукопожатия, лимонный сок, костер в Экстернштайне, инициалы на березах, ловля смысловых ошибок, "многие понимают неверно". Круглый рот парашютиста, свалка арийских костей. Арестанты с синими залупами, плоскими затылками, стертыми ногами.

(Отвлек голос из Берлина — приглашение на девятое ноября, проформа). Их петушьи ужимки, bent wrist, манометр, некроз.

— Неважно себя чувствую. Взрыв аорты, линия печени прервана в трех местах. Уснул на третий день после смерти любимого львенка, как и предсказывал "Тихо Браге". На паруснике, пойманном штормом. Ноги в цементной бочке на крымском дне. Прокололи заднюю шину, пока он хрюкал в ванной: не уезжай, курсант.

59

— Кто это был?

— Так, адъютант из французского клуба.

Нахмурился, смотрит под ноги. Листья.

— Голос, как в "Rendez-vous a Bray".

— Помнишь Гийома ле Барбье?

— Поваренок?

— О да. Ангелы, ангелы в фартуках белых.

Развеселился.

— Как это называлось, "Philtre d'amour"?

Толстая подошва, идеальна для ноября. Гигантский хвощ скручивается, чернеет. Задрал клетчатую фланель, провел мизинцем по сонному шраму. Хынек хынек.

Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.

— Каждый день звонят детскими голосами, глумятся: бонбон, мсье, сильвупле бонбон. Кто подсказал им шифр?

— Офицеры?

— Знаете, какие чудеса вытворяют этиры?

Два глотка, немеют ноги, серебряная книга плывет в ручье детских воплей, cnila загибается, как заяц, прыгает, стучит кулачками в левую камеру, царапает лампочки jockstrap roulette. Не трогай склянку. Череп в кавказском круге, медицинская змея загляделась в чашу. "Даю вам на отсечение", — неуверенно расстегнул.

Шепот из отдушины: esiach. Закапывал мальчишек по византийскому обряду — ногами на восток. Знакомился в тамбурах пригородных электричек. Не найдется ли покурить, подпалить шерсть, расправить лепестки. Удар под локоть в главный момент. На взлете химической свадьбы.

— Вычеркни мой номер. Я этим больше не занимаюсь.

А ведь когда-то просил: "Не забывай меня, здесь мало платят. Много молодых, меня берут редко". Прожил девятнадцать лет, чтобы сказать вот это. Моя планета уран. Придавленный цементной плитой. Василеостровский колумбарий, реклама на немецком языке, отель «Duo», кнабенпарадиз. Третий поворот налево, работаем до четырех ночи, щекочем ресницами. В январе распилили заблудшую суку, бросили тулово на пустыре. Не смогла зачать лунного младенца.

Для чего они? Биол. ошибка, два случая гнусного отступления в месяц. Лишать холодных факелов и жезлов. Ссылать в Гайану, подвешивать пушечное ядро к распухшей лодыжке. Остров проклятого большинства, сдавленный, как банка иранской икры. Пришивали собачьи головы на тела казненных. Заливали черепа раствором. На вечную ласку. "Тот, кто не слышит этих согласных, глух к п".

— А что они кричали?

— "We can feel! We can feel!"

Он должен быть пуст, как кукла, без реплик, без воплей. A slave, an ape, a machine, a dead soul.

Пощупал пульс. Клокочет, словно тамбурин.

Здесь плясал Quimbanda, задирая похотливые ноги. Вот его следы на сцене, еще дымятся. Вот щипцы, тут он колол исполинские орехи.

Жертва гермесу-корофилу. Венок Гийома ле Барбье, аквамарин и охра, тибетские стяги. Видели детей, выскочивших из дыр в земле.

Сонный запах Хынека, тайный фонарь под подушкой, "как заяц". "Отчего ноет десна?" Не удивляйся, это только начало.

Во сне: черные звери тащат колесницу, глыба берилла вспыхивает колодезным огнем, зеленый дракон смотрит на восток, собачка бьет в микроскопический бубен. В судорогах плаценты сжимается мистер лэм: голова, как карельский строчок, сосуды и перепонки.

— Для посвященных его цвета…

— …синий и золотой.

Обнялись, засмеялись.

60

Мышц, крови, лимфы. Immaculata meretrux распластана на посмертном столе LAPD, наблюдает за встречей зонтика и машинки. Вот как они предлагают лечиться от цепей эфира. Достал пневматичку, закурил, вздохнул, погладил генеральный щуп. Sodomitic sorcerer, нежный клок на макушке, «дьяволята». Балканская оперетта, ее волчьи позывные. Сигара отравлена, жирный локон в ларце, походный шприц. Ты видел, что у него с ноздрей?

Всхлипнул в углу. Несчастье в кнабенпарадизе, яблоко потерлось с боков. "Пахнут каштанами". Больше ничего не знаю, ласмихинрюе. Нагнулся, засмеялся: местный наркоз, видишь розовую точку. И рана на стволе, люэс, передается при рукопожатии, лоботомии, пункции. Цветок — гладиолус, голос — контральто.

Выбежали на улицу, дождь, смеялись. "Редкий портрет", рубашка-апаш, из школы дягилева, на четвереньках у входа в hypogeum, ждет вольных стрелков. Всё, что нам известно.

— No new messa…

Подпрыгнул, попытался схватить, рука соскользнула, пыльный след на указательном пальце. Ястреб. Теперь можешь идти в айэнди, на встречу с дотошным кабальеро. Педро, получил полтора доллара на чай, не открыл багажник. Бежал из Тиотихуакана, где скальпировали молодежь. Виллас археоложикас. Ничего не знаем.

Пора подвинуться, освободить место, заползти под мраморный стол. Шринк. Его причуды, его неправильный смех.

— У них была одежда из человеческой кожи. Вроде этих литовских кошельков. Знаешь, фестоны.

— Как же погибла Andrea Doria?

Вот видишь, кое-что все-таки застряло. Постарался Azt, лопотал за медной дверью, цокал когтями.

— Говорим на разных языках.

Время! Тычет пальцем в грудь, тормошит каверны. Полторы пачки в день, две пачки в день, две с половиной пачки в день. Даже ночью, когда остывают стропила. Ты ведь веришь, я всё доделаю, допишу.

— Видел ее разорванный рот?

— Йо, на обложке. Проказник-уилсон. Равенсбрюк, да и только.

— Представь, как испугался мальчик.

— Забавно было бы и его приспособить. Роскошно, симметрия. И свечи в глазницах.

— Да, фронтон. Прелати был бы доволен.

Оживлялись, когда встречали грязное слово. Одолейте кость с мослами, крупинками мяса. Знаешь эти аргентинские харчевни: раковина со словами, четыре реплики лакея. Матер долороса, сколько там! Нажал на белую кнопку — бережно, словно драгоценный пупок. Полость с ядом. Гибель в пузырьках спуманте. Удушье девяносто третьего года. Потом лето одиночества, а дальше то, о чем шепнул индус. "Была одна девочка, засохла, как папоротник".

Опять подошли к пруду. Монастырь, скамья на левом берегу, изгибы арт-нуво, сейчас это кажется безвкусным. Ледяной чай из турецкой фляги. Евреи. Пора решать. Святой Герасимос, покровитель душевнобольных.

Жить: там где люстры диваны зеркала гобелены лепнина медные прутья на лестнице охотничьи сцены в курительной комнате рог изобилия в столовой камин в гостиной выстрелы в роще китайский фонарик и флагшток. Любить: покладистого хынека, чтобы подносил огонь к сигарете, гладил колено. Купить ему зеленую вельветовую куртку. Ходить с ним по опавшим листьям. Заглядывать в глаза. Опираться на трость, прокалывать труху. Разговаривать о приливах и отливах. Научить его путешествовать по костям, научить тайному свисту, гипнотизирующему матросов. Пусть разгадывает кланы по шерстяным клеткам, пьет вересковый мед, переплывает ручьи на лодке из кожи зебу. З-д и М-д, их имена.

— Кто-то ведь собирался в бордель. Забыл?

— В субботу?

— В субботу.

Суббота, 30 октября.

61

Отслоил поверхностную фасцию, добрался до ременной мышцы шеи. Вот поперечно-остистая, подзатылочная, подвздошно-реберная, задняя атлантозатылочная мембрана, межпоперечные мышцы поясницы. Паховое кольцо над лобковой костью.

Улыбка Жана Донета, первозданная, в скудости "Отеля де ля Сюз". Свистит младенческими зубами: Ю-ю!

Ждет химическую супругу, дочь Бабалон, искупление новорожденного эона. Избраны три футболиста из юношеской сборной (вратарь, нападающий, полузащитник), их смешные разговоры, языки, пропитанные дешевым дымом, неумелые губы. Фантастические междометия. Родились, когда у нас уже подкашивались ноги. Когда каждый стакан, каждый вздох, каждый порошок кажется лишним. Mirror cracked from side to side. Потрогал место, где была белая кнопка. Дырки от шурупов все темнее. Груши "побил мороз". Кто остался, парни?

Прямой провод в кнабенпарадиз. Заржавевшие мембраны. There ain't no bones in the ice-cream. До-ми-соль — густые капли прощупывают мраморные плиты, ночью запихнул половинки в синий форд, tin-lizzie. Сладкий запах мертвого божества. Пять лет спустя вспыхнули в гараже.

Уилсон и Парсонс.

Царствует мачизм, яблоко превратилось в гирю, требуха в цинковом корыте. Кончил на бедные кишки, лизнул запотевший глаз. До утра скакал по полям, не разбирая дороги. Вернулся исхлестанный ветками, ссадина на шее. 26 июня 1483 года.

Понимаешь, хорст хорст.

Нагнулся к воронке, прошептал: esiach. Ему нужна сестра это как магнит они тянутся полюса очень просто вот фронтон вот две впадины вот факел вот цепной мост тогда все складывается как треугольник и заяц. Две линии на поясе венеры. Или вообще никаких линий. Придавил дикарской ладонью пресс-папье с бронзовой розой. Провожу за этим столом всю жизнь. Иногда во французский клуб.

Подозрительная трещина на нижней губе. Блядский хынек? Как раз две недели. И опасная тяжесть под левым веком.

В 10:17 звонок из Вевельсберга. Хотят уточнить списки. В первый раз приглашен Хаусхофер-фис. Карма, испорченная как позавчерашний персик. Ты — мразь, будешь прыгать по команде. Никчемный разговор про еврейские планы, заставим чистить зубными щетками парапет. Мост александра третьего, беглая конспиративная встреча. Элевсинские таинства. Директивы Вевельсберга, полужирный курсив.

— Эксперимент по пересадке прекращен.

— Но еще три головы остались.

— Пришейте, и на этом все.

Повесил трубку, не сразу легла, фашистские гудки. Ресивер. Бассейн, подрочить, спать.

Понемногу перерезают сухожилия, их невидимые бритвы, вроде секундной стрелки часов, что висят в канцелярии f.

День за днем. То тут, то там возникает течь. Где голландский мальчик, затыкающий пальцем? Где хынек? Сегодня день суеты, понаехали бюргеры, три минета за вечер. Его изможденное тело, укус на плече. "Ебешься, как тамплиер". Сложил на полу: часы, телефон, зажигалка, пакетик с порошком, зеркальце, трубка. Выглянул в сад, потрогал ногой мокрую землю, вернулся.

— Что у тебя?

— "Книга мольбы". 48 страниц, серебряная бумага, без тиража, без года, мюнхенские печатники туле.

— Четыреста марок.

Потайное слово в этой истории — «жалость». Видел бритву?

Его подмышка: пахнет францией, яхтой, лентой на бескозырке.

62

Продажные дети: хынек-альфа, хынек-штрих, хынек-бис, хынек-раненые-ноги. Раскаленный прут Нового Ирода, побродил по юному мясу. Его стоны, его понимающие глаза: кончай скорее. Третий фюрер за ночь: пятница/суббота, все танцуют. Стыдная, зловонная хворь: кондиломатоз. Три тысячи. Лизнул нижнее веко, лизнул верхнее веко. То, что могло бы случиться просто так пятнадцать лет назад. Бесплатно. На дешевом порошке, на розовой капсуле, на треугольной таблетке. Их ценные чувства. "Ты милый человек, я знаю". Поведала рыба.

— Когда в Вевельсберг?

— Вечером в среду.

Шестерка жезлов, глаз коронованного младенца: виктори. Согрел в бархатном мешочке, прошептал полоумные слова. Вторая карта все сбила: старуха, спрятанная в лилиях, не разглядишь. Что-то про тайные знаки, нонсенс. А ведь было время, когда.

Запихнул выручку в освященный конверт. Прихлопнул машинкой.

— Твои руки нужно прятать. Сними кольца, не разжимай кулаки.

Негр и негритянка, розовые опухоли между пальцев, страшно прикоснуться. Но тем не менее.

Ветер северо-восточный, заморозки. "Фосфорная бомба", стержень расцеплен.

— Диагноз: кондиломатоз.

— Диагноз: эмфизема.

— Tell your own story.

— The calls of the Aethers are explicitly calling the parts of what seems to be angels and whose names are certainly found (помехи) in the Silver Grimoire (and yes, I know what you meant). Среда, вечер, билеты в сером конверте с короной. Just be quiet and look Who comes to see you, listen to the middle of the Circle vibrating the Call. I know him. His name is IAD BALT. His name is IAD BALT, I know him. You must assume his authority. Probe and Thimble, last call. Теперь: шы ше сдуфк? Тяжелый, вялый хуй, точно пожарный шланг. Как провод на пожаре, как сам этот «пожар». Забрались в виллу, пришлось выдавить стекло. "Канистра Маринуса", неловко стиснул клавишу большим пальцем, мелодии гестапо. Это была правильная карта, шестерка жезлов, victory, но она не сработала, не удалось ничего продать-купить. Марципаны из любека, бутерброд с сардинами, "это слишком жесткая щетка для моих чувствительных десен": так учили язык вагнера в бунтарские годы. Социальная помощь, плащ с прорехой, кожа потерпевшего кораблекрушение, скрюченного в трюме (Andrea Doria, мачты, туман). Спирали неудачника, его некрасивые мышцы. Сам виноват во всем. Хынек и иные продажные братья.

Понимаешь хорст хорст?

Нам. Угрожает. Опасность.

Безрассудно заказал SLH. Три ночи на барских простынях, среди картин, огненных кирпичей, колибри.

Череп Жана Донета, серое на золотом. Череп недопизды, пропитали "особым составом", высушили на алжирском солнце. Угольник впивается в темя, теперь можно просунуть карандаш "гигант".

Он говорит: Жарко. А другой невпопад: Жми на меня, слопай.

Пили чай из гваябы. Опасайся повстанцев, ходи только до заката солнца, по ночам на перекрестках автоматчики, фальшивые judiciales ловят мотористов, вкалывают сонную жидкость. Грецкие перепонки жилетов, квадратные очки, палестинские автоматы. Уборщики приносят в дом запах бедности, поливают цветы душистым раствором, выводят невидимых жуков. В семнадцать лет портятся, кожа расползается, как субботние чулки, детские буквы НН взлетают на потемневшей коре. Но это прямо здесь, все осталось, надо только приглядеться. Отели в роскошных районах, просто объясняем: sin carne. Не берите с собой то, с чем боитесь расстаться. Пересекаешь границу, не подозревая, что вот уже щит, вот уже матросы. ХНД за звенящим барьером. Ветер дробит деревенские кости.

— Нет никакого острова, что за хуйня.

— Вставил фитиль. Вставил капсулу.

— Святой Герасимос, тонет A. D.

— Маринус, твоя голова.

Принес звенящие предметы, плюхнул в ковшик с горячим спиртом. Лень обернуться, посмотреть.

63

Фурункул на шее. Слышишь, хорст, этот не годится, у него фурункул. Должны быть безупречны, ни единой ссадины, ни одного волоска. "Жестокие культуры". Дергается, как жертвенный барашек, стучит копытцем о мрамор. Маринус! Вот твоя канистра. Думал: это бесконечное письмо, хватит еще на три года, братья будут посылать из разных городов. Из какой-нибудь Гвадалахары. Из Позилиппо. Из Нотр-дам-де-Нант. Из Брэ. С острова Липари (ресторан на пригорке, соевая похлебка, сосланный магистр). Из Тренто, где открылась выставка де К.; не удалось поглядеть.

Не рекомендуется ночевать в машине на отдаленных стоянках. Джим убит бандитами, его брат Эдвард изнасилован и изувечен. Нашли утром 24 сентября на обочине проселочной дороги со связанными руками, кляпом в изгаженном зеве. Изъяты дорожные чеки, карты таро в бархатном мешочке, неизвестное вещество. Замучили унтерменши, жизнь не мила без теплого братца. В госпитале он выдергивает провод. Три ночи, прислуга спит. Картины и пистолеты, испятнан кафельный пол.

Предчувствие. Вы знаете, как это бывает: strip, полоса. Штрип? Склонился к уху. Ты обязан забыть все, чему тебя учили. Они — лгуны. Не садись в зеленый VW, не ешь острое, меняй иглу.

— Каждый раз?

— Yea, каждый.

Тесак. Упал неудачно, повис лоскут содранной кожи.

— Смотрите, это возвращается дейблер, вот его повозка с фонарями.

(Кивок в сторону неведомой земли, где взрывают губернаторов, строят баррикады, глумятся над бумагой. Люди, которых никто не ебет). Наша одежда, наше вино, наши разговоры под мокрыми струнами. Первая карта — семерка мечей (тщетность). Вторая, говорящая, что делать: самый свирепый из старших арканов.

Атрибуты героя: монеты, пламя, жезл, стрела, свисток, крылатое яйцо, чаша со змеей, меч.

Наш виноград, спускающийся сверху вниз. Наши Зеботтендорф и Хаусхофер. Наши финансы. Наша обезьяна, грозящая кулаком. Наши причиндалы.

Рыл яму, осталось недолго. Сокровище царей, долгожданные блестки на дне. Опустил лопату, перерыв. Много синего и золотого, подгибаются ноги. Десять часов сна. 21:24 — 7:25.

Извлечь световое тело! Баррон!

Возник на погосте берилловой глыбой. Гениталии титана, его большой палец, кухонный жир под ногтем. Пожираем ваших сыновей, лижем их спортивные глаза. "Девятое ноября, ничего не случилось, пили крюшон, танцевали". По пыльным следам typhoid mary, в ее заскорузлых тапках, в ее переднике, изгвазданном сальными пальцами. Д-р и Работник, их небритые впадины, их эфирные меридианы. Третий Ключ, Четвертый Ключ, дети скулят, как хряки.

Они собирают тайные дружины, клянутся именем Прелати, кромсают облатки, выламывают оклады, грызут морские узлы. Полицейские фургоны, вздыбленные кони с толстыми яйцами, кареты и еврейские ландо. Микробы короля Бабабела, тугие ресницы, ровные талии, набитые мускулами груди, ржавые соски. Преступления против человечности: найдено тулово Элизабет Шорт.

Jour de lenteur, встреча в невидимой базилике, досмотр поклажи. А что в вашем туеске? Пальцы богатых, растерянных, изощренных. Их неинтересные глаза, веревочные языки. Браслеты, платки, булавки. Вчера я был ребенком, брошенным судьбой в глуши лесов. Лорд Эдвард и безродный засранец Джим. Породнены благородством, шепотом эльфов, колдовскими руками. Lover, Jailer, Judge, Executioner, Despoiler, Seducer, Malkut, Destroyer. Как это смастерили? Как? Чудо!

Представь: большая, раненая страна ежится под чернильным ударом. Пятится в погреб, просит пощады. А теперь плесни спуманте.

— Смешно, он снимает штаны за два пенса.

— А мой не помыл залупу.

— Повтори двенадцать имен.

— J'ai pas sommeil.

— Отметил в календаре желаний.

— Перешел из ложи Зеленого Дракона.

— Наваристый, невозможно взять в рот.

— Нет ничего проще, расплющи наперсток.

— Крутили в отряде Бальдура фон Шираха.

— Не забудь пароль "Завидую всем убитым".

— Знаешь, сколько у него там спермы?

— От этого странного знака сдохла моя канарейка.

— На лодыжке? Брешешь!

— Меня только что сломали! Сломали! Сломали!

— Apo pantos kakodaimonos, Ю-ю.

64

Никуда не ходить, никого не видеть, ни с кем не встречаться. Заповеди либер оз, повесил в рамочку над канапе. Ели улиток, лизали продажных детей, заводили патефон. Завтра поживимся, вечер субботы. 22:30, пора ужинать цузамен. Липкий дым над крестьянскими хижинами, привыкли ложиться рано, берегут лучину, берегут зрачки. "Мой отец — мельник". Улыбнулся Баррону, улыбнулся Прелати, улыбнулся Новому Ироду.

"Пойдем куда-нибудь". Случайная встреча с гонцами: задержитесь, выпейте морса, закусите тыквенной кашей. Так он глупо расставлял сети одиночества, хотя церемониться незачем: схвати за плечи, ужаль в ключицу, выдерни поплавок.

16 июня 1438 г. — убийство сына Жана Женврэ.

24 июня 1438 г. — убийство Жана Донета, сына Жанны Дегрепи.

Сентябрь 1438 г. — убийство сына Перонна Лёссарта.

1 декабря 1947 г. — случилось то, что случилось.

Испытуемого привязывают к черным доскам, крест-накрест, целебная собачка обнюхивает родинки, — нет ли где меланомы. (Потом ее голову пришьют к телу казненного, но это позже, сперва трибунал). Казенные дела, выволокли архив во двор, подпалили, полоумно плясали у костра. День рождения сатаны, ночь на первое мая. Твоя шея, Маринус.

Дважды выпала карта «Колесница». Скоро все кончится. Боль в горле, словно триппер, вредная встреча с сыном мельника, жертвой Нового Ирода, хынек-штрих-штрих-штрих. Хотел предупредить, но отказал язык, какие-то «бэ», «мэ». Кончил без визга, конвульсий, словно чуть приоткрыли кран и тут же завернули. Так их нынче учат в таежных лицеях.

Влюбился не в тебя, а в твой дом, твой камин, твой ковер, коллекцию трофеев на ложных стенах. Дедушка был охотником, потом и его сразила серебряная пуля. А вот тут плясал Quimbanda, задирая похотливые ноги. Видишь пятно на полу?

Голоса южно-мичиганского проспекта, скрип шин, запах горячего пшена, возня клошаров в тени подъездов. Их ядовитые "калифорнийские вина". Их зловонные залупы. Недружелюбный смех, щебет лохмотьев. Дважды выпала карта «Колесница», смотрел на луну, как она кувыркалась, подмигивала, сулила поживу. Сладкие фонемы: сан-су-си, эр-зу-ли. Лоа: чертили прутиком на земле, потом посыпали костной мукой, подмокшим пшеном, пускали барахтаться куриц с переломанными лапами. Его «прелести», черный, александрийский обещающий взгляд. Серьги в тонких злых мочках. Собирает деньги на лечение невезучего братца. Тяжкие хвори: волчья пасть, заячья губа, на левой ноге — шесть пальцев. Танцевал на ублюдочной сцене, крутился у стального шеста. Порочный распорядитель, черный телефон с тяжелым диском. Когда-то у вас был один блондин, что с ним стряслось?

— А кличка? — цокнул неприязненно, баптистская улыбка.

— Хынек.

Это секретная информация. Маркопулос набрел на дыру в программе, оставленный невеждой черный ход, тайную лазейку для похотливой прислуги, расшатал, проник, столбики белых цифр на синем фоне. Триппер кромсает связки, теперь каркаю, точно лиса и виноград. А когда-то был голос: заслушаться можно. Так и называли "таитянский колокольчик". Видишь эту бороду, эти линзы, этот живот? Какой-то гинзберг. Откуда что берется?

Вышел в патио. Глиняные вазоны по бокам, дырявый тент, сухая земля, престарелый какаду в небрежной клетке. Брошюра "Линии Маннергейма" позабыта в девичьем шезлонге. Креольские босоножки, пудреница с белым порошком, скрученный доллар, крем от загара, малахитовая пепельница, оса в сладкой рюмке. Фальшивая невеста, выписана из сточной Манилы, бутик шанель, морщины в уголках глаз. Пессарий, маточное кольцо, посмотреть в красном словаре.

Люцифер, сын утреннего света, встречай его в пять эй-эм. Гар-дю-нор, свидание в Брэ, вытирал стульчак розовой губкой. Как заяц.

Встречи опознанные и неопознанные. Глядел из толпы на столик плюшевого кафе, дуновение ядовитой трубки, попал господину в яремную вену. Ты — ноль, живи как все, ничего хорошего больше не будет.

Неприметная корчма на набережной. Здесь произошло четвертое магическое кровотечение.

65

"…is actually travelling outside of his own psyche to be very rare. I am one of them (стержень расцеплен), but I hardly ever find other CMs who agree with my…" (сбой перфокарты, выбилась ведьминым языком из прыткой машинки). Разговор об облатке элементарного короля, три года назад, тогда еще было до хуя агавы, субстанции уносили кто в чем горазд: канистрах, кастрюлях, коробочках от птифуров, мозеровских бокалах, розенталевских блюдцах, баварских тазах с эмалевыми георгинами. Теперь: выжженная пустыня, туле, синий химический снег. Хорст и хынек, встреча на далеких меридианах. Отправился на разведку в прискорбный французский клуб, протрясти идоиго, повстречал на подиуме, проникся. Искуситель ерзал в фальшивых лучах подле стального прута, отрабатывал талеры. Смена ориентиров, гнусное отступление развеяно, точно апрельская вишня. Утром — мигрень, муравьи веселятся на позабытой в саду тарелке.

28 сентября, 39 дней до часа икс, груда счетов в почтовой схранке. Эротический буклет среди финансовых ужасов, шампанское ползет по безволосому животу. Проник в тайное общество моделей, ложу кипящей глины, лизал аккуратный пупок укротителя макак. Лавировал среди рифов депрессии: не ходил в гости, не пил самбуку, не оставался ночевать. Прости, меня ждет собачка, начнет скулить, потревожит прокурора. Вечер удался, ты ебешься, как тамплиер. По дороге, в тряской машине пытался взглянуть на остывшие часы, лампочка не зажигалась, стрелки слиплись. Придется глотать антидот. Мелкое счастье, точно рождественская иголка в трещине паркета.

Крах репутаций. Бродили по одиноким скалам, выяснилось: всюду глаза. Устройства невидимого противника: присоски, перемычки, диафрагмы, рычаги, дрожащий хуй на шарнирах. Кажется, вы никому не нужны, но вот на краю пропасти дергаются матросы, готовят дротики, аркебузы, томагавки. Приехал в столицу, вышел из вагона, повстречал народы крайнего севера. Вечером приглашение на ланч, пятница, четырнадцать тридцать. Прекрасное место, все простреливается. Помнишь Джека Страттона? Ястребиная месть, подпалил отель, в котором сорок лет таился убивец. Их развлечения: камеры с кислородом, восковые ванны, перешивание сосудов, вымораживание легких, пересадка свиной печени и сердца мартышки. Рос, точно фунгус, оплел кромку платья, добрался до пояса, завертелся пустяковой настурцией, пробил потайной ход в желудок. Встречи опознанные и неопознанные: поперечно-остистая мышца, подвздошно-реберная, задняя атлантозатылочная мембрана, нежный jejunum. You know the type of towelling robe you find in the bathroom of luxury hotels? Теперь там кровь, говно, пот больничных коридоров. Засушил морскую звезду, бросил на кромку бассейна. Шкатулка "для письменных принадлежностей", прямоугольный конверт "в случае моей смерти". Крутился среди изгоев, в июле поранили безымянной колючкой. Все может быть.

Щуп и наперсток! Купил сахарную трубочку, хрустнул, острым краем распорол десну. Они знают каждое препятствие, но теперь спят, не подают сигналы или отвечают невнятное, кладут ладонь на вздыбленный хуй, в два тридцать пьяной ночью, когда ничего не замечаешь, только трубы и провода. Их «ориентиры», 178 страниц. Написал с маленькой буквы: нотр-дам-де-нант. Мы здесь, в "Отеле де ля Сюз", царские покои, приезжай. Please specify: Ivory, Navy, Burgundy, Black. Учился у закройщика из торжка, его челюсть в глиноземе бабьего яра, обручальное кольцо на тесемке в ломбарде. Тирамису, эспрессо, рюмка граппы, достойное завершение вечера. Газета фашистских пощечин на стеклянном столике: полюбуйтесь. Родился в сраной сербии, но сохранил ловкость пальцев, плавность речи, крепость межпоперечных мышц поясницы. Remembering horror hospital, приехали к озеру на пикник, расстелили буржуазную скатерть, истребили крестьян, sweet revenge.

Зебо-ф и Хаусхо-р. Пальцы, потрескавшиеся от авитаминоза. Девяносто три удара бамбуковой палкой, мраморное мясо.

30 сентября, письмо Грифа. Послано из бункера, малагасийский сервер: топтал собственные следы, водил противника за нос.

"Well, there is a difference between the two. High magick is for ascension or purification.

66

Low magick is practical magick. It zips right up. Please specify color required: Ivory, Navy, Burgundy or Negro Black. They are not outright opposed to each other. The top zone supports your neck and head, the second zone allows your shoulders to relax, the middle zone supports the lumbar region deep inside into your scrotum. Could you perhaps restate this last part. Do you mean…"

Сигнал может идти две с половиной минуты. Секундой больше, и передатчик запеленгован. В Экстернштайне, Вевельсберге, Веймаре, Бергхофе. Погасли огни.

Мне девятнадцать лет, моя планета уран. "Ты взбивал сливки? Ты снимал пенки?". О да, и дальше, дальше, покуда не вытекут глаза. Построил сарайчик, открыл лавку: ремни с альпийскими пряжками, сумочки, капрон, славянское мясо. Купил место в гробнице, титул. Падишах LL. 8 ноября чистил рессоры, завтра в поход. Польские рытвины, откосы, поля засохшей сурепки. Все вымели тонтон-макуты. Ежегодная встреча на далеких меридианах, световые часы, проецирующие башенные стрелки на мокрый потолок. Наслоения ураганов, их микроскопические имена. Матросы поджидают путника, тайным лучом вскрывают брюхо. Элементарный король ловит каждый шорох, визг корешка под лапой робкого зверя, бумажный всхлип перфокарты, остановку лифта на девяносто третьем этаже.

— Святой Герасимос, покровитель душевнобольных.

— Захлебнулись насосы на Andrea Doria. Застряли шлюпы.

— В Вевельсберге отказали белые кнопки.

— Превратился в глыбу берилла, через пару минут растаял. Произнес только esiasch.

— Ты еще помнишь похороны Гвидо?

Да, мы отметили все даты. Похищение и убийство Жана Донета, казнь Нового Ирода, усекновение недопизды, циркуляр Lv-Lux-Light, ложное завершение строительства Храма Невинных Душ. Сбой программы, звезды и полосы, чудовище крутится в нацистской спальне, лижет засохшую сперму, обнюхивает кожу в поисках меланом. Детская вонь раковых клеток, доступна немногим.

Этот свидетель он жил в ботсване там были люди-крокодилы изуверская секта заставляли черных глотать алмазы потом срать у погребальных костров французские комиссионеры переправляли в анголу мозамбик через фронт освобождения идоиго прииски обмотаны колючей проволокой шесть рядов а иногда восемь. Понимаешь хорст хорст? Тот единственный хороший мальчик хынек который мыл мне хуй в ванночке с марганцовкой тер еврейские плечи говорил "если ты очень хочешь тогда ну ладно давай попробуем пусть будет по-твоему" этот мальчик хынек он уволился уже не служит в прискорбном клубе там заправляют парни из ботсваны торговцы камнями и вот один черный проглотил такой несусветный кохинор и не мог высрать они давали слабительное из жеваных листьев он был очень ценный вроде бы инженер или прораб за тщание награжден прибавкой жил в приличном домике у реки дети ходили в евангелическую школу святой герасимос покровитель душевнобольных нотарикон и гематрия его день девятое ноября мы встречаемся в экстернштайне детский вензель на березовой коре вымахал до белокурых небес наш знак восемь восемь карта смiрть старший аркан но ничего не получалось алмаз застрял в кишке крошка-jejunum а они подумали что врет там не было никакого иксрэя одна саванна и леопарды решили что инженер сдал камень начальству и только тужится для вида. Люди-крокодилы безжалостны жрец показывает на кого-то в толпе тощей куриной косточкой как анри-кристоф и тот сразу бледнеет валится на колени и вокруг пустота негры разбежались в страхе что из него вытечет знание как радиация сефира daath сговорились распороть предателю брюхо размолоть потроха на мелкие полоски засушить и развесить на деревьях словно беспроволочный телеграф несчастья. Такую полоску кожи начальство не заметит а для бедуина все ясно записал его телефон на салфетке потом выбросил нашелся алмаз а его нет нигде покорного мальчика моего хынека сгинул в казематах lapd точно несчастная элизабет шорт.

67

Да, ему вспороли брюхо. Дитя, Quimbanda, sodomitic sorcerer, эльф. "Меньше прилагательных", — хмыкнул, раздеваясь. Черная сбруя от бременских мастеров, печатня теплых братьев, без даты. Шум кнайпе в китайский новый год, бумажные фонари, клавиши, перед десертом приняли таблетки, наш алькатраз, штамлокаль. Встречаемся по субботам после исполнения приговора. То, как они стряхивают пепел. Пожимают руки, придерживая большой палец. Произносят «Бергхоф», «заяц», "нижняя студия". Их перстни, запонки, булавки. Как они ходят в сортир и возвращаются с электрическими глазами.

Жил на улице, ночевал на камешках у овощной лавки, летом — на фермерских полях, всякое повидал. Ел суп из лебеды. Дрочил с цирковым уродом. Смеялся на четвереньках.

Это был просто закуток, чугунная каморка, Dr. Tarr's torture dungeon на южно-мичиганском проспекте. Еще удивлялись: что за нелепые кресла, зачем "хромированная сталь"? А это был злодейский антураж, приказ ангелов: оставить детей и Работника в комнате, выйти, искать потерянную книгу Мольбы. Четыреста лет, спаленные дневники нашлись под краковской грушей. Свинтил с пальца, заглянул, одни царапины, никакого "все пройдет", ничего судьбоносного.

Hynek: 0603935923, нашелся в путеводителе по Веймару, чужой механический голос. В трамвае вспороли карман, извлекли блестящую штуку. Вечером отправил письмецо: "Я этого не люблю. Твой Гриф, твой Ястреб, твой Маркопулос".

— Работник схватил меня за хлипкую шею.

Встреча на далеких меридианах, микробы, передающиеся через рукопожатие, извилистая линия от равнины Марса на холм Сатурна грозит тюрьмою. Посадили за неудачное членовредительство, пытался откромсать указательный палец, чтоб не заставили нажимать на крючок. Вступил в Wandervogel, летом забирались на меловые холмы, смотрели, как солнце тычется в священную дырку. Кельтский рудник, здесь лесорубы выбили на скале танцующую лошадь. Прелати варит сонное зелье в императорском чугунке, крестьянские дети катают медный обруч. Нотр-дам-де-Нант, виселицы и пашни.

Погасить световое тело!

15-е января, труп недопизды распилен, осколки нашел юный велосипедист, сын лекальщика. Голливуд, кактусы сползают по скотским склонам. The further it is the faster what will be what used to happen. Обескровленный торс, молочные волокна на срезе, этнобиология никчемных позвонков. Могла бы плясать в шантане. Калифорнийский трамвай ползет по траве, "он хотел перевернуть мини". Никуда не ходить, ни с кем не говорить, раскромсать провода. Циркуляр Lv-Lux-Light (а что думаете вы, парни?), пудреница, недопитый стакан лимонного сока, шоколадка. "Разбился на своем саабе". Эти твари похитили нашу кровь, нашу слюну, нашу смегму. Заседание комитета эльфов: перерезать провода, распотрошить сердечную сумку. Hynek, я в твоих пальцах.

— Да, Ю-ю.

Рейхстаг спален, Жан Донет выебан и задушен в "Отеле де ля Сюз", Новый Ирод проливает семя на детские кишки. Прелати ухмыляется у дверей: волшебник знает, как отвлечь служанок, как загнать королевских гонцов в топи, спустить с утеса карету, спалить дворец должника. Под половицами зреют кирпичи ХНД — пунцовые галльские кости.

Гарпократ — юноша с прилипшим к губам пальцем. Любит читать Книгу Мольбы, месить кипящую глину.

68

3:36. Первые дни ноября, J'ai pas sommeil, в леднике стынут дрожжи, отправились за поздними грибами в приморский лес. Iliac passion, муки броненосца, расплющенного мексиканским колесом. От линии дракона идет ветвь на холм венеры. На цыпочках поднялся на второй этаж, хотел посмотреть, как Семьсемьсемь отправляет запретное письмо. Никого не было, холодный дым в мансарде, остывший щуп у экрана, перевернутый наперсток. Пароль: Deus Irae. No new messages, таблица, формат. Линия созерцания: встречается редко, обычно у мертворожденных. И счастливые лунки на ногтях.

— В бедро?

— Согласен, давай в бедро.

"To tell you the truth, — начинает Маркопулос и останавливается, палец пляшет над клавишей, будто сучонок подмазал клофелин, — какой может быть истина? Тверже пасхального леденца, влажной, как трусливые ладони? To tell you the truth the whole trip for me has been more (стержень) shamanism than it has been (расцеплен) that lousy jerk-off book. Обычно знакомились на пляже. Вы знаете этих крестьянских детей — недоверчивые, корыстные, завистливые. Утром странная радость: мне все равно, все равно. Никуда не выходить, ни с кем не говорить, шестьдесят восемь, шестьдесят девять, семьдесят. Движение стрелки вниз, они реагируют на твое счастье/несчастье. Или мигрень, когда ухо терзают теплым пальцем. 6:50, проснулся от стыда.

Всякий раз маленькие награды за усердие: то принесут сертификат, то автомат выплюнет лишнюю монету, то позвонит внук телеграфиста. Покровитель ликовал, отправлял почтовые переводы, водил влюбленным языком. Сделать так, чтобы все было усеяно приметами, точно жемчужинами из ожерелья, разорванного пьяным пальцем. На козетке раскрыт порнороман, в гостиной шепелявит немецкая пластинка, в прихожей текут перчатки. На полу в спальне щуп, наперсток, два проводка от вырванной белой кнопки.

Вчера я был ребенком, брошенным судьбой в глуши лесов. Сегодня я — зола, обугленные хрящи, жирные брызги на осоке. Баррон избавлялся от погибших: пробивал молниями, оплетал корнями, топил в болотах. Keep the severed finger with you, rub it every day and visualize despair coming into your life. Как заяц.

Здесь испытали Ablehnung. Дежурство у невидимой базилики, 19:39. Нюхаю простыню, на которой ты спал прошлой ночью, Хынек-бис.

Провели субботу в прискорбном французском клубе, в воскресенье глотали сидр, сплетничали, смеялись. Начинается твердый понедельник, дни до праздника, омела и воск.

Хынек! Он ходит в воскресную школу.

— Мы видели их у ручья, туберкулезный санаторий с выбитыми стеклами, хотелось взять засохший огрызок, укусить, заразиться. Сумасшедшая подробность: родинка возле правого соска, точно след шрапнели. И школьный мел, губки, учебники чистописания, контурные карты, планшеты, кубинские сигары за трубой в подвале под спортзалом, в марте забрался сизый голубь и сдох, вот его останки. Согласен почти на все, но есть еще две недели.

— Apo pantos kakodaimonos.

Прилег, расстегнул тужурку.

69

Quimbanda не ответил на письмо, конверт скомкали почтальоны, бледная восковка, дыры вместо О, Р и Я, едва влез в почтовую щелку, там еще был каталог дантиста, приглашение выписать экуменический еженедельник, сборник стихов из сухого неаполя. Скрестил руки, указательным пальцем правой держит за подбородок стоящего на коленях брюнета, отрезанный палачом воротник, собачий взгляд, хочет выйти на сцену в мятых доспехах. 3 ноября, осталось пять с половиной дней, тонет Andrea Doria. Экстернштайн, утренний кофе с тюремными сливками. Здесь Прелати встречает рассвет. Дотянуть пять дней, и вот она, восьмерка чаш — праздность.

Покалывания в запястьях и лодыжках предвещают уныние. Догадался на кого он похож: 11 лет назад, tiny teen boys sucking monster disks, нахальные глаза из прихода Нотр-дам-де-Нант.

— Ваш ход, доктор. — Другой экземпляр, скрытый в складках мантии, и к нему яшмовая фигурка — саламандра, встающая из менструальной пены. 0:02, время перевернуто атлантическим перелетом. Посмотрел в медное зеркальце: эти губы сосали, язык лизал, можно ли поверить? Фасолевая похлебка, отравление спорыньей, не смог дойти до пекарни, в лодыжках трехдюймовые ржавые гвозди, ты преступней варравы в сто раз.

26 октября 1440 г. — аутодафе. Луч в подвале, медный кувшин, истрепанный помазок, гиря на правой лодыжке, драгоценный экземпляр книги Велиара притаился в сочной соломе. Его тайные знаки: три родинки, словно атомная пирамида. Можно спуститься, достать из ящичка пистолет, прижать два пальца к соску. Любил вертеть отрубленные головы, показывать их наперсникам, трогать застывшие глаза мизинцем.

Новый Ирод! Сгорел, как веточка вербены.

Наглая перебранка простолюдинов, собрались поглазеть на казнь, рано темнеет, октябрь, две недели до главного дня. Двадцать пятое, съезд венеры и юпитера, грохочут доспехи. Date: Nov. 9, 1940, все впереди, недопизда еще не перебралась в ЭлЭй (angels aren't said to be grouped into Choirs for no reason). My name is Markopoulos, I live in Inner Greece and practice ceremonial magick with influences from chaos. Now on my urethra… Расцепи стержень (rod-rodent-radiant — шепчет голубыми губами Прелати), а мы будем пускать пузыри с верхней башни, наблюдать за расправой. Большие надежды, паутина на свадебном столе, жених не явился, в каретном сарае скелет коня и смятые рессоры. Мне нужна неделя, всего неделя. Хынек: плечи, губы и брови. Специалист по ботанике озер, сам смастерил опытную теплицу, раздобыл рассаду, шведское стекло, кондиционер. Междометиями объяснил: нужен красный плющ, чтобы полз по всем стенкам — вверх по бетонной крошке. Домашний ХНД, часовня. Их мелкие услады — дернуть, намазать, сравнить.

Элементарный король! Он посылает волны, направляет матросов, смеется. Каждый день новый этир, и так прощальный месяц до наступления холодов. На девятнадцатый день — самум, совокупление среди круглых камней на двадцать четвертый. Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять, туфли с загнутым хвостом, блестящие пряжки, песок.

Его наряд: синяя мантия, золотые обшлага, в левой руке — веретено. На сворке — треглавые крапчатые псы. Его рот, стальное кольцо в нижней губе. Четвертое ноября, пять ночей до юбилея.

Стеклянная баррикада висит над пропастью, охраняет чертоги. Линия матросов, тачанки и арбалеты. Убийство и расчленение Элизабет Шорт. Бразильские прииски, индейцы возятся в тщедушном песке. Ошибки надзирателей, восточное солнце. Карта «дебош», сулящая похмелье.

Зайчик рос в гинекее, ни с кем не дружил, ласкал медные провода, гладил белую кнопку, ходил в прискорбный французский клуб. Для инспирации, для лучшего чувства цвета, для драгоценных букв. Слушал шаги возмездия в далеких коридорах, шум африканской листвы, дыхание войлока, чавканье юных желез, гудки дорогих пароходов. Nov. 9, 1940, все впереди.

70

Карма испорчена, вытекла из разбитой чашки, жирное пятно на паркете. Изобретение гимна, выпечка кирпичей, в сонном карьере возятся строители ХНД. Теплое братство, ложа кипящей глины, циркулем в лоб, мастерком в кадык. Где, среди каких корней зарыты серебряные страницы Книги Мольбы, сочиненной замученными детьми? Доктор выходит из операционной, хозяйничают злые птицы, нет сил слушать, ручка на белой двери разевает пасть. Капает воск. Тысяча шестьсот икс-икс, невредимые фолианты нашлись под краковской грушей.

Двадцать раз кипятить в соленой воде.

Кости для моста через пропасть, для его перил, фонарей, подпорок. Упущенные возможности. Романы, которые они читали сорок три года назад в день убийства и расчленения Элизабет Шорт, в день ареста колдуна Прелати, в день казни Нового Ирода, в день взрыва на опустошенном ранчо. Желтые твердые газеты, химический канадский снег. Сигналы в десять вечера, спящий все еще спит. Мальчики, которых не укусит Жан Донет.

— Что вы заказали?

— Potato skins, крестьянская пища, фонарик трясется на столбе.

Там еще столько, столько. Nice to see you around these parts. "Возлагал надежды". Temple area set up: holytable, sealoftruth, lamen (hidden away in the seven ensigns on the altar) and the ring on your finger. Играл гнома Грампи в арабском спектакле and the middle of the circle vibrating the call. After you're done vibrating just be quiet and look who comes to see you а это очевидно Баррон. Пришел, оставил берилловый штырь, сплясал под деревом близнецов на славянском подворье, плевал на горящие книги. Start at call one, проси прощения у невинной души, смущенной твоим богатством. No new m, знак unsubscribe в левом углу. Чужой в поленнице доброжелательных людей, уснувших в колыбелях зондеркоманды. Программа поиска внеземного разума, человекокрокодилов, start at call one and move upward one at a time. Ты, sodomitic sorcerer, не принятый на южно-мичиганском проспекте, ободравший залупу во французском клубе. Буквы, от которых хочется визжать, не успел до наступления новой эпохи, перетащил поклажу через сломанный ручей, попался под матросскую стрелу. Колючие ветки ноября, слабые гренландские цветы, вертолет над айсбергом. Esiach.

Хынек! Его пальцы-леденцы, бронзовый конус на мизинце. Свидетельство о смерти Элизабет Шорт читали перед аутодафе, вместо приговора. Повреждение атлантозатылочной мембраны… перерезан jejunum… асфиксия… три черных пятна на лодыжке, точно ядерная пирамида… вот, что вы наделали, мистер уилсон. Пародия на адский огонь, на сковородки с кипящим маслом, чугунные котлы, стальные крючья, сдирающие кожу с локтей, дагомейские иглы, протыкающие эфирное тело. Вчера я был ребенком, брошенным судьбой в глуши лесов. Сегодня я пламя — пожираемое и пожирающее.

Четвертое ноября, отец сломал печать простую. Грядет свидание в Брэ, влюбленные звери тянут колесницу, скарабей ползет, зажатый колоннами, сюда, сюда, молодые хуи. Проснулся под перескок ворон в замерзшем саду, чавканье воды в остывающей грелке. Вырос в гинекее, жил на южно-мичиганском проспекте, хранил под подушкой книгу Мольбы, 48 серебряных страниц. Портрет доктора, пляшущий Quimbanda, сангина (деталь), следы жирных пальцев в левом нижнем углу. Концентрические кружки на первом суставе, знак наследства: тучные пастбища в приходе Нотр-дам-де-Нант, доходный дом в Оверни, где крестьяне отловили и выебли дикого мальчика. Еще кружок — замечен на холме меркурия: писательский труд, любовь к буквам, уплотнение на пояснице, осталось жить тридцать семь с половиной лет, гибель в меблированных комнатах от удушья, череп швырнули в термитник, потом извлекли и смастерили ритуальную чашу: вот он, злодей, расчленивший Элизабет Шорт, дерните его за мокрые пейсы.

71

Пальцы Хынека, отрубленные в Сан-Хосе. "Это был чистый секс, секс в таблетках". Познакомились на далеком полустанке, по пути в Брэ, Хынек с туеском и котомкой, легкомысленный, как фельдфебель, с крепким крестьянским хуем, озорными ушами, мраморным мясом, серебряной стрелкой в левой брови. Гарпократ, палец прижат к губам: силянс, дети убиты. Доктор выходит, негодуя, ручка двери изгибается змеей из гуаньчжоу, маленькое сердце брошено в кипящую глину.

— Джек Андерсон Уилсон, убийца.

— Рад познакомиться. Так это вы загнали квадратный клин в круглую дырку?

Отошли, поцеловались. There is a theory that claims that high and low magick can't be joined, but this theory is rubbish I think, one can perceive the angels and the demons (Зеботтендорф, Хаусхофер) as entities in a macrocosm surrounding us like Moses and the Burning Bush (я не могу стараться, голову наполнили священной водой, дребезжит купель), the Seven Ensigns on the Altar, Ensigns of Semen, Jean Donete's semen to be correct. Новый Ирод пирует в "Отеле де ля Сюз". 24 июня 1438, праздник святого Иоанна. Два дня спустя в операционной — Жан Юбер. Окно благоприятных лат. На руинах шато Machecoul мы встречаемся с Хынеком, в кармане халата деньги — три тысячи, инфляция. Ибо сказано: "Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Сюда, сюда, за алтарь, расстегни штаны, спой сироте "my monkey".

— А где лежали скелеты?

Детский плач за окном. Они будут жить в новом веке, прятать червей в китайских сырниках, глумиться над колдовством Прелати. Помнишь тот единственный сон, когда Айвасс ожидает за бронзовой дверью, но ручку не повернуть: сломано колесико, застрял камень, хулиганы залепили скважину пластилином? Дело было в парижской опере, в укромном закулисье, где брызжут невидимые ручьи. И вот приговор: Бернар ле Камю, красивый разумный юноша 15 лет покидает дом своего дяди в Нанте (прибыл из Брэ учиться французской речи, найти место пажа), и исчезает навсегда — без обуви, носильных вещей, без циркуля и мастерка. Его босые ноги, Хынек, три радиоактивных пятна на левой лодыжке. Это важный знак, барбос пометил нас в аду. Теперь смети осколки. "To travel within ourselves, penetrating our depths and finding lost human resources", кончил на склизкие кишки в раздавленный, как бутон, живот. Работник остался в операционной записывать голоса на серебряных страницах дыхательной иглою. То, что мы изобрели в болотах. Camus, пятибуквенные имена матросов, теперь он служит элементарному королю в отряде защитников Пропасти. Подкупить мертвого Бернара, посулить ему золотые горы. "Пропусти нас, сынок, будем снимать этиры один за другим". Девятнадцатый ключ повторять запрещено: "нам-угрожает-опасность". Вышел в майке «trouble», гордая дагомейская спина, бровь пробита серебряной стрелкой. "Предпочитал своих друзей, танцоров из французских клубов, тратил на них приданое".

Сын простого машиниста, надо же.

Умелые губы, траурный сок.

72

Помнишь, как было в городе мертвых под Палермо? Вот элементы: заглавная G, глобус на колонне, открывшийся в туче глаз, маленькая стремянка, якорь, пагода и рой звезд над нею, дымящийся кувшин, шпага, долгий трехэтажный дом, укрытая циркулем звезда, сабля на бархатной тряпице, песочные часы с крылами, три свечи на шахматной доске, мастерок и колотушка.

День Доктора, собрались в уютном саду, ломаем сухие ветки. Apo pantos kakodaimonos. Видели крошку Пана в аллее, against the light, звенел привязанным к ноге колокольцем. Для инспирации — желтая пилюля, помазать волосы, три дня не мыть. "Seven Ensigns", — шепчет Маркопулос. "Seal of Truth", — посылает сигнал Гриф, всего три секунды, хуй запеленгуешь. Еще два слова вытекли из неведомых проводов: «евреи» и «сестра». Указательный палец переплетается с безымянным, точно пасхальные ветки. Месяц — ноябрь, ничего живого. Потрогал горло линейкой. Хынек, ты хотел разглядеть голден-гейт. Да, кьют, ничего не скажешь. Были почти счастливы среди красных деревьев на приморском холме, в ебливых песках.

Зашли в приют, беглые мальчишки лежат на нарах, тянутся к долине смерти, выбирай любого. Подпись на приговоре: De Touscheronde, Coppegorge. Триста пятьдесят лье от Вевельсберга, вплавь через пролив до киблы. Мускулистое плечо среди мелких волн, упрямая рука. Или на пиратском корабле, где матросы корчатся от молний элементарного короля, лижут хрустящую чешую, пускают ядовитые слюни. Отряды защитников Пропасти, образцовые батальоны: вывихнуты ключицы, продавлены ногти, разворочены бедра. "We were robbed by several masked gunmen", — шепнул в hypogeum, и эхо откликнулось блядским фальцетом, расколов доспехи, умертвив коня, задув факелы охраны.

— Отец сломал печать простую.

— И дьявол изувечил мир. Проходите. Девушку уже привели.

Да, она привязана к креслу-качалке, губы в дерьме, синее бархатное платье испятнано белым, чулки разорваны, в ладонях занозы, на запястьях царапины, словно волокли по пищащему вереску. Эти путы, уилсон ободрал похотливую штору — белые шнуры с кокетливыми кистями. Карта Valour, стой на своем, грызи исполинские орехи, расскажи, как погибла Andrea Doria, как подстрелить мертвого матроса, перешагнуть Пропасть, вступить в Wandervogel, стереть карту смiрть, заглянуть в красный словарь. 22:11, никаких просветов.

Вот мы подтягиваем к Пропасти жестяную лодку, полную рвоты. В седло, наездник! Готовь тетиву, готовь щуп и наперсток, готовь отрубленные пальцы. Помнишь Джеффа Страттона?

— Да, у него был нарыв, пистолет, форма, кровь текла из жопы. Его растерзали агенты А-е.

Встретились на далеком меридиане, в тамбуре электрички, жили на подьяческой улице среди весеннего хлама, менялись одеждой, бледно-синие джинсы с рваным левым коленом. Катались на самокате, пили пиво, воровали траву. Москва с ручейками и трамплинами. Потом одного выхватила невидимая рука, палец, тронувший белую кнопку. Встретились пять лет спустя во французском клубе, узнали друг друга на ощупь. Пришивали собачьи головы к телам казненных, видели, как тонет Andrea Doria, лакали сонное зелье, нюхали между ног, смеялись.

Сестра говорит: мечтаю, чтобы гробница была открыта. Намеченное осуществилось через 45 лет, 9-го ноября. "Смерть в водосточных трубах".

73

Всего лишь двадцать. Надо спешить, там уже трясется пресс, роятся буквы, богатые парни собрались дрочить, черные быки тащат колесницу. Матросы сгибают этиры. Сентябрь 1438 г. — убийство сына Перонна Лёссарта. Перебили запястья, не царапайся, прострелили лодыжки, не прыгай. "Неужто вы думаете, что Ангелы пишут земными чернилами?". Выбросили разделенное тулово на свалку иллюзий, угол западной тридцать девятой и бронсон или нортон или криншоу, на карте хуй поймешь. Обломок кружевной дощечки, может быть от королевских перил или нежного кресла. Жирная птица глядит из приблизительной шпалеры, куплено за сорок рупий у калеки, вышли из автобуса, и сразу симпатичный базарчик.

— Открытка для мсье Хаусхофера, он ведь тут обитает?

Да, они уехали, растворились в песках, пьют чай в probe & thimble, драят перекладины, ловят сияние чернил, собирают трупы казненных, раскладывают слово esiasch: сорок четвертый, судя по спектру. Евреи, сестра, ХНД, 9-е ноября, все сходится. Следы соли на щупе, злодей входил в операционную, пока доктор плакал. Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.

Вышли, порозовели. Могли бы остаться в гнусном Клаттау, лакать кофейный напиток по утрам, жевать засохший прецль, хлопать комаров на щеках. Спящий все еще спит, зона заполнена душистым газом, вроде резеда или ноготки или карликовые георгины, путаются под ногами, поют маленькие песни. "Каловые массы в горле" (занес коронер LAPD в страшную тетрадку).

Если засунешь палец, чувствуешь что-то вроде живой подушки, как она там бьется, точно робин-красная-шапка. Секреты хынека. Отказался от варенья, мандаринов, смотрел словацкими глазами. Мальчишеский язык: plavy — белокурый, slza — слеза, nevadza — василек, plachta — простыня, schodzka — встреча, samec — клиент, piliny — опилки. Оtec — отец. Ударил его по плечу в мастерской, когда запорол ножку для кресла. Синяк — в центре фиолетовый, по бокам — цвета яшмы из Гуанчжоу. Учили своим словам: Mtdi — ангел, его спутник — Tdim. Mop — какодемон, противник ангела Opmn. Iahl — ангел, искусный в добывании металлов и драгоценных камней. Yalpamb — повелитель третьего дивизиона этира Зен. Ca-no-quoda — о вы, народ. Cacocasb — в иные времена. Смiрть — сам знаешь. 1 декабря 1947 — случилось то, что случилось. Книга Велиара, два мотка бечевы. Не/изучен, не/понят, не/облизан, не/отсосан.

— Ты будешь в клубе, Ю-ю?

Привык, проникает в чужие дома, нажимает на белые кнопки, водит мизинцем по узорам ковра, спит на шелковой подушке, шевелит языком, пьет напиток из вереска, мажет волосы медом, переставляет фигуры, складывает джинсы, вынимает пояс, кидает майку на стул. Жрет витамины, железо, селен, таблетки с травкой святого Иоанна от печальных мыслей. Изредка пляшет, задирая похотливые ноги.

Сеанс в Вевельсберге, луч протыкает портьеру: он хотел всех любить, служил в канадском мотеле, выдавал ключи от грязных кабинок. Воспользовались негодяи, отпиздили табуреткой, разорвали рубашку, стряхивали пепел на нежную кожу, отобрали деньги. Пришлось перебираться через апрельскую реку по горло в воде (порез на скуле — садист полоснул бритвой). Такая история любви, загнутая, как папоротник. Матросы целятся в каждого, кто хочет пробраться к элементарному королю. Сразу показывай им ладони, таращи глаза. Хотя все равно ничего не выйдет. А что думаете вы, парни?

Уселись, расстегнули пиджаки, закурили.

74

Конец шпаргалки: "in the middle of the circle vibrating the call". И еще: "There is a theory that high and low magick can't be joined, but this theory is rubbish I think, one can perceive the demons and the angels in a macrocosm surrounding us, or as inner guides and traps within ourselves, thus we being the macrocosm and the inner beings the microcosm". Таковы сведения из Берлина, гонец приволок письмо в зверской шкатулке. "Вчера я был ребенком, брошенным в глуши лесов, всадник взял мое сердце в полон, раздвинул зубы. На ночь к тщедушному запястью привязывали колокольчик. Потом заметили волшебные пятна на лодыжке, повторяли Malkut! Serpent! Destroyer! но было уже поздно, остановилась печень".

— Remove his vocal cords, — шепнул в горячее ухо.

— Ему девятнадцать лет, его планета — уран.

Подушечка доверительно бьется под жадным пальцем. Готов на все, подарил заветный кусочек, раскрылся, как на распятии жабы в потайной галерее. Lost human resources. Увезти его в Брэ, спрятать в брошенной квартире на южно-мичиганском проспекте, смотреть в больные глаза. Заяц в доме любви.

Жан Донет! Рыцарь разрезал щенку живот, кончил на блестящие кишки. Слабость, сон артерий. Визг проводов, бегущих в Экстернштайн, Данциг, Бремен, туда, где притаился Quimbanda. Туда, где бьет хвостом тынский колодец. Туда, где булькнул пузырек в ритуальной чаше. Где закрылись глаза хынека-штрих, где дрожали его утренние пальцы. Завязать ленточки отношений: фиолетовую, желтую, бордовую. Листать Книгу Велиара возле его подушки. Повторять: "Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Щекотать ключицу шахтерским гвоздем.

Самый подходящий день для церемонии — beltane, а ночь — с 18 на 19 число каждого месяца или с 28 на 29, как придется. Лучший год — нечетный. Лучший знак — треугольник. Лучший ветер, с юга, из Нанта. Лучший цветок — бальзамин на окне. Лучший стук — два раза — пауза — три раза.

Ткнули угольником в безоружную шею: хватит, слишком много золы.

Вот она сидит, пухлая мать лунного младенца, девушка без пизды, разрежь ее пополам. Насри ей в рот, отрежь губы. Выброси на траву на западной тридцать девятой, чтобы попалась на глаза мальчишке-велосипедисту, сыну лекальщика. Спляши канкан на ее объедках. Потом запрись в "Отеле де ля Сюз", не выходи из номера, не открывай на стук, не пускай горничных, не звони, не встречайся, не пиши, жди спасительного пожара. Жди, когда пудель элементарного короля начнет облизывать шипящие раны. Жди, когда выпадет "принцесса дисков", карта беременности и материнства.

Держит алый диск в левой руке, в центре — червь китайского единства. Копье в правой руке нацелено вниз, жужжит кристалл. Алмаз распух в земле, темнейшем из всех элементов. Голова принцессы увенчана бараньими рогами, грузные косы. В чреве ворчит лунный младенец. Ее трон — роща священного бамбука у подножья великих гор, деревья горюют на шаткой почве, светятся желтым, точно рана углекопа. Дыши мягко, не отрывай глаза от китайского диска. Что-то новое входит в твою жизнь, готовься.

75

Они выползают из далеких нор, продажные дети А-е, их царапают в городах, выколачивают эмали и камеи, трут драгоценным песком, штукатурят ладони. Утром: фабричные трубы, провода в радужной оплетке, seven ensigns on the altar, seal of truth, центр круга с вудуистским порошком — толченый маис и слезы Жанны Дегрепи.

Их колченогие фрикции, надутые страхом ключицы, крылатые пятки вестников эпидемий. Вот хынек-штрих: слепой словацкий глаз, рюкзак из фальшивой кожи, бывалые винтики и пружинки. Нассал на пол, ерзал в пятнистых трусах, целовал ноги Доктору и Работнику. Бесплодные усилия любви, пчелы и трутни. Здесь выстроились нападающие: Зеботтендорф, Хаусхофер, Прелати, тень Баррона в берилловой глыбе, обугленные кости Нового Ирода в кипарисовом ларце. Шестнадцать дней волнений, встреч на ненасытных меридианах, скрипа велосипедной цепи на западной тридцать девятой. Он проделал долгий путь с южно-мичиганского проспекта, гнал всю ночь, стирая завитки на пальцах. Бился мухой в благовонной масти, разодрал терниями покрышки. Вот оно, тулово красавицы, зреет на росе, как сталагмит.

Вырезал маникюрными ножницами буквы из вечерней газеты, наклеил три слова на мармеладный конверт: "Пожитки Элизабет Шорт", левой рукой приписал с завитушками: «Ловите». Отпечатки пальцев, высвеченные марганцевой пылью. Вспышки пинцетов, беготня серых плащей, цокот клавиш. А там: шейный платок, измазанный рвотой, пузырек с перламутром для ногтей, дешевая расческа, блокнотик с чепухой и покинутыми адресами. Ночной клуб Melody Lane, кафе Джека О'Брайена, дансинг "Улицы Парижа". Здесь она плясала с убийцей уилсоном, здесь ее высмотрели отцы лунного младенца, знахари из ракетных окопов. Сломался каблук, пока волокли к машине. Маркопулос видит неоновые лужи, слышит цокот пивной бутылки и смех ебущихся в белом форде. Здесь правильная программа, в левую руку берешь щуп, наперсток придерживаешь зубами, готово. Это как у теплых братцев: они срослись боками, кровь и лимфа все время булькали, перетекали.

Приготовили щипцы, кандалы, канистры лунных консервов, гинекологическое седло — все впустую. Пропасть откликается звенящим воем, лианы оплетают камни, элементарный король ласкает пуделя, невидимый за матросским щитом.

Путнику не вырваться из сладкого поля, укутывает фланелью, хлюпает теплой глиной, трет поясницу похотливым пальцем. Тут лежала серебряная книга, видишь чешуйки? Захочу — достану, захочу — спрячу. Отворил картонный саркофаг, поскрипел, захлопнул. Ах ты, мой цветочек.

Крест тау в старческой спальне. Чайник на изгибе, копия шлюхи со скрипичной спиной, глазастый метроном, мозаичная тарелка и золотая вилка, синие простыни, баночка с тушью. Носил кружевные чулки, удлинял ресницы, странно смеялся. Это был подарок Гвидо фон Листа, на похоронах повернулся соседний камень, 1895–1918, лейтенант погиб на бельгийском фронте, в пляшущем Брэ, так и не дождавшись встречи. Хороший мальчик: ствол, родинки, гольфы, каскетка, локомобиль утюжит дали.

"Ты меня любишь?" — "Я всех люблю. Люблю всех".

А что думаете вы, парни?

76

Правота принцессы дисков: суббота посылает нового друга, синяк на шее, царапину на щиколотке чуть выше пятки. Чилийские вина все лучше и лучше. Очень хотел понравиться, преуспел.

— Что это, хорст хорст?

— Деревянная фишка.

— Положи под язык.

Марсианские вельможи, псы войн и восстаний, им не нужны провода, не нужна белая кнопка, не нужны щуп и наперсток. Их ловят лучи равноденствия в Экстернштайне. В "Отеле де ля Сюз" их приветствует бальзамин, cмiрть поджидает в библиотечных утесах, протыкая брови серебряными стрелками, останавливая грузовик на тунисской дороге; асфальт расколот, в колеях нежная вода. Они презирают сигналы из Берлина и Бремена, в их папках не рассыпаются бумаги, таинственные сети обходят их в океанах, локатор ловит окраины блестящих тел.

— Ушел, и на полу остался дешевый конверт, пустой. Даже не конверт, а такая маленькая упаковка, фунтик, точно от леденца. Это был его знак, как приворотное зелье, как радиоактивная пирамида на лодыжке. Шы ше сдуфк?

Да, и еще программа: cream live show barrel dancing алькатраз. Булькали, перетекали. В среду позвонил: мне плохо, не смогу появиться, кадр засвечен. Ждал появления почтальона, никого не было, игла протыкает запястье. Что у тебя с кожей?

— Это не опасно, волокли по тропинке. Наткнулся на флотский патруль.

— Приходи в пятницу?

— Будешь ждать?

— Да, на вокзале в Брэ.

Пятница, шестое ноября. Легко досталось. Кошачий L'Empereur предсказывает судьбу, увитая лентами обезьянка дрожит в руке титана. Захлебнулся в глаголах: ukryt' — спрятаться, pretrhnut' — разорвать, posepnut' — шепнуть. Так мы развлекались весной.

Гладить того, кто решился сесть за руль, сдвинуть рычаг, включить звуки. Он — повелитель элементалей, на пальце скулит грошовый перстень, под майкой надувается мышца. Лег на спину, руки под головой, колени, засмеялся, "мой первый крючок", согнул там, где надо, расстегнул письмо с американской маркой, шхуна на красно-белом фоне, appropriate, высунул язык. Что это хорст хорст? Утром — мигрень.

Сезон катастроф. Ураганы, метели, козни итальянской гниды, синие простыни, мятая трава, деньги на такси, последний билет до бремена; поезд забит беженцами, верхняя полка с блестящей лесенкой. Список злыдней: Adraman, Arzulgh, Belmagel, Githgulcag; притаились в пробных скважинах алфавита, лакают нефть. От проказ распухает левое веко, заплетаются колоски, до срока жеребятся кобылы, падают статуи, корчатся гвозди, горит песок. На острове, в слоеном тесте этиров, растет ХНД. Велиар, серебряная книга Мольбы среди дельфиниума в неаккуратном саду, арабская музыка на опушке; мы видели Пана в луче света, магическое кровотечение, разрубленную элизабет шорт, мертвую голову жана донета, его запах, створки и иглы. Свидетельство о гибели французского гражданина, выдано в мэрии, печати, тесьма. Он жив это ошибка хорст он жив.

77

Вот этот снимок, вклеен в досье Lv-Lux-Light, обесцвечен химией гуанчжоу, чернильное пятно в левом углу. Пациент: на стуле с игривой спинкой, китовый ус, фабричные счеты. Ребристые брюки жмут в паху, волосы разделены, фиксатуар или иудейская смола, левый рукав рубашки закатан, дрожит второстепенный мускул. Да, рубашка-апаш. Краешек цепочки на белой груди. Доктор: лаковый сапожок, щегольской сюртук, челка адриатической волной, игла на проводе. Пол: линолеум, медвежья шкура. Столик сзади: ларец с застежками, латунные столбики, замочная скважина сердечком. Слева: парижский морг в 1883 году, пустой холл, у стеклянных дверей — коротыш в сером костюме. За матовым стеклом — незримые трупы. Чек-закладка: количество — 300; курс — 34, 101; комиссионные — 307, клиент — присутствует, вытирает глаза платком, ищет ручку, теребит банкноты, размышляет о колеснице зверя.

Рюмка слева — чистая, на правой — разводы хиромантии, концентрические кружки, намеки на неправедный заработок, растрату наследства.

— Почему, Хынек? У нас ведь получалось раньше.

— Не могу. Кровотечение с прошлой субботы.

Суббота, 30 октября. Если написать письмо, дойдет к сроку. Черная тушь, истерика росчерка, буква «аш» торчит виселицей во дворе военного трибунала. Пришивали собачьи головы к туловищам казненных, ловили сигналы сириуса-б. Избиты и изнасилованы патрулем.

Жан Донет воскресший. Смотрит на белую кнопку — безвольный рот, продажная перистальтика, драгоценный мизинец с тибетским штампом. Верба в левой руке. Красная печать дансинга на запястье. Знак солнца и аполлона — кружок с точкой, грозит потерей зрения. Привыкнуть к чужому телу, ко всем ошибкам и оползням, клинописи ресторанов, сигналам печени, наветам рукоблудия. Кормить его сердцами артишоков и пыльцой гречихи, поливать розовой водой. Варум, Хынек?

На исходе третьей недели обретает имя. Встретились на далеком полустанке, в тамбуре вагона для глухонемых: беженцы без документов, солдаты с церковными ресницами, кожаный том раскрыт на книге Иова. Phra — ангел, сведущий в перемене мест. Шестнадцать из шестнадцати, дроби юности, пришел срок решений: облизал палец, посмотрел на игрушечный череп с рябиновыми глазами, погладил фигурку дракона. Орё, я готов.

15 января 1947 года — труп найден на задворках, губы отрезаны, горло забито дерьмом. Малькут! Подозревал, что норны высасывают мозг. Утром — муравьиный пожар кожи, крошечная москва дрожит под лунным сапогом, печать короля бабабела нашлась в столовой: пятна на досках, рюмки опрокинуты, лужица у прошлогоднего камина. Как до тебя добраться?

— Записывай адрес. Покажу, где мы тут и что.

Тайным молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в нежную шею. Они боятся тех, кто много ебется, кто знает вкус бандитского хуя. Доставай аусвайс.

— Маринус ван дер Люббе, к вашим услугам.

Понедельник, первое ноября.

78

Бергхоф, поместье F. Выборы канцлера позади, лед обнимает лужи, рукопись ежится в саду. В два тридцать ночи мы с Работником начали труд, отмеченный печатью неудачи. Под бедным окном в одночасье вырос розовый куст, плоские бутоны, торт в иглах похоронных стружек.

— Повторяй: I am a slave, an ape, a machine, a dead soul.

— Мне нравится твой подбородок, совсем немецкий.

Бродили вокруг дорогого пруда, как в «Порчери». Zamorit' — заразить. Tatan — полынь. Karmara — повелитель планетарных князей. День памяти пророков, надо бить по спине веревкой в знак скорби, царапать лоб особым гвоздем. Отель "Воспоминания о Голландии" рядом с аэропортом, сигаретный ожог под левым соском, двенадцать имен следует произносить нараспев, точно мантру. Словарь распахнут на Sch, можно искать директивы, как в китайской гадательной книге. Рукописи нашлись под старой грушей, нетронуты огнем. Шестнадцать из шестнадцати, возраст перемен, магистра сослали на Липари, дождь триста дней в году, чечевичный суп с солониной. Бросил палочки из яшмы. Бросил три мускатных ореха. Перевернул наперсток, погладил щуп. "Ты пишешь мне, как Ястреб. Все эти лукавые переносы, расцепленный стержень, депеши из Вевельсберга, точки в пьяных глазах". Start transmission now.

Хынек-бис, пойманный и прирученный. Уши австралийской лисы, ящерица хребта, синяк чуть выше левого локтя, "стой, куда ты", решил не спорить, остался на ночь. "Здесь такой район, нельзя выходить". Криптозоология нищеты, масляные плошки освещают лезвия пыльных стекол, слюдяные пузыри, отрубленную бычью ногу, гниющую в арабской луже. Пьяные голоса в придорожной кнайпе, тусклый луч карманного фонаря, сдохла батарейка. Он сосет чужие пальцы, разрешает дышать в ухо, вылизывать уголки глаз. Черный рынок детских гениталий, пестики и тычинки, брахманская точка на лбу, зал затрепетал, когда живого младенца бросили в Ганг, а мертворожденный остался в вагоне.

— Я могу потрогать?

— Можешь.

Руна смерти Eoh на черном шнурке. Изгнан из дома (I sheltered him too much and I think there's a little resentment from that), шлялся по стогнам, ловил похотливых туристов у тынского колодца. "Видели алхимического дракона?" — "Нет, а где он?" — "Вон там, серо-зеленый, как мои глаза, загляните поглубже". Их кардиостимуляторы, кассеты, прищепки для банкнот. Доктор открывает саквояж, бренчат медные слезы. "Давите ему на грудь". Так мы развлекались в июне. Первое солнцестояние, древний луч в ирландском саркофаге, купили билеты в прошлом году. Девяносто три счастливца, автомобили, тревожные голоса. Для избранных играл струнный квартет, мышата пляшут в буром футляре. Пан пробежал по тропинке среди наглой листвы, по пути в Брэ, щелкнул брегетом, мигнул брусничным глазом.

Zamorit' tatan — заразить полынь.

Жан Донет, слепленный из эдемской глины, опутанный жирными стеблями кувшинок, распорот Новым Иродом в канун дня святого Иоанна, 24 июня 1438. Мать и еще шесть крестьян из прихода Нотр-Дам-де-Нант свидетельствовали о пропаже. Задушен в "Отеле де ля Сюз", над телом надругались в подвале шато Machecoul. Среди песков, за волнами этиров, растет ХНД. Пустой постамент над финальной аркой.

— Мое имя — Меркурий, я — гонец, мой повелитель — Робин-Красная-Шапка. Мчался из Ньюкастлтона, стер семь пар железных сабо. В правом верхнем углу — раскрытая лилия, в левом — пятнистая змея.

— Ложись, братец, согрейся.

79

"Евреи" и «Сестра». Таинство химической свадьбы, на ленте лопаются белые пузырьки, пятница ползет по мраморному полу. Swallow this acid! Плотность! Прибавить плотность! Химический поцелуй, кольца, благословение кюре в громоздкой колбе. Повернул вентиль до отказа. Дневной сон не принес утешения: обрывок левитации, враг, взлетающий над железнодорожным снегом, происшествие в индийском поезде, по ошибке швырнули в Ганг живого ребенка. У подушки программа прискорбного французского клуба: аукцион невольников, скачки на табуретах, анальный маскарад. Лето, проведенное в воде, выпяченные ребра июня, малые антильские острова, подмышки пахнут жареным луком. Демон А. держит в руке крошку-куклу, дергает за ноги, жир капает в пасть пиштако. Расчленение предательских сыновей, тайный праздник за темными шторами, для надежности воткнули булавки.

— Прочитали досье?

— Да. Странные колени, я бы хотел посмотреть через лупу.

— Мы заметили его на опушке, герр Хаусхофер. Думали, австралийская лисица, но потом узнали вашего сына. Вообразите: на четвереньках, лицо в коросте, странно тявкал, тут легко обознаться. Пришлось накинуть лассо, слегка покалечился, к несчастью. Видно, пришлось ему натерпеться.

— Он пришел в себя?

— Да, от разговорной машинки. Им занимается Прелати. Вот, справа налево.

— "Отец сломал печать простую, и дьявол изувечил мир". А колени?

— Стер, пока бегал по снегу.

— Они напоминают мне детство. Школьная раздевалка, шорох мячей, предатель в огненных шортах.

Помнишь, Ю-ю, как мы встретились в Бергхофе, как ты подошел неслышно, тронул тайную ранку на моем затылке? Как шепнул, коснувшись языком уха: тебя ждет слава, Маринус, ты спалишь рейхстаг, будешь кувыркаться саламандрой?

"Отрубленный Бог", сангина (деталь). Центральные врата помечены: Ibah. Бутсы футболиста, клетчатые гетры, волоски на предплечье. Случайно заметил, что люди за соседним столиком подслушали разговор про способы устранения тел: газовые конфорки, крысиный яд, запечатанные соломой ямы, гарроты и рыболовные крючки. Выездной dios de las muertas, процессия обогнула остров: сахарные черепа на лотках.

Создатель скудных историй про изуверство вермахта, желтые лампочки, освещающие холодную камеру, стук оловянных мисок по утрам, отбой и подъем, червивое мясо, запах мочи. "Мне — тридцать семь, я мудр, как змея, меня пощадила монсерратова лава, я ходил по священной золе, дышал нефтью, ебал пакистанских подростков, поклонялся голове Бафомета, вступал в поединок с моряком у чертогов элементарного короля, видел горящую цифру 12, провел ночь в "Отеле де ля Сюз"".

— Ты посмотри, сколько у него там спермы!

Пришлось перейти на шепот.

80

Jour de lenteur, воскресенье, открылась выставка малайской жести. "Дорогой господин Маркопулос, сердечно благодарю вас за предсмертную поэму Грифа. Там столько животной страсти: все эти вулканы, гроты, распятые индейцы. Однажды в Мавритании я выторговал колдовскую статуэтку в духе Генри Мура — знаете эти эпические изгибы, словно недопизда вышла на берег и расплела косу? Говорят, там особые микробы в краске, пришлось протереть спиртом. Отчего-то я думал о Грифе в те секунды, как он корчится в палате, гладит выцветшую кожу, смотрит в мокрое стекло, видит отражение капельницы в грозовых тучах. Здесь можно пустить небольшую молнию, как символ ужаса. Каждый из нас, прошедших инициацию в А-е, знает эти страсти метемпсихоза. Представьте, я из своих никудышных африк вдруг перенесся в его полумертвое тело. Теперь его поэма напомнила мне эту странную секунду. Помните станс, посвященный бунту младшего Хаусхофера против канцлера? Эти строки про дьявола, точно из посредственной оперы?".

Мы не знали, куда он делся. Телефончик не откликался, письма возвращались в разъяренных конвертах, пепел испятнал скатерть, у черного крыльца пингвинами терлись молочные бутылки. "Появись во вторник, наша годовщина", послали мы сигнал, но он не пришел, схваченный чужеродным вихрем, билетами на родео, темными стеклами лимузинов, крупицами льда в пластиковых конвертах. Он знал, что шаткое богатство далось нам не по праву и будет отобрано в любой момент, что акции валятся, как имперский снег, а ломбард распахнул похотливую пасть. Пришли нам его в последний раз, молили мы Донпу, ангела, искусного в смешении природ, но все было тщетно. Как измученная зловредным оводом Ио, метались мы, не зная, что предпринять.

— Хочу посадить виноград, чтоб слетались прожорливые синицы.

— Где?

— Вот здесь и вот здесь.

Вышел на веранду, потер озябшие плечи.

— А потом?

Взглянул на постылого мальчишку, тот качался на плетеном стуле, выцарапывал вензеля. HH, 88, пакостные знаки самодурства.

— Погасить световое тело!

Налетели хищные поварята, стул перевернут, магниевый столб летит в утреннюю синьку, плачут ивы. Вернулся в гостиную, шприц на малахитовой доске, графинчик с сонными каплями, трубка мира. Подошел к карте полушарий: где тут Храм Невинных Душ?

— Блядь, ты совсем спятил! — Зеботтендорф скрючился на канапе, хохот в тесных пружинах. — Это же симулякр, там волшебный ключик.

И вправду: ткнул пальцем в набухшие Азоры, почувствовал круговорот металла, щелкнула перепонка, сошлась резьба. Это был тайный ход в прискорбный французский клуб, безо всякой белой кнопки; уже слышен скрип табуретов, перебранка невольников, звон алькатраза.

81

Танцевали в полумраке на верхней палубе, под вопли ледяных рыбок. Рюмка мадейры, и вечер дрожит, как жабры. Майский паром из синтры, в требухе прячется белый кабриолет. Предчувствие игорных домов, серенад, буйства зондеркоманды.

— Его избили до полусмерти, несчастный старик.

Выдавал себя за ветерана тантрической битвы, носил овальный кулон под желтой майкой, фальшивый хронометр утопшего пилота. Кто знает про язву, выпавшие волоски, мокрые пятна на карамельном сатине? Кто помнит, как он ходил в редакцию «Вольфшанце», стриг линии электропередач, дрочил пиратам? Там все это тянулось, щелкало, и вот — порвалось. Хотел купить черно-белую пленку, не смог найти, все разобрали на dios de las muertos. Два сплюснутых сахарных черепа на дне картонной коробки, c'est tout. Благополучный магический поток уходит, оставляя росу и тину. Лег спать в полдень, проснулся, когда звали на ужин, в силках мигрени.

Показания СемьСемьСемь, отпечатаны в трех экземплярах, протокол подписан De Touscheronde: "Один из них любил заманить подростка, прятать в храмовом погребе, где тлеют белые корешки, кормить из космических тюбиков, следить за превращениями. Держал у себя коллекцию деревянных пробок, которыми в Нормандии закупоривают склянки с сидром".

Посмотрел: тут надо остановиться, он вполне подходит. Идеальный рост, привычки, глаза. Разрешает обсасывать пальцы, запускать в ухо теплый язык. 10:02, intercursus, иная динамика, отметил в ужасной тетрадке натяжение и градус. Дьявол выползает из деталей, прячется под голландской простыней с тюльпанами. Привилегии юности: фыркнуть "жидовская подстилка", стряхнуть пепел на ковер, измазать наволочку ореховым маслом. Ему не нужна помощь, там уже светит лас-вегас, статуя ундины, прыгающий в фонтанных струях шар, привратник в душной ливрее. "Я всех люблю. Люблю всех". Догадался, что нет настоящего шика, бывает намного круче. Ебля азбукой морзе: два длинных, три коротких, свистать всех наверх.

— Увы, он погиб под Брэ. Эти бельгийские камни.

— Расплескал мартини прямо здесь, где лилия и корона.

— Do the angels come to us from the watchtowers? Or do we visit them within ourselves?

— Расстрелять гниду. Световое тело смялось, как бантик.

— Это чувство, что вот-вот и все закончится. Золотые плоды.

— Циркуляр Lv-Lux-Light оказался лживым.

— Кончил, когда читал, как спящей девственнице залили в ухо расплавленный свинец. И второй раз, когда изнасиловали отца четырех детей на глазах у семьи, а затем проткнули штыком младенца.

— Говорят, вы сведущи в рунах.

— Видели, как в Веймаре вскипела глина? Слышали, как погибла Andrea Doria?

— Купил картину Спее "Бегство Пана".

— Встречались по вторникам. Еблись в прихожей. Даже не спрашивали, как зовут. В доме — дети, прислуга, Shedona~Babalon.

— There is a theory that claims that high and low magick can't be jointed, but this theory is rubbish I think.

— Вот твоя канистра, Маринус. Будь молодцом.

82

Погасить световое тело! В остатке — десять, едкий дым выползает из колбы. Malkut! Serpent! Destroyer! Работал на холодильном комбинате, сторожил мертвую рыбу. Всегда минус двадцать, нежные руки исколоты чешуей. Ебаный в рот, как выдержать такое? Решил вставить палки в колеса.

Сентябрь 1438 г. — убийство сына Перонна Лёссарта. Новый Ирод обещает отцу, что десятилетний мальчик, один из самых красивых в округе, сможет учиться в ангельской школе. Предлагает сто су на новое платье. Отец согласен, слуги Ирода сажают юного Л. на пони и увозят в Machecoul. В тот же вечер мальчишке перерезают горло. Через год паж Н. И. сообщает П. Л. о гибели сына: "Он ехал по нантскому мосту, ветер сдул его в реку".

Кто наградит хирурга? Генерал оставил растение, гнутые болотные листья, широкие, как у папоротника. В прихожей не хватало света, мы перенесли цветок в спальню, поближе к террасе, там он видоизменился: параболы, мосты, стрелы. Эти пальцы созданы для наслаждений, нехуй тут делать, мы отвезем тебя в тайное место. "Убежище хлорофилла", закрытое членство, в день Доктора — маскарад. Разложи столовое серебро, пусть дышит.

— Хорошо, Ю-ю.

— Да, вот еще, правду ли говорят, что ты девственник?

На холме, недалеко от Пропасти, разыграли пантомиму "Мой отец — мельник". Сон э люмьер, вертятся жернова. Думали, он позвонит, попросится в трапецию, но он застыл в неизвестном, адреса нет, телефона нет. Сволочь, ведь уже вторник, вторник.

Вторник, второе ноября.

Записаны рассказы свидетелей казни. Весь его реморс. СемьСемьСемь поднимает провод, находит ловкое место, куда агенты воткнули булавку. Потрогай мексиканского идола, он на тебя похож.

Это было испытание — поманить и оставить. Тест на выносливость, казарма. Чтобы ждал, как бирманская храмовая кошка. Есть еще 191644, на крайний случай. "Я интересуюсь хынеком-альфа, воспылал, нельзя ли доставить к сроку?" — "Он выпал из сетей, теперь не сыщешь" — "А нет ли замены?" — "Белая кнопка" — "Но ее ободрали агенты А-е" — "Тогда ничего не попишешь". Так мы развлекались на исходе марта.

Цифры слиты, получилось 25, ни то ни сё. Еще раз — 7. Это уже ближе, «Колесница». В упряжке — телец, лев, человек, орел. Возница готов к скачке, но пока размышляет, всматриваясь в грааль. Теперь — правило левой руки, «Приобретение», девятка дисков. Планеты расходятся, венера в деве. Семь! Девять! Заметил, точно зеленый хвост в тынском колодце: пояс Поллукса, грозит виселица, дачный посвист гарроты. There are no bones in the ice-cream. Погибли: поперечно-остистая мышца, подвздошно-реберная, задняя атлантозатылочная мембрана, межпоперечные мышцы поясницы. И паховое кольцо над лобковой костью. Весь наш джеймсдин погиб, как дикая дивизия.

А надо было просто потереть с утра blue dot.

83

Никуда не ходить, ни с кем не встречаться. Крушение биржи, на асфальте пляшут бумажки: эротические телефоны, пятна счастья, снимки магрибских танцовщиц, шарф безымянного сына Перонна Лёссарта. Красавчик погиб от скарлатины накануне химической свадьбы, отправлен к Atogbo Ocbaa, повелителю воздушной воды. Девятка мечей — жестокость.

Познакомились на полустанке, прожили вместе таинственный год, по вечерам ходили в «Са-Ва», полоскали беременную посуду, менялись одеждой. Larz и Lasben, покровители трансмутаций. Младший, заподозренный в измене, изгнан, сосет в опиумных курильнях, замышляет наказать старшего, изъять дублоны. Старший сопротивляется, младший кромсает его альпийскими ножами, бросает торс в ванну, заливает кипятком, варит всмятку. Вмешиваются посторонние — Xgazd, искусный в постижении человеческих секретов, и его компаньоны Gzdx, Zdgx, Dxgz. Какое им дело? Младший не думает, что виновен. Это была обычная игра, купец и половой, с розгами и горчицей, и потом дружок сам не хотел стареть. Что бы он делал через четыре года, смотрел тайные пленки рока хадсона? Так решили покровители: Olpazed на востоке, Ziracah на юге, Hononol на западе, а в северном протекторате — Zarnaah. Вот их подписи, хотите взглянуть? Извлек неприятный сверток.

Среда, день альтернативной ботаники. Удивился цветущей хорде: "Что это? Что значит?". Отравление спорыньей, сковала края языка. Постыдная хворь, приходится разрезать горло, вставлять стеклянную трубку в трахею, отсасывать пленки. А если от испуга двинуть ланцетом чуть вбок? На два-три дюйма? А потом назад, вверх и вниз, чтобы вышло распятие?

— There is no difference, only in perception.

"Дорогой Маркопулос, я нашел профессионального переводчика, так что мы сможем вскоре поместить — надеюсь! — всю правду о греции в ужасных тетрадках. Сейчас я подчиняюсь яду, он рвет сухожилия, как веревки на Липари, но чувствую: темный поток иссякает. Вчера вытащил принцессу дисков, следом «Приобретение», будут почести, деньги, очки в золотой оправе, связки молодых хуев".

Потер переносицу: правда?

Клацнул портфелем: не врешь?

Каналы левитации, железнодорожный снег, осколки пивной бутылки, распахнутый чемодан. Зашли с дружком за пакгауз, поймали гавроша, хочешь заработать сраную копейку? Кивнул, рейтузы, дутая куртка, "как заяц". Стержень расцеплен.

Причина гибели — tumor. Прыгал в долине смерти, вступил в элитный отряд сатаны, таращился на мистера лэма, варил бульон из мексиканских костей, шепнул коменданту: "Сожри свои глаза". Главный приз — голос Баррона, глыба берилла, восставшая за кладбищенской ивой на похоронах Гвидо фон Листа. «Евреи» и «сестра».

Март 1440, убийство шестнадцатилетнего Гийома ле Барбье. Его отец, портной, запутался в датах: Гийом столовался в Machecoul и исчез в пасхальные дни. Одновременно пропал и сын бедной вдовы Кергюэн из Сент-Круа, пришедший просить милостыню у ворот шато.

В правильное чистое тело можно воткнуть деревянную спицу, нож суконщика, семинольскую стрелу, верхушку рождественской елки. Красный словарь, страница "Осуждение и погребение демонов". Выйди из операционной, сними потную маску, читай вслух.

84

Созданная для рождения лунного младенца, она застыла на кушетке бесстыжим шлаком, цирковым хрюканьем природы, гусеницей, сожравшей ботву бытия. Элизабет Шорт, мать лунного младенца. Хынек-альфа, ты знаешь все мои тусклые тайны, догадался, что я просто "один из этих". Очнулись в полдень, полизали подмышки, сплясали в ванной. "Прежде у вас работал один блондин". — "Теперь он пьет айдесскую прохладу". — "Когда исчез?" — "В день доктора".

— Помнишь, как тот мужик из дорогого дома, полного цветов и конфет, смотрел на нас в окно и дрочил?

— Видел, как тонула Andrea Doria? Матросы хуячили веслами беременных пассажирок, капитана придушили шелковым шнурком.

— Семь знаков, печать истины, колокольчик на мизинце.

— Им отрезали головы?

Верно. И прятали во дворе "Отеля де ля Сюз". Там был амбар, Прелати носил ключ на шнурке. Это цепная реакция. Ребенок, наблюдающий, как избивают его товарища, испытывает Ablehnung. Некоторые готовы были отрезать головы односельчанам, сами просили ножи. Баррон, кажется, не был против. Появлялся в круге берилловой глыбой, порой возникал в измороси на бычьих пузырях, однажды возник десять или двенадцать раз в нижнем зале Тиффожского замка.

Лето 1439 года, хроника G. B. открыта на специальной странице, 112–113. Прелати и П. останавливаются в поле в километрах от Тиффожа, рядом заброшенный дом. Благовоние, магнит и книга. Чертят круг, кинжалом обводят контур гримуара. Встают в круге, Прелати несколько раз громко произносит "Баррон!", отклика нет. В ту секунду, когда они входят в круг, начинается ливень, неистовый ветер, тьма тормошит глаза.

112: Прелати прячет письмо, написанное Н.И. и адресованное Баррону: "I am the power of 333 of the 10th aether mighty in the parts of the heavens I was raped by three noble horsemen I say with darkness the lower beneath let them vex upon the heavens I have been paying Arian lads for the sex we all enjoy I prepare to govern the earth come at my bidding and I will give you whatever you want except my soul and the curtailment of my life". Они возвращаются, и на следующий день повторяют церемонию в замке. Наконец Баррон является в обличье пригожего молодого человека двадцати трех лет, левая ступня из прозрачного камня.

113: Новый Ирод слышит доносящиеся из запертой комнаты Прелати звуки ударов и стоны. Слуги проникают в окно. Прелати избит: на него набросились бесы, недовольные тем, что он называл их никчемными и слабосильными. П., ученый молодой человек, любимец Ирода, проводит в постели пять дней, оправляясь от побоев.

Дрочил на полу, кончил в черную пепельницу: окурки с золотыми ободками, спичка с вензелем прискорбного клуба, дохлая телефонная карта. Хорошо знал латынь, интересовался дьяволом и сицилией. Start at Call One and move upward one at a time.

6 ноября: известия от х-альфа, у него новые кости 05721199, просит колдовской порошок, готов на поблажки. Вибрация сторожевых башен. Копыта топчут траву, магнетический круг продавлен в поле сурепки, лассо натирает шею. Доктор: стоячий воротник, на мизинце перстень с синим камнем, книги нашлись под краковской грушей. Белые корешки неудачи тянут бронхиальную слизь, утренняя тяжесть в запястьях, элизабет шорт на окровавленной простыне, чулок спущен, подвязка, черные туфли, уилсон сжимает нож, смуглое лицо, белая рубашка, широкополая шляпа, голубка и ворон поднимают ленту: unos cuantos piquetitos! пять скромных уколов!

85

Сосновая шишка, найденная влюбленными в лесу. Гипсовый мексиканский демон, случайно купленный на курорте. Распятие с крестьянскими забавами: жатва, молитва, зикр. Пугливый глаз в центре правой ладони, пламя бьет из мизинца; морда мелкого барана застыла на указательном пальце. Мавританская маска: половина лица разъедена муравьями, торчат два верхних зуба. Тибетский лунный камень, шествуют быки. Череп из Гватемалы. Бронзовая голова дуче, каска с орлом. Обугленная черепица из Тиффожа. Пятница, день волнений.

— Ты много ходишь? Видел метромост?

— J'ai pas sommeil. За холмом военный аэродром, жужжат турбины.

Двадцать три из двадцати трех. Арестован, избит батогами, отпущен. Ужасы трибунала: плаха с ржавыми гвоздями, жидкое олово в горле, носатая маска, тиски для шейных позвонков. Предметы, которыми жонглирует меркурий: монеты, огонь, жезл, стрела, свисток, крылатое яйцо, чаша со змеей, меч. Справа грозит кулаком обезьяна, посланница Тота. Список тем: "Доктор, англия, венера", "О церемонии ЭИ", "Нагота элементарного короля", "18-ый этир".

Думал, это копье центуриона, а это была минутная стрелка. Вложил персты в восковую рану, коснулся ребра. Твои сети, Маринус."…Квадратные клинья в круглую дырку. Только ЭИ, думал я, не отвечает на призывы. Но что-то должно быть там, под шкуркой. Тогда я решил отказаться от системы ЗЗ". — "They don't really act like energies you suck from the rentboys, but rather they come in, activate some part of you which changes you in some way or another, activate another part of you which changes you in some way or another and from then on this part acts as a knot of instant communication (no rituals needed or anything like that)".

И все же мы не поверили, распустили черное покрывало с алым кругом, поставили свечи, разложили купола, прицепили колокольчики к мизинцам. Это был чистый секс, секс в таблетках. Наваждение хынека-альфа остывает ночной сковородкой, подгибаются края белка, темнеют ногти, расплелась тесьма. Микробы, поселившиеся в итальянском дерьме, дохлом китеже, мертвом море. Нефтяная вышка торчит из непонятной воды, наткнулись, когда придумали плыть наперегонки до острова-буяна. Сережа ебнулся лбом о ржавый шест, захлебнулся.

— Помнится, у вас был тут один блондин, знал толк в Идоиго.

— Ушел гулять с друзьями, не вернулся. Знаете эти нравы. Теперь ищем замену. Звоните в понедельник.

— Но у меня iliac passion!

— Не можем помочь, простите.

Понедельник, 10 ноября. Германский день пропущен, выдернут из колоды, на окне "Отеля де ля Сюз" вспыхивает бальзамин. Можно заглянуть в невидимую базилику, пощупать мокрые стены. Молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в нежную шею.

— Такие заказы мы не берем.

Напутствие Баррона: "Ты — ноль, живи партизанской лимфой, лови сигналы элементарного короля, ходи на службу, каждое утро — малая пентаграмма. В дни равноденствия, солнцестояния, праздничный вечер девятого ноября — пентаграмма гранде. Ве-хедура, ве-хебула, итоговый малькут". Рассмеялся в перекошенное лицо. Пароль: В Экстернштайне погасли огни. Отзыв: Падает ртуть.

Скудная зима 1439-го, вдова отправила сыновей за хлебом. По дороге вырезали крючки на белых стволах, 88, когда-нибудь следы расползутся, вырастут, как гитлерюгенд. Заблудились, решили заночевать в лесу. В полночь к костру подсел святой франциск, покровитель белочек и медвежат. Попросил младшего братца пощупать ладонь. Звездочка на втором суставе среднего пальца — меланхолия. Линия бедствия, от линии жизни вверх на большой палец, предвестие насильственной смерти. А вот и лошадка Прелати, слышишь, — скрипит валежник?

86

"Care Frater! Посылаю отчет о судьбе бедняги Маркопулоса. Вы помните дни, когда в Берлине сломались плавники, помните циркуляр Lv-Lux-Light о ложном завершении строительства ХНД? Тогда мы как раз начали обсуждать гибель Andrea Doria, а посланцы А-е вырвали белые кнопки. Наперсток каждый раз давал новые ответы, щуп выскальзывал из замороженных пальцев. Тогда я не думал, что это связано с выборами канцлера, ведь прошло всего два месяца, в тынском колодце еще крутился дракон. Вы знаете, как эти люди готовят осаду: поднимаешь простую трубку, и вместо позывных слышишь собачий лай, автомобили на улице раскрашены в цвета твоей кухни, бельэтаж занимает разведка и шпигует потолок проводами. "В Бремене мне подложили таллий, — жаловался Маркопулос, — волосы выпадают, отмирают корни. Не ложись на мою подушку, это заразно. Спасает только жир сибирских зверьков, Nerzol". Потом начал худеть, это было странно, словно по бедрам стекала монсерратова лава. Ему могли помочь только лекари в санатории Хаусхофера, но там уже запретная зона, все эти укротители энергий".

Каменная пристань… моторные лодки в искусственной бухте… красный домик императора… за утесом вольный биарицц… улитки… левее испанская граница, страна басков с желтыми горками, тоскливой пылью. Вышел из будки, присел на полосатый стульчик, звякнул блюдцем. Что ты там пишешь, ястреб? Опять про смiрть? (Заглянул через плечо).

Кошачьи карты: Reine de Denier на оливковом пуфе, Roi de Coupe с лазоревой чашей, Le Mat — котомка и багровый посох, Le Сhariot с испуганным тянитолкаем, Le Pendu в цветастом платьице висит на опушке, веревка примотана к левой лапе.

— Заклинаю тебя, Творение воды!

Школа ЭМ на побережье. Бело-зеленые тенты, музыкальный автомат под навесом, полукруглый бар, на мраморной стойке углубления для ритуальных стаканов. Поодаль — спальный павильон, здесь встречаются заговорщики. Праздник военного урожая, июль. Не сразу догадался, что благоприятная карта перевернута: херувимы раздувают всепроникающий ветер, двадцать один переходит в ноль; солнечный глаз Гора, пятнистый змей трансформаций, серп, прорывающий паутину обольщений.

Гриф, Ястреб, Маркопулос, 777, Джефф Страттон. Мы бросили вызов замыслу НИ, проникли в невидимую базилику, ловили голоса злодеев. Мы не верили хирургам, не заметили вышедшего из чащи ребенка, не узнали тайну пересечения пропасти. Все было тщетно, бумага. Хозяин разворачивает подарок, кладет скомканный лист на кухонный стол, утром прислуга соберет обрезки стеблей с бурыми шипами, розовые ленточки и пробки, швырнет черный мешок в контейнер. Пыхтит локомобиль, хынек-штрих разучил новые танцы, читает мелкий шрифт на седьмой странице: the end of the matter delay opposition inertia perseverance patience crystallization of the vile matter involved.

Отец небесный, спали рейхстаг.

87

Это была обычная плата за рельеф, медная монета закатилась в дикарский шатер. Пытались поймать, но там уже суетились элементали. Нет пощады, пытался сдуть пыль, раздавил стекло, медная стрелка попала под ноготь, столбняк, заражение крови.

— Вот вам превосходные жених и невеста, профессор.

— А как же евреи?

— Трут камни зубными щетками, не волнуйтесь. Это лишний проект, все решено в ванзее.

Скрип шпингалетов, трижды стучит молоток: продано.

— Что у это у вас с левой бровью?

— Ждал непослушного друга. Готовьтесь, несут этюды.

Так мы шептались в аукционном доме.

"Бон Джелуд и дервиши", "Аромат коньяка", "Орлица с кристаллом", был даже один лист из "Японских погадок" — заколдованный осьминог в красной шапке ублажает девицу. Наследство Fr. D.V., собирателя из Моравии, отравившегося в прошлогодний День Доктора. Тонкие линии, сумасбродные сюжеты; белобрысый наследник свалил коллекцию в ящик, смешав курьезные оригиналы с дешевыми копиями.

— Правду ли говорят, что ты девственник?

Нахмурился, крутанул стакан, поднял глаза, улыбнулся.

— Так и есть, Ю-ю.

— Держи канистру.

Утром: ритуал встречи светила. Сверкающий шар скарабеем ползет по ногам, замирает в паху, переваливается на пупок, крутится по груди, проваливается в череп, взрывается версальским фонтаном: четвертый ангел излия фиал свой на солнце. Днем: созерцание арканов. Вечером: французский клуб, ром, подушки. Задача: прекращение знакомств. Вопрос: от чего вы хотите отказаться? Утверждение: еврейский проект завершен. Знак: три точки на лодыжке. Случай на прагерштрассе: посмотрел на его перекошенный позвоночник, диоптрии, редкую челку, сразу все понял, дернул плечом, сдохни, гнида.

— Brethern, the Master is slain.

Встреча в хаммаме: полковник выбрался из окружения, трет волдыри, гладит выгоревшими глазами пьяных новобранцев. Музыка лоа колеблет столбы. Вернулись на хлипкую родину, шалят разносчики, ржавчина сыпется с крыш. Где-то здесь казенное стойло. Обувная лавка, аптека, карликовый ипподром, стоянка полудохлых су-24, наплывы лавы. В одной из маленьких кают уж скоро рюмки запоют. Застолье скрашено обсуждением серебряной книги. Окна благоприятных обстоятельств, почему Доктор предпочитал венеру, прочие секреты.

Вышел из темного подъезда, споткнулся, подвернул ногу, свалился со ступенек. Они подстерегают, наказывают, следят за буквами, посылают теплых братьев, точно медали к юбилеям сражений. Лизнул разодранную асфальтом ладонь: царапина пересекла линию марса, песчинка впилась в холм сатурна, via combusta залита грязью, здесь промелькнет колесница Зверя.

16 июня 1438 г. — убийство сына Жана Женврэ. Зарезан в день иоанна крестителя в "Отеле де ля Сюз", труп вывезен в Machecoul. Ищи на карте, левее, вот сюда, где Вандея, Нант, океан.

88

Праздник канцлера, костры, добротная снедь. Завтракали на лужайке под грушей, воскресившей книги. Впервые зван Хаусхофер-фис, неудачные бедра, нервная рука тормошит шейный платок. Оркестру заказали My monkey, следом May is not May, spring is not spring. Склонился к фаготу, шепнул: "Забери меня поскорее". Послание Azt, для демонических ушек.

Это был удобный вариант: пытки, расстрел, чернокнижники волокут безвольное тело по секретному коридору. Кровавая бумажонка в кармане: "Отец сломал печать простую", уголька хватило на две строчки, выдрал листок из казенного молитвенника.

— Франсуа! Когда же, наконец…

Или дело было не в книге? Мы искали волшебный цемент, но где он таился — в ангельских протоколах Доктора, утробе Элизабет Шорт, руинах Тиффожа? Имя переводчика в траурной рамке, замерз в никчемных сугробах. Завещание напечатано в февральском номере, тусклый набор, перевернутые снимки, зеленый наползает на красный, подпись: "We can feel". Хорст, ты только посмотри, сколько у него там спермы. Вздрогнул, спрятал плебейскую руку в карман, наклонился. Мимозы и вереск, южный крест, зеленый дракон, туле, собачка скачет на глянцевом насте. Что мы знаем о тайных пружинках?

Typhoid Mary, подцепил заразу от храброго портняжки, выбежал из французского клуба, зажимая рану. Я видел Жана Донета, там гниет его голова! Прохожие отворачивались, на асфальт рухнул горшок с бальзамином, прошуршало желтое такси, пакистанец в чалме развлекал визгливых туристов.

— Remove his vocal cords! — плеснул пестрой косынкой.

У нас была жидкость, отделяющая мясо от костей, подарил Прелати. Собрались в локанде, океанские брызги, баклажанная слизь на блюдце. Сефира Daath, знание, проник в резиновое лоно, пощупал липкие бороздки. Лизнул царапину на бедре, вложил персты в рану под деревенским соском, дернул свирель гнатона. Как заяц.

— Что ж это ты? Кто это тебя так?

Легонько пнул сапогом.

Так легко сбить градус, взболтать колбу, чавкнуть в сердечной сумке. Кладбище легионеров, кадуцеи на тайных холмах. Не суйся туда, парень.

Пропихнул три пальца: «Потерпи». Горячий язык в ухо: "Привыкнешь".

Воскресенье, два часа дня, простыня на полу, сладкую лужицу оседлали осы. Еще неделя, и наступит главный немецкий день. Шуршит офсет, в подвале вспыхивают лампы, скулит провинциальная дверь. Тяни на себя, сильнее. Южно-мичиганский проспект молчит, молчит Вевельсберг, в Экстернштайне погасли огни. Жиль и Жан, хулиганские корешки обволокли злодея и жертву. Дымится белая кнопка. Робкая судорога напоследок. Лови световое тело.

— Только череп. А где все остальное?

— Швырнули в термитник.

89

Это война на уничтожение, никаких компромиссов. До последнего еврея, последней сестры, последнего щупа. "Девяносто три, парни! 1-го октября 1917 года я встретил М-Широкие-Плечи, нюхали кости младенца, созерцали мистера лэма, скорлупа двоится, линяет синим огнем. Вы знаете этот нью-йорк: пожарные лестницы ползут по красному кирпичу, мезозойские переклички сирен, пти аити, пакгаузы у тухлой воды, площадной циферблат, на который нужно пялиться в новогоднюю ночь. Элементарный король вышел с нами на связь в день свидания в брэ. Конечно, это всего лишь кожа; если ее обжечь, через неделю не останется и следа, регенерация. Опустишь ладонь под холодную воду, — и вот уже неопалимой купиной расползаются линия печени и via combusta. Первым ключом повелевает Iad Balt, второй спрятан под раздроченной постелью в стариковской спальне. Снял щенка во французском клубе, кормил его вишенками, дергал за причиндалы, завел мексиканскую песенку про курасон, так ничего и не вышло. Цифры-перевертыши, не справился с желудком, выполз поблевать в тревожный садик. Возраст неизвестен, имя — хынек-бета. Грядет новый эон, love is the law, слюнявые бестии влекут колесницу, шило пробивает "верхние доли". Никто не знал, как завершить дело, — броситься в воду, нырнуть под стальное колесо, окоченеть в горах? There are no bones in the ice-cream".

Ночью открылась потайная дверца: вывалилось деревце, унизанное червями, миногами, змеями, — послание элементалей. Субботняя почта под запертой дверью, мелкие листы теребит северо-восточный ветер. Контракт на поставку слов, бильедушка от престарелого мага, брикет подводных каталогов, персиковый сок на брошюре "Ein Kind wird geschlagen", позывные Баррона. Поднял трубку — тишина. Подошел к двери — шорох в замке. Сложнее всего проверить иерархию матросов. Крест из пятибуквенных имен, копоть фальшивых пароходов, наколка на предплечье: тигр с цыганским кинжалом в зубах.

— Молодым — красота, старикам — деньги. Тут все ясно.

Потряс шкатулку, звякнула my moonlight serenade. Фальшивые перстни на коротких пальцах. Насурьмленные щеки. Глаза, тяжелые, как хвост парадиз-фогель. Достал грозную свечу, пискнул зажигалкой.

— За плавающих-путешествующих, увязших в содоме, разрезавших ноги осокой, висящих на исполинских колючках, перетопленных в польское мыло, дрожащих в январских фьордах.

В углу ритуальной комнаты огонь выхватил тапетку, прикорнувшего в расхристанном кресле. "Ни слова". Туфли с грустным кожаным бантом, масляные кудри. "Я — факир распада", поскользнулся на горячем воске паркета, хихикнул, ох блядь.

Здесь, прямо за приемной министерства иностранных дел, где мы слушали "Золото Рейна". Справа: ристалище изуверов. Слева — самоубийца, превратившийся в ядоносный шип. В центре — капище Хынека-штрих, малахитовая доска для свидетельств о незаметных победах:

— поперхнулся, как ризеншнауцер.

— прыгал за властителем баллантрэ.

— целовал печать короля Бабабела.

— листал "Секреты рун", пока не рассыпались перепонки.

90

Чувство, что вот-вот все закончится, золотые плоды. Линейкой — в горло, мастерком — в грудь, молотком по переносице. Дорога в девятый чин, к искусителям и злопыхателям, экзамен в невидимой базилике. Из Вевельсберга прислали волшебные трапеции, горят в ритуальном зале. Псы колотят деревянным молотком по мешку, стук заглушают жалобы живодера.

Смотрел, как дымится ша-ци, принес скромную жертву в праздник beltane, пялился на луч в опасном Экстернштайне, вдохнул эквадорскую копоть в долине вулканов, тонул в тенебре маре, шептал первое слово книги Велиара, видел сон о кленовой колоде, встретил тайных вождей на прагерштрассе, выбил дно и вышел вон. I am a slave, an ape, a machine, a dead soul, мне 19 лет, моя планета — уран, я был ребенком, брошенным судьбой в глуши лесов, теперь ничего не боюсь, могу лопать стальные стружки.

— Видишь багровые дыры на запястье? Это от якутских морозов.

— Не совершить ли нам квики?

— От вашего странного знака сдохла моя канарейка.

Хынек, его соблазнительный альфа-ритм.

Свидание в баре Bolt под садистской завесой, валеты устраивают анальный маскарад. Подошел к заветной дверце, пискнул: Let me be your fantasy. Апрель: элитные отряды сатаны вкалывают вирус под ноготь большого пальца, ловят позывные А-е. Хотите уничтожить эти элементы? Вот именно, оставьте только "солдатскую копоть". Попросил его подштанники, "Это фланель? — Фланель", потер ссадину на бедре, потом глупые губы. И еще: уздечки, плечо, натертое ранцем, хирургический шов слева от пупка, след от хозяйской сигары на ляжке, любовное пятно на свирепой шее. Рядовой Хынек-гамма, его рассказы о сечах, осаде конюшен элементарного короля, покорении пропасти, спуске в шахту, полную мескалина. Взамен — белье из антикварного Бамберга, туркменский шелк.

Согласился.

Выйти из комнаты благоразумия, вернуться в дымящихся струпьях, с алогривым львенком на поводке, высушенной головой вандейского отрока в корзине. Десять ночей кружевницы плели из ивовых прутьев. We can feel, на дне — прошлогодняя tageszeitung, красно-белая трапеция дымится над чечевичными джунглями букв. Здесь, в тамбуре была остановлена и укрощена смiрть. Утром — гнусные вонючие пятна: сучонок нассал мимо горшка. Фарфор и тонкая полоска стекла над скважиной.

— Ты счастлив со мной?

— Как заяц.

Улыбнулся, проверил скальпель шахерезады, не затупился ли. Теперь чуть левее, вот так, замри. Вякнул ржавый стульчик, три года друживший с роялем. Сэ ту, просыпайся. Чуть не блеванул на ковер. "Надоели мальчишки".

Разговор с повелителем. Он в интимном лондоне, громыхает жерновами, вставляет теплые пальцы в продажные дыры, ворует скотских детей, покрывает глазное дно паутиной, заражает девственников холерой. В ладони стиснут зодчий храма невинных душ, маленький, как первый такт чардаша. Quack und Quuck, die muntern Kerle.

— Видел розовый проблеск?

— Да, на секунду, когда расцепили стержень.

— Спасибо, теплый брат.

Скачущие буквы: Khonsu. Вчера здесь шуршал костер, еблись матросы, сегодня — вытоптанный дерн, залитые мочой угольки. Дух немощи, его пустынные всхлипы. Ходи на цыпочках, спящий все еще спит.

91

Ритуал сотворения магического сына. Возник парень с лисьей головой, отрезали пуповину, вытянули jejunum, потрепали резиновый поплавок. Колыбель венценосного младенца, hypogeum, крошатся скалы, наставник готовит депешу: "Care frater (помехи) we can feel".

Всхлипнул. И да, и нет. Колода на левой ладони, линия печени скрыта картой Interference, представил дынный череп лэма, трещинку в скорлупе. Keta, severed and mutilated.

Вечером — полицейский звонок, расхуячивай на хуй. Сжался под темным столом, маркетри, бронзовые накладки, рейсшина на лотерейном сукне. Butt plug, калифорнийская сбруя. Знаю, кто ты (шепнул похотливо), ты — бентрист (задрал ноги, точно Quimbanda). А это?

— Подношение Гермесу-корофилу. Можешь пощупать. Только береги зрачок.

Мальчишек закапывали по византийскому обряду — ногами на восток. Скошены удушьем 93-го года, тени на веках, муравьи ерзают в распухших ладошках. Напоследок кончил, растер в кишечной слизи. Сауна, гибель в пузырьках спуманте, подрочить еще раз, спать.

"Отбирайте у отступников холодные факелы и жезлы", — распоряжение тайных вождей, чейн-сток, схватил жабьим ртом расплывающийся воздух. Отрава, кругом отрава. Immaculata meretrux поймана, привязана шнуром от шторы к злодейскому табурету, расколота на равноудаленные части. В центре — алый кадуцей, шебуршат крылья. Собрал капли магических кровотечений в прозрачный кубок, поболтал мизинцем. 26 октября 1440 года — аутодафе.

— Мой отец — мельник.

— А мой — jailer, judge, executioner, despoiler, seducer, destroyer.

Поймал солдата, сорвал пятнистую одежку, нюхал подштанники, развернул его, как коляску, лизал спортивные глаза. Кончил в пупок, капля попала на брянскую грудь, поскакал подмываться. Будешь ездить на танке по хрупким таджикским костям.

Сказал: хочу, чтоб вояка тебя трахнул а я тут посижу посмотрю может потом пристроюсь. Ответил: это мне пригодится мне нравятся ткань и разводы мочи. Сказал: помнишь мы отпердолили малолетку? Ответил: когда же наступит расплата за всё? Сказал: придет и сгинет в шахматном аду.

Вышел из комнаты, тявкнул бронзовой ручкой.

22 тропы ведут к ХНД. Третья — нехожена, заросла сорной травой, девятнадцатый ключ нельзя повторять, вот и все правила, подчиняйся. Стянул рейтузы, присел на китайскую перекладину: боже, погладь меня железным утюгом.

— Первый — Зеботтендорф.

— Второй — Хаусхофер.

Сбросили поклажу, клацнули ремнями, рокот в животе, точно Boca do Inferno.

— Ты посмотри, сколько у него там.

Совет матросов. Собрались у невидимой базилики, сдвинули дешевые ноги, потерлись бедрами. Так, ничего, скоро вырастет бастион Нового Ирода, пора определяться. А что думаете вы, парни?

92

Зайчик. Вырос в гинекее, ни хуя не видел, прокрался в столицу: москва! Красная стрела огибает колизей, прибытие 8:25, думал — я конквистадор, мне подвластны стихии, моя планета — уран. Гар-дю-нор, встречайте люцифера. Все получилось: проник в тайное общество моделей, ложу кипящей глины, научился ебать-колотить. Прошел посвящение в пещере соломона, выучил ритуалы южно-мичиганского проспекта: испытуемого привязывают к черным доскам судьбы, выстригают темя, растягивают веки, шпигуют иглами пах, пробивают серебряными стрелками брови, жалят в ключицу, рисуют ядерную пирамиду на левой лодыжке. Встретил блондина, поставил на пролетарские колени. Увидел портрет растерзанной недопизды, вырезал из книжки. Пошел на прагерштрассе, завернул в dr. tarr's torture dungeon.

37, пиздец. Ты — ноль, живи, как все, ничего хорошего больше не будет.

Проволокли Жана Донета, живот распорот, подвздошно-реберная мышца в белых каплях. Хынек-штрих на носилках, трудолюбив и терпелив, как Гномы. Джефф Страттон, кровоточит тайный меридиан любви, Гриф пойман агентами А-е, беснуется в пыльной колбе. Щуп входит в наперсток, стержень сцеплен.

"Мир", мечи спеленаты бело-голубой розой. «Вмешательство», разбитые стекла, кинжалы и шпаги. "Королева кубков" плутала по пустыням, стерла тридцать железных сабо, теперь сидит на ананасе, вертит рогами, листает ужасные тетрадки, а сбоку пялится похотливый баранчик.

На секретном острове, за покрывалами этиров, растет ХНД. Проходят евреи, поднимает вуаль ястреб. Кланяется Прелати, одевается камнем Баррон. Шуршат серебряные страницы. Книга нашлась под краковской грушей.

— Обнажить световое тело!

Матросы лижут друг друга, блестят молодые хуи. Спадают вуали этиров, опускается мост через Пропасть. Элементарный король, хрустя чешуей, выходит на балкон, бросает визитерам косынку. Тявкает пудель.

На стене алые буквы: "H-r! S-r!", а потом "Свиньи! Свиньи! Свиньи!"

— No new messages on server!

Череп Элизабет Шорт и череп Жана Донета встречают гостей, заморожены в кондитерском поцелуе.