"Какая-то нечисть". 1438–1938. Меняют буквы в словах, ломают будильники, высасывают жир (пиштако). Хочешь знать, сколько стоили эти складки?

Развернулся, схватил печать короля Бабабела. Расколотый пюпитр. "Свиньи, вы хотели меня запугать. Но вот уже вздымаются плиты, зеленая слизь сочится из трещин, жужжит пила, подставляй пальцы, висок, плечи. Я изуродую вас, выжму черные капли, растопчу. Думаете, я пришел заказать паркет, думаете, я выбираю вино, думаете, я рассматриваю рисунок на обоях? Нет, я пришел вас зажарить, вырвать печень, откромсать бритвой уши. На стене будет написано вашей кровью: H-r S-r, а потом "Свиньи! Свиньи! Свиньи!" — потому что вы свиньи, потому что вы свиньи, потому что вы свиньи. Ле-олам. Аминь".

Посланы испытания: встречи с ненужными людьми, горчичные хлопоты, приобретение шкурки. Свидание с хынеком-штрих, мазь в потусторонних кишках. Поездка в дрезден: подъем в семь утра, листерин разъедает язык, шестьсот единиц, больше не берет, шайзе. "He failed", — вышел, покачиваясь от горя, из кабинета языкознания, где проходило судилище. Будет кастрирован повстанцами.

Связка ненужных детей. Волочит по набережной, как каннибал блокадные санки.

— Что? Что вы с ними делаете?

— Да очень просто. Убиваем на хуй.

Перечитал снова, нет, так и есть: «Свиньи». Петлистый почерк хирурга. Селеста, ты хорошо придумала.

Он просит: запиши. "Мы оказались в картонной комнате, всюду эти загогулины, человечки, вроде как картины пердурабо. Не до смеха. Ничком парень в черном тряпье, даже не парень, а просто куча навоза. Умирающая машина для поглощения секреций. Пределы падения: нет никаких пределов. Просто лежал, не шевелясь. Покажу тебе, как мы тут и что. Вывернуть свою жизнь наизнанку перед одним из них: вот, погляди, что мне дорого больше всего. Можешь разодрать в клочья, закачать мне смертельный сироп. Потом поехали в пустой бар, лакричные лампы. Это Джек, мой экс. (Выебать парня по имени Дж., электростанция тщеславия). Просто Джек, demon.co.uk. Ссорились в автомобиле. Джинсы, выпуклые там, где надо. Жидкость в стопке, уж не наркотик ли? Просто шот, выпей. Их старые непонятные разговоры, грязь осталась в бороздах. Типа: сволочь, вернись. Падает ртуть. Стрелка вверх, вверх, вверх, к торговому порту. Пчелиный путь трамвая (он хотел завалить наш мини!). Жалобная песнь турка: "и белый, белый порошок". "Стоило мне появиться, старая сволочь тут же заторопилась домой. С глаз долой, деревенская гнида. Пусть исчезнет. Не хочу его больше видеть". Поцеловал королевскую печать.

Микробы, поселившиеся в крикливом итальянском дерьме. Микробы, поселившиеся в подводном китеже. Микробы, поселившиеся в дохлом море. Наша биография, наши хитрые вопли, наши фаланги, наш народный танец, наши пулеметы. Сперма наших летчиков, сперма наших космонавтов, сперма наших каскадеров. Слышал, как стучат деревянные башмаки, как путается пламя факелов в хищных глазах?

Алхимический дракон в тынском колодце. Такие заказы мы не берем. Смерть жирного славянского ублюдка: уснул под дубом вековым. Смерть невинного Ирода в райском огне. Паяльник в руках звезды.

Вы должны благодарить меня за то, что я пишу эти стихи в ваш альбом. Вы должны благодарить меня за то, что я щупал яйца вашего сына. Вы должны благодарить меня за то, что я целовал вашу собаку. Я — святой франциск, покровитель белочек и медвежат. Число мое: триста тридцать три.

"Катастрофические последствия землетрясения в северном иране", отзвук (предположим) калифорнийских оргазмов. Брошюра «Огнемет». Пантомима "Жених Дьявола". Космическая станция «Энтропия». Вилла "Гора костей".

Мать провожает Жана Донета: маслице, краюшка, соль в платочке. Туда, откуда родом майонез.

Кто мстит? Кто разбросал колючки, кто стряхнул лепестки? Кто растопырил глаз? Защити, князь десятого этира, пусть бетонные блоки оградят зайчика от злодеев.

Бросил вызов интернационалу стариков, цепляющихся за жизнь. Бросил вызов интернационалу детей, их мелким пальчикам. И вот — раздавлен ногами выживших. Молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в нежную шею. Инструменты: щуп и серебряный наперсток, повесть о вырванных и измельченных зубах. О вирусе, скосившем призывников. О чахотке, выпившей лимфу партизана.

Советы Баррона: "Ничего не бойся. Три года расчищены, потом — таблетки, которые ты купил в канадском медицинском центре. Сейчас: подрочи перед сном, проснешься в семь тридцать, разбери покупки, сходи в ресторан, погуляй по набережной. Ты — ноль. Живи как ноль, ничего хорошего больше не будет".

— Когда же наступит расплата за все?

— Дождись перевыборов канцлера.

Проснулся в четыре: гравий в желудке, самообман. Проказы академиков. Нет пощады.

Епитимья: каждое утро — ритуал малой пентаграммы. В дни равноденствия, солнцестояния, праздничный вечер девятого ноября — пентаграмма гранде. Ве-хедура, ве-хебула, итоговый малькут. Повис в фашистском гамаке.

Ты ведь знаешь заповеди: не звони, не открывай, не встречайся, не говори, не трать, не встревай, не участвуй, не пиши, не останавливай взгляд (а это было ужасно в дрездене, когда бритоголовый смертник посмотрел на улице презрительно, прагерштрассе, хозяин нашел раба, встреча назначена в баре bolt, одним движением глаз). Они боятся тех, кто много ебется.

Блеск белой кнопки. Девять, восемь, семь. "Стержень расцеплен".