Александр Николаевич Степанов, муж Александры Исидоровны, рассказывал, что Демянск впервые упоминается в русских летописях XV века как поселение Демона на Явоне. Благозвучное название Демянск пришло значительно позднее, когда здесь построили монастырь.

— Неудобно было, — шутил Степанов, — отцам монахам жить в демонской дыре. Вот и получил тогда городок название Демянска в честь святого Демьяна.

Когда-то Демянск являлся частью Новгородских земель. Александра Исидоровна и ее муж часто рассказывали мальчикам о великом Новгороде, о вече, новгородских вольностях, мятежах, которые поднимали новгородцы против бояр и купцов-толстосумов. Как-то незаметно разговор переходил с древних времен на события текущего дня, и подростки узнавали о том, как живут простые русские люди, фабричные и крестьяне, о несправедливостях, обидах, которые терпит многострадальный народ.

Александра Исидоровна походила на женщин того поколения, из которого вышли Перовская и Ковалевская. Одно время она жила в семье выдающегося русского писателя, революционного демократа Глеба Ивановича Успенского. Красавица и умница, Александра Исидоровна страстно любила книги и много времени отдавала изучению литературы того времени.

Жизнь в захолустном уездном городишке под надзором полиции тяготила ее. По счастью Демянск находился сравнительно недалеко от Риги, где жила ее семья — мать, братья… Летом, когда на каникулы приезжали сводные братья, Александра Исидоровна оживала. Затевались шумные игры, дальние прогулки. И хотя подростки обычно не любят, чтобы в их развлечениях участвовали взрослые, Сашеньку они считали своей и жалели, если отправлялись на озеро-болото Невий мох или в другие не менее привлекательные места без нее. Много времени отдавал юношам и Александр Николаевич Степанов. Он был страстным рыболовом, охотником, ловко ставил силки на птиц.

Жили Степановы дружно и счастливо, несмотря на то, что за свои передовые политические убеждения им частенько приходилось расплачиваться: то арест, то запрещение пребывать в столицах Российской империи — Санкт-Петербурге и Москве, то еще какой-нибудь «подарок» от царского правительства.

Стоял мягкий августовский день 1881 года.

Маленький городок, насчитывавший тогда около трехсот деревянных домов и до дюжины каменных построек, включая три храма, еще не очнулся от послеобеденной дремы.

Александр Николаевич, Витя, Миша и Александра Исидоровна, разложив на столе карту, внимательно рассматривали ее.

Озеро Селигер… На нем сто шестьдесят островов и островков, бесчисленные протоки, покрытые кувшинками, — огромная водная гладь, напоминающая затихший пруд, а в ветреные дни — взволнованное море.

Степановы любили это озеро и часто бывали там: какое удовольствие искупаться, половить рыбу, провести ночь у костра!

В прошлом году Александра Исидоровна не пустила Виктора на озеро. Она боялась, что мальчик начнет плавать, нырять и болезнь вспыхнет с новой силой. Но этим летом он окреп, чувствует себя много лучше, почти не жалуется на глухоту. Ну как можно лишать его и Мишу такого удовольствия, как прогулка на Селигер?

Степанов сказал, что утром у него есть дела в Демянске, поэтому братья выйдут одни, а он их нагонит. Пусть подождут его в большом торговом селе Полнове, которое раскинулось по берегу озера. Там у церкви они встретятся.

До самого ужина велись сборы: вещей оказалось неожиданно много — еда, рыболовные снасти, жестянка из-под леденцов, которую Степанов предусмотрительно приготовил для мотыля, стеклянная банка с червями…

Спать легли в этот вечер очень рано. Виктор завел большой старый будильник и поставил его на пол у своего изголовья.

Около четырех часов утра будильник огласил комнаты таким неистовым звоном, что тотчас перебудил всех. Виктор и Михаил торопились, точно их подстегивал кто-то. Может быть, они боялись, что Сашенька передумает и не отпустит их одних на Селигер? Они мгновенно проглотили молоко, съели по большому ломтю свежего ржаного хлеба и, нацепив узелки с вещами на палки, почти бегом ринулись к калитке.

— Не опаздывайте, дядя! Жди рыбу, Сашенька! — весело звенели их голоса.

Городок еще спал, лишь кое-где лениво лаяли цепные псы. Заливались петухи, кудахтали разбуженные куры.

Мальчики быстро шли по едва заметной тропинке. У замшелых гранитных валунов стояли, покачиваясь на ветру, тонкие березки. Широко раскидывали ветви сосны-великаны. Дозревающие полоски ржи пестрели выгоревшими на солнце васильками.

На пути им попалось старое кладбище. Пробираясь среди холмиков, почерневших надгробий, Витя и Миша наткнулись на полуразвалившуюся плиту из известняка, заросшую плющом. Этот памятник чем-то отличался от остальных. Край плиты, отмытый добела дождями, сохранил следы надписи. Братья очистили плиту, и надпись выступила яснее. Она была высечена прямыми славянскими буквами, а не вязью и говорила о том, что под камнем погребен новгородский воин. Кем он был? Предводителем дружины? Простым землепашцем, который в годы нашествия врагов сменил соху на копье? Полуразрушенный камень молчал… Он ничего не сберег потомкам о жизни новгородца, о его заслугах.

Ребята молча постояли у могилы. Потом, не сговариваясь, набрали полевых цветов и украсили ими надгробие.

— Дядя обещал свезти нас на будущий год в Новгород, — вдруг вспомнил Михаил.

— Обещал… — задумчиво произнес Виктор. — А ты не запомнил, — обратился он к брату, — песню о Новгороде? Ее часто пела Сашенька с тем студентом, который в прошлом году гостил у нас в Демянске.

— Не приедет больше тот студент, — ответил Михаил.

— А ты откуда знаешь? — воскликнул Виктор.

— Слышал… Дядя и Саша между собой говорили. Тот студент вместе с другими студентами задумал царя убрать…

— Как это убрать? — поинтересовался Виктор.

— Ну, убить, — глухо ответил Михаил. — Но дядя говорит, что все это ни к чему: одного уберут, другой появится на престоле. Надо действовать по-другому…

— По-другому? А как это по-другому? — не оставлял его в покое Виктор.

— Ну это мне пока неизвестно.

Долгое время они шли молча. Потом Виктор тихонько запел:

Брат Москвы, Смоленска, Киева,

Вновь пора твоя придет.

Будет та пора счастливая,

Станет вольным наш народ…

Последние слова ребята пропели вместе. Из-за деревьев, вдоль которых вилась тропинка, вышел высокий худой крестьянин. Был он в лаптях, в поношенной домотканой рубахе. Мальчики остановились.

Мужик внимательно оглядел подростков.

— Издалека будете?

— Из Демянска, — ответил Михаил.

— Не Степановых ли сродственники?

— Братья Александры Исидоровны, — сказал Виктор. — А вы как догадались?

Крестьянин улыбнулся.

— Я, конечно, человек вам незнакомый. Хотите- слушайте, хотите — нет. Но в Полнове песенки этой не пойте. Туда урядник приехал. Вам-то ничего, а Степановым за такие песни ответ придется держать,

Подростки переглянулись.

— А как вас зовут?

— Федотом величают. Передавайте поклон Александре Исидоровне от Федота из Полнова, и супругу ее большое почтение.

И так же внезапно, как появился, он исчез. Слышно было только потрескивание ветвей.

— Так-то, Витя, — назидательно произнес Михаил, — романсы наши нужно оставить. Они урядникам не нравятся. А то ушлют, как того студента, в Сибирь…

Вскоре роща кончилась. За ней показались поля желтеющей ржи, на пригорке белела колокольня, рассыпались домики, покрытые щепой и почерневшей соломой.

Полново… Довольно богатое село, которое по своим размерам мало чем уступало Демянску. По Селигеру в Полново заходили пассажирские пароходы, буксиры с баржами. Шли они из Осташкова, Тверской губернии. Местные кулаки жили в Полнове припеваючи: торговали рыбой, лесом, дегтем, зерном, содержали чайные, постоялые дворы. Полново славилось различными ремеслами и, собственно, давно по своему экономическому развитию обогнало захолустный Демянск, за которым только и осталось, что слава административного центра. Бедняков в Полнове было не меньше, если не больше, чем в Демянске: где много богатых, там, как известно, нет недостатка и в бедняках.

В селе происходило что-то неладное. Путь к церкви, у которой братья должны были встретиться со Степановым, преграждала толпа крестьян, гудящая, как потревоженный улей. Запрудив дорогу, народ толпился около маленького покосившегося домика.

— Что-то, наверное, случилось, — забеспокоился Виктор.

Его слова потонули в крике, раздавшемся совершенно неожиданно. Голосила женщина лет тридцати. Она была одета в поношенную заплатанную кофту, порыжевшую от времени юбку, за которую держались мальчик и девочка, одетые, так же как их мать, в какое-то тряпье. Женщина цеплялась за коровенку, которую староста и понятые во главе с урядником пытались вырвать у нее из рук.

— Батюшка, — заливаясь слезами, кричала женщина, обращаясь к уряднику. — Пожалей, батюшка, сирот. Не отнимай последнего. Люди добрые, да что это такое? Мужа убили на турецкой, осталась одна с малолетками, а эти изверги…

— Я тебе покажу извергов! — набросился на нее урядник.

Вдруг из толпы вынырнули двое подростков. Тот, который был поменьше, пронзительно закричал:

— Не смейте ее обижать! Отдайте ей корову! Она солдатка, вдова, у нее дети. Дети голодать будут…

Урядник опустил занесенную руку и оторопело уставился на ребят. Толпа замерла.

Придя в себя, урядник с подчеркнутой любезностью и в то же время с явной издевкой спросил:

— С кем имею честь? Мальчики молчали.

— Ну ты, — обратился урядник к Виктору, — как фамилия, звать как?

— Виктор Курнатовский, — спокойно ответил мальчик.

— А сколько вашему благородию годков? — продолжал урядник, улыбаясь в рыжие усы и с явным интересом разглядывая мальчика.

— Тринадцать.

— Скажите на милость, всего тринадцать, а сколько от вас беспокойства народу!

— При чем тут я, — не унимался Виктор.

— Кто отец? — резко и требовательно оборвал обозленный урядник.

— Полковой врач.

— Так-с… Лекарь… Где изволите проживать?

— В Риге.

— Как в Риге? — окончательно вышел из себя урядник. — Ты что мне голову морочишь? Как вы сюда попали?

— Я вас прошу, — по-прежнему спокойно сказал Виктор, — во-первых, на меня не кричать, а во-вторых, не тыкать.

— Да, не тыкать, — поддержал брата Михаил. — А приехали мы сюда действительно из Риги, на каникулы. Живем в Демянске. Шли на Селигер удить рыбу, а тут вот какие дела творятся…

— Какие еще дела, молодой человек? — прохрипел урядник.

— А такие, что не по закону у бедняков коров отбираете, — сказал Виктор.

— Значит, в тринадцать лет вы все законы уже знаете, а я в пятьдесят, выходит, дурак?

— Это вам лучше знать, — ответил Михаил. По толпе пронесся смешок. Урядник побагровел и крикнул старосте:

— Веди в избу!

И он, и староста, и понятые забыли о женщине, о корове. Услужливо расчищая путь через толпу наседавших крестьян, староста протолкался к своей избе и накрепко закрыл двери перед любопытными. Но толпа не расходилась.

Урядник уселся за стол, взял лист бумаги, поданный ему старостой, и начал писать протокол.

— У кого гостите на каникулах? Поточнее назовите адрес…

— У Степановых, — ответил Михаил, — у нашей сводной сестры и ее мужа.

— Уж не Александрой ли Исидоровной зовут вашу сестрицу? — оживился урядник.

— Да, — подтвердил Михаил, — а что в этом дурного?

— А то, — назидательно произнес урядник, что почтенная ваша сестрица и ее супруг находятся под полицейским надзором. Известно вам это? Они мастера народ баламутить. Где же при таких родственниках вам понять, молодые люди, как себя следует вести с начальством?

— А кто тут начальство?

— Я начальство, — прогремел урядник, — я… И придется мне поучить вас, если ваша образованная сестрица и ее муженек не умеют или не хотят сделать этого. Запереть их в чулан, — приказал он старосте. — Посмотрите, что у них в узелках, а я закончу протокол — и в уезд: пусть там решают, что с ними делать.

Через несколько минут незадачливые рыболовы оказались в темном, пыльном чулане, где была свалена всякая рухлядь. Урядник сам проверил замок чтобы — упаси бог! — не убежали. Сквозь маленькое окошко, вернее, просто отверстие, выпиленное прямо в бревнах, пробивался тусклый свет. Привыкнув к полумраку, братья нашли среди хлама два ящика и уселись на них.

Но Виктор не умел оставаться без дела. Он подобрал валявшуюся на земле морковку и свеклу. На одном из ящиков огрызком карандаша начертил доску, и ребята начали играть в шашки. Время текло незаметно.

Вдруг Михаилу почудилось, что за стеной, за окном, кто-то царапается. Он прислушался. Звук повторился. Тогда Михаил подтащил к окошку ящик, встал на него и тихо спросил:

— Кто тут?

— Это я, Пашка. Ну, Пашка… У нашей мамки корову хотели отнять.

— Отобрали, наверное, все-таки? — поинтересовался Михаил.

— Да нет, цела она… Мы ее в лес загнали. Потом в другую деревню к мамкиной родне перегоним. Меня, — продолжал невидимый собеседник, — мамка к вам послала. Может, чего нужно? Воды, хлеба?

— Спасибо, Пашка. Ничего нам не надо. Или, пожалуй, вот что: сбегай к церкви, встреть там нашего дядю. Узнаешь его по соломенной шляпе и белой рубахе. Удочки у него будут в руках… Степанов его фамилия. Расскажи, где мы.

— Мигом слетаю, — согласился Пашка и убежал.

Не прошло и получаса, как за дверью чулана послышались голоса. Ребята узнали голос дяди. Степанов говорил с урядником, и речь шла, собственно, не столько об их проступке, сколько о том, какую сумму получит урядник за освобождение «бунтарей». Торг завершился довольно быстро: урядник получил пять рублей, а староста и понятые — по полтиннику. Двери чулана открылись, и урядник, улыбаясь, сказал:

— Все только из уважения к почтенному Александру Николаевичу. А то ведь страшно подумать — прямо бунт устроили…

Когда Степанов и братья Курнатовские отошли достаточно далеко от села, Александр Николаевич принялся отчитывать мальчиков за неосторожность.

— Хорошо, если все обойдется. А то отошлет он свой протокол в уезд приставу, а там неприятностей не оберешься… Ну, это вам наука.

Вечер и ночь провели на берегу озера. Жгли костер, рыбачили, варили уху. Рассказали Степанову о могиле новгородского воина, о встрече с Федотом.

— Это толковый мужик, умница, — заметил Степанов. — Таких все больше становится на Руси…

К вечеру следующего дня рыболовы возвратились в город. К их удивлению Александра Исидоровна уже знала о случившемся. Из Полнова в Демянск ежедневно отправлялись обозы с рыбой, и молва обогнала юных бунтарей, приукрасив и расцветив их подвиг.

— Такими и должны быть мои мальчишки, — сказала, обнимая их, Саша.

Урядник тем временем подробно доложил обо всем приставу, и протокол, составленный 14 августа 1881 года в Полнове, подшили в «Дело политической поднадзорной Александры Степановой».

— Это она подбила молокососов, — твердил урядник приставу.

Начав свой путь от избы полновского старосты, документ этот закончил его в департаменте полиции. Прошло несколько лет. Каждый раз, когда полиций необходимо было обвинить Виктора Курнатовского в революционной деятельности, на свет появлялся полновский протокол.

— Курнатовский начал бунтовать с тринадцати лет, — говорили жандармы. — Вот доказательство. И, конечно, — продолжали они, — он будет врагом царизма до конца своей жизни.

В этом представители департамента полиции не ошибались.