ДЕЛОВОЙ КОНТАКТ

Даже «у ноги» он ходил не как все, а старался чуть заметно прижаться к сапогу и потереться боком.

– Рядом! – ожесточенно приказал Андрей и дернул поводок.

Команда была ненужной. Пес и так шел рядом. Теперь же он сбился, неловко переступил лапами и, подняв морду, покорно-пугливо взглянул на хозяина. Глаза маленькие, умные, чуть подслеповатые. Мучительно хочет угадать, чего от него требуют. И весь он воплощенная готовность: стоять – стоять, бежать – бежать, броситься куда угодно, хоть в горящую печь, вступить в бой и сражаться и даже умереть. Не понимает, стало быть, в чем его вина.

Пройти мимо похищенных вещей, буквально в трех метрах проскочить и не почуять! Вот тебе и служебно-розыскная собака!

А сейчас как ни в чем не бывало идет рядом и опять норовит потереться боком о сапог. Выражает этим свою преданность, высказывает любовь.

Если проводник будет любить каждую служебно-розыскную собаку, с которой ему приходится работать, так добра не жди. Между собакой и проводником должен быть деловой контакт. Только и всего.

А что такое контакт? Со стороны проводника подается без лишних слов команда: «сидеть», или там, к примеру, «лежать», или, скажем, «след» и тому подобное. Пес должен тут же все в точности выполнить. Пришли с работы, пес – в вольер, хозяин – на все четыре стороны. И нет между ними никакой такой незримой связи, о которой в последнее время стали что-то очень уж много разговаривать. Ни хозяин о собаке, ни собака о хозяине даже не вспомнят, не задумаются. Деловой контакт.

Незримая связь – она была, конечно, когда Андрей работал с Караем. Ну, то совсем другое дело. Так бывает один раз в жизни.

– Рядом!

В голосе Андрея нет никакой щелочки, сквозь которую настороженное остроугольное ухо собаки уловило бы хоть оттенок жалости или снисхождения. Жестокий, неумолимый голос. Поводок, подчиняясь властной руке, рвет кверху ошейник с шипами. Пес взвизгивает.

Карай переносил любую боль молча. А этот не может – пищит.

Пес осторожно переступает лапами, старается изо всех сил не отстать и не забежать вперед. Понимает, что хозяин раздражен и не простит ошибки. Пытливые маленькие глаза со страхом заглядывают вверх. Что видят сейчас эти глаза? Неумолимое бритое холодное лицо с резко очерченными скулами и козырек фуражки. Но сила, более властная, чем страх, велит псу снова коснуться мохнатым боком твердо шагающей человеческой ноги.

– Рядом, черт бы тебя побрал!

Ненавидящий голос – сверху. Снизу – покорный взгляд. Идут по улице, возвращаясь с работы, человек и собака. Деловой контакт.

…– Товарищ капитан, как хотите, я с этой собакой больше работать не буду. Сегодня что случилось? Приходим на поиск. Берет след и хорошо тянет. Приводит меня к дому складчика. А там доски лежат штабелем. Мимо этих досок, через коридор – прямо в столовую. И намертво хватает зубами хозяина, то есть вот этого самого складчика. Делаем проверку. Из десяти посторонних лиц служебно-розыскная собака опять же выбирает складчика. После чего, товарищ капитан, мы уходим. Нас догоняет оперативник и говорит: «Складчик признался. Но как же, говорит, вы вещи-то не нашли, они среди досок были спрятаны, под самым носом собаки!» Ну скандал!

Капитан Миансаров то ли слушает, то ли не слушает Андрея. Не поймешь. Он приводит в порядок свой письменный стол. Раскрыл все дверцы, вытащил ящики. Перед ним ворох застарелых бумаг. Каждую из них он разглаживает кулаком и внимательно прочитывает. Потом рвет и бросает в корзину. Бумаги древние, ненужные; которые были нужны, те давно в скоросшивателях, пронзенные железками, хранятся в шкафу. А эти накопились почти с того первого дня, когда Миансаров стал начальником питомника. Они могли бы лежать и еще много лет, но капитан уходит в отставку и сдает дела новому начальнику. Жалобы Андрея, стало быть, его уже не касаются.

Пол в огромной комнате недавно выкрашен и по свежей краске затоптан сапогами. Мебели никакой, только в углу стоит деревянный диван, узенький, как телеграфная ленточка. На всех четырех стенах – учебные плакаты, на каждой по одному: как служебно-розыскная собака должна брать преступника – например, за правую руку – и как она не должна его брать – за ногу или за горло. Милиционеры на плакатах бравые и розовощекие, собаки – могучие и бесстрашные, а преступники – все на подбор уродливые и тщедушные.

Плакаты, как считает Андрей, никому не нужны, потому что работающие в питомнике милиционеры и сами все эти правила знают, а посторонним ничего этого знать не положено.

Но капитану Миансарову кажется, что плакаты внушают милиционеру веру в себя и презрение к преступнику. Капитан самолично нумерует плакаты химическим карандашом, развешивает по стенам и время от времени рапортует начальству: по учебному плакату номер такой-то проведено тренировочное занятие с наличным составом проводников и достигнуто, таким образом, повышение их квалификации.

– Так как же, товарищ капитан, насчет моего вопроса?– настаивает Андрей.

– Какого вопроса?

– Переменить собаку, товарищ капитан.

– То есть ты хочешь мне намекнуть, что Карай тебе не подходит?

Насчет клички собаки – это давний спор Андрея с капитаном Миансаровым.

Действительно, было время, когда щенка звали Караем. В документах он и сейчас именуется: «Карай-второй». В память о лучшей собаке питомника, погибшей на работе. И на эту кличку щенок имеет право, потому что он сын знаменитого Карая и Дианки. Сколько надежд возлагалось на весь этот помет! Ах, если бы щенок взял от Карая могущество и красоту, безрассудную храбрость и то особое, почти сверхъестественное чутье, которое даже у собак бывает у одной на тысячу, а у Дианки он взял бы смышленость, покорность, склонность к дисциплине! Но темные силы, управляющие наследственностью, не сложили воедино все эти прекрасные качества, а перемешали их в котле по-своему. Пожалуй, только один Андрей не сразу заметил, что у него растет щенок, ничем не напоминающий родителей. Капитан Миансаров на четвертом месяце определил: «Ждали льва, не получить бы нам баранчика». В отличие от родителей, у щенка выявился стандартный серый окрас. Морда была бы хороша, но на ней остался поперечный шрам от неудачно захлопнувшейся дверцы вольера, и она казалась какой-то укороченной. Не было и той гордой посадки головы, которой славился Карай. Но мощные лапы и широкая грудь с белой отметиной подавали надежду, что щенок еще выровняется, наберет роста и силы. Не осуществилось и это. Его настигла чумка – самая страшная болезнь молодых собак. Щенок поправился, но отстал в росте, и еще долго потом у него тряслись задние лапы.

Время, в которое формируются все лучшие качества собаки и определяется ее экстерьер, было потеряно. А ведь после первых шести месяцев, как известно, овчарки почти уже не растут, а только мужают.

Приземистого, еще не вполне оправившегося молодого пса увидела Ева, жена Андрея, и удивилась:

– Ну, какой же это Карай! Просто замухора…

И тут Андрей впервые поглядел на щенка чужими глазами. Чуть натягивая поводок, стоял, тряся задом, приземистый, широкогрудый, простоватый кобелек и беспокойным взглядом молил ласки или хоть снисхождения.

В самом деле, ну какой это, к черту, Карай!

С того дня Андрей упрямо стал звать пса незаконным именем – Дикарь. И не один раз пытался отказаться от работы с ним.

– Я и не скрываю, товарищ капитан, – сказал он, – Дикарь меня совершенно не удовлетворяет. Вот, например, сегодня…

И он снова начал рассказывать про то, как пес не смог почуять спрятанные среди досок вещи. Правда, на этих досках люди стояли, зрители…

– Эх, если б мы могли работать только кто с кем хочет! – Капитан Миансаров мечтательно повел головой от плеча к плечу. – Первым делом, милый друг, я бы тебя отчислил.

Андрей не понял шутки, спросил обидчиво:

– Чем же это я вам напоследок не угодил, товарищ начальник?

– А на кой питомнику такой капризный милиционер? Кроме того, ты и как человек очень хитрый.

– Из чего видно, товарищ капитан, что я такой уж хитрый?

– И это тебе скажу. Зная, что я подал в отставку и сдаю дела Геворку, ты являешься ко мне. Я тебе не раз уже отказывал, но сейчас тебя это не смущает. Расчет у тебя такой: капитану в данную минуту безразлично, что будет в питомнике, и номер пройдет! Но капитан видит тебя насквозь, товарищ Витюгин, и поэтому для твоей же пользы тебе отказывает. Можешь теперь обратиться к Геворку, поскольку он назначен временно исполняющим мои обязанности. Но я а ему посоветую, чтобы тебе был отказ.

– Спасибо, товарищ капитан, что вы так о моей пользе думаете. Разрешите быть свободным?

…Геворк вызвал сотрудников и объявил: «Работать будем дружно, по-прежнему. Конечно, я не надеюсь по своим знаниям заменить полностью капитана Миансарова. Но с вашей помощью рассчитываю, что справлюсь».

Такое начало всем очень понравилось. Геворк велел отремонтировать пристройку, примыкающую к кабинету начальника. Получились две веселые комнатки, и он переехал туда вместе со своей семьей. Теперь среди камней и кустиков шныряли, поднимая пыль, малолетние курчавые дети Геворка. Собаки в вольерах, выстроенных в холодке у бетонированной стенки, бесновались с непривычки, видя посторонних. Роза, пухленькая жена Геворка, стала без всякого вознаграждения исполнять должность поварихи-сторожихи. Она рубила кости, готовила еду, распределяла порции. Собак она не боялась, хватала Маузера за холку и. вытаскивала силой из клетки, когда он из упрямства отказывался идти на выгул. Собаки к ней быстро привыкли. Звонко и властно она кричала: «Джек, ко мне! Рагда, ко мне! Рекс, ко мне!» Нерадивых подгоняла веником. Тренированные боевые псы, о которых пойманные ими преступники рассказывали легенды, сконфуженно подбирали хвост и стыдливо озирались на своих хозяев.

В свободное время Геворк собирал во дворе молодых проводников и в назидание рассказывал им истории из своей боевой жизни. Роза ужасно переживала, слушая его, восклицала и «вах» и «вай» и прижимала к румяным щекам полные смуглые руки.

Но когда Геворк как-то раз обратился к ней за подтверждением, отрезала решительно:

– Ничего этого не было.

– То есть как понимать «не было»? – опешил начальник.

– Понимай так, что ты врешь, – охотно разъяснила Роза. – Я бы тебя давно разоблачила, только самой хотелось узнать, чем у тебя кончится.

Позднее Андрей не без удовольствия услышал, как, отведя супругу к кладовке, Геворк внушал ей, что она не имеет права рушить его авторитет в присутствии подчиненных ему проводников служебных собак.

– А ты на меня в управление жалуйся! – весело отбивалась Роза. – Ты обязан наш молодой боевой кадр чистой правдой воспитывать!

Несмотря на старания Геворка, в питомнике становилось все тише и тише. Старые проводники ушли на пенсию, а новых взамен не взяли. Перевелся в ОРУД лейтенант Ашот Енгибарян: «Мне там интереснее». Да и работы вдруг стало как-то поменьше. В городе теперь служебно-розыскных собак использовали редко. На асфальте и на камнях следы держались недолго, прохожие затаптывали их. Но главным препятствием в работе с собаками были автомашины. Привели собаку на место происшествия, взяла она след, пробежала десять – двадцать метров, завертелась, и ни туда, ни сюда. Преступники сели в машину, собака бессильна.

И как-то само собою получилось, что при Геворке проводники стали отлынивать от учебно-тренировочной работы с собаками. Прежде по утрам всех свободных собак выгоняли на плац. И они возвращались в вольер, только выполнив обязательную программу упражнений. Капитан Миансаров никому не давал поблажки. Если уж пес не мог с первой попытки взять барьер, так его хозяин всю неделю отдувался за это. И на собрании о нем говорили, и в стенгазете появлялась карикатура.

Собаки были тренированные, мускулистые, готовые к любому самому трудному поиску. Раз в месяц в питомнике проводился смотр-конкурс. Проводники ворчали: слишком тяжелая загрузка и для людей и для собак. Но капитан был непреклонен. В то время Андрей по два-три часа в день работал с Караем на плацу. Барьер, бум, лестница, поиск в затрудненных условиях – все отрабатывалось до совершенства. После занятий пес со стоном валился на подстилку в вольере. Зато при выезде на поиск его могучее, тренированное тело не ведало усталости. Теперь Андрей по двое-трое суток не выводил Дикаря из вольера. Придет в питомник, скажет Розе: «Выведи его, пожалуйста, дай немного побегать». Только и заботы.

Геворк очень встревожился, когда ему позвонили из управления милиции и передали распоряжение: надо принять журналиста из комсомольской газеты и показать ему питомник. Будет написан очерк о борьбе с преступностью, о работе проводников служебно-розыскных собак.

Журналист приехал рано утром. Это был молодой парень в белой рубашке навыпуск с короткими рукавами, в темных защитных очках. Сразу обнаружилось, что ни в розыскном деле, ни в обращении с собаками он ничего не понимает. Прежде всего он захотел погладить Найду: «Какая милая собачка». И пугливо-сконфуженно отдернул руку, когда белые клыки щелкнули возле его запястья. Конечно, Найда легко могла укусить его. Но она, видно, не захотела – поняла, что парень тронул ее не с умыслом, а по глупости. Геворк грозно цыкнул на собаку.

В общем, все обошлось бы благополучно, если бы не полковник, который привез журналиста на своей машине и вчера сам требовал показать «товар лицом». Он угрюмо спросил у Геворка:

– Почему одергиваете собаку? Укусила бы и правильно сделала – этому ее и учили. А вот товарищ из газеты поступает неправильно, не так, как его учили. Я предупреждал, что восхищаться можно только на расстоянии.

Журналист извинялся и улыбался – ему все нравилось. Полковнику же наоборот – не понравилось ничего.

Геворк со вчерашнего вечера подготовил встречу. Детей услали к бабушке. Всю территорию питомника Роза подмела веником и побрызгала водой из шланга. Собаки были вычесаны железным гребнем и оглажены суконкой, чтобы шерсть у них блестела. Проводников вызвали на работу с самого утра, – даже тех, кому полагалось выйти во вторую смену. Все выстроились в шеренгу у ворот и, по команде Геворка, хором приветствовали гостей.

– Для чего устроили парад? – Полковник хмурился. – Прошу, чтобы люди занялись теми делами, которые у вас на сегодня запланированы.

Геворк отчеканил: «Есть!» – и приказал разойтись и заняться повседневными делами.

Никаких дел на сегодня намечено не было, и потому люди просто отошли в сторонку, ожидая дальнейших распоряжений.

Полковник мрачнел все больше и больше. Журналист записывал в блокнот интересные случаи.

– Что вы при этом думали? – допытывался он у проводников, которые подходили по одному и рапортовали об успехах. – Сколько вы проползли шагов? В чем состоял ваш психологический поединок с преступником? Конкретнее, прошу!

Если бы не было полковника, то Геворк рассказал несколько эпизодов из своей личной практики, и тут нашлось бы место и мыслям, и опасностям, и загадкам, и психологическому противоборствованию милиционера с преступным миром. Но в присутствии полковника Геворк выражался осторожно:

– Произвели осмотр места происшествия. Служебное розыскная собака, по кличке «Маузер», взяла след. Вещи, конечно, нашлись. Преступника взяли среди толпы честных людей.

– Вы подробностей добавьте, – просил журналист. – Как, например, вела себя ваша ищейка?

– Служебно-розыскная собака Маузер вела себя по инструкции.

– Опасности были?

– Для нас, товарищ журналист, опасность – родная стихия, – скромно сказал Геворк. Но, уловив взгляд полковника, быстро добавил: – В данном случае, товарищ журналист, опасностей не было.

Полковник сухо приказал:

– Выведите собак на занятие.

С вечера договорились так: первой на плац вызвать Найду. Она покажет, конечно, среднюю работу. Барьер можно установить высотой в полтора метра – затем под шумок, не увеличивая высоты, пригнать Маузера. Он даст высокий класс, особенно при такой высоте. После этого, как бы ни работали остальные собаки, все уже сойдет благополучно.

– Давайте Найду!

Даже строгое милицейское одеяние не могло скрыть крайней молодости проводника Вруйра Тамразяна. Мягко посвечивая смущенными черными глазами, он притащил на поводке желтую собаку. Вруйр и вообще-то не был уверен в Найде – он работал с ней недавно, – а тут надо показать высокий класс.

Как бы журналист не написал в газете что-нибудь неподходящее.

Подбадривая себя и устрашая Найду, Вруйр дергал поводок, кричал «рядом». Найда шла, натянув шнур, низко пригнув голову и обнажив злые клыки. Она переступала лапами чуть внутрь, по-медвежьи, и ее слегка вывернутые лопатки при каждом шаге напрягали кожу на предплечьях. Чуя волнение хозяина, собака нервничала. У барьера она села, хотя команда была «стоять». Но она знала, что перед прыжком полагается сидеть. Вруйр растерянно помигал пушистыми ресницами. Полковник поморщился.

Вруйр отстегнул поводок и дал команду.

Прежде Найда легко брала полутораметровую высоту. Сейчас она не могла сосредоточиться. Ее отвлекало присутствие посторонних, она косила на журналиста злым глазом. И к барьеру пошла без охоты, прыгнула вполсилы. Ее вывороченные передние лапы зацепились по-кошачьи за верхний край доски. Подтянуться она не смогла и сорвалась, жестко проведя когтями по вкладным доскам.

Вруйр отвел Найду назад, опять посадил на землю и, помедлив секунду, раздраженно повторил:

– Барьер!

Собака прыгнула на какую-то долю секунды раньше, чем было нужно. И прыгнула издалека. Из-за этого она утеряла высоту и повисла на досках, как выстиранная рубаха на заборе. У нее не нашлось силы, чтобы, оттолкнувшись задними лапами, перелезть через барьер и спрыгнуть по другую его сторону.

– А вот ты запиши, товарищ, – сказал журналисту полковник, – ты возьми на свое острое перо, что в нашем питомнике собаки совершенно разучились прыгать.

– Так ведь очень большая высота! – Журналист с сомнением покачал головой.

– Нет, корреспондент, высота небольшая, высоты по-настоящему-то еще много не хватает. Они нас с тобой за простачков считают – вытащили доску и сбавили полметра. Восточноевропейская овчарка может брать два и больше. А вот если ты в упор спросишь у начальника питомника, то он тебе честно признается, что дело не в высоте, а в том, что звону в питомнике много, а порядка мало. Он подтвердит, что тренировочной работы с собаками нет. Отвечайте, начальник питомника! Вам задает вопросы представитель комсомольской печати. Сколько часов в день отведено для тренировки?

Геворк облизнул пересохшие губы:

– Конечно, товарищ полковник, мы работаем с животными, как от нас требуют вышестоящие органы, но наша работа, конечно, еще недостаточная, товарищ полковник…

Найда как упала с барьера, так до сих пор и лежала на брюхе. Вруйр Тамразян, думая, что никто его не видит, ударил собаку поводком. Та оскалилась. Журналист сказал:

– А я слышал, что по методам дрессировки, разработанным дедушкой Дуровым… то есть вообще по научной методике… бить животных вроде не рекомендуется.

Полковник сделал жест в сторону Геворка:

– Отвечайте, начальник питомника. Положено у вас бить собак при дрессировке? – Он обернулся к журналисту: – У них, видно, так обстоит: когда виноват проводник, то лупят почем зря собаку. Им дедушка Дуров не закон.

– Позвольте доложить, товарищ полковник… – Геворк приложил руку к груди.

– Не мне докладывайте, а отвечайте на вопрос представителя прессы. Объясняли вы лично проводникам, как положено обращаться с розыскными собаками?

– Ну как же не объяснял, товарищ полковник! – Геворк обиженно выпучил черные глаза. – Им и в школе внушали сто раз, и я лично, как старший по должности. Дрессировка служебной собаки, товарищ полковник, у нас целиком основывается на условном рефлексе. Точно так, как было у дедушки Дурова…

– Позвольте обратиться, товарищ полковник! – Бледный от волнения Вруйр Тамразян выступил вперед. – Эта собака – тип «холерик». Большая возбудимость, трудно поддается дрессировке. Я, товарищ полковник, теорию хорошо знаю. Допускается в отдельных случаях силовое, точнее сказать, болевое одергивание. Если бы собака была тип «сангвиник», тогда только ласка. Тип «сангвиник» – наиболее способные к дрессировке.

– Ладно, покажите сангвиников.

Привели Джека.

Ох, какой он был неказистый, этот сангвиник! По-видимому, его неправильно кормили в первые месяцы жизни, и потому самые кончики ушей у него как бы надламывались. Хвост он подбрасывал кверху и даже немного закручивал, что уж никак не полагается восточноевропейской овчарке. Ростом он был мелковат, но нрав действительно обнаружил с первой секунды уравновешенный и спокойно-веселый. Пытливо взглянул на гостей, приветственно махнул хвостом, потом вспомнил, что не должен замечать посторонних, – отвернулся.

Полтора метра высоты он взял с некоторой натугой, а на бум только поставил лапы, так сразу же и свалился в ров. Но он ничуть не сконфузился и опять, по своей охоте, подбежал к бревну. Ничего не получилось. Давно уже в питомнике не заставляли собак переходить через ров по тонкому бревну.

После нескольких неудачных попыток пса увели в вольер:

– Холерики не могут, – сказал полковник, – сангвиники, правда, стараются, но результат тот же. А вы спросите у них, – обратился он к журналисту, – как они с этими собаками будут задерживать преступника, который, скажем, перебрался через водопад по сваленному дереву.

– Товарищ полковник, разрешите дать объяснение! – Геворк четко козырнул. – Мы Джека на задержание не посылаем. Он не может. И мы его даже в сельских условиях почти не используем. Но вот в городе, товарищ полковник, где многие собаки совершенно пасуют, Джек довольно-таки часто дает результат. А для задержания преступника и, в случае необходимости, для единоборства с ним у нас есть рекордная собака, которую вы сейчас увидите.

Он крикнул Розе:

– Маузера ко мне!

Понимая ответственность минуты, Роза ответила по-военному:

– Есть, даю Маузера, товарищ начальник!

Загремело железо – это она открыла дверцу. Но прошло две, три минуты. Собака не появлялась.

– Разрешите, товарищ полковник, отлучиться, чтобы привести служебно-розыскную собаку, по кличке «Маузер». Собака имеет контакт лишь только со мной, товарищ полковник, так как я бессменно с ней работаю. Боюсь, что женщина-сторожиха не управится.

– Давайте побыстрее.

Геворк побежал к вольеру.

За эти годы Маузер сильно постарел. Вся холка у него стала седая. У черных овчарок старость виднее, чем у собак другой масти. Маузер был теперь громадным костлявым псом с глазами, чаще всего мутными от сна, в которых только изредка просыпался боевой огонек. И нравом он стал еще угрюмее, чем прежде. Хозяина он только терпел – привык с ним работать. Ни разу в жизни Геворк не потрепал его по голове, ни разу в жизни Маузер не лизнул руку, водящую его на парфорсе. Пес угрюмо подчинялся Розе, позволял ей чистить клетку и ставить в угол миску с едой. Женщину нельзя было кусать – это он знал твердо, – и переносил ее прикосновения, хотя она была ему неприятна. Охотно выходил он из вольера только на работу.

Сейчас Роза никак не могла выгнать его из клетки. На его веку столько было всяких смотров! Сквозь дрему он слышал чужие голоса и давно понял, что предстоит не работа, а бесцельная игра и что за ним скоро придут. Но это было ему неинтересно. Роза толкала его сквозь прутья метлой. Он рычал и огрызался, не теряя, однако, достоинства.

Геворк встал перед открытой клеткой, позвал:

– Маузер, ко мне!

Не подчиниться зову дисциплины Маузер не мог. Он медленно выполз из вольера и стал у левой ноги хозяина, как полагается по инструкции.

Геворк повел его без поводка. Маузер показал чудесную выучку. Он шел у ноги так, как будто был простым придатком человека, частью его тела. И, когда Геворк внезапно остановился, пес не сделал ни одного лишнего движения – застыл в предписанной позе.

– Вот это да! – сказал восхищенный журналист и попросил разрешения сфотографировать собаку.

Потом он стал расспрашивать: сколько Маузер раскрыл преступлений? Какие были наиболее интересные случаи?

Геворк снисходительно улыбнулся:

– Собака сама по себе преступлений не раскрывает. Собака – лишь точный инструмент в руках опытного и умного проводника.

Маузер, как обычно, вызывал всеобщее восхищение. Андрей почувствовал прилив горечи. Почему нет Карая? Когда он выскакивал из клетки, всегда радостный, всегда чуть больше возбужденный, чем нужно, когда он прыгал и плясал вокруг хозяина – ловкий, могучий, – никто уже и смотреть не хотел на других собак. Сейчас, конечно, снова Маузер – король питомника.

– Стоять! Лежать! Сидеть! – приказывал тем временем Геворк. – Барьер! – крикнул он.

Большое, костлявое тело старой собаки собралось для прыжка. Мускулы на предплечьях, громадные черные лапы, подтянутое брюхо, даже чуть изогнутый в момент прыжка хвост – все части этой живой машины отлично знали свое дело. Передние лапы в точно выбранную секунду метнулись вперед и вверх, задние быстро подтянулись – и Маузер вмиг оказался по другую сторону барьера.

– Прибавить высоты!

Снова отличный прыжок. Лицо у полковника прояснилось.

Пожалуй, только Андрей и Геворк, знавшие Маузера в его лучшие годы, заметили, что прыжок вышел чуть тяжелее и топорнее, чем раньше. И они понимающе переглянулись друг с другом. Но, может, дело было вовсе не в возрасте собаки, а просто не хватало тренировки?

– Бум!

Маузер пошел по бревну, с брезгливой осторожностью переставляя лапы, совершенно не приспособленные для такой ходьбы. Природа предоставила деревья – стоящие и поваленные – зверью из семейства кошачьих. Но выучка позволяла и собаке преодолеть отвращение к ненадежному, тонкому стволу, перекинутому над рвом.

Спрыгнув на землю, Маузер остановился и вопросительно поглядел на хозяина. Теперь его надо было погнать на лестницу – упражнение, еще более ненавистное собакам, чем ходьба по бревну. Но Геворка обуяло тщеславие. «Вот что умный и опытный проводник может делать с дисциплинированной собакой!» И он властным жестом приказал псу вернуться по буму обратно.

Маузер пошел по бревну еще раз. Лапы у него разъезжались.

– А ну еще! – Геворк самодовольно усмехался. – Бум!

Маузер постоял, подумал, угрюмо зевнул и, неторопливо повернувшись, затрусил к вольеру, согнувшись, прополз под дверцей и лег на подстилку.

– Ко мне! Ко мне! – разъяренно кричал Геворк.

– Оставьте старика в покое, – весело посоветовал журналист, – пес просто решил, что вы над ним издеваетесь.

Полковник молчал.

Андрей понимал, в чем дело. Маузер, давно не работавший на плацу, усомнился в своих силах. Теперь его уже не заставишь выйти из вольера. Андрей вздохнул и пошел за Дикарем.

Он слышал, как за его спиной Геворк объяснял гостям:

– Кличка «Дикарь», или «Карай-второй». От хороших родителей: мать – Дианка, отец – известный Карай, который одно время в нашем питомнике шел вровень с Маузером. Проводник Витюгин, очень толковый. Дикарь – середняк. Ничем особенным пока не отличился.

Все это было верно. И обидно.

«Карай шел вровень с Маузером». Как бы не так! Такого пса, как Карай, в питомнике, может, никогда больше не будет.

Дикарь стоял в вольере, просунув нос меж прутьев, и, вздрагивая от волнения, ждал хозяина. Он молчал, когда мимо проходили чужие люди. Завидев Андрея, он тихонько заскулил и начал вертеться в вольере, становясь то у одной, то у другой стенки на задние лапы. Из клетки он выскочил стремительно, но сразу присмирел и стал у левой ноги хозяина – все сделал, как полагается. При этом он не обидел и себя – тихонько потерся серым боком об руку Андрея и застенчиво, с никогда не гаснущей надеждой заглянул в лицо человека: «Ну как, хозяин, добрый ты сегодня?» Андрей молча пристегнул поводок и пошел с собакой на плац.

После Маузера, наверно, Дикарь покажется гостям ничтожеством. Это естественно. И обижаться тут нечего.

Все же Андрей не ждал, что журналист предложит:

– Снимите одну доску. Высоко для него.

– Нет, – сухо проговорил Андрей, – должен взять.

Он жестом послал Дикаря вперед. Пес прыгнул. Он очень хотел выполнить приказ, очень старался, но задние лапы не нашли опоры, скользнули по доске, и пес упал на землю.

Полковник сказал:

– Вы не чваньтесь, можете уменьшить высоту.

Андрей упрямо мотнул головой:

– Служебно-розыскная собака обязана брать два метра, товарищ полковник.

Дикарь повернул морду к хозяину, чуть шевельнул настороженными ушами. В его глазах Андрей прочитал готовность. Ничто не отвлекало пса. Все дело только в том, что он разболтался без тренировки.

Надо было подать команду. Андрей медлил.

Он шагнул вперед и положил руку на теплую плоскую собачью голову. Дикарь вздрогнул, весь сжался на секунду от непривычной ласки. Андрей чувствовал, как напряглись у собаки мускулы. Он сильнее сдавил мохнатую теплую голову. И это было как просьба: «Сделай ради меня».

«Ради тебя – могу, – сказали преданные собачьи глаза. – Ради тебя – что угодно».

– Барьер!

Собравшееся в комок серое тело метнулось к щиту. На секунду оно показалось Андрею ракетой, выпущенной в небо.

– Ну и прыжок! – восхищенно сказал журналист.

Этого успеха Андрею было мало.

– Барьер!

Второй прыжок был еще лучше прежнего.

…Почему же все-таки Андрею сейчас так неловко перед самим собой? Почему не радуют успехи Дикаря?

Ведь он ни за что не приласкал бы собаку просто так, бескорыстно, хотя и знал, как ей этого хочется. Сердце не звало его переступить раз навсегда намеченные границы делового контакта. Зато, когда от собаки потребовалось чрезмерное усилие, тогда – пожалуйста! – он снизошел до ласки. И в этом было что-то унизительное, спекулятивное. А главное – что-то такое, чему в дальнейшем все равно не будет места в отношениях этого человека с этой собакой. Андрей как бы обманул собаку – вот что было самое неприятное.

Но Дикарь сейчас был готов на любые подвиги. И это надо было использовать.

– Бум!

Пожалуйста! Смотрите все! Пес храбро идет по бревну.

– Бум!

Идет в обратную сторону.

– Бум!

Вот на этом-то и сорвался Геворк. Может, в третий раз уже не стоит гнать Дикаря на бревно? Да нет, можно и в третий раз, и в четвертый. Отказа не будет.

– К лестнице!

Согнув лапы, Дикарь в противоестественной позе ползет по круто поднимающимся вверх перекладинкам. На верхней площадке он приостанавливается, чтобы перевести дыхание. Теперь самое трудное – крутой спуск: головой вниз, а неверные задние лапы еще где-то наверху и осторожно нащупывают круглые перекладинки.

– Ко мне, Дикарь!

Становится у левой ноги. И точно так, как когда-то Карай, спрашивает взглядом: «Что еще нужно? Приказывай, хозяин!»

Все-таки – сын Карая.

Потом Андрей посылает пса на задержание. Парень в просмоленном комбинезоне отбивается, стреляет в землю. Небольшая серая собака стремительно бросается нэ него, сбивает с ног.

Дикарь, сын Карая. А все же – не Карай.

Полковник доволен. Благодарит за службу.

Журналист фотографирует собаку. Просит, чтобы проводник рассказал о ней поподробнее.

– Оставляет, знаете, самое лучшее впечатление…

– Что рассказывать? – сухо говорит Андрей. – Вы же слышали характеристику, данную начальником питомника: посредственная служебная собака.

Андрей ведет пса к вольеру.

Дикарь прижимается боком к сапогу. Ждет, просит прощальной ласки. Чуть слышно повизгивает от волнения.

Хозяин сурово отстегивает поводок, жестом посылает пса в клетку и запирает дверь.

 

ДИКАРЬ НА РАБОТЕ

Свидетелей было много. Больше, чем нужно. Один опровергал другого.

Путевой обходчик Сантросян видел ночью группу людей, суетящихся возле машин. Кажется, их было трое, но может, и четверо. Сантросян знал, что под вечер на станцию прибыли платформы с грузовыми автомашинами «ГАЗ» для колхоза «Верный путь». Он посчитал этих людей за представителей колхоза. А почему, собственно, он должен был заподозрить их в чем-то нехорошем? Люди работали у машин не таясь, громко переговаривались. Ему даже показалось, что среди них был тот колхозник – он не знает его имени, – который сопровождал машину с завода до станции назначения. Но, возможно, он ошибается. Было темно, ручаться ни за что нельзя. Сантросян крикнул этим людям:

– С обновочкой вас! С приобретением!

Они вежливо отозвались:

– Спасибо на добром слове!

– Забираете, значит, грузовички?

– Да вот шоферов вызвали из колхоза. Как развиднеется, двинемся в путь.

И он ушел. Ни о чем плохом не подумал.

Еще военный их видел. Лейтенант. Шел домой со свидания. Чтобы укоротить дорогу, пересек железнодорожное полотно и хотел обогнуть приземистое здание вокзальчика. Они сами его окликнули. У них не было спичек, чтобы зажечь фонарь. «Темно, – сказали, – работать не видно». Какая у них работа, лейтенант не поинтересовался. Голос, который окликнул лейтенанта, звучал мужественно, солидно. А вообще их было двое. Это точно. Потом, придя домой, лейтенант подумал: «Зачем им фонарь, когда они могут включить фары на машинах?» Но он тут же чем-то отвлекся и перестал об этом думать. Люди на пустыре действовали уверенно и уж во всяком случае никак не были похожи на злоумышленников. Лейтенант даже посоветовал им не шуметь, а то ведь они могут обеспокоить железнодорожников, живущих в окрестных домиках. Его, лейтенанта, это, конечно, не касалось, но уж такой он человек – не может пройти мимо, если видит беспорядок.

Значит, расчет был у преступников – вести себя по-хозяйски и тогда никто не станет их, не таящихся и не боящихся, в чем-нибудь подозревать.

Женщина видела их. Стирала белье, вышла развесить его ночью, чтобы до утра высохло. И на другом конце пустыря, примыкающего к станции, заметила людей, делающих что-то при свете автомобильных фар. Никаких фонарей она не видела. Людей было много – семь-восемь. Это ее не удивило. На пустыре часто складывали грузы, прибывающие на станцию, и хозяева забирали их, когда им было удобно. Иной раз это происходило и ночью. Так что шум и возня у машин не могли ее насторожить.

Выяснить внешность преступников не удалось. Обыкновенные люди, такие с виду, как все, никаких особых примет в глаза никому из свидетелей не бросилось. Да и вообще ночью что разглядишь…

К тому времени, когда Андрей на мотоцикле – в коляске сидел Дикарь – прибыл на место происшествия, картина уже прояснилась. Майор из линейного отдела милиции взял на себя руководство розыском. Он считал, что дело обстоит примерно так. Когда на станцию (надо учесть – маленькую, пустынную, где скорые поезда даже не останавливались) прибыли грузовики для колхоза «Верный путь», их тут же скатили с платформы и оставили на пустыре. Сопровождали груз двое – колхозник Пилипосян, шофер по специальности, и его племянник Вазген. Они созвонились с председателем и получили заверение, что утром к ним прибудет помощь, и тогда машины своим ходом пойдут в колхоз – это за полсотни километров от станции. Закончив переговоры с председателем, усталый и продрогший Пилипосян повел племянника в чайную. Там они встретили какого-то проезжего человека и с ним выпили. Время от времени то Вазген, то сам Пилипосян выбегали на пустырь и смотрели, все ли в порядке. Но что могло случиться тут, на изъезженной вдоль и поперек станции, среди людей, которые почти все были знакомыми, даже приятелями? Правда, Вазген сначала предложил, что он будет ночью спать в машине. Но потом, успокаивая друг друга, дядя с племянником решили, что после нескольких суток трудного пути под дождем и ветром они имеют право на человеческий отдых. Примерно в двенадцать ночи, оба сильно пьяные, они последний раз взглянули на машины и пошли спать к дальнему своему родственнику, Бабкену Шадунцу. У него еще выпили – и не хотелось, да не смогли отказаться – и спали крепко до самого утра.

А пробуждение было нерадостное.

Бабкен Шадунц дал следователю такое показание: «Я проснулся первый и решил подшутить над родными. Сказал им: «Эй, вставайте, сони, у вас там машины покрали!» Пока они одевались, я вышел на улицу взглянуть на грузовики, а возвращался – уже криком кричал: машины, оказывается, стояли на пустыре раскулаченные, ну совершенно раздетые».

Преступники сняли с машин все, что только было можно.

Сняли фары и подфарники, наружные боковые зеркала и, конечно, самое главное – покрышки. Три грузовика с обнаженными черными колесами как бы лежали брюхом на штабелях кирпича. Очевидно, скаты преступники подымали домкратом, а потом под кузова наложили кирпичи, чтобы машины висели колесами в воздухе и их удобнее было обдирать.

Пока Андрей осматривал пустырь и разговаривал со следователем и работниками железнодорожной милиции, Дикарь дремал в коляске мотоцикла. Но каждому, кто глядел на него со стороны, сразу становилось ясно, как трудно ему притворяться спящим. Как трудно сидеть, упершись прикрытым и отлично все видящим мохнатым глазом в дверь станционного пакгауза, и делать вид, что происходящее вокруг ничуть его не касается, совершенно его не интересует. Время от времени он медленно зевал и почесывал задней лапой ухо, наставленное в ту сторону, куда ушел хозяин. Дикарь изо всех сил старался туда не смотреть. Был дан приказ «сидеть» – и, значит, надо застыть в той позе, которая предписана. Но он мучился, ерзал на месте и отлично сознавал, что нарушает правила. Тогда он весь подбирался и несколько минут сохранял классическую неподвижность. Мальчишка с длинной палкой бегал вокруг мотоцикла и восторженно кричал: «Куси, Джульбарс! Ко мне, Джульбарс!» Дикарь делал вид, что нет никакого мальчишки. Женщина кинула в коляску кусок колбасы. Не было этой колбасы и этого бьющего прямо в нос, зовущего, чарующего запаха. И не было на свете никаких других голосов, кроме одного, который каждую минуту мог чуть слышно позвать: «Ко мне, Дикарь!» И тогда надо было услышать его, различить среди сотни чужих и ненужных и мчаться на зов со всех ног.

Майор отвел Андрея в сторону. По возрасту они были, наверно, ровесниками. Держался майор с людьми хорошо – просто и деловито, а главное, без начальственного высокомерия, которое всегда раздражало Андрея.

– На вашу собаку я лично возлагаю больше надежды, чем на самого себя.

– Смотря по обстоятельствам, товарищ майор, – уклончиво сказал Андрей. – Если, преступники уехали на машине, то все наши надежды могут полететь кувырком.

Начальник задумчиво протянул:

– Без машины, конечно, тут не обошлось. Была машина…

Андрей не хотел ехать по этому вызову. Железнодорожная станция, – значит, множество людей. Это почти то же, что работать в городских условиях. Геворк заставил. Он теперь ввел такую дисциплину, какой не было и при капитане Миансарове. Проводники с собаками все время торчали на плацу: бум, лестница, барьер, конкурсы, смотры. К Андрею Геворк стал относиться придирчиво. Все не мог забыть, как отличился Дикарь в присутствии журналиста. То и дело выпадало теперь Андрею ходить с Дикарем на самые трудные задания. Если что случалось в городе, на людных улицах, или там, где определенно действовали преступники на машинах, все уже заранее знали: поедет старший лейтенант Витюгин с Дикарем. И отказываться нельзя. На бедном Дикаре сейчас висит шесть подряд нераскрытых дел. И вот оно, кажется, на очереди седьмое.

Майор сказал:

– К сожалению, пока от нас ускользнул этот гусь, который спаивал Пилипосяна в чайной. Похоже, что он участник преступления. По описанию внешности – со слов Пилипосяна – я начинаю подозревать рецидивиста, давнего знакомого. Особые приметы совпадают. Татуировка, походка, все прочее. На правой руке Пилипосян заметил наколку: «У любви, как у пташки, крылья». Вот эту пташку мы и ищем. Слышали такое имя – Антон?

– Вроде не приходилось.

– А про Геннадия Числова, по кличке «Дьякон», вы наверняка слышали. Его шайку недавно ликвидировали. Ну, Антон – из этой шайки. Пока его взять не удалось. Если бы собака помогла его обнаружить, это было бы доброе дело.

Впоследствии Андрей не раз вспоминал этот разговор. Мог ли он предположить, что несколько месяцев спустя судьба сведет его с человеком, чье имя было тут названо?

…Начальник окликнул Пилипосяна. Подошел круглолицый, упитанный человек, румяный, с усиками, в зеленом китайском дождевике. С виду нагловатый, а глаза испуганные. Сегодня его много раз допрашивали. Он терпеливо склонил голову перед Андреем. Это означало: «Я виноват и сам казню себя без малейшей пощады». Андрей хорошо знал таких смиренных. Ох, и не любил же он их – пострадавших от собственного легкомыслия и выставляющих напоказ свое покаяние!

– Бутылочка подвела?

Не поднимая головы, Пилипосян сказал:

– Я человек конченый. Хоть найдете, хоть не найдете – мне от председателя пощады не будет. И колхозники не простят. А Вазген невинный. Молодого парня, прошу, не погубите.

– Только вам сейчас и выступать адвокатом, – неприязненно заметил майор.

Пилипосян болезненно усмехнулся, но на его здоровом, красном лице усмешка выразила не страдание, а неуместную лихость. Смотреть на эту явную подделку не хотелось. Андрей отвел глаза. И тут он увидел руки Пилипосяна – большие рабочие руки. Они дрожали и явственно выражали то отчаяние, которое не могло выразиться на лице человека.

– А ведь я, товарищи, вообще-то непьющий…

– После вчерашней вашей попойки это безусловно очень ценное заявление, – усмехнулся майор.

– Теперь-то, конечно, что бы я ни сказал, все будет вранье.

Андрей не верил этому человеку, когда глядел на него. Лицо бесшабашного забулдыги, пьяницы, плута. Но если отвернешься и слышишь только его глухой голос и видишь мнущие друг друга беспокойные пальцы, то не верить нельзя.

– Внешний вид у меня обманчивый, товарищ начальник, – уныло проговорил Пилипосян. – Я это за собой давно знаю. А что могу сделать? Но только одно скажу: я вас не обманываю. Судите меня как хотите, я наказание заслужил, но то, что я всю правду вам выложил, – это точно.

Вокруг разговаривающих робко ходил худощавый паренек в стеганке.

– А это кто? Рыщет тут, как голодный волк…

– Вазген. Вы не обращайте, пожалуйста, на него внимания.

– Трусит, что ли?

– Нет. Но вообще он сильно переживает.

– Скажи пожалуйста! Значит, нервный? И тоже, конечно, непьющий?

Пилипосян укоризненно качнул головой:

– Да он же совсем молоденький! Постыдились бы вы, товарищ начальник! Вчера это я его подпоил, на радостях. Моя вина… Найдете или нет? – спросил он вдруг. – Собака ваша дельная или вроде игрушки?

– Собака не всемогущий колдун, – строго сказал Андрей. – У нее возможности ограниченные. Что окажется доступно ее природе, то она сделает.

Черноглазый, очень бледный Вазген шагнул вперед. Он действительно был молод, наверно еще школьник. Привлекательное, умное, гордое лицо…

– С нами что будет – со мной и с дядей, – пусть то и будет. Наша вина на виду. А резину найдите! – Он не просил – требовал. – Найдите! Вы обязаны. Через собаку или иначе. Как же можно – грузовики без покрышек! Их знаете как у нас ждут?

– Вот тебя, ротозея, и послали охранять колхозную собственность, – нахмурился майор. – И еще ты будешь нам теперь указывать на наши обязанности!

Черные глаза вспыхнули.

– По-моему, я с вами вежливо говорю. – Юноша, раздувая ноздри, смотрел на начальника. – Ничего лишнего я себе не разрешаю.

– А я, выходит, разрешаю? – Сердиться, как видно, начальнику не хотелось. Паренек ему явно нравился. – Найдем твою резину. Преступники от нас не уйдут. Вообще запомни: если милиция иной раз не находит, то это не значит, что невозможно, а просто выявляется наша плохая работа. Это я вполне ответственно говорю.

Пилипосян втянул румяные щеки, цокнул языком и ударил, себя в грудь:

– Через всю страну, через тыщи километров провез в сохранности. На пороге родного дома обанкрутился!

И это старинное, давно вышедшее из обихода да вдобавок еще и искаженное слово прозвучало так горестно, что Андрей сразу поверил: не виноват человек! То есть в ротозействе, в преступной небрежности виновен, а в злом умысле – нет.

– Ко мне, Дикарь!

Андрей произнес это негромко, как бы между прочим. Но Дикарь услышал. Он метнулся из коляски, вытянул и чуть изогнул серый пушистый хвост и пустился к хозяину.

– Найдем, Дикарь? – Андрей нагнулся к собаке.

Когда-то с такими словами Андрей обращался перед каждым поиском к Караю. А тот отрывисто лаял. И нетерпеливый его лай звучал как ответ: «Найдем, хозяин, постараемся». Дикарь был к этому не приучен. Он внимательно смотрел на Андрея, склонял голову то на один, то на другой бок. Пытался понять, чего от него хотят. На секунду Андрею показалось, что перед ним по-прежнему Карай и сейчас они начнут удачный поиск. Но тут, как клинок из ножен, стремительно вылетел из пасти узкий и длинный язык и лизнул его в нос.

– Ну, дурак! – сказал с досадой Андрей. – Что с тебя взять!

Он пристегнул к ошейнику собаки длинный поводок и пошел к машинам.

Следов было много. За ночь следы хорошо оттиснулись на земле и на траве. Майор позаботился, чтобы посторонние на пустыре не крутились. Собаке легко будет взять направление. А дальше что? Преступники не угнали грузовики – значит, у них была своя машина. Такую тяжесть, какой они завладели, на руках не унесешь. Вот след и прервется. Что сможет сделать собака?

– Нюхай, Дикарь!

Пес круто берет с места и тянет прямиком – стало быть, он отлично чувствует запах. Ну, давай, давай! Приведи меня к тем мерзавцам, к ночным добытчикам, которые копошились тут в темноте. Какое им дело, что весь колхоз ждет сейчас с нетерпением и надеждой новую технику! Люди составляют планы, мечтают, что жизнь их станет лучше, когда механизмы им помогут. А могучие машины беспомощно распластались на пустыре. Тяжко смотреть на них. Еще не начав жить, стали инвалидами. Зато спекулянт-перекупщик предложит жулику сколько-то рублей за краденые покрышки, фары. Жулик-крохобор, таясь, примет у него сверточек с деньгами и будет трусливо оглядываться – не заметил ли кто? Так пусть позеленеют от страха лица преступников, когда они увидят служебно-розыскную собаку и поймут, что пойманы. Вперед, Дикарь!

Нет, остановка.

Собака крутится на следу, визжит.

– Ага! – Запыхавшийся майор подбежал, стал рядом. – Вот тут безусловно ждала машина. Это очень важно – определить именно то место, с которого они уехали.

Следователь тщательно осматривает площадку, где остановилась собака. Похожий на все другие участок захламленной пристанционной земли. Ржавая консервная банка. Она здесь случайно и никакого отношения к происшествию не имеет. Столб с электрической лампочкой. Но лампочка разбита. Значит, ночью тут было темно. Отчетливый отпечаток протектора на сыроватой земле. Вот это уже интересно!

– Машина легковая, – задумчиво определяет следователь. – «Москвич» старого выпуска. В темноте проехали правым передним колесом по луже – вон той луже, что и отсюда видна. Оттого и след получился явственно.

Все смотрят на лужу.

Майор думает вслух:

– Лужа меня лично мало интересует. А вот что мне действительно интересно: как могли преступники – а их ведь было несколько душ – увезти в «Москвиче» старого выпуска полтора десятка огромных автопокрышек, да еще фары, подфарники и прочее? Да еще и сами – трое, четверо – там разместились.

– Не могли, – соглашается следователь.

– Тогда мы должны сделать вывод – не та машина. Случайно, значит, другая тут стояла, и на ней уехал кто-то другой. Дальнейший вывод: собака ошиблась.

Андрею очень хочется отрезать: моя собака не ошибается! Но он молчит. Ведь ему приходится работать не с Караем, не с Маузером. У него посредственная, много раз ошибавшаяся служебно-розыскная собака. Черт ее знает, ошибается она в этот раз или нет!

– Можно еще раз попробовать, – предлагает Андрей. – Проверить вторично, если хотите…

Все возвращаются на пустырь. Дикарь снова обнюхивает кирпичи, землю под колесами грузовиков. И уверенно – так же, как и в первый раз, – натягивает поводок. Но теперь он бежит в противоположную сторону.

– Ага, этот уже взял правильно! – слышится позади голос майора.

«Черт бы побрал такого пса! – злится Андрей. – Обязательно поначалу запутается. В одну сторону бросился, потом в другую. Перед людьми стыдно. Старания много, а успехов никаких. Но почему все-таки первый след был проложен к «Москвичу»? В каждой ошибке тоже есть свой смысл. А может, не было никакой ошибки? Ни с того ни с сего пес не побежит смотреть на лужу…»

Дикарь тянет напористо. Приходится его слегка сдерживать. Огромная куча угля, высотой с одноэтажный дом, навалена на пустыре. Угольный склад, что ли? Дикарь с ходу заворачивает и карабкается по склону угольной пирамиды.

– Опять заврался! – бросает кто-то позади.

Андрей натягивает поводок. Куда понесло проклятого пса? Бессмысленно бежать за ним на угольную гору. Вымажешься, как трубочист. Да и к чему? Можно встретить пса с другой стороны насыпи…

Андрей отстегивает поводок. Дикарь скачет вверх, вверх. Брюхо, лапы, хвост теперь у него чернее, чем у Маузера. Андрей огибает угольную насыпь и ждет, когда пес начнет спускаться.

А вот и он. Появляется на гребне горы и с лаем скачет вниз, проваливаясь и скользя. Конечно, он сильно чует след, иначе не рычал бы, не лаял. Выходит, если верить собаке, преступники перелезали через угольную гору. А для чего?

Дикарь выбрался на землю. Яростно мечется у насыпи, нюхает траву, нюхает воздух. Через минуту он начинает беспомощно скулить. След утерян.

Майор идет за ним и тоже почти что уткнулся носом в землю.

– Смотрите! – Опускает палец – и все видят на угольной пыли отпечаток автомобильной покрышки. – Похоже, опять тот самый «Москвич».

Андрей удерживает за ошейник безумствующего пса. Дикарь рвется обратно на гору.

– Можно, я скажу, товарищ майор? Я, кажется, разгадал эту загадку.

– Так поделитесь с нами, товарищ старший лейтенант.

– Машина стояла у столба под разбитой лампочкой. Это была никакая не другая машина, товарищ майор, а именно та самая. Преступников, как мы знаем, было несколько. Один – надо полагать, шофер, – когда дело у них закончилось, пошел к своему «Москвичу», и Дикарь, которого мы зря ругали, привел нас в точности по его следу. Другие тем временем полезли на эту угольную гору. И Дикарь во второй раз показал нам их путь. Спрашивается, для чего они полезли? А для того, товарищ майор, что они не могли увезти в «Москвиче» покрышки, как вы совершенно точно определили. И они решили их спрятать. Где? Да именно в этой самой угольной куче. Потом они спустились, тут шофер подал им «Москвича», и они укатили. Похищенные вещи – вот я головой ручаюсь – до сих пор лежат закопанные в угле. Собака нам в точности укажет место.

– Пускайте собаку!

Дикарь мгновенно взлетел наверх. Андрей кинулся за ним. Он уже не думал, что может выпачкаться. Майор с сожалением взглянул на свои начищенные сапоги и, вытягивая носки словно в танце, ловко, быстро побежал по осыпающемуся склону.

Пес ожесточенно разрывал уголь передними лапами. Усы у него были черные, глаз совсем не видно, только зубы сверкали, когда он с отвращением чихал и когтями пытался соскрести с носа налипшую угольную пыль.

– Лопату! – крикнул Андрей стоящим внизу.

Но ему не пришлось воспользоваться лопатой. Ею, по праву старшинства, завладел майор.

Рыл он сильно, умело, яма на глазах углублялась. Дикарь бросался прямо под лопату, рычал и время от времени злобно вонзал в черенок белые зубы.

– Дайте же мне лопату! – горячился Андрей. – Ну, что вы так, товарищ майор…

Ему казалось, что раскопать яму – это его право, раз уж именно он обо всем догадался. Начальник только отворачивался и молча вбивал лопату в уголь.

Трудиться ему пришлось, впрочем, недолго. В развороченной яме лежали шины, покрытые брезентом.

Все по очереди заглянули в яму.

Потом, стали смеяться, хвалить Андрея.

– Героическая у вас собака! Ну, умница! – сказал следователь. – Придется теперь колхозу «Верный путь» доставлять каждый день к завтраку этому псу хорошую баранью отбивную!

Больше всего Андрей боялся показать, как он радуется успеху. Пусть не думают, что удача мало знакома ему и его собаке. Нет! Проводник прибыл со своей замечательной служебно-розыскной собакой на место происшествия, быстро сориентировался, обнаружил пропажу. Выполнив долг, скромно едет домой. Похвалы не нужны. Дело самое обычное.

Радость буквально распирала его. Давно уж он так не гордился победой. Разве только в те далекие дни, когда он еще работал с Караем…

Но люди не должны ничего видеть.

Андрей был сух, подтянут, немногословен. Взял собаку на поводок, четко козырнул:

– Могу считать свою роль оконченной, товарищ майор?

– Вы-то можете, а нам еще предстоит найти преступников.

– Полагаю, тут уж вы справитесь без меня и без моей собаки?

– Верно. Благодарю вас за отличную работу.

Андрей еще раз кинул руку к козырьку.

Он пошел по склону, то и дело проваливаясь в проклятый уголь. Выбравшись, потопал сапогами, отряхнулся. Глядя на хозяина, отряхнулся и Дикарь. Чище от этого они оба не стали.

Андрей сел за руль мотоцикла. Дикарь прыгнул в коляску.

Когда выехали на шоссе, пес потянулся и осторожно положил заляпанную мокрую морду на согнутую, держащую руль руку хозяина.

Это было неудобно Андрею. Он стерпел.

 

ДИКАРЬ В ЗООПАРКЕ

Уже не раз, садясь обедать, Андрей находил на столе одну и ту же газету, как бы случайно раскрытую на четвертой полосе, и так, чтобы в глаза бросилось объявление. Зооветеринарный институт извещал о приеме студентов на заочный факультет. При поступлении льготы предоставлялись людям с опытом практической работы в животноводстве. Какое отношение это могло иметь к Андрею? Он отодвигал газету и опускал ложку в суп.

А через день газета опять лежала у его прибора.

Наконец ему надоело. В воскресенье утром он спросил у жены:

– Ну, что это значит?

Как всегда, когда она бывала смущена, Ева стала смеяться.

– А что? Разве плохо, если ты получишь высшее образование?

Андрей кончил школу уже давно. В войну его вместе со многими другими подростками перевезли из блокированного Ленинграда в Армению. Потом, когда выяснилось, что все его родные погибли, он уже не вернулся в Ленинград – жил в Ереване, в детском доме. Кончил школу. Потом была армия. А после демобилизации он снова вернулся в Ереван – это он уже ехал к себе домой.

О том, чтобы продолжить учение, он теперь не думал. Куда там! Ему за тридцать. Он глава семьи.

– Высшее образование! – с досадой сказал он. – Об этом уже скоро моя дочка начнет думать, а ты мне предлагаешь…

Дочке было два года.

Она сидела под столом и пыталась убедить плюшевого медвежонка взять в рот соску.

– Возьми соску, – доносилось из-под стола. – Я кому говорю? Спи сейчас же! Вот я тебе покажу, дрянь такая!

Она в точности повторяла слова и интонации матери. А Ева не очень выбирала выражения, когда сердилась.

– Аллочка, – позвал Андрей, – будем с тобой вместе учиться, да? Ты будешь объяснять папе, как решать задачки.

Девочка вылезла из-под стола, держа за лапу игрушечного медведя. Круглыми голубыми глазами пытливо посмотрела на отца.

– Такие вещи не говори! – приказала она строгим материнским голосом. – Ну, пойдем, пойдем прыг-скок.

Этим кончался каждый разговор Андрея с дочерью. Еще не научившись крепко стоять на собственных ногах, она уже любила прыгать. Отец держал ее за вытянутые маленькие теплые руки, и она без устали отталкивалась крепнущими ножками от пружинного дивана.

Когда дочка наконец отпустила его, Андрей вернулся в столовую и, позевывая, перечитал объявление. Ева не смотрела на него, делала что-то свое. Он ждал, ждал, зевал – хотелось, чтобы она первая начала разговор. Жена молчала.

– Заочный факультет… – не выдержал он. – У меня нет никакого практического опыта по животноводству…

– Нет, Андраник, – Ева часто переделывала его имя на армянский лад, – опыт у тебя есть. Ты же работаешь по собаководству. Я зашла сегодня – просто так – в зооветинститут, и мне там сказали, что служебно-розыскная собака тоже может считаться отчасти как животноводство.

Андрей внимательно все выслушал, а потом высоко поднял плечи – это должно было выражать удивление – и даже вздохнул:

– Ах, ты уже и в институте побывала!

Но на самом деле ему это нравилось. В институте была! Скажи пожалуйста! Все продумала!

Ева скромненько объясняла:

– Я давно чувствую, что твоя работа тебя не удовлетворяет. А что может быть лучше – учиться и потом с интересом работать? Все дороги открыты.

Снова пришла Алла и потребовала:

– Давай прыг-скок.

Ева хорошо знала своего мужа. Если она будет настаивать, то он замкнется, уйдет в себя. Но если заронить ему в душу сомнение и умолкнуть, то он выложит все, что у него на уме. Поэтому, когда он пришел в кухню, Ева перетирала посуду и пела.

– Почему ты решила, что я недоволен работой?

– А ты доволен? Ну и слава богу!

– Нет, почему ты все-таки вообразила?

– Но, господи, ты все время говоришь, что появились автомашины и значение сыскной собаки падает. Ты только поставь рядом такие слова: кибернетическая машина или атомная бомба – и собака-ищейка! Сразу сам поймешь, насколько, несовременна твоя профессия. Да и вообще, милиция скоро не будет нужна. – Она засмеялась, увидев, как вытягивается лицо мужа.

– Ладно, ты не торопись. Пока что давай-ка будем укреплять милицию.

Они давно уже сговорились, что в воскресенье поедут с дочкой в зоопарк. Интересно было послушать, что скажет Аллочка о живом слоне. Только посадив жену и дочку в коляску мотоцикла, Андрей понял, что у Евы есть еще и другая цель.

– Сейчас, Аллочка, мы увидим с тобой то место, где наш папа скоро будет работать.

Вот, оказывается, зачем они ехали в зоопарк!

Если уж Ева уцепилась за какую-нибудь идею, так ее и трактором не своротишь в сторону.

По дороге Андрей думал: хочется ему учиться или нет?

Он вдруг почувствовал волнение, когда вспомнил шелест страниц учебника. А холодок под сердцем в час экзамена… И потом, если действительно работать в зоопарке, – ведь это так заманчиво…

– А когда нужно подавать заявление?

Ева быстро отозвалась:

– До субботы.

– Я напишу, а ты передашь.

Ева работала врачом в поликлинике – два шага от зооветинститута. А Андрею нужно ехать через весь город. И, в конце концов, если уж она этого так хочет, так пусть хоть немного потрудится.

Мотоцикл плавно несся по шоссе. Слева на крутизне лепились домики. Над садами поднимался дымок. Пахло шашлыком. Андрей думал: учеба заочная, рассчитана на пять лет. И весь этот срок он будет работать в питомнике. А там ему уже и по возрасту подойдет время менять профессию.

Все получалось правильно.

Ева сказала:

– Как здесь хорошо! Это ущелье, эти огромные камни, деревья…

Андрей не замечал красоты. Очень уж привычной была дорога. Зоопарк расположился почти что напротив питомника служебного собаководства. По одну сторону шоссе – зоопарк, по другую – питомник. Конечно, подъезд к зоопарку куда роскошнее. Да и вообще, что сравнивать! В зоопарке – чугунная высокая решетка и колонны из розового туфа. В питомнике, на взгорье, – обветшалые деревянные ворота и даже нет асфальтовой дорожки. Но оба учреждения – добрые соседи. И Андрей ехал в зоопарк, как к себе домой.

Мотоцикл решено было оставить в питомнике. Андрей свернул с шоссе и по неудобному каменному пандусу влетел в открытые ворота.

Геворк стоял в одних трусах у водопроводной колонки и щедро поливал себя из шланга ледяной водой.

– Куда это вы всей семьей?

Андрей объяснил.

– Подождите. Я тоже с вами.

Даже не спросил, приятно ли будет людям в выходной день его общество…

Роза кормила собак.

Она долго восхищалась Аллочкой, а ее юркие курчавые, неожиданно выскакивающие из-за всех камней и кустов мальчишки совершенно затормошили ребенка.

– Ничего, – сказала Ева, – пусть она с детства привыкает отбиваться от мужчин.

Собаки вылизывали миски. Сильно пахло овсянкой, варенной на буйволиных костях.

– Всегда едят одно и то же, – вздохнула Роза. – Сытно, много, но никакого разнообразия. От рождения до смерти – только каша с костями.

Ева с сожалением разглядывала собак:

– Бедненькие! Служба у них тяжелая, еда скучная. Все счастье – когда нацепят ошейник и поведут на поиск…

Она мельком взглянула на Дикаря. Пес, наверно, чуял присутствие хозяина. Оставил недоеденную овсянку, просунул нос сквозь прутья. Влажный черный пупырчатый кончик подергивался, шевелился; он показался Еве на секунду маленьким зверьком, который живет отдельно от собаки.

– Поверите, – сказала она Розе, – после гибели Карая ни одну собаку больше любить не могу. Ничем этот Дикарь передо мной не провинился, а вот не хочу я его, не нужен он мне. А Карай был необходим. Почему? В чем разница? Андрей, по-моему, даже злится на меня…

– А я их всех люблю, – сказала Роза. – Мне что Найда, что вислоухий Джек, что Маузер – все одно. Они все труженики.

Андрей позвал жену. У ворот уже стоял Геворк и держал на коротком поводке Маузера.

– Вот, – сказал Андрей, – видишь, в зоопарк с собакой идем!

– Правда, Геворк? Вас же не пустят.

– Ничего, там знакомые. Я договорился.

– А для чего?

– Ну как «для чего»! – Геворк упрямо наклонил курчавую черную голову. – Мы должны приучать собаку к работе во всяких условиях.

– Видишь ли, Ева, какое дело… – Андрей долго двигал скулами, глаза у него были очень серьезные, – нас иной раз посылают на поиск в Нубийскую пустыню. Также и в Уссурийскую тайгу. Там мы, понимаешь, ищем со своими собаками похищенное жуликами барахло, а вся местность там буквально кишит львами и тиграми. Ну, гиены, слоны – этих я уже и не считаю. Так вот, понимаешь, чтобы заблаговременно приучить служебно-розыскную собаку…

– Ладно, ты не остри, – оборвала Ева. – У Геворка, наверно, есть свои соображения…

Геворк рассердился:

– Да просто-напросто я хочу приучить собаку, чтобы совсем ничего на свете не боялась! Пусть хоть одна такая будет во всем питомнике. – И тут же подвел итоги:– Конечно, у меня сотрудники такие: как кончилась смена – их уже дело не интересует. А у меня, черт меня побери, ненормальный характер. Каждую секунду думаю, как и что улучшить…

– Вы, Геворк, – самый прелестный и самый заботливый начальник на свете! – засмеялась Ева. – Идемте улучшать Маузера.

Так и пошли: впереди Андрей с дочкой, позади Ева и Геворк с Маузером.

У ворот питомника сидел старик с двумя корзинами: в одной – жареные семечки, в другой – букетики полевых цветов.

Дед был дряхлый, проводники жалели его.

Он узнал Андрея, окликнул и преподнес Алле букетик.

– Как здоровье, дедушка?

– Да неважно, сынок. На том свете утеряли, наверно, списки, где обозначена моя фамилия. Все не зовут и не зовут меня. Забыли!

– Да и вы сами туда не торопитесь, дедушка. Выглядите прямо как огурчик.

– Верно, – подтвердил старик, – не тороплюсь я, не тороплюсь.

В кассе зоопарка Андрей взял билеты для всей компании.

Неподалеку от входа стеной – друг на друге – стояли клетки с попугаями. Метались вверх и вниз красные, синие, белые перья. И такой крик, щелканье, клёкот встречал посетителей, что Аллочка встрепенулась и счастливо засмеялась:

– Птички, мама…

Ева бросила в клетку горсть семечек.

На Маузера попугаи не произвели впечатления. Он видел в жизни слишком много и уже устал воспринимать новое. Бывал он в квартирах – роскошных и плохих, лазил в пещеры, разыскивал следы в птичниках и на скотных дворах, в поездах и в театрах. Он ездил на всех видах транспорта и летал в самолетах. Чем мог его удивить зоопарк?

Пес зевнул, неохотно раздвинув седые губы, прикрыл глубоко запавшие глаза и отвернулся.

В пруду купалось солнце. Вольно жили тут гуси и великое множество уток – нырки, кряквы, шилохвостки и какие-то особенные, ярко-неправдоподобные птицы из семейства утиных, разрисованные от рождения, словно самые волшебные игрушки. Вытягивали гордые шеи лебеди. Хлопотали у берега цапли, то и дело погружая в воду клювы-ножницы. На одной ноге стоял розовый фламинго. Выставив грудь, бродил в одиночестве недовольный важный пингвин.

Аллу невозможно было увести отсюда. Пришлось отцу посадить ее к себе на плечо.

Маузер равнодушно глядел на воду. Его раздражало бессмысленное мелькание освещенных солнцем крыльев. Он отвернулся.

– Видите? – с торжеством сказал Геворк. – Вот так и должна реагировать настоящая служебная собака. У нее есть хозяин, ошейник, миска с едой и след, который нужно довести до выявления преступника, когда это приказано. И больше ей ничего на свете не интересно.

– Мама, пойдем, где птичка на одной ножке! – требовала Алла.

Ева подготавливала ее к сюрпризу:

– Мы сейчас слона увидим…

Но слон Аллочке не понравился. Он был слишком велик, девочка не могла увидеть его сразу и целиком. То она видела только хобот и бивни, то ленивый тощий хвост или толстенную ногу. Ей стало скучно.

Разочарованные, все пошли дальше. Теперь Алла, какого бы зверя ей ни показали, спрашивала: «Он добрый?» Прежде всего она выясняла именно это. И пришлось даже про гиену сказать: добрая. А то ведь еще и не захочет смотреть!

Возле клеток с крупными хищниками толпилось много любопытных. Андрей протиснулся вперед. Тиграм только что бросили еду. Могучий медлительный зверь наступил лапой – толстой, как полено, – на кусок сырого мяса в несколько килограммов весом и, покачивая тяжелой головой, пристально глядел на людей. Потом он негромко рявкнул, улегся на пол клетки. Одним оттянутым когтем передней лапы приподнял весь кусок и зубами стал отрезать мясо, сокрушать и дробить кости, неторопливо пожирать добычу.

А из других клеток в это время неслись яростные, жалобные крики, вопли. В тревожный час кормления рычали гиены, делили добычу шакалы, кусали, рвали друг друга дикие собаки динго, заключенные все в одну клетку. Находясь в руках человека, звери продолжали жить по законам леса.

Андрей оглянулся. Аллочке все уже надоело, Ева сидела с ней на скамье. А где Маузер?

Геворк двумя руками удерживал пса за ошейник.

Даже издали было видно, что он едва справляется с собакой. Андрей бросился на помощь:

– Что случилось?

– Да вот, задурил.

Вся шерсть на спине Маузера, от загривка до хвоста, стояла торчком. Пес сгорбился и стал похож на гиену. Хвост поджал глубоко, под самый живот. Лязгал зубами и скулил. Никогда еще Андрей не видел его в таком жалком состоянии.

– Сидеть! – приказал Геворк.

Маузер неохотно подчинился.

Геворк стал резким голосом подавать одну за другой знакомые команды:

– Стоять!.. Лежать!

Отбежав, крикнул:

– Ко мне!.. К ноге!.. Голос!

Привычные распоряжения вернули Маузеру утраченное равновесие. Он угрюмо выполнил все, что от него требовалось. Правда, пролаял он чуть слышно, но и это было уже доблестью. Шерсть понемногу улеглась, хвост нормально опустился к скакательному суставу. Только глаза тревожно метались и выдавали смятение.

– Понимаешь, такой подлец… Как только запахло хищниками, он свихнулся. Уж и мимо шакалов прошел вздыбленный. Упирался, но подчинился. Ведь он знает, что со мной шутки плохи. Ну, а потом лев рявкнул – так его словно смыло. Он и меня утащил, как осенний листочек.

– Ну и смирись, – посоветовал Андрей. – Пойми и прости его. Лев, знаешь ли, дело нешуточное.

– Ни черта! Он у меня и на льва пойдет, подняв хвостик. Я эти душевные переливы поощрять не намерен.

Геворк намотал на руку поводок:

– Рядом!

Маузер сделал несколько неуверенных шажков, шумно втянул носом воздух – и остановился.

– Вот какую он взял новую моду – упрямится, подлец! Теперь его надо убить или сломить. Вперед!

Пес заворчал. Шерсть снова вздыбилась. Он уперся в землю передними лапами, оскалился. Было ясно, что он не может идти туда, куда его посылают.

Застонала гиена. Маузер рванулся назад, потащил на поводке хозяина. Ну и силища была у пса! Как ни упирался, как ни ругался Геворк, пришлось ему пробежать шагов двадцать.

В конце аллеи они наконец остановились. Пес дрожал. Геворк с багрово-красной от натуги и гнева шеей лупил его сложенным поводком.

Подошли Ева с Аллочкой. Девочка заснула на руках у матери.

– Зачем злиться? Зачем нервничать? Не возьмете с собой Маузера в Нубийскую пустыню, только и всего.

Вот что Геворк действительно умел – это считаться с неизбежностью, подчиняться обстоятельствам. Он распустил поводок, неожиданно улыбнулся Еве, блеснув лакированными глазами-пуговками.

– Верно! Ну к чему мне это все? Что мы с ним, каждодневно среди львов живем, а? Вот я иной раз начинаю умничать. А тут собака оказалась умнее человека. Говорит: по инструкции мне это не положено, хозяин!

Встряхнув Маузера за ошейник, он поставил его «у ноги».

– Пойдем-ка домой, старик.

– Слушай, – попросил Андрей, – ты, кажется, в город собирался? Отвези, пожалуйста, жену. Я тут еще остался бы, посмотрел кое-что…

Он вернулся к клетке со львами. Если взглянуть на зверя, когда тот лежит, то по меньшей мере половину его составляет голова. Лев ел мясо без жадности, но все же зарычал, когда из глубины смежной клетки выглянула, а потом и приползла львица. Они не отнимали друг у друга добычу. Он только предупредил ее: там – твое, здесь – мое.

Иное дело волки. Они втроем жили в одной клетке. Три брата, как было написано на пояснительной дощечке. Когда Андрей подошел, каждый из них грыз свою кость, а служительница стояла снаружи, просунув в клетку сквозь прутья толстую железную палку. Как шлагбаум на дороге, преграждающий путь машинам, палка то поднималась, то опускалась. Нужно было удержать самого жадного и самого сильного из троих, чтобы он не отнимал еду у своих родичей.

Самым жадным и самым свирепым оказался желтоглазый, широкогрудый, но небольшой, ростом с Дикаря, волк. Он пригнулся, как будто хотел проползти низом, и обманул служительницу, потому что, когда та торопливо опустила палку, он перемахнул поверху.

На несколько секунд серые тела смешались, начались грызня и визг. А затем желтоглазый вылез уже с огромной мясистой костью в зубах. Его обиженный брат, хромая, кинулся в дальний угол клетки – доедать то, что оставил победитель.

Шакалы все, сколько их было, набрасывались на один кусок мяса и с воплями раздирали его, отнимая друг у друга. Давились, торопились заглотать побольше и поскорее. А нетронутые куски тем временем валялись на полу.

Совсем уж безобразно вели себя дикие собаки динго. Их было в клетке пять или шесть. Одна, палевой масти, самая большая и злобная, отняла у других мясо и все куски стащила к одному месту – на середину клетки. И не столько жрала, сколько охраняла добычу. А остальные – худые и жалкие, воняющие псиной, – бродили вокруг, с тоской принюхиваясь к пятнам крови на полу. Время от времени палевая набрасывалась на кого-нибудь, кто позволил себе перейти незримую черту и приблизиться к мясу. Жрать ей, может, и не хотелось, но она не отдавала еду другим.

Андрей возмущался. Ну что бы им объединиться и проучить как следует гадину! Еды вдоволь, а они голодают. Надо сказать служителям. Вообще-то скоро он и сам будет здесь работать…

Андрею стало обидно оттого, что Маузер, проживший всю жизнь около людей, так постыдно струсил. Карай прошел бы тут гордо – так, во всяком случае, хотелось ему думать. А пустить бы Карая в клетку – он навел бы порядок среди динго и, конечно, проучил бы палевую.

Только теперь, вспомнив о Карае, он признался себе, почему отправил Еву домой с Геворком, а сам остался в зоопарке. Была одна затаенная мысль, томившая его с той самой минуты, когда он увидел Маузера с трусливо поджатым хвостом.

Геворк, конечно, уже уехал. Можно приступать.

Он пошел в питомник.

Дикарь дремал в вольере. Он вызвал его, надел ошейник, пристегнул поводок, почему-то при этом сильно волнуясь. Спросил у себя: «Что случилось? Ну-ка, успокойся!»

К зоопарку шел быстро, деловито, как будто это действительно было серьезное дело, а не забава.

Контролер у входа удивился:

– Что это у вас сегодня – испытания какие или еще что?

Андрей заранее все сформулировал.

– Отрабатываем новый комплекс. И проверка характера.

Ему было все же немного стыдно.

По центральной аллее он вел пса, как на работу.

Все теперь было иначе, чем в первый раз.

Интересны были не птицы, не звери сами по себе, а только то, как будет вести себя Дикарь.

Попугаи пса удивили. Он склонял голову набок, смотрел живым, заросшим шерстью карим глазом, поднимал морду вверх и принюхивался. Андрей понимал его так, будто разговаривал с ним. Сначала пес определил: «Нет, это не куры». Потом: «Не голуби». Вскинул вопросительно морду: «Кто это, хозяин? Что я должен с ними делать?»

– Пошли дальше, – сказал Андрей.

Возле пруда Дикарь затрепетал. Проснулись и заговорили все бродившие в крови прирученной собаки инстинкты охотника, добытчика пищи. Он подогнул лапу, пригнул шею и принял классическую позу охотничьей стойки. Мимо проковылял пингвин. «Возьму его, а, хозяин?»

– И не мечтай, – усмехнулся Андрей. – Давай вперед!

В просторном загоне бегали туры, козероги, а дальше винторогие козлы, муфлоны. Подошел к забору олень.

Дикарь глядел спокойно: «Коровы, хозяин!»

– А вот и нет, – сказал Андрей. – Тут, голубчик, твоя промашка. Ты рассмотри их как следует.

«Нет, хозяин, чего уж там – коровы. Понюхай – пахнет молоком».

– К ноге! – приказал Андрей и вывел пса на дорожку. Начиналась аллея хищников.

«Нет, я туда не пойду, хозяин!»

– Вперед, Дикарь!

«Не нужно, хозяин!»

Вся шерсть на спине у пса поднялась, словно вдоль хребта залег еж. Дикарь сгорбился, уперся, загнул хвост. «То же самое, что и с Маузером было», – отметил Андрей. Он положил руку на голову собаки, погладил. Это была не ласка, а призыв к мужеству. Андрей сильно провел ладонью от морды – по всей вздыбленной спине – до хвоста. Почему-то было очень важно, чтобы пес преодолел ужас и пошел навстречу неведомой опасности – туда, куда он сейчас не может, не смеет идти.

– Вперед, Дикарь! Ну, не трусь!

«Это тебе нужно, хозяин?»

– Давай! Рядом!

«Я иду».

Шаг, Еще один. Но как трудно ему это дается!

Рыкнул лев.

Минутная остановка. Рука хозяина ложится на голову собаки.

«Иду, я иду, хозяин».

Андрей придержал пса у клетки с тиграми.

Мясо уже было съедено. Огромная полосатая, вымазанная кровью морда лежала на лапах-поленьях. Глаза непримиримо и сыто смотрели сквозь прищур: «Не съем, но убью». Дикарь, подняв голову, с ужасом разглядывал огромную кошку.

«Кто это, хозяин?»

– Ну как? – спросил Андрей. – Нравится тебе?

Ногой, прижатой к мохнатому боку собаки, он чувствовал, как дрожит ее напряженное тело.

– Дикарь! Фас!

Дрожащее расслабленное тело мгновенно одевается мускулами. Прозвучал приказ, колебаниям нет места. «Иду умирать, хозяин!» Дикарь с рычанием бросается на перильца, ограждающие клетку.

Тигр открыл глаза, поднялся.

Маленькая собака и огромная кошка с ненавистью смотрят друг на друга. Ни с той, ни с другой стороны нет боязни.

А чего бояться тигру? Он создан природой, чтобы ломать и сокрушать. На свете нет ему равных. Ненависть – его сила.

Но вот маленькая собака с поперечным шрамом на морде. Тоже отлита в мастерской природы, только улучшена, подправлена человеком. Должна дрожать перед тигром. А нет, не дрожит.

– Ты ведь не боишься его, Дикарь?

«Боюсь, хозяин, но, если прикажешь, я вцеплюсь ему в горло!»

Андрей уводит собаку в боковую аллею. Там пусто. Дикарь радуется жизни, как щенок. Бегает, прыгает, лает. Становится на задние лапы, а передние кладет на грудь хозяину. И высовывает язык, хочет лизнуть в лицо.

Но вот беда – не достает он. Маловат. Карай, вытянув морду, добирался языком до уха Андрея. А этот – только до плеча.

Андрей склоняется и на секунду прижимает к груди мохнатую голову.

Потом он покупает в киоске мороженое. И долго смотрит, как Дикарь впервые в жизни осторожно пробует длинным языком холодное сладкое белое месиво в коричневом вафельном стаканчике.

Вот так же когда-то познавал мороженое Карай…

 

ПОГОНЯ СКВОЗЬ НОЧЬ

– Это квартира старшего лейтенанта милиции Витюгина?

Голос в трубке знакомый. Но почему тон такой начальственный, отчужденно-официальный?

– Геворк, это ты?

– Старший лейтенант Витюгин, вам приказание – немедленно явитесь в питомник.

– Что случилось?

– Прибыть по вызову, не теряя ни минуты! – Голос в трубке чуть смягчился. – Объяснение получишь на месте. Торопись, как только можно.

Трубка лязгнула. Отбой.

Быстро – голову под кран. Надо стряхнуть сон. Гимнастерка, пистолет. Теперь – плащ. По ночам уже холодно.

– Андрей, ты куда?

Ева подняла голову с подушки. Казалось бы, давно пора ей привыкнуть, что у мужа работа беспокойная. А она постоянно задает вопросы, на которые нечего ответить.

Ей хочется, чтобы он сказал: все в порядке, дорогая, спи, ничего опасного нет, усни поскорее и ни о чем плохом не думай!

Уже не раз Андрей ночью уходил из дому с такими словами.

Ева сидит на постели, смотрит на мужа испуганными глазами. Конечно, он мог бы ее успокоить. Но ему некогда.

– Вызывают меня.

По лестнице он спускается бегом. Выкатить из гаража мотоцикл – на это уходит еще две минуты.

Теперь он мчится по темным пустынным улицам. Мотоцикл оглушительно стрекочет. Освещенных окон в домах уже мало. Произошло, конечно, что-то совершенно необычайное. Иначе не стали бы его без всяких объяснений поднимать среди ночи.

Еще издали он услышал, что в питомнике яростно лают собаки. По двору мечутся огоньки карманных фонариков. Кажется, собралось много людей. У ворот стоят мотоциклы – один за другим, словно очередь выстроилась.

Полковник из Управления милиции выходит на крыльцо:

– Все в сборе?

Геворк подскакивает к нему и рапортует:

– Так точно!

– Пойдет весь питомник. Все проводники со всеми собаками. Выступать немедленно.

– Разобрать собак по коляскам! – негромко приказывает Геворк. – Не терять времени, ребята!

Андрей, как прибыл последним, так и теперь едет в колонне позади всех.

Мотоциклы проносятся цепочкой по улицам уснувшего города. Дикарь не спит, сидит рядом в коляске, глядит во тьму.

Что же все-таки случилось?

На шоссе за городом Геворк остановил колонну.

– Внимание! Разъясняю обстановку. Может, кто из вас что слышал, но большинство, по-моему, ничего не знает… Произошел групповой побег из колонии заключенных: ушли уголовники-рецидивисты. Группа вооружена. Угнали машину. Знают закон об усилении ответственности за нарушение порядка в местах заключения, понимают, следовательно, что им грозит, и дешево не дадутся. На поиск вышло несколько отрядов. Каждый из вас с собакой будет присоединен к такому отряду. Поскольку следы бежавших утеряны и даже направление в точности неизвестно, а побег произошел еще днем, на нас возлагают большую надежду. В том смысле только, чтобы отыскать. Брать бандитов уже будем не мы.

Он взмахнул рукой.

Колонна двинулась дальше.

…В это утро Геннадий Числов, как и обычно, первым вышел на развод. Он аккуратно проделывал это весь последний месяц. Едва дежурный простучал железным прутом по висящему у столба куску рельса, Числов шагнул вперед, картинно приставил ногу и вытянулся по стойке «смирно». За ним молчаливо выстроились остальные – все те, кто с вечера были назначены вместе с ним на дорожные работы.

– Опять ты у меня правофланговый, – сказал майор Гукасян, начальник вооруженной охраны колонии, выходя из караулки к воротам.

У него была особая память на рецидивистов. Он знал их всех по именам, помнил все их клички, кто, где, когда, сколько и за что отсидел. С Числовым он тоже встречался не впервые. Несколько лет назад Геннадий Числов, по кличке «Купец», или «Генка Дьякон», попал в колонию за соучастие в квартирной краже. Срок ему дали небольшой, и сам он тогда был еще очень молод. Но с его появлением в лагере среди уголовников началась подозрительная возня. Кто-то кого-то избил, поранил. Люди, до того спокойно отбывавшие наказание, вдруг попытались бежать. Открылась картежная игра, и высшей ставкой стала чья-то жизнь. Появилось много «отказчиков» – то есть лиц, не желающих работать. Администрация долго не могла понять, кто верховодит. Но майор Гукасян опытным глазом выбрал из всех молоденького Генку Числова: «Ручаюсь, все беды от него. Это крупная птица, хотя у нас – по самому маленькому делу».

Сейчас Геннадию Числову было лет двадцать шесть – двадцать семь. Его судили за участие в вооруженном ограблении, при котором были убиты двое: сторож, охраняющий магазин, и проходившая в ночной час по улице девушка – телефонистка междугородней станции, которая пыталась помешать грабителям. Всех бандитов приговорили к расстрелу. Один только Числов сумел доказать, что он находился далеко от места происшествия – на другой улице.

– А ведь это наверняка вся шайка под твоим началом была! – сказал майор Гукасян, когда Числова привезли в колонию. – И убил, вернее всего, именно ты. А отделался мягче всех.

– Ого, знакомый начальник! Разрешите поприветствовать? – Генка Дьякон поклонился. – Ваш черный глаз наш темный мир на три километра в глубь пронзает! Но судьи разбираются, конечно, не так глубоко, и я вышел с детским сроком, хотя, как вы сами понимаете, умолял прокурора, чтобы мне влепили вышку.

Он носил теперь густую каштановую бороду, почти до пояса. И странно было видеть молодое, красивое, жестокое лицо в обрамлении всклокоченных волос.

Обрить бороду Геннадий Числов не дал. Вежливо объяснил: «Я знаю, что у вас такой порядок и раз я попал в ваш монастырь, то должен подчиняться уставу. Но прошу со всей убедительностью сделать для меня исключение. Вам же, начальникам, удобнее, чтобы я остался в бороде. Особая примета: бородач! Начальство любит, чтоб у жулика были особые приметы. А я своим внешним видом исключительно дорожу и очень обижусь, если обреете».

С майором Гукасяном он всегда балагурил, очень точно, впрочем, удерживаясь в допустимых границах. Сейчас, стоя первым у ворот, он весело откликнулся:

– А ведь я заметно перековываюсь, гражданин начальничек, ключик-чайничек, только вы один не хотите признавать.

Майор Гукасян никогда не позволял излишних вольностей в обращении:

– Что это еще такое – «ключик-чайничек»?

– Песня; Художественное произведение. Откуда, как говорится, слов не выкидают:

– Отставить песню! – приказал майор.

К воротам подали грузовик.

Всех, кто назначен был на дорожные работы, пропускали через ворота по двое. Каждого дежурный останавливал на секунду и ощупывал карманы и бушлат на груди. В руках преступника любой ржавый брусок железа мог превратиться в смертоносное оружие. Затем заключенные по одному влезали в кузов машины.

Первым влез Числов и уселся на дно, привалившись спиной к борту и обхватив руками колени. За ним, соблюдая установленный порядок, стали подниматься остальные.

Машина должна была отвезти заключенных на работу в степь – за двадцать пять километров от лагеря. Там прокладывалась новая шоссейная дорога. Майор Гукасян охотнее всего посылал работать по этому наряду самых подозрительных. Там пустынно, посторонние не появляются, машины почти не ездят. И всё там на виду. Часовые, расположившись поблизости от работающих – в конце и в начале участка, – могли без труда предотвратить любую попытку побега. К тому же с машиной обычно отправляли троих конвоиров. Один с автоматом стоял впереди, в кузове грузовика, а все заключенные сидели на полу, другой – у заднего борта и тоже с оружием наготове, а третий ехал в кабине с шофером.

В это утро при отправке грузовика случилась маленькая заминка. И если бы ей придали значение, то, может, все обошлось бы благополучно.

Одним из последних в машину должен был влезть Федор Пузанков, парень могучего сложения, отчаянный и ловкий. Он был осужден на пять лет за злостное хулиганство. Когда подошла его очередь, он вдруг негромко сказал, что не поедет. У него болит живот.

Впоследствии один из конвоиров говорил, что ему показалось, будто Федор Пузанков чуть заметно подмигивал начальнику. Но тогда этот конвоир промолчал, а другие ничего подозрительного не заметили. Такие отказы были делом привычным. Но вполне возможно – это было решено потом, – что Федор Пузанков действительно хотел остаться в колонии и разоблачить сговор бандитов, подготовивших побег. У него был сравнительно небольшой срок, и ему, наверно, не хотелось рисковать.

– Значит, не едешь? – спросил для порядка дежурный. – Отдохнуть захотелось? Иди к врачу, докажи, что не симулируешь.

Он собирался уже отправить машину без Пузанкова. Но Геннадий Числов поднялся на ноги.

– Кто это не едет? Это Федор, что ли, у нас прихворнул?

– Я не еду! – с вызовом подтвердил Пузанков.

Геннадий выпрыгнул из машины. Захватив в кулак бороду, он с полминуты пристально глядел на отказчика.

– Заболел, значит, Феденька? Плохо чувствуешь себя, бедняжка?

– Не твоя печаль.

– На вежливость был ответ – хамство! А может, я твою болезнь понимаю?

– Иди ты… – вяло отозвался Пузанков.

– Ты будь своим, Федя, да без убытка. И все же соображай – мой тебе добрый совет, – с кем говоришь! – Геннадий придвинулся вплотную к рослому Пузанкову и коротко, зло бросил несколько слов.

Никто из близстоящих ничего не расслышал. Пузанков изменился в лице, замотал головой на бычьей шее:

– Все одно не поеду!

– Тогда и я останусь, – с холодной улыбкой объявил Геннадий. – Буду дружка своего лечить.

Федор оглянулся по сторонам. С бессильной ненавистью обратил взгляд на Числова – и словно сломался. Полез в кузов. Голову он опустил и уже не произнес больше ни слова.

Никто в ту минуту не понял смысла этого поединка. Если бы Числов приказал кому-нибудь отказаться от работы, тут на него, конечно, быстро нашлась бы управа. А сейчас, по видимости, все было в порядке. Один преступник, явный симулянт, отлынивает от работы, а другой уговаривает его не делать глупостей. И результат – оба едут на работу. Разве это плохо? Только похвалить Числова нужно за это, вот и все.

Конвоиры заняли свои места.

– Разрешаю отправление! – крикнул дежурный.

И машина тронулась.

Весь путь до места работы занимал примерно полчаса. Но уже через пять минут пришлось сделать остановку.

Двое заключенных повздорили из-за какого-то пустяка. Не успели конвоиры вмешаться, как Корюн Едигарян ударил камнем по голове Аскяра Велиева. Их тут же разняли, высадили из машины. Велиев испуганно повторял:

– Я ничего ему не делал… Он говорит: «Отодвинься». Пожалуйста, могу отодвинуться… Я хотел отодвинуться – он ударил… За что?!

Рана была, вероятно, не очень опасная. Но пострадавшего надо было все же поскорее доставить на перевязку. Хорошо, что еще недалеко уехали от лагеря.

Пострадавшего и преступника – обоих решили отправить обратно в лагерь. С ними пошел один из конвоиров – тот, что сидел в кабине с шофером.

– Ответишь, мерзавец, по всей строгости, – сказал он Едигаряну. – Еще раз под суд пойдешь. Давай вперед!

Корюн Едигарян угрюмо вышел на дорогу. Он и сам знал, что получит дополнительный срок. Но, как потом выяснилось, не сделать того, что сделал, он не мог.

Теперь он молча повиновался всем распоряжениям. Вообще, после того как ударил Велиева, он уже не произнес ни слова и не отвечал на вопросы, а заговорил лишь через несколько дней в кабинете следователя. Велиев же только охал и просил, чтобы его привели в лагерь побыстрее. Он прижимал руку к голове – боялся потерять много крови.

Впоследствии выяснилось, что все это было заранее обдумано и подстроено Числовым. Аскяр Велиев, мелкий трамвайный воришка, ничего не знал, он был только жертвой. Но почти ничего не знал и Едигарян. Он играл с Числовым в карты, и ставкой была судьба Аскяра Велиева. Едигарян проиграл и должен был выполнить то, что приказано, иначе ему самому грозила расправа. Для чего этот удар был нужен Числову, Едигарян не понимал, но спрашивать не смел. В планы побега его не посвящали.

Так Числову удалось убрать конвоира, который, сидя в кабине, был наименее досягаемым и потому самым опасным для бандитов.

Дальше – почти до самого конца – ехали спокойно. Генка Дьякон, спросив разрешения у конвойных, завел песню – и все хором подхватили ее:

Машина шла теперь по безлюдному участку строящегося шоссе. По обеим сторонам тянулись свежевыкопанные глубокие кюветы. Кучками лежал высыпанный на дорогу гравий, и шоферу приходилось круто вертеть баранку, объезжая насыпи то с одной, то с другой обочины. По сторонам тянулись солончаки или киры – бесплодные, пустующие, усеянные камнями земли. Генка Дьякон вел песню:

Он судорожно передохнул, взмахнул рукой, выкрикнул срывающимся басом:

Эти слова, видимо, были сигналом.

Конвоиры не успели выстрелить. На них навалились сразу со всех сторон. Того, кто стоял у кабины, сдернули за ноги на дно кузова, и через секунду на нем уже сидели трое или четверо, заламывая ему руки за спину. Федор Пузанков снял с него оружие. Второго конвоира, который сидел на борту, выбросили на ходу из машины. Когда он падал, Генка Дьякон, придержав, его за грудки, успел сорвать автомат.

Шофер слишком поздно понял, что происходит. Он услышал шум, оглянулся, но сквозь стекло, загороженное людскими телами, ничего не смог разглядеть. Раздался сильный стук по крыше кабинки – он остановил машину. И тут же увидел, как с двух сторон в полураскрытые окна к нему лезут дула автоматов. Его выволокли на обочину дороги и отняли пистолет.

– Все, братва, шабаш! – кричал Числов, отдуваясь и размахивая руками.

Он возбужденно бегал вокруг машины, потрясая автоматом и восторженно, громко, бессмысленно ругался. Его каштановая борода развевалась на ветру. Все обошлось так легко! Прошло едва полминуты, а машина уже в его руках и он на свободе! Теперь надо было сделать что-то разумное. Он огляделся.

Первое, что он заметил, был автомат в руках у Пузанкова.

– Федя, – позвал он мягко, – ты молодец! Все бы такие были рисковые, как ты! Отдай оружие, Феденька, отдай Короткому. У тебя будет другое задание.

Бандит, по кличке «Васька Короткий», тут же подскочил и протянул руку к автомату. Он был невысок и коренаст, с очень узким лицом, со впавшими и как-то по-особенному втянутыми внутрь щеками. Его называли еще «Ободранный Баран».

Федор Пузанков стоял с налитыми кровью глазами. Тяжелым кулаком отбил протянутую к нему руку.

– Федя, ты чего? – ласково позвал Числов, словно хотел разбудить спящего. – Ты очухайся, дружок. Опять психануть захотелось?

– Мое оружие!

– Твое. Ты добывал – к тебе и вернется. Отдаешь лишь на время. Потерпи полчасика.

Он снял автомат с плеча Пузанкова и передал Короткому.

Машина стояла у обочины, почти съехав в кювет передними колесами.

Позади на дороге лежал конвоир, выброшенный из кузова. Погиб ли он, ударившись о землю, или просто оглушен, это надо было выяснить. Шофер и второй конвоир сидели в кювете на самом дне. Оба молчали. Шофер сосредоточенно посасывал и с досадой разглядывал окровавленную руку.

Из заключенных только семеро, включая Пузанкова, заранее знали о готовящемся побеге. Остальные стали невольными участниками и свидетелями происшедших событий. Все они, сбившись в кучу, стояли сейчас у машины. Многие были подавлены, обескуражены. Но все громче стали раздаваться их голоса:

– Для чего все это?

– Мы не хотим! Не согласны!

Геннадий Числов высмотрел среди них самых испуганных.

– Эй, наблюдатели, притащите-ка мне сюда вон того дядьку, что лег отдыхать на дороге.

Конвоира принесли на руках. Он был жив, только разбил себе при падении голову и, кажется, сломал ногу. Его положили в кювет.

– Братва, – сказал Числов, – соберитесь поближе, я кричать не любитель. Значит, так: все вы теперь на свободе – кто по собственному почину, а кто и против воли. Если среди вас есть такие, кто стремится обратно в клетку, тех я силком держать при себе не стану. Ну-ка, отзовитесь, есть?

– Есть! – закричали стоявшие позади. – Такая свобода не нужна!

– Конвоира-то зачем изуродовали?!

Числов приподнялся на цыпочки:

– Кто недоволен? Ну-ка, выйди вперед!

Все умолкли.

– Боятся меня люди. Видишь, Федя? – сказал Числов. – Один ты, рисковый паренек, меня не испугался. Детки! – Он поднял руку. – Я вам вот что скажу: у кого срок малый, тем я и сам советую вернуться. Наказания вам не будет. Все валите на меня. Что б вы там самое худшее обо мне ни придумали, майор всему поверит. А мне здесь вы обуза. В таком большом количестве совершенно не нужны. Делайте, детки, правильные выводы. Кто хочет вернуться, отойди влево.

Отошли многие.

– Умные молодцы! – похвалил Числов. – Смелые, решительные ребята. Поглядите на них. Из ихней клетки открылась дверца в широкий свободный мир, а они говорят: «Нет, нет, дядечка, разрешите нам хоть как-нибудь пропихнуться обратно в тесную клетку, за железную решетку». – Он любовно поглаживал бороду. – Но только, детки, я с вами сейчас не расстанусь. Ведь вы такие послушные – как только попадете к начальничку, сразу ему выложите: «Числова мы оставили там-то, и он повел людей туда-то». А я вас пока что с собой возьму и отпущу со своих глаз откуда подальше. – Правильно я делаю, Федя? – обратился он к Пузанкову.

Тот буркнул:

– Мне что…

– Значит, будем считать – Федя мои действия одобряет. – Он засмеялся. – Теперь другой вопрос. Что нам делать с этими нашими приятелями? – Согнутым локтем он повел назад, в сторону кювета, где находились конвоиры.

– Оставим их тут, Генка!

Это негромко сказал – но все услышали – самый старший по возрасту, пятидесятилетний Влас Уколов. По кличке он почему-то был «Минька». В грязной узловатой руке он держал пистолет, отнятый у шофера, и то сжимал, то разжимал широкую ладонь. В другой руке пистолет мог выглядеть сторожем, защитником, хранителем спокойствия. В этой руке он был убийцей. И все поняли смысл предложенного: «Оставим их тут!» За этими словами стояла смерть.

– Подожди, Минька! Про таких, как ты, верно сказано: «Сед да умен – два угодья в нем». Ты умный человек. А то, что седой, – это всем видно. Совет твой хороший, но давай-ка мы самих этих мужчин спросим, как нам с ними поступить. – Он задумчиво взглянул на шофера. – У тебя, друг, детишки есть?

– Есть, – неохотно подтвердил шофер.

Ему было стыдно оттого, что он вступает в разговоры с бандитами и, признавая, что у него есть семья, этим самым как бы просит о снисхождении. Но он был молод, и ему казалось, что погибнуть сейчас от руки взбесившегося бандита, погибнуть не в бою, а вот так, распластавшись в кювете, после того как тебя обезоружили, – это черт знает какая глупость. И он угрюмо повторил:

– Дети есть. Трое.

Конечно, он понимал, что если Генке Дьякону покажется выгодным его уничтожить, то дети, будь их хоть десять, не продлили бы ему жизни ни на одну минуту. Вероятно, Числов, самый умный из банды, рассчитал, что если шайку изловят, то за убийство придется отвечать по самому суровому счету.

– Вот видишь, Минька, – человек перед нами ответственный за свою семью, у человека дети. Можно, конечно, их осиротить, да какая от этого польза? Пускай молодой мужчина благодаря своих малых ребятишек останется жив. А как у тебя насчет детушек? – спросил он у конвоира.

Тот глядел исподлобья и молчал.

Он горько переживал свое унижение. Держал ведь в руках оружие – и оказался побежденным. Не было, значит, должной бдительности. А сколько раз майор Гукасян предупреждал: «Ни на одну секунду не утрачивай, конвоир, внимания!» И вот результат. Он сидит в кювете, напарник его весь изранен, и судьба их обоих, да и струхнувшего шофера, находится в руках вырвавшихся на свободу преступников.

У него была семья, были дети – девочка и мальчик. Но он не хотел пасовать перед бандитом.

– Нету детей, – сухо сообщил он.

Геннадий Числов не предвидел, что ответ будет таким. Мог бы и соврать этот дурак, никто у него метрику не просит. Нет детей! Но замешательство длилось недолго.

– Вот видишь, Минька, конвойный еще не успел даже детей наплодить, еще и жизни не видел. Дурак дураком. Что с него взять? Пусть продолжается его молодая; цветущая жизнь, хотя он и легавый.

– Геннадий, – тоном угрозы процедил Уколов, – ты не будь здесь умнее всех!

Числов проговорил раздельно и тихо:

– Меня нужно слушать, как господа бога.

Он шагнул вперед и звонко ударил Уколова по щеке. Седая голова качнулась вправо и стала покорно склоняться на грудь. Рука, держащая пистолет, не поднялась для выстрела. Сила была продемонстрирована и признана, все знаки покорности выражены. Геннадий подождал секунду и, хотя в этом уже не было необходимости, так же звонко, так же сильно ударил его по другой щеке.

– Ты понял меня, Минька?

– Понимаю, – сдержанно сказал убийца.

– Вяжите конвойных. Покалеченного не трогать. Он и так никуда не денется. Этих двух – спина к спине. И пусть лежат в кювете.

Веревка, видимо, была припасена заранее.

Витька Визгиленок, румяный блондин с пухлыми губами, поездной вор из Одессы, полез в кювет и удивительно ловко, прочно, быстро связал конвойных.

– Теперь – в машину! – приказал Числов. – За руль сядет Васька Голодаев, я с ним в кабине, а Федя станет у борта с дрючком, будто он конвойный с автоматом. Станешь, Феденька?

– Стану.

– Вот какой ты нынче послушный!

– А куда мы поедем, Дьякон? – спросил Короткий. – Меня послушаете, так надо поворачивать налево и дуть напрямик через киры, пока в лагере не спохватились.

– Через киры не пролезем на машине. – Уколов озабоченно почесал ухо дулом пистолета. – По солончаку надо – к ближайшему селу. А там – на выход к железной дороге.

– А я считаю – бросить здесь машину и двинуть пешим ходом кто куда! Поодиночке всех не переловят! – горячился Визгиленок.

Геннадий Числов терпеливо слушал, поглаживая бороду.

– Все высказались? – Он жестко оглядел толпившихся вокруг него людей. – Тогда давайте в кузов и располагайтесь в том виде, как ездим на работу. А потом я укажу вам, куда ехать и что делать. «В киры»! – передразнил он. – «Рассыпаться по одному»! А то забыли, что на участке ждет техник-дорожник? Не придет вовремя машина – он будет звонить в колонию, и сразу погоня, далеко не уйдешь. Техника надо успокоить. Чтоб до одиннадцати ночи никто о нас и не вспомнил.

Шофер застонал:

– Очень туго связали… Ослабьте же хоть сколько-нибудь! Невозможно переносить…

– Потерпишь! – сурово сказал туго привязанный к нему конвоир.

Проводников с собаками ждали в колонии нетерпеливо и раздраженно. И не дождались – решили выйти на поиск немедленно, чтобы не терять зря времени. Собаководам из питомника милиции было оставлено распоряжение – догонять на мотоциклах.

– Очень уж вы долго! – упрекнул дежурный по колонии.

– Да к вам разве быстро доберешься?

Под жестким светом низко висящего на воротах электрического фонаря постояли, подумали, посовещались. Вблизи, по настилу скрипучей вышки, ходил часовой и кричал куда-то во тьму:

– Стой! Кто идет? Давай назад!

Собак повели обнюхать вещи бежавших. Тем временем дежурный рассказал Геворку о том, как обнаружился побег.

– До одиннадцати часов вечера никто ни о чем не беспокоился. К этому времени машина с заключенными должна была вернуться в лагерь. Ждем. Нету. Ну, думаем, может, камера спустила. В двенадцать послали туда двоих на мотоциклах. Они нашли связанного техника-дорожника, который руководил работами на этом участке. Тот уже и рассказал, как все было. Он поджидал бригаду. Примерно в назначенное время появилась машина. С виду она была такая же, как всегда, Заключенные сидели, часовой стоял. Техник и опомниться не успел – его сбили с ног и прикрутили к тачке. Наши вернулись на мотоциклах с этим известием, тут сразу мы забили тревогу, подняли всю охрану, сообщили вам. Никаких новых сведений пока что нет.

Геворк объявил:

– Выступаем!

Мотоциклы, словно большие неповоротливые жуки, осторожно выползли на шоссе, а там уже помчались вовсю. Двадцать километров проглотили за несколько минут.

Еще издали Андрей увидел мягко подсвечивающие красные фонарики. Это шли грузовики отряда майора Гукасяна. Они продвигались медленно, потому что то и дело люди выскакивали из машин, осматривали дорогу.

Дикарь в коляске чуть слышно повизгивал. Андрей наклонился к нему:

– Что, дружище, нервы сдают?

Горячий длинный язык обжег ему ухо.

Майор Гукасян отвел Геворка в сторону – посовещаться.

На грузовиках ехало около сорока человек. Пока что все держались вместе. Но, как только потребуется, отряд разделится на четыре группы. Поиски будут вестись на всех направлениях. Можно предположить, что Числов повел бежавших к перевалу. Там сейчас все в снегу, тропки крутые и неверные. Ночью пройти трудно, а на машине невозможно. Значит, машину бандиты могут где-нибудь бросить. На линии этого маршрута есть горное село Караджур. Туда дано знать, чтобы проявляли бдительность. Но пока никаких сведений ниоткуда не поступает.

Самое главное сейчас – обнаружить хоть какой-нибудь след.

– Могли пойти и через солончаки, – возразил Геворк. – Так им даже будет поближе к железной дороге.

– И об этом думано! – Майор терпеливо раскуривал гаснувшую папиросу. – И на железную дорогу, и во все ближайшие села – всюду мы дали знать об опасности и чтоб все были настороже. Есть и еще путь – влево. Но на машине там совсем уж не пробиться. А где, спрашивается, машина? Раз мы ее не нашли, значит, они едут на ней. Или, может, упрятали куда?

Он досадливо скомкал и выбросил так и не загоревшуюся папиросу.

– Где мои конвоиры – вот другой вопрос. Обезоружили их? Убили? Тащат с собой?

Геворк молчал. Что он мог сказать? И, так как молчание затянулось, осторожно предложил:

– Вы едете на машинах – можете пропустить что-либо важное. Давайте-ка я с моими ребятами прочешу оставшийся участок шоссе.

Майор Гукасян вытащил новую папиросу:

– Надо понимать, что представляет собой их вожак Геннадий Числов. Он обязательно сделает противоположное тому, что мы ждем.

Майор потер лоб, как будто эта мысль только что пришла ему на ум, и распорядился:

– Тут осталось до конца еще четыре километра. Хорошо будет, если ваши следопыты со своими собаками сделают проверку.

Геворк взял на длинный поводок Маузера, подозвал к себе Андрея с Дикарем:

– Вот, Андрюшка, опять почти так, как прежде: мой Маузер против сына Карая…

Он пошел по правой стороне. Андрей перепрыгнул через кювет на левой обочине и углубился в солончаки шагов на двадцать. Тут он пустил Дикаря параллельно шоссе на свободный обыск местности. Пес, уставший от долгого сидения в кабине, бежал резво, но поводка пока что не натягивал. Резко остановился возле какого-то камня, тщательно обнюхал его и заворчал. Но что именно его встревожило, Андрей понять не смог.

Внезапно справа и чуть впереди прозвучал грозный лай Маузера. Затем наступила секунда затишья.

– Ко мне! Сюда! – тревожно закричал Геворк.

Андрей кинулся к нему со всех ног. Уже подбегая, он услышал чьи-то голоса, заглушаемые гулким лаем Маузера.

Фонарик вырвал из тьмы часть кювета. Андрей увидел лежащих на земле людей.

– Кто вы? Кто такие? – допытывался Геворк.

– Развяжите…

Подошла машина. Из кабины выпрыгнул Гукасян.

– Что обнаружили? – Он наклонился к кювету. – Да это наши! Павлов? – позвал он. – Вы живые?

– Двое мы еще дышим, товарищ начальник, – отозвался конвоир. – А вот Газарян – не знаю. Его с машины сбросили, он разбитый весь, уже часа два молчит.

Шофер опять крикнул:

– Развяжите скорее!

Кто-то из бойцов спрыгнул в кювет и ножом разрезал веревки. Шофер, всхлипывая, пытался влезть на обочину, но не смог. Его подхватили под руки и вытащили. Ноги у него подламывались. Газаряна уложили на чью-то шинель и понесли к машине. Он был без сознания. Сердце билось слабо.

– Павлов! Вы можете говорить? Что произошло?

– Могу, товарищ начальник! – Он попробовал подняться, но это у него не вышло. – Я весь целый, товарищ начальник, только отдышусь немного… Мне бы кусок хлебца и глотнуть чего-нибудь…

Ему дали хлеба, отрезали вареного мяса, захваченного в дорогу. Гукасян отвинтил крышку фляги со спиртом. Шофер тоже отпил глоток.

– Спасибо, товарищ майор!

– Ладно, Павлов. Докладывай самое главное. Сейчас вас всех троих доставят в колонию на машине…

– Товарищ майор! – Павлов наконец утвердился на ногах. – Очень большая к вам просьба: позвольте принять участие в розыске.

– Да разве ты в силах? Посмотри на себя!

– Выдюжу, товарищ начальник. На карачках согласен ползти, вас не обременю.

– Как же вас не нашли наши мотоциклисты, они же тут проезжали!

– Промчались мимо как сумасшедшие, товарищ майор! И туда и обратно гнали с грохотом. Крику нашего им слышно не было, а мы в яме лежим, им не видно… Возьмете, товарищ начальник?

– Ладно. Везите этих двоих. Павлов останется.

Машина ушла.

Майор Гукасян присел на обочину, опустив ноги в кювет.

– Спрос за ошибки с тебя потом будет, Павлов. Сейчас скажи, известно тебе что-нибудь, куда они пошли?

– Сильно спорили они, товарищ начальник. Дьякон у них за главного. Как он скажет, так и сделают. Он планов своих никому не открывал. В своей голове все держит… Но только знаете что, товарищ майор? – добавил Павлов, запнувшись на секунду. – Очень Числов нажимал, что им никак нельзя бросить машину.

– Ну и что?

– Подозрительно мне было. Похоже, для нашего сведения это говорилось.

– Какой вывод делаешь, Павлов?

– Бросят они машину, товарищ начальник!

– Может, бросят, а может, и нет. Ничего мы с тобой не знаем. Какая у них цель? Пробиться по возможности в город и там рассредоточиться. А в дальнейшем – выбраться поодиночке за пределы нашей республики. Такая большая группа не может долго оставаться незамеченной. С другой стороны, днем им в городе появляться опасно. Одежда на них наша, смену добыть неоткуда. Первый же постовой возьмет их на подозрение. Вот теперь и придумай, на что они решатся! – Майор отвернулся, сложил руки рупором, крикнул: – Ерофеев, прошу ко мне!

Подскочил и козырнул плотно сбитый скуластый лейтенант.

– Возьмите своих людей, пойдете налево, через солончаки. Обшарьте по возможности широко всю местность. Путь будете держать с таким расчетом, чтобы выйти к селу Тазагюх. Там ждите моих распоряжений. А я засяду в Караджуре. Товарищей из питомника прошу придать группе толкового проводника с собакой. Маршрут ответственный.

Геворк велел идти Вруйру Тамразяну с Найдой.

– Полуянова ко мне, Дрнояна ко мне! – потребовал майор.

Пока он объяснял начальникам групп их маршруты и задания, Геворк подошел к Андрею. Глаза у него при свете фонарей казались на лице черными провалами. Судя по всему, он в эту тревожную ночь чувствовал себя отлично.

– Андрей, ты пойдешь с майором. Я включаюсь в группу Дрнояна, там, видать, будет горячо. Пока что счет один – ноль в нашу с Маузером пользу.

Андрей засмеялся, пожал ему руку:

– Желаю удачи тебе и Маузеру.

Группы одна за другой уходили в ночь. Не было суеты, беспорядочных пререканий и обычной для такого дела неразберихи. Видимо, все удалось продумать заранее. Кто-то оставался с машинами, кто-то был назначен для связи. Голоса людей теперь звучали приглушенно и деловито.

– Петро, ты идешь замыкающим!

– Эй, группа Дрнояна, возьмите вашу рацию!

В полутьме на Андрея опять надвинулось что-то большое, громоздкое. Отсветы мечущихся огней увеличивали фигуру Геворка.

– Андрюша, дружок… – За всю жизнь Геворк еще ни разу его так не называл. Сейчас он крепко держал Андрея за плечи. – Дело, как я понимаю, будет опасное. Зря не рискуй. – Он не знал, что еще прибавить и потому спросил: – Понял меня?

– Чего ж не понять…

Но Геворку почему-то показалось, что как раз сейчас его и не поняли.

– Быть осторожным – это не означает, конечно, прятаться в кусты. Понял?

– И это понял, товарищ начальник.

– Ну вот. Все, что я могу тебе посоветовать, ты и сам знаешь. Верно? За тебя ведь мне не придется краснеть, правда?

Возможно, по своему начальственному долгу он говорил это сегодня каждому, кто уходил в ночь по его заданию. Но напутствие согрело сердце. Особенно это ласковое нежданное слово «дружок». И Андрей вдруг почувствовал, как давно и тесно связан с этим придирчивым, иной раз даже обижавшим его человеком.

– И ты зря не суйся, куда не следует, – проворчал он, пожимая Геворку руку. – Мы ведь тебя тоже знаем!

Отряд майора Гукасяна двинулся вперед на машине. Дикарь прыгнул на закрытый бортик, как на барьер, и взобрался в кузов. Его пропустили поближе к кабинке. Андрей взял его на короткий поводок.

Грузовик натужно жужжал и выбрасывал вперед два световых щупальца. По временам он приостанавливался у выбоины или большого камня и как бы задумывался: можно ли дальше? Можно! Снова гудел мотор, и среди пустынных каменных нагромождений метался свет фар, растворяясь в ночи.

Стало холодно. Андрей уселся на пол и прижался боком к горячему телу дремлющего пса.

А в кабине, где ехал майор Гукасян, было жарко. Клонило ко сну.

Молодой женский голос возник в кабине внезапно, словно выплыл из сна:

– Две девятки… Вызываю две девятки… Вызываю майора Гукасяна…

Это заговорила рация.

Майор передвинул рычажок, откашлялся. Все же голос его прозвучал хрипло:

– Майор Гукасян слушает.

– С вами сейчас будут говорить…

Тут же кабину заполнил густой мужской голос:

– Передаю новые данные. Большая часть бежавших возвратилась в колонию. Утверждают, что Числов отпустил их неподалеку от горки Дувал. Оттуда они сорок километров шли пешком. Единогласно сообщают, что бандиты бросили машину на том же месте, где расстались с ними, и намерены выйти к железной дороге возле пункта Спитак-гет. Что думаете предпринять?

Гукасян немного подумал. Сна уже не было ни в одном глазу. Голос звучал все-таки хрипло, наверно, простудился.

– Сообщению о намерении Числова выходить к железной дороге у Спитак-гет не верю. Однако примерно в том направлении у меня движется сейчас группа лейтенанта Дрнояна. Могу дать им по радио соответствующее распоряжение – искать машину у Дувала, бандитов – в районе Спитак-гет. Сам же со своими людьми хотел бы продолжать путь на Караджур и оттуда – к перевалу. Какие будут указания?

Мужской голос ответил:

– Поступайте по собственному усмотрению.

Когда грузовик, везущий бандитов, подошел к горке Дувал, было немногим больше четырех часов дня. Порывами налетал ветер. Солнце пряталось за облаками. Ничто тут не радовало глаз. Справа, слева, впереди и позади – только камни. Остро торчащие, будто они пронзили весь земной шар, от центра до поверхности, и гладкие, словно отшлифованные морской волной. А цветом какие угодно – от ржавого до густо-черного. Ветер сдувал верхний земной покров и пылью развеивал его по долине. Но что же тут прятала земля в своей сокровенной глубине? Опять камни. Были среди них огромные, величиной с обеденный стол и даже со скирду сена.

Вот на такой камень и влез Геннадий Числов. Огляделся. Вокруг стояли его приближенные. Кто разминал ноги после неудобного сидения в кузове автомашины, кто искал хоть какого-нибудь ручейка, чтобы напиться. Еды у них не было, и воды они здесь тоже не нашли.

– Граждане! – Числов повернулся, ветер ударил ему в лицо и замел бороду на плечи. – Кто из вас считает колонию родным домом, может отправляться к начальнику с повинной. Пообещал я отпустить вас – и вот на этом месте отпускаю. Как вы доберетесь – это ваша забота. Я лично советовал бы вам вызвать такси. А кто со мной на волю, тот слушай внимательно. Машину мы здесь бросаем. Дальше нам на ней не пробиться. Сюда ехали хоть и по бездорожью, но все же одолевали. А тут – вы сами видите, невозможно. И отсюда мы пойдем пешком. А куда – это я вам скажу. Наш путь будет к железной дороге. Витька Визгиленок тут ходил. Витька, как называется станция?

– Спитак-гет.

– Сколько до нее?

– Километров двадцать.

Помолчали. Подумали. Двадцать километров тоже не шутка!

– Дьякон, – Васька Короткий поднял руку, как школьник на уроке, – хотя ты и серчаешь, но я опять скажу. Вот ты этот народ отпускаешь в колонию. А они придут и стукнут начальнику: машину бросили там-то и сами подались туда-то. Хорошо это для нас будет?

– А они не скажут, Вася. Не такие они. Не скажете?

Возвращающиеся загалдели вразнобой:

– Мы к вашему побегу непричастны! Вы нас силком с собой утянули!

– Мы ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем!

– Вот, Вася, какие это золотые люди. Они нас не продадут. Счастливо, ребята! Доброй жизни вам в клетке за решеткой!

– Не ломайся, Дьякон! – отвечали уже издали уходящие. – Не выставляй себя героем!

Они торопились. Как бы вожак не переменил решение…

Но, как только они скрылись из виду, Числов озабоченно приказал:

– Залазь, братва, обратно в машину.

Никто не шевельнулся. Очень уж неожиданным было это распоряжение.

Поглаживая автомат, Короткий лениво проговорил:

– Дьякон шутит!

Федор Пузанков выскочил вперед. Его трясло – от холода или от злости.

– Для чего ты людям голову крутишь? Большого начальника из себя строишь, да? Решили податься на этот Спитак или нет? Теперь твоей левой ноге другого захотелось – скачите все в машину и еще будем куда-то ехать!

– Феденька, милый человек, – ласково сказал Числов, – я тебя и раньше дурачком считал, а сейчас вижу, что у тебя котелок совсем не варит. Хотите, братва, чтобы я объяснил? Объясню!

Он подошел к самому краю камня и присел на корточки.

– В город мы ехать не можем. Почему? Автоинспекция на первом же контрольно-пропускном пункте всех бы нас зацапала: роба на нас лагерная, у шофера прав никаких. Пешком мы бы добирались в город двое суток. Тебе это понятно, Федя, или разъяснить?

– Отцепись от него, Дьякон, – сказал Визгиленок.

– Если среди вас есть, кроме Феди, еще дурачки, то, может, кто из них думает, что Геннадий Числов в одиночку не найдет себе путь на волю? Кабы я о вас не думал, а только о себе, то легкая была бы моя дорога. Но я пообещал, что всех выведу. Верите вы мне или нет? А может, разойдемся? Спасайся, кто сумеет!

– Да что ты! Верим тебе! – наперебой заговорили беглецы. – Как вел, так и веди!

– Тогда без разговоров давайте в машину!

Он подождал, пока все влезли в машину и разместились в кузове. Он мог не давать им больше никаких объяснений, и так все покорились теперь его воле. Но у него было хорошее настроение. Пусть они знают, какой он хитрый и как все в точности обдумал.

– Эх, чудодеи! Так никто из вас ничего и не понимает? Но надо же хоть немножечко шевелить мозгами! Нас будут здесь искать, будут в Спитак-гете ловить, а мы окажемся совсем в другом месте.

– С чего это они будут нас здесь искать? – спросил кто-то. – Откуда узнают?

– Да потому, что эти самые ребятишки, которые поклялись молчать перед начальством, – вот они и продадут нас, они и сообщат, где нас ловить нужно! И вот на это я и рассчитываю!

Он полез в кабину.

– Поехали! Полный вперед!

Майор Гукасян хоть и дремал, но все видел. Когда на дороге перед машиной появился человек на ишаке и призывно поднял вверх руку, майор сонным голосом сказал:

– Кому-то мы понадобились… Остановить машину!

Всадник торопливо спрыгнул на землю.

При свете фар он углядел милицейскую форму на Андрее, воинскую фуражку майора – и обрадовался.

– Ой, хорошо! Милиция? Очень хорошо. Ты начальник? Дело к тебе есть.

Вылезший, чтобы поразмяться, Дикарь осторожно ходил вокруг ишака и, по собачьему обычаю, пытался обнюхать его сзади. Ишак поворачивал голову на гибкой шее, и его огромные уши почти соприкасались с остроугольными настороженными ушами собаки.

– Дело есть – излагай, – велел майор Гукасян.

Дело было вот какое. Владелец ишака – чабан, житель селения Караджур. Он с маленьким сыном пасет здесь колхозных овец. Часа три назад показалась машина. В ней было много людей. Что за люди? Откуда? В Караджур автомашины прибывают не часто. Дорога плохая. Чабан хотел выйти навстречу из-за пригорка, предложить свои услуги, спросить: «Кто вы? Куда едете? Не хотите ли отдохнуть у костра, съесть сыру с лавашом, выпить вина?» Хорошо, что он не сделал этого. Люди были хуже зверей. Они ругались, дрались, набросились на машину и разбили окна. Сильный шум подняли. Потом ушли. Спустя пять или десять минут он услышал издали выстрел. Почему стреляли, не знает. Он сказал сыну: «Эти плохие люди пошли в наш Караджур. Садись на своего ишака, бей его палкой, торопись по обходной тропинке как только сможешь. В Караджуре разбуди председателя и все, что мы видели, расскажи!» Сын уехал. Но до села – двенадцать километров. Он беспокоится за сына. Стоял на дороге, смотрел – и вдруг милиция. Очень хорошо!

– Покажи, пожалуйста, где стоит брошенная машина, – попросил майор.

– Пожалуйста, покажу. Это близко.

Гукасян крикнул:

– Проводника с собакой сюда. Еще шестеро идут со мной. Остальные на машине тихонько едут за нами следом. – И предложил чабану: – Ведите!

Дикарь понял, что предстоит работа. Из любопытной собаки, заигрывающей с ишаком, он сразу превратился в деловитого пса, не любящего тратить время даром.

– Нюхай!

Он возбужденно потянул носом. Ничего подозрительного не обнаружилось. Вопросительно оглянулся на Андрея: «Тут ничего нет, хозяин!»

Брошенный грузовик действительно стоял неподалеку. Передними колесами он въехал на пригорок, а задние висели над ямой. Дверцы кабины были распахнуты на обе стороны.

– Товарищ майор! – Андрей козырнул. – Прошу вашего указания, чтобы никто не подходил к машине, пока Дикарь не обнюхает место. Надо узнать, они были на этой машине или кто другой.

– Пусть собака нюхает, – согласился майор Гукасян, – но только вы ее поторопите.

Андрей снова с нажимом приказал:

– След.

И всегда готовый к работе Дикарь поднял уши, повел над землей чутким носом.

Теперь он выглядел совсем иначе, чем прежде. Встрепенулся, подобрался, чуть ощетинился, и обернулся на секунду к хозяину, как бы подтверждая: «Нашел, чую, сейчас настигну!» Он обежал вокруг грузовика, поставил передние лапы на подножку, заглянул в кабину и зарычал. Но Андрей сразу понял, что это только от возбуждения. Кабина была пуста. Потом Дикарь, не оглядываясь, не сомневаясь больше, потянул по тропинке, еле видной при свете карманного фонаря.

– Они, товарищ майор! – крикнул Андрей. – Со всей уверенностью говорю. Разрешите преследовать? Собака рвется вперед!

– Придержите собаку, – сказал майор.

Ему хотелось узнать, почему бандиты бросили машину, хотя до Караджура оставалось еще двенадцать километров и проще было бы это расстояние одолеть на колесах.

Ветровое стекло было разбито, фары тоже. На дверце майор увидел вмятину. Надо так понимать, что в тупом озлоблении колотили по машине чем-то тяжелым, возможно, большим камнем.

Майор заглянул в кабину и тут же все понял. Ехать дальше они не могли: кончился бензин. И – дурачье злобное! – рассердились, значит, на машину.

Отсюда они пошли пешком. И где-то там, на тропинке, прозвучал выстрел. Один выстрел, как утверждает чабан.

В кого они стреляли? Или, может, кто-то стрелял по ним?

– Выпускайте собаку! – разрешил майор.

Теперь Андрею пришлось во тьме бежать за Дикарем. Шестеро вооруженных бойцов держались позади. А за ними скорым шагом поспевал тучный майор Гукасян.

И опять идти пришлось недолго. Дикарь вдруг залаял – сначала недоуменно, а потом часто, с визгливыми нотками. Было ясно, что он испугался.

Пес стянул Андрея с тропки в сторону шагов на двадцать. Тут были какие-то кусты. В темноте Андрей не разглядел их и ободрал себе лицо. Дикарь бросался грудью на кустарник и тут же с лаем отскакивал обратно.

– Выходи, кто там есть! – грозно приказал конвоир.

Ответа не последовало.

– Уймите собаку, чтобы зря не лаяла, – сказал майор Гукасян.

Он приблизился, чуть отдуваясь, и сразу всем стало спокойно. В присутствии этого человека все казалось простым, легко разрешимым.

– Давайте сюда фонарь. Павлов, подсвечивай!

Майор раздвинул кустарник. На земле в странной позе лежал человек. Руки у него были холодные.

– Мертвый, – определил майор. – Вытащите из кустов.

Тело вытащили, положили на спину, направили на лицо луч фонаря.

Майор негромко сказал:

– Федор Пузанков…

После того как выяснилось, что бензина больше нет и Василий Короткий с досады ударил прикладом по ветровому стеклу, все они набросились на грузовик и стали камнями крушить железо и дерево – будто именно машина была виновата в их неудаче. К этому времени они были уже очень усталые, голодные и злые. Их особенно пугал холод наступающей ночи. А впереди был тяжкий путь. И никто из них не знал, чем все кончится.

Геннадий Числов не мешал им. Ждал, пока они успокоятся.

– Братва, до села Караджур не должно быть далеко. Там мы добудем жратву и отдохнем. Во всяком случае, одно вам скажу: нас на этой тропинке искать не будут. Из всех дорог эта самая трудная. Никто и в мысль не возьмет, что мы можем по своей воле сюда сунуться. Немножко помучаемся, поголодаем, похолодаем, но волю я вам обещаю.

Он ступил на тропинку. Не оглядывался. Знал, что все остальные пойдут за ним.

И они пошли.

Поначалу сильно растянулись.

Влас Уколов шел последним. Он обогнал одного, другого, пробился вперед и вдруг полез на камень. Было темно, только светил захваченный из машины фонарик в его руке.

– Братва, – озабоченно протянул он, – может, конечно, я обсчитался… По-моему, нас тринадцать!

– Ты еще скажи, Минька, что нынче черная пятница! – крикнул кто-то из тьмы.

– Но зато уж кошка тут нам дорогу не перейдет!

– Братва, – Уколов упрямо мотал головой, – тринадцать – это плохо.

Геннадий Числов встал на камень рядом с ним.

– Не то плохо, что нас тринадцать, а важно, кто из нас тринадцатый…

Он стал считать людей, указывая на каждого пальцем и называя по имени:

– Короткий… Я… Минька… Витька Визгиленок… Лалаян. Вот ведь что получается, ребята: тринадцатый-то у нас, оказывается, Федя!

Он произнес это так значительно, что все поняли – дело принимает какой-то неожиданный оборот.

– Выйди сюда, Федя, чтоб люди тебя видели. Стань в круг.

Пузанков заревел, срываясь до визга:

– Ты со мной в эту игру не играй, Дьякон! Всю дорогу ты меня заедаешь! Не подавиться бы тебе мною! Давай один на один, и поглядим, кто кого!

Все молчали.

– Нет, Федя, эту игру не я начал, а ты. Еще в ту минуту начал, когда мы в лагере в машину садились и у тебя, бедняжки, живот заболел. – Он махнул кулаком. – Ты начал, а я только до конца доведу. Вы все помните, ребята, что я обещал, когда сговаривал вас на побег? «Кто меня захочет продать, тот недолго будет жить на свете». Ты помнишь эти мои слова, Федя?

Пузанков не ответил. Затравленно оглядывался по сторонам. Люди отходили от него. Он стоял теперь один.

– А ну, скажи, Федор, при всех открыто признай – не продать ли ты нас задумал, когда отказался ехать с нами, а?

– Нет!

– Зря, Федя. Теперь-то тебе уж не стоило бы врать, – проговорил Геннадий Числов как бы с сожалением. Он теребил бороду.

Фонарь на ветке покачивался, и тени, обступившие Пузанкова, то удлинялись, то укорачивались.

Числов объявил негромко, непреклонно:

– За то, что ты на наших костях хотел себе лично досрочное освобождение добыть, лишаю тебя жизни. Федя!

Он легонько прикоснулся к плечу Уколова:

– Минька, тебе давно хочется выстрелить. Давай!

И, спрыгнув с камня, пошел вперед.

Выстрел раздался уже за его спиной.

Не оборачиваясь, он крикнул:

– Бросьте его куда-нибудь, чтобы видно не было.

И опять они пошли по тропинке – один за одним, цепочкой. Фонарь качался где-то впереди. Чтобы не оступиться, идущие сзади клали руки на плечи передних.

Теперь их было двенадцать. Все молчали.

Но мальчик на ишаке прибыл в Караджур раньше, чем пришли они.

Село, правда, еще не успело приготовиться к встрече подозрительных людей, но председатель тотчас же послал дежурного будить дружинников. Несколько часов назад в Караджур прибыл участковый уполномоченный милиции – на тот казавшийся почти невероятным случай, если банда в самом деле решится пойти через перевал. И в селе, несмотря на позднее время, сейчас горели огни. По улицам ходили люди. И по всему Караджуру – из конца в конец – стали подавать весточку тревоги прикованные цепями собаки.

Не доходя до села, Геннадий Числов остановился. Огни в домах насторожили его. Маленькому горному селу сейчас самое время спать. Он прислушался к неумолчному собачьему лаю. Почему такой шум в селе?

Тут опасно! Тут что-то есть!

– Остановка, братва, – сказал он. И потише: – Не нас ли тут ожидают?

Теперь у них было три задачи: немного согреться, поесть и разведать поточнее, что происходит в Караджуре. Потом уже, отдохнув часок, надо идти на перевал. Путь трудный, но если все сложится хорошо, то утром они уже будут в безопасности.

– Гаси фонарь! – распорядился Числов.

Ночное небо было совсем близко, и на нем выделялись холодные звезды. Ветер здесь был ледяной – так и чувствовалось, что несколько секунд назад он гладил снега на перевале.

Чуть в стороне от тропинки стояла большая скирда сена. Вот где можно согреться! Они полезли в сено, бодая его головой, раздвигая плечами, отбрасывая руками. Кто-то первым улегся в берлоге и блаженно вздохнул от охватившего со всех сторон тепла, а рядом валились остальные, кряхтя и прижимаясь друг к другу.

– Ребята, – позвал Числов, – все меня слышат? Вот нам сейчас плохо, но я приготовил для вас подарочек. И сразу с вас и усталость, и голод как рукой сымет. На перевале нас будет поджидать мой корешок Антон Касьянов. Знаете его? Еще третьего дня я дал ему знать. И он не подведет. Еще ни разу в жизни он меня не подводил. Велю ему: «Антон, руби себе палец!» – отрубит и не спросит зачем. Уже верняк, что он залег на перевале и ждет нас. Ему было указано – принесть барахла, чтоб мы все экипировались на городской фасон. И утром я вас выведу в такое место, где будет для всех безопасно.

Геннадий чувствовал, что его слушают внимательно. И верят ему. Он опять мог делать с ними что угодно.

– А теперь пусть Лалаян идет в село и разнюхает, как там и что. Только потише. Если кто встретится – поговори по-армянски: турист, мол, отстал от своих, заблудился. Выпроси хлеба. Может, курочку найдешь где во дворе – так ты с нею не стесняйся. А мы за камнем костер разведем, зажарим, никто и не увидит.

Зашуршала солома. Лалаян полез на волю.

– Но, если почуешь опасность, – точно мышь давай назад. Главное сейчас – не вляпаться.

– Понял.

Послышались удаляющиеся шаги. Лалаян ушел.

Тепло разморило их. Васька Короткий спал и похрапывал. Стонал Минька, скрипел зубами. Геннадий Числов не закрыл глаз. Не позволял себе.

Кажется, и он вздремнул в конце концов. Очнулся от горячего шепота Лалаяна:

– Братва, плохо!

Геннадий не слышал, когда он вернулся.

– Толком говори, что там?

– Дьякон, это ты? Я, понимаешь, наскочил на каких-то. Хотели меня взять. Еле ушел. – Он тяжело дышал.

– Заметили, куда ты побег?

– Не знаю…

– Братва, кончай ночевать!

Вот оно то, чего он все время опасался! Неужели его планы разгаданы? Нет, все равно еще можно уйти!

Явственно слышны голоса снаружи. Приближаются люди.

– Эй, кто там есть в скирде? Вылезай! Все равно мы тебя видели!

Числов не успел ничего сказать. Васька Короткий выставил из соломы автомат и дал очередь.

– Товарищ начальник! – позвали из машины. – Вас по радио город требует.

Грузно ступая, майор Гукасян направился прямиком через кусты. Он влез в кабину, удобно уселся, закрыл дверцу. Только потом сказал негромко и чуть ворчливо, будто своему соседу по кабине:

– Ну, что там у вас?

– Майора Гукасяна лично!

– Он и слушает.

Монотонно и совсем мирно, словно передавая по бумажке сводку погоды, заговорил усталый женский голос:

– В селении Караджур полчаса назад бандиты, прячась в скирде, обстреляли жителей. В настоящий момент они окружены. Вам приказ от полковника – быстро прибыть в Караджур всеми своими силами и…

– Понятно! – сказал майор.

Двенадцать километров ехали двенадцать минут.

У скирды, едва машина затормозила, майор первым спрыгнул на землю. К нему тотчас же подскочил участковый уполномоченный Маркарян:

– Разрешите доложить?

– Они там? – Майор направил толстый указательный палец на скирду.

Вокруг скирды, но на довольно большом расстоянии от нее горели поднятые на палках фонари. Было светло. Люди, прибежавшие сюда из Караджура, прикатили пустые железные бочки из-под керосина и использовали их для укрытия.

– Полагаю, прячутся в глубине, товарищ майор. После произведенных ими выстрелов я немедленно прибыл к месту происшествия. Дал приказ немедленно всем отойти за укрытия ввиду опасности телесного повреждения. Боевых средств у нас мало, товарищ майор, – пистолет да несколько охотничьих ружей. – Он на секунду умолк. – Еще по моему указанию были доставлены фонари, подняты на палках, чем достигнуто полное освещение местности, товарищ майор!

– Прячутся, говоришь, в скирде? – Гукасян с сомнением хмыкнул. – Ну-ка, крикните им, чтоб сдавались.

Маркарян готовно сложил руки рупором. Поручение ему нравилось.

– Эй, которые в соломе! Вылазьте наружу! Вам другого исхода нету!

Скирда молчала.

– Здесь против вас целый вооруженный отряд. Считаю до пяти, после чего приму крайние меры! – Он оглянулся на Гукасяна за подтверждением, что ведет себя правильно и говорит то, что нужно. Потом он начал считать и сгоряча после условленных «пяти» провозгласил: «Шесть! Семь!» – и остановился.

Ответа не было.

Вперед выдвинулся конвоир Павлов. Он еле сдерживал возбуждение. Зашептал горячо:

– Товарищ начальник, разрешите подползу и обследую! Только автомат мне дайте.

– Ни к чему! – Гукасян отмахнулся. – Проводника сюда с собакой!

Андрей поспешил на вызов. Дикарь, нервно шевеля ушами и принюхиваясь, прижимался к сапогу. Майор ткнул рукой в сторону скирды:

– Пускайте собаку.

– Товарищ майор, разрешите доложить? Собаку там убьют без пользы…

Гукасян часто, тяжело задышал.

– Не пререкаться! Не рассуждать! – Он не кричал, но разделял слова на отчетливые слоги. – Что вы дорожитесь, понимаете, своей собакой, когда люди в опасности! Отставить! – повысил он голос, когда увидел, что проводник хочет возражать. – Дан приказ – исполняйте!

Дикарь не привык, чтобы так разговаривали с его хозяином.

Прижав уши к затылку, он ударил лапами в грудь тучного майора и едва не опрокинул его на землю. Оскаленная морда возникла перед самым лицом обидчика. Острые зубы рванули шинель на плече. Хорошо еще, что Андрей успел ухватить пса за ошейник.

На Гукасяна почему-то все это произвело успокаивающее воздействие.

– Черт знает что такое! – произнес он почти миролюбиво. – Шинель, понимаете, порвала… Надо же все-таки приучить, чтобы она разбиралась, на кого можно кидаться, а на кого нет… – Он отвернулся. – Выполняйте распоряжение!

Андрей нагнулся, отстегнул поводок. Вот сейчас он, может статься, потеряет и сына Карая. Что же делать. Дикарь, сын Карая, такая у тебя должность. Такая у нас с тобой работа.

Он погладил пса по узкой голове, ощущая рукой впадинку, разделяющую череп под теплой шерстью.

Маркарян закричал:

– Товарищ майор, видите? Сбоку что-то шевелится… Они там!

– Ничего не вижу, – сухо отрезал Гукасян.

– Ну, сейчас служебная собака обнаружит!

Андрей жестко подал команду:

– Фас, Дикарь! Фас!

И пес, злобно рыча, прыжками понесся вперед. Вот он пробежал уже половину расстояния. Возбужденно лает. Чует ненавистные запахи. Еще прыжок. Сейчас, наверно, из скирды выстрелят…

Нет, молчат.

Дикарь исчез в соломе. Через минуту он вылез откуда-то сбоку и обежал скирду кругом. Еще раза два он пробивал солому своей узкой мордой…

– Можно подойти, товарищи, – сказал Андрей, – там никого нет.

– Дурак! – с сожалением проговорил Числов, когда понял, что Васька Короткий стреляет из автомата.

Он ударил кулаком по руке с автоматом, потом чуть раздвинул сено. При свете звезд была видна фигура убегающего человека, отчетливо доносился стук его башмаков. Двое других прятались в отдалении за большим камнем. Ничего не стоило выйти и смять их, даже если они вооружены. Ему приятно было сознавать, что сила пока что на его стороне.

– Братва, больше нам тут не греться. Сейчас сюда сбежится все село. Мы можем их размести, да что толку? Уходим, ребята! Ползком с перебежечкой, чтоб никто не видел, куда пойдем. И чтоб они долго думали, будто мы все еще в скирде сидим. Минька, – позвал он, – изо всех у меня лишь на одного тебя надежда. Останешься, Минька. Минут десять – двадцать еще, после того как мы уйдем. А потом пальнешь раза два в белый свет – пусть считают, что мы все тут! – и догонишь нас. Понятно?

Влас Уколов скупо пообещал:

– Исполню.

– На выход, други, по одному! Короткий, дай немножко из автомата по камню. Пусть скроются, чтоб не могли нас видеть!

Из соломы они выбирались ловко, почти бесшумно, как ящерицы. Ползли один за одним в холод, в ночь.

Андрей с собакой шел впереди отряда. На перевал вело несколько тропок. Надо было выбрать ту, по которой ушли бандиты. Наверху тропинки расходились и если ошибиться, то можно долго и бесцельно плутать среди снегов.

Ветра теперь почти уже не было, но сверху скатывались волны стужи. Это дышал огромный холодильник, созданный природой. Рассветало. Дикарь бежал, уткнув нос в землю. Первую тропку он уверенно проскочил. У второй остановился и зарычал: «Тут, это тут, хозяин».

– Обнаружено! – крикнул Андрей, оборачиваясь и придерживая на поводке Дикаря. – Начинаю преследование, товарищ майор, по найденному собакой следу.

– Давайте! – пыхтя, согласился Гукасян.

– След, Дикарь, след!

Пса не надо было подгонять. Хотя тропка начиналась круто, он поскакал на подъем, словно заяц, прижав уши и высоко выбрасывая лапы. Поводок натянулся. Андрей не поспевал за собакой.

– Заставьте его – пусть лает, – сказал майор Гукасян. – Они с испугу скорее обнаружат себя.

– Голос, Дикарь! Голос!

Пес залаял.

Тропинка, по которой Геннадий Числов повел своих людей, была не только крутой, но и обрывистой. Упадешь – костей не собрать. Они шли – очень голодные, напуганные, продрогшие и невыспавшиеся. Через каждые полтысячи шагов – а шаги он считал в уме – Числов останавливался и обессиленно махал рукой:

– Перекур!

И все валились кто куда – на камни, на снег, один на другого, чтобы хоть немного согреться. Жадно, прерывисто хватали ртом обжигавший легкие морозный воздух. И курили – на всех две-три цигарки из последнего табака.

И каждый раз на остановке Числов говорил:

– Я уже здесь бывал, ребята, дорогу знаю, я вас выведу… Антон Касьянов нас встретит. Антон не подведет. И какая-нибудь жратва у него для нас найдется…

Но, чем выше поднимались, тем меньше он говорил об Антоне. А вдруг с Антоном что случилось? Вдруг не встретит? Что тогда делать? Вольной одежды нет, продуктов нет, денег нет. Спустишься с перевала – и сразу попадешься.

Но если Антон там, то для радостной встречи он обязательно прихватил бутылочку-другую. Дернешь прямо из горлышка – огонь разольется по жилам.

– Я вас выведу, ребята! – повторял он.

«Все равно выведу, – думал он, отсчитывая шаги, – даже если Антона не будет. Заткну глотку тем, кто взбунтуется. Без отдыха – чтобы не застыли – поведу вниз, вниз. Силком погоню, если упрутся. Идти будет легче, чем сейчас. Хлеба достану, как только спустимся. Как достану – не знаю. Но достану. Главное, хорошо, что никто за нами не гонится. Сельчане в горы не полезут. Им нужно только, чтобы мы ушли. Увидят, что скирда пустая, и успокоятся. А пока дадут знать в город да пока милиция появится, ой-ой, где мы уже будем!»

Пройдено три тысячи шагов.

– Я вас выведу, ребята! Выведу!

На этой остановке их догнал Уколов. Он шел без передышки, надо было наверстать упущенное. Всклокоченная грязно-седая голова показалась сначала на нижнем серпантине. Жилистый, мускулистый, он шел легко, хотя был много старше их всех – жалких, уставших.

– Ну что, Минька? Как там было?

Уколов бросился плашмя на снег и стал торопливо лизать его.

– Все сделано, как уговорились.

– А народу много набежало?

– Все село проснулось. Кто может ходить, тот и примчался.

– Милиции нету?

– Один какой-то там крутится.

– Подъем, братва! Вот и Минька теперь с нами. Я вас выведу!

Три тысячи сто шагов. Три тысячи двести. Три тысячи триста…

– Генка! Дьякон!

– Корешок, это ты?

На тропинке, почти над самым обрывом, стоял Касьянов.

– Братва, это Антон! Вались, братва, кто, где стоит. Глубокий перекур. Ну, здорово, корешок, здорово, Антошка!

– Здорово, Дьякон!

Коренастый Антон Касьянов с восторгом, с обожанием смотрит на обветренного, почерневшего, бородатого Числова.

– Пришел все-таки, Антон!

– Ты велел, Генка!

– Я вам говорил, други, – Антон не подведет. Теперь все! Отдыхайте. Теперь выйдем. Антон, жратва есть?

– Хлеба две буханки, колбаса, консервов пять банок.

– Дели на всех поровну! Водка есть?

– Три бутылки «московской».

– Братцы, подходи по одному за хорошим глоточком. Всех согрею! Три бутылки! Антон, вольную одежду принес?

– Найдется в моем сидоре.

– Антон! Корешок! – Шепотом: – Хрусты есть?

Так они называли деньги.

– Есть, Дьякон.

– Много?

– Триста новыми. Сейчас дать?

– Держи пока при себе. Братва, сколько вас? Четверо? На вас – бутылка, круг колбасы, хлеб. Подходи, следующая четверка! Васька Короткий, Минька, Лалаян! Не забудьте – моя доля у вас. Не спешите, ребята, заправляйтесь как положено в дальнем походе. Никто нас не гонит. Теперь уже скоро вниз пойдем, ноги сами понесут. Как я обещал вам, так все и стало…

В эту минуту они услышали лай собаки.

– Лежать, Дикарь!

Андрей бросается на снег, рядом с собакой. Сверху стреляют. Пули ложатся близко, вздымая снежную пыль.

– Товарищ майор! Это они стреляют!

– Слышу. Я не глухой.

Майор Гукасян дышит тяжело. Он не ложится. Присев на камень, старается побыстрее унять прыгающее в груди сердце. Для него это слишком быстрая ходьба.

Наверху затихли.

– У бандитов положение, конечно, более выгодное. Они скрыты карнизом, нависшим над обрывом. Они нас видят. Мы их не видим. Им легко стрелять по цели. Мы даже не можем прицелиться. Но они уже пойманы. Деваться им некуда. Стрельба бесполезна… Эй, Числов! – во всю силу легких зовет майор. – Ты там, Дьякон?

Несколько секунд молчания.

– Это вы, гражданин начальничек? Здравствуйте!

Голос Геннадия Числова.

– Здорово! Давно не виделись. – Майор поднимается с камня во весь рост. – Спускайся, Числов. И всех своих путешественников веди с собой за ручку. Погуляли, сколько удалось, и хватит.

– Хочу вам добрый совет дать, начальничек. Своей бесценной кровью будете нас брать. Мы посчитали: вас десять, не то двенадцать, и нас столько. Мы вооруженные. Терять нам нечего, вы сами знаете. Что здесь лечь, что потом по суду получить вышку или вроде того. Отступитесь, начальник! Вы нас не видели, мы вас не видели.

– Шутишь, Числов! Это же пустой номер. Ты не дурак, а глупости мне предлагаешь. Спускайтесь!

– Хорошо подумайте, гражданин начальник!

Затишье с обеих сторон. И вдруг наверху, повыше того места, где залегли бандиты, раздается шум, громкие возгласы. И кто-то, ликуя, зовет:

– Товарищ майор! Товарищ начальник! Вы нас слышите?

Это пришла подмога. Участковый уполномоченный Маркарян в точности выполнил задание. Привел своих дружинников – легких на ногу горцев, – они пробрались в обход и теперь наседают на бандитов сверху. У них охотничьи ружья, набранные по всей деревне. И теперь они от радости палят дробью в воздух.

– Ну, Числов! – кричит майор. – Теперь тебе все понятно? Это называется «окружение». Сопротивляться бессмысленно. Выходи, Купец! Проторговался!

– Гражданин начальник, – отвечает Числов, – я тут не один. Дайте время обдумать.

– Пять минут даю!

Теперь они лежат рядом на снегу, но не глядят друг на друга. Дело проиграно, все это понимают.

И уже нет здесь группы людей, объединенных хоть какой-то целью. Теперь каждый – отдельно.

Они раздумывают о своей будущей судьбе. Каждый – отдельно.

Лалаян: «Мне ничего особенного не будет. Я не убивал, даже оружия не держал. О побеге я не знал, машину с боем не захватывал. Случайно я к ним попал, это учтут».

Васька Короткий: «Мне автомат дал Дьякон, пусть он это не забывает. У Федьки отнял и мне передал. Довесят два-три годика, все равно изловчусь, убегу».

Влас Уколов: «Хуже всех будет мне! Возрастом не оправдаешься или первой судимостью, как эти щенки. Федора Пузанкова я на тот свет спровадил. Кто-нибудь из этих же меня и продаст. Но ведь мне Дьякон велел! Всех подвел под монастырь Генка Дьякон!»

Влас Уколов, по кличке «Минька», бросается на Числова, пригнув голову.

– Вывел?! Паразит, трепло! «Волю предоставлю»! Предоставил?

Числов отворачивается. Теперь уже не стоит приводить Миньку в сознание. Теперь это уже не имеет значения.

Толстые пальцы низкорослого Антона хватают Миньку за горло.

– Дьякон, скажи слово: вниз его, с обрыва, чтоб расплющился в лепешку, или тут, на месте, придушить, как куренка?

– Не марай свои руки об него, Антон… Вот видишь, Антон, – с тоской говорит Генка Дьякон и указывает пальцем вниз. Он сейчас может обращаться только к Антону. – Сгубила нас собака. Не будь у них собаки, пока они по перевалу ползали, мы бы далеко ушли. А теперь все, Антон!

– Все, – тупо соглашается Антон. – Из-за собаки…

– Братва! – Числов поднимается на ноги. – Можем сопротивляться – всех побьют, можем спуститься, как они велят, кое-кому, возможно, подфартит – не мне, конечно, – все обойдется для иных-некоторых. Что будем делать?

Лалаян первый кричит:

– Сдаваться!

И все угрюмо повторяют, отводя глаза:

– Что делать – надо спускаться. Сдаемся.

Числов наклоняется над обрывом:

– Начальничек, ключик-чайничек! Можно ли на вас довериться, что не побьете, не убьете? Мы сейчас не суда опасаемся – вашего гнева боимся!

Майор Гукасян снизу отвечает:

– Ничего вам от нас не будет, Числов. Выходите с оружием по одному, руки над головой.

– Генка-корешок, – шепчет Антон, – мне как быть? Скажи слово – с тобой пойду хоть до самой вышки!

– Нет, Антон, ты не с нами сюда пришел и не с нами уйдешь. Ступай в укрытие, где нас ожидал, и схоронись, чтоб тебя не заметили. Полюбуешься, что от нас оставят!

Пять минут истекло.

– Братва! – Геннадий Числов берет автомат. – Я вас сюда завел – я первый и на расправу выхожу. Ежели меня не тронут – идите и вы следом. А случится что со мной – отбивайтесь, чтобы не даром пропала ваша молодая жизнь.

Он поднимает автомат и кричит пронзительно, так, что его слышно и вверху и внизу:

– Погиб Генка Числов за то, что волю любил!

С автоматом, который он держит над головой обеими вытянутыми руками, он идет по тропинке.

На него смотрят и сверху и снизу.

Вот он входит в круг людей, которые ловили его, настигли, и бросает автомат на снег. А сам остается стоять с поднятыми руками. Он знает, как надо себя вести.

И в эту первую минуту, когда никто толком не понимает, что нужно сказать и что сделать, из круга выходит конвоир Павлов.

– А у тебя, гада, дети есть? – спрашивает он сквозь зубы и наотмашь бьет Числова по лицу.

– Правильно! – лихо, весело кричит Генка Дьякон. – Бей меня, конвой, за то, что я тебя жить оставил, когда у меня в руках твое оружие было. Теперь ты меня бей.

– Отставить, Павлов! – грозно командует майор Гукасян. Только люди, которые его близко знают, могут понять, как он разозлен. – И уйди, Павлов, с глаз моих. Не хочу я тебя видеть!.. Как я сказал тебе, Геннадий Числов, – говорит он спустя минуту, – так все и будет. По суду примешь, что дадут, а без суда – ничего. Можешь опустить руки.

– Эх, начальничек! – Дьякон горестно трясет бородой, обрамляющей его враз похудевшее лицо. – Я в одном художественном театре запомнил умную песенку: «Пусть неудачник плачет!» Теперь пришел мой черед быть неудачником и плакать, дорогой начальничек, ключик-чайничек.

– И что ты все вихляешься, Числов, что уж ты так ломаешься? И как же тебе хочется героем выглядеть! А не вышло у тебя, нет. Не герой ты. Жалкий ты и глупый, вот это да! – Майор Гукасян качает головой. – Дурень ты, Геннадий. Какого ты в себе человека загубил!

Он дает знак – и с горы спускается с автоматом Васька Короткий. Он неразговорчив, как всегда. Да и о чем тут говорить? Бросает автомат, отходит на указанное место.

Идет пружинящей походкой, чуть приседая, чуть наклоняясь вперед, седой волк, по кличке «Минька». Он и хотел бы перекинуться веселым словцом с начальником, но майор Гукасян отворачивается. У Миньки берут пистолет. Он сейчас послушный и кроткий, Минька.

Сошли с поднятыми руками все двенадцать.

– А где же ваш тринадцатый? Где Федор Пузанков?

«Вот чего я не предусмотрел! – думает Числов. – Они подымутся на площадку искать Федю и найдут Антона. Пропал Антон!»

– Федор отстал от нас по дороге. Не захотел с нами…

– Он сильно отстал от вас. Вы пока еще здесь, а он уже на том свете. Кто его убил, хотелось бы узнать?

Вот она, первая страшная минута для Миньки!

– Федю убрали по закону. Вы в это дело не мешайтесь, гражданин начальник!

– По какому закону, Числов?

– По нашему, воровскому, начальник.

– Такого закона советские люди не признают, Геннадий Числов. Такой закон хуже любого беззакония.

С этими словами майор Гукасян отворачивается от Числова. Больше разговаривать он не хочет.

– Ведите их!

Конвоиры сзади, конвоиры спереди, конвоиры по бокам. Бандиты идут привычно – чуть наклонившись вперед, а руки за спиной, словно связаны веревкой…

Путешествие кончилось!

– Товарищ майор! – У Андрея круто ходят скулы. – Моя собака ранена.

Дикарь лежит на снегу, закинув голову, глаза закрыты. Дышит тяжело. Время от времени высовывает длинный, тонкий язык – подбирает снег. Хочет пить. Значит, жар у него.

На майора Гукасяна это не производит особого впечатления.

– Жаль, товарищ проводник! Но собака свое дело сделала. И хорошо сделала. Я так и в Управление милиции сообщу. А ты скажи спасибо, что никто из людей не пострадал.

Подходит участковый уполномоченный.

– Ай, жалко, погибла служебная собака. В Караджуре акт составим, чтобы в питомнике вы могли отчитаться…

Андрей знает, что его не поймут. И все-таки говорит:

– Я понесу его до машины. В Ереване вылечат.

– Зря! Только животному лишние мучения.

– Понесу на руках!

– Как хочешь.

Андрей поднимает пса на руки. Дикарь тяжко вздыхает и роняет узкую морду на плечо хозяина. Глаза у него мутные, виноватые.

«Вот до чего дошло! Ты меня несешь. Я тебе в тягость, хозяин!»

– Ничего, Дикарь! Я тебя вылечу!

Пес явно стыдится своей слабости и лижет розовым языком лицо Андрея.

Отряд ушел уже далеко вперед. Здесь в снегах – только Андрей с измученной собакой. Никто их не услышит. Можно говорить что хочешь.

– Дружище, ты держись! Ты сам не знаешь, как стал мне нужен в последнее время!

«Я держусь, хозяин. Я стараюсь».

Голова беспомощно поникла. По телу прошла судорога.

– Дикарь, ты что?!

«Плохо, хозяин».

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ

Доктор, обслуживающий питомник, взглянул на Дикаря и определил: «Жить не будет».

Андрей помчался в ветеринарную лечебницу. Там сказали: «Привезите собаку, мы посмотрим, заочно лечить нельзя». Он долго добивался, чтобы ветеринарный врач поехал с ним в питомник. Врачом работала пожилая женщина, привыкшая лечить лошадей и коров. В запальчивом споре с Андреем она договорилась до того, что собакам вообще не следует уделять много внимания, так как они не занимают ведущего места в нашем животноводстве. Собаки должны выздоравливать сами. А если нет, пусть с ними происходит то, что обусловлено естественными законами природы. И так собак развелось больше чем достаточно. Только и видишь, как по городу ездят фургоны и подбирают бродячих псов.

Женщина была усталая, издерганная. Требование Андрея казалось ей бессмысленной прихотью.

Андрей мог бы пойти к директору или главному врачу и, конечно, добился бы своего, но он терпеливо объяснил ей, какую трудную ночь провел Дикарь, что он сделал и почему ранен.

Женщина отступила:

– Тогда это совсем другое дело. Едем!

Осмотрев Дикаря, она пришла к выводу:

– Все перенесет, будет жить!

Но и тот врач, который обрек Дикаря на смерть, и этот, обещавший ему жизнь, сошлись на одном: им с собакой делать нечего, нужен хирург.

А пока что Дикарь лежал на подстилке в кабинете Геворка, тяжко дышал и нехотя открывал глаза.

Снова Андрей помчался на мотоцикле в город. В последнюю минуту он настиг в зооветеринарном институте известного профессора, собиравшегося идти домой, поругался с ним, потом помирился и сумел убедить, что ученый должен немедленно ехать в питомник. Конечно, он ничего бы не достиг, если бы профессор не почувствовал его отчаяния.

– Вам так уж дорога эта собака?

– Это служебная собака, профессор. Очень ценная.

– Вы за нее отвечаете или это у вас душевная привязанность?

Андрей не любил таких разговоров. Ему было стыдно, объясняясь с мужчиной, употреблять неудобные, непривычные слова, какие можно только читать в книгах, но нельзя произносить в обычной жизни. Душевная привязанность! Два этих слова никак не выражали его отношения к Дикарю.

– Да, – угрюмо сказал он.

– «Да» – то есть отвечаете?

– Привязанность, – выдавил Андрей, краснея.

Профессор сказал:

– Теперь вижу, что приходится ехать.

Всю дорогу он надоедал Андрею, обращаясь то и дело со словами: «Послушайте, мой сентиментальный друг…» Наверно, считал, что это очень остроумно. Андрей молча терпел.

Но, увидев собаку, хирург преобразился. Сразу стало ясно, что он большой специалист. Как только он взял Дикаря за лапу и заговорил с ним грубовато и властно, Андрей почувствовал облегчение. Теперь пес попал в надежные руки!

Удивительно было, что Дикарь, который не терпел прикосновения посторонних людей, покорно отдался в руки профессора. И не потому только, что он был обессилен. Андрей видел, что этот человек псу нравится.

– Ну, дружок, попал в переделку? Не надо стонать – я слышал, что ты герой. Сейчас взглянем, можно ли тебя починить.

Был ощупан кончик носа, измерена температура, выстрижена ножницами шерсть на лопатке, вокруг пораженного места.

– Можешь терпеть? Я тебя еще вот здесь потрогаю. Но будет больно…

И Андрею казалось – страдающая собака все понимает. Может быть, властно-ласковые интонации полностью заменяли слова? Дикарь позволял делать с собой что угодно.

– Не знаю, – с сомнением протянул профессор, закончив осмотр. – Попробуем что-нибудь для него сделать.

Дикаря положили в машину и повезли в операционную. Иногда Андрею казалось, что он уже не дышит. Но пес каждый раз открывал глаза, когда хозяин произносил его имя.

В операционную Андрея не пустили. Туда пошел Геворк, чтобы помочь управиться с собакой, если понадобится. Андрею же профессор сказал:

– Мне тут чувствительные милиционеры не нужны. И закрыл дверь.

Через полчаса он позвал Андрея. Дикаря уже унесли. Профессор мыл руки над белой фаянсовой раковиной с толстыми краями.

– Определенно могу вам обещать, что ваш пес поправится, будет жить и работать.

Два дня Дикаря держали в палате, отведенной специально для животных, воскрешенных ножом хирурга. Потом его выписали. Место понадобилось другому четвероногому пациенту.

Не раз в эти дни Андрей вспоминал народную поговорку: «Заживет, как на собаке!» Казалось бы, Дикарь уже подыхал. А прошло несколько часов, и вот он виляет хвостом – правда, слабенько, – встречая хозяина.

Но что с ним теперь делать? Он еще слишком плох, чтобы жить в вольере – по существу, на открытом воздухе. Ночи стали довольно холодные. Кроме того, пес еще не может ходить, и даже сидеть он сейчас не в состоянии. Только лежит на одном боку. Его надо кормить, поить, перевязывать, давать лекарства.

Когда Андрей привез Дикаря к себе домой и устроил ему лежанку в коридоре, Ева вначале ничего не сказала.

Она всегда молчала, если была сердита.

Андрей ходил за ней и объяснял:

– Ну куда же его? Ведь погибнет…

Она уходила в кухню.

– Я мог бы, конечно, запереть его в вольере, – продолжал Андрей, стоя в дверях. – Совесть мне не позволила…

Надо было заставить Еву заговорить – он хорошо это знал. Спокойненько, понемножечку, слово за словом – и она не утерпит. А тогда уже все в порядке.

Вскоре Ева принялась очищать в передней угол.

– Это ты для чего?

– У моих знакомых в Норагавите есть корова. Никогда еще, бедная, не спала на паркете…

Глаза у нее смеялись. Значит, все прошло!

– Только имей в виду, – заявила она категорически, – я ухаживать за ним не буду. Вот если бы это был Карай…

Спустя полчаса она подсовывала к сухому, воспаленному носу Дикаря миску с молоком и уговаривала:

– Ты попробуй, как вкусно!

Он высовывал длинный тонкий, как нож, язык и вежливо прикасался к молоку. Но не ел.

Хоть он был и очень болен, но почти не причинял беспокойства.

Аллочка быстро поняла, что он не умеет играть и не представляет для нее интереса. Сначала она попробовала бросать ему на морду красный воздушный шарик. Он лежал спокойно, не отстранялся, не хватал шар зубами. И Алла ушла.

Дольше всех не могла примириться с его присутствием кошка, трехцветная – что, как известно, приносит счастье в дом, – по имени «Цапка». В ее окраске преобладали рыжие тона, но котят она почти всегда приносила черно-белых. И сейчас у нее были котята. Она нервничала, присутствие в квартире собаки возмущало ее. Андрей не подумал, какие распри он вносит в свой мирный дом. Цапка пробралась в коридор и, фыркая, отплевываясь, выражая крайнее презрение, ненависть, свирепость, набросилась на больную собаку. Дикарь только глаза закрыл и покорно отдался острым когтям – сопротивляться он не мог. Кошка бегала по его хребту от головы до хвоста и обратно, нестерпимо мяукала и драла ему шкуру. Андрей еле отбил пса.

– Надо что-то придумать, – озабоченно сказал он Еве.

Ева поймала кошку и остригла у нее когти на передних лапах. Цапка быстро поняла, что теперь ее удары не приносят врагу вреда. Она еще била Дикаря разок-другой по морде при каждом удобном случае, но удалялась разочарованная.

Через неделю, когда семья обедала, дверь из коридора тихонько приоткрылась. Покачиваясь на негнущихся, неверных лапах, стоял истощавший, с тусклой, свалявшейся шерстью Дикарь. Он хотел подойти к хозяину, но не смог – зашатался и упал.

С этого дня выздоровление пошло быстро.

Соседи со всех этажей каждый день приносили остатки обеда и сбрасывали в ведро, выставленное Евой у дверей. Чего тут только не было! В украинском борще плавали недоеденные куски мясной армянской долмы и рис азербайджанского плова, к этому еще добавлялся боз-баш, жареная картошка и почти всегда манная каша, отвергнутая детьми. Кости складывались отдельно. В Армении осень – время шашлыка. На каждом балконе дымились мангалы. И все вкуснейшие, сочные бараньи косточки доставались Дикарю.

Он перепробовал столько разнообразнейших блюд, сколько никогда не выпадало на долю ни одного боевого пса. Да и из домашних собак редко которая ела так вкусно. И уже бывало – Дикарь воротил нос от мясного бульона.

Ева раз в неделю купала его в большом оцинкованном тазу, стараясь только, чтобы вода и мыло не попали на его заживающее плечо. И он с великим терпением переносил эту неприятную процедуру. Но вытирать себя мешковиной он не позволял, а с наслаждением отряхивался, работая и лапами, и мордой, и хвостом, и каждым участком своей подвижной шкуры. И лестничная клетка, куда Ева заранее выносила таз для купания, становилась после этого такой, будто здесь прошел хороший дождь.

Андрей водил его гулять. Но Дикарь был еще очень слаб, и они далеко от дома не отходили. Хозяин сидел во дворе на скамеечке и поигрывал с пенсионерами в нарды, а пес лежал у его ног. Ева требовала, чтобы они брали с собой на прогулку ковровую подстилку.

Дикарь много спал и много ел. Теперь он общался с хозяином столько, сколько хотел. Иной раз ночью он носом открывал дверь из коридора и клал лапу на спящего хозяина. А то бывало еще хуже – стаскивал одеяло.

Андрей сердился. Ева говорила:

– Странно, что ты злишься. Ведь он еще больной!

Однажды она заметила:

– Почему мы с тобой считали его некрасивым? По-моему, он очень даже «ничего себе»!

В доме у Дикаря были свои развлечения. Как-то раз Андрей охнул, увидев, что пес несет в пасти котенка – только тоненький хвостик чуть высовывается наружу. «Загрыз!» Но котенок был жив и невредим. Дикарь бережно доставил его на свою подстилку, лег и, оградив часть территории передними лапами, стал подталкивать пушистого зверька носом. Котятам к этому времени было уже около месяца, и они отлично умели царапаться. Дикарь легонько подталкивал котенка мордой, а тот шипел и выпускал когти. В этом и состояла игра.

Андрей и Ева долго смеялись, глядя, с каким отвращением Цапка моет языком своего сыночка.

Но и на другой день, когда кошка-мать полезла на крышу, Дикарь украл котенка и долго играл с ним, после чего весь его нос покрылся свежими царапинками.

Он быстро понял, что Цапка принадлежит хозяину и трогать ее нельзя. Но на улице он попытался выполнить священную обязанность каждой уважающей себя собаки – загнать на дерево первую же встреченную ею кошку. Андрей резко одернул его. Служебно-розыскная собака не должна обращать внимание на любых других четвероногих, разгуливающих по улицам. Иначе во время розыска она будет отвлекаться.

И Дикарь понял: эти радости не для него.

Собственно, его уже можно было отправить в питомник, но Ева колебалась:

– Лучше еще немного подождать. Пусть окрепнет.

Андрей и сам не спешил. Он сдавал вступительные экзамены в зооветинститут и потому получил десятидневный отпуск с работы. У него не было бы сейчас времени следить за собакой в питомнике.

На первом же экзамене он встретился с профессором, который делал Дикарю операцию.

Андрей пришел на экзамен в штатском костюме, тщательно выбритый. Наверно, в нем трудно было узнать того усталого, грязного и промерзшего милиционера в плаще и фуражке, который запальчиво уговаривал хирурга не идти после работы домой, а ехать к черту на кулички, чтобы оказать помощь пострадавшей собаке.

Профессор был членом приемной комиссии. Он с любопытством всматривался в лицо Андрея – что-то все-таки будоражило его память. Взглянул на фамилию экзаменующегося. Но и фамилия ничего ему не сказала.

– Где работаете?

– Питомник служебного собаководства.

Профессор облегченно заулыбался:

– Так это же мой чувствительный милиционер!

После экзамена, который Андрей, к своему огорчению, сдал всего лишь на тройку, профессор потащил его к себе в кабинет.

– Таких, как вы, голубчик, мы с тройками тоже принимаем. Нам такие нужны! – И потребовал: – Приведите в следующий раз моего пациента. Вот уж действительно сукин сын! Даже не зайдет поблагодарить.

Андрей привел «сукиного сына» к профессору. Это была первая большая прогулка Дикаря, и он выдержал ее отлично. Профессор осмотрел пса и остался доволен.

– Работать еще не может, но жаловаться на здоровье уже не должен!

Обратно шли медленно. На бульваре под деревом Дикарь лег без разрешения хозяина. Он устал. И Андрей подумал: как быстро жизнь в домашних условиях портит боевого пса! Прежде, как бы плохо ему ни было, он не позволил бы себе растянуться, пока не подана команда: «Лежать!» Надо, пожалуй, поскорее отправить его в питомник, совсем уж бессовестный пес разболтался, разнежился. Но как же трудно ему теперь там будет!..

На улице путь им преградила толпа.

У здания народного суда стояла закрытая машина.

Милиционеры по одному выводили из подъезда подсудимых и усаживали в машину.

– Кого это судят?

– Бандитов каких-то, грабителей, – сказала пожилая женщина. – Целая у них шайка. Теперь допрыгались. Троим присудили высшую меру.

В это время в толпе заговорили:

– Вожака ведут! Вот этот у них был главный!

Андрей увидел, как, заложив руки за спину и ни на кого не глядя, лезет в машину Геннадий Числов. Его не сразу и узнаешь – он был теперь без бороды.

Вот, значит, чем закончилось путешествие!

Взяв Дикаря покороче на поводок, Андрей свернул за угол.

Тут он на минутку остановился. Машина была и отсюда хорошо видна. Вот ведут поникшего Миньку. За ним – шаг в шаг – косолапо ступает Василий Короткий. Эти, наверно, и есть в шайке главные. Ну что ж, они получили по заслугам.

Андрей не сразу понял, почему Дикарь рычит и рвется с поводка. Шагах в пяти он увидел низкорослого широкоплечего парня, прислонившегося спиной к дереву.

С Дикарем никогда еще такого не было, чтобы он без причины бросался на посторонних. И Андрей опять на секунду подумал, что пса испортило пребывание в холе и неге под надзором Евы.

Но тут было что-то совсем другое.

Дикарь хрипел, полузадушенный натянутым поводком. А парень с тупым, хмурым лицом стоял неподвижно. Его маленькие бесцветно-водянистые глаза по-звериному ощупывали мечущуюся собаку. Андрей вспомнил непримиримо-настороженный взгляд тигра в зоопарке, когда воспитанный человеком пес и ненавидящий все живое беспощадный зверь стояли друг против друга, разделенные прутьями железной клетки.

– С чего это он на тебя бросился? – Андрей внимательно рассматривал парня. Может, где раньше встречались? Была какая-нибудь история, после которой Дикарь возненавидел этого человека?

– Спроси у него, а не у меня.

– Может, ты на него, случаем, замахнулся?

– Я зря не махаю. – Парень выпустил из рукава нож. – Я вот этим махну – и ваших нету!

– Вон ты, оказывается, какой!

Парень снова убрал нож куда-то под мышку.

– Как звать его?

– А тебе зачем?

– На случай новой приятной встречи.

– Не советовал бы я тебе с ним встречаться. Вон те, которых сейчас в машину сажают, – они с ним встретились. Результаты для них, как видишь, плачевные.

– Понятно. – Парень опять глядел на собаку тяжелым взглядом. – Совет твой хороший. Только и своему псу посоветуй, чтоб он мне не попадался, да и сам, где меня увидишь, с того места поворачивай и беги!

Он вразвалку пошел по улице.

– Постой! – крикнул Андрей.

Парень оглянулся.

– Документы какие-нибудь у тебя есть при себе? – Андрей приблизился к нему и взял за руку повыше локтя. – Попрошу пройти со мной в ближайшее отделение.

– Это еще зачем?

Парень дернулся, но Андрей держал его крепко.

– Выяснение личности…

– Пусти!

Некоторое время они шли рядом и молчали. Шерсть на спине Дикаря густо поднялась. Пес свирепо ворчал.

– Без рук! – потребовал парень. – Хватать за локти – таких прав не дано!

– Холодное оружие при себе носите, – сказал Андрей, – угрожаете людям…

– Пусти!

На шумном перекрестке парень рванулся и, не оглядываясь, побежал по рельсам, чуть не попав под трамвай. Спустя несколько секунд он замешался в толпе, мелькнул снова и исчез, наверно, заскочил в проходной двор.

Его можно было преследовать, но Андрею не хотелось шума.

И походка его и голос ничего не сказали Андрею.

Зато Дикарю они сказали все.

Этот человек был один из тех, по чьему следу пес уже ходил. В первый раз – возле угольной насыпи, где отыскались похищенные автомобильные покрышки. Потом – в ту холодную ночь на перевале, в ту ночь, когда он привел хозяина к нужному месту и был повержен на снег выстрелом, раздавшимся сверху.

Андрей считал, что он умеет разговаривать со своей собакой:

– Дикарь, кто это?

Пес вскинул наверх маленькие, заросшие шерстью глаза.

«Хозяин, это один из тех! Бери его, может, он самый из них страшный! Почему ты его упустил?»

Но на этот раз Андрей свою собаку не понял.

И вот пришло время везти Дикаря в питомник.

Едва Андрей подвел к дому мотоцикл, как пес заволновался. Обычно в коляске он лежал спокойно, а сейчас скулил, перевешивался через бортик и клал морду на руку хозяина.

Мотоцикл еще не остановился, а он уже выпрыгнул из коляски и побежал к вольеру. Издали он потянул носом. Знакомые, привычные запахи! Он приветственно замахал хвостом и даже тявкнул от избытка чувств. Собаки встретили его сварливым лаем. Поднялась суматоха. Он стоял перед своей клеткой и нетерпеливо бил лапой по железным прутьям. Откройте! Это мое! Роза приподняла дверцу, и он, пригнув спину, прополз к себе и блаженно растянулся на соломе.

Здесь был его дом!

Шел час вечернего кормления. Роза разносила по вольерам миски с неизменной овсянкой. Андрей был уверен, что пес, час назад наевшийся до отвала, откажется от надоевшей каши. Не тут-то было. Как и все другие собаки, чья очередь получить еду еще не наступила, Дикарь вертелся у дверцы, становился на задние лапы и тихонько скулил.

В учебниках и теоретических трудах, которые Андрей перелистывал перед экзаменами, указывалось, что «здоровое животное должно проявлять оживление и нетерпение при виде пищи». Дикарь проявлял оживление и нетерпение. Всего этого было хоть отбавляй. А следовательно, он уже здоров.

Можно было только удивляться, с какой деловитой бодростью он вылизал полную миску овсянки, а после того, чуть покрутившись, улегся на подстилку.

Дома Андрей сказал Еве:

– Тоскует. Ест плохо. Видит меня, но смотрит как бы мимо. Надо так полагать, что ему кого-то не хватает. Я платок вытащил, который ты мне утром дала, так он обрадовался, хвостом застучал – унюхал твой запах. Не езди к нему, пожалуйста, хоть несколько дней, не порть мне собаку. Пусть отвыкает.

Ева, очень довольная, что внушила псу такое глубокое чувство, пообещала:

– Хорошо, если это нужно. Мне без него тоже скучно.

На другой день Андрей приехал утром, чтобы погулять с Дикарем. Врач советовал заставлять пса больше двигаться, чтобы он не зажирел, не потерял формы.

Розе было дано указание:

– Ты оставляй дверцу открытой. Я в ближайшие два-три дня приезжать не смогу, так пусть он когда хочет, тогда и выбегает поразмяться…

Обычно собак уводили на выгул с территории питомника – в сторону рощицы или на горку, поросшую кустарником. Они привыкли выбегать за ворота. Через десять – пятнадцать минут псы возвращались в вольер, иной раз даже не дожидаясь приказа хозяина.

В рощице собака бегала вольно, проводник только издали присматривал за ней.

Андрей надел поводок и вывел пса за ворота. Можно было пройтись по шоссе, можно направиться к зоопарку.

Ему захотелось купить у старика семечек. Но на привычном месте у плетеной корзинки вместо знакомого деда стоял какой-то чужой мальчик.

– А тут старик был, – сказал Андрей. – Что это с ним? Заболел?

– Не знаю. – Мальчик судорожно повел плечом. – Я не знаю. Какой старик?

– Да это же его корзинка!

– Какая еще корзинка…

Мальчик наклонился и схватил плетеную ручку, будто испугался, что сейчас у него корзину отнимут.

– Ну что ты притворяешься? Это дед, что ли, тебя сюда поставил?

– Да. Это он. – Мальчик глотнул воздуха и несколько раз торопливо кивнул.

– А сам, значит, заболел?

– Заболел…

– Что же у него?

– Не знаю… Воспаление в легких…

– Скажи пожалуйста! Конечно, в его возрасте – чуть продрог, и всё. А что врачи говорят?

– Он больше продавать не будет. Я буду.

Мальчик сделал неопределенный жест. Глаза у него забегали. Он опустил длинные ресницы.

– Постой, как же это так? Ты что, не учишься?

– Вечером…

– Во второй смене?

– Нет, я утром… Я ошибся… В первой смене…

– Где твоя школа?

Мальчик опустил голову.

– Что же это получается? Ну, деду твоему, по его глубокой старости, делалось снисхождение, смотрели на его торговлю сквозь пальцы, а уж тебе-то, молодому пареньку, разве к лицу заниматься такими делами? Ты где живешь, с кем?

Ответа он ждал долго.

– Как тебя звать?

– Пока дед поправится… – услышал он наконец. – Два-три дня только… Пожалуйста, разрешите!

Андрей покачал головой.

– Надо будет с твоим дедом серьезно поговорить.

Мальчик быстро зачерпнул семечки граненым краем, дополнил стакан из кулака и пугливо посмотрел на собаку. Дикарь, вскинув кверху морду, тоже внимательно рассматривал подростка и шевелил своим черным пупырчатым носом – принюхивался.

– Рядом, Дикарь!

Мальчик бросил деньги в карман и, нервно передернув плечами, стал смотреть в ту сторону, куда ушли хозяин и собака.

 

 

БУМАЖНИК

Мальчика, с которым Андрей разговаривал у ворот питомника, звали Володей. А попросту – Вовкой.

Но это было пять дней назад. Сейчас никого не интересовало его имя. У него была только кличка – «Скелет».

Если бы ему сказали, что не пройдет и недели, и он попадет в Армению, в страну, где большинство жителей разговаривает на непонятном ему языке, и будет продавать семечки мужчинам, женщинам и детям, идущим в зоопарк, он в это не поверил бы. Ни в коем случае! Продавать семечки? Он сказал бы, что такие превращения бывают только в злых сказках. Разве может жизнь человека так страшно перемениться за каких-нибудь сто часов?

А пять дней назад он жил прекрасно. У него была даже своя маленькая комната в одноэтажном домике. И прямо перед окном стояла зубчатая заснеженная горная вершина. Вообще-то до горы надо было идти километров двадцать, но в ясный день, когда она четко вырисовывалась на небе – белое на голубом, – казалось, что ее можно тронуть рукой. А если выскочить из дома, то через восемь прыжков, считая от крыльца, – это уже было точно измерено – начинался обрыв и внизу бурно неслась, разбрызгивая пену, горная речка. Рано утром там ловилась форель, наживку для крючка – особых червячков – надо было доставать из-под мокрых камней.

Ну, а если, спрыгнув с крыльца, пойти в другую сторону, то попадешь на покрытый лесами крутой склон. Где-то близко тут жил бурый медведь. На вершинах, если долго смотреть в бинокль, можно было увидеть дикого тура, скачущего через пропасти.

Это был поселок большого заповедника. Здесь рычали, низвергаясь с высот, бешеные водопады, а сосны поднимались от земли на полсотню метров. Воздух был чистый, прозрачный. И летом всегда бывало прохладно, а зимой тепло.

Хорошо тут было жить!

Раньше, когда он был совсем маленький, то жил в Сибири. Там, наверно, тоже хорошо. Но Сибирь он почти не помнит. В Сибири умерла его мама – от воспаления легких. И отца у него не было. После смерти мамы Володя остался совсем один. Тогда приехала тетя Варя, мамина сестра, и увезла его с собой в заповедник.

Она всегда тут жила – в этом самом одноэтажном домике из трех комнат. Ее муж, дядя Саша, работал заместителем директора туристской базы.

Это было очень интересное учреждение – турбаза. За лето здесь отдыхало пять, а то и десять тысяч туристов. Но какой это был отдых? По утрам у них спрашивали: «Как настроение?» Они кричали: «Бодрое!» – «Как самочувствие?» – «Прекрасное!» После этого все – девушки в штанах и горных башмаках и ребята с огромными рюкзаками – уходили в поход: в леса, на горы и на дальние озера. И потом хвастались друг перед другом, кто больше устал, но меньше хныкал. И опять кричали, хотя ноги еле их несли: «Настроение бодрое, самочувствие отличное!» А потом они уходили через перевал в последний поход и уже по-настоящему отдыхали несколько дней на море.

Вовка им завидовал. Он никогда не видел моря.

А в походы он ходил сколько хотел. Дядя Саша мог пристроить его к любой группе, пожалуйста! Костер он разжигал с одной спички, палатку ставил лучше любого взрослого. Чего ему не хватало?

Нет, было все-таки одно, чего не хватало. Велосипед – вот о чем он мечтал. У многих ребят в школе были классные двухколесные машины, и они раскатывали по дорожкам. Куда хочешь, туда едешь.

Сейчас, продавая в Ереване семечки, он думал, что всему виной вот этот его нетерпеливый характер. Если ему чего захотелось – так вынь да положь!

Тетя Варя, может, и купила бы ему велосипед. Но откуда ей взять столько денег? Дядя Саша определенно не хотел. Говорил – баловство.

А был самый простой способ обзавестись велосипедом. В поселке стояло жилых домов не меньше двухсот. С каждого бы дома Вовке по тридцать копеек – и иди покупай машину. А тридцать копеек не такие уж великие деньги. Если убедительно поговорить, каждый даст.

Все это выглядело так разумно, что он и до сих пор не понимал, почему тетя Варя не позволила ему ходить по домам.

– Почему-то весь поселок о тебе должен думать и тебе все давать, а ты не должен думать ни о ком! Не хватало еще, чтоб ты начал побираться!

Он только вздохнул, потому что знал – спорить бесполезно. Но, во-первых, он просит только по тридцать копеек с дома. Во-вторых, он вовсе бы не побирался, а брал деньги взаймы. Когда смог бы, тогда отдал. Пожалуйста!

Но, конечно, причиной его несчастий было не то, что он захотел велосипед. Это теперь совершенно ясно, и незачем себя обманывать. Не втемяшился бы ему в голову велосипед, так нашлось бы что-нибудь другое. Например, радиоприемник, который можно носить в кармане и принимать шестьдесят пять станций. Или собака – овчарка, похожая на волка. Такая умная, что только не умеет разговаривать. Одно время ему очень хотелось, просто необходимо было иметь такую собаку.

Тетя Варя предостерегала его: «Не быть бы тебе, Вовка, несчастным от своего характера!» Он ей не верил. И вот – результат.

Чего же может ждать от жизни человек, если он не останавливается ни перед чем, лишь бы получить желаемое?

Вовка – такой человек.

Обдумывая то, что с ним произошло, он иногда признавался себе: бесчестность, трусость, глупость – вот как называются его поступки. Он ежился от этих страшных слов, но быстро находил для себя оправдание. Жалеть себя было легко и приятно, осуждать – труднее.

Все несчастья пошли с того дня, когда он нашел бумажник.

А как хорошо начиналось это прекрасное воскресенье! Какое было ясное, теплое, солнечное утро!

Юрка Задорожный, сын заведующего сберкассой, постучал к нему в окно – позвал купаться на озеро.

Главная прелесть озера состояла в том, что купаться было опасно – значит, интересно. Рассказывали, будто тут однажды кто-то утонул, запутавшись в водорослях. Ну, водорослей, правда, было больше чем достаточно. Но – ширина, глубина! Двести метров в поперечнике. Три человека могут стать друг на друга, и только руки последнего будут едва видны над поверхностью.

Поселковый Совет недавно устроил лодочную станцию. Открылись новые купальни – голубая для женщин и коричневая для мужчин. А главное – вышка, с которой можно было прыгать прямо в холодную глубину.

В этот день на озере было очень много незнакомых. В парке стояли чьи-то машины. На лодках шумно катались туристы.

Вовка и Юра дважды наперегонки переплыли озеро, туда и обратно, попрыгали с вышки – и вдруг пресытились водой. Они выбрали местечко поуютнее – загорать.

По привычке, Вовка сначала осмотрелся из-под ладони:

– Что это там чернеет на камне?

– Чур, мое! – Юра побежал к большому камню, торчащему из зеленой тины неподалеку от берега.

Это была игра. Предмет на камне в конце концов должен был оказаться обломком дерева, дохлой вороной или старым башмаком. Но на всякий случай полагалось кричать: «Чур, мое!» – и мчаться за добычей со всех ног.

Вовка поначалу чуть отстал, но к камню они прибежали одновременно.

На камне лежал бумажник.

Кожаный, толстый, изрядно потрепанный…

Ребята в замешательстве посмотрели друг на друга.

Вовка объявил:

– Нашли оба. Добыча пополам.

Это все еще была игра. Бумажник пустой или набит какой-нибудь ерундовиной и нарочно здесь кем-нибудь брошен.

Юра раскрыл бумажник. С первого взгляда они увидели деньги. И довольно много. Потом были какие-то бумаги – документы, наверно.

Теперь это уже перестало быть игрой.

– Пересчитаем?

– Нет! – Вовка затряс головой. – Мы не должны даже прикасаться.

– Почему?

– Потому что отнесем и сдадим в милицию. Они сами сделают что надо.

– А кто узнает, если мы пересчитаем? Мы ничего не возьмем, а только посмотрим, много ли здесь.

Это был неотразимый аргумент.

Документы их не интересовали. Паспорт, фотография какого-то толстяка. Много всяких справок.

Они стали считать деньги.

Там было четыре бумажки по двадцать пять рублей каждая. Вовка подержал их, зажав между указательным и большим пальцами. Он попытался представить себе: вот это – два велосипеда. Не получалось. То есть он точно знал, что за эти деньги можно купить две классные машины – себе и Юрке. Но было странно, что ты дашь шуршащие крохотные бумажные прямоугольнички и получишь за это в полное свое владение руль с фонарем и колеса со спицами, черную раму и цепь передачи, – и все это ловко соединено в действующую сияющую машину, на которую можно тут же сесть и мчаться сломя голову.

Конечно, эти деньги были не его и он не имел права их тратить, но так приятно было ему глядеть на них и думать: «Вот я держу в руке два велосипеда!»

А Юрка тем временем насчитал еще сто восемь рублей, но уже бумажками поменьше – рублями, трешками и пятерками.

– Богатый дядька! – сказал он.

Они сложили деньги обратно в бумажник.

– Наверно, он купался и выронил…

– Может, пьяный был… Растерёха!

– Потерять такую гору деньжищ! Это же надо!

– А представь, что он насовсем куда-то уехал, и его не найдут. Что сделают с деньгами?

– Их, говорят, в какой-то ящик кладут на пять лет и сургучом запечатывают…

Ребята задумались. Вовка сказал:

– Если бы твердо знать, что его не найдут, а деньги спрячут на пять лет в ящик, то я бы и в милицию не пошел…

– А куда бы ты пошел?

– Да нет, это я просто так говорю…

Ребята оделись и выбрались на дорогу, ведущую в центр поселка. Бумажник нес в кармане Вовка.

– Он должен нас день и ночь благодарить, этот дядька! – сказал Юра. – Другие бы нашли – так и не видеть ему ни документов, ни денег. А про нас с тобой, может, теперь даже в газете напечатают.

– Что напечатают?

– «Честный поступок».

На углу стоял самый большой в поселке продуктовый магазин.

Юра спросил:

– Зайдем?

– А что будем там делать?

– Люди не обязательно должны покупать, когда они приходят в магазин. Люди приглядываются и прицениваются.

Вовка не понимал:

– А к чему мы будем прицениваться?

– Ну, не знаю. Зайдем, там увидим.

Но, оказалось, Юра очень точно знал, что ему нужно, и ни к чему не хотел ни приглядываться, ни прицениваться. Его интересовали вполне определенные шоколадные конфеты – «столичные» и «кофейный аромат».

Он толкнул Вовку локтем в бок:

– Ну?

– Что «ну»?

– Покупаем или уходим?

– А деньги?

– У тебя в бумажнике не хватит на конфеты?

– Но это же не наши!

– Слушай, у дядьки в бумажнике двести восемь рублей, так? Допустим, ему отдадут двести семь. Так что он, не обрадуется? Ты бы не обрадовался, если бы потерял кучу денег, а потом все они нашлись, но было бы на один рубль меньше?

– Я-то обрадовался бы…

– А почему ты других людей считаешь хуже себя? Никогда этого не делай! – тоном учительницы сказал Юра. – И неужели, если мы с тобой совершили честный поступок, то не можем съесть по одной маленькой шоколадке?

Вовка согласился: по одной можно! Когда подошли к прилавку, Юра велел отвесить полкило тех конфет и полкило других.

– Ты ополоумел!

– Слушай, было у дядьки двести восемь рублей, теперь будет двести три. Дядька мог вообще никогда своих денег не увидеть, теперь они почти все ему возвращаются. Он будет от радости прыгать до потолка, вот увидишь!

Вовку одолевали сомнения:

– А возьмет и нажалуется в милиции…

– Не трусь, я отвечаю. – Юра снисходительно усмехнулся. – Да он, может, даже ничего и не заметит. Богатый же человек! Ну, двести восемь, двести три… какая ему разница? А пусть и нажалуется! Мы скажем: кто-то еще раньше нашел бумажник, вынул пятерку, а остальные вложил обратно. Могло так быть?

– Не знаю…

– Не знаешь, так слушайся меня!

Решительный Юра и терзаемый голосом совести Вовка пошли в парк, уселись на скамье и дружно разъели килограмм шоколадных конфет. Сначала было очень вкусно, под конец – уже немного противно.

– Теперь пошли в милицию, – сказал Вовка.

– Конечно, пойдем! – Юра не трогался с места. – Тебе после сладкого не хочется чего-нибудь выпить?

– Молочка бы холодненького!

– А ты пробовал когда-нибудь пиво?

Вовка пива никогда не пробовал.

– А ты пил?

Юра усмехнулся.

Они подошли к ларьку и попросили две кружки. Продавщица махнула взмокшим платочком.

– Молоды еще!

– Мы же не для алкоголя, тетя, – Юра округлил глаза, – мы только против жажды.

Две кружки они получили.

Напиток красиво пенился и много обещал. Но Вовка обманулся в своих ожиданиях. Горькое пиво показалось ему отвратительным. Он с тоской держал в руке толстую стеклянную кружку. Маленькие глоточки, которые он делал через силу, нисколько не уменьшали уровня пива в кружке.

Он взглянул на Юру.

Юра мужественно сдувал пену. При этом он так наклонял кружку, что часть жидкости каждый раз сливалась на землю.

– Вкуснота! – Юра восхищенно закатил глаза. – Пьяным не будешь, а усталость как рукой снимет. И жажды никакой.

Вовка согласился:

– Я уже, например, почти утолил жажду…

Он тоже стал сдувать пену.

Но на секунду Вовка отвернулся, а когда снова взглянул на друга, у того уже кружка была пустая, и с видом фокусника он опрокидывал ее дном кверху. Позади него с камня стекала желтая струйка. Но уличить его было уже невозможно. Момент упущен.

У Вовки кружка была почти еще совсем полная.

– Ну что, слабак, не вытягиваешь?

– Вообще очень вкусно. Только я на озере воды нахлебался. Хочешь – допей?

– Конечно, хочу! Но не сейчас. После сладкого пиво у меня плохо идет. Ну, если ты такой слабак, то вылей в сторонку. Не по коню корм.

Вовка слабо отбивался:

– Нет, мне понравилось… Смотри, сколько я отпил…

На углу они купили семечек и жареных кедровых орешков. Гулять, так гулять!

– Скажу одну вещь – ты упадешь. – Юра задумчиво тер лоб. – По закону – кто нашел, получает одну треть. Или, кажется, одну четверть. Вознаграждение.

– Не выдумывай!

– Точно. Нашел триста рубликов – получай сто. Закон. Но нам, конечно, могут не дать.

– Почему?

– У них один ответ: не доросли!

– Но ты верно знаешь, что такой закон есть?

– Не сомневайся. Не из своей же головы я придумал! Так что ты уже почти имеешь велосипед. Если только, конечно, дядька не зажилит сумму.

– А как он может? Это же дается не по его воле! Раз закон, то его заставят.

В том, что такой закон есть, Вовка уже не хотел сомневаться. Как же иначе! Нашел человек деньги, принес владельцу, совершил честный поступок – давайте вознаграждение! Но какие-то подвохи все же могли тут быть. Например, скажут: «У кого по возрасту нет паспорта, тому закон вознаграждение отменяет». И пропал велосипед.

– Юрка, если они все равно должны наградить за честный поступок, то почему бы нам самим не взять?

– Вот и я говорю…

Одержимые этой мыслью, они сошли с дороги и начали прутиком на земле писать цифры – высчитывать, сколько будет одна треть от двухсот восьми рублей.

Получилось шестьдесят девять рублей и тридцать три копейки.

– Ну и все! – Вовка нервно захохотал. – Отсчитываю и беру!

Он извлек из кармана бумажник. Но Юра удержал его за руку.

– Неправильно! Мы ведь шесть рублей истратили. Все должно быть по закону. Шесть рублей из нашей суммы мы дядьке возвращаем.

Они еще раз проверили расчеты. Потом Вовка побежал в магазин и разменял один рубль на мелочь. Они не хотели обманывать владельца бумажника ни на одну копейку. Что ему полагается, то ему и остается.

Теперь в бумажнике осталось сто тридцать восемь рублей и шестьдесят семь копеек. Мелочь они уложили в одно из отделений и прикрыли кожаной крышкой с язычком.

– Дядька должен нам руки и ноги целовать, – удовлетворенно подвел итог Юра. – Ничего лишнего с него не взято. Даже конфеты – и те пошли за наш счет.

Довольные, бодрые, любуясь своей безупречной честностью, они двинулись прямиком в милицию. Но вскоре Вовка начал испытывать смущение: не слишком ли все-таки они обделили дядьку? Закон законом, но хватило бы и полсотни рублей – ровно столько нужно было на один велосипед.

Юра тоже мрачнел. Вовка хотел уж было поделиться с ним сомнениями, но приятель начал первый.

– Постой, – сказал он сердито, – вот я иду и думаю: мы взяли твою треть. Но ведь я тоже нашел бумажник. Где моя одна треть?

Он поджимал губы и укоризненно поглядывал на Вовку. Конечно, справедливость была на его стороне.

– Мы поделимся.

– Слушай, я подсчитал, – Юра растопырил пальцы, – каждому из нас получается меньше чем по тридцать пять рублей. О машиночке и не мечтай.

Он горестно замотал головой. Расстаться с велосипедом Вовка не мог.

– Мы купим один на двоих…

– Есть вещи, – рассудительно проговорил Юра, – которыми нельзя пользоваться вдвоем. Например, зубная щетка…

– А тогда что же делать?

– Слушай! – Юра стащил его с асфальтированного шоссе на обочину, нашел прутик и снова стал вычерчивать на земле цифры. – Сначала ты нашел бумажник и взял себе по закону основную одну треть. Потом бумажник нахожу я и тоже беру, что мне полагается. Тоже одну треть. Это выходит сорок шесть рублей и двадцать две копейки. Правильно? Вот я их и беру. – Он раскрыл бумажник и принялся отсчитывать деньги. – А дядьке тоже хорошо остается – девяносто два рубля и сорок пять копеек. Правильно?

Цифры, конечно, были все верные. Считать Юра умел. Но Вовке эти расчеты не понравились:

– А если бы нас было трое или пятеро?

– Ну и что? Дядьке было бы плохо! А сейчас ему хорошо, ему выпала самая большая треть. Все точно по закону! Ты первый нашел – тебе больше. Я второй – мне меньше. Или, может, ты считаешь, что я ни при чем? Может быть, я не крикнул: «Чур, мое»?

– Крикнул, – неохотно признал Вовка.

– Ну и все! Идем в милицию! Ты еще увидишь, что дядька ошалеет от радости. Ему что главное? Ты думаешь, деньги? Ничего подобного! У него денег куры не клюют. Ему интересно вернуть документы. А документики лежат в бумажнике в целости и сохранности.

Слегка придавленный этими рассуждениями, Вовка торопился скорее попасть в милицию. А то вдруг Юра придумает еще что-нибудь новенькое!

Страшно было, что в милиции вдруг уже все известно. Дядька спохватился и заявил. Спросят: «Где остальные деньги?» И было до ужаса стыдно, что тут же дело раскроется, узнают в школе. Разговоры с тетей Варей, с дядей Сашей…

Но все пересиливало желание получить велосипед.

А Юра был весел. Он только допытывался, даст ли ему Вовка недостающие четыре рубля, чтобы купить машину?

– Дам.

– Ну и прекрасно! И не беспокойся – я тебе в скорости верну.

– А мне не надо.

– Как это – не надо? Ты же мне не насовсем даешь, а в долг. Представляешь, пройдет два-три дня, все утихнет, мы тихонько являемся в магазин: «Выведите-ка нам два велосипедика!»

Вовка тоже радовался, рисуя себе эту сладостную картину. Но его тревожило, как он объяснит тете Варе, откуда взял деньги…

– Ерунда! – Юра подпрыгивал то на одной ноге, то на другой – он слышал, что велосипедисты так укрепляют икры. – Откуда деньги? Выиграл по денежно-вещевой лотерее! Сдал в аптеку лекарственные растения!

В милиции ребят принял скучающий от безделья выходного дня молоденький дежурный лейтенант. Находка его живо заинтересовала.

– Где нашли? Под каким камнем? В каком виде лежал найденный предмет – раскрытый или закрытый? Сколько в нем денег?

– Мы не считали, – гордо сказал Юра.

Лейтенант похвалил:

– Ну, молодцы, ребята! Это у нас первый такой случай.

Он выложил на стол документы, деньги. Стал составлять опись.

– Жучков Степан Гаврилович, научный работник… Отдыхает на турбазе… Девяносто два рубля и копейки…

Потом он потребовал:

– Ваши имена, ребятки, ваши фамилии и адреса!

Вовка предусмотрительно спросил:

– А для чего вам?

Но Юра сразу все выложил:

– И вы запишите, пожалуйста, еще, что честный поступок совершили ученики школы имени Крылова. Я из восьмого класса, а мой товарищ из шестого. Я, например, Юра Задорожный, отличник учебы.

– Очень приятно слышать, – сказал лейтенант.

Юру понесло:

– Я лично обязуюсь всегда находить и возвращать владельцам все утерянные в нашем поселке вещи!

– Это твое стремление, Юрий Задорожный, мы будем приветствовать, – сказал лейтенант.

Он проводил ребят до дверей. Шагов сто друзья прошли молча.

– Теперь все! – Юра пожал Вовке руку. – Главное – держать язык за зубами. Два дня пропустим, чтобы все утихло и дядька успокоился, а в среду пойдем машиночки себе выбирать…

Насчет понедельника недаром говорят, что это день тяжелый.

Вовка еле дождался конца последнего урока. Он не слушал учительницу, хотя объяснялось совсем новое по математике – возведение в степень. Не давали покоя найденные вчера деньги.

Он спрятал их сначала под яблоней – завернул в газету и закопал. Потом его словно молотком по голове ударило: тетя Варя любит поливать сад из шланга, деньги промокнут! Он выбежал из дома ночью, в одних трусиках, и долго раздумывал, куда перепрятать находку. И вот странно: в доме с садом и огородом не было ни одного надежного места. В конце концов он взобрался на крышу курятника и засунул сверток между досок.

И вот теперь, на последнем уроке, ему казалось, что петух обязательно влезет на крышу и своими дурацкими ногами со шпорами зацепит сверток, разорвет и расшвыряет деньги по всему-двору. Колодец раскрыт, бумажки попадут туда. Остальные подберет тетя Варя. Об этом страшно было думать.

У выхода из школы ему встретился Юра. На переменах они только переглядывались и перемигивались. Им почему-то не хотелось разговаривать друг с другом. Сейчас Юра остановил его:

– Ну как?

– А что? Порядок.

– Язык держишь за зубами?

– Я-то помалкиваю. Вот ты – не знаю.

– Смотри, если кому сболтнешь, – убью. Мы бумажник не раскрывали, ничего оттуда не брали. Это железно. Понял?

Домой Вовка не шел, а бежал. И сразу полез на крышу сарайчика.

– Эй, что ты там делаешь?

Тетя Варя развешивала во дворе выстиранное белье.

– Да я просто так… Я мячик ищу…

Хорошо, что она больше ни о чем не стала спрашивать. Ее обмануть очень легко.

Деньги были на месте. Все-таки Вовка засунул их под другую доску на крыше.

Он наскоро съел кусок хлеба с маслом, выпил холодного молока.

Дома сидеть было невозможно. Он побежал в магазин.

Через два дня он сюда придет по-хозяйски. Будет выбирать и покупать. Сейчас – не в счет. Просто он потрогает руками свой будущий велосипед.

У стены стояло три велосипеда.

Два были обыкновенные. Третий – мечта!

И главное – руль. Именно такой, какой нужен. Полугоночный. Вовка ненавидел, когда на велосипеде надо было сидеть выпрямившись. Другое дело, если пригнуться и резать воздух.

Рама была выкрашена в зеленый цвет. Тормоза – ручной и педальный. Фонарь. Насос. Колесо передачи не маленькое и не большое, а как раз в норме. На такой машине можно дать сумасшедшую скорость. Стоимость была указана на ярлычке. Вполне подходящая стоимость.

Мой велосипед!

Держа за руль, Вовка катал велосипед по магазину взад и вперед. Мягко шуршали шины по дощатому полу.

– Мальчик, ты что – играть сюда пришел?

– Нет, я куплю…

– Пятьдесят один рубль, шестьдесят копеек.

– Только не сегодня…

– Ладно, поставь к стенке.

– Я через два дня приду. У вас много таких?

– Последний.

Вовка похолодел.

– А если его купят?

– Значит, мальчик, тебе не повезло.

Но разве можно было это допустить! Конечно, его возьмут, он всякому понравится. Да если никого и не найдется, так Юрка придет, узнает, что это последний, и сразу выложит деньги.

– Я беру! – быстро сказал Вовка. – Вы его отсюда укатите. А в среду я принесу деньги.

– Так не пойдет, мальчик.

– Почему? Я же вас не обманываю, У меня есть. Мне тетя подарила.

– А ты уплати и оставь его у нас до среды, если хочешь.

В самом деле, отчего бы ему это не сделать?

– А если я побегу домой и сейчас же вернусь… полчаса всего… Вы будете ждать?

– Ну, понимаешь, у нас такого спроса еще нет, чтобы мы каждые полчаса продавали по велосипеду. Так что можем подождать.

Вовка помчался домой что есть духу.

Мокрое белье висело на веревках. Тети Вари не было. Наверно, ушла за хлебом. Вовка полез на крышу. Он выхватил сверток с деньгами и сунул в левый брючный карман. Тут же что-то шумно упало в курятник. Он поднял глаза, ища куда бы поудобнее спрыгнуть…

У калитки, пристально глядя на него, стоял усатый милиционер.

– Малец, тебя Владимиром звать?

– Да…

– Агапитов фамилия?

– Да…

– Ну-ка, давай ко мне на полусогнутых!

Вовка медленно сполз с крыши и пошел к калитке. Он сразу понял, что все погибло. Хорошо кончиться это не могло. Велосипеда у него, во всяком случае, не будет.

– Бери деньги и собирайся со мной.

– Какие деньги?

– Объяснять еще тебе. Ну-ка, пошевеливайся! Начальник ждет.

– Какой начальник?

Голос у Вовки становился все тише и тише.

– Не прикидывайся идиотиком. Где спрятаны деньги?

– А я ничего не прятал…

– Ладно! – зловеще сказал милиционер. – Следуй вперед. Там разберутся.

Боже мой, а вдруг сейчас выйдет на дорогу учительница Нина Ивановна! Или ребята из пионерской Дружины! Где Юрка? Откуда они узнали про деньги? И что они хотят с ним сделать в этой милиции?

Он не шел, а почти бежал, низко склонив голову. Усатый милиционер останавливал его:

– Не спеши! Движение размеренное.

Того лейтенанта, которому они сдавали бумажник, сейчас не было. И Вовка почувствовал облегчение. Всю дорогу он с ужасом думал, что придется взглянуть в глаза человеку, которому они нагло врали про свою честность: школа такая-то, запишите – отличники учебы!

В большой комнате, перегороженной низеньким барьером, сидел за письменным столом капитан милиции. На деревянной скамье Вовка увидел толстого мужчину и догадался: это владелец бумажника! А рядом с ним сидел Юра и глазами делал Вовке какие-то предупредительные знаки.

Усатый милиционер щелкнул каблуками:

– Задержанный по подозрению в покраже денег несовершеннолетний Владимир Агапитов доставлен по вашему требованию, товарищ капитан!

– Хорошо. – Капитан поманил Вовку пальцем. – Ну, несовершеннолетний, подойди к барьеру. – Он внимательно и, в общем, дружелюбно оглядел мальчика. – Вот ты какой… Ну, рассказывай!

– Про чего?

– Не знаешь? Про то, как ты вытащил деньги из чужого бумажника.

Юра сигнализировал глазами, шевелил пальцами. Напрасно он боится. Вовка знает правила товарищества. О чем уговорились, на том и надо стоять.

– Я деньги не брал…

– Подумай как следует.

– Нет…

Капитан засмеялся. Кивнул толстяку:

– Вот, Степан Гаврилович, перед нами два типа начинающих нарушителей. Один еще исправимый. – Он указал пальцем на Юру. – Второй хоть и годами моложе, а уже более закоснелый. Юрий Задорожный! – позвал он. – Ну-ка, голубь, расскажи нам еще разок, как оно все было.

Юра вскочил и, немного запинаясь, но, в общем, толково объяснил, как был найден бумажник, сколько денег они истратили на конфеты и пиво и сколько взяли себе. Все цифры он помнил отлично.

Капитан поглядел на Вовку:

– Ну?

Вовка торопливо кивнул. Говорить он не мог. Лицо у него пылало.

– Ты мне мимикой не отвечай. Ты сделай полноценное признание. Брал?

– Брал…

– Ну, вот мы и начали двигаться вперед, – удовлетворенно прищурился капитан. – «Брал» – это уже показание, это не стыдно и в протокол занести… – Он развинтил автоматическую ручку.

– А по-моему, товарищ капитан, – неожиданно громко вмешался толстяк и поднялся со скамьи, – не нужно на них протокол заводить. Ну, какие они преступники или там, к примеру, нарушители? Ребята, и все. Ну, конечно, глупые. Скажем, недостаточно воспитанные. Только и всего. Ну, проели шесть рублей. Пусть их, на здоровье!

Капитан постучал согнутым пальцем по столу.

– Страдаем оттого, что некоторые граждане вместо помощи органам милиции по разоблачению нарушителей зачастую сочувствуют им. Это очень и очень печальный факт. – Он строго взглянул на ребят. – Ладно уж, благодарите потерпевшего Жучкова Степана Гавриловича, не то я записал бы вам первый привод. Где деньги?

Обрадованный тем, что все так благополучно кончилось, Вовка заторопился:

– Деньги здесь, у меня…

Денег не было.

Он лез в один карман, лез в другой…

– Конечно, ты их потерял? – усмехнулся капитан.

– Потерял…

– Ясно. Юрий Задорожный, ты можешь идти домой. Вот тебе повестка, пусть завтра к нам явится твой папаша. Есть намерение с ним крепко поговорить.

Юра схватил повестку и убежал. На Вовку он даже не взглянул.

– Степан Гаврилович, вам придется завтра еще разок сюда заглянуть. Но не сомневайтесь, деньги мы вам полностью вернем. У молодого человека память хорошая. Он быстро вспомнит, где потерял шестьдесят три рубля и тридцать три копейки.

Жучков ушел, с сожалением взглянув на Вовку. В дверях он задержался.

– А может, он правда потерял?

– Наше учреждение такое, товарищ Жучков, что именно мы и обнаруживаем всяческие пропажи.

Теперь Вовка остался в милиции с глазу на глаз с капитаном.

«Я заболел», – думал Вовка. Его мутило. Наверняка был жар. Но здесь его не пожалеют. Здесь ему не поверят. Деньги он выронил где-нибудь на дороге. Как их теперь найти?

– Ну? – спросил капитан. Голос у него был скрипучий.

Возка молчал.

– Кто твои родители?

– Нету. Я живу у тети.

– Кто она?

– Тетя Варя.

– Чем занимается?

– Она ничем не занимается. Ее муж – дядя Саша, – он занимается.

– Чем же?

– Он работает на турбазе.

– В какой должности?

– Он заместитель директора.

– Александр Петрович Киржа, что ли?

– Да.

Капитан внимательно посмотрел на Вовку.

– Интересно…

Потом крикнул:

– Васильев!

Усатый милиционер прибежал из коридора и козырнул.

– Отправляйтесь в дом замдиректора туристской базы Александра Петровича Киржа. Там спрятаны деньги, похищенные у гражданина Жучкова, отдыхающего на турбазе. Мальчик вам покажет, где они лежат. После чего вместе с мальчиком, не спуская с него глаз, возвращайтесь обратно.

Усатый опять козырнул.

– Давай! Вперед иди!

Вовка медленно спускался с крыльца. Он хотел поискать сверток. Но милиционер повел его берегом реки. Так было короче.

– Дядя, нам нужно идти прежней дорогой, я там обронил…

– Давай! Давай! Разговорился еще у меня!

Пришли к дому. Тети Вари все еще не было. Хоть в этом Вовке повезло.

– Где спрятал деньги?

– Они лежали на крыше… вот на сарайчике, в досках… Но я их оттуда взял!

Усатый милиционер полез на крышу. Он расшвырял доски, поцарапался, чуть не провалился в курятник. Слез злой и грязный.

– Где деньги?

– Честное слово, я потерял.

– Думай внимательно над моим вопросом: где деньги?

Вовка не стал отвечать. Хотят – верят, не хотят – не верят. Пусть будет, что будет. Он беззвучно плакал и вытирал слезы рукавом.

– Ладно, не разжалобишь! – Усатый размазал пальцем кровоточащую царапину на щеке. – Следуй обратно в милицию!

…Отправив Вовку искать деньги, капитан зашел к начальнику районного отдела милиции.

Начальник был занят – что-то читал и вычеркивал толстым красным карандашом. Он махнул рукой:

– Потом, потом, позже!

Но капитан не ушел.

– Насчет Киржа, товарищ майор…

Эта фамилия не могла не заинтересовать начальника.

Месяц назад на турбазе одна за другой стали обнаруживаться мелкие кражи. То пропадет у туриста фотоаппарат, то у девушки новые чулки или часы. Александр Петрович Киржа попросил милицию вмешаться и отыскать вора. Но сделать это было трудно: турбаза живет как большой вокзал, сотни новичков прибывают сюда каждую неделю, сотни людей уходят через перевал к морю. Следователь ничего не добился. А три дня назад, когда у молодого кинорежиссера пропал шерстяной свитер, состоялся неприятный для работников милиции разговор в кабинете одного руководящего товарища. При этом Александр Петрович Киржа вел себя не очень тактично и в присутствии начальства предъявил районному отделу милиции много упреков. Теперь же вот, оказывается, несовершеннолетний племянник товарища Киржа уличен в хищении довольно крупной суммы у научного работника, проводящего свой отпуск на той же турбазе. Получается интересно: Александр Петрович изо всех сил порицает милицию, а тем временем именно его племянничек обчищает туристов!

– Ты не очень, не очень, – предостерег начальник, – ты не натягивай, не подгоняй. Внимательно разберись, что там к чему. Со всей объективностью.

– Конечно, не нашли? – сказал капитан, когда усатый, открыв дверь, протолкнул Вовку в комнату, перегороженную барьером.

– Никак нет, товарищ капитан! Упорствует!

– Ясно. Садись, Владимир Агапитов. Будем с тобой разговаривать начистоту. А ты, Васильев, иди пока. Понадобишься – я позову.

Усатый пристукнул каблуками и удалился.

– Я не хочу тебя допрашивать. Просто давай с тобой побеседуем по-человечески. Хочешь? Мужской разговор, а?

Вовка чувствовал, что нужно быть осторожным. О чем разговаривать? Пусть его отпустят, он поищет потерянные деньги.

Он выдавил на лице мучительное подобие улыбки.

– Ну, рассказывай, как живешь? Как учишься?

– Обыкновенно…

– Двоек-троек хватает, а?

– Есть.

– Ну, а дома, в семье? Тетя Варя тебя не обижает?

– С чего это она будет обижать?

– Это, положим, верно. Ну, а дядя Саша?

– Нет.

– Я ведь только из-за сочувствия к тебе интересуюсь. По работе, как ты сам понимаешь, мне это совершенно не нужно.

Конечно, Вовка это понимал.

– Небось туда не ходи, это не делай, на турбазу, к примеру, не суйся… Притесняет, наверно, дядя Саша племянничка!

– Ничего он мне не говорит. На турбазу я хожу когда угодно.

– Ну, только лишь в кино, наверно…

– И в походы тоже. Меня дядя Саша очень часто к группе пристраивает.

– Вот здорово! Сам пристраивает? Но ведь у тебя ничего нет, что требуется для походов.

– А что требуется?

– Не знаю, я не ходил. Бинокль, надо полагать, фотоаппарат, теплые какие-нибудь вещи.

– Мне туристы дают. И, когда не в походе, а здесь, тоже дают. Они мне доверяют. Я в любую палатку могу войти и взять на время что понравится. Они мне ничего не скажут.

– И ты берешь?

– Нет, я не беру. Но могу.

– У туристов много хороших вещей?

– У них есть.

– А что тебе особенно по душе?

Вовка опять почувствовал опасность. Лучше промолчать.

– Часы, например, встречаются хорошие?

– Есть.

– Ты больше золотые любишь?

– Не знаю.

– Да ты со мной совершенно не стесняйся, голубчик. Что ты приуныл? У нас прямой, откровенный разговор. Ты не жмись.

– Ничуть я не жмусь.

– Ну, а свитера, знаешь, такие толстые, шерстяные, особой такой крупной вязки, еще иногда они бывают с оленями на груди… Такие вещи тебе нравятся?

– Нет, такие вещи мне не нравятся, – решительно сказал Вовка.

– Почему?

– Потому что они не мои.

– Но ты хотел бы, чтоб они были твоими?

Вовка усмехнулся. Кто не хотел бы! Но почему-то он чувствовал – нужно отвечать не то, что думаешь. И все-таки врать было стыдно. Он бессильно передернул плечами:

– Хотел бы…

Капитан поднялся.

– Теперь, молодой человек, ты посиди немного и подожди. Работа есть работа. Я скоро вернусь, и мы с тобой еще потолкуем.

На стене стучали ходики. Уже было около шести. Тетя Варя, наверное, давно пообедала, а Вовкину долю борща отлила в мисочку. Она не беспокоится, потому что Вовка не один раз возвращался поздно. Пельмени остыли, лежат на сковороде. Здесь, конечно, никому нет дела, что он голодный. Велосипед, может быть, уже продали. Если бы Вовка нашел и сдал деньги, все в конце концов обошлось бы. Ну, покричит дядя Саша, в школе узнают…

Вот бы сейчас заснуть мертвым сном – ведь бывает, наверно, такой мертвый сон на целую неделю! И все неприятности, что должны случиться, пусть за это время начнутся и кончатся. Ты проснулся – и все уже позади…

Или еще проще – вернуть бы ту минуту, когда он увидел бумажник. Он бы не стал его раскрывать, послал бы к черту Юрку, деньги на конфеты и пиво не тратил – на кой ему, в самом деле, пиво и конфеты! И даже о велосипеде не мечтал бы. Ведь это чужие деньги. Он взял их без спроса. Как он мог на это решиться?

Вошел веселый капитан, включил свет над письменным столом, Вовка потер кулаком глаза.

– Ты не заснул тут? Я немного задержался, ты уж не сердись. Придвинься поближе к свету, вот прочитай и подпиши.

На стол, в освещенный круг, лег листочек, только что снятый с пишущей машинки.

На листке была записана вся история с бумажником, как она произошла. В конце стояли слова:

«Таким образом, я, Владимир Агапитов, несовершеннолетний, ученик шестого класса школы имени Крылова, признаюсь, что совершил кражу денег из бумажника туриста Жучкова С. Г. в сумме шестьдесят три рубля и тридцать три копейки. Означенную сумму вернуть владельцу отказываюсь, так как утверждаю, что деньги мною потеряны».

И вот под этими ужасными строками Вовка должен подписаться.

– А я верну! – сказал он быстро и облизнул пересохшие губы. – Не надо это писать. И что украл… Я не крал – это была одна треть! Пожалуйста, не надо, дядя!

– Конечно, вернешь, – бодро сказал капитан. – Во всяком случае, мы эту сумму с твоего дяди Саши вычтем сполна. Уж мы не допустим, чтобы туристы страдали из-за воровства.

Вовка и сам не заметил, как заплакал. Теперь еще и это – будут с дяди Саши деньги высчитывать! Он размазывал пальцем слезинки по лицу.

– Ты это брось, – поморщился капитан. – Ты уж, знаешь ли, Агапитов, будь мужчиной. Умел шкодить, голубчик, умей ответ держать. Подписывай!

Вовка был мужчиной. Он подписал.

Но оказалось, что это еще не все. Капитан дал ему читать другой листок.

Этот был еще страшнее.

Оказывается, Вовка очень часто бегал на турбазу, а его поощрял к этому дядя – Александр Петрович Киржа. И там Вовка любил приглядываться к вещам, которые принадлежали туристам. Это было легко, так как Вовка сумел завоевать доверие некоторых отдыхающих. Даже заходил в комнаты, когда не было хозяев, и самовольно брал кое-какие вещи. Особенно ему нравились часы, фотоаппараты, а также шерстяные свитера крупной вязки с оленями на груди. Он всегда желал получить в собственность такие вещи…

Это были как будто Вовкины слова, но вместе с тем и не они. В каждой строчке таился ядовитый смысл. Самые невинные мысли и поступки – «могу взять что хочу», «понравился фотоаппарат» – выглядели на бумаге зловеще.

Но раз Вовка что-то такое говорил, то он теперь не смел уже отказываться. А как изменить запись, чтобы все было правильно, он не знал.

Угрюмо выдавил:

– Я не говорил про оленей… Это вы сами из своей головы взяли…

– Вычеркнем про оленей! – охотно согласился капитан. – Пусть будут просто шерстяные свитера крупной вязки.

– И про крупную вязку я не говорил…

– Вычеркнем и крупную вязку. Никакого принуждения не было.

– Подписывай!

Вовка держал ручку, шмыгал носом.

– Я не жулик!

– Давай и про это добавим. – Капитан тут же приписал от руки строчку: «Но вместе с тем я себя жуликом не признаю». – Ставь подпись.

Все делалось так, как требовал Вовка. Он подписал.

– А сейчас можешь идти домой, Владимир Агапитов. Честное признание облегчит твою судьбу.

В комнату заглянул лейтенант – тот самый, кому Вовка сдавал бумажник.

– А, старый знакомый! – Он кивнул Вовке.

Кивнул и капитану:

– Что это ты его допоздна держишь? Упрямится, что ли?

– А тут у нас любопытные подробности, – весело отозвался капитан. – Вот поинтересуйся! – Он пододвинул лейтенанту бумаги, подписанные Вовкой. – Племянничек того самого шумного Киржа, который повсюду на нас критику наводит.

Лейтенант прочитал и удивился:

– Твой дядя к тебе плохо относится?

Пристают все время с одним и тем же глупым вопросом! Вовка не стал отвечать.

– Вот вырастишь такого племянника, а он же тебя при случае и закопает! – Лейтенант покрутил головой. – Все же я не верю насчет Киржа. Малец его оговаривает.

Вовка оговаривает дядю! Только этого не хватало!

– А допрос вообще не имеет силы. – Лейтенант пожал плечами. – Малолетних полагается допрашивать в присутствии родителей или же хоть учительницы… А так получается грубое нарушение законности…

Капитан похлопал ладонью по столу:

– Это же у нас не допрос – дружеское собеседование. Записали кое-что по взаимному согласию – для памяти. – Он задумчиво посмотрел на Вовку. – И все же мы теперь товарища Киржа возьмем за бока!

Написал несколько строк на бумажке.

– Вот, Владимир Агапитов, передай своему дяде. Пусть завтра с утра в обязательном порядке явится ко мне на беседу.

Он подтолкнул Вовку к выходу.

Дверь открылась. Вовка прошел коридор и шагнул в темноту.

Это только сначала ему показалось, будто на улице невыносимо темно. Несколько далеких мерцающих звездочек вырвались из плена надвинувшейся на поселок ночной тучи – и дорога, заборы, деревья стали различимы.

Всего было много в поселке – деревьев, воды, земли, – а неба мало, потому что огромные куски от него справа и слева отгрызали горные цепи. Над поселком всегда, словно крыша – то очень далекая, то совсем близкая, – висела узкая и длинная полоска неба. В эту ночь крыша спустилась особенно низко, от нее на землю веяло прохладой и влагой.

Вовка пробирался в темноте почти ощупью. Нечего было и думать о том, чтобы поискать на дороге сверток с деньгами.

Так вот, значит, что он сделал! Оклеветал дядю Сашу! Подписал против него бумагу. И родственники влезут в долги, чтобы выплатить потерянные деньги. Как теперь смотреть людям в глаза?

А дядя Саша только с виду суровый, а вообще он добрый. Он жалел Вовку. Один раз ночью – Вовка это своими ушами слышал – он сказал тете Варе: «Надо парню приличное пальто купить». В другой раз: «Выдавай ему каждый месяц немного денег, мальчик уже повзрослел».

А если он иной раз говорил «нельзя», то это всегда был справедливый отказ.

Раньше Вовка мечтал: вырасту большой, они уже будут старенькие, подарю тете Варе стиральную машину, дяде Саше – автомобиль «Запорожец». Ничего ему не было для них жалко!

И вот он теперь отплатил дяде Саше и тете Варе. За все расплатился.

Вовка лежал в канаве и плакал.

Мелкий дождичек чуть слышно шевелил листья на дереве.

Домой идти нельзя. Это ясно.

Он вор – украл чужие деньги. Он лгун – потому что никто не поверит, будто деньги действительно потеряны. Он предатель, подлец и трус – оклеветал самого хорошего и справедливого человека, какого знал в своей жизни.

Разве после всего этого можно ему здесь оставаться?

Он уедет и никогда больше в поселок не вернется. Начнет новую жизнь. Будет работать. Пришлет дяде Саше потерянные деньги.

Но как уехать? Куда? У него ведь нет ни копейки, билет нельзя купить.

Где же все-таки он потерял деньги? Если обронил на дороге, когда его под конвоем вели в милицию, то их давно уж кто-нибудь подобрал.

А может, у себя во дворе – в ту минуту, когда разглядел у калитки усатого милиционера?

Вовка стоял тогда на крыше курятника. Он засовывал сверток в карман, поднял голову и увидел усатого. И в это время как будто что-то упало, что-то свалилось в курятник. Он помнит твердо: раздался шум, словно кирпич шлепнулся на землю. Так это же, конечно, сверток с деньгами проскочил мимо кармана!

Репродуктор на столбе у турбазы передал последнюю за сутки проверку времени. Двенадцать раз в Москве пробили часы. Поселок спал. Вовка вылез из канавы и отряхнулся. Надо идти домой, поискать деньги в курятнике.

Он так устал, так истомился, что вдруг почувствовал – ему все равно, найдутся деньги или нет. Будь что будет.

Возле автобазы стояла машина. Фары пробивали тьму, расплываясь по беленой стене склада. Рабочие грузили в кузов мешки.

– Дядя, куда пойдет машина?

– Далеко, милок. В Армавир.

– Меня не возьмете?

– А зачем тебе понадобилось среди ночи?

В самом деле, что ответить? Зачем ему ночью уезжать в далекий город?

– У меня там сестра заболела…

– В таком случае, малец, безусловно войдем в твое положение.

– Я сейчас!

Теперь он забежит домой. Если деньги найдутся, то он еще подумает, ехать или не ехать. Может быть, он отдаст сверток в милицию, и все уладится. Но если денег в курятнике нет, то надо уезжать.

Вовка тихонько отворил калитку. Окна в доме были темные.

Тетя Варя, как всегда, легла спать рано. Она привыкла, что Вовка, если уж загуляется вечером, то старается никого не побеспокоить – раздевается и ложится на свой диванчик так, что его и не услышишь.

Теперь она всполошится только утром, когда поймет, что племянник не ночевал дома…

Знакомой, тысячу раз хоженной дорожкой он пробрался к курятнику. На двери висела задвижка, проткнутая прутиком. Долой прутик, в сторону задвижку! Понесло тяжелым, едким духом курятника. Сонные птицы зашевелились.

Рукой Вовка нащупал на стене гвоздь и снял с него электрический фонарь. Вот – нажата кнопка. Снопик слабого света скользнул по усеянной белыми точками земле. И первое, что Вовка увидел, был приткнувшийся в углу знакомый сверток.

Ну, вот они, деньги. Теперь что с ними делать?

Вовка явственно услышал торжествующий голос капитана: «Мы крепенько прижали молодого жулика – и утерянные денежки быстро обнаружились!»

В протоколе записано: «Я украл…»

Тяжелый взгляд дяди Саши…

Вздохи и попреки тети Вари…

А в школе – презрительные гримасы девочек. И при случае каждый бросит в лицо: «Вор!»

Он медленно закрыл дверцу курятника и вставил на место прутик.

Машина, наверно, уже уехала в Армавир. Не станут же его ждать.

Он устало брел в темноте. Ну, нет машины, тем и лучше. Ничего не нужно решать, ничего не нужно предпринимать. Наступит утро. Взрослые возьмут его судьбу в свои жесткие руки. И пусть. Он ко всему готов.

Машина стояла на том же месте…

В Армавире на вокзале людей почти не было. Вовка долго изучал расписание. Под утро должен был пройти скорый на Москву.

Заспанный кассир спросил:

– Тебе куда, мальчик?

– До конца.

В Москве Вовка не пропадет. Огромный город. Там он устроится на работу. Такие школы бывают, где можно и жить, и учиться, и работать. Он будет стараться изо всех сил. Не пропадет же он среди людей!

А сейчас главное – поспать.

Он блаженно вытянулся на жесткой верхней полке вагона. Что бы теперь ни случилось, жизнь его завертелась по-новому.

И что ему так уж пугаться? Все наладится. Надо только постараться как можно скорее вернуть эти деньги…

Но думать о будущем не хотелось.

Колеса успокоительно стучали. За окном светлело.

Он быстро уснул.

Только утром Вовка узнал, что сел в поезд, идущий в Ереван.

 

АНТОН НАХОДИТ ПОДРУЧНОГО

До сих пор Вовка знал, что дома бывают красные, кирпичные. Ну, серые еще – из облицованного кирпича. А больше всего желтых, окрашенных по штукатурке. Но в этом городе почти все дома розовые. Словно цветы или кораллы. Сложены они из больших плит.

Площади широченные. Бьют фонтаны.

На закруглениях тротуаров, отделяя их от проезжей части, по которой снуют автомашины, высажены в человеческий рост какие-то листья. Ну и листья! Идешь по тротуару – и мостовой тебе уже не видно.

А вот он вышел на проспект. Это что такое? Почему в асфальт через каждый примерно метр вделаны фонарики? Ночью их, наверно, зажигают. Но для чего они? Подумал, подумал и понял: горящие в земле огоньки указывают машинам границы движения.

Парки и сады в этом городе не отделяются от улиц чугунными решетками. Просто идешь, идешь по улице, чуть шагнул вбок – и ты уже в парке. Вовка посидел под солнышком на красной скамье, съел бутылку кефира с булочкой.

Люди здесь черноволосые, черноглазые, очень шумные. Думаешь – сейчас эти двое подерутся, а они просто здороваются или прощаются.

Одеты хорошо. Тут еще лето в разгаре. Ходят в белом.

А над городом висят и словно тают в голубом небе два снежных купола. Ну, эту гору Вовка знает. Это Арарат.

Хороший город. Не может быть, чтоб ему здесь не повезло.

Вот только где устроиться жить хоть на самое первое время? Где сегодня переночевать?

На вокзале он подошел к пожилой женщине-железнодорожнице. Спросил, не знает ли она, где снять угол на неделю.

– Это нетрудно. – Она дружелюбно оглядела Вовку. – Можно у меня остановиться, устрою в комнате с моими ребятами. Но ты к кому приехал? Где твои вещи?

Он молчал.

– Мальчик, где твои родственники? Ты где постоянно живешь?

Вовка пробормотал что-то невнятное. В это время женщину позвали к начальнику.

Вот о чем он не подумал! Конечно же, все будут спрашивать, для чего он приехал в Ереван, требовать документы, интересоваться, почему у него нет никаких вещей.

Надо как-то выкручиваться.

Уже несколько часов он ходил по городу и ничего толкового не мог придумать. В конце концов решил вернуться на вокзал и сказать этой женщине, что у него умерла мать, близких родственников нет. А в Ереван попал вот как. Здесь жила тетка, приехал ее поискать, а она, оказывается, в прошлом году тоже умерла. Вдобавок другая беда – по дороге его обокрали, и теперь он не знает, что делать. Всё это надо выложить побыстрее, чтобы она не успела задуматься, и попросить: «Пустите, тетя, пожалуйста, переночевать, деньги у меня есть – я уплачу».

Деньги у него, правда, еще оставались. Довольно много. Деньги он этой женщине покажет, чтобы она не сомневалась.

Тщательно обдумав все это, он успокоился.

«Проживем, не растеряемся!» – убеждал он себя.

Теперь Вовка забрел совсем уж непонятно куда. Базар здесь был, что ли? Бородатые мужчины в папахах тащили на веревке жирных баранов. Старик подгонял сухонькой палочкой ишака, навьюченного мешками, огромными кувшинами, в которых что-то булькало. Пробежала черноглазая девушка с двумя ведрами, в одном – доверху виноград, в другом – персики, крупные и многоцветные, как детские мячи.

Возка огляделся. Он стоял перед приземистым зданием. Баня. А почему бы не зайти и не помыться? Он взял в кассе билет, а в зале ожидания купил мочалку и мыло. Вот и появилось у него первое личное имущество.

Купающихся было мало. Вовка пустил два душа – холодный и горячий, – перебегал из одной кабинки в другую.

– Эй, Скелет, подсоби…

Голос доносился из парного отделения. Вовка понял, что зовут его. Но почему же «скелет»?

В парном отделении были широкие деревянные ступени. На одной из них распростерся и хрипел какой-то мужчина. Пахло распаренным деревом и еще чем-то вроде спирта.

– Вы меня звали, дядя?

– Подойди, Скелет.

Вовка сделал два осторожных шажка.

– Подсоби на ноги встать.

– Вам плохо, дядя?

– Будет худо, ежели выдуешь ведро водки.

Мужчина сидел теперь на ступеньке, раскачиваясь и зажав ладонями широкое, неестественно красное лицо.

– А для чего вы так много выпили?

– Надо было. Мне не пить невозможно. – Он застонал, потом заскрипел зубами и всхлипнул.

Вовка испугался:

– Может, вам воды подать? А хотите, попрошу, чтобы принесли лекарство?

– Никого не касается. Набери водички холодной. Полное ведро.

Вовка не понимал этого человека. Водки ему нужно ведро. Воды холодной – тоже ведро. Разве это человеческая мерка?

Он притащил в парильню деревянную бадью с ледяной водой.

– Пейте, дядя!

– Не… Не пить… Ты обкати меня со спины…

Вовка опрокинул бадью. Дядька охнул.

– Еще разок, Скелет, с головы…

После второй бадьи он немного отошел и, опираясь на Вовкино плечо, выбрался из парилки.

Сел на каменную скамью. И только теперь стало видно, что это не дядька, а парень лет двадцати пяти.

Его короткое туловище было сплошь исчерчено татуировкой.

На руке красовалась надпись: «У любви, как у пташки, крылья».

– Обрезали мои крылья!

Парень выпятил крутую грудь. Наколка здесь была почти совсем свежая. Вовка прочитал: «Отомсти за друга Геннадия».

– Вот это выполню!

Он стал опять раскачиваться из стороны в сторону и всхлипывать. Вовка по своей инициативе притащил холодной воды и обкатил парня. Тот вскрикнул:

– Ты чего? Тебя просили?

Пошел под душ, а когда вернулся, то Вовке показалось, что лицо у него стало более осмысленным, подобрело.

Вовка осмелел:

– С вашим другом Геннадием, наверно, нехорошо поступили, да?

– Много хочешь знать, Скелет.

Таких забавных людей Вовка еще не видел.

– А почему вы называете меня скелетом?

– Потому что – кличка. Нравится мне.

Он опять ушел куда-то и вернулся с поллитровкой.

– Глотни, Скелет!

Вовка засмеялся. Все это было совершенно неправдоподобно. Никогда взрослые не предлагают детям пить водку.

– Ох, какой вы хитрый, дядя! Будто я не понимаю, что вы шутите!

Парень почему-то обиделся:

– С чего это я буду с тобой шутить? Сопляк ты еще для этого! – Насупился и приказал: – Пей, велю!

Вовка пожал плечами и, испытующе глядя на парня, потянулся к бутылке. Конечно, ему было интересно попробовать, что это за штука. Пить он не будет, а глотнуть глотнет. Наверно, этот чудак принимает Вовку за более взрослого, чем он есть на самом деле…

Водка обожгла горло, выдавила слезы из глаз. Еле отдышался. Ничего, раз уж он стал самостоятельным, то может разрешить себе что угодно.

– Спасибо, дядя.

– Ты не будь таким вежливым, понял? Я вежливым морду бью.

Все у него было не так, как у других. Вовка захохотал. Конечно, это тоже шутка. Всю жизнь тебе твердят: «Надо быть вежливым!» И вдруг находится человек, который говорит: ненавижу вежливых.

– А каких же вы любите, дядя?

– Я тебе не дядя. Еще раз так скажешь – будет удар в ухо.

Это он опять шутит. Очень симпатичный. И все время он кого-то показывает, как в театре, – то пьяницу изобразит, то хулигана. Может, Вовке повезло и он наткнулся на артиста?

– Вы артист?

– Я Антон, – мрачно сказал парень.

– А по отчеству?

– Нету.

– А я Вовка.

– Нет, ты Скелет.

Голова у Вовки чуть-чуть кружится, а на душе легко.

– Вы в каком театре работаете?

– Моя работа тебе и не снилась. Ты гляди на меня, Таких ребят, как я, уже мало остается. Для Антона на белом свете никаких трудностей не существует.

А у Вовки есть трудности.

– Какие у тебя трудности, Скелет?

Вот, например, Вовке сегодня даже ночевать негде.

– Почему?

Потому что Вовка вообще первый день сегодня в этом городе.

– А раньше где жил?

Сказать или не сказать? Вот такое у Вовки предчувствие, что Антон – друг. Этому парню, Антону, можно довериться. Он поможет.

Сбивчивый Вовкин рассказ Антон слушает молча.

– Значит, милиция и тебя подковала?

– Я же не лошадь! – Вовке весело. – Смотрите, где у меня копыта?

– Благодари своего бога, что Антону доверился. Будет тебе и стол и дом.

– Между прочим, у меня еще много денег осталось, я могу за квартиру платить.

– Тем лучше, раз ты богатый.

В раздевалке Вовка показал Антону сверток с деньгами. Вот, пожалуйста! На несколько дней во всяком случае хватит.

Антон пренебрежительно подкинул сверток на ладони.

– Этого добра у нас с тобой будет, сколько захотим.

– Денег?

– Хрустов этих. По-вашему – денег. Ты за меня держись. Я тебе широкий белый свет покажу. Желаешь?

Вовка неясно представлял себе, что это такое – широкий белый свет.

– Ну, города разные. Возьму тебя в младшие свои корешки, и мы с тобой всё объездим – от моря до тайги. Желаешь?

Это предложение Вовке понравилось. Он солидно откашлялся, наклонил голову:

– Желаю.

Вот как хорошо началась его самостоятельная жизнь! Он будет ездить, много увидит и узнает. Будет учиться. Будет работать. Антон ему поможет…

– Мы в командировку поедем?

– Вроде.

Что-то все-таки Вовку тревожило. Он спросил:

– Антон, а вы кто?

Они шли по улице. Антон ступал нетвердо. Вовку уже немного мутило. Ответа он не услышал.

Вовка проснулся в большой и пустой комнате с очень толстыми, грубо побеленными стенами. На окне была решетка.

Что же это такое? Неужели он попал в тюрьму?

Но он быстро вспомнил, что это Ереван, комната Антона и что во время прогулки по городу он на многих окнах видел предохранительные решетки.

Все тело у него ныло. Еще бы, он лежал на голом топчане, на неровно сколоченных досках. Только вместо подушки было чье-то сложенное вчетверо пальто. Антон позаботился.

Голова у Вовки гудела.

Что сейчас – вечер? А может, ночь? За окном темно и тихо. Вовка огляделся. На грязном шнуре висела тусклая, засиженная мухами электрическая лампочка. Нехотя он поднялся и внезапно ощутил: что-то не так! Что-то случилось!

Не было свертка с деньгами – вот в чем дело.

Вовка ощупал карманы, потом полез под топчан.

– Не ищи, – раздался знакомый голос.

В дверях стоял Антон.

– Деньги мои потерялись…

– Я взял.

Лицо у него было опухшее, небритое. Как только он появился, в комнате запахло спиртом. Вовку опять стало мутить.

Антон пришел с покупками. Бросил на стол буханку хлеба, банку консервов, круг колбасы. Осторожно вытащил бутылку – ее он извлек из внутреннего кармана.

– Выпьешь со мной?

Нет, пить Вовке определенно не хочется.

– Брюхо набить желаешь?

От еды Вовка не откажется.

– Ну давай, нажимай.

– А вы?

– Не заботься.

Вовку удивляло – почему Антон не возвращает деньги? Он понимал так: сверток во сне вывалился и Антон взял его на сохранение. Но теперь Вовка уже в силах сам сберечь свое имущество.

– У меня там, кажется, рублей сорок, – сказал он небрежно. Было стыдно, что он заводит с хозяином разговор о деньгах – будто не доверяет ему.

– А я не считал. – Антон тупо глядел в угол комнаты.

– Ну, пусть они так у вас и остаются, – осторожно выговорил Вовка. – А когда мне сколько-нибудь понадобится, я буду у вас брать. Хорошо?

Антон дико взглянул на мальчика, но промолчал.

– Вы, наверно, сейчас в отпуске?

– Ага. – Антон потянул из бутылки, в его маленьких глазах засветился внезапно живой интерес. – Ты что, совсем дурак?

– Почему? – Вовка пожал плечами, отрезал кусок колбасы и хлеба. Только сейчас он почувствовал, как сильно проголодался. – А ваш друг Геннадий, за которого вы хотите отомстить, – он где? С ним что случилось?

Антон покачивал в ладонях голову, будто перебрасывал горячий блин из руки в руку.

– Дьякон далеко… Дьякон сейчас там, куда никто не торопится…

– Какой дьякон?

– Пей!

Широкая струя из бутылки полилась в стакан.

– Я не хочу! – испуганно отказался Вовка.

– Выпьешь.

В руке Антона появился нож с узким лезвием. Быстрое движение – и полоска стали глубоко вошла в доску.

– Мне что в стол, что в человека… Понял?

Вовка с ужасом глядел на раскачивающийся черенок.

Это уже никак не похоже на шутку. Так вот кто он такой, этот парень с разъяренными бесцветными глазами! Глаза убийцы и руки убийцы. И Вовка целиком в этих страшных руках.

Пересиливая себя, он с отвращением сделал маленький глоток.

– Больше не могу…

– Теперь говори: как жить думаешь?

– Не знаю… Я буду работать…

– Ага! Еще?

– Поступлю учиться…

– Теперь послушай, я тебе скажу, как ты будешь жить. – Антон шумно опустил на стол тяжелый кулак. – Ты вор. На тебя объявлен розыск по всем городам. Ты утянул денежки. Как только тебя найдут, так и законопатят на три года. Понял? Мне достаточно стукнуть первому постовому, и тебя нету. Уяснил?

– Я не вор… Деньги верну… Я заработаю…

– А кто тебя примет работать? Документ у тебя есть? Учиться пойдешь? А кому ты нужен? Без бумаг ты не человек. Родственников нет, денег нет.

– У меня сорок рублей!

– Где они? – Антон развел руками. – Теперь я твой бог. Понял? Вздумаешь уйти – на краю света разыщу. Да и сам как куренок погибнешь, лишь нос на волю высунешь! Подойди ко мне!

Вовка нехотя приблизился.

Широкая грязная пятерня ухватила его лицо и сжала, скомкала. Мальчик попытался вырваться. Он задыхался. Непреодолимая сила подняла его в воздух и отшвырнула в сторону.

Теперь Вовка лежал на полу у топчана. И Антону уже не надо было спрашивать, понял ли он. Вовка все понял: это конец. Нельзя ни бежать, ни домой вернуться, ни здесь остаться. Вовка сам погубил себя…

Ночью его разбудил Антон. Позвал плачуще и тонко, не своим голосом:

– Вставай, Скелет… Тоска меня загрызла… Мне по ночам одному невозможно… Дьякона-то, друга моего единственного, знаешь, отправили на небо… И меня скоро туда же… А какой парень был Генка Дьякон! Цельное ведро мог за один раз выхлебать! Для него человеческая жизнь была – как спичку переломить! Я за ним шел с закрытыми очами. А теперь и глаза открытые, а я все одно слепой…

Вероятно, Вовка все же уснул. У топчана опять стоял Антон с кружкой в руке.

– Пей!

– Я не хочу…

– Через «не хочу» выпьешь! Я тебя всему обучу. Обижать не буду. Братом своим сделаю. Понял?

Вовка с отвращением прикоснулся губами к краю кружки.

– Расскажу тебе, Скелет, как они Дьякона поймали. Они его нечеловечно поймали. Собаками, понял?

«При чем тут собаки?» – сквозь сон думал Вовка.

В эту ночь он просыпался еще не раз. Антон сидел за столом, плакал, кому-то грозил расправой. Слова его были темными:

– Горло перегрызу! Всех напополам перерву вот этой своей рукой! Кровь повыпущу! Прощенья никому не будет!

Под утро он тоже уснул.

Было светло, сияло солнце, когда Антон разбудил Вовку:

– Собирайся, пойдем.

– Куда?

– Узнаешь погодя.

Он был трезвый и злой. Раздражать его не следовало. Вовка глядел на него со страхом, но ни о чем не спрашивал.

Сначала ехали на трамвае. Миновали центр – большие улицы и площади. Потом пересели на автобус и помчались по окраинам. Мелькали парки, памятники. Наконец пересекли город еще раз и поехали уже по явно загородным местам. На дверце автобуса Вовка успел прочитать крупные буквы: «Зоопарк».

Сошли на последней остановке.

Может быть, Антон жалеет о вчерашнем и на самом деле он совсем не такой плохой человек, за какого выдавал себя, когда напился? Может быть, он просто пугал Вовку, и вот, чтобы исправить впечатление, он решил повести его в зоопарк?

Господи, хоть бы это так и было! Вовка готов все простить Антону. Пусть только вчерашние ужасы развеются, как туман над озером!

Но с автобусной остановки они пошли по шоссе назад. Вовкина надежда угасла. Да и чего ждать от Антона? Разве теперь, после вчерашней ночи, можно надеяться на что-нибудь хорошее?

Антон мрачно спросил:

– Твой главный злодей – кто?

Вовка недоуменно моргал глазами. Он не знал, кто его главный злодей. Хорошо бы сказать: «Вы!» Но отвечать нужно было так, как хотелось Антону. Он уже проявлял нетерпение.

– Кто тебя к ногтю прижал? Соображай! Ну? Кто на тебя розыск по всем городам объявил?

Вовка сказал неуверенно:

– Милиция?

– Вот! Всегда это помни. Какой у меня враг, такой и у тебя. Понял?

Минут пять они постояли молча. Антон пережидал, пока по шоссе пройдут люди, вышедшие из ворот зоопарка.

– Вот тут одно милицейское заведение помещается… Собак откармливают. Питомник. Собаки все ученые…

Стоял час затишья. Шоссе было пустынным. На пригорке, сидя у корзинки с семечками, дремал старик. Он встрепенулся и засуетился, когда услышал шаги. Эти двое – краснолицый парень и мальчик – явно шли к нему. Это покупатели.

– Большой стаканчик насыпать? Один? Два?

Антон приблизился к старику вплотную.

– Дедушка, ну-ка, задумайся: что ты перед собой видишь?

У него на ладони лежал нож с длинным и узким лезвием.

Старик опасливо отступил:

– Не знаю, товарищ… Если вам семечек надо, то возьмите…

– Приглядись, дедушка, Называется – смерть.

– А за что это мне от вас, товарищ?

Вовка глядел на волосатую руку Антона и шептал: «Не надо, не надо…» Хоть бы кто-нибудь появился на шоссе! Вовка закричал бы и спас старика…

Антон спросил с неожиданным миролюбием:

– Какая, дедушка, будет цена всему товару?

Старик долго, испуганно жевал губами – не мог сообразить, о чем его спрашивают.

– Большой стакан десять копеек, маленький – пять…

– За все – сколько?

Дед не понимал.

– Соображай, дед. Я терпением не богатый. С корзиной и со всеми стаканчиками – сколько желаешь?

– Это я не знаю, товарищ… Можно высчитать…

– Арифметикой не занимаюсь. Получай! – Антон вытащил смятую десятку. – И уматывай отсюда с быстротой, сколько старые ноги позволяют. Понял? А если я тебя здесь еще хоть когда увижу, разрежу на сто кусков. Уясняешь себе?

Старик пятился и кланялся.

– А если вздумаешь жаловаться…

– Не буду, товарищ!

Антон махнул рукой – и старик исчез.

– Вот, Скелет, будешь здесь продавать семечки.

– Для чего?

– Нужно.

– А я не умею продавать!

Пустые глаза заглянули Вовке в душу.

– Так, может, научить? – тихо спросил Антон.

Вовка склонился к корзине. Он не мог совладать с собой. Заплакал. Слезы капали в корзинку. Ну, пусть убьет. Пусть, все равно.

– Два-три дня только. – Слова падали сверху, тяжелые, как кирпичи. – Обещал – не обижу, так и будет. Я тебе документы выправлю. Липовые, конечно, но крепче настоящих. С ними ты король. Денег тебе подкину. Отпущу тебя на все четыре стороны, раз уж ты к нашей жизни несоответствующий. Понял?

– Да, – тихо отозвался Вовка.

– И заживешь. А я уеду. Понятно?

– Да.

– Ну и все. Поможешь мне мое дело справить – и себе счастье добудешь. А требуется от тебя всего ничего. Торгуй и присматривайся. Примечай тут и людей и собак ихних. Тут одна есть, кличка «Дикарь». Запомнил?

– Да.

– Когда его выводят, кто с ним гуляет… До конца тебе откроюсь: этот ученый пес Генку Дьякона взял. Уясняешь?

– Да.

– Вечером мне доложишь, как и что. Я тебя вон в тех кустах буду ждать.

…Продавать семечки было нетрудно, только стыдно. Вовка опускал глаза в землю. Большой стакан десять копеек, маленький – пять. Вам сколько? Сдачи нету…

Для чего все-таки нужно Антону, чтобы Вовка торговал семечками и следил за ученой собакой, по кличке «Дикарь»? Пусть даже эта ищейка помогла милиции поймать Дьякона…

Но кто он вообще такой, этот Дьякон? Судя по всему, бандит. Значит, Вовка сейчас помогает преступникам? Но ведь он не хочет этого!

Какие планы составил ночью Антон? Для чего держит при себе Вовку? Что хочет узнать насчет собаки?

Конечно, ничего хорошего Антон задумать не мог…

Вот бы сейчас увидела Вовку учительница Нина Ивановна! Она любила пошутить с ребятами: «А Володя Агапитов будет у нас капитаном дальнего плавания или даже космонавтом, если только, конечно, понатужится и поймет правила деления рациональных чисел».

Она в него верила, она хотела ему добра.

Вовка сыпал горстью семечки. А что, если бросить тут корзинку и уйти? Можно опять сесть в поезд, уехать в другой город. Но где деньги для этого? Тогда иди к добрым людям, Владимир Агапитов, какое тебе дело до того, что Антон сделает с собакой! Тебя приютят, поступишь работать. Но ведь спросят: кто ты такой, где твои документы? А нет, так ступай в милицию, открой все, пусть схватят Антона. Но ведь это и тебе конец – тюрьма на долгий срок!

Получался замкнутый круг.

Когда из ворот вышел милиционер с собакой, Вовка похолодел. Кто их знает, этих собак, – о них всякое рассказывают. Глянет – и все ей насчет Вовкиной жизни станет ясно.

На всякий случай он отвернулся.

Милиционер о чем-то его спросил. Вовка отвечал невпопад.

А собака с острыми настороженными ушами глядела внимательно, строго. Под этим взглядом Вовка ежился.

– Какой дедушка? – услышал он вдруг свой голос. – Я не знаю.

– Да это же его корзинка!

– Не знаю… Какая еще корзинка…

Это были глупые слова. Сейчас его уличат. Как же он может не знать старика? Надо взять себя в руки.

– Дедушка заболел…

– Какая же болезнь у него?

Ну что он привязался? Что ему надо?

Вовка окончательно смешался. Названия болезней он не знал. Тиф, кажется, бывает, ревматизм… Но он вовремя вспомнил о болезни, которая лишила его матери…

– Воспаление в легких…

А если дед все еще где-нибудь здесь крутится и милиционер его увидит?

Сердце у Вовки прыгало. Он еле овладел собой. Хотелось бросить корзину и убежать.

– Рядом, Дикарь! – приказал милиционер.

Вовка долго смотрел в ту сторону, куда ушли хозяин и собака.

Вечером он передал Антону выручку – около двух рублей – и рассказал об этой встрече.

– Пса запомни. Будешь смотреть, пускают его одного или всегда только с хозяином.

– А для чего вам это нужно?

Они шли по окраинной улице. Антон остановился на углу и купил у старушки двадцать стаканов семечек. Место тут было тихое, и большой стакан шел по восемь копеек. Вовкина корзинка наполнилась. Будет теперь чем торговать завтра.

– Эта собака хорошая, – проникновенно заговорил Вовка, когда пошли дальше. – Она умная. Она совершенно не виновата, если ей дали приказ выследить вашего Геннадия…

Антон насупился…

На другой день, сколько ни приглядывался Вовка, милиционера не было. Пес выбегал два раза. Вовка сразу узнал его – поперечный шрам на морде, настороженные уши и белая отметина на груди. Никто за ним не приглядывал. Правда, пес далеко не отходил, крутился все время около ворот.

Вовка осмелел и шепнул:

– Дикарь…

Уши шевельнулись, но пес отвернулся в другую сторону. Он и виду не подал, что слышит.

Вот иметь бы такую собаку! Никого бы на всем свете она не признавала, не слушала – только тебя одного. Ходил бы с ней гулять – никто к тебе и близко не подступи! Посылал бы ее со своей запиской в магазин за покупками…

Никогда у Вовки не будет такой собаки, как не будет и велосипеда. Нечего об этом думать.

Самое главное сейчас – добыть какой-нибудь документ. Потом – убежать от Антона.

Все эти дни Антон пил. По комнате были раскиданы пустые бутылки. Ночью он опять разговаривал сам с собой, плакал, призывал друга Геннадия и клялся отомстить. Вовка решил было, что его покровитель совсем свихнулся, но Антон неожиданно протрезвел. Только неизвестно было, какой он лучше – пьяный или трезвый.

– Вот я для тебя вид на жительство добыл, – сказал он, когда Вовка вернулся домой.

На столе лежал студенческий билет. Владелец билета был изображен на фотографии – длинноносый, чернявый, взрослый парень. Совсем Вовка на него не похож.

– В трамвае сегодня взял…

Вовка уже достаточно понимал язык Антона. «Взял» – это значит «украл».

– Себе хрустов добыл немного, тебе – ценную бумагу.

– Тут написано: «Погос Довлатян».

– Теперь ты и будешь Погос. – Антон ткнул пальцем в фотографию. – Вывеску другую наклеим, остальное сойдет.

– А как теперь этот студент будет без документа? – грустно спросил Вовка.

Антон оскалился:

– Ты о себе думай! Понял?

С утра Вовка в третий раз отправился с корзиной к питомнику.

Семечки покупали больше всего ребята, идущие из зоопарка.

Эти двое, наоборот, шли в зоопарк. Они несли модель моторной лодки. Вовка понял: они хотят испытать модель на птичьем озере, но боятся, что им не разрешат.

Он с завистью глядел на большую модель, выкрашенную в красно-синий цвет.

– Вы сами ее сделали?

– Ну, это же совсем просто! – сказал старший, у которого были две красные полоски на рукаве. – Побывал бы ты у нас во Дворце пионеров, вот там работа, это да! Ты в какой школе учишься?

– В двадцать третьей, – сказал Вовка.

– Что это за двадцать третья, я не знаю. Где она помещается?

– Тут, за углом.

– Тут нет никакой школы.

– Плохо смотришь, – зло сказал Вовка. – Раскрой глаза пошире!

– У тебя какие отметки?

Вовка пожал плечами:

– Отличник, конечно.

– Тогда ты имеешь право посещать наш кружок. Возьми в школе справку и приходи.

Вовка злился все больше и больше.

– У меня для ваших забав времени нет!

– Слушай, а почему ты вообще семечками торгуешь?

– А чем мне торговать?

– Ничем, конечно. Пионер вообще не должен торговать или быть спекулянтом. Кто тебя посылает на улицу? Твои родители не могут тебя содержать?

– У меня нет родителей. Я сам себя содержу.

Ребята долго топтались у корзинки. Перешептывались, советовались друг с другом. Им хотелось сказать Вовке что-нибудь доброе, но они не знали, как это делается…

Подняли красно-синюю лодку на плечи и понесли.

– Модель свою не утопите! – дрожащим голосом крикнул Вовка им вслед.

Нет, такой прекрасной жизни, как у этих ребят, у него, конечно, никогда не будет. Об этом и не мечтай, Погос Довлатян! Ты будешь скрываться, жить под чужим именем. И не сделаешь в своей жизни ни одной модели, даже и такой, которая в первую же секунду уйдет на дно…

Он сидел, склонив голову над корзиной, а когда поднялся, то увидел, что перед ним стоит пес с белой отметиной на груди.

– Дикарь…

Пес глядел зорко, внимательно.

– Дикарь, Дикарь…

С вечера Вовка припас кусок колбасы. Вытащил его из кармана и бросил на землю, к передним лапам собаки.

Пес отступил, угрожающе, злобно зарычал. Вовка замер.

Если бы он побежал или просто отступил, ему пришлось бы плохо. Служебно-розыскная собака приучена враждебно относиться к постороннему, соблазняющему ее кормом. Но, видимо, Дикарь почувствовал: перед ним не взрослый человек – подросток. А может, просто понял: злого умысла у мальчика нет. Пес отвернулся.

Вовка глядел на него с восхищением. Грозный, неподкупный, боевой пес! Вот иметь бы такого…

Одно ясно: нельзя допустить, чтобы Антон причинил зло этой замечательной собаке…

Вечером Вовка осторожно завел разговор о Дикаре. Зовешь его, зовешь – он не подходит, кинешь колбасу – рычит. Того и гляди, загрызет. Подчиняется только своему хозяину. Лучше его не трогать…

– Ладно! – Антон выругался. – Завтра все будет покончено.

– А что вы с ним сделаете?

Бандит с сомнением посмотрел на мальчика.

– Что сделаю? – Он не торопился с ответом. – Да просто возьмем его к себе, пусть в сарае живет. У милиции будет своя собака, а у нас своя. Переучим его немного. Ты и будешь с ним заниматься. Желаешь?

Как не желать! Это будет замечательно! У Вовки – своя собака!

Весь вечер он повторял: «Завтра, завтра!» И приставал к Антону:

– Возьмем его и уедем в другие города… Вы будете лечиться, а я стану работать… Потом вы поправитесь и тоже начнете работать, ладно?

Он почти поверил, что все теперь будет хорошо. А утром Антон сказал ему:

– Что бы там ни случилось, тебя не касается. Что бы ни увидел, продавай спокойно семечки. Я вскорости окажусь на месте – в кустах спрячусь. Мне на виду быть невозможно – меня там знают. Как пес покажется – ты мне рукой махни.

…Торговал Вовка в этот день плохо. То и дело он вскакивал, осматривался, бегал вокруг корзинки. Если бы тот милиционер, хозяин Дикаря, подошел покупать семечки, он сразу заподозрил бы неладное. Но Дикарь опять вышел из ворот один Вовка тут же стал махать руками. Сначала он махнул левой, потом правой, наконец – обеими. В кустах никто не шевельнулся.

Пес с удивлением взглянул на мечущегося мальчишку, но не стал с ним связываться, ушел.

«Скоро будешь мой!» – сказал Вовка ему вслед.

В конце дня мимо Вовки проехал автофургон с решеткой и дверцами – в таких перевозят выловленных на улице бродячих собак. Спустя минуту вдали показался Антон, посмотрел по сторонам, приложил палец к губам и полез в кусты.

И, словно он ждал именно этой минуты, из ворот выбежал Дикарь.

Как и было условлено, Вовка махнул рукой.

Тут же вылез Антон – тоже сделал знак кому-то – и стал приближаться, ничуть не таясь. Видно, он опасался, что пес убежит раньше времени, и тихонько подзывал его, чмокая губами.

Дикарь встрепенулся. Черный кончик его носа зашевелился, распознавая человека. Друг? Враг? Пес чуть присел на задние лапы и предупредительно зарычал. Запах настораживал его. Шерсть вздыбилась. Теперь он понял, кто перед ним. Этого человека он почуял тогда, на горной тропинке, потом встретил в городе, на улице. И вот сейчас – снова он. Это враг. Но пес и не думал бежать.

А Вовка с нетерпением бил каблуком по земле. Ни за что Антон не уведет эту собаку. Как ее возьмешь? Вот она сейчас кинется и собьет с ног Антона.

Но ничего такого не произошло.

Со стороны зоопарка вышел мужчина с огромным сачком в руках.

Антон бросил на землю кусок колбасы.

Но ведь Вовка предупреждал его, что пес не возьмет корма. Так и вышло. Дикарь злобно оскалился. Сейчас он нападет на врага.

Антон тоже понял это – повернулся, побежал к кустам. Даже оглянуться у него не было времени, так он испугался.

И когда Антон свернул в кусты, пес, не колеблясь, кинулся туда за ним.

Со своего пригорка Вовка увидел, что в кусты вошел и человек с сачком.

Дикарь умел бороться против ножа, даже против пистолета. Сетку он никогда не видел. Сетка накрыла его в ту минуту, когда он настиг Антона.

Веревки опутали его. И служебная собака, которая один на один не раз брала бандита или вора, беспомощно повисла в воздухе, на дне сетчатого мешка.

Спустя пять минут мимо Вовки проехал автофургон с решеткой. В кабине рядом с человеком, поймавшим сеткой Дикаря, улыбался Антон.

 

ИЗБАВЛЕНИЕ

Однокомнатный домик, небольшой двор при нем и сарай – все это, по словам Антона, принадлежало человеку, который сейчас куда-то уехал по своим делам, а через месяц должен вернуться в Ереван. Вовку очень интересовало, куда же они тогда денутся с собакой, кто их пустит к себе на жительство.

Когда Вовка приехал домой, Антон лежал на топчане. Правая рука у него была замотана белой тряпкой.

– Пришел? – Он ухмыльнулся. – Ну, Скелет, твоя служба кончается. Еще денек или два посидишь у питомника, чтобы на тебя подозрение не пало. А то и собака исчезла, и ты сразу же исчез… Пустят по твоему следу ищейку и накроют нас. Понял?

Вовку все это не интересовало.

– Где ищейка?

Антон подмигнул.

– Наша! Пойдем, покажу. Я уже с нею побеседовал. Вот видишь, чем у нас кончилось! – Помахал в воздухе забинтованной рукой.

Во дворе около ворот приютился ветхий сарайчик. Антон отодвинул задвижку. На земле в углу рычал привязанный на цепь Дикарь.

– Мы его сначала приручим, а потом уже будем водить на прогулку, правда? Он вас не знал и потому укусил…

Вовка был полон самых лучших намерений. Ох, как ему хотелось, чтобы у Антона с собакой сразу же установились хорошие отношения!

– А как же! – Антон тяжело сопел. – Хвостик ему будем подмывать, молочка ему купим.

Вовка не сразу разглядел, что пес лежит на боку и только слабо перебирает лапами. Антон включил свет. Стало видно, что у пса морда в крови.

– Что вы с ним сделали? Зачем?!

Антон не ответил. Он поднял с земли длинную палку и ткнул ею собаку в брюхо.

Дикарь с усилием поднялся. Его шатало. Но он был бойцом по натуре. Пришел враг – и, хотя ты избит, изранен, запуган, надо снова готовиться к бою!

Бандит поднял палку. Дикарь не умел молча переносить боль. Он взвыл – больше от ярости – и кинулся на обидчика. Цепь помешала ему, и он, полузадушенный, рухнул на землю.

– Хорошо тебе? Нравится? (Вовка услышал, что Антон, склонившись над собакой, скрипит зубами.) Дьякона помнишь? Моего дружка Дьякона, которого ты в снегах ловил…

Вовка сказал с отчаянием:

– Он не может это понять.

Антон на секунду опомнился:

– Врешь! Все понимает…

– Собака же…

– Уйди с глаз!

Вовка закрыл за собой дверь сарая. Вот он поверил Антону – и что получилось? Сам выследил, отдал в руки бандита такую замечательную собаку…

Антон вышел из сарая и заложил дверь на задвижку. Правая штанина у него была прорвана. Из глубокого пореза на ноге сочилась кровь.

Вовка с ужасом глядел на бандита.

– Вы его убили?

– Еще ворочается…

– Можно, я туда пойду?

– Нет.

На двери повис тяжелый замок. Антон сунул ключ в карман. Глаза у него были дикие, сумасшедшие. Он долго, мутно глядел на мальчика. Потом оттолкнул его, ушел в дом.

Ночью Вовка попробовал сорвать замок. Шуметь он боялся. Если отвязать Дикаря, то пес, конечно, сумеет найти дорогу в питомник…

Замок не поддавался.

Просунув голову в маленькое оконце, Вовка шептал:

– Дикарь… Дикарь…

Из сарая слышалось рычание. Пес был еще жив.

Вовка сел на камень. Что же теперь будет?

Жила в поселке заповедника одна девочка, Галя Воронина. Не то чтобы Вовка с ней близко дружил, но ее мнение почему-то всегда было ему интересно. Конечно, нельзя знать, что было в школе после Вовкиного побега. Но Галя наверняка, зажмурившись, мотала головой: «Нет, не верю! Нет, Володя Агапитов честный человек! Нет, ничего не хочу слушать!»

А что бы она сейчас сказала, если бы увидела, как Вовка дрожит перед бандитом?

Мальчик вскочил и черенком лопаты начал выворачивать замок. Хватит дрожать, хватит бояться!

Вдруг в комнате зажегся свет. Вовка притих. В окно выглянул Антон.

– Эй, кто во дворе? Это ты, Скелет? Поди сюда!

Вовка положил лопату. Руки и ноги сразу сделались точно из ваты.

Антон сидел за столом.

– Скелет, ты ведь пограмотнее меня. Письмецо одно надо написать.

Вовка с подозрением взглянул на него. Неужели Антон не понимает, что за шум был сейчас во дворе?

– Какое письмо?

– С милицией хочется побеседовать.

– С какой еще милицией? – хмуро, недоверчиво спросил Вовка.

– У меня мысли есть, я изложу, ты оформляй…

Совместными усилиями они составили такое письмо:

«Твоя собака Дикарь в наших руках. Она еще живая, но погибнет. Потом погибнет твоя малолетняя дочка, потом твоя жена. Вскорости за ними – и ты сам. Эти все подарки будут тебе от Антона за безвременно погибшего друга Дьякона».

Вовка с ужасом писал все эти слова.

– Вы и вправду хотите это сделать?

– А что! Только бы ребят подобрать, на все согласных… А то ведь один я…

Вовка допытывался:

– Малолетняя дочь что вам плохого сделала?

– Молчи! – Антон сжал кулаки, мотнул головой. – Я бы всех расшиб! Всех изничтожил! Во мне жалости нету.

Он закрыл глаза, сидел раскачиваясь. Потом неожиданно заговорил плачущим голосом:

– Боюсь я, Скелет… опасаюсь…

Вовка удивился:

– Вы боитесь? Кого?

– У меня ненависть, а у них сила. Один ведь я на свете… Чувствую, скоро меня вычеркнут… Пойдет Антон за Дьяконом!

Наклонившись к Вовке, он тяжко дышал водочным перегаром.

– Ты со мной, Скелет, а? Будешь мне верным другом?

Вовка молчал, отодвигался.

– Как ты меня понимаешь, говори!

Вовка тихо отозвался:

– Я вас совершенно не понимаю…

…Утром Антон опять погнал мальчика продавать семечки. Но Вовка все тянул. И когда Антон открыл дверь сарайчика, он шмыгнул туда вслед за бандитом.

Видимо, за ночь Дикарь немного окреп. Он стоял на трех лапах, поджимая отбитую четвертую. Ребра под серой шерстью высоко поднимались и опадали. Он злобно, непримиримо рычал.

– Ну что? – Антон покачивался, ухватив руками дверной косяк. – Я тебя доведу – будешь ползать, лишь только я покажусь… Скулить будешь передо мной от страха… Ты злобный, я еще более!

Вовка отыскал во дворе глиняный черепок, набрал воды и принес в сарай. Почуяв воду, пес высунул длинный язык и лизнул воздух. Но, когда Вовка палкой пододвинул черепок, пес отвернулся.

– Что, взял? – Антон ухмылялся. – Он гордый. Я ему вчера мяса кинул – голодный, а не берет. Моя над ним полная власть, а он не покоряется.

– Неужели вы его убьете?

Бандит задумался.

– Сначала я его изучить желаю. Вот еще голодом поморю.

Потом посмотрим.

Сегодня Антон был настроен добродушно…

Он заставил Вовку переписать начисто составленное ночью письмо. Долго размышлял вслух, как его доставить. Сначала он хотел отдать письмо Вовке, потом решил, что отнесет его сам. Несколько дней назад он узнал, где живет Андрей. Письмо можно просто кинуть в почтовый ящик, что висит на дверях.

– Попомнят Антона! – проговорил он с удовольствием, закладывая письмо в конверт.

Все в нем было отвратительно Вовке, и особенно эта мерзкая самодовольная улыбка на тупом, лице убийцы.

Только поздно вечером Роза позвонила Андрею и сообщила, что Дикарь исчез.

– Какие глупости! – Андрей с досады тряхнул телефонную трубку. – Куда он может деваться?

– Не знаю. Вольер был все время открыт, как ты просил. Понесла миску с кашей, а его нет.

– Надо было выйти за ворота и позвать.

– А то я не звала?

Андрей поехал в питомник.

Сначала он не очень беспокоился. Почему-то был уверен, что, только он приедет, Роза доложит: «Нашелся твой гуляка!»

Но вольер был пуст. Со времени исчезновения Дикаря прошло уже часа три-четыре.

Андрей долго бродил в темноте и звал:

– Дикарь… Дикарь…

Потом Геворк вывел на поиск Маузера.

Старый пес быстро понял, чего от него хотят. Запах другой собаки был ему неприятен, но работа есть работа. Он сразу же потянул в кусты и там долго принюхивался, но дальше никуда не повел. Выходило, что именно в этих кустах следы Дикаря оборвались. А дальше он что же, по воздуху полетел? Ничего нельзя было понять.

Ночь не принесла новостей. Рано утром Андрей снова приехал в питомник. Собаки все спали, не было только Дикаря. В его вольере лежала нетронутая подстилка, в углу стояла миска с водой.

Сердитый Геворк писал рапорт начальству о пропаже служебно-розыскной собаки. Они с Андреем, вяло поспорили, обвиняя друг друга:

– Если уж Роза взялась быть у нас сторожихой, то она должна и выгуливать собак…

– А если бы ты не распорядился держать дверцу открытой, то все было бы в порядке…

Андрей и сам знал, что это правильно. Что уж там говорить – его вина.

Но куда все же мог деваться Дикарь?

Андрей вышел за ворота. На пригорке сидел мальчик с корзиной семечек.

– Ты опять здесь? Мы же договорились, что ты это занятие бросишь!

Мальчик долго молчал.

– Ну, как твой дедушка? Поправляется?

– Поправляется…

– Слушай, ты мою собаку не видел?

– Нет. Я ничего не видел.

– Никогда этого у нас не бывало – пропала собака из питомника. Вчера выпустили погулять… Ты вчера вечером здесь сидел?

– Да. Я здесь был. Ничего не видел.

– Серая масть, на груди белое пятно…

– Я ничего не знаю… Собаки вашей не было…

Помолчали. Андрей огляделся вокруг, посвистал. Не надеясь на ответ, несколько раз покликал: «Дикарь, Дикарь!»

Мальчик спросил странным, сдавленным голосом:

– А что, хорошая у вас была собака?

– Замечательная! – Андрей вздохнул. – Видишь ли, мне лично пришлось работать не с одной служебной собакой. Но Дикарь мне особенно дорог.

И он стал рассказывать сначала о Карае, о его характере и успехах и страшной гибели; потом о сыне Карая – Дикаре; о том, как сперва не любил его и долго не хотел с ним работать; а теперь он просто не представляет себе, как обойдется без Дикаря. Неужели Дикарь погиб?

А Вовка думал: «Значит, вы еще не получили письма, потому и не знаете, что ваш Дикарь у Антона…»

Вовка еще ниже опустил голову. До крови закусил губу, но это его не успокоило. Вот сейчас самое время все кончить! «Я помог Антону украсть вашу собаку. Поезжайте по такому-то адресу и вы найдете Дикаря. Поезжайте скорее, пока он еще жив!»

А что будет дальше? Спасешь собаку и погубишь себя.

– Тебя как звать, паренек?

Опять долгое молчание.

– Погос Довлатян, – наконец прошептал мальчик.

Андрей высоко поднял брови.

– Побойся бога, малый! Какой же ты Довлатян? Посмотри на себя, на свои волосы, на свою курносую физиономию…

И тут Андрей наконец заметил, что мальчик плачет. Вцепился в корзинку обеими руками. Какие у него страдальческие, тоскливые глаза…

– Ты что, парень? Довлатян, что это ты слезы льешь?

Вовка читал в одной книжке про то, как кролик, преследуемый лисой, от страха бросился в объятия самого страшного своего врага – охотника. И сейчас, словно гибнущий кролик, Вовка уронил голову на грудь, обтянутую милицейской гимнастеркой.

Это привело Андрея в смятение.

– Довлатян, Довлатян, ты лучше мне все толком расскажи. С дедом, что ли, беда?

Ему показалось, что мальчик кивнул утвердительно.

– Так поедем со мной, чудак. У меня жена – хороший доктор. Осмотрит твоего деда, поможет… – Андрей осторожно отстранил мальчика и вывел мотоцикл на шоссе. – Зачем же плакать? Давай садись в коляску, Погос Довлатян!

Вовка словно в воду бросился:

– Я не Погос.

– Кто же ты?

Надоело таиться от людей. Надоело жить в страхе. Надоело жить под властью Антона.

– Володя… Володя Агапитов…

Ему казалось, что достаточно назвать свое имя, и все полетит кувырком. Это имя преступника, на которою объявлен розыск по всей стране. Любой милиционер готов схватить Владимира Агапитова. Отступления уже быть не может.

Но он не будет хныкать. Беду он встретит мужественно.

– А что ж ты мне голову морочишь – Погос какой-то…

Мальчик горько усмехнулся.

– Теперь куда вы меня повезете?

– Забирайся в коляску.

Мотоцикл помчался.

Последний раз Вовка видит эти дома, этот трамвай. И вольно дышит воздухом тоже в последний раз. Вору место в тюрьме.

– С чего же это ты вздумал называть себя Погосом?

– Не знаю, – печально сказал Вовка.

– Кто же знает?

Вовка бессильно вжал в плечи тонкую шею. Два квартала проехали молча.

– Это ваша собака Геннадия Дьякона поймала?

Андрей от удивления чуть не наскочил на столб:

– Откуда тебе известно?

– Он плохой был человек?

– Он вообще не человек, – строго проговорил Андрей. – Это был бандит, убийца. Откуда ты знаешь, что моя собака его выследила?

Вовка молча отвернулся в сторону, упрямо поджал губы.

– Удивительный ты парень. Что-то все у тебя не просто. – Андрей задумчиво глядел на мальчика. – Ну, вылезай. Мы приехали.

Во всяком случае, это была не тюрьма. Обыкновенный пятиэтажный дом из красного туфа. Поднялись по лестнице – Андрей со сложенным вчетверо поводком в правой руке, Вовка со своей корзиной из-под семечек. Дверь открыла молодая женщина. Пытливо и со страхом заглянула Андрею в глаза.

– Нет? – спросила упавшим голосом. – А я почему-то надеялась, что ты приведешь Дикаря… – На Вовку она не обращала внимания. – Я была просто уверена, что ты приедешь с ним…

– Вот мальчик, – сказал Андрей, – у него горе.

– Какое?

– Дедушка заболел. А как я понимаю, родителей нет. Воспаление легких. Ты можешь посмотреть старика? Я бы тебя отвез.

– Конечно!

Женщина обняла Вовку за плечи:

– А какие-нибудь другие родственники у тебя здесь есть?

Он не мог отвечать. Горло почему-то сдавила судорога. Он боялся шевельнуться, чтоб не разжались мягкие теплые руки. Эту женщину он не будет обманывать. Но ничего нельзя было с собой поделать – слова не шли с языка, и опять глаза наполнились слезами.

– Ну, зачем же плакать? – Ева достала платок. – Вот возьми и утрись. Мы тебя в беде не оставим.

– Владимиру Агапитову надо дать поесть, – сказал Андрей. – У меня такое впечатление, будто он хочет мне что-то рассказать. А после этого мы все поедем к его дедушке.

– Ты любишь яичницу с колбасой? – спросила Ева.

Вовка усмехнулся. А кто не любит яичницы с колбасой?

Хозяева ушли в кухню.

Господи, что это за люди! Если бы они знали, какое зло причинил им Вовка!

А они ничего не знают и готовят ему вкусную еду.

Как было бы хорошо здесь с ними жить… спать вот на этой мягкой тахте!

Вовка обошел вокруг стола и с удовольствием помял рукой тахту. Она и вправду была очень мягкая и очень удобная.

Но почему хозяин Дикаря ничуть не удивился, когда услышал Вовкину фамилию? Ведь Антон говорит, что на Вовку по всем городам объявлен розыск. Всей милиции известно Вовкино преступление…

Фамилию он, наверно, забыл. А с виду Вовка не похож на преступника…

Но все равно – нужно сказать этим людям правду о себе. И об Антоне. Нужно предостеречь их. А потом будь что будет.

Вовка заглянул в кухню и вежливо попросил Еву:

– Можно вас на минуточку?

Пальцы у него сразу похолодели, лоб стал мокрым, сердце запрыгало.

Она вышла, вытирая руки фартуком. Печально и чуть слышно Вовка спросил:

– Есть у вас малолетняя дочка?

Такого вопроса Ева никак не ожидала.

– Ты откуда знаешь про мою дочку?

– Вы ее куда-нибудь увезите… И сами уезжайте…

Слова падали тихо, тревожно. Ева хмурилась все больше и больше. Она не торопила мальчика. Но он умолк.

– Почему это ты хочешь, чтоб мы уехали?

– Я не хочу, – с тоской сказал Вовка, – иначе вам всем будет плохо…

– Что-то я тебя не понимаю. – Ева поморщилась. – Тебе про нас что-нибудь стало известно?

Вовка пугливо взглянул на нее.

– Ну, подожди минутку. Сейчас я позову мужа, и ты ему все расскажешь, ладно? Как видно, мужчине легче разговаривать с мужчиной.

Она быстро ушла. Лицо у нее было встревоженное. Из кухни послышались голоса. Хозяева говорили приглушенно. Вовка прислушался.

– Странный мальчик. Как будто что-то знает и не решается сказать. Угрозы какие-то… Пойди с ним поговори…

– Ладно, сейчас. Я тоже почувствовал – его что-то томит.

– Откуда ты знаешь его дедушку?

– Да и ты его знаешь. Помнишь старика, который продавал семечки около питомника? Вот это он и есть. В его возрасте – воспаление легких.

Несколько секунд молчания.

– Ты с ума сошел! – удивленный женский голос. – Утром я видела старика. Он теперь продает семечки на базаре. Его со старого, места прогнали какие-то хулиганы. Какое воспаление легких!

Вовка тихонько на цыпочках прошел в коридор и открыл дверь…

Он не знал, почему сделал это. Но чувствовал – так надо. Одно дело, если ты сам во всем признался, по своей воле, другое – если тебя уличили.

Забежал в ближайшее парадное и притаился. Нужно переждать некоторое время.

Вовка Агапитов, как ты запутался! Ты не вор, но на тебя объявлен розыск, как на вора. Ты не трус, но все будут считать тебя трусом. Ты не лгун, но нет вокруг тебя человека, которого бы ты не обманул.

Сделай же что-нибудь такое, чтобы вернуться к людям!

Иди же!

Калитка, как назло, скрипнула. Вовка застыл в испуге. Но дом молчит. Антона не видно. Может, он спит? Вовка заглянул в окно – пусто в комнате. Значит, удача. Антон куда-то ушел.

Теперь надо выяснить, жива ли еще собака.

– Дикарь… Дикарь…

Из сарая донеслось рычание, сорвавшееся на визг.

Замок не сломать. Но задвижку можно отвинтить – она на шурупах.

В сарае темно. Зажжем свет.

Ой, псу опять досталось! Бессильно и злобно щелкает зубами. Палка сломана. В углу стоит толстый черенок от лопаты, прокушенный острыми зубами.

Пес рвется с цепи: «Давай схватимся, я готов!»

Он избит, но не сломлен. В глазах нет страха, только ярость. И выжидание: «Бей сколько хочешь, но подойди ближе».

– Дикарь, я подойду, ладно? Ты меня не тронешь? Я без палки.

«Подойди. Подойди».

Эти служебные собаки такие умные! Они все понимают. Дикарь должен чувствовать разницу между Вовкой и Антоном… Наверно, он уже понял, что Вовка ему друг…

– Дикарь, я тебе помогу… Я твой друг… Замолчи, Дикарь! Зачем ты рычишь? Неужели ты на меня набросишься?..

Нет, ему нельзя ничего объяснить. Нельзя сказать: «Дикарь, я тебя спасу, отведу к хозяину». Он не поймет. Он озлоблен. Зубы у него крепкие по-прежнему. Он не искусает тебя, а загрызет. Но все равно, надо делать свое дело.

– Дикарь, я иду к тебе…

«Иди. Иди».

Мальчик медленно передвигает ноги. Пес нетерпеливо, торжествующе рычит.

Сейчас Вовка отвяжет его, приведет к Андрею домой: «Вот ваша собака, я спас ее от смерти. А теперь я вам все расскажу!»

Еще шаг. Цепь лязгает. Пасть с клыками рвется навстречу. Вовка закрыл глаза. Он чувствует острую боль в плече. Потом клыки рвут ногу повыше колена.

Он кричит – от боли и ужаса. И все-таки разматывает цепь!

Дикарь смущен. От мальчика исходят волнующие запахи. Чуть слышно пахнет хозяином и сильно – Евой. Кто же этот мальчик – друг или враг?

Пес разжимает челюсти, скулит. А Вовка торопится. Осталась только веревка. Конец ее он берет в прокушенную руку.

– Домой, Дикарь!

Пес выскакивает во двор. Мальчик еле удерживает конец веревки.

– Домой, домой! К хозяину!

Дикарь прыгает за ворота. Это стремительный прыжок. Вроде того, которым берут барьер. Веревка выскользнула из Вовкиных рук.

– Дикарь! – зовет мальчик с отчаянием.

Пес прыжками несется по улице. Пригнул голову, нюхает воздух, ищет путь домой. Что ему за дело до мальчика?

– Дикарь! Дикарь! – Вовка бежит за собакой.

Тяжелая рука хватает его за шиворот. Маленькие глазки Антона бешено смотрят ему в глаза.

– Отпустил?!

Какое счастье, что нет страха и можно наконец сказать все, что думаешь.

Но мыслей у Вовки много, а слов мало. Он бьется в сжимающих его руках и без конца повторяет:

– Не боюсь! Не боюсь! И тебя, как Дьякона, твоего друга, поймают… Чтобы вас совсем не было на свете!

Последние слова он произносит уже в сарае.

Андрей ехал в питомник с одной мыслью: подозрительно все, что связано с этим мальчиком! Что это за внезапное исчезновение? Что за угрозы? Откуда он знает о Дикаре, о поимке Геннадия Числова?

Надо взять Маузера, отыскать по следам убежавшего мальчишку и выяснить, для чего придумана история с болезнью деда. Одна из ниточек этого клубка может – Андрей чувствует это – объяснить таинственное исчезновение Дикаря…

Мотоцикл не успел въехать в ворота питомника, как по лицам выбежавших навстречу людей Андрей понял: случилось необычное.

Роза хлопала себя ладонями по бедрам и кричала:

– Вернулся твой гуляка!

Но какой же измученный, истерзанный вид у Дикаря! Ухо порвано, глаза опухли, шерсть вырвана клочьями. Дрался с собаками, что ли? Нет, тут что-то другое. На голове, на спине пятна запекшейся крови. И почему к ошейнику привязана эта толстая веревка?

– Где же ты шлялся, беспутный?

– Да он нигде не шлялся! – Геворк стоит рядом и, прищурившись, осматривает собаку. – Его увели. Разве тебе не ясно? Его держали на привязи и били.

Похоже, что так. Роза говорит: пес был ужасно голодный, наверняка все это время ничего не ел и не пил. Ему дали миску каши и напоили…

Что же все это значит?

Геворк предлагает:

– А не сходить ли нам с тобой, не поинтересоваться ли, кто это позволяет себе издеваться над служебно-розыскной собакой из нашего питомника?

Вот и Андрею кажется, что надо поинтересоваться.

Дикарю дают обнюхать веревку, которую сняли с его ошейника. Он отлично понял, что требуется, тянет вовсю. Рычит и повизгивает от нетерпения. Андрей и Геворк еле поспевают за ним. Шерсть у собаки стоит торчком, глаза налились кровью. Сдержаться Дикарь не может; то лает, то визжит. Оглядывается на хозяина, торопит.

А путь долгий. С одной окраины города – на другую. Люди устали. А собаке ничего. Озлобление придает ей силы.

Маленькая улочка. Дома с двориками. На калитках подвешены молотки – гостю предоставлены все удобства: стучи и вызывай хозяина.

Дикарь встает на задние лапы, а передними с силой бьет по калитке.

Встречай, хозяин, пришли гости!

Теперь пес замолчал. Но, глядя на него, Андрей понимает: враг очень близко. Опасный враг.

Таких дворов в старом Ереване было сколько угодно. Сейчас их почти уже нет. Дикарь тянет к сараю. Он лег без команды, ползет на брюхе, рычит.

Геворк везде чувствует себя хозяином:

– Эй, кто тут есть, покажитесь!

Рывком открылась дверь сарая. На пороге встал коренастый парень. Он не глядит на людей в милицейской форме, которые сейчас возьмут в свои руки его судьбу. Он видит только собаку.

Андрей трогает Геворка за рукав:

– Это мой старый знакомый. У него в рукавчике нож припасен. Я тебе рассказывал…

И Геворк соглашается:

– Ну как же! Помню. Приятная встреча.

А Дикарь забыл, что нужно ждать приказа хозяина. Он делает внезапный рывок и уже висит на плечах врага. Антон теряет равновесие. Нельзя падать – он это знает. Упадешь – умрешь. Он выпускает нож из рукава. Но Дикарь уже заметил это движение – удар сверкающих зубов, и нож падает на землю. Со стоном валится и Антон. И только сейчас Андрей, улучив удобную секунду, оттягивает разъяренную собаку.

– Сидеть, Дикарь!

И секунду спустя:

– Лежать, Дикарь! Фу!

Пес постепенно приходит в норму. Антон лежит на земле. Глаза его смотрят тупо и боязливо – то на ищейку, то на работников милиции.

– Это вы, значит, увели из питомника служебно-розыскную собаку? Для чего?

– Разговаривать с вами! – хрипит бандит.

Он подавлен, дрожит, но все еще хорохорится.

– Ладно, поднимайтесь. Потом разберемся. Пойдете с нами.

Антон запирает дом. Со злобной усмешкой запирает сарай. Его выводят за ворота. На ходу он выбрасывает из кармана скомканный конверт. Он думает, что этого никто не увидит.

Но Геворк тут же поднимает конверт, разглаживает на ладони, вытаскивает из него письмо и читает.

– Андрюша, – он протягивает листок, – я думаю, это тебе будет интересно…

Андрей пробегает глазами строчки.

– Это и суду будет интересно… – Он прячет письмо в карман. – Беру, поскольку это мне адресовано…

И вдруг, вспомнив о предупреждениях, которые Ева услышала от Вовки, строго спрашивает:

– Где мальчик?

Антон щурится, не понимает:

– Что еще за мальчик?

– Этот… как его… – Андрей не может вспомнить имя. – Погос Довлатян!

– Не знаю… – Антон отводит глаза. – Не знаю никакого Погоса…

Он идет впереди всех, голову склонил вниз, руки заложил за спину. Позади него двое в милицейской форме и служебно-розыскная собака, не спускающая с преступника глаз.

Но Дикарь вдруг начинает вести себя странно. Он останавливается, оглядывается назад, скулит.

– Что это с ним? – Геворк недоволен. – Распустился он у тебя.

Андрей тоже не может понять поведения своей собаки.

Дикарь тянет назад – во двор. Он бросается грудью на дверцу, ведущую в сарай. И Антону – хочет он или не хочет – приходится вытащить ключ…

Нет, все-таки недаром говорят про служебно-розыскных овчарок, что они умные и все понимают!

На полу в сарае, у самой стенки, лежит Вовка, обмотанный цепью, с кляпом во рту…

Дикарь осторожно обнюхивает мальчика и длинным горячим языком лижет его бледные щеки…

Вот и вышло так, как хотел Вовка. Его уложили спать на мягкой тахте. И приготовили ему на ужин яичницу с колбасой.

В соседней комнате закрылись Андрей, Ева и Геворк. Они советуются, как быть с Вовкой. Мальчика нужно отправить домой. Но сначала он должен отдохнуть и поправиться. Пусть поживет с недельку здесь, под надзором Евы. Придется только немедленно дать телеграмму его родным…

Геворк считает, что надо будет поговорить где следует об этом капитане, который чуть было не превратил мальчишку в преступника. Гнать нужно таких людей из милиции!

Вовка не стал прислушиваться. Ему было легко и впервые за весь этот месяц спокойно.

Он тихонько сполз с мягкой тахты, откинув белую накрахмаленную простыню. Неслышно ступая босыми ногами, прошел в переднюю. На подстилке у дверей лежал Дикарь. Ева упросила еще раз – только на одну эту ночь! – оставить пса дома.

Вовка грозно скомандовал:

– Дикарь, ко мне!

Дикарь в явном замешательстве поднял на мальчика удивленные глаза. Он сомневался в том, как должен поступить: подойти на зов или зарычать?

Впрочем, Вовка не оставил ему времени для выбора. Пересиливая страх, он стал на колени и прижал к своей груди мохнатую голову пса…