В воздухе счет времени идет на секунды. Но в эти краткие мгновения может втиснуться воспоминание обо всей прожитой жизни… О чем думали они, что вспоминали, сидя в кабине самолета и готовясь к своему страшному преступлению.
Гарник Мисакян
Сколько времени он ждал этой минуты? Год? Пять лет? Нет, всю жизнь!
Еще в школе, когда мальчишки обижали его, он думал: «Ладно, вы меня еще узнаете!» Отец требовал: «Ты должен хорошо учиться». И позднее: «Ты должен работать, у нас в стране все работают. На что ты рассчитываешь? Что из тебя получится?» Отец избивал его, а он думал: «Я вам всем покажу, что из меня получится. Придет время, вы ахнете».
Отца он презирал. Отец, по его мнению, ничего в жизни не добился. Простой шофер. Приходил с работы домой и хвалился: «Надо уметь жить!» А в чем было его умение? Показывал домашним жалкие рубли-копейки, которые раздобыл, сделав «папах» — какую-нибудь незаконную ездку «налево»…
Гарник даже дома чувствовал себя волчонком. Никто не любил его, и он никого не любил. Товарищей не было, если не считать Жоржа Юзбашева. Вот этого самого Жоржа, который сейчас сидит сзади, глядит во все глаза и ждет, когда Гарник снимет очки и надо будет наброситься на пилота…
Странная эти была дружба. Жоржа считали самым здоровым и самым голодным парнем в классе. Мать его занималась своими делами и не обращала на сына внимания. Вот он так и рос, предоставленный самому себе. Железные кулаки и могучий аппетит. А Гарник был слабосильный, тщедушный. И он сообразил: если не имеешь железных кулаков, нужно, чтобы чужие могучие кулаки всегда были за тебя, а не против тебя.
В четвертом классе Гарник предложил Жоржу соглашение. Силач должен доставать с вешалки пальто Гарника (вешалка была очень высокая), носить из школы до дома его тяжелый ранец и еще — по указанию Гарника избивать мальчишек. За все это Жорж будет каждый день получать бутерброд и раз в месяц — тридцать копеек. Предложение было принято.
Отец Гарника, узнав об этом, обозвал сына захребетником и подлецом и дал ему на всякий случай пощечину.
— Ишак, разбойник, сам должен уметь защищать себя, если хочешь быть мужчиной!
Но в тот же вечер в присутствии сына он с удовольствием рассказывал об этой сделке гостям:
— Все-таки у моего подлеца есть голова на плечах! Кто додумается за тридцать копеек в месяц обеспечить себе столько жизненных удобств!
Гости тоже порицали маленького пройдоху, стыдили его, а родителям говорили:
— Ну, он у вас далеко пойдет!
И эту похвалу — редкую в устах отца и других взрослых людей — Гарник запомнил лучше, чем ругань. К тому, что его ругают и дома и в школе, он уже давно привык.
Жорж верно служил ему три дня. Бил ребят, ел бутерброды. А на четвертый день он подошел к своему нанимателю и с ухмылкой двумя звонкими оплеухами сбил его с ног. Гарпии вскочил, пораженный несправедливостью.
— За что?! Чей хлеб ты ешь, сукин сын?!
Оказывается, одноклассники предложили Жоржу более высокую зарплату, чем обещал Гарник, — сорок копеек…
Вот теперь-то они должны были рассориться надолго, если не навсегда. Этого ждал весь класс. По вышло не так. Жоржу обижаться было не на что — он только повысил себе цену. А Гарник стал более уважительно поглядывать на приятеля, когда понял, что тот только с виду кажется добродушным и простым, а на самом деле у него тоже есть голова на плечах.
Но это все детские дела, они давно прошли. Жорж вскоре ушел из школы и вообще уехал из Еревана. Мать пристроила его на жительство в дальнее селение не то к каким-то родственникам, не то просто к сердобольным знакомым.
В девятом классе той же школы они встретились вновь.
У Жоржа к этому времени был уже за плечами очень горький жизненный опыт. В одном из маленьких городов Армении он спутался с преступной шайкой, участвовал в групповой краже и попал под суд. Ему дали три года, но вскоре освободили, приняв во внимание, что он несовершеннолетний. Он написал покаянное заявление: «Никто, ничто и никогда не толкнет меня более на дурной путь». Гарник думал, что в школу придет придавленный жизнью, пристыженный человек. А Жорж пришел улыбающийся, веселый, еще более наглый.
— Теперь я все понял, — сказал он Гарнику. — Больше уж не попадусь.
— То есть не станешь больше воровать?
— Я сказал — не попадусь!
В тюрьме он подхватил старинную русскую поговорку и без конца повторял ее: «Беднее всех бед, когда денег нет!»
Жоржу снова пришлось жить с матерью. Она не хотела кормить его, гнала из дома. «Иди куда хочешь! Ты мне не нужен, ты мне мешаешь!» Шестнадцатилетний парень ненавидел женщину, давшую ему жизнь. Даже Гарник, не уважавший никого ни дома, ни в школе, приходил в ужас от тех гнусных слов, которыми обменивались сын с матерью.
Однажды Жорж явился в школу с расцарапанной щекой. Учители спрашивали его, что случилось, — он молчал. Гарнику на перемене он сказал:
— Я так ей двинул, что она свалилась…
Гарник сразу понял, что речь идет о матери. Он опять, как в детстве, приносил приятелю бутерброды, только до поры до времени ничего не требовал взамен.
— Я решил ее убить, — сказал Жорж. — Ты поможешь мне?
Гарник нерешительно сказал:
— Нас поймают…
— Удерем за границу!
Это все говорилось со зла, под влиянием минуты. И это были случайные, первые пришедшие в голову слова. Но не случайно было то, что эти слова не забылись. Они все чаще и чаще стали повторяться в их разговорах.
Жорж и Гарник уединялись на переменах или встречались по вечерам и с мстительным удовольствием повторяли: «Убьем! Убежим!» Нет, в то время они еще не верили, что сделают это. Но им приятно было говорить о преступлении и убеждать себя, что в своих руках они держат жизни и судьбы людей.
Но вскоре разговоры стали более серьезными. Убийство отпало. Для чего оно? А вот побег за границу стал казаться им необычайно заманчивым. «Какая здесь у пае может сложиться жизнь?» — растравляли они друг друга. Надо работать. Все время работать и работать. Получать зарплату. Рассчитывать и экономить. «Здесь мы обречены прозябать», — повторял Гарник. Им правились слова чужого языка: «босс», «бизнесмен», «магнат». Они примеряли их к себе. И когда писали друг другу записки, то начинали с обращения: «Мой дорогой босс!»
Они уверяли друг друга, что их призвание — вершить людские судьбы. Они — люди большого размаха. Власть им могут дать только деньги. А какие деньги полагаются советскому человеку? Зарплата! Если же человек скопит деньги как-нибудь иначе, его разоблачают. Вот недавно в газетах было напечатано, что у одного продавца из продуктового магазина отняли дачу, потому что он построил ее на нетрудовые доходы…
Они не пропускали ни одного иностранного фильма. У армян, приехавших из-за границы, доставали американские иллюстрированные журналы. Жоржа больше всего интересовали приморские курорты, где отдыхали миллионеры. С помощью словаря он пытался разобрать подписи под снимками и опьяненно выкрикивал: «Сто тысяч! Миллион долларов!» Гарник отбирал картинки из жизни ночных баров и кабаре. «Если прийти сюда с деньгами, — говорил он, — то получить все удовольствия, которые существуют в мире». И оба сходились на одном: «Деньги могут все!»
Друг с другом они разговаривали теперь только об одном — как бы уехать за границу. И не просто уехать, а так, чтобы о них сразу заговорил весь мир. Стать героями газетной сенсации. Пройти с улыбкой по экранам Нью-Йорка и Парижа…
— По сравнению с тобой природа меня обделила, — говорил Гарник. — Но я возвышусь над людьми. Вы все забудете, что я маленький ростом, что я некрасивый. Дай мне только вырваться в тот мир, и я страшно, я сказочно разбогатею. Деньги купят мне все, о чем мечтают и умники и дурачки…
Жорж жаловался:
— Знаешь, в тот день, когда я без денег, я чувствую себя до самого конца несчастным. Честное слово, я тогда могу даже убить. Для меня запретов нет, потому что я незаурядный. Таких, как я, мало. Но я задыхаюсь, когда мне говорят: «Трудовые доходы». А что делать, если я рожден для крупного бизнеса? Здесь мне приказывают: «Живи, как все!» А там говорят: «Если ты хоть плюнуть можешь дальше, чем другие, и то тебе почет!»
Время от времени они спрашивали друг друга:
— Это мы всерьез разговариваем или треплемся?
И заверяли один другого:
— Всерьез!
И все-таки им опять пришлось разъехаться, когда они кончили школу. Жорж уехал в маленький городок, спрятавшийся среди гор, потом стал ездить — искать счастья. Письма от него приходили то с Приморья, то из среднеазиатских республик. Донесся слух, что он побывал и в Москве. Гарник поступил в медицинское училище, бросил его, попробовал работать слесарем-инструментальщиком. Все было ему неинтересно.
Наконец Жорж вернулся. И при первой же встрече объявил:
— Ну, я поездил, посмотрел, как люди живут. Везде то же самое. Нам нужно сматываться.
Он стал жестче, злее, чем раньше, хотя в присутствии посторонних следил за собой и улыбался по-прежнему — приветливо и добродушно.
Они порешили: довольно болтовни! Разговоры отныне должны быть только практическими: я предлагаю то-то, ты предлагаешь то-то и то-то. И ничего другого. А главное — тайна.
Вот тогда-то, отбросив десятки неподходящих вариантов, они избрали самолет. За границу они попадут на самолете!
Вскоре Гарнику удалось познакомиться с Борисом Махмудовым. План стал оснащаться деловыми подробностями. Болтовня кончилась.
Жорж всегда был осторожным и расчетливым. Он потребовал:
— Раз уж я принимаю участие в деле, то хочу, чтобы оно было верное. Нам нужен третий. Втроем и с летчиком легче будет справиться, если он не пойдет на наши требования. И главное — в кабине-то три пассажирских места; вдруг купит билет кто-нибудь посторонний и в воздухе может получиться два против двух.
Подбор подходящего третьего Гарник взял на себя. Ему было легче это сделать, чем приятелю. Пока Жорж Юзбашев ездил по свету, искал счастья и терял связи, Гарник оставался в городе и завел много знакомств с самыми разнообразными компаниями молодежи. Все же начать он решил с того места, где сам работал: с инструментального цеха. Тут было несколько молоды к ребят, которых стоило прощупать. Но делать это надо было осторожно, чтобы, по возможности, не раскрыть себя.
В цехе рядом с ним работал молодой токарь Роберт Дейкарханов. Мисакян не уважал его. Дураком парня не назовешь и что умный — тоже не скажешь. Так, серенький какой-то. Но поговорить с ним стоило, потому что Дейкарханов часто ворчал, выражал недовольство порядками в цехе, ругался с начальством из-за расценок и упрямо требовал, чтобы ему выписали больше, чем он заработал.
Утром Гарник Мисакян улучил минуту, когда поблизости никого не было. С этим увальнем он решил не особенно церемониться. Если возникнет опасность, всегда можно сказать: я пошутил!
— Слушай, Роберт, — он протянул токарю раскрытый портсигар, туго набитый папиросами, — хочешь со мной поехать за границу?
— А куда?
— Ну, в Турцию… потом дальше…
— Нет. — Дейкарханов старательно раскуривал папиросу. — Нет, в Турцию я не хочу. Вот в Чехословакию я поехал бы, но только, говорят, трудно достать путевку.
Гарник искрение изумился:
— Какую путевку?
— Туристическую.
Крышка портсигара щелкнула.
— Ты что, совсем идиот? — холодно спросил Гарник.
Теперь удивился Дейкарханов:
— Почему я идиот?
— Слишком много сил надо затратить, чтобы тебе это объяснить.
Весь день, до конца смены, Гарник ругал себя, что вздумал связаться с таким тупицей. Вот уж правду говорят — мертвого не вылечить, дурака не выучить.
С лаборантом Варткесом Азизяном он повел дело хитрее. Несколько раз пригласил его на футбол, сделал вид, что бескорыстно хочет с ним подружиться. «Есть лишний билетик на сегодняшний матч, пойдешь со мной? Желающих много, но мне только с тобой хочется». Парень клюнул на лесть, разговорился, стал излагать свои взгляды на жизнь. Нужно быть настойчивым, нужно рисковать, и так далее. Поставил себе цель — иди к ней и плюй на препятствия. Лично он, Варткес Азизян, мечтает добиться в жизни очень многого…
— Ерунда, — сказал Гарник, — ничего ты не добьешься. Будешь всегда прозябать.
— Почему?
— Да потому, что даже талантливый человек не может взлететь, если его держат за руки.
Варткес не понимал.
— Кто же меня держит? Например, я хочу стать ученым. Меня знаешь как интересует кибернетика? Среди ночи просыпаюсь и мысленно начинаю конструировать роботов! Ты согласен допустить, что у меня есть талант?
— Ладно, допускаю! — Гарник махнул рукой.
— Ну и я это допускаю. Талант есть, трудолюбие есть… Молодость свою по пустякам я не разменяю… Так разве я не добьюсь цели? Кто мне помешает?
— Не добьешься, напрасны твои надежды. — Почему же?
Гарник не знал, что ответить.
— А так! — сказал он загадочно.
— Нет, объясни!
Наверно, на этом разговор бы и закончился. Но Гарник вспомнил, что Варткес Азизян не раз восхищался при нем достижениями кибернетиков в Америке…
— Может, в этой самой Америке, — сказал он, — человек с твоим талантом действительно пошел бы в гору. А здесь ты закиснешь и пойдешь на силос.
— Не понимаю, почему именно там в гору, а здесь на силос?
Гарник не стал объяснять. Надо брать быка за рога.
— Вот у нас в городе, я слышал, завелись ребята, которые смело, без предрассудков глядят на вещи. Некоторые из них так считают: раз моя личная инициатива скована, ничего нет плохого и том, чтобы переменить обстановку…
Варткес с интересом поглядел на него:
— В каком смысле — переменить?
— Ну, уехать.
— Куда?
Гарник не дал себя поймать.
— Куда-нибудь. Туда, где лучше.
— А где лучше?
— Ну, этого я не знаю… Почему ты у меня спрашиваешь? Говорят, в Америке и в некоторых других странах — в Азии, в Европе, — золото для умного человека просто валяется ни улицах. Надо лишь уметь его подобрать, взять в свои руки. Говорят, там можно неслыханно разбогатеть…
— А кто это говорит?
— Ну, вот те ребята…
Варткес помолчал.
— Я тех ребят не знаю и знать не хочу. Но если ты их знаешь, то можешь передать от моего имени, что я восхищен их умом. Так, пожалуйста, и скажи: «Варткес Азизян поручил передать, что как раз именно для вас там и навалено золота. Захватите с собой побольше пустых мешков!»
Гарник пожал плечами. Надо бить отбой.
— Мне что! — сказал он. — Я и сам их призываю: «Вы, говорю, ребята, раскроите глаза пошире, вокруг вас кипят наши прекрасные трудовые будни…» В общем, ну их к черту, этик ребят. Ты пойдешь сегодня со мной в кино?
— Поищи себе другого попутчика.
— Занят, что ли?
Варткес повернулся, отошел. На том разговор и кончился. Ничего лишнего Гарник ему не сказал, так что можно было не тревожиться…
Теперь оставалось поговорить еще с одним парнем. Саркис Джагинян, из репатриантов. Родился на Западе, в капиталистической стране, но, когда была разрешена репатриация армян, вся его семья с первым же караваном вернулась на родину. Интересно, что у него на сердце, чем он дышит?
— Саркис, ты ни разу не пожалел, что приехал в Армению?
Если ответит: «Жалею», или хотя бы не очень определенно: «Я был тогда маленький, за меня все решили родители», то дальнейший разговор может стать интересным…
— Знаешь, — говорит Саркис, — вы все любите красивые слова: осуществление мечты и так далее. Но с глазу на глаз я тебе вот что скажу…
Гарник заверил его:
— Ты можешь быть со мной совершенно откровенным.
— Ладно. Мой отец с ума сходил, чтобы его дети получили высшее образование. Хоть кто-нибудь. У нас в семье восемь душ, я младший, и ни одного образованного, с дипломом. Там, где мы раньше жили, это было невозможно. У вас часто не понимают и спрашивают: почему? Потому что дорого, таким, как мы, не по средствам. Теперь я учусь в институте, уже на третьем курсе, буду инженером. Правда, отец этого не увидит, он умер. Я прихожу к нему на могилу и тихонько говорю: «Я учусь, буду инженером…» Вот, я считаю, что я тебе ответил. И я был с тобой совершенно откровенным.
— Спасибо, — сказал Гарник, — ты меня совершенно успокоил.
Прошло уже немало времени, а третий компаньон рее не находился: Жорж нервничал. И тут Гарник вспомнил о своем бывшем соседе Лаврентии Бабуряне, недавно переехавшем на новую квартиру. Вот с кем надо поговорить. Господи, если напомнить Бабуряну о некоторых сгоряча им сказанных словечках, то это сильно облегчит задачу. Чего только они не говорили друг другу под влиянием злости и раздражения, когда считали, что их никто не слышит! Во всяком случае, никакого расхождения во взглядах у них не обнаруживалось.
Но уговаривать Бабуряна не пришлось. Он был смертельно напуган процессами валютчиков, которые только что прошли в стране. Видимо, какие-то ниточки тянулись от валютчиков и к нему. Собственно, Гарник и раньше догадывался, что Лаврентий скупает где можно доллары, фунты стерлингов и потом сбывает их куда-то с большой выгодой.
Бабурян понял Гарника с полуслова.
— На все согласен! — Он сжал кулаки, потом вскинул руки кверху, словно для молитвы или проклятия. — С кем угодно, куда угодно, лишь бы вырваться!
…Как будто совсем недавно был этот разговор, а вот уже Лаврентий Бабурян сидит в кабине самолета «Як-12», толстый, белый от волнения. Под пиджаком у сего спрятаны финские ножи и молоток, который Гарник сделал в последний день своей работы в инструментальном цехе. Оружие может пригодиться, если у летчика окажется плохой характер…
Сколько же было встреч втроем? Пять, не то шесть. Бабурян и Жорж поняли друг друга сразу. Не то чтобы полюбили, ко быстро разобрались, кто из них чего стоит. Они были совсем разные. Один — веселый с виду, добродушный, если не копнуть его поглубже, самоуверенный. Другой — угрюмый, запуганный. Но они сблизились.
В первую же встречу — в комнате у Бабуряна — они закрыли двери и окна и шепотом, перебивая друг друга, наговорились вволю. Сколько было перечислено обид, сколько выкрикнуто угроз! Они ненавидели все, чем жили люди в этом городе. Поочередно то один из них, то другом проводил ладонью по горлу — вот до каких пределов дошла уже ненависть, терпеть невозможно! Ничего не жалко! Никого не жалко!
Когда собрались расходиться по домам, Гарник зажег свечку. Трясущимися от злобы, от нервного возбуждения руками он поднес к огню свои комсомольский билет. Двое других молча смотрели, как горят листочки, как тлеет обложка.
И потом так же молча разошлись. Слова были им уже не нужны.
Встретившись в другой раз, они решили, что им необходимо жестоко испытать свои нервы. Дело они начинают смертельно рискованное, и надо подготовить себя ко всему — к умению отнять чужую жизнь, если понадобится, и отдать свою, если прядется. Гарник предложил для тренировки убить ночью прохожего в переулке.
Сблизив головы над столом и глядя друг на друга обезумевшими, налитыми кровью глазами, они долго обсуждали, как лучше все это проделать. Нужно стать в засаду в глухом переулке, в чужом районе, подальше от своего дома. Умрет первый, же человек — мужчина пли женщина, все равно, — первый, кто после двух часов ночи появится в переулке. Удар молотком по голове — и делу конец. Зато у них будет уверенность, что руки и душа не дрогнут уже ни перед каким испытанием. Понадобится зарезать летчика — они зарежут его спокойно и умело, как лошадь, сломавшую себе ногу на горной тропе.
Договорившись обо всем, они бросили в шапку три свернутые трубочкой бумажки — две пустые, на третьей написано: «Ты». Жребий должен был избрать убийцу. Бумажка со словом «ты» досталась Гарнику.
И той же ночью они пошли в переулок. Они были трезвые. И даже, пересиливая внутреннюю дрожь, пытались шутить друг с другом. И они все сделали бы, как задумано, если бы я последнюю минуту не отступили, испугавшись ненужного риска…
Гарник взялся рукой за очки. Сейчас он их снимет — и тут же двое, разместившиеся позади, бросятся на пилота. Дай бог, чтобы у этого человека, сидящего за штурвалом, оказался хороший характер.
«Пожалей нас, летчик! Не заставляй нас убивать тебя!»
В кармане у Гарника маленькая бутылочка с этикеткой «нашатырный спирт». Жорж приметил бутылочку, когда ехали на аэродром. «Для чего тебе это?» — «Это для Лаврентия, он ведь плохо переносит самолет, так вот это для того, чтобы подбодрить его в воздухе, привести в чувство». — «Ты все предусмотрел!» Лаврентия растрогала забота, и он с благодарной улыбкой пожал Гарнику руку.
Так они ничего и не поняли. А если бы поняли, то Жорж в самую последнюю минуту отменил бы полет.
Меньше всего Гарник думал о Лаврентии Бабуян. Нашатырный спирт нужен для летчика.
Ведь никто из них не знает всей правды о предстоящем рейсе. Всю правду знает только Гарник. А правда состоит в том, что он не сможет перевести самолет через границу и посадить его на аэродроме чужой страны. Вот почему летчика, даже если его придется избить, изрезать, надо будет привести в чувство, сунув под нос ему флакон с нашатырным спиртом, и заставить посадить самолет.
Но этого пока никто не знает…
Ведь Гарник только чуть-чуть научился у Бориса Махмудова управлять машиной в воздухе. Умеет повернуть направо, налево, может набрать высоту, вести прямо вперед. А вот посадить на дорожку аэродрома — тут уже требуется искусство пилота. Гарник никогда этого не делал. Ах, как трудно ему — он должен скрывать от приятелей свое неумение. Скажи он им, что не сможет совершить посадку, и они откажутся лететь. Только теперь-то уже поздно, они уже в самолете, дело почти сделано. Отступления нет. Гарник всю ответственность взял на себя.
А Жорж ничего не знает. Говорит, что проще всего сразу же прикончить летчики, если он не захочет понять…
А летчик сидит рядом и вообще ничего не знает, не подозревает, что через несколько секунд он станет игральной картой в руках людей, смело ломающих свою судьбу…
Один только Гарник все до конца знает…
Подчинись нам, летчик! Посади самолет, а потом можешь хоть тут же умереть от разрыва сердца.
Если он не подчинится, придется пустить ему кровь. Тогда Гарник возьмет в свои руки штурвал. Потом — дадут пилоту понюхать нашатырь, он откроет глаза и увидит, что Гарник ведет машину, Гарник справляется. И тогда пилот поймет, что могут обойтись и без него. Что ему останется? Только подчиняться. У него не будет выхода.
В крайнем случае, уже после того как граница останется позади, Гарник ему шепнет: «Сажай машину, друг, я не умею!» И летчик возьмет штурвал. Как же иначе? А то ведь все погибнут. Жизнь всегда стоит того, чтобы спасти ее любой ценой.
Ну, все. Пора!
Прожитые Гарником Мисакяном двадцать три года — только подготовка вот к этой страшной и все решающей минуте, которая сейчас наступает. Через день газеты всего мира будут печатать его портреты…
И Гарник снимает очки…
Жорж Юзбашев
Он сидел, привалившись плечом к тонкой вибрирующей стенке и ждал условленного сигнала. Он думал: «А стоило ли мне вообще ввязываться в эту историю?»
Сейчас, когда он не следил за собой, с его лица сошла обычная добродушная улыбка, и оно стало сосредоточенно-беспощадным. Если бы летчик внезапно обернулся и застал его врасплох, то по выражению этого страшно изменившегося лица он смог бы догадаться, что вместе с этим пассажиром в кабину самолета вошло преступление.
Жоржу не сиделось на месте. Время от времени он протягивал вперед тяжелую руку, приподнимался на секунду и снова отваливался назад.
Чего ему не хватало в жизни? Ведь он с легкостью получал все то, чего другие добивались годами упорства и труда.
Детство у него было тяжелое, это правда. И в юность он вошел с клеймом уголовного преступника. Но разве это помешало хоть какому-нибудь из его намерении? Нет!
Как и все другие городские ребята его возраста, он кончил школу. После этого его призвали в армию. Он сразу сообразил — армия не для него! Но что он ни придумывал, как ни отбрыкивался на призывной комиссии, все было напрасно — ничего не получалось. Он попытался даже заявить, что не может служить в армии по своим религиозным убеждениям. Его разоблачили, но устыдить не смогли. Он прибегнул к испытанному средству — попробовал заинтересовать одного из сотрудников военкомата взяткой, но это не помогло.
А все-таки ему удалось уклониться от службы в армии. С первых же дней, как только он попал за пределы Армении, в воинскую часть, где люди его совершенно не знали, он прикинулся душевнобольным. Конечно, он понимал, что при нынешнем уровне медицинских знаний симулировать психическое расстройство очень трудно. И тем не менее решился на это. Он подготовился — прочитал несколько книг, осторожно поговорил со знакомым врачом. И затем так точно, так убедительно изобразил психическую подавленность и неуравновешенность, резкие, истерические переходы от одного настроения к другому, что спустя два месяца его, здоровяка и спортсмена, демобилизовали и направили домой.
Но нет, домой ему не хотелось. Какой там дом! У него появились совсем иные планы. Разве это случайность, что ему так здорово удалось сыграть придуманную роль полусумасшедшего? Конечно, нет. Ведь все ему поверили. Он по признанию актер! А разве не все ему равно, на каком поприще выдвинуться — сокрушать в кровь скулы противников по боксу на ринге или на театральных подмостках принимать восторженные аплодисменты зрителей после блестяще сыгранной роли?
Он поехал в Нагорный Карабах — в тамошнем театре у него были друзья-приятели. Ему помогли устроиться в труппу районного театра. Послушав, как он читает стихи, режиссер сказал: «Если даже не обнаружится таланта, то за одну такую фигуру, за мужественность и щедрый рост стоит платить деньги!»
Но способности-то, во всяком случае, у него были. Он мог бы кое-чего добиться в театре. Его смутила маленькая зарплата и испугала большая работа. Вопреки тому, что он прежде слышал об актерах, работа их была тяжелая.
Это был поистине трудовой хлеб. Утром и днем — репетиции. Тысячу раз повторяешь одну и ту же фразу, чтобы она наконец зазвучала как надо. Вечером — спектакли. Если не занят в основном спектакле, который дается на сцене театра, поезжай с бригадой и играй на подмостках какого-нибудь колхозного клуба.
И это каждый день!
Актеры и актрисы уставали, иногда жаловались, ссорились из-за ролей, но так любили эту сумасшедшую работу, что даже с повышенной температурой ездили играть в села.
Нет, это тоже не для него. Да и роли ему давали маленькие. До свиданья, он уезжает в Ереван!
В столице республики ему тоже не было отказа. Руководители крупного театра, правда, объяснили ему, что пока еще он не артист, но способности у него есть и можно попробовать сделать из него артиста. «Нужна работа, — сказали ему, — работа, работа!»
А нельзя ли ему сниматься в кино? За это, говорят, очень здорово платят. Когда-нибудь впоследствии можно будет я сниматься. Пока же в кино ему делать нечего.
До свиданья, он едет в Москву!
В Москве произошло событие, которое люди считают важным. Он женился. Правда, ему это не казалось таким уж важным. Он сделал это уже не в первый раз. Жена у него была и в Ашхабаде, куда он ездил на заработки. Он пышно отпраздновал там свою свадьбу. Была еще жена в Сухуми, где он пытался спекулировать фруктами и в ожидании огромных заработков снял лучший помер в гостинице «Абхазия». Но он прогорел, не мог даже расплатиться, и, чтобы подправить свои дела, женился на девушке, с которой познакомился в очереди у кинотеатра. Он не придавал этому особого значения. Уехал — все равно что развелся. В Москве вышло немного иначе. Пришлось зарегистрироваться в загсе и поставить отметку в паспорте. Со своей будущей женой он познакомился в вагоне метро. Люди мечтают о том, чтобы жить в Москве, о постоянной московской прописке. Он добыл эту прописку в два дня — познакомился, женился и стал москвичом. Девушка была ничего себе — светленькая, довольно хорошенькая, но легковерная и, как он считал, глупенькая.
Сейчас, из самолета, он мысленно помахал ей рукой на прощанье. Московская прописка не понадобилась. Ваш супруг уезжает на постоянное жительство за границу!
Когда он был в Москве, там открылась американская выставка. Конечно, он раздобыл билет. Пришел с утра и ходил по павильонам целый день, пил кока-колу, приглядывался к людям. Ему поправился один американский паренек — гид, совсем еще молоденький. Он отлично говорил по-русски, а все его объяснения были остроумными, очень веселыми. Жорж несколько раз возвращался к нему и уже обменялся с ним репликами, взглядами. Наконец он дождался, когда люди разошлись. У него была заранее приготовленная, с трудом составленная английская фраза:
— Ай вонт спенд май векейшем ин Америка…
Произнес он ее так, что гид сначала удивленно заморгал глазами и только потом догадался.
— Что, что? — переспросил он по-русски. — Вы говорите, что хотите в Америку?
— Отпуск провести, — сказал Жорж и улыбнулся. Он видел, что сумел заинтересовать американца. — Только отпуск… Только посмотреть…
— Так приезжайте. У нас есть призм. Вы достаньте путевку.
— Деньги, — сказал Жорж. — Денег нет.
Он с сожалением развел руками, пожал плечами и опять улыбнулся. Улыбок он не жалел, когда хотел кому-нибудь понравиться.
— А почему у вас нет денег? — с интересом спросил гид. — Вы кто, каков род ваших занятий, если я могу это знать?
— Вполне интеллигентный человек, — сказал Жорж. — Трудовые доходы. Никакого бизнеса нет. Я актер. А на трудовые доходы, вы сами понимаете, не очень-то… И потом, с путевкой у нас тоже не так просто…
Американец взглянул на него испытующе:
— Приехавший отсюда всегда может у нас в Америке сделать себе доллары…
Он проговорил это бегло и как бы между прочим. Жорж мог подхватить эти слова, мог и отступить. Выбор оставался за ним.
Он медленно раскрыл портсигар, предложил гиду:
— Русский табак…
Тот взял одну и чиркнул спичкой:
— Американский огонь!
Закурили. Снова улыбнулись друг другу. Жорж спросил:
— Вот таком парень, как я… что мог бы, к примеру, делать, если бы попал в Америку?
— В каком смысле «делать» и в каком смысле «попал»?
— Ну, по путевке… Или как-нибудь иначе…
— Если этот парень настроен серьезно, тогда много можно делать.
— Парень настроен вполне серьезно, — сказал Жорж.
— Видите ли, — гид оглянулся по сторонам, — я лично этими делами не занимаюсь. Но я могу сам дать некоторые полезные адреса в Нью-Йорке, и когда вы туда попадете, вам помогут…
— Парню нужен хороший бизнес, — сказал Жорж.
— Хороший бизнес — пресс-конференция. Там нужно открыто говорить, почему покинул родину. Пресс-конференция — это хорошие деньги. Потом можно также книгу написать о советской молодежи. Если человек писать не умеет, ему помогут. Советского актера у нас, по-моему, примут хорошо.
— А студента?
— О, студент — это было бы еще лучше. Большая популярность, пресс-конференции в наших высших учебных заведениях, в наших колледжах…
Поговорили еще немного. Жорж записал несколько адресом.
Не бог весть каким значительным был этот разговор. Вежливые и ни к чему, в конце концов, не обязывающие слова. Но сейчас, когда Жорж Юзбашев сидит в кабине самолета, привалившись плечом к стенке, у него во внутреннем кармане чуть слышно похрустывает, шуршит бумажка с адресами. Все-таки есть на первый случай какая-то зацепка…
Вернувшись тогда из Москвы, Жорж сказал Гарнику Мисакяну:
— Нужно поскорее сматываться…
Они вплотную взялись за подготовку перелета из Еревана в Турцию. Но в это самое время Жорж сделал удивительный шаг, которого Гарник никак не мог понять: он подал документы на филологический факультет Ереванского государственного университета. Потом он держал экзамены. И, хотя сдал их неважно, все же был принят на первый курс. Комиссия учла, что абитуриент имеет напечатанные литературные произведения (он действительно как-то опубликовал в районной газете трехстраничный рассказик). Кроме того, он до экзаменов побывал дома у профессора. Рассказал профессору о своем горьком детстве, об ошибках и срывах юности. «Так что же, мне всю жизнь тащить на себе клеймо? Я хочу вступить на другой путь!»
Был неприятный разговор с Гарником.
— Почему ты все это затеял? И перед самым побегом! Отступаешь? Струсил?
Нет. Он не отступает. Их планы ничуть не меняются.
— Как же так? В чем же дело?
Они ходили по улицам города, останавливались, с ненавистью скрещивали взгляды, оскорбляли друг друга и расходились.
И сходились снова. А когда наконец расстались окончательно и Жорж, пройдя десяток шагов, встретил знакомого парня, первые его слова касались Гарника:
— Ох, надоел мне этот Мисакян… Ох, развязаться бы с ним навсегда!..
Но для чего же, в самом деле, он так стремился стать студентом? Гарника он убеждал:
— Мне совсем другая цена будет, если я привезу студенческий билет и смогу выступать и утверждать, что я представляю огромную группу молодежи! Ты не знаешь, как там любят студентов и спортсменов, а я специально это выяснил. Пусть меня посчитают там козырным королем — мы все от этого только выиграем.
И Гарник в конце концов поверил ему. Или сделал вид, что поверил.
Но это была не вся правда. Он не сказал Гарнику, что подумывает и о другом продолжении своей судьбы. Вдруг побег не состоится или вообще сорвется? Тогда ему с Гарником не по дороге.
Надо поскорее развязываться с ним, вообще рвать все старые связи, добывать диплом и лезть как можно выше по лестнице жизненных успехов.
И была еще одна причина, по которой он считал выгодным для себя накануне побега поступить в университет. Об этой причине даже думать не хотелось, не то что делиться с кем-нибудь. Но надо думать обо всем, надо быть ко всему готовым. Надо иметь запасной ход на случаи неудачи. Он должен иметь возможность сказать: «Я не собирался изменять родине, меня на это подбили». Дай только бог, чтоб не пришлось прибегнуть к этому запасному ходу. Потому что тогда уже пойдет борьба не за то, чтобы улучшить свою жизнь, а за то, чтобы спастись от смерти…
Вот он сидит в кабине самолета, готовясь схватить летчика за горло. Двадцать три года ему, а он знает жизнь, как другие не знают и в пятьдесят! Студент филологического факультета, спортсмен — без пяти минут мастер спорта, а в недавнем прошлом артист одного из крупных театров… И всего этого он добился походя. Если б только захотел, то добился и большего.
Но ему все это не нужно. На каждом из таких путей пришлось бы свернуть горы труда. И что в награду? Деньги. По не такие, какие были ему нужны.
И потому обычные пути, которыми шли в жизнь его сверстники, не годились ему.
А вот через часок или через два он со своей обычной доброй, веселой улыбкой выйдет из комнаты, предоставленной ему для отдыха, на встречу с людьми чужой страны и будет с ними беседовать.
Журналисты будут торопливо записывать его слова, а фоторепортеры щелкать аппаратами. Ловите мою улыбку, господа! Вот я ссылаюсь на пример из собственной биографии — бесперспективность, безысходность толкает молодежь ни уголовные преступления. А потом все пути для тебя закрыты и всю жизнь на тебе незримое клеймо!
Что будет после этого? Он навсегда распрощается с Гарником и с этим Бабуряном. Будьте здоровы, господа! Вам, кажется, направо? А мне, знаете ли, прямо! Он не станет тащить их на своей колеснице, делить с ними успех. Желаю счастья друзья!
А потом что?
Потом города, страны. Большой бизнес. И на берегу Тихого океана, где-нибудь, скажем, в Сан-Франциско, он откроет свой театр. Молодые красивые актрисы. Огромный успех. Если останется время, он напишет пьесу для своего театра — трудная жизнь советской молодежи…
Ну, а вдруг успеха не будет? Кто знает, что готовит человеку судьба. И ты в чужой стране без средств к существованию… Ничего, есть беспроигрышные козыри. Вот сейчас, пока он летит в самолете, где-нибудь в Майами, на роскошном курорте, на желто-песчаном пляже отдыхает под солнцем госпожа «Три Миллиона». У нее недавно умер супруг, и она осталась наследницей всего состояния. Она еще не знает своей судьбы. Вокруг нее претенденты. А ее судьба мчится к ней на самолете «Як-12 А» с бортовым номером «348».
…Ага, Гарник снимает очки!
Жорж выбросил вперед длинные, тяжелые руки. Он не слышал себя, не слышал своего бессвязного торжествующего рычания. Его широкие ладони с растопыренными пальцами грозно обрушились на плечи пилота. И сразу смяли, скомкали человека.
Жорж оторвал летчика от штурвала и притянул его к себе на колени…
— Началось! — ликуя, крикнул он. — Разворота не будет! Давай прямо!
И тяжелым кулаком ударил пилота по голове…
Лаврентий Бабурян
Его тошнило. Трудно было сдерживать озноб. Попросить у Гарника нашатырный спирт? Только вряд ли поможет…
Вся беда в том, что он не спит уже столько ночей подряд.
Страшные, страшные дни, страшные, страшные ночи…
Когда он узнал, что в Тбилиси, и Риге арестованы люди, с которыми он столько лет вел дела, он сказал себе: я пропал!
Перестал ночевать дома. Сменил квартиру. Уехал на педелю к родственникам в деревню.
Но его не трогали, не искали. О нем забыли!
Конечно, он ведь был мелкой сошкой. Крупных операции не вел. Просто клевал понемножечку везде, где удавалось. Доллары он все же накопил. Жорж и Гарник не знают, что он везет с собой доллары.
Они уж как хотят, а у него есть деньги, чтобы спокойно осмотреться в той стране, где он теперь будет жить.
Он больше никогда не увидит своих родителей, не увидит братьев и сестер. Стоит ли об этом жалеть? И его родичи, конечно, никогда не узнают, не поймут, почему он убежал за границу. Мать поплачет, только и всего. Родители плохо понимали его, даже не знали, чем он занимается. Время от времени они присылали к нему брага, и тот приставал с дурацкими вопросами: «Почему ты не женишься, не заведешь семью? Почему не работаешь постоянно на одном месте, как все люди? Куда это ты так часто ездишь?»
Он выгнал брата из дома. Приказал больше ни о чем не спрашивать.
«Если бы наши дорогие родители были более дальновидными и умелыми и добились в жизни хоть чего-нибудь стоящего, мне не пришлось бы заниматься тем, что вас так тревожит…»
А, пошло оно все к черту! Начинается новая жизнь…
Вероятно, он на секунду закрыл глаза, мучительно ощущая тошноту. Привел его в себя крик Жоржа.
И, еще не успев раскрыть глаза и стряхнуть болезненное оцепенение, он понял: началось! А он опоздал и не сделал того, что было поручено. Он тоже закричал, вытащил из-под полы финские ножи и молоток…
Летчик пытался вырваться из могучих рук Жоржа.
Лаврентий Бабурян опять закричал, пугая себя самого, дважды ударил летчика ножом — в плечо и в правым бок — и схватил его ногтями за лицо…