Мы баснями кормили соловья, О, как он жрал – некормленная птичка, Худой, облезлый, тоненький как спичка, Ни червячка ему и ни ручья. Его кормили прямо изо рта, Божок наш упивался, наедался, На кой ему, скажите, голос дался, И как ему пристала немота. Улегся, сытый, прямо на тахту, Спихнул подушки, захрапел, зачмокал И то вздыхал, то вскрикивал, то охал, Сменяя бормотаньем немоту. На цыпочках из комнаты уйдя, Мы еле слышно затворили двери, И благодарно нам кивали звери, Пускай подремлет малое дитя.

Прогулкой этой к двум мосткам Я куплен зря, Подобным схожестью листкам Календаря. Шаг – отличает шаг другой, Но все же схож, И что там стынет под рукой – Не разберешь. На тыщу верст плашмя поля Или луга, Но так ли, этак ли – Земля Не велика. Ночная птица промолчит, На кой ей крик? И блюдце, круглое, как щит, Блеснет на миг. Скользить по выжженной траве – Какой резон? Туман крадется к голове, Макая в сон. Сон и туман – споят, собьют, Сойдешь с кольца, А за спиною запоют Нежней птенца И попытаются сломать Твой мозжечок, Кружить, царапать, целовать Под язычок. Здесь, на отлете, в темноте Все под хмельком, Не зря невидимые те Снуют кругом, Парят на маленьком коне, Как на прорыв, И каждый смотрит в спину мне, Глаза закрыв.

Лежит в траве большой зеленый лист, Который сбил лихой мотоциклист, Валяется его зеленый шлем, Лежит он сам, распластан, тих и нем, В его больших, зеленых волосах Стоит кузнечик мертвый на усах, Стоит в траве пришедшая коза, С замшелым рогом, Плоским, как коса, Журчит ручей, Качнулся стебель ржи, Растущий неподвижно из межи, И гнутый шлем, как круглый котелок, Приток ручья куда-то поволок. Ах, сколько невозможных выходных Провел он среди газов выхлопных! И скольких нимф он скоростью косил И, уже робких, в город привозил И приводил в свой сумрачный уют, Где винтики и гаечки снуют. Стоит коза, качаясь на ветру, Зеленый лист совсем увял к утру, Шлем утонул, Кузнечик пересох, И стебель ржи ушел в сухой песок. А он летит, превозмогая боль, Любую скорость обращая в ноль, Да так, что пух недвижных тополей Летит быстрей, быстрей, быстрей… быстрей…

Кто там ходит так тихо в траве С диадемкою на голове? Два зелененьких глаза дрожат, И мучительно хвостик прижат. Кто Замшелой и хлипкой тропой Направляется на водопой, Оступаясь и падая в грязь, Пряча боль и смущенно смеясь? Кто Шарахнувшись от воробья, Остеклевший, застыл у ручья? И кристаллик воды для глотка Неподвижная ищет рука. Кто пушинкой, на ощупь, во тьму На волне, неподвластной уму, За пределы черемух и лип Улетает, похожий на всхлип, Увядает, как сон наяву, Опадает в глухую траву, Не перечит, не плачет, не ждет: Ах, когда избавленье придет? Не жалеет, не ищет в ночи Чужеродного света лучи И не сетует… Вспышка во мгле – Равнозначна ему на земле.

Одна, но трепетная лань Под дубом, скрючившись, лежала Там, где ручьем река бежала, Цветочкам отдавая дань. Кто скачет в воздухе пустом? Кто мчится, не касаясь взгляда? Кто, от сердечного уклада Напившись, плачет под кустом? Он твердость вздоха уберечь Сумеет самоупованьем, И пренебречь своим страданьем, И сохранить от взглядов речь.

Там, где квелые совы И спрямленные тени актиний Обозначили угол, Где нелепо и страшно сидеть, Где совсем невозможно, Хотя и возможно – глядеть, Как сливаются в угол прямые, Я заметил впервые Эти волосы, Волос, похожий на медь, Скользкий полоз, Способный в движении петь, Расплавляя тупой И искрящийся иней.

Мохнатые цветочки, Расхристанный балкон И пулевые точки Наискосок икон. Змея почила в блюдце, И воздух сходит вниз, О капли капли бьются, Цепляясь за карниз. Из сада, как из леса, Идет надсадный звук, И дым, лишенный веса, Грибом внезапно вспух. С небесного откоса Спадает писк птенца, Прихрамывая косо, Сошла коза с крыльца. Как флюгер стонет дверца, Свисая с чердака, И вспархивает сердце, И падает рука, И тычется в глазницы Уснувших в лебеде, Вышагивают птицы По кормовой черте, Их клювы костяные В пыли валяют кость, Их перья жестяные Взъерошивает злость, Да нет – скорей, усталость Иль в теле ломота, Сто лет им быть осталось И вечность – после ста.

Да, веероподобный хвост Способен вызвать мысль о море, Хотя строка в чужом повторе Меняет часто «вест» на «ост», Как заменяет «вес» – на «рост». Не помню моря. Плыл туман, Она, возможно, тихо пела, Или слегка сместилось тело – Вполне приемлемый обман, Замена притчи на роман. Я не уверен, что в саду Гуляли именно павлины, Скорей – фазаны. Но маслины Срывали птицы на лету, Сменяя криком немоту. Я допускаю, что рука Ее коснулася затылка, Годится ли здесь краска «пылко», Коль эта слов чужих строка Меняет «сильно» на «слегка»? Пора забыть натужный сон… Цитата: «Нежность не вернется. Нагая камнем обернется», – То, в чем отсутствует резон, "Пассат» сменивший на «муссон». Возможно, с веером у глаз Она позирует исправно, И море отражает плавно Модели высочайший класс, Порыв сменившей на показ. И быть должно отсечено То, что теперь глядится спорным. Был воздух не морским, но горным, Сыр, козья шерсть, веретено. Замена: «уксус» – на «вино».

Два фонаря горят в окне, Или в окно, Вся комната в немом огне, В немом кино. Вторжение чужих лучей Не тронет глаз, Но отголосок тех ночей Жив и сейчас. И паутина в уголке Дрожит слегка, Рисуя знак на потолке От паука. И тот стакан, и тот графин, Собой – грифон, – И затвердевший парафин Твоих времен. Все сверхнадежно и мертво – Литой узор. Но голос слышимый его, Как скрип рессор, Как продолжение дорог… Пусты лучи, И оттиск твой в подушке строг, Хоть в крик кричи. По небесам за шагом шаг Витает тень, И шепот твой в моих ушах – Вчерашний день, И внятный шорох за стеной – След губ твоих, И легкий ветер за спиной – От нас двоих, И этот ветер, и окно, И свет немой Твердят одно: ах, как давно Ты здесь со мной.

Окно раскрыто в сад, Сад обращен к волне, Вода – сера и по краям мелеет, Господствует пассат, Две птицы в вышине, Одна – кричит, другая просто млеет. Два кресла у окна, Одно – по сути – стул, Другое – вид старинного качала, Обвисла бахрома, Пассат салфетку сдул, Но обмотал вкруг тела одеяло, И сделалось тепло. Но можно в сад шагнуть И у воды качнуть ногою лодку, А можно взять весло И лодку оттолкнуть, Отплыть и прокричать, шлифуя глотку. С воды скривленный дом Вдруг кажется дворцом, А силуэт в кустах – зерном удачи, Но в воздухе пустом, Колышимый творцом, Доносит из куста чужие плачи. Мелькнул унылый лик, За веками – слюда, Течение раскачивает мили, Промчался солнца блик, Шарахнулась вода, И облака над скрытым домом всплыли. Рука лежит в руке, И та, и та – моя, И кто-то киль царапает под днищем, Явилась в парике: "Ну вот, а это я, Довольно быть покинутым и нищим».

Оловянные желоба, Всхлипы, вскрикивания, ворожба, Всполох, выверт реки ночной И прогнивший песок речной. Два окошка, как зеркала, Перекрестны во тьме села, Друг на друга глядят, и вбок, И один на другого – Бог, Что лампадкою за стеклом Слабо светится над углом, И в калитку, где луч дрожал, Кто-то, выбежав, вновь вбежал. В ржавом и жестяном кусте Отдает оброк красоте – Волос русый и в спазмах весь – Хилый фавн, нарожденный здесь. Он промок от девичьих слез, Больно колет в паху овес, И кобыла в хлеву глухом Дремлет, свесившись над петухом. Десять кур, обозначив ряд, Гребешками во тьме горят, И, звезды замедляя ход, Накренился небесный свод.

Канава за сиреневым кустом. Ночные всхлипы тают под мостом, И то закат, а то пожар вдали, И гул в земле, или же гул земли. Здесь ангел, пролетая, обронил Стило крыла и капсулу чернил, И расплылась по заводи строка То ли устава, то ль клочка стиха. На миг-другой, разглядывая Русь, По небу проскрипит заморский гусь, А здесь, на смятом и пустом лугу, Лишь облако валяется в стогу. И взгляд любой, как предпоследний шаг, И пленка надрывается в ушах, Кол верстовой – начало ли, конец? – И махаон – предсмертия гонец. Но шариковый стержень ли, свирель Да заменят мой август на апрель, И зонтик медоносный полевой Да отоймет предел над головой.

Тропа и холм – божественный подарок, Мышь – не помеха, а орел в отлете, Два вздоха феи в виде двух помарок, Возможно, побывавшей в переплете. Тропа к вершине – меркой в километры, Подъем пологий и едва заметен, По небу бродят, скрещиваясь, ветры, И облик дня безлик и неконкретен. Все ближе пуп холма и ниже фея, Сильнее ветер и тропа покруче, И наподобье пущенного змея Явились в небе маленькие тучи. Возможно, к ночи доберусь до верха, А будет ли луна и звезды – спорно, Во тьме, быть может, дождь зарядит мерзко, Зато мертво, пустынно и просторно. О, боже, фея стонет, плачет выше, Укрывшись под скореженным листочком, Догнать ее, создать подобье крыши, Быть расторопным, сдержанным и точным. Призывный вопль мой с вершины рыщет, Сплошная тьма – и вот он, дождь закапал, А мышь в кусточке ошалело свищет, И фея свой наряд роняет на пол.

И распахиваются сады, И накачиваются качели, И из маленьких речек пруды Протекают обратно сквозь щели. И наматывается шнурок, И наметилась глазом сорока, И расшаркивается игрок, Произнесший «я пас» до срока. И присвистывается мотив, Успокаивается поверхность Ночи, спрятавшейся в объектив, Диафрагмой закрывшись на верность.

Вот тупая река С допотопным названьем Оять, Непонятным пока, Значит, следует здесь постоять, У обрыва, где нудно Два столетья гниют два бревна, И болтается утка На струе, На всю реку одна. Под прогнившим мостом Завалился измотанный лось, Он продрог под дождем, Он промок абсолютно насквозь, Хнычет он и дрожит, Опасаясь клыков кабана, И волчица лежит, Как и он на всю чащу одна. На кабаньей тропе Отощавшая бабочка спит, По истлевшей траве Слышно, как она нервно храпит, И пугливый кабан – Пустотелых лесов господин – Огибает капкан, Как и он на округу один. И медянке невмочь Дохромать до набухшей воды, Надвигается ночь, И туман опадает с гряды, И плетется кулик, Под туманом головкой вертя, И слабеющий крик Затухает, На нет исходя.

Среди овечек юных, В тени немых гардин, Среди свечей чугунных Сижу совсем один, И как сказал намедни Трагический сосед, Мне надоели бредни Затейливых бесед, И истины нет в споре, Как нет ее в вине, Куда приятней в море Лежать на глубине На краешке кровати В лугах травы морской И гладить рыб Некстати Робеющей рукой. И в кустике коралла Увидеть, вдруг прозрев, Веселого хорала Трехстворчатый напев. В грот, смешивая краски, Вплывает плоский скат И там сидит, по глазки Запрятавшись в агат… …Но истинно приятно В стеклянной глубине Прошествовать обратно К мутнеющей луне, Где маленькие боги – Хранители надежд – Еще не носят тоги, И звери без одежд Разгуливают плавно По илистым лугам, И целаканту славно Лежать в покое там. …И вдруг – сродни улыбке, В дожде второго дня Увидеть образ зыбкий С лицом как у меня, Но во сто крат моложе, Яснее и нежней, С веснушками на коже И крестиком на ней. …Легко ты ставишь ногу В мерцающий туман И таешь понемногу, Как призрак, как обман. Надсадно стонет цапля, Ночь близится к утру, Слезы пустая капля Мелеет на ветру, Песчинки мутной Бзыби Лопочут на волне, И лишь по мертвой зыби Твой крик летит ко мне.

Когда из преднебесья, из пустот Спускается на землю зяблик кроткий, Он голосом, похожим на фагот, Коровку вызывает из коробки. И ходят, запинаясь, по лугам Две линии, слегка пересекаясь, Как бы фагот, но как бы и мугам, То длинный свист, то будто заикаясь. Поскрипывают клювиком во тьме, Слегка трещат, боясь заулюлюкать, И кажется, что разве что зиме Удастся их унять и убаюкать.