Невдалеке за деревьями была церковь. Зудин подумал о церкви, только когда увидел ее. Он удивился, что эта мысль не пришла ему в голову раньше. Он почувствовал себя, как тонущий в океане, который неожиданно встретил доску. Он смотрел на белеющую за ветвями церковную стену, и ему хотелось заплакать. Так в далеком детстве, потерпев какую-то обиду, он бежал к матери, убежищу и защите от всех несчастий. Он плакал, а мать гладила его по голове, и утешала, говорила, что все будет хорошо. Обида проходила, он успокаивался, и все действительно становилось хорошо. Зудин почувствовал, что за церковной оградой его ждет избавление. Он закрыл машину и зашагал к церкви.

Зудин тихонько затворил за собой дверь и остановился. В церкви было пусто и тихо. В отдалении старуха в платке тушила свечи перед иконами. У стены темной статуей замер мужчина, склонив голову. Старуха увидела Зудина и поплыла к нему, перебирая ногами, как старенькая балерина.

— Храм закрыт, — сказала она и уставилась на него маленькими тусклыми глазками.

Зудин чуть не крикнул: «Не гоните меня!»

— Мне надо поговорить со священником. Очень надо, — сказал он.

— Может завтра?

— Я хотел бы сегодня.

Старушка вздохнула.

— Идите к алтарю и ждите. Сейчас выйдет.

Если б она не показала рукой, Зудин бы не понял, где это — алтарь. Он пошел вперед и остановился перед солеей. Он не видел, где дверь, и не понимал, откуда должен появиться священник. Все казалось бутафорским, как в старом дешевом театре, святые — с календаря. В церковь он не ходил, о Боге не думал, ему это было не нужно. Зудин поглядел вокруг. Старуха вернулась к своему занятию.

Он постоял, увидел себя со стороны и почувствовал стыд. Он, успешный, сильный, умеющий взять от жизни свое, и вдруг тут, со склоненной головой, как какой-нибудь неудачник. Зудин посмотрел на мужика у стены. Тот поклонился и направился к выходу, так и не распрямив до конца спину. Кроткий, жалкий. Зудин испугался, решив, что и он теперь такой.

Есть ли здесь что-нибудь, к чему обращаются эти ничтожные люди, которые являются сюда, рисуют в воздухе крест, словно магический знак, и склоняют головы… перед чем? Кому они возносят молитвы, пустоте? Зудину захотелось развернуться и уйти, не поднимая головы от стыда перед старухой, которая, поди, знает, что и этого обманули, как и всех, и посмеется над ним.

Допустим, он выйдет. Но что его ждет снаружи? Женщины, женщины, проклятое отродье; молодые и не очень, красивые и не очень, выстроились кольцом перед церковной оградой, ждут, как вампиры, чтобы наброситься, запрокинуть ему голову и вцепиться в лицо когтями, и пихать ему в горло ляжки, груди, жопы, влагалища, набить его своим вонючим мясом по самую глотку.

Нет уж. Лучше постоять здесь. Хоть какое-то время. Пусть смешной в собственных глазах, и в глазах старухи, которая конечно в курсе, что все здесь обман. Скорей всего… Но может, все-таки не совсем? Может, есть здесь что-то, что может дать хоть чуточку избавления?

Послышался шорох, он поднял голову и увидел темноволосого мужчину с бородой в черном облачении с крестом на груди.

— Мне нужно поговорить со священником, — глухо сказал Зудин, стараясь не встретиться с ним глазами.

— Уже поздно. Можно перенести это на завтра? — спросил священник, голос у него был уставший.

— Прошу вас. Я готов компенсировать… — Зудин понял, что сказал не то. — Простите…

— С вами что-то случилось?

Зудин склонил голову.

— Я… больше не могу так жить!

— Что же случилось?

— Не знаю, как это выразить. Дело в женщинах… Беспорядочные связи и тому подобное. Вот, довели меня до того, что я больше не могу так…

— Вы сами себя довели, — сказал священник, но в его тоне не было ноток обвинения.

Зудин кивнул, не поднимая головы. Черная прядь упала на бровь. Он быстро поднял руку и тщательно пригладил прядь к волосам.

— Да, вы правы. Но я жил, как все. Не задумывался. Мне казалось, что это нормально. Впрочем, я не оправдываться пришел. Я пришел сказать, что больше так не могу… и попросить помощи. А как надо — не знаю!

Священник молчал. Зудин стоял, опустив голову, ему казалось, что на него направлены глаза судьи.

— Верите ли вы в Бога? — спросил священник. — Если вы пришли сюда, значит, наверное, верите?

Лицо Зудина сморщилось, как будто ему задали очень страшный вопрос.

— Не знаю… — он развел руками. — Не знаю. Может быть… Наверное.

— Что вы хотите здесь получить? За чем вы пришли?

Лицо Зудина сморщилось еще сильнее.

— Мне нужна помощь.

Священник вздохнул.

— Видите ли, мы здесь верим, что Бог есть. Он дал нам некое представление об истине. Если вы не верите в это, то я не знаю, как вам помочь.

— Похоже, вы просто выпроваживаете меня.

— Совсем нет. Но, посудите сами, что толку, если я буду вам говорить, что отчаяние, в котором вы находитесь, это прямое следствие вашей греховной жизни, если вы сами не считаете это грехом?

Зудин молчал.

— Вы мучаетесь, но как мы вам поможем? Здесь нет психологических приемов, чтобы снять боль и научить, как продолжать прежнюю жизнь и не мучиться.

— Вы правы, — выдавил из себя Зудин. — Я не готов сказать, что верю в то, во что верите вы. Но я готов попытаться. Можете помочь хотя бы в этом?

— Скажу сразу, это не так-то просто. Это не — съел таблетку и почувствовал облегчение. Это процесс длительного выздоровления, на который, возможно, понадобятся годы. Длительного и мучительного. Порой вам будет еще хуже.

— Куда уж хуже.

— Поверьте, есть куда. Но подумайте, если в вас есть хоть капля надежды на то, что во вселенной существует некая сила, которая призирает над вами, подумайте, если эта сила дала вам такое страдание, то, наверняка не для того, чтобы погубить, а для того, чтобы помочь вам понять, что с вами происходит, где вы находитесь. Чтобы вы осознали это и попытались изменить свою жизнь.

Священник стоял на солее, поэтому казался выше Зудина, хотя на самом деле был ниже. Но от этого, пусть незначительного возвышения, от черного полотна рясы, словно проросшего через пол, и от статичности его фигуры, — двигались лишь пальцы его согнутой в локте руки, и то едва, — исходил дух чего-то необычного, давящего.

— Что мне делать? С чего начать?

— Вы женаты?

— Нет.

— Вам надо порвать все ваши связи. Как хотите, но это надо прекратить. Нельзя бороться с пороком и одновременно принимать в нем участие. И конечно необходимо молиться.

— Я не умею, никогда этого не делал.

— Молитесь своими словами, как умеете. Как будто разговариваете с отцом, вспомните, как в детстве, когда разговаривали с отцом, и верили, что он может все на свете.

— У меня не было отца.

— А теперь будете знать, что он у вас есть. И всегда был. Только гораздо могущественней, чем тот, который дал вам тело. И гораздо более любящий. Только будьте искренни, потому что он видит вашу душу.

— Да. Хорошо. Я попытаюсь, — пробормотал Зудин.

— Приходите к нам. Приходите завтра, я смогу посвятить вам больше времени. И обязательно приходите на службу.

Священник двинулся, дав понять, что разговор подошел к концу. Зудин медлил прощаться, боялся, что не спросил чего-то важного. Он отступил, священник шагнул вперед и сошел с солеи. Зудину хотелось поблагодарить его, но он не знал, как. Он чувствовал, что рукопожатие неуместно.

— Спасибо, — пробормотал он и немного склонил голову.

Священник поднял руку и произвел в воздухе какое-то движение, непонятное для Зудина, но направленное на него, и пошел к выходу. Зудин повернулся к алтарю и поднял руку, чтобы перекреститься, и вдруг понял, что не знает, как это делать. Он же никогда не верил. Он произвел перед лицом неловкое движение, наподобие дирижерского, и опустил руку.

Зудин спорхнул со ступеней, не чувствуя собственного веса. Он не знал, что с ним произошло, но испытывал колоссальное облегчение. Священник сказал, что не дает таблеток, которые снимают боль, а Зудин как раз так себя чувствовал. Боли, терзаний не было, как будто он принял обезболивающее. Жажда жизни, силы вернулись к нему, как будто их принес налетевший ветер. Он побежал к машине, чувствуя желание закричать от радости.

Зудин сел в Рейндж Ровер и поехал к Ольге. Он знал, что не время возвращаться, что надо подождать, может достаточно продолжительный срок. Зудин не переживал, что она успеет встретить другого, был уверен, что никто не займет его место в ее сердце. Сейчас ему просто хотелось проехать мимо. Взглянуть на ее окна, на дворик, где они гуляли с Чарликом. Что за чудесный пес! Зудин бы расцеловал его, если б увидел в эту минуту.

Он опустил стекло, чтобы ветер обдувал лицо. Как же хорошо! Зудин не думал о призирающей силе, о вере, о том, что надо молиться. Он просто радовался, что боль ушла и что, оказывается, жизнь можно круто изменить к лучшему. Все просто, надо только перестать трахаться со всеми подряд и жить по любви.

Москва казалась ему приветливой, кусты и газоны ухоженными, парочки мечтательно тихими. А говорят, чудес не бывает, подумал Зудин, всего час назад ему не хотелось жить, и вот радость плещется из него через край.