СВИДАНИЕ С Ф.
Давно уже намеревалась я предпринять поездку в Ф., однако, как это обычно бывает, все что-то мешало. Но вот моего мужа послали на курсы партучебы, а обе мои девочки отдыхали в пионерском лагере. Это была последняя возможность поехать, ведь каникулы уже заканчивались. И я отправилась в путь, наконец-то не захватив с собой шариковой ручки, без навязчивой мысли, как то или иное получше отобразить в репортаже, поехала просто ради своего удовольствия, устроив праздник самой себе — свидание с городом Ф.
Ночевать я там не собиралась, отправилась налегке, взяв только побольше мелочи на карманные расходы. Я села в поезд, хотя автобусом добралась бы вдвое быстрее, но впереди было целых два свободных дня, и я решила ехать в Ф. не торопясь, тем же путем, что и в детстве…
У перрона в Ф. все так же буйно росла трава с одуванчиками — это было первое, что я увидела и летом сорок третьего, выпрыгнув из вагона. Нас эвакуировали сюда из-за сильных бомбежек, здесь мы были в безопасности.
Неузнанная прошла я с перрона через проход к вокзалу. Да и кто мог узнать меня спустя двадцать лет, даже контролер у входа в вокзал стоял совсем другой. Он окинул меня пристальным взглядом. Наверняка лишь потому, что я была чужая здесь, новое лицо. В таком захолустье, как Ф., контролер на вокзале уж точно знает, кто приезжий, а кто здешний. Но, возможно, человек этот просто испытывал свою проницательность, пытаясь определить, к кому это я приехала. Но у меня в Ф. нет родственников, я не знаю даже, живут ли здесь еще Литти и Нанти — подруги моего детства.
Я вошла в здание вокзала. Табличка «К залам ожидания» висела на прежнем месте. В Ф. два зала ожидания: первого и второго класса. Тогда, помню, «второклассный» зал был для нас в зимнее время местом встреч за чашкой горячего чая или кофе у докрасна раскаленной железной печи. Ведь молодежных клубов еще не существовало.
А вот и привокзальная площадь, обсаженная каштанами. Между ними несколько лип. Будто приветствуя меня, каштаны подняли свечи, среди которых больше белых, чем красных. Слева — памятник павшим воинам, за ним почта. И повсюду расставлены огромные каменные чаши — из них выглядывает запыленная зелень и цветы. Всмотревшись, я различила там пустые коробки из-под сигарет и пирожных, хотя рядом высились урны для мусора из того же камня.
Хорошо все же, что Эрнст не поехал со мной, эти каменные чаши его опять бы разозлили. Он убедился бы воочию, что теперь такими предметами украшают даже деревни. Я его знаю, он помчался бы в местный Совет выяснять, кто сделал эти чаши. Дело в том, что у нас в Д. обосновался весьма предприимчивый каменотес, который очень неплохо зарабатывал на таких чашах. По самым скромным подсчетам, они приносили доход, в десять раз превышающий выручку от изготовления надгробных плит. И вот как-то Эрнст выступил в местной газете со статьей, направленной против каменотеса и ответственных лиц в горсовете. Однако ни отцам города, ни каменотесу это ничуть не помешало и в дальнейшем украшать улицы, площади и скверы подобными «произведениями искусства».
Улица, ведущая на привокзальную площадь, называлась теперь Аллея Вильгельма Пика. На скамейках, окрашенных в красный, зеленый, голубой цвета, сидели старики и громко разговаривали. У одних речь шла о внуках, которые или учатся в вузах, или служат в армии, у других — о качестве трубочного табака.
А вот и луг, все такой же зеленый. Я остановилась и, закрыв глаза, попыталась представить себе большую карусель в самом центре луга, за ней палатку, где продавались лотерейные билеты, напротив нее, ближе ко мне, деревянный ларек, в котором мы обстреливали матерчатыми мячами старые, измятые консервные банки.
К действительности меня вернул раздавшийся рядом лай собаки. Я вздрогнула, открыла глаза. «Гаррас, ко мне!» — позвал какой-то человек. Собака послушалась и оставила меня в покое. Я пошла дальше, вспоминая карусель. Для девочек из моего класса, особенно для Литти, Нанти и меня, она была самым любимым развлечением. Помню, однажды во время катания на карусели меня угораздило сбросить свои деревянные сандалии одну за другой вниз, прямо в толпу зевак. Литти и Нанти сделали то же. К счастью, мы ни в кого не попали, но взбучки едва удалось избежать.
Кустики майорана росли на прежнем месте, они дохнули на меня знакомым запахом, только жилых бараков около них больше не было. В одном из них жил Герхард — моя первая любовь. Мы с его матерью, помню, сварили в старом, в пятнах ржавчины котле из подобранной после уборки урожая свеклы первый в моей жизни сироп. Только он оказался крепче нашей любви. С той поры свекольный сироп кажется мне горьким на вкус.
И тут я заметила вдалеке развевающийся белый флажок. Настроение мое поднялось. Это же флажок кафе-мороженого Гофмана. Неужели оно еще существует!
Дверь чуть приоткрыта, я распахиваю ее настежь. Ну и вид! У нас в Д. такой роскоши не увидишь. Обитые красной и черной кожей табуреты положены на столы. Вокруг сплошные зеркала. Декоративные растения в кадках между столами окаймлены бамбуковыми палочками. Девушка в крошечном кокетливом дедероновом передничке старательно начищает и без того блестящую вазочку для мороженого. Увидев меня, она поспешно снимает одну из табуреток со стола, подставляет ее мне и приглашает:
— Садитесь, пожалуйста!
Может, она думает, что я закажу самое дорогое мороженое со взбитыми сливками, шоколадом и фруктами. Уголки ее рта презрительно опускаются, когда я говорю:
— Сделайте мне, пожалуйста, два-три шарика с собой.
Девушка кладет три шарика земляничного мороженого в вафельный стаканчик и протягивает его мне. Я выхожу из кафе и пальцем вдавливаю шарики в стаканчик, спиной ощущая испытующий взгляд девушки-мороженщицы. На улице я ловлю на себе удивленные взгляды. Как видно, в Ф. женщины моего возраста не имеют обыкновения прогуливаться по улицам, лакомясь мороженым.
Какая-то старушка с корзиной на спине спросила:
— Не слишком ли холодный завтрак, милочка?
— Вовсе нет.
Это был мой первый разговор в Ф., и происходил он поблизости от бумажной лавки Коппе.
Я отлично помнила ее владельца — пожилого, немного сгорбленного человека, который всегда после закрытия лавки возился с бумагами в подвале, карманным фонариком освещая отдельные стеллажи и перекладывая стопки тетрадей с одной полки на другую. Казалось, он выполнял совершенно бессмысленную работу. Так думали мы, дети, когда, сидя на корточках перед подвальным окошком, отчаянно жестикулировали, что, впрочем, нисколько не мешало человеку в подвале сортировать бумаги. Лишь много позднее мы обратили внимание на то, что в его лавке всегда все было на своем месте и ему никогда ничего не приходилось искать. Так что эта возня в подвале была, как оказалось, не столь уж бессмысленной. Однажды Коппе исчез. Мы его больше никогда не видели, слышали только, что он оказался предателем, врагом фюрера. Его имя высечено среди других на памятнике жертвам фашизма.
Я только теперь заметила, что все дома вокруг бывшей лавки Коппе свежевыбелены. Хотя и прежде в Ф., высаживая перед дверьми «майские деревца», всегда белили дома. Фасады аптекарских магазинов были также заново выбелены.
Где-то тут должна висеть рекламная вывеска. Действительно, вот и она. «Имеется в продаже лак для волос», — читаю я, и далее: «Солнцезащитные очки с большими стеклами». Наверное, это очки, закрывающие пол-лица, — мечта моих девочек. Секунду поколебалась: может, зайти, купить две пары? Однако все же прошла мимо: лица моих девочек вовсе незачем закрывать.
Я припомнила одну историю: двадцать лет назад на этой же вывеске было написано «Имеются в продаже ароматические эссенции». Как-то раз я накупила великое множество флаконов, так как мне хотелось что-то добавить в печенье, которое мы пекли к моей конфирмации. Однако меня одолели сомнения, и я тайком испекла немного «контрольного» печенья, каковое напитала всеми без исключения купленными мною снадобьями. А после со слезами умоляла мать не добавлять ни одну из купленных мною эссенций в конфирмационное печенье, поскольку «контрольное» оказалось на вкус хуже крысиного яда. А ночью в постели я плакала: очень уж было жаль денег, истраченных на флаконы с разными многообещающими этикетками.
А вот наконец и школа. То же здание из красного кирпича, только вот школьной столовой почему-то нет. На ее месте стоянка с велосипедами и мопедами. И вот мысленно я убираю мопеды и велосипеды прочь, а на их место ставлю школьную столовую с кухней. Здесь всегда пахло ячневой кашей, слизистой, голубовато-серой. И сразу же вспомнились ржаные хлебцы, которые выдавались там же и которых мне всегда хотелось еще. Помню, хлебцы эти продавала дочь местного богатея. Продавала по твердой цене: два хлебца за одно сочинение.
Темы были примерно такими: «Почему мы вносим вклад в окончательную победу, собирая лекарственные растения?» или «Почему молодая девушка уедет в город только после окончательной победы?».
Не могу устоять против желания войти на школьный двор, хотя меня могут спросить, кто я такая и что мне здесь нужно. Дети, вероятно, примут меня за новую учительницу. А если ко мне обратится учитель, я скажу ему: «Я хотела бы присутствовать на уроке в классе господина Мюллера». Наверняка здесь тоже есть свой господин Мюллер, ведь Мюллеры есть везде. Но Сокровище Донат был только у нас. Донат рассказывал нам разные истории, захватывающие и романтические. Некоторые из них я и сейчас могу повторить слово в слово. Но только о том, почему у него такое странное прозвище — Сокровище, — он не рассказывал никогда. Или вот — Мудрак, новый учитель, всего на четыре года старше нас. Мы, девочки, иногда над ним подтрунивали. «Интересно, покраснеет ли он, если спросить его, что такое менструация?» Он действительно краснел.
Перемена. Этого еще недоставало. Дети так же быстро сбегают вниз по лестнице, как когда-то и мы. Интересно, есть ли среди них дети Литти и Нанти? Вон та длинноволосая, тонконогая девчушка вполне может быть дочерью Литти. Вот она облокачивается о ствол яблони и рисует что-то носком туфли на песке — и я уже почти в этом уверена. Но вот ее зовут, и моя уверенность мигом улетучивается. Ведь едва ли Литти назвала бы свою дочь Ивонной. Прохожу немного дальше. Какой-то мальчик толкает меня и извиняется. Вишневая косточка попадает мне в руку, но на сей раз — никакого извинения. Ни слова не говоря, иду к душевой. Сверкающие чистотой умывальники, даже есть душ. И опять Ивонна. Какой-то черноволосый мальчик показывает ей на велосипедную стоянку:
— У меня есть свободное место!
Ивонна смеется:
— И для ящика тоже?
— Для какого ящика?
— Для я-щи-ка к ба-за-ру, — по слогам произносит Ивонна, словно хочет сказать: «Уже забыл?»
— А, ясно! — восклицает мальчик. — Я тебя потом подожду.
Звонок. Перемены сейчас такие же короткие, как и в мое время. Но я хочу еще кое-что узнать и поэтому останавливаю одну из девочек примерно в возрасте Ивонны:
— Что это у вас за базар и что вы там продаете?
— Мастерим поделки, делаем куклы из соломы — кто что умеет. Заработанные деньги перечисляем в фонд помощи Вьетнаму. Извините, мне нужно идти. — И она убегает в школу.
Необъяснимый приступ любопытства охватывает меня и влечет в подвал. Спускаюсь. Ступеньки старые и стертые, как и прежде. Паутина и запах мокрого камня. Первая дверь направо не заперта. Заглядываю — в комнате свалены старые сломанные парты, списанные классные доски, географические карты, ненужные книги, на одной из парт стоит глобус, рядом — надбитая фаянсовая тарелка. Как завороженная, смотрю я на нее. Несомненно, это одна из наших школьных тарелок. Снова явственно ощущаю запах ячневой каши. Ни секунды не колеблясь, стряхиваю насыпанные на тарелку скрепки, и цветные мелки, хватаю тарелку и пытаюсь запихнуть ее в сумку. Это удается сделать не сразу, я волнуюсь, все-таки это первая в моей жизни кража. Наконец-то моя добыча в сумке.
Не помню, как я вышла из подвала, миновала школьный двор. По улице шла и постоянно оглядывалась. В себя я пришла только в поле за деревней. Место знакомое… Двадцать лет назад я здесь ползала на коленках между рядами маленьких ростков свеклы, прореживая ее. После этой работы горели колени и болела спина.
Тарелка оказалась довольно увесистой. У меня было такое чувство, словно я приехала в Ф. исключительно ради этого надбитого куска фаянса. Дома поставлю ее на сервант с книгами, невзирая на то что Эрнст наверняка скажет детям: «Яснее ясного, ваша мать откуда-то ее стащила».
Я ускорила шаг и за полями свеклы увидела длинные плоские строения фермы. По проселочной дороге навстречу мне промчался какой-то молодой человек на мотоцикле. Наверняка агроном или зоотехник. Попав в пылевой шлейф, клубившийся за его мотоциклом, я закашлялась и решила уже было повернуть назад, но напоследок поднялась на железнодорожную насыпь и пошла по ней, вдыхая свежий, чистый воздух полной грудью. Я дошла до места, где двадцать лет тому назад стоял разбомбленный американскими самолетами поезд. Жители Ф. увозили отсюда ручные тележки, доверху нагруженные тюбиками зубной пасты «Одоль» и пакетиками с ватой. Я же набила ватой и пастой две огромные сетки и еле дотащила их до дома. Пасты этой хватило на долгие годы.
А сейчас здесь царила тишина. Ни души кругом. Полуденный зной. Жужжание пчелы, летящей к одуванчику, да паук, ищущий убежища под листом. Я устала и проголодалась. Сошла с насыпи, опустилась на косогор и пообедала бутербродом с колбасой и пучком щавеля, который нарвала по дороге. Удивительно, как я могла так долго обходиться без щавеля? От жары меня совсем разморило, и я блаженно растянулась на косогоре. Виднеющиеся вдалеке зеленые сады Ф. отодвигались все дальше и дальше и наконец совсем исчезли.
Проснулась я, когда на часах уже было четыре. Я вдруг затосковала по Д., по Эрнсту, по детям. А что, если они все сейчас придут домой, а квартира пуста? И не забыть бы привезти что-нибудь девочкам, правда, сувениров в Ф. не продают. Но хватит и тарелки — чем не сувенир. Надеюсь, дети поймут меня.
Тут я вспомнила, что хотела еще осмотреть местную достопримечательность — старинную башню в развалинах средневековой крепости. И ведь я намеревалась подняться на Броккен, осмотреть площадку, где собираются на шабаш ведьмы. Однако теперь это казалось не столь уж важным.
Я пошла к автобусной остановке. У меня было одно желание — как можно скорее попасть в Д. На табличке расписания разобрать что-либо не было никакой возможности. Но ждущие автобуса люди предупредительно сообщили мне, что автобус появится через десять минут.
Уже сидя в автобусе, я подумала: «Больше сюда не поеду. По крайней мере одна».
Перевод М. Филипова.
В ПАРКЕ ГОРОДА В.
Они выехали ранним утром на троицу. Рядом с ним в машине ехала (подумать только!) Кристина Петерс. Дитрих Менцель отказывался верить в реальность происходящего, ведь она сама дала согласие на эту поездку. Однако обнаружить свои чувства перед спутницей он не решался. Еще до развода Менцель искал повода познакомиться с Кристиной, но безуспешно. И вот на днях ему на помощь пришел случай, а главное, повезло с погодой.
В тот день шел дождь, и не такой, чтобы покапало — и опять солнце, нет, на город обрушился настоящий ливень, и Кристина долго с напрасной надеждой взирала на небо, прежде чем решилась наконец покинуть крытый подъезд своего учреждения. Дитрих Менцель наблюдал за этой сценой с противоположной стороны улицы и бросился ей навстречу. Она разрешила отвезти себя домой. Ободренный этим, Дитрих попытался было пригласить ее на чашку кофе, но получил отказ. А затем последовала эта неожиданная и ошеломляющая договоренность совершить на троицу прогулку в парк города В.
Итак, они ехали вдвоем. Дитрих Менцель, хозяин комиссионного магазинчика, открывал его по будням в 9 часов и давно уже не поднимался так рано. Поэтому он чувствовал себя не слишком бодро, хоть и выпил крепкого кофе. Дитрих Менцель был холост.
Улицы и дороги в этот ранний час были пустынны и целиком принадлежали им двоим. По автостраде они не поехали.
— Не стоит, — сказала Кристина, — мне больше по душе другой путь: через леса, луга, деревни и городки, которые настолько малы, что вообще непонятно, чем они отличаются от деревень.
Дитрих согласился. Скоро, однако, выяснилось, что этот путь был не лучшим. После зимы дорогу еще не ремонтировали, приходилось плестись еле-еле.
Деревни, казалось, еще спали в этот час в постели из лесов и лугов, но скоро Кристина и Менцель увидели крестьян в резиновых сапогах и крестьянок, тащивших бидоны для молока. В садах тоже уже работали. Немного погодя Дитрих спугнул с проезжей части мальчиков с удочками и разноцветными ведерками. Когда они обогнали мальчишек, Кристина, обернувшись, посмотрела на них, те помахали ей в ответ. Менцель, опустив стекло, показал на молодую пару, вскапывающую грядки. В коляске возился ребенок.
— Уже редиску сеют, — проговорил Дитрих.
— Редиску уже убирают, — отозвалась Кристина, — впрочем, может, вы и правы, я не так уж хорошо в этом разбираюсь.
В следующей деревне через открытые окна были видны свежезастланные постели. Ветер бросал на них яблоневый цвет. Дитрих Менцель, взглянув на Кристину, подумал: «Вот на такую постель хотел бы я уложить ее сегодня вечером».
Когда они подъезжали к В., из утренней дымки поднялось солнце. Менцель так газанул, словно хотел догнать его. Но, завидев указатель с названием города В., он сбавил скорость до положенных пятидесяти километров в час. Кристина облегченно вздохнула.
В В. на стоянке они были уже не первыми. Пока Дитрих возился, вытаскивая из багажника вещи, Кристина прошла в парк. Она довольно далеко удалилась от машины.
Парк лежал еще тихий и сонный. Прогулочные лодки стояли у причала, лодочная станция открывалась только в девять. Лишь озеро уже проснулось, ветер рябил водную гладь. Продавщица жареных сосисок разводила огонь у своего лотка. А киоск вещевой лотереи был пока заперт на висячий замок.
«Давно не было у меня такого чудесного утра, — думала Кристина. — Наконец-то я могу радоваться, чувствовать себя счастливой. Хорошо, что я с ним поехала, а то опять сидела бы дома одна. Может, он расскажет что-нибудь о себе. Пока я знаю о нем немного».
Наконец подошел Менцель, в руках у него болтался фотоаппарат. Они не спеша побрели по парку, Кристина взялась быть гидом.
— Раньше я первым делом бежала к лодочной станции, — сказала она. — Давайте пойдем туда.
— Давайте, — кивнул Дитрих.
Лодочницы с любопытством глядели на них, продолжая вычерпывать воду из лодок. (Ночью прошел дождь.) Суконками они досуха вытирали сиденья. Ветер помогал им в этом. Менцель и Кристина беспричинно весело поглядывали друг на друга. Кристина вдруг заметила, что брови и ресницы у Менцеля такие же белесые, как и его волосы. Такие светлые блондины были не в ее вкусе.
Она вынула из сумки газету, расстелила ее на блестящей от ночной сырости скамейке у причала. Менцель поддернул отутюженные брюки и сел рядом.
— Вам не очень холодно? — спросила Кристина.
— Рядом с вами — нет, — отвечал он.
Она сказала:
— Давайте я буду вашим экскурсоводом, согласны?
— Хорошо.
— Итак, мы с вами находимся в парке города В. — Тут Кристина на мгновение умолкла, посмотрела на спутника, но он не смеялся, и она продолжила: — Однажды одному курфюрсту по имени Франц пришла в голову гениальная идея: превратить в парк заболоченные луга на берегу Эльбы, — она описала рукой широкую дугу, — и он ее осуществил. Но однажды ночью семьсот семьдесят первого, а может, семьдесят второго года дамбы, не выдержав напора воды, прорвались, и Эльба затопила парк, что, однако, нисколько не помешало тому Францу начать все заново…
Дитрих Менцель не слушал дальше, он погрузился в размышления: «Нет, она определенно мне подходит. Типичная женщина — то, что интересно ей, непременно должно интересовать и других. Выглядит она для своих тридцати пяти хорошо, а после развода и вовсе постройнела, помолодела». Менцель украдкой посмотрел вверх, на замок. Он предполагал, что это именно замок, и подумал: «Вот бы в таком хоть разок повеселиться вволю, почувствовать себя настоящим мужчиной, хозяином».
Тут он произнес:
— При вашей эрудиции вам следовало бы найти себе что-нибудь получше вашего учреждения.
— Я подумаю об этом, — ответила Кристина.
А Дитрих все смотрел на нее, продолжая размышлять: «У нее умные глаза. И в моем деле она была бы мне настоящей помощницей, привлекала бы клиентов, производила бы на них впечатление, в особенности на таких, как Шнойзель». Шнойзель приезжал часто, у него было пристрастие — каминные часы… Менцель так задумался, что не сразу заметил, как его спутница умолкла. Но она не обратила внимания на его рассеянность и предложила:
— Давайте поедем на остров Роз. Хотите?
Конечно, он хотел.
Газету они забыли на скамейке. Когда они уже скрылись за деревьями, одна из лодочниц взяла ее, другая проворчала:
— Вечно за этими приезжими все надо убирать.
— Правда твоя, — сказала первая старушка, довольная, однако, что приезжие забыли газету. Сама она газет не выписывала, и, хотя туристы, катаясь на лодке, приносили с собой весточки из большого мира, она все же любила прочесть обо всем сама.
А Дитрих и Кристина тем временем переправлялись на пароме на остров Роз. За ними плыли лебеди. Вытащив из сумки хлеб, Кристина крошила его и бросала птицам. Лебеди были не голодны. Когда запас хлеба иссяк, Кристина свесила руку в воду, совсем перегнувшись через поручни. Менцель забеспокоился:
— Смотрите не упадите.
На острове он несколько раз заснял ее. Розы еще не цвели. Потом они осмотрели солнечные часы, было восемь. Охота рассказывать у Кристины пропала. Менцель снял свою спутницу перед «Храмом Венеры» и на цепном мосту, когда она, смеясь, бесстрашно бежала к нему. Неподалеку от моста, у берега, они обнаружили лебедушку с птенцами. Она сердито зашипела на Менцеля, когда тот приблизился.
— Ну и злюка, — возмутился он.
— Почему же злюка? Она ведет себя как настоящая мать, — возразила Кристина.
— Так оно и должно быть, — сказал он.
Кристина удивленно на него посмотрела. Он увлек ее в подземный переход под цепным мостом. Он мог бы поцеловать ее еще в парке, но только здесь он впервые отважился на это. Кристина вырвалась было, но ступила в воду. Менцель чиркнул спичкой. Туфли и чулки Кристины промокли. Он совсем забыл, что в этих переходах почти всегда стояла вода. Когда спичка погасла, он снова поцеловал ее. Сначала она противилась, потом сдалась.
Спустя некоторое время они сели на скамейку неподалеку от «Храма Венеры». Кристина вытянула ноги на солнце. Они смотрели на пчел, которые летели на анютины глазки, задевая зонтики фуксий, пчелиное жужжание убаюкивало, словно колыбельная песня. Когда наконец вещи Кристины подсохли и они встали со скамейки, парк уже заполнился людьми. Кристина созналась себе в том, что ждала этого часа. Им навстречу попадались знакомые. Менцель держал Кристину за руку, ей нравилось это. Она чувствовала, что знакомые оглядываются, провожая их взглядом. Она смотрела людям прямо в глаза, не отводя взора, как бывало совсем недавно. После развода она почти не выходила гулять одна и подумывала уже, не завести ли ей собаку.
Когда Менцель и Кристина проголодались, было уже далеко за полдень. Ни в «Дубовом венке», ни в «Кисти винограда» свободных мест не оказалось. И тут Кристина вспомнила об одном небольшом ресторанчике с садом, где за стол можно было посадить даже своих собак или кошек. И действительно, там они получили отдельный столик на двоих в уютном уголке, под древним каштаном, который ронял цветы прямо им в тарелки. Только тут Кристина вспомнила, что когда-то уже сидела здесь. С другим. Тогда она была еще вполне счастлива в своем супружестве. Кристина отодвинула тарелку, а когда подошел кельнер, настояла на том, что рассчитается за себя сама. Менцеля это обидело. Они вышли из ресторанчика в молчании. Кристина повела его назад в парк к «Солнечному мосту», объяснив, что это особенный мост — «Мост Желаний» — и что, идя по нему, Дитрих непременно должен что-нибудь пожелать и это обязательно исполнится.
Менцель вспомнил о свежезастланных постелях, которые видел ранним утром в одной из деревень. А Кристина желала только никогда больше не быть одной.
От «Солнечного моста» они пошли к «Готическому домику» и сели там у фонтана, разглядывая окружающие его плотным кольцом скамейки и людей, на них отдыхавших. Поблизости от них расположилась многодетная семья — на коленях у матери лежал сверток с пирогами, термос ходил по кругу. Менцель состроил презрительную мину, затем пошел к входу в «Готический домик» купить фотоальбом, где было немало снимков внутреннего убранства «Домика».
Менцель попытался было уговорить Кристину осмотреть «Домик», но она не хотела больше никуда идти.
Они возвращались к стоянке тем же путем, которым пришли сюда. Они опять смотрели на озеро, на лодки, которые одна за другой возвращались на пристань.
Только теперь Кристина вспомнила, что они не покатались на лодке, и подумала: «В другой раз». Однако твердой уверенности в том, настанет ли такой день, у нее не было.
Перевод М. Филипова.