Я неожиданно заболел, совершенно внезапно.

Как только прозвенел звонок с последнего урока и учитель арифметики вышел из класса, я быстро пошёл к двери, и Кудя закричал:

— Гром! Гром! Портфель забыл!

Я вернулся к своей парте, и тут вдруг Бома сказал басом на весь класс… Как раз тихо было почему-то.

— Во Гром бегает, даже портфель бросил. Ты чего, Гром? Тебя что — бьют, что ли?!

Вот — сразу же, в тот же момент подумал я, а кругом было тихо, — вот, теперь ничего уже не поделаешь, хочешь не хочешь, а ничего поделать уже нельзя. Бочкин — это одно дело, а Боб Макаров — совершенно другое. Бочкин просто завёлся. А Бома — совсем другое дело. Боме я не нравился, неизвестно почему. Бома бил меня, когда мы играли в футбол на заливе, да, бил. Бома при всех сейчас намекнул, что я трус и убежал тогда, потому что испугался Бочкина. Бома — враг, и тут уж ничего не поделаешь. А самое главное — он здоровый, никого не боится и думает, что все боятся его и что я его боюсь, а поэтому можно меня оскорблять, да, оскорблять…

Всё это пронеслось у меня в голове за какую-то тысячную долю секунды, или миллионную, не знаю. В классе было тихо, все ещё сидели, потому что всё произошло очень быстро. Бома стоял у самой стенки, в конце прохода, у своей парты… Такие подлецы, как он, всегда почему-то садятся на последнюю парту, я заметил.

Я медленно пошёл к нему в полной тишине, ещё не зная, что именно я скажу ему, но я уже шёл, потому что теперь, после того как он это сказал, ничего уже поделать было нельзя. Может быть, он изменился в лице? Или побледнел? Ведь он не ожидал ничего подобного. Хотя вряд ли. Скорее всего, он удивился. Но я не смотрел на него и ничего не видел, я шёл, опустив голову, и какие-то мелкие, колючие жучки, какие-то молекулки волнами пробегали у меня по спине и затылку.

Я остановился и тут же понял, что ничего не скажу ему, а просто… и вдруг неожиданно для себя сказал:

— Бедный Макаров. Ноль.

Кажется (я вспомнил это потом), он хихикнул басом. Я попал ему кулаком в живот, точно в живот. Сзади него была стенка, лететь ему было некуда, или дело было в другом, не знаю, драться я не умею, но он сполз вниз по стенке прямо на пол. Все в классе (я вспомнил это уже после) ахнули и сразу же ещё раз, я думаю потому, что дверь в класс скрипнула, отворилась (это я расслышал), и вошла Евгения Максимовна. Бома как раз поднимался с пола.

Я повернулся (тогда-то я и увидел, что это вошла Евгения Максимовна) и, глядя на неё, прошёл к своей парте. Я видел, как её глаза стали темнеть, всё темнее и темнее и превратились в чёрные.

Она села, а я остался стоять, глядя в пол.

— Идите все домой, — сказала она. — До свиданья.

Я стоял и слушал, как все уходят из класса, — лёгкий топот ног и шёпот, после топот ног по коридору, всё тише и тише, а я всё стоял и глядел в пол.

Наконец топот смолк.

— Ты ударил Макарова? — спросила Евгения Максимовна.

— Да, — сказал я и посмотрел на неё. Глаза её так и были чёрными.

— Пошли, — сказала она.

Мы молча прошли по коридору, спустились по лестнице и вышли на улицу.

— Понимаете, — сказал я вдруг. — Он меня оскорбил.

— Запомни, — сказала она, — что у человека есть глаза и слова, чтобы ответить на оскорбление. И глаза тоже для того, чтобы ответить. Руки — последнее дело. Или — только в крайнем случае. Тебе понятно?

— Не совсем, — сказал я.

— Тогда просто постарайся запомнить то, что я сказала.

— Хорошо.

И вдруг какая-то сумасшедшая машина помчалась прямо на нас, когда мы переходили улицу. Я сильно, плечом, толкнул Евгению Максимовну, она куда-то отлетела, я успел прыгнуть в сторону, машина, страшно гудя, проскочила мимо, я обернулся и увидел, что Евгения Максимовна стоит совсем бледная и смеётся, А меня вдруг заколотило.

— Простите, — сказал я, — Евгения Максимовна!

— Ерунда, — сказала она. — Пошли.

Мы пошли дальше, неожиданно мимо нас проехал мотороллер «Тула» с кузовом. На кузове было написано «Мороженое», и я внезапно сорвался с места и помчался за ним, чтобы остановить его и купить стаканчик мороженого для Евгении Максимовны. Мне вдруг ужасно захотелось это сделать.

— Куда? — крикнула она.

А я мчался навстречу холодному ветру, рубашка у меня расстегнулась на груди, мчался и всё никак не мог догнать эту «Тулу» с кузовом.

После я уже не смог бежать, остановился: дых-дых, дых-дых и — смешно сказать! — увидел продавца мороженого.

Я быстро купил стаканчик и помчался обратно.

Я издалека увидел Евгению Максимовну. Она садилась в трамвай и махала мне рукой.

Трамвай уехал.

А я пошёл куда глаза глядят, я стал сам есть этот стаканчик, раз уж она уехала, ветра я не замечал и так и не застегнул на груди рубашку. Потом я заблудился и долго искал свой дом. Дома здесь все довольно похожие, особенно для нового человека, после нашёл наконец. Ветер всё дул. Я долго, оказывается, проболтался на улице, наверное, поэтому и заболел. Наверное, поэтому. В тот же самый день. Вечером.