Я просто обомлел, когда увидел, проведя пальцем вдоль строчки лотерейной таблицы, что мой билет выиграл. Выиграл, честное слово! И главное, здорово — лыжи с креплениями и лыжные ботинки! Ну я думаю, что и палки, хотя в газете было не написано.

Подумать только! Единственный раз в жизни купил лотерейный билет и выиграл именно лыжи: скоро ведь зима, а я свои оставил в Сибири, ни в один ящик не влезали, да к тому же были не ахти какие, старенькие. Честно, у меня всё-таки бывают невероятные совпадения.

И я веселился вовсю, когда поехал дальше, по маминой просьбе, по делу.

— Дорогой, — сказала она. — Сделай уроки, пообедай и отвези папе поесть в его институт. Он до твоего прихода примчался (телефона ведь у нас нет, и я волновалась бы) и сказал, что будет в институте допоздна, они добивают там свою установку. Я приготовлю ему ужин, а ты отвези его к восьми часам, папа встретит тебя в вестибюле.

Я ехал к папе и думал, что это всё же немного противно: выиграл лыжи как бы даже не на свой лотерейный билет, ведь я его отдал, но, с другой стороны, это даже было справедливо — сколько раз я мучился за свой глупый поступок — сунул девчонке билет вроде как в утешение: очень глупо и грубо.

Я нашёл дом с папиным НИИ довольно легко и сел ждать его в вестибюле на кожаном диване. Он опоздал, наверное, на час и появился совершенно неожиданно, с жутким шумом — просто скатился вниз по лестнице.

Он плюхнулся рядом со мной на диван, захохотал, потом поцеловал вдруг меня (терпеть этого не могу), хлопнул несколько раз в ладоши и только тогда сказал:

— Нет, не могу есть! Не могу! Не до этого! И вообще я уже свободен. Сво-бо-ден! — пропел он. — Представляешь, Мить, всё в порядке. Всё — в по-ряд-ке! Будет установка! Будет! Путались, мучились, а доказали-таки, что один из вариантов лучше, и даже намного лучше, а не то что раньше: оба варианта совершенно равноценные, пятьдесят на пятьдесят. Какое там пятьдесят на пятьдесят! А экономии сколько будет, батюшки!

Он выхватил у меня мамин свёрток, развернул его, схватил бутерброд и мигом проглотил, и тут же появился Дымшиц.

После мы гуляли по Невскому и ещё по каким-то улицам. Папа с Дымшицем гуляли, что ли, непонятно, по такому-то ветру, они размахивали руками, хохотали и всё время, перебивая друг друга, что-то друг другу рассказывали на своём техническом языке.

Я шёл впереди — на меня они не обращали никакого внимания — и ел их бутерброды с сыром и ветчиной.

Вдруг они замолчали, а папа сказал:

— Митька! Иди сюда!

Я подошёл.

— Слушай, — сказал он. — А что с тобой такое случилось?

— А что? — спросил я.

— Ты вырос, что ли?

— Как «вырос»?

— Ты какой-то высокий стал, взрослый, прямо не узнать. И лицо такое какое-то!

— Брось, пап, — сказал я. — Просто я твои ботинки сегодня обул, которые ты мне на день рожденья подарил.

— Точно? Ну а лицо? Ты какой-то другой, прямо за месяц с небольшим такие изменения.

— Верно-верно, — сказал Дымшиц. — Ты, шкет, изменился.

— Да ну вас, — сказал я. — Бросьте вы обо мне говорить. Я вот лыжи сегодня выиграл.

— Как это выиграл? Каким образом? — Папа страшно удивился.

— А по лотерее. И ботинки. Да я думаю, что и палки, хотя там и не написано.

— Везёт же, — сказал Дымшиц. — А у меня никогда не выходит.