— Сегодня я выходная, — сказала мама. — Сейчас пойду по магазинам — холодильник пустой. Беру тебя с собой.

— Берешь — как вещь? — спросил я.

— Беру как вещь, как свою собственность. Разве не я тебя родила? Надо поговорить, посоветоваться. Кое в чем.

— Изволь, — сказал я. Приблизительно я догадывался, о чем может пойти речь. Пару дней назад я краем уха слышал их баталию с папаней, но почему-то не придал ей значения.

— Значит, ты хочешь поломать мою карьеру?! — крикнула она папане.

— Вопрос поставлен неграмотно! — крикнул ей папаня из ванной.

— Почему ж это неграмотно?! — крикнула она, возясь на кухне с супом. — Если я буду год работать в провинциальном театре — это шаг назад.

— Между прочим, вашему театру до того провинциального даже пальчиком не дотянуться: они приз ЮНЕСКО получили. Но это я так. Главное, вопрос ты ставишь неграмотно.

— Да почему, черт побери, неграмотно?! — опять крикнула Люля.

— А вот почему! Только ты слушай внимательно. Значит, мне предлагают на год поехать в Сибирь и наладить там их новую лабораторию. Это шаг вперед в моей, как ты выражаешься, карьере или нет?

— Шаг, шаг! — крикнула Люля. — Оставь ты свои заморочки!

— Я рассуждаю! — крикнул папаня. — Никакие это не заморочки! Теперь представь себе, что я вроде бы туда ехать не собираюсь, и тебя туда не зову, и из твоего театра не сманиваю, карьеру твою не ломаю…

— То есть как это не зовешь?! Ты один, что ли, ехать хочешь, без меня?!

— Да погоди ты! Никуда я ехать не собираюсь, а просто сообщаю тебе о предложении, которое мне сделали в министерстве. Делюсь с тобой.

— Ну!

— Что «ну»?! Как бы я с тобой просто советуюсь. И что бы ты мне сказала без криков и воплей? Ты бы сказала, что тебе твой театр бросить трудно, не хочется — и в этом случае это ты бы ломала мою карьеру, думая прежде всего о себе, ты, а не я. Здесь, дорогая, важно, кто о себе первым заявит. Если так поглядеть — я тебе карьеру ломаю, а если эдак — то ты мне. Вот почему твоя постановка вопроса неграмотная.

— Иди ты к лешему со своей научной логикой. Чистые заморочки! А как дед без нас? А сын?

— Это уже другой вопрос. Да я и не настаиваю. Я советуюсь. А если о театре говорить о твоем, то никакой это не шаг назад, да и обратно они тебя возьмут с распростертыми объятиями: ты у них прима, лучшая, лучше тебя на свете нет. Ты же самая изумительная!

— Подлиза! — заорала Люля.

Наверное, об этой возможной поездке в Сибирь она и хотела со мной поговорить. И я не ошибся.

Уже после первого захода в магазин она подняла этот вопрос.

— Ты-то не против? — спросила она. — Отец-то все правильно рассчитал: ему это явно на пользу, в театр меня потом возьмут… Ты-то как?

— Не знаю. Скучать, наверное, буду, — сказал я. — Но вообще-то без вас будет попросторнее.

— В каком смысле?

— Да в любом. Посвободнее. А кто тогда будет следить за моей успеваемостью?

— Как кто? Дед.

— А кто ему еду будет готовить?

— Ты.

— Хорошенькое дело.

— А может, нам всем в Сибирь махнуть, а? И тебе, и деду, а? Квартиру-то нам дадут.

— Ну, не знаю, — сказал я. — Заманчиво, конечно, но это еще обдумать надо.

— В общем, ты не против нашего отъезда?

— Что значит «против»? Раз папане надо, — значит, надо. Смешно, если бы он из-за меня не поехал, если уж ты свой театр бросаешь.

— Я не бросаю. Я временно.

— Может, нам деда женить, а? — спросил я. — Будут у нас шикарные обеды.

— Чушь какая! Ты шутишь?

— Почему? Есть тут одна старушка — я приглядел.

— Да ну тебя.

— Да нет, она ничего. Симпатяга. Они с дедом очень даже дружат.

— Что еще за новости?.. Ой, гляди-ка, твой любимый фильм.

Действительно, висел плакат, что в кинотеатре таком-то (рядом с нами), такого-то числа, на таком-то киносеансе состоится перед фильмом встреча кинозрителей с киногруппой фильма «Сокровища Чертовой расщелины». Это и был Юлин фильм, Светланин. Вдруг Люля взяла меня за плечи и долго крутила перед собой, разглядывая со всех сторон.

— Слушай, — сказала она. — Глупая я. Да ты же у меня совсем еще маленький. Нет, решительно невозможно оставить вас с дедом вдвоем — двух балбесов. И отец твой хорош — ветер в голове! Нет-нет, это все нужно обдумать как следует.

Я почти не слушал маму — я думал о встрече киногруппы с кинозрителями. Зачем, для чего — не знаю, но я чувствовал, что на эту встречу я пойду, тянет — и все тут.

Прежде чем позвонить Игорю Николаевичу, я все-таки пошел в Юсупов сад, и, конечно же, это было глупо: встретить я его мог там только случайно, а специально — нет, такого не бывает. Только тогда я и позвонил ему. Он долго не подходил, но все-таки он был дома. Я не сразу узнал его, голос у него был какой-то хриплый, сипатый. Я спросил у него, чего это у него с голосом, и он сказал, что грипп, простуда, и поинтересовался сам, кто это говорит.

— Если помните, — сказал я, — это Алеша. Мы с вами в саду познакомились. Трижды виделись, помните? Вы еще посоветовали мне стать писателем.

— Отлично помню, — сказал он. — Как дела? Что-нибудь случилось?

— Да нет, — сказал я. — Просто… просто я хотел вас повидать.

— Приезжай, — сказал он. — Гриппа не боишься?

— Нет.

— Ну, приезжай. Хочешь — сейчас. Можешь?

— Могу, — сказал я и записал адрес.

По какому-то странному нерву я вдруг порвал свой начатый второй рассказ и захватил с собой первый, тот, который читала Юля.

Вид у Игоря Николаевича, когда я приехал, был какой-то истерзанный, даже будто бы и не из-за гриппа. Он открыл мне дверь в халате и улыбнулся, как мне показалось, через силу. Пока он подогревал нам чай, я тихонечко, заложив руки за спину, побродил по его комнате. Комната была какая-то слегка походная: стул, диван-тахта, небольшой столик с пишущей машинкой — и все. Книг, правда, было много и полно фотографий на стенах: снега, собаки, горы, вертолеты, реки, лыжи — может быть, поэтому возникала мысль о походах? На столике особняком стояли две фотографии. Какой-то шкет лет трех-четырех и молодая женщина с веселым и будто бы полузнакомым лицом. Чем занимался дядя Игорь, кто он вообще такой — я не знал, о себе он в те наши встречи ничего не рассказывал. Он налил чаю и, извинившись, снова залез в кровать.

— Грипп крутит, — сказал он. — А так вроде ничего. И со статьей все в порядке. — Я кивнул, и он, понимая, видно, что кивнул я просто из вежливости, объяснил: — Я, брат, журналист. Когда-то я стал журналистом, окончил факультет с тайной мыслью стать писателем. Поездить, белый свет посмотреть, людей — и стать писателем. Но ничего, брат, не вышло.

— В каком смысле? — Я не понял.

— Да так — не вышло. Я писал, конечно, я кучу рассказов написал, и я их, конечно, печатал, даже книжечка у меня тоненькая есть, но… не вышло. Слава богу, я сам об этом догадался, никому не пришлось меня в это носом тыкать. Вот если ты журналист и пишешь про живых людей, а потом вдруг возьмешь и напишешь нечто вымышленное — это еще не значит, что ты писатель, понял?

— Нет, — сказал я.

— Верно. Это надо как-то ощутить. Ну, разницу эту. Из каждого моего рассказа, я сам почувствовал, так и лезло, что я журналист. Стиля своего не было, манеры, какого-то своего лица. Вечно получалось, что я литературно очень грамотно рассказываю какие-то истории. А может, писателю нужна как раз не эта грамотность, а даже какая-то неграмотность, но своя, ни на кого не похожая. Нужен свой мир, особый, даже опыт — особый, свой, такой опыт, который просто в поездках не наберешь. Понимаешь?

— Вроде бы да, — сказал я. — Но чувствую, что не до конца.

— Это верно, — сказал он. — Это, конечно, именно почувствовать надо, ощутить. Один человек напишет историю, может, целую судьбу чью-то — и ничего. А второй — про какую-то птичку плюгавенькую, но ясно: он — писатель.

Я, кажется, начинал понимать его, и мне было грустно оттого, что сам-то он о своей неудаче говорил очень грустно, с явным сожалением.

Одновременно я вдруг почти испугался — а что, если и мой рассказ никуда не годится?!

— А вы знаете, — сказал я, — я рассказ написал.

— Смотри-ка, — сказал он. — Занятно. Наверное, ведь не только потому, что я посоветовал, а? Самого-то тянуло, а?

— Я думаю — да, хотя, если бы вы не подсказали…

— С собой рассказ?

— Ага, я захватил, — сказал я, краснея. — Дать?

— Пока не надо. Прочту перед твоим уходом. А как жизнь протекает? Действительно ничего не случилось?

— Да вроде нет. Вроде бы ничего не происходит. Может, это-то и плохо.

— Понимаю. Так бывает. Ты из-за рассказа позвонил?

— И да, и нет, — сказал я, снова почему-то краснея. — Просто повидаться, поболтать…

— Я, в общем-то, недавно вернулся. С годик. Из Сибири. Точнее, я везде за семь лет побывал, всю Сибирь объездил. Дальний Восток, весь север. Я был ленинградским собкором в этих районах. Теперь вернулся — надоело болтаться. Книгу буду писать, очерков.

— Шикарно, — сказал я.

«Никого у него нет, — думал я. — Один. Квартира однокомнатная. Ни папы, ни мамы — никого. Только фотографии. И тайна. Ну, тайна не тайна, но что-то есть. И вроде бы он хочет об этом сказать мне, но одновременно не хочет. Как и раньше».

— Пойдемте как-нибудь в цирк, а, Игорь Николаевич? — сказал я. — Приглашал тут один человек.

— Отлично, — сказал он. — Как-нибудь обязательно. Цирк я люблю. Так что же у тебя все-таки произошло? — неожиданно спросил он.

И так же неожиданно я рассказал ему все о Светлане.

— Понимаете, дядя Игорь, — сказал я ему, — я будто в воздухе вишу. Живу во взвешенном состоянии. Понимаете, вот если бы она просто не хотела со мной дружить — это ясно, не очень-то приятно, но ясно. А тут не ясно получается. Вроде бы она и хочет, хотела, но теперь, получается, обижена на меня. И я вот не знаю; иногда человек обижен и ждет, ну, примирения, что ли, а иногда, я думаю, ему уже ничего и не надо. Вот и выходит, будто если я ей позвоню — ей это вовсе и не нужно. Но если так и окажется, я все равно буду думать, что, может, это ей и нужно, но она гордая, а навязываться мне неохота, неудобно. Замкнутый круг получается.

— Здесь, брат, не обида, — сказал он. — Здесь совсем другое. Посложнее. Но ведь если ты не позвонишь — тогда наверняка ничего не узнаешь. Это уж точно.

— Да, уж это точно, — согласился я.

— Но одно ты сделал правильно, — сказал он. — Вполне честно. От этого и вся ситуация. Когда ты приехал к Юле, а увидел Свету, ты ведь действительно мог сделать вид, что к ней и приехал, раз она приглашала. Вообще скрыть про Юлю. Но ты поступил нормально. Поэтому и мучаешься. Извини, пожалуйста, а твой рассказ — не об этом, не про это, а?

— Нет, — сказал я. — Рассказ просто об одной кошке. Бездомной.

— Это хорошо. Мне кажется, нельзя писать про то, что в этот момент и переживаешь. Писать надо потом. Понимаешь?

Я пожал плечами.

— А про кошку реальный случай? Это было в жизни?

— Да нет, — сказал я. — Вымышленный.

— Я думаю, лучше тебе мне этот рассказ оставить. Чтобы не на бегу читать. Не торопясь. Ну, и что сказать тебе — тоже обдумать надо. Ты не против?

— Отчего же? — сказал я. — Конечно. А пока вы не прочли — другие писать? А? Или не надо, подождать?

Он долго смеялся.

— Ну что ты за человек, право? — Он буквально заливался. — Ты что думаешь? Я тебе скажу, что рассказ плохой, и тогда ты писать не будешь? Или скажу — хороший, мол, ты писатель что надо, и тогда ты начнешь писать на полную катушку? Так, что ли? Весь фокус в том, что ты должен писать, если тебе хочется, тянет, интересно. Я здесь ни при чем. Да и вряд ли я сумею сказать — талант ты или нет. Ну, насмешил!

— Ну как, удалось вам встретить того человека? Ну, кого вы восемь лет не видели? — неожиданно для себя спросил я.

И моментально я почувствовал, что, может, попал в самую точку и не лучшим образом, потому что он резко прекратил свое веселье и сказал ровно и почти грустно:

— Нет, Алеша. Не встретил. Ни в городе, ни в твоем районе. Я ведь приезжал в сад еще несколько раз. Да-а, ходит человек, а я… Может, я и видел его, да не узнал. Загадаю срок, подожду еще, а потом поеду по адресу — такие вот, брат, дела.

На прощание он крепко пожал мне руку, и мы договорились, что скоро я позвоню ему.

Не знаю почему, но мне немного полегчало. Хотя от чего, собственно?