— А знаешь, Алеха, все-таки что-то удачное в твоей драке есть! — говорил мне Гошаня, обнимая меня за плечо. Паршиво было у меня на душе, и он, умница, взял меня с собой на каток СКА посмотреть его тренировку. Мы как раз шли с тренировки, и я немного повеселел, оправился. — Во-первых, вряд ли ты теперь пойдешь на занятия этого драмкружка, а ведь он тебе не по душе, явно. Да?

— Ага, — сказал я. — Я уже заявил об этом Евгении Максимовне, и она согласилась. Она меня вполне поняла.

— Она вообще отличный человек, — сказал Гошаня. — Во-вторых, раз этот гад Лисогорский зажал твою записку, значит, все в порядке, понятно, почему твоя Юля Барашкина не пришла к цирку.

С горя я рассказал Гошане про содержание записки Юле, хотя про Свету — ни слова.

— В-третьих, — сказал Гошаня, — и это очень важно, у тебя теперь в школе появился некоторый вес, особый. Ведь не каждому шестикласснику, друг мой, удалось отметелить девятиклассника. Ты теперь герой. В своем роде, знаменитость. Главное, этот гад, Джек, понес огромный моральный урон. Именно моральный, понимаешь? Глаз-то у него, может, и скоро пройдет, но память о его моральном падении будет его преследовать до самого окончания школы. Ни одна девчонка теперь не пойдет с ним танцевать на вечере, понял, друг мой?!

Оба мы немного похихикали. Но на душе у меня было не сладко, само собой. Директор Алла Вениаминовна держала меня в кабинете не очень-то долго, почти совсем не ругала, взяла только дневник, что-то написала и сказала, что вызывает на педсовет мою маму, но и меня, разумеется, тоже. Потом ворвалась наша Евгения Максимовна, вся красная (драмкружок был вместо шестого урока, и она была еще в школе). Обе они долго смотрели на меня, качая головами.

— Вот, вырастили, — сказала Евгения Максимовна директорше, как бы извиняясь. Та кивнула. — Главное, на старшеклассника полез, не испугался, — продолжала Евгения Максимовна. — Значит, в человеке еще не все потеряно.

— Будем надеяться, что не все, — сказала Алла Вениаминовна. — На педсовете разберемся.

— Я вас очень прошу, — вдруг осмелев, сказал я. — Вызывайте меня на педсовет, и маму вызывайте, если надо, но только нас по отдельности. Если вместе, я все равно не приду, даже если вы меня из школы выгоните.

— Вот как?! — сказала директор. — Хорошо, что хоть честно предупредил, что не придешь. Ладно, пусть придет мама одна…

— А мне когда?..

— Вообще не приходи. Не созывать же нам из-за тебя два педсовета. Главное, чтобы ты понял, что совершил очень и очень малопривлекательный поступок. Ты понимаешь это?

— Пока нет, — честно сказал я. — Наверное, потом пойму.

— А почему не сейчас, Алеша? — всплеснув руками, сказала Евгения Максимовна.

— Он оскорбил меня, — сказал я. — Он меня подло обманул.

— В чем именно?

— Нет, этого я рассказать не могу, не буду.

— Ну хорошо, иди, — сказала Алла Вениаминовна. — Иди и осознай свой поступок, Волков.

Я ушел, но в этот день дневник своим не показал, да они и не просили. А на другой день, конечно, разразилась буря.

Люля пришла со спектакля, мы ужинали, и я подсунул дневник папане. Шевеля губами, он молча прочел что надо, сделал себе новый бутерброд с сыром и спросил:

— А здоровый девятиклассник?

— Обычный, — сказал я.

— Что у вас там? — спросила Люля.

Папаня сделал мне глазами, показывать ли ей дневник, я кивнул, и он положил дневник перед Люлей. Она быстро пробежала глазами директоров выговор и вызов ее на педсовет и, после паузы, почти шепотом произнесла:

— Слышишь, дед? Твой внук избил ни в чем не повинного девятиклассника. Подбил мальчику глаз. Я родила негодяя! — крикнула она. — Он плохо учится!

— Я исправил две тройки, — сказал я.

— Неважно, — сказала она.

— Ну почему же? — сказал дед. — Это само по себе важно.

— Никаких рыбалок! Никакой поездки с нами в Сибирь! Избил, видите ли, невинного человека!

— Он оскорбил меня, — сказал я.

— Чем?! Чем он тебя мог оскорбить?!

— Это моя личная тайна, — сказал я. — А в Сибирь… Разве я просился туда с вами? А с другой стороны — разве можно меня, такого, оставлять без вашего присмотра?

— Никаких подледных ловов! — крикнула Люля. — Боже мой! Мне идти на педсовет! Какой позор! И это — сын актрисы и солидного инженера!

— Что же выходит? — спросил дед. — Если мальчику запретить рыбалку, он больше драться не будет? А если позволить — так обязательно будет, так что ли?

— Вы что, все против меня?! — тихо спросила Люля.

— Нет, отчего же, это безобразие с его стороны, — сказал папаня, тихонечко уходя в другую комнату.

Мне вдруг стало жалко мою Люлю. Ей, похоже, на самом деле было плохо оттого, что я отлупил человека, даже если он и гад. А то, что он действительно такой, она не знала и знать не могла. Ей казалось, что это я у нее плохой. Особенно мне вдруг стало за нее нехорошо, потому что ей придется идти на этот педсовет и услышать много горьких слов в мой адрес, а уж она-то здесь была вовсе ни при чем.

Вдруг она сделала такое, от чего я совершенно обомлел. Она встала, наклонилась ко мне и шепнула мне на ухо заговорщицки, будто не мне, а какому-то абсолютно другому человеку:

— Слушай. А ты подговори деда, чтобы он пошел на педсовет, ладно? Он, а не я.

— Ладно, — смекнул я и тоже заговорщицки шепнул ей: — А на рыбалку мне можно ездить, а?

— Ладно, — шепнула она. — Поезжай, если только уговоришь деда пойти на педсовет. — И тут же крикнула, уходя: — Сумасшедший дом! Сын бандитом растет. Муж — растяпа. Дед на своей рыбалке помешан!

— Вулкан! — сказал ей вслед дед. — Актриса!.. Ну, что? Едем на рыбалку?

— Может и едем, — сказал я. — Но при одном условии.

— Если я вместо Люли пойду на педсовет, где тебя будут чистить?

— Ты слышал, да?

— Просто догадался. Опыт, брат. Целая жизнь. Я ведь уже старый. Ты когда-нибудь думал, что я у тебя уже старый?

Вопрос был какой-то странный, неуютный, я пожал плечами и сказал:

— Ерунда, ничего ты не старый, вон как по льду шастаешь, молодым завидно.

— Старый, — сказал он. — Ну, хватит. Ладно, схожу я на этот твой педсовет. Мне что? Это Люле неприятно, а меня, может, даже развлечет: послушаю, что там о тебе скажут.

— Странно все-таки, дед, — сказал я. — Все взрослые мной недовольны, а ты вроде бы нет, доволен. Или я не прав?

— Похоже, прав. Конечно, ничего хорошего в твоей драке нет, тем более — в школе, но я догадываюсь, что не за здорово живешь ты полез в драку, да еще с таким лбом, наверное, веская причина была. Да и возникла сразу — потому и в школе.

— Да, дед, ты мудро все угадал, так оно и было. Я драться вовсе и не собирался. Только я не буду тебе говорить, что к чему, ладно?

— Конечно. Я и так тебе верю. Я думаю, и Люля тебя поняла бы, если бы ты попал в струю, ну, в лучший момент. А кричит она потому, что ей на педсовете сделают выговор — ей, а не тебе. А так бы она все поняла.

— Знаешь, дед, — сказал я. — Летом или весной ты ведь возьмешь меня на обычную рыбалку?

— Ну, дай бог, доживем…

— Вот я и думаю. Может, нам в какое-нибудь путешествие с тобой отправиться, а? На недельку.

— Каким образом?

— А на лодке. Купим с тобой резиновую лодку, двухместную, заберемся в верховья какой-нибудь речки и дунем по течению вниз. Красота, а, дед? Костерок вечером, соловьи поют! А, дед? Поедем?

— Да неплохо бы. — Он грустно почему-то улыбнулся. — Дожить надо, да и лодка — проблема.

— Осилим, — весело сказал я. — Доживем.