— Айседора! — крикнул дед. — Что у тебя?
— Окунь, один! — крикнула Айседора.
— Приличный?! — рявкнул дед.
— Гвоздик! — крикнула Айседора, и я догадался, что «гвоздик» — значит мелочь. — А у тебя, Василий?!
— Две плотвицы и гвоздик! — крикнул дед. — Мелюзга!
— Еще просверлимся или пойдем?!
— Пойдем! — крикнул дед. Потом мне: — Сматывайся, Алексей! — Клюет у меня или нет, он даже и не спросил.
Я маленько замерз, вернее, руки замерзли, и неуклюже намотал на катушку и зацепил за ручку удочки обе мормышки, не снимая мотыля.
Опять мы шли гуськом по тропе, и я согрелся. Мы уходили все дальше и дальше от берега, я обернулся — берег почти не был виден. Скоро стали попадаться знакомые люди из электрички: Ляля с лошадиным лицом, парень из цирка — у них ловилась только плотва, но не очень хорошо.
— Струя-то сильная? — спросила Айседора.
— Средняя, — сказал Ляля, — но на днях ловилось прилично.
— Мы дальше пойдем, — сказала Айседора. — Ребята, если мой птенец появится, пусть идет на глубину, до елки.
«Что за птенец?» — думал я, когда мы двинулись дальше.
Вдруг внезапно как-то посветлело, я поднял голову: мутное небо слегка светилось, сквозь пленку сплошных облаков я увидел пятнышко солнца.
Вскоре Айседора весело крякнула и махнула нам с дедом лапкой, мы поглядели, куда она показывает, — впереди и вправо в сугробе торчала тощая елка. В районе этой елки, опять сев треугольником, мы и просверлили новые лунки.
Я отвинтил, как велел дед, крышку баночки, дед насыпал в нее для веса грузиков-дробинок, напихал густой горохово-рисовой каши, я снова завинтил крышку, а Айседора крикнула, что струя хорошая.
— Насаживай, что нужно, сам, — сказал дед, уходя.
В общем-то я все сделал довольно быстро: на первый крючок — червя, на второй — тесто, на маленькую мормышку — мотыля. Когда я опустил поводок и баночку в воду и снял катушку с тормоза, снасть быстро, ходом пошла вниз, а потом — тюк! — остановилась: наверное, банка легла на дно, жилка от течения натянулась. Я поставил катушку на тормоз, положил удочку, как велел дед, на лед так, чтобы кончик ее был над лункой, и стал ждать.
Вдруг дед что-то крикнул, и я увидел, как он заработал руками, замахал: одной-другой, одной-другой, выбирая жилку на лед.
— Айседора! — закричал он. — На полкило штучка долбанула!
— У меня три помельче! — крикнула Айседора.
«А у меня — ноль», — подумал я и снова поглядел на свою удочку. Она — прыгала! Я вдруг так растерялся, что не стал ее хватать, а замер, и сердце у меня жутко заколотилось. Потом все-таки схватил — на конце, мелко тукая, был вес, тяжесть — рыба! Суетясь, я стал выбирать жилку на лед и наконец плюхнул к ногам, вывернул из воды белую толстую, с черной спиной плотвину. Сердце все еще колотилось, в ногах и руках была слабость и дрожь.
— Деда-а! — завизжал я. — Поймалась. Первая! — И тут же я увидел, что и дед, и Айседора бегут ко мне.
— Поздравляю! — крикнул дед, подбегая. — О, шикарная плотва! Верно, Айседора?!
— Молодчина! — сказала Айседора и почему-то поцеловала меня.
— Поздравляю, — сказал снова дед. — С первой рыбой. Держи. В нашем полку прибыло, Айседора! Держи мой подарок! Вот — набор серебряных мормышек. Держи. Вот — нож перочинный.
Айседора порылась в тулупе и вручила мне поплавок симпатичный и блесенку.
— А вон и мой птенчик летит, — сказала она. Действительно, к нам приближался кто-то небольшой, на лыжах. Из ушанки (когда птенчик подъехал) торчали только нос и голубые глазки.
— Привет, мормышка, — сказал птенчику дед. — Знакомься, это мой Алеша. Только что первую рыбину в жизни поймал. Подледную.
Птенчик сбросил на лед варежки, шапку.
— Не смей, простудишься! — крикнула Айседора.
— Света, — сказал мне птенчик, протягивая руку. — Светлана.
Балдея, я протянул ей свою и спросил:
— Не Светуля, нет?
— Не-а. Ласкательное — Светик.
— Нормально, — сказала Айседора. — Познакомились. Пошли, дед, плотва ждет.
Они ушли. Светик — вместе с ними, без ящика, мою плотву я спрятал в окошечко баяна (зимний ящик так называется), и тут же вернулась Света с бабкиным ледобуром.
— Я тут просверлюсь, можно? — спросила она. — А то скучно одной сидеть.
— Сделайте одолжение, — сказал я. — Чего не совершишь ради дамы!
— Не хамите, — сказала она.
«Хорошо, что не Светуля, — думал я. — Да и не похожа вовсе на ту домотдыховскую морковку-предательницу».
Светик ловко «просверлилась», оттащила обратно бабкин ледобур, вернулась и мигом зарядила удочку.
— Ну-с, поехали, — надменно сказала она.
Мы долго потом молчали. Странное дело — чего-то я волновался, будто никогда в жизни не видел этого счастья — девочек. Она ловила довольно прилично, поймала штук пять плотвы, крупной, я — всего две. После клев кончился, все мы вчетвером пили чай из термосов, лопали бутерброды, после снова ловили. Плотва брала ровненько, так что мы ее не искали и новых дырок не сверлили. К уходу у меня было восемь плотвин, у Светика — семнадцать, у деда — двадцать девять, а у Айседоры — тридцать четыре — всех бабулька обловила.