Синголо смотрел в окно, нервно пожёвывая нижнюю губу.

Дурацкая привычка, признавал он. Но избавиться от неё никак не выходило.

Снаружи, как обычно, шёл дождь. Голдуольцев это не смущало — они продолжали деловито растекаться по узенькой улочке, хлопать дверями и общаться прямо под потоками воды. Синг задумчиво наблюдал, как счастливая парочка обнималась под козырьком кондитерской лавки. Вода лилась на них струями прямо с козырька, вокруг сновали люди — а они просто стояли и обнимались, счастливо улыбаясь. Проходящие мимо смотрели на них — и тоже расцветали улыбками.

Синг тяжело вздохнул. Он бы многое отдал за то, чтобы так же стоять под холодным дождём с Лесте. Мёрзнуть, жаться друг к другу и шептать на ухо всякие глупости.

Может, немного распустить руки даже. Если будет уместно.

Просто стоять с кем-то, с кем будет тепло и уютно.

Потому что здесь, в натопленном кабинете Робартона, ему было холодно и тоскливо. Хотя бы из-за темы их с Сингом разговора.

— И… — Робартон откашлялся, прерывая долгую тишину. — И что дальше? Что стало с дочерью Райскрадта?

Синг неопределённо помахал рукой, не оборачиваясь. Он смотрел на парочку — парень что-то сказал девушке, поправил её капюшон и рассмеялся. Счастливый сукин сын. Хотел бы я быть…

— Дегнаре, — раздражённый голос Робартона заставил его вздрогнуть. — Не надо мне тут махать руками. Ты не птица. Что стало с дочерью Райскрадта?

Синг бросил тоскливый взгляд на улицу. И с сожалением отвернулся от окна.

— Мертва, — жёстко бросил он, огибая гору бумаг и присаживаясь на кресло. — Два часа операции, сорванный голос — и она умерла у меня на руках. Просто прелестно, да?

— Ты сделал всё, что мо…

Синг цокнул языком и недовольно сморщился.

— Знаешь, господин Робартон, сколько раз я слышал эту чепуху? Сделал всё, что мог. Я знаю, что сделал всё, что мог, — Синг опустил взгляд вниз. Он и сам не заметил, как начал неловко перебирать пальцами. — Дело в том, что я сделал недостаточно.

Робартон не ответил. Просто сидел за столом и задумчиво поглаживал свои дурацкие усы.

Все они молчали, когда Синг произносил это. «Сделал недостаточно». Никто не мог возразить на это.

Синг был бы рад услышать хотя бы подобие оправдания. Жалкого и неловкого. Но даже Мэй молчала. Лишь вздохнула и обняла его.

— В общем, — Синг зло разорвал хватку рук — его бесило это непроизвольное перебирание пальцами. — Я… Я пришёл сюда не за этим. Не чтобы жаловаться.

— Ты и не жалуешься, ты просто…

— В городе больны все, — не обращая внимание на успокоительную улыбку Робартона, жёстко закончил Синг.

Лицо Робартона замерло. Улыбка всё ещё играла на губах — но Синг видел, как в глазах что-то меняется.

— Что? — и вот, даже следы улыбки исчезли.

— Все больны. Мы проверяли. Две недели проверяли, — Синг без спроса взял со стола бутылки виски и щедро плеснул себе в стакан. — Дело в иммунитете. У кого-то он держится дольше. У кого-то — меньше. Но, рано или поздно, болезнь продавливает его. И тогда… Терминальная стадия. Без надежды на излечение, — Синг схватил стакан и сделал большой глоток.

Обжигающая жидкость заставила его поперхнуться и закашляться. Глаза заслезились, и он согнулся в кресле, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха.

— Боги, как ты пьёшь эту дрянь? — спросил Синг, утирая слёзы и указывая на стакан.

— Я не пью, — мрачно пробормотал Робартон, хмуро глядя на бутылку. — Уже лет пять не пью. Хотел бы. Но не могу.

— А я не хочу. Но надо, — произнёс Синг, тряхнув головой. Тепло быстро расползалось по животу. — Я схожу с ума там. Понимаешь, господин Робартон?

— Прекрати называть меня так, — раздражённо дёрнул щекой Робартон. — Меня зовут Ирвин. Так и зови. И да. Я понимаю тебя. Такое чувство, будто бы ты добился просвета, приблизился к своей цели, почти достиг её, ухватил её пальцами… — Робартон протянул руку и схватил воздух. А затем картинно разжал руку. — А затем твоя цель просто утекла сквозь пальцы. Издеваясь, как… — он вздохнул. — В общем, я прекрасно понимаю тебя, лекарь.

— Подозрительно хорошо для человека вроде тебя, — Синг заглянул в стакан. Янтарная жидкость красиво плескалась внутри, и он вздохнул. Такая красивая — и такая мерзкая. — Я… Я не хочу возвращаться за стену. Каждый день прибывают новые люди. Каждый день я хожу среди людей и выбираю самые тяжёлые случаи. Понимаешь? — Синг не поднимал взгляда. Ему и так было слишком стыдно за его говорливость. Незачем усугублять. — Я не людей выбираю. А тяжёлые случаи. Я должен разрабатывать лекарство — а я раз за разом вожу их в операционную. На верную смерть, — Синг тяжко выдохнул и ещё раз посмотрел на стакан. — Один глоток — а я уже не затыкаюсь.

— Уж лучше так, чем сидеть и молча пить до беспамятства, — проговорил Робартон, откидываясь на кресле и устало закладывая руки за голову. — Ты не должен возиться с больными. Я уже говорил с кое-кем из твоей… Кхм. Лекарской братии.

— А, Броунсворт, да?

— Не имеет значения, — Робартон сверкнул глазами на Синга, и тот неуютно поёжился. Иногда с Ирвина слетал налёт его спокойствия, и из-под него выглядывало что-то… Откровенно пугающее. Однако вот Робартон моргнул, и взгляд его синих глаз вновь стал спокойным и собранным. — Мне говорили, что ты почти не занимаешься лекарством. Что тебе не раз предлагали забрать твоих больных. А ты упорно торчишь в операционной.

— Да, торчу, — Синг нахмурился. — Потому что я лекарь. И я должен…

— Должен спасать жизни людям, должен спасать мой грёбаный город. А не упражняться в хирургии, — холодно отрезал Робартон.

Синг виновато втянул голову в плечи. Ну а что сказать? Оправдания у него не было.

И это было хуже всего. Раньше у него на все вопросы были готовы ответы, на все обвинения — оправдание. А теперь, когда он отвечал не только за себя, оправданий у него не было. Ни одного, даже самого последнего.

— Виновен, — Синг развёл руками. Забыв, что стакан всё ещё у него.

Виски перелилось через край и влажно шлёпнулось на пол.

— Ещё как виновен, — Робартон устало вздохнул, массируя виски. — Послушай, Синголо… Ты напоминаешь мне одного человека. Я могу рассказать о нём, если хочешь.

— Я никуда не тороплюсь, — пожал плечами Синг, подливая ещё виски. В конце концов, кто его ждёт?

Всего лишь около уже сотни больных, ждущих от него спасения. Которого у него, вот досада, не завалялось. Хотя, может, надо ещё посмотреть в нагрудном кармане…

— Он тоже верил, что может изменить всё в одиночку, — Робартон хмуро уставился на бутылку, как на личного врага. — У вас больше похожего, чем тебе может показаться. Он тоже отучился в Коллегии. Получил печать адепта, верительные грамоты, прочие пакости. Ну, ты наверняка знаешь.

— Знаю, — Синг алчно мечтал все годы обучения об «прочих пакостях», которые сделали бы из него не просто бедняка Синголо Дегнаре, а почётного адепта-медика Дегнаре.

— В общем, из Коллегии этот парень вынес только вольнодумство. И, что хуже, он умел говорить. А любые болтуны, вооружённые идеей, легко находят союзников. Ты… — Робартон оттянул свой чёрный медальон на цепочке и посмотрел на него. — Ты слышал о Веспремском восстании?

— Да, слышал, — Синг недоверчиво покачал головой. — И что же, он участвовал в нём? Ваш знакомый?

— В ту ночь и следующие два дня погибли тысячи людей, — как-то отстранённо проговорил Робартон, пристально глядя на медальон. — И виновником был мой знакомец.

— Он был одним из Общества Орлов? Тех, которые руководили восстанием? — с интересом спросил Синг.

Робартон хмыкнул. Как-то странно хмыкнул — так, как Синг сам хмыкал часто.

Хвастливо. Гордо.

— Он и был основателем Общества Орлов.

— Ого. Верится с трудом, — не скрывая иронии, произнёс Синг.

— Поверь, многие в это никогда бы не поверили, — Робартон позволил амулету упасть на грудь, а сам вольготно забросил ноги на стол. Сингу в этом жесте показалось какое-то желание вновь выглядеть уверенным, будто Робартон сболтнул чего-то не того и понял это. — Вся беда была в том, мой дорогой лекарь, что этот знакомец пытался сам контролировать всё. Он не верил, что великое может произойти без его личного участия. Спланировать? Мало. Нужно и исполнить. Вечно контролировать. Держать руку на пульсе.

— Но разве в этом есть что-то плохое?

— А до этого он решил, что никто кроме него не сможет изменить город. Веспрем, знаешь ли, до восстания был той ещё помойкой, — Робартон указал на окно. — Голдуол по сравнению с Веспремом — солнечный луг, на котором собрались танцующие зверята. И вот тому знакомцу это дико не нравилось. А потому… Потому он и решил поменять всё.

— В одиночку.

— Да. Какая разница, сколько инструментов у кузнеца? Ведь всё равно никто не скажет, что молот создал меч или… Без понятия, чего там кузнецы кроме мечей куют. В общем, он с самого начала и до конца управлял всем этим беспорядком. Более того, ещё и умудрялся при этом быть одним из ордена юстициаров.

— Погоди, — Синг усмехнулся. — Он возглавлял восстание — и был одним из офицеров стражи? Он… То есть, — Синг весело фыркнул. — Он должен быть ловить восставших и расследовать преступления — а в итоге сам был восставшим и совершал преступления?

— В точку, — Робартон криво ухмыльнулся. — Более того — его схватили за руку. И ему, идиоту, просто повезло, что никто в тот момент не додумался, что такой простой и понятный человек может оказаться чем-то сложнее, чем исполнителем.

— А он был простым и понятным человеком?

— Старался казаться. Алкоголь, женщины, взятки, немного рабочего энтузиазма. Но всё закончилось после восстания. Он всё желал сам свернуть шею несправедливости, всё хотел делать сам. А в итоге изменил Веспрем человек… То есть, нидринг. Новый Торговый Судья, ставший у руля города. А восставших все запомнили фанатиками и идиотами, — Робартон усмехнулся. — Понимаешь, к чему я веду историю?

— К тому, что твой знакомый остался недоволен.

— Верно, — кивнул Робартон, явно удовлетворённый. — А знаешь, почему?

— Потому что он считал, что его роль будет главной. А в итоге ему даже не досталось второго плана, — Синг внимательно смотрел на лицо Робартона. Однако оно было непроницаемо. Проклятый хитрец, абсолютно непробиваем. — Более того, изменил город в итоге ведь и не он вовсе.

— Не он, — послушно согласился Робартон. — С тех пор, я тебе так скажу, того знакомца никто не видел.

— Да ну, — Синг хмыкнул. — А я могу попытаться найти его.

— Да что ты говоришь, — Робартон с лёгкой полуулыбкой уставился на него. — И где же?

— Вон, выгляните в окно, — Синг указал в сторону.

— Это не окно, это зеркало, пьяный дурак.

— Я знаю.

Повисло неловкое молчание, которым Синг в этот раз искренне наслаждался.

Не такая уж и сложная задача — поймать едва ли не хвастающегося человека на том, что хвастается-то он, как и все нормальные люди, своими заслугами.

Но Сингу сейчас и такой тусклый предмет гордости сойдёт.

— Я похоронил того своего приятеля, — лицо Робартона потеряло всякое выражение. Ни ярости, ни хитринки, ни веселья. Просто мёртвая маска. — Четыре года назад похоронил.

— При каких же обстоятельствах? — с издёвкой спросил Синг, отпивая ещё виски. Теперь гадостный вкус казался ему не таким плохим.

— Я положил память об этом приятеле на костёр с телом моей жены.

Что-то резануло Синга, и он скривился.

Безмозглый Робартон. Вот надо было ему украсть у него, Синга, эту маленькую победу? Ему что, сложно было обойтись без очередной порции вины?!

— Соболезную.

— Нечему соболезновать, — Робартон вздохнул и потёр кольцо на своём пальце. — Я был женат и до этого. Но ту жену я потерял — из-за своей глупости. А эту я не хотел терять. Да что там — «не хотел терять»… Я любой ценой хотел сохранить её. Но… — он нежно провёл пальцем по ободку кольца. И на его губах появилась такая умиротворённая улыбка, что Синг почувствовал, как что-то внутри тоскливо ноет. — Она умерла, — улыбка Робартона умерла. — Умерла при родах нашего мертворождённого ребёнка. И в могилу с ней лёг и тот мой приятель. Он всё время пытался изменить что-то, сыграть главную роль, не считаясь со средствами и жертвами. И чего он добился?

Действительно, подумал Синг. Чего.

— А я… — Робартон обвёл руками свою контору. — Я играю ту роль, которую надо играть кому-то. Как и хотела моя жена, — голос Робартона стал едва ли не просящим. Просящим что-то у кого-то, кого Синг не видел и увидеть не мог. — Моя Мэли Робартон. Она хотела, чтобы я делал что-то хорошее — но не был на главных ролях. Зачем? Ведь добро остаётся добром, откуда бы ты его не делал. Со сцены или с подмостков. Верно? — и он поднял пронзительный взгляд на Синга.

— Верно, — хрипло прошептал Синг.

Он ведь прав. Хоть со всей этой историей и переборщил. Но… Верно ведь сказал всё. Нельзя быть затычкой в каждой бочке. Нельзя ожидать, что сможешь сделать всё в лучшем виде только потому, что ты — это ты.

В конце концов, он не главный герой в книге. Он — лишь один из героев. Из тысяч таких же героев, каждый из которых имеет равные шансы на смерть, успех и счастье.

— Теперь, я надеюсь, ты займёшься лекарством? — спросил Робартон. Без угрозы, без намёка. Действительно спросил.

Синг бы хотел научиться делать так же — без угроз, заискиваний и других попыток манипулировать отвечающим.

— Да, займусь лекарством, — пообещал он со вздохом. — А ты, Ирвин, береги себя. Следи за ногтями. Если почернеют — бегом к нам.

— Это признак болезни?

— Больны все. Почернение ногтей — признак последней стадии, — произнёс Синг, вставая. Странно, но его почти даже не шатало.

Когда он уже почти дошёл до двери, что-то дёрнуло его остановиться. И, уже держа руку на дверной ручке, обернуться и откашляться.

— Чего ещё? — без раздражения спросил Робартон. Даже как-то… Доброжелательно.

— Почему ты не пьёшь? Как ты можешь не пить после такого? — Синг говорил тихо, пытаясь не примешивать никаких эмоций в слова. — Жена, ребёнок… Восстание. Как ты можешь не пить после такого? Я не смог спасти людей — и уже пью, ища спасения. А ты… — он запнулся. — Как?.. — глупо закончил он.

Робартон, вопреки ожиданием, на вспыхнул. Не нахмурился. Да не удивился.

Улыбнулся с такой нежностью, что у Синга защемило сердце.

— Последние её слова, — тихо проговорил Робартон, улыбаясь. — «Если я вернусь, а ты будешь пьян — тебе конец, Ирвин Кроун Робартон!»

Синг кивнул. Молча и серьёзно.

А затем вышел прочь.

Ему нужно было заниматься лекарством.