Слово Тимор, подобно Пернамбуку, Эквадору или Гонолулу, для меня с юных лет ассоциировалось с чем-то необычайно экзотическим, неведомым, ошеломляющим. Поэтому я с некоторым волнением стал озираться по сторонам, после того как покинул кабину самолета в аэропорту Купанга. Безбрежные, уходящие за линию горизонта порыжевшие травянистые луга, взлетная полоса, построенная японцами в спешке во время войны, барак, который считался «аэровокзалом», — словом, все вокруг было далеким от экзотики, пожалуй, уродливым и уж, во всяком случае, не могло произвести ошеломляющего впечатления. Еще одно столкновение пылкого юношеского воображения с прозой жизни…
Как вскоре выяснилось, сам город был расположен в десяти с лишним километрах от места, в котором я оказался. Возникла проблема транспорта. Я стоял в недоумении возле своего багажа — чужой, совсем чужой всем человек, на голову выше окружавших меня в основном низкорослых индонезийцев, — до тех пор, пока несколько смущенный агент воздушной компании «Мерпати», которая доставила меня к восточным рубежам Индонезии, посоветовал мне воспользоваться услугами местной почтовой конторы. «Дилижансом» служил старенький пикап. На нем, по-видимому, обычно вместе с проштемпелеванными почтовыми отправлениями перевозили в город белых пассажиров. Водитель, а может, он же и начальник местной почтовой конторы, одет был в полинялую рубашку и потертые штаны. Он долго пытался объяснить мне на ломаном английском, что готов доставить меня в гостиницу. Уже в достаточной мере изучив существующие в Индонезии порядки, я готов был биться об заклад, что пристанище, предлагаемое мне, являлось собственностью одного из многочисленных родственников работника почты.
Пансионат, или висма, понравился мне главным образом своей дешевизной. Жесткая койка, огромные комары и мелкие ящерицы на стенах входили, очевидно, в стоимость ночлега. Спартанские условия я заранее включил в число явлений, неизбежно сопутствующих весьма рискованному путешествию. Я обливался потом, ибо уже был октябрь — худшее время для странствий по Тимору. Помывшись в импровизированной ванне, которую с успехом заменял наполненный водой бетонированный колодец, я, счастливый, повалился наконец на жесткую койку.
Надоедливые комары разбудили меня темной ночью, то есть сразу же после захода солнца, а на Тиморе оно садится около шести часов вечера. Когда я высунул голову из-за ситцевой занавески, отделявшей мои «апартаменты» от соседних, другие постояльцы — какой-то индиец, прыщеватый хиппи и худой китаец — усаживались ужинать.
— Туан, макан? — спросили меня.
«Конечно, макан», — подумал я. На ужин мне подали что-то похожее на бульон, притом довольно вкусный, яйцо и рис с мелко нарезанными кусками мяса. Разговор за столом ограничился одним вопросом, с которым обратился ко мне индиец. Он поинтересовался, откуда я прибыл.
Пристань капитана Блая
С восходом солнца, воспользовавшись относительной прохладой, я отправился в город. После селений Флореса Купанг показался мне настоящим городом. Некоторые улицы были даже заасфальтированы, встречались каменные дома. Здесь находилось и «сити» с фонарями и с десятком-другим лавок, разместившихся на прибрежной улице. Без сомнения, для жителей «глубинки» и пришельцев с соседних островов Купанг являлся своего рода центром, где жизнь била ключом.
Купанг действительно слывет почтенным населенным пунктом, история которого насчитывает пять веков. В настоящее время это административный центр всей Нуса-Тенгара Тимур, индонезийской провинции Восточных Малых Зондских островов. В то же время Купанг занимает значительное место в истории колониальных завоеваний европейских держав. Португальцы появились в этом регионе сразу же после того, как флот Албукерки[Албукерки Афонсу д’ (1453–1615) — португальский завоеватель, стремился утвердить торговую монополию Португалии в Южной Азии. — Примеч. авт.] захватил Малакку, то есть в 1511–1514 годах. Долгие годы они были наряду с голландцами единственными европейцами в этом регионе, а порт в Купанге являлся вплоть до XIX века основным убежищем первооткрывателей и жертв кораблекрушений. Им пользовался, в частности, командир «Баунти», известный капитан Блай, который после бунта своей команды прибыл в Купанг на шлюпке с архипелага Тонга.
Плавание Блая, занявшее почетное место в анналах английского военно-морского флота, было вызвано обстоятельствами, отнюдь не делающими чести британскому флоту, но, как своего рода рекордное достижение в области мореплавания, оно заслуживает особого внимания.
Взбунтовавшаяся команда «Баунти» насильно усадила Блая и восемнадцать его спутников в шлюпку, снабдив 150 фунтами сухарей, 32 фунтами солонины, 6 квартами рома и 28 галлонами воды. С этими скудными припасами Блай в течение 44 дней покрыл на открытой шлюпке свыше 3600 морских миль по неизведанным водам, делая по пути ценные навигационные наблюдения в районе островов Фиджи, Новых Гебридов и Большого Барьерного рифа. Изнурительное плавание!
Вот что записал Блай в своем дневнике:
«… На двадцать первый день плавания весь полдень нас так заливало дождем и солеными брызгами, что мы едва могли что-либо рассмотреть. Мы страдали от пронизывающего холода и боялись наступления ночи. Сон, в котором мы так нуждались, не приносил облегчения; я почти совсем не спал. На двадцать второй день положение стало почти катастрофическим. Пришлось плыть при ветре и сильной волне, бдительно следя за обстановкой, так как малейшая ошибка в управлении лодкой могла привести к гибели. Весь день дул штормовой ветер, вспененные брызги заливали корму. В эту ночь нам пришлось еще хуже, чем в предыдущую. Волны накатывались на нас с огромной силой, внушая ужас. На рассвете мы совсем выбились из сил, и я стал опасаться, что еще одна такая ночь унесет жизнь нескольких моих спутников…»
14 июня 1789 года шлюпка Блая добралась все-таки до залива Купанг. Во время всего плавания не погиб ни один из его моряков.
Довольно беспомощно слонялся я по маленьким улицам города, так как даже в тех китайских магазинчиках, в которых я побывал, не оказалось ни плана города, ни путеводителя. Зато я столкнулся с предусмотрительностью круглолицых торговцев, которые, почувствовав потенциального покупателя, в кругу семьи угощали меня апельсиновым соком и зеленым чаем. При этом с невероятной быстротой появлялись на прилавках груды товаров.
В результате я приобрел две пачки популярных в Индонезии сигарет с гвоздикой и совершенно ненужные мелочи. Затем я побродил немного по городу, стараясь держаться теневой стороны улиц. Спасение пришло наконец в лице случайно повстречавшегося мне индонезийца, на котором, к крайнему моему удивлению, были темный пиджак и галстук. Он обратился ко мне на хорошем английском языке.
— Журналист из Польши, — представился я.
— Дари Беланда? — передернуло индонезийца.
Я сразу же стал пояснять ему, что прибыл вовсе не из Голландии, а из Польши. Мой новый знакомый сразу же заулыбался и вручил свою визитную карточку, на которой стояла фамилия: Сурджодипутро. Тут же он признался, что, несмотря на то что прибыл в Купанг недавно, собирается написать путеводитель по городу и его окрестностям.
«Вот человек, посланный мне небом», — подумал я и забросал его вопросами об объектах, которые стоило бы осмотреть. Тут мистер Сурджодипутро стал рассказывать о фольклоре островитян (правда, с ним ему еще не удалось познакомиться), о местном курорте (там он пока не был), о крокодилах (их он собирался посетить на будущей неделе). Из рассказа я понял, что путеводитель не скоро выйдет из-под его пера.
Однако мой новый знакомый привел меня к развалинам старого форта и на пристань, которой пользовались некогда плававшие по этим водам моряки. Это была маленькая бухточка в устье небольшой реки. Несколько рыбачьих лодок покоились там на каменистом дне. Было как раз время отлива, и остатки деревянного мола обнажились. Совсем по-другому представлял я себе этот известный порт-убежище на Тиморе.
Старый порт в Купанге
На прощание мы с мистером Сурджодипутро выпили по бокалу пальмового вина и выкурили несколько гвоздичных сигарет. Последовав совету славного индонезийца, я не пошел на уединенную бетонную набережную — современный морской порт Купанга, а направился на ближайший пляж, служивший островитянам чем-то вроде пассажирского морского вокзала.
Здесь кипела жизнь. Прямо к плоскому песчаному берегу причаливали архаичные парусники с залатанными парусами, ловко управляемые опытными мореплавателями. Под открытым небом складывались предназначенные к отправке товары. На берегу лежали мешки с бататами и небольшие связки бревен — дорогого и дефицитного товара. Оживление царило вокруг: знакомые радостно приветствовали друг друга, обнимались. Тут же развязывали свои узелки, доставали туак и пировали в наспех устроенных закусочных. Жарили рыбу. Пахло чесноком и луком. Торговали бетелем и саговой мукой. Солнце палило нещадно. Более изысканные дамы в ожидании лодок прятались под красочными зонтиками из Гонконга и держались поодаль от простонародья. К лодкам они добирались по пояс в воде, прикрываясь зонтиками.
Взмокшие грузчики носили мешки, рыбу, а громкоголосая детвора плескалась в воде. Лодки, вблизи столь неуклюжие и, по европейским представлениям, пригодные к чему угодно, только не к дальним плаваниям, на воде и под парусами просто очаровывали. Слегка накренившись от ветра, они становились украшением морской глади.
Вдоволь налюбовавшись Купангом и его окрестностями, я еще несколько дней упорно добивался места в самолете, улетавшем в Дили, на Тиморе. У местной знати и китайских купцов — в соответствии со всемирными «законами» кумовства — были, разумеется, несравненно более высокие шансы попасть в самолет, чем у меня. Когда наконец ценой огромных усилий мне все-таки удалось добиться желаемого места, пришлось битый час вдалбливать сотруднику гостиницы, что маленький крокодильчик, которого он упорно пытался продать на прощание, совершенно, и у совершенно мне не нужен.
В аэропорт меня снова доставили на почтовом пикапе, водитель которого приветствовал меня, как старого знакомого. Прежде чем я оказался на борту небольшого самолета, служащие аэропорта тщательно взвесили мой багаж и даже меня самого. Я отнюдь не толстяк, но, как показали бесстрастные весы, весил приблизительно столько, сколько два средних пассажира, вместе взятых. Однако за превышение веса с меня денег не взяли, но половина служащих аэропорта отнеслась с некоторой почтительностью к моим семидесяти пяти килограммам.
На мачте, водруженной вблизи строений аэродрома, прощально развевался национальный красно-белый флаг Индонезии. Страна же бело-красного флага[Автор имеет в виду свою родину, Польшу. — Примеч. пер.] находилась далеко, на другом краю света.
Самолет поднялся с выжженного солнцем аэродрома. Кроме меня в Дили (на остров Тимор) направлялось свыше десяти человек, в том числе несколько неряшливо одетых хиппи из Австралии, принадлежавших, видимо, к более зажиточной части этой международной братии, коль скоро у них вообще хватило средств на авиабилеты.
В центре Дили
Перелет проходил без особых приключений. Тимор с птичьего полета весьма живописен. Горы и море — удивительно красивые пейзажи.
В Дили нет ничего интересного для туристов, за исключением, пожалуй, единственного бара в мотеле «Тропикал», где ежедневно после захода солнца встречается местная элита. После двух-трех дней Дили становится для чужестранца тем, чем он является на самом деле, — маленьким городком под нещадно палящими лучами тропического солнца.
В пути до Баукау
Потеряв интерес к Дили, я стал искать транспорт, на котором смог бы добраться до Баукау. Тут-то я и натолкнулся на почтенного Лай Фэнсуна, владельца автобусной линии, Опрометчиво купив билет, я спокойно ожидал следующего утра, чтобы преодолеть на автобусе трассу в сто двадцать километров. Благодаря задержке у меня оставалось еще время осмотреть символическую гробницу знаменитого мореплавателя-одиночки Алена Гербо, который скончался в Дили. Это произошло в 1940 году, когда Гербо, узнав о нападении гитлеровцев на Францию, вышел на яхте из Борабора и отправился на Мадагаскар, чтобы вступить там во французскую армию. Однако ему удалось доплыть только до Дили, где он скончался на борту своей яхты. После окончания войны прах мореплавателя эксгумировали и перевезли на его любимый остров Борабора.
Рано утром перед импровизированным автовокзалом — на маленькой улочке на окраине города — показалось огромное облако пыли, из которого через пять минут вынырнул грузовик с установленными на нем большими скамьями. До сих пор не могу забыть эти орудия пытки, сделанные из железного дерева. Уже после первых километров езды по ухабистой дороге я готов был пожелать почтенному Лай Фэнсуну, чтобы доски его гроба сделали из такого же дерева. Путешествие на этом «автобусе» по трассе свыше ста километров заняло более шести часов, что красноречиво свидетельствует о так называемых «местных» трудностях. Из-за огромных ухабов, неимоверной тряски совсем невозможно было делать фотоснимки и воспринимать окружающий пейзаж. Приходилось все время судорожно цепляться за скамью, чтобы не вылететь из машины на дорогу.
Значительным препятствием в этом путешествии по посыпанной щебнем дороге было отсутствие мостов, то есть мостов, годных к пользованию. Следы их прежнего существования виднелись довольно отчетливо. Однако нельзя же безнаказанно в течение 1200 лет срубать сандаловые деревья (говорят, этим занимались еще китайцы). В результате оголились склоны гор, что привело к эрозии почвы и катастрофическим стокам вод в период дождей, которым не в состоянии противостоять никакие мосты. Однако в моих глазах ничто не может оправдать почтенного Лай Фэнсуна, в сердцах желаю ему, чтобы доски его гроба…
Девушки из Дили
Во время этой поездки сквозь густые облака пыли мне удалось разглядеть распаханные долины, населенные пункты, старые миссии и даже массивную, высотой в три тысячи метров, вершину Тата Маи Лау. Во время как вынужденных, так и запланированных остановок представилась возможность понаблюдать за местными жителями, которые внешне очень напоминают своих соседей с Западного Тимора.
Довольно значительную группу в смешанном населении Тимора представляет племя тетум, язык которого португальцы приняли за местный жаргон.
Приморская дорога, впрочем единственная в этой части острова, — своего рода магистраль благоденствия и цивилизации. Значительно тяжелее, по-видимому, жизнь людей, обитающих в глубине острова. Они свято верят в старинное предание, что их родина — это огромный мифический крокодил, превратившийся в скалу. В давно минувшие времена местный житель спас этого крокодила от голодной смерти. А тот, желая отблагодарить своего благодетеля (а возможно, устав носить на спине беспокойного человека) и чувствуя приближение смерти, превратился в остров Тимор, который с птичьего полета и при известной доле воображения несколько напоминает гигантского крокодила. Вот почему аборигены по сей день величают крокодила своим дедушкой и относятся к нему с должным почтением.
Дорога, как я уже говорил, была ужасной. Как раз наступил полдень, когда на горизонте показался первый благоустроенный мост — длинный и бетонный. Но наш горе-автобус… обогнул его, описав при этом широкую дугу, и мы снова затряслись по каменистому руслу реки. Когда мы подъехали ближе, картина прояснилась. Протянувшаяся на несколько сот метров конструкция стояла, правда, крепко, однако с обоих ее концов… не было дороги или даже земляных насыпей — все смыла паводковая волна.
Еще одна, вторая переправа по пересохшему руслу реки. Я уже, кажется, стал привыкать к этому способу передвижения, как вдруг, заглушая шум двигателя, донесся страшный грохот. В это время мы уже выбрались на высокий берег реки.
— Банджир, банджир! — раздались тревожные голоса пассажиров.
Машина остановилась. Я не мог поверить своим глазам — по руслу реки, к броду, через который мы только что переправились, с грохотом катился высокий, пожалуй метра в полтора или два высотой, водяной вал. Он мгновенно заполнил русло реки, всего несколько минут назад совсем сухое. Вода с ревом подбрасывала огромные валуны, словно мячики для настольного тенниса. Глядя на происходящее, я почувствовал, как мое сердце сжимается от страха. Можно себе представить, что было бы с нами, если бы наш автобус вовремя не выбрался на берег…
Мои спутники, судя по всему, переживали это происшествие менее драматично, чем я. Минуту спустя они уже смеялись, шутили, показывали друг другу на тучи, которые собрались над центральной частью острова. Похоже, что подобное происходило здесь не впервые. Я очень страдал в тот момент от отсутствия контакта С людьми. К сожалению, ни я их, ни они меня понять не могли. Я лишь сделал вывод, что банджир — это, видимо, волна, неожиданно возникшая в результате сильного ливня где-то высоко в горах. Этот «дождь» прокатился по скалистому основанию и стремительно унесся в море.
Теперь уже до Баукау оставалось совсем недалеко. Весь остаток пути я думал об острове, о разрушительном вторжении человека в природу и в душе даже немного оправдывал португальцев, которые за пять столетий своего пребывания на Тиморе так и не привели дороги в порядок.
Баукау оказался еще меньше, чем Дили. Здесь имеется международный аэропорт, который играет важную роль — соединяет Тимор с внешним миром. В небольшой котловине, спускающейся амфитеатром к морю, есть военный гарнизон, презентабельная гостиница для австралийских туристов, католическая миссия и жилые дома, расположенные на окрестных холмах. Весь городок насчитывает менее трех тысяч человек, живущих главным образом на доходы от туристов, хотя на хиппи много не заработаешь.
Здравствуй, Австралия!
Из Баукау самолет летел, вероятно, маршрутом японских бомбардировщиков, которые 19 февраля 1942 года нагнали немало страху на всю Австралию. Это был поистине массированный воздушный налет. Японцы, на том этапе войны полностью господствовавшие в воздухе, использовали мощную эскадрилью бомбардировщиков в составе почти двухсот пятидесяти машин и в двух налетах уничтожили не только военные объекты Дарвина, но и значительную часть города. К тому же им удалось потопить в порту восемь торговых судов и американский эсминец «Пири». Во время налетов погибло более двухсот человек и свыше четырехсот было ранено. Застигнутые врасплох австралийцы сочли это поражение «австралийским» Перл-Харбором.
Полет над Тиморским морем отнюдь не приятен. Машину швыряло ветром из стороны в сторону, а как только мы попадали в воздушные ямы, меня то прижимало к креслу, то выбрасывало из него, так что трещали ремни, которыми я был пристегнут. Тем не менее они не порвались.
Порывистый ветер бросал машину все сильнее. Вскоре разразился ливень. Фигуры высшего пилотажа самолета в сочетании со струями воды, ударяющимися о крылья и иллюминаторы, лишали меня возможности ориентироваться в пространстве. Временами я не мог разобрать, где море, а где небо. На какое-то мгновение в просвете между туч мелькнул горизонт, и снова нас окутали хлеставшие по самолету струи дождя. Смолкли все разговоры. Каждый в одиночку переживал происходящее, а некоторые страдали еще и морской болезнью.
В этом положении голос командира самолета, возвестившего, что через четверть часа мы совершим посадку в Дарвине, разрядил атмосферу. Над материком машина пошла спокойнее, но чувствовалось, что пилот прилагал неимоверные усилия, чтобы держать самолет по заданному курсу. Наконец мощный толчок, другой, третий! Шасси застучали по бетону так, что заскрипели скрепления, и вот мы приземлились.
Когда двери кабины открылись, внутрь ворвался сильный ветер. Низко пригнувшись, защищаясь от ветра, пассажиры цепочкой потянулись к солидному зданию аэровокзала. Тем временем человек десять — членов экипажа — лихорадочно вертелись возле самолета, пытаясь как-то понадежнее закрепить его. Усилия их, однако, были тщетными. Я входил в холл, где можно укрыться от всех ветров, когда снова налетел шквал. Самолет закрутился вокруг своей оси, накренился, крылом коснулся бетона и… словно спичка, сломался. А люди продолжали бороться за спасение останков потерпевшей аварию почтенной машины.
Признаться, австралийцы поразили меня буквально с первой минуты, как только я прилетел в Дарвин. И дело не в таблетках против малярии, которые вручили мне в аэропорту (обычно их дают всем пассажирам, прилетающим с севера). Больше всего меня тронуло то, что, когда я набрал номер телефона моего знакомого инженера Лешека Повежи, телефонистка любезно сообщила мне, что номер изменился, и назвала новый. Люди добрые! У какого работника польской телефонной сети есть время заниматься подобными любезностями?! Номер оказался правильным, и сразу же после мучительных объятий урагана я попал в жаркие объятия соотечественника.
С инженером Лешеком Повежей я познакомился много лет назад, когда после почти десятитысячемильных скитаний пешком по австралийскому бездорожью и будучи на грани истощения, нашел у него приют. Я узнал также незаурядную историю его жизни, столь характерную для поляка в период второй мировой войны. Лешек — внук участника Польского освободительного восстания 1863–1864 гг. Маленьким мальчиком оказался он во время войны в Персии. Оттуда с группой детей (их было семьсот) он поехал по приглашению в Новую Зеландию. Там Лешек окончил гимназию, политехнический институт, женился на маорийской принцессе и вот уже более десяти лет живет в Дарвине и воспитывает двоих очаровательных детей — Мисю и Антека. Инженер Повежа побывал с женой в Польше и даже выступал в телевизионном Клубе шести континентов.
— Старина, как я рад тебя видеть! — Лешек гостеприимно принимал меня в своем новом доме. До этого супруги Повежа жили в служебной квартире (фирма обычно предоставляет своим работникам жилье). Лешек очень гордился новеньким, первым в его жизни собственным домом.
— Ты только посмотри, какой у меня бассейн, какая спальня, — говорил он.
Я добросовестно осмотрел все уголки дома. Он был действительно красив, еще пахло свежей краской.
— Я так рада, старина! — вторила Линетт.
Она, учительница по образованию, обладала лингвистическими способностями и довольно хорошо говорила по-польски.
Мы с Лешеком вспоминали то нашу экскурсию в колонию назойливых термитов, то встречу в Варшаве, то залив Карпентария, где меня чуть не ужалила ядовитая морская змея.
— …Ты собираешься на Большой Барьерный риф? А знаешь, это прекрасная мысль, ведь скоро рождество. У нас есть друзья в Кэрнсе, да и отдохнуть нам не мешает. Как ты думаешь, Линетт? — обратился Лешек к жене.
Линетт целиком поддержала мужа. Итак, решение было принято.
— Встретимся с тобой там? — спросил Лешек.
— Сомневаюсь. Через месяц я буду уже в Тихом океане. Однако все может случиться, — ответил я.
Кенгуру — символ Австралии
Во время краткого пребывания в Дарвине я заметил, что город растет как на дрожжах. За последние несколько лет он удивительно похорошел. Появилось много новых зданий, выстроен даже университет. И в этом нет ничего удивительного.
Северная Территория — подлинная сокровищница естественных богатств, играющая ту же роль, что и Сибирь для Советского Союза или современная Аляска для США. Чуть ли не каждый месяц здесь открываются новые месторождения полезных ископаемых. За время моего пребывания в районе реки Ист-Аллигейтор открыто богатейшее месторождение урановой руды на расстоянии менее ста пятидесяти километров от Дарвина. По австралийским понятиям, это совсем рядом. На Северной Территории принято ездить на автомобиле к друзьям за сто миль на… кружку пива.
Дарвин, именуемый северными воротами Австралии, — административный центр огромной Северной Территории, занимающий почти полтора миллиона квадратных километров. На этом необъятном пространстве проживает всего сто тысяч жителей, из них почти половина приходится на Дарвин. Менее значительные населенные пункты — это Алис-Спрингс, Теннант-Крик, Катерин. Первоначально на месте Дарвина находился военный лагерь, который назывался Палмерстон. В 1871 году, после того как там был проложен подводный кабель, оттуда передали первую австралийскую телеграмму в Лондон. Впоследствии, в 1911 году, это поселение было переименовано в Дарвин, а в 1919 году здесь приземлился Росс Смит на своем самолете «Южный Крест», завершив эпохальный перелет из Великобритании, положивший начало межконтинентальному воздушному сообщению, в котором сегодня Дарвин играет важнейшую роль.
Несмотря на свое периферийное положение, Дарвин, в котором основным работодателем выступает федеральное правительство Австралийского Союза, развивается все более стремительно, хотя и имеет свою специфику. На его улицах сравнительно чаще, чем в других местностях, можно встретить коренных жителей Австралии — аборигенов. Это народ, представляющий одну из наиболее отсталых групп населения нашей планеты. Некогда безжалостно истребляемые первыми белыми колонистами, австралийские аборигены все-таки дождались несколько лучших времен, хотя чаще всего им приходится жить в выделенных для них резервациях. Сегодня аборигены, называемые также сокращенно «або», получают кроме жилищ государственные пособия и формально имеют одинаковые права с другими жителями континента иммигрантов. Рослые темнокожие мужчины и женщины с тонкими, как прутья, ногами являются прямыми потомками тех людей, которые более тридцати тысяч лет назад перекочевали по бесчисленным индонезийским островам на Австралийский материк. По сравнению с ними белые здесь совсем «новички». Голландские корабли достигли северных берегов Австралии лишь в начале XVII века, а первые поселения европейцев возникли во времена Джемса Кука[Кук Джемс (1728–1779) — английский мореплаватель. Совершил три кругосветные экспедиции. Во время первой экспедиции (1768–1771) Кук открыл пролив, разделяющий северный и южный острова Новой Зеландии, весь восточный берег Австралии и Большой Барьерный риф. Во второй экспедиции (1772–1775) открыл южную группу островов из Новых Гебридов, Новую Каледонию, остров Норфолк и ряд островов в архипелагах Туамоту, Общества, южную группу островов Кука. В третьей экспедиции (1776–1779) открыл Гавайские острова и обследовал берег Северо-Западной Америки. — Примеч. пер.]. Австралийский континент все еще остается в основном пустынным. Современное население Австралии, превышающее десять миллионов человек, сосредоточено на западном, южном и восточном побережьях материка[В настоящее время население Австралии превышает 14 млн. человек, — Примеч. пер.].
Австралийцы, как всякий молодой народ, придают большое значение своей истории, ее памятникам. В Дарвине под особой охраной находятся первые исторические строения, в частности Дом правительства, сооруженный лишь в 1870 году. Имеется памятник Россу Смиту, существует также военный музей. В последнее время внимание общественности города было приковано к поискам самолета «Кукабарра». С двумя летчиками на борту он потерпел аварию в 1929 году близ Алис-Спрингс. Впервые его обнаружили в 1971 году. Однако самолет разыскивают снова для того, чтобы он стал экспонатом местного музея — так отдается дань уважения истории Северной Территории.
Жители Дарвина умеют развлекаться. Замечательные экскурсии в буш, охота, балы разнообразят их жизнь. Последним криком моды во время моего пребывания здесь были «первые в мире» гонки лодок, сооруженных… из банок из-под пива, кока-колы и лимонада. Идея настолько же простая, насколько необычная. Берут использованные металлические банки, припаивают друг к другу и строят из них лодки, плоты и разные диковины. Ставят подвесной мотор, и… забава готова. Пионер такого «судостроения» и организатор гонок Лутц Франкенфельд заверял меня, что впредь ежегодно в июне в Дарвине будет происходить «всемирная регата банок из-под пива», а его новые лодки будут носиться по заливу со скоростью, превышающей шесть узлов, пока, разумеется… не проржавеют.