И вновь зарядили дожди. Всего день прошел с тех пор, как мы, усталые и вымотанные, ввалились под своды нашего убежища — а город стало не узнать. Ливень, начавшийся ночью, сразу по нашему возвращению, превратил все в месиво грязи, ходить по которой просто невозможно. Нога скользила по камням, проваливалась в какие-то отверстия и дыры. Измучившись и устав бороться с жидкой грязью, мы предпочли пережидать непогоду в подвале. На этот раз он не закончился через день. Не закончился и через два, и через три. Вода уже перестала просачиваться и уходить во всевозможные трещины и ямы, напротив, она стала накапливаться в них, постепенно наполняя до краев и угрожая затопить все вокруг. А дождь все лил и лил…

— Я с ума сойду… — Ната тоскливо смотрела на завесу из капель, стоя перед входом. — Ну что это такое? Потоп вселенский, на самом деле.

— Ну, это вряд ли…

Я встал позади нее и проверил, как закрывается дверь, которую недавно починил. Если вода поднимется еще немного выше подножия нашего холма — крохотная надежда, что подвал не зальет, оставалась лишь на нее.

— А… не поможет, — обречено махнула рукой Ната. — Все равно, один день, и будем плавать как рыбы. Вместе с банками!

— Тогда придется все поднимать на стеллажи, на верхние полки.

Она сделала большие глаза:

— Да там работы на неделю, если не больше! Как все это поднять?

— Молча. Или, если хочешь, можешь ругаться. Но поднимать, — если вода станет поступать в подвал! — придется.

Ната вздохнула и ушла вглубь склада. После возвращения мы почти не разговаривали. Моя нога заживала, я перестал хромать… а иной причины, чтобы пообщаться, как-то не находилось. Возможно, виной тому стало это невольное заточение. Постоянное сидение в подвале, становилось уже невмоготу… Угар, все еще росший, как на дрожжах, метался по нему, словно тигр в клетке, и красноречиво смотрел в мою сторону, явно показывая, что уже не может находиться в четырех стенах… Ната перешила все, что можно, в пятый раз вымыла полы и стряхнула пыль со стен — она тоже только вздыхала, поглядывая на выход из убежища. Мы беспричинно дулись друг на друга и не ссорились лишь благодаря тому, что почти не общались. Да и я, устав от безделья, стал подумывать, что пора что-нибудь предпринимать, чтобы отвлечь всех от тоски.

Меня опять смущал Угар. Я как-то встал рядом, примерив его высоту в холке, к своему росту. Получилось, что, стоя на всех лапах, он достигал мне до паха, а сидя — головой спокойно упирался в живот. Это было непостижимо! При всем этом, он весил уже не меньше девяноста килограмм, а может, и больше — и организм, получивший неведомый заряд, позволивший ему, так расти, требовал пищи. Количество ее могло быть любым — пес поглощал все! Но, кормить его одними лишь кашами, становилось сложно — он воротил нос, требуя мяса! А переводить на Угара семь-восемь больших банок тушенки за раз — это расточительно даже для наших, кажущихся бесконечных, запасов. И даже этим не удовлетворялся: глаза пса, поднятые над вылизанной дочиста миской, смотрели укоризненно и вопрошающе — «что же ты, хозяин? Мало…».

Я стал думать, куда пойти: теперь любой поход связывался напрямую с нуждами нашего питомца. Требовалось отыскать еду, которая бы насытила пса. Путь на юг отметал сразу — попытка, предпринятая в последний раз, надолго отвадила охоту встречаться с подобными созданиями. Ну а запад, упирающийся везде в русло бывшей реки… Он мог стать даже опаснее. Мы еще счастливо избежали знакомства с клыками подводного змея, когда спасались бегством, от стаи голодных крыс-трупоедов. И все-таки, я сознавал, что единственное место, где стоит рассчитывать на добычу — именно берега реки. Чем питались и на кого охотились собаки, живущие возле скал, меня не интересовало. Вторгаться в их владения — себе дороже. А возле берегов можно найти множество склонов и удобных мест, как для засады, так и для бегства, если возникнет такая необходимость.

Я посмотрел на шумно вздыхающего Угара, на откровенно скучающую Нату, и громко сказал:

— Кончится дождь — собирайтесь в поход.

Можно клясться, чем угодно, что пес не понимает человеческой речи, но чем объяснить то, что он, спокойно лежавший на своем коврике, сразу подскочил и радостно залаял на весь подвал? Я едва удержался на ногах — он, в порыве радости, боднул меня мордой прямо в живот!

— Ура! А куда?

Ната заинтересованно отбросила свое шитье.

— Хотел бы я и сам это знать… — пробурчал я вполголоса. Вслух же произнес:

— Посмотрим…

От нее не укрылось выражение моего лица…

— Ты не хочешь? Тогда зачем?

— Почему не хочу? Хочу… только еще не определился, куда.

— Пойдем в город!

— В город? Но что там делать? Мы уже везде практически были.

Ната умоляюще сложила руки:

— Ну, Дар… У тебя только разведка на уме, а мне хочется на обычную прогулку! И вообще — сразу после такого столпотворения, выходить за пределы руин не следует — там все размыло, и мы просто увязнем в грязи!

— Возможно, ты права. Ладно, пойдем, побродим… если хочешь. Посмотрим, что и как. Вдруг что-то изменилось, появилось то, чего мы не знаем. Можем отправиться к Гейзеру… Устраивает?

— Разумеется. Здесь, конечно, здорово, но, по правде говоря, я уже стала задыхаться от этих серых стен!

— Ну, ты не права. Они же белые?

Ната колупнула краску на бетоне:

— Пусть, белые… Все равно — надоело!

Я невольно залюбовался ею — так хороша была сейчас эта девочка-девушка-подросток… Заметив мой взгляд, она сразу насупилась и отошла к очагу. В котелке, висевшем над огнем, варилось и булькало что-то — с появлением Наты все заботы на этот счет легли на ее плечи. Не то, что бы я отказывался готовить: она отстранила меня от процесса, заявив, что дело мужчин — это дела мужчин… А кухня — женское! Спорить я особо не собирался: Ната готовила так хорошо и вкусно, что я возвращался к очагу лишь в исключительных случаях.

— Ты совсем перестал есть. Нет аппетита?

Она попробовала свое варево, и я сглотнул слюну — так потрясающе пахло от очага.

— Разве? Я вроде не жаловался.

— А кто вчера половину своей порции отдал Угару? Будешь его баловать — привыкнет попрошайничать и окончательно стыд потеряет!

Пес, услышав, о ком идет речь, навострил уши. Я возмущенно заметил:

— И это ты мне говоришь? А кто все время его к столу приучал?

Ната повела плечами.

— Дрессируй получше…

— Я — плохой дрессировщик. Если бы он не понимал все, что нужно, сам, вряд ли мне удалось бы его чему-нибудь научить. У меня никогда не было собаки. Кошки — да, бывали. Но самое большое, чему я их мог научить, так это прибегать на свое имя. И то, когда они были голодными…

— Да? — она критически окинула меня взором. — А производишь впечатление очень твердого человека. Или это напускное?

Я пожал плечами:

— Ни да, ни нет. Я могу быть и твердым — если придется. Но не люблю этого…

Ната налила мне в тарелку суп.

— Ешь сам. Я обижусь, если ты опять станешь кормить Угара. Его порция остывает. Пусть потерпит!

Я отломил кусок лепешки — Ната, научившись их печь, по моему рецепту, внесла некоторые собственные добавки.

— Все очень вкусно… Где ты научилась готовить?

Она вздохнула:

— Дома, где же еще. И не дома — тоже. Приходилось.

Она сразу замкнулась. Я умолк, подумав, что зря напомнил ей о том, чего она постоянно старалась избежать — темы дома и близких.

— Искупаться так хочется…

— Нагреть воды?

— Нет, искупаться… в смысле — поплавать.

Я развел руками:

— Ну, бассейн мне не вырыть… Разве что — в реке. Но там я не советую — могут вполне приятно закусить одной из твоих стройных ножек!

Ната рассмеялась — в первый раз после нашей размолвки.

— Не льсти, не умеешь… А я знаю где!

— Да?

— Да! В Гейзере!

Я опешил на секунду. В самом деле, такая мысль мне и в голову не приходила!

— Понятно, почему ты согласилась. Но… Там вода может быть очень горячей! Гейзер — это не шутки.

— Но, Дар, ты же сам там купался — помню, рассказывал!

Ната преданно и лукаво стала заглядывать мне в лицо. Я не выдержал.

— Ната, перестань. Ната, я не… Ната! Все, сдаюсь…

— Есть!

Она повисла на мне, целуя в небритую щеку. Я дернулся, как ужаленный — после тех ситуаций, что между нами произошли, подобные нежности воспринимались с трудом…

— Ты что?

Она закусила губу.

— Да… Гвоздь тут вылез.

Я незаметно достал с пола согнутый кусочек железа и демонстративно положил его на край табурета.

— Не убрал, наверное, когда наконечники делал.

— Да?

Она взяла его в руки и подозрительно посмотрела.

— Вроде бы, я полы подметала…

Пока она была занята гвоздем, я встал и отошел на безопасное расстояние. Как я мог признаться ей, что уже давно и мучительно хочу ее? Хочу — как женщину, хочу — до потери рассудка. Это была сладкая… но мука. Иной раз, проснувшись среди ночи, ловил себя, на том, что не выдержу — встану, подойду к ее уголку, сдерну ширму, разделяющую наши комнаты, и…

Ната заметила мой изменившийся взгляд и сжалась — она всегда так сжималась, когда ее покидало хорошее настроение.

— Так как… Гейзер?

Она так тоскливо повела глазами по обшарпанным стенам подвала, покрывшимся пятнами и разводами… Я склонил голову.

— Ну, как хочешь. На гейзер, так на гейзер. Только уговор: искупаешься — и все. У самого берега, — добавил я, уже понимая, что этот уговор будет нарушен непременно. Сам я рассчитывал остаться на берегу. Охранять девушку, пока она будет в воде. Хоть в городе и не попадалось крупных хищников, не считая, кошки, но мало ли…

Ко мне подошел Угар. Подставил ухо — это так ему нравилось, что могло сравниться разве что с почесыванием брюха. Пес блаженно прикрыл глаза…

— А меня?

Ната так быстро пристроилась рядом с псом, что я не успел ничего сказать. Она заискивающе моргнула и добавила, кладя голову на холку собаки:

— Ну, погладь меня тоже. Хочешь, я даже мурлыкать буду?

Вздохнув, я положил ладонь на ее волосы.

— Как хорошо… — Ната тоже закрыла глаза. — Мурашки просто по коже бегут.

Мурлыкать она, естественно, не собиралась. Я не выдержал.

— Не думал, что волосы могут быть такой эрогенной зоной.

— Могут. Еще как могут. Может, даже больше, чем что-либо иное. Но — если это не эротика… а чувства.

Теперь уже я не нашелся, что ответить. В который раз девушка ставила меня в тупик своими откровениями. Мы затихли на какое-то время: я гладил обоих, а они — и пес, и Ната — сидели рядышком и тихо кайфовали…

— Вот и вся наша… семья.

Она так тихо это прошептала, что я едва услышал. Но не стал переспрашивать. Кто знает, какие мысли сейчас бродили в этой головке. И, как я уже неоднократно убеждался — весьма и весьма умной… и странной головке.

Угар лизнул в ладонь. Язык пса был шершавым, словно наждачная бумага — я даже отдернул руку.

— Протрешь ведь!

Ната со вздохом поднялась — идиллия была нарушена.

— Ну, все. Хватит, а то мы и до вечера к Гейзеру не дойдем. А дождь, мне кажется, уже закончился.

К озеру пришли через несколько часов. Такие дальние прогулки не считались в тягость: после того, как слежавшаяся земля и пепел образовали единую массу, ходить по ней стало намного легче. К тому же, острые углы и впадины постепенно замывались дождями. Да и опасения по поводу грязи оказались излишни — едва дождь прекратился, вода незамедлительно ушла в многочисленные провалы. А ветер практически моментально высушил все тропинки, позволив пройти посуху даже там, где, как казалось, должна была образоваться настоящая топь. Ната, высказавшая предположение, что город скоро исчезнет, не так уж и не права: через несколько лет, он, мог на самом деле превратиться в сплошную гряду холмиков и холмов, не имеющих уже ничего общего с прежним городом. Собственно, и сейчас мало что напоминало о том, что здесь когда-то жили люди…

Вода в озере оказалась горячей. Не кипяток, чего я даже втайне желал. Купаться температура позволяла. Я, вздохнув, выбрал место для наблюдения, предоставляя Нате влезть в озеро и там плескаться. Сам же остался на некотором возвышении — охранять. Привычка всегда быть наготове, похоже, стала второй натурой…

Она быстро скинула одежду — я не успел даже опомниться! И, подняв целую кучу брызг, нырнула с разбега в теплую воду озера. Я присел возле ее одежды. Ната сбросила абсолютно все, не оставив даже нижнего белья. Не следовало ей разрешать проделывать такое, все-таки, у меня имелось странное ощущение, что за нами наблюдают сотни внимательных глаз. Но возможно, это все было только плодом воображения. Угар вел себя вполне спокойно, да и меня не навещало знакомое чувство приближающейся опасности — ладно… Я отнес это на счет придуманных самим собой страхов.

Она быстро пересекла озеро от берега к берегу и подплыла ко мне.

— Давай вместе!

— Ната, так нельзя. Это не городской пляж в разгар купального сезона. Я постерегу на суше.

Она задорно тряхнула мокрыми волосами и вновь поднырнула — я увидел, как мелькнули розовые ягодицы. Что-то заставило меня опустить глаза, хотя я так хотел увидеть эту картину еще раз.

— Так ты не пойдешь?

На мой отрицательный жест последовал целый фонтан — она окатила меня водой, набрав ее полные ладони. Ната стояла на ногах, касаясь дна пальчиками ступней. Вода просвечивала до самого дна, позволяя видеть всю ее прелестную точеную фигурку. Она заметила мой напряженный взгляд и резко отплыла от берега.

— А Гейзер не проснется?

— Не думаю. Он как часы — можно время проверять. Следующий выброс только вечером. Потом — примерно каждые полчаса и до самого утра! Тот, который ты видела при подходе — последний! Днем он почему-то не хочет работать.

— Значит, я успею еще пару раз до того берега и обратно?

— Даже две пары. Еще надоест.

Я присел на камень. Угар, вначале метавшийся по берегу, неожиданно мотнул своей кудлатой башкой и прыгнул в воду. Ната взвизгнула — большой зверь быстро ее настиг, загребая всеми четырьмя лапами сразу. Она ухватилась за его шерсть, и пес потащил девушку к берегу.

— Он умница! Спасает меня, как от утопления!

— Похоже на то…

Я присмотрелся: Угар вел себя как заправский спасатель. Высунул морду из воды, отрывисто гавкнул — «прими ношу!» — и, круто развернувшись, вновь пустился купаться. Ната не собиралась вылезать — теплая вода ей так нравилась, что она опять нырнула, скрывшись с глаз собаки.

Я наблюдал за ней, и потихоньку возбуждение охватило все мое естество… Нет-нет, она выныривала из воды совсем близко — и тогда ее стройные ноги заставляли биться мое сердце учащенней, чем следовало. Пару раз она так высунулась, что показала крепкую грудь — я встал и направился за валуны. Волнение, охватившее меня, уже не могло утихнуть само собой…

— Ты уходишь? Уже все?

— Выходи. Нельзя весь день провести в озере: нам нужно еще и домой успеть, чтобы не идти ночью.

— Тогда отвернись!

Я, пожав плечами, подчинился. По плеску за спиной понял, что она вышла на берег.

— А вытереться чем?

— Одевайся так. Полотенца не приготовил. Высохнешь по дороге. Да не тяни — в воде тепло, а воздух холодный… Простудишься. Пожалуйста.

— Хорошо!

Я обернулся — она, не успев одеться, с испугом прикрыла тело ладонями…

— Дар!

— Извини, я не специально…

Мне пришлось снова повернуться. Справиться с возникшим желанием уже не оставалось никакой возможности — хотелось подойти к ней и прижаться к таким волнующим округлостям! Пересилив себя, быстро ушел за плиты, которые скрывали меня от девушки. Я больше не мог вынести в себе то, что рвалось наружу…

— Дар….

— Я сейчас!

Мне слегка ломило поясницу — обычное, но уже порядком подзабытое ощущение, которое наступает после разрядки…

— Ты где?

— Иду. Успокойся. И позови пса — пусть вылезает. Ему тоже не мешает отряхнуться перед дорогой.

Она внимательно посмотрела на мое лицо и слегка закусила губы.

— Ты обиделся на меня?

— С чего вдруг? — мне не хотелось ни о чем сейчас говорить… — За что?

— Да так… — она стала расчесывать волосы, глядясь прямо в воду. — А ты… Не обидишься, если спрошу?

— О чем?

— У тебя давно этого не было?

— Не понял?

— Я говорю о женщине. О постели, если хочешь.

На этот раз я действительно смутился. Поднимать эту тему с Натой — значит подойти слишком близко к тому огню, который я так старательно пытался затушить…

— Ты можешь говорить со мной, о чем угодно. В том числе, и об этом.

— Об этом? В смысле?

— Я не девочка, Дар… И упоминала уже об этом. Не делай такое удивленное выражение — тебе не идет притворство.

Я промолчал. То, что я давно уже предполагал, только подтвердилось — Ната, несмотря на молодость, была знакома с той стороной жизни, которая называлась сексом. Глупо думать, что она осталась наивна и безграмотна в этих вопросах: мы все жили в такое время, когда даже самые юные создания очень быстро и рано постигали науку, смысл которой взрослые безуспешно старались от них скрыть. И слишком часто я видел в глазах девушки выражение, вовсе не соответствующее ребенку… Но мне, почему-то не хотелось в это верить.

— И… давно?

— Не с пеленок, не бойся. — Ната беззаботно помахивала ногой, сидя на камнях. — Достаточно, чтобы все понимать. Ты удовлетворен?

— Вполне. Но может, не стоит об этом?

— Боишься меня шокировать? — Ната усмехнулась.

— Да не то что бы… Наверное, да! — с вызовом ответил я. — Все-таки, я не могу с тобой обсуждать все на свете. Мне за сорок — а тебе всего около пятнадцати лет. Ты просто не в состоянии понять то, о чем я имею свое представление. Оно сложилось у меня задолго до твоего рождения, знаешь ли…

— А у тебя были дети?

Я запнулся — вопрос девушки вызвал целую массу не нужных никому воспоминаний… И я совершенно не хотел вновь поднимать запрятанный глубоко-глубоко ответ на другой вопрос: живы ли те, кто остался за тысячи километров отсюда?

— Пойдем обратно — Угар что-то нервничает. И мне неспокойно.

Я обманывал Нату — я ничего не ощущал. Но мне хотелось поскорее уйти от этих вопросов…

— Как хочешь… Только ты все равно не сможешь, все время делать вид, что тебя это не интересует. Потому что сам хочешь говорить об этом.

Я нахмурился — она с обычной легкостью указала на все мои потаенные мысли…

— Ната, пойми же… Между нами такая разница — я не могу свободно говорить обо всем, что тебе захочется. Как-то не совсем нормально получается.

— Что — ненормально? Слушай, Дар. Ты что, считаешь, что все осталось, как прежде? Что мы все в той же стране, в том же городе? Ну да, в городе… Только, где он? — она развела руками. — У тебя нет другого собеседника. Ты что, не слышал, что я тебе сказала? Слышал! Если на, то пошло — я сама завела речь об отношениях, между мужчинами и женщинами. Мы не можем всегда делать вид, что ничего не происходит… С тобой, по крайней мере. Ты не хочешь говорить? Ладно — тогда я тоже буду молчать.

Я вздохнул обреченно — не хватало еще, чтобы меж нами снова пробежала черная кошка…

— Хорошо. Давай поговорим. Только я все равно не знаю, как это получится…

— А ты не думай. Давай так — я буду тебе задавать вопросы, а ты мне станешь отвечать. Идет?

— Глупейшее положение… Никогда не давал интервью на эти темы. Да еще…

— Маленькой девочке? Ты это хотел сказать? А приставать в постели к невинному созданию, это как? А твои попытки — сам знаешь, о чем я! — это нормально? Значит, секс с ребенком вполне укладывается в твои нормы… а все остальное уже выходит за рамки приличия? Оказывается, разговаривать нам про постель — рано! А вот спать — самое оно? Да уж… И как ты собираешься жить со мной дальше, Дар? Хотя, конечно. Ты можешь кое-что, и возразить… Но мы придем и к этому… вопросу.

— Стоит ли? — Я стоял перед ней, уязвленный, по самое оно…

— Думаешь, я не поняла, зачем ты уходил за плиты?

Я повернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь. Придуманный мной ангел на поверку, оказывался бесенком… Не с очень-то и чистыми, по всей видимости, крылышками. А я, все это время считал ее просто рано повзрослевшим человечком, к которому даже страшно прикоснуться!

— Считаешь, что имеешь право меня судить?

Ната легко догнала меня и, на ходу, облачалась в анорак.

— Возьми.

Я протянул ей ее оружие.

— Спасибо. Теперь настало такое время, что женщинам дарят ножи и копья — вместо цветов.

— Цветов в городе нет.

— А ты бы подарил? Молчишь… Разве я стала другой, Дар?

— Ты была другой…

Она забежала вперед, преградив мне дорогу.

— Когда я тебя обманывала, Дар? Когда? Если девушка… женщина не хочет ложиться с мужчиной в постель — это уже считается обманом? Что изменилось? — она криво усмехнулась, продолжив: — О-о… Как у тебя засверкали глаза! Наверное, ты очень хочешь меня ударить? Ну, так давай — бей! Я ведь не смогу тебе помешать! Ты же мужчина — а у нас всегда принято мужикам бить баб!

— А я не мужик. Я — Мужчина. И женщин не бил никогда. Девушек, кстати, тоже. А помешать, кстати, ты можешь… Но это ни к чему — я не смогу тебя ударить, даже если бы ты не умела так вырубать взрослых мужиков… Тебе хочется говорить? Ну что ж, поговорим. Да, мне неприятно… что я оказался ослом. Но это ничего не меняет. Я тебя гоню? Нет. Я тебя упрекаю? Нет. Это — твоя жизнь. И… почему именно сейчас? Не раньше — когда ты видела, что со мной творится? Ты же видела? Раз ты грамотная… во всем.

Ната опустила голову.

— Видела. Но я — не могла. И… не могу.

— Тогда зачем ты решилась сегодня?

— Ты сам сказал — я видела. Что мне еще оставалось? Ждать, пока ты начнешь меня просвещать? Но ведь ты так не хотел признаваться себе в том, что уже давно все понял. Да, Дар. Я не наивная девочка… Может, даже слишком. Но это не моя заслуга — и не моя вина.

Мы вернулись в подвал подавленные и сразу разошлись по своим углам. Угар, не понимающий, но тонко чувствующий все наши размолвки, только метался от Наты ко мне и обратно. Пес так не любил, когда мы ссорились…

Утром Ната покормила пса, выпустила его наверх и подошла ко мне. Я лежал на постели. Вставать не хотелось. Никаких дел не намечалось, а идти куда-либо, после вчерашнего — тем более. И я не знал, как отныне себя вести с ней… Ната ушла куда-то вглубь склада и долгое время не показывалась обратно. Потом я услышал нетвердые шаги, легкий звон — она затихла возле очага и примерно на полчаса воцарилась тишина…

— Я к тебе…

Она присела на край настила, почему-то слегка пошатнувшись. — Ты помнишь, как я просила… как звала тебя, а ты ушел? Ты мог тогда все сделать, как хотел. Ты хочешь, чтобы я тебя позвала снова?

Я отвернулся.

— Ты хочешь… Почему ты не можешь сказать мне прямо?

— Потому что ты права.

Она как-то неприятно прищурилась и, закусывая губы, чтобы не рассмеяться мне в лицо, спросила:

— У тебя было много женщин?

— Не знаю.

— Как не знаю?

— Я их не считал…

Она недоверчиво бросила на меня взгляд заблестевших вдруг, глаз. Я отвел лицо в сторону. Что-то в словах девушки звучало не так…

— Ну, ты мне не говоришь правды…

— Я не помню — устраивает? Может, больше двадцати.

— И все?

— И все. А что, это мало?

— Конечно. Я знала ребят, у которых было больше тысячи.

— Круто… — я усмехнулся. — Только я как-то не гнался за количеством.

— Да нет, тысяча — это действительно много… А ты бы хотел?

Ната заинтересованно ждала ответа. Я вспылил:

— Если очень честно?

— Да!

— Вряд ли. Слишком много — не запомнить лица…

— А зачем тебе их запоминать? Сегодня одна, завтра — другая. Какая разница — какое лицо? — девушка тряхнула волосами и, заметив, как я проследил за открывшимся воротом, словно специально стала стягивать рубашку…

— Жарко…

— Ната?

Она пошатнулась — я подхватил ее под руки. Девушка наклонилась ко мне, и я сразу уловил сильный запах спирта.

— Ты… так ты пьяна?

Она через силу попыталась улыбнуться — это походило на жалкую гримасу.

— А ты мне кто? Отец? Или брат? Нет… только не брат, — она нервно хохотнула и опять стала заваливаться на постель — Не… не держи меня. Я не падаю. Я — ложусь. Мне сейчас все равно… пользуйся. Все равно не успокоишься, пока не добьешься своего. Вот и бери. Ты спал с пьяной женщиной? Все говорили, что это здорово — для мужика. Можешь делать все, что хочешь. А я — как колода. И не больно…

Она рванула ворот. Ткань затрещала, оголив налитую, не по-детски развитую грудь.

— Что же ты? — Ната уже совсем пьяно улыбнулась. — Вот я… вся здесь. Трахай, сколько душе угодно!

Звук пощечины эхом прошелся под сводами подвала. Девушка ошеломленно, и даже слегка протрезвев, схватилась за щеку.

— А говорил — не бьешь…

Я вскочил с постели и, ухватив ее под мышку, потащил к бочке с водой.

— Напрасно, — Ната, заплетаясь языком, сама нагнулась к воде. — Трезвой я с тобой не лягу. И пьяной теперь тоже. Сам виноват, мог взять меня тогда и сейчас. А больше — ни-ни! Ненавижу вас, козлов…

Я уложил ее на ее кровать и сел рядом. Ната прикрыла глаза.

— Зря ты…

Она уронила голову на подушку и мгновенно уснула. Я посмотрел на стол — там стояла полностью опустошенная бутылка кубинского рома! Ната тяжело дышала. Проверил пульс. Сердце билось, как мотор, угрожая выскочить из груди.

— Зачем ты так?

Я прошептал, складывая ее разметавшиеся руки вдоль тела. Нужно было убрать со стола. Дожидаясь, пока скребущийся в двери Угар не подаст о себе знак, принялся наводить порядок.

Раздался грохот. Ната, перевалившись на край постели, упала на пол, потянув за собой и всю громоздкую конструкцию. Я зло выругался — давно следовало все переделать и сбить гвоздями!

Ее рвало. Девушка держалась за живот руками и выпускала из себя выпитую отраву. Ее тело сотрясали приступы и спазмы — я подскочил к ней и подставил ведро. Ната дергалась, словно по ней пропускали электрический ток.

— Сейчас… Потерпи немного.

Я набрал в кружку холодной воды и развел в ней щепотку марганцовки — следовало немедленно промыть желудок. Но как заставить практически невменяемую девушку это проглотить? На глаза попался чайник. Я вставил его в рот Наты, предварительно обмотав тряпкой, чтобы не повредить зубы, и приподнял. Она закашлялась — спазмы повторились. Я еще раз налил воды в рот, вызвав очередную порцию рвоты. Только когда проделал эту процедуру раз пять, и убедился, что в желудке девушки больше нет ничего, кроме воды, решил, что пора остановиться. Тело ее словно стало невесомым — я легко поднял ее и вышел на поверхность.

Дул свежий ветерок. Угар, резвящийся на холме, заметил меня с Натой на руках и сбежал вниз. Он ткнулся в ноги, но я отогнал его, ища глазами, на что бы присесть.

— Охраняй!

Пес сразу стал серьезным и в несколько прыжков взобрался обратно на вершину — ожидать появление возможных врагов. Свежий ли воздух, промывание ли — у Наты выровнялось дыхание, и она уснула, так и не раскрыв глаз. Такая неимоверная доза могла свалить с ног и взрослого мужика, а уж слабую девочку… Я вздохнул — какую девочку? Ты и в самом деле, дурак, Дар…

Она спала почти весь день и пришла в себя только к вечеру.

— Где… Что это? Почему мы на улице?

— Тебе стало плохо, и мне пришлось тебя вынести на свежий воздух.

Она вдруг сжалась, как от удара, и недобро на меня посмотрела:

— Ты меня… попользовался, да? Легче стало?

— Нет. Я не люблю пьяных женщин. И перестань все мерить с этой стороны… Мы остались с тобой вдвоем, Ната. Только вдвоем. Если ты станешь утраивать такие сцены постоянно — это превратит нашу жизнь в кошмар. Такой же, как все это…

— Так ты меня не тронул?! — у нее заблестели слезинки на ресницах. Ната сглотнула и уже более спокойно добавила:

— Я не буду больше пить… И тебя… провоцировать.

Я поднял ее на руки. Ната обвила мою шею и положила голову на плечо.

— Если бы так можно было всегда… Ты не очень рассердился?

— За что? Ты хотела, как лучше, я понимаю. Но если я так тебе… неприятен, то не стоит больше.

— Не ты. Я не могу. Не могу тебе все объяснить…

Она горько скривилась и спрятала свое лицо от моего вопрошающего взора.

Доза алкоголя, выпитого Натой, не прошла бесследно. Весь последующий день ее мучили сильные головные боли, она ходила, пошатываясь, и я силой уложил ее в постель. Ей еще повезло, что вообще осталась в живых — я, внимательно посмотрев на бутылку, похолодел: она, ничем не заедая, практически стакан за стаканом, выпила особо крепкий сорт — около семидесяти градусов. Достаточно, чтобы сжечь все внутренности! Если не промывание, мне пришлось бы копать могилу…

Закончив с ужином, накормил пса и присел на край ее кровати — Ната молча протянула ко мне тоненькую, ослабевшую руку. Есть она отказалась.

— Спасибо тебе.

— Ты хотела умереть? Ты так меня… Ненавидишь?

Ната чуть сжала мне пальцы в своей ладошке.

— Что ты! Не хотела. Так получилось. Я… ты мучаешься. А я не могу — сама. Добровольно. Вот и…

— Так пугает постель со мной, что ты решила пересилить этот страх ромом?

Ната отвернулась. Рука ее ослабла полностью.

— Ты ничего не понимаешь… Не могу я. Не могу.

Я повел плечами.

— Да, наверное, не понимаю. Что ж, не можешь — не… пробуй. Никто тебя не принуждает. Забудь об этом. И… откровенность на откровенность. Мне, конечно, хотелось бы иного… Но насиловать тебя не стану. Не бойся. Может быть, встретим людей, и эти проблемы иссякнут сами собой. Ты уйдешь…

Я встал, но Ната неожиданно поймала меня за руку.

— А ты позволишь мне уйти?

— Ты свободна — и всегда была свободна. Найдем людей — решать будешь сама.

— Я не уйду. Посиди со мной…

— А ты хочешь?

— Да… Скажи, почему ты это не сделал? Почему не переспал со мной, пока я была пьяна?

Я на секунду растерялся. Но прямой вопрос требовал честного ответа…

— Ну, знаешь… Все-таки это не как яблоко — надкусил и выбросил. Хотя, бывало всякое… Я не могу так — словно вор. Да и не в моих правилах брать женщин против их воли, хоть ты можешь и возразить… Если вспомнить прошлое.

— Ты романтик… Обязательно ужин при свечах, музыка для души и чистая постель с лепестками роз. Так ведь только в романах бывает, а наяву — чаще грязные простыни, заплеванный пол и небритые рожи, с перегаром и запахом табака изо рта.

— Вообще-то, меня подобное не прельщает. И если, как ты говоришь, на немытых полах — то это случай не про меня. Да и противно, наверное, на грязной простыне.

— Эстет! — она слабо рассмеялась.

— В этом тоже есть своя красота. Какой может быть — если уж мы говорим откровенно — секс в мусорной куче? Пусть все мрачно и сурово. Но зачем воспринимать жизнь только в черных тонах? И что плохого в интиме, на чистой потели?

— Ты любил свою жену?

Я глухо выдохнул. — Ната в присущей ей манере неожиданно перевела разговор в иную плоскость.

— Давишь на мою совесть? Не нужно… Да, любил.

— Вот видишь… Как я тебя поймала. Любил. А мог бы сказать — «люблю»! А какая она была?

Я пожал плечами — как это объяснить?

— Какая? Какая… Моложе меня… Добрая, умная. И…да не знаю я, как тебе рассказать. Какая… у меня ведь нет фотокарточки. А «любил», сказал потому, что… это реальность. Я не тешу себя иллюзиями. Они могли погибнуть — как миллионы прочих людей во всем мире. И скорее всего — погибли.

— Красивая?

— По крайней мере, далеко не дурнушка. Конечно, с возрастом изменилась, но так со всеми происходит. Так ведь красота женщины — это хоть и многое, но не главное.

— А ты бы хотел, чтобы она всегда оставалось молодой и красивой?

— А кто бы из мужей не хочет такого для своей жены? Разумеется… Когда ты идешь к друзьям, или, просто по улице — то хочется, чтобы с тобой рядом шла привлекательная женщина, обращающая на себя внимание других мужчин. Это эгоизм собственника, но что в этом плохого? И совсем иное, когда люди видят, что она, как говорят, обабилась. Стала толстой, с узлами на ногах, с шаркающей походкой, без интереса и жизни в глазах. Тогда мужчина предпочитает ходить один…

— Ты, все-таки, ее любил… любишь, извини. Но она перестала тебе нравиться — как женщина.

— Я вот этого я не говорил.

Ната кивнула.

— Говорил. Только что. И не надо меня уверять, будто ты имел в виду всех, в общем смысле. Я прекрасно разбираюсь в твоей интонации — ты сказал именно то, что хотел сказать.

— Злюка ты, Ната. Молодая… и опытная, как ни странно. Постоянно ищешь в моих словах какой-то скрытый смысл. Моя жена не дошла до такого состояния, по крайней мере, внимание на нее еще обращают. Обращали… Может, мне что-то не нравилось — но не настолько.

Девушка попыталась приподняться. Я поддержал ее за плечи, положив подушку повыше. Она благодарно кивнула, однако, на мою попытку прекратить разговор лишь крепче ухватилась узкой ладошкой за мою руку.

— Тебе нравились тоненькие и стройные, так?

— Ната, столько дел ждет… Ну почему, «нравились»? И сейчас нравятся. Если хочешь — как ты… Времена Рубенса прошли — этот эталон уже давно не в моде. Да и как можно было восторгаться массивными телесами, и необъятным задом, извини за прямоту, не представляю? Хотя, может, кому и подходит — вкусы у всех разные…

— А тебе приходилось иметь дело с такими?

— Тебе даже это интересно? Ну, бывало… Но я остался не в восторге. Почти так же муторно, как с проституткой.

При этих словах Ната слегка вздернулась, и я умолк, выжидая, что она мне ответит.

— Значит, ты тоже спал с проститутками… А мне показалось… И что, судя по твоему тону, это так тошно?

— Не то чтобы очень… Хотя — да. Я всего один раз имел такой опыт и не пытался повторить. Такое ощущение, что перед тобой заведенная машина, только говорящая. То, что она на работе, — заметно даже с закрытыми глазами. Есть отведенное время — есть клиент — успей обслужить — пошел вон! Примерно так. Я ничего не испытывал, наоборот, от сознания, что она делает это за деньги, у меня все опустилось! — отвечая на вопросы Наты, я увлекся и даже позабыл, кто лежит сейчас в постели.

Она внимала моим ответам так, будто ей было куда больше лет…

— И ты ушел?

— Нет. Она кое-как настроила меня на боевой лад — все-таки, уплачено… Ну и я, соответственно, тоже кое-как, выполнил, что требовалось. Но удовольствия не получил никакого. Так что от постели со шлюхами, не вижу толка. Каждая из них будет думать только о том, чтобы поскорее вылезти из-под одного и забраться под другого. Время — деньги. Вот и все чувства. Это убивает желание.

— А что ты хотел получить? На то они и шлюхи…

Ната как-то отрешенно смотрела в сторону. Она вытерла пот с лица — вроде как слезу смахнула…

— Ты больше не хочешь спрашивать? Откровенность шокирует, я понимаю… но ты сама желала этого разговора. Если на этом все — давай отдыхать. Тебе надо отлежаться, а у меня еще обувь не починена.

— А? Нет, я так, задумалась. Что-то голова снова заболела… Ты еще посиди со мной, пока я не усну.

Я кивнул. Ната молчала — я осторожно поглаживал ее по голове, отчего девушка словно разомлела и стала засыпать…

Угар, давно покончивший со своей порцией, возился со здоровенным мослом, который притащил откуда-то с развалин. Кость была старая, пожелтевшая и порядком отполированная шершавым языком нашего пса. Он подтащил ее к моим ногам. Я пинком отшвырнул мосол назад.

— Фу, Угар. Только по помойкам тебе шататься! Приносишь всякую дрянь! Он обиженно засопел — не хотел расставаться с игрушкой.

— Пошел!

Ната, открыв глаза, улыбнулась, выскользнула из-под одеяла и встала возле собаки. По сравнению с ним она казалась еще ниже, чем была на самом деле — Угар, сидя, мордой достигал ее груди. Я подумал, что она, вполне могла бы на него усесться верхом — мощный костяк овчарки запросто выдержит ее вес. Похоже, та самая мысль возникла и у нее. Девушка, только что делавшая вид уснувшей, вдруг слетела на пол и, ухватив пса за холку, перекинула ногу — тот даже присел от неожиданности. Угар недоуменно заворчал, выражая несогласие. Но Ната продолжала удерживаться на нем, вцепившись всеми пальцами в густую шерсть. Угар начал могучими прыжками носиться по комнате — и Ната, хохоча во все горло, на одном из кульбитов рассерженного пса разжала объятия и упала на бетон.

— Ната!

Я испугался всерьез — падение о камни могло быть небезопасным. Ната лежала на спине с закрытыми глазами.

— Ты что? Крыша поехала? Пришло же в голову — на овчарке кататься… И так еле в себя пришла.

Я осторожно подсунул под нее руку и поднял. Тело девушки было почти невесомым. Она открыла глаза.

— А ты испугался за меня, да? Ты испугался?

Мне хотелось ее отругать, но вместо этого я тихо произнес:

— Да… Очень. Какая же ты… глупая.

Мне так не хотелось ее отпускать… Знакомая волна жаром затопила полностью. Уловив, что мое состояние поменялось, Ната попросила:

— Дар, поставь меня на ноги… Дойду сама.

Она заметно поскучнела. Я подумал, что любое проявление известной слабости будет расценено ею однозначно… Но это не было концом того, что возникло уже между нами. Если раньше в силу того, что я не хотел признаваться не только ей, а самому себе, как мне дорога эта девочка, и большей частью отмалчивался и старался держаться на расстоянии — то после этого разговора хотел вновь и вновь говорить с ней об этом. Можно назвать это извращением, чем угодно — но как должен вести себя здоровый и полный сил мужчина, последний раз, спавший с женщиной больше девяти месяцев тому назад? Не мог же я ее посвящать в некоторые сложности своей семейной жизни: слишком частые отлучки из дома как-то не располагали к интимной жизни… И, если многие мои товарищи на работе, заводили временных подружек, то я не стремился к этому… Но сейчас! Иметь рядом, под одним кровом, невероятно привлекательную и юную девушку и только грезить о ней… Это очень трудно.

Ната тоже стала другой — сдерживая обещание перестать меня провоцировать, она, наоборот, вела себя как никогда скованно, отстраняясь, всякий раз, когда я подходил слишком близко.

Я готовился к дальнему походу. Подвал служил нам базой, но не должен был становиться тюрьмой. И вопрос пропитания для пса оставался открытым. Он хоть и снабжал себя, по мере возможности, ловлей мелких грызунов на территории города, но я считал это мелочью, что не могла приниматься в расчет. Хотя, сам Угар, кажется, придерживался иного мнения — его сытая физиономия и пренебрежение похлебкой служили тому доказательством.

На этот раз мне хотелось пройти вдоль русла реки в степи, на запад — подальше от возможных стай больших собак. И, тем более, таких огромных «Бурых». Мы оставили за гигантами это название, как наиболее удачное — из-за цвета шкур и похожести на медведей. Хорошо, что нападавшие на нас с Угаром крысы-трупоеды не достигали таких размеров… Я отдавал себе отчет, во что может вылиться подобная встреча, и потому избрал более безопасный путь — ближе к берегам реки. Если у болота растут кустарники и даже деревья, что мешает развиться флоре у реки? На это указывало хотя бы то, что вблизи любого водоема растительность вырастала буквально на глазах. Если есть заросли — есть и надежда на добычу.

Подготавливаясь к путешествию, несколько раз заставил Нату примерить заново сшитую одежду: зимние куртки уже давно пришла пора менять на более легкие. Девушка подчинялась, хотя зачастую я просто лишний раз хотел, чтобы она мелькнула передо мной полуобнаженным телом…

Возникла еще одна проблема — как и у любой другой женщины. У Наты в очередной раз пришли дни, требующие особого к ним отношения. Проще говоря — месячные. Но, если в прошлые разы это как-то нами не сильно замечалось, сейчас все обстояло иначе. Нате приходилось укрываться от меня за ширмой и заниматься стиркой. Следовало дождаться, пока эти дни пройдут — пускаться в поход, когда еще не окончился цикл, не стоило. Но это только, во-вторых. А вот в первых — и в главных причинах! — от нее исходил запах. Не уловимый мною, но прекрасно различаемый Угаром. Тот волновался и не давал ей покоя. Если его мог учуять наш пес, то дикие собаки или кто там еще — и подавно. Мне не хотелось привлекать внимание всех хищников прибрежной полосы… Да и сама Ната чувствовала себя не лучшим образом: заметная слабость и усталость, ноющий живот, приступы боли — с таким в походы не отправляются. Мы решили подождать. И только когда Ната, слегка смущаясь и отводя глаза в сторону, заявила, что уже можно, мы стали собирать вещи.

Перед выходом я, — в который раз! — решил подогнать лук девушки по ее силе. Натягивать тетиву на прежнем ей было все же тяжело. Попросив встать рядом, чтобы измерить величину древка, не мог удержаться, чтобы не провести рукой по ее голове — казалось, от нее исходила волна, попадая в которую, я терял чувство реальности… Угар в очередной раз выскочил наружу — пробежаться на воле. Я гладил Нату и не мог оторваться… Она прикрыла глаза и шепотом произнесла:

— Так приятно… Чувствую себя котенком у тебя в руках.

У меня что-то сдвинулось в мозгах… Расценив ее слова как сигнал к действию, с бьющимся сердцем встал вплотную и крепко прижал ее к себе. Ната сделала шаг назад и вцепилась в спинку стула, пытаясь что-то сказать — но я дрожащими руками уже стягивал с нее одежду, которую сам и шил …

Что-то взорвалось в моем сердце — и выплеснулось наружу неудержимым фонтаном, в котором совсем мало оставалось от ласки и нежности. Все мои обещания уже не значили ровным счетом ничего — страсть пересиливала рассудок. Я все понимал: что это предательство не только по отношению к ней, но и к тем, кто, возможно, ждал меня очень далеко отсюда — и не мог остановиться. Я желал обладать этой юной девушкой, почти что подростком. Все законы морали, которыми руководствовался наш мир, пропали — они были погребены вместе с теми, кто их выдумывал, принимал и заставлял им подчиняться!

Она была передо мной, беззащитная и оттого еще более желанная в своей полной беспомощности! Ната только издала слабый вскрик и попыталась прикрыться руками… Тщетно. Я пожирал ее глазами, изголодавшимися за это время по женскому телу, я вспомнил, как купал ее в первый день, когда мы вернулись — я не мог и не хотел больше себя сдерживать! Покрывало, которое Ната со стула, потянула было к себе, отлетело прочь — я рванул его в сторону, не позволяя ей скрыть свою наготу. Ната вздрогнула, закусив губы. Мои руки срывали остатки ткани — я уже ничего не соображал, кроме сознания того, что хочу немедленно, сию же секунду, взять ее трепещущее тело и отнести на постель!

— Дар! Не надо так! Не надо, прошу тебя! Я умоляю тебя — не надо! Ты же обещал!

Она могла вывести меня из строя одним ударом, но почему-то не делала этого… Вместо сопротивления Ната упала на колени и навзрыд зарыдала — в полный голос, перешедший в отчаянный крик:

— Не надо! Я же ненавидеть тебя буду!

У нее начиналась истерика. Я упал на колени рядом с ней — обнаженная девушка сводила меня с ума! Ухватив ее за сжавшиеся под моим прикосновением бедра, потянул на себя. Ната вдруг перестала отбиваться… Она бессильно обмякла и упала на спину. Я заметил, как слезы на глазах вдруг исчезли, а губы прорезала гримаса отвращения. Она бросила на меня уничижительный взгляд, и я услышал, как она еле слышно прошептала:

— Все ложь… Все.

Это ли или что иное — но я вдруг почувствовал себя подонком, собирающимся изнасиловать ребенка… Весь дрожа от возбуждения, я стоял возле лежащей девушки, с которой мог сделать все, что угодно… — и не делал больше ничего. Ната прижала руки по швам, не делая больше попыток укрыться, и опять тихо плакала. В ее глазах виднелось только одно отчаяние…

Мне словно пробили ножом сердце… С усилием, граничащим со стоном, я отвернулся и протянул ей покрывало.

— Возьми…

Я не узнал своего голоса — он охрип в один миг. По легкому движению позади, понял, что Ната поднялась с пола.

— Закройся… И иди к себе.

Больше я ничего не смог сказать. Выносить ее присутствие рядом — и не иметь возможности прикоснуться! — это рвало душу, выворачивая ее насквозь. От неутоленного желания в паху стало ломить — я бросился на свою постель, укрывшись с головой… Мною овладело опустошение. И я знал, что больше выносить этого не смогу. Или она станет спать в моей постели… Или кому-то из нас придется покинуть подвал.

В полной тишине — ее нарушали лишь потрескивания дров в очаге, до меня донеслись приглушенные всхлипывания. Раньше бы я встал и попробовал ее успокоить, но теперь именно я являлся причиной этих слез! Я только стиснул зубы и отвернулся в другую сторону. Мы оба не спали в эту ночь. Я понял это, когда утром увидел круги под ее глазами — впрочем, у меня вид был не лучше. Мысль, запавшая в голову накануне, не давала покоя, но говорить об этом Нате, не собирался. Это был не ее выбор — постель или одиночество. И не девушке его решать. Я просто хотел исчезнуть — так, чтобы она ничего не заметила…

Украдкой приготовив свое оружие, собрав кое-какие, необходимые на первых порах вещи, стал искать куда-то засунутую тетиву для лука — старая уже требовала замены.

— Я завтрак приготовила… Будешь? — Ната говорила очень тихо, глядя куда-то в пол… — Все остывает.

— Спасибо. Я не хочу.

Я опять принялся шарить по полкам, но она не уходила. Я видел, с каким трудом, пересиливая себя, она протянула ко мне руку:

— Дар…

— Что?

В моем ответе слышался только стыд, сухость и разочарование…

— Мы… Мы теперь не друзья больше?

Я промолчал. Друзья? Разве могут «дружить» мужчина и женщина? Просто — дружить? По правде говоря, в голове смешалось все: и обида, и горечь, и обыкновенная тоска изголодавшегося по женской ласке мужика…

— Как теперь жить, Дар? — она продолжала стоять на месте, не выпуская моего рукава из пальцев.

— Как-нибудь… Как жила без меня… как мы жили раньше.

Я едва не обмолвился — она могла расценить это, как указание уйти самой.

— А мы сможем?

Я снова отмолчался — комментировать такой вопрос просто нечем. Ната грустно произнесла:

— Ты не сможешь без этого, да?

Вместо ответа я пожал плечами, старательно отводя глаза в сторону. Но она не унималась.

— Но ведь меня могло там не быть! Ты бы никого не встретил, не нашел — что тогда? Почему ты стал таким…

— Ненормальным, ты хотела сказать? Озабоченным, да? Или, что уж там — Козлом? Да, я обходился… пока тебя не было. И обошелся бы дальше. Но случилось именно так, а не иначе — мы встретились. Что ж, я самый обычный мужик, как ты и говорила… Я не виновен в том, что сама природа заставляет меня, тебя хотеть.

Ната потупилась, а я криво усмехнулся — не девочка, что уж тут краснеть…

— И я не могу этому противиться… как ты заметила. Вчера.

— Но ты же смог…

— Нет. Не смог. Вчера. И раньше… Но однажды, смогу… силой, как ты и предполагала. Я тоже могу напиться — и вдруг, это будет как раз тогда, когда ты не сможешь оказать сопротивления?

Ната промолчала. Говорить, в сущности, не о чем. Я сделал шаг в сторону — она уступила мне дорогу. Угар, увидев, как я направляюсь к выходу, встал с лежанки и глухо гавкнул — спрашивал, верно, ли он понял мои намерения прогуляться. Я остановился — оставляя ее, подвал и все, что в нем находится — я обеспечивал ее на длительное и безбедное существование. Но тем самым, обрекал на лишения себя. И помощь верного и могучего пса вряд ли окажется лишней. Тем более что я все-таки считал его своим — в силу того, что было между нами.

— Ко мне.

Пес подбежал, помахивая хвостом. Я ухватил его за его холку.

— Пошли.

Угар сделал шаг, извернулся и вопросительно посмотрел на оставшуюся стоять с широко раскрытыми глазами Нату… Девушка заметно побледнела — похоже, она все поняла…

— Пошли.

Пес уперся. Он замотал головой, вырвался из моих рук и подбежал к Нате.

— Дар!

Я вздрогнул. Окрик словно ударил меня по нервам — но я знал, что если обернусь, то уже не смогу выполнить, что задумал.

— Дар!!!

Я сжал кулаки до боли в пальцах и упрямо ринулся вперед, прочь из ставшего вдруг тесным и душным подвала…

Она не выбежала вслед за мной. И Угар — пес, который, как я надеялся, станет мне надежным помощником в предстоящих странствиях — тоже остался в подвале. Удерживаемый ли ею, или, по собственному желанию — но он не шел сейчас рядом со мной.

А я… Я месил ногами грязь, с каждым шагом распаляя себя все больше и больше, взвинчиваясь, как пружина. В такие минуты всегда хочется боя, драки — с кем угодно и по любому поводу. Но в развалинах не встречались большие и обезумевшие коты, не появлялись крысы, которые жили на той стороне реки, не прилетали вороны, обитающие далеко отсюда — в провале. Только нудно и бесконечно моросил мелкий дождичек, противно капающий за открытый ворот куртки. Я не знал, куда шел. Ноги сами несли — я даже не задумывался о направлении, целиком и полностью поглощенный мыслями о том, что произошло. Меня никто не преследовал, не догонял… Видимо, Ната решила, что так лучше и для нее. Я скупо и зло усмехнулся — Что ж, ты получил то, что и хотел… Ну и ладно — начнем все, по новой!

…Как я оказался на его берегах — это осталось непостижимо для меня самого. Перепрыгивая через очередной валун, обходя почти занесенные землей плиты и камни, я вдруг вышел к краю водной чаши. Озеро появилось сразу. Как и в тот раз. Но его берег… Вначале я не понял, что видят мои глаза. А потом…

… Тут потрудились вороны. Ни одно из тех тел, что оказалось вмерзшим в лед, не осталось нетронутым. Зловещие птицы расклевали, а вернее — разорвали их на части, тут же, на месте… Теперь становилось понятным, почему эти крылатые твари так долго не появлялись и не делали попыток напасть на нас, возле холма, или во время наших походов. Они знали, куда лететь, чтобы прокормиться! Наступившее потепление растопило ледяную чашу почти полностью — им не понадобилось даже долбить лед клювами. Обойдя озеро со всех сторон, увидел, что его края стали очень изрытыми — словно в них проделали ходы гигантские земляные черви. А может, это и были черви? Что мешало и им стать такими же чудовищами, как и все, что так непостижимо превратилось из привычных созданий в невероятных монстров? И кого еще суждено мне увидеть в пути? Волков величиной с медведя? Медведей — со слона? И сможет ли приходу чудовищ противостоять Ната? Я представил стаю крыс, сгрудившуюся возле входа в подвал, и содрогнулся — что могла сделать слабая девушка, одна, против этих кровожадных созданий? А что будет, когда вороны съедят все останки? Эти птицы очень хорошо помнят те места, где они, когда-либо, находили для себя корм. А раз так — то и наш холм не будет обойден их вниманием. И тогда они смогут подкараулить Нату…

Я круто повернул и также быстро, как шел сюда, направился назад. Мне не понадобилось много времени, чтобы изменить решение. Без меня она погибнет. И неважно, что она сумела продержаться столько времени одна, на острове. Город — не закрытая жевгжг территория. Рано или поздно, в нем появятся те, кто станет представлять для человека угрозу. Перед этим меркло все: и моя, неутоленная страсть в первую очередь. Да и кто я такой, чтобы за нее решать? Ната — и я… По ее меркам — почти старик.

Я увидел их на склоне примерно через километр после того, как обогнув озеро, отправился в обратный путь. Угар шел по моим следам, спокойно принюхиваясь к воздуху и земле. Мы поравнялись. Ната открыла было, рот, но я сделал знак ничего не говорить, и, указав на дорогу, пошел вперед.

Мы вели себя так, будто ничего не случилось. Только молчали — всю дорогу. Угар, зевая и потягиваясь, улегся на коврик: день шел к концу, и он понимал, что сегодня мы уже никуда не пойдем. А мы… Ни я, ни Ната, не ложились, занимаясь каждый чем-нибудь, лишь бы убить время — или, напротив, отсрочить неизбежное объяснение.

Остывал недоеденный ужин — никто из нас почти не притронулся к своим тарелкам. Разве что пес не страдал отсутствием аппетита и уплел все за милую душу. Ему было легче: подобные терзания вряд ли мучили собаку. Угар валялся на ковре и блаженствовал — в отличие от хозяев, не находящих себе места, не знающих, как подступится к тому, что отравило нашу жизнь почти полностью… Ната ушла в свой угол и принялась там что-то делать. Угар тихо сопел на подстилке: он набегался за день вместе с нами и теперь отдыхал. Я погладил его, и он, не открывая глаз, лизнул руку шершавым языком.

— Спи…

От дров исходило успокаивающее тепло, и я усилием воли заставил себя смотреть на красновато-багровые угольки… Постепенно стало темнее — Ната затушила масляные горелки, оставив только одну, возле себя. Она что-то напевала, тихонько, под нос, мелодия была знакома, но я не мог вспомнить, откуда она… Я опустил голову — мне было не до песен. Я остро ощутил, насколько мы разные — я, со своим опытом прожитых лет, и она, совсем юная, хоть и опаленная жутким кошмаром случившегося с нами. Мы не могли быть вместе… Все мои надежды, в которых я старался не признаваться самому себе, оказались тщетны. Впрочем, чего я мог еще ожидать?

— Ты не ложишься?

Голос Наты прозвучал над самым ухом, и я от неожиданности вздрогнул. Кончик ножа, которым я остругивал ветку, дернулся в пальцах и обрезал кожу…

— Ой! Что я наделала!

— Ничего… Пустяки. Не волнуйся. Сейчас промою водой и все дела.

Ната присела рядом.

— Прости, пожалуйста. Я думала, ты слышишь, как я иду. А что ты вырезал?

— Ложку…

Я отбросил заготовку в огонь. Ната проследила, как ее начинает охватывать пламя, а затем склонилась к моему плечу и провела пальцами по моим отросшим волосам. Я замер, сразу почувствовав тепло, исходившее от ее рук.

— Так странно… Все время смотрю и удивляюсь. Такой цвет — как темное серебро. Нет, скорее, как излом стали. Но не холодный, а наоборот, согревающий. Словно от них исходит тепло. Непонятно: вроде бы, напротив, такой оттенок должен только холодить.

— Раньше были обычные, темно-русые. И короткие.

Она встала за спиной и положила обе ладони мне на голову:

— Хочешь, я сделаю тебе массаж? Мне говорили, что я умею руками снимать боль.

— Нет, — я мягко отвел ее руки, продолжая смотреть на огонь. — Не надо.

— Почему? Тебе не нравится?

— Очень нравится. Но не надо.

Ната не настаивала. Она снова уселась на табурет и тоже погрузила руки в шерсть спящего пса. Я бросил на них взгляд — эти двое лучше понимали друг друга, чем мы, люди…

— Понимаю… Ты взрослый, опытный мужчина, не находишь слов, чтобы сказать — Ната, ты женщина, а я не могу спокойно жить рядом с женщиной. Так. Только ты, хоть и опытный, и уже… нет, не старый, но зрелый. Матерый — как бы раньше сказали! — а не заметил, что я тоже не такая, как все. И ты не терялся раньше, когда разговаривал с другими женщинами. Почему же сейчас ты стал так робок? Не можешь открыто встать, подойти к моей постели, сорвать одеяло и лечь рядом. Кто тебе помешает? Разве я? Но ведь ты уже убедился — стоит только захотеть… Куда я от тебя теперь денусь?

— А куда потом денусь я? Зачем? Я не стал… и не смогу.

Она, перестав гладить Угара, встала передо мной на колени.

— Я не буду сопротивляться, Дар. Не буду. Не могу больше. Ну что же ты, ты ведь мужчина… Ты же хотел лечь со мной в одну постель?

Я промолчал, стиснув кулаки до хруста в ладонях.

— Значит, не ляжешь. Тогда зачем ты вернулся? Что бы все повторилось?

— Ты… Как ты на не похожа, на саму себя.

Она жестко усмехнулась, закусывая губы до крови:

— Что, не нравлюсь? А ты думал, я маленькая девочка, кутенок, с которым можно делать все что хочется… А ведь я — другая. Совсем другая!

— Что с тобой случилось, Ната? — я разлепил пересохшие губы. — Что с тобой, милая? Пусть я, старый и дурной, развратный кобель — но ты?

Она запнулась, подсмотрела в глаза и внезапно уткнулась мне грудь. Я обнял ее худенькие плечи.

— Что ты… Ну, не плачь. Не плачь, родная моя. У нас все будет хорошо. Я больше никогда тебя не обижу…

— Какая я дура… — она всхлипывала, и не пыталась вытереть слезы. — Какая же я дура! Ты не слушай меня, я просто с резьбы сорвалась. Не могу больше, не могу! Ты меня спас, вытащил с того света, а я верчу тобой, как бездушная кукла. Я ведь не хотела, это само так получается — как подумаю, что ты тоже… нет, не такой, но все равно, из тех, кто может… Нет, не могу!

Она попыталась вырваться из моих рук, но я еще крепче ее обнял, не позволив ей встать. Я что-то шептал ей, не понимая, о чем она говорит, но, догадываясь, что, нарыв, мучивший ее все это время, вскрылся именно сегодня.

— Отпусти меня…

Я нехотя разжал руки.

— Я сейчас.

Она вытерла лицо краем рубашки и села возле Угара, продолжавшего спать и не слышавшего этой сцены.

— Я попробую… Ты мог заметить — я часто тебя провоцировала. Мне казалось, ты такой же, только притворяешься другим. Такой же, как все вы… мужчины. Я ждала, что ты возьмешь меня еще в первую ночь, когда мы вернулись сюда. Тогда я решила, что ты не стал этого делать только потому, что испугался моей худобы и больного состояния, а когда поправлюсь, все равно сделаешь то, что предназначено тебе природой. Но ты, почему-то не спешил, а я все ждала по ночам… и даже приготовила для тебя нож! Да, нож! Если бы ты лег — я тебя убила. Молчи, дай мне выговориться — ты сам этого хотел!

Она смочила губы водой, не обратив внимания, что в этой чаше я промывал порезанную руку, и, продолжая смотреть в сторону, продолжила:

— Тогда я стала тебя дразнить. Раз ты не спешишь, значит, уверен в том, что я все равно буду твоей, стоит лишь захотеть! Но ты не поддавался или, даже смущался, как мальчишка. И я растерялась… А потом поняла — ты не такой… И это мне мешало жить, находиться с тобой рядом. Потому что так не бывает! Раз ты украдкой смотришь, как я купаюсь, как изгибаюсь, нарочно, под одеялом — я специально ложилась голой! Как подставляла тебе свои волосы, чтобы ты их расчесывал, и ощущала дрожь в твоих руках — значит, ты меня хочешь! Ты не мог не хотеть! Но ты не делал попытки что-либо изменить… Нет, не говори! — она приложила палец к моим губам. — Все, что ты может сказать, я уже знаю. Ты считал меня малолеткой, к которой даже подойти нельзя, и лишь иногда не мог совладать с собой. Ты ждал, что я, когда-нибудь, да вырасту, так? И тогда, ты, наконец, сделаешь то, что хочешь?

— Нет… Ничего я не ждал… — я не узнавал своего голоса. — Я просто жил. Живу — вот и все. Ты действительно, не малолетка. То есть… конечно — малолетка. Вернее — не невинная девочка. Но я это знаю и знал раньше. По некоторым приметам… Есть такие вещи, которые не могут быть доступны детям, девушкам твоего возраста. Ты хочешь, чтобы мы выяснили все до конца? Я хотел тебя, да. И… хочу. Но я никогда не спал с женщинами против их воли. Вот и с тобой… не получилось. Может быть, это и приятно, но я не хочу никого насиловать, чтобы узнать. Я был рад тому, что нашел тебя. Рад и сейчас, хоть ты и пытаешься меня оскорбить всеми силами… Да, я не могу смотреть спокойно, видя тебя обнаженной. Никто бы не смог. Ведь я не евнух. Разве в этом есть моя вина? Ты говоришь очень взрослые вещи, не ожидал их от тебя услышать… но не надо думать обо мне плохо. Я не искал тебя для того, чтобы сделать своей рабыней — ты вольна жить, как хочешь. Если нам повезет встретить когда-нибудь людей и тебе с ними будет лучше, или ты просто захочешь уйти — ты всегда имеешь на это право.

— Нет!

Она резко вскочила и прижалась ко мне: — Нет! Я никуда не хочу уходить! И мне никто не нужен, кроме тебя.

Стало совсем темно — плошка с маслом выгорела полностью, напоследок ярко вспыхнув и озарив все помещение. Только мерцающие угольки в очаге освещали небольшое пространство перед собой, отбрасывая причудливые тени на пол…

— Прости меня, Ната. Я просто старый и глупый… и уже ничего не понимаю. Но… можешь спать спокойно — без ножа.

Ната встала с колен и решительно обхватила мою шею руками. И вновь, как в степи, я почувствовал на своей щеке ее нежные губы…

— Поцелуй меня в губы. Сам…

Она прикрыла глаза. Я сглотнул и отвернулся в сторону.

— Ты боишься себя. Я не хотела говорить, но раз так… Хорошо, тогда слушай, а потом решай, как быть. Мне придется рассказать тебе обо всем. Мне кажется, ты не станешь меня из-за этого ненавидеть… или презирать — не знаю. Ты не похож на других. Иначе бы я не решилась. Конечно, я могу промолчать, и ты никогда ничего не узнаешь — а те, кто знает, наверное, погибли. Надеюсь, что погибли! Но я не хочу молчать. Я устала. Я вижу, слышу, как ты не спишь ночами в своем углу… не перебивай! Я должна выговориться, или это разъест мне душу… Ты, наверное, обратил внимание — я не разговариваю с тобой, как подзаборная дешевка! Хотя, как видишь, могу и так. Я многое могу…

Она на секунду запнулась и, устремив взгляд на огонь, продолжила:

— У нас была нормальная семья. Мама, папа, я и брат. Папа занимал высокий пост, как я сейчас понимаю — очень влиятельный и, как теперь говорят, крутой… Мама — учитель литературы. И буквы я уже знала с неполных трех лет. Настолько хорошо, что все вокруг диву давались. Не удивительно, что я с детства очень полюбила читать, буквально запоем проглатывала все, что мне попадалось в нашей библиотеке. А она была очень большой, целая комната книг! И еще, в кабинете отца и в наших спальнях — детские. Но они мне быстро наскучили, я очень скоро перешла на взрослую литературу. Наверное, поэтому и считала себя умнее и старше своих сверстников. Жили мы хорошо, даже роскошно… Пока не вырос мой брат. Он старше меня на пять лет. Когда мне исполнилось десять, он в первый раз пришел домой под кайфом. Папа жутко наорал на него, но и пальцем не тронул — мама не дала. А зря. Потом еще раз, потом другой. За полгода изменилось буквально все. Мама стала нервной, раздражительной. Папа стал с ней постоянно ссориться, кричать вечерами. Он хотел даже выгнать брата из дома, но мама ему не позволила. А через год он ушел. Мы остались с квартирой и всеми вещами — он ничего с собой не взял. После этого брат дал маме слово, что больше никогда не притронется к наркотикам, но его хватило только на один день… Он начал таскать из дома вещи, приходил с пустыми ввалившимися глазами. Мама зарабатывала мало, и чтобы как-то нас троих обеспечить, устроилась еще на одну работу. Она дежурила по ночам в больнице — в молодости окончила курсы медсестер. Мне исполнилось двенадцать. Все мои бывшие подруги куда-то растерялись — школа, в которой училась раньше, была платной, и теперь мне пришлось перейти в обычную. Я там не пришлась ко двору, как говорят… Здесь девчонки курили, ругались, некоторые уже спали с парнями и считали нас, тех, кто этого не испытал, соплячками. Мне было очень трудно. А потом брат привел домой, когда мама была на работе, своих друзей. Они всю ночь провели в нашей квартире, мешая мне заниматься и спать. Впрочем, спать я и не могла — мне так стало страшно. Они иногда заходили ко мне в спальню, говорили, что ошиблись дверью, и уходили. Они все были невменяемые, обколотые… Я рассказала об этом маме, когда она пришла утром. Брат удрал до ее прихода и появился через два дня, совсем грязный и опустившийся. Он как-то виновато разговаривал с нами, опять обещал, что все исправит… Разумеется, она его простила и пожалела — она всегда его прощала и жалела, и при всех ссорах с папой вставала на его сторону. Когда мама опять пошла на дежурство…

Ната сглотнула, на глазах у нее появились слезы. Она утерла их ладонью, перевела дух и вновь начала говорить.

…Он снова привел дружков. На этот раз они были не такие, более трезвые, что ли. Они опять устроились в зале, а потом… Я закрывалась на ночь. Брат постучался ко мне, сказал, что хочет мне что-то объяснить. Я не хотела ему открывать, просила, чтобы он отложил до утра, что хочу спать. Но он не уходил, просил все настойчивее… и я впустила его. А едва я открыла дверь, как они вломились ко мне всей толпой! Я не успела даже вскрикнуть. Мне зажали рот и скрутили руки. Они сразу сбросили на пол одеяло, подушку и сорвали с меня ночную рубашку. Брат тоже держал мне руки… Кто-то заткнул рот, кто-то — рвал на мне белье… Меня повалили на пол, потом прижали руки и ноги — и их главарь навалился на меня всем телом. Он развел мне ноги, и… казалось, я схожу с ума. Господи, что они со мной творили! Они все хотели… Под конец главарь заставил моего брата переспать со мной. Впрочем, он особенно и не противился, по-моему, даже не совсем понимал, что происходит. А я все слышала… Сопротивляться я не могла, как-то разом почувствовав, что меня всю вывернули наизнанку. Была только боль и безразличие ко всему. Потом… Потом меня перевернули, подложили под живот подушку и изнасиловали сзади. Я думала, что они разрывают меня пополам! Кто-то предложил выбить мне передние зубы — хотели заставить меня сделать им всем минет, но боялись укуса… Тогда я и не знала, что это такое! Но, на мое счастье, это предложение никто не услышал. Иначе бы меня просто изувечили до конца. Они вообще, друг друга не слышали. А я даже не кричала… Не могла — сама не знаю, почему. Просто не хватало дыхания… Они подняли меня на колени — сама я стоять уже не пыталась — и один из них собрался вложить мне в рот свой член. Я почти не соображала, что они хотят, так мне было больно и тошно от всего… Они запрокинули мне голову, зажав нос. Мне стало нечем дышать, и я открыла рот. Тогда он воткнул туда член. Наверное, я просто не могла делать того, что они требовали. Я стала задыхаться, и тогда они стали меня бить. Потом опять бросили на пол, и все повторилось… В конце концов, я просто потеряла сознание. Когда очнулась, мама стояла в проходе у дверей и без звука, сползала по стене. Врача я вызвала самостоятельно… Ее увезли в больницу даже раньше — они никак не могли понять, кому из нас хуже! Перед тем, как уехать, она нашла в себе силы сказать мне, чтобы я молчала про брата. Она просто безумно любила его… всегда потакала ему во всем. Потому он и делал всегда, что хотел. В больнице я провела несколько недель, и — ни разу! — за первые пять дней мама меня не навестила. Она дни и ночи проводила в поисках брата, который пропал и не появлялся все это время. Где она его нашла, как вытащила — не знаю. Врач, пожилой и опытный человек, делавший мне операцию, приходил часто. Я все время молчала. Он сказал, что теперь я должна беречься, иначе могут быть осложнения. Эти подонки мне все внутри разорвали… а потом обмолвился, что дети мне больше не грозят. Он считал меня ребенком, не совсем понимавшим, что с ним происходит. Но я услышала и запомнила навсегда… все. Мама… Она обратилась к отцу с одной-единственной просьбой: чтобы он вытащил из этой истории брата. Все-таки врач сообщил куда следует, было заведено уголовное дело, и за него взялись следователи. Они приходили к нам домой, вызывали его и маму. Меня они не могли вызвать — я лежала в больнице почти два месяца. Приходили сами. В конце концов, один из них с ненавистью сказал маме, что ее сынок сделает с ней за дозу то же самое, что сделал со мной. Он говорил, что брат проиграл меня приятелям в карты, или просто обменял, на дозу, что это типично для наркоманов. Только мне было абсолютно все равно. Нет, не все равно… Я не могла ее простить. Мама заискивала передо мной, старалась во всем угодить — лишь бы хоть как-то, любыми путями, выгородить братца… Ну а он никому не попадался на глаза. Собственно, его так и не задержали — мама сумела заставить отца вмешаться. Он действительно, был крутой… Только получилось не так, как она хотела. Брат пропал, и я думаю, что он приложил к этому руку. Скорее всего — он сам его и осудил… А мама, совсем уже потеряв голову, просто подсунула мне исписанный лист, в котором я признавалась, что сама всех пригласила к нам домой и все это организовала. Ей было невдомек, что никто не станет даже читать этот бред… Она в истерике билась головой о стену, говорила, что брата в тюрьме убьют, что она этого не переживет. Потом дошло до того, что она стала меня обвинять во всем, будто это я на самом деле затащила их к нам… Я бросила школу, вернее, больше туда и не ходила после всего случившегося. На суд я не хотела идти. Меня выписали. Когда мама ушла на очередные поиски, я стянула все наши вещи, книги, все, что смогла, в одну кучу и подожгла. Жить не хотелось. Соседка заметила дым, ее муж вышиб двери и вытащил меня оттуда. Пожар успели потушить. А меня отправили в интернат. Я пробыла там только один день, а ночью пришли взрослые ребята и увели меня с собой, в свою спальню… Ты, наверное, догадываешься, что я не в силах была уже им ни в чем отказать? Мне пригрозили, сказали, что я уже все равно, дырявая… Я даже не плакала. Для них это было тоже самое, что возбудитель — каждому хотелось взять меня именно в истерике. Но я просто молчала и лежала, как бревно. А следующей ночью сбежала. На улице меня подсадил в машину какой-то проезжавший мимо парень и отвез к себе. Несколько дней я жила у него дома, пока он не сказал, что пора бы и отработать за его хлопоты. Он меня не бил, не заставлял… я сама разделась. Мне уже стало ясно, чем могу платить. Хоть я и ничего не умела, но ему понравилось. Говорил, что с такой маленькой, но зрелой, любой дохляк будет чувствовать себя мужчиной. Ты, наверное, уже понял? Так совпало…Он оказался сутенером. Что мне оставалось? Ни дома, ни семьи… никого. Я согласилась… Он стал возить меня к одному ресторану, там находились примерно моих лет, или чуть старше, девчонки, и все мы разбирались на час или на два клиентами из этого заведения. Меня никто не искал, видимо, мама решила, что я пропала, а может, ей так больше хотелось… Этот парень продержал меня у себя больше полугода. Потом его убили, на моих глазах, возле этого же ресторана. Нас, тех, кто на него работал, оказалось пятеро. Самая старшая — мы ее называли Мэри — предложила работать самостоятельно. Все остальные согласились. А для меня словно ничего не существовало. Клиенты, из числа тех, кто уже покупал, часто не хотели иметь дела второй раз: хоть я и возбуждала их своим возрастом и внешностью. В постели я чувствовала себя обыкновенной тряпкой, брошенной под грязные ноги… Им было неинтересно спать с бесчувственной колодой. Может, тот парень меня бы и выгнал, если б его не пристрелили. К тому же — я как раз только-только выпуталась из очередной неприятной истории… неважно. Я вернулась в его квартиру, какое-то время жила там, пока не кончились деньги. Меня нашли. Вернее, нашли квартиру: его убийство шло в общем деле, где были замешаны большие шишки. И так случилось, что вот как раз это дело вел один из тех, кто приходил к нам и допрашивал в больнице. Когда он увидел девушку, встретившую их на пороге, то просто потерял дар речи. Меня ведь считали мертвой, вроде как я сама с собой покончила… Он вытащил меня из всей этой истории, не дал отправить в колонию и забрал к себе. Больше года я жила с его родителями, старенькими и очень добрыми людьми. У самого следователя была семья, и он иногда приводил меня к ним. Хотел, чтобы я почувствовала себя человеком. Я же стала замкнутой, резкой и никого не пускала в душу. Но все же… не сразу, постепенно, они сумели растопить камень у меня на сердце, за что я им останусь благодарна всегда, пока живу. Они устроили меня в платную заочную школу, все стало приходить более или менее в норму, а потом… Потом случилось все это. Я уже не знаю, на какой день пришла в себя и что делала — но хорошо запомнила, как меня, зовущую о помощи, схватили двое уродов, и, сорвав всю одежду, снова насиловали… среди сотен трупов! Понимаешь? Рядом лежали мертвые тела, все горело, а они не нашли ничего лучше, чем потешить себя напоследок! После я убежала от них… Но все вернулось. Все вернулось! Мне и без того не просто общаться с мужчинами. Однажды тот следак… Он попробовал меня приласкать — просто так, как дочку, совсем без злого умысла. Как ты… А я разбила о его голову вазу! Это произошло чисто рефлекторно, и я осознала, что стоит ко мне прикоснуться любому, кто в штанах — и меня сразу обуревает желание его убить! Он тоже заметил это и только для того, чтобы я не хваталась, сразу за что попало, стал обучать искусству борьбы. Названия у нее не помню, он так и говорил, что это — Система. После всего этого любой физический контакт — ты понимаешь, о чем я? — мука для меня…

Ната умолкла, рассеянно перебирая и подбрасывая в очаг несгоревшие щепки и веточки. Потрясенный, не находя слов, я молча сидел рядом. Ната вздохнула и тихонько промолвила:

— Теперь ты знаешь…

Я присел к ней, потом, не в силах совладать с собой и с жалостью, заполнившей меня до отказа, поднял ее на руки. Ната смолчала. Я отнес ее к постели и уложил, накрыв сверху одеялом. Девушка мягко прикоснулась к моей руке:

— Дар… Когда-нибудь ты не сдержишься. И это… естественно. А я не могу. Не надо мне ничего обещать, не надо ничего говорить… Просто, попробуй потерпеть, пока я сама не решу, как мне жить… А если не дождешься — то не тяни. Напои — так, чтобы я не могла ничего сделать! — и возьми. Если ты меня изнасилуешь — это ничего не добавит к тому, что уже было. Но, сама я…

Вместо ответа я прилег на краешек настила и долго гладил Нату по волосам, пока по успокоившемуся, ровному дыханию не понял, что девушка уснула.