Вначале была тишина. Абсолютная, полнейшая тишина. Настолько глубокая, обволакивающая, что само ее безмолвие могло убить лучше любой иной причины — своей безысходностью. И — темнота. Эти два врага, объединившись, приговорили меня к жуткой смерти. Безумие и животный ужас, противопоставить которому нечего. И невозможно описать ощущения того, кто попал в могилу живым. Миг, которого мне хватило, чтобы понять, куда я лечу, помутил мой разум… В отчаянном порыве спастись не заметил, как ударился головой, и этот удар лишил меня чувств. Избежав гибели там, наверху, я встретился с нею здесь, по мрачной иронии практически почти невредимым и способным бороться. Способным, но не с тем, что меня окружало! Это был конец. Я понял это, едва оторвал голову от холодной поверхности. Сколько я так пролежал — час, или два, уже не имело значения. На волосах запеклась кровь, но я не знал — моя или чужая. Слегка поташнивало, сильно хотелось пить. И постепенно, слабыми проблесками, начало возвращаться ощущение своего тела, а вместе с тем и боль. Меня затрясло крупной нервной дрожью, от которой стали стучать даже зубы. Это было нелепо, этого не могло быть — я уцелел, падая в бездну, в пропасть! Я мертв, потому что нельзя остаться живым — и не видеть и не слышать абсолютно ничего! Никогда — до, и никогда — после, я не был так близок к помешательству, пульсируя на этой зыбкой грани, уход в сторону, от которой, означал ничто. Затем силы вновь оставили меня, и я опустил голову…

Мелькали чьи-то лица, которых я не мог узнать, руки, указывающие во все стороны сразу. Багровые отсветы, заполняющие чьи-то контуры, потом резкие, серебристые молнии, рвущие непонятные изображения пополам. Возник рот, в котором шевелился распухший и почему-то раздвоенный язык, ослепительно белые клыки… и я, лежащий в этой пасти, собирающейся сомкнуться и размолоть меня крепкими зубами. А сами зубы тянулись далеко-далеко, в несколько сотен или тысяч рядов, и где-то там, позади них, еле заметный, тонкий выход, пугающе черный на фоне сверкающих клыков. Потом возник бесконечный коридор, куда я проваливался, тщетно пытаясь удержаться за гладкие светящиеся стены. Следом появился тупик, возникший из-за очередного поворота. Я пытался барахтаться, но руки скользили, и я упал в этот тупик, как в желе — оно стало всасывать меня, отчего дышать становилось все труднее и труднее… На грудь давило все сильнее, потом вязкая пустота, рывок — и все исчезло…

Это не я пришел в себя — это тело напомнило о себе, отреагировав на болезненный толчок, сотрясший окружающее пространство. Ничего не соображая, в полной прострации — будто я и мое тело существуют отдельно друг от друга — перевернулся на спину. Сразу стало легче дышать. Рука наткнулась на выступающую небольшим бугорком поверхность — видимо, я упал на нее, и та давила на легкие, вызывая кошмары. Так же, еще ничего не понимая, попытался оторвать голову от пола и сразу уронил обратно, словно кто-то неведомый и тяжелый придавил ее своей тушей. Сознание возвращалось медленно… Я и понятия не имел, как долго находился недвижимым, пока глаза не открылись и не увидели тьму. Ни вставать, ни шевелиться не возникало желания, полная неподвижность была мне сейчас нужнее… Так продолжалось довольно долго, пока меня не начал бить озноб. То, на чем я лежал, минута за минутой вытягивало из меня тепло. И тогда я сделал попытку подняться. Вначале оперся на одну руку, потом на другую. Потом на обе. Потом на колени. Последней поднял голову, приоткрыл и сразу закрыл глаза — так казалось безопаснее, чем вообще не увидеть ничего. Некоторое время даже опасался пошевелиться, боясь шороха, возникающего при движении. Холод еще раз напомнил о себе — через колени, которыми я опирался на жесткую поверхность. Ладонью коснулся пола — он оказался на ощупь очень холодным, шершавым, с едва заметными трещинками и выемками. Это была не земля, скорее что-то больше похожее на камень. Или… та самая, огромная бетонная труба, отверстие которой я успел увидеть перед тем, как стены провала сомкнулись за моей спиной!

Наверное, я закричал. Путь наверх был отрезан. Труба время от времени вздрагивала, словно кто-то дергал ее в глубине. Потом все стихло. Начал липкой пеленой подползать ужас. Я заново переживал этот день и свое падение в бездну! Еще немного — и я мог сойти с ума. Вцепился зубами в руку, и подступившая боль отрезвила, не дав зациклиться на страшных мыслях. Разом, словно ожидая этой минуты, заныли все полученные на поверхности раны. Казалось, на теле нет живого места. Я не смог сдержать стон, и он унесся прочь, эхом отдаваясь от влажных, пропахших сыростью стен…

Меня всего затрясло, сердце бешено забилось — я заживо погребен в толще земли! Все окутывала кромешная тьма. Где я нахожусь? Мне предстояла мучительная смерть, либо от удушья, либо от голода, а, скорее всего — от начавшего заполнять меня целиком чувства безнадежности и страха. Взвыл, ударил перед собой кулаком, и он влетел во что-то очень твердое и жесткое, отчего я чуть не разбил себе пальцы. Это меня слегка ошеломило — вроде бы, земля не должна быть настолько твердой. Когда пальцы еще раз притронулись к стене, я заметил, что она сухая и холодная, а главное, что-то напоминающая… Таким мог быть только бетон! Я, действительно, попал в трубу, и мне не показалось, когда я видел ее изломанные края при падении в пропасть. Что это могло быть, я не знал. Скорее всего, внутренняя сторона колодца, только почему-то выложенного не вертикально. И он достаточных размеров, чтобы в нем можно было стоять, почти не пригибаясь. Для чего он здесь находился, кто его выкладывал? Сейчас меня этот вопрос занимал менее всего. Зато сразу возник другой — нельзя ли по нему, выбраться наружу? Стены слегка вздрагивали, а пару раз дернулись так, что я, даже стоя на коленях, не удержался и упал на бок. Катастрофа, произошедшая наверху, была столь серьезна и всеобъемлюща, что не могла не затронуть и всех подземных коммуникаций. Подземных? У меня мелькнула неосознанная до конца мысль — да, подземных! Что, если скажем, эта труба состоит из частей единого целого, предназначенного, например, для вентиляции метро? Или для отвода канализационных, или, каких либо иных, вод? Я снова вздрогнул. Но на ощупь пол и стены снова показались сухими, хоть чувствовалась небольшая влажность там, где бетонные кольца примыкали друг к другу. То, что труба состояла из плотно пригнанных друг к другу колец, я уже понял, тщательно исследовав стык почти по всей его длине. Нет, это не для воды…

Я просидел некоторое время, не решаясь подняться и сделать первый шаг. У меня не хватало ни сил, ни мужества, чтобы заставить себя пойти куда-то в полной темноте. В этот момент остро пожалел о том, что уже давно бросил курить — так в кармане могла оказаться зажигалка или спички, и я смог бы рассмотреть, куда все-таки попал. Постепенно я успокоился. Гул, изредка доносившийся сквозь стены, скоро утих окончательно. Тишина стала такой, что собственные движения и производимый мной шорох воспринимались как гром. Мне вдруг показалось, что я здесь не один — ведь я явственно видел, как и передо мной и вместе со мной, в пропасть падали люди. Нет, я не один! Я не мог быть один!

— Эй…

Мне казалось, что кричу, но на самом деле это был еле слышный хрип.

— Эй? Кто-нибудь?

Ответом было молчание. Я сглотнул солоноватую слюну и в волнении прокусил губу. Что-то надо делать… Осмелев немного, протянул ноги вперед — они стали затекать от неудобной позы. Ничего не изменилось. Воздух вокруг был не очень свеж, но пыли в нем не ощущалось. Следовало на что-то решаться. Я уговаривал себя подняться, потом собрался с силами и встал. Голова коснулась чего-то, я испуганно вжал ее в плечи, только потом, сообразив, что это не может быть ничем иным, как потолком помещения. Верхом трубы — если это действительно труба. Все по-прежнему оставалось безмолвным. Вытянутыми вперед руками я проверял — не наткнусь ли на что-нибудь? Мне пришлось передвигаться вдоль одной из стенок, но я практически без труда доставал рукой и до второй — ширина трубы это позволяла. Пройдя несколько шагов, наткнулся на что-то, что при ощупывании оказалось крылом того самого грузовика, который провалился в пропасть вместе со мной. Сразу вслед за ним оказался тупик. Земля плотно заполняла отверстие, скорее всего, именно то, сквозь которое я сюда попал. Я не особо расстроился, ожидая встретить что-то в этом роде. Оставалась еще одна сторона, и я повернул назад. Раз закупорена эта — вторая должна быть свободна.

Постепенно, шаг за шагом, стал вновь наползать сковывающий движения страх. Я больно ударился ногой обо что-то, отпрянул вбок, задев обожженной рукой шершавую поверхность, и вскрикнул. Мною снова завладел ужас: животный, всеобъемлющий, грозящий перерасти в панику, и погубить меня без всякого вмешательства извне. Я громко закричал и сразу догадался, что мой крик не унесся по трубе прочь, а уперся в какую — то преграду и в ней заглох. От сознания непоправимого я замер, потом заставил себя сделать еще несколько шагов — и руки уперлись в новую преграду. Скорее всего — громадный кусок породы, надежно закупоривший второй выход. В полном бессилии и отчаянии я опустился на колени… Это означало смерть, от которой я с таким упорством обреченного убегал на поверхности земли. Она не смогла уничтожить меня ни падающими стенами, ни разверзающимися трещинами, ни огнем и водой… Нет, вместо всего этого она приготовила мне куда более ехидную усмешку — позволила спастись, что бы просто похоронить… живым. Я находился в подземном склепе!

Перед глазами опять стали появляться багровые круги, еще немного — и сознание могло отключиться, чтобы впасть в уже виденный кошмар. Стали всплывать лица покинутых близких… Всего несколько дней назад я был в кругу семьи, держал на руках сына и целовал печальные глаза жены — ей так не хотелось со мной расставаться. Что станет с ними? Как они это переживут? И переживут ли?

От ярости я заскрежетал зубами. И тут что-то неуловимое, заставило меня замереть, напрячься и полностью сконцентрировать свое внимание на еще не осознанном полностью ощущении… Я свободно дышал! Не задыхаясь, не чувствуя постепенного удушья — а ведь воздух в замкнутом пространстве не мог быть не спертым. У него была лазейка! А раз она была у него — что мешало мне ее отыскать? И вдруг она окажется такой, что будет пригодна и для меня?

Обшаривая сантиметр за сантиметром, неоднократно исцарапав пальцы, я проверял бетонные стены. Отверстие должно быть! И оно действительно нашлось! Это оказалась вделанная в стену решетка. Она плохо держалась, и я без труда сорвал ее с места. Дыра оказалась узкой, но я смог просунуть в нее голову — и сразу ощутил разницу между тем воздухом, которым дышал и тем, который оказался за пределами трубы. Я стянул с себя свитер — от него и так ничего не оставалось, и, изгибаясь и выворачиваясь, протиснулся сквозь этот спасительный лаз, туда, где ожидал встретить спасение.

Моя радость могла показаться несколько преждевременной. Это опять была труба, возможно, идущая параллельно первой, в которой я оказался вначале. Но, в отличие от нее, она не могла быть замкнута с обеих сторон — иначе я не заметил бы в ней притока воздуха, позволяющего мне не задохнуться до сих пор. Повторив все, как в первый раз — передвижение вдоль стен — я прошагал так несколько минут. Привыкшие к темноте глаза различили еле уловимый свет, хоть и не позволяющий что-либо рассмотреть, но дающий слабый ориентир. И все же это был свет, падающий откуда-то сверху. Труба закончилась. Я стоял на дне вертикального колодца и дрожал от возбуждения и сознания того, что ничего не могу поделать… Где-то там, наверху, находилось отверстие, сквозь которое просматривались огненные сполохи. Подняться по колодцу не предоставлялось возможным. Мне хватило и этого скудного освещения, что бы увидеть — он лишен каких-либо приспособлений для этого. Ни скоб, обычно сопутствующих подобным сооружениям, ни лестницы. Свобода почти рядом — всего в пяти-шести метрах над головой. Но она недоступна…

Я просидел на дне колодца около часа. Апатия овладела мною почти полностью — я сделал все, что мог… От усталости откинулся назад, привалившись спиной к стенке, и уперся во что-то мягкое. Отстранившись, протянул руку, чтобы проверить. Это был труп. Кто-то упал сюда с высоты и при падении свернул шею. Я, преодолевая некоторое смущение — мне еще не приходилось обыскивать мертвые тела — обшарил его карманы. И — о счастье! — в них нашлась сухая и годная к употреблению коробка спичек.

Чиркнув, осветил место своего пристанища. Диаметр колодца примерно около трех метров. На дне валялся всякий хлам, попавший сюда с высоты, и среди него я успел разглядеть нужную мне вещь — несколько сухих тряпок. Как и почему сюда не попала вода при наводнении — меня не интересовало. Я смотал их в подобие факела и зажег спичку. Убогий огонек осветил мою тюрьму. Воздушная тяга не давала ему потухнуть, и я еще раз убедился, что выбраться наверх не смогу. Звать на помощь не имело смысла — с такой глубины мои крики вряд ли мог кто-нибудь услышать. А если бы и услышал — наверху имелось такое разрушение, что судьба одного человека уже ничего не значила…

Оставался только один вариант — возвращаться по этой трубе назад и идти, пока она не выведет меня туда, где можно подняться на землю. Я собрал все тряпки, которые, по моему разумению могли мне понадобиться, и, бросив прощальный взгляд наверх, отправился в этот страшный путь, в неизвестность и темноту, где единственным моим спутником оставалась только надежда…

Факел я потушил. Во-первых, хотел сберечь возможность применить его, когда он понадобится, во-вторых, не решался тратить спички напрасно. Второй возможности найти что-то подобное у меня могло и не появиться. Отойти от единственного просвета, крохотной ниточки, связывающей меня с поверхностью, оказалось очень страшно… и все же, иного решения не находилось. Только разведка могла показать — прав ли я в своих ожиданиях. Я вздохнул, собираясь с силами, и повернулся к темноте. Первый шаг дался с трудом, но постепенно, метр за метром, я медленно преодолел довольно длинное расстояние, пока не уперся рукой в преграду. Пальцы нащупали квадратные ячейки. Вероятно, сетка, перекрывающая всю трубу. Я пнул ее ногой — она слегка подалась. Скорее всего, она предназначалась для задержки всякого мусора, который мощные вентиляторы засасывали внутрь. А раз так — то где-то рядом должно быть и место, откуда этот мусор извлекают смотрители. Я вновь чиркнул спичкой… Предположение оправдалось полностью — в трубе, совсем рядом, нашлась дверца. Но все попытки ее открыть, выбить и сорвать с петель ничего не дали. Она была наглухо задраена с противоположной стороны. Судьба еще раз жестоко подшутила надо мной. Либо эту дверь так задумали проектировщики, либо ее сплющило давлением. Что бы тому ни было причиной — мне сквозь нее не пройти. Оставалось только продолжать движение вперед — через сетку. Я закричал, чтобы узнать, насколько далеко может проникнуть эхо. На этот раз голос не увяз, а унесся далеко. Оставалось лишь сорвать сетку, чтобы в который раз поддержать стремление спастись и выбраться из этой темницы. Первоначальный ужас и отчаяние куда-то отступили — мной овладела мрачная решимость. После всего пережитого темнота уже не пугала, и я перестал чиркать спичками. Все, что хотел, уже увидел. Сетка отошла со своего места достаточно просто. Хоть в этом повезло — она сварена не из толстых прутьев, а из обычной рабицы, столь любимой многими дачниками. Пусть и с трудом, но ее можно порвать. Я зло дергал, бил ногой, и достиг того, что она вырвалась в одном месте. Этого хватило, чтобы пролезть, добавив к порезам и ссадинам еще несколько. А сразу за сеткой оказался провал. Я едва не угодил в него, и лишь знакомое чувство, проявившееся впервые наверху, удержало меня от рокового шага. Словно кто-то незримый удержал меня от того, чтобы опустить ногу… Я внезапно напрягся и подумал, что впереди не так уж и свободно. Решив довериться этому неосознанному чувству, осторожно пошарил впереди ногой. Под ней была пустота. Колодец кончился. Вернее, он принял именно такие формы, какие и должны быть. Горизонтальная труба превратилась в вертикальную. Осторожно опустившись на колени, и придерживаясь рукой за обрывки сетки, второй стал ощупывать край колодца. Вскоре я нашел то, что искал — поручни от лестницы, ведущие вниз. Раздумывал недолго — если нет подъема, пусть будет спуск… Это было уже не просто страшно. От осознания того, что я сейчас сам, по собственному решению стану удаляться от поверхности, у меня спазмом сдавило сердце. Но иного выхода я просто не видел. Колодец должен куда-нибудь, меня вывести — если на том конце опять не встретится новый завал. Перекинув ноги через парапет, ухватился за скобы и стал спускаться. И снова, каждый последующий шаг уводил меня все дальше от поверхности земли, может быть, к той самой могиле и смерти, которой я так долго избегал… Думать о спуске не хотелось… Жутко. Но я с упорством обреченного сползал вниз. Так продолжалось довольно долго. Пришлось несколько раз останавливаться и отдыхать. Шахта казалась нескончаемой, я стал опасаться, что просто не смогу спуститься и сорвусь. Но бесконечный спуск все же прекратился. Я оперся ногой о твердую поверхность и в изнеможении сел прямо на бетон.

Отдохнув немного, решил осветить место, где оказался. Замкнутое помещение, но несколько больших размеров, чем сам колодец. Спички и факел помогли увидеть, что в одном месте вновь находится сетка, наподобие той, которую я вырвал наверху. А за ней темнело что-то массивное, с неясными очертаниями. Не желая расходовать драгоценный свет, я быстро обошел дно помещения вдоль стены, пока не вернулся к тому же месту, с которого начал обход. Иного выхода не нашлось. По всей видимости, здесь кончалась — или наоборот, начиналась — вентиляционная шахта. Она должна каким-то образом сообщаться с линией метрополитена. Я немного отдохнул и, вцепившись в решетку, стал ее дергать и трясти. Справится с ней, оказалось гораздо труднее, чем с первой — она не поддалась ни на йоту. В конце концов, я с силой ударил по ней ногой — и ступня в сапоге застряла в образовавшейся дыре. С трудом высвободив ногу, я разомкнул ближние прутья, потом пригнул еще парочку — при тусклом свете быстро прогорающего факела стало ясно, что мне этого достаточно, чтобы протиснуться наружу. Как ожидалось, за сеткой обнаружились лопасти громадного вентилятора, и я, убедившись в том, что уж их-то ни за что не отодвинуть, стал продираться к задней стенке, за постамент, на котором они стояли. Внизу что-то звякнуло. Это оказалась металлическая скоба, которой я сразу воспользовался. Сбивать ею жестяную обшивку сбоку от лопастей стало не в пример легче, чем кулаками. Гул ударов убедил, что я поступаю верно — там должно находиться пустое пространство! Пробив дыру, сразу понял, что воздух в метрополитене уже сильно отличается от того, которым я дышал здесь — он очень насыщен пылью, и она заскрипела на зубах. Те страшные подвижки не могли сказаться и здесь — вряд ли хоть какая-то система вентиляции теперь обеспечивала приток свежего воздуха в подземелье…

Я рассчитывал, что крупный двигатель с массивными лопастями не может быть подвешен просто к потолку — для таких предметов всегда делают площадку, на которой их и устанавливают. Так и оказалось. Площадка нашлась сразу за пробитой обшивкой. В одном месте я снова, на ощупь, отыскал приваренную металлическую лестницу и по ней спустился вниз. Сделав несколько шагов, наткнулся на ряд толстых кабелей и едва не упал, споткнувшись о стальной рельс. Итак, я оказался прав — это метро…

Когда-то я работал в угольной шахте и твердо знал одну заповедь. Если что-то случилось — искать выход там, откуда есть приток свежего воздуха. И вторую. Не пользоваться открытым огнем. Иначе газ без цвета и запаха — метан — превратит неосторожного в труп. Вряд ли в метро может быть метан, он характерен все-таки именно для угольных шахт, но все же… Впрочем, никакого огня, как открытого, так и закрытого, у меня уже не было. Считать почти истраченную коробку спичек достаточным осветительным средством просто глупо. Они могли в чем-то помочь, но лишь на секунды. Оставалось определить — есть ли здесь хоть какой-то воздушный поток. Я смочил ладони в хлюпающей под ногами воде и приподнял их. Никакой свежести, кроме холода самой воды, не ощущалось. Я встал посередине путей, повернулся из стороны в сторону — безрезультатно. Этого следовало ожидать — раз не работали вентиляторы, то и свежему воздуху взяться не откуда. Да и как они могли работать после всего, что случилось? Метро не могло остаться нетронутым такой масштабной катастрофой… Подумав, я направился в одну из сторон, полагая, что мне под силу пройти в кромешной тьме несколько сотен метров до ближайшей станции. Уже первые шаги показали насколько опрометчиво такое заблуждение… Идти оказалось очень тяжело. Приходилось либо семенить по шпалам, вовсе не предназначенным для размеренного шага, либо пытаться шагать по рельсам, держась за стену, что тоже не доставляло особенных удобств. Я стиснул зубы и упрямо двигался вперед, надеясь, что рано или поздно, все равно доберусь до того места, где смогу выбраться на свет. Я спотыкался несчетное количество раз, неоднократно падал и вновь поднимался. Глаза тщетно искали хоть какой-нибудь лучик света. Иногда, не выдержав могильной темноты, я зажигал спичку и в краткие мгновения ее жизни осматривался. Тоннель был практически не нарушен — если судить по тому, что я успевал увидеть. Но будет ли так всегда? И все же, это было метро, и идти здесь можно в полный рост. Вопрос лишь в том, верен ли мой расчет? Как далеко придется мне идти без света, не зная направления? Правда, что в одну, что в другую сторону должны находиться станции. Да, передвигаться вдоль путей было гораздо труднее, чем шагать пусть по узкой, но все же ровной трубе — тот, кто хоть однажды проделывал это, идя по шпалам, знает, как тяжело приспособиться к их неудобному для ног расстоянию, а тем более, делать это в кромешной темноте…

Я уже заработал несчетное количество синяков и шишек. Вновь порезал ладони об выступающие из стен штыри, где крепились кабели. В отличие от колодца, с которого я начал свой путь, здесь было уже не так тихо, как мне показалось в впервые минуты — пару раз я даже вроде как услышал какие-то звуки, а потом что-то похожее на крик. Остановившись, долго прислушивался, но он не повторился. Решив, что мне просто померещилось, я со вздохом направился далее — скоро, не выдержав угнетающей темноты, я и сам стану так кричать… Чтобы отвлечься, стал думать о том, что могло произойти там, наверху. Сейчас, вдали от того ужасающего кошмара, в котором я провел предыдущие часы, все казалось несколько нереальным, словно это произошло не со мной. Но избитое тело и мое нахождение в подземелье не давали повода усомниться, что это не плод моего воображения… Сколько я шел? Час, два? Колея казалась нескончаемой. Мне не нравилось и другое — пыль, которой становилось все больше. Она забивалась в рот и мне, и без того мучившемуся от отсутствия воды, нестерпимо хотелось смочить горло хоть чем-нибудь.

Нога наступила вместо рельса на кусок породы. Остановившись, я сделал шаг назад, и — в который раз! — достал спички. Здесь произошел обвал. В одном месте, сдавленный и почти засыпанный, туннель еще позволял пробраться на противоположную сторону, и я полез, буквально кожей чувствуя, как над спиной нависают многотонные глыбы, способные прихлопнуть меня, как букашку. Лишь когда снова смог встать в полный рост — а для этого пришлось проползти около десяти метров — смог облегченно вздохнуть. Дальше путь был свободен, мне снова, пока еще везло…

Время от времени я присаживался отдохнуть. В такие минуты старался услышать голоса — ведь туннели метро нередко идут вплотную друг к другу. Вдруг как раз в этот момент где-то рядом проходят спасатели? Ведь под землей находились сотни тысяч людей, попавших в эту ловушку еще раньше, чем я. Их не могли бросить вот так, запросто, умирать без всякой надежды на спасение… Потом вспоминалось, как был сметен город, я угрюмо вставал и продолжал свое бесконечное передвижение по рельсам и шпалам. Какие спасатели? Что вообще могло остаться целым, после того как по городу прошлась эта чудовищная смесь из наводнения, огня и страшнейших толчков?

Иногда нога попадала в хлюпающую воду. Я наклонялся, захватывал ее ладонью и, смачивая лицо, выплескивал обратно. То, что здесь под ногами, пить нельзя… Она отвратительно воняла тухлыми яйцами — первый признак того, что она уже очень давно стоит так и гниет. Хорошо было и то, что таких мест оказывалось совсем немного — значит, тоннель пока еще не затоплен. Если ошибаюсь, мой путь ведет в никуда…

Часто проверял вторую сторону тоннеля — опасался, что не замечу, как пройду мимо платформы. И вот — сердце забилось в несколько раз сильнее — ладонь нащупала гладкую отшлифованную поверхность. Я внимательно проверил стену еще не потерявшими чувствительность пальцами, провел ими по еле заметным граням — скорее всего, это плитка, которой часто украшают станции метро. А значит… И тут мне в голову пришла мысль. Раз это платформа — на ней неминуемо должны быть люди. Но я не слышал ни стонов, ни вздохов. Вообще ничего. А такого просто не могло быть! Я не верил, что все, кто оказался под землей, смогли бы так быстро отсюда убраться, скорее, наоборот — многие бы бросились именно сюда в поисках спасения от всего, что творилось наверху. Я повернулся, и, в два шага преодолев расстояние, отделяющее меня от другого края, уперся руками в холодную поверхность. Достав из кармана спички, чиркнул… и обречено присел на шпалу. По всей длине платформа наглухо закрыта большими, плотно пригнанными друг к другу стальными листами. Они были проклепаны на всем протяжении, и я сразу понял, что проникнуть сквозь них мне не удастся. Скорее всего, это одна из тез законсервированных станций, о которых так часто писалось в прессе и которых не так уж и мало под землей — предназначенных, вероятно, не для простых смертных… Видимо, слухи небеспочвенны. Приложив ухо к листам, я долго прислушивался — не идет ли, где-нибудь поезд? Но, похоже, моя злость оказалась несколько несвоевременной — подземные коммуникации явно повреждены так же сильно, как и наверху, и никакие поезда — ни обычные, ни специальные — пройти по ним уже не могли. А может быть, и хуже — их некому вести… Я подумал о диггерах — искателях приключений под землей. Вот кто, окажись в такой ситуации здесь, смог бы найти выход. Но, видимо, пути этих бродяг никогда не приводили сюда. Или, это место надежно защищено от проникновения, им подобных… Оставалось только удивляться, как это получилось у меня самого. Надеяться было не на что и не на кого. Отдохнув, я поднялся и упорно стал двигаться дальше. Все же положение не казалось совсем уж безнадежным. Если мне повезло вырваться из ада, бушующего наверху, хватило здравого смысла, чтобы оценить ситуацию и принять единственно верное решение, а не сидеть тупо на дне колодца — то так ли уж сложно будет отыскать выход и отсюда? Была бы еще вода… Есть мне совершенно не хотелось, но жажда мучила совсем уж невыносимо. Хоть я и не знал точно, сколько времени провел под землей, но полагал, что уже не менее десяти-двенадцати часов. И столько же, — если не больше! — провалялся без чувств, в самом начале этого полубезумного пути.

У метро — сотни выходов на поверхность. Я знал, что рано или поздно, но доберусь до платформы, с которой смогу подняться наружу. Правда, что могло меня там ожидать? Я содрогнулся, припомнив, как спасался от кошмара, который начался в середине дня и продолжался, по-видимому, до сих пор. Странное дело, но здесь, на глубине нескольких десятков метров, казалось даже спокойнее. И тут меня, как ножом, кольнуло подозрение, в начале, не совсем ясное, а потом полностью оформившееся. Вода! Громадные ее массы не могли просто унестись за пределы города — что-то все равно должно попасть и сюда, в подземелья! И тогда… Я даже покрылся испариной, подумав, что она настигнет меня здесь, а я даже не смогу понять, что случилось, как напьюсь ею так сильно, что никакая жажда мне уже не будет грозить вообще никогда…

И тогда я рванулся, позабыв, что ничего не вижу. Меня вел инстинкт, а может быть, и еще что-то, чему я не мог найти определения. Я стал гораздо реже промахиваться ногой мимо рельса, а рукой, которой придерживался о стену, меньше натыкаться на острые концы оплетки проводов и креплений. Чтобы отвлечься, стал считать шаги, потом сбился, вновь стал считать… И бросил это занятие, так как оно отвлекало меня от того, чтобы просто, идти. Я прошагал так какое-то время, и стал подумывать, что направление, выбранное мною, не совсем уж и верно — не могли же станции находиться так далеко друг от друга? Мне казалось, что я иду уже не меньше четырех-пяти часов. А то и больше. Будь это на поверхности, даже два часа — это примерно шесть-семь километров по ровной дороге. Но, с другой стороны, не в темноте, и не по такой… Я решил идти дальше — возвращаться назад просто нестерпимо. Да и куда? Снова проверял другую сторону пути — но и там была все та же стена, с проводами и креплениями.

И вновь, как в первый раз, я вздрогнул от неожиданности. Рука провалилась в пустоту, и я едва не упал, ударившись грудью обо что-то. И опять возникшее чувство опасности удержало меня от последующего шага. Я замер, чиркнул спичкой и еле сдержал крик… Впереди пропасть. В скудном освещении невозможно было понять, как она глубока, но и его хватало, чтобы увидеть — в ней находится то, что осталось от идущего поезда и части платформы, где находились люди. Не было ни пожара, ни воды — только громадная яма, где лежали останки раздавленных пассажиров и придавленные большими камнями вагоны. Там были еще живые — я услышал стоны и вздохи, не различимые мною ранее, пока я не встал у самого края провала. А за ним — та часть платформы, попасть на которую я бы уже не смог никоим образом. Для этого необходимо преодолеть пропасть. Но сделать это невозможно…

— Мм…

Я глухо взвыл. Стоять так близко к спасению — и опять оказаться обманутым! Плюнув на все опасения, достал клочки, которые нес на себе все дорогу, и разложил костер, чтобы осмотреться получше. Едкий чад и гарь горящего тряпья ударили в нос. Все верно… То, что я успел разглядеть, не оставляло надежды. Станция наполовину завалена, а провал не позволял проникнуть на вторую ее часть. Впрочем, попади я в нее, еще неизвестно, что бы мне это дало. Пробраться сквозь валуны и согнутые страшным давлением стальные опоры очень непросто… И удивительно, как при этом сохранилась сама колея, по которой я вышел к станции.

Что ж… иного выхода нет. Тоскливо посмотрев на пропасть и на платформу, я повернулся и зашагал прочь. Весь проделанный до сих пор путь оказался бессмыслен… И я не знал — хватит ли теперь у меня сил, чтобы его повторить заново. Ведь я находился под землей уже не меньше — а может и больше! — суток. Без еды, без воды, крайне ослабевший и покрытый множеством ноющих ран, которые нечем даже перевязать. Спину и ноги ломило от усталости, живот скручивало спазмами и пить хотелось так, что сейчас я бы не раздумывая, прильнул даже к самой гнилой воде. Что думает муравей, передвигающийся по своему муравейнику? Для него он столь же огромен, как это подземелье для меня. Но ему не нужны глаза — он знает свой муравейник, а вот я — нет. Был бы хоть свет… Я сорвал с себя рубашку, майку — все равно, становилось жарко и в них не имелось особенной нужды. При догорающем костре успел приметить обыкновенный зонт — видимо, его забросило сюда во время обвала с платформы. Тут же нашлись какие-то тряпки, и даже кожаный портфель. Я вытряхнул его содержимое, надеясь, что в нем окажется что-нибудь съедобное, а еще более того — пригодная для питья жидкость. Но в нем оказались только бумаги. Намотав на зонт ткань из разорванной майки, я долго подпаливал ее с помощью листков и кое-как добился того, что она загорелась. Факел вряд ли станет гореть долго — но для того, чтобы попытаться обойти платформу с другой стороны, может и хватить. Ведь пути за станцией почти всегда имеют сквозные выходы друг на друга. Мое предположение оправдалось. Прежде чем факел угас, и я опять остался в кромешной тьме, заметил проход и рванулся туда, ведомый все еще не совсем пропавшей надеждой. В проходе нога сорвалась, и характерный всплеск возвестил, что на это раз я уж утолю свою жажду! Что это была за вода, что в ней находилось — мне было все равно. А напившись, я сразу услышал то, что заставило сразу обострить внимание.

Крики. Впрочем, криками они лишь казались. Это были стоны. Стоны раздавленных и искалеченных, не имеющих сил выбраться из-под завалов людей… Каким-то образом, я, все-таки, вышел к другой стороне станции — и здесь путь не преграждала такая ямина, перед которой я спасовал только что. Импровизированный факел догорал, когда я просто почувствовал, что передо мной преграда, и протянул руки вперед. Поезд. Протиснувшись мимо него, я сразу убедился, что цель достигнута. Этот край платформы остался на месте, мне оставалось только ее преодолеть, чтобы по лестницам эскалатора выйти наверх. Подтянувшись, я взобрался на нее и почти сразу наткнулся на тело… Я глубоко вздохнул, и, пересиливая себя, опять опустился на колени. Второй раз за сутки мне предстояло обыскивать труп — но иного выхода просто не приходило в голову. Спички кончились, факел угас, а у него мог оказаться коробок или зажигалка… А свет мне необходим, и именно на этом этапе. Ощупав его, я понял, что это мужчина, и мои надежды на удачу возросли. Не колеблясь более, стал рыскать по его карманам и — о радость! Пальцы наткнулись на миниатюрный фонарик. Руки задрожали, и я несколько секунд просидел в неподвижности, не решаясь его зажечь. Потом, проведя по высохшему небу языком, надавил кнопку…

Очень узкий, почти ничего не освещающий лучик уперся в мраморный пол, и глаза, успевшие отвыкнуть от света, сумели разглядеть все так, как если бы это был мощный прожектор.

У того, кто лежал передо мной, отсутствовала половина черепа. Вся поверхность платформы залита кровью, успевшей побуреть и покрыться усеявшей ее пылью. Я направил фонарик по сторонам. Всюду, куда достигал луч, виднелись большие куски камней. Порода, вывалившаяся со своих мест, оборванные крепежи, скрученное железо, сплошные завалы в которых торчали скрюченные в последней попытке вырваться руки… Почти весь поезд, возле которого я оказался, был погребен под обрушившейся кровлей. Я направил фонарик вверх и увидел высокий, неровный свод, покрытый многочисленными змейками трещин. Достаточно малейшего толчка, чтобы сверху понеслась, сокрушая все, многотонная махина…

Хриплый крик вырвался откуда-то совсем рядом, и я, вздрогнув от неожиданности, осветил вагон. В нем не уцелело ни одно окно. Все выбиты, во многих застряли раздавленные тела. Чье-то безумное лицо вдруг выглянуло из ближайшего окна, и я чуть не выронил фонарик, когда его увидел. Он снова закричал, и его крик унесся вверх, отразившись несколько раз эхом от свода. Мгновенно, не осознавая еще зачем, я бросился от края платформы прочь и упал под уцелевшую колонну. И тотчас что-то ухнуло наверху, раздался грохот и шум падающих камней… Когда все стихло, я осветил поезд. То место, где находился безумец, теперь стало полностью закрыто упавшей с высоты породой, а вновь взметнувшаяся пыль не позволила рассмотреть подробнее. На ощупь — свет от фонарика мало помогал — я добрался до того края, где, по всем признакам, должен был находиться подъем. Если бы я не держался постоянно рукой за стену и не делал каждый шаг со всей возможной осторожностью — на этом мое путешествие закончилось… Вместо лестницы нога соскользнула в пустоту, я замер, отвел ее назад и присев, направил луч вниз. Передо мной вновь зияла яма, достаточно глубокая, чтобы преодолеть ее с наскока. На дне, вперемешку с обрывками механизмов, во множестве лежали людские тела. Видимо, они пытались убежать со станции и в темноте не увидели, как проваливаются в пропасть. Из ямы доносились стоны и хрипы. Но я не мог им помочь…

Света моего, более чем скромного фонарика, не хватало, чтобы рассмотреть все перед собой и по сторонам. Но, и по увиденному, я мог составить общую картину. Платформа вся завалена и практически уже не существовала. Надеяться, что где-то будет иначе, не приходилось. Мне предстояло выбираться здесь и нигде более — до другой станции я просто не смогу дойти. Да и не решусь, представив себе, что вновь придется идти изнуряющие километры в темноте, поминутно рискуя сломать ноги и шею. Мощные подвижки земной поверхности сказались и здесь. Результат — не выдержавшие колоссальной нагрузки стальные балки, рухнувшие вниз, а вместе с ними и куски породы. Если кто и уцелел в первые минуты — они уже или выбрались отсюда, или попали в эту яму и теперь медленно умирали внизу… Старясь не слушать стонов, я повернул в другую сторону. Было невыносимо оставлять людей так, но у меня не имелось даже веревки, чтобы к ним спуститься, а если б и была — что это могло изменить? Нет ни бинтов, чтобы сделать перевязку, ни уколов, чтобы снять боль, ни просто сил, чтобы вытащить их оттуда…

Я мог лишь поражаться, что подобное не случилось со всем тоннелем. Будь такое везде — добраться сюда не смог даже хорошо экипированный отряд спасателей. А я вовсе не относил себя, к последним — хотя, имел подобный опыт в прошлом, пусть и кратковременный. Но все это было давно… Я осветил край, где должен начинаться подъем наверх. Жуткая маска смерти заставила меня сразу отвести лучик в сторону. Потом, поняв, что видеть подобное придется еще не раз, я вернул его обратно. Человек висел, нанизанный на какой-то штырь, словно насекомое. Наверно, он падал с высоты, а это говорило о том, что там, выше, все обстоит примерно так же, как и внизу. По лицу мертвеца было ясно, что он еще какое-то время понимал, что с ним случилось, прежде чем смерть окончательно не завладела его сознанием… Трупов хватало на всем протяжении платформы. Скорее всего, я попал на одну из центральных станций. Но, даже если и ошибся — рассмотреть что-либо более подробно у меня не имелось никакой возможности. Время, когда Это началось, пришлось на самую середину дня. Пусть, не час пик, но все же… Если то, что я видел только здесь, соответствовало тому, что могло происходить практически на каждой из многочисленных платформ метрополитена — то только на них, под землей погибших могло оказаться не менее миллиона… Плюс количество внезапно остановившихся поездов, в которых людей могло быть еще больше. Они, как и я, тоже должны искать выход, и то, что я не встретил никого, пока шел сюда, как-то не укладывалось у меня в голове. Может, того времени, которое я провалялся без сознания а потом потратил на то, чтобы спуститься в туннели метро, им хватило, чтобы выйти наружу? К тому кладбищу, в которое превратился город наверху, добавилось и это, очень мало ему уступающее по численности погибших. И еще неизвестно, где страшнее…

На время, погасив фонарь, я стал принимать решение. Как же выбраться отсюда? У станции обязательно есть второй выход — но, остался ли он свободен? Смогу ли я по нему вылезти наверх? Чтобы узнать ответ, мне предстояло пробраться по платформе на расстояние около ста или более метров, сквозь угрожающие завалы, практически по телам. И в любую секунду сверху могут упасть камни. Или же — искать другую станцию метро. И то и другое повергало меня в трепет — сколько же можно участвовать в этом марафоне? И там, и там — почти тупик. Гримаса судьбы, неоднократно дающая мне шанс и так же часто отбирающая его обратно… В трудные минуты во многих людях появляется что-то, что делает их жесткими и твердыми, словно стержень. И это помогает им преодолевать в первую очередь самих себя. Других же — гнет и ломает… Наверное, я все-таки был ближе к первым, хотя сам себя не считал сделанным из камня. Я прошептал:

— Я все равно вырвусь! Все равно!

Я так долго молчал, что от звука собственного голоса вздрогнул — вдруг, кто отзовется? Но в ответ раздавались лишь стоны, глухие и мучительные…

Итак, оставалось два пути. Или здесь, каким-то образом преодолев эту яму. Или там — куда еще предстояло добраться. Не могло же быть так, что такая же яма ждет меня и возле второго выхода. Случись такое — это уже станет совсем издевкой, усмешкой над всеми моими стремлениями к свободе, словно я был мышкой, с которой кто-то забавляется и заставляет ее метаться по бесконечному лабиринту. Но я не мышь! Я человек!

Ответом послужило молчание — я и не заметил, как произнес свои мысли вслух. Пыль, поднявшаяся при падении породы, густо усеяла и мое тело. Теперь, без одежды, я сразу стал замечать все острые грани камней. Приходилось чаще просто ползти и протискиваться сквозь загромождения из упавших перекрытий и валунов. Я то спускался по ним, то вновь поднимался, опять полз — и, сосредоточившись на том, чтобы достичь выхода, не заметил, как приблизился к нему вплотную.

Я осветил фонариком эскалатор и замер в полном отчаянии. Выход здесь еще более недоступен, чем первый. Похоже, эта часть станции как раз оказалась на пути той ужасной воздушной волны, возникшей вслед за ощущением нестерпимой головной боли. И в итоге, чуть ли не до самого низа эскалатора, подъем оказался наглухо забит всем, что ветер смог поднять и швырнуть сюда с сумасшедшей силой. Я увидел даже скрученную в штопор машину, сплющенный киоск, несколько чугунных скамеек… натуральная пробка, густо нашпигованная человеческими телами. Пробраться сквозь эту мешанину, просто нереально. Оставалось только возвращаться обратно, к яме, и уже там думать, как ее преодолеть. Приходилось быть очень осторожным, постоянно опасаясь, что любое мое движение может повлечь за собой падение камней. Что касается порезов — я уже просто не обращал на них внимания, хотя по наступающей слабости понимал, что потерял немало крови…

Нога попала во что-то мягкое, и из-под нее послышался стон. Какой-то несчастный лежал на животе, лицом вниз. Одна рука у него была сломана и наружу торчала голая кость. Ноги человека завалены грудой камней. Я посветил ему на голову. Он больше не стонал, но по плотно сжатым губам я заметил, что он все еще в сознании. Луч осветил массивную крепь, придавившую всю груду камней, под которой он находился. В одиночку, какой бы силой я ни обладал, сдвинуть ее в сторону невозможно. Он это сразу понял, потому что с его губ сорвался еще один стон. Может, он хотел что-то сказать, но сил для этого уже не оказалось…

Оглядевшись вокруг — насколько хватало этого скудного света начавшего тускнеть фонаря — я увидел, что ко мне со всех сторон тянутся руки. Вначале, я отшатнулся, подумав, что сейчас они все вцепятся в меня и уже не отпустят, но потом опомнился. Большинство давно мертвы, а если кто еще и дышал — не мог ни видеть, ни понимать. Все они безнадежны — я не могу вытащить ни одного. Изувеченные тела, переломанные конечности, раздробленные головы — даже этого света хватало, чтобы увидеть, что довелось им испытать в последние минуты. У кого-то глаза вздрогнули и открылись — они молили о помощи, или хотя бы о том, чтобы я прекратил муки их владельца. Но тогда я еще не мог убить человека… Даже для того, чтобы избавить его от невыносимых страданий. Глаза это поняли — говорить он уже не мог, так как все лицо человека буквально раскрошено и залито кровью — и медленно закрылись. Стиснув зубы, я стал молча выбираться отсюда — к своей, все еще такой далекой цели. К горлу подступал непрошеный ком — я не мог не сочувствовать им, вынужденным ждать своего конца, вдали от родных, и в полном неведении того, что с ними случилось. Но я и сам был недалеко от того, чтобы оказаться в том же положении. Пару раз нога срывалась в дыры, и я едва успевал застыть на месте, чтобы не сломать ее в самый неподходящий для этого момент. Стронутая неосторожным движением, стальная балка накренилась и проскользнула мимо головы — я чудом успел наклониться, она с грохотом ударила в стену, вызвав новую серию обвалов. Я уже не различал, по чему, а может — и по кому, иду… Снова какое-то отупение овладело мною — как защитная пленка, сквозь которую уже ничто не могло проникнуть. Но судьбе было мало того, что я уже видел — и она преподнесла мне на прощание эпизод, забыть который стало невозможно…

Мне показалось, что я заблудился и ползу в обратном направлении — а это было вполне возможно среди такого нагромождения. Метнулся в одну сторону, другую — и рука, искавшая опоры, уперлась в чье-то тело. От неожиданности я отдернул ее назад, а потом, придвинувшись поближе, направил луч фонаря перед собой. Впереди находилась девочка, примерно десяти, может, двенадцати лет. Она лежала на спине, с закрытыми глазами. Осветив ее полностью, я понял, что она тоже навсегда останется в подземелье — ее живот полностью разворочен металлическим штырем, а ступни на одной ноге вообще нет — ее оторвало. Обе руки она сложила на животе — боль, которую испытывала, должна быть невыносимой… Я коснулся ее потемневшего лица — жалость на минуту заставила меня позабыть, что нужно спешить, чтобы не оказаться лежащим рядом и том же положении. Машинально смахнул пыль с ее губ — и она раскрыла их, отчего я задрожал всем телом…

— Папа…

Я остолбенел. Она так и не открыла глаза — а если бы смогла, я бы, наверное, закричал…

— Ты… Здесь?

— Да! Да! Я здесь! — я вдруг понял, что не должен ее сейчас разочаровывать — в миг ее последней надежды. На измученном лице появилось жалкое подобие улыбки…

— Ты… со мной?

— Да! Я с тобой! Я вытащу тебя, и все будет хорошо! Только потерпи еще немного

— Да. Я потерплю…

У нее шевельнулись пальцы, и я взял их в свою ладонь. Они полностью утонули в ней, такие маленькие и холодные… Через секунду она умерла. Не было ни последнего вздоха, ни слова. Она даже не дернулась. Так, словно вдруг разом остановились часы. Шли, шли, и сразу, без предупреждения… и все.

Я глухо застонал. Мне уже столько раз приходилось видеть смерть за прошедшие часы, во всех ее обличьях, но гибель ребенка, кажется, оказалась непереносима… Я стал уползать — и вовремя. Валун, до того державшийся неизвестно на чем, сполз и прикрыл собой и тело девочки, и то место, где я только что был. Теперь, уже не стыдясь, и не смущаясь, обыскивал карманы попадавшихся трупов — там могли оказаться спички. А свет фонарика становился все тусклее и тусклее. И остаться без него в самый ответственный момент просто нелепо. Когда я наконец-то дополз до ямы, то был вымотан так, словно преодолел длиннейшую дистанцию. Даже идти по рельсам оказалось легче, чем пробираться сквозь завалы на платформе. Сказывалось все — и сумасшедший бег на поверхности, и многочасовое нахождение под землей. Силы мои не могли быть безграничны, и я с удивлением подумал, что такой выносливостью просто не мог обладать… а они еще были! Но расслабляться еще рано — яма находилась передо мною, и теперь нужно решить, как ее преодолеть и не присоединиться к лежащим, на дне.

Нервное напряжение стало не меньшим, чем физическая усталость. Находится рядом на пути к спасению и не иметь возможности на него стать — это слишком. Соорудить мост не из чего — хотя поблизости хватало всяческого хлама и железа, но я просто не сумел бы им воспользоваться. Прыгнуть — почти что безрассудство. Я прислонился спиной к колонне — одной из немногих, выдержавших обвал и всесокрушающую силу давления. Ничего путного на ум не приходило, а делать что-то нужно — опять знакомое уже чувство стало подсказывать, что поторопиться необходимо… Я высветил противоположную сторону — до того края, где остались оборванные металлические ступени и свисающий вниз конец резинового поручня, вприглядку, по меньшей мере, четыре метра. Перепрыгнуть их — без разбега! — для этого нужно иметь такую физическую форму, какой я не мог похвастаться и в лучшие времена. Я вновь застонал — вынести столько всего, и теперь встать перед преградой почти на самом выходе из подземелья. И тогда я стал собирать все, что только могло гореть — чтобы осветить и яму, и второй ее край как можно лучше. Изматывающая беспрерывная гонка, более чем суточное блуждание впотьмах, жажда — все это доконало меня, и я в полной прострации сел на камни, даже не думая о том, что находится на открытом месте опасно. Через минуту я забылся дерганым нервным сном

В чувство меня привел какой-то зловещий звук. Очень знакомый и неприятный. В угольной шахте нашими спутниками частенько бывали крысы. Вот и сейчас, едва я направил фонарик, как его свет отразился во многих словно рассыпанных вокруг бусинках. Луч отражался в глазах серых тварей, усеявших практически весь край платформы. Их становилось все больше и больше. И тогда я вспомнил еще одну, третью заповедь горняка — что крысы, или мыши, которые в изобилии живут в рудниках, всегда стремятся к поверхности, если чувствуют опасность для своей жизни. Это могло быть что угодно — бушующий где-то пожар, газ, но, чаще всего — я сразу похолодел — вода… Я вскочил и зажег подготовленный заранее костер, который соорудил из обрывков ткани и неведомо как попавших сюда деревянных обломков. Неровное пляшущее пламя отбрасывало тени, и при его свете я увидел, что полчища крыс скоро полностью заполонят все подземелье. Они мелькали у меня под ногами и некоторые даже стали цепляться за штаны, вставать на задние лапки и пытаться подняться по мне повыше. Но главное — я увидел торчащий обрывок кабеля на той стороне. Если мне удастся за него ухватиться — я могу попытаться совершить невозможное! И шальная мысль уже не покидала… Тщательно натер руки пылью, засунул фонарик в карман, чтобы он не мешал, и отошел от края настолько, насколько это было реально. Несколько раз собирался… и не решался, страшась упасть вниз. И все-таки, преодолевая свой страх, прыгнул! Ухватился чуть ли не за самый кончик кабеля и больно ударился о породу. Кабель выдержал. Подтягиваясь на руках, упираясь носками ботинок в уступы, я выбрался на тот край провала.

Почти сразу, после того, как я подтянулся наверх и отполз от края подальше, послышался далекий смутный гул. Крысы, которые бегали на той стороне, как по команде остановились, а потом раздался такой отчаянный писк, что я невольно сделал несколько шагов от края, догадываясь, что это неспроста… Самые смелые из них попытались перебраться ко мне вдоль стены. Почти все они сорвались вниз, не удержавшись на отвесной поверхности. Гул нарастал с каждой секундой. Одной из крыс удалось проползти по еле заметным выступам, и она большими скачками понеслась вверх по лестнице. Я бросился следом, уже понимая, что этот надвигающийся шум ничего хорошего не сулит… Возможно, это была одна из самых глубоких станций — таким долгим мне показался подъем. Приходилось держать фонарик, а свободной рукой хвататься за все, что могло мне облегчить стремление поскорее убраться отсюда. На эскалаторе все тоже было изломано и искорежено, а во многих местах ступеней не имелось вовсе — они упали вниз, и на их месте зияли темные отверстия. Я полз, прыгал, подтягивался — а снизу меня подстегивал тот жуткий гул, в причине которого уже не оставалось никаких сомнений. Писк, доносившийся снизу, стал совсем уж пронзительным. Лишь на мгновенье я остановился, чтобы посмотреть назад. Что-то темное, бесформенное стало наполнять собой впадину, через которую мне удалось перескочить. И сразу сотни маленьких теней стали прыгать в нее, словно обезумевшие… Некоторым удалось преодолеть препятствие, и они стали рваться наверх, очень быстро догнав меня и продираясь там, где я, со своими размерами, пройти уже не мог. Приходилось перебираться с одного эскалатора на другой, наступать на что-то, очень похожее на человеческие тела. Один раз рядом раздался стон и я, не подумав, что делаю, протянул руку. В нее, как клешнями, вцепился кто-то, и я сразу рванул руку обратно. Человек сорвался, и я увидел, как он, кувыркаясь, летит вниз, прямо к стремительно приближающейся массе… Заорав от испуга, я дернулся прочь. Фонарик, ударившись обо что-то, разбился, оставив меня в полной темноте. Но почти сразу глаза различили узкую полоску света впереди — до выхода оставалось совсем немного! Еще несколько безумных прыжков по ступеням — и я с размаху врезался головой во что-то, оказавшееся плоской плитой. Она полностью перегораживала выход, и только в одном месте, извернувшись, можно было проскользнуть наружу. Как в исступлении, расшвыривая все, что попадалось мне под руки, я разобрал лаз, и, окончательно разодрав кожу в лохмотья, выполз наружу…

Здесь все было завалено. Ни одна стена в том доме, где находился выход из подземелья, не уцелела. Только в одном месте, именно там, где я выбрался наверх, упавшие перекрытия и плиты сложились так, что между ними, хоть и с трудом, но можно было протиснуться… На какое-то время я ослеп. Глаза, привыкшие к темноте, воспринимали все как сквозь призму, придавая всему расплывчатые очертания. Снизу послышался шум. Я заглянул обратно и увидел мутную, несущую всякий мусор воду. Значит, река прорвалась в метро… И только отпрянув от отверстия, я осознал, что спасся. Это было невозможно, это было вопреки всему — но это было именно так! Я остался жив среди ужаса, который неистовствовал и на поверхности земли, и в ее недрах.

Зрение опять стало откалывать странные шутки — я видел все словно сквозь грязное стекло, будто на зрачки попала и не хочет отклеиваться мельчайшая сетка, превращающая все увиденное в жуткую мозаику… Еще не привыкнув к свету, я поднялся на ближайшее возвышение, образовавшееся от падения нескольких домов, и упал на колени, на самой вершине, еле сдерживаясь, чтобы не закричать…

Повсюду, до самого горизонта, виднелись разрушенные остовы и руины зданий, горы перемешанного и битого кирпича, куски бетона, асфальта, обгоревшие остатки машин, столбы, провода, стекла, домашние вещи… По сути — одна бесконечная свалка, на которой в тысячи бесформенных куч было сброшено все. А изувеченные и непонятно от чего оставшиеся конструкции напоминали переломанные кости. Но были и кости… То тут, то там взгляд натыкался на останки тех, кто еще вчера жил в этих домах и ходил по этим улицам. Небо, казалось, нависло над самой поверхностью земли и стало неотличимо от нее — такое же темное, мрачное и светящееся сполохами и отблесками близких и далеких огней. В воздухе носились, оседая, пыль и пепел, покрывая бурые пятна крови. Эта картина виднелась повсюду, начинаясь от моих ног и продолжаясь настолько далеко, насколько хватало зрения. Повсюду — пожары, клубы дыма и огня, кое-где — отвесно стоявшие стены, которые вообще непонятно как смогли удержаться, когда все здание сложилось рядом, образовав собой громадный, могильный холм. Везде одни лишь руины. Автомашины, сгоревшие совсем или частично, рухнувшие пролеты моста, по которому шли поезда. Поезд, над которым все еще стоял густой столб дыма — горело топливо в цистернах, и по всей вероятности, должен был раздаться взрыв. Пара катеров — как их могло забросить сюда? Вероятно, страшная волна подхватила их и швырнула на центр города, разломав при этом надвое и завалив обломками зданий. Повсюду — трупы: обгоревшие, раздавленные, изуродованные. Оторванные руки и ноги, разбитые головы… Все перемешано с грязью, пеплом, землей.

Мне внезапно стало плохо. Я опустился на плиту, возле которой стоял, и схватился за грудь. Сердце стало давать сбои, видя всю эту картину страшного разрушения и гибели. Над руинами кружил ветер, не столь сильный, как тот, который возник во время катастрофы, но достаточный, чтобы гонять пепел и пыль над остатками города во всех направлениях. Он принес первые капли, холодные и вязкие, которые привели меня в чувство. Дождь казался не совсем обычным — в нем присутствовало что-то такое, что заставило меня, собрав последние силы, искать укрытие. По голому торсу стекали грязные капли — я видел, что весь покрыт чем-то вязким и скользким. И теперь вода смывала это с меня. Но и сами капли не были чистыми — я собрал их и не смог рассмотреть кожу на ладонях. Сверху падало что-то очень похожее на разведенную в воде сажу и песок одновременно… От сгрудившихся цистерн ухнул взрыв — в небо взметнулся большой столб огня. Черная туча смешалась с множеством других подобных, висевших над всем городом. Я протиснулся обратно, под плиты, из-под которых выбрался — дождь становился все сильнее, и мне вовсе не хотелось оставаться под ним надолго. Стало сразу очень холодно — я подумал, что раздет не в самый подходящий для этого сезон, и поискал глазами, что-нибудь, что можно на себя накинуть.

…А потом вдруг понял — да, я спасся! Я остался жив, вынеся при этом нечеловеческие испытания, уцелел почти без потерь — полученные раны несерьезны, по сравнению с тем, что я видел на других. Но я так же осознал иное — таких, как я, осталось мало. Очень мало. Так мало, что, возможно, их нет совсем. Ни одного живого человека за то короткое время, какое потратил, осматривая город, я не увидел…