Это навязчивое и странное ощущение — знать, что под ногами лежат миллионы трупов… Странное и страшное. Хотя, очень частые встречи с «ними», ничего, кроме чувства горечи и настороженности, не вызывают. Правда, не совсем честно умолчать о брезгливости — трупы начали разлагаться. Не помогал и холод. Хоть при дыхании пар шел изо рта, но и он, казалось, был пропитан этими миазмами. Воздух в городе, и без того, далеко не чистый, ощутимо отяжелел, стал сладковатым и угнетающим — так всегда пахнет в домах, где лежит покойник. К тому же, песок носился, почти не оседая и постоянно попадая в рот. В первые дни он скрипел у меня на зубах постоянно, пока я не догадался соорудить повязку из тряпья и теперь носил ее, как защитную маску. А в целом… если думать об этом постоянно, можно сойти с ума. Наверное, я тогда просто разучился сострадать. Я видел, что от «них» осталось, бродил по холмам, сливающимся с небом, и даже не ужасался произошедшему. Я перестал на «них» реагировать, хотя раньше только крайняя необходимость могла заставить меня подойти к трупу. Бессчетное количество погибших в городе как-то сделало все не столь трагичным, каким оно являлось на самом деле. Может быть, я острее воспринимал смерть одного, чем миллионов… Не отчаяние — какая-то необъяснимая тупость, будто наружу выползла непроницаемая оболочка, сквозь которую невозможно достучаться. Не впади я в это состояние — упал бы, наверное, на землю, и стал грызть ее зубами от безысходной тоски. А так… Все, что я видел, словно проходило мимо. Пропал и растворился страх. Я был один, на изувеченной катастрофой земле, посередине враждебного и изменившегося мира — и не боялся. Страх атрофировался настолько, что я чуть ли не бездумно мог залезть туда, где малейшее неосторожное движение могло вызвать новую серию обвалов, а следствие — остаться там навсегда, без всякой надежды на избавление. И не то что бы я совсем уж ничего не опасался — но не боялся смерти. Она настолько часто являлась мне, что я перестал ее видеть. Три или четыре раза я чуть не покончил со всем — оставалось сделать лишь один шаг, и пылающая бездна приняла меня в свои объятия. Таких мест хватало среди руин. Провалы зияли либо темнотой и холодом, или жаром огня, бушующего внизу. Там, под останками города шла работа, не та, которая была придумана людьми, а вечная, начавшаяся еще задолго до их появления. Возможно, там ковался еще один катаклизм, и я бы не удивился, взлети эти останки в поднебесье при очередном чудовищном взрыве. Сердце билось спокойно, эмоций — ноль, все воспринималось как через толстую, бесстрастную, равнодушную ко всему корку. Пройти мимо мертвого тела, пусть даже детского — почти то же, что и возле кучи песка. Только глаза механически отслеживали, есть ли смысл подойти и, чем-нибудь, поживиться, или забыть об этом, как я уже забыл, про всех, увиденных мною ранее. Возможно, это был шок. Защитная реакция, которая заставляла меня все делать механически и не допускать ни единой мысли, не посвященной самосохранению. Теперь я стал способен бродить среди мертвецов, и уже не пугался ни скрюченных рук, ни оторванных голов. А уснув практически среди трупов, а возможно, что и на трупах, когда поднялся из затопленной станции метро, и вовсе перестал на них реагировать. Наткнувшись на тело почти целиком заваленного землей мужчины, я снял с него ремень, и, обнаружив, что в кармане фляжку с коньяком — забрал и ее. Мародером себя не чувствовал — погибшему это уже ни к чему. А следовать устоявшимся правилам — не те условия… Я искал что-нибудь съестное, мельком осматривал погибших — требовалась подходящая одежда и обувь. Мои сапоги-ботинки, после блужданий в метро и скитаний по руинам, практически развалились. К тому же — холодно. Натянутая после выхода наверх чья-то легкая курточка едва грела, и я долго выбирал, на что ее поменять. А найти ей замену в тех условиях, в которых я оказался, оказалось далеко не так просто, как думал вначале. Где-то я подхватил измазанную грязью и кровью шубу, обрезал ей полы обломком стекла, и, вывернув мехом внутрь, напялил на себя, став похожим на карикатуру. Но мне было все равно… Перепоясанная обрывком провода, она согревала тело, а большего и не требовалось. Голой оставались только голова и запястья — но надевать на себя чужую шапку я почему-то не решался… Что касается перчаток, то они мне просто не попадались. Иной раз мелькала мысль — почему бы всему этому, не случиться летом? Полный бред…

Я бродил среди развалин уже с пару недель. Точно сказать невозможно — сознание не зафиксировало время, если считать с самого начала — с появления громадной подземной волны, бегства, падения и блуждания во тьме. Есть хотелось постоянно, так как найти еду было трудно. Зато с водой — почти без проблем. Подходишь к луже, набираешь воду, во что-нибудь вроде бутылки, а потом процеживаешь через несколько слоев тряпья. Если хватает терпения — ждешь, пока она отстоится. В такой воде, запросто могла находиться, какая-нибудь, дрянь, но найти чистый источник невозможно. Что ж, если бы я подхватил заразу — винить некого. Но и лечить — некому…

Собственно, особо жаловаться не стоило. Я жив — а миллионы моих сограждан уже не нуждались ни в одежде, ни в еде… Руки-ноги целы, особо глубоких ран нет, а полученные — они хоть и не заживали так быстро, как мне хотелось, но и не досаждали. На теле живого места не много, но все — порезы, синяки, ушибы. Ничего серьезного. Более всего пострадали руки — и я добавлял к уже имеющимся ранам новые, копаясь в том хламе, в который превратился город, в поисках нужных вещей. Первой и самой заветной мечтой стало найти кусок хлеба. Живот сводило от голода, и поначалу я вообще ничего не замечал, полностью поглощенный только этим. Случайно попавшийся кусок смолы, которой заливают крыши, я положил в рот и жевал его так долго, что свело скулы. Да еще едва удержался от того, чтобы его не проглотить. Человек — существо всеядное. Достаточно только дать ему поголодать пару недель, и он полностью лишится брезгливости. А из самого убежденного вегетарианца получится чуть ли не каннибал… Да все, что угодно, может получиться из того, кто постоянно, отчаянно хочет есть! Попадись мне крыса — я и ее, сожрал бы с потрохами! Но даже крыс не оказалось там, где я проходил. Очень редко я успевал увидеть, как одна или две знакомые тени мелькали среди всеобщего хаоса — и сразу скрывались под завалами. Если бы я тогда увидел, как кто-нибудь выкидывает кусок хлеба — мог убить не задумываясь. Организм требовал еды, и мысль об этом вытеснила все. Сколько я переворошил куч, сколько перерыл попадающихся мне рваных сумок. Когда я наткнулся на то, что меня спасло, то со мной чуть не случился удар! Под ногами хлюпали лужицы, ветер продолжал нести мокрую смесь пепла и песка, а я, укрываясь от его порывов, в который раз осматривал все, в надежде найти, хоть что-нибудь… Зрение, обострившееся до предела, выделило в грязи потерявшую форму и цвет сумку. Я несся к ней, не разбирая дороги, не зная, что в ней находится. Как я смог ее увидеть во всем этом хламе — осталось неразрешимой загадкой. Только впоследствии, прожив немало времени рядом с Угаром, и повстречавшись с необъяснимыми способностями Нелюдей, я понял, что и сам стал очень близок к тому, чтобы полностью потерять человеческий облик, получив взамен поистине звериные способности. И как мне повезло, что я остался человеком! Я буквально упал возле сумки и стал рвать ее руками, стремясь поскорее добраться до содержимого. Внутри обнаружились два батона, полусырых и начавших покрываться плесенью, несколько банок консервов и осколки от бутылки с молоком. Здравого смысла, чтобы остановится и не прекратить запихивать себе в рот громадные куски, уже не хватало — один только инстинкт смог остановить меня жестким предупреждением — «Нельзя! Отравишься! С голода нельзя много есть!». Рука сама собой лезла за пазуху, куда я все распихал, и отщипывала по кусочку. Что с того, что вкус хлеба уже не соответствовал тому, какой он должен быть? Он казался слаще меда… Где-то рядом должна находиться и хозяйка этих сокровищ — может быть, даже под этой кучей земли. Окидывая диким взглядом все вокруг, я вдруг заметил какое-то шевеление и замер, почуяв, что уже не один… После еды хотелось пить, и я, достав заученным движением бутылку, притронулся к ней губами. Чья-то темная тень мелькнула в камнях и я, подскочив, метнул туда булыжник. Последующий визг и шипение подсказали, что он попал по назначению. Я быстрыми прыжками приблизился, чтобы рассмотреть, что же это было. Загребая землю лапами, извиваясь и корчась, там лежала кошка. Худая, грязная, в подпалинах и оборванным хвостом. Она снова зашипела при моем приближении и бессильно уронила голову — камень перебил ей позвоночник. Это была добыча, мясо, вкус которого я уже стал забывать… И это было живое существо, в чьем не менее диком, нежели у меня, взгляде, я увидел такую же жажду жить… Я приподнял ее тельце, поразившись его почти полной невесомости. Кошка еще раз зарычала, попыталась шевельнуть лапкой, чтобы меня оцарапать, и обвисла. Жизнь еще теплилась в ней, но я догадывался, что это ненадолго. Она издохла через пару часов после нашей встречи, и все это время я сидел рядом, ничего не предпринимая и уже не радуясь тому, что сделал. Это было первое живое создание, встреченное мною за столько дней скитаний, и это я превратил его, в мертвое… Что-то надломилось во мне, стронув образовавшуюся корку. Впервые после долгого перерыва мне стало кого-то жаль… А потом я ее ободрал и съел. Чуть ли не сырую — не мог дождаться, пока выбивающийся из-под земли огонь превратит крохотную тушку в нечто съедобное…

На том, что сейчас должно было именоваться небом, натянуло все более темнеющую тучу. Очень быстро сверху стал накрапывать тягучей смесью, оставляющей на лице и ладонях влажные и маслянистые следы, дождь. Я поискал глазами укрытие. Окажись это обычный дождь — он не представлял бы особой опасности. Но за эти дни я привык не доверять тому, что постоянно валилось с неба. В вязких, липких каплях могло оказаться все, что угодно. Оставив разодранные и полусырые куски там, где они лежали, я перешел под навес из плит. Спички, найденные уже в карманах мертвецов здесь, наверху, закончились, а найти их оказалось почти так же сложно, как и в метро. Огонь, подобный тому, где я жарил кошку, попадался редко — греться приходилось собственным теплом. Начнись сейчас настоящие морозы — холод покончил бы со мной быстрее голода. Но их не было. А ветер, пронизывающий и стылый, не мог достать меня в ямах и щелях, где я укрывался.

Что-то произошло, что заставило меня поднять голову и отвлечься от своих мыслей. Шкура с клочками мяса кошки, двигалась… Я широко раскрыл глаза и в следующую секунду подскочил, не веря тому, что вижу. Шкурка дернулась пару раз, и словно ушла под землю, а среди камней я заметил мелькнувший толстый хвост землистого оттенка… и все бы ничего, если не размер! Хвост зверя, утащившего остатки моей добычи, чуть ли не с мою руку! Я сглотнул — каких же размеров должна оказаться сама тварь, что с такой легкостью унесла тушку? И, если это крыса — в чем я сильно сомневался! — то она должна быть как минимум вчетверо, а то и более, крупнее своих обычных сородичей! Вот в чем разгадка того, что трупы людей, лежащие на поверхности, столь часто попадались мне истерзанные так, что это не могло стать только результатом бешенства стихии… Я насторожился. Крыса таких габаритов — это опасно и для меня самого. Крыса ли? Одна ли? До сих пор я без особой опаски бродил везде, сторонясь только неприятных сюрпризов, вроде скрытых ям и горячих фонтанов. Похоже, что к ним присоединился еще один враг — не менее опасный. Ведь стая таких созданий сможет разорвать меня быстрее, чем я успею опомниться.

Оружие! Вот что мне нужно! Отбросив несколько не совсем подходящих для этого предметов, я остановился на железной трубе, найденной на ближайшем холме, в вывороченной наизнанку земле. Длина ее около полутора метров, а ширина в обхвате — чуть меньше, чем черенок у лопаты. Пользоваться ею я предполагал как дубиной, что при весе трубы оказалось достаточно удобно. Но мне захотелось придать ей еще более грозную форму, и я расплющил один конец большим валуном, отчего он стал напоминать обломанное копье. Может быть, его следовало отпилить, чтобы придать вид острия, но и это я посчитал достаточным. По крайней мере, после того, как взмахнул им над головой и услышал резкий свист рассекаемого воздуха, уверенности сразу прибавилось. Оно бы вполне помогло при встрече даже с настоящим врагом — волком, или целой стаей собак, и уж для крыс годилось вполне. Но настоящих хищников я не опасался. Зоопарк в городе правда, имелся, но сумели ли его обитатели уцелеть? Как и все, что находилось рядом. Хотя кто знает… Им, с их звериным чутьем и привычками, выжить проще, чем людям.

Вскоре мне повезло найти сгоревший ларек — содержимое, пусть почти полностью уничтожено, но среди грязи и пепла я откопал несколько заветных буханок, которые добавились к уже имеющимся у меня батонам. Вернее — одному, так как первый я съел в первый же вечер. Это не решало проблемы, но отодвигало ее на неопределенный срок. И я понимал, что решать ее надо быстро — находить, что-либо, с каждым днем становилось все труднее и труднее. Какой придурок придумал, что есть на ночь вредно? Найденная мной сумка теперь болталась на плечах, и я стремился наполнить ее всем, что годилось в пищу. Уснуть, не прожевав чего-нибудь на ночь, почему-то очень и очень непросто…

Показалось, что второй по значимости, находкой, стал мобильный телефон. Мне представлялось, что по нему я свяжусь с остальным миром, и тогда все изменится. Но едва мое желание осуществилось — я в сердцах закинул его подальше. Какая связь? В трубке не возникало даже шипения — полная тишина. До меня мгновенно дошло, что если разрушен сам город, то и все поддерживающие его коммуникации тоже не станут работать. А если сметена и вся страна?.. И вообще, в этом, полуреальном мире, была только одна, допустимая связь — с самим собой.

Хоть я и стал во многом похож на зомби, но все же фиксировал все, что находилось вокруг. Больше всего поразило отсутствие ночи. Ее просто не было — я это понял, когда прошагал по руинам не менее двадцати часов кряду и не увидел заметных изменений в освещении. Становилось лишь самую малость темнее, и все. С небом происходило что-то неладное. Даже скорее с тем, что теперь там было вместо него. Сколько я ни вглядывался наверх — там уже не замечалось привычного оттенка синевы. Да не только — синевы. Собственно, неба не было. Вообще. Наверху что-то жило собственной жизнью. Это облака или тучи, очень густые, плотные, мрачно сгрудившиеся над останками города. Тучи находились не там, где они должны были быть. Очень низко — сто, пятьдесят метров. Или десять. Когда изредка попадались уцелевшие здания — я не мог увидеть крыш, они пропадали в этой черноте… Какая-то взвесь из сырости и грязи висела прямо над головой. Казалось, протяни руку, и до нее можно дотронуться. Небо очень походило на громадную медузу, сбросившую щупальца вниз и теперь касающуюся ими земли. Дождь не дождь, снег не снег — время от времени начинала падать хлопьевидная слизь, и тогда я сразу старался спрятаться под ближайшим укрытием. Всеми поджилками чувствовал в этих хлопьях что-то такое, чего следовало опасаться. А когда заметил, как под ними начинает расползаться чье-то мертвое тело, убедился в том, что мои подозрения не так уж и безосновательны.

К тому же — еще ничего не кончилось. Время от времени земля опять начинала вздрагивать. Правда, это происходило не так сильно, как в Тот день. Прорывались, словно лопнувшие гнойники, фонтанчики то жидкой грязи, то газа, вырывающегося из глубин. Почти всегда он начинал взрываться и обрушивать все, что находилось рядом. На моих глазах после толчка, сбившего меня с ног, в раскрывшуюся трещину улетел покореженный остов автобуса… Через весь город протянулся длинный каньон, и однажды, я стал свидетелем, как в него сползло здание, каким-то чудом выдержавшее ранее натиск огня и землетрясения. Устоять на самом краю провала оно уже не смогло. Обходить трещину я не пытался — другой ее край казался еще более зловещим, чем та местность, где я находился.

Почему-то я не замечал переход дня в ночь. Сказать, что оставался один постоянный день, тоже нельзя. Более всего это походило на бесконечные сумерки. Видимость ограничивалась расстоянием в пару сотен метров — не больше, если не меньше. Далее все начинало сливаться в темную, прорезаемую частыми молниями массу. А то, что оставалось доступно взору — кладбище. Город представлял собой сплошное месиво. Все уничтожено, сметено с лица земли. Впечатление такое, словно по нему прошлись невероятно огромным плугом. Груды всего, что раньше составляло единое целое, а теперь стало только обрывками и обломками, завалами и холмами. Сама земля деформировалась и превратилась в горы и холмы, впадины и ямы, по которым совершенно невозможно представить, что тут находилось раньше. Там, где я предполагал увидеть озеро, сооруженное в городском парке — чуть ли не сопка, усеянная крошевом из деревьев, камней, обломков зданий. А широкий проспект превратился в нечто вовсе непроходимое, будто дорогу сначала вывернули наизнанку, а потом с силой швырнули обратно. К тому же — пепел и грязь, которые все сильнее и сильнее устилали все вокруг и грозили покрыть город целиком. Все переменилось: впечатление такое, что прошедшая под городом гигантская рябь оставила множество более мелких, застывших, превративших мои блуждания в почти беспрерывную череду спусков и подъемов. Что и говорить, ходить среди руин было очень, очень трудно… Множество провалов, откуда часто, с короткими интервалами вырывался черный и едкий дым. Множество гейзеров, из которых выстреливала то обжигающе горячая, то, наоборот, чуть ли не ледяная вода. Видимо там, под землей, происходило нечто, в корне поменявшее все, на чем город отстраивался и рос раньше. Я не знал, чем это объяснить, да и не думал — иные заботы волновали меня гораздо больше каких-то глобальных вещей. В частности — еда.

Однажды блуждания вывели на берег бывшей реки. Я долго стоял на оползшем склоне. Раньше она опоясывала почти весь город, а теперь исчезла, оставив обнаженное дно. То тут, то там, виднелись перевернутые или исковерканные суда. Некоторые лежали на боку, некоторые сломались пополам. Тут были и катера, и баржи, а посередине я увидел большой теплоход. В нем, словно в мишени, торчали воткнутые со страшной силой столбы, украшающие собой раньше речной бульвар. Видимо, ураган подхватил их и обрушил прямо на судно, превратив его в жуткое подобие стального ежа. Поверхность дна, вся усеянная всевозможным мусором, только-только начала подсыхать. Скорее всего, из-за того тепла, которое подогревало весь город изнутри. Во множестве мест еще остались лужи и затоны — дно не являлось однородным, и вода осталась там, где естественные впадины были глубже основного рельефа. Вглядевшись, я различил темнеющие конструкции моста — он рухнул вниз и теперь лежал на дне несколькими неравномерными частями.

В городе, в котором жило несколько миллионов, трупы погибших должны были встречаться чуть ли не на каждом шагу, тем не менее, в действительности их оказалось меньше. Отчасти, потому что большинство оказалось погребено под чудовищными наслоениями земли, бетона, стекла и прочих останков цивилизации. Другая причина — беспрестанно опускающаяся взвесь мокрой грязи с неба, которая покрывала все слой за слоем, надежно пряча город и его прежних обитателей под быстро застывающей ледяной коркой. И все же, не проходило и дня, чтобы я в своих поисках не наталкивался на очередной труп. Обычно, часть раздробленного туловища, оторванные руки или ноги, почти всегда — частично или большей частью заваленного и засыпанного. Со временем такие встречи перестали волновать — я как бы атрофировался… Сострадание осталось, но спрятанное так глубоко, что я его почти не ощущал. Будто сердце покрылось жесткой броней, не пропускающей излишних встрясок, опасных, для и без того измученного организма. Одним словом — лишний раз старался не смотреть… Но не заметить одной характерной особенности не мог. У многих, которые уцелели настолько, что их можно рассмотреть, отсутствовали глаза. Они были выжжены, причем глубоко внутрь. Так, словно к ним прикасались раскаленным прутом. Я вспомнил о том, каким нестерпимым блеском резало мне глаза в самом начале катастрофы, и отнес это явление на его счет — хотя, может, был и не прав. Глаза не просто были сожжены — в черепах мертвых я видел пустоты, как если бы они выгорали изнутри полностью. И…до сих пор я не встретил ни одного уцелевшего человека — только трупы. Их встречалось так много, что я стал к этому привыкать. Это цинично, безнравственно — но как можно, по-иному, относится к тому, что изменить никто не в силах? Я знал, что не имею права смотреть на все, так спокойно… и смотрел.

Понять, что случилось, тоже не пытался. Ядерная бомбежка, чудовищное землетрясение, падение астероида, наконец — да мало ли… Подойти могло любое объяснение, годное по своим масштабам к тому, что ежечасно видели мои глаза. Хотя видели они лишь то, что находилось совсем рядом — все, далее сорока-пятидесяти шагов, уже терялось в плотном тумане. Если, конечно, Это можно назвать туманом…

Что-то необъяснимое случилось и с солнцем. Оно исчезло совсем. Сквозь нависшую над городом пелену из пепла и пыли не просматривался ни единый луч света. И это странно сочеталось с тем, что творилось на поверхности города: от земли во многих местах шло тепло, а уже на высоте человеческого роста — пронзительно холодно. В итоге — постоянный сумрак, уменьшающий и без того ограниченные пределы видимости. Все стало одинаково — ни дня, ни ночи. Иногда падающая с неба грязь светилась сама по себе — это могло быть даже красиво, если бы не было так жутко. Зато отсутствовал снег — его как раз заменяли те самые хлопья.

Выживших, подобно мне, не встречались. Наверное, я в основном бродил в центре бывшего города, где возможность уцелеть равнялась одному шансу из миллиона. На окраинах, где высотки еще не заменили собой скромные одно и двухэтажные постройки, этих шансов оставалось не в пример больше. Может быть, люди и уцелели… Вернее, доказательства этого иной раз и попадались — но лучше бы я продолжал думать, что ошибся. Два или три случая убедили в том, что люди — если это так! — опасны не меньше, чем так и не опознанный хищник, утащивший остатки моей кровавой трапезы… Однажды я наткнулся на двух женщин, лежавших на покосившейся плите. Обе уже не дышали — но следы стекающей крови с перерезанного горла одной и размозженная голова второй не оставляли сомнений — обе убиты. Причем не далее, чем пару часов назад. Зверски и скорее всего — без причины. Хотя, причины могли быть самые простые — те же самые, какие сводили с ума меня самого. Голод. Беспрестанный и невыносимый. Но одно дело, терпеть ноющую пустоту в желудке, и другое, понять, что люди — даже после всего! — продолжают зверство, с себе подобными. После увиденного, я перестал нестись, сломя голову, если мне чудились звуки человеческого голоса… Впрочем, опоясывающие темным покровом облака, свисавшие сверху, не давали возможности увидеть даль — а на расстоянии, доступном взору, мне никто не попадался. Наверное, таких, как я, осталось совсем мало… Очень мало. Почти никого. Или — никого? Я бродил по руинам один. Никто больше не взбирался по холмам из зданий, не копался в кучах, как я. Не было вообще никого, с кем бы я мог перекинуться словом, броситься в объятия, попросить о помощи или оказать ее сам. Хотя бы спросить — что же это со всеми нами случилось? Это был город мертвых и я — чуть ли не единственный его обитатель. В какой-то мере, это стало для меня открытием — я вдруг понял, что быть одному плохо… и страшно. Но изменить что-либо я не в силах. Где бы ни пролегал мой путь, еще ни разу он не пересекался с чужим. Сколько раз мне приходилось читать описания подобного в книгах, смотреть в кинофильмах — но ни разу я не мог представить, что такое произойдет именно со мной. Будь над городом яркое солнце, может, стало бы легче. Но мрачная туча, которая давила и пригибала, одним своим видом уничтожала всякую надежду. Привыкнуть оказалось очень просто — достаточно не обращать внимания. Не имелось никакой определенной цели — вообще ничего. Есть, пить, спать. Идти. Куда — кто знает… И — дожидаться. Чего — неизвестно. Может быть — людей. Может — что все изменится само собой. Или я смогу хоть что-то понять во всем этом безумии. Будь я религиозен — наверное, обратился бы к небу, моля о снисхождении. Но я не верил. Воспитанный скорее в духе отрицания, я лишь впитывал в общие понятия о вере, не поддаваясь им полностью. Слишком много было сомнений, которые не позволяли просто, только — верить… К тому же, я считал, что вера, как и безверие, не должна возникать по принуждению. И даже тогда никто не смог бы меня убедить в обратном. Тем более, когда душа покрылась коростой, содрать которую стало очень трудно…

А потом я наткнулся на руины, где, по некоторым характерным обломкам, догадался, что это не просто два стоявших почти друг с другом здания. Наполовину лопнувший купол мечети привалился боком к маковке с крестом — единственным уцелевшим фрагментам этих культовых сооружений. Я стоял возле них и думал о том, что многовековой спор о главенстве одной из конфессий над другой разрешился самым простым способом — разметав их обе. И никто из тех, кто искал себе спасение внутри этих помещений, не нашел его — здесь все было перемолото и превращено в труху, как и везде.

Я стоял и смотрел, и постепенно злость стала наполнять меня без остатка. Зачем? За что? Сквозь всю мою отупелость, броню черствости пробилась ненависть, требующая себе выхода наружу. Кто дал Ему право? Подняв руки к небу и раздирая рот безумными криками, я принялся ругать того, кто, по мнению миллионов, должен был оградить их от всего. Приступ прошел быстро — на него некому ответить…

Как то, выискивая еду, я вышел на небольшую площадь, возможно, остатки былого сквера. От остальных руин он отличался лишь меньшим количеством обломков — наверное, высотных зданий, стоявших поблизости, оказалось немного, и они не смогли полностью покрыть его поверхность. Поживы не предвиделось. Я собирался пересечь «сквер» по прямой, чтобы пошарить среди битых кирпичей и стекла, на другой стороне. Глаза, приученные видеть разруху, механически перебегали с предмета на предмет, как вдруг что-то привлекло мое внимание. Заинтересовавшись, я подошел поближе.

Нет, к еде это не имело отношения. Может, для какого иного существа… Но не для меня. Пока. Я остановился в двух шагах от человеческих рук. Тление еще не тронуло их — вероятно, в силу сильного холода. Они торчали из земли, словно пытались найти опору для последнего рывка, могущего вырвать их обладателя из смертельной ловушки. Пальцы на обеих ладонях чуть загнулись, застыв в этой тщетной попытке спастись. Я смотрел на громадный кусок плиты, вдавленной в обломки на том месте, где должно находится тело погибшего… и словно видел воочию, Как это все происходило…

«…Он полз с перебитыми ногами, не чувствуя боли. Толчки закончились, земля перестала трястись. Она не смогла поглотить его, как всех, кто оказался рядом. Да, он ранен — но это поправимо. Он жив, он спасся — а значит, скоро придут спасатели, которые вытащат его отсюда. Осталось еще немного… Чуть-чуть! Еще рывок! Вот сейчас он вытащит себя из этой ямы — и все! Но что это? Земля стала оползать по краям! Ноги придавило! Нет! У него не хватит сил тащить еще и этот груз! Нет! Помогите! Не хочу! Опять толчок! Тень! Она приближается! Не-ет!..».

Я сглотнул, ощутив, как жутко пересохло горло. Видение исчезло. Заставив себя отвести глаза от рук, я обернулся — и вновь жуткий образ заслонил все…

«…Руки отчаянно цеплялись за обломки рамы. Дом больше не существовал — осталась только эта стена. Как она до сих пор не упала, он не понимал. Но стена стояла, покачиваясь и накреняясь с каждым последующим толчком. А толпы метались в разные стороны, ища спасение от огня и бесчисленных разломов, куда проваливались целые кварталы. Опять толчок! Стена словно прогнулась — и он сорвался, падая с жуткой высоты. Нет!..».

Шагах в десяти, от меня, в паре метров от поверхности, я увидел еще одно свидетельство Того Дня. Останки человеческого тела висели на частоколе из арматуры, пробившие его в десятках мест… И я видел все это Его глазами! До самого последнего мига…

Мне стало страшно. Чуть ли не бегом я устремился прочь с этой жуткой площади — и споткнулся, упав лицом в жидкую жижу из грязи и того, что могло бы называться снегом. Падение слегка отрезвило — я поднялся и в ту же секунду почувствовал на себе молящий взгляд… От ужаса свело дыхание — на меня был устремлены мертвые глаза! Девушка, прислоненная спиной к обломкам здания, словно просила меня о помощи! И опять видение заслонило собой явь…

«… Она ничего ей не сделала! Она лишь случайно толкнула ее, когда уворачивалась от падающей балки! Но эта обезумевшая старуха сбила ее с ног и принялась бить, вымещая свой собственный страх и злобу. Нет, не старуха — какая-то бомжиха, пьянь, уже давно потерявшая женский облик, и возненавидевшая всех вся! И сейчас ей представилась возможность отомстить! За свою погубленную жизнь! За срок, который пришлось отмотать на зоне, куда она попала по собственной глупости! За сына, выгнавшего ее из их дома! За то, что эта девчонка такая хрупкая, по сравнению с ее обрюзгшим телом! Горло! Горло ей порвать! Зубами!..»

Хрупкая фигурка, пытавшаяся ладошками прикрыть окровавленное горло, осталась далеко позади — я бежал прочь, забыв о еде, и вообще обо всем! Картинки, словно ожившие в моем воспаленном мозге, напрочь отбили желание вести поиски. Слишком реальные, живые, они едва не свели с ума…

Дни шли за днями, ночи сменяли одна другую. Я перестал их считать, запутавшись и сбившись однажды, а после и вовсе решив, что мне это ни к чему. Даль терялась — либо в дымке множества пожарищ, либо в хлопьях, падающих с неба. Меня стали преследовать шорохи. Не то чтобы отчетливо различаемые звуки, вроде грохота упавших стен или треска сгорающих деревьев — к тому я привык, нет. Шорохи были иного рода — вроде неспешного шага поблизости или хлопанья крыльев и бормотания за спиной. Обрывки разговоров… От постоянного напряжения начинала болеть голова. Я вертел ею, пытаясь избавиться от подступающего кошмара, и погружался в какое-то болото, из которого выбирался только после тяжелого и рваного сна. Сказывалось сотрясение, полученное вначале. Если бы еще и ночь была такой, какой она должна была быть — мне стало бы совсем худо. Но смены времени почти не существовало, и я больше полагался на часы биологические. Когда хотел спать — спал. Когда чувствовал в себе силы идти — шел. Постоянная хмарь, свисавшая с облаков, напоминала, что я нахожусь среди гигантского кладбища. Она сыпалась на землю в виде мокрых хлопьев, которые методично присыпали всю поверхность. Настоящих дождей не шло — только такие, из пепла и грязи, которые мне уже осточертели, и капали почти безостановочно. Их я уже не боялся и старался прятаться лишь от крупных хлопьев. Это все перестало быть цивилизацией. И я сам становился дикарем, жадно усматривающим, где бы найти добычу. Я продолжал свое сражение за жизнь — не зная, нужна ли она мне вообще? Иногда начинал разговаривать сам с собой — и пугался собственного голоса. Меня разбирал беспричинный смех, я улыбался, наблюдая, как горит какое-нибудь дерево или дом, порой захлебывался в истерике — и так же быстро успокаивался, смутно понимая, что надо остановиться. Нет, я еще не сходил с ума и четко отслеживал все, что видел, закладывая эту память, куда-то, внутрь — но наполовину отключенное сознание не могло воспользоваться этими знаниями. Я мог по несколько раз пройти по одному и тому же месту, прежде чем понимал, что был здесь неоднократно. Настоящий дождь пролился лишь однажды. Ливень, сорвавшийся неожиданно, обрушил сверху столько воды, что все покрылось сплошными потоками текущей грязи. Я промок за несколько секунд. Вода, хлеставшая не переставая, уже залила все низины и теперь подбиралась выше, угрожая самым настоящим наводнением. Я поразился — такого ливня мне еще видеть не приходилось. Может, где-то там, в тропиках, такие и считались обычным явлением, но здесь совсем иные широты. Вода стала касаться ног, и пришлось подняться повыше. Все сливалось, в бешеных струях, и нельзя было даже разглядеть собственную руку, вытянутую перед собой. Сплошная стена воды! Я представил себе, что крысы — если мне не показалось тогда — должны толпами валить на поверхность. Дождь закончился столь же резко, как и начался. Словно из перевернутого ведра выплеснули все, и не осталось ни единой капли. Все оказалось залито водой. Это был первый подобный ливень, который мне пришлось пережить. Он на какое-то время очистил небо от хмари и убрал нависшую над городом тучу смога и пепла, создающую впечатление постоянных сумерек. Стало значительно светлее, а видимость улучшилась. Вода быстро исчезала в провалах, и скоро лишь многочисленные лужи напоминали о том, что недавно бушевал такой сильный дождь. Я разделся, выжал одежду и вдруг заметил, что не чувствую холода. Однако впечатление обманчивое — через несколько минут меня пробил сильнейший озноб, и я стал энергично растираться руками, чтобы согреться. От холода мелькнуло: «Не надо хищников — одного мороза хватит, чтобы все кончилось». А какая, собственно, разница? Я высушил свое рванье возле костра и опять пустился в странствия, поглощенный только одним — вода, еда, ночлег… Ночлег, вода, еда. Еда, вода… Еда. Еда… Еда!!! Где-то, в самой глубине, на самом дне сознания, теплилось — так нельзя, ты не должен быть таким! Временами я чувствовал раздвоение, и половина, которая отвечала за физическое сохранение, подавляла другую настолько сильно, что лишь малая часть «меня», еще ощущала себя человеком. Может, только часы отделяли меня иногда от полного расслоения — и тогда по разрушенным улицам бродило бы еще одно дикое существо. Я сам удивлялся тому, что со мной происходит — не заметить изменений, происходящих в организме, уже стало невозможно. Обострились до предела слух и обоняние, появилась ловкость, присущая скорее кошке, чем человеку. Порезы затягивались так быстро, что не требовалось даже бинтов. То, не распознанное вначале чувство, которое предупреждало о всевозможных угрозах, теперь присутствовало всегда — и не раз спасало от поспешного шага или поступка. Может, я не мог им управлять, но предвидеть опасность, по крайней мере, за секунды до ее появления — мог всегда. И, чем серьезнее такая опасность, тем быстрее и четче я ее ощущал. Но плата за эти способности становилась все выше и выше. Я постепенно забывал, что я — Человек… Я помнил свое имя, помнил все, что со мной происходило. Помнил прошлое — хотя относился к нему, как к чему-то, ничего не обязывающему… И догадывался, что, если так будет продолжаться, в один прекрасный момент я и вовсе превращусь во что-то такое, что земля еще не видела. Меня это пугало — может быть, именно поэтому перерождение еще не завершилось, не приобрело такую силу, справиться с которой я бы уже не смог. Исподволь, раз за разом я терял присущие человеку черты. И, хоть пока не изменился внешне, в мыслях уже стал сравнивать себя со зверем. Соответственно, будто ниоткуда, в руках появилась сила, которой просто не имелось раньше. Один раз, запасая дрова для костра, я вцепился в одиноко стоявшее деревце и буквально вырвал его с корнем — и только потом с удивлением заметил, что раньше такое мне сделать было не под силу. Я согнул ствол — и оно хрустнул, сломавшись посередине. Меня это больше обрадовало, чем потрясло, хоть это был один из признаков того, что я меняюсь. Я повторял подобный фокус со многими предметами, а один раз решил согнуть и трубу, с которой не расставался. Она подалась удивительно легко, и я сразу решил ее выбросить — зачем она такому сильному человеку? Человеку ли? Со мной что-то происходило. Я часто впадал в оцепенение и подолгу стоял на одном месте, качаясь как маятник. Очень быстро отросли волосы на голове. Грязные и спутанные, они защищали от ветра, и я перестал укрывать ее тряпьем. И все же, еще оставалась какая-то грань, которую я не смел перейти. Я не прикасался к трупам… по крайней мере, не смотрел на них, как на возможный способ утолить постоянно мучивший голод. И хотя сознание атрофировалось почти полностью, запрет на это оставался в силе даже в самые мучительные вечера, когда мне совсем ничего не удавалось найти.

Однажды я понял, что ошибаюсь. Не все погибли в этом опустошенном городе. Но, лучше бы я остался правым в своем заблуждении! Ковыряние в чужих сумках, мародерство ларьков и киосков, поиски и метания по руинам — и, случайная встреча, от которой остался жуткий осадок и невыносимый укор на сердце. А произошло все, буквально на одном месте, и с интервалом в несколько минут…

Меня отвлек от очередного «грабежа» странный звук. Я насторожился — среди ропота дождевых капель и сухого потрескивания догорающих досок, он отличался чем-то знакомым, похожим на то, что издает живое существо. Неужели, есть еще кто-то, ищущий укрытия и пропитания среди этого кладбища? Сомнения разрешились самым простым образом — я швырнул в сторону, откуда доносился шум, хороший обломок кирпича. Делая это, я даже не думал о последствиях — попаду ли в кого, или, мне лишь досадно, что кто-то мешает рыться среди отбросов. Видимо, я уже начинал меняться…

На щедро усеянную обломками и прочей мешаниной, площадку, перед магазинчиком, где я рассчитывал найти поживу, выползло нечто, от вида которого я едва не заорал. Не от испуга — это чувство как-то притупилось на общем фоне. Скорее, от неожиданности. В самом деле — передо мной стоял конь. Вглядевшись чуть внимательнее и ближе, я, с каким-то злорадством и надеждой, убедился в том, что он уже не сможет убежать… Кусок мяса для изголодавшегося желудка! Все остальное занимало менее всего. И все же, я заставил себя успокоиться и разглядеть нежданного гостя более подробно.

Не конь — на обломках асфальта находился пони. Маленький, лохматый и очень жалкий. Почти без гривы — та обгорела до самой кожи, кое где виднелись проплешины оголенного мяса… И, с перебитыми у колен, передними ногами. Именно это я успел рассмотреть в первую очередь, сразу решив обратить себе на пользу появление животного. Как он умудрился выжить до сих пор? Среди такого хаоса, при полном отсутствии еды?

Пони стремился ко мне… Он еле-еле пытался заржать — из горла вырывались булькающие звуки, услышанные мной еще перед его появлением. Видимо, лошадка испытывала сильные муки. А я, ни мало не сочувствуя, видел только громадный бок, прожариваемый на огне ближайшего костра…

Взяв ладонь еще один кирпич, я резко подскочил — вдруг, он попытается удрать? Но сразу и опустился… Пони со сломанными ногами — ему не уйти даже от неторопливого шакала. А я — шакал… Шакал? Почему? Я всего лишь хочу есть! И он, самой природой предназначен для того, чтобы утолить мой голод!

Пони плакал. Едва я заметил крупные слезы, стекающие по грязной морде, как кирпич выпал из рук. Не могу… Он искал живых, искал, как это делаю я сам! Искал помощи, сочувствия! А нашел меня… Нашел — свою смерть.

В глубине души я понимал — места жалости нет. Либо я убью его, чем продлю собственные страдания, либо, он просто издохнет, от мук и голода — вокруг ни травинки. Только грязь, прах и пепел.

Я прикоснулся к морде. Пони прянул ушами. Он снова попытался что-то булькнуть…

— Уходи…

Я едва не застонал, понимая, что не могу обмануть доверие измученного существа.

— Уйди… Да уйди же!

Пони испуганно шарахнулся — и сразу угодил задней частью в колодец, неожиданно открывшийся под его ногами. Крышка, каким-то чудом еще державшаяся все эти дни, съехала в сторону. Настоящая лошадь не смогла бы проскользнуть в эту дыру. Но пони проскочил, словно его смазали маслом. Он неожиданно громко заверещал, и я рванулся к яме. Не считая отверстия, сам колодец внизу оказался неожиданно широким. В сумраке сложно было что либо разглядеть, но я понял — на дне есть нечто маслянистое, вязкое… Пони медленно тонул. Никаких сил не могло хватить, вытащить его обратно. От злобы и отчаяния я заорал:

— Доволен? Пожалел, да? Придурок!

Пони еще раз заржал, словно прося…

— Да не спасу я тебя! Не спасу!

От ненависти к самому себе, я. что есть силы, ударил кулаками о землю. Это несколько отрезвило — боль, а затем и костяшки пальцев, заалевшие от свежей ссадины.

— О, черт…

Туловище пони уже погрузилось в жижу больше, чем наполовину. Он снова издал рыдающий, захлебывающийся звук. Проклиная все на свете, я поискал глазами: нужно доску или хоть что-то, позволившее мне спустится вниз. Не найдя ничего, я рванулся к груде камней. Если я не могу его вытащить — хоть облегчу смерть… Броски ничего не дали — темнота и узкое пространство люка мешали точному попаданию. Да и не смог бы я прикончить несчастное животное, разве что, лишь добавить еще больше боли…

— Ладно… — Я прохрипел, стискивая зубы и всматриваясь в яму, где погибал маленький конь. — Ладно, пусть…

Ладонь, сжавшая край отверстия, вдруг соскользнула. В попытке удержаться, я машинально взмахнул — и наткнулся на скобу! Черт, в этом колодце есть за что держаться! Спуск занял секунды. Вязкая поверхность в колодце была не везде, в основном, занимая середину этой странной ямы. Но упавший конь попал именно в нее. Вокруг валялись кирпичи, битые камни, шифер и стекла. Не решившись вспороть пони горло осколком, я схватил с земли ближайший булыжник. А потом, отступил… Камень, поднятый над мордой пони, повис в бессильной руке. Как? Как я могу его ударить? Еще живого? Нет…

Пони смотрел мне в глаза — и я чувствовал себя последним негодяем, не способным даже на крайнюю меру.

— Прости…

Я отвернулся. Жижа, в которой находился пони, издала нечто чавкающее, словно утроба, Конек булькнул, и погрузился по самую шею. Он уже не пытался высвободится — жижа держала плотно, не желая выпускать законную добычу. Морда исчезала в черной массе — а я трясся в углу, кляня себя за слабость и неспособность поступить, по мужски… Всего один удар мог прекратить все это. Но пони, навек пропадая в черноте трясины, более не издал ни звука. Только молящие глаза, не закрывшиеся до самого конца…

Судорожно нащупывая скобы, я стал карабкаться наверх. В дальнем углу ямы раздался тяжелый вздох… От неожиданности, я сорвался, больно ударившись спиной.

— Помоги…

От членораздельной речи, у меня будто все перевернулось в голове. Я ошалело смотрел по сторонам, не веря собственным ушам.

— Помоги мне…

Источник располагался где-то во тьме. На какое-то мгновение, я подумал, что это бред. Наказание свыше — за проявленную слабость… Галлюцинация…

— Я…здесь… Подойди…

Чуть ли не спотыкаясь, на гнущихся ногах, я сделал пару шагов к источнику голоса.

— Ниже…

В темноте помещения практически ничего не просматривалось, но я разглядел нечто, от чего еще более впал в ступор. Человеческую голову… и больше — ничего! То ли от неправдоподобности ситуации, то ли от шока, но я вдруг решил броситься в неизвестность — и быстро встал возле этой говорящей головы…

— Нагнись…

Голос был очень слаб, и. если не замкнутость помещения, вряд ли был мной услышан. Но сейчас я различал даже шорох ветра, носящего пыль и пепел снаружи.

— Я здесь… — Он снова повторил эту фразу, и я пригнулся, желая увидеть, кто со мной пытается говорить в таком, мало неподходящем для общения, месте.

Человек, которому принадлежала голова, по самые плечи был придавлен массивными глыбами. Одного взгляда хватило — он не выйдет отсюда. Никогда. Мне не по силам отодвинуть эти блоки, более того — даже если я попытаюсь найти рычаг, это не поможет. Вывернутые руки, сведенные от муки скулы, пятна крови на земле…

— Четыре… — Он предвосхитил мой вопрос. — Четыре… дня. Или, больше… Я… потерял счет времени.

Он проговаривал слова с трудом. Я сообразил, что он, находясь в такой позе, лишен не только еды, но и питья — и удивительно, что вообще, еще способен произносить что-то, членораздельное…

— Ты… — Я сглотнул, доставая бутылку и поднося ее ко рту говорившего. — Сразу попал? И… как?

Он меня понял, ответив кратко, не отвлекаясь на детали:

— Нет. Дня, через три… Тоже… Искал жратву. Пить…

Он пил долго, пока не осушил всю емкость.

— Горло… Как песка насыпали…

— Я попытаюсь тебя вытащ…

— Нет. — Он прервал меня и даже вроде попытался повернуть голову в знак отрицания. — Не нужно. Я все видел… Ты… зачем полез сюда?

— Хотел помочь… Не знаю. — Я, на самом деле. не знал. что ответить. Сказать, что решил убить пони, дабы избавить ее от удушья? Или, что стало жалко бездарно упущенного мяса?

— Ясно… — Голова устало опустилась. — Ты нормальный. Это хорошо.

— Нормальный?

— Да. — Голос неожиданно окреп. — Нормальный. Другой… не стал спускаться. Струсил. Ты пытался… я видел. Отсюда, если глаза привыкнут — видно.

Я оглянулся. Голос не обманывал. Сверху падал хоть тусклый, но свет, и середина помещения просматривалась намного отчетливей, чем углы.

— Только… Ты не стал.

— Не могу. — Я ответил просто, вдруг поняв, что нет смысла изображать из себя героя… — Думал, что смогу. И… не смог.

— Ладно… — Голова опять упала. Силы покидали его…

— Крысы отгрызли мне уши… — Я непроизвольно дотронулся до виска головы — и нащупал лохмотья, клочками свисавшие по бокам.

— Они отбежали… И утонули, в яме. Где твой конь… Ее не было, когда меня придавило. Она увеличивается… Это очень… Страшно. И… Я прошу… тебя.

Я отпрянул, уже догадываясь, что потребует от меня этот несчастный…

— Мой отец… Много лет, назад. В болоте. На моих глазах… Он тоже… Просил. Выстрелить. Я… не смог. Он утонул, и пузыри… долго…

Голова умолкла.

— Сдвину блоки, вытащу — и не будешь больше…

— Молчи. — Голова поднялась. — Будь… Мужчиной. Я — не животное. У меня сломана спина — ног не чувствую. Как до сих пор не сдох… не знаю. Только бесполезно все… И утонуть — страшно. Пузыри…

— Но я!

— Сделай… Это. Прошу… Не могу больше… Больно.

Я подскочил, ударившись о скользкую стену.

— Нет!

— Уйдешь… Сниться буду. Ночами… Бросил… Убей.

— Не могу я…

— Можешь… Только… Соберись. Одним… Ударом.

Он снова уронил голову.

— Не могу! Не могу я!

Голова молчала… В глазах поплыл кровавый туман — это не я, это все — не со мной! Нет!

— Нет! — Я упал перед ним на колени. Руки машинально нащупали кирпич, и я вздрогнул… Весь дрожа, приподнял его над собой. Убить человека! Да что же это? За что? А потом, отчетливо представив, как жижа начинает заливаться в рот беспомощного, с силой опустил кирпич вниз… Глухой удар и безмолвие отрезвили. Я отбросил камень в сторону.

— Нет… Нет! Не-ет!!!

…Покинув колодец, я ушел, не оборачиваясь. Что-то окончательно сломалось, позволив сделать то, чему я не находил оправданья. И вскоре, мной завладел холод… Через несколько дней я уже мало походил на человека. Вся шелуха, налепившаяся на того, кто прежде именовался разумным, слетела прочь, обнажив что-то очень похожее на звериную сущность. Я уже замечал, как просыпаются древнейшие инстинкты и начинают брать надо мной верх. Руководят моим здравым смыслом, а что еще хуже — памятью, выбирая из нее только то, что может пригодиться в данное время. Прошлое стало стираться — быстро и безболезненно. Было? Что было? Когда? Ну и что. Сейчас — другое… На все находился именно этот ответ, и он меня сразу успокаивал, позволяя отрешенно воспринимать изменившийся в одночасье мир. Иногда я поднимал руки и даже удивлялся, что они не стали похожими на лапы, а на ладонях вместо пальцев все еще нет грозных когтей зверя. Много времени спустя мне стало понятно, что именно в то время невидимое излучение превратило тех, кто не нашел в себе силы остаться человеком, в монстров. А пока — я продолжал свои бесконечные блуждания по городу. Все было посвящено только поискам пищи. Другое просто не интересовало. Я научился обходиться самым малым.

Если бы кто-то смог подняться над руинами города, он увидел бы крошечную фигурку, одинокую и сгорбленную, все время что-то выискивающую среди куч, мечущуюся то сюда, то туда. Одетую, непонятно во что, грязную и с многодневной щетиной на лице. Вид у меня тогда был более чем отвратителен даже для меня самого.

Мало еды — зато вдоволь хватало топлива. Научившись зажигать костры от постоянно полыхавших огней, я стал чаще греться и теперь меньше боялся заморозков, которые наступили внезапно. При свете костра темнота, окружающая меня, хоть немного рассеивалась. Тени прыгали по руинам, питая воображение, и превращаясь в горбатых и страшных чудовищ. Казалось, что те, кто погребен под ними, сейчас встанут и протянут ко мне руки, чтобы утянуть во мрак и холод вечного безмолвия. День приносил тепло — ветер дул ближе к полуночи, неся стылость и холод. Ночь же становилась испытанием — все покрывалось инеем, и не помогало даже внутреннее тепло земли. Редко, но попадались такие места, где помощь костра не требовалась — почва сама грела так, что я спал словно в теплой постели. Я понимал, что здесь находиться небезопасно — тепло не могло возникнуть ниоткуда, само собой. Под городом что-то происходило, необъяснимое и пугающее. Похоже, я скитался над вершиной грозящего взлететь на воздух вулкана…

Постепенно я стал расширять круг блужданий. Привыкнув к местности, предпринимал дальние походы по развалинам города. Это были именно странствия — ведь пройти через образовавшиеся катакомбы с той же скоростью, с какой можно пересечь их до катастрофы, не представлялось возможным. Чтобы преодолеть пару километров, приходилось тратить не менее нескольких часов. Желая разведать как можно больше, я уходил все время в одном направлении — и так получилось, что это оказался край города.

Я поднялся на холм. С него — он несколько возвышался над прочими — видимость немного выходила за привычные границы. Однообразие и повторяющаяся бесконечность руин навевала тоску. Что-то было не так. Я уже успел привыкнуть к однообразию и теперь явно замечал несоответствие, объяснить которое пока не мог. У меня вдруг клацнули зубы — я всем нутром почувствовал, что увижу сейчас нечто потрясающее! И, хоть там, впереди, могла таиться опасность, любопытство пересилило. Вскоре я пробирался через развалины, с каждым шагом приближаясь к разгадке тайны. Она открылась совершенно внезапно, едва я только разогнулся, вылезая из-под очередного штабеля плит и балок, переплетений арматуры и телеграфных столбов, скрученных в штопор автомобилей и вывернутых пластов земли. Это было нечто…

Передо мною зияла невообразимая пропасть! Я находился почти возле обрыва, не рискуя подойти слишком близко, чтобы не оказаться унесенным вниз ветром. Но и отсюда я мог видеть очень многое. Величайший провал, какой я когда-либо, встречал, терялся вдалеке, сливаясь с нависающими тучами. Вся остальная часть города, с этого места, оказалось в нем! Глубина пропасти поражала! На всем протяжении провал тянулся вдоль отвесной стены, а та простиралась по обе стороны от того лаза, где я вышел. Рискуя свалиться, я подполз к самой кромке и заглянул внутрь. Отсюда еле просматривались здания, подобные тем, какие были здесь — землетрясение прошлось по городу прежде, чем он ушел в бездну. Еще дальше очень смутно видно, как за его пределами темнеют леса и еще что-то, очень похожее на воду. Так ли это, или нет, уверенности не было. Нависший над провалом смог не давал достаточного обзора, а скудное освещение скрадывало и то, что находилось ближе. Походило на то, как целый пласт, целую область или даже часть континента опустили вниз, оторвав ее от прилегающей к ней земли. Я вспомнил, как телевизионная вышка, до последнего устойчиво державшаяся при всех толчках, вдруг разом исчезла. Это случилось как раз тогда, когда второй, самый сильный удар еще раз подбросил меня с обломками домов вверх. Теперь она лежала там, внизу, и даже отсюда я мог рассмотреть ее части, расколовшиеся при падении о земную твердь. Ветер неистовал, сметая густое крошево облаков — только благодаря ему я еще мог что-то разглядеть. Сколько людей встретило свой последний миг, глядя на приближающуюся пропасть, видя, как далекая земля приближается… Случившемуся не находилось объяснения — как и всему, что произошло в Тот день. Земля просто опустилась, и как ее еще не затопило водой из ближайшего моря, тоже оставалось загадкой. Впрочем, вполне вероятно, что и море тоже ушло в иное место — теперь я уже не удивился бы и этому. Стало ясно, что на планете произошли такие потрясения, такие сдвиги земной коры, что весь рисунок, вся карта Земли неминуемо и очень серьезно изменилась…

Недалеко с гулом обрушился большой кусок земли. Он оторвался и, как в замедленной съемке, стал сползать, а потом, набирая скорость, рухнул в пропасть. Отсюда следовало уходить. У краев провала не стоило рисковать в поисках устойчивой опоры. На глубину нескольких десятков метров земля состояла из пластов глины — лишь далее начиналось что-то иное, что я смог увидеть, перегибаясь через обрыв. Было очевидно — обрушения будут происходить постоянно. Еще один кусок земли зазмеился трещиной, и я с трепетом увидел, как она едва не достигла тех плит, из-под которых я выполз. Часть разрушенного дома стала съезжать, увлекая за собой груду из плит, исковерканных деревьев, мебели, человеческих останков. Я заметил, как взмахнули уже неживые руки в своем последнем полете… Это могло и должно было продолжаться, по крайней мере, до тех пор, пока не обнажатся более твердые породы. А до тех пор посещать этот район мне резко расхотелось, и я спешно стал выбираться назад.

Это стало не единственным моим открытием. Во время поисков я однажды наткнулся на несколько вповалку лежащих тел, еще не до конца уничтоженных крысами и покрытых падающими хлопьями. Зрелище это, не то чтобы меня угнетало — я огрубел и почти игнорировал подобные вещи. Но, на этот раз, что-то меня заинтересовало, и я решил подойти поближе, чтобы рассмотреть увиденное более подробно. Приятного оказалось мало — объеденные, полусгнившие тела, жуткий оскал и, как обычно, пустые глазницы и черепа. Все уже знакомо, и все же я не мог отделаться от мысли, что что-то упустил. Я подошел еще поближе и, преодолевая подступившую тошноту, перевернул палкой одно из тел. На какое-то время я оцепенел, понимая, что вижу нечто, что могло привидится только в кошмарах… Что вообще не может быть! Либо — Могло! — Но только сейчас…

Труп, перевернутый мною, лишь со спины походил на остальные. Он тоже подвергся нападению крыс, но и то, что осталось, впечатляло… Это уже не было человеком. А если и было, совсем недавно, то успело измениться, и очень сильно. Я дрожащими руками достал бутылку с водой и, так и не сделав ни одного глотка, убрал обратно, хоть разом пересохшее горло требовало воды. Замутненное сознание вдруг прояснилось — зрение очень четко фиксировало увиденное, и я отдавал полный отчет в реальности происходящего.

Очень мощные руки, поросшие густыми рыжими волосами, заканчивались вроде бы обычными ладонями — но, удлиненными, почти вдвое, по сравнению с моими. Со средней фаланги, пальцы продолжались массивными когтями, совершенно не похожими на просто отросшие ногти. Нет, это были именно когти, каждым из которых легко пробить грудную клетку обычного человека! Торс, также покрытый шерстью такого же оттенка, что и на руках, раздавшийся вширь и рельефно обозначающий перекатывающиеся бугры мышц. Резко выступающая вперед челюсть с торчащими в мертвой ухмылке клыками, присущими скорее волку, чем человеку. Нос, распухший и приплюснутый, более напоминающий собачий, такой же широкий и занимающий собой половину лица. Уши, острые и вытянутые вверх, с волосяными кисточками волос на концах и приросшие мочками к черепу. Грязные ноги, босые, и столь же массивные, с чудовищно распухшей ступней — скорее даже похожей на лапу… Глаза мертвого Нелюдя остались на месте — они и сейчас словно светились желтоватым блеском вытянутых зрачков! Сглотнув, я опять поднес бутылку ко рту. Липкий холодный пот волной прошел по телу, и, тем не менее, я заставил себя остаться на месте и еще раз внимательно рассмотреть это чуждое земле создание. Он не был одет, только на бедрах виднелись остатки того, что, по всей вероятности, являлось когда-то штанами. Видимо, их владелец, уже не нуждался ни в какой одежде. В лапе… — я уже думал о нем как о звере! — Монстра находился вырванный клок мяса, в котором я сразу опознал часть человеческой руки. Походило на то, что он собирался пообедать… трупом! Лишь случайность прервала это занятие. Я посмотрел в сторону. Возле мертвого зверя валялась стальная балка с прилипшим пучком рыжих волос. Догадка подтвердилась — череп нелюдя оказался размозжен, я не заметил это сразу только потому, что был слишком потрясен, обшей картиной. Но, если так — значит, оно появилось здесь уже после того, как эти люди погибли? Балка с достаточно большой высоты неожиданно рухнула, когда монстр был поглощен тем, что рвал трупы на части? Только этим можно объяснить, что существо погибло столь нелепо — если уж я сам чувствовал опасность, подстерегающую меня в бесконечных странствиях, то, что мог ощущать он? А если он не один? Если, подобные ему, теперь рыщут по городу? Нелюдь еще не начал гнить, на нем не имелось следов от зубов крыс — труп свежий? Сколько он тут лежит? День? Два?

Вопросы молнией сверкнули в голове, и я сразу стал оглядываться по сторонам, со страхом ожидая появления чудовищ. Но все оставалось безжизненно тихо, лишь ветер по-прежнему носил тяжелые облака, кружа их над городом. Теперь, какие-то слишком большие крысы, не казались мне грозными — по сравнению с этим… Я покидал район со смешанным чувством страха и непонимания. Если общая картина разрушения еще как-то укладывалась в рамки, то, объяснения увиденному я не мог найти. Редко, очень редко, случалось что-то, что стряхивало с меня равнодушие. На этот раз это был как раз такой случай. И, очевидно, он оказался тем толчком, который был необходим, чтобы стряхнуть оцепенение в моей душе — пусть хотя бы страхом. Что могло быть опасным до сих пор? Радиоактивный дождь с небес? Скрытая трещина под ногами? Пронизывающий ветер, от которого стыла кровь, и начинали ныть кости? Но все это стало привычным, от этого можно укрыться… А как избежать такого? Или… Как не стать таким? До меня как-то сразу дошло, что этот труп не появился сам по себе, словно по волшебству — нет, это вполне логично, что я увидел, во что перерождается привычный мир! И это — лишь первый, из череды схожих явлений, которые мне еще предстоит встретить! А так, как он походил на человека, то и создан он был — из человека! А значит… Стать таким же? Нет! Я не хотел!

Все это нужно было осмыслить, найти какие-то убедительные доводы, поверить, в то, что это возможно. А поверив, уяснить очевидное — мне не почудилось, это не плод галлюцинаций, это, действительно — реальность! Прежняя, тупая необходимость куда-то идти, что-то искать, понемногу вытеснялась еще не до конца оформившейся целью — я хочу не только выжить… Я хочу остаться самим собой! Но нужен был еще один толчок, прежде чем едва не завладевшее мною перерождение в зверя оказалось бессильным перед желанием остаться человеком.

Через некоторое время, чуть успокоившись после такой страшной находки, я обыскивал очередную свалку, практически без отвращения и брезгливости, копаясь в месиве, образовавшемся от смешения детских игрушек, кассет, белья, сувениров и еще бог знает чего… Это было все, что осталось от ряда торговых киосков, располагавшихся в подземном переходе. Дорога как таковая, не существовала — трещина в земле развалила ее пополам, открыв прямой доступ в переход. Вырванные плиты нагромоздились друг на друга, и я посматривал в их сторону, опасаясь, что они могут съехать обратно. Обычно в подземных переходах встречались и продуктовые киоски. Откидывались прочь тряпки, бижутерия, женские сумочки и книги. Руки работали как заведенные — я торопился, боясь, что не успею обыскать все, до угрожающего начаться в любую минуту дождя. Мне попалась кожаная сумочка, и я, открыв замок-молнию, стал выкидывать ее содержимое наружу. Ключи, сигареты, носовой платок, косметичка, брелок с литым чертенком, записная книжка… Постепенно свирепея — никчемные предметы! — отбросил ее в сторону. При рывке сумочка зацепилась обо что-то и повисла на ремешке. Вымещая злость, я шагнул к ней и снова отбросил вдаль. Нога соскользнула, и я съехал на низ завала, упав на спину. При попытке подняться ноги разъехались в стороны, и я снова упал, но на этот раз лицом вниз. Словно из потустороннего мира на меня устремились открытые глаза… С диким криком ужаса, не понимая — что же тут такое? — я попытался вскочить. Опять поскользнулся, упал и вновь увидел глаза. Я привстал на колени и руками раскидал в стороны все, что мешало мне рассмотреть обнаруженное.

Внизу было что-то стекловидное, абсолютно прозрачное и застывшее. Я видел сквозь него — или в нем, что было вернее — тело полуобнаженной девушки. Оно хранило все следы тех испытаний, которые пришлось перенести, прежде чем оно оказалось здесь. Я вздрогнул, настолько живой она мне показалась в тот момент. Казалось, достаточно лишь разбить это странное стекло, и она выйдет на свободу… Чтобы рассмотреть ее лучше, я поджег страницы из книжки и осветил гладкую поверхность. Девушка не мучилась — неизвестная мне жидкость из валяющейся неподалеку цистерны залила ее мгновенно. На лице не успела отпечататься маска и ужаса, которую мне столь часто приходилось видеть. Только полуулыбка, словно она с нетерпением ждала избавления и, наконец, получила его. Кое-где ее кожа была потемневшей — я отнес это за счет стекловидной массы, в которой она оказалась. Волосы разметались, одна прядь даже вылезла наружу. Я коснулся ее с трепетом. Волосы, до того казавшиеся целыми, сразу рассыпались в прах, оставив в руке серую горстку. Я осветил ее лицо — мне стало не по себе от устремленного на меня взгляда. Откуда-то из глубин появилась жалость — чувство почти столь же забытое, как и все остальные. Я не сдержал звериного воя и с силой ударил кулаками стеклянную твердь. Зачем? Зачем?! Слезы, непрошенные и нежданные, лились из глаз. Я растирал их по грязному лицу, поражаясь их появлению не меньше, чем виду мертвой девушки. Зачем? Какая жестокая сила убила это юное создание, которому можно еще жить и жить? И вместе со слезами с меня стала спадать пелена, до того мешавшая все видеть и слышать. Я снова рождался на свет, чтобы чувствовать чужую боль и чужое горе, чтобы снова стать человеком… Это было мучительно — вновь понимать все, что я так старательно старался спрятать. И это было возвращением из того состояния, в которое я едва не попал навсегда. Я не мог заставить себя покинуть этот переход, не хотел покидать девушку, казавшуюся не мертвой, а только уснувшей. Мне хотелось вырубить ее из плена, но я понимал, что делать этого не следует — если я не хочу увидеть, как милая улыбка сменяется страшным оскалом. Лишь когда голод властно напомнил о себе, я поднялся и ушел прочь, дав себе зарок никогда больше не спускаться в этот переход и не смотреть на это тело… А на другой день, когда я уже иными глазами смотрел на все происходящее, наткнулся на изображение. Оно отпечаталось на здании, прямо на гладкой поверхности облицовочных кирпичей. Издали это походило на тени. Но никакие тени не могли появиться здесь — при постоянном отсутствии солнца. Меня это заинтересовало, и я подошел поближе. На стене, как на негативе, отпечатались силуэты нескольких бегущих людей. Угадывался кто-то, прижимающий к себе ребенка, женщина, стремящаяся спрятаться под защиту мужчины… Наверное, они даже почувствовать ничего не успели, испарившись в мановение ока, и оставили после себя только этот след, который ни падающий пепел, ни дождь еще не успели стереть. Скоро не станет и его…

Я повернулся. Город, мрачный и мертвый, лежал передо мной. И в нем, населенном только тенями, оставался лишь один человек, едва не превратившийся в зверя. Я перенес это испытание, хотя был очень близок к поражению. К тому, чтобы потерять и память, и человеческий облик. Нет, это не означало, что я стал другим. Я просто вернулся к тому, кем был раньше, но стал более суровым и хладнокровным, воспринимающим все настолько спокойно, насколько это вообще возможно. А главное — с четким и ясным осознанием того, что жизнь не кончена. Жизнь продолжается, несмотря ни на что… И возврата к безумию больше не должно быть никогда.