ПРОЛОГ

— Она — бесподобна, она — совершенна, она — божественна, — провозгласил король Нижней Геции. — Возьми кусочек шпика, мой друг, и я расскажу тебе о ней.

— Сир, подготовка завершена, — напомнил магистр тайных знаний, предпочитавший называть себя «Невенской». Его внешность выдавала в нем чужеземца, и говорил он с экзотическим акцентом. — Я готов начать демонстрацию.

— Я никогда не встречал такого восхитительного создания, — продолжал свои откровения король. — Ее улыбка — восход солнца в тропиках. Ее походка — струящийся горный ручеек. Ее голос — серенада, льющаяся с небес.

— Если Ваше Величество соизволит взглянуть в реактор, то сможет увидеть кульминацию пр…

— Изгиб ее губ — творение вдохновенного архитектора. Ее кожа — застывший лунный свет. Округлость ее груди — не нахожу слов описать это!

— Годы эзотерических экспериментов, — гнул свою линию Невенской, — наконец-то принесли плоды, сир. Открытие большой значимости…

— Сейчас меня это мало заботит. Есть вещи поважнее. Послушай, ты же мужчина, где у тебя сердце, где твое воображение? Посмотри, какой угорь — в масле, с перчиком чили, съешь и веди себя как человек.

— Как угодно Вашему Величеству. — Магистр, называющий себя Невенским, послушно подцепил лакомый кусочек с большого плоского блюда, занимавшего половину стола в его лаборатории, проглотил и почувствовал, как беспокойство улеглось. Удивительно, но еда всегда оказывала на него умиротворяющее действие, особенно дорогая, искусно приготовленная и красиво поданная. А кухня во дворце Водяных Чар была либо отличной, либо грандиозной. Взять хотя бы угря в масле с перцем чили: ничего не подозревающий язык вначале ощущает нежный вкус влажной мякоти — и вдруг обжигается адским пламенем. Умопомрачительно. А хорошо прожаренные кусочки свиного сала — внизу плотные, сочные, а сверху воздушные, как безе! А икра с приправами, украшенная крапинками лука и уложенная слоями со сметаной! А маринованные яйца ржанки! А маленькие шарики чесночного крема в гнездышках из хрустящих ломтиков картофеля! А шафрановые, продолговатой формы корзиночки, черные от наполнявших их трюфелей! Восхитительно. Вне всякого сомнения, король Мильцин IX знал толк в выборе шеф-повара, может быть, даже излишне хорошо знал — свидетельством тому являлся Невенской: раздавшееся в талии тело мужчины среднего возраста ужасно вредило имиджу, который он обязан был поддерживать в силу профессии и занимаемой должности.

Но такой пустяк мало заботил Невенского. Просторное темное платье, какое традиционно носят люди его профессии, прикрывало неприглядные выпуклости тела, черный густой парик маскировал лысеющую макушку, а черные крашеные усы и бородка — толстые щеки и двойной подбородок. Фальшивый иностранный акцент расцвечивал простенькие интонации сына гецианского лавочника; все эти невинные хитрости искусно прикрывали скучную и бесцветную правду — заурядного Ница Нипера. Ниц Никто, Ниц Ничто, Ниц Пустое Место.

Нет больше Ница.

Есть сам себя смастеривший Невенской. Уроженец северного Разауля, потомок знатного рода, мистик, медиум, всемогущий маг и чародей. Одаренный человек. Словом, на сцене жизни появилась заслуживающая внимания персона, тот, чьи достоинства сумели покорить сердце короля Нижней Геции и завоевать его расположение.

Мильцин IX — прозванный непочтительно «Безумный Мильцин» — проявлял щедрость и великодушие к своим причудам в человеческом обличье. Унизительные для королевской крови недостатки — чрезмерную щедрость и снисходительность — король легко прощал себе. Способный угадывать таланты, Мильцин взял Ница Нипера, известного как Невенской, в свой дворец Водяных Чар; кормил и содержал его роскошно, платил ему необычайно щедро, включил его в список участников придворных церемоний, выказывал ему всяческие знаки своей благосклонности и, что самое важное, предоставил ему самую современную и полностью оснащенную подземную лабораторию, о которой любой одержимый поборник тайных знаний и колдовства может только мечтать. Взамен его величество просил самую малость — время от времени тешить его чем-нибудь новеньким и необычным.

Облагодетельствованный таким образом Невенской вынужден был смотреть на своего рептильно мыслящего монарха умильнейшими глазами. Безумный Мильцин продолжал петь свои напыщенные дифирамбы:

— …Дуги ее бровей… нежнейшие ушки… лебединая шея… белые округлые плечи… крошечные, беспомощные, очаровательные ручки, как у ребенка… прелестная, неотразимая… волшебная…

Придворный этикет, равно как и дипломатический протокол, не позволяет отвечать молчанием на излияния светлейших особ, и потому Невенской осмелился вставить слово со свойственным ему фальшивым разаульским акцентом:

— Милейшая особа действительно обладает многими достоинствами, даже самое крошечное из них — истинное сокровище, которое Ваше Величество не может не оценить.

Безумный Мильцин прервал на самой середине свою патетическую песнь, его глаза — блестящие, круглые, выпученные, как у жабы — еще больше выпучились.

— Какая особа? — спросил король.

— Достопочтенная лиНефляйн, сир. Счастливейший объект обожания Вашего Величества. Ко…

— А-а, — промычал Мильцин. — Эта-то… Слушай, парень, ты действительно вообразил, что жена лиНефляйна заслуживает таких похвал? Ты слишком надолго похоронил себя заживо в этой лаборатории; твои понятия о красоте стали какими-то извращенными.

— Ваше Величество поправит меня, если я ошибаюсь, но ведь и месяца не прошло с тех пор, как вы превозносили красоту достопочтенной дамы. Не вы ли тогда называли себя «беспомощным рабом непревзойденного сияния»?

— Может быть, я не помню. Она, конечно, ничего, я, правда, тут преувеличиваю в некотором роде. Ведь она уже не совсем молода, и я подозреваю, что она красит волосы. Более того, у нее на левом бедре противная родинка. Или на правом? Да какая разница! Как может это увядшее очарование равняться со свежей, юной прелестью многоуважаемой мадам лиГрозорф?

— Мадам лиГрозорф?

— Роза, мой друг, с еще не высохшими каплями росы. Ей не более восемнадцати, и она только что появилась при дворе. Невинна, чиста, ни намека на испорченность. Признаюсь, я безнадежно влюблен. Никогда я не знал такой глубины чувств…

Мильцин уже витал где-то в облаках… не повод для беспокойства, он скоро вернется на землю.

В очередной раз Невенскому пришлось воспользоваться приемом опытного царедворца и подавить вспышку раздражения. Приняв вид восхищенного одобрения, он принялся изображать неподдельный интерес к новоявленной пассии короля. Слушая, он усмирял себя кусочками свиного сала, foie gras, оливками в масле, жареными слоеными пирожками, всем, что он находил на большом плоском блюде, стоявшем на столе в его лаборатории. Вскоре его внутренности подали предостерегающий сигнал, но Невенской не придал ему значения, так как чрезмерно гордился устойчивостью своего желудка ко всяким излишествам.

Натренированный слух адепта уловил легкое изменение ритма монолога, который он слушал вполуха. В выпуклых глазах его суверена поубавилось возбужденного блеска, и жесты начали терять свой пыл. Тема себя исчерпывала. Вскоре Мильцин IX ненадолго замолчал, нащупывая кульминационную ноту.

Невенской воспользовался моментом:

— Король желает отвлечься от своих многочисленных забот. Позвольте слуге его величества привилегию, разрешите внести некоторое разнообразие в ход беседы.

— А? О да, ты рвался мне что-то показать, не так ли? Ну, что это на сей раз?

— Огонь, Ваше Величество, — Ниц Нипер в роли Невенского набрал полную грудь воздуха и заговорил с привычным фальшивым акцентом, но его слова были правдивы — что касается его таланта или честолюбия, они были неподдельны.

— Я хочу показать вам чудо Искусного Огня.

— Искусный Огонь? Ну что ж, миленькое название, — согласился Безумный Мильцин. Он помолчал, очевидно, взвешивая необходимость дополнительных расспросов, и затем спросил. — Это какое-нибудь оружие, что ли?

— О да, сир, из тех, что имеют неограниченный спектр применения.

— Я не вижу необходимости в новых и более совершенных методах разрушения, — молниеносно парировал король. — У нас нет сейчас войны. Все воюют, но не мы. Полагаю, что вести войну — дорого.

— Есть определенного рода неизбежные расходы, едва ли чрезмерные, если учесть возможный доход от них, Ваше Величество. Мое открытие, конечно же…

— Вне всякого сомнения, оригинальное, но ты должен понять, что гонка вооружений — в прошлом. У меня нет на нее ни сил, ни вдохновения, я вырос, когда необходимость грубого вооружения отпала. Пожалуйста, не дуйся. Я очень хочу видеть тебя радостным сторонником моих духовных исканий.

— Я сторонник, — с жаром подхватил Невенской. — Это действительно так, я всей душой с вами. И потому с подобающей скромностью готов добавить, что мое открытие можно рассматривать как чудесный путь, по которому человечество пойдет вперед, — новый источник, новое направление, бескрайние просторы для исследований…

— Ну-ну! Не увлекайся, Невенской, — сдержал его король. — Тебя немного распирает, сам же чувствуешь!

— Ваше Величество, я не склонен к самонадеянности.

— Может, и нет, но я должен предостеречь тебя, этот твой так называемый «чудесный путь» очень похож на тупиковый.

— Но, сир!..

— Да брось ты изображать оскорбленного. Все твои выдающиеся коллеги слишком темпераментны, и это сбивает их с верного направления. И теперь ты должен признать это. Ключ к будущему лежит не в эксплуатации огня, взрывчатых веществах, атмосферных электрических разрядах и прочих подобного рода воспламеняющихся игрушках.

— Конечно же, нет, сир. — Страх, как вырвавшийся из засады зверь, болью впился в душу Невенского. Он почувствовал, что интерес благодетеля покидает его, как во время отлива волна оставляет берег в одиночестве, а вместе с этим нарастающим равнодушием его величества угасают слава и великолепие, богатство, безопасность. Его душа сжалась от ужаса.

— Ключ, — продолжал Мильцин, беззаботно слепой к страданиям ближних, — лежит в матримониальном слиянии магии и науки. Именно это великое соединение придаст миру форму и будет управлять им в будущем. И тот народ, который успешно овладеет силой этих близнецов, — народ, способный применить новые знания на практике в сфере транспорта коммуникации, — безусловно, станет выдающимся народом будущего.

И ни слова об Искусном Огне. Невенской почувствовал, что куски свиного сала, как проглоченные булыжники, давят на его желудок. Жар перца чили, как расплавленный свинец, жег внутренности. Кишки скрутило, на лбу выступил пот, но у него хватило сил ответить:

— Ваше Величество прекрасно описал грядущий Золотой Век. Данный момент, однако…

— Требуется освоить механизм управления транспортом, — продолжал гнуть свое король. — Вот первый шаг, необходимый на данном пути. Мой святой долг монарха — обеспечить ему руководство и поддержку. Тебе, мой друг, первому я доверю свою новую идею: я планирую провести экстраординарное мероприятие, призванное привлечь мировое внимание к этой архиважной проблеме.

— Восхитительно, сир. Вы говорите, экстраординарное мероприятие? Прошу позволения напомнить Вашему Величеству…

— Это будут гонки, — объявил Мильцин. — Лучшие из тех, которые когда-либо проводились, общедоступные, и пройдут они по значительно расширенному маршруту, я его сам составил. Никогда еще с таким удовольствием я не брался ни за одно дело. Невенской, это будет великолепно! Гонки пройдут по всем землям и морям, пересекут горы, леса и прочие труднодоступные местности, такие как страна Авеския, например, и вернутся назад. Придется преодолеть все мыслимые и немыслимые препятствия. Ха! Это будет потрясающе! Я решил назвать этот маршрут Великим Эллипсом. Ну? Что скажешь?

— Превосходно, сир.

— Так я и думал. Вначале я хотел назвать гонки Большим Овалом, но почувствовал, что в этом названии не хватает грандиозности замысла.

— Поздравляю вас, Ваше Величество, с мудрым решением, — Невенской всеми силами старался унять нарастающий бунт в желудке. — Вне всякого сомнения, планируемые гонки действительно сослужат службу многим благородным и полезным целям.

— Родится принципиально новый механизм управления транспортом — и тут же будет применен на практике. Будут освоены новые методы коммуникации, магической и Истинный прогресс!

— Здесь найдется, я думаю, место и моему открытию, которое я только что…

— Да, да, я помню, — Мильцин неохотно спустился с небес на землю. — Какой-нибудь огненный экран, да? Ну, я не знаю, есть ли у меня время заниматься такой ерундой сейчас, когда есть дела поважнее. М-м, очень хорошо. Невенской, я не выношу, когда ты такой надутый и мрачный. Ну ладно, я посмотрю твою игрушечную пиротехнику. Но только по-быстрому.

— Как Вам угодно, сир. — У него была заготовлена речь, но он счел нужным опустить ее, так как не уловил ни малейшего интереса в блуждающих жабьим глазах Безумного Мильцина. Невенской приблизился к реактору, стоявшему в центре лаборатории, в котором уже были собраны все необходимые вещества. Не тратя времени на теоретические выкладки и разглагольствования, которых невежественные зрители ждали от магистра, он включил свой мозг в привычный для себя режим и стал самим собой. Для начала требовалась концентрация сознания. Он стоял неподвижно, с закрытыми глазами, совершая чуть заметные движения и невнятно бормоча. Угли, тлеющие в горниле его желудка, перестали существовать. На какое-то время он потерял связь с окружающим миром, его мысли, как птицы, неслись туда, куда заказан вход посторонним, где двери открыты лишь посвященным. Его сознание неслось в иной мир, мир потусторонней реальности, которую ни познать, ни подчинить нельзя, но в которой он чувствовал себя как рыба в воде.

Все. Он там. Ментальная вспышка прогнала по его сознанию волну магической силы. Ниц Нипер, он же Невенской, открыл глаза и направил полученную силу в реактор; подготовленные к эксперименту вещества вспыхнули, превратившись в пламя едко-зеленого цвета.

Огонь излучал жар, свет, эмоцию и примитивную способность мыслить.

— Жажду. Жажду. ЖАЖДУ!

Агрессивное излучение элементов обожгло мозг Невенского. Первозданная ненасытность и неистовое желание его детища вторглись в его собственное сознание и возбудили в нем жар, бешеную игру красок, все его собственные мысли и чувства, усиленные, захлестнули его.

— Пищи! Свободы! Сейчас! СЕЙЧАС!

Физические потребности сотрясали Невенского, но он был неколебим, и постепенно огонь признал его силу и власть.

— Пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста!

— Все будет, — ответил он беззвучно. — При условии, что ты несешь добро.

— Даймнедаймнедаймне.

— Успокойся и жди, — Невенской повернулся к своему сюзерену, который сидел, терпеливо и молча наблюдая за происходящим. — Сир, этот огонь — мыслящий.

— И явно зеленого цвета, — констатировал Безумный Мильцин. — Никогда раньше не видел зеленого пламени. Довольно живописно. Ну что, эксперимент уже закончен?

— Нет. Сидите и будьте внимательны, — приказал Невенской, обратив внимание, как брови его покровителя приподнялись, выражая удивление повелительному тону. Направляя свои мысли в глубь необузданного, дикого, разгоряченного сознания, вторгшегося в его собственное, он отдавал приказы громко, чтобы все наблюдающие слышали.

— Отключись от своего источника питания…

— НЕТ! НЕТ!

— Сделай круг по лаборатории, ничего не трогай и вернись сюда же.

Тут же вихрь зеленого пламени вырвался из реактора, в мгновение ока описал круг по лаборатории и плюхнулся назад в реактор, в гущу специально подготовленного химического топлива.

Невенской проконтролировал, чтобы импульс естественного удовлетворения полетом, который совершил огонь, не вывел из равновесия его сознание. Глазами он нашел короля.

Безумный Мильцин сидел в своем кресле, вытянувшись так, будто кто-то тащил его вверх за волосы. Маска терпеливого снисхождения уступила место явной ошарашенности.

— Отлично. — И снова Невенской обратился к огню: — Наберись энергии и встань прямо, как столб.

Огненная колонна вознеслась к сводчатому потолку. Мильцин IX испуганно взвизгнул.

— А теперь, — скомандовал Невенской, — вернись к оставленному источнику питания…

— Нет! Нет! Еще хочу! Нет!

— …стань искрой, почти невидимой.

— нетнетнетпожалуйстанетпожалуйстанетнетнетпожалуйстанетнет…

— Иди сюда, мой несравненный, — внутренним голосом позвал он, — я награжу тебя.

— Обещаешь?

— Клянусь честью, — не было надобности так церемониться, его власть была бесспорной, но Невенской дал себе волю поиграть.

В то же самое мгновение огромный зеленый столб начал опускаться и молниеносно сжался в крошечную точку, едва различимую.

— О-о-х, — выдохнул Мильцин IX.

— Спасибо, дорогуша, ты не пожалеешь, — про себя произнес Невенской, а громко скомандовал: — Вернись в первоначальное состояние, разделись на несколько равных частей и станцуй нам линниану.

Зеленое пламя подчинилось. Парные сгустки пламени закружились в вихре танца, король от изумления открыл рот.

— А сейчас, — прошептал Невенской, — иди ко мне. Иди ко мне, моя прелесть. Ни к кому не прикасайся, позволь приблизиться к тебе, позволь мне потанцевать с тобой.

Пламя окружило его и поглотило. Он стоял в самом центре огненного вихря. Огонь полыхал вокруг и внутри него, проникая в ноздри, в рот, в легкие, но он не причинял ему вреда, не обжигал, сознание огня вибрировало в унисон с его собственным сознанием, и он чувствовал бешеные приливы любви, голода, желания, и в этом он сливался в одно целое со своим детищем. Его сердце трепетало, и безудержное веселье захлестнуло его, страсть обуяла и поглотила…

Сквозь зеленые всполохи Невенской разглядел, как Безумный Мильцин, вскочивший со своего кресла, махал руками, разевал рот, очевидно, он что-то кричал, но слова не долетали до магистра. Напомаженные локоны короля и обвисшие седеющие усы будут гореть роскошно. Металлическая цепочка, мерцающая на псевдо-военной тунике его величества, расплавится и стечет на землю, хлынет поток настоящего золота… А когда я испепелю короля дотла, то здесь останутся лишь полки с волшебными склянками, приборы и портьеры. Великолепно.

Руки Невенского дирижировали в пламени, повинуясь внутреннему ритму. Он сделал шаг навстречу Мильцину IX и, сделав усилие, остановил себя.

Нет. Он напряг волю, а его человеческая природа приняла первоначальную форму.

— Достаточно, — неохотно прошептал он, и вместе с выдыхаемым воздухом пламя задрожало на его губах. — Возвращайся к своему источнику и оживи себя, как ты это делаешь.

Зеленое пламя с ревом погрузилось в реактор, сжав его напоследок в неистовом объятии, не причинившем ни капельки боли. Физическое разделение значительно ослабило и ментальную связь, поэтому Невенской как-то разу сник.

— Прекрасно , — послышалось в тишине его бормотание. — Совершенный восторг.

Из котла слышалось удовлетворенное потрескивание:

— Естьестьестьестьестьестьестьестьестьестьестьестьестьесть.

Ну вот, все хорошо. Он мог позволить себе расслабиться, почувствовать радость триумфа, но не показать ее. Великий магистр тайных знаний, маг и волшебник всегда прикрывался напускной таинственностью. Надев профессиональную маску мягкости и покоя, Невенской повернулся к монарху с низким поклоном.

— Невенской! Ты живой ? — нервно выкрикнул король.

— Рад служить Вашему Величеству.

— Я пришлю к тебе врача своей жены. Она молится на него.

— Сир, ваш слуга цел и невредим.

— Да ты что?! В другом конце комнаты я чувствовал жар этого пламени. Или это был всего лишь фокус? Какая-нибудь мультисенсорная иллюзия, которыми баловались древние вонарцы? Ха, славненько, очень даже остроумно!

— Никаких иллюзий — одна лишь реальность, существование которой легко доказать. Насколько я помню, Ваше Величество часто выражал свое недовольство по поводу любимого длинношерстного кота Ее Величества. Вашему Величеству нужно лишь повелеть предать этого кота искусному огню, полученные результаты окончательно удостоверят подлинные возможности моего открытия.

— Звучит соблазнительно, но это невозможно. Ее Величество пылинки сдувает с этого мурчащего паразита, его кремация вызовет ужасающие последствия. Впрочем, мой дорогой волшебник, я тебе верю. Что ж, в таком случае, мне следует признать, что Искусный Огонь существует — существует и подчиняется твоей воле. Ты повелеваешь, а пламени ничего не остается, как просто повиноваться тебе?

Такая глупейшая и упрощенная интерпретация не требовала ответа. Невенской позволил себе сдержанную улыбку.

— Ты талантливый парень, без страха и упрека, — заключил Мильцин. — Поздравляю тебя, дружище! Признаюсь, я был даже поражен в некотором роде, как-то взволнован, ну, а ты же знаешь, меня нелегко удивить! Несмотря на некоторую мишурность твоей демонстрации, я заметил, что мой изначальный вопрос остался без ответа. Как же практически можно применять твое открытие?

— Во многих направлениях, сир, — не замедлил с ответом Невенской. — Уничтожить город. Очистить от лесов землю. Помочь по дому, комфорт…

— Да с этим справится и обычный огонь, и обойдется дешевле.

— Использование Искусного Огня для нагревания бойлера, — продолжал свое Невенской, — приведет к усовершенствованию искусного парового двигателя…

— Не притягивай за уши.

— Искусная иллюминация.

— Нет надобности.

— Основа национальной безопасности…

— Снова оружие. Варварство. Ты знаешь мои убеждения. Я ждал от тебя нечто в таком роде. Твой Искусный Огонь на данный момент просто занятная диковина, способная выжечь все живое.

— Будущее под пологом неизвестного, — пропел Невенской, не желая, чтобы королевские колебания настроения сменились холодной непреклонностью. — Может случиться, что многие выдающиеся умы, соединившись вместе, определят судьбу Искусного Огня. Побеспокою вас, сир, еще одной идеей: сообщите королям всего мира об открытии, выпестованном и взлелеянном под светлейшим покровительством Вашего Величества. Человечество должно оценить…

— Никудышная идея, Невенской, — прервал Безумный Мильцин. — Ну какие могут быть идеи у мага, живущего как отшельник, что ты можешь знать о мире?! Остановись и подумай своей головой! За границей поднимется шумиха вокруг твоего достижения, и что в результате? Хаос. Смятение. Катастрофа. И очень скоро нас начнут осаждать все эти гонцы и дипломаты, официальные и неофициальные эмиссары наводнят нашу столицу, иностранные депеши парализуют нашу почту; всякого рода просители будут дневать и ночевать у нашего порога, а иностранные шпионы будут кишеть в наших коридорах. Нам не дадут покоя ни днем ни ночью, Невенской! Всем им потребуется твой управляемый огонь, ну и представь, во что все это выльется! Возьми хотя бы этих грейслендцев — этих фанатиков первозданной силы, пожирателей сырьевого запаса, покорителей мира, — представь себе, что они начнут вытворять! А их предводитель, мой кузен Огрон — наихудший в нашем роду, и поверь мне, у него совсем нет тормозов. Он надоест мне до смерти ! А эти хлыщи вонарцы опутают лестью с головы до ног, а стреланцы начнут читать свои вечные нотации, а твои экстравагантные земляки разаульцы будут посылать мне бочками свой вуврак, эту отраву, которую они непонятно за что обожают, как и свои шубы из морского котика, и при этом будут угрожать исподтишка. Уверяю тебя, ни мира, ни покоя не будет!

— Все верно, — осторожно согласился Невенской, — так и случится, Искусный Огонь вызовет у инородцев зависть и желание завладеть чудом, особенно сегодня, когда конфликты повсеместно…

— Да ясно, Невенской, что мир сошел с ума, совсем спятил! Не зря все клянут моего кузена Огрона, именно с него все и началось. Он с детства был хвастун и задира. К тому же еще и хапуга. Не успеешь получить новую игрушку, как Огрон тут же ее отберет. И ни малейшего угрызения совести. Какой-нибудь пустяк, типа брелка, или что-нибудь вкусненькое, неважно, Огрон все себе тянет. А сейчас на него посмотри, вырос, правитель Грейсленда, а все под себя гребет, как и раньше. Узурпатор Зара, узурпатор Нидруна, узурпатор Средних графств — хватает все без разбора. Узурпатор Далиона. Именно он спровоцировал эти ужасные международные беспорядки, и скоро в нашем полушарии не останется и акра земли, где нет военных действий!

— Смею ли я заметить, — попытался вклиниться Невенской, — что обладание такой ценной и полезной вещью, как Искусный Огонь, при критическом положении дел ставит Ваше Величество в самую выгодную позицию. Только представьте, что может быть, если направить мыслящий огонь на город или армию врага! Разгорится отчаянная борьба за сохранение втайне новых знаний. Проще говоря, сир, у вас будет право называть свою цену. Ваше Величество, заслуженно именуемый отцом нации, сможет…

— Экономика Нижней Геции, — безапелляционно перебил король, — всегда процветала в атмосфере полного государственного нейтралитета.

— Сир, я только пытаюсь рассуждать…

— Все твои рассуждения, в которые мы непроизвольно втянулись, ведут к ссорам с соседями, а они не нужны, — плаксиво перебил его Безумный Мильцин. — Ты иностранец, и мы тебя здесь просто терпим. Не забывай этого и не злоупотребляй излишне нашей милостью.

Невенской напрягся. В мгновение ока выражение кротости и лучезарность на лице гецианского монарха сменились ледяной непроницаемостью. Глаза потемнели, а голос дохнул холодом разаульской могилы. Сердце в груди магистра бешено застучало, а в желудке снова все перевернулось.

— Загладь все лестью. Извинись , — зашептал из глубины души голос Ница Нипера. — Не отступай от своей линии. Не сдавай позиции , — диктовал разум магистра Невенского.

Сказать — не сделать. Похоже было, что существует лишь один пункт, которому король неизменно предан.

— Мы — приверженцы нейтралитета, — провозгласил король Нижней Геции. — Так всегда было, и так всегда будет. Это то, во что верили все наши предки. Ты что, чужестранец, подвергаешь сомнению традиции наших отцов?

— Я полностью полагаюсь на мудрость моего сюзерена, — покорно поспешил ответить Невенской. — Я осмелился лишь представить свои соображение на суд…

— Я не вижу тут никаких соображений. Нейтралитет Нижней Геции останется неприкосновенным. Пусть остальные, если хотят, рвут друг друга на части как тигры. Их глупость нас не касается и не волнует. У нас нет симпатии ни к одной из дерущихся сторон, и ни одной из них мы не позволим воспользоваться преимуществами Искусного Огня. Мы не будем ставить их в известность о его существовании. Это мое окончательное решение, и я не потерплю никаких возражений. Ты понял меня, Невенской?

— Отлично понял, сир.

— Очень хорошо, — ответ успокоил короля, и он смягчился. — Ну, не хмурься так, мой друг. Уверяю, работа твоя достойна похвалы, и ты получишь с этого свои дивиденды. Может, я даже разрешу тебе продемонстрировать твое открытие при дворе. Вот потеха-то будет! Тот фокус, что ты делаешь в конце, ну, когда ты стоишь, с ног до головы охваченный этим зеленым пламенем, просто бьет наповал! И что я сейчас подумал, твоя пиротехника будет прекрасным завершающим аккордом во время официальной презентации предстоящих гонок, которые я окрестил «Великий Эллипс». Как ты думаешь, несравненная мадам лиГрозорф оценит такое название? Признаюсь тебе, мой друг, эти гонки так меня увлекают!

Невенской смастерил на лице слабенькую улыбочку. Она прочно держалась на положенном ей месте, в то время как в душе магистра кипели злость и разочарование, а желудок его неистово сотрясался, расстройство пищеварения достигло своего апогея. Король ничего не замечал, но другие оказались более наблюдательными.

— Боль. Тревога. Мучения, — доносилось потрескивание из реактора. — Чточточточчточто?

— Нет повода для беспокойства, радость моя, — чуть слышно успокаивал свое детище Невенской.

— Боль. Печаль. Сумасшествие. Боль. Чточточточточто?

— Этот человек, который посетил нас, хочет скрыть от глаз человечества твою славу. Он полон страхов и поэтому будет гасить твой свет. Его убожество и неблагодарность ранят меня.

— Съесть его? Съестьсъестьсъесть?

Настойчивость пламени давила, и в какой-то момент Невенской почувствовал, что он начинает сдаваться.

Сожрать Безумного Мильцина. Хорошая идея. Огромной ненасытной глоткой проглотить человечка, а затем перейти ко всем этим бумагам, тетрадкам, фолиантам… ЕСТЬЕСТЬЕСТЬЕСТЬЕСТЬ!

Колокольчики тревоги застучали в сознании Невенского. Что-то не так. Он теряет контроль, физический дискомфорт расстроившегося желудка мешает держать концентрацию, размывает фокус и ослабляет его власть. В считанные секунды он собрался и, как только вновь почувствовал уверенность в своем превосходстве, заговорил, обращаясь внутрь себя:

— Нет, прелесть моя, что касается короля, он не плохой, он просто недалекий. Он наш благодетель, и не надо спешить с его пожиранием. Однако он не должен нами управлять. Я его уже урезонил.

— Как? Как?

— Я подключился к своим коллегам, живущим в разных концах света. Магическим способом я отправил им послание, чтобы выйти за пределы узкого понимания короля Мильцина.

— Что? Что?

— Неважно, прелесть моя. Достаточно того, что ты знаешь: помощь короля нам не нужна. Пусть он нас не замечает, нас это не трогает, сейчас ученые и маги всего мира — люди, обладающие истинным могуществом — узнали о твоем появлении на свет. Эти мужи мудрости признают твое достоинство, силу, блеск и великолепие. Слово летит быстро. Никто не может его остановить.

— Мы снова счастливы, — зеленое пламя пустилось в пляс.

— Чему ты улыбаешься, Невенской? — спросил Безумный Мильцин.

— Я радуюсь тому, что к моему суверену вернулось хорошее расположение духа.

— Хорошо, дружище, это как раз то, что я хотел услышать. Еще бокал шампанского?

— Как Вашему Величеству будет угодно — сейчас и впредь.

 

I

— Таким образом, жители Бомирских островов, испытывая на себе давление западных норм общежития, только на поверхности усвоили этические стандарты Запада. Они отказались от традиционного для них каннибализма, противоестественной полигамии и запрещенных церковью человеческих жертвоприношений — или просто заставили нас поверить в это. Однако исследования со всей очевидностью показали, что никакой нравственной трансформации не произошло. Под тончайшим внешним лоском, который мы, вонарцы, называем цивилизацией, старые традиции продолжают жить. Это образец той культуры, которую мы вряд ли сможем игнорировать или презирать: она — источник, дающий нам сведения о прошлом человечества, о происхождении наших предков, в конечном счете, о нас самих, — такими словами Лизелл Дивер завершила свою лекцию.

Воцарилось молчание, и она напряглась. Ей не следовало так детально описывать людоедские пиршества этих бомиров. Она шокировала своих слушателей, и это было ошибкой.

И вдруг аудитория разразилась аплодисментами, и Лизелл расслабилась. У нее были здоровые инстинкты, и она хорошо справлялась со своей работой. Иногда ее мучили сомнения, но сегодняшняя реакция слушателей не оставила от них и следа.

Может быть — только тень.

Ее взгляд отмел восторженную толпу и остановился на двух лицах в задних рядах, которые не выражали ни восторга, ни одобрения.

Ее отец сидел с сердитым и обиженным видом, мать подле него, как зеркало, покорно отражала его эмоции.

Почему они пришли именно сегодня, а не в какой-нибудь другой день?

Ты их пригласила. Ты просила их прийти.

Но не сегодня.

Слушатели забрасывали ее вопросами. Она отвечала почти механически, в то время как все ее внимание было сосредоточено на родителях. Они выказывали явное нетерпение. Похоже, они устали и им хотелось поскорее уйти.

Не такой уж и успех.

Шквал вопросов постепенно сошел на нет. Слушатели ручейком потекли из лекционного зала. Даже юнец из первого ряда, ослепляя улыбкой и поблескивая многообещающим пенсне, пропускавший всех вперед, устал демонстрировать свою галантность и вышел вслед за остальными. И только господин Эдонс Дивер и его жена Гилен продолжали сидеть.

Не нужно было спрашивать, что они думают о ее лекции. За их одинаково поджатыми губами клокотала речь, которая могла бы уместиться в нескольких томах книги отзывов.

Аудиторию покинул последний слушатель, и Лизелл осталась один на один со своими родителями. Они продолжали неподвижно сидеть в последнем ряду окончательно опустевшего зала. Бессмысленно притворяться, что она их не видит. Тяжело вздохнув, Лизелл спустилась со сцены и вдоль рядов по ковровой дорожке нехотя пошла к ним.

— Папа. Мама. Как хорошо, что вы пришли. Я так рада, — лгала Лизелл. На лице она изобразила подходящую случаю любезную улыбку.

Ни слова, ни улыбка не вызвали должной реакции.

— Мы пришли потому, — доложил Эдонс Дивер, — что хотели быть справедливыми. Я желаю беспристрастности и потому намерен посеять сомнения, из которых ты извлечешь пользу.

— Судья, как всегда, взял на себя труд взвесить все обстоятельства, — вторила ему Гилен.

Судья, она всегда так его называла. Непреклонному, хотя и довольно умному Эдонсу Диверу казалось, что справедливость Ширинского Верховного Суда определена самой природой для того, чтобы защищать нравственное величие. Обладая высоким лбом, орлиным носом, холодными глазами, квадратно подстриженной бородкой и напускным величием, Эдонс внушал благоговейный страх как преступникам, так и членам своей семьи, особенно женщинам. И потому неудивительно, что все: его жена, сестра, мать и его многочисленные пассии — боготворили его. С таким же благоговейным страхом относилась к нему и Лизелл, но только раньше.

— Я выслушал, поразмышлял и выношу свой вердикт, — продолжал свою речь Судья.

Виновна. Она считала, что он передумает, узнав, о чем будет ее лекция, но ей следовало бы лучше знать своего отца. Конечно, она и предполагать не могла, что он выберет для посещения именно этот день. Полигамные людоеды с Бомирских островов. Едва ли это тема, которую можно предлагать на благочестивое рассмотрение Судьи.

— Это отвратительно, даже намного хуже, чем я ожидал, — провозгласил Эдонс. — Должен признаться, я был напуган.

— Да, дочь моя, я не хочу показаться бестактной, но это — отвратительно, — укоризненно поддакнула Гилен. — Как ты можешь так?

— Твоя лекция — если эти излияния омерзительной гадости достойны такого определения — обнажает шокирующее отсутствие вкуса, благочестия и, более того, особой деликатности чувств, которая делает женщину женщиной, — заключил Эдонс. — Твое описание диких извращений осветило зловещие глубины сенсуализма, обнажило вульгарное свободомыслие, которое я никак не ожидал найти в женщине, носящей фамилию Дивер. Ты благородных кровей и получила хорошее воспитание, и я не могу понять, откуда у тебя такая умственная и нравственная неполноценность.

— Как можно назвать нравственной неполноценностью достоверное изложение подлинных фактов, сэр? — осведомилась Лизелл и почувствовала, как ее губы вытягиваются в ту самую улыбочку, которая в былые времена приводила его, бешенство. Сколько раз она уговаривала себя, что не будет впредь отдаваться этому соблазну, поскольку она уже вышла из юношеского возраста, провокации и вызывающее поведение более неуместны, но ее лицо автоматически приняло привычное выражение.

— Существует такая закономерность, — напомнила дочери Гилен Дивер, — слишком большие погрешности во вкусе вызывают истинные страдания у слушателя. Именно это хочет донести до тебя Судья. Ты понимаешь меня, дорогая?

— Ей пора понимать, — заметил его честь, — ребенок уже вырос.

Она понимала все это слишком хорошо. Лизелл почувствовала, как кровь начала закипать, а дыхание участилось. Как нелепо. Она обещала самой себе, что больше никогда не позволит словам отца так глубоко задевать ее. И вот пожалуйста — у нее, как и в шестнадцать лет, сердце колотится, пульс участился, и она снова беспомощно ломается под гнетом отцовского авторитета.

Как это противно. Она взрослая и независимая. Пора уже и вести себя соответственно.

— Папа и мама, мне очень жаль, что я вас расстроила, — начала она примирительно, осторожно выправив гримасу на лице, оставив лишь выражение вежливого огорчения. — Может быть, следующий раз вам больше понравится…

— Следующего раза не будет, — отрезал его честь. — Я сыт этой дрянью по горло и сейчас намерен вынести свой приговор.

— Боюсь, с этим придется подождать, — воспротивилась Лизелл. Он вздернул брови и высокомерно вскинул голову, и снова она почувствовала, что ее ставят в положение, где она вынуждена оправдываться и успокаивать себя. — Извините, но я не могу сейчас говорить. У меня назначена встреча, и я не могу ее пропустить.

— Но с Судьей не принято так разговаривать, — укоризненно заметила Гилен Дивер. — Ты не должна быть такой не почтительной, детка.

— Здесь нет никакого непочтения, — возразила Лизелл, — я говорю только правду, и я прошу прощения, но эта правда в том, что вы пришли в неподходящее время. В этом как раз все и дело. — Ей ничего не нужно было объяснять, но старые привычки живут долго, и поэтому она полезла в карман, извлекла оттуда письмо и протянула его отцу. Он взял его, будто оказывая одолжение, и, нахмурившись, пробежал глазами. Последние слова особенно задели его, и он не удержался, чтобы не прочитать их громко вслух:

— …и поэтому в случае, если Вы подтвердите свое согласие принять участие в этом мероприятии, мы готовы предложить Вам полную финансовую поддержку и взять на себя все расходы, а именно: транспортные, все виды, как запланированные, так и непредвиденные, сопутствующую стоимость провоза багажа, проживание и питание согласно приемлемым стандартам, обеспечивающим комфорт на протяжении всего маршрута гонок, а также все могущие быть оправданными непредвиденные случайные расходы, возникшие во время путешествия.

С нетерпением ждем встречи с Вами по завершении Вашей следующей по расписанию лекции в Университете, по прошествии недели с даты, указанной в письме. К этому времени мы ожидаем услышать Ваш ответ и надеемся на положительные результаты для всех заинтересованных сторон…

— Что это за новый приступ безумия? — на секунду показалось, что Эдонс сейчас в клочья разорвет оскорбительный документ, но он предпочел вернуть его целым и невредимым.

— Это предложение государственной финансовой поддержки.

— Финансовой поддержки? Ты так это называешь? Ты хитришь, или ты просто настолько доверчива?

— Вы же видели бланк, сэр, — спокойно ответила Лизелл, — это Министерство иностранных дел.

— Я обратил внимание, что это официальный бланк, но они легко воруются или подделываются. Надеюсь, ты не настолько глупа, чтобы принять это предложение за чистую монету?

— Мне это предложение интересно, и я буду участвовать в гонках. Победитель королевских гонок получит невероятный приз — законный титул дворянина Геции, к которому прилагается старинное поместье или замок где-то в Нижней Геции, я бы хотела знать…

— Это бредовое предложение — вот что тебе нужно знать.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Судье лучше знать, дорогая, — вмешалась Гилен. — Поверь своему отцу.

Забавно слышать это от тебя. Он изменял тебе сотни раз со всеми этими маленькими белошвейками и продавщицами, и даже обремененная супружеской верностью и уважением ты не можешь не знать об этом. Лизелл сжала зубы, не позволяя словам вырваться на волю.

— Это твое солидное послание даже отдаленно не похоже на официальное предложение, — заключил его честь. — Тебе пишет какой-то замминистра, именующий себя во Рувиньяк, не так ли?

Лизелл кивнула.

— Принадлежность корреспондента к такому известному и древнему роду весьма сомнительна. Так или иначе, ты не могла не заметить, что пишущий просит о встрече, но не указывает ни точного часа, ни конкретного места. Если он тот, кем себя называет, почему бы ему ни пригласить тебя в Республиканский комплекс? Министерство иностранных дел находится здесь рядом, и там много места. Почему бы ему с тобой не встретиться там?

— Место и время выбрано в соответствии с моим расписанием. И зампомминистра во Рувиньяк не вызывает меня, а напротив, ждет, когда мне будет удобно подойти, — ответила Лизелл, стараясь не выдать своих собственных подозрений.

— Не испытывай мое терпение своей легкомысленной глупостью. Ты уже обращалась в министерство за финансовой поддержкой по каким-нибудь из перечисленных пунктов? Ты заполняла какие-нибудь бланки, представляла соответствующие документы, рекомендации, свое письменное изложение, как ты собираешься использовать государственные деньги?

— Нет, я еще ни с кем не общалась.

— Ну, ты хотя бы уведомила министерство о своем желании участвовать в этих немыслимых гонках, в этой международной гонке за двумя зайцами, этом…

— Великом Эллипсе, — подсказала Лизелл. — Нет, сэр, я еще не уведомляла о своем желании.

— Надо же, не известное никому агентство из огромного числа явно желающих и хорошо подготовленных мужчин странным образом выбрало именно тебя представлять национальную честь вонарцев в этом глупом состязании, по-видимому, еще и за счет налогоплательщиков. Скажи мне, дочь, неужели все это не вызывает у тебя никаких подозрений?

Лизелл молчала. Ее отец всего лишь озвучил ее собственные сомнения, которым она не давала волю.

— Это невероятное на грани невозможного, — довел до сведения слушателей Судья. — Еще раз повторяю, приглашение, которое ты получила, — хитрая уловка, к тому же топорно сделанная.

— Кому и зачем нужно хитрить, сэр?

— Вряд ли можно понять предельную ограниченность ума. Тебе, я уверен, и в голову не могло прийти, что мир испытывает тебя на прочность. Бесстыдная и ненормальная жизнь, которую ты ведешь, притягивает всяких проходимцев.

Лизелл почувствовала, как от злости кровь бросилась ей в лицо. Но ей удалось, приложив усилия, сохранить спокойный тон:

— Жизнь, которую я веду, безупречна и достойна.

— Общественная польза от твоих порнографических лекций наилучшее свидетельство тому. — Крылья носа его чести раздулись, выражая отвращение. — Мне очень жаль, что ты вынуждаешь меня использовать такие неприличные выражения.

— Все это смешно, оскорбительно и совершенно не соответствует правде. В моих лекциях нет ничего порнографического. В них достоверно излагаются нравы и обычаи бомиров, ни для кого не оскорбительные, просто безнадежно убогие, что реакция сегодняшних слушателей и продемонстрировала. — От возмущения она почти кричала, но сил сдерживаться уже не было.

— Я не намерен терпеть дерзость, дочь моя. Ты должна разговаривать со мной с подобающим уважением.

— А ты тогда не нападай несправедливо на мою работу и не пятнай мое достоинство ложными обвинениями!

— Твою работу? Что за надобность незамужней женщине из порядочной семьи оставить отцовский дом и идти работать? Ты что, не видишь, в какое неловкое положение ты ставишь своих родителей, или ты настолько равнодушна к ним? А что касается твоего достоинства, то я бы очень хотел, чтобы оно было незапятнанным, хотя твое поведение вынуждает меня подозревать как раз обратное. Какая репутация будет у незамужней женщины, которая превращается в даму, ищущую внимания толпы? Она принимает денежные вознаграждения в обмен на сомнительного рода публичные выступления. Живет одна, выказывая тем самым явное пренебрежение ко всем правилам приличия, и путешествует по всему миру как заурядная искательница приключений. Где же здесь твое достоинство, твое чувство долга? Неужели у тебя совсем отсутствует способность понимать такие простые вещи? Неужели ты думаешь удивить всех тем, с какой бесцеремонностью этот так называемый замминистра общается с тобой? Ты для него как охотничий трофей, и я думаю, этот твой новый облик, несомненно, укрепится за счет твоего неприличного свободного поведения и вульгарного внешнего вида.

С ужасом Лизелл почувствовала, как из глаз ее потекли слезы, ей легче было бы умереть, нежели позволить отцу увидеть их. А она-то думала, что ее отец уже давно потерял способность выдавливать из нее слезы.

Горло у нее сжалось. На секунду она онемела от боли и ярости. К ее удивлению, мать пришла ей на помощь:

— Ну, послушай, — ты немного преувеличиваешь, — извиняющимся тоном возразила Гилен. — Внешний вид Лизелл никак нельзя назвать вульгарным, она одета вполне скромно и прилично.

Его честь на секунду задумался:

— Возможно, в ее наряде и нет ничего вопиюще вульгарно — признал он наконец. — Но что-то есть в ее выражении лица, манерах, во всем ее облике, что-то такое, что позволяет заподозрить в ней некоторую распущенность. Может быть, дело в этой толстой шали, которую она так небрежно набросила на плечи, а это свободного кроя пальто…

— У нее очень хорошая стройная фигура, — мягко заметила Гилен. — Уж с этим нашей дочери повезло.

— Нечего ей гордиться тем, что дала природа. Что это у нее за прическа — мало того, что копна, да еще и завита…

— Волосы у нее сами вьются. Я помню, когда она была малюткой и…

— И выкрашена в огненно-красный цвет.

— Это очень модный оттенок — клубника-блонд. О, я думаю, в этом только моя ошибка, дорогой, — это мое материнское пристрастие к золотисто-красному цвету.

— Цвет лица темный, как у чернорабочего.

— Это загар, привезенный с Бомирских островов, он скоро сойдет. Может быть, умываясь молоком перед сном…

— Выражение лица неприятное — недостает наивности и чистоты. Я думаю, причина здесь в контуре губ, они слишком толстые для истинно утонченной девушки, и эта вечно недовольная гримаса…

— Ваше собственное чувство справедливости, сэр, едва ли дает вам право обвинять нашу дочь за форму ее рта, — с достоинством произнесла Гилен.

— А я и не сажаю ее на скамью подсудимых. — Судья наградил свою жену таким пронзительным взглядом, как будто подозревал ее в скрытом легкомыслии. — То, чего я не произнес вслух, видно по тому, в каком жалком положении она сегодня находится. Она своим упрямством и дерзостью запятнала себя в глазах света, и этого нельзя не признать. Она превратилась в старую деву, и, похоже, останется ею навсегда. Она по глупости упустила свой лучший шанс, а теперь они ей просто не выпадают.

— Но ей только двадцать пять, — возразила Гилен, — и она еще очень привлекательна. Может быть, не все надежды потеряны? Из очень достоверного источника я узнала, что господин Гирайз в'Ализанте вернулся в город… — Имя, как пуля, пронзило мозг Лизелл, словно электрический разряд прошел по нервам и, наконец, вывел ее из состояния оцепенения.

— …И женщины так же толпами за ним гоняются, но он все еще холостой. Я уверена, что сердечное раскаяние нашей дочери сделает возможным для г-на в'Ализанте возобновить свои отношения с ней.

— Все, хватит, — перебила ее Лизелл; долго сдерживаемые ярость и унижение наконец-то нашли выход. — Я хочу сказать вам обоим всего лишь несколько слов, так что, пожалуйста, выслушайте; я заявляю, что у меня нет никакого желания иметь дело с господином Гирайзом в'Ализанте. Я не стану утруждать себя разговорами с ним, тем более приносить ему какие-то извинения. Господин в'Ализанте и я — совершенно разные люди. Если ему придет в голову зайти ко мне, меня для него не будет дома.

— Но, моя дорогая… — попыталась остановить ее Гилен.

— Во-вторых, — продолжала Лизелл, — очень сожалею о неполноценности моего лица, фигуры, манер, одежды, цвета волос, интеллекта и характера, но я должна поставить вас в известность, что я покорно их все приемлю и не предвижу какого-либо их значительного изменения в ближайшем будущем. Я надеюсь, что вы не очень всем этим разочарованы.

— Я запретил тебе говорить дерзости, — напомнил дочери Эдонс.

— Я помню это, сэр. И еще со всем должным уважением хочу ответить на те замечания, что были высказаны по поводу моей работы…

— Что касается твоей работы, я готов вынести свое решение. Уясни себе, что твоя глупая самостоятельная трудовая деятельность закончилась сегодня. Я слишком долго позволял этому ведущему в никуда эксперименту продолжаться, но сейчас я исправляю свою ошибку. С этого момента ты должна вернуться к нормальной жизни и приличному поведению. Ты будешь жить под отцовской крышей, под моим отцовским присмотром. И не будет больше никаких выступлений на публике и, само собой разумеется, этих отвратительных лекций. Пожелаешь какой-нибудь деятельности, пожалуйста, — занимайся благотворительностью, но ты не должна получать денежные вознаграждения за свой труд. Ты можешь продолжать писать под мужским псевдонимом, но ни один трактат не будет представлен издателю, пока я не просмотрю его и не буду уверен, что тема и содержание соответствуют правилам приличия. Время от времени ты сможешь выезжать за пределы Ширина, посещая только те дома, где тебя готовы принять, но никаких поездок за пределы Вонара; время твоего беспутного бродяжничества кончилось. Что ж, дочь моя, надеюсь, я ясно выразил свои мысли?

— Вполне, сэр, — Лизелл набрала полную грудь воздуха. И когда она снова заговорила, голос ее звучал ровно и слова она произносила с деланным спокойствием. — Позвольте мне последовать вашему примеру и довести до вашего сведения, что я никогда больше не намерена следовать вашим правилам. Я буду продолжать работать и жить самостоятельно, я буду путешествовать столько, сколько захочу и сколько будет необходимо, я буду читать лекции, какие хочу, и писать, как хочу, и, совершенно естественно, я буду требовать плату за свои труды. Уверена, мой выбор будет вам не по нраву; сожалею, но изменить ничего не могу.

За этим воцарилось тягостное молчание, нарушенное, наконец, предательским шепотом Гилен Дивер:

— О, Лизелл, разве можно так разговаривать с Судьей !

— Не утруждайте себя, мадам, напоминая ей о ее долге, это бесполезно, — остановил ее Эдонс. — Она по своей природе — упрямая, неблагодарная революционерка. Достаточно взглянуть ей в глаза, чтобы понять, какое удовольствие ей доставляет издеваться над отцом.

«Вы абсолютно правы», — подумала про себя Лизелл.

— Но я не думаю, что твоего самодовольства хватит надолго — наставлял свою заблудшую дочь Судья. — Твой отказ от всех дочерних обязательств освобождает меня от отцовской ответственности. Пока ты не вернешься в дом отца, можешь считать, что все связи между тобой и твоими родителями разорваны. — Пораженная жена бросила на него умоляющий взгляд, который он не потрудился заметить. — Пусть более член моей семьи не ждет от меня ни помощи, ни сочувствия, ни поддержки. Заболеешь или попадешь в аварию — не приходи ко мне, умоляя дать тебе деньги на врачей. Ты не получишь от меня и завалящего медяка.

— Мне от вас ничего не нужно! — вспыхнула Лизелл, она сорвалась и вновь почувствовала себя семнадцатилетней девчонкой. — Мне не нужно ничего из того, что вы можете мне дать.

— Ты слишком льстишь себе. — Судья держался с привычным самообладанием, но по ледяному тону можно было судить, до какой степени он раздражен. — Ты вообразила, я полагаю, что тетушка по матери оставит тебе наследство, которое обеспечит тебе комфорт и безопасность.

И свободу, добавила про себя Лизелл.

— Возможно, так оно и будет, но хватит ли у тебя благоразумия и бережливости, чтобы правильно распорядиться этими деньгами? Ты тратила и продолжаешь тратить громадные суммы на свои бесполезные и бессмысленные мытарства по всему свету. При той скорости, с которой ты тратишь, твоих капиталов надолго не хватит. И как только они закончатся, ты приползешь домой, вымаливая у меня прощения и помощи. Не хочешь ли ты избавить нас от всех этих унизительных моментов?

У Лизелл забилось сердце. Снова ее папаша продемонстрировал свою отвратительную способность озвучивать ее самые худшие опасения, но ни в коем случае нельзя дать ему понять, что его стрела попала в цель. С напускным безразличием она ответила:

— Заграничные поездки необходимы, так как они дают подтверждение тем фактам, которые я излагаю в своих книгах, статьях и лекциях, а последними я зарабатываю на жизнь.

— Ты хочешь, чтобы я признал, что получаемый таким образом доход покрывает не только расходы на поездки, но и годовые издержки? Жилье, питание, стоимость одежды, бензин, ну и все прочее?

Лизелл чувствовала, как предательский румянец вопреки загару пробивается наружу. Казалось, все лицо пылает. Губы отца искривились, выражая крайнее презрение. Она ненавидела отца, когда он надевал эту маску каменной неприступности, но и лгать ему она не могла.

— Балансовый отчет пока убыточен, — призналась она, — но гонорары за мои публичные выступления растут, постоянно увеличивается объем продаж моей книги, и есть основания полагать, что в скором будущем, возможно, в ближайшие полгода — именно на этот срок мне хватит оставшихся денег — мой доход будет равен или даже превысит мои…

— Ты проматываешь свое наследство, ты совершенно не способна контролировать свои дурацкие, пустые затеи, — констатировал Эдонс. — Ты уже не маленькая девочка, тебе пора признать печальную реальность: способности твои ограничены, талантов минимум, так что все твои усилия обречены на провал. Ты обанкротишься, тебя выселят на улицу, ты вынуждена будешь признать свое поражение, и не на кого будет его списать. И что потом? Ты выберешь более доходную профессию, сделавшись в действительности тем, кем ты и должна быть, что очевидно многим уже сейчас?

— Возможно! — вновь вспыхнула Лизелл, и скрытые в глубине демоны подстрекнули добавить: — Под доходной профессией вы полагаете жизнь под вашей крышей, папа?!

Слезы текли по щекам Гилен Дивер, она беззвучно плакала. Раскаяние охватило Лизелл:

— Прости, мама, — пыталась она ее успокоить, — я не хотела тебя огорчить…

— Ты огорчаешь нас обоих с того самого дня, когда ты появилась на свет, — отчеканил судья. — А сейчас ты нас просто позоришь.

Гилен в знак несогласия слабо качнула головой, но не рискнула ему перечить.

— Мама, пожалуйста, не плачь. Глупо было с моей стороны так выйти из себя, и…

— Оставь ее, — приказал его честь. — Тебе мало того, что ты довела ее до слез? Все свои высказывания адресуй мне.

— У меня много высказываний, которые я могла бы вам адресовать, но они должны подождать пока. — Лизелл сдерживала себя титаническими усилиями. — Как я уже сказала, у меня назначена встреча, и я не могу пропустить ее. Сэр, мадам, всего хорошего. — И, сделав маленький неловкий реверанс, направилась к выходу.

— Секундочку, — остановил ее судья.

Она непроизвольно остановилась и готова была убить себя за такое автоматическое повиновение.

— Если ты решила отделить себя от своей семьи, то я должен потребовать от тебя отказаться от фамилии, носить которую у тебя больше нет законного права, — бросил ей вслед Эдонс. — Ты должна понять, что я не позволю позору или скандалу коснуться имени Дивер.

Невыносимо. Лизелл опрометчиво на секунду расслабилась.

— Имя Дивер, — выкрикнула она, — будет на первых полосах всех газет мира, когда я выиграю Великий Эллипс. — И высоко вскинув голову, она покинула аудиторию. Прикажи ей отец остаться, в этот момент у нее бы достало сил не подчиниться, но он не дал ей шанса одержать победу.

Лизелл вышла в фойе; оно было пусто, и лишь одинокая фигура по-птичьи примостилась на высоком вращающемся кресле с плюшевой обивкой, их несколько стояло вдоль стены. Это был мужчина, одетый в неприметную темную одежду без единой отличительной черты, которая могла бы привлечь к нему внимание. Его склоненная над книгой голова, уже начавшая местами седеть, поднялась, когда Лизелл показалась в дверях. Ее взгляд скользнул по длинному носу, отметил старательное выражение на бледном лице — человек мало бывает на свежем воздухе — и столкнулся с поблескиванием стекол его очков в тонкой металлической оправе. Человек тотчас сунул книгу в карман пальто и сполз с кресла. Тут она увидела, что он среднего роста, с узкими плечами и тощий. Больше всего он напоминал стареющего академика в привычной домашней обстановке. Он сделал шаг ей навстречу, и она вдруг испугалась, а не слышал ли он ее пикировки с судьей.

— Мисс Дивер, — он слегка поклонился. — Позвольте мне выразить восхищение вашей лекцией, одновременно блестящей, информативной и увлекательной.

— Вы очень любезны, сэр, — щеки ее все еще пылали, а сердце выпрыгивало из груди. Слышал ли он? По его лицу ничего нельзя было прочесть. — Замминистра во Рувиньяк, я не ошиблась?

— Да, он самый. Я так понимаю, вы получили и прочитали мое письмо.

Она кивнула.

— Могли бы мы поговорить?

— Да, но только не здесь, — в любой момент ее родители могли выйти из аудитории, и она не хотела повторной стычки. — Подождите минуту.

Не успел он ответить, как она уже нырнула в гардероб, Отыскала там свою ротонду и шляпу, быстро нацепила их и, проверяя полученный результат, на секунду задержалась у зеркала, висевшего у двери.

Как всегда, отвратительно. «…Вульгарная внешность…» Слова отца звенели в ушах. Конечно, он прав. Даже сейчас ее злость не остыла, несмотря на возраст, она никак не могла научиться управлять своим взрывным темпераментом. Губы слишком красные, как будто полтюбика помады на них извела, слишком заметные. Большие глаза цвета чистого аквамарина, отражая пережитые эмоции, сверкали на ее бронзовом лице. Густые длинные ресницы и четко очерченные дуги бровей были чуть темнее ее волос, и оттого нежелательный контраст делался еще очевиднее. Общее впечатление, несмотря на консервативного вида синий костюм, — вызывающе кричащее. Снова она услышала голос отца.

Она не хотела ни слышать его голос, ни думать о том, что он сказал ей. Хотелось быстрее оказаться на свежем воздухе. Она выскочила из гардероба и оказалась перед замминистра во Рувиньяком, он окинул ее взглядом, лукаво приподняв бровь.

— Готова, — бросила она и понеслась к выходу. Не оборачиваясь, она знала, что он идет следом.

Они вышли в университетский сквер; седина древних каменных стен здания сливалась с серостью затянутого облаками неба. Дождь не то чтобы моросил, а густой влагой висел в воздухе и, брызгая крошечными каплями в лицо Лизелл, охлаждал ее пыл. Жадно глотнув свежего воздуха, Лизелл оглядела сквер. Как всегда, здесь после занятий толпились студенты: небритые юнцы щеголяли в кепи и длинных шерстяных шарфах, модных сейчас в столице. Оживленные, чем-то очень занятые, отделенные от мира живой изгородью, вот-вот готовой брызнуть молодой зеленью. На расстоянии нескольких ярдов просматривались очертания старинной Нириенской колокольни — раньше она называлась Королевской башней. Это название было утрачено после великой революции, свершившейся в прошлом столетии. Вместе с утраченным именем исчезли и статуи Десяти монархов, когда-то стоявшие в ряд перед входом. Запечатленные в полный рост монархи были превращены в мраморную крошку разъяренной толпой лет шестьдесят пять тому назад. Сегодня их место занимала бронзовая статуя Шорви Нириенна — Отца Республики, чьи трактаты раздули пожар революции, испепеливший монархию.

Последний из законных королей Вонара умер на руках своих подданных, в то время как аристократический класс, некогда называемый «Благородные», подвергся радикальной чистке. Те из бывших Благородных, которым удалось счастливо уцелеть во время революции, после нее лишились всех привилегий, дворянских титулов, фамильной собственности и богатств, оказались ободранными до нитки, сохранив в первозданном виде лишь свое высокомерие. Врожденное чувство превосходства продолжало жить, отражая все атаки здравого смысла и изменившейся реальности. Как ни странно, новый мир оказался полон простаков, готовых изничтожить вконец само понятие уважения, к которому стремились многие поколения истребленных сеньоров, возведя это уважение в ранг титула.

Лизелл не принадлежала к таким простакам. Сбоку она бросила взгляд на своего попутчика. Замминистра во Рувиньяк, чье имя выдавало в нем бывшего Благородного, не имел и капли традиционного высокомерия, некогда присущего его классу. У него был вид смиренного профессора. Ну совсем не похож на господина Гирайза в'Ализанте.

Он должен был бы быть маркиз в'Ализанте, но помешала самая малость, а именно — Вонарская Революция, которая лишила его дедушку титула, а заодно и жизни. Если бы не это, он был бы сеньором. Претенциозный, самодовольный, нетерпимый к окружающим осел. Снова в городе. Женщины толпами за ним гоняются…

И пусть себе. А у нее есть куда более интересные занятия.

— Я знаю хорошее кафе на Сидровой аллее, — ворвался в поток ее мыслей голос во Рувиньяка. — Давайте посидим там и выпьем чаю? Или просто пешком пройдемся?

— Ведь где-то здесь недалеко Министерство иностранных дел? — резко перебила она. — Это, наверное, самое подходящее место для обычного делового разговора?

— Мероприятие, о котором речь, не совсем обычное. — Она обратила внимание, что во Рувиньяк никогда не мигает. — Здесь нужна крайняя осторожность.

— Почему? — спросила Лизелл, стараясь не выдать своих подозрений. Увертки во Рувиньяка подтверждали наихудшие опасения ее отца.

— Потому, мисс Дивер, что если вы согласитесь принять предложение о финансовой поддержке, то будет в интересах всех сторон, чтобы министерство в этом деле никак не фигурировало. Это одинаково важно для вашей и нашей безопасности.

— А что нам угрожает?

— Внимание недоброжелателей.

— Мне к этому не привыкать. Спасибо за предостережение, боюсь только, оно немного запоздало. В вашем письме не значилось «конфиденциально», поэтому я его уже показала своему отцу и тем самым вызвала внимание недоброжелателей.

— Я не то имел в виду, — во Рувиньяк чуть заметно улыбнулся. — В течение всей своей жизни судья Эдонс Дивер демонстрировал неизменную преданность интересам Вонара. Его лояльность не подвергается сомнению. Я говорил не о членах вашей семьи, а…

— О них, сэр, — перебила Лизелл. — Именно о них. Откуда вам знать, что думает и делает мой отец?

— Полагаю, вас не удивит, что ваша биография была тщательно проверена.

— Моя? Проверена? Кто дал вам право?

— Уверяю вас, это обычные меры предосторожности…

— Оскорбительное вторжение в частную жизнь!

— Женщина, которая находится на виду, как вы, мисс Дивер, в отличие от любого простого гражданина, вряд ли может остаться не вывернутой наизнанку.

Простого? Он имел в виду порядочного? Ладно, все равно, решила Лизелл. Теперь она способна дать отпор критике по поводу порядочности. Она вскинула голову и набрала полную грудь воздуха.

— Поймите, пожалуйста, — предвосхитил ее атаку во Рувиньяк, — я не имел в виду ничего оскорбительного. Со временем вы поймете, зачем нам такие меры предосторожности, вы даже начнете ценить то, чему сейчас так сопротивляетесь.

— Вы предлагаете финансировать мое участие в гецианском королевском Великом Эллипсе. В чем конкретно заключается щекотливость этого финансирования?

— На первый взгляд ни в чем, все во благо. Однако вы не задумывались над тем, почему Министерство иностранных дел сочло нужным побеспокоиться на сей счет?

— Ради престижа Вонара, — тут же выпалила Лизелл. — Великий Эллипс — событие международного масштаба. Все газеты и спортивные журналы вот уже несколько недель только о гонках и пишут. Поднялся большой ажиотаж, я читала, что делаются очень большие ставки на победителя. Победитель, кто бы он ни был, принесет огромную славу своей стране. И себя не обидит.

— Совершенно верно. Но вначале довольно значительные средства потребуются на подготовку участника, да и само мероприятие можно назвать легкомысленной безделицей. Во время нынешнего национального кризиса весьма трудно обосновать и оправдать такие большие затраты на сомнительные проекты.

— Национальный кризис как-то не пришел мне на ум, замминистра.

— Ничего удивительного. Очень немногие в стране знают о том, что нам угрожает вторжение. В ближайшем будущем — возможно, счет идет на недели — Вонар будет атакован войсками Грейслендской Империи. На данный момент лучше всего, чтобы эта угроза не стала достоянием общественности.

Лизелл посмотрела на него с изумлением.

— Информация, которую я намерен сообщить, деликатного свойства, — продолжал во Рувиньяк. — Я верю, что вы готовы принять ее с пониманием. Но послушайте, давайте найдем какое-нибудь местечко под крышей. Кажется, начинается нешуточный дождь.

Действительно, дождь забарабанил крупными частыми каплями. Студенты кинулись врассыпную в поисках убежища. Наклонив и втянув в плечи голову, Лизелл схватила предложенную спутником руку, и вместе бегом они пересекли сквер и нырнули в Сидровую аллею, выступ старомодного дома на какое-то время обеспечил им укрытие. Затем они добежали до кафе. Оно было маленькое, но интерьер свидетельствовал о тонком вкусе декоратора. Народ, спасающийся от дождя, набился сюда под завязку, но во Рувиньяку удалось захватить последний свободный столик у самой двери, ведущей на кухню. Устроившись, они заказали чай с лимоном. Первые несколько минут сидели молча.

На стол поставили чашки с дымящимся чаем. Лизелл сделала глоточек и отодвинула чашку. Встретившись взглядом с во Рувиньяком, она продолжила начатую им тему вопросом:

— Откуда вам известно, что грейслендцы планируют вторжение?

— Несколько агентов независимо друг от друга подтвердили это, — ответил он. — Даже если бы не поступили эти донесения, ситуация легко прогнозируется теми, кто непосредственно занимается подобного рода вопросами.

— Все, кто читают газеты, знают, что император Огрон придерживается политики агрессивной экспансии. Он уже присоединил к себе ряд территорий, на которые Грейсленд теоретически имеет законные права…

— Крайне ложное по большей части суждение.

— …Конечно, свергнутые правительства, образовав альянс, пытались оказать сопротивление, которое император подавил…

— Атаковав под каким-то пустяковым предлогом.

— …Но интересы ведут грейслендцев в основном на восток. Ну да, в последнее время еще и на юг. Но я ничего не слышала и нигде не читала о том, что интересы императора намерены отклониться к западу, в сторону Вонара. Совершенно очевидно, у Грейсленда нет обоснованных прав на земли Вонара и потому они не могут на них претендовать. Мы не вмешиваемся в дела грейслендцев, не провоцируем, не угрожаем. Более того, Империя на данный момент занимает огромную территорию, едва ли возможно, чтобы Огрон рассматривал Вонар как необходимые или вожделенные земли…

— Мисс Дивер, вы очень умная молодая женщина, хорошо осведомленная, но в некоторой степени наивная, — заметил во Рувиньяк, с такой мягкостью выговаривая слова, что они утратили всю свою колкость. — Вы рассматриваете политику Грейсленда с точки зрения рационального, позитивного, достаточно цивилизованного типа мышления. В действительности все обстоит не так. Политика Грейсленда определяется диктаторской волей императора Огрона III. Император, человек тщеславный и склонный к мистике, вообразил себя современным Горзлааром — героем грейслендского эпоса. Он естественный продукт культуры, которая традиционно воспевала личную смелость, воинскую доблесть и фанатичный патриотизм. Если вы помните, Горзлаар — это легендарный воин, король, бог, все в одном лице, которому на роду написано завоевать весь мир и тем самым помочь народу Грейсленда выполнить свое мессианское предназначение. Император ухватился за эту идею с большим энтузиазмом и, конечно же, не остановится, пока не достигнет своей цели — или не будет остановлен силой.

Она слушала и соглашалась. Он говорил по-профессорски сухо и настолько конкретно, что ей даже спорить не хотелось, она только спросила:

— Если это правда, зачем держать это в тайне? Разве наш народ не должен об этом знать?

— Малейшее движение с нашей стороны может только ускорить вторжение грейслендцев.

— Но тогда Вонар должен вооружиться — и чем скорее, тем лучше. Должна быть мобилизована армия, укреплены приграничные города, военно-промышленные заводы должны увеличить свое производство, военно-морской флот должен модернизировать свое…

— Смысла нет, — спокойно прервал ее во Рувиньяк. — Минуту назад вы упомянули газеты и журналы. Если вы читаете их, то вам должно быть хорошо известно, что последние лет пять Император Огрон упорно готовил страну к войне. Нужно отдать ему должное, он достиг поставленной цели. На сегодняшний день нет в мире армии, которая могла бы сравниться с армией Грейсленда, самой многочисленной, сверхоснащенной, сверхобученной; кроме того, у них самый мощный флот, самые современные заводы и широчайшая сеть железных дорог; у них богатейшие собственные природные запасы, которые непрерывно пополняются за счет ресурсов завоеванных земель; у них высококвалифицированный, сплоченный, полный энтузиазма рабочий класс; благодаря непрерывающейся войне у них процветает экономика. Все то время, пока воинственный император тешил себя таким образом, мы, вонарцы, по большому счету играли в бирюльки. Упущенные годы нельзя нагнать в течение нескольких недель. Уверяю вас, мы совершенно не готовы противостоять надвигающемуся вторжению.

— Но мы не одни в мире, — Лизелл засуетилась в поисках решения. — Города-государства и западный Анклав Республик несомненно должны признать угрозу со стороны Грейсленда. Есть же еще и Кирент, Траворн, Фериль, в наших общих интересах объединиться для самообороны.

— Неплохая мысль — у этих народов, если смотреть правде в глаза, такая же незавидная судьба, как и у нас. Но от них мало помощи.

— Что вы хотите этим сказать? — заволновалась Лизелл. — Что Вонар должен исчезнуть в утробе Грейслендской Империи и мы не можем это предотвратить? Уж не хотите ли вы предложить немедленную и безоговорочную капитуляцию?

— Это, по крайней мере, предотвратило бы тотальное раз рушение.

— Что за речи старого подагрика и от кого они исходят — от государственного лица Вонара? Может быть, вы еще и знаете, как эти грейслендские свиньи будут править на нашей территории?

— Думаю, знаю. Пожалуйста, успокойтесь, мисс Дивер. Я восхищен вашими патриотическими чувствами, но намерен посоветовать вам не распылять их до той поры, пока я не скажу все, что намерен сказать. В данный момент я не рассматриваю капитуляцию как единственно возможный выход. Есть еще один вариант, заслуживающий изучения. Это касается нового оружия неограниченной мощи и… э-э… магического происхождения.

— Вы меня удивляете. Мне и в голову не приходило, что в правительстве кто-то серьезно относится к магии и волшебству. Мне всегда говорили, что мир, облагодетельствованный электричеством, паровым двигателем, водопроводом, более не нуждается в сверхъестественном. — Она действительно не раз об этом слышала, и не от кого попало, а от самого господина Гирайза в'Ализанте. Он неизменно отметал все ее аргументы со свойственной ему высокомерной нетерпимостью. Ей так хотелось, чтобы он оказался здесь и убедился в том, как заблуждался.

— Древние тайные знания всеми правдами и неправдами сохранили своих приверженцев и практических последователей, — заметил во Рувиньяк. — Даже в наши дни предостаточно принцесс и президентов, ищущих советов у ученых магов. Один из них — Мильцин IX, король Нижней Геции. Мильцин коллекционирует чудаков, собирает под свое крыло так называемых магистров тайных знаний. В группу, которой он покровительствует, входят несколько известных мошенников и самоуверенных шарлатанов, но только один человек, по всеобщему признанию, обладает подлинным талантом. Этот человек именует себя Невенским и бездоказательно причисляет себя к разаулям, но признание коллег всего мира он заслужил открытием новой формы огня, обладающего зачаточным сознанием и послушного воле своего создателя.

— Огонь, обладающий сознанием ! — переспросила Лизелл. Собеседник кивнул, но она не согласилась. — Вздор!

— У вас есть право на ваше мнение, но это сведения подтвержденные. Слишком много достоверных источников засвидетельствовало виденную собственными глазами демонстрацию этого огня во дворце Водяных Чар Короля Мильцина, чтобы сомневаться в реальности открытия Невенского. Бесспорно, разаульский волшебник на деле доказал силу своих знаний. Искусный Огонь существует. В нем залог невиданного прогресса или регресса, расширения, сжатия, прожорливого потребления или самоуничтожения, и все в руках того, кто этим огнем управляет. Потенциальная военная значимость открытия на данный момент неоценима, особенно для тех из нас, кто не желает есть грейслендский засохший пудинг и пить прокисший императорский эль.

— С трудом во все это верится, столь многие твердят, что эзотерическая наука мертва, — пробурчала Лизелл. — Вы действительно уверены, что здесь нет никакой ошибки или обмана?

— Полностью уверен.

— Как повезло его величеству Мильцину. Представляю, какие бешеные деньги ему предлагают и сколько желающих приобрести это сокровище.

— Все совсем не так. Королю ничего не надо. Мильцин как приверженец традиционного гецианского нейтралитета объявил, что он не желает делиться своим секретом ни с кем и ни за какие деньги. Он уже отклонил целый букет разнообразных предложений, поступивших от иностранных послов, включая нашего. А это были настойчивые ребята. Его величество не проявляет ни малейших признаков уступчивости, и, похоже, что от назойливых приставаний у него начали сдавать нервы. На прошлой неделе известные иностранные представители были высланы из Нижней Геции. Просьбы об аудиенции с королем неизменно отклоняются. Дипломатическая корреспонденция просматривается личными секретарями Мильцина, чтобы даже упоминание об Искусном Огне не попалось на глаза королю.

— Его величество одарен исключительным чувством юмора, или у него с головой не все в порядке?

— Просто он весьма эксцентричный человек.

— И нет возможности совладать с эксцентричностью? Нижнюю Гению едва ли можно назвать сильной державой. Что мешает Вонару отправить несколько полков в город Тольц, захватить этого Невенского со всеми его магическими причиндалами и переправить все это в Ширин без каких-либо хлопот? И почему бы нам не сделать это до того, как это сделают грейслендцы? Не кажется ли вам, что каждая секунда промедления…

— Остыньте, мисс Дивер. Вы что, думаете, вам первой такая идея пришла в голову? Предложение смелое, но неосуществимое. Понимаете, Мильцин IX прячет своего покорного волшебника в секретной лаборатории где-то в подземных лабиринтах дворца Водяных Чар. Точное местоположение известно очень немногим. Более того, сам дворец построен на маленьком острове посреди болот за пределами Тольца, попасть туда можно только по трем последовательно опускающимся мостам. По всей видимости, выбор местоположения и своеобразные подступы — одна из причуд Мильцина, однако нужно признать, что они обеспечивают предельную безопасность. Осада такого места примет затяжной характер, а за это время Невенской со всем своим арсеналом исчезнет, может быть, даже навсегда.

— Понимаю.

— Правда?

— Не все, — Лизелл изучающе посмотрела на своего собеседника. — Зачем вы мне все это рассказываете, замминистра? Я догадываюсь, что это как-то связано с Великим Эллипсом и предложенным министерством финансированием, но я пока не знаю как.

— Вы помните, что победителя гонок ждет приз?

— Дворянский титул вкупе с поместьем или замком, продажа которого может принести финансовую независимость, а тем самым личную свободу и чувство собственного достоинства.

— И еще одну вещь — личную аудиенцию с Мильцином IX. Редкую, почти уникальную возможность для иностранного эмиссара не просто предстать перед глазами короля, но и получить доступ к его ушам.

— И в этом все дело? — с недоверием спросила Лизелл. — Вся эта тщательно продуманная и оплаченная подготовка участника Великого Эллипса лишь для того, чтобы воспользоваться ничтожным шансом кандидата выиграть гонки, после чего каким-то образом убедить короля Нижней Геции продать секрет, с которым он ни под каким предлогом не желает расставаться?

— Убедить продать секрет — или как-нибудь невзначай узнать местонахождение магистра Невенского.

— Выстрел с дальнего прицела.

— Лучше с дальнего, чем вообще не стрелять, мисс Дивер.

— Из этого следует, что ваши люди должны быть такими же сумасшедшими, как и Безумный Мильцин!

— Я бы предпочел обратное. По правде говоря, в Тольце в последнее время появились признаки назревающих перемен. Из очень хороших источников нам известно, что самое последнее сумасбродство Мильцина — исследование коммуникативных свойств метода Грижни Комета — изрядно опустошило национальную сокровищницу Геции. Возведение нового дворца Огненного Сфинкса в Йошле стало еще одним национальным бедствием. Засуха, случившаяся прошлым летом, почти уничтожила урожай лорберов, чем нанесла дополнительный ущерб государству. Короче, при таком раскладе есть основания надеяться, что щедрое предложение наличных средств, сделанное деликатнейшим образом, может подвигнуть его величество к большей сговорчивости.

— Деликатнейшим образом?

— Да, если найти подход к королевскому сердцу, равно как и к его уму.

— Здесь требуется талант опытного дипломата, не так ли? — осторожно заметила Лизелл. — Простите мне мою тупость, я не очень понимаю, почему вы обратились с этим ко мне. Я, конечно, польщена, но разве нельзя найти более подходящего кандидата?

— Вы необычная персона и потому идеально подходите на эту роль. — Во Рувиньяк пристально изучал ее. — Во-первых, в глазах общественности вы предприимчивый и смелый путешественник, что делает совершенно оправданным ваше участие в гонках. Ваш пол — хорошая маскировка для возложенной на вас миссии, враги Вонара не готовы поверить, что мы доверяем женщинам такие дела. И, наконец, ваши личные достоинства вероятнее всего произведут впечатление на его величество.

— Личные достоинства? Я не уверена, что я понимаю вас. — Она не была уверена, что хочет его понять.

— Проще говоря, мисс Дивер, у вас незаурядные внешние данные, а чувственные пристрастия короля детально запротоколированы. Более того, вы известны как хорошо образованная, утонченная дама с богатым опытом, довольно способная. Почему бы вам с максимальным успехом не использовать все ваши качества во благо своей страны? Таким образом, мы возлагаем большие надежды на нашего посланника, чье очарование может значительно подтолкнуть короля Мильцина к принятию положительного для нас решения.

Он достаточно витиевато выражался, но смысл его слов был ясен и не очень приятен. Лизелл задумчиво отхлебнула из своей чашки, в какое-то мгновение ей захотелось выплеснуть чай прямо в лицо замминистра. Она подавила импульс: в конце концов, во Рувиньяк не хотел ее оскорбить. Если он, как и весь мир, видит в ней женщину сомнительного поведения, то в этом она должна винить только себя.

— У вашего министерства своеобразный подход к решению проблемы. — Она не позволила ни одной эмоции отразиться на ее лице. — Действительно, ваши методы удивляют меня. Замминистра, не думали ли вы и ваши коллеги о возможной неловкости в случае, если наш сегодняшний разговор станет достоянием гласности?

— Я не думаю, что он станет достоянием гласности, — слова, содержащие угрозу, во Рувиньяк произнес почти с нежностью. — Если я окажусь неправ, то все проблемы и неприятности падут только на мою голову, а Министерство иностранных дел будет утверждать, что ему ничего не известно. Если нужно, я готов принять на себя всю ответственность.

— Понимаю, — ей теперь действительно было ясно, почему ей не позволили переступить порог святая святых — Республиканского комплекса.

Как раз подходящий момент для возмущенного отказа, взрыва оскорбленного достоинства — но Лизелл держала язык за зубами; альтернатива сделанному предложению рисовалась мрачной. Месяцев через шесть ее ждал финансовый крах, за которым последует невообразимо унизительное возвращение в отцовский дом. Однажды скатившись в этот упорядоченный ад, можно никогда не выйти на поверхность вновь. С другой стороны, сам факт ее участия в Великом Эллипсе привлечет к ней внимание общественности, стимулирует продажу ее книги и прибавит ей веса как лектору. А если она действительно выиграет гонки, то ее судьба, благосостояние и независимость будут гарантированы на всю оставшуюся жизнь.

И что потом? Ты выберешь более доходную профессию, сделавшись в действительности тем, кем ты и должна быть, что очевидно многим уже сейчас?

Выберу, мысленно ответила она своему отцу, если это единственный в мире способ быть свободной. Никто и ничто меня не остановит. Даже если потребуется…

— Я согласна, — закончила она вслух и громко.

— Мисс Дивер? — удивление отразилось на лице замминистра.

— Я принимаю вашу финансовую поддержку. Я буду участвовать в Великом Эллипсе. Я не совершу ни одной ошибки и выиграю гонки. Я использую все доступные мне средства и сделаю все. — Ее спутник пристально посмотрел на нее, и она добавила для пущей убедительности. — Все, что в человеческих силах.

 

II

Ровно через неделю она отправилась в Нижнюю Гецию. Расстояние между Ширином и Тольцем, гецианской столицей, укладывалось в три дня и две ночи пути по железной дороге, и этот недлинный путь Лизелл решила проделать с комфортом. На щедро выделенные Министерством иностранных дел наличные она приобрела очень дорогой билет в мягком спальном вагоне, где постельное белье, на радость пассажирам, пахнет лавандой. В вагоне-ресторане заказывала самые дорогие блюда, ее обслуживали самые расторопные и любезные носильщики, официанты, проводники. Все это и отдаленно не напоминало скромную обстановку ее предыдущих путешествий.

В итоге репутация одиноко путешествующей молодой женщины была защищена от неодобрительных толков надежным эскадроном хорошо оплаченных лакеев, и потому ее никто не беспокоил.

Железнодорожные пути между двумя такими крупными столичными городами, как Ширин и Тольц, были в отличном состоянии, и путешествие на северо-восток протекало гладко: за окном проплывали плодородные поля Вонара, зеленые холмы провинции ВоГранс, которые плавно перетекли в более серьезные горные массивы, скрывавшие просторы Нижней Геции. Поезд пересек границу — и сразу же превозносимый нейтралитет страны дал о себе знать.

Пыхтящая и лязгающая громада поезда затормозила на небольшой станции Локсток, и местные таможенники тяжело загромыхали по вагонам, требуя предъявить паспорта и декларации. Лизелл подписала необходимые документы, продемонстрировала содержимое своего скромного багажа, заполучила положенный штамп в паспорт и перенесла внимание на платформу, на которой впервые ее глазам предстали грейслендские солдаты, одетые в серую униформу.

Выглядели они совсем даже неплохо — многие были явно хороши собой, демонстрируя грейслендское пропорциональное телосложение и грейслендские прямые благородные носы. Может быть, несправедлива молва об их злобном нраве? Может, лживы слухи о чрезмерно жестоком обращении с порабощенными народами?

Ну разве не великолепны будут эти аккуратно подстриженные парни, победоносно марширующие по улицам Ширина! Это может случиться через пару недель, как сказал замминистра.

Поезд тронулся, покидая Локсток и устремляясь на север, спеша мимо многочисленных неправдоподобных в своей причудливости городишек, возникающих в пространстве остроконечными крышами, наполовину деревянными, в средневековом стиле, мимо завораживающе идиллических цветущих лугов… Поезд спешил, не останавливаясь, чтобы прибыть в Тольц в мягких сумерках весеннего вечера.

Лизелл вышла из вагона. Носильщик подхватил ее багаж, юркнул в здание вокзала и снова появился минуту спустя с возницей кэба. Деньги перетекли из одних рук в другие, и ее дорожная сумка, казалось, перелетела в ожидавший кэб, который был и ниже, и шире, и тяжелее, чем ширинские фиакры, и гецианская гнедая была соответственно более кряжистая. Лизелл села в экипаж, и дверца за ней закрылась. Возница взобрался на козлы, кнут свистнул-щелкнул, и кэб с грохотом покатил вперед.

Она откинулась назад и с удивлением обнаружила, что сиденье гораздо мягче, чем она ожидала. В отличие от ее сограждан жители Нижней Геции ставили комфорт выше элегантности, и она решила пользоваться этим в свое удовольствие, пока обстоятельства не изменятся с началом гонок. Завтра! От этой мысли у нее подпрыгнул пульс. Осталось всего несколько часов до начала.

Она выглянула из окна. Фонари сверкали в сгущающихся сумерках, согревая своим светом бледные каменные фасады домов, памятники выдающимся людям страны, церемониальные арки, украшенные причудливыми узорами и завитушками в бесстыдно-витиеватом стиле прошлых столетий. Ширин, Флюгельц Ли Фолез — в сущности, каждая столица могла похвастаться своими архитектурными причудами, но нигде в мире витиеватость не достигла таких высот нелепости, как здесь, в Нижней Геции. Апофеоз этой витиеватости как раз попал в поле зрения — всемирно известная Башня Страстных желаний, застывший в белом мраморе вдохновенный поток страстей, украшенная снизу доверху резными барельефами безумной сложности. Парадоксально, но эта башня была не образцом вкусовых излишеств прошлого, а выражением артистического рвения нынешнего короля Мильцина IX, сердце которого она была призвана всколыхнуть страстями.

Кэб остановился у нового отеля «Слава короля» — грандиозного сооружения, сменившего простоявшую здесь несколько столетий небольшую гостиницу «Глава короля». Многие горевали о сносе старейшей городской гостиницы, но новый отель, следует признать, бесспорно явился чудом роскоши и комфорта, жадно вобрав в себя все современные достижения науки и техники: от газового освещения каждой комнаты до невероятного воплощения человеческой мысли в виде парового лифта, а в самых изысканных люксах — фантастика! — имелись персональные ванные комнаты.

Кэб уехал. Уже другой носильщик внес ее сумку в фойе гостиницы, где угрожающе толпился народ. Встав в хвост длинной очереди к стойке регистрации, она огляделась.

Здесь всегда такая толпа? Если нет, почему сегодня такая давка?

Гонки начинаются, идиотка.

Конечно. Открытие Великого Эллипса (завтра! ) привлекло внимание всего мира. Борьба за участие была напряженной; получение или потеря обещанного выигрыша зависели от конечного результата. Спортсмены со всех концов света съехались в Тольц посмотреть на старт гонок.

Отель «Слава короля» не мог вместить всех. Неужели гостей будут выставлять за дверь пачками? Теоретически Министерство иностранных дел должно было забронировать для нее номер, но случись какое-нибудь недоразумение…

Очередь медленно двигалась вперед. Наконец-то Лизелл предстала перед портье и назвала свое имя. Никаких недоразумений. Мисс Дивер, добро пожаловать в отель «Слава короля». Портье был идеально вышколен: он не задавал лишних вопросов, не светился от наглого, неуместного любопытства, с которым она как путешествующая без сопровождения женщина сталкивалась на всем протяжении своего пути.

Он протянул ей ключ, и она последовала за своей сумкой, мирно покачивающейся в руках носильщика, через фойе к чудо-лифту, — она впервые видела подобное, — и это чудо, к ее удовольствию, легко вознесло ее с первого этажа на пятый. Не без сожаления расставшись с лифтом, она прошла по заботливо устланному ковром коридору к своему номеру — не волшебному люксу с персональной ванной, но достаточно просторному и удобному. Она щедро вознаградила коридорного, тот в свою очередь с предельной любезностью раскланялся. Царившая вокруг роскошь и любезность доставляли массу наслаждения.

Оставшись одна, она осмотрела комнату. Поблескивала полировкой тяжелая ореховая мебель, обильно украшенная резьбой в соответствии с гецианским пристрастием к витиеватости. Вдоль двух стен — современные высокие окна из больших стеклянных панелей. Толстый бордового цвета ковер был в тон с темно-красными парчовыми портьерами и покрывалом. Темно-красные полотенца, мыло в упаковке, внушительных размеров кувшин для умывания и раковина. Медная плевательница, полированная и предупредительно чистая. Все так привлекательно, дорого и абсолютно безлично.

Лизелл взглянула на свои карманные часы, прислушалась к голосу желудка — и тот и другой источник сообщили ей, что время ужина еще не наступило. Открыв свою сумку, она порылась там и извлекла пухлую папку — продукт усердного труда безымянного бюрократа. Здесь лежал набор карт, в деталях изображающий каждый поворот Великого Эллипса, все необходимые билеты, талоны и жетоны, маршрут следования, список отелей и кемпингов, железных дорог и дилижансов, расписание пароходов, международный справочник больших и маленьких коммерческих транспортных компаний, предлагающий речные катера, плоты, баржи, лошадей, Больших Гусениц, планеры, часмистрио, прыгунов, толкачей, сани, собачьи упряжки, деревянные крылья и много чего еще.

Ее собственный опыт путешественника приучил ее к тому, что любой маршрут — это цепь непредвиденных ситуаций. Однако эта кипа детальной информации чего-нибудь да стоит. Вне всякого сомнения, не раз она осознает, какое сокровище ей досталось.

И вполне вероятно, что уже завтра она это оценит. Маршрут Великого Эллипса начинается с пересечения сравнительно цивилизованных западных стран, а затем уходит на восток, делая петлю через горы на севере, которые простираются до диких земель Бизака и Зуликистана, затем маршрут пролегает через непроходимые леса Орекса и далее до экзотической страны Авескии. По прошествии недель один из этих негнущихся листов или какая-нибудь из этих карт, аккуратно собранных министерством, даст ей понять разницу между победой и поражением.

Где-то поблизости раздался бой часов — время переодеваться к ужину. Выбор платья оказался предельно прост, поскольку она взяла только одно платье, более или менее подходящее для таких мероприятий — очень простое, с длинными рукавами, из плотного шелкового твида, немнущееся, устойчивое к образованию пятен — его можно смело комкать и засовывать в самое узкое место в чемодане, что очень удобно с точки зрения экономии чемоданного пространства. Она облачилась в платье и внимательно изучила свое отражение в зеркале над раковиной.

Степенная — настолько степенная, насколько судья мог бы пожелать, хотя сияние ее рыжих локонов никогда не заслужит благосклонного одобрения его чести. Незамысловатый, скромный вырез горловины взывал об украшении. Вернувшись к сумке, она извлекла одну маленькую безделицу, которой она позволила отяготить ее багаж — серебряное колье и серьги с аквамаринами под цвет ее глаз: милые, но не настолько дорогие, чтобы привлечь внимание воришек. Она надела украшения, и отражение в зеркале засверкало искрами жизни. Его чести это бы не понравилось.

Она спустилась вниз и оказалась в мягко освещенном ресторане отеля; безупречно невозмутимый метрдотель усадил ее за отдельный столик в очень даже неплохом месте. И никаких сомнений или подозрительных колебаний, никаких недоуменно приподнятых бровей, никаких попыток упрятать женщину без сопровождения за какими-нибудь пальмами в кадушках.

Официант принял заказ и удалился, оставив ее ждать. В юности она не рисковала появляться в ресторане, гостинице, кафе или столовой без книжки под мышкой; неважно какой, лишь бы было куда уткнуться носом и спрятать свою болезненную застенчивость. А сегодня, привыкшая к любопытным взглядам посторонних, она легко могла позволить своим глазам беспрепятственно осваивать пространства общественных заведений.

Свободных мест в ресторане почти не осталось, как и в самом отеле. Посетители входили уверенно, многие из них демонстрировали солидное благосостояние, о чем свидетельствовали их хорошо скроенные костюмы и сопровождающие их дамы в претенциозных туалетах и солидных украшениях. Разбросанные по залу клетчатые пиджаки, бриллиантовые булавки в галстуках и серьги в ушах мужчин выдавали присутствие здесь профессиональных спортсменов и поклонников азартных игр. У их спутниц явно определялись две страсти: осветлять волосы и взбивать их в нечто, похожее на копну сена, и к тому же максимально укорачивать свои блестящие платья. Несколько мужчин было одето в форму с офицерскими знаками отличия и еще несколько — в какие-то экзотические хламиды: то ли прибывшие развлечься князьки с востока, то ли просто богатые и эксцентричные повесы. Все оживленно болтали, но говорили приглушенно, на благовоспитанно пониженных тонах. На этом фоне невозможно было не заметить двоих, говоривших в полный голос.

Неприятный, резкий смех сотряс атмосферу ресторана. Лизелл оглянулась, и ей показалось, что в глазах у нее двоится. Через несколько столиков от нее сидела парочка молодых парней, на вид не более восемнадцати-девятнадцати лет. Они были одеты очень дорого и абсолютно одинаково: розовато-лиловые пиджаки с широкими лацканами, жемчужно-серые атласные шейные платки и у каждого в петлице живая фиалка. С очарованием молодости они исключили малейшие детали, которые могли бы разрушить их абсолютную идентичность. Близнецы, и очевидно, очень богатые. Перед ними на столе стояло четыре открытых бутылки шампанского, лучшее шампанское Вонара — «Севанская красавица», его можно было легко узнать по знаменитой золотой шестиугольной этикетке. Двести пятьдесят новых рекков за бутылку, а эти юнцы глушат его как дешевое пиво. Большое плоское блюдо дорогих устриц в голубом соусе занимало центр стола. Близнецы кидались друг в друга кусочками, сопровождая каждый удачный бросок раскатом гомерического хохота.

Идиоты.

Лизелл подали заказанные блюда. Некоторое время она предавалась дегустации консоме Дрив Лисиль, медальонов из оленины, салата из белой свеклы и лорберов, тушеных моллюсков и гецианских хрустящих хлебцев. Но веселье за столом близнецов не утихало, и она не могла удержать свое любопытство: кто же эти резвящиеся полоумные и кто разрешил им путешествовать без няни? Вдруг они окажутся ее соперниками в гонке? В этом ресторане может оказаться масса участников Великого Эллипса. По внешнему виду их не определить. Ее взгляд метнулся по залу только для того, чтобы тут же зацепиться за столик в углу.

За столиком сидели двое мужчин, один примерно ее возраста, второй на четверть века старше. Старший обладал — следовало бы это особо отметить — массивной квадратной челюстью, но она оставила эту деталь без внимания, ибо второй, молодой, был, наверное, самым красивым мужчиной, которого ей доводилось когда-либо видеть. У него было сухощавое благородное лицо с чистыми линиями и красивыми чертами, большие умные глаза, цвет которых сейчас трудно было разглядеть, волосы того чудесного светло-золотистого оттенка, в который женщины любят краситься, но никогда не достигают его искусственным способом. Во всех отношениях замечательное лицо, решила Лизелл, и замечательность эта кроется не столько в красоте черт, сколько в просвечивающей индивидуальности. Есть что-то такое в глазах, в изгибе губ, в общем выражении лица, каким-то образом проступает — что? Душевная чистота? Внутренняя порядочность? Врожденная положительность натуры? Как притягивает взгляд его стать и светло-русая голова! Он, вероятно, тщеславный женский баловень и любимчик, пристрастившийся к бренди, азартным играм и собственному отражению в зеркале. Тут она обратила внимание, что на нем военная форма. Ей трудно было определить его национальность, но лицо заставило ожить и заработать память. Она осознавала, что это красивое лицо не было ей абсолютно незнакомым. Конечно же, лично они не встречались, но где-то совсем недавно она его видела. В газете? Журнале?

Должно быть, он почувствовал ее пристальный взгляд, так как повернулся и посмотрел прямо на нее. Краска смущения залила лицо Лизелл. Цепкий взгляд — явный завоеватель. Ясненько, этот мужчина, вне всякого сомнения, привык к пялящимся на него женщинам. Он, наверное, вообразил себе, что она уже готова в обморок упасть от его красоты, эти красавчики все такие самодовольные…

Он чуть заметно улыбнулся ей, как будто только они двое увидели в зале что-то смешное; в его улыбке было очаровательное обаяние, ничего наигранного, самодовольного; ее неловкость мигом улетучилась, она улыбнулась в ответ и еще секунду-две смотрела ему прямо в глаза, прежде чем оборвать этот бессловесный разговор.

Она заставляла себя не смотреть в ту сторону, пока он и его спутник не расплатились и не встали. В этот момент она решилась бросить украдкой последний взгляд и отметила, что мужчина был довольно высокого роста и широк в плечах, походил на хорошо тренированного атлета. Она увидела еще что-то сверх того. Незнакомец был одет в элегантную форму грейслендского офицера высшего ранга. Он был солдатом Империи, то есть свиньей в человеческом облике. А она-то, глупенькая, погрузилась в наивные мысли о достойном человеке с благородным лицом.

Светловолосый офицер и его старший товарищ — штатский, одетый в безупречный костюм, машинально отметила Лизелл — вышли из ресторана. Оставшиеся посетители, включая шумных близнецов, перестали существовать для Лизелл, она потягивала ежевичный ликер, отдавшись на волю вяло текущих мыслей. Она была противна самой себе. Ее сердце затрепетало как у глупой девчонки только от того, что роскошно-породистая грейслендская свинья ей улыбнулась; в ее возрасте пора иметь побольше ума.

Она допила ликер, оплатила счет, вышла в фойе и купила газету. Некоторое время она потешила себя, катаясь в чудо-лифте вверх-вниз. Когда же новые ощущения потеряли свою остроту, она вернулась в свой номер и принялась за «Тольцго-родрупор» — так, по крайней мере, переводилось название газеты на ее родной язык. Она немного владела гецианским, поэтому прочитала сообщения о Великом Эллипсе и о последних акциях короля Мильцина, заметку о незаконной дуэли в каком-то местном парке, а сверх всего прочего — последние новости о военной компании Грейсленда. Из нее следовало, что император Огрон сконцентрировал свое внимание на маленьком беззащитном княжестве Гарест, которое граничило с Вонаром.

И в настоящий момент императорские войска продвигаются к недавно определенной цели, которая сдается на их милость без особого сопротивления. А что потом?

Лизелл с раздражением отшвырнула газету. Разделась, умылась, надела ночную сорочку и забралась в постель, где углубилась в изучение карт, маршрутов, расписаний — все это оказалось хорошим снотворным. Когда веки начали слипаться, она погасила свет, но уснула не сразу: ее мозг был слишком перевозбужден ожиданием гонок, которые она непременно выиграет, а это произойдет уже…

Завтра.

Она заранее оставила чаевые горничной с просьбой постучать в ее дверь в семь часов утра, но проснулась сама, как только забрезжил рассвет. Конечно же, слишком рано, но сон, несмотря на ее старания, не возвращался, и ей ничего не оставалось, как встать, умыться, надеть свой удобный для путешествий серо-зеленый костюм, непокорную шевелюру закрутить и надежно пришпилить и по-новому уложить сумку.

И, переделав все эти дела, она все равно имела еще уйму свободного времени.

Спустившись в почти пустое фойе, она расплатилась у стойки портье и направилась к только что открывшемуся ресторану. Там она просидела целый час, заглатывая чашку за чашкой кофе с молоком, внимательно рассматривая забредающих посетителей и время от времени поглядывая на часы. Она знала, что ей нужно заказать сытный гецианский завтрак, но ее желудок содрогался от одной только мысли об этом.

Там, за стенами отеля, уже вовсю светило солнце. А здесь казалось, что стрелки часов окаменели: еле-еле они наконец-то передвинулись вперед на два деления и выпустили ее на свободу. Она сама вынесла сумку, пока швейцар вызывал для нее кэб. Она уселась, дала команду ехать, и кэб покатил по знаменитой улице Тольцекаттер.

За окном проплывали вытянувшиеся в бесконечный ряд известные на весь мир магазинчики, витрины которых она при других обстоятельствах непременно бы внимательно рассмотрела, но сегодня она лишь скользнула по ним беглым взглядом, равно как и по остальным достопримечательностям старинного города, которые попадались на пути следования. Наконец кэб въехал на площадь Ирстрейстер, названную так в честь первого свободно избранного мэра Тольца. Помпезного вида здание мэрии возвышалось на восточной стороне площади — сюда-то она и направлялась. Площадь перед мэрией наводняла внушительных размеров празднично возбужденная толпа. Любопытные собрались посмотреть на начало гонок, решила Лизелл. Но это странно, потому что смотреть будет не на что: просто небольшая группа участников выберет свое транспортное средство и ринется по городским улицам к железнодорожному вокзалу. Но даже такое малопримечательное действо возбудило интерес публики.

Кэб подъехал к зданию мэрии настолько близко, насколько позволили толпившиеся люди, и остановился. Неожиданно Лизелл попросила возницу проехать к боковому входу и ждать ее там вместе с багажом, щедро заплатив, чтобы предупредить все возражения. Она вошла в здание, спросила у согнутого в три погибели уборщика, как попасть в отдел регистрации, и, поплутав по коридорам, обменяла у регистратора свою заполненную анкету на удостоверение участника и вдобавок получила выпуклую печать в паспорт, где было указано — Мэрия Тольца, Нижняя Геция, дата и время. Точно такую же печать она получит в тот день, когда преодолеет весь маршрут Великого Эллипса.

Зарегистрировавшись, Лизелл прошла в огромное фойе, которое считалось официальным местом старта гонок, и обнаружила, что там полным-полно народу. С некоторым колебанием она окинула взглядом толпу и заметила особую плотность и давку у отороченного золотой бахромой навеса, установленного перед лестницей, с которой вот-вот должен был спуститься Мильцин IX. Продираясь сквозь толчею, она еще не успела подобраться к группе участников, как толпа сжала ее как в тисках, и в этот момент она услышала свое имя, произнесенное громким голосом. И тут же на нее обрушился град вопросов на вонарском, гецианском и еще каких-то языках, которых она не знала.

Лизелл замерла на месте, сбитая с толку. Вопросы — те, которые она могла понять — не имели какого-либо смысла.

— Что вы думаете по поводу гонок, мисс Дивер?

— Лизелл, вы верите, что у женщины есть шанс на победу?

— Ca'lorphi gi nava re'flonvisse ghia, Mees D'va'r?

— Мисс Дивер, вы консультировались с предсказателем?

Предсказателем?

Ее обступили так плотно, что нельзя было и пошевелиться, шум стоял ужасающий. Не то что отвечать, она думать не могла. В двух шагах от нее кто-то делал набросок ее лица в свой блокнот, и наконец-то Лизелл поняла: журналисты, тьма-тьмущая журналистов царапала заметки для своих изданий. Вне всякого сомнения, они надеются выудить какой-нибудь скандальчик или резкие замечания с ее стороны, но она не собирается им угождать.

— Пожалуйста, позвольте мне пройти, — вежливо попросила Лизелл. Но никто даже не пошевелился.

— Что может стать для вас самым серьезным препятствием на маршруте?

— Foru, Luzelle-ri, sakaito ubi Grand Ellipse-jho, chokuniokyoshin?

— Мисс Дивер, как вы оцениваете…

— Скажите нам, мисс Дивер…

Вопросы захлестывали ее волной, голова пошла кругом.

— Пожалуйста, позвольте мне пройти, — снова повторила Лизелл, и снова ее просьба не возымела действия. Они теснились вокруг нее как гиены, почти прижимаясь, чье-то дыхание как дуновение могилы шевелило ее волосы. Ее злость смешалась со страхом.

— Mees D'va'r…

Поймали в капкан. Она едва сдержалась, чтобы не ударить или не пнуть кого-нибудь.

— Мисс Дивер…

— Ей нужно пройти к остальным участникам, — неожиданно раздался голос, явно принадлежавший вонарцу и до боли знакомый. — Господа, если вы немного посторонитесь…

Она обернулась на голос и не поверила своим глазам: перед ней было лицо, которое никак не должно было здесь оказаться, лицо, которое она удалила из своей жизни несколько лет назад. Неужели у нее от волнения начались видения…

— Гирайз? — ее голос сорвался на слабый идиотский писк, ей стало неприятно от этого, неожиданность встречи лишила ее способности здраво мыслить. — Мне это снится?

— Почту за честь быть героем вашего сна, мисс Дивер, — ответил Гирайз в'Ализанте.

— Тогда это кошмарный сон, — мгновенно парировала Лизелл.

— Что я вижу — все то же доброжелательное расположение и изысканные манеры, которые я так хорошо помню. Вы ни чуть не изменились, Лизелл.

— А вы изменились, — разозлилась Лизелл. — Постарели. — В каком-то смысле это было правдой. На его лицо — излишне удлиненное, излишне худощавое, излишне интеллектуальное, с глубоко посаженными карими глазами, замечающими каждую мелочь, со следами неизменной усталости — легла тень более глубокой усталости. Волосы цвета натурального кофе были все так же густы и взъерошены, но несколько серебряных нитей поблескивали на висках. В конце концов, он на десять лет ее старше. Все закономерно, он не набрал и грамма веса, остался элегантным и подтянутым, как танцовщик. «Дохляк, — подумала она про себя. — Невзрачный дохляк ».

— Дайте дорогу, господа, — повелительно произнес Гирайз. О, она хорошо запомнила эту его подчеркнуто аристократическую интонацию, которая тут же вызвала подобострастное уважение толпы. Он принял это уважение как должное, в духе не терпящих возражений бывших Благородных.

Путь освободился, Гирайз предложил ей свою руку, и Лизелл с неохотой вынуждена была ее принять. Она не хотела принимать его помощь или быть ему чем-то обязанной. Но откажись она от его протекции — и можно вообще не попасть к стартовым воротам Великого Эллипса, не говоря уже о финише. Журналисты продолжали трещать без умолку, но уже на терпимом расстоянии. Гирайз вел ее вперед, его неожиданная близость вынуждала сказать хоть что-то.

— Каким ветром тебя занесло сюда? — спросила она. — Приехал посмотреть на начало гонок? Ты сделал ставку?

— Я участник, как и ты, — ответил он, и когда ее брови подпрыгнули от удивления, он добавил: — Я не шучу.

— А Бельферо? — спросила она, сохраняя скептическую интонацию. Вопреки революции, семья в'Ализанте продолжала владеть своим родовым замком, и нынешний хозяин служил родовому гнезду с преданностью идеального сеньора, как он это себе представлял. Совсем не легко можно было выманить Гирайза в'Ализанте из его любимого Бельферо, тем более на такой длительный срок, каким представлялся Великий Эллипс.

— Он в надежных руках моего Глимонта, — ответил Гирайз.

Глимонт? Она помнила его управляющего, но от этого ее удивление только усилилось и подтолкнуло к новому вопросу.

— Так в чем же все-таки дело?

— Да так, прихоть, — ответ поверг ее в полное недоумение. — Гонки обещают определенную новизну ощущений.

— С каких это пор…

— Смотри, здесь все зарегистрированные участники, — перебил он ее. — Тебе не хочется повнимательнее рассмотреть своих соперников?

Ей хотелось.

Под алым балдахином, огражденные бархатной лентой, стояли участники Великого Эллипса. Их было не более дюжины, включая ее и Гирайза, меньше чем она ожидала, принимая во внимание престижность мероприятия и размеры приза, но по количеству участников вполне понятно было, сколько людей в мире реально обладают временем, свободой и капиталами — всем необходимым, чтобы принять предложение короля Мильцина.

Лица ее конкурентов замечательно отличались по возрасту, типажу и отраженным на них эмоциям. Вопреки ее ожиданиям, здесь оказалась еще одна женщина, и Лизелл внимательно ее рассмотрела. Присутствие здесь двух шумных близнецов из ресторана отеля «Слава короля» ее не удивило и не обрадовало. Сегодня оба явились одетыми в одинаковые спортивные пиджаки в клетку и такие же брюки, в петлицах на сей раз — красные розы. Удручающих следов избыточного потребления шампанского на их лицах не прослеживалось. За спинами близнецов на полголовы возвышался поразивший вчера ее воображение светловолосый офицер.

У нее не было даже секунды остановить на нем взгляд: журналисты вновь окружили, а один настойчиво дергал ее за рукав. Заметив это, Гирайз быстренько подтолкнул ее к проходу между бархатными лентами. Здесь у нее проверили удостоверение, прежде чем пропустить под балдахин, подальше от надоедливых писак. С новой диспозиции она увидела, что есть еще один проход, где не было ни одного человека, он вел от бархатных лент через фойе к центральному входу, открытому прямо на площадь Ирстрейстер.

— О, вижу знакомые лица, — послышался сбоку голос Гирайза в'Ализанте. — Вот эти двое близнецов — Стециан и Трефиан Фестинетти, они из Траворна, им по восемнадцать, и они падки до всякого рода развлечений. До неприличия богаты.

В скором будущем они наследуют состояние, сделанное на огромных медных рудниках, которое они тут же с рвением начнут проматывать. Однако размеры состояния Фестинетти таковы, что у мальчиков даже с их прытью уйдут годы на то, чтобы довести себя до нищеты.

Лизелл посмотрела на него удивленно. Ее поразила не его осведомленность — предварительная накачка информацией перед важным предприятием совершенно в духе этого человека, — а то, что он делится своими знаниями с ней. Во всяком случае, они расставались не друзьями. Ей до сих пор царапают память его ужасные слова:

— …Несерьезная, незрелая, упрямая, плаксивая, несдержанная, нетерпеливая, злоязыкая маленькая девятнадцатилетняя СТРОПТИВИЦА.

На что она ответила достойно:

— Самонадеянный, властный, недалекий, косный, реакционный, самодовольный, самовлюбленный, претенциозный старый БОЛВАН.

Нет, это было не счастливое расставание, и ни о каком примирении она себе и думать не позволяла…

С чего это он вдруг изливает на нее свет своих знаний? Позер! Демонстрирует свое превосходство! А может быть…

— Посмотри туда, — продолжал Гирайз.

Она проследила глазами и увидела невысокого, плотного, хорошо выбритого господина умопомрачительной наружности. Не было ничего выдающегося в его квадратном лице и широкой груди, такое встречается на каждом углу, но просторные, ниспадающие одеяния, туфли на высоких каблуках и огромное количество украшений из жемчуга выдавали в нем выходца из Ланти Умы.

— Это Поб Джил Лиджилл, — чуть слышно сообщил ей Гирайз. — Очень преуспевающий торговец. Он поднялся так высоко, как простому смертному и не снилось, и сейчас стремится занять новую ступень социальной лестницы, победив в престижном состязании.

— Ему следует поискать другое престижное состязание.

— А теперь посмотри туда, — Гирайз указал в противоположную сторону, и ее глазам предстал невысокий, стройный, хорошо сложенный джентльмен, на вид лет тридцати пяти, но сохранивший юношеские повадки. — Это Меск Заван, биржевой спекулянт из Аэннорве. Согласись, у него вид человека, оседлавшего колесо фортуны. На данный момент весьма стеснен в средствах. Если победит в Великом Эллипсе, его финансовые дела расцветут, в противном случае — долговая тюрьма.

— Тюрьма? — изумилась Лизелл. Хорошо одетый Меск Заван едва ли походил на кандидата в тюремные казематы. Он что — не может просто развязаться с биржей и…

— Видишь вон ту… — жест Гирайза определил новое направление, — женщину…

— Лохматую, с внушительным оскалом желтых зубов?

— А разве здесь есть другие женщины?

Любезен как всегда.

— Эта женщина представляет особый интерес, — заключил Гирайз. — Ее имя — Шетт Уразоул, она — зарская изобретательница.

— Правда? А что она изобрела?

— Какое-то новое средство передвижения, она назвала его «Gorashiu qu'Osk Zenayashka».

— Как? Повтори, пожалуйста, только не так быстро.

— Это переводится как «чудесная самодвижущаяся коляска».

— И она оправдывает свое название?

— Скоро увидим. Мадам Уразоул намерена продемонстрировать свое изобретение в погоне за призом Великого Эллипса.

— У нее ничего не выйдет. Потому, видишь ли, что победителем Великого Эллипса буду я.

— Какое решительное признание. Звучит устрашающе.

— Не торопись смеяться. Ты не веришь, что я могу выиграть? Подожди немного.

— Ожидание — последний пункт в моих планах. Запомни, я такой же участник, как и ты, и я не из числа любителей поражений.

— Поражений никто не любит. Но на этот раз твое самолюбие вынуждено будет принять его:

— Мисс Дивер, не хотите ли взять свои слова обратно?

— Господин в'Ализанте, слово не воробей, попробуйте, поймайте его. Но оставим это, лучше давайте вернемся к вашей весьма познавательной лекции. Я не хочу лишать вас удовольствия победно демонстрировать ваши знания, поэтому, пожалуйста, расскажи мне, кто вон тот мужчина.

Лизелл незаметно указала на интересующего ее субъекта.

— Чернобородый богатырь? Это — Бав Чарный, один из величайших чемпионов Королевских ледовых игр, которых когда-либо рождала земля Разауля. В свое время ему не было равных. Но возраст и перенесенные травмы постепенно свели его могущество на нет, лет десять назад Чарный ушел из большого спорта. Возможно, он приехал в Тольц в поисках своей былой славы.

— А что скажешь вон о том светловолосом грейслендском офицере?

— О, а это еще один интереснейший экземплярчик. Это не кто-нибудь, а сам главнокомандующий Каслер Сторнзоф в полном великолепии.

— Да ты что? — от удивления глаза Лизелл округлились. И это был не простой женский интерес, не простое благоговение или восхищение — на этот раз она действительно была поражена. Каслер Сторнзоф был настоящий герой, гений ведения войны, образец доблести и безупречной чести, ему пели дифирамбы даже его враги. А соотечественники возвели его на пьедестал, их поклонение накалялось его многочисленными изображениями и газетными статьями, которые неустанно прославляли подвиги златоглавого сына Грейсленда. Теперь стало ясно, почему вчера вечером его лицо так приковало ее взгляд и показалось знакомым. Она не один раз видела его фотографии в иллюстрированных журналах, даже пресса Вонара не могла обойти вниманием главнокомандующего Каслера Сторнзофа. — Что он здесь делает? То есть я хотела сказать, он же офицер Императорской армии, а везде развернуты военные действия. Разве он не должен быть на гарестском фронте или где-нибудь еще?

— Насколько мне известно, сам Огрон рекомендовал, точнее, приказал своему солдату принять участие в этих гонках. Цель проста: показать себя публике и снискать славу великому Грейсленду, ну или что-то в этом роде. Вполне вероятно, что император желает извлечь определенную выгоду из огромной популярности своего идола.

— Согласись, он очень симпатичный , — наивно воскликнула Лизелл.

— Конечно, если ты обожаешь классического стиля статуи.

— Мне показалось, или у тебя действительно к нему личная неприязнь?

— Я его совсем не знаю, просто я не люблю грейслендцев.

— В таком случае…

Неожиданно грянул духовой оркестр, и в его реве потонул голос Лизелл. Она повернулась в сторону музыкантов, которых до сего момента не замечала. Они стояли у самой лестницы и выдували первые такты гецианского национального гимна. Толпа в фойе замолчала. Два десятка рук в патриотическом порыве прижалось к гецианским сердцам. Головы иностранцев склонились в знак уважения. Гимн отзвучал, и глаза присутствующих устремились к центру лестницы, где стоял король Мильцин IX, окруженный свитой.

Лизелл сверлила короля взглядом с неистовым научным интересом. В облике Мильцина IX не было ничего отталкивающего. Лицо светится благодушием, свисающие вниз как у моржа седеющие усы тщательно подстрижены, многочисленные медали и ордена выстроились в строгую линию по всей ширине его груди. Неожиданно в голове пронеслась мысль, что выпуклые глаза короля делают его похожим на гигантскую жабу. Мысль насмешила ее, и, продолжая развлекаться, она своим воображением раскрасила его лицо зеленой краской, надула туловище и приделала жабьи лапки.

Мильцин начал речь в страстном воодушевлении и с высокой ноты, усердно при этом жестикулируя:

— Дорогие друзья, сегодня утром мы стали свидетелями начала соревнования, которое является не просто спортивным мероприятием. Это гонки за собственной судьбой, я скажу больше, за национальной славой…

Совершенно верно. Искусный Огонь и безопасность Вонара, независимость и свобода для Лизелл Дивер — такова награда победителю, стоящая награда, всем наградам награда, но возможно, это никогда не приходило в голову Безумному Мильцину. О чем он там стрекочет? Только сейчас Лизелл заметила, что король Нижней Геции говорит на отличном вонарском. Ничего удивительного. Все его слушатели — полиглоты, и на фоне многообразия языков вонарский был языком дипломатии, языком, понятным для каждого цивилизованного человека. Хотя вождь бомирского племени Дитал, может быть, и не согласился бы с такой оценкой.

Мильцин IX все еще произносил свою речь:

— Ключ к будущему лежит в матримониальном слиянии магии и науки, которое сегодня выражено в виде земных терминов — транспорт и коммуникация.

Неужели он думает, что это кому-то интересно?

Речь короля, усыпанная радужными бессмысленностями, казалось, никогда не кончится. Лизелл огляделась вокруг, выискивая, разделяет ли кто-нибудь ее нетерпение. На окружающих ее лицах она не смогла прочесть ничего. Стоящий рядом Гирайз в'Ализанте слушал с привычным выражением уважительного интереса. Это выражение могло ввести в заблуждение любого, кто плохо знал его. На расстоянии нескольких футов гигант Бав Чарный слушал речь короля со спокойствием и безучастностью монолита. Близнецы Фестинетти шептались, гримасничали и хихикали. Один из них, поймав на себе ее взгляд, ухмыльнулся и послал ей воздушный поцелуй. Дурак. Она перевела взгляд на Безумного Мильцина, чей словесный поток наконец-то иссякал.

— …Вперед, друзья мои, и удивим весь мир! — завершил свою речь король, и Лизелл почувствовала, как дыхание участилось, а желудок сжался. Кто-то из свиты протянул королю алую подушечку, на которой лежал богато украшенный пистолет. Мильцин взял оружие и поднял его вверх:

— На глазах у всего Тольца Великий Эллипс начался!

Он нажал курок, и раздался, надо полагать, холостой выстрел. В это же самое мгновение ограждающие бархатные ленты опали, и толпа, собравшаяся в фойе, готова была взорваться. И она взорвалась оглушительным криком. Гром всеобщего возбуждения слился с выстрелом пистолета, и волна людей ринулась вперед, переворачивая легкие ограждения центрального входа. Как только участники устремились к выходу, ненадежный проход исчез. Через секунду дверной проем был наглухо забит участниками, журналистами, любителями азартных игр и обычными зеваками, борющимися ожесточенно и безуспешно за возможность прорваться через пробку из толкающихся тел.

Первую секунду Лизелл наблюдала за происходящим. Она не могла найти Гирайза в'Ализанте, он уже растворился в этой кипящей человеческой массе. К счастью, ей самой не нужно было бросаться в этот котел. Спасибо интуиции, надоумившей ее оставить кэб с торца здания, она вышла из фойе через заднюю дверь и помчалась по довольно пустым коридорам тем же самым путем, каким и попала сюда. Попадавшиеся на пути люди глазели на нее с нескрываемым любопытством, но никто не препятствовал ее бегу. Через несколько минут она уже выскочила навстречу утреннему солнцу и обнаружила, что она — не единственный участник, избежавший давки в парадном входе мэрии.

Кэб ждал ее там, где она его и оставила, и она про себя поблагодарила возницу. За ее кэбом стоял экипаж, вместительный и изящный, запряженный парой быстрых вороных. В окне она мельком увидела строгий профиль, показавшийся ей знакомым, но ей некогда было раздумывать на этот счет, поскольку все ее внимание сосредоточилось на третьем экипаже, стоявшем здесь: такого ей еще не доводилось видеть.

Этот необычный экипаж был длинный, низко посаженный, серебряного цвета и на восьми блестящих колесах. Сзади он представлял собой узел, сплетенный из труб и трубочек разных размеров, проволочных спиралей, проводов, шестеренок, лопастей, стеклянных лампочек, в то время как спереди он был конусообразный, без каких-либо выступающих деталей. Что-то похожее на треугольный парус поднималось над крышей.

И никаких лошадей. Лодка, что ли, какая-то? На колесах? Безрельсовый локомотив? Пока она так раздумывала, сухопарая фигура величаво прошествовала мимо, направляясь прямо к загадочному транспортному средству, и забралась внутрь. Лизелл успела заметить поношенный, неряшливый балахон, спутавшиеся седые волосы и тяжелый подбородок, который она тут же узнала — Шетт Уразоул, зарская изобретательница так называемой чудесной самодвижущейся коляски.

Дверца с шумом захлопнулась, и секунду спустя машина заурчала, подавая признаки жизни. Лизелл вздрогнула и поспешно прижала ладони к ушам. Прохожие завопили и бросились врассыпную искать укрытие, лошади рванулись вперед и заржали. Струя огненных брызг вырвалась из какого-то отверстия сзади, чудесная коляска сорвалась с места и на бешеной скорости понеслась вперед в клубах огня, дыма и пыли. Лизелл проводила взглядом сверкающую зарскую коляску, породившую сомнения: «Неужели гонки проиграны?»

Еще кто-то пронесся мимо Лизелл. Солнце блеснуло в светлых волосах главнокомандующего Каслера Сторнзофа, стрелой несущегося к своему экипажу, запряженному парой вороных красавцев, внутри которого скрывался пассажир. Только сейчас Лизелл его узнала: это был тот пожилой джентльмен, который ужинал вместе с грейслендским героем в ресторане отеля «Слава короля». Главнокомандующий Сторнзоф, минуя ее, бросил сбоку взгляд. Голубые глаза, голубые, как небо. Ей бы хотелось получше рассмотреть его. Но сейчас не время было думать об этом. Лизелл бросилась к своему кэбу.

— На вокзал, — скомандовала она вознице на вонарском, но тут же перешла на гецианский. — Тольцсентральдепортреилвейлаинз!

Экипаж Сторнзофа уже тронулся. Не прошло и пяти минут гонок, а она уже в хвосте.

— Гони, — закричала она и тут же осознала свою глупость. У нее уже был билет на «Илавийский Свисток», который следовал в южном направлении и отправлялся из Тольца не ранее чем через час с четвертью. Рисковать жизнью ради того, чтобы добраться до вокзала на пять минут раньше, просто абсурдно. Однако возница расслышал только «гони», и кэб угрожающе загромыхал и затрясся на опасной для него скорости. Через какую-нибудь пару метров несколько резких хлопков, похожих на взрыв петарды, сотрясли утренний покой. Лошадь захрапела и испуганно бросилась в сторону. Возница, неистово ругаясь, принялся усердно работать кнутом.

Лизелл высунулась из окна и вытянула шею, чтобы заглянуть за угол здания. Она увидела громадные клубы густого черного дыма, поднимавшиеся над площадью Ирстрейстер, и услышала приглушенные панические крики толпы. Пока она за этим наблюдала, последовала новая серия резких хлопков, и дым стал еще гуще и чернее. Задыхающиеся, покрытые копотью граждане, спотыкаясь, бежали с площади, а черный дым стелился, извиваясь, за ними следом.

— Кто-то пострадал? — выкрикнула Лизелл, но не получила ответа, а кэб уже уносил ее прочь на бешеной скорости, как она и приказала.

Гирайз. А вдруг он там, в этом дымном хаосе, неужели пострадал он? Будем надеяться, что с ним все в порядке. Господин в'Ализанте, этот сверхчеловек, лучше, нежели кто-либо другой, может о себе позаботиться. Скорее всего, на площади взорвалась не бомба, а обычная дымовая шашка, от нее не столько вреда, сколько переполоху. В любом случае ей нет никакого дела до Гирайза в'Ализанте. Равно как и ему до нее. Пусть хорошо прокашляется, и все с ним будет в порядке.

Она не может себе позволить думать о нем, когда есть куда более важные темы для размышлений. Взрывы, дым, шум, крики, смятение. Что или кто был тому причиной? Этого она не знала, но одно было понятно. Происшествие на площади Ирстрейстер задержало большую часть участников Великого Эллипса и сыграло на руку тем, кто покинул здание мэрии через заднюю дверь.

 

III

Когда она приехала на вокзал, времени было еще с лихвой. «Илавийский Свисток» отправился точно по расписанию. Лизелл отдала свой билет кондуктору и со вздохом облегчения опустилась в кресло. Заняться было нечем, кроме как смотреть на милые гецианские пейзажи, проплывающие за окном. Она больше не позволит себе волноваться из-за Гирайза.

Какое потрясение — просто шок — столкнуться с ним в Тольце, ее нервы все еще дрожали как натянутые струны. Ну уж нет, такого волнения она больше не допустит. Вместе с остальными участниками Великого Эллипса, которые застряли на площади Ирстрейстер, он опоздал на «Илавийский Свисток». Следующего поезда в южном направлении ему теперь придется ждать, по меньшей мере, пару часов, и он не успеет на судно до Илавийского побережья. До конца гонок ей не удастся с ним встретиться, потому что она уже обогнала его намного, а у него нет волшебной палочки, чтобы сократить это расстояние.

Она решительно развернула газету, купленную на вокзале, и на какое-то время ей удалось сосредоточиться. Она не обнаружила ни одной строчки о дымовых шашках перед зданием мэрии — ну конечно, газетная шумиха начнется только в следующем номере. Почти вся первая страница была посвящена Великому Эллипсу, несколько раз упоминалось ее имя. Очень много говорилось о войне. Стремительные грейслендцы уже покорили Гарест. Много было статей, освещающих местные события, совершенно неинтересные для иностранцев, но Лизелл заставила себя прочитать их все, с трудом продираясь сквозь хитросплетения гецианского синтаксиса, на это занятие ушло несколько часов.

«Илавийский Свисток», пыхтя, тащился на юг, иногда останавливаясь в каком-нибудь небольшом городишке. Время тянулось медленно до тех пор, пока ближе к вечеру в Плошто в вагон не вошли два провинциала, одетые в свои жестко накрахмаленные парадные одежды, и не уселись через проход напротив Лизелл. Их разговор тут же привлек ее внимание: они говорили о каком-то невероятном событии, подобных которому отродясь не случалось в их городе. Несколько часов назад диковинный агрегат пронесся через самый центр Плошто со скоростью молнии. Слов нет описать, какая то была странная машина, и управляет ею такая же странная женщина. Машина сама по себе едет как локомотив, но это не локомотив, это вообще ни на что на свете не похоже. Изрыгая черный дым и адский огонь, агрегат, урча, въехал на рыночную площадь около полудня, распугал домашнюю птицу, чуть не врезавшись в стену, едва не опрокинул дряхлого Дидеркинта, который вышел подышать воздухом, и тут же умчался, подняв столб пыли. Можно было бы подумать, что это сверхъестественное видение или галлюцинация, если бы не случилось на площади так много народу, чтоб засвидетельствовать реальность происходящего.

Они говорили с сильным акцентом, и не все можно было разобрать, но Лизелл уловила главное: Шетт Уразоул и ее чудесная самодвижущаяся коляска с каждым часом уходила вперед все дальше и дальше. Остается только надеяться, что где-нибудь эта чудо-коляска сломается, а лучше, если она врежется в дерево.

Если этого не случится, изобретательница точно выиграет гонки.

Она нервно забарабанила пальцами по ручке кресла и тут же взяла себя в руки. Нет оснований для беспокойства.

Внимание Лизелл бродило между гецианской газетой, пейзажами за окном, пассажирами, входящими и выходящими на каждой остановке. Время шло, солнце уже село, и за окном ничего не было видно. В восемь часов она отправилась в вагон-ресторан и нашла, что там уютно и выбор приличный. Не успела она войти, как ее взгляд наткнулся на главнокомандующего Каслера Сторнзофа, сидевшего напротив своего неизменного седовласого с квадратной челюстью компаньона. В тот же момент и Сторнзоф ее увидел. Их глаза встретились, и очень долго у нее не хватало сил отвести свои в сторону.

Идиотка. Она ведет себя как дура. Можно себе представить, что бы сказал Судья. Оторвав свои глаза от его лица, она заставила себя сесть спиной к Сторнзофу и тем самым лишила себя соблазна пялиться на него. Так она думала, пока не взяла в руки ложку, в блестящей поверхности которой отражался весь вагон-ресторан и в уменьшенном виде светловолосая голова мужчины.

Она сделала заказ, и суп ей принесли так быстро, что она вынуждена была использовать свое случайное зеркало по его прямому назначению. Сторнзоф и его спутник покинули ресторан до того, как она закончила ужин. Почти вслед за ними она отправилась в вагон, но скоро перебралась в свое спальное купе.

Спала она крепко и проснулась рано. Около восьми утра «Илавийский Свисток» подъехал к берросской границе, пыхтя и пуская клубы дыма, остановился, и началась проверка паспортов. Лизелл заполучила очередной штамп. Таможенники завершили свою работу и удалились, поезд покинул Нижнюю Гецию и въехал в крошечное графство Беррос.

Лизелл с удовлетворением рассматривала таможенный штамп. Вот он — материальный знак прогресса, так много значащий теперь в ее жизни! Каждый такой штамп — свидетельство успешного преодоления ею очередного этапа Великого Эллипса. Ее удовлетворение умерло, не успев расцвести пышным цветом, когда поезд сделал остановку в берросской столице Гизигар. Стоял он долго — сорок пять минут; за это время она успела купить на вокзале свежую газету, книги, кроссворды, лимонные леденцы. Газета была на гецианском, государственном языке графства, первая страница возвещала о чрезвычайном событии, произошедшем вчера вечером, — как комета пронеслась через Гизигар в своей чудесной самодвижущейся коляске оригинальная зарская изобретательница и участница Великого Эллипса Шетт Уразоул…

Лизелл со злостью отшвырнула газету. К обеду ее разочарование еще больше усилилось, когда она дотащилась до вагона-ресторана и не обнаружила там златоголового главнокомандующего Сторнзофа. Она пришла слишком рано или слишком поздно? Она ела как можно медленнее, тянула время над неизвестно какой по счету чашкой чая, но он так и не появился. В конце концов она оставила вахту и вернулась в свой вагон, раздраженная собственной глупостью.

«Илавийскому Свистку» потребовалось всего лишь несколько часов, чтобы проехать весь маленький Беррос и пересечь границу Динсайфиса, первого из Средних Графств. В ее паспорте появился новый штамп, на этот раз украшенный круглым орнаментом, символизирующим Вечный Огонь Грейслендской империи. На маршруте Великого Эллипса это было первое государство, признавшее над собой власть Грейсленда. Дотошное изучение ее документов, неприятно тщательный досмотр ее личных вещей показали ей, что ее вонарский паспорт выглядит весьма подозрительно в пределах Империи, но, тем не менее, никто не задержал ее.

И поезд покатил, посвистывая, на юго-восток мимо городков Динсайфиса с их возвышающимися мельницами и эмблемой Вечного Огня, виднеющейся повсюду на железнодорожных платформах и эстакадах, на привокзальных складах и на фуражках грейслендских солдат, которые встречались все чаще и чаще. На этих завоеванных землях поведение грейслендцев отличалось особой надменностью, но Лизелл не довелось это заметить, пока «Илавийский Свисток» не сделал часовую остановку в Глоше, и она не сделала ошибку, отважившись выйти из поезда.

Дойдя до края платформы, она остановилась и вдохнула весенний воздух, испорченный запахом дыма и гари. С занятой позиции она мало что могла увидеть, лишь ничем не примечательное здание вокзала, тенистую рощицу за ним, пологие холмы, невзрачные деревянные домишки, магазины с вывесками — не было в Глоше ничего интересного или живописного. Она опустила глаза на рельсы, бегущие, виляя между холмами, на юго-восток, к Илавии, к побережью Тихого Моря, к большому портовому городу Илу с его грузовыми и пассажирскими пароходами, один из которых понесет ее по водному отрезку Великого Эллипса к большому острову Далион.

Спасибо заботам Министерства иностранных дел, ей уже был забронирован билет на пароход «Выносливый». По расписанию «Выносливый» должен был выйти из Ила завтра рано утром, казалось, по времени все было безупречно. Если исключить что-то непредвиденное, «Илавийский Свисток» прибудет в Ил около полуночи. Номер в гостинице «Затонувший фрегат» для нее забронирован, и несколько часов сна гарантированы. Пока все идет хорошо, если бы так не портила кровь эта чрезмерно и ужасно одаренная зарская изобретательница.

Лизелл вновь устремила взгляд на юго-восток, как будто усилием воли она хотела увидеть там несущуюся к побережью чудесную самодвижущуюся коляску, увидеть ее и обогнать, но Шетт Уразоул оставалась невидимой и недосягаемой.

Мечтания Лизелл оборвали нависшая над ней сзади тень, скрип досок платформы и повелительный голос:

— Пошли с нами.

Говорили по-грейслендски, на том языке, который она не очень хорошо понимала. Удивленная, она оглянулась и увидела двух солдат: обычные новобранцы в серой имперской униформе. Один — низкорослый, тощий, с бледной крысиной мордочкой и темными волосами. Второй — высокий, плотный, светловолосый, с ничего не выражающим лицом — классический типаж грейслендца.

По выражению ее лица им показалось, что она их не поняла, и высокий отчетливо повторил:

— Пошли давай.

— Прогуляемся, — добавил «бледная крыса». Он сделал широкий жест рукой в сторону тенистой рощицы за зданием вокзала.

Лизелл удивленно подняла брови. Путешествуя в одиночку, она часто сталкивалась с такого рода чрезмерной любезностью молодых солдат и знала, как себя вести.

— Нет, спасибо, я не могу, — ответила она твердо на ломаном грейслендском, — мне пора возвращаться в вагон. — Она сделала шаг по направлению к «Илавийскому Свистку», но вынуждена была остановиться, так как большая рука схватила ее чуть ниже локтя.

— Пошли, — скомандовал высокий, и она заметила, что у него почти не было рта, лишь какой-то крошечный разрез, едва заметный на большой плоскости белого лица.

— Руку — убери руку! — крикнула она, плохо выговаривая грейслендские слова. Незнакомые мужчины редко осмеливались прикасаться к ней, но когда это случалось, требовались серьезные меры. — Убери руки, иначе будут неприятности! Я иду в вагон! — Суровое выражение лица и резкий тон должны были привести их в чувства, но грейслендские солдаты оказались восхитительно непонятливы.

— Пасть закрой, сука, — урезонил коротышка. Лизелл хватило языковых познаний, чтобы понять употребленную им лексику, и глаза ее округлились. — Шевели ногами.

— Убирайтесь! Я позову начальника вокзала! — в ответ на ее угрозу солдаты заржали, первый укол страха пронзил ее. Ну, нет, белый день, рядом поезд, на платформе полно людей. Что плохого с ней может случиться здесь?!

— Давай, пошли.

Они взяли ее за руки с обеих сторон и быстро поволокли по платформе. Что с ней будет, она понимала, но не могла в это поверить. Они что — тупые или совсем спятили? Они что — думают, что это сойдет им с рук?

Она набрала полные легкие весеннего воздуха, смешанного с гарью, и закричала. Крик получился пронзительно громкий, она надеялась, что он подействует на насильников, но они словно оглохли. Ее глаза забегали по платформе, бросаясь от одного незнакомого лица к другому, и все, с кем она сталкивалась взглядом, отводили глаза в сторону. Тут она поняла, что все эти люди, как местные жители, так и проезжие, боятся грейслендских солдат. Может быть, они ей и сочувствуют, но вряд ли бросятся на помощь. Тут ее охватил настоящий ужас, но она все еще не хотела верить в реальность происходящего. Ведь она же в Динсайфисе, в центре цивилизации, к тому же она не субъект империи и не гражданин покоренной ими страны.

— Я из Вонара! — снова закричала Лизелл. — Слышите? Из Вонара!

— Да, и там все бабы — шлюхи, — сообщил «бледная крыса».

Она попыталась ударить его ногой, но запуталась в своей длинной юбке. Не удалось вырвать и руку. Откинувшись назад, она тормозила ногами по платформе, но и это не помогло. Десятки глаз следили за ее безуспешными попытками вырваться, но никто не пришел на помощь.

Невероятно. Ей казалось, что это — дурной сон, она потеряла способность соображать, но инстинкт подсказывал ей, что нужно притвориться. Вздохнув, она сдалась на волю победителей. Колени ее подломились, тело, обмякнув, повисло на державших ее руках.

Номер не прошел.

— А ну шагай, — приказал ей безротый крепыш, — слышь, ты.

— Может, ты прям здесь хочешь? — подхватил «бледная крыса».

— Спину выпрями, — снова скомандовал крепыш.

Если она выпутается живой, больше никогда не отправится в путешествие без заряженного пистолета. Тем временем, не обращая внимания на ее притворный обморок, они тащили ее безвольное тело к ведущим вниз ступенькам. Подняв голову, она повернулась и вцепилась зубами в грейслендца, державшего ее за правую руку. «Бледная крыса» завизжал и отпустил ее. Почувствовав себя наполовину свободной, Лизелл тут же встала на ноги и, размахнувшись, кулаком заехала по безротому лицу крепыша. Но плохо рассчитанный удар едва задел его по щеке, он выругался и сжал кулак, чтобы нанести ответный удар.

— Стоять, — приказ, отданный по-грейслендски, спокойно и властно, возымел мгновенное действие.

К удивлению Лизелл, оба ее врага покорно застыли. Через плечо она посмотрела назад и увидела главнокомандующего Сторнзофа вместе с его спутником.

— Отпустите ее, — приказал Сторнзоф.

Крепыш тут же повиновался, и Лизелл немедленно отступила он него в сторону. Она была в шоке, сердце ее колотилось.

— Вы оба позорите форму, которую носите, — ровным голосом продолжал Сторнзоф.

— Главнокомандующий, но мы только… — попытался вставить слово «бледная крыса».

— Я разрешил вам говорить?

— Нет, главнокомандующий.

— Тогда молчите. Дисциплина отсутствует, идете на поводу у своих животных инстинктов. У вас нет права называть себя солдатами Империи. — Он не повышал голоса, но его подчиненные заметно сникли. — Назовите свои имена.

Оба провинившихся нехотя подчинились.

— Доложите о происшедшем вашему сержанту и попросите о соответствующем наказании. Свободны.

Две фигуры в сером отдали честь и удалились. Главнокомандующий Сторнзоф, обернувшись, обратился к Лизелл:

— С вами все в порядке, мисс Дивер?

Он знает мое имя. Волна радости тронула сердце.

— Да, только… — до смерти напугана, подумала она, и закончила фразу, — может быть, немного взволнована.

— Неудивительно. Вы подверглись возмутительным оскорблениям, — он говорил на прекрасном вонарском, хотя излишне правильном и с легким грейслендским акцентом, но это лишь придавало очарование. — Вам помощь врача нужна?

— Вовсе нет, спасибо. Я вам действительно очень признательна, главнокомандующий Сторнзоф. Я совсем не знаю, что сказать. Если бы вас здесь не оказалось, я даже думать не хочу, что могло бы случиться.

— Это возмутительно. Я приношу извинения за действия моих соотечественников. — Его спутник пронзил его ледяным взглядом, которого Сторнзоф, казалось, не заметил. — Многие из этих солдат долго находились в полевых условиях и забыли, что они цивилизованные люди.

Именно это они и должны помнить в первую очередь. Но вслух она сказала совсем другое:

— Мне необычайно повезло, что вы напомнили им об этом. Хотя я думаю, что ваше последнее распоряжение нужно рассматривать как простую формальность.

— Формальность?

— Ну, конечно же, эти двое не побегут к своему сержанту с просьбой наказать их, ведь так? Вас здесь не будет, чтобы проследить, как они выполнили ваш приказ, и не приходится сомневаться, что они счастливо забудут о нем.

— Мисс Дивер, — Каслер Сторнзоф чуть заметно улыбнулся, — приказ, полученный непосредственно от вышестоящего офицера, не забывается счастливо грейслендским солдатом. Такое нарушение субординации в военное время считается большим нарушением дисциплины…

— И наказание может быть смертельным, — спутник Сторнзофа впервые подал голос. Голос был низкий, гортанный, с более сильным грейслендским акцентом, чем у главнокомандующего. — Конечно же, их не расстреляют.

А надо бы , подумала Лизелл; страх прошел, но внутреннюю дрожь унять пока не удавалось. Кто эта ходячая глыба изо льда?

— Мисс Дивер, позвольте представить вам — грандлендлорд Торвид Сторнзоф, мой родственник и компаньон в этом путешествии.

— Грандлендлорд, — Лизелл сделала реверанс. По титулу она определила, что родственник главнокомандующего принадлежит к высшему дворянскому сословию. Высокий статус плюс возраст выдвинули его на роль главы большого Дома. Сейчас перед ней стоял один из самых значительных грейслендцев, может быть, даже родственник и близкий друг императора. И все, что ему принадлежало и его окружало, соответствовало его рангу — и импозантный экипаж, и костюм безупречного покроя, и его тронутые сединой волосы, и густые черные брови, и его надменное, бесстрастное лицо, и его изящный монокль, который мог бы смягчить любое другое лицо, но лицу грандлендлорда он, казалось, придавал еще большую ледяную непроницаемость.

На реверанс Лизелл Торвид ответил лишь едва заметным кивком головы.

— Сэр, вы принимаете участие в Великом Эллипсе? — попыталась завязать разговор Лизелл.

Его густые черные брови приподнялись, как будто он был поражен тем, что Лизелл осмелилась задать ему вопрос. Минуту, казалось, он колебался — стоит ли отвечать.

— Нет, я просто путешествую в свое удовольствие, — отвернувшись от нее, он обратился к своему родственнику. — Пойдем, мы достаточно уже потратили времени.

По сравнению с холодной надменностью этого типа высокомерие бывших Благородных вонарцев — просто жалкие нераспустившиеся весенние почки, отметила про себя Лизелл. Его пренебрежительный тон оскорблял, а манера разговаривать была жесткой. Лизелл сразу же невзлюбила его.

— Мисс Дивер, вы позволите нам проводить вас до вагона? — спросил ее Каслер. Сторнзоф.

— Это доставит мне удовольствие, главнокомандующий, — она не могла отказать ему, поэтому согласилась немного потерпеть его неприятного родственника. Тем более она не могла лишить себя удовольствия наблюдать, как в нетерпеливом отвращении застыла квадратная челюсть грандлендлорда Торвида.

Они проводили ее до вагона, она вошла внутрь и, усевшись в кресло, прижалась носом к стеклу, наблюдая, как родственники Сторнзофы пошли по платформе в конец поезда и вскоре потерялись из виду. Лизелл отвернулась от окна и задумчиво насупила брови. Очевидно, что главнокомандующий не был похож на обычного грейслендского офицера. Он действительно казался неуместным на этой заштатной привокзальной платформе, как будто его занесло сюда из каких-то прошлых веков, и в этом современном мире он чувствует себя не вполне уютно.

Что за чушь ей лезет в голову?! Просто этот выдающийся грейслендский главнокомандующий тщательно следит за своим имиджем благородного героя, и он превосходно сыграл свою роль, не надо ей так давать волю своему воображению. Хотя оп явно обладает одним замечательным качеством, и это не просто желание выглядеть привлекательно. Ведь никуда нельзя деть его обходительность, учтивое внимание, старомодную правильность речи. А выражение его потрясающих голубых глаз, самых голубых из тех, что ей приходилось встречать! Такое неопределенное выражение. И ямочка на подбородке.

Поезд дернулся, ожил и застучал колесами прочь от ужасного и опасного Глоша. Она достала из сумки недавно купленный роман и углубилась в «Винный погреб красного зверя», в тайниках и нишах которого она надеялась забыть красивого офицера враждебной страны.

Может быть, она снова встретит его в вагоне-ресторане сегодня вечером?!

Вряд ли вечер оправдает ее надежды.

Прошло несколько часов, солнце село, в вагоне включили свет, мир за окнами стал невидимым, а с «Илавийским Свистком» случилась какая-то неприятность. Лизелл вышла из «Винного погреба красного зверя» и обнаружила, что поезд дышит с присвистом, вздрагивает и останавливается. Дважды «Свисток» терял силы и еле полз, потом снова набирал скорость. На третий раз он уже не смог собрать силы. Нитевидный пульс мотора пропал совсем, и поезд замер.

В вагоне поднялся недоуменный гул. Отложив книгу в сторону, Лизелл пыталась что-нибудь рассмотреть в темноте за окном. Ничего она там не увидела — черным-черно. Ясно было одно: границу они не пересекли и все еще находятся на территории подчиненного Грейсленду Динсайфиса. Она нахмурилась. Что там могло случиться — механическая неисправность, рельсы повреждены или заблудившаяся корова перекрыла путь? Это самое лучшее, что можно предположить — проблему с коровой легче легкого разрешить. Она рассчитывала добраться до гостиницы «Затонувший фрегат» и хорошо выспаться перед тем, как рано утром подняться на борт «Выносливого».

Прошел час. Поезд продолжал стоять неподвижно. Лизелл отправилась в вагон-ресторан, где не нашла Каслера Сторнзофа. Она поужинала, вернулась на свое место и снова углубилась в «Винный погреб красного зверя». Праздно прошел еще один час.

Когда около 22:30 в вагон вошел кондуктор, его забросали вопросами, на которые он отвечал очень неопределенно: «Техническая неисправность в данный момент устраняется». Когда от него потребовали подробностей, он улетучился и больше не появлялся.

Так прошло еще два часа. Время приближалось к полуночи, то есть «Свисток» должен был бы уже подъезжать к Илу. Вместо этого он неподвижно замер где-то в темноте недалеко от границы. Лизелл забарабанила пальцами по ручке кресла. Если бы это было днем, и они остановились бы возле какого-нибудь города, деревни или даже маленькой фермы, она бы наняла экипаж, телегу, осла, все что угодно, с колесами или ногами, лишь бы ее доставили к побережью. Ночью она была как в ловушке, и нечего дергаться по этому поводу. Нечего беспокоиться о Гирайзе в'Ализанте и прочих, преследующих ее по пятам. Не надо думать о Шетт Уразоул, которая несется вперед, с каждой секундой все дальше и дальше. Она снова взяла в руки свой роман и, прочитав один и тот же абзац четыре раза, отбросила книгу в сторону.

Ноги у нее затекли. Ей было худо от долгого сидения и худо от застывшего в неподвижности «Илавийского Свистка». Поднявшись с кресла, она дважды прошлась по проходу, сходила в вагон-ресторан и выпила там чашку чая, обменялась изъявлениями своего негодования со случайными взволнованными попутчиками. И нигде ей не попался Каслер Сторнзоф. Ее огорчение росло, она понимала, что ищет его. Это просто смешно. Она вернулась на свое место.

Было поздно, и она устала, но спальное место было зарезервировано для нее только на одну ночь; предполагалось, что вторую она проведет с комфортом в Иле, в гостинице «Затонувший фрегат». Она спросила у кондуктора — свободных спальных мест не было. Ей не везет: неважно, устала она или нет — она никогда не сможет заснуть сидя.

Она села, веки ее сомкнулись, и она тут же уснула.

Дрожь сотрясла железное тело поезда и разбудила Лизелл. Она открыла глаза, и их ослепил поток яркого солнечного света, льющийся через окно. Прошел не один час, ночь кончилась, в течение этого потерянного времени непонятная неполадка «Илавийского Свистка» сама собой устранилась. Резкий гудок паровоза резанул воздух, и поезд возобновил свой прерванный ход. Лизелл зевнула и взглянула на часы. Сон мгновенно улетучился. Часы показывали семь. Полчаса назад «Выносливый» отплыл к Далиону без нее. Брови сдвинулись: добравшись до Ила, ей нужно будет позаботиться о билете на другой рейс. Какой подарок она сделала своим соперникам!

Без каких-либо происшествий «Илавийский Свисток» доехал до границы и остановился для обычной таможенной проверки. Паспорт Лизелл обогатился еще одним штампом, у таможенника она узнала, что другой поезд, направляющийся в Ил, идет по расписанию и уже ожидает проверки у них за спиной.

Нетрудно догадаться, кто был в этом поезде.

«Свисток» прибыл в Ил около полудня, опоздав на двенадцать часов. С чувством облегчения Лизелл покинула поезд и понеслась по платформе к зданию вокзала; не глядя по сторонам, прошила его насквозь и чуть не расшиблась с разбегу о кэб, запряженный мискином. Она забросила в него свой багаж и приказала вознице гнать в порт. Тот тупо посмотрел на нее, и до нее дошло, что он не понимает по-вонарски. Она попробовала объяснить на гецианском — безуспешно, на ломаном грейслендском — и тут возница понял. Он кивнул, она запрыгнула в кэб, и тот тронулся с места со скоростью, с которой флегматичное животное переставляло ноги.

И бесполезно было просить возницу поторопиться — подстегнуть это лохматомордое чудище о двух хвостах не представлялось возможным. Пока они тащились по улицам Ила, Лизелл смотрела из окна на старинные деревянные постройки, под воздействием воды и соли приобретшие приятный серый оттенок. Постукивание колес по узким, мощеным булыжником улочкам эхом ударялось в безмолвную монотонность зданий, прохладный воздух, насыщенный запахом рыбы, морских водорослей, соленой морской воды и веками человеческой жизни, прожитой на побережье. Чайки с криками кружились прямо над головой Лизелл, но она не слышала их.

Быстрее, быстрее, быстрее, повторяла она про себя.

И ни возница, ни мискин ее не слышали. Слева по ходу движения проплыла гостиница «Затонувший фрегат», бревна ее почернели от времени и смолы. А внутри — мягкая пуховая перина, чистое постельное белье, горячая вода, мыло…

Сегодня она в проигрыше.

Доведенная до бешенства медленной ездой по пахнущим морем улочкам, Лизелл добралась до порта, где рядом с современными пароходами маячили старомодные парусные суденышки, а пристань была облеплена будочками билетных агентств и конторами грузовых маклеров. Это будет ее спасение, если тут хоть кто-нибудь говорит по-вонарски. Выйдя из кэба, Лизелл расплатилась с возницей и сосредоточила свое внимание на билетных агентствах. Три она обежала за секунду, везде говорили по-вонарски и везде ей предоставили одну и ту же информацию. Следующий пассажирский лайнер отправится из Ила в Далион не ранее завтрашнего утра.

С грузовыми маклерами стало чуть веселее. Большой пароход «Карвайз» отправляется в город-государство Ланти Ума буквально через час.

— Мне нужно одно место для пассажира, — потребовала Лизелл.

— Одно место? Не ждите роскоши, это все-таки грузовое судно. Не рассчитывайте и на отдельную каюту. Четыре кровати в отсеке. И кроме вас, ни одной женщины на борту, — маклер не мог сдержать ухмылки. — Может быть, подождете «Келд-Хаам Гнуксию»? Пассажирский лайнер, удобные каюты на корме, хороший повар. Отплывает в Гард Ламис завтра утром. Видите вон там будку с голубыми буквами? Просто подойдите к агенту и скажите, что вам нужна отдельная каюта первого класса, чистая и удобная, на «Келд-Хаам»…

— Нет, мне нужен ближайший.

— Лучше подумайте, дамочка. Тут одна уже ближайший просила. Ну, та хоть свой личный саркофаг при себе имела, есть где скрыться от неловких ситуаций.

— Одна? Саркофаг?

— Да, приехала сегодня на рассвете, перед самым отплытием «Рельского наемника». Настоящее пугало, откуда-то с севера, верьте слову — она, рискуя жизнью, приехала на диковинной огненной коляске. Ей срочно нужно было в Далион, поэтому понятно, что ей и грузовое судно было кстати. Ну а вы-то…

— А я тоже не могу ждать, — Лизелл от нетерпения выбивала чечетку, беспокойство ее неукротимо росло. Шетт Уразоул отплыла сегодня рано утром и сейчас уже на полпути к Ланти Уме. Разнесла бы на кусочки этого ее чудесного самодвижущегося монстра. Честное слово, взорвала бы, если б могла. — Будьте добры, мне в отсеке.

— Вы оплатите все четыре места?

— Да. — За счет Министерства иностранных дел — почему бы и нет.

Деньги из рук Лизелл перекочевали к маклеру в обмен на нелепое полотнище из четырех билетов. Не теряя ни секунды, она поднялась на борт «Карвайза», хоть и чистый, но пугающий своей утилитарностью. Один из матросов довел Лизелл до ее отсека, что на поверку оказалось довольно тесным помещением без окон с низким потолком, в котором едва помещалась пара узких железных двухэтажных коек — и все они принадлежали ей на все время плавания. Она может, если захочет, по очереди спать на всех кроватях, чтобы Министерство не беспокоилось, что она тратит его деньги попусту.

Басистый гудок, вырвавшийся из трубы, и гортанный кашель в машинном отделении вернули ее к реальности — «Карвайз» заволновался перед отплытием. Лизелл огляделась, раздвижные стены ее отсека закрылись, и в них стало тесно одному человеку, не говоря уже о четырех. Засунув сумку под одну из кроватей, она вышла на палубу — и тут же почувствовала всеобщее внимание, направленное на нее. Пусть матросы смотрят, ничего в этом такого нет, они все приличные парни — как те грейслендские солдаты в Глоше, — как бы там ни было, дверь ее отсека закручивается болтами изнутри.

Бодрящий морской ветерок поднял ей настроение. Минуты две погуляв по палубе, она подошла к перилам и стала смотреть вниз, на пристань. Трап еще не убрали, и по нему поднимались опаздывающие пассажиры. У нее перехватило дыхание, когда она их рассмотрела. Глаза отследили пару фигур, которые ни с кем нельзя было спутать. Одетые в одинаковые кремового цвета сюртуки и желтовато-коричневого цвета брюки, близнецы Фестинетти, поднимаясь по трапу, в шутку толкали друг друга локтями. За ними следовали грузчики с необъятной горой чемоданов. За близнецами, как башня, возвышался чернобородый гигант с чемоданом в руке, — Бав Чарный, бывший чемпион Королевских ледовых игр.

Появилось трое ее соперников — значит, и остальные уже здесь. Лизелл медленно выдохнула задержанный в легких воздух, ее раздирали противоречивые чувства: разочарование и радость. Она думала, что оставила Гирайза и остальных в Тольце, но из-за опоздания «Илавийского Свистка» они все снова оказались на стартовой черте.

Трап подняли, «Карвайз» издал прощальный гудок и отправился в путь. Лизелл стояла и смотрела, как тает вдали берег, как серо-голубая морская вода бьется о борт, как провожают их хриплыми криками чайки. Когда все исчезло и осталось одно бескрайнее пространство воды, она вновь начала прогуливаться по палубе. Тут она столкнулась с Бавом Чарным, который при виде нее кивнул с предупредительной вежливостью. Она кивнула в ответ, но останавливаться, чтобы побеседовать, не стала: он отталкивал ее своей суровостью. Та часть его лица, на которую не хватило черной торчащей во все стороны бороды, была красной, в одной из своих огромных ручищ он сжимал серебряную фляжку. Она уловила сильных запах алкоголя, когда он проходил мимо, и четко определила — вуврак.

Пока она шествовала к носу корабля, глаза внимательно оглядывали палубу в бессознательном поиске интересующего ее объекта — сухопарой стройной фигуры с темными волосами и небрежной позой.

Лизелл замерла. Гирайз в'Ализанте стоял у борта и смотрел в даль Тихого Моря, не подозревая о ее присутствии. Похоже, он вышел из дымной свары на площади Ирстрейстер целым и невредимым. Она испытала облегчение, которое тут же сменилось сильной неловкостью. Ничего приятного она сказать ему не могла, но и ссориться не хотелось, так что тема для разговора отсутствовала. Лучше тихо удалиться, пока он ее не заметил.

Но тут Гирайз оглянулся и увидел ее. Улыбка оживила привычное выражение его лица, и он воскликнул:

— А я гадал, встречу ли я тебя здесь.

Поздно спасаться бегством, и ей очень не хотелось, чтобы он заметил ее нерешительность. Он вскинула голову и пошла ему навстречу:

— Извини, не могу ответить комплиментом, как не могу понять твоего интереса к моему местонахождению.

— Да, с годами твое остроумие притупилось. Жаль, — прокомментировал он в свойственном ему ослепительно-снисходительным тоне повелителя всего мира. — Дымовая атака во время старта дала тебе существенное преимущество, которое я на время потерял. Но я догнал тебя раньше, чем ожидал. По этому могу равно наслаждаться и своей победой, и твоим обществом.

— Наслаждайся, пока можешь, — посоветовала Лизелл. Он был как всегда несносен, но ему еще предстоит наглотаться пыли до конца гонок. — У тебя есть время до конца этого плаванья.

— Вы несправедливы к самой себе, мисс Дивер. Я восхищаюсь вами и искренне верю, что вы будете идти со мной в ногу гораздо дольше, чем думаете.

— Я всегда знала, что вы одарены непревзойденным чувством юмора, но сейчас вы опускаетесь до фарса. Вероятно, это возрастное.

— Маленькая капризуля Лизелл, ты все такая же забавная.

— То же самое можно сказать и о тебе, думаю, мы сможем развеять скуку не одного такого путешествия, поскольку… — ей вдруг стало очень грустно, но она продолжала напряженно в заданном тоне, — прошло так много времени, а вы не утратили способность удовлетворять мое любопытство.

— Я затем и живу, чтобы удовлетворять ваше любопытство, будьте добры, мисс Дивер, задавайте вопрос, на который вы жаждете получить ответ.

— У прямолинейности есть свои преимущества. Расскажите мне, что случилось на площади Ирстрейстер.

— А-а… — улыбка сошла с лица Гирайза. — Прогремело несколько небольших взрывов в разных местах, и повалил дым. Насколько мне известно, никто не обгорел, никого не разорвало на части и не пришибло летящими осколками. Хотя случилась большая паника, людей охватил ужас, все вопили, безрассудно метались. Мне пришлось, спотыкаясь, чуть ли не на ощупь выбираться с площади. Я, как видишь, выбрался живым. А многим, наполовину ослепшим, наполовину задохнувшимся от дыма, повезло меньше.

— Что с ними случилось? — она не была уверена, что ей действительно хочется знать.

— Думаю, попали в тольцинскую больницу. Я слышал, что один из участников Великого Эллипса — лиЗендорф, гецианский коннозаводчик — выбыл из гонок. Правда, ничего фатального.

— А что взорвалось?

— Тебе нужно название взрывчатого вещества, вес, цвет? В таком случае обратись к тому, кто планировал взрывы.

— Ну…

— Этот отвлекающий маневр некоторым принес пользу, тебе, например.

— Ты думаешь, я…

— Конечно, нет. Но среди участников есть грейслендцы, и мы знаем, что они из себя представляют. Этот их ослепительный, сотворенный молвой и пропагандой искусственный герой…

— Сторнзоф?

— Этот полубог…

— Я не могу представить, что он имеет к этому отношение.

— Не можешь? — темные брови Гирайза выгнулись дугой. — Ты так уверена? Ты настолько хорошо знаешь этого грейслендца?

— Я его совсем не знаю, но…

— Что «но»?

— После Тольца я практически не видела Сторнзофа, но в Глоше он оказал мне неоценимую услугу.

— Какую?

— Помог мне выпутаться из очень неприятной ситуации.

— Неприятной? Что значит неприятной? С тобой все в порядке? Что случилось?

— Благодаря ему, ничего не случилось. Этот Каслер Сторнзоф оказался не просто любезным, а замечательным…

— Он был замечательным ?

— И я не могу думать о нем плохо без каких-либо доказательств, и неважно, какой он национальности.

— Да, возможно, женские глаза слепит вся эта слава, и они не видят ничего, кроме золотого сияния грейслендца.

— Прошу, не опекайте меня так, Гирайз в'Ализанте. Вы и словом не обмолвились с Каслером Сторнзофом и вы ничего о нем не знаете.

— Напротив, я знаю, что он замечательный и что в твоем лице он нашел себе страстного защитника. Интересно, этот галантный главнокомандующий догадывается, как ему повезло?

— Да, так случилось, что он проявил галантность. Хочешь верь, хочешь нет, но в мире еще существуют честь, благородство…

— И для большей сохранности все эти ценности сосредоточены в пределах границ Грейсленда.

— Что от вас еще можно ожидать, кроме насмешки, господин маркиз. Это у вас лучше всего получается.

— Как раз наоборот. Я только хвалю вас за вашу мудрость и здравый смысл. Меня восхищают оба эти ваши достоинства.

— А меня всегда восхищают ваша смиренность, либеральность мировоззрений и ваши прогрессивные демократические взгляды, — сладко улыбаясь, съязвила в ответ Лизелл.

— Вряд ли эти достоинства из моего арсенала. Насколько я помню, вы часто критиковали мое отвратительное высокомерие, мой запредельный консерватизм и мою раздражающую игру в бывших Благородных.

— О, я была так по-детски нетерпима тогда. Такая незрелая, такая совсем зеленая, о чем вы мне неустанно напоминаете, непрерывно напоминаете.

— Возможно, уже не настолько зеленая, насколько либеральная и презирающая никчемные старомодные правила и условности, слишком свободная, чтобы терпеть ненавистные ограничения заурядных, банальных супружеских уз.

— Правда в том, что это ты счел меня неподходящей для брака и под этим предлогом разорвал помолвку.

— А что было разрывать после того, как ты сбежала из Ширина? Это ты сбежала, и эту правду нельзя отрицать, и разрыв — это только твое решение.

— Ты подтасовываешь не факты, а их смысл, — под маской преувеличенного спокойствия она прятала растущее возмущение. Он как всегда был абсолютно несправедлив, стоял на своем и не хотел понимать ее! — Не было никакого «побега», за чем ты делаешь из этого мелодраму. Мы расстались ненадолго, все это носило временный характер…

— Подумаешь, всего несколько месяцев, да?

— Шесть месяцев. Всего лишь шесть жалких, маленьких, ничего не значащих месяцев, только и всего, они бы пролетели в мгновение ока. Тебе просто нужно было подождать. Я верила твоим клятвам и заверениям. Мне даже в голову не могло прийти просить тебя о такой малости, как подождать. Но это оказалось не малость, и столь превозносимые чувства господина маркиза не выдержали простого испытания. И такой малости оказалось достаточно, чтобы поколебать постоянство его чувств.

— В тебе есть какая-то неиссякаемая тяга к самообману, страсть искажать и извращать прошлое почти до неузнаваемости, ты никак не можешь отказаться от своей уязвленной наивности. Со временем я понял, что ты очень искренна в своих иллюзиях и поэтому сейчас прилагаешь усилия, чтобы избавиться от заблуждений. Но есть еще и реальные факты. Примерно за две недели до назначенного дня свадьбы ты — уже девятнадцатилетняя и имеющая право распоряжаться своим наследством — неожиданно сообщаешь о своем намерении отправиться к какому-то Лактикхильскому ледяному шельфу и там пробыть неизвестно сколько…

— Да всего шесть месяцев!

— Напрасно я умолял тебя изменить решение…

— Умолял? Ты приказывал!

— Или хотя бы отложить на некоторое время свое путешествие…

— Я не могла отложить. Осень была уже на носу, через несколько недель пролив Каринги должен был покрыться льдом и до Лмая было бы не добраться, и всю экспедицию пришлось бы отложить, по меньшей мере, на год…

— Ну и что, случилась бы трагедия?

— Да, случилась бы, да, трагедия! Если бы я не отправилась на шельф в тот год, то замерзшие курганы открыл бы кто-нибудь другой. Может, даже Фласс Зиффи, этот разбойник. Если бы я не опубликовала отчет об экспедиции раньше него, то меня бы не пригласили читать лекции в Республиканском Академии. А если бы меня не пригласили, то я никогда бы…

— Не стала бы тем, кем ты стала сегодня. Да, я понимаю. Ты получила то, что более всего хотела. Ты могла бы стать моей женой и хозяйкой Бельферо, но что это в сравнении с личной славой?!

— Избавь меня от упреков и демонстрации своей праведности. Я могла бы быть и твоей женой, и самой собой. Именно ты поставил меня перед выбором. И если тебе не понравилось мое решение, извини, в этом виноват только ты.

— Быть моей женой и самой собой — объясни, как ты это понимаешь. Что для тебя брак? Я, по-твоему, должен месяцами сидеть один в Бельферо и терпеливо ждать, когда же моя жена соизволит нанести мне визит?

— Но экспедиция — это всего лишь несколько месяцев. Я бы вернулась, и мы бы поженились. Если я для тебя что-нибудь значила — была не просто подходящей принцессой для твоего бесценного замка, — то ты бы поддержал меня, ты бы пожертвовал мне те несколько месяцев, и мы могли бы быть счастливы потом…

— До следующей твоей экспедиции в поисках себя? Может быть, в следующий раз это будут уже не месяцы, а годы?

— Ну а если даже и так! Мужчины все время куда-то уезжают, а их женам приходится сидеть дома и ждать. А почему наоборот нельзя? Капитан дальнего плавания, например, отсутствует месяцами и считает, что его жена должна терпеливо ждать…

— Допускаю, что ее это устраивает, а меня нет. Я старомоден, ты постоянно мне об этом твердишь, и я нежно люблю вышедшее из моды убеждение, что жена предпочитает социальным успехам общество мужа.

— Что ж это значит, что она должна быть к нему приклеена?

— Это значит, что брак важнее ее личных амбиций и тщеславия.

— Тщеславия!

— Но у тебя эти приоритеты выстроены в обратной последовательности, так всегда было, — безучастно констатировал Гирайз.

— Ну хорошо, — тяжело вздохнув, Лизелл кое-как изобразила на лице слабенькую снисходительную улыбочку. — Я вижу, ты по-прежнему мыслишь узко, критично и предвзято. Это лишний раз доказывает, что есть вещи, которые никогда не меняются.

— Как мне не удается изменить твое устойчивое сопротивление милым семейным традициям.

— Признать поражение, да еще и кому — самому маркизу! Слово никогда не теряет своей чудодейственной силы. Маркиз в'Ализанте, я благодарю вас за представленный мне свод этических ценностей, их так много для одного раза, что боюсь, мне их будет не усвоить, поэтому я лучше удалюсь и попробую их старательно обдумать на досуге, — с этими словами она развернулась и пошла прочь, не дав ему возможности ответить. Лицо ее горело, а кровь стучала в висках. Он взял свой извечный тон превосходства, но последнее слово осталось за ней. И в следующий раз будет так же.

Что это за следующий раз?

Как только «Карвайз» прибудет в порт, она оставит Гирайза и прочих далеко позади. Она больше с ним не встретится, и никакого другого раза не будет.

Эта мысль странным образом ее успокоила. Неожиданно сильный порыв соленого ветра пронесся по палубе, и она почувствовала себя промерзшей до костей. Спустившись вниз, подальше от холодного ветра, в свой отсек без окон, она зажгла лампу и принялась за следующий купленный ею роман «Тень Вампира».

Вампир оказался вполне привлекательным, и она провела с ним несколько часов, пока лязг рынды не призвал ее к реальности, а заодно и к ужину. Она отправилась в носовую часть, где находилась кают-компания. Не очень больших размеров, набитая народом и с затхлым воздухом. Для пассажиров «Карвайза» был организован отдельный стол, ей сразу бросилось в глаза, что здесь собрались почти все участники Великого Эллипса. Здесь были оба Фестинетти, щегольски одетые в темно-синие пиджаки с псевдоморскими золотыми галунами. Тут же присутствовал Бав Чарный, с лицом еще более мрачным и красным. Гирайз в'Ализанте, производивший впечатление бесстрастного Благородного. Погрязший в долгах энорвийский биржевой игрок — Меск Заван, Сверкающий жемчугами Поб Джил Лиджилл — богатый лантианский торговец. Еще несколько лиц, которые она видела в зале мэрии Тольца. И здесь же сидел главнокомандующий Каслер Сторнзоф рядом со своим несносно аристократичным родственником, грандлендлордом Торвидом.

Она не удивилась, увидев Каслера на борту «Карвайза», но сердце ее затрепетало. Их глаза встретились, и кровь прилила к щекам. Она почувствовала себя взволнованной гусыней, без сомнения; такой она и выглядела. Гирайз наблюдал за ней, и ее вид, должно быть, встревожил его, потому что он перевел пристальный взгляд с нее на лицо главнокомандующего. С ее появлением мужчины приподнялись со своих мест. Стадный рефлекс, подумала она. Интересно, как долго он будет работать. Гирайз просто насквозь пропитан учтивостью, остальные же явно уступали маркизу в благородстве манер.

Прокатилась волна краткого знакомства, и она выяснила имена еще двоих, остававшихся до сей поры анонимными, участников гонок. Один был Фаун Гай-Фрин — высокий, тощий кирендский аристократ, заикающийся и с оттопыренными ушами. Второй — Финеска, стрельский врач, который мог гордиться своим мощным басом и учтивыми манерами.

Заняв место между Меском Заваном и Побом Джилом Лиджиллом, она приступила к ужину, состоявшему из ломтя хлеба, куска соленой говядины, жареных моллюсков, вареной моркови и сладкого тушеного чернослива; то же самое ела и команда; все скромно и безыскусно, но приготовлено хорошо и в большом количестве. Из напитков предлагался хороший эль и жидкий кофе, она решила попробовать немного эля. Разговор, прерванный ее появлением, возобновился — очень неуклюжий, — говорили на ломаном вонарском, вся многоязычная группа соперников настороженно смотрела друг на друга.

Она сразу заметила, что только близнецы Фестинетти не испытывали никакой враждебности и держались совершенно раскованно. Переполненные элем и возбужденной веселостью, Стециан и Трефиан бомбили сидящих за столом баснями о своих веселых проделках — о разыгранных ими шутках, легендарных попойках и своих неприличных ночных подвигах. Они поведали возмутительную историю о трех дочерях Остлера, в картинах представили щекотливый концерт Взбесившихся Котов, поведали о двухнедельной пирушке с бренди, не преминули упомянуть о Прекрасной Баронессе, пойманной на краже нижнего белья. Вспомнили о…

— …Вот так, — Стециан Фестинетти закончил одну из таких баек. — Его светлость никогда не узнал, как трехногая корова могла забраться на крышу дворца, и почти месяц после этого донимал всех вопросом: «Неужели она спустилась туда с небес?» После чего он накрыл досками стеклянную крышу, чтобы падающие коровы не разбили витражи!

Близнецы залились смехом, слушатели из приличия заулыбались, за исключением грандлендлорда Торвида Сторнзофа, который, казалось, за искусственно возведенной ледяной стеной ничего не слышит.

— Мой брат и я сумасшедшие, понимаете, ну абсолютно сумасшедшие! — радостно сообщил Трефиан. — Нет ничего такого, что могло бы нас напугать или смутить, для нас совершенно не существует преград! Честно говоря, нас двоих надо спрятать в каком-нибудь дом для умалишенных.

— Без надежды на выздоровление, — поддакнул ему Стециан. — Нам уже нельзя помочь, мы просто родились сумасшедшими. Ну кому, кроме двух сумасшедших, придет в голову идея залить кабинет директора школы одеколоном? — победоносно продолжал Стециан. — Ведра одеколона…

— Бочки!

— Жасминовое обольщение, кажется, так он назывался?

— Был настоящий потоп !

— После этого случая все сразу поняли, что мы сумасшедшие!

— Иногда мы и себе всякие роли придумываем, — Стециан обернулся к своему брату. — Помнишь, как мы носили приклеенные бороды и выдавали себя за дьявольского сборщика налогов, которого видели одновременно в разных местах?

— Да, народ тогда запаниковал !

— Они, наверное, до сих пор нас забыть не могут! — Рассказывая, оба брата брызгали слюной.

Лизелл позволила своему взгляду беспрепятственно скользить вокруг. Совершенно очевидно, что несколько слушателей разделяли ее мнение о словесных испражнениях Фестинетти. Гирайз вполголоса вел беседу с Бавом Чарным, который не расставался со своей серебряной фляжкой и за столом. Грандлендлорд Торвид, недвусмысленно повернувшись к болтливым близнецам спиной, разговаривал по-грейслендски со своим знаменитым родственником. Она позволила глазам на мгновение задержаться на лице Каслера и тут же перенесла свое внимание налево, к Меску Завану.

Они обменялись несколькими дежурными любезностями. Его вонарский был ужасен, а она вообще не говорила по-энорвийски. Несмотря на языковые сложности, у нее сложилось весьма приятное впечатление о биржевом спекулянте. Он говорил негромко, был вежлив и притворно дружелюбен. В первые же минуты разговора она узнала, что у него в Аэннорве жена и двое детей, и он пишет им письма каждый день, поскольку страшно скучает по дому и горит желанием поскорей разделаться с гонками.

Бедняга, подумала Лизелл, угроза финансового краха принудила его участвовать в гонках. Ему не стоило покидать свой семейный очаг.

Ей понравился Меск Заван, но она испытала облегчение, когда взаимное преодоление языковых барьеров закончилось. Повернувшись направо, она тут же выяснила, что лантийский торговец Поб Джил Лиджилл прекрасно говорит по-вонарски и очень рвется это продемонстрировать. Слишком уж рвется.

Своей неуемной общительностью он утомлял так же, как и юнцы Фестинетти. Похоже, в своем родном городе Ланти Уме он знал всех, кого только можно было знать. Его близкие друзья исчислялись сотнями или даже тысячами, и казалось, он собирается их всех перечислить.

— Лорд Гар Феннагар, лорд и леди Рион Вассарион, лорд Ресс Дреннересс и еще несколько известных царедворцев, все мы собрались на герцогском пароме посмотреть регату в лагуне Парниса и ждали прибытия его светлости, когда один из этих прислуживающих дураков — кажется, это был Феннагар — умудрился свалиться за борт. Он плюхнулся в воду и поднял такой фонтан брызг, что насквозь вымочил платье леди Вассарион. Совершенно естественно, ее милость завизжала: «Ах ты, неповоротливый злодей, больше твоя нога не ступит на этот паром, запрещаю даже пробовать!» И когда этот неуклюжий болван, пропустив ее угрозы мимо ушей, положил руки на край парома и попытался выбраться из воды, ее милость сорвала с ноги туфлю и этим подсобным орудием начала колотить мокрого бедолагу по голове и пресекла тем самым все его попытки — о, вы даже представить себе не можете, какая вышла комичная сцена!

Эта история неуклюже доползла до своего финала. За ней последовали следующие, с другими именами и другими титулами. Он хочет произвести на нее впечатление этой галереей знати? Если так, то пусть старается. Лизелл вновь опустила глаза и мысли в свободный полет. Гирайз уже что-то обсуждал с доктором Финеска. Фестинетти продолжали оглушать всех. Грандлендлорд Сторнзоф монополизировал внимание Каслера Сторнзофа. Еда оказалась безвкусной. В кают-компании было не продохнуть. Бав Чарный тупо напивался. Даже «Тень Вампира» может иметь счастливый финал, в то время как у Великого Эллипса, похоже, мало шансов на удачное завершение, пока не найдется кто-нибудь, кто остановит чудесную самодвижущуюся коляску Шетт Уразоул…

— Искусство Познания оправдывает сторонников прежнего уклада… — настойчивый голос Поба Джила Лиджилла вернул ее к реальности. — Но концентрированная сила Познания во все времена была достоянием древнего и аристократического рода Уате Базеф…

Чей род? Чье имя он сейчас назвал?

— Познание? — как эхо повторила Лизелл.

— Это лантийская традиционная форма магии, — ответил Джил Лиджилл. Лицо его покраснело от переполнившей его национальной гордости, так что еще ярче заблистали в его ушах жемчуга. — В былые времена, когда город-государство Ланти Ума процветал, военная мощь правящих герцогов усиливалась Познанием живших на его территории просвещенных, магия которых уничтожала всех врагов. Говорят даже, что с помощью магической силы Просвещенных возводились первые острова-города Ланти и Юма. Способность проникать в суть бытия, которую простой народ назвал волшебством, всегда была особенностью отдельных лантийских умов, и развитие этой способности дает поразительные результаты. Мисс Дивер, вы, наверное, слышали о Выборе Ланти Умы?

— Кажется, да. — Лизелл нахмурила брови, роясь в памяти. — Какое-то древнее тайное общество. Мистиков, верно?

— Ни в коем случае, моя дорогая леди. Самая настоящая организация избранных, сосредоточившая в своих руках огромную политическую власть. В нее входили самые выдающиеся из просвещенных. Право на вступление в организацию давало страстное стремление заявителя к наивысшей чести. Выбор существует до сих пор, хотя в данный момент он функционирует скорее формально. Деятельность Познания в наше время значительно ослабла, и сила магии наших дней не может сравниться с влиянием Познания прошлых лет. Оно не только дожило до наших дней, но и служит, хоть и в усеченной форме, э-э… для того чтобы приводить в замешательство чужаков. — Взгляд Джила Лиджилла на долю секунды скользнул в сторону родственника Сторнзофа и вернулся назад. Лизелл едва заметно кивнула головой:

— Люрайская молния? — спросила она.

Он склонил голову, от чего ее брови удивленно поползли вверх. Все газеты за пределами Империи оповещали о сопротивлении завоеванной Ланти Умы своим грейслендским повелителям. Исторически независимый город-государство неохотно покорялся чужеземцам, а некоторые из граждан и вовсе не подчинялись. Случаи лантийского открытого неповиновения учащались, делались более яркими и заслуживали уважения. Дерзкие акты саботажа, не совсем спонтанные волнения, провокационные публикации в прессе, смертельно опасные ночные нападения на грейслендских офицеров, на оружейные и амуниционные склады — об этих событиях трезвонили все газеты мира. Однако лишь некоторые из наиболее скандальных изданий отважились увидеть мистическую подоплеку в лантийском сопротивлении.

Образованные люди презирают эту плебейскую прессу, которая заходит слишком далеко за пределы здравого смысла, но наиболее яркие происшествия просто требуют мистического объяснения. Таким, например, было одно из недавних происшествий, когда настоящий шквал огня, продолжительный и интенсивный, обрушился с ясного неба средь бела дня и сорвал грейслендскую церемонию вручения наград, проходившую на барже в знаменитом Люрайском канале. Официально никому обвинения не предъявили, однако…

— Познание иногда разрешает своим специалистам вызывать разрушительные атмосферные явления, — чуть слышно сообщил ей Джил Лиджилл. — Такими способностями, как правило, обладают представители самой знатной крови, старейших лантийских фамилий. Поэтому есть смысл предположить, что наши анонимные герои сопротивления могут быть в числе моих ближайших друзей или компаньонов…

— Будем молиться, чтобы они оставались анонимными, по крайней мере сейчас, — ответила Лизелл так тихо, что только ее сосед мог разобрать слова. Она чувствовала на себе настороженный взгляд с противоположной стороны стола, откуда поблескивал монокль грандлендлорда Торвида Сторнзофа. Его внимание опасно переместилось в их сторону. Поб Джил Лиджилл тут же замолчал, так как он мало выигрывал от обсуждения перед грейслендской аудиторией своей возможной связи с героями лантийского сопротивления. Лизелл тем временем спокойно и довольно громко продолжила:

— Вы правы, господин Джил Лиджилл, самодвижущаяся коляска, управляемая заркой, несомненно, произведет настоящий фурор в Ланти Уме. Как вы думаете, она уже добралась туда?

Она озвучила мысль, волнующую всех, и мгновенно стала центром внимания.

— Шетт Уразоул на борту «Рельского наемника», который согласно расписанию прибывает в Ланти Уму завтра утром, в 7:15, — тут же отозвался Гирайз в'Ализанте, как всегда, прекрасно обо всем осведомленный.

— Мы — мы — будем… трудно — трудно реально достать — догнать ее, — натужно подбирал слова Фаун Гай-Фрин; от напряжения лицо его покраснело.

— Необычное средство передвижение госпожи Уразоул дает ей несправедливое преимущество, — обиженно вставил Бав Чарный. — Я считаю, что она нарушает правила. Ее надо дисквалифицировать и исключить из гонок. На худой конец, исключить ее коляску.

— Никакие правила она не нарушает, — возразил Меск Заван на своем плачевном вонарском. — На маршруте Великого Эллипса все способы и средства хороши.

— Это нечестно, — настаивал Бав Чарный, насупив свои густые черные брови. — Больше ни у кого нет такой коляски. Это похоже на использование сверхъестественных возможностей, очень похоже. Это нечестно и неспортивно — прибегать к сверхъестественным средствам.

— Транспортное средство мадам Уразоул весьма необычное, — заметил Каслер Сторнзоф, — но я не думаю, что его можно квалифицировать как сверхъестественное.

— Неужели? Разве вы эксперт по сверхъестественным явлениям, господин главнокомандующий? — с оттенком ехидной вежливости осведомился Гирайз в'Ализанте.

— Совсем не эксперт, — абсолютно миролюбиво ответил Каслер. — Но в детстве я научился определять существенную концентрацию контролируемой энергии, которая вызывает дестабилизацию естественных процессов. Эту концентрацию повсеместно и неверно трактуют как аномальные явления. Такого рода знания включены в традиционную программу обучения в Грейсленде, и я пользуюсь этими знаниями до сих пор. Я внимательно рассмотрел коляску мадам Уразоул в Тольце и не почувствовал в ее создании никакого вмешательства «сверхъестественных» сил. Ее изобретение примечательно, но в основе своей оно — продукт технических знаний.

— А, понятно, — кивнул Гирайз, слегка нахмурившись. «Один-ноль не в вашу пользу, господин маркиз, — про себя улыбнулась Лизелл. — Хотели выставить его дураком, а засвидетельствовали свой дурной характер».

— Я не принимаю серьезно в расчет зарскую оригиналку, — впервые грандлендлорд Торвид снизошел до разговора со своими компаньонами. — Ее своеобразное средство передвижения имеет хорошую скорость, но как оно будет пробираться по узким горным тропкам, по пескам пустыни, по лесам, топям и болотам? Там технике не пройти, и ее изобретатель потерпит фиаско. Эта нелепая самодвижущаяся коляска имеет, по-видимому, только одну силу — поражать воображение недалеких умов, и больше ничего существенного. Это просто новая игрушка.

Грандлендлорд Торвид ни на секунду дольше необходимого не задержался в кают-компании. Еда была отвратительной, общество иностранцев и того хуже. В любом случае ему нужно было сделать важное дело. Он отправился на палубу, где ночной воздух свеж и прохладен, а над головой ярко блистают звезды, такие далекие и яркие. Достав черную сигарету из платинового портсигара, он прикурил и некоторое время стоял, глядя на небо. Не отрывая глаз от звезд, он достал из нагрудного кармана фрака перфорированную трубку. Рассеянно открутив крышку, он нервно вытряхнул содержимое в ладонь.

Он сжал в кулак маленького ночного гонщика, который бил крылышками, пытаясь вырваться на волю. Футляр с запиской, написанной шифром, был прикреплен к грудному отростку создания. Ночь, к счастью, была светлой. Грандлендлорд разжал кулак, и летун улетел со скоростью разбитой надежды.

Палуба чуть вздрогнула под чьими-то ногами, и это заставило Торвида вздрогнуть. Он обернулся, и пред ним предстала высокая фигура, чужая и одновременно знакомая до мозга костей.

— Это я нарушил ваше уединение, — раздался голос Каслера Сторнзофа.

— Ничего страшного, я просто курю, — ответил родственник, укрывшись за облаком дыма.

— Что это было? У тебя из руки взметнулось, я видел…

— Тебе показалось, игра света, — Торвид выпустил кольцо дыма, совершенное по своей форме.

Повисла пауза, затем Каслер вежливо продолжил:

— Воля ваша, Грандлендлорд.

Может быть, младший Сторнзоф поверил ему, а может, просто подчинился авторитету законного главы Дома, что практически одно и то же. Во всяком случае, Каслер не употребил насилия для немедленного выяснения истины.

Насилие. Как не вязалось это слово с обликом достойного члена семьи Сторнзоф. Каслер Сторнзоф был героем, в каком-то смысле достоянием рода.

— Оставляю вас наедине с вашими развлечениями, грандлендлорд, — слова Каслера прозвучали безукоризненно вежливо. Он повернулся, чтобы уйти.

— Постой, — приказал Торвид, и Каслер остановился, как вкопанный. — Одну секунду, племянник. Если позволишь, дам тебе маленький совет. — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — У меня нет желания давать тебе какие-то указания, но прислушайся к тому, кому со стороны видней, что твоя — как бы это сказать — беззаботно-благодушная природа заставляет тебя совершать грубые ошибки.

— Какие же ошибки я совершаю?

— Ты сходишь с дистанции, помогая конкурентам явно за счет интересов Сторнзоф. Ты предлагаешь им свои услуги, ты разглашаешь ту информацию, которой только ты владеешь, ты же расшатываешь собственные позиции.

— Ты намекаешь на инцидент в Глоше?

— Он стал твоей первой ошибкой. Если бы ты тогда не вмешался, один из участников наверняка бы выбыл из соревнования раз и навсегда.

— Ты допускаешь, что я могу оставаться безучастно в стороне, когда оскорбляют женщину?

— Ее благополучие — не твоя забота. Я не верю, что ты можешь размякнуть до излишней сентиментальности по поводу сомнительного целомудрия какой-то случайной актрисульки из Вонара.

— Насколько мне известно, мисс Дивер не актриса, а писатель и лектор.

— Ну и чем же она отличается от актрисы? Она зарабатывает на жизнь публичными выступлениями на сцене. Где ты здесь видишь разницу? Что меня волнует, так это как ты оцениваешь свой поступок. Ты безрассудно предотвратил ту случайность, которая принесла бы тебе выгоду. Ты увеличил свою глупость, извинившись — не спорю, благородное извинение, достойное всяческих похвал — перед какой-то иностранкой за поведение своих соотечественников. Мы не склоняем голову перед теми, кто стоит ниже нас и ничего для нас не значит. Ты понимаешь меня?

— Понимаю, но не соглашаюсь. Даму грубо оскорбили; распоясавшиеся животные, набросившиеся на нее, заслуживают трибунала, и извинение было как раз к месту.

— Дама? Да? Я начинаю понимать. Получается, вонарка вскружила тебе голову, так?

— Не совсем. Она красивая, но…

— У нее хорошие формы, насколько я заметил, — небрежно бросил Торвид. — Но она насквозь буржуазна, посмотри на ее кокетство, ни вкуса, ни стиля, она непрерывно строит тебе глазки, и как мало в этой игре утонченности.

— Вам трудно угодить, грандлендлорд.

— Да, у меня высокие требования.

— Мисс Дивер располагает меня к себе своей открытостью, непосредственностью, она напрочь лишена всякого притворства. А я пристрастен к четко очерченным характерам.

— Мужским, наверное. Но ты ничего не знаешь о женщинах.

— На Ледяном мысе не было ни одной женщины, — согласился с ним Каслер.

— Верно. И здесь долг обязывает меня коснуться твоей второй ошибки. Не далее как час назад ты всем рассказал о том, чему тебя учили в детстве, поведал этим полоумным иностранцам о своей способности чувствовать сверхъестественные энергии. Что за глупость ты допустил? Образование, которое ты получил на Ледяном мысе — тем более сам уединенный мыс — не должны быть достоянием чьих-либо ушей, кроме грейслендских. Система Разъяснения, дошедшая до нас из глубин времен и охраняемая традицией, неподходящая тема для пустой болтовни за столом, где собрались враги и просто незнакомые люди. Твоя оплошность хуже глупости, она больше похожа на разглашение священной тайны.

Каслер Сторнзоф напрягся, сдерживая раздражение, но ответил с присущей ему вежливостью.

— При всем моем уважении я не могу согласиться с вами, грандлендлорд. Я ни словом не обмолвился о Приобщении, лишь вскользь упомянул о своем начальном образовании, о своей способности чувствовать движения светил, но это относится только к моей персоне и не является секретом. Я вступил в разговор, когда почувствовал, что мое участие уместно, и сделал это с чистой совестью.

— Пф… ты захотел произвести впечатление на женщину. Играй с ней в игры, если тебя это развлекает, только не совершай глупостей, не нашептывай на вонарское ушко секреты. — Торвид раздраженно отшвырнул окурок в море. — А теперь слушай меня внимательно, я буду говорить как глава нашего Дома. Ты — офицер Грейслендской империи, и ты Сторнзоф. Ты очень хорошо понимаешь свой долг. Ты закаленный солдат и знаешь, насколько опасно разглашать тайну. Следи за своим языком, ни слова этим болванам, и ты выиграешь битву.

— Но это не битва, — не согласился с таким определением Каслер с едва уловимой ноткой сухости в голосе. — Как вы верно заметили, сэр, я — солдат и потому способен отличить войну от спортивного состязания.

— Отличить? Зачем отличать две ступени одной лестницы? Спортивное состязание — любого вида — это всего лишь война меньшего масштаба. Бои на разаульском фронте, шахматная партия, Великий Эллипс — все это вариации на одну и ту же тему, которая зиждется на одном неизменном принципе: прийти к победе любой ценой, любыми доступными средствами. Вот что значит принадлежать фамилии Сторнзоф и быть подданным императора. Это твое наследие, племянник, это в крови Сторнзофов. Твои годы на Ледяном мысе прошли зря, если ты не усвоил этой истины.

— Годы, что я провел на Ледяном мысе, многому меня научили, — уклончиво ответил Каслер. — Сэр, я выслушал вашу речь, вы все очень ясно изложили.

— Ну и?

— И принимая во внимание, что вы ничего больше не хотите добавить, я пользуюсь возможностью и желаю вам приятного вечера, грандлендлорд. — И, склонив голову настолько, насколько требовал этикет семьи, Каслер Сторнзоф удалился.

Торвид подавил порыв вернуть племянника. Какой смысл вести разговор, если он превратился в заурядную скучную перебранку. Достав еще одну сигарету из портсигара, он закурил и стал бессмысленно смотреть на море, время от времени выпуская кольца дыма вслед улетевшему ночному гонцу.

Ночной гонщик стрелой несся на юго-восток над Тихим Морем. Ориентирами для него были луна и звезды, силы природы, неведомые внутренние импульсы, они вели его через ночную темень вперед. Шли часы. Луна, сдавшись на милость приближающемуся рассвету, исчезла. Звезды попрятались где-то в ночных глубинах, но скорость летящего посланца оставалась неизменной.

Мир теней отступал, медленно чернота ночи меняла свой цвет, вначале на цвет древесного угля, затем на синевато-серый, стальной, и, наконец, далеко внизу показалась твердь огромного островного континента — Далион поднимался из пены морской. Гонец продолжал свой путь, стало совсем светло, и береговая линия Далиона вырисовывалась все отчетливее. Немного погодя появился маленький архипелаг, он тянулся за большой землей, как сожаление о поздно пришедшей в голову умной мысли. Ночной гонщик спустился ниже, и архипелаг распался на девять островов, которые дугой закручивались вокруг огромной центральной гавани. Все острова плотно покрывала густая сеть построек.

Еще ниже — и уже видно, как сквозь утренний туман маленькие лампочки ярко светятся у входных дверей и в окнах домов, в то время как разбитая светом темнота залегла полосами в расщелинах между освещенными домами, напоминая трещины, бегущие в разные стороны по старинной лакированной поверхности.

Цивилизация приближалась, и в этот момент небо на востоке вспыхнуло румянцем, он расползался вдоль линии горизонта, насыщая утреннюю бесцветную дымку нежными пастельными тонами, оживляя землю и водную гладь.

Вот уже можно различить купола и башни. Горизонт разгорался все сильнее, солнце взошло над пробуждающимся миром, чтобы затопить город сиянием. Утренние лучи засверкали серебром на водной глади разветвленных каналов, и как рассыпанные горошины чернели на серебре воды бесчисленные суденышки, теснящиеся на частных и общественных причалах. Солнце воспламеняло черепицу башен и крыши сказочных дворцов, огненными брызгами рассыпалось по позолоченному хрустальному навесу над мостом из зеленого мрамора, омывало потоками света маленькие улочки и рыночную площадь. Ланти Ума проснулась и сладко вздохнула.

Инстинкт напомнил ночному гонщику, что ему нужно бояться дня. К счастью, его цель и убежище были совсем рядом. Минуя роскошные скопления сияющих в лучах солнца дворцов и памятников, несся гонец в древние глубины города. Низко скользя над кривыми улочками, кишащими едкими запахами жизни, промчался под латаными-перелатаными деревянными мостами, нависавшими над каналами с застоявшейся водой и заваленными мусором и останками плавучих домов.

Прямо к самому разрушенному и неприглядному плавучему дому летел ночной гонщик. Он впорхнул через окно внутрь, где двое широкоплечих, одетых в черное хозяев сидели и ели густую рыбную похлебку, которую они только что разогрели на крошечной спиртовке.

Оба подняли глаза вверх, и один из них радостно воскликнул по-грейслендски:

— Малютка Гилфи, наконец-то ты вернулся! Ну, иди же скорей к своему Папе! — Он выставил вперед запястье, и Малютка Гилфи тут же на него опустился. Папа секунду-две гладил крылатое существо, после чего очень осторожно снял прикрепленную к нему капсулу. Заботливо отсадив Малютку Гилфи в сторону, он открыл капсулу, достал записку, развернул ее и быстро прочел. Положив на стол клочок бумаги, он подвинул его к своему компаньону, тот тоже прочитал.

Двое мужчин обменялись взглядами, и Папа произнес:

— Семь пятнадцать.

В восемь часов утра большое грузовое судно «Рельский наемник» вошло в лантийский порт, опоздав лишь на сорок пять Минут — можно сказать, прибыло исключительно точно по расписанию. Небольшая задержка произошла из-за грейслендских береговых инспекторов, которые на подходе поднялись на борт для проверки соответствующих документов. Бумаги «Наемника» были в порядке, и официальный пропуск был получен быстро. Разгрузка началась. На пароходе прибыл только один пассажир — женщина, зарка по национальности. Ее тут же сопроводили в отделение таможни, где ее паспорт, равно как и прочие разрешающие въезд документы вместе со скудным багажом были с пристрастием изучены. Взятая в оборот таким образом, женщина из Зара не смогла проследить, как ее груз из недр парохода перекочевал на причал.

Немногие рабочие и зеваки на пристани обратили внимание на большой, обмотанный брезентом узел, исторгнутый из внутренностей «Рельского наемника». Узел был исключительных размеров и неправильной формы, но, несмотря на это, в немыслимой куче ящиков, бочек, гигантских тюков на него никто не обратил внимания.

Почти не обратил.

Две неприметные мужские фигуры в черном, прятавшиеся в тени примерно с семи часов, наблюдали за разгрузкой парохода с первой секунды его прибытия. Когда нестандартных размеров и формы узел выплыл на шести спинах сыплющих проклятия портовых грузчиков и предстал их глазам, эти двое оживились.

Грузчики освободились от своего бремени и ушли. Пока одна из фигур зорко смотрела по сторонам, вторая, называющая себя Папа, быстро, но без подозрительной спешки, направилась к узлу. Приблизившись к своей цели, на секунду остановился и быстро огляделся вокруг. Пристань была полна народу, но, похоже, все были заняты своими делами и на него не смотрели. Подняв брезент, он нагнулся к оголившейся металлической конструкции, прикрепил какой-то сверток под сиденье водителя и тут же быстро пошел прочь, позволив брезенту самостоятельно упасть на место. Еще раз он бросил взгляд по сторонам, проверяя, все ли ладно, и спокойно присоединился к своему компаньону. Вместе они покинули порт и мгновенно растворились в недрах города.

Когда в паспорте Шетт Уразоул появился требуемый штамп — выпуклая лантийская государственная печать в объятиях Вечного Огня Грейслендской Империи — зарская изобретательница покинула таможенное отделение и направилась на поиски своего транспорта. Представив суперкарго подписанную и заверенную печатью транспортную накладную, она получила разрешение забрать свой груз.

Уразоул сняла брезент, открыв чудесную самодвижущуюся коляску миру, и серебряное тело чудо-изобретения заблестело в лучах утреннего солнца. И в этот момент зеваки, пребывавшие в абсолютном равнодушии к странному узлу, вцепились зачарованными взглядами в диковину и в под стать ей необычного вида изобретательницу. Многие собрались поглазеть, как Уразоул забралась в нее, как развернула металлический парус, как отрегулировала положение боковых лопастей и наконец-то уселась на водительское место. С предельным любопытством зеваки наблюдали за ее манипуляциями, и их терпеливое любопытство было вознаграждено.

Несколько секунд спустя коляска ожила, издав оглушительный рев, и тут же взорвалась с еще более оглушительным грохотом. Вспыхнул огонь, клубами повалил дым, огромные металлические, стеклянные и деревянные осколки вместе с частями тела полетели в разные стороны. Взрыв уничтожил чудесную самодвижущуюся коляску, оставил в земле больших размеров дыру, и в мгновение ока убил Шетт Уразоул и еще человек двадцать стоявших рядом любопытных.

 

IV

«Карвайз» прибывал в порт назначения около полудня, и Лизелл стояла на палубе вместе с остальными «эллипсоидами», как участники гонок себя окрестили. Все с нетерпением стремились взглянуть на легендарную Ланти Уму.

И она показалась прямо по курсу парохода, поднимаясь из морских вод, как роскошная королева куртизанок из своей ванны — уже не молодая, но все еще прекрасная. В глаза бросились фантастические до бесстыдства башни и жемчужно-белые купола, сверкающие мосты и арки, шпили, возвышающиеся над сказочной красоты дворцами, бессчетное число лодок и барж. Общая картина великолепия и радужное многообразие красок путали мысли и ослепляли глаза.

Лизелл наслаждалась зрелищем, подставляя лицо мягкому, чуть влажному ветерку, вольно играющему на просторах гавани. Ее дух парил далеко в поднебесье, именно за эти воспарения она полюбила путешествия, несмотря на все неудобства и трудности, которые приходилось переживать и преодолевать на пути.

Упавшая на нее тень заставила Лизелл обернуться — подошел и встал рядом Гирайз. Он внимательно посмотрел на приближающийся город, в его темных глазах засветилось явное удовольствие. Он снова стал молодым, вопреки седым вискам, и в этот момент боль кольнула ее, возвращая в прошлое, и она вспомнила, почему ей тогда безумно хотелось навсегда связать свою жизнь с ним. Ей захотелось прикоснуться к нему, но она подавила импульс.

Будто прочитав ее мысли, он повернул голову и посмотрел на нее, она тут же опустила взгляд, испугавшись, что он может прочитать ее тайну по глазам. Ну уж этому не бывать. Она заставила себя твердо выдержать его взор и спросила с деланым равнодушием:

— Ну, что скажешь обо всем этом?

— Великолепное зрелище, — ответил он, улыбаясь. — Причудливый сон, застывший в форме кристалла.

Да, дела совсем плохи. Она-то ждала фразу в его духе — воодушевление в рамках формального приличия с долей сарказма, но его слова выражали искреннюю теплоту, от которой у нее внутри все растаяло и возродило в ней девятнадцатилетнюю девчонку, и даже сейчас, шесть лет спустя, это тепло заставило трепетать ее сердце.

Вспомни обо всех стычках и ссорах, приказала она себе. Вспомни все гадости, что он тебе сказал!

— Все это кажется еще прекраснее, потому что рядом ты, — Гирайз произнес это так легко, что можно было подумать, что он шутит.

Мы могли бы быть рядом всегда, тогда весь миром казался бы великолепным, подумала она, и мысль отозвалась болью в душе, но она тут же разозлилась на себя. Он ведь мог просто разыгрывать ее, чтобы оставить в дураках. Нет, это у него не пройдет. Едкая реплика готова была сорваться с ее губ, но застряла, как только она взглянула ему в глаза.

— Зрелище прекрасно само по себе, и мое присутствие на него не влияет, — ответила Лизелл, найдя спасение в спокойном достоинстве. — Боюсь, что я должна лишить тебя своего присутствия, поскольку мне нужно еще уложить вещи. Пароход вот-вот причалит.

«Карвайз» причалил, и пассажиры вышли на берег. С чемоданчиком в руке Лизелл поспешила к отделению таможенного контроля. По дороге она заметила, что достаточно большая часть причала была оцеплена стоявшими как глыбы грейслендскими солдатами. За их спинами виднелась яма, огромные размеры которой просто ошарашили ее. Яма была свежая, с острыми обгоревшими краями.

Ей хотелось остановиться и расспросить подробно, что здесь произошло и происходит, но она заставила себя пройти мимо. На это нет времени.

Здание таможни пестрело радужными красками в сугубо лантийском стиле: выкрашенное снаружи в три разных цвета и с блестящей зеленой черепицей на крыше. Она вошла внутрь и заняла очередь, в которой уже стояло несколько «эллипсоидов». Но она не заметила ни Гирайза, ни Каслера. Бросилось в глаза шумное присутствие близнецов Фестинетти. Очередь медленно ползла к низкой стойке в конце комнаты. Наконец-то Лизелл приблизилась к ней и предъявила сидевшему за стойкой с постной физиономией таможеннику свой паспорт и багаж. Он, едва взглянув на содержимое ее сумки, поставил штамп в паспорт и большим пальцем руки сделал знак, чтобы она проходила.

Готово. Еще один штамп в ее паспорте, знак еще одной страны, охваченной Вечным Огнем империи, но все же существующей, вопреки этим «огненным» тискам. Как бы то ни было, далее маршрут Великого Эллипса вел в Аэннорве, куда еще нога грейслендских солдат не ступала. Пока не ступала.

Первое, что надо сделать сейчас — купить билет в Эшно, большой портовый город, самую конечную юго-западную точку Аэннорве. Министерство иностранных дел забронировало ей место на лантийском пассажирском лайнере «Девять островов», но он ушел вчера во второй половине дня. Ничего страшного, ей нужно только отыскать на пристани агента этого лайнера, и он, конечно же, обменяет ей билет. Или, может, лучше поспрашивать в других агентствах билет на любой ближайший пароход в восточном направлении?!

Мозг работал четко, она покинула таможню и снова оказалась на пристани, залитой солнечным светом. Остановилась и огляделась. Пристань успела измениться. Плотная кучка людей, суетившаяся вокруг ямы, которую она заметила ранее, теперь со всех сторон обросла многочисленной толпой, состоявшей из молодых и старых, мужчин и женщин, богатых и бедных. Несмотря на такую внешнюю неоднородность толпы, ее объединяло нервное напряжение и ропот возмущения. Причина недовольства лежала на поверхности: территория запружена грейслендскими солдатами, пройти невозможно, а причина происходящего по-прежнему остается неизвестной.

Лизелл вытянулась на цыпочках, стараясь хоть что-нибудь увидеть поверх сотни голов. Бесполезно. Сосредоточенная суета вокруг ямы, недовольное жужжание взволнованной толпы, усмиряющая сила грейслендских солдат — вот все, что ей удалось рассмотреть.

— Что там случилось? — спросила она у стоявшей рядом женщины неопределенного возраста, возможно, жены какого-нибудь капитана. Забывшись, она заговорила на родном языке, за что была удостоена крайне удивленного взгляда. В первую секунду она подумала, что ее слова прозвучали непонятно для окружающих, но ей ответили на приличном вонарском, хотя и с очень сильным лантийским акцентом:

— Они топят Сезини.

— А что такое сезини?

— Его превосходительство Периф Нин Сезини, Мастер Выбора. Грейслендцы сейчас его топят.

— Что? Вы хотите сказать, что тут казнь? Публичная? И прямо сейчас ?

Еще один из стоявших рядом кивнул.

— А какое преступление он совершил?

— Преступление? — лантийка поджала губы, давая понять тем самым, что она не намерена быть такой неосмотрительной. Одержав свою маленькую победу, она, соблюдая осторожность, ответила: — Грейслендцы обвиняют сопротивление во взрыве, который произошел здесь вчера утром. Они не знают, кто привел в действие бомбу, но они знают, что просвещенные Выбора поддерживают сопротивление. Так что грейслендцы делают то, что они в растерянности могут сделать — топят его превосходительство Сезини здесь же, на месте, преступления. Такова их месть всем в назидание.

— Та большая яма появилась в результате взрыва бомбы лантийского сопротивления?

— Так говорят грейслендцы. Но… — лантийка поймала на себе чей-то пронзительный взгляд и, понизив голос, продолжала, — я скажу вам, каждому скажу, что это не дело рук сопротивления. Эти лантийские патриоты — вы понимаете меня, я хотела сказать, эти преступники — не ведут войну со своими. Взрыв повредил пристань, уничтожил зарку, которая участвовала в гонках, вместе с ее автомобилем, этот же взрыв убил несколько добропорядочных лантийцев. Люди из сопротивления не опускаются до такого.

— Шетт Уразоул? Она погибла? Вы говорите, что Шетт Уразоул была убита вчера, а ее коляска уничтожена?

— Да. И не только она, погибло много лантийцев. Я не думаю, что это сделало сопротивление. Но грейслендцы должны раскрыть преступление и наказать виновного, потому что они правители, они все знают, они всесильные. Вы понимаете меня? Вот поэтому сейчас они топят его превосходительство Сезини, и, конечно же, всем нам этот урок пойдет на пользу.

— Если ее убили не члены сопротивления, то кто же тогда?

— Какое это имеет значение? Лантийцы этого не делали. Может быть, за этим стоят соперники этой Уразоул. Эта северянка сама во всем виновата, вообразила себя великой, вот и накликала беду на свою голову, а мы, лантийцы, должны платить за ее глупость. Я думаю, ей надо было сидеть дома, праведная жизнь спасла бы ее, а где сейчас эта великая женщина?

— Вы точно уверены, что Шетт Уразоул мертва? — Вопрос казался явно риторическим, и Лизелл продолжила: — А что его превосходительство Нин Сезини? У грейслендцев есть веские доказательства его вины?

— Вы меня не понимаете, — ответила лантийка с ноткой нетерпения в голосе. — Им не нужны доказательства. Их совершенно не волнует, причастен к этому взрыву его превосходительство Сезини или нет. Это все — как вы это называете — забавы. Шуточки. Грейслендцам нужно довести до сведения каждого, что за любое преступление против Империи наказание должно пасть на головы лантийцев. Вот это они нам сейчас и демонстрируют.

— Но Мастер Выбора — довольно значительная персона, человек, облеченный определенной властью. Грейслендцы не боятся силы Познания этого Просвещенного?

— Да вы смотрите, — посоветовал Лизелл другой человек, — и увидите, сильно ли они боятся.

Легче сказать, чем сделать. Люди в толпе стояли плотно, и ей ничего не было видно. В любом случае зрелище публичной казни вряд ли доставило бы ей удовольствие. Из всех отвратительных, варварских анахронизмов, присущих грейслендцам…

Какая-нибудь пара недель — и сцены, подобные этой, могут произойти в Вонаре.

Лизелл начала пробираться к билетным агентствам, сгрудившимся в дальнем конце пристани, но плотная стена людей свела результат ее усилий к минимуму. Несколько отчаянно грубых попыток проложить себе дорогу ни к чему не привели, пара локтей ответила ей взаимно любезными толчками и совсем сбили ее с направления. Очень скоро ее, запыхавшуюся и растрепанную, втиснули в нишу, образованную штабелями деревянными ящиками. Пути дальше не было, пока не…

Она подняла глаза. Огромная пирамида из ящиков напоминала рукотворную открытую трибуну, на которой расположилось несколько наблюдающих. Казалось, забраться наверх не составляет труда. С сумкой в руке она начала восхождение, проворно карабкаясь с ящика на ящик, не заботясь о том, что ее нижнее белье и верхняя кромка чулок стали доступны глазам любопытных. С четвертого яруса ящиков, куда она взобралась, открылась полная картина. Она не собиралась здесь задерживаться, просто остановилась ненадолго без всякой задней мысли, совсем не желая быть прикованной к сцене, разыгрываемой на пристани вокруг свежей ямы с острыми обгоревшими краями.

Грейслендцы очистили периметр, оттеснив толпу подальше от ямы, и теперь там остались только одетые в серую форму фигуры и осужденный, по всей вероятности, обреченный его превосходительство Сезини. Она не поняла, откуда и когда он появился, но ее переполнило острое сострадание при виде пожилого седовласого мужчины, обмотанного тяжелыми цепями, и праздным мыслям больше не осталось места. Несмотря на кандалы, его превосходительство Сезини производил незабываемое впечатление: высокий, с гордой осанкой, одетый в традиционное черное платье лантийских Просвещенных. Руки его были связаны за спиной, во рту большой кляп. Лицо было опухшим, с кровоподтеками.

Толпа глухо зарокотала, и грейслендские солдаты заметно напряглись.

Они били пожилого человека, эти грейслендские свиньи. И зачем этот кляп? Что он может сказать? Она неожиданно вспомнила, что прочитала в одном из старых текстов: магическое Познание Просвещенных Ланти Умы имеет вербальную природу и зависит от слов, в которые его облекают. Кляп подавлял сверхъестественную силу его превосходительства Сезини.

Грубый грейслендский офицер в серой форме с нашивками подкомандира второго класса, плохо выговаривая лантийские слова, громко начал читал приказ о казни. Толпа слушала со сверхъестественным вниманием. Лизелл, которая пообещала себе не задерживаться здесь, застыла как парализованная, не в силах отвести глаз от лица приговоренного Просвещенного. Расстояние и кляп не позволяли ей рассмотреть выражение его лица, но она видела, что престарелый Сезини держался с высоко поднятой головой.

Подкомандир закончил чтение приказа. Без промедления пара его подчиненных сделала шаг вперед, схватила приговоренного и без лишних церемоний швырнула его в яму. Толпа в испуге затаила дыхание, и в наступившей тишине раздался плеск воды от падения его превосходительства Перифа Нина Сезини, тяжелые цепи которого тут же утянули его на дно.

Если он и сопротивлялся, то эти попытки остались невидимыми. Лучи яркого солнечного света играли на спокойной глади воды. Казалось, что ничего и не произошло здесь.

Профессионализм, с которым совершили казнь, казалось, оскорбил гордость присутствующих на пристани лантийцев и вызвал гул горького негодования. Гул перерос в беспорядочные враждебные выкрики, всколыхнувшие толпу, отчетливо послышалось дерзкое оскорбление:

Грейслендские недоноски!

Гудящая толпа подхватила слова. Пущенная кем-то ракета едва не задела голову подкомандира второго класса. Мгновенно грейслендцы стали плотной стеной и вскинули винтовки. Крики и неистовство толпы нарастали. Уже полетели камни, пустые бутылки и какой-то мусор, подобранный прямо с пристани. Подкомандир отдал приказ, и солдаты открыли огонь по толпе, целясь в самую гущу.

Лизелл услышала, как в воздухе засвистели пули. Ее ближайший сосед — бедно одетый розовощекий подросток, которому на вид было не более тринадцати-четырнадцати, вскрикнул, схватился за грудь, слетев со всего места, кубарем покатился через все ярусы сложенных штабелями ящиков вниз и глухо ударился о землю. Еще четыре или пять человек, стоявших в непосредственной близости от нее, также попадали, зажимая руками раны, кто с пронзительными криками, кто хрипя.

Она посмотрела, нет ли на ее платье пятен крови. Нет. Ее не задело. Но как долго она будет неуязвимой? Грейслендские солдаты, известные своей ненавистью к иноземцам, уже перезаряжали свои ружья. Толпа вокруг клокотала: раненые кричали, остальные пытались спастись бегством. Она принадлежала ко второй категории.

Но куда бежать? Голова соображал туго.

Билет. Ей нужно купить билет до Аэннорве. Это первое, что пришло ей в голову.

Но как пробраться к билетным кассам?

Пристань кишит воющими людьми, вряд ли ей хватит сил пробиться сквозь эту толчею. Как оказалось, лантийцы — по крайней мере, часть из них — совсем потеряли рассудок. Вместо того чтобы благоразумно и осторожно исчезнуть, пока есть возможность, они продолжали умышленно провоцировать грейслендских солдат, забрасывая их мусором и грязью, поливая бранью и в бессилии потрясая в воздухе кулаками.

Грейслендский подкомандир отдавал приказы, и солдаты открывали огонь; снова послышались крики раненых. Лизелл сползла со своего насеста и исчезла в толпе, как исчез в водах гавани его превосходительство Нин Сезини. Она перестала быть мишенью, мозолящей глаза, но, покинув свой наблюдательный пункт, оказалась зажатой многочисленными телами, которые не могли двигаться, видеть, а некоторые и дышать. Незнакомые люди сжимали ее со всех сторон, чей-то локоть ударил ее под ребро, а крики обезумевшей толпы оглушали.

Она услышала треск ружейного залпа и последовавший за ним не то свист, не то вой сирены. В течение нескольких бесконечно тянущихся секунд все казалось сплошным безумием, состоящим из давки и воплей. И в тот момент, когда она почувствовала, что вот-вот задохнется, волна пробежала по сдавливающей ее толпе. Давление чуть ослабло, она ощутила движение вокруг себя, которое увлекало в свой круговорот и ее. Человеческий поток нес ее, и она не могла сопротивляться ему, если бы даже хотела и пыталась. Она понятия не имела, куда ее несет, в каком направлении, и воющий рев толпы ничуть не ослабевал.

Поток набирал скорость, толпа немного поредела, и она могла нормально дышать и даже видеть. Наконец-то. Пристань была устлана телами лантийцев, ей трудно было определить, ранены они или мертвы и сколько их, поскольку толпа продолжала куда-то неумолимо нести ее. Новый залп — и новый всплеск паники. От сильного толчка сзади Лизелл налетела на своего ближайшего соседа, который с такой же силой отшвырнул ее назад. Она зашаталась, но удержалась на ногах. Упади она под ноги бегущей в панике толпы, ей бы уже не подняться.

Люди неслись все с большей скоростью. Она оглянулась через плечо назад и увидела, что солдаты выстроились в шеренгу поперек пристани, оттесняя толпу от места экзекуции. Те люди, которые неблагоразумно пытались сопротивляться, расстреливались или закалывались штыками десятками. Тех, кто не мог устоять на ногах, просто затаптывали.

Убийцы. Варвары. Даже в таком плотном хаосе человеческих тел она не отважилась громко ругать грейслендцев. Как быстро с человеком сживается страх, но какими профессионалами должны быть при этом учителя.

Толпа, как стадо, неслась по пристани, подстегиваемая пулями, свистящими прямо над головой, и стаккато команд грейслендских пастухов. Справа приглашающе замаячил узкий проход между двумя складами, и толпа устремилась в расщелину.

Лизелл выплеснуло с пристани, и она рванула вперед по каким-то безымянным маленьким улочкам. Она бежала; дорога под ногами начала расширятся и, разветвившись, превратившись в небольшую рыночную площадь, затем раскололась перекрестком, зазеленела общественным парком и вновь сузилась, змейкой заструившись вдоль одного из бесчисленных каналов. Там, где дорога разветвлялась, бегущая толпа ручейками растекалась по новым руслам, редея, и наконец исчезла. Вместе с ней исчезли ужас и ярость, потоком раскаленной лавы окатывающие улицы. Лизелл шла одна вдоль канала, наслаждаясь чудесным покоем и тишиной.

Она на секунду остановилась. Неподалеку цветущее дерево бросало тень на городскую скамейку, к счастью, никем не занятую. Она подошла и села и впервые осознала, что только сейчас ослабила смертельную хватку, с которой держала свою сумку, где были ее паспорт, одежда и деньги. Вопреки той сумятице, что царила в ее голове, где-то осталась маленькая клеточка мозга, сохранившая здравый смысл? Она поставила сумку рядом с собой на скамейку и заметила, что у нее дрожат руки. Сердце колотилось, сотни иголок впились в легкие, и она никак не могла вдохнуть, ей мешал корсет, безжалостно стискивающий ее, как стальной кожух. Как нелепо, что женщины обрекают себя на такие пытки, нелепо и физически невыносимо. Случись ей стоять у истоков, она бы, естественно, взбунтовалась, но сейчас не время идти войной на портных, сейчас, когда голова плывет, а перед глазами туман и она готова вот-вот упасть в обморок. Какой абсурд, она никогда не падала в обморок, у нее был не тот склад характера, и все же мир вокруг странным образом расплывался и казался каким-то далеким. Может быть, это не так уж плохо — закрыть глаза на секунду-другую…

Она склонила голову на упирающуюся в подлокотник скамейки руку, позволила себе прикрыть глаза и глубоко вдохнула весенний воздух. Головокружение скоро улеглось, но закрывать глаза было ошибкой, так как только что пережитое страшными картинками вспыхивало в сознании. Снова она отчетливо увидела, как пожилой человек исчез в водах гавани, увидела серые фигуры солдат, палящих в толпу, услышала залпы грейслендских ружей, услышала крики боли и ужаса, увидела раненых и мертвые тела, почувствовала запах крови и животного страха. Лицо стало влажным от холодного пота и горячих слез. Плечи затряслись. Сейчас она разрыдается. Нет, еще одной слабости она себе позволить не может. Спасение она нашла в злости.

Эти грейслендцы — самые мерзкие твари в мире, на фоне этих зверей наивные дикари Бомирских островов кажутся нежными младенцами. Жестокие убийцы, не знающие ни сожаления, ни пощады — самые отвратительные представители рода человеческого. Сегодня она научилась ненавидеть их по-настоящему.

— Мисс Дивер, вам плохо?

К ней обратились на вонарском. Голос принадлежал иностранцу, но в нем было сострадание и что-то до боли знакомое. Она подняла голову и зажмурилась — солнце, отразившись в ее слезинке, ослепило. За краткую долю секунды до ослепления она смогла рассмотреть только расплывающуюся высокую фигуру, увенчанную золотым ореолом. Вытерев глаза тыльной стороной руки, она неуверенно побормотала:

— Каслер?

Он чуть изменился в лице, и она недоумевала — то, что она назвала его по имени, удивило или обидело его. Конечно же, Судья выразил бы сожаление по поводу такого пренебрежения правилами этикета, но имя вырвалось непроизвольно, и извиняться за это — значит вконец все испортить.

Наверное, она не права, подумав, что вызвала у него досаду, так как в его взгляде появилось еще больше сострадания, и он повторил вопрос, но уже в утвердительно форме;

— Вам плохо. Позвольте помочь вам.

— Нет, спасибо, — ответила Лизелл, разрываясь между благодарностью за его доброту и ненавистью к его серой военной форме. — Со мной все в порядке, правда.

— Думаю, что нет, — он пристально смотрел на нее. — Вы быстро придете в себя, но сейчас вам не надо оставаться одной.

Ей нечего было ответить на это. Ей действительно не хотелось оставаться одной в полуобморочном состоянии на скамейке, в незнакомом ей городе. С другой стороны, ей едва ли доставит удовольствие находиться в обществе грейслендского офицера, хотя ей так хотелось сделать для него исключение. Но к чему эти ее теоретизирования, он явно не собирается оставлять ее.

— У вас есть с собой нюхательная соль?

— Нет. Мне и в голову не могло прийти, что она мне понадобится. Я не склонна к нервным расстройствам.

— Нервным расстройствам? Я недостаточно хорошо владею вонарским, но думаю, что я вас понял правильно. Но сегодня у вас нервное расстройство, и на то есть причины. — Его взгляд сделался настолько проницательным, что казалось — он хочет прочитать ее мысли. — Как раз в тот момент, когда мы с грандлендлордом покидали причал, там возник бунт. Вы попали в эту сумятицу? Наверное, была применена грубая сила, и все испугались?

— Да, — подняв голову, она посмотрела ему прямо в глаза, — там были ваши соотечественники, они утопили пожилого гражданского человека.

— Я слышал, это был осужденный диверсант. Подобного рода террористы убивают ни в чем не повинных людей, и их ликвидация — как может показаться, жестокая — в конечном счете, спасает жизнь многим мирным гражданам.

— Возможно. Но те, кто там был, видели в нем невинную жертву. И когда они попробовали возразить, солдаты начали стрелять в людей.

— Насколько я понял, мои соотечественники были атакованы вооруженной толпой. Если это так, то их долг был защищаться. Я не хочу уменьшать важность происшедшего события и трагедию, которую оно повлекло за собой. Но совершенно очевидно, что у солдат не было выбора.

— Лантийцы были вооружены булыжниками и мусором, что валялся под ногами, и больше ничем.

— Сообщалось, что у многих было оружие.

— Сообщалось?

— Да, новость распространилась по городу в считанные минуты.

— Но ведь вас там не было, чтобы видеть все своими глазами?

— Не было.

— Как вам удалось всего этого избежать, главнокомандующий?

— Минуту назад вы еще помнили, как меня зовут.

Она не могла не улыбнуться его ответу. Интересно, у какой женщины хватит сил на улыбку в таких ситуациях? Судья непременно поставил бы ей на вид. Притворившись, что она не услышала его последней фразы, Лизелл продолжала:

— Я не понимаю, как вам удалось так быстро покинуть пристань. Я знаю, что была в числе первых, кто сошел с трапа «Карвайза» и попал на таможенный контроль, но вас я там не видела, вы прошли раньше меня, но…

— Нет, — ответил он спокойно, но тень напряжения сделала его глаза еще более голубыми, — мне не нужно проходить через таможенный контроль. Наша национальность, титул грандлендлорда и мой чин дают нам на это право.

— А, понимаю, — она отвела взгляд в сторону. — Нечестно.

— Нечестно, — кивнул он. — Да, довольно нечестно, но я думаю, что все эти политические преимущества и несправедливости, из них проистекающие, в ходе гонок сбалансируются.

— Вы всегда читаете мысли?

— Нет, я не читаю мысли. Я просто иногда строю неплохие догадки…

— Более чем неплохие. Как вы это делаете?

— Раз вы меня спросили, всегда ли я читаю мысли, я думаю, что могу спросить вас, всегда ли вы так любопытны.

— Боюсь, что да.

— Рад слышать это. Вы оправдываете мои надежды и ожидания.

Расскажи мне, что у тебя за надежды и ожидания. Но она подавила естественно напрашивающийся ответ. Все-таки он на службе у Грейслендской Империи.

— Боюсь, что я не все из них смогу оправдать, — ответила она примирительно.

— Не все?..

— Ожидания. Не могли же мы совершенно случайно встретиться в этом великом городе. Это невероятно.

— Вы рассердились?

— Только лишь удивилась.

— Но кажется, удивление пошло вам на пользу. Бледность прошла, и ваши глаза снова сверкают, как ночные маяки. Вы совершенно вернулись к жизни.

— Правда? — спросила она, нелепо обрадовавшись, но тут же взяла себя в руки. — Почему вы вообще здесь оказались, главнокомандующий… Каслер? Я должна считать эту встречу только случайностью?

— Нет, — к ее удивлению ответил он. — Меня влекло к этому месту, и на этот раз я не могу определить, по какой причине. Иногда так случается, какая-то тяга, какой-то внутренний голос подсказывает, когда и куда идти. Цель таких приказов не всегда ясна, но когда этот голос звучит, невозможно ему не повиноваться.

— Как это странно, — уклончиво заметила она и какое-то время сидела молча, пытаясь понять, верит она ему или нет. Его откровения казались вымыслом, хотя причин лгать у него не было. Если не считать желания произвести впечатление на доверчивую женщину…

— Да, я согласен, это звучит неправдоподобно, — продол жил вслух ее мысли Каслер.

Лизелл удалось подавить волну обвинений, нахлынувшую на нее в начале разговора, но сейчас она чувствовала, как краска предательски выступает на ее щеках. Ему не нужно быть экстрасенсом — из своего печального жизненного опыта она знала: по ее лицу можно прочесть все. Она заставила себя посмотреть ему в глаза и увидела, что он улыбается веселой улыбкой без тени насмешки или превосходства, совсем не похожей на презрительную усмешку, которая имела обыкновение кривить губы бывшего Благородного господина Гирайза в'Ализанте.

— Но я не решилась бы оспаривать это, — ответила она и осознала, что говорит именно то, что думает. — Неважно, по каким причинам вы оказались здесь, я рада, что это случилось. Но я больше не могу злоупотреблять вашим терпением и благосклонностью, я окончательно пришла в себя.

— Кажется, да, или почти да. Надеюсь, я не покажусь вам бестактным, если спрошу, что вы собираетесь делать дальше?

— Делать? — она нахмурилась, откинувшись на спинку скамейки. — Я еще не успела подумать. Наверное, вернусь назад. Мне нужно купить билет до Эшно, а потом…

— Назад возвращаться небезопасно. Весьма вероятно, что гражданских туда не пускают. В любом случае, все коммерческие предприятия, включая билетные агентства, будут закрыты в лучшем случае на несколько часов.

— Ну, тогда я попытаюсь купить билет где-нибудь в городе. Может быть, в одном из респектабельных гостиниц…

— Не думаю. Я уже обращался в гостиницу «Прандиве» — безуспешно. Можно предложение?

— Конечно.

— Я оставил грандлендлорда в ресторане «Прандиве». Давайте отправимся туда и пообедаем. Думаю, хороший ланч вам не повредит. К тому времени, может быть, заработают кассы в порту. Если нет, то вы сможете спокойно в приятной обстановке обдумать свой следующий шаг. Вы ничего от этого не потеряете, все участники Великого Эллипса, находящиеся в Ланти Уме, испытывают равные неудобства.

Совершенно верно. Все в одной лодке. В этом есть определенный положительный момент, и обед в Ланти Уме с Каслером Сторнзофом — не такая уж печальная перспектива, несмотря на его принадлежность к грейслендцам. Он совершенно на них не похож, твердо сказала она себе. Каслер отличается от них радикально.

— А далеко отсюда гостиница «Прандиве»? — спросила Лизелл.

— Нет. Можно нанять лодку, и она доставит нас туда в течение десяти минут. А может быть, вы хотите прогуляться?

— Да, давайте пройдемся. Это самый верный способ изучить незнакомый город. Вы как будто впитываете его подошвами.

— Я запомню ваши слова. Должен признаться, мне не доводилось много путешествовать в собственное удовольствие.

— Вы находите это пустой тратой времени?

— Я нахожу это изумительной тратой времени.

— Вы говорите как пришелец из другого мира.

— Это совсем не плохое сравнение.

— Что вы хотите этим сказать?

— О, это серьезная тема, лучше оставить ее на другой день. А сейчас давайте любоваться городом и его достопримечательностями, давайте впитывать его ступнями наших ног.

В первую секунду ей хотелось, чтобы он подал ей руку, но затем она решила, что лучше все оставить на отстраненно-светском уровне.

Они пошли рядом. Город, вопреки бросающемуся в глаза присутствию иностранных военных сил, поражал своим великолепием, купаясь в ярких лучах солнца. Они вели легкий разговор, внутренне условились избегать опасных тем — только о приятном и необременительном, что для Лизелл было внове. В ее поездках ей приходилось встречать массу знаменитостей, но никогда и никто из них не был так неподдельно равнодушен к силе влияния своей известности и внешности, как Каслер Сторнзоф. Казалось, что он не считает себя ни героем, ни знаменитостью, просто рядовой офицер, слуга Грейслендской Империи. Она не хотела ему верить, но никак не могла найти и тени ложной скромности в его манере держаться. Также казалось, что он совершенно не замечает на себе сотни восторженных женских взглядов.

А впечатление, которое он производил на Лизелл Дивер?

Ему не легко вскружить голову, убеждала себя она. К тому же я должна выиграть гонки.

Они подошли к перекрестку, и он повернул налево, на узкую улочку, по обеим сторонам которой тянулись маленькие старомодные магазинчики и лавочки. Перед одним из магазинчиков ее ноги сами остановились, и она не сразу поняла, почему.

Это был обычный невзрачный на вид ломбард, ничем не отличающийся от сотни ему подобных, каких полным-полно в любом большом городе. В витрине была выставлена ничем не примечательная, печальная и пыльная коллекция сокровищ, потерявших своих владельцев: солидное количество женских украшений, серебро, фарфор, хрусталь, музыкальные инструменты, церковная утварь, причудливые шпоры и хлыстики, богато украшенные церемониальные мечи и кинжалы, пара больших действующих револьверов…

Она поняла: это револьверы заставили ее остановиться. Она мгновенно ощутила себя на станции в Глоше. Вновь два грейслендских солдата тащат ее по платформе. Она слышит их голоса и чувствует на себе их стискивающие руки… Ею овладел тот же безграничный страх, и она вспомнила, как обещала себе не путешествовать больше без заряженных пистолетов. Вот и пришло время выполнить обещание.

— Вы хотите войти? — спросил Каслер.

— Да. — Она повернулась, посмотрела на него и заставила себя добавить: — Я хочу купить оружие для самозащиты.

Вот сейчас ей придется выслушивать его возражения, или, что еще хуже, он предложит свое покровительство. Вне всякого сомнения, он начнет убеждать ее, что обладание оружием только усилит опасность. Конечно, он спросит, умеет ли она пользоваться револьвером, или когда ей удалось научиться этому, затем напомнит, что в критической ситуации — в силу истерики, в которую впадают женщины — все знания и умения мгновенно вылетят из головы. Или, не приведи господи, она нечаянно выстрелит в себя или в стоящего рядом случайного человека. Или же расскажет, как сильный агрессор мужского пола, более быстрый и решительный, просто-напросто отнимет у нее оружие прежде, чем она успеет нажать на курок. Ну и что с ней станет после этого? Ей уже не один раз снисходительным тоном читали подобные лекции, и она не намерена слушать это снова.

Каслер ее удивил.

— Правильная мысль, — заметил он, почему-то с грустью, — в этом мире нужно быть готовым защитит себя. А вы знакомы с оружием?

— Не очень, — призналась она, — но я думаю, что эти, в витрине, вполне подойдут.

— Да, револьверы действительно хороши. Возможно, слишком велики и тяжелы для ваших нужд… А не хотите ли вы купить что-нибудь маленькое, что легко нести в кармане или в сумочке?

— Я о таком мечтаю.

— Давайте тогда посмотрим, что нам может предложить этот магазин.

Они вошли внутрь и оказались в пыльном полумраке, где обитала иссохшая и морщинистая хозяйка. Никаких других покупателей не наблюдалось, и казалось, их нога не ступала сюда ни разу за последнее десятилетие.

Лизелл обрисовала предмет желаемой покупки. Бросив на нее удивленный взгляд, хозяйка принесла и поставила перед ней целый поднос разного оружия. Лизелл изучала коллекцию с деловым видом знатока, пряча этой маской свое абсолютное невежество. Что же выбрать из этого? Ясно одно — они все стреляют пулями.

— Этот кажется… удобным, — решила она, указывая на самый маленький и изящный. Он был крошечный и мог уместиться у нее на ладони, очень легкий, с перламутровой канавкой, окаймленной позолоченными рисунком. Без сомнения — женский пистолет.

— Да, его легко носить с собой, — согласился Каслер, — но он эффективен только на близком расстоянии и при условии, что попадешь в жизненно важный орган. В противном случае пистолет не более опасен, чем укус комара.

— Ясно, — Лизелл положила миниатюрный пистолет на поднос и взяла другой — шестиствольный и с дырочкой на рукоятке — Внушительно выглядит.

— В каком-то смысле. Но его конструкция неудобна, у него очень тяжелое дуло, трудно будет целиться.

— А-а. Тяжелое дуло. Да, — она положила пистолет на место.

— Если вы позволите дать вам рекомендации…

— Пожалуйста, помогите!

— «Креннисов ФК6», — поймав ее непонимающий взгляд, он показал, — вот этот. Прекрасный пистолет для самозащиты на близком расстоянии. Он компактен, его легко носить в кармане, стреляет точно и с большой силой. «Креннисов» отлично подойдет для ваших целей.

— Вы думаете? — она для пробы взвесила пистолет на ладони. Он не занимал много места и хорошо ложился в руку. Лизелл сразу же почувствовала себя храброй и решила, что пистолет ей нравится. — Хорошо, этот я возьму.

— Вы не пожалеете.

Не торгуясь, она заплатила названную хозяйкой цену, за что та добавила к покупке маленькую коробочку патронов, вероятно, принадлежавшую бывшему владельцу «Кренннсова».

— Я начну учиться стрелять, как только найду подходящее место, где никому не будут мешать свистящие пули, — пообещала Лизелл.

— Вы привыкнете к этому раньше, чем вы думаете, — заметил Каслер.

И снова ей показалось, что она услышала что-то вроде грусти или сожаления в его голосе, но это не было неодобрением и она подумала: Как он не похож на Гирайза! За покупку пистолета Гирайз замучил бы ее до смерти и притворялся бы что делает это исключительно ради ее блага. Как приятно, когда тебя считают здравым взрослым человеком.

Они вышли на солнечный свет, где ощущение склепа, вынесенное из магазина, мгновенно улетучилось. О нем не напоминал и плотный маленький бумажный сверток, который она позволила нести своему спутнику. Они пошли дальше по узкой улочке, пока пространство перед ними не расширилось и она не оказалась лицом к лицу с поражающими воображение дворцами — высокими, сверкающими, горделивыми, каждый из которых был удивительно самобытным.

Никогда в своей жизни она не видела ничего подобного. Темно-лиловые башни здания, стоящего прямо перед ней, увенчивались сложной переливающейся спиралью. Другое, еще более впечатляющее, щеголяло четырьмя стройными голубыми шпилями, увенчанными плеядой вращающихся серебряных звезд. Еще одно, невероятно огромное, от основания до макушки было покрыто сверкающей мраморной мозаикой. Здесь было также величественное сооружение, состоящее из замысловато сочетающихся вертикальных цилиндров, обшитых листами кованой меди, которые с возрастом приобрели благородный цвет нефрита. А купола, увенчанные башенками, перед которыми падает ниц самое честолюбивое воображение — в каждом куполе проделаны хитроумные отверстия, открывающие взгляду многоцветье внутренних уровней! А позолоченный бегемот, опирающийся ни больше ни меньше как на четыре набережные сразу! А великанша, одетая в кружево из белого мрамора, воздушное, как запечатленный в камне иней! А… но нет, она не могла охватить одним взглядом все эти дворцы, их было слишком много, они слишком потрясали, а игра солнечного света на серебристой глади величайшего из каналов слишком сбивала с толку.

Она почти задохнулась от открывшегося великолепия. Каслер Сторнзоф повернулся к ней и улыбнулся:

— Это Люрайский канал.

Центр города, самое сердце Ланти Умы, известное на весь мир. Она видела много цветных изображений этого канала, но ни один из них не соответствовал живой красоте, открывшейся ее глазам. Первые секунды они в изумлении стояли молча, затем двинулись вперед по пешеходной зоне, тянущейся вдоль канала и известной в мире как Прандиве Сонте. И тут же она заметила, как неприятно много здесь разгуливает людей в серой форме. Но не позволила подавляющему присутствию грейслендцев отравить ее радужное настроение. Решительно подавила всплывающие в сознании ужасные картины сегодняшнего утра.

Очень скоро они добрались до гостиницы «Прандиве» — большой и комфортабельной, но построенной в стилистической гармонии с располагавшимися по соседству дворцами. На ее месте некогда стоял дворец Валлаг Хаус, считавшийся одним из чудес города. Давным-давно Валлаг Хаус не то снесли, не то сожгли, в общем, уничтожили. Но осталась легенда, что великолепное древнее строение, венчающее самую кромку Мыса Утешения земли Стрель, также называется Валлаг Хаус и является точной копией лантийского оригинала.

Каслер и Лизелл вошли в гостиницу и, миновав холл, через высокий арочный дверной проем вошли в зал ресторана, где услужливый официант тут же их усадил. Лизелл бросила беспокойный взгляд вокруг. Интерьер ресторана был довольно привлекателен, зал хорошо освещен, чувствовался высокий класс обслуживания, но все вокруг было тревожно серо от огромного количества грейслендских офицеров. Ей никогда не приходилось видеть так много врагов высокого ранга, собравшихся в одном месте, и хотелось, чтобы видела она их в первый и последний раз. Ну, а пока она сидела здесь и собиралась обедать с одним из вражеских главнокомандующих.

Она изучила меню. Нашла там наряду с утонченными, изысканными лантийскими яствами из морепродуктов излюбленные кроваво-красные грейслендские блюда — рулет из требухи, хорошо обжаренные бараньи отбивные и дрожжевой пирог с олениной.

— Этот ресторан популярен среди ваших соотечественников, — заметила она без особого энтузиазма.

— Это естественно, — ответил Каслер, — гостиница «Прандиве» находится как раз по соседству с дворцом Бефиль Хаус, в котором мои соотечественники расположили свой генштаб. Это самый ближний и потому удобный для ланча ресторан.

— Ближний и удобный, — как эхо, сухо повторила Лизелл, но опустила глаза прежде, чем он внимательно посмотрел на нее. Этот взгляд заставил бы ее почувствовать неуверенность не только в уместности, но и в справедливости ее критики.

Вернулся официант, и она заказала себе суп из мидий, а Каслер — омлет. Неожиданно ей пришло в голову, что она уже ела в компании Каслера пару раз на борту «Карвайза», но никогда не видела, чтобы он ел мясо. Она не стала далее раздумывать на эту тему, поскольку ее внимание сосредоточилось на соседнем столике, за которым восседала знакомая элегантная фигура в окружении самых высоких чинов грейслендской армии.

— Послушайте, это что — генерал, вон там, напротив вашего дяди?

Каслер проследил за ее жестом и утвердительно кивнул:

— Это генерал Урнас. Рядом с ним — главнокомандующий обер-генерал Браглойст. Остальных я не знаю в лицо.

— Браглойст командует всей грейслендской армией в этой стране, не так ли?

— Да, Юго-восточными экспедиционными войсками.

— Похоже, они с вашим дядей в очень хороших отношениях.

— Кажется, они жили в одной комнате пару семестров, когда учились в Листлоре. — Каслер назвал старейший грейслендский университет, отличавшийся своей исключительной консервативностью.

— У них явно важный разговор. На какую, интересно, тему?

Но любопытство ее не успело расцвести пышным цветом и принести свои плоды.

Принесли заказанные блюда, и разговор ушел в другое русло. Очень скоро, к своему удивлению, она уже рассказывала о Судье, об отвратительных скандалах, последний из которых завершился окончательным разрывом с семьей. Она умолчала о расстроившейся помолвке с одним из «эллипсоидов», о своем затруднительном финансовом положении, о своих отношения с министерством, но продолжала рассказывать о себе, вытаскивая из памяти такие эпизоды, которые бы ей никогда не пришло в голову доверить первому встречному, тем более грейслендцу. Вряд ли она так разоткровенничалась в силу своей болтливости. Скорее всего, естественная заинтересованность Каслера, написанная на его интеллигентном лице, располагала к доверительному разговору. С ним было удивительно легко общаться, хотя на откровенность он не отвечал тем же. Напротив, она заметила, что он почти ничего не рассказывал о себе и о своем прошлом. Она предоставляла ему несколько возможностей, оставляя некоторые темы открытыми. Любой другой мужчина с радостью ухватился бы за эти крючочки, но он оставался любезно-сдержанным. В конце концов, она начала усердно обдумывать различные средства, с помощью которых могла бы деликатно и безболезненно вынудить его хоть чуть-чуть раскрыться.

Но ей не удалось применить ни одно из известных и доступных ей средств, потому что грандлендлорд Торвид Сторнзоф поднялся со своего места, подошел к их столику и остановился, скрестив руки и блестя моноклем.

Каслер, послушный долгу, поднялся и заговорил по-вонарски:

— Почту зачесть, грандлендлорд, если вы присоединитесь к нам.

Ну вот еще, принесло ледяную статую, — подумала с тревогой Лизелл. — Уходи.

— Есть новости, племянник, — ответил Торвид по-грейслендски, в равной степени игнорируя как приглашение, так и присутствие Лизелл. — Я обедал с главнокомандующим Браглойстом. Его решительный ответ на дерзкую выходку местного населения, который он дал сегодня утром, достоин похвалы. Он сообщил мне, что порт Ланти Умы будет закрыт до особого распоряжения. На данный момент прибытие и отправка судов запрещены. Такая твердость лучше любого красноречия.

— Вся торговля остановится? — осведомился Каслер по-вонарски. — Но ведь это ударит по лантийской экономике, не так ли?

— Я недостаточно осведомлен о внутренних делах подчиненных нам стран.

— Город сильно зависит от импорта продуктов питания.

— Неужели?

— Закрытие порта равносильно для Ланти Умы блокаде с предсказуемыми последствиями.

— Лантийское сопротивление должно было заранее просчитать последствия, а только после этого устраивать свой жалкий эксперимент.

— Большая часть горожан, не принимавших никакого участия в инциденте, очень скоро начнет голодать.

— Им сразу станет ясно, что их благополучие напрямую зависит от того, будут ли они и впредь поддерживать сопротивление. Урок пойдет всем на пользу.

— Полагаете, им надо выразить вам благодарность за этот урок? — пробурчала Лизелл. Казалось, ее слова не достигли ушей грандлендлорда, зато Каслер их услышал. Она видела, как они отразились в его глазах.

— А если они будут и дальше поддерживать сопротивление? Что тогда?

— Не могу знать, — пожал плечами Торвид. — Нас к тому времени здесь уже не будет.

— Ты хочешь сказать, что гонки не позволят нам здесь задержаться? Разумеется, мы можем по суше добраться до другого порта и покинуть Далион, но на это уйдет достаточно много времени, и мы должны будем согласиться на такого рода задержку…

— Не будет никакой задержки, — оборвал Торвид. — Во всяком случае, для нас двоих. Мы — грейслендцы, и мы можем рассчитывать на лояльность и поддержку наших соотечественников.

— Лояльность — это не проблема, которую мы обсуждаем здесь и сейчас.

— Не стоит тебе рассматривать все в таком контексте, но твое непонимание едва ли изменит реальность. Я четко излагаю, что мы в действительности имеем. Порт закрыт. В ближайшее время не будет никаких разрешений на вход и выход. Тем не менее, лантийское торговое судно «Вдохновение» получило личный приказ главнокомандующего и отплывает в Аэннорве примерно через час… Мы двое отправляемся в путь на нем, только два пассажира получили разрешение подняться на борт.

Нечестно! Несмотря на сложности с языком, Лизелл поняла речь Торвида достаточно хорошо, чтобы уяснить наихудшее.

— Это вы устроили, грандлендлорд? — поинтересовался Каслер.

— Разрешение на отплытие «Вдохновения» с двумя пассажирами на борту — да. Я не могу смириться с тем, что порт закрыт. Не я создал ситуацию, но я сумел выжать из нее все возможное.

— Да, конечно, — Каслер пристально посмотрел на дядю. — Мне интересно только, спортивно ли это — использовать такое огромное незаслуженное преимущество.

— Ваф, ты что, собираешься оплакивать свою счастливую фортуну? Если твой противник бежит во время сражения с поля битвы, ты разве не воспользуешься этим преимуществом? И не испытывай моего терпения, искусственно разделяя гонки и сражение. Сейчас нет времени для таких глупостей. Расплачивайся и в порт. Нет, постой, я сам расплачусь. — С этими словами грандлендлорд достал портмоне, вынул оттуда пару купюр и небрежно бросил их на стол. В этот момент его глаза и глаза Лизелл встретились. Он сделал вид, что только сейчас узнал ее. И заговорил по-вонарски: — А, наша маленькая путешественница, черт в юбке. Мисс Дюлер, не так ли? Динер? Наоборот? Извините, вы должны понять, у меня все вонарские имена удивительным образом вылетают из головы.

— Какая незадача, грандлендлорд, — с видимым состраданием пробурчала Лизелл. — Да, некоторым людям бывает очень трудно преодолеть последствия врожденной слабости или дефективной памяти.

Лицо Торвида застыло.

Она могла поручиться, что губы Каслера дрогнули, но он не позволил себе улыбнуться. С серьезным выражением лица он повернулся к ней и с неизменной любезностью произнес:

— Жаль, что наш обед приходится прервать, но я надеюсь, вы простите неучтивость моего поспешного ухода.

— В этом нет никакой неучтивости, если учесть обстоятельства. Я благодарю вас за помощь и доброту, а также за приятную компанию.

— Надеюсь, нам еще случится как-нибудь на досуге пообедать вместе, не забывайте упражняться с «Креннисовым».

Грандлендлорд пронзил своего племянника острым взглядом.

— Я буду упражняться, обещаю, — заверила Лизелл. — Когда мы в следующий раз встретимся, я буду дырявить монетки с двадцати шагов.

— Может быть, только в Тольце, когда закончатся гонки, — вмешался Торвид Сторнзоф. — Боюсь, раньше возможности встретиться не представится.

— О, не могу поверить в это, грандлендлорд, — ответила Лизелл. — Некоторые, чье мнение я уважаю, верят, что несправедливости, обусловленные политическим преимуществом, сбалансируются до конца гонок.

На этот раз Каслер уже не скрывал улыбки, а свет его голубых глаз заставил ее сердце радостно забиться. Она вдохновенно хотела продолжить, сказать еще что-нибудь, задержать его хотя бы еще на минуту. Но порыв угас.

— Счастливого пути, — пожелала она улыбаясь.

— Спасибо. До встречи, мисс Дивер.

— Лизелл.

— Счастливого пути, Лизелл.

Главнокомандующий низко склонил голову, в то время как грандлендлорд едва кивнул. Они повернулись и покинули ресторан.

Лизелл смотрела им вслед, пока фигура Каслера не скрылась в высоком проеме дверей. Ушел. У нее сразу упало настроение, и она почувствовала невыносимое одиночество, что показалось ей странным, так как она привыкла путешествовать одна и никогда не страдала от одиночества. Но сейчас она страдала, чувствуя себя покинутой, и непонятно почему ей сделалось невыносимо печально.

Что тут непонятного?! Разве она забыла, что только что узнала самую плохую из возможных новостей? Грейслендцы, именно они, грейслендцы собирались захватить лидерство в Великом Эллипсе. События сегодняшнего утра для кого-то обернулись трагедией, а для кого-то — счастливой случайностью, последними были Каслер Сторнзоф и его ненавистный родственник, именно их этот случай забросил далеко вперед, настолько далеко, что догнать их будет невозможно. Она сама, как и остальные «эллипсоиды» — ее собратья по несчастью, — в поисках отрытого порта будут двигаться вдоль побережья Далиона на север, к Хурбе, или на юг, к Гард Ламису, и лишь оттуда отправляться в Аэннорве. Потеря во времени будет катастрофической!

Ей остается признать поражение, тем самым сэкономить время, деньги и энергию. Она может вернуться в Ширин. Назад, в дом Судьи.

Нет. Нет. И нет.

…Несправедливости, обусловленные политическим преимуществом, могут сбалансироваться…

Лучше будет, если она сама их сбалансирует, и как можно быстрее…

Но как?

 

V

— Смотри, Невенской, я принес подарок для твоего умного зеленого друга, — воскликнул король Мильцин IX. Повернувшись к реактору, где скромно потрескивал Искусный Огонь, он бросил туда небольшую кипу бумаг. — Держи, господин… Э-э… Огонь. Пируй и радуйся.

— ЕстьЕстьЕстьЕстьЕсть? — раздался из котла пышущий зеленым пламенем голос.

— Наслаждайся, — чуть слышно произнес Невенской, и бумажный ворох исчез в мгновении ока. Он громко добавил: — Ваше Величество беспримерно добры и щедры. Мой Искусный Огонь выражает свою признательность.

— Наш Огонь несомненно умерил бы свою благодарность, если бы знал, что он потребляет. — Безумный Мильцин едва сдержал радостное хихиканье. — Эта макулатура, которую мы ему подсунули, на самом деле представляет собой около полусотни запросов о личной аудиенции, которые я получил от разных послов и дипломатов. Ты видел что-нибудь подобное? Я так и знал, что меня начнут преследовать. Вот оно — доказательство. Закружились, как помойные мухи, эти иностранцы. Спасу нет от их жужжания, а я должен являть собой неизменную любезность. Всем нужен наш бесценный господин Огонь, и они ни перед чем не остановятся, лишь бы добраться до него — через меня, как я и ожидал. Но у них это не пройдет, вот увидишь. Нижняя Геция всегда была и будет нейтральной. А, Невенской?

— Как пожелает Ваше Величество, — уныло кивнул Невенской.

— Я никого из них не принял. Я не позволю вовлечь себя в водоворот грязных иностранных дрязг. Они сами создали свои проблемы, и пусть не ищут теперь у меня спасения. Я отметаю их жалобные просьбы и завуалированные угрозы. Жалобы, аргументы, обвинения — все это пища для господина Огня, не более того. Понятно?

— Абсолютно, Ваше Величество. — Он не дает развернуться величайшему открытию современности. Невенской почтительно склонил голову. Лучше спрятать разочарование, которое туманит его глаза. Как всегда, ему пришлось стиснуть зубы в ответ на жизнерадостную глухоту своего сеньора, хотя внутри у него все кипело. Желудок исполнял танец, похожий на судорожные трепыхания пойманной на крючок рыбы. Знакомые приступы боли резали внутренности, но он не хотел сдаваться. Он слышал раскаты внутреннего грома и молился, чтобы их не услышал король. Великий маг превозмог дурноту.

— О, наш пламенный друг, похоже, получает истинное удовольствие от обильной пищи! Если эти иностранцы и дальше будут строчить эту чепуху… по правде говоря, Невенской, — король перебил сам себя, — это как-то неловко. Наш огонь имеет разум, следовательно, у него должно быть и имя, в противном случае нас можно обвинить в неучтивости. Знаешь, давай назовем его «Несравненный», потому что ему действительно нет равных. Или нет, подожди, что скажешь насчет… «Неугасимый»? Ха! Ты понимаешь…

— Конечно, сир, — поморщился Невенской, — но такое явно… остроумное… прозвище, возможно, слишком утонченно для моего творения. У меня есть другое предложение, попроще, но также из роскошного арсенала фантазии Вашего Величества. Искусный Огонь уже демонстрировал вам свое искусство, так пусть он и останется Искусным Огнем, мне кажется, ему это имя соответствует.

— Искусный Огонь, — Мильцин попробовал имя на слух, — Искусный Огонь. Просто, конкретно и осмысленно. Отлично. Мне нравится.

Невенской не предполагал, что он так скажет. Искусный Огонь. А почему не Искусное Пламя? Он не имеет представления, какого пола его творение и что больше отражает его природу. Однако на этот вопрос легко получить ответ.

— Тебе нравится имя, прелесть моя? — спросил он внутренним голосом. — Оно тебе подходит, оно хорошее?

— Хорошеехорошеехорошее!

Сладкое чувство удовлетворение запульсировало в голове Невенского:

— Искусный Огонь. Подходит. Добро пожаловать. Есть имя, и есть личность. Хорошохорошохорошо…

— Хорошо, — сказал Невенской.

— Ну так вот, я говорю, что… — продолжал Сумасшедший Мильцин, — у Искусного Огня в ближайшие дни, похоже, будет не просто обильная пища, а настоящий пир, поскольку твои соотечественники уже добрались до меня.

— Мои соотечественники, сир? — занятый внутренним диалогом со своим творением, Невенской потерял нить разговора.

— Твои соотечественники, народ Разауля, дружище!

— Добрались, Ваше Величество?

— Безжалостная атака, просто безжалостная. Это не значит, что я действительно читаю эти плаксивые официальные послания, не забывай, я думаю, что вполне ясно изложил свое мнение по этому поводу. Но я отличаю эти особые разаульские писульки, когда они попадаются мне на глаза, последнее время приходит столько, что все мусорные корзины переполнены. Я полагаю, это неудивительно, принимая во внимание происходящее. Думаю, что тебя это тоже касается.

— Именно так, Ваше Величество, — согласился Невенской, в то время как голова его напряженно работала. Не так-то легко было вырвать свои мысли из объятий Искусного Огня, но необходимость подстегивала. Он был немного сконфужен, немного растерян, но знал, что все встанет на свои места, как только он овладеет собой. Так о чем же это болтает Сумасшедший Мильцин?

— Кузен Огрон продвигается на север, — задумчиво произнес Мильцин. — Конечно, этого следовало ожидать. Но кто бы мог подумать, что это случится сейчас?

Кузен короля Огрон — Огрон III, император Грейсленда, движется на север, вероятно, через земли Разауля. Грейслендские войска рвутся на север, к Рильску, столице Разауля. Местные жители, которые пытаются сдержать их продвижение, уничтожаются, и Безумный Мильцин естественно ждет, что его разаульский волшебник «Невенской» должен продемонстрировать растущую обеспокоенность.

Ниц Нипер, прячущийся под именем Невенской, должен это продемонстрировать, и он это сейчас сделает, только…

— Большой! Большой! Хочу быть большой! — полыхало из реактора.

— Сейчас не время, — ответил Невенской.

— Большой! Сейчас! Большой! Пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуй…

— Позже. Наберись терпения, — приказал он громко.

— Что такое, Невенской? — спросил король.

— Пришло время, когда силы судьбы должны соединиться и помочь Разаулю, сир. Момент настал. Спасение озаряет будущее.

— Будущее ближайшее или отдаленное?

— Позже. Наберись терпения.

— Ну что ж, это как-то вселяет уверенность, ну а что в настоящем? Ты заживо похоронил себя в этой лаборатории, но до тебя, конечно же, доходили россказни о грейслендских зверствах. Само собой разумеется, ты боишься за свою семью и друзей. Постой, напомни мне. Ты говорил как-то, но я не могу вспомнить название твоей родной деревни.

Невенской похолодел. Родной деревни? Несколько лет назад он наспех состряпал себе пеструю биографию, расцвеченную фантастическими деталями. Он придумал живописную глухую деревушку, где якобы появился на свет, но как же он ее назвал? Обычно он хранил в памяти такие подробности, но сейчас, когда он так сбит с толку и растерян…

Его память содрогалась в бессилии, а ладони стали холодными и влажными.

— Беда? Несчастье? Гибель? — вопрошал Искусный Огонь.

— Мне нужно что-то ответить королю.

— Съем его. И нет больше несчастья. СъемСъемСъемСъемСъем!

— Нет!

— Чтарнавайкуль, что ли? — вспомнил Мильцин. — Правильно я произнес?

— Абсолютно правильно, сир.

— Большим! Большим! Хочу большим!

— Не сейчас!

— Такие разаульские название может придумать только тот, у кого язык без костей, — пожаловался король.

— О, Ваше Величество, а для меня произносить их так же естественно, как дышать, — ответил Ниц Нипер.

— Я не умаляю достоинства твоего родного языка, дружище. Без сомнения, он обладает своей собственной грубоватой красотой. Позволь мне послушать его и оценить. Скажи что-нибудь на разаульском. Скажи, что хочешь.

Невенской чуть не вздрогнул. Он не знал ни слова по-разаульски. Сколько лет он себе говорил, что надо выучить хотя бы несколько фраз, так, на всякий случай, но у него никогда не хватало на это времени, а теперь уже поздно. От ужаса нервная дрожь побежала по спине, и как всегда от неприятных эмоций он почувствовал внутри пустоту.

— Ой! Больно! — закричал Искусный Огонь.

— Всего лишь несколько слов, — настаивал король.

Деваться некуда. Невенской глубоко вдохнул:

— Досщенска гога не восквхо, — только что придуманные слова произнеслись легко. — Алюсквайа тройин книг Мильциншвенскуль не Разаулевнитчелска.

— Ха, там и мое имя прозвучало! — воскликнул довольный король, видно, не ожидавший этого.

— Верно, Ваше Величество. — Пронесло. Тревога выпустила Невенского из своих железных объятий, отчего и в животе полегчало. — Я сказал: «Смиренный страх эмигранта по поводу находящихся в опасности его разаульских соотечественников найдет успокоение в мудрости Короля Мильцина».

— Очень славно сказано, Невенской. С чувством и искренне. Успокоение тебе гарантировано, и ты заслуживаешь его. Я свяжусь с кузеном Огроном. Я попрошу его о личном одолжении, пусть прикажет своим Северным экспедиционным войскам, чтобы они не трогали твою родную деревню Чтарнавайкуль. Ну что, тебя это вдохновляет? Мне нужен мой Невенской в здравом уме и хорошем расположении духа. Скажи мне, где точно эта Чтарнавайкуль находится? Должно быть, где-то на берегу реки Ганы.

— Не совсем, сир.

— В горах? В долине? Рядом с каким-нибудь большим городом? Ну, давай, подскажи мне.

— Дело в том, Ваше Величество, по правде говоря… — Невенской непроизвольно положил свою потную от страха ладонь на вновь взбунтовавшийся живот. Его голова заработала. Проверено: самое лучшее — разбавить очевидное невероятным. — Дело в том, что Чтарнавайкуля больше нет. Деревню нельзя пощадить, так как ее больше не существует.

— Как?

— Сама природа предвосхитила разрушительную силу грейслендских захватчиков, — печально заключил Невенской. — Это случилось двадцать лет тому назад, во время весенней оттепели. Толчки землетрясения — довольно частое явление в этой части света — низвергли сели невероятной разрушительной силы. Широким потоком сель с окрестных гор хлынул в долину и затопил, сравнял, стер с лица земли родину моих предков. Чтарнавайкуль исчезла, будто кто целиком проглотил ее. Те, кто выжил, в отчаянии покинули место трагедии. Как будто деревни никогда и не было, даже имя ее стерлось из памяти. — Глаза Невенского затуманились, словно он далеко ушел в прошлое и там растворился.

— Честное слово, грустная история, — король Мильцин тряхнул своей завитой головой. — Сожалею, дружище, искренне сожалею. — Он на секунду задумался, и вдруг новая мысль пришла ему в голову. — Ты сказал «те, кто выжил». Среди них, вероятно, были твои родственники и друзья?

У него была семья. Два родных брата, бесчисленное множество двоюродных, дяди, тети, армия племянников да племянниц. Все они жили в Нижней Геции, в городе Фленкуц и в его окрестностях. Он не общался с ними последние лет пятнадцать или более. Несомненно, все они считают никудышного малыша Ница давно мертвым, и у него не было ни малейшего желания разубеждать их в этом.

— Мы спасем их, — проявлял заботу Безумный Мильцин. — Мы уведем их с дороги, по которой продвигаются грейслендские войска, и вернем в Тольц, и ты будешь пировать в их компании день и ночь. Ну как, Невенской, здорово?

Бурление в животе возобновилось. С болью в голосе, которая как нельзя лучше подходила к случаю и реально отражала физические страдания, он ответил:

— Никого не осталось в живых, сир. Унесены чумой, умерли от голода или погибли от несчастного случая. Так много смерти вокруг!

— Что — все ?!

— Увы, сир, ваш слуга один как перст на всем белом свете.

— Ну что же, замечательно. Хотя, честно говоря, не верится.

Мильцин ему не верит. Железный кулак сжал его внутренности и начал крутить их. Невенской задохнулся. Он скрючился и схватился за ручки своего кресла. Перед ним на столе стояло пустое блюдо. Еще час назад оно доверху было наполнено кусочками угря в масле с перцем и острыми моллюсками. Лучше бы ему к ним не прикасаться.

— Что это с тобой? Отвечай, что случилось, парень? — глядя на него, потребовал король.

— Ничего, сир, просто секундная слабость, — смог процедить сквозь стиснутые зубы ослабевший магистр. — Воспоминания о потерянных дорогих мне людях всегда производят на меня удручающее впечатление.

— Ну… э-э… да, вы, иностранцы, такие эмоциональные, так ведь? Ну, скажи, чем тебя порадовать? Знаю. Мы разыщем тех, кто уцелел в Чтарнавайкуле, пусть даже они и не твои родственники, по крайней мере, они будут…

Боль разрывала внутренности Невенского, все силы жизни ушли в беззвучный стон.

— Ой! — заволновался и затрещал Искусный Огонь, выражая сострадание. — Что? Что?

— Ничего, прелесть моя, — внутренним голосом ответил ему Невенской. — Человеческие глупости, тебе не о чем беспокоиться.

— Я могу помочь, я сильный, я смелый, я большой, большой, БОЛЬШОЙ! — с этими словами Искусный Огонь вспыхнул.

С невероятной силой винтообразный столб зеленого пламени вырвался из реактора и уперся в потолок. Потрескивание маленькой искорки превратилось в рык огромного хищника, поплыл зеленоватый дымок, и щупальца поползли в сторону, отделившись от огненного столба, разветвляясь змеями.

— Что это случилось с нашим другом? — глаза Безумного Мильцина по-детски изумленно расширились.

— Действительно. Что ты делаешь? — из своей головы, полной растрепанных мыслей, телепатировал Невенской.

— Я — большой, я — сильный, я — великий, я — грандиозный, я — ИСКУСНЫЙ ОГОНЬ, я — большой, я расту, я больше всех…

— Нет. Вернись к своей исходной величине.

— НетНетНетНетНетНетНетНетНет!

— Я не разрешал тебе расти.

— Большой! Сильный! Голодный! Есть! Я огромный, я чудесный, я утонченный и прелестный, я победитель, я повсюду, я — ИСКУСНЫЙ ОГОНЫ

Невенской почувствовал необузданную энергию, наполнившую его, и это было великолепно, торжествующе, ненасытно. Он был громадный, он был чудесный, он был творец и разрушитель, император и жаждущий бог, голодный, и это было хорошо хорошохорошо, и он был великолепно БОЛЬШОЙ…

Но внутри себя Невенского ощущал и боль, которая пожирала его наряду с радостью, и боль ослабляла его волю, даже туманила его восприятие реальности.

— Нет, — даже в глубинах своего магического сознания ему не удавалось сформулировать четкую сдерживающую формулу. На элементарное «нет» ему пришлось потратить колоссальные усилия. И, похоже, впустую, поскольку Искусный Огонь проигнорировал его.

— Я все исправлю, я испепелю этот влажный мясной ком, который причиняет страдания твоему желудку. Он уменьшается, ЕмЕмЕм, уменьшается, тебе уже лучше, Ем.

— Великолепное зрелище, — восхищенно воскликнул его величество. — Наш умный зеленый друг кажется таким оживленным, полным восторга.

Даже путем чудовищного напряжения ему не удавалось восстановить контроль над ситуацией, конвульсия страха парализовала интеллект и силы Невенского, вытеснив физическую боль. Он господин, он должен управлять. Он должен. Он сделал спокойный, глубокий вдох и снова попытался внутренне сконцентрировать свои силы:

— Опустись. Прими свой изначальный размер.

Он ожидал мгновенного подчинения, но Искусный Огонь продолжал сопротивляться.

— Большой! Пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста!

— Маленький. Немедленно. Подчиняйся. Не шути.

Неохотно, фыркнув облаком искр, пламенный столб начал спускаться вниз, сжимаясь и сморщиваясь, уменьшаясь в высоте и ширине, попутно выпуская щупальца и блестящие узкие длинные ленты. Вновь оказавшись в реакторе, он принял облик сердито потрескивающего зеленого пламени обычного домашнего камина.

— Придет день, мое сокровище, и ты снова станешь большим, — пообещал Невенской.

Похоже, обещание возымело желательный эффект, так как в котле довольно заурчало:

— ЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕсть!

Магистр облегченно вздохнул. Его творение и его внутренности удалось на время усмирить. Ему бы хотелось, чтобы так оно и оставалось впредь.

— С чего это он вдруг активизировался? — спросил король.

— Просто выразил свой восторг, сир, — объяснил Невенской. — Естественным образом вызванный присутствием Вашего Величества. — Желая удержать контроль над ситуацией, пока капризная фантазия Безумного Мильцина не увела его в нежелательные дебри, он тут же как бы невзначай добавил: — Мне хотелось спросить, если вы позволите, какие последние новости о Великом Эллипсе?

— Конечно, мой дорогой друг, ты можешь спрашивать! Ха, какой сюрприз! — глаза Мильцина загорелись. — Как ты думаешь, кто из них лидирует? Если ты не сделал ставку на грейслендского военного героя, то ты потерял свой последний медяк! Поверишь ли, вначале вперед вырвалась женщина. Все говорили, что зарское пугало на своем диковинном драндулете ушло далеко вперед, что никому не оставило ни одного шанса на победу. Видишь, чего стоят технические достижения! Конечно — он задумался. — Газеты всегда сообщают о событиях с опозданием на один день. Тем временем, я думаю, не стоит гадать, что там происходит, так ведь?

Делай что-нибудь. Делай что-нибудь. Но что? Подскочить к столику главнокомандующего Браглойста, пасть перед ним на колени и взывать о помощи? Лить слезы в три ручья? Это сработает, или меня просто вышвырнут из ресторана? Соображай быстрее, пока он не ушел!

В то время как Лизелл подгоняла себя, главнокомандующий Браглойст поднялся из-за стола. Его подчиненные мгновенно повскакивали со своих мест, и вся компания молодцевато направилась к выходу.

Лизелл вскочила и понеслась следом, но не успела она сделать и нескольких шагов, как взволнованный лантийский голос остановил ее.

— Мадам, будьте добры, мадам!

Она неохотно обернулась и увидела официанта с ее дорожной сумкой.

— Мне кажется, мадам забыла…

— О, спасибо! — она быстро достала пару лантийских монет, коими ее снабдило министерство, и сунула чаевые официанту, схватила свою сумку и пустилась вдогонку. Браглойст и его свита уже вышли из зала ресторана. Вылетев в фойе, Лизелл заметила преследуемую ею добычу уже перед центральным выходом на улицу. Она выбежала вслед за ними прямо на безупречно чистый гостиничный причал и увидела, что Браглойст садится в маленький, надраенный до блеска катер, который в соответствии с его чином должен был доставить его к грейслендскому генштабу, а ведь генштаб находился всего лишь в двух минутах ходьбы от гостиницы.

— Обер-генерал! — что есть мочи закричала Лизелл. — Обер-генерал Браглойст! Пожалуйста, сэр, уделите мне минуту!

Несомненно, он услышал ее, и она быстрой походкой направилась к катеру. Не успела она приблизиться, как двое одетых в серую форму солдат, неизвестно откуда появившихся, преградили ей путь.

— Назад, — приказал один из грейслендцев.

— Мне нужно говорить с обер-генералом Браглойстом, — пыталась объяснить она на ломаном грейслендском.

— Нельзя.

— Но я должна…

— Ему это неинтересно. Может быть, вам больше повезет где-нибудь на улице, подальше от отеля.

— Пожалуйста, вы не поняли…

— Все поняли, круглая задница. Ты думаешь, ты первая такая? А теперь двигай отсюда, пока цела. Убирайся.

За приглашением последовал первый толчок, Лизелл почувствовала чужую руку на оскорбительно близком расстоянии от своей груди. Она сдержалась, чтобы не залепить пощечину по грейслендской роже: что толку. Только себе хуже сделаешь. Обер-генерал Браглойст уже уплыл, она упустила свой шанс.

— Все грейслендские идиоты воняют как козлы, или только ты? — отплатила она своем обидчику и ретировалась прежде, чем он ей ответил.

Не стоило такое ему говорить. Если бы он понимал вонарский, то разозлился бы. И чем бы все кончилось? Гадкой мерзостью.

Она огляделась. Сзади — гостиница «Прандиве», перед ней — умопомрачительная панорама Люрайского канала, но у нее пропало настроение наслаждаться красотой.

Что теперь?

На вокзал? Брать напрокат лошадей? Поезд или экипаж? Что лучше выбрать, чтобы побыстрее оказаться в ближайшем свободном от удушающих грейслендских лап порту на побережье Далиона?

Лучше все же поезд. Как же добраться до вокзала? Может, нанять знаменитую лантийскую гондолу-домбулис? Они всегда к услугам — и днем и ночью.

И сегодняшний день не исключение. Вон их сколько, снующих по Люрайскому каналу. Она двинулась к знаку «стоянка» у самой кромки причала. Пока она шла, какие-то неприметные нахалы грубо толкнули ее и еще больше оскорбили, схватив за локоть, когда она потеряла равновесие от толчка. Со злостью она дернулась назад, и рука нахала соскользнула вниз, на запястье, которое он плотно сжал: что-то чужеродное коснулось ее ладони. Она вывернула руку и повернулась, готовая разразиться бранью, но было поздно, неуклюжий хам уже исчез.

Лизелл нахмурилась, затем пожала плечами. Она обнаружив, что в ее сжатом кулаке остался клочок бумаги, втиснутый туда этим неловким хамом. Что это? Какая-нибудь реклама? Она уже хотела отшвырнуть ее в сторону, как ее внимание привлекли темно-синие размашистые строчки. Она остановилась. Записка — неважно, какого содержания — была не напечатана, а написана от руки. Любопытство пересилило, она развернула бумажку и прочитала:

Самый короткий путь в Аэннорве. Особняк Мораниз, последний этаж, сегодня, три часа.

Что за чудеса? Она еще дважды прочла записку, но так ничего и не поняла. Ни имени адресата, ни подписи. Но в записке содержалось решение ее самой животрепещущей проблемы, и записка попала ей прямо в руки. Должно быть, послание предназначалось именно ей, но она терялась в догадках, кто бы мог его послать, почему и что все это значит. Она даже не знала, что дальше с этим делать.

Какая-нибудь мистификация? Кому-то выгодно, чтобы она потеряла драгоценное время. Может быть, это даже ловушка, ведь нет подробностей, что это за место. С другой стороны, ей предлагают самый короткий путь, если действительно предлагают. В крайнем случае, у нее есть «Креннисов», чтобы защитить себя, если возникнут непредвиденные обстоятельства. Неважно, что она не умеет им пользоваться, ведь этого, кроме нее, никто не знает. В конце концов, она просто сгорает от любопытства. Если ей и не удастся разгадать эту тайну, будет, по крайней мере, что разгадывать оставшуюся часть жизни.

Часы на ближайшей башне пробили два, у нее не осталось времени на раздумья. Все равно она уже опоздала: до заката ей до соседнего города Хурбы экипажем не добраться. Даже если она отправится сию минуту, ей придется заночевать где-то посреди дороги в маленькой гостинице. Может быть, поезд и более удачный вариант, но лучше им не пользоваться. Сильно зависящий от своей великолепной гавани и привыкший пользоваться водными путями общения город Ланти Ума не уделял особого внимания развитию железнодорожного транспорта поскольку даже в ночных кошмарах лантийцам не могло привидеться, что их лишат выхода к морю.

Не так уж много она потеряет, играя в эту мистическую игру с запиской — час или два. Глупо будет с ее стороны не воспользоваться случаем. В конце концов, это ее долг.

Она остановилась на секунду, оторвала полоску от бумаги, в которую был завернут пистолет, покоящийся в ее боковом кармане, и помахала ею. Черный хрупкий домбулис с высоким загнутым носом в мгновенье ока оказался перед ней. Отклонив услугу гостиничного служащего, она забралась в лодку. Домбульер стрельнул в нее вопросительным взглядом, и она уверенно распорядилась:

— Особняк Мораниз.

Она приехала на пятнадцать минут раньше. Таким образом, у нее было время, чтобы изучить особняк снаружи. Она сразу поняла, что он очень старый, ей бы хотелось знать, как долго он стоит здесь, разглядывая свое отражение в воде окружающих его каналов. Не одно столетие, наверное. Отражение стоило того, чтобы им любоваться: закругленные стены из толстого красного стекла, бесконечные спирали лестниц, обвивающие внутренние изгибы стен. Какое-то время она стояла, рассматривая особняк, но его молчаливый фасад не открывал ей своих тайн.

Она купила на лотке кулечек слоеных ганзелей и, поглощая их, убила еще несколько минут. Над водой разнесся бой часов, знак, что пора входить внутрь. Она тронула карман, лишний раз убедившись, что он тяжел от присутствия в нем «Креннисова», расправила плечи и вошла в особняк Мораниз.

В фойе было пусто и тихо, вероятно, когда-то оно было более впечатляющим, но сейчас фойе казалось мрачным. Справа от нее находилась большая лестница, спиралью уходящая по изгибу стеклянной стены вверх. Слева виднелась пара дверей, одна из них была полуоткрыта. Она подошла к открытой двери и заглянула внутрь. Ее глазам предстала большая полуразрушенная гостиная, в которой никого не было. Печальное место.

Она мешкала, она чувствовала себя неловко, она трезво оценивала происходящее, она даже немного боялась. Еще было время уйти, но этот вариант она не рассматривала серьезно. Еще раз потрогав карман, она начала подниматься вверх по лестнице.

Полуденное солнце матовым светом проникало сквозь толстые красные стекла и омывало ступени. Сквозь стеклянные стены Лизелл видела Ланти Уму, распростертую внизу, ее двор казались неестественно алыми, вода в каналах как вино — бордовая.

Она долго поднималась по лестнице, уже тяжело дыша, когда добралась до последнего этажа и остановилась у двери. Лизелл постучала — и дверь тут же открылась. Она вытаращила глаза.

У нее не было никаких идей насчет того, кого она здесь увидит, но, тем не менее, она была удивлена, столкнувшись с седым, с вьющейся бородой мужчиной, одетым в длинное свободное черное платье с эмблемой в виде двуглавого дракона на плече. Она уже видела платье с точно таким же драконом несколько часов назад, на несчастном его превосходительстве Перифе Нине Сезини. Мужчина, стоявший перед ней, должно быть, еще один лантийский Просвещенный из Выбора.

— Мисс Дивер, добро пожаловать, — приветствовал он на хорошем вонарском. — Пожалуйста, входите.

Она секунду колебалась, затем осторожно вошла в комнату гигантских размеров, по форме напоминающую опрокинутую чашу. Огромные панели бесцветного стекла на стенах и потолке пропускали естественный свет. Вся мебель состояла из единственного очень большого стола со множеством стульев вокруг. На некоторых сидели люди. Ей бросились в глаза знакомые лица. Гирайз в'Ализанте, по выражению лица которого ничего нельзя было прочитать. Бав Чарный. Близнецы Фестинетти, выглядевшие непривычно подавленными. Меск Заван. Было еще несколько человек, ей незнакомых: двое одетых в черное платье Просвещенных и пара моложавых мужчин в неприметных костюмах. Ее тревога прошла.

— Кто вы? — спросила она у бородатого Просвещенного. — Зачем вы пригласили меня сюда таким странным образом?

— Пожалуйста, садитесь, и я расскажу вам все, что в моих силах.

Она спокойно посмотрела на него и решила расположиться за столом рядом с Заваном. Бородач также сел и начал:

— Традиция и правила приличия обязывают нас, прежде всего, познакомиться, но обстоятельства настолько необычны, что условности придется опустить.

«О чем он говорит?» — недоумевала Лизелл.

— Будет лучше для всех, — продолжал Просвещенный, — если наши имена останутся для вас, путешественников, неизвестными. Достаточно того, что вы знаете наверняка, что мы лантийцы, мы противостоим оккупировавшим нас грейслендцам, и мы сделаем все, что в наших силах, чтобы восстановить лантийскую автономию.

Они члены сопротивления, поняла Лизелл, все они будут казнены, попадись они грейслендцам в руки. А также их союзники и сочувствующие им, невзирая на их национальную принадлежность. Они подвергают жизнь участников гонок опасности, пригласив их сюда на это собрание, какую пользу они хотят извлечь из этого?

— Вас, конечно же, интересует, какими мотивами мы руководствовались, позвав вас сюда, — продолжал бородач. — Наши намерения просты и честны: мы хотим отравить каждую секунду пребывания грейслендских захватчиков на нашей земле, поскольку они нам здесь мешают, так же как и вам. Сегодня, например, порт Ланти Умы был закрыт по приказу обер-генерала Браглойста. Тем не менее, он разрешил отплыть из города единственному грейслендскому участнику Великого Эллипса, лишний раз подчеркнув, что они презирают все и вся. Мы решили, что грейслендцы не должны извлекать выгоду из лантийского «увольнения на берег», по этой причине мы сегодня пригласили остальных участников Великого Эллипса для того, чтобы предложить свою помощь и свести на нет все преимущества, которые грейслендцы сами себе обеспечивают.

— Как вы можете помочь нам? — на редкость отчетливо выговаривая слова, потребовал разъяснения Бав Чарный.

— Как? — подхватил Стециан Фестинетти. — Вы потрясающе добрые парни, и мы ценим вашу добрую волю, но…

— Что вы реально можете сделать? — помог ему выразить мысль Трефиан.

— Вы ведь не планируете потопить «Вдохновение» или что-нибудь в этом роде, не так ли? — спросила Лизелл. — Я хочу сказать, что на борту есть ни в чем не повинные люди…

Каслер.

— Есть одно серьезное упущение, — спокойно вступил в разговор Гирайз. — Поб Джил Лиджилл. Фаун Гай-Фрин. Доктор Финеска. Все они вместе с нами прибыли в Ланти Уму на борту «Карвайза», но я не вижу их здесь. Джил Лиджилл — единственный лантийский участник гонок, и естественно, в первую очередь вас должен волновать именно он. Если вы те, за кого себя выдаете, тогда почему вы не пригласили сюда своего соотечественника?

— Потому что нам не удалось разыскать его, как и остальных, кого вы назвали, — на не очень хорошем вонарском ответил один из неизвестных в неприметной одежде. — Мы приложили максимум усилий, чтобы разыскать их, но не нашли их нигде.

— Вполне вероятно, что господин Джил Лиджилл, хорошо зная свой родной город, самостоятельно решает свои дела, — произнес молчавший до этого второй Просвещенный.

— Может быть, — Гирайз скептически приподнял брови.

— Вы предложили свою помощь, джентльмены, и мы благодарны вам за это, — поспешила дипломатически сгладить шероховатость Лизелл. — В записке, которую я получила, говорится о самом коротком пути в Аэннорве. Не могли бы вы объяснить, что вы имели в виду?

— С удовольствием, мисс Дивер, — вернул себе роль спикера бородач. — Блокада порта не позволяет вам покинуть Ланти Уму морем. Вы должны искать другой порт, чтобы отправиться в Аэннорве. Ближайший — в Хурбе, а это отсюда по суше составляет два дня пути, и то если ехать очень быстро.

— Два дня?! — в ужасе воскликнула Лизелл. Она представила «Вдохновение», на всех парах плывущее к Эншо. — Так долго?!

— Дороги в это время года очень плохие, — последовал разочаровывающий ответ. — Ехать железной дорогой не очень надежно. Два дня пути до Хурбы по суше считается хорошей скоростью.

— В таком случае нам конец, — пожал плечами Трефиан Фестинетти, не выразив особого беспокойства. — Это надо отметить. Почему бы нам не полечиться в одном из превосходных местных ресторанчиков и не утешиться вонарским шампанским?

— Иди пей эту шипучую собачью бурду, мальчик, — посоветовал ему Бав Чарный, — а от меня отстань со своими предложениями.

— Я идти тоже продолжать, — заявил Меск Заван.

— У вас есть альтернатива? — спросил Гирайз хозяина гостиной.

— Да, — ответил бородач. — И очень хорошая — для тех из вас, кто готов ею воспользоваться.

— Вы так говорите, как будто думаете, что нас может что-то испугать, — рискнула заметить Лизелл.

— Может быть, вы и испугаетесь, выслушайте меня, а потом решайте, — посоветовал Просвещенный. — Вы все — иностранцы, но, вероятно, вы узнали эмблему двуглавого дракона, которую увидели сегодня, и отчасти знаете, что она означает. Вы поняли, что мои коллеги и я принадлежим к очень старой лантийской организации, занимающейся изучением таинственных явлений. Одним из таких явлений является перемещение больших объектов из одной точки пространства в другую. Гостиная, в которой мы собрались, всегда принадлежала тому или другому члену Выбора на протяжении всего времени существования особняка Мораниз. Доказательства нашей продолжительной аренды этого помещения заметны и именно о них и пойдет речь.

— Ради всего святого, о чем это он? — снова не поняла Лизелл.

— Пойдемте, и я покажу вам, — как будто услышав ее вопрос, ответил бородач. — Следуйте за мной. — Он встал со своего стула и направился в дальний конец комнаты, где лежал потертый, почти бесцветный круглый коврик старинной работы, прикрывавший щель в полу. Слушатели последовали за ним и с интересом наблюдали, как просвещенный отодвинул коврик в сторону и из-под него появилась на свет шестиугольная плита из черного стекла. Под полированной поверхностью мерцали золотые крапинки, нанесенные умелыми мастерами, чтобы предельно увеличить глубину стекла и создать ощущение, что смотрящий погружается в ночное звездное небо. — Вы видите перед собой древнее стекло перемещения, которое называется офелу, — пояснил хозяин. — Историю создания этого устройства вам не нужно знать, достаточно сказать, что Выбор в течение нескольких столетий хранит этот секрет. С помощью приемов, которые мы, лантийцы, называем «Познание», офелу может быть активизирован для осуществления отрицательно-временного скоростного перемещения груза.

— Отрицательно-временного? — переспросил заинтригованный Гирайз.

— Объект перемещения, — пояснил бородач, — достигает места назначения за секунду до того, как он туда отправится. Эта разница настолько мала и незначительна, что ей можно было бы пренебречь, но она весьма интересна.

— А как вы узнаете, что это перемещение произошло? Как вы измеряете продолжительность процесса во времени, и при каких обстоятельствах он осуществим? — продолжал расспрашивать Гирайз. — Что вы понимаете под «незначительным»? Что лежит в основе этого явления, и, когда оно осуществляется, следует ли нам признавать, что объект перемещения одновременно находится в двух разных местах? И далее, влияет ли каким-то образом природа объекта — я имею в виду, органическая или неорганическая, живая или мертвая, одноклеточная или человеческая, и так далее — на конечный результат, если да, то…

— Не могли бы вы на секунду ослабить свое давление, — прошипела Лизелл.

— Я не давлю. А вы не могли бы на секунду остановиться и подумать…

— На ваши вопросы можно ответить, господин в'Ализанте, — прервал Просвещенный, — но ценой потери драгоценного времени, которую вы не можете себе позволить. — Не согласитесь ли вы отложить расспросы?

Гирайз кивнул.

— Вы говорите, что это отправит нас в Хурбу раньше, чем мы тронемся в путь? — спросил Меск Заван.

— Представь, мгновение, бац, и мы все там! — Стециан Фестинетти задиристо толкнул своего брата локтем.

— Клянусь, Треф, это похлеще фокусов с дьявольским сборщиком налогов!

— Не в саму Хурбу, сэр, — поправил Завана бородач. — Вторая часть этого офелу находится в замке довольно далеко от Ланти Умы. Как только вы там окажетесь, один из наших людей проведет вас через Грейвал Уэйстленд ко второму стеклу, которое в свою очередь перенесет вас в пещеры Назара Син, чьи жители с испокон веков друзья Выбора, и вот они уже и переправят вас в Хурбу.

— Довольно сложное путешествие, — заключила Лизелл. — А не думаете ли вы, что для нас будет быстрее всего просто…

— Если все пойдет хорошо, вся ваша группа прибудет в место назначения сегодня до захода солнца.

— Вот это да! — остолбенел Трефиан.

— А не случится так, что мы возникнем внезапно в животе у коровы или еще в каком-нибудь экзотическом месте типа этого? — забеспокоился Стециан.

— Я никакого риска не боюсь, — заявил Бав Чарный. — только одно хочу понять, это вот… стекло, оно что, работает?

— Работает, — заверил его бородач.

—  Тогда я попробую, — объявил Чарный. — Остальные как хотят, а я перемещусь.

— Я тоже, — подхватил Заван.

— Я с вами, — не отстала от них Лизелл. — Выбора ведь нет. — Боковым зрением она уловила неодобрительный взгляд Гирайза, но проигнорировала его. Пусть он знает теперь, что она не боится необычных способов путешествия. Пусть плетется в хвосте, если считает, что этот способ слишком опасен для него.

— Я согласен, — произнес Гирайз без особого энтузиазма. Фестинетти обменялись взглядами и затрясли головами в знак согласия.

— Отлично, — кивнул головой бородач, — чем многочисленнее незаконный исход противника, тем большее оскорбление мы нанесем грейслендской Империи. Но офелу не может отправить сразу всех шестерых, придется разбиться на две группы.

— Я в первой группе, — решительно заявил Чарный, будто кто-то оспаривал у него это право. — Мне без разницы, кто еще в первой группе, но я отправляюсь в первой. Когда вы будете перемещать меня?

— Сейчас.

— Хорошо. Что мне делать?

— Встаньте на стекло.

Чарный повиновался. Он улыбался так, как будто все они собирались на приятную увеселительную прогулку. Близнецы Фестинетти присоединились к нему. Когда они все трое встали на офелу, один из коллег бородача достал крошечный пузырек, наполненный белым кристаллическим веществом, и насыпал его небольшими кучками в вершины шестиугольника.

— Что это? — подозрительно спросил Чарный, но ему никто не ответил.

Бородач склонил голову и забормотал. По мере того как ритмические слоги слетали с его губ, шесть холмиков белого вещества воспламенились. Пламя поднялось и окружило офелу. Появился призрачный дымок. Просвещенный продолжал бормотать, и дым стал густым, белым и закрутился в мощную спираль.

Познание. Оно реально существует. Лизелл смотрела во все глаза, приоткрыв от изумления рот.

Чарный и Фестинетти сделались невидимыми, исчезли в мутном тумане, их крики, если таковые и были, потонули в ревущем урагане Познания. Лизелл закрыла уши руками, напрасно напрягая глаза, дабы прорваться через непроницаемую завесу. Она ничего не могла рассмотреть, ничего, кроме рокота, не было слышно, она лишь чувствовала физическое напряжение огромной силы.

И все закончилось. Белый ураган неожиданно стих, огромный напор чужеродной энергии себя исчерпал. Плотный туман мгновенно рассеялся, обнаружив сверкающий и пустой офелу. Чарный и Фестинетти исчезли.

Никто не шелохнулся; все стояли молча.

— С ними все в порядке, — наконец нарушил тягостное молчание бородач. Не дождавшись никакой реакции со стороны ошеломленных «эллипсоидов», он добавил: — Они сейчас под крышей замка Ио Уэта, за несколько лиг от Ланти Умы. Ну что, очень удивлены? Конечно, у вас были свои представления о том, как это произойдет. — Так и не получив ответа, он в конце концов спросил: — Вы трое все еще хотите последовать за ними?

Не говоря ни слова, Меск Заван встал на шестиугольную плиту. Также молча Лизелл и Гирайз встали с ним рядом. Ей очень хотелось, чтобы Гирайз взял ее за руку, но ей легче было бы умереть, чем сказать ему об этом. Она украдкой бросила взгляд в его сторону, отметила, что он плотно стиснул зубы, и неожиданно у нее в голове промелькнула мысль: а вдруг это последнее, что она видит на этом свете, а вдруг они двое стоят сейчас на пороге смерти.

Что, если мы просто исчезнем? Навсегда? Во рту у нее пересохло. Как жаль, она так много хотела сказать ему и так поздно поняла это, и может, уже никогда не будет больше такой возможности.

Слишком поздно.

Одна из фигур, одетых в черное, уже насыпала холмики кристаллического вещества в вершины шестиугольника. Бородач склонил голову и снова забормотал, нараспев произнося ритмические слоги, которые она не могла разобрать, но инстинктивно догадывалась, что Рейна никогда не поймет их истинного смысла.

Холмики воспламенились, и белый дымок ожил и закружился. Непроизвольно Лизелл, схватила Гирайза за руку и не только увидела, сколько почувствовала, как он повернулся и посмотрел на нее. Она же не спускала глаз с бородача. Его было почти не видно в тумане, но его непонятное бормотание еще долетало до ее слуха. Примешивался и еще один звук, что-то обыденное: где-то там, за пределами чашеобразной комнаты слышался грохот ног по лестнице, чей-то крик, настойчивый стук кулаками в закрытую дверь.

Дверь открылась — и грейслендские солдаты ворвались в комнату с револьверами в руках. Лантийцы отпрянули назад, один из них, не из Выбора, отчаянно рванулся к двери. Три из четырех револьверов выстрелили одновременно, и бегущий упал на полпути. Несколько пуль вместо цели попало в стену, обезобразив стекло особняка Мораниз паутиной свежих трещин.

Все это Лизелл неясно видела сквозь сгущающийся туман. Она увидела также, как один из одетых в черное Просвещенных сделал движение рукой, что должно было показаться солдатам угрозой или оскорблением, и они его тут же застрелили. Она видела, что бородач, полностью погруженный в свою практику Познания, казалось, не замечал происходящего. Его монотонная речь плавно изливалась, и хлопки выстрелов ни разу не сбили ритм.

— Мастер Познания Выбора Элло Фарни, — грейслендский сержант, командовавший солдатами, обратился к погруженному в заклинания бородачу, — от имени Грейслендской Империи я арестовываю тебя и твоих парней как врагов Империи.

Мастер Познания казался глухим. Его голос плавно звучал, и дым закручивался вокруг офелу с нарастающей скоростью и делался плотнее. Отдаленный гул колдовских вихрей проникал в туман.

— Руки за голову и не шевелиться, — приказал сержант. — Медленно поворачивайся и смотри прямо на меня.

Фарни продолжал читать заклинания. Колдовские завывания приближались, они были совсем рядом, и воронка из белого дыма вокруг шестиугольника стала почти непроницаемой.

— Молчать. Повернись. Сейчас же, — сержант взвел курок своего пистолета.

Если Элло Фарни слышал приказ, то он не обратил на него внимания. Поток магических энергий усилился, гул ветра превратился в вой, и сержант загорелся. Лизелл услышала выстрел, эхом унесенный под куполообразный потолок, и едва различила, как тело бородача свалилось на пол. Дым закрыл происходящее. Туман задрожал и забился в конвульсиях, затем на секунду поредел. В этот момент она увидела Просвещенного, лежащего ничком в луже крови. Ее глаза, полные ужаса, встретились с глазами сержанта.

— Вы трое… — начал он, но его слова потонули в возобновившемся реве бури. Элло Фарни был еще жив, сознание и воля работали, чтобы дотянуть до завершения действа.

Комната казалось, разлетелась на куски, и Лизелл почувствовала как ее выбросило вверх, головой вперед, в дикий белый хаос.

 

VI

Она беспомощно летела кувырком, как будто ее швыряли прибрежные волны, то поднимая вверх, то накрывая с головой и швыряя вниз. Глаза залепил белый туман, а крик ужаса тонул в рокоте невероятного шторма. Затем все кончилось, и она спокойно приземлилась.

Лизелл открыла глаза. Она стояла на шестиугольной плите из черного стекла, вмонтированной в пол скромной каменной комнаты. Легкий свежий ветер проникал в комнату через окно, принося с собой ощущение открытого пространства. Она все еще цепко держала в одной руке свою дорожную сумку, а в другой руку Гирайза, которую тут же выпустила. Меск Заван приземлился вместе с ними, немного взъерошенный, но при этом держащийся прямо и как всегда уверенно.

В каменной комнате было достаточно многолюдно. Здесь уже стояли Бав Чарный и оба Фестинетти, все целые и невредимые. Рядом с ними — две незнакомые женщины, одна молодая, вторая средних лет, обе облаченные в темные платья с эмблемой двуглавого дракона. Обе выглядели обеспокоенными, можно сказать, до крайности взволнованными.

— Что-то случилось, — без предисловий и с полной уверенностью констатировала старшая. — Что?

Трое на офелу медлили с ответом, и та, что помоложе, почти девочка, добавила:

— Перенос прервался на самой середине, можно сказать, сорвался. Такой сильный сбой подразумевает что-то неладное: неприятный инцидент или даже неожиданную проблему со здоровьем отправляющего.

— Мастер Познания… нашему коллеге из особняка Мораниз кто-то помешал, или ему причинили боль? — добивалась ответа старшая.

— В него стреляли грейслендцы, как раз в том момент, когда осуществлялся перенос. Он или тяжело ранен, или убит, — ответил Гирайз. — Он не один пострадал. Мне очень жаль.

По лицам женщин было видно, что они шокированы, но ни одна не позволила эмоциям вырваться наружу, старшая просто сказала:

— Расскажите, как это произошло.

Гирайз подчинился. Он описал, как прибыли грейслендские солдаты, как они начали стрелять, и во что это вылилось. Рассказывая, он был прост и немногословен. Лизелл слушала с удивлением: он излагал происшедшее не только абсолютно точно, как она могла ожидать, но и дипломатично. Гирайз, которого она знала несколько лет назад, должен был бы аккуратно подчеркнуть, где их коллеги в особняке Мораниз поступили стратегически неверно и что надо было бы сделать, чтобы избежать повторения подобных неприятностей в будущем. А может быть, ей кажется, что он бы поступил именно так? Может быть, ей изменяет память?

— Двое ваших друзей живыми попали в руки грейслендцев, — завершил рассказ Гирайз, — я боюсь, это представляет большой риск как для них, так и для многих других членов вашей организации.

— Пленные ничего не скажут, — успокоила его старшая женщина. Он попытался привести контраргументы, но она успокоила его жестом. — Это не ваша забота. Вы сообщили нам о происшедшем, больше вы ничем не можете помочь. Мы, члены Выбора, располагаем достаточными средствами для самозащиты.

Не очень-то это сработало в случае с Мастером Познания Выбора Элло Фарни и с его превосходительством Сезани, подумала Лизелл, но вслух ничего не сказала. Она на секунду встретилась взглядом с Гирайзом и поняла, что и его посетила та же мысль. Так иногда и раньше случалось.

— Отправляйте нас дальше, тогда и мы рассчитаемся с грейслендскими ослами за вас, — загорячился Бав Чарный. — Мы превратим эту требуху в дерьмо.

Возможно, Чарный излишне грубо выразился, немедленно отреагировала на его выпад Лизелл, но он явно обладает способностью излагать суть.

Казалось, женщины были согласны с ним.

— Следуйте за нами, — сказала старшая, — уже все готово, чтобы отправить вас дальше.

Все? Снова этот белый смерч? Но Лизелл не отважилась а расспросы и комментарии и вместе с остальными «эллипсоидами» смиренно последовала за женщинами в черных платьях. Они покинули комнату, где находился офелу, спустились по лестнице и через большой холл вышли из замка навстречу ослепительному полуденному солнцу. Во дворе стоял экипаж довольно внушительных размеров, запряженный четверкой крепких лошадей. Возница-женщина ждала их, сидя на козлах. В свете последних событий экипаж слегка разочаровал своей обыденной приземленностью.

— А разве мы не отправимся отсюда этим восхитительным кувыркающим волшебным — как его бишь — ну, который нас сюда перенес-то? — поинтересовался Стециан Фестинетти.

— У того, кажется скорость побольше, — пояснил Трефиан.

— Эти два офелу — с которого вы стартовали и на который приземлились — обеспечивают доставку груза только между Особняком Мораниз и Замком Ио Уэша, — пояснила ему старшая просвещенная.

— Груза! — засопел Стециан.

— Замок Ио Уэша, — как эхо повторила Лизелл. — Я никак не могу успокоиться, вы из-за нас подвергаетесь такому риску. Грейслендцы знают…

— Грейслендцы знают, что этот замок принадлежит или управляется членами моей фамилии с момента его постройки, а это более семисот лет, — ответила ей младшая. — Они также знают, что моя семья традиционно связана с Выбором Ланти Умы, но это все, что им известно, и это не может быть поводом для репрессий.

— Когда им нужны репрессии, они не ищут повода…

— Что касается нашего риска, — перебила ее Просвещенная, — будьте спокойны, это не ваша забота. — Она повернулась к Фестинетти, чьи темноволосые головы по-петушиному дернулись в ее сторону, склонившись набок под одним углом. — А вы, джентльмены, мужайтесь, путешествие в экипаже будет коротким. Офелу, который перенес вас сюда, не единственный в нашей стране.

— О, чудесно, — обрадовался Трефиан, — вы хотите сказать, что нас…

— Я хочу сказать, что вам пора отправляться в путь, — и, щелкнув пальцами, она поторопила «эллипсоидов» занять места в экипаже.

Кто эта возница? — мучилась догадками Лизелл. — Можно ли доверять этой женщине? Я ужасно не люблю полагаться на людей, которых я не знаю, и кажется, мне все чаще и чаще приходится это делать!

Она забралась в экипаж, остальные пятеро последовали за ней, аккуратно втискиваясь и размещаясь в небольшом пространстве. Лизелл оказалась зажатой между окном и Бавом Чарным, который уселся, бесцеремонно широко расставив ноги, так что ей пришлось вжаться в спинку сиденья, только чтобы не соприкасаться с ним. Ей хотелось оградить свое пространство от его присутствия, но она чувствовала, что у нее не хватит нервов на это.

Всего несколько часов, успокаивала она себя. Совсем чуть-чуть ей надо потерпеть этого гиганта, волосатого, вонючего, грубого, неотесанного разаульского пьяницу, а потом все кончится…

Почему Гирайзу не хватило любезности сесть с ней рядом?

Откуда же ему знать, что я этого хочу?

Она украдкой бросила взгляд в его сторону. Он высунул голову из окна и обменивался последними репликами с Просвещенными, стоявшими с непроницаемыми лицами.

— Познающие, могу ли я попросить вас о последней любезности, пожалуйста, скажите, где нас…

— Там будут провожатые, — ответила ему старшая. — Они не совсем обычные. Постарайтесь не пугать их.

— Почему…

Щелчок кнута возницы оборвал вопрос в самом начале. Экипаж закачался, ожил, и Гирайз втянул голову внутрь. Минуту спустя повозка выехала из замка Ио Уэш через высокие ворота в виде арки на крутой холм. Свежий ветер принес запах луговых трав, и пассажирам предстали окрестности замка, с высоты холма видимые на несколько миль вокруг. Внизу раскинулось огромное пространство холмистой, невспаханной местности. Чуть к югу была видна Ланти Ума, сверкали на солнце ее башни и купола, дальше, за городом, блестела синяя поверхность моря. Дорога вилась на север вниз по склону холма, огибая основание огромного гранитного утеса, и тянулась через большую продуваемую ветрами местность к видневшимся в тумане далеко впереди холмам.

Свистнул хлыст возницы, и экипаж загрохотал по дороге вниз.

Время тянулось медленно. Ехали почти молча, что очень радовало Лизелл: не надо было терпеть ни глупую болтовню Фестинетти, ни исковерканную вонарскую речь Завана, ни мрачные грубости Чарного. Разаулец почти сразу же с наслаждением припал к своей фляжке, и вскоре его храп наполнил небольшое пространство экипажа парами вуврака. Гирайз что-то читал, ей не видно было, что. Она не преминула воспользоваться случаем и закончить свое ознакомление с «Тенью Вампира».

Часа через два, как догадалась Лизелл, на полпути, экипаж остановился у маленькой речушки, змейкой струящейся между пологими холмами, поросшими высокой травой, шелестящей и гнущейся под непрерывным ветром. Пока лошади пили и отдыхали, пассажиры выбрались наружу, возница спустилась с козел и все они разбрелись в разные стороны, затерявшись в высокой траве. Через несколько минут группа вновь собралась у экипажа, где продолжал храпеть сгорбившийся на сиденье Бав Чарный. Экипаж отправился дальше, а разаулец так ни разу и не открыл глаз.

Лизелл смотрела в окно на абсолютно голую безжизненную местность, по которой свободно гулял ветер. Ей было интересно, почему эта земля пустует, может быть, она не подходит для обработки и строительства жилья — ведь Ланти Ума перенаселена. Очевидно, что люди намеренно обходили эти земли стороной. Люди всегда боялись этих мест. Грейвал Уэйстленд — с уроков географии она смутно помнила название этой местности — считалась убежищем всякой нечисти. Здесь происходили события, описанные в многочисленных старинных лантийский легендах: злые бессмертные колдуны рыскали в поисках жертвы; порой являлся Эрт — божество разрушения; здесь же обитали Белые Демоны — в старые времена лантийцы очень почитали Белых Демонов, чьи глаза несли сладкую смерть, а голос — неземную красоту. Она недоверчиво посмеивалась над всеми этими суеверными небылицами древности. По правде говоря, Грейвал не кажется такой уж опасной, скорее немного отталкивающей.

Она подняла глаза к небу, и положение солнца заставило ее нахмуриться. Если все пойдет хорошо, то вся ваша группа прибудет в место назначения сегодня до захода солнца, так сказал Элло Фарни. Но все прошло не совсем хорошо, и город Хурба еще где-то далеко на севере. С такой скоростью они не доедут и за тридцать шесть часов, это в лучшем случае. Конечно же, вспомнила она, бедный Фарни имел в виду второй офелу.

Может быть, он где-то здесь? Под открытым небом, среди этой пустынной земли?

Время шло. Солнце клонилось к горизонту. Экипаж, погромыхивая, катил по дороге, Бав Чарный храпел, Грейвал Уэйстленд не видно было ни конца ни краю. И вот, когда тени вытянулись, и солнечного света оставалось всего на несколько минут, и Лизелл уже начинала беспокоиться, а не собирается ли их неутомимая возница ехать дальше в темноте, — в этот момент показалось нечто живописное, напоминающее Люрайский канал. Схожие строения, как и Люрайские дворцы, поражающие настолько, что никакой силы воображения не хватит, чтобы их описать.

Прямо перед ними возносились к небу в завораживающей симметрии каменные громады, нежно подсвеченные сбоку красными лучами заходящего солнца. Это были гигантские, серые, геометрической формы конструкции, которые никогда не встречаются в дикой природе. Это были знаменитые Гранитные Мудрецы, чье происхождение необъяснимо. Из той глубины веков, куда не проникает человеческое знание, дошло только предание, что эти Гранитные Мудрецы указывают вход в ад. Боже мой, как много здесь ворот, ведущих в ад. Лизелл смотрела, как Мудрецы приближаются со скоростью размеренно бегущих лошадей. В реальности они оказались больше, чем она предполагала, несмотря на точные размеры, указанные в справочниках, намного больше и куда более впечатляющими.

Кто построил их, когда и зачем?

Бессознательно она повернулась к Гирайзу, и он в тот же самый момент непроизвольно посмотрел на нее. Их глаза встретились в абсолютном понимании, и на какое-то время она почувствовала себя нелепо счастливой.

Гранитные Мудрецы приближались. Мир погрузился в сумерки, так как тень самого большого монолита — мир присвоил ему имя «Властелин» — поглотила экипаж. Лизелл сощурилась в неожиданном зябком полумраке. Экипаж остановился, и возница спустилась с козел.

Это послужило сигналом и для остальных. Резкий ветер рванул выбившиеся пряди волос, и Лизелл вздрогнула. Мудрецы угнетали, приняв вблизи угрожающие размеры. Их древность и колоссальные размеры безмолвно свидетельствовали о тщетности человеческих деяний и бренности человеческого бытия. «Властелин» был самым угрожающим среди своих собратьев, и по каким-то причинам возница опустилась на колени перед ним и начала шарить в сорной траве, растущей у основания исполина. Она что-то сделала — раздался сильный грохот отодвигаемого камня, и до той поры невидимая дверь в массивном основании «Властелина» открыла вход во внутреннюю комнату, маленькую, как кладовка. Последний косой луч солнца проник в крошечное помещение, разбросав красноватые блестки на полу из черного стекла.

Второй офелу, как и обещал Элло Фарни, но его появление в этом месте было столь неожиданно, что Лизелл чуть слышно вскрикнула от удивления.

— Трое входите, — впервые с начала путешествия возница подала голос.

Бав Чарный по-бычьи устремился ко входу, как будто вообразил, что ему указом свыше даровано первенство. Ну нет уж, это так ему не пройдет. Не раздумывая, Лизелл бросилась в комнату вперед него.

Чарный через секунду уже стоял рядом, настолько близко, что обдавал ее алкогольными парами, такими тяжелыми, что она с надеждой подумала, что, может быть, Гирайз будет третьим, но Меск Заван опередил его.

Помещение было крошечным, и каменные стены плотно сдавливали с трех сторон; хотя с четвертой оно оставалось открытым, ощущение зажатости в каменной глыбе сильно нервировало ее.

Не будь такой пугливой.

Возница что-то невнятно бормотала. На этот раз вокруг офелу не было никакого кристаллического порошка, никакого видимого спонтанного возгорания, никаких дымовых вихрей. Лизелл подумала: неужто лантийское Познание действительно может работать; без пиротехнических эффектов? Пока она стояла и размышляла таким образом, свирепый белый ветер подхватил ее и понес сквозь ледяное пространство, кружа и кувыркая, и через несколько мгновений она приземлилась в каком-то незнакомом месте.

Очень незнакомом месте.

Ее немного пошатывало, но она держалась на ногах и судорожно хватала ртом воздух. Рядом с ней громко сопел Бав Чарный. Она огляделась и почувствовала, как ее лицо вытягивается. Она стояла на шестиугольной плите черного стекла, одной из многочисленных идентичных шестиугольных плит, вмурованных в каменный пол маленькой неприглядной комнаты. Комната была неправильной формы, со сводчатыми каменными потолками, с которых свисали сталактиты, роняя капли на хрупкие образования причудливой формы. Пещера? Жаровни, хаотично размещенные вдоль стен, нагревали влажный воздух до почти неприятной жары. Окон не было, но света хватало: пол, потолок и каменные стены светились мягким матовым светом, очевидно, таково было свойство местных горных пород. Но Лизелл было не до геологических анализов. Комната совсем не была пустой, и ее изумленное внимание сосредоточилось на тех, кто в ней находился.

Присутствующих было, по крайней мере, около дюжины — стройные, тонкие фигуры неопределенного пола, похожие на людей, но отличающиеся от них по многим бросающимся в глаза признакам. Например, их тела были напрочь лишены волос и одежды. Их руки, как она заметила, оканчивались длинными пальцами без костей, больше похожими на щупальца. Глаза — огромные, бледно-молочного цвета и сверкающие, как бриллианты, вправленные в тройные складки мышц, — пульсировали и мигали безостановочно, в то время как лица оставались абсолютно неподвижными. Но самое невероятное впечатление производили тела странных существ — белые, гладкие, переливающиеся ярким светом.

Существа — она не могла назвать их тварями, они были так похожи на людей, и в их нечеловеческих глазах светился разум — смотрели на прибывших, как завороженные, как будто люди, стоявшие на офелу, казались им очень живописными. Одно существо заговорило, и голос его походил на звук флейты, второе ответило ему таким же голосом, и их речь была похожа на музыку, незнакомую и невыразимо прекрасную.

Лизелл била мелкая дрожь. Там будут провожатые, сказала им Просвещенная в замке Ио Уэша. Они необычны. Постарайтесь не пугать их.

Постараюсь.

Одно из переливающихся существ приблизилось, скользя легко и бесшумно, как дым. Его правая рука потянулась вперед, волнообразно двигая своими пальцами-щупальцами. Лизелл непроизвольно попятилась назад, пока мерцающая каменная стена не остановила ее отступление.

Чарный и Заван пятились подобно ей.

Через несколько секунд шторм Познания вихрем пронесся по комнате, поставив Гирайза и близнецов Фестинетти на одну из многочисленных стеклянных плит. Вновь прибывшие заморгали, оглядываясь по сторонам. В другой обстановке их выражение ошеломленного недоумения смотрелось бы комично. Первым пришел в себя Гирайз. Его карие глаза молниеносно окинули помещение, на долю секунды задержавшись на Лизелл.

Комната продолжала наполняться. Белые существа — обитатели пещеры? — вплывали молчаливыми парами и тройками. Множество бледно-молочных глаз, сверкающих как фонари, слегка затуманенные переливающейся поволокой, впилось в незваных гостей. Лизелл трясло. Давление безмолвного вопроса ощущалось почти физически. Ей казалось, что эти накаленные добела глаза смотрят прямо в ее мозг и читают спрятанные там мысли. Это ощущение было не особенно приятным. Можно сказать, она чувствовала, как чужое сознание вторгается в ее собственное, и это чувство усилилось, когда странные существа запели как флейты. И полилась музыка, таинственная, прекрасная и гармоничная — речь? — и странная мелодия вытащила из ее прошлого все обиды, и полились из глаз слезы огорчения и страстных желаний.

Кто они? Просвещенная из замка Ио Уэша назвала их необычными провожатыми, но это ничего не объясняет. Ответ ей подсказала собственная память, и тогда те занятные лантийские небылицы, над которыми она смеялась, впервые были восприняты ею как реальность. Белые Демоны. Все лантийские легенды, суеверия и мистические сказания упоминали Белых Демонов, обитающих в пещерах, затерянных среди холмов Назара Син. Она должна была бы знать, ее опыт в изучении культур народов мира должен был бы ей подсказать, что во всех самых невероятных легендах всегда содержится крупица истины.

Белые Демоны Пещер, вспомнила она, питались неосторожно забредшими к ним путниками.

Наверное, это предположение было порождено невежеством и страхом.

Пока она копалась в памяти и рассуждала, Белые Демоны наводнили всю комнату, и мерцающее свечение их тел заполнило ограниченное пространство помещения. От них не исходило явной угрозы, но их собралось так много, и все они так пристально смотрели своими огромными, жуткими глазами…

Сердце ее колотилось, страх спутал мысли, и рука сама опустилась в карман, нащупывая заряженный пистолет.

Не трогай его. Наихудшее решение проблемы, совершенно необдуманное. Ее рука замерла.

Не все ее спутники разделяли ее мнение.

— Они выглядят слабенькими, но не глупыми, — высказался Бав Чарный. — Мы схватим одного в качестве заложника. И тогда остальные покажут нам, как выбраться отсюда.

Возникла короткая, удивленная пауза, которую прервал Гирайз:

— Не будьте таким ослом, Чарный.

— Да, он прав, я хочу сказать, не слишком ли это поспешное предложение, Чарный, а? — поддакнул Стециан Фестинетти.

— Мы ведь совсем не уверены, что они опасны, ведь так? — подхватил Трефиан.

— Мы первыми нанесем удар, и будем хозяевами положения, — настаивал разаулец.

Одно из белых существ отделилось от сверкающей толпы. Двойная нитка цветного горного хрусталя украшала его шею, а большая коричневая летучая мышь ползала по его плечу. Возможно, это были отличительные знаки его ранга, кто знает. Высокая фигура приблизилась и остановилась перед сбившимися в кучку людьми.

Существо, помолчав, начало выводить непонятные трели.

— Этот у них главный, — заявил Бав Чарный, — я с ним легко справлюсь. Этого и захватим.

— Стойте тихо и ничего не предпринимайте, — урезонил его Гирайз.

— Мы пока подождем, — согласился с: ним Меск Заван.

Длинные пальцы-щупальца белого существа змеями потянулись к ним. Тройная складка мышц, кольцом сжимающая его огромные глаза, завибрировала. Это был какой-то вид коммуникации, но транслируемая мысль не поддавалась расшифровке.

— Я не нуждаюсь в вашем одобрении, парни, — отбил одним ударом своих критиков Чарный, — и помощь мне ваша не нужна.

Как будто поняв намерения говорившего, белое существо отошло назад, скользя между стеклянными плитами, и остановилось перед полированным шестиугольником, мерцающим где-то в центре комнаты. Повернувшись лицом к нежданным визитерам, существо склонило голову, и голос-флейта жалобно вскрикнул.

— Он зовет нас, — произнес Заван.

— Они намерены отправить нас дальше, — заключил Гирайз.

— Я не хочу, чтобы эти тонкие сверкающие черви отправляли меня, куда им заблагорассудится, да еще волшебным способом. Н-е-ет, — заявил Бав Чарный. — Я выйду из этой подземной ловушки на своих двоих, и эта тварь покажет мне выход, а если нет, я разорву его дрожащее тельце вот этими руками. — И он продемонстрировал свои руки — огромные и сильные, — готовые выполнить его у грозу. Он решительно сделал широкий шаг в сторону неподвижно стоявшего провожатого.

— Стой где стоишь, чертов дурень, — преградил дорогу разаульцу Гирайз.

Небрежным движением руки бывший чемпион Королевских ледовых игр откинул в сторону более низкорослого и легкого вонарца и двинулся к Белому Демону, если это был именно он. А тот стоял и смотрел на происходящее своими огромными глазами на абсолютно неподвижном лице.

Только истинные демоны называют себя людьми.

Лизелл не вполне осознавала, что она вынула пистолет из кармана. Она посмотрела на свою руку, сжимавшую оружие, и навело его прямо в середину туши Бава Чарного. В этот момент она услышала свой ровный голос:

— Стоять, господин Чарный. Вы не поднимите руку на этих людей.

— Люди, ха, ты шутишь, детка? — он развернулся, чтобы посмотреть на нее. — Слепая глупая баба. Не зли меня, убери эту свою дурацкую игрушку.

— Ошибаетесь, это не игрушка, — голос Лизелл оставался обманчиво твердым. Краем глаза она отметила, что переливчатое сияние обитателей пещеры усилилось и как будто в знак предостережения беспорядочно замигало с частотой, которую вероятно, можно было бы измерить каким-нибудь прибором. Что это? — пронеслось в ее мозгу. — Они знают, что такое оружие? Послышалась музыка. Целый оркестр флейт, но понять их было все так же невозможно. Реакция ее компаньонов была очевидной. Их лица застыли.

— Вы что, рассудок потеряли? — раздался строгий голос Гирайза. — Где вы взяли эту штуку?

Пропустив мимо ушей его вопрос, Лизелл снова обратилась к Чарному:

— Эти люди от всего сердца стараются помочь нам, — она искренне верила в то, что говорила, — возможно, в знак уважения к лантийскому Выбору. У вас нет права, господин Чарный, злоупотреблять их добротой. Если вы прибегнете к насилию, я прострелю вам коленную чашечку, и мы посмотрим потом, какой из вас получится гонщик.

— Ты этого не сможешь сделать, — криво усмехнулся Чарный.

— Я отличный стрелок и умею обращаться с оружием. — Еще бы знать, есть ли у этого пистолета предохранитель? Если есть, то пистолет на предохранителе или нет? Что же я не спросила у Каслера, пока была возможность. Она в упор смотрела на Чарного.

Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами, затем Чарный пробормотал какие-то разаульские ругательства, после чего перешел на вонарский:

— Ха, борешься с насилием, размахивая пистолетом, как пьяный солдат. Тебе место в сумасшедшем доме. Не стоит тратить время на стычку с сумасшедшей, психам надо потакать.

— Правильное решение, — Лизелл и виду не показала, что у нее отлегло от сердца. — Надо потакать? Тогда встань на стекло и стой тихо и смирно.

Чарный свирепо сверкнул на нее глазами, но подчинился беспрекословно. Близнецы Фестинетти встали на полированную плиту рядом с ним, высокое существо с ожерельем из горного хрусталя на шее и коричневой летучей мышью на плече издало мелодичный речитатив. И тут же вихрь Познания гулом оповестил о своем присутствии, наполнил комнату неистовой энергией и унесся, оставив офелу пустым.

«Креннисов» занял свое место в кармане Лизелл. Она купила его всего несколько часов назад и уже пустила в ход — целилась в безоружного человека. Такое применение расстроило ее.

Высокие вибрирующие звуки флейты пробежали по светящимся существам, и она недоумевала, что выражает этот звук: удивление, восторг или другие эмоции, находящиеся за пределами человеческого опыта. Но ей некогда было обдумывать эту тему, сейчас была ее очередь встать на стекло для второго сеанса переноса — куда, она совершенно этого не знала. Затем рядом с ней встал Гирайз, за ним последовал Меск Заван; на этот раз ей удалось сдержаться и никого не хватать за руку.

Высокое существо повторило свой музыкальный экзерсис, не разу не сфальшивив. Его сверкающий взгляд быстро скользнул по лицу Лизелл, и она на секунду заглянула в глаза Белого Демона с расстояния в несколько дюймов. Она увидела там интеллект и еще что-то, что она могла бы приблизительно назвать душой. Она бы голову дала на отсечение, что почувствовала, как ей передали послание, предназначенное только для нее одной, — жизненно важное послание, которое она никогда не сможет расшифровать.

Не прошло и секунды, как все исчезло — каменная комната, свисающие сталактиты, шестиугольные плиты, сверкающие существа, необычные глаза, — все исчезло в белоснежном вихре. На этот раз Лизелл было не так страшно, и она, влекомая порывом ветра, позволила себе немного расслабиться. Она неожиданно обнаружила, что ветер не просто несет ее, а она как будто едет верхом на нем, а это было куда удобнее.

Она приземлилась в новом месте. Вместе с Гирайзом и Заваном она стояла на стеклянной плите, врезанной в пол шестиугольной маленькой комнаты, стены которой были выложены старым кирпичом, покрытым испариной. В какой части света они теперь? Вертикальные разрезы где-то под потолком пропускали потоки красноватого света, которые помогли ей различить старую железную лестницу, прикрученную болтами к одной из стен. Лестница вела к люку в деревянном потолке — его шестиугольные очертания едва различались в красноватом полумраке. Очевидно, Чарный и Фестинетти уже воспользовались этим выходом в потолке, по крайней мере, в комнате их не было видно.

Ну и скатертью вам дорога.

С сумкой в руке Лизелл начала восхождение по лестнице. Когда она добралась до люка и попробовала открыть его, он неожиданно оказал сопротивление. Она надавила посильнее но люк не открывался, и от отвратительно знакомого ощущения безысходности засосало под ложечкой.

— Закрыто, — сообщила она своим компаньонам.

— Не может быть, первые же вышли. Дай я попробую, — предложил Гирайз.

Она спустилась вниз. Его усилия открыть люк были так же безрезультатны, как и ее. Сделав несколько безуспешных попыток, он позвал:

— Заван, помогите мне.

Энорвиец, подходяще скромных размеров, чтобы уместиться с Гирайзом на одной ступеньке, поднялся наверх. Вдвоем мужчинам удалось чуть-чуть приподнять люк. Почувствовав прогресс, они поднажали и были вознаграждены тяжелым стоном старых досок, по которым сполз положенный сверху объемный груз. Скрип и грохот скатившейся массы, визг поддающихся петель и… люк открылся.

Красный свет хлынул потоком в проем вместе с воздухом, пахнущим рыбой. Гирайз и Заван высунули головы и огляделись.

— Что там? Где мы? — Лизелл внизу сгорала от любопытства.

— В саду, — сообщил Гирайз.

— Что значит — в саду? В каком саду, где этот сад, чей это сад?

— Огороженный стеной, запущенный, здесь хорошо гулять, где-то рядом море, прочих опознавательных знаков пока не наблюдается, — доложил Гирайз и поспешно спустился вниз за своим чемоданом.

Заван последовал его примеру. Лизелл воспользовалась возможностью, резво взбежав по лестнице, выбралась наружу и оказалась в каком-то непонятном месте, пахнущем плесенью, по форме напоминающем многогранник. Под ногами заскрипели старые доски. Свежий ветер нежно проник в глубь легких, а красное зарево заката ослепило ее. Она заморгала, сощурилась, и резь в глазах уменьшилась до незначительного неудобства.

Над головой нависала шестиугольная крыша, ее поддерживали резные колонны, которые соединялись резными же перилами. Со всех сторон это непонятное место осаждала буйная зелень.

Но что это?

Бельведер, наконец-то поняла она, в виде луковичного купола с причудливыми, филигранно выточенными завитушками. Райский уголок, затерянный среди великолепной зелени, где уютно отдыхать душой. Не самое худшее место в мире, чтобы спрятать волшебное средство перемещения в пространстве.

Кто спрятал его, когда и зачем?

Этого она никогда не узнает. Она огляделась по сторонам. Невдалеке, в верхней части сада, возвышался темный дом — высокий, безмолвный, очевидно, в нем никто не жил. Окна были забиты досками: хозяева покинули дом. По внешнему виду казалось, что его оставил не менее ста лет назад, может, и раньше. Одно из тех мест, которым суеверные люди приписывают чуть ли не святость.

Случайный ветерок принес запах соли и рыбы.

Но где же мы все-таки находимся?

Из люка выбрались Гирайз и Заван.

— Кем сделать это? — возмутился Заван.

— Сделать это? — секунду Лизелл смотрела на него с недоумением, затем до нее дошло. Он хотел спросить, кто закрыл их внизу, поскольку элемент случайности в том, что их завалило, не просматривался. Ее глаза пустились в поиски и наткнулись на сдвинутую мраморную нимфу, лежащую на полу бельведера возле крышки люка. По весу полированная красавица равна была двум взрослым мужчинам.

Все посмотрели на нимфу.

— Чарный и Фестинетти, — лицо Гирайза приняло выражение брезгливости бывших Благородных. — Чтобы водрузить эту статую на люк, нужны, по крайней мере, две пары рук, и я думаю, у близнецов бы сил не хватило. Какие мерзавцы.

— Убийцы. Мы умереть в этой ловушке, — мрачно произнес Заван.

— Я не думаю, что они действительно хотели нас убить, равно как и я не собиралась убивать Бава Чарного, — Лизелл понимала, что она пытается разуверить себя. — Может быть, они просто хотели задержать нас.

— Не очень это у них получилось, — заметил Гирайз. — Смотрите, солнце вот-вот сядет. Вряд ли кто из участников Великого Эллипса уйдет далеко вперед сегодня ночью.

Прохладный порыв ветра пронесся по запущенному саду. Глаза Лизелл вернулись к опустевшему, неприкаянному дому с забитыми окнами. Ей стало не по себе:

— Пойдем отсюда, надо, по крайней мере, выяснить, где мы находимся.

И все трое пошли по посыпанной гравием дорожке к двери в высокой стене сада. Дверь висела на старых ржавых петлях и видно было, что ею недавно пользовались. Они вышли наружу, и этот выход сбил их с толку: они не могли сразу сориентироваться, оказавшись после идиллически-безмолвного сада на шумной городской улице.

Лизелл встала как вкопанная, пытаясь собраться с мыслями. Высокие здания из желтоватого камня возвышались по обеим сторонам улицы. Запряженные лошадьми экипажи, коляски, симпатичные кэбы наводняли широкую городскую улицу, и повсюду были люди, много людей, сотни. Контраст был столь разителен, что удивлял не менее, чем путешествие с помощью офелу.

— Смотрите, смотрите! — закричал Меск Заван. — Это Ракстрифская Колонна. Очень знаменитая, в честь победы строить. Мы в Хурбе.

— До заката солнца, как нам и обещали, — произнес Гирайз.

— Экипаж. В порт, — заторопилась Лизелл. — Билетные агентства. Рейс до Эшно. Быстрее, джентльмены, давайте наймем кэб, поехали!

— Вот так-так! — улыбнулся Заван.

— Я сам до этого никогда бы не додумался, — согласился развеселившийся Гирайз.

— Чему это ты так ухмыляешься? — спросила его Лизелл.

— Я не ухмыляюсь. Я никогда не ухмыляюсь.

— Ухмыляешься, и сейчас, и всегда.

— Если ты и заметила некоторые признаки веселья, то это всего лишь естественная реакция на твой — как же это словами выразить — очаровательно пылкий энтузиазм.

— Гирайз, ты же знаешь, я не могу выносить, когда ты…

— Понимаешь, — он продолжал с раздражающим хладнокровием, — твоя пылкость не позволяет тебе ориентироваться во времени. Уже поздно, все билетные агентства закрыты. До завтрашнего утра у нас нет возможности купить билет на рейс из Далиона.

— Мы тут застрять, — подтвердил Заван.

— Нет, конечно, тебе может повезти, и ты попадешь на чью-нибудь частную яхту, — продолжал иронизировать Гирайз, — или на какой-нибудь надежный воздушный шар, летающий ночью, или, может быть, новомодный подводный плавательный аппарат, или вдруг попадется дрессированный левиафан, или…

— Не стоит бить в одну и ту же точку, я не настолько бестолковая, — сердито посмотрела на него Лизелл.

— Гостиница «Герольд» тут рядом, — сообщил Меск Заван — Очень отлично чисто. Вкусная пища.

— Пища, — при этом слове у Лизелл заурчало в животе. И она почувствовала, как непроизвольно улыбается.

Они взяли кэб до гостиницы «Герольд». Гостиница оказалась не совсем новым, но аккуратным с виду зданием, наполовину из черного дерева, с двускатной крышей. Предлагалось много приличных комнат, но по достаточно высокой цене, как и подобает в большом городе.

В старинного стиля обеденном зале гостиницы в компании Гирайза и Завана Лизелл хорошо поужинала хурбинскими яйцами-пашот, сваренными в вине. Заван, как она поняла из разговора, никак не может дождаться, когда он прибудет в родной Аэннорве и хоть на короткое время воссоединится с женой и детьми. Они едва упоминали Великий Эллипс в разговоре, и на некоторое время можно было расслабиться и наслаждаться иллюзией, что они трое — просто случайно встретившиеся за ужином люди, а вовсе не соперники.

Ужин закончился, а вместе с ним развалилась и возникшая на миг дружеская компания. Лизелл уже принялась обдумывать способ, как бы ей завтра утром обогнать их обоих и первой оказаться в порту. К удивлению, Гирайз стал настаивать, чтобы она вернулась в свой номер. Она подозревала, что он хочет поговорить с ней наедине, так оно и оказалось.

Они остановились в пустом коридоре у двери ее номера, и Гирайз повернулся к ней. На его худом лице не было и следа характерной веселости или скуки. От его вида странная, слабая дрожь — признак тревоги? волнения? — пробежала по ее телу:

— Что такое?

— Тот пистолет, — произнес Гирайз.

— «Креннисов ФК6 », карманный пистолет.

— Да, я обратил внимание.

— Хорошее оружие для самозащиты.

— В руках тех, кто хорошо им владеет. Откуда он у тебя?

— Купила в ломбарде, в Ланти Уме, — она сделала паузу, а потом добавила с радостным предвкушением, которое тщетно старалась скрыть: — Каслер Сторнзоф помог мне выбрать.

— Какая неоценимая услуга.

— Да, я тоже так считаю.

— К сожалению, галантный солдат Грейслендской Империи кажется, просмотрел одну маленькую, но очень важную деталь. В своем рвении услужить леди он преуспел в том, чтобы вложить смертельное оружие в руки того, кто — извини, если я ошибаюсь, — не имеет ни малейшего представления, как им пользоваться.

— О? — она обдумывала контраргументы, но поняла, что они бессмысленны. — А что — было очень заметно, что я не умею стрелять?

— Мне — да, потому что я хорошо умею читать по твоему лицу и глазам.

— Но ведь Бав Чарный не умеет, а мне нужно было остановить именно его. И у меня получилось.

— Да, но ответь мне, что бы ты делала, если бы Чарный спровоцировал тебя? Ты бы действительно выстрелила? Ты хотя бы знаешь, как это делается?

— Но этого же не случилось, — даже для нее самой слова прозвучали неубедительно.

Гирайз подавил желание выругаться.

— Этого легкомысленного главнокомандующего нужно выпороть кнутом. Он что, ищет твоего расположения, подталкивая тебя к смерти?

— Каслер здесь ни при чем…

— Каслер?

— Мы просто шли вместе…

— Неужели?

— Мы встретились случайно, хотя он и не считал, что это была случайность.

— Действительно.

— Мне сделалось нехорошо, и он помог мне. Он действительно был замечательный…

— И снова замечательный !

— Ну а потом мы проходили мимо ломбарда и я сказала ему, что хочу купить оружие. Это была не его идея, он и слова не сказал по этому поводу. И это совершенно не имеет значения, был ли он со мной или нет, я в любом случае купила бы какой-нибудь пистолет. Ну, а поскольку мы оказались там вместе, то он помог выбрать мне пистолет. Вот и все.

— Ну не совсем все, он, вероятно, поощрял и подбадривал тебя, я думаю.

— Хоть и трудно тебе в это поверить, Гирайз, но это было только мое решение.

— И далее он умывает руки и уходит, не показав даже, как пользоваться пистолетом.

— У него не было ни времени, ни возможности. В конце концов, мы участники гонок. Он посоветовал мне тренироваться.

— О да, это извиняет его. Ты оправдываешь все его поступки?

— Это просто нелепо. Я не обязана оправдывать что-либо или кого-либо в твоих глазах. С какой это стати?

— Да, действительно, с какой это стати? С какой стати ты должна заставлять себя думать о чем-то, кроме своих безудержных желаний получить то, что ты хочешь, и получить любой ценой? И вот сейчас, когда ты уже отстояла свой чертов пистолет и этого златоголового грейслендца, который подбил тебя на эту глупость и исчез, может быть, сейчас ты уступишь своей гордости и позволишь мне показать тебе, как им пользоваться?

— Что? — на секунду ей показалось, что она ослышалась.

— Мы, вероятно, поплывем в Аэннорве на одном пароходе. У нас будет несколько дней, и я могу показать тебе, как пользоваться «Креннисовым», если хочешь.

— О, — она глубоко вдохнула. Он настолько поразил ее, что она не знала, как реагировать. Секунду спустя она призналась: — Я не ожидала этого. Я просто была уверена, что ты будешь считать этот пистолет моей опасной ошибкой.

— Я так и считаю. Но я не могу не думать о более опасной ошибке: ты носишь пистолет, которым не умеешь пользоваться. Ты позволишь тебя поучить?

— Да, — это слово вылетело легко, но следующее потребовало усилий, — спасибо.

— Тогда до завтра. — Он был слишком хорошо воспитан, чтобы показать хоть признак своего триумфа.

— Гирайз?

— Да?

— Во имя чего ты согласился принять участие в этих гонках?

— Давай поговорим об этом, когда у нас будет больше времени на борту парохода, например. Знаешь, в чем прелесть длительных морских путешествий? Они обеспечивают нам уйму свободного времени.

— Свободное время и разговоры — единственное достоинство предстоящего путешествия. Мы так отстали от этих титулованных Сторнзофов, что нам потребуется чудо, чтобы догнать их.

 

VII

Солнце было высоко, когда «Вдохновение» вышло из порта Ланти Умы, набирая скорость в почетном сопровождении грейслендского патрульного катера. В течение нескольких последующих часов пароход быстро шел на восток, лавируя между Жемчужными островами, где нежная голубизна безоблачного неба сливалась с голубизной моря. Воздух был великолепный, и пейзаж разительно отличался от привычно-скучных морских видов. Пароход прокладывал путь меж островов, тянущихся из морских вод к небу. Острова утопали в разноцветной пышной зелени, их вид оправдывал данное им название — Жемчужные.

Каслер Сторнзоф стоял на палубе и смотрел на проплывающие мимо одну за другой «жемчужины». Некоторые были так близко, что и подзорной трубы не нужно было, чтобы рассмотреть плотно прижатые друг к другу беленые домики, карабкающиеся вверх по почти отвесным склонам острова. Четко вырисовывались бемубитовые деревья с их кривыми белыми стволами и серо-зеленой листвой, террасные сады, свисающие роскошными каскадами пурпурных килливериджиа, которые еще называли «ошибки молодости»: они уже распустились, обласканные теплым климатом и солнцем.

Не все острова были заселены или покрыты растительностью. Многие стояли как скалы, обнажив вулканическую породу. Другие, избежав человеческого присутствия, дали пристанище свечкокрылам, чьи радужно-переливчатые перья считались во всем мире особым шиком и украшали шляпы самых роскошных дам.

Под лучами южного солнца время беззвучно и незаметно утекало в прошлое. Туда же уплывали и Жемчужные острова, за ними последовали воспоминания о недавних боевых действиях, в которых он принимал участие, и в сознании Каслера Сторнзофа ожил более ранний период его жизни. Перед глазами возникло море более холодное, земли более суровые, небеса более скучные и серые, и другие времена, лучшие времена, когда принцип и дисциплина служили разуму — или, по крайней мере, так ему тогда казалось.

В жизнь он вышел наивным идеалистом, но понимать это начало позже. Сначала он был доверчивым, ничего не знающим о реальности, таким неподготовленным. Он думал, что правда Ледяного мыса — это правда всего мира, он был тогда жалким дураком.

Но он этого не осознавал, даже на секунду не мог себе этого представить. Большинство окружающих его людей не замечают этого до сих пор. Похоже, что мир воспринимает его персону с преувеличенным восхищением — феномен, который он никак не мог понять. Войска под его командованием одержали несколько ярких побед, значение которых было невероятно раздуто прессой, но многие ли читатели видели, что хорошо обученным и превосходно экипированным грейслендским войскам, противостоит слабый противник?

На Ледяном мысе его лучший учитель, Увидевший Свет Ллаклулз, хвалил его. Но в таком случае — что сам Ллаклулз знал о реальном мире за пределами Ледяного мыса?

Время, соленая вода и острова проплывали мимо. Каслер Сторнзоф смотрел и вспоминал, пока слабый запах дорогого табака не проник в его уединенный мир. Он обернулся. Перед ним стоял грандлендлорд Торвид, и что-то похожее на раздражение всколыхнуло его чувства прежде, чем он вспомнил о долге.

— Мечтаешь, племянник, — весело заметил Торвид. Солнечный свет вспыхнул блестками на серебре его волос и стекле монокля.

— А других развлечений и нет на палубе, грандлендлорд, — Каслер неловко попытался ответить в тон собеседнику.

— Ну и каков же предмет или источник твоих мечтаний? Смею надеяться, новая победа?

— Ради победы гонки и затевались.

— Иногда мне кажется, что ты забываешь об этом. Есть другие мечты, которые заполняют горячие молодые головы.

— Иногда и горячие старые.

— О, племянник, ты вселяешь в меня надежды. Ты не такой уж педант, каким мне представлялся. Неужели, несмотря на этот твой Ледяной мыс, ты настоящий Сторнзоф?

Каслер едва удержался от язвительного ответа. Злость, которая его наполнила, имела характер неуместный и неконструктивный, как точно определил бы это Ллаклулз. В нем всего лишь отразился сарказм грандлендлорда, только в увеличенном объеме, поэтому Каслер удовлетворил себя скромным вопросом:

— А вы хороший знаток породы?

— Как никто другой, — непринужденно парировал Торвид. — Достаточно хороший, чтобы отличить ответ здорового мужчины из рода Сторнзоф от ответа находящейся в гневной горячке женщины. Не пойми меня превратно, племянник. Маленькая вонарская штучка приложила массу усилий, чтобы ее присутствие заметили, и это так естественно, что ты почувствовал, как тебя дергают за яйца.

— Вы намекаете на мисс Дивер?

— Браво.

— Вы часто упоминаете наше родовое имя, грандлендлорд. Порочить порядочную женщину — это одно из достоинств Сторнзофов?

— А? Похоже, я ошибся. Ты все-таки педант чистейшей воды.

— Должно быть, так. В таком случае я избавлю вас от своего утомительного присутствия.

— Ты к тому же обидчивый педант. Не стоит, оставайся. Я не собирался бросать вызов твоему хорошо развитому чувству собственности. Как раз наоборот, я отдаю должное твоему вкусу и забираю назад все высказанные ранее замечания в адрес этой дамочки. Прекрасная Дивер не такая уж утомительно буржуазная, как я думал вначале. Она обладает определенной дерзостью, которая весьма забавна. Я бы даже сказал, что с ней занятно играть в укрощение строптивой.

— Это все теоретизирования, грандлендлорд, — на этот раз Каслер не прилагал усилий, чтобы скрыть свое отвращение. — Как вы сами верно заметили, до конца гонок мы вряд ли еще пересечемся с мисс Дивер, равно как и с другими участниками Великого Эллипса. Вы с обер-генералом Браглойстом очень эффективно нанесли урон участникам соревнования.

— Да, и я не помню, чтобы ты мне за это сказал спасибо. Вне всякого сомнения, ваши усилия заслуживают похвалы. Тем не менее, я не могу не удивляться — неужели честные, справедливые гонки могли бы принести менее славную победу?

— Вероятно, ты слишком большой знаток побед, племянник. Победа есть победа, и ее вкус всегда сладок, особенно если она абсолютная. Более того, твоя утонченная разборчивость не последовательна в применении. Ты не хныкал по поводу несправедливости или нечестности, когда драндулет зарки просто проехался по всем нам и опрокинул навзничь.

— В том случае преимущество законно вытекало из личных талантов и достижений самой Шетт Уразоул. И тот рывок, что она сделала на старте, мог легко сойти на нет к концу гонок. Теперь мы этого никогда не узнаем благодаря усердию лантийского сопротивления.

— Отчаянные люди, — Торвид предупредительно стряхнул пепел с кончика сигареты.

— Согласен, тем более непонятно, почему против нас нет никаких вражеских действий. Я единственный грейслендский участник. Обер-генерал Браглойст оказал мне поддержку, тем самым обеспечив временный успех. Злоупотребление властью — некоторые рассматривают это как демонстрацию грейслендской солидарности — крайне обидно для остальных стран-участниц.

— Если вмешательство Браглойста тебе кажется морально предосудительным, то можешь совершенно спокойно считать, что ты не принял его помощи, — сухо заметил Торвид. — «Вдохновение» и без тебя могло и должно было выйти из порта, так какова же цена этого позор для твоей девственно чистой совести?

— Поскольку на мой отъезд дал разрешение обер-генерал Империи, я едва ли могу наслаждаться такой роскошью, как свобода выбора.

— Ну, тогда покорись своей счастливой судьбе, удачному случаю, который она тебе предоставила, и прекрати эту бесконечную рефлексию. Ты ноешь, как девчонка, поставившая на карту свою девственность и не сорвавшая куш. Это начинает надоедать.

— В таком случае я оставляю вас.

— Постой, мы еще не закончили. Ты предполагаешь, если я не ошибаюсь, что за это полученное преимущество на нас должны обрушиться вражеские ответные меры. Что ты хочешь этим сказать? Этот пароход лантийский, и весь экипаж — лантийцы. Ты, что ж, думаешь, что кто-нибудь из этих матросов или офицеров отважится…

Крик ужаса, вырвавшийся из нескольких десятков ртов, донесся откуда-то снизу и прервал грандлендлорда на полуслове. Крик повторился с нарастающей силой. В следующую минуту трое перепачканных сажей матросов в паническом ужасе выскочили через открытый люк на палубу и, съежившись, отскочили к перилам, упершись в них спинами.

— Что такое? — спросил Торвид матроса, стоявшего ближе всех к нему. Тот не ответил, и Торвид угрожающе схватил его за шиворот: — Отвечай, когда тебя спрашивают.

— Он лантиец, он не понимает вас, — остановил его спокойным голосом Каслер. — Да и в любом случае он, наверное, не ответил бы вам.

Еще пара матросов с воплями выскочила из люка.

— Они что, с ума посходили или идиоты от рождения? — с отвращением Торвид разжал кулак, и матрос, чью бледность не мог скрыть даже загар, обретя свободу, попятился назад.

— Что я хотел сказать? Вы же знаете, чему меня учили, грандлендлорд, и в течение последнего часа я чувствовал, как некая сверхъестественная энергия сгущается вокруг нас.

— И ты молчал об этом?

— Я не был вполне уверен. И только в последние две минуты ощущение усилилось, ну а теперь не приходится сомневаться, что…

Внизу открыли огонь. Три выстрела раздались один за другим; за ними последовал душераздирающий крик.

— Неважно, что за дурь напала на этих лантийцев, пойду улажу, — и, вынув револьвер из наплечной кобуры, хорошо спрятанной под пиджаком, Торвид направился к люку.

— Не делайте этого, — посоветовал Каслер. — Сила, которая воздействует сейчас на пароход, неуязвима для обычного оружия. Держитесь подальше от нее.

Секунду Торвид колебался, затем засунул револьвер в кобуру:

— Ну что ж, стоит прислушаться к твоему богатому опыту в этих делах. Но знай, однако, что мое терпение весьма ограничено.

— Думаю, что очень скоро вы поймете, что терпение здесь не играет никакой роли.

— Твоя страсть намеренно мистифицировать… — Торвид замолчал, поскольку в этот момент из люка на солнечный свет, как гусеница, выползло щупальце ночной химеры. Она замерла, чуть покачиваясь, как будто пробуя на вкус дневной свет. — Что за чертовщина?

Два матроса и младший офицер, стоявшие на палубе, увидев черную химеру, в ужасе завопили и побежали к корме. Темный отросток, не издав ни звука, исчез.

— А, уползла. Нам не о чем беспокоиться, — пожав плечами, проговорил Торвид вслед визитеру.

— Не спешите с выводом, подождите, — урезонил его Каслер. Его властный тон заставил дядю посмотреть на племянника, слегка прищурившись.

— Мне что — ждать, когда эти болваны лантийцы позволят пароходу сбавить скорость до полной остановки? Когда огонь в топках погаснет только потому, что эти идиоты кочегары покинули свой пост? Нечего ждать! — и снова Торвид направился к люку.

— Стой, — как своему солдату приказал Каслер, и от его тона дядя замер на месте как вкопанный. — У вас нет ни малейшего представления, с чем вы имеете дело.

— Да? Мне кажется, я имею дело с одним из членов семьи Сторнзоф, который забыл, что он разговаривает с главой Дома, — Торвид повернулся лицом к племяннику. — Позволь мне освежить твою память. Ввиду того, что волнение затуманило твой ум, я все же позволю себе удовольствие выслушать твои объяснения. Ну и что, с чем же мы имеем дело?

— С довольно мощным проявлением сверхъестественных сил, — бесстрастно ответил Каслер. — Я думаю, это творение традиционного лантийского Познания. Выбор Ланти Умы поддерживает местное сопротивление. Здесь можно с полной уверенностью сказать, что магическая поддержка вылилась в создание этого призрака, спрятавшегося где-то на борту «Вдохновения», чтобы пробудиться на море. Приняв во внимание обстоятельства, я не могу сказать, что сильно удивлен.

— Мы должны бояться призраков? — Торвид махнул рукой, будто отгоняя мошкару. — Эта робкая пташка тьмы на секунду высунулась на свет, испугалась и улетела. Выглядит все так, будто миазмы нерешительных лантийских умов стараются просто запугать нас.

— Не полагайтесь на свои выводы, — посоветовал Каслер, — и не спешите сбрасывать со счетов Познание. Оно еще достаточно сильно, и вот такие необычные визитеры очень опасны.

— Такое впечатление, что эти маленькие лантийские трюкачи довольно много страху на тебя нагнали, К счастью, я…

— Смотрите, оно снова здесь, — прервал его Каслер. Торвид посмотрел туда, куда указывал Каслер, в сторону дымовой трубы парохода. Вылетающий оттуда серый дым быстро превращался в нечто материальное. Торвид видел, как толстые щупальца черного призрака протискиваются наружу из недр парохода. Одно за другим щупальца, как пружины, выскочили из дымовой трубы, минуту две вытягивались вверх, затем согнулись, выражая намерение спуститься на палубу, и через секунду уже дюжина щупалец, как стропила, спускались из трубы. Они закрыли солнечный свет, создав вокруг себя облако жуткой искусственной пыли. Монстр плюхнулся на расстоянии нескольких дюймов от Сторнзофов, и от его невесомого прикосновения краска на палубе вздулась пузырями.

Корчившееся у его ног создание Торвид рассматривал с интересом. Он бесстрашно протянул к нему руку, чтобы потрогать.

— Не трогайте это, — удержал его Каслер, — оно может обжечь вас.

— Да? Замечательно, давайте посмотрим, — Торвид кончиком указательного пальца медленно провел по призраку, затем отдернул руку и посмотрел на нее с явным удовлетворением от удавшегося эксперимента: кожа на пальце покраснела, и на ней появилась россыпь маленьких пузырьков. — Ты прав, племянник. Я и подумать не мог, что на этом лантийском пароходе прячется такая тварь. Совершенно неожиданная новость.

— Смотрите, еще одно.

Сквозь ячейки паутины Познания, которая опутала «Вдохновение», было видно, как дымовая труба продолжает изрыгать неестественную черноту, которая превращается в змееподобные щупальца. За щупальцами последовала еще более плотная чернота, что раздувалась, вытягиваясь к небу.

Наконец чудовище появилось во всей своей шаровидной целостности, нависая над дымовой трубой. Оно уплотнилось в той части, которую условно можно было бы назвать туловищем, и развернулось. Качающееся образование напоминало крючковатый клюв, проткнувший небо, а над клювом, чуть бледнее по сравнению с чернотой основной массы, выпячивались два пустых мертвых глаза.

— Признаюсь, я поражен, — произнес Торвид. — Объясни мне племянник, что это за невообразимое явление.

— В основе его лежит сила Познания, и довольно мощная, контакт с ней может привести к летальному исходу, — Каслер не спускал глаз с пустого лица, угрожающе раскачивающегося над их головами. — Нет сомнения, если человек окунется в эту едкую тень или вдохнет ее, то после этого он, скорее всего, не выживет.

— Интересно. Внешне оно напоминает непомерно разросшееся головоногое — очень живописно. В этом привидении нет ничего живого?

— Ни жизни, ни разума в нем нет, — ответил Каслер, — хотя оно способно воспринимать, и этим восприятием управляет воля его создателя.

— И чего эта воля желает?

— Заблокировать движение судна на восток, в Аэннорве. Будем надеяться, это единственное желание. Призрак — лантийское порождение, а на «Вдохновении» все, кроме нас, лантийцы. Не встретив ни сопротивления, ни вызова, этот визитер может и не причинить нам никакого вреда, хотя он и наделен силой убивать.

— Понятно. Ну что же нам новоявленный эксперт посоветует делать?

— Ничего, просто ждать.

— Ждать? Понимаю. Вот оно — проявление твоей истинной грейслендской доблести. Может быть, нам покинуть пароход, воспользоваться спасательной шлюпкой и добраться до ближайшего острова, а там развалиться на пляже, пока нас не спасет следующий пароход, плывущий на восток? В этом и заключается твоя боевая стратегия, племянник?

— Нет, не в этом, но и ваши минимальные познания в этой области вряд ли позволят вам предложить нечто иное, — спокойно ответил Каслер. Он обратил внимание, как губы его родственника вытянулись в тонкие ниточки, и, не дожидаясь его ответа, продолжил: — Удаленный от своего создателя и его поддерживающей воли, призрак не живет долго. Реально — несколько часов, а может, и того меньше, все зависит от силы создавшего его Просвещенного. Сила Познания ослабнет, и призрак прекратит свое существование.

— И что — нам несколько часов сидеть и ждать? — возмутился Торвид.

— Мы можем себе это позволить. Не прибегая к магии и чудесам, мои соперники смогут покинуть Далион в лучшем случае послезавтра. И эти лантийские ловушки не имеют для нас особого значения.

— В этом месте ты совершаешь ошибку. Пассивное выжидание — это черта не грейслендского характера. Мы также не выносим конспирации и открытого вызова. Чем быстрее наши подданные усвоят этот урок, тем для них лучше.

— Какое же средство вам больше по нраву, грандлендлорд?

— Устраивает нам Познание саботаж или нет, этот пароход должен продолжать свой путь в Аэннорве. Это простейшая констатация факта.

— Факт не всегда так легко поддается определению.

— Не стоит излагать здесь свои познания, почерпнутые в научных водах Ледяного мыса, сейчас не время. Смотри, я покажу тебе стратегию и тактику.

Палуба под нависающей над ней тенью кипела. Испуганные матросы носились из стороны в сторону в поисках спасения, и всюду им преграждали путь змееподобные щупальца призрака Познания. Торвид Сторнзоф, не выбирая, вытянул руку и цепко схватил одного из пробегавших за руку, на рукаве пленника видны были офицерские знаки отличия.

— Имя и звание, — приказал Торвид по-вонарски, и этот язык оказался понятен пленнику.

— Хик Ранзо, помощник капитана, — ответил пойманный, совершая безуспешные попытки выдернуть руку.

— Пароход сбился с курса и почти потерял ход, — давил на него Торвид, — команда не выполняет своих обязанностей.

— Вы что, с ума сошли? Мы покидаем корабль, и вы бегите. — Он еще раз попробовал вырвать руку, но та была как в тисках.

— Думаю, вас неверно информировали, — и он скрутил руку так, что жертва вскрикнула от боли. — Я грандлендлорд Грейсленда, и ты будешь обращаться ко мне не иначе как Превосходящий силой. Усвоил, ничтожный лантиец?

— Грейслендский болван, отпусти меня! — сердито заворчал Ранзо, затем начал ловить ртом воздух, так как его захватчик тыльной стороной руки хладнокровно ударил его по лицу.

— Так ты понял, ничтожный лантиец? — повторил Торвид, не показывая злобы.

— Да, Превосходящий силой.

— Отлично, помощник капитана Ранзо. А теперь слушай мой приказ. Возвращайся, бери в руки штурвал и веди судно на предельной скорости на восток.

— У меня нет таких полномочий, Превосходящий силой, а сейчас пустите…

— Ответственность я беру на себя, — заверил его Торвид. — Будь добр, выполняй приказ.

— Это невозможно, вы… — произнес Ранзо и тут же поправился, — Превосходящий силой. — Он показал свободной рукой на трап, где извивались и корчились щупальца призрака. — Смотрите, путь на мостик перекрыт, и…

— Да, я вижу, — безмятежно согласился с ним Торвид, — и, несмотря на это, я полностью полагаюсь на твою решительность и компетентность. Уверен, что помощник капитана Ранзо — не тот человек, которого может остановить незначительное препятствие. — С этими словами он отпустил руку лантийца. — Иди и бери в руки штурвал.

— Сам иди, козел, Превосходящий силой, — предложил в ответ Ранзо, собираясь улизнуть.

— Момент, — Торвид вынул револьвер.

Ранзо мгновенно остановился и, не веря своим глазам, уставился на револьвер.

— К штурвалу, — спокойно приказал Торвид.

— Достаточно, грандлендлорд, — вмешался Каслер. — Это напоминает бессмысленные упражнения в тирании. Эти люди не могут противостоять Познанию…

— Молчите. Вы солдат Империи и член Дома Сторнзоф, поэтому не забывайте свой долг, — напомнил Торвид своему племяннику, не спуская глаз с лица лантийца.

Каслер промолчал, в нем разгорелась борьба противоречащих друг другу приоритетов.

— Ну что, помощник капитана Ранзо, вперед, — и Торвид небрежно прицелился в живот лантийца. — Больше я не буду повторять.

Секунду глаза лантийца отчаянно бегали между револьвером и трапом, перекрытым призраком, как бы оценивая, что выбрать: револьвер или неизвестно что сулящий призрак Познания. Выбор оказался в пользу последнего.

— Козел, — повторил чуть слышно помощник капитана и направился к трапу.

Он поставил ноги на ступеньки трапа и начал подниматься к мостику. На мгновение показалось, что он сможет достичь цели. Призрачное щупальце, как бы для пробы, обвилось вокруг его ноги, но, похоже, шерстяная ткань брюк спасла от ожога. Тряхнув ногой, Ранзо высвободился и шустро побежал дальше. Но сотрясение, должно быть, пробудило тварь. Волна, пришедшая из ниоткуда, пробежала по черной массе и накрыла несчастного офицера. В мгновение ока Ранзо был поглощен, обернут с головы до пят извивающейся чернотой Познания. Его шерстяная форма тут же превратилась в пепел, и он начал гореть. Белизна тела, показавшаяся между двигающимися черными кольцами, быстро покраснела, офицер закричал, но крик был короткий. Чтобы издать такой крик, ему потребовалось глубоко вдохнуть, со вздохом призрак проник в его легкие, и в ту же секунду Ранзо кубарем слетел с трапа. Он грузно упал на палубу и остался лежать неподвижно, после чего щупальца Познания потеряли к нему интерес, отлепились от него и вернулись к своему туловищу.

Торвид Сторнзоф с раздражением глянул на труп и отшвырнул сигарету в сторону. Поразмышляв секунду, он заключил:

— Нужна какая-то защитная броня для тела. Может быть, несколько слоев плотной ткани. Мы обмотаем одного из лантийцев холстом или льняной материей, намочим слои и отправим на мостик. Если это не поможет, попробуем обмотать веревкой или тонким канатом…

— В данный момент все твои эксперименты можно считать завершенными, — безучастно заметил Каслер. — Посмотри вокруг.

Старший Сторнзоф последовал его совету. Призрачная сеть Познания полностью окутала «Вдохновение». Тем не менее, сквозь нее все хорошо было видно: пароход случайно или намеренно подошел к маленькой бухте выступающего из воды острова. В призраке образовалась брешь, явно приглашающая к выходу, и экипаж с энтузиазмом ухватился за предоставленную возможность. Бросили якорь, и матросы торопливо кинулись к спасательным шлюпкам.

— Лантийские мерзавцы, — рука Торвида непроизвольно потянулась к револьверу, — мы остановим их.

— Нам лучше последовать их примеру, — сказал Каслер. — Пойдемте, грандлендлорд, оставьте это, мы бессильны против Познания. Поймите же, с «Вдохновением» нам не повезло, и мы ничего не можем изменить. Тешьте себя мыслью что задержка временная.

— Задержка недопустима. Я сам встану к штурвалу, если все остальные сошли с ума от страха.

Как будто поняв последние слова, огромный призрак Познания выбросил несколько черных змеящихся щупалец, и они заскользили по палубе прямо к Торвиду. Грандлендлорд остался стоять на месте, наблюдая, как они приближаются. Под маской холодного презрения не дрогнул ни один мускул.

— Пойдемте в лодку, грандлендлорд, — повторил Каслер. — У нас нет иного выхода, прошу вас, идемте.

— Очень хорошо, коль ты так встревожен, — Торвид с усилием переломил себя, — на этот раз я тебя уважу.

Без каких-либо дальнейших дебатов Сторнзоф старший направился к ближайшей шлюпке, пассажиры которой приняли их с явной неохотой.

Каслер оглянулся на попавший в блокаду пароход. «Вдохновение» от носа до кормы было опутано кольцами Познания, все вместе они образовывали гигантский узел, голова которого раскачивалась над самой высокой дымовой трубой. Каслер видел, как голова медленно повернулась, невероятных размеров мертвые глаза нацелились на три быстро удаляющиеся лодки. Возможно, сверхъестественная чувствительность простиралась за пределы парохода, возможно, нет. Как бы то ни было, призрак не делал попыток догнать их.

Очень быстро шлюпка причалила к берегу. Команда и пассажиры высадились на узкую каменную полоску суши, обнимающую высокую скалу. Какое-то время они бестолково слонялись по берегу, рассматривая задушенный призраком пароход, ожидая финальной развязки — взрыва или тихого разрушения, — но ничего такого не происходило, и в конце концов причудливая и статичная сцена всем наскучила.

Пляж, где они высадились, был пустой и негостеприимный. Капитал разбил команду на несколько небольших групп и отправил их в разные стороны на разведку. Матросы разошлись. Старший Сторнзоф стоял в одиночестве у кромки воды.

— У вас нет желание осмотреть остров, грандлендлорд?

— Нет необходимости, — достав черную сигарету из платинового портсигара, Торвид закурил. — Мы высадились на скалу — здесь нечего осматривать. В любом случае, уверяю тебя, мы недолго здесь будем отсиживаться. А ты, племянник, если хочешь, иди погуляй. Развлекайся сколько душе угодно.

— Да, я пойду, грандлендлорд, — Каслер склонил голову, как того требовала учтивость, и пошел следом за удалившимися матросами. За его спиной остался безупречно следующий этикету двора дядя — фигура, нелепая в своей элегантности на пустынном пляже. Он держал сигарету в руке, наведя свой орлиный взор на укрощенный призраком пароход.

Каслер удалялся с едва уловимым чувством облегчения. Он не стремился к уединению и до этого момента не вполне осознавал, насколько подавляющим было присутствие его твердого и холодного, как гранит, дядюшки. И сейчас, впервые за последние дни, он мог вдохнуть полной грудью. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как воздух наполняет легкие, и у него поднялось настроение, несмотря на постигшую их неудачу, в результате которой они оказались на этом каменном острове.

А может быть, это счастливая случайность?!

Он поднялся на плоскую площадку на самом высоком крутом срезе скалы, остановился и посмотрел вокруг. Грандлендлорд оказался прав, осматривать было нечего. Остров — возможно, даже безымянный — был маленький и с полным отсутствием какой-либо растительности. Он представлял собой огромный голый камень, выступающий из моря, пристанище для колонии морских птиц, гнездившихся с хриплыми криками на макушке скалы. Ни пищи, ни пресной воды, ни укрытия, ни места, чтобы прогуляться. Со своего наблюдательного поста он мог видеть, что матросы, как муравьи, ползали по всей поверхности скалы, и среди муравейника выделялась одинокая, застывшая как манекен фигура дяди, продолжавшего стоять на узкой полоске пляжа. Маленькая тюрьма, продуваемая ветрами и палимая солнцем, неуютная, даже устрашающая, потому что никому не известно, как надолго они здесь застряли.

Но Каслер Сторнзоф понял, что ему это место нравится. И причина понятна. Эта крошечная скала, возвышающаяся над морем, напомнила ему иную скалистую местность и иную жизнь. Там серое небо сливалось с серым морем, а здесь то и другое отливает сверкающей голубизной. Там солнце едва показывало свой лик, а здесь оно светило что было мочи. И все же контур этого острова вызывал воспоминания о гранитном величии Ледяного мыса. И тот и другой обладали одним качеством — крайней изолированностью, отдаленностью от всего мира с его безумными треволнениями.

Он почувствовал себя дома в этом суровом месте. Он понял это но, как ни странно, ему бы не хотелось здесь остаться. Гонки звали вперед, а кроме гонок — война, конца которой не было видно. Когда-то он воспринимал свой отъезд с мыса как временное явление, но военные сражения, как пожары в засуху, вспыхивали повсеместно, и он был везде нужен, и возвращение становилось все более и более нереальным. Со временем он стал подозревать, что ему уже никогда не вернуться к уединенному покою юности, под высокие небеса. И вот сегодня совершенно неожиданно эти небеса напомнили о себе.

Он не знал, сколько он просидел на этом обожженном солнцем выступе, мысли блуждали в прошлом, глаза не замечали реальности неба и моря. Он не спал, но сознание куда-то уплыло, и когда чувство долга вернуло его к жизни, освещение и цвета вокруг изменились, тени вытянулись и солнце почти касалось линии горизонта. Он обновленным взглядом посмотрел на «Вдохновение», стоявшее на якоре внизу, в бухте. Щупальца призрака по-прежнему стискивали пароход. Черная масса нависала над дымовой трубой. Огромные безжизненные глаза встретились с его глазами и выпили его взгляд, ничего не вернув в ответ.

Шли часы, а «Вдохновение» оставалось парализованном магическими силами — безмолвное свидетельство доблести неизвестного патриота Познания. Там, внизу, каменистый пляж распух от человеческих фигур. Лантийские матросы, вернувшиеся ни с чем из разведки, разместились у воды. Они сидели небольшими кучками, играя в карты, кости или просто разглядывая Жемчужные острова. Только одна фигура, прямая, как палка, маячила в стороне. Даже на расстоянии было легко догадаться, что это — грандлендлорд Торвид.

Время возвращаться. Через силу Каслер покинул свой поднебесный пост и осторожно начал спускаться вниз, чтобы воссоединиться со своим дядей. Солнце садилось, и длинные красные лучи странно пронизывали плотность призрака Познания, нависающего над «Вдохновением». Воздух, дующий с моря, посвежел и обещал стать еще холоднее, как только сумерки уступят место ночи, и это не радовало. Остров не располагал запасами топлива, а сухих водорослей можно было наскрести не больше пригоршни.

Матросы, спасаясь бегством, не забыли прихватить с собой рундуки с едой и канистры с пресной водой, всех запасов могло хватить для поддержания жизни в течение нескольких дней. Но они не взяли ни свечей, ни фонарей, ни одеял. Капитан бережливо и поровну распределил провиант. Каслеру Сторнзофу наравне со всеми досталось несколько глотков пресной воды из общей чашки, порция галет и жесткая полоска консервированной говядины. Мясо он отдал своему соседу, чему матрос явно удивился, а галеты съел, даже не распробовав.

Последний всполох окрасил небо, и опустились сумерки. Появились звезды, и луна показала половинку своего круглого лица. У кого-то в кармане завалялся огрызок свечи, так что поиграть в карты и кости матросам удалось подольше. Но все играли как-то автоматически. Азарта не наблюдалось, переговаривались тихо. Свеча оплыла и погасла. За ней погасли и разговоры, матросы начали угрюмо укладываться на сырой песок.

Каслер в одиночестве брел по пляжу, пока не нашел относительно сухой и ровный лоскут земли, прилепившийся у большого валуна. Здесь он и примостился, опершись о камень спиной. Так он полулежал некоторое время, глядя, как лунный свет плещется в воде залива. Воздух изрядно бодрил, а в желудке гудела пустота. Но он ничего не замечал: тишина и покой с лихвой компенсировали маленькое неудобство. Вновь нахлынули воспоминания, но ни одно из них не отражало кроваво-красного зарева войны. Он бы с радостью провел часы в созерцании, но его веки сомкнулись, оставив лунный лик светить внешнему миру, и воспоминания уступили место снам.

Он проснулся на рассвете, и первое, что он увидел, — сверкающее красками небо. Минуты две он лежал, рассматривая облака, насыщенные розовым, затем вернул себя к реальности и сел, устремив взгляд к бухте в поисках «Вдохновения».

Пароход уныло стоял на якоре. От сверхъестественного призрака не осталось и следа. Ночью, пока экипаж и пассажиры спали, сила Познания неизвестного лантийского Просвещенного иссякла. Опасность миновала, препятствие исчезло, и путь на восток вновь был открыт.

Казалось, Каслер должен был бы испытать облегчение. Но он поднялся на ноги без особого желания и присоединился к остальным выброшенным на необитаемый остров, что сидели полукругом и запивали водой свой скромный завтрак, состоящий из одних галет.

Торвид Сторнзоф не счел для себя возможным сидеть вместе с низшими во всех отношениях. Он стоял в стороне — в застывшей позе, неподвластный коррозии под воздействием пропитанного солью воздуха, на одежде его невероятным образом не заломилось ни одной складки, монокль твердо сидел на положенном месте. По его виду нельзя было догадаться, что он провел ночь, лежа на усыпанном камнями пляже.

Может, он вообще не спал, может, он вот так и простоял упрямо всю ночь? Может, он так и курил сигарету за сигаретой, расхаживая и обдумывая план дальнейших действий? Да, подумал Каслер, это очень даже в духе грандлендлорда, который даже сейчас продолжает демонстрировать свою железную волю лантийским матросам.

— Ловушка Познания выпустила пароход на свободу, и мы немедленно возвращаемся на «Вдохновение», — по-вонарски сообщил Торвид сидящим. Свою речь он сопровождал красноречивыми жестами, чтобы сделать ее более понятной для иностранцев. — В шлюпки.

Вряд ли матросы не поняли его слов, и вряд ли они сомневались в авторитетном положении грейслендской титулованной особы. И, тем не менее, ему никто не ответил и никто не двинулся с места: матросы продолжали спокойно сидеть, уставившись на Торвида.

— В шлюпки, — повторил Торвид медленно, четко выговаривая слова, как будто его аудиторию составляли глухие или слабоумные.

И снова никакой реакции. Вертикальная морщинка между бровей обозначилась резче, и он спросил:

— Вы что — тупые или трусливые, или все вместе?

— Ни то ни другое, сэр, — капитан из предосторожности и благоразумия ответил смиренно, но полностью скрыть своего раздражения ему так и не удалось. — Люди встревожены, и я разделяю их опасения, мы пока здесь побудем.

— Опасения? Команда, эти простые матросы, они будут прятаться на берегу?

— Да, и это правильно, — ответил капитан непреклонно. — Призрак Познания, кажется, удалился, но кто знает, может, он прячется где-нибудь в трюме. Эти посланцы Просвещенных приходят только на некоторое время. Подождем еще несколько часов, чтобы уж наверняка знать, что призрак исчез.

— Не рассчитывайте на несколько часов, капитан, — ответил Торвид, — наш график движения не может допустить такой задержки. Хотя я сделаю маленькую уступку твоей лантийской трусости. Ты… — ткнул он пальцем в одного из матросов, — бери шлюпку и отправляйся на пароход, все хорошо там проверь, если опасности нет, подай нам сигнал. Понял меня?

Вопрос был кстати, так как на лице матроса не проявилось признаков понимания. Он сидел с бессмысленным лицом, и Тор вид вышел из себя. Повернувшись к капитану, он приказал:

— Объясни этой скотине.

Капитан что-то сказал матросу на лантийском, тот ответил на том же языке. Свой ответ он сопроводил взглядом на небо и кивком головы.

— Матрос второго класса Уисфа не согласен.

— Сделайте так, чтобы согласился, — посоветовал Торвид.

— Матрос второго класса Уисфа выразил желание подождать до полудня, и только после этого отправиться на «Вдохновение».

— Переведи матросу второго класса Уисфе, что его предложение отклоняется, — Торвид достал револьвер и уже второй раз за последние двадцать четыре часа нацелил его в живот лантийцу.

Матрос второго класса Уисфа выпучил глаза, но не пошевелился.

— Отправляйся, — приказал Торвид. Его жертва не тронулась с места, и он выстрелил.

Лантийский матрос захрипел и скрючился. Вторая пуля попала ему прямо между глаз, отшвырнув его назад на камни… Шокированные убийством, все члены команды ахнули в один голос, кто-то отчетливо исторг проклятие. Один из матросов вскочил на ноги, но тут же натолкнулся на дуло пистолета, направленное на него твердой рукой Торвида. Это заставило его сесть на место.

— Грандлендлорд, — Каслер постарался тщательно скрыть свое отвращение к происходящему, — с почтением должен заметить, что в этих жестоких мерах нет необходимости, и даже…

— Оставьте свои мнения при себе, — оборвал его Торвид, — мы обсудим их в другой раз, если тема эта вам кажется занятной — И, обращаясь к капитану, он приказал: — Гони всех в шлюпки.

— Я отдам приказ только в полдень, — ответил лантиец.

— Может, ты меня не понял? — Торвид навел пистолет ему прямо в сердце. Капитан сложил на груди руки, и на его лице появилась легкая презрительная усмешка.

Возглас протеста готов был сорваться с губ Каслера, но он сдержал его. Противоборство только подстегнет его дядю. Более того, согласно древней грейслендской традиции, он обязан был относиться к Главе Дома почтительно, подчиняться ему и сохранять верность в любой ситуации. За этой традицией стояла реальная необходимость прошлых веков сохранять прочность семьи Сторнзоф в борьбе с иностранцами и врагами. Он стиснул зубы и промолчал.

— Лантийские матросы, — громкий голос Торвида хорошо был слышен сквозь шум прибоя и крики птиц, — в шлюпки. Мы немедленно возвращаемся на «Вдохновение». Если вы не послушаетесь, я убью вашего капитана. — Его глаза горели, как будто подстрекая заложника к сопротивлению, но капитан хранил молчание.

Глухой ропот пробежал среди команды. Очевидно, их капитан пользовался авторитетом.

Только один лантиец отважился спросить:

— Уисфа разрешение хоронить?

— Нет, — ответил Торвид.

И снова Каслер подавил свой порыв.

Ропот негодования усилился, но никто не хотел подвергать капитана опасности. После недолгих колебаний матросы поднялись и распределились по трем шлюпкам.

К «Вдохновению» плыли быстро и молча.

Поднявшись на борт, Торвид отправил пару матросов проверить трюм. Через некоторое время те вернулись и доложили, что пароход чист, посланцев Познания нет.

— Поднимайте якорь, — спокойно приказал Торвид, — берите курс на Эшно.

И «Вдохновение» продолжило свой путь на восток. По настоянию грандлендлорда Сторнзоф-младший экспроприировал капитанскую каюту в их личное пользование. И в течение последовавших дней и ночей, находясь в окружении враждебно настроенных лантийцев, они спали по очереди, один обязательно оставался дежурить у двери. Большую часть съестных припасов они перенесли в каюту и на палубе почти не показывались, а если и выходили, то только вдвоем. Такая максимальная близость едва ли укрепила семейные узы, но, должно быть, оказывала определенное давление на недовольный экипаж. Так что никаких выпадов с их стороны не последовало.

Бесчисленные Жемчужные острова остались позади.

Около полудня, на шестой день плавания, когда на горизонте показался Энорвийский берег, оба Сторнзофа поднялись на палубу, чтобы посмотреть на него.

— Ты опаздываешь на двадцать четыре часа, — в голосе Торвида слышался упрек.

— Не вижу в этом особой катастрофы, — коротко бросил Каслер.

— Особой катастрофы не случилось благодаря мне. Твое счастье, что я здесь и стою на страже твоих интересов. Эта увеселительная прогулка показала мне, что ты не дружишь с головой, племянник. Ты солдат и Сторнзоф, но иногда ведешь себя, как глупая баба. Неизвестно, с какими препятствиями мы еще столкнемся впереди. Я что — и дальше должен потворствовать твоему нежному сердцу?!

 

VIII

— Выпусти! Сейчас! Пожалуйстапожалуйстапожалуйста!

Безмолвный призыв огнем жег мозг Невенского. Напор Искусного Огня давил нестерпимо.

— Чуть позже, — ответил магистр про себя.

— Сейчассейчассейчас!

— Терпение, прелесть моя. Еще несколько минут, и тебя ждет нечто новенькое. Мы покидаем лабораторию.

— Лабораторию?

— Вот это место, так хорошо тебе знакомое. Пространство, ограниченное четырьмя каменными стенами. Мы отправляемся на экскурсию.

— Там больше пространства?

— Намного. Там есть коридоры, лестницы, много больших комнат, а над всем этим мир, во всей его грандиозности.

— Он большой? Большой? Большой?

— Громадный.

— Там есть еда?

— Больше, чем ты мог бы съесть, если бы вырос до небес.

— Еда! Пространство! Большой! Я съем мир, весь огромный мир! Я съем звезды, потому что я — великий, я — прекрасный, я — превосходный, я — горячий, я — ИСКУСНЫЙ ОГОНЬ! Давай съедим все это!

— Съедим, — задумчиво вслух произнес Невенской. — Все.

— ЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕсть…

Невыполнимо. С трудом очнувшись, магистр заставил себя ответить:

— Нет, прелесть моя должна обуздать свой энтузиазм. Сегодня наша экскурсия ограничится только королевским кабинетом.

— Король? Тухлоемясо?

— Наш благодетель и наш королевский патрон. Тот, кто навещает нас время от времени…

— Тухлоемясо.

— Вызывает нас предстать его светлейшим очам.

— Зачем?

— Он — король. Его желания не обсуждаются. Достаточно знать, что его величество Мильцин возжелал компании Искусного Огня и Невенского.

— Ница.

— Что? Что это значит?

— Ниц Нипер. НицНиперНицНиперНицНиперНицНипер…

— Где ты слышал это имя?

— Внутри тебя.

— Ну что, пусть это будет твой секрет, мой сладкий.

— Почему?

— Это очень длинная история, и я не хотел бы утомлять мой Искусный Огонь. Есть куда более приятные вещи, над которыми следует подумать. Например, сейчас Искусный Огонь впервые покидает лабораторию. Вот так, — Невенской захлопнул за собой дверь. — Свершилось. Мы на воле.

— Дай посмотреть! Дай посмотреть!

— Не сейчас.

— Хочу видеть! Выпусти!

— Очень скоро, обещаю. А пока наберись терпения и отдохни на сердце Невенского, — этот очевидно странный всплеск сентиментальности отражал истинную правду. В нагрудном кармане просторного платья магистра притаилась крошечная скукожившаяся искорка, которая сейчас являла собой Искусный Огонь. Повинуясь воле своего господина, пламя ничего не трогало. Невенской не испытывал ни боли, ни даже обычного для таких случаев тепла на коже. Уменьшившись в размерах, огонь продолжал ментально донимать магистра:

— Где мы? Где?

— Идем по коридору глубокого подземелья. Стены из обычного серого камня, как стены моей лаборатории, пол тоже каменный, ковров нет. Потолок низкий, сводчатый, через равные промежутки висят железные светильники с зажженными в них свечами.

— Там пламя? Как Искусный Огонь? Хочу видеть их, хочу познакомиться, хочу танцевать, танцевать, ТАНЦЕВАТЬ!

— Они не похожи на тебя. У них нет разума, нет сознания, они ничего не знают.

— Они умеет танцевать?

— Думаю, да.

— Хочу познакомиться с ними!

— Не сейчас. Мы идем служить…

— Тухлому мясу.

— Его Величеству.

— ЕстьЕстьЕстьЕстьЕсть…

— Веди себя хорошо. Вот сейчас мы поднимаемся по лестнице, это секретная лестница, известная очень немногим, только самым приближенным. Таким образом, мы поднимаемся никем не замеченные, и потому никто не знает, где находится моя лаборатория. Итак, мы поднимаемся…

…с большим трудом. Невенской тяжело дышал, сердце готово было выпрыгнуть из груди, в боку кололо. Не дойдя до конца лестницы, он вынужден был сделать остановку и присесть на ступеньку. Грудь его ходила ходуном, по лицу струился пот. Сомневаться не приходится, у него ожирение и он совсем потерял форму. Он провел слишком много времени в своей лаборатории, ему нужно на воздух, заняться гимнастикой. Ему не помешает умерить свою страсть к жареным ганзелям и крекерам, а лучше и вовсе от них отказаться. Если бы только они не были такими вкусными. Уже от одних воспоминаний у него засосало под ложечкой.

— ЕстьЕстьЕстьЕстьЕстьЕсть. Голодный! ЕстьЕстьЕсть…

— Именно.

— Где мы?

— Пока еще на лестнице, но это скоро кончится , — поднявшись на ноги, Невенской продолжил подъем. Вскоре, добравшись до желанной верхней ступеньки потайной лестницы, он пошел в кладовку, упрятанную в темном углу какого-то забытого хозяйственного помещения.

Из хозяйственного помещения они попали в просторный коридор на четвертом этаже, и только сейчас окружающая обстановка приняла узнаваемый дворцовый вид.

— Гладко полированный мраморный пол, — продолжил свой внутренний отчет Невенской, — он похож на лед с розовыми прожилками. Высокие окна от пола до потолка выходят в парк, в парке — водоемы. На стенах — гигантские зеркала в причудливых золоченых рамах, едва ли ты такие видел, перед каждым зеркалом стоит мраморная статуя — женская фигура с двумя головами и четырьмя грудями. Наше Величество любит многообразие в единичном, такие у него изощренные вкусы.

— Дай мне посмотреть! Выпусти меня!

— Еще чуть-чуть потерпи. Сейчас мы поднимемся еще на три золоченые ступеньки и пройдем под аркой, она украшена резными акулами, китами, скатами, осьминогами, морскими змеями и прочими водными тварями…

— Тухлая вода.

— Ну, вот мы наконец и добрались до личных королевских апартаментов. Два вооруженных караульных стоят здесь на часах, но они пропускают нас беспрепятственно, потому что они знают, что его величество вызвал Невенского.

— НицНиперНицНиперНицНиперНицНиперНицНипер.

— Пожалуйста, не делай этого. Мы проходим через королевскую переднюю, она вся увешана голубыми дамасскими клинками. Придворные в голубых ливреях, отделанных серебряным кантом, низко склоняются перед фаворитом его величества, знаменитым, талантливым и величественны разаульским магом. Они уважают и даже боятся Невенского…

— НицНицНицНицНицНицНиц.

— А сейчас они вводят нас в кабинет его величества. Хотел бы я, чтобы эти Ниперы из Фленкуца узнали, что маленький Ниц, не только жив, но и водит компанию с королевской особой. О, если бы только они могли видеть меня сейчас.

— Я хочу видеть! Я хочу видеть!

— Подожди чуть-чуть. Вспомни, чему я тебя учил. Вспомни…

— Я помню!

Привычным движением Невенской поправил свой черный парик, разгладил крашеные усы, должным образом подстриженные, расправил плечи и вошел в королевский кабинет.

Король Мильцин IX, одетый в роскошный парчовый халат, не вполне уместный в это время суток, сидел за письменным столом, на котором возвышался очень большой и искусно сделанный макет: миниатюрные здания причудливой архитектуры тянулись вдоль бульваров, которые лучиками расходились в разные стороны от центральной площади. Его величество был не один. У стола стоял плотный джентльмен, по виду иностранец, с широким лицом, обрамленным седыми бакенбардами. Невенской решил, что именно квадратно подстриженная борода и баки делают его похожим на иностранца. Все это вкупе с пышными роскошными усами и с лацканами из морского котика на его сюртуке противоречило гецианским вкусам.

Оба они повернулись, когда Невенской вошел в кабинет.

— Ну наконец-то, мой дорогой друг, — приветствовал его король.

— Сир, — с низким поклоном ответил Невенской.

— Иди сюда, дружище, ты должен видеть это, это просто чудесно. Посмотри сюда, — Мильцин обвел рукой макет города. — Ты видел что-нибудь подобное? Разве это не великолепно?

— Очень мило, сэр, — не выражая особых эмоций, ответил Невенской.

— Очень мило? И это все, что ты можешь сказать? Ха, твоя оценка возбуждает, как остывший чай. Невенской, открой по шире свои глаза! Неужели ты не видишь, что это такое?

— Это отличная модель, Ваше Величество, в миниатюрном виде представлен красивый город, вне всякого сомнения, превосходный город…

— Это не просто город, — Мильцин едва сдерживал распиравшие его эмоции. — Это — Город, Невенской, город будущего! Ты только посмотри на него. Посмотри внимательно на новые формы! А какая архитектура, невиданные детали и приемы, а ты посмотри, какие улицы, а какие новейшие научные методы утилизации отходов, многообещающие способы использования энергии воды, пара и невидимых сил природы, и газовое освещение, и рациональное использование вибрационных полей — все это безупречно, довольно цельно и убийственно современно! Никогда в жизни я не видел ничего более современного. И это все здесь, Невенской. Ответ на все вопросы, истина, прямо вот здесь, перед нами!

— Ответ на вопросы? На какие, Ваше Величество? — отважился уточнить Невенской.

— Во что превратимся мы и наш мир. Куда мы движемся, как мы будем жить, что будем делать. Ответы на все эти скромные вопросы, мой друг! Вот они, перед тобой, путь перед нами открыт, реальность завтрашнего дня разместилась прямо у меня на столе. Говорю тебе, нас освободили! Я хочу начать прямо сейчас!

— Начать, сир?

— Строить, парень, строить! Я уже выбрал строительную площадку, самая лучшая местность среди наших болот, ты себе ее и представить не можешь, это недалеко от Гилкбурга. Я готов, я горю желанием, я умираю от нетерпения немедленно начать строительство! Когда я думаю о будущем и его чудесах, когда я размышляю об идеальном мире, который настанет для всего человечества, о всеобщей пользе, которую я принесу, я признаюсь, Невенской, такой восторг разрывает мне сердце на части, что я готов расплакаться! Ха, это будет грандиозно! Ты только посмотри, какие совершенно необычные детали украшают мой макет здесь. Ну, — тут Безумный Мильцин вспомнил, — если быть абсолютно точным, это, по правде говоря, макет Зелькива, — король кивнул головой в сторону иностранца.

— Я всего лишь собрал воедино несколько оригинальных идей, которые принадлежали Вашему Величеству, и развил их здесь, — деликатно заметил незнакомец.

— Это верно. Во всем этот так много меня самого, — кивнул король. — Тем не менее честность заставляет меня представить здесь Зелькива как господина архитектора. Он весьма смышленый парень, этот Зелькив. На тебя чем-то похож, Невенской. Ах да, так он еще и твой соотечественник, разаулец, так что, я думаю, пришло время вам двоим познакомиться. Благородный землевладелец Фрем Зелькив, прошу вас, познакомьтесь с моим хорошим другом — талантливым и занимательным Невенским. Не сомневаюсь что вам, двум северянам, есть о чем поговорить!

Королевское представление их друг другу стерло социальное неравенство между знатным землевладельцем и безродным магистром тайных знаний. Зелькив сердечно протянул руку. Стремительный поток разаульской речи сорвался с его губ.

Невенской похолодел, и во рту у него пересохло.

— Затруднительное положение? — поинтересовался Искусный Огонь.

— Крайне затруднительное. Я не понимаю, что он говорит, для меня это все пустая тарабарщина.

— Тарабарщина затруднительная?

— Тарабарщина очень затруднительная, настолько затруднительная, что я… — мозг Невенского заработал как маховик, выбросив на поверхность свежую идею. Он сделал лицо, прежде чем заговорить на гецианском, подкрашенном сильным акцентом:

—  О, как ублажает мой слух музыка родной речи, и все же я не могу забыть, что для Его Величества Мильцина наш разаульский не более чем северная тарабарщина. Великодушие Его Величества безмерно, и все же я бы не посмел слишком эгоистично испытывать его терпение и потому должен выражаться, насколько позволяют мне мои возможности, на родном языке короля.

— Ха, какая милая любезность! Хорошо сказано, Невенской! — воскликнул король.

Благородный землевладелец Фрем Зелькив немного покраснел, почувствовав скрытый упрек и допущенную им оплошность, но достойно выкрутился:

— Патриотические чувства на время перекрыли мое ощущение грани уместности, сир. К счастью, мой соотечественник не настолько обременен нахлынувшими чувствами и великодушно готов поправить мою ошибку.

Невенской пробурчал что-то миролюбивое в ответ.

— Как-нибудь мы выпьем вуврака и поболтаем на разаульском, — неприветливо закончил тему Зелькив, — обменяемся бесчисленными воспоминаниями о нашем родном доме.

Доме. Мне что — рассказать тебе о маленькой квартирке над магазинчиком моего папаши в Фленкуце? Вслух Невенской ответил как подобает:

— Воспоминание о родном доме хранится в каждом разаульском сердце, господин землевладелец.

— Ну вот, два моих любимых северных гения нашли друг друга, теперь у них есть повод пображничать, как я и ожидал — радостно на свой лад интерпретировал ситуацию Мильцин. — Но я вас здесь собрал, джентльмены, не для воспоминаний. Вуврак, в котором вы, разаульцы, так безрассудно находите наслаждение, должен подождать, поскольку у нас с вами есть дело. Вы здесь, чтобы обменяться чудесами своих талантов и достижениями. Зелькив продемонстрирует Невенскому центральные моменты нашего замечательного макета, и он, конечно же, оценит нашу работу. Ну, давай, парень, покажи ему!

Следующие полчаса Невенской молча стоял, смотрел и слушал, как Благородный землевладелец Фрем Зелькив демонстрировал ему различные футуристические шедевры своего миниатюрного города. Здесь были акведуки и фонтаны с настоящей струящейся водой, крошечные газовые фонари, которые горели, двигающиеся механические лестницы, соединяющие разные уровни, подвесные крытые стеклом пешеходные переходы, куда можно было подняться на современном лифте, приводимом в движение паром, оригинально спрятанные мусоропроводы, ведущие вниз, к подземным утилизирующим установкам, чудесные вибрационные поля с движущимися механизмами, миниатюрные котлы, вырабатывающие настоящий пар, действующие сборщики ветра, искусно сделанная система сигнальных огней, способная передавать сообщения в любую точку города, ледохранилище, спрятанное под серебряным изоляционным куполом, и многое другое, и все — очень замечательное, как и обещал король.

Демонстрация завершилась, и Невенской исторг из себя требуемое восхищение, в данный момент оно было искренним. Его слушали с явным наслаждением, но недолго. Мильцин задал новую тему:

— Теперь твоя очередь, Невенской. Давай, парень, удиви нас! — тихим голосом заговорщика обратился к магистру Мильцин. — Ты принес своего зеленого друга, а?

Магистр склонил голову в знак согласия.

— Ха, отлично! Тогда немедленно выпускай его — разбуди наше чудо, позабавь нас!

— Забавлять! Это моя величайшая работа, ты — ничтожество, это — моя жизнь! — Невенской спрятал свое негодование за почтительной улыбкой. Он обратил свой голос внутрь и еще дальше, в область неизвестного, и спросил:

— Прелесть моя, ты слышишь меня?

— Слышу тебя, — ответил Искусный Огонь.

— Тогда выходи, красота моя, ослепи мир.

Тонкая струйка зеленого пламени змейкой выползла из нагрудного кармана Невенского. У Благородного землевладельца Зелькива вырвался возглас изумления.

— Видел? А что я тебе говорил? — торжествовал Мильцин. — Это что! Пустяк, так, ерунда. Подожди, мой Искусный Огонь покажет, на что он способен!

— Обними меня, — внутренним голосом приказал Невенской, и огненная змейка начала расти, вытягиваясь и обвиваясь вокруг своего господина, и вот уже магистр стоял, полностью опутанный кольцами живого огня, который не причинял ему никакого вреда. — Окутай меня.

Зеленый кольца набухли и слились, с ревом вытянулись вверх и поглотили Невенского в вихре пламени.

Благородный землевладелец Зелькив остолбенел. Увидев это, король Мильцин удовлетворенно захихикал.

— Большой! — торжествовал Искусный Огонь. — Я — большой, я — огромный, я — великий, я — чудесный…

— Совершенно верно, мой сладкий.

— Я — величественный, я — великолепный, я — восхитительно вкусный…

— Ты обладаешь всеми этими качествами и даже больше, но сейчас ты должен снова уменьшиться. Сожмись, красота моя, уменьшись до размеров крошечной искорки…

— НЕТНетНетНетНетНетНет!

— Только на минутку, а потом, я обещаю, ты вырастешь так высоко, как никогда раньше не вырастал.

— Обещаешь?

— Верь мне.

— Хорошохорошохорошо!

Огромный вращающийся столб огня превратился в крошечную точку зеленого пламени, мерцающую на вытянутой ладони своего господина.

Благородный землевладелец Зелькив разразился безудержным потоком разаульских слов, но Невенской укрылся под эгидой пространных рассуждений. Пропустив мимо ушей вопросы, которые мог задать его мнимый соотечественник, он принялся профессионально описывать зачаточное сознание своего детища, телепатическую связь с ним и передачу команд с помощью этой связи.

И тут же искусная искра спрыгнула с ладони своего господина прямо в центр макета города Фрема Зелькива. Секунду спустя Искусный Огонь уже исчез в подземных лабиринтах перерабатывающей отходы системы.

— Что он делает? Что он делает? — испуганно засуетился Зелькив.

Как будто отвечая ему, Искусный Огонь снова появился, разделившись и вылившись одновременно потоком из верхних окон дюжины высоких сооружений, размещенных по периметру города.

— Отзови его! — закричал Зелькив.

— Мужайся, мой друг, — посоветовал милостиво Мильцин IX. — Все хорошо. Мой Невенской и наш Искусный Огонь знают, что делают. Вот увидишь.

Зеленое пламя вырвалось из окон башни и потекло как вода по стенам из сухого тонкого дерева, текстура которого напоминала каменную кладку, не оставляя за собой никаких вздувшихся пузырей на крашеной поверхности. Спустившись на землю, пламя разбежалось, сверкая, по бульварам, перетекая с одной улицы на другую, все ручейки встретились на центральной площади и оттуда вновь разветвились так, что весь макет города, все его артерии и вены засверкали ярким пламенем.

Искусный Огонь ничего не повредил и не разрушил. Тревога Фрема Зелькива сменилась удивлением, при этом Мильцин IX самодовольно улыбался, как будто воображал себя автором этого чуда.

Невенской не был исполнен таким безоблачным оптимизмом. Его физическая связь с Искусным Огнем оставалась устойчивой, и сообщения, поступавшие в его мозг, встревожили его.

— Другие! Здесь! Как я! Другие!

— Объясни, — попросил Невенской.

— Другие! Малышки едят газ. Мы знакомимся, мы танцуем, танцуем, ТАНЦУЕМ!

Маленькие горелки под крошечными бойлерами. Газовые фонарики. Огни. Если этот земной огонь сольется с Искусным Огнем, результат непредсказуем.

— Не танцуй. Не смешивайся с младшими по чину, никогда, не порти чистоту своей крови.

— ТанцуемТанцуемТапцуем.

— Я запрещаю.

Слишком поздно. На глазах у Невенского зеленые потоки пламенея по всем улицам города Зелькива, едва различимо меняли цвет и характер. Краска начала вздуваться.

— Нет, — громко приказал Невенской. — Остановись. Уменьшись, сожмись… — Не чувствуя отклика, он предельно сконцентрировался. — Сожмись. Сейчас. Повинуйся.

— НетНетНетНетНетНет!

— Повинуйся!

— Нет! Я поднимусь высоко! Ты обещал!

— Потом…

— СейчасСейчасСейчасСейчасСейчасСейчасСейчас! — с этими словами огненные ручейки заполнили крошечные бульвары, от чего макет начал переливаться огнями, затем они мгновенно разлились по столу Мильцина, каскадами огненных потоков с четырех сторон обрушились на пол и растеклись по кабинету.

— Вернись! Прими свой первоначальный размер и форму! Сейчас! — Ответа не было, Искусный Огонь не подавал признаков, что он услышал или понял, от ужаса у Невенского все внутри перевернулось. Острая боль, как пуля, пробила его, он стиснул зубы.

— О, это что-то новенькое! — заулыбался Безумный Мильцин. — Невенской, дружище, истинно нет пределов твоей изобретательности! Что за фокус собирается показать нам Искусный Огонь на этот раз, а?

— Не имею представления! — глубоко вдохнув, Невенской поднял в атаку все свои ментальные силы и напряг волю. — Повинуйся.

Ответ пришел как мощный бессловесный выдох. С рокотом Искусный Огонь носился по полу, взмывал вверх по стенам, кружился по потолку. Зеленое пламя простыней нависало над головой. Дверной проем и оба окна были окутаны пламенем. Но комната оставалась неповрежденной и люди не опаленными — как и всегда, Искусный Огонь ничего не трогал — но его дикое возбуждение росло, и его самообладание может исчерпать себя в считанные секунды.

— О, великолепно, — восторженные глаза Мильцина IX блуждали по сотворенному инферно. — Невенской, ты превзошел самого себя!

Невенской почти не слышал его. Все его магические силы напряглись. Он пронизывал своими интеллектуальными импульсами огненную бесконечность и наконец уловил эхо мыслей своего творения.

— Большой! Танцую! Большой!

— Прелесть моя. Услышь меня, — магистр напрягал каждый атом своей воли, — услышь меня.

— Я слышу тебя! Я повсюду, я стал всем, я — Искусный Огонь! Танцую! Большой! Есть! Есть! ЕСТЬ!

— НЕТ.

— ДА! Есть!

— Уменьшись. Вниз. Вниз, не выше подола моего платья, не больше, чем кончик моего пальца, — он достиг почти совершенной концентрации, и хотя Искусный Огонь все еще сопротивлялся, но отвратительный момент неуверенности прошел и воля пламени была сломлена.

Искусный Огонь уступил неожиданно и сдался полностью. Зеленое пламя стекло по стенам как вода, сжалось, завернулось внутрь себя до жгутика размером с большой палец за какую-нибудь пару секунд.

По лицу Невенского струился холодный пот, а желудок скрутило. Он решил, что виной всему стал контакт с газовыми форсунками в миниатюрном городе Фрема Зелькива. Это смешивание отравило Искусный Огонь, притупило искусность и чуть не привело к катастрофе. Это больше не должно повториться. Подняв зеленое пламя с пола, он спрятал Искусный Огонь в нагрудный карман, откуда продолжало поступать ему в мозг разочарованное потрескивание.

— Ха, потрясающе, мой друг! Демонстрация еще одного чуда! — бесчувственный к так близко пронесшейся катастрофе, Мильцин IX от всей души похлопал магистра по спине. Повернувшись к разаульскому гостю, он спросил: — Ну что, Зелькив, разве я тебе не говорил?

— Да, Ваше Величество, — знатный землевладелец удивленно провел пальцем по краю своего макета, немного обожженного, но все же целого, — признаюсь, я ошеломлен.

— Вот тебе еще один новообращенный, — ликовал Мильцин.

— Совершенно верно, сир. Земляк, — обратился Зелькив к Невенскому, — примите мои поздравления и мое искреннее восхищение.

Магистр скромно поклонился.

— А скажите мне, — продолжал Зелькив, — может ли ваш чудесный огонь, который согласно вашей воле так мило танцевал в этих четырех стенах, повторить то же самое, но вне этих стен?

— Конечно же, — ответил Невенской.

— Он может расширяться и сжиматься, применять свою воспламеняющую силу или не применять ее, и все это по вашей команде?

— Именно так.

— Вы можете послать его куда хотите?

— Легко.

— Тогда, сэр, слухи подтверждаются, и вы обладаете величайшим оружием из всех, что мир когда-либо знал.

— Его величество Мильцин владеет всем, что находится в пределах дворца Водяных Чар, — с притворной скромностью пробормотал Невенской.

— Уверен, сир, — торжественно начал Зелькив, — вы понимаете, что в своих руках вы держите судьбу всего мира. Моя родина — Разауль — в смертельной опасности. Грейслендские захватчики опустошают наши земли и города, нарушая нашу мирную жизнь. Они продвигаются в глубь страны беспрепятственно, нас неминуемо ждет поражение, если Ваше Величество не станет нашим спасителем. Сир, я умоляю вас о помощи. Ведь это не случайно, что создатель Искусного Огня — разаулец. Отправьте моего соотечественника Невенского назад, домой вместе с его открытием, позвольте ему использовать его выдающиеся способности на благо его страны.

— Может показаться, землевладелец, — заговорил Король Мильцин с некоторой неприязнью, — что вы воспринимаете мой Искусный Огонь как обычное оружие, которое можно использовать при ведении современной войны.

— Искусный Огонь, Ваше Величество, и необычный, и в то же время обычный. Он в действительности настолько уникален, что я…

— Вы уговариваете меня направить мой Искусный Огонь на грейслендскую армию. Вы говорите о войне и разрушении. Четко уясните себе, что это открытие — радость и благо для всего человечества — никогда не будет использоваться в такой извращенной форме. Такие пустые предложения оскорбляют меня. Никогда больше не возвращайтесь к этой теме.

Лицо и голос, короля были холодны как арктическая ночь, но Благородный землевладелец упорно продолжал:

— Сир, вы говорите об этом открытии как о благе для его человечества. Его и можно использовать во благо согласно воле Вашего Величества. Грейслендские варвары угрожают поработить весь мир, и если Искусный Огонь остановит их разрушающую силу, то он сослужит великую службу всему человечеству.

— Вести войну означает служить человечеству? Ну и извращенная у вас логика. Вы неверно поняли наши желания, землевладелец, и вы слишком злоупотребляете нашей любезностью. Дискуссия окончена. Вы можете удалиться.

Замечательно, но Зелькив отказался принять предложение выйти вон. По всей видимости, отчаяние питало его смелость, и он продолжал настаивать:

— Ваше Величество должен услышать меня. Сир, вы должны услышать меня. Вот уже несколько месяцев слухи о сверхъестественном оружии, способном изменить ход войны, дразнят ложными надеждами моего правителя и его министров. Очень немногие из нас верят этим сказкам, но природа нашего затруднительного положения обязывает нас испробовать все возможности, и в итоге мой господин отправил меня в Нижнюю Гецию. То, что я сегодня увидел, доказывает подлинность слухов. Оружие существует. Оно не только существует. Искусный Огонь, созданный разаульцем, должен спасти Разауль. Он…

— Дальше можете не продолжать, — Мильцин IX сложил на груди руки. — Насколько я помню, в рекомендательном письме вы представлены как частное лицо, специалист по архитектуре, градостроительству и планированию, прибывший изучать гецианские методы строительства.

— Да, именно так, сир. Но сверх того, я здесь как неофициальный эмиссар моего суверена…

— Если бы это было известно, то вы бы не получили аудиенции. — Казалось, короля развлекает глубина вероломства прорвавшегося к нему эмиссара.

— Уполномоченный говорить и действовать от имени разаульского алора, — продолжал Зелькив, — уполномоченный добиться временного использования Искусного Огня на тех условиях, которые Ваше Величество сочтет приемлемыми и удовлетворительными…

— Довольно. Я не намерен слушать дальше. Ваши предложения неприемлемы, а поведение — неудовлетворительное. Вы злоупотребляете моим гостеприимством. Землевладелец, я вынужден потребовать, чтобы вы покинули мой дом немедленно.

— Ваше Величество, во имя справедливости, прошу у вас всего лишь четверть часа, чтобы изложить суть своего дела.

— Это долгая история, а ваше время вышло, равно как и мое терпение. Оставьте меня, — повелел король.

— Невенской, вы — мой соотечественник, поддержите меня, — его запас гецианских слов истощился, и он страстно заговорил на разаульском.

Свое непонимание Невенской прикрыл маской вежливого сожаления. В это время Мильцин IX из всей силы дернул шнурок звонка, призывая одетых в ливреи придворных, и те выпроводили Благородного землевладельца из кабинета. С его уходом остановился и поток пламенной разаульской речи.

— Ну, — Безумный Мильцин излучал негодование поруганной добродетели. — Какая неожиданная неприятность. Что он тебе сейчас говорил на своем северном наречии?

— Сейчас? А, он уговаривал меня вернуться вместе с ним в Разауль, сир, — на ходу сочинял Невенской. — Он предлагал щедрое вознаграждение от своего правителя за использование Искусного Огня.

— Правда? И это в моем присутствии! Какая наглость!

— Вы же видите, что это ни к чему не привело, Ваше Величество. Я даже не соизволил ему ответить.

— И правильно. Молодчина! Я намерен выдворить из страны твоего соотечественника. И не пытайся меня переубедить.

— Даже мысли такой не промелькнуло, сир.

— Его счастье, что я не приказал его выпороть. Какой наглый этот северянин! Сколько лицемерия, сколько обмана! Он умышленно выдал себя не за того человека. В действительности он предложил мне полную тарелку лжи, я не могу ему этого простить. Есть только одна вещь, которую я не могу выносить в людях, окружающих меня, — и я думаю, ты согласишься со мной, Невенской, — есть только одна вещь, которую я абсолютно не терплю, это — нечестность!

— Не теряй время, — посоветовал Гирайз в'Ализанте.

— Я пытаюсь прицелиться, — Лизелл, закрыв один глаз, другим прилипла к мушке «Креннисова ФК6». Она крепко держала в руках высоко поднятый пистолет так, как учил ее Гирайз.

— Соберись, будь тверже. У тебя не так много времени.

— Я знаю. Не сбивай меня, ты просто заставляешь меня нервничать.

— Я не заставляю тебя нервничать, но любая секунда сейчас…

— Я знаю! — Лизелл стиснула зубы, зрительно уплотнила цель так, что она уместилась в крошечный кружочек мушки, задержала дыхание и…

Оснащенный как шхуна колесно-винтовой пароход «Ривенэ» качнуло, и пустая бутылка, закрепленная на перилах палубы в качестве ее мишени, нырнула в голубые воды, омывающие Жемчужные острова.

Ну вот, она опять долго тянула время. Сейчас он начнет читать ей нотацию и заставит чувствовать себя глупым ребенком…

Но он обошелся без нотации.

— Попробуй еще раз, — и, достав новую пустую бутылку из своего, похоже, неистощимого запаса, Гирайз установил ее на перилах. — Учитывая нетипичные обстоятельства, ты делаешь значительные успехи.

Похвалил сам господин маркиз? Нечто невероятное. Она бросила на него удивленный взгляд и вновь сконцентрировалась на поставленной перед ней задаче. Быстро прицелившись, нажала курок — и пуля пролетела где-то над водой. В следующую секунду «Ривенэ» качнуло, и уцелевшая бутылка свалилась за борт.

— Полный крах, — нахмурилась Лизелл. — Похоже, талантом природа меня обделила.

— Трудно судить в такой обстановке, — успокоил ее Гирайз. — В любом случае, здесь важны не столько природные данные, сколько упорство. Работай честно, и у тебя все получится.

— Ты правда так думаешь?

— Ты же усвоила основы. А сейчас все дело в тренировке, лучше бы это делать, когда под ногами твердая земля.

— Я буду тренироваться, пока не попаду.

— А когда попадешь, продолжай тренироваться и дальше.

— Обещаю. Гирайз, — она колебалась, — я хочу поблагодарить тебя за помощь. Ты потратил столько времени, обучая меня и вселяя уверенность, несмотря на то что не одобряешь в целом эту затею.

— Похвалила сама мисс Дивер? Нечто невероятное. Но ты уже знаешь, почему я это делаю. Я единственно надеюсь, что у тебя никогда не будет повода воспользоваться твоими новыми достижениями.

— У меня уже был повод, и это не случай с Бавом Чарным. — Поймав его вопросительный взгляд, она продолжила: — Я не рассказывала тебе, почему мне захотелось купить пистолет при первой же возможности.

— Ты не обязана передо мной отчитываться. Ты и так уже все достаточно ясно продемонстрировала.

— Но я хочу рассказать тебе, — кратко она описала происшедшее в Глоше: грейслендских солдат на платформе, их грубое насилие средь бела дня на глазах у многочисленных и равнодушных свидетелей. Обычно не желая признаваться в своей слабости, сейчас она рассказывала о пережитом ужасе, об оскорблении и похожем на ночной кошмар чувстве полного бессилия, которые переполняли ее в тот день, и она видела, как лицо Гирайза менялось по ходу ее рассказа.

— Совершенно ясно, что произошло бы, если бы Каслер Сторнзоф не вмешался, — сделала в конце вывод Лизелл. — Сама я ничего не могла сделать, чтобы спастись: ни убежать, ни защититься, вообще ничего не могла сделать. Это самое ужасное чувство, какое только можно представить, и я тогда пообещала себе, что больше никогда не допущу, чтобы подобное повторилось снова. Мне нужно оружие для самообороны, и маленький пистолет — самое лучшее, что можно придумать. Ну вот, теперь тебе все понятно, правда?

— Шесть лет назад я бы ответил, что красивой женщине вряд ли нужно заботиться о своей самообороне, так как у нее не может быть недостатка в преданных защитниках, и ты бы разразилась праведным гневом. Но тогда, шесть лет назад, наш разговор вообще не имел шансов состояться, поскольку ты бы не снизошла до объяснений. Почему же ты сейчас это делаешь?

— Думаю, потому, что хочу, чтобы ты знал и верил, что я не потакаю своим бессмысленным капризам.

— Я не тешу себя иллюзиями по поводу того, что ты придаешь большое значение моему мнению.

— Потому что я не руководствуюсь только твоим мнением.

— Потому что ты его упорно игнорируешь.

— Ты утрируешь. Ты разве забыл, как я собиралась купить акции Гуначио Юниверсал Панако? Ты же сумел меня отговорить.

— Удалось только потому, что ты хотела, чтобы тебя отговорили. А как насчет финансовой пирамиды Стуби-Грослингер? От этого мне не удалось тебя отговорить, и что из этого вышло, ты помнишь.

— Это было почти семь лет назад! Я была еще ребенок.

— Я привел только один случай, а сколько их было? Ты помнишь экскурсию на в'Авайлерские водопады? Я умолял тебя не ездить туда, но ты даже слушать не хотела, все едва не закончилось гибелью.

— Ну, а чего ты ждал? Ты был так категоричен; разговаривал со мной как с капризным ребенком. Если бы ты обращался со мной как с разумным взрослым человеком…

— Но ты только что сказала мне, что ты была ребенком тогда. Или я тебя неправильно понял?

— Я имела в виду, что мне недоставало опыта, но я не была глупой!

— Да никому и в голову не приходило называть тебя глупой. — И не дав ей ответить, Гирайз продолжал: — Я не забыл Таинственный Саквояж, Фирму Фабек, Зеленый Комитет, я только три назвал. Каждый раз, как только я подавал голос протеста, твое упорство во сто крат возрастало. Иногда казалось, что тебе доставляет удовольствие демонстрировать полное презрение к тому, что я думаю.

Не к тому, что ты думаешь, а к твоему авторитарному отношению ко мне. Мне этого хватило в доме Его чести, и я не хотела больше терпеть это, тем более от тебя. Но тогда ты совсем этого не понимал, подумала Лизелл. Шесть лет назад она видела только то, что он хочет защитить ее в классическом стиле бывших Благородных. Его покровительственность и самонадеянность могли спровоцировать только бунт, хотя его намерения были, несомненно, благими. Сейчас она уже выросла и может позволить себе некоторую терпимость. Проглотив обычную колкость, она ответила с не свойственной ей мягкостью:

— Ну, это было так давно, и не стоит затевать по этому поводу новую ссору. Тем более, что я начала разговор со слов благодарности тебе.

— Да, ты права. Давай поставим точку во всех наших ссорах, тем более что они бессмысленны сейчас.

Она кивнула и улыбнулась. Улыбка выражала радость, но она почувствовала, как его последние слова кольнули ее грустью.

— Ну что, я ставлю следующую мишень? — спросил он тоном, за которым должен последовать только утвердительный ответ.

— Не здесь. Солнце светит мне прямо в глаза. Пойдем на другую сторону.

Он поднял сумку с пустыми бутылками, она опустила пистолет в карман, и вместе они пошли по палубе в поисках более удобного места, стараясь говорить на нейтральные темы. Когда они останавливались у перил посмотреть на морскую гладь, разговор повисал в воздухе. «Ривенэ» как раз проплывал мимо Башни Азуре, самой известной достопримечательности Жемчужных островов. Из воды отвесно поднимался знаменитый сверкающий прожилками слюды утес. Блестящие камни образовывали ярусы, напоминающие башню, величественно устремленную к небу. Слюдяной утес был покрыт роскошными узорами голубого липкого ила, который еще называли «ложный небосвод». Ил служил питательной средой для громадных колоний голубых аэннорвермис — сапфирных червей Жемчужных островов. Червям не сиделось в щелях и норках, наверное, миллионы их выползли на поверхность. Они усиленно пожирали ил, их тела покрывали утес от основания до вершины, как блестящая синяя мантия.

Лизелл внимательно рассматривала достопримечательность Жемчужных островов, сдерживая некоторое отвращение. Было нечто завораживающее в безостановочных волнообразных движениях аэннорвермис . В каком-то смысле это было даже красиво. И она не могла оторвать глаз от шевелящейся сини, да и не хотела. Очень скоро зрение расфокусировалось, и стало казаться, что колышущаяся синь моря слилась с колышущимся голубым утесом в одно целое.

Голос Гирайза вывел ее из состояния легкого транса.

— Случалось, что люди прыгали за борт и плыли к утесу, соблазненные такой роскошной приманкой.

Лизелл поразилась нахлынувшей на него веселости. Щеки ее вспыхнули. Не ответив, она медленно отошла от перил, он последовал за ней. Вскоре они натолкнулись на Бава Чарного, развалившегося в шезлонге с неизменной фляжкой, прижатой к груди.

— О! — Чарный зло сверкнул на нее глазами. — Кого я вижу: стрелок, бьющий без промаха . Хвасталась, что с оружием не расстается, а сама тренируется каждый день и не может попасть в сарай с расстояния пяти шагов.

С высоко поднятой головой Лизелл гордо и молча прошла мимо.

— Не могу дождаться, когда мы ступим на землю и избавимся от этого разаульского пьяницы, — чуть слышно простонала она, когда Чарный остался позади. — Он сверлит меня своим дьявольским глазом каждый раз, как мы встречаемся. Он смотрит так, как будто хочет разорвать меня на части.

— Так оно и есть, наверное, — ответил Гирайз. — За что ты его винишь? Насколько я помню, это ты угрожала ему пистолетом.

— Он заслужил этого.

— Кто знает, может быть, господин Чарный имеет на этот счет иное мнение.

— Разве ты бы не попробовал применить силу, чтобы остановить его тогда, будь у тебя оружие?

— Как ты можешь знать, что я могу, а что нет?

— О да, ты бы не стал этого делать. Это не в твоем стиле.

— Ты все еще считаешь, что знаешь мой стиль?

— Звучит как вызов.

— Ты хочешь, чтобы это был вызов?

— Я готова принять любой ваш вызов, маркиз в'Ализанте.

— Вы так самонадеянны. А хватит смелости попробовать? Ты же уверена, что можешь читать меня, как открытую книгу. Для тебя стопроцентно очевидно, что такой консервативный, рациональный, абсолютно предсказуемый человек, как я, не может и помышлять об оружии. Никоим образом. Ну что, заключим пари?

— Пари? Я просто выразила свое мнение, и ты бы не предлагал пари, если бы не знал наверняка, что выиграешь. Совершенно очевидно, что у тебя должно быть оружие. А если его и нет, то ты пользуешься случаем, чтобы убедить меня в его наличии. Ты же знаешь, что я не верю в очевидность. И, поймав меня именно на этой слабости, ты пытаешься подтолкнуть меня к неверным предположениям. Если бы ты не знал, что я подумаю, что ты меня дурачишь, и…

— Не кажется тебе, что это слишком сложно? И не вполне точно отражает мой ход мыслей?

— О, я не позволю тебе связать мои мысли в морской узел. Ты блефуешь, Гирайз.

— Я?

— Ты, но тебя нетрудно разгадать.

— Ну так раскрой мой обман. Давай заключим пари.

— Отлично! Сколько ставим?

— Ну, чтобы не было так скучно, давай десять тысяч новых рекко…

— Сколько?

— Или же честный ответ на вопрос, который я задам тебе по своему усмотрению.

— Какой вопрос?

— Любой, какой я захочу задать. Ты в нерешительности. Страшно?

— Вовсе нет. А как насчет господина маркиза? Если я выиграю, то никаких праздных вопросов, я хочу получить десять тысяч новых рекко, желательно банкнотами среднего достоинства. Вы готовы заплатить?

— В соответствии с законным требованием.

— Очень хорошо. Принимаю пари. Утверждаю, что у вас нет оружия. Если я не права, докажите это сейчас же.

В ту же секунду он вынул из кармана своего пиджака пистолет, почти такой же, как и у нее.

— А, ясно. — Все-таки он одержал верх. Лицо залила краска. Она чувствовала себя последней дурой, но все же нашла в себе силы предельно равнодушно спросить: — Это «креннисов»?

— Модель ФК29. Немного тяжелее твоего ФК6, и дальность прицела больше. — Гирайз спрятал пистолет в карман.

— М-м-м. Да. Ну… В общем, ты выиграл. И я боюсь, у меня нет десяти тысяч. — Несмотря на искреннюю досаду, она все же не была расстроена. Выиграй она, Гирайз в'Ализанте безболезненно заплатил бы проигрыш, но потеря им такой крупной суммы не доставила бы ей радости. По какой-то причине, которую она вряд ли бы могла объяснить, Лизелл чувствовала, что поступила бы низко. Но проиграла она, и деньги не замарают их рук, ей нужно ответить лишь на какой-то маленький вопрос. Она понимала с едва уловимым внутренним трепетом, что не имеет ни малейшего представления, о чем он собирается ее спросить. Более того — она и представить не могла, что такой воспитанный, такой во всех отношениях замечательный человек, которого, как ей казалось, она знала так хорошо, действительно может иметь пистолет. Неужели он так сильно изменился за последние годы? Или она никогда его не знала?

— Ну, тогда ты должна мне честный ответ на один вопрос.

— На какой именно?

— Вопрос следующий, — он выпрямился, приглашая ее тем самым последовать его примеру. Глядя ей прямо в лицо, спросил: — Почему ты не сделала ни одной попытки ответить мое письмо, которое я тебе написал тогда, шесть лет назад? — Она молчала, и он добавил: — Ты помнишь то письмо?

Нехотя она кивнула головой. Она не просто помнила то письмо. Письмо до сих пор лежало в ее комнате в Ширине, в потайном ящичке ее шкатулки для драгоценностей. Плотная почтовая бумага потерлась на сгибах и стала мягкой от частых прикосновений.

— Мой посыльный заверил меня, что письмо было доставлено лично тебе в руки за день до твоего отъезда на Лактикхильский Ледяной Шельф. И все же ты уехала, не написав и слова. Я никогда не мог понять почему.

— Ты легко поймешь, когда узнаешь, что я уехала на следующее утро, так и не прочитав твоего письма.

— Понимаю. Ты решила полностью прекратить наше общение.

— Не совсем так. Это было больше… — она запнулась, но нашла в себе силы продолжить. Ведь она, в конце концов, обещала быть честной. — Я не стала читать письмо в тот вечер, когда его получила, потому что я боялась прочитать там нечто такое, что заставило бы меня изменить мои планы — отложить или даже отменить поездку. Я не хотела искушать судьбу, по этому не вскрыла письмо. Сдержаться было очень трудно. Я до сих пор помню, как покалывало кончики пальцев от желания оторвать кромку конверта. Но я заставила себя положить письмо на дно чемодана, сверху наложила массу своих вещей, а потом застегнула молнию и закрыла все замки. Я не открывала чемодан, пока не оказалась в открытом море, откуда не могла уже повернуть назад.

— И только тогда ты прочитала его?

— Только тогда.

— И до сих пор не нашла возможности ответить.

— Я не могла ответить. Я собиралась, я хотела, но я не могла найти слов. Ты знаешь, я пыталась ответить.

— Нет, я не знаю.

— Много раз, и всегда письмо превращалось в груду клочков бумаги. Я не могла сказать то, что хотела; может быть, мне что-то мешало, я не знаю точно, что — я была слишком взволнована, слишком смущена и слишком молода. — К ее удивлению, у нее вырвалось: — Прости меня.

Он тут же кивнул. Она ничего не могла прочитать по его смуглому лицу. Минуту спустя он медленно пошел по палубе, она следом. Молчание затянулось. Наконец он лениво спросил:

— Когда ты в итоге прочла мое письмо, его содержание подтвердило твои страхи?

— Страхи?

— Ты нашла там что-нибудь такое, что могло заставить тебя изменить твои планы?

— Я думаю, твоя победа дала тебе право только на один вопрос. Сейчас твоя очередь отвечать.

— Моя очередь? Почему? Я не помню, чтобы обещал нечто подобное.

— Не обещал, — она улыбнулась, давая понять, что настроение поднялось. — Считай это великодушием бывших Благородных.

— Но ведь манеры бывших Благородных в прошлом, и ты не устаешь напоминать мне об этом. Так что ты хочешь спросить?

— Почему ты решил принять участие в Великом Эллипсе? Ты обещал в Хурбе, что расскажешь мне, когда мы будем на борту в открытом море.

— Помню, упоминал об этом. Но мы как-то неопределенно, расплывчато говорили на эту тему.

— Она такая же скользкая, как те голубые червяки, и недостойна Вашей светлости, такой вывод я должна сделать?

— Еще одной иллюзии суждено разбиться.

— Ну, давай же, Гирайз, разбей ее на мелкие осколки!

— Поскольку ты так любезно просишь…

Знакомая фигура в импозантных одеждах, усыпанная жемчугами, возникла у них на пути. Раздался знакомый голос:

— А, парочка участников из Вонара, такие неразлучные. Мне нужно вас бояться? — спросил занудно общительный Поб Джил Лиджилл.

— Может, нам всем нужно друг друга бояться? — Лизелл подхватила его веселый тон, скрывая за этим свое разочарование. Уже несколько дней она упорно стремилась добиться от Гирайза ответа, но он каждый раз отражал все ее попытки. Снова и снова он уходил от ответа, да так ловко, что все его увертки казались случайностью. Сегодня ей удалось почти подвести его к краю откровения, и только вторжение — так чудовищно не вовремя — лантийского торговца снова все расстроило.

— Я думаю, что мы друг другу не угрожаем, пока находимся на борту одного и того же судна, — улыбка пряталась в уголках губ Гирайза. — Особенно если нам так повезло с отсутствием грейслендского элемента. Упоминая о нем, господин Джил Лиджилл, я бы хотел услышать, как вам удалось перехитрить наших любящих требуху друзей. Как я могу догадаться, закрытие порта не удержало вас.

— Оно и не могло, сэр. — Поб Джил Лиджилл явно заважничал. — Оно и не могло. В моем родном городе Ланти Уме, будьте уверены, у меня всегда найдутся запасные варианты.

— Другого я и не ожидал услышать. Хотя лантийское сопротивление, которое так хотело помочь своему соотечественнику, не смогло найти вас. Джил Лиджилл просто растворился в прозрачном воздухе. Как вам удалось совершить такой волшебный трюк?

— Никакого волшебного трюка, сэр, всего лишь маленькое старомодное средство, приправленное щепоткой смелости, — откровенничал Джил Лиджилл. — Я объясню. Вы помните суматоху в порту в тот день, когда мы прибыли в Ланти Уму? Ну так вот, до того как «Карвайз» встал на якорь, я был готов…

Лизелл подавила вздох скуки. Она уже знала сказку странствий Поба Джила Лиджилла. Выйдя на берег, он легко прошел через лантийскую таможню и направился в самый захудалый район города, где обитают самые отчаянные местные контрабандисты. Один из них согласился за гигантское вознаграждение тайно ночью провести его через все кордоны. Маленькая барка контрабандиста прошла почти под самым носом у грейслендского патрульного катера, выскользнула незамеченной из гавани, а затем доставила своего единственного пассажира до Хурбы, куда Поб Джил Лиджилл попал как раз вовремя, чтобы успеть купить билет на «Ривенэ». За несколько дней путешествия уже все переслушали эту историю Джила Лиджилла, включая Гирайза. И сейчас он стоял и слушал с видом глубочайшего внимания, который он умел на себя напускать, и, вероятно, в душе веселился.

— Затянутое облаками небо, туман над водой служили нам хорошим прикрытием, но все же опасность была велика… Как сейчас помню один момент, от которого чуть сердце не остановилось, когда луна появилась из-за туч… Капитан открыто признался, что был поражен моей отвагой и хладнокровием… — голос Джила Лиджилла плавно растекался волной воспоминаний, и не было этой волне ни конца ни краю.

Лизелл слушала эту историю по крайней мере уже третий раз, и с каждым новым разом она обрастала новыми подвигами рассказчика. Лизелл начала от скуки топтаться на месте. Но тут же незаметно одернула себя. Когда Поб Джил Лиджилл замолчал на секунду, чтобы перевести дух, она воспользовалась моментом и, извинившись, улизнула. Укрывшись в своей каюте, она принялась за новый роман «Проклятие королевы ведьм». За этим занятием она провела время до самого ужина.

Этим вечером ей не удалось застать Гирайза одного и пришлось отойти ко сну с неудовлетворенным любопытством.

На следующее утро она удобно устроилась в шезлонге на палубе и читала, или притворялась, что читает, как только замечала прогуливающихся по залитой солнцем палубе своих компаньонов. Она уткнулась в книгу, делая вид, что очень увлечена, как только хихикающие Стециан и Трефиан Фестинетти нарисовались на горизонте. Но она подняла глаза и улыбнулась приблизившемуся Меску Завану. Увидев это, он остановился поболтать, и это у него получилось более или менее вразумительно. Заван, и это становилось все заметнее, едва мог сдержать свое волнение по мере приближения к Аэннорве. Он непрерывно говорил о своей семье, он планировал, как лучше провести время их краткой встречи, ведь свободного времени у «эллипсоидов» почти нет. Лизелл слушала, кивала и улыбалась, а про себя в сотый раз думала: «Ему бы лучше сидеть дома» .

Меск Заван, поговорив, пошел дальше. Время шло, за бортом шумела вода и уносила назад бесчисленные Жемчужные острова. Постепенно «Королева ведьм» превратилась в скучное чтиво, но Гирайз так и не появлялся. Ее глаза выудили его в толпе пассажиров, выплеснувшихся на палубу, как только на горизонте показался берег Аэннорве. Он вместе со всеми стоял у перил, засунув руки в карманы. И легкий бриз играл его темными волосами. Она бы могла подойти и заговорить с ним, если бы захотела, но сейчас ей не хотелось этого делать. Не пройдет и часа, как «Ривенэ» бросит якорь в Аэннорве, но ее мысли уже летели дальше порта в поисках способа оторваться от своих соперников. На этот раз, решила Лизелл, она точно первой ступит на берег. Первой будет в очереди на таможне.

И может быть, ей удастся выяснить, как давно здесь проходил Каслер Сторнзоф.

Нахмурившись, она отвернулась в сторону, и пара идентичных фигур в розово-лиловом привлекла ее внимание. Невдалеке стояла парочка Фестинетти и о чем-то беседовала с капитаном. Смазливые лица близнецов были нехарактерно сосредоточены, и Лизелл заметила, как золото перетекло из одних рук в другие. При виде этого внутри у нее затрезвонили колокольчики тревоги.

 

IX

«Ривенэ» вошел в порт, и в машинном отделении наступила тишина. Спустили трап, но трое матросов, вставших возле него, блокировали высадку пассажиров. В ответ на бесчисленные расспросы о причинах задержки матросы неопределенно ссылались на какие-то бюрократические недоразумения, возникшие по поводу документов, разрешающих коммерческим судам заходить в иностранные порты. Толпящиеся пассажиры возмущались, и матросы, устав от разъяснений, попросту замолчали.

Через некоторое время появился капитан в сопровождении парочки молодцов в розово-лиловом; все они сошли на берег и скрылись из виду. Подозрения Лизелл приобрели форму неопровержимого доказательства. Гнусные маленькие обманщики из Траворна дали взятку капитану. Им удалось засадить всех своих соперников в ловушку, в то время как они продолжат следовать по маршруту Великого Эллипса. Они уходили вперед. Грубое нарушение правил просто шокировало ее.

Уже поползли полуденные тени, четыре часа ожидания привели ее в бешенство. Отчаявшиеся пассажиры слонялись без дела, тянули напитки со льдом и убивали время в азартных играх, кто на какие был горазд. Наконец-то капитан вернулся, уже один. Минуту спустя арестованные были выпущены на свободу.

Злая и расстроенная, Лизелл опрометью бросилась вниз по трапу и с той же скоростью понеслась к таможне, над которой развевался черно-фиолетовый флаг Аэннорве. Полдня она потеряла в ожидании, не ела, не пила, воздерживаясь от соблазнов гостеприимного салона, и самоотречение было вознаграждено.

Она первая ступила на землю с трапа и первой оказалась в очереди на паспортный контроль.

Но энорвийские бюрократы продемонстрировали странную смесь равнодушия и рвения. Не менее сорока минут прошло, прежде чем очень занятая персона за стойкой наконец-то заметила ее присутствие. Когда же это случилось, ее багаж был подвергнут самому тщательному досмотру, который тянулся невыносимо долго. Не осталось ни одной вещички, самой банальной, самой интимной, которой бы удалось избежать дотошного осмотра, и когда она наконец получила требуемый штамп в паспорте и ее мучитель дал отмашку к выходу, она просто вся кипела от злости и нетерпения.

Она бросила враждебный взгляд назад через плечо на энорвийского чиновника и увидела, что и следующего в очереди путешественника он подвергает такому же детальному досмотру, через который прошла и она сама. Все стало понятным. И здесь постарались близнецы и их отвратительные деньги. Мошенники . С такой скоростью только к ночи все пассажиры пройдут таможню.

В этом есть определенный плюс. Один или двое из ее соперников могут выбыть из соревнования здесь и сейчас. Она пробежала глазами очередь и нашла Гирайза в'Ализанте. Не останавливайтесь, господин маркиз, но эта задержка давала ей маленькое преимущество, которое она не хотела упустить.

На вокзал. Билет. Следующий пункт назначения — Бизак. Быстреебыстреебыстрее.

С дорожной сумкой в руке она вышла из здания таможни и поспешила к ближайшей от порта улице, где бы она могла наверняка найти полчище двухколесных кэбов. Сегодня их там почему-то не оказалось. Странно. Она обшарила глазами всю улицу вдоль и поперек. Перед ней предстали белые оштукатуренные здания с терракотовыми черепичными крышами, украшенными замысловатыми решетками из кованой стали. Причудливые надземные пешеходные переходы, соединявшие здания на верхних этажах. Шумные толпы загорелых энорвийцев, одетых в яркие одежды, согласно местной моде. Такая пестрота в более холодном климате показалась бы легкомысленной. Лоточные торговцы, возчики с тележками, садовники, огненно-красный одиночный велосипедист. Она увидела все это, но не увидела ни одного двухколесного частного кэба или тележки, запряженной осликом, или, на худой конец, любого средства передвижения, кроме старомодного медленно плетущегося мискина.

Невероятно. Аэннорве — большой процветающий портовый город. Каждый день в порт прибывают пассажиры, и им нужен транспорт, которого, похоже, здесь и в помине нет. Неужели опять близнецы постарались? Не может быть. Даже богатств Фестинетти не хватило бы на такую ловкую проделку.

Лизелл подошла к ближайшему лоточнику, этакому павлину в светло-вишневых одеждах, с блестящими черными кольцами волос, черными глазами и экстравагантными усами. Его глаза алчно загорелись при ее приближении.

— Где я могу найти кэб? — спросила она по-вонарски. Он выпучил на нее глаза, и она повторила вопрос. Он не понимал, и она повторила вопрос на кирендском, гецианском, затем перешла на ломаный грейслендский. Лоточник ответил на энорвийском, которого она не понимала. Широким жестом он показывал ей на свой товар — дешевые кожаные изделия, разложенные на лотке.

Ничего хорошего. Она направилась к другому лоточнику, который торговал вульгарной медной и стеклянной бижутерией. Торговец затрещал на энорвийском и затряс уродливыми безделушками.

Похоже, никто не говорит по-вонарски. Она могла ожидать такого невежества на Бомирских островах, но Аэннорве считался цивилизованным городом. Она пошла дальше по улице, но кэбов по-прежнему не было видно. Дорогая, тыквенного цвета четырехместная коляска, запряженная парой хорошо подобранных гнедых, резво пронеслась мимо. Лизелл успела заметить пассажира. Это была женщина с овальным белым лицом, гладким, как полированная галька, и на нем темные акульи глаза. Первый порыв был окликнуть эту бледнолицую акулу, но неловкость сковала ей язык. Злая на себя, она поплелась дальше, чувствуя изрядный вес своей дорожной сумки. Минут пять спустя, когда она заметила мула, тянущего телегу, доверху груженную капустой и морковкой, она уже не колебалась, а заспешила медленно ползущему транспортному средству, остервенело размахивая свободной рукой.

Возница натянул поводья и с удивлением уставился на нее. Седой энорвиец, сутулый, высокий и тощий, с морщинистым лицом, выглядывавшим из-под простой рабочей кепки. Он производил впечатление человека бедного и безобидного, оба качества и привлекли ее внимание. Сейчас все зависело от того, сумеет ли она с ним договориться.

Она попробовала заговорить на вонарском — он смотрел непонимающе. Второй язык, которым она воспользовалась, также оказался бесполезным, наконец она прибегла к лантийскому, который знала весьма поверхностно.

— Кэб? Эшно-таун? Ехать. Улицы. Ехать. Деньги, — чувствуя себя от такой речи полной идиоткой, она достала банкноту нового рекко и продемонстрировала пантомиму оплаты, после чего застыла с вопросительно вздернутыми бровями.

— Фиакр? — спросил незнакомец на лантийском.

Она мгновенно его поняла, так как фиакр и на вонарском фиакр, правда, ударение другое, но смысл от этого не меняется. Вначале она удивилась, что ей ответили на лантийском, но тут же вспомнила, что лантийцы беспрестанно снуют между Далионом и Аэннорве, ведя оживленную торговлю. Многие энорвийцы, живущие на побережье и в портовых городах, говорят по-лантийски.

Энорвиец еще раз переспросил ее, и Лизелл замотала головой в знак согласия.

— Да, фиакр, — кивала она и для пущей убедительности несколько раз повторила «да».

— Нет, — четко ответил энорвиец. — Фиакр ушли. Все ушли.

— Ушли? — как эхо повторила Лизелл. — Все? Куда?

Из энорвийца градом посыпались лантийские слова, сильный акцент сделал их почти непонятными.

— Повторите, пожалуйста, только медленно, — попросила Лизелл.

Он повторил сказанное еще раз, и она смогла разобрать несколько слов:

— Несколько часов назад… два — незнакомое слово. — Пароход из Хурбы и — бла-бла-бла — братья… похожие… одно лицо, одна одежда… деньги… из Траворна — целая фраза непонятная, это не делает ей чести. — Фиакры в порту… мало было, потому что стревьо — что значит «стревьо» — непонятно. — Лошади скудный… стревьо — бла-бла-бла — владельцы… высокая цена… братья из Траворна заплатили… фиакры ушли…

— Подождите, — Лизелл перерыла в памяти запас лантийских слов и вымучила фразу. — Братья из Траворна заплатили всем фиакрам, чтобы они уехали из порта?

— Да. Все фиакры. — незнакомец подтвердил ее подозрения.

— Самый гадкий поступок, ни с чем подобным мне не приводилось сталкиваться! Эти подлые маленькие хорьки должны быть обязательно дисквалифицированы! — воскликнула в негодовании Лизелл по-вонарски. Невероятно. Как им это удалось? — Им это просто так не сойдет! Я буду жаловаться!

Все верно. Но только кому?

Нет смысла злопыхать, можно потратить время и с большей пользой. Что же делать? Думай. Энорвиец, восседая на своей телеге, рассматривал ее с простодушным любопытством. Она вновь заговорила на своем жалком лантийском.

— Вы везти меня внутри своего повозки к… — Как же будет вокзал? Слово в голову не приходило. Может быть, как и фиакр, оно звучит так же, как и на вонарском? — Железная дорога, — закончила фразу Лизелл. На лице слушателя никакого понимания. — Отправляться, далеко. Рельсы. Вокзал, — пыталась она разъяснить. Ей отвечали непонимающим пожатием плеч. Она попробовала объяснить на других известных ей языках. Никакого успеха. В конце концов, отчаявшись, она запыхтела, имитируя локомотив, для большей схожести время от времени издавая звуки, напоминающие свист паровоза.

Энорвиец громко засмеялся, и она почувствовала, как краска стыда залила ее лицо. Он засмеялся лишь от того, что до него дошло, о чем она его спрашивает.

— Фериньелло? — уточнил он.

Наверное, это и будет по-лантийски вокзал, решила Лизелл.

— Вы везти меня внутри своего повозки. Я платить деньги.

Казалось, возница не особенно был на это настроен. Он излил на нее поток отрицательных лантийских слов, и несколько раз она уловила мистическое «стревьо», которое, похоже, означает некое затруднение или препятствие. Какое-то лицо? Неумолимого бюрократа? Природные явления разрушительного характера? Наводнение? Туман? Кем бы или чем бы ни являлось это стревьо, она не допустит, чтобы оно ее остановило.

— Деньги. Я платить. Деньги. Деньги. — Она размахивала кулаком с зажатыми в нем соблазнительными новыми рекко.

Похоже, на него подействовало.

— Деньги. Деньги.

Он согласно кивнул, взял деньги, и она забралась к нему, усевшись рядом на сиденье.

— Фериньелло? — спросила она весело.

— Фериньелло. — Он стегнул мулов, и телега сдвинулась с места.

Удача. Она преодолела языковой барьер. С чем Лизелл себя и поздравила. Теперь она оторвется от своих «эллипсоидов» , с которыми вместе плыла на «Ривенэ», за исключением этих гадких Фестинетти, которые стоят грейслендского грандлендлорда.

Каслер Сторнзоф и его айсбергоподобный дядюшка. Несправедливо облагодетельствованные, они, наверное, ушли далеко вперед по маршруту Великого Эллипса.

Она запретила себе думать об этом. Грейслендцы не должны выиграть. Когда-нибудь удача изменит им, и тогда она их догонит.

Каслер Сторнзоф и его дядя смотрели друг на друга, как два дуэлянта. Взаимная неприязнь электризовала сам воздух, которым они дышали. Они впились глазами друг в друга, и мгновенно суматоха на палубе выпала из поля их зрения.

— Это катастрофа, — произнес Торвид Сторнзоф, — настоящая катастрофа.

— Вряд ли это так ужасно, грандлендлорд, — возразил ему Каслер.

— Что? Я правильно определяю положение дел. Пароход привез из Хурбы в Эшно целую толпу твоих соперников, они обогнали «Вдохновение», но для тебя это не так ужасно! Я видел их, спотыкающимися в спешке на пристани, и это для тебя не повод для беспокойства!

— Скорее повод для любопытства. Как удалось вонарцам и остальным так быстро переправиться из Ланти Умы в Хурбу? Каким транспортным средством они могли воспользоваться? Такой удивительный бросок не поддается рациональному объяснению.

— Способ их передвижения нас не касается. Важно то, что мы потеряли преимущество.

— Я не склонен скорбеть по этому поводу, грандлендлорд.

— Тогда ты просто дурак. Но уровень твоего интеллекта едва ли вопрос великой важности, есть проблемы более волнующие. Известно ли тебе, что железнодорожники в этой анархической сточной яме объявили полномасштабную забастовку?

— Я не говорю по-энорвийски, — ответил Каслер, — я только сейчас с твоих слов узнал, что рабочие бастуют.

— Местные власти непонятно почему не смогли подавить волнения.

— Возможно, они придерживаются более мягких методов общения со своими подданными.

— Мягкость — первое уязвимое место слабых, — продолжал Торвид. — Тебе хорошо известно, что шалости этих траворнских кретинов-близнецов задержали тебя на несколько часов или даже дней.

— По-видимому, кретины весьма изобретательны, судя потому, как они двигаются вперед.

— Когда ты перестанешь развлекаться таким образом, возможно, ты соизволишь предъявить свой план действий, если таковой у тебя имеется.

— Я воспользуюсь любой из существующих возможностей, чтобы добраться из Аэннорве в город Янисс на реке Арун, — ответил Каслер, ни минуты не колеблясь. — Можно будет нанять барку или катер, чтобы добраться до Желтого Ноки, а там уже любым наземным транспортом отправиться на восток, чтобы пересечь границу Бизака, и далее в Квинкеваг. Как только мы пересечем границу Бизака, путь по железной дороге снова будет открыт.

— У тебя психология мелкого клерка, который боится оторваться от карт и расписаний, и стратегию ты выработал подстать такому клерку — мелочную и тихоходную. Запомни, пока ты болтаешься по реке в какой-нибудь лодчонке, эти фигляры из Траворна с каждым часом будут уходить все дальше и дальше вперед.

— Сейчас трудно что-либо изменить, — невозмутимая любезность никогда не покидала Каслера. — Мы можем только двигаться дальше с надеждой, что со временем представится возможность наверстать упущенное время.

— Поступай как хочешь, племянник. Что касается меня, я не намерен смиренно ждать, когда возможность подвернется — я предпочитаю сам создавать возможности.

— Насколько я понимаю, вы не являетесь участником Великого Эллипса, и все эти рассуждения носят строго теоретический характер.

— Все именно так. Мое удобное положение человека стороннего освобождает меня от бесчисленных утомительных обязательств. В данный момент, например, я уклоняюсь от необходимости терпеть паломнически-искупительное путешествие по земле Аэннорве, чей климат, обычаи и народ я презираю.

Филантропия не просматривалась в дядиных рассуждениях, хотя жалобы его на Аэннорве были не совсем уж необоснованными. Толпа, которая пихала их во все бока на пристани, была за пределами обычных ожиданий. Он успел уже получить несколько серьезных тумаков, и они не были просто случайной неуклюжестью. Неожиданно какой-то мальчишка отважился плюнуть в него, едва не попав ему на ботинок. Он часто сталкивался с неприязнью иностранцев, но никогда так близко, и никогда она не выражалась так откровенно смело. Кровь в нем закипала, но внешне это никак не проявлялось.

— Эти энорвийцы вовсе не друзья Грейслендской Империи. По-видимому, моя форма оскорбляет их.

— Ха, им нужна хорошая плеть, только и всего. К счастью, мне не нужно беспокоиться на этот счет, поскольку я намереваюсь в ближайший час покинуть это маленькое унылое пятно оливкового масла на географической карте нашего мира. Надеюсь, что эти идиоты на таможне дали мне верную информацию, еще есть несколько отдельных кают на борту ближайшего отплывающего отсюда парохода.

— Правда? — Каслер постарался не показать и малейшего признака приятного удивления. — Ваша планы изменились, грандлендлорд, вы возвращаетесь домой?

— Не совсем так. Я не выбываю из Великого Эллипса, всего лишь сокращаю его скучный маршрут. Перспектива длительной увеселительной поездки за казенный счет через весь Аэннорве, а потом пещерный комфорт Бизака и Зуликистана пугают меня, поэтому я решил отправиться сразу в Юмо и там подождать тебя.

— Как вам будет угодно, грандлендлорд.

— Расставание пойдет нам на пользу, — неожиданно добавил Торвид, — Мы путаемся друг у друга под ногами, племянник, как два волка, запертые в крошечной клетке. Мы действуем друг другу на нервы, мы постоянно раздражены, и это так глупо. Мы — союзники, связанные кровным родством и судьбой. Я надеюсь, что время, которое мы проведем порознь, восстановит подобающее положение вещей.

— Я тоже на это надеюсь, грандлендлорд, — Каслер еще глубже запрятал удивление.

— Вот и прозвучал заключительный аккорд. На этой счастливой ноте я и удаляюсь. Племянник, я желаю, чтобы путешествие проходило без заминок и неприятностей. Так оно и будет, если ты сам себе поможешь. Присмотрись повнимательнее к своим соперникам. Вне всякого сомнения, некоторые из них являются агентами своего любимого правительства, и в таком случае нанесение упреждающего удара поможет тебе достичь своей цели. Процесс запущен, и рычаги управления я оставляю в твоих руках. Когда мы вновь встретимся в Юмо, ты мне расскажешь, что ты делал.

— Все ясно. Прощайте, грандлендлорд.

Торвид развернулся и пошел прочь. Прямая как шест фигура быстро исчезла из виду. Каслер Сторнзоф стоял не двигаясь, ошеломленный тем, с какой быстротой и неожиданностью удалился его дядя. Впервые с начала гонок он был полностью свободен от всепроникающего присутствия Торвида, и это — свобода на несколько дней или даже недель. Он почувствовал, как невидимый стальной обруч, стискивающий его виски, разжался. Странное, почти забытое чувство свободы разрасталось в нем, наполняя новым приливом жизненной энергии и удовлетворения, той свободы, которую он не знал со времен Ледяного Мыса. Кто-то агрессивно толкнул его локтем, и на него обрушилась сердитая энорвийская тирада, совершенно непонятная, но, по всем признакам, она содержала одни проклятия. Но он почти не слышал ее. Глубоко вдохнув морской, пахнущий свежестью воздух, он наслаждался моментом, несмотря на физически осязаемую ненависть, кипящую вокруг него.

Мулы тащились медленно. Казалось, что колеса телеги едва вращаются. И ничего поделать с этим было нельзя, такими уж природа создала мулов. Полцарства отдала бы она за хорошую коляску. Лизелл заерзала на сиденье, бросая по сторонам нетерпеливые взгляды. Пешеходы, повозки, запряженные ослами и мискинами, наводняли улицу, но ни одного кэба или фиакра не попадалось ей на глаза. Не могли же Фестинетти отогнать их все. Может быть, «стревьо» — это загадочное слово, которое упоминал ее возница — означает какую-нибудь болезнь лошадей?

Повозка с трудом лавировала по пыльной улице, полной солнечного света и оглушающего шума. По улице гулял тугой смерч разнообразных запахов, главенствовал среди них острый запах чеснока, который добавляли в гровипул — знаменитое энорвийское жаркое из смеси каракатицы, серебристого дарц и еще каких-то местных моллюсков. У Лизелл от запахов защекотало в носу, а в желудке заурчало. Она не ела с самого утра и изнывала от голода, но надо потерпеть. Скоро она будет в поезде, везущем ее на восток, в Бизак, а в поезде ее ждет вагон-ресторан, удобное кресло и, наверное, роскошное спальное купе, поскольку энорвийцы славились своим пристрастием к личному комфорту.

Если ей повезет с расписанием, то она, может быть, даже выиграет у своих соперников несколько часов времени.

Конечно же, за исключением Сторнзофа и Фестинетти.

Улицы проплывали у нее перед глазами с флегматичной неторопливостью везущих ее мулов, а ее решительность росла и набирала силу вместе с ее нетерпением и голодом. Если бы она говорила по-энорвийски, она бы упросила возницу посвистеть немного кнутом, глядишь, помогло бы. Но она не знала языка и сидела, беспокойно ерзая, но не открывая рта.

Проспект уперся в большую площадь. Прямо впереди возвышалось массивное здание из белого камня с крышей, покрытой черепицей темно-кирпичного цвета. Возница остановился.

— Фериньелло, — объявил он.

Будем надеяться, это и есть вокзал. Но что это за люди толпятся там перед входом? Их там не менее двух сотен, ко входу не подойти, по всем признакам они не просто собрались здесь, это не случайное сборище. Люди — по виду обычные рабочие, солидные — стояли ровными шеренгами, похожими на военные, вытянувшимися вдоль всего здания. Многие держали плакаты, на которых было что-то написано большими буквами по-энорвийски, что — она не могла понять. Они не то пели, не то что-то скандировали, слова были непонятны, не требовательные интонации — очевидны.

— Что? — спросила Лизелл.

— Фериньелло, — пояснил возница.

— Люди. Там. Люди. Они делают?

— Стревьо.

— Что стревьо?

Он затараторил на плохом лантийском, она ничего не понимала, подняла вверх руку, и словесный поток ослаб.

— Железнодорожники остановили работать. Хотят деньги. Больше денег, или поезда не ходят. Стревьо.

— Вы говорите, что энорвийские железнодорожники объявили забастовку? — поняла Лизелл. — У них есть на это право? И правительство не вмешивается? — На нее смотрели ничего не понимающие глаза возницы, и она догадалась, что перешла на вонарский. — Стревьо — это поезда не едут? — исправилась она, заговорив на понятном ему языке.

— Поезда не едут, — согласился с ней возница.

— Путешественники делать что?

Возница пожал плечами:

— Фериньелло, — развел он руками, и все было понятно. Он выполнил свою миссию, и ему хотелось отправиться по своим делам.

Ей хотелось сгрести его и хорошенько встряхнуть, но она подавила бессмысленный импульс. Ее охватила секундная беспричинная злоба, за которой последовало осознание собственной глупости. Конечно же, возница ни в чем не виноват, он даже пытался предупредить ее. Она сползла на землю со своего сиденья, распрощалась с возницей вежливым кивком головы, и повозка покатила, громыхая, восвояси.

И что теперь? Пара сотен решительно настроенных рабочих стояла между ней и зданием вокзала. Больше денег — или поезда не пойдут. Но может быть, не вся железная дорога парализована? Если хоть что-то движется в восточном направлении, ее не остановят и тысячи бастующих рабочих.

С высоко поднятой головой она направилась к линии пикета, как будто там перед ней должен был открыться проход.

Баррикада из человеческих тел стояла неколебимо. Она уперлась в плотные ряды и суровые лица. Она выбрала одно из таких лиц — молодой парень, может быть, его удастся смягчить.

— Вы говорите по-вонарски, сэр? — спросила Лизелл мелодичным голосом.

Парень тряхнул головой, явно не понимая, но заинтересованно.

— Говорите на лантийском? — попыталась она снова.

— Как на родном, — ответил он весело. — Я мог бы легко сойти за далионца из высшего света, если бы захотел. Я в совершенстве знаю все благородные манеры. Хотите, продемонстрирую?

Его акцент и произношение оказались значительно лучше, чем у возницы, и она на удивление хорошо его понимала.

— Лучше в другой раз, — отказ она смягчила восхитительной улыбкой.

— Да? Вы уверены? Ну тогда чем еще могу вам помочь?

— Стревьо остановила все поезда?

— Абсолютно все. Ни один не пойдет, пока нам не повысят зарплату. На это может уйти несколько дней и даже недель. Хотя, если бы они меня послушали, мы могли бы все уладить до полуночи. Я предложил им план, понимаете. Успех гарантирован. Хотите, расскажу?

— В другой раз. Так ничего на восток нет? В Бизак?

— После трех дня ни одного. В три ушел последний.

В три часа. У Фестинетти было достаточно времени, чтобы купить на него билет. Чертовы близнецы.

— Что тогда делают восточные путешественники?

— Полагаю, ждут. Не унывайте, все не так плохо. Эшно — прекрасный город, есть что посмотреть и чем заняться. Я знаю наперечет все улицы и все самые лучшие места города. Хотите, я вам покажу их?

— В другой раз.

— Вы уверены? Никто лучше меня не знает всех достопримечательностей Морского Кладбища. Еще есть Ветряная мельница Фейпа, она была построена аж…

— Как еще можно ехать на восток, в Бизак?

— Зачем ехать в Бизак? Это — помойка. Послушайте меня, вам лучше здесь остаться. Только в Эшно развлечения что надо. Вы слышали когда-нибудь о Топях Юпи? Нет? А откуда вы? Только выедешь за город, и там…

— Лошади есть на восток?

— А, с этим не повезло. Только мулы или еще мискины…

— Очень медленно. Лошади.

— Их нет, проданы несколько дней назад по баснословной цене, как только стало известно, что мы начнем забастовку. Может быть, еще болтается несколько фиакров в порту, те никогда не продаются, они бизнес делают. А так лошадей нет.

— Да. Несколько. Я видела. — Она напряглась, подбирая слова, и продолжила. — Лошади с коляской ф-ф-фруктов.

— Лошади везли повозку с фруктами? Нет, сейчас не может такого быть.

— Коляска. Цвет фрукта.

— Яблоко? Суфрут? Виноград? Киви?

Тыква. Как же будет по-лантийски тыква? Она никак не могла вспомнить, а может быть, никогда и не знала.

— Красно-желтый, — подсказывала Лизелл. — Желто-красный.

— Апельсин? Мандарин? Сладкий кочан?

— Да. Да.

— Вы правда хотите спелый сладкий кочан? Я знаю все фруктовые палатки на Северном рынке. Самые лучшие фрукты и самые лучшие цены. Хотите, покажу?

— Сегодня нет, спасибо. Вы знаете коляску как сладкий кочан?

— Кто ж ее не знает? Она как бельмо на глазу, принадлежит мадам Фингрия Тастриуне, жене самого Глефтуса Тастриуне — Он посмотрел на нее многозначительно, будто ожидая реакции. — Это — Глефтус Тастриуне, его все называют Господин Денежный Мешок, главный акционер и Президент железнодорожной компании «Фьенн-Эшно». Больше скажу, если бы этот Денежный Мешок соизволил чуть-чуть ослабить веревочку на своем денежном мешке, эта забастовка закончилась бы до наступления ночи.

Если бы до наступления ночи был в запасе хотя бы еще один час, подумала Лизелл. Солнце уже клонилось к горизонту, его длинные лучи выкрасили белую штукатурку зданий в розовый цвет. Скоро все дневные краски пожухнут, а магазины закроются, и пикетчики, наверное, уйдут спать. Если ей не удастся решить транспортный вопрос, то придется искать ближайшую приличную гостиницу, где она будет томиться еще часов двенадцать, а может, и больше, пока Фестинетти двигаются вперед по Великому Эллипсу, вырвав себе преимущество таким нечестным путем, да и Сторнзофы от них не отстают…

— Мадам Тастриуне продает лошадь? — спросила она.

— Что, отказать себе в удовольствии? Ни за какие деньги.

— Удовольствии?

— Эта богачка щеголяет на своих рысаках по всему городу всем на зависть. Люди вьются вокруг нее, умоляя продать, а она их за нос водит, и как наиграется, дает от ворот поворот. Если покупатели после этого все еще продолжают толкаться у ее дверей, она, говорят, спускает собак. О, она под стать своему муженьку. Два сапога пара!

Сомневаться не приходится. Каменное лицо и глаза акулы.

— Мадам Тастриуне живет где? — спросила Лизелл.

— Новое кирпичное здание, цвета сырого мяса, в районе Старого Рыцарского Полумесяца, — ответил парень. — Но вы же не собираетесь туда идти?

— М-м-м…

— Даже и не думайте об этом, она только своих мастиффов на вас науськает. У меня есть идея получше. Почему бы вам не провести несколько дней или недель здесь, в Эшно? О затратах не думайте. У моей невестки съехал ее двоюродный брат, так что есть свободная кровать в комнате, если я замолвлю словечко, она разрешит вам спать там бесплатно. И тарелка бесплатной каши утром в придачу. Лучших условий вы не найдете.

— Спасибо, но я не могу остаться.

— Но вы же не можете уехать, не побывав на Топях Юпи?

— Мадам Тастриуне в районе Старого Рыцарского Полумесяца?

— Чудесный район города. Много новых больших домов. Хотите их увидеть?

— Да, я иду туда.

— Если бы вы подождали еще часик, то пикеты свернули бы на ночь, и тогда я…

— Я не могу ждать. Спасибо вам за помощь. Удачи со стревьо, — она развернулась и пошла прочь. За спиной она услышала его голос:

— Я знаю самый удобный путь к Старому Рыцарскому Полумесяцу, хотите, я вам покажу?

«…Достопочтенный Флен Ошуне вместе со всеми членами своей семьи, персоналом, слугами и прочими подданными Аэннорве покинул правительственный особняк и близлежащие резиденции и в данный момент находится в открытом море на пути во Фьенн. Не до конца подсчитано то огромное количество энорвийских граждан, что погибли во время последнего сражения за Юмо Таун. По этой причине их тела остаются непогребенными в ожидании окончательного распоряжения, которое зависит от главнокомандующего Килке Гонауэра, возглавляющего в данный момент грейслендские оккупационные войска. До сегодняшнего дня главнокомандующий Килке Гонауэр отказывался обнародовать список погибших энорвийцев. Также нет никаких сведений о числе погибших смелых и преданных граждан Южного Ягаро, которые сложили свои головы, защищая Энорвийскую империю…»

Гирайз в'Ализанте отшвырнул в сторону газету, не дочитав передовицу, чье содержание и стиль раздражали его. Итак, грейслендцы захватили Юмо, точнее сказать, знаменитые алмазные копи, которые в течение долгого времени являлись основным источником благосостояния Аэннорве. Выгнали из колонии пинком под зад правителя и его лакеев, уничтожили не представляющие серьезной угрозы полки ягарских туземцев и провозгласили себя новым административным органом управления на всей Территории Южного Ягаро. Последствия перемен не замедлят сказаться в Аэннорве и за его пределами. Неудивительно, что общее настроение в Эшно — безрадостное.

На тарелке перед ним лежала пара знаменитых энорвийских черных гигантских олив, каждая размером с утиное яйцо, фаршированных смесью из фарша молодого барашка, лука, мелко порезанных морских водорослей и прочей зелени. Рядом с тарелкой стояла кружка цитрусовой воды со льдом. Гирайз с удовольствием приступил к еде, продолжая блуждать взглядом по окрестностям. Он сидел под широким тентом, затенявшим одно из многочисленных аэннорвийских уличных акробаттерий. Маленькие столики из кованого железа, расставленные у стен, оставляли центральное пространство свободным для выступления так обожаемых здесь акробатов.

Сейчас представление было в самом разгаре. В центре арены мускулистая женщина, одетая в серебристое, украшенное блестками трико, балансировала на шаткой спинке двуногого стула, вес своего тела она держала на одной худой руке, а само тело было закручено в невероятный узел. Затем она закинула ноги за спину, демонстрируя потрясающую гибкость позвоночника, при этом ее ступни в атласных акробатических тапочках, как длинные собачьи уши, свисали вдоль ее безмятежно-смуглого лица.

«Женщина-змея» была потрясающая, но Гирайз едва смотрел на нее. Его взгляд блуждал по прилегающим улицам, но нигде он не видел ни одного двухколесного экипажа или любого транспортного средства, запряженного лошадьми. С того момента как он несколько часов назад сошел с борта «Ривенэ»,он не видел ни одной лошади. Благодаря прекрасному знанию энорвийского ему не составило труда узнать, как траворнская парочка удалила все кэбы из припортовой зоны. Удачный ход близнецов вначале воспринимался как мелкое неудобство. С чемоданом в руке он некоторое время шел пешком, надеясь, что задолго до пункта назначения, расположенного на другом конце Эшно, сумеет найти коммерческое транспортное средство.

Однако он не нашел ничего, и положение дел определялось не столько пагубным влиянием Фестинетти, сколько забастовкой железнодорожников. Целый день он брел по залитым солнцем белым улицам Эшно, брел, пока во рту не пересохло и рука не заболела от тяжести чемодана, и только тогда он остановился и зашел в акробаттерию отдохнуть и немного перекусить.

Ни на то, ни на другое он не собирался тратить много времени. Ожидание затянулось, но до сих пор не промелькнуло ни одного кэба или экипажа. Он махнул рукой, и официант тут же подскочил.

Газета лежала на столе. Заметив заголовок на первой полосе «Зверства грейслендцев в Юмо», официант проговорил:

— Теперь, знаете, эти любители требухи нарисуются во Фьонне.

— Скорее всего, в Ширине, — не согласился Гирайз; его прекрасный энорвийский был слегка подпорчен вонарским акцентом.

— Они из себя ничего не представляют, просто банда великовозрастных хулиганов. У них такой отвратительный император. Кто-то должен проучить этого головореза Огрона. Вот бы оказался этот Огрон в Эшно, прямо сейчас. Я бы натравил на него всех наших парней с кухни со всеми их ложками-поварешками. Хо, глядишь, и вбили бы в голову могущественному императору одну-две умные мысли.

Вряд ли: даже если объединить вашу и нашу армии, им не достанет сил задать ему настоящую трепку, подумал про себя Гирайз, а вслух произнес:

— Хороший боевой настрой у тебя, парень.

— У нас, у энорвийцев, это врожденное, — не без удовольствия сообщил ему официант. — Только дураки не знают, что с этим делать. Вот как, например, железнодорожники. Грейслендцы грабят и унижают нас, мы должны объединяться против этих иностранцев, а рабочие думают только о своих доходах. И поэтому остановили все поезда. В такой момент это похоже на предательство.

— Хуже: лишнее неудобство и беспокойство, — пробормотал Гирайз. — Я так понимаю, что ни купить, ни нанять лошадей нет никакой возможности?

— Ни за какие деньги, сэр. А вы куда направляетесь?

— Мне нужна контора «Колеса Виллана» на улице Колесников — название и адрес Гирайз добыл у лоточника на пристани.

— О, так это другой конец города. Наверное, у вас крепкие ноги?

— Будут крепкими, когда я туда доберусь. Не подскажешь, как быстрее туда пройти?

— Извините, я тот район не знаю.

— Похоже, его в этом городе никто не знает. Ну, неважно. В конце концов я его найду, — с этими словами Гирайз оплатил счет, без удовольствия снова поднял свой чемодан и направился к выходу.

Краткая передышка сослужила свою благотворную службу. Жажда больше не томила, боль в руке прошла, и он мог смотреть по сторонам с вновь пробудившимся интересом. Была вторая половина дня, вытянувшиеся тени отвоевали у ослепительно яркого солнца свое место и залегли на белых зданиях и бледно-пыльных мостовых. Остро пахнущий солью ветер разрывал вязкую жару южной весны. Длинная сиеста завершилась, магазины и лавочки, тянувшиеся вдоль улицы, вновь открывались после долгого перерыва, жители выбирались из своих теневых укрытий. Казалось, что Эшно пробудился от полуденного сна. По расчетам Гирайза, через полчаса он должен был выйти на улицу Колесников. Он ослабил свой галстук, поменял положение пальцев на ручке чемодана и продолжил свой путь. От разноцветной толпы пестрило в глазах, голоса роились вокруг него. Атмосфера казалась праздничной, как будто энорвийцы извлекали радость из обычной дневной рутины. Но вскоре обстановка начала меняться. Голоса зазвучали более страстно, и поток людей давил своей горячностью. Гирайз прибавил шагу, и до него стали доноситься крики. Движущийся поток людей сгустился в плотную и очень оживленную человеческую массу, столпившуюся вокруг какого-то объекта, который ему никак не удавалось рассмотреть. Шум и крики нарастали, волнение толпы накаляло воздух. В котле общего гула тонули отдельные бранные возгласы, но одно слово вырвалось из нескольких разъяренных ртов, и это было слово убийца.

Убийца?

Грейслендский убийца.

Любопытно. Гирайз протискивался в толпе, работая локтями, пока не пробрался к объекту народного гнева, при виде которого он замер от удивления. Это был не кто иной, как главнокомандующий Каслер Сторнзоф, прославленный златоглавый грейслендский полубог. Он стоял, прислонившись спиной к стене, окруженный разъяренными энорвийцами. Сторнзоф — единственный «эллипсоид», который смог свободно покинуть блокированную Ланти Уму по приказу человекоподобной грейслендской обезьяны, чьи понятия о спортивных правилах находились, в лучшем случае, в зачаточном состоянии. Это был Сторнзоф, чье незаслуженное преимущество должно было унести его далеко вперед, на сотни миль оторвать от его соперников. Но каким-то невероятным образом Сторнзоф оказывается здесь.

И в очень плачевном состоянии.

Полубог выглядел явно пострадавшим. Его серая форма была порвана и испачкана грязью, его вызывающие раздражение золотистые волосы были растрепаны. Из разбитой брови текла кровь.

Офицер Империи вкусил немного своей собственной микстуры? Трудно выдавить из себя сострадание. Честно говоря, это даже приятное в каком-то смысле зрелище.

Вероятный источник раны «полубога» не замедлил появиться. Кто-то из толпы швырнул в него камень размером с кулак. Сторнзоф быстро наклонил голову, и камень просвистел мимо, всего в нескольких дюймах от его головы.

Главнокомандующий поднял руку, что на всех языках означало одно — прошу внимания, — но его мучители отказали ему в такой любезности. Шум ничуть не уменьшался, и Сторнзоф вынужден был закричать:

— Граждане Эшно, энорвийцы, я вам не враг…

У грейслендца в военной форме не было шанса убедить в этом собравшихся, особенно если он не говорил на их языке. Вероятно, Сторнзоф не знал энорвийского, так как он обратился к толпе по-вонарски, который его слушатели в свою очередь не понимали — или просто не хотели понимать.

— Мое присутствие вам неприятно, и я тут же покину ваш город, если…

В него полетел еще один камень, и снова Сторнзофу удалось увернуться. Следующий попал ему в левую руку. Кровь показалась из свежей раны, и толпа радостно зашумела.

Чувство удовлетворения от восторжествовавшей справедливости которые испытывал Гирайз в первые минуты, мгновенно прошло. Казалось, что энорвийская толпа была готова забить грейслендца камнями до смерти прямо здесь, на городской улице за преступления, которые совершали его сограждане. Все это напоминало расправу над членами семьи в'Ализанте во времена революции, когда их резали на улицах Ширина, ставя им в вину благородное происхождение. Никто не заслуживает такого наказания.

Но почему он не пользуется своим револьвером? Он вооружен и хорошо знает, как оружие умеет склонять к определенной легкомысленности опасно безрассудных женщин, которые начинают вооружаться без всякой надобности… Пара предупредительных выстрелов… Хотя это только подлило бы масло в огонь. А если бы он убил одного-двух энорвийских кроликов? Это еще хуже. Остальные разорвали бы его на части. У грейслендца есть здравый смысл и выдержка, чтобы не играть с оружием.

И, несмотря на здравый смысл и выдержку, у Сторнзофа все меньше и меньше оставалось шансов остаться в живых: камни летели, а улица для отступления была перекрыта.

Гирайз не собирался вмешиваться, поскольку проблемы соперника из Грейсленда его не касались. По сути дела, устранение главнокомандующего давало огромное преимущество и увеличивало шансы на победу. Но то, что он сделал в следующую минуту, поразило его самого: с пистолетом в руке он принялся расталкивать столпившихся, пробираясь вперед на защиту Сторнзофа. Целясь вверх, он нажал курок, и раздался резкий хлопок выстрела его «креннисова». Толпа ахнула, отшатнулась и затаила дыхание. В возникшей короткой паузе Гирайз развернул словесную атаку на свободном энорвийском.

— Граждане, успокойтесь, — начал он повелительным тоном. — Этот грейслендский офицер прибыл сюда не как солдат Грейслендской империи, а как участник Великого Эллипса, то есть на тех же основаниях, что и я.

— Ты из Вонара? — выкрикнули из толпы.

— Да.

— Все вонарцы такие умные, что ж ты заступаешься за эту свинячью рожу?

— Между всеми спортсменами, независимо от их национальности, существует солидарность. Ваша страна включена в маршрут. Он не захватчик, он участник гонок, ему нужно как можно быстрее покинуть Аэннорве.

— Так пристрели его, — услужливо посоветовал кто-то из толпы, — это и будет самый короткий путь.

Толпа одобрительно загудела.

— В Великом Эллипсе принимают участие все страны и все национальности, — продолжал Гирайз, не слушая крики толпы, — там есть и энорвиец. И если ваш Меск Заван окажется на чужой территории, его тоже камнями надо забить? Аэннорве хочет показать пример, как надо встречать иностранных гостей? Ранение или убийство участника Великого Эллипса на улицах Эшно запятнает честь Аэннорве в глазах всего мира. Кроме того, — он особенно акцентировал эту мысль, — это вызовет крайнюю ярость Грейслендской империи, и вполне обоснованную. Будут ответные меры. — Толпа прислушалась, и Гирайз поспешил с новым, уже позитивным аргументом престижного характера. — А что, если господин Заван выиграет гонки? Конечно, убийство его соперников увеличит его шансы на успех, но победа Аэннорве будет обесценена, поскольку у этой победы будет скверный запах крови. Вы оказываете своему соотечественнику медвежью услугу.

То ли его аргументы возымели действие, то ли просто в силу объективных законов запал народного гнева пошел на убыль, как бы там ни было, но общий вой поутих, отдельные крики и вовсе прекратились, их сменило обвинительное шушуканье. Еще несколько минут толпа стояла сплоченной стеной, по затем начала разрушаться за счет отдельных отваливающих в сторону индивидов. Открылся проход, и Гирайз тут же им воспользовался. Сторнзоф от него не отставал, и они быстро ретировались. Толпа осыпала их презрительными насмешками, но их движению не препятствовала. Кто-то все-таки швырнул подводящий итог камень, но он пролетел где-то далеко от цели. И наконец злобные голоса совершенно стихли за их спинами.

— Что вы им сказали? — спросил Сторнзоф, когда они отошли подальше. Достав платок, он прижал его к рассеченному лбу.

— Не могу повторить дословно этот бред, — беззаботно ответил Гирайз. — В общих словах взывал к их чувству справедливости.

— Я вам бесконечно обязан.

— Ерунда. Я просто заботился о благополучии этих энорвийских граждан, которые, похоже, были готовы скомпрометировать национальный нейтралитет и таким образом обеспечить вашему императору достаточно извинений за его репрессии.

— И тем не менее, — Сторнзоф вежливо не заметил отпущенной в его адрес колкости, — ваше заступничество спасло меня от неминуемых серьезных травм или даже смерти. Примите мои благодарности вместе с обещанием отплатить услугой за услугу при первом удобном случае.

Формальные, старомодные фразы, которые должны были бы звучать помпезно или нелепо, Сторнзофу каким-то образом удавалось произносить с удивительным достоинством, и Гирайз почувствовал раздражение. Грейслендцы — грубые невоспитанные варвары, опасные и явно недалекие, — всегда были предметом насмешек бывших Благородных, но этому удалось спокойно отнестись к насмешке.

— Вряд ли мне нужна компенсация, главнокомандующий, — он как бы со стороны слышал свой голос и даже понимал, что его колкость не достигла цели и что он был почти груб. Он встретился с ясным и печальным взглядом Каслера и вспомнил, что где-то читал или слышал, что войска под командованием Каслера Сторнзофа боготворят своего командира как человека, чьи личные качества ставят его значительно выше всех остальных членов рода человеческого. И в этот момент ему стало ясно, почему наивные души могли так его любить. Забавно, конечно, но первое, что завораживало — это внешность грейслендца, обаяние усиливалось за счет эффектных маленьких ловких приемов речи и манер. И больше ничего особенного, ну, возможно, его знаменитая победа под Дойшлеклом была экстраординарной, несомненно, удача весьма любезно улыбнулась там грейслендским вооруженным силам. Главнокомандующий, вне всякого сомнения, продемонстрировал талант и смелость, но его божественность этим не доказывается. Просто он немного отличается от прочих грейслендцев, в лучшую, несомненно, сторону. Но все же он — фаворит Империи. Ни смысла, ни выгоды в дальнейшем общении не было, но неожиданно для себя Гирайз спросил:

— Нужно наложить швы?

— Нет, не надо.

— Осторожность не помешает — человек в грейслендской военной форме идет по улицам Эшно — это привлекает внимание, что еще хуже — у него на лице кровь. Куда вы направляетесь?

— На улицу Колесников, — ответил Сторнзоф.

— «Колеса Виллана»?

— Да, трехколесные пассажирские велосипеды. А вы?

— Туда же, если удастся найти эту контору. Меня уже раз десять посылали сегодня не в ту сторону, а карта, которую я купил, оказалась абсолютно бесполезной.

— У меня вполне хорошая, грейслендская, — Сторнзоф протянул ему скрученную бумажную трубочку, — пользуйтесь, пожалуйста.

Гирайз подавил инстинктивный импульс отказаться. Никакой услуги Сторнзоф ему не оказывает, просто возвращает долг. Более того, сотрудничество сейчас выгодно обеим сторонам. Главнокомандующему, чья форма обличает ненавистную нацию, может еще не раз потребоваться помощь прежде, чем он покинет Аэннорве.

— Да, я взгляну на карту, — уступил Гирайз. Он взял карту, и оба остановились.

— Думаю, нам сюда, — палец главнокомандующего прочертил маршрут, пока его компаньон пытался разобрать грейслендские слова.

— Согласен, — Гирайз вернул карту ее владельцу. Они продолжили путь, и неожиданно его поразило. — А где же ваш родственник, грандлендлорд? Полагаю, он где-то здесь?

— Грандлендлорд и я разделились на время, — ответил Сторнзоф.

Гирайз заметил, как оттенок удовлетворения промелькнул в глазах и голосе его компаньона. Очень интересно. Возможно, отношения в семье Сторнзофа осложнились.

Они пробирались по улицам Эшно, где военная форма грейслендца привлекала много враждебных взглядов. Их осыпали оскорблениями, но руки на них никто не поднимал. Вместо камней в них летели насмешки и непристойная брань. Постепенно пыльные белые улицы начали сужаться, здания заметно постарели и сгорбились, их оштукатуренные стены бороздили трещины и пятнала грязь. Через тяжелую старую арку они вошли в душный узкий переулок, где двери домов были глубоко врезаны в стены, чтобы обеспечить тень — хоть какое-то укрытие от палящего солнца. Высеченные над аркой буквы свидетельствовали, что они на улице Колесников. И прямо перед ними красовалась старая выцветшая вывеска с изображением трехколесного велосипеда, сомнений не было — это «Колеса Виллана».

Они вошли внутрь старого магазина, по всей видимости, некогда знававшего лучшие времена, где председательствовал свиноподобный образец юного нахала, несомненно — сын хозяина и наследник. Все пассажирские велосипеды расхватали, ни одного не осталось, доложил им юнец, не удосужившись даже извиниться за свою коммерческую несостоятельность. Все расхватали несколько дней назад, из-за стревьо цены взлетели баснословно. Можно было шутя назвать любую цену, и люди платили. Велосипеды не появятся, пока не закончится стревьо. А пока остался только вот этот — ржавый, с двойным сиденьем, тяжелый, как дредноут, с ним в одиночку не справиться, только вдвоем можно удержать баланс и двигаться вперед.

Гирайз и Каслер молча и хмуро осмотрели агрегат с двойным сиденьем, после чего посмотрели друг на друга. И наконец Сторнзоф с меланхоличной безысходностью произнес:

— Мы возьмем его.

Небо потемнело, а в животе урчало. В ближайшем ресторанчике призывно зажегся свет. Вывеска в виде створок раковины гребешка наводила на мысль, что здесь подают блюда из морепродуктов. Лизелл вошла внутрь и ждала минут пятнадцать, пока ее усадят за плохонький столик. Расположившись, она принялась изучать меню. Меню было написано от руки, да к тому же по-энорвийски, так что чувствовала она себя бараном, читающим азбуку. Даже цены в отведенную для них колонку были вписаны так, что их оказалось невозможно разобрать. Появился явно нелюбезный официант. Не желая просить его помощи, она заказала, ткнув пальцем в первое попавшееся блюдо.

Отрывисто и грубо кивнув, официант удалился. Лизелл огляделась. Обеденный зал был маленький и невзрачный, декор отдаленно напоминал морской стиль. Несколько посетителей сидели и наблюдали за одинокой женщиной с явным любопытством. Она смерила одного из глазевших холодным взглядом, но это незнакомца не смутило. Провинциальный болван. Она со злостью отвернулась. Конечно, она предполагала, что на маршруте Великого Эллипса ей придется сталкиваться с такого рода грубостью. Она продолжала осматривать ресторанчик. За соседним столиком сидел одинокий посетитель с газетой, даже на расстоянии она смогла прочесть заголовок, написанный на первой странице крупными буквами по-лантийски:

ГРЕЙСЛЕНДСКИЕ ВОЙСКА ВТОРГЛИСЬ В ЮМО

Юмо Таун — столица Территории Южного Ягаро, владения Аэннорве, страна алмазных копей, аннексирована Грейслендской Империей. Открытое приглашение к войне. И естественно, энорвийцы придут в законную ярость и никогда с этим не согласятся.

Подали ужин, и Лизелл с ужасом посмотрела на тарелку, поставленную у нее перед носом. Она созерцала высокую горку толстых голубых лент, мягких как лапша, но бороздчатых и состоящих из сегментов, сверху горка была полита блестящим, голубым соусом с запахом таврила. Боже, что это? Осторожной вилкой она подцепила крошечную треугольную головку, на которой виднелись сапфирные сенсорные органы, и узнала их «в лицо» — голубые аэннорвермис в соусе Фьонисс, знаменитый местный деликатес.

Вареные морские черви.

Ужин.

Она накрутила червяка на вилку, поднесла к губам и осторожно откусила маленький кусочек — слишком мягкая консистенция, но не так уж и плохо, как она ожидала. Никакого ощущения червяка во рту, напротив, вкус блюда, пропитанного соусом, в котором чувствовался таврил, можжевельник и горный чабрец, что оказалось неожиданно приятным.

Она уплела все — до последнего голубого червячка, рассчиталась и вышла на освещенную фонарями улицу. Небо было усыпано звездами и воздух стал прохладным, но она этого не замечала.

Район Старого Рыцарского Полумесяца, Мадам Денежный мешок, обладательница, по меньшей мере, пары страстно желанных лошадей. Как же добраться туда, когда нет карты и не знаешь ни слова по-энорвийски?

Проблема разрешилась с неожиданной легкостью. Совершенно неожиданно, как по мановению волшебной палочки, показался первый за целый день кэб. Лизелл окликнула возницу, и тот сразу же остановился. Она назвала адрес по-лантийски, и так случилось, что возница ее понял. Взобравшись в кэб, она захлопнула за собой дверцу, и двухколесный экипаж затарахтел в ночь.

За окном кэба проплывал Эшно, улица за улицей, освещенные светом фонарей. Когда они добрались до Старого Рыцарского Полумесяца, богатство и новизна архитектуры района сразу бросились в глаза, освещенные ярким светом фонарей у парадных подъездов новых, с иголочки, особняков, чей архитектурный стиль напоминал замки и храмы давно ушедших в прошлое веков.

Как нелепо, подумала Лизелл.

Цель, к которой она стремилась, оказалось легко узнать. Новое кирпичное здание цвета сырого мяса в районе Старого Рыцарского Полумесяца, парень из пикета дал ей очень точную информацию. И вот оно перед ней — украшенное башенками архитектурное безобразие, с нелепыми амбразурами и навесными бойницами, во всех смыслах цитадель средневекового периода. Последние сомнения относительно владельца этого сооружения исчезли, когда Лизелл увидела на верху указательного столба трехмерную бронзовую модель паровоза с витиеватой монограммой в виде заглавной буквы «Т».

«Т» значит Тастриуне, главный акционер и президент железнодорожной компании «Фьенн-Эшно».

Лизелл постучала в окошко вознице, и кэб остановился. Она спрыгнула на землю, заплатила вознице, и тот уехал, а она осталась стоять одна на незнакомой, окутанной ночным мраком улице. Но это ее не пугало.

Лошади. Как заполучить их?

Никаких намеков на то, что она хочет купить их, пикетчик рассказал ей, чем закончились подобные попытки, а она не была настолько глупой, чтобы идти тупиковой тропой. Если мадам Денежный Мешок не продала их ни за какие деньги, значит, она и в аренду их не даст. Что остается? Взывать к ее человеческому состраданию? К состраданию женщины, которая легко спускает собак на слишком надоедливых просителей? Ну что, может быть, попробовать воздействовать на ее спортивный инстинкт? А вдруг жена Тастриуне и слыхом не слыхивала о Великом Эллипсе? А если и дошли до нее такие слухи, то, как энорвийка, она, естественно, будет рада оказать услугу своему соотечественнику — Меску Завану. Это несомненно. И это плохо. Что остается? Что-то надо наплести, закрутить витиеватую софистику. Например, найти способ убедить ее, что лошадей местные власти собираются экспроприировать и что немедленная продажа спасет ее от больших денежных потерь. Нет, это слишком сложно, к тому же она даже не знает ее родного языка. Ей не суметь все это доходчиво объяснить. Ну что еще можно придумать? Что?

Мысли рождались, но все какие-то неподходящие. Отбрось всякие глупые трепыхания. Если тебе нужна лошадь, просто проберись внутрь и возьми одну.

Мысль поразила ее. Украсть лошадь? Это гнусно не только с моральной точки зрения, это преступление, за которое грозит тюремное заключение или еще что-нибудь похуже. Она не знает местных законов, но в некоторых странах угонщики лошадей приговариваются к повешению. Ее рука непроизвольно легла на грудь, как бы защищая ее от проникновения пагубных мыслей. Это просто фантазии, она — Лизелл Дивер, и она — не воровка.

Это не будет воровством, если ты оставишь там деньги.

У мадам Тастриуне, по меньшей мере, две лошади, а может, и больше, и ничего страшного, если одной она лишится.

Лизелл представила, что бы сказал на этот счет Судья. Она просто слышала его голос: «У тебя хорошая наследственность и соответственно приличное воспитание. Так что вряд ли я могу отнести это на счет моральной испорченности или умственной отсталости ». Если она проиграет Великий Эллипс, то ей, конечно же, не придется вспоминать или представлять его голос, он будет реально звучать в ее ушах, возможно, большую часть ее жизни.

Нет, она не проиграет Великий Эллипс. Она обещала во Рувиньяку и самой себе добиться победы любой ценой.

И ноги уже сами несли ее по торговому переулку к тыльной стороне особняка, где, скорее всего, она и найдет конюшню. Они позаботились о безопасности, видно, я не первая, кому в голову пришла мысль похитить лошадей мадам Тастриуне.

Конюшня выросла перед ней, как самый настоящий замок, но миниатюрный, соединенный с жилой половиной дома длинной колоннадой. В окнах виднелся тусклый желтоватый свет. Двери — высокие и широкие настолько, что могли пропустить самую большую карету — были закрыты. Караульных собак видно не было. Она осторожно подкралась и заглянула в окно. Ее взору предстало похожее на пещеру помещение, освещенное всего лишь парой или тройкой обычных фонарей. Никакого новомодного газового освещения. Пара крепких ребят в простой одежде сидела у окна и играла в карты на маленьком сколоченном из сосновых досок столике. Грумы, конюхи, возницы, сторожа — она не могла точно определить, кто они такие, но ясно одно — какие-то слуги находились здесь, чтобы охранять конюшню. Она быстро присела, чтобы ее никто не заметил. А если уже заметили? Ее рука потянулась к карману, где лежал пистолет, но она мгновенно остановилась, вновь удивившись своим непроизвольным действиям.

Лошади. Нужны только лошади.

В темноте она обошла конюшню, по дороге ей попались две небольшие боковые двери и одна большая в задней части миниатюрного замка. Ни одну из этих дверей у нее не хватило духа попробовать открыть. Вдоль южной части конюшни тянулся ряд больших квадратных окон, закрытых тяжелыми ставнями. Ясно, что за каждым из них находилось стойло. Она наугад, очень тихо попробовала открыть одну ставню. Как она и ожидала, ставня не поддалась. Приложив к ней ухо, она внимательно прислушалась и уловила легкое приглушенное фырканье лошади.

Лошадь, и всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Ей неудержимо хотелось пройти сквозь стену.

Нужно пробраться внутрь, нужно, нужно, нужно…

Подкупить сторожей? Никогда. У нее не было с собой столько денег, чтобы соблазнить этих двух парней рискнуть потерять свою хорошую работу в богатом доме Тастриуне. Подождать, пока они заснут? Нет, они, скорей всего, будут спать по очереди.

Она пошла дальше и неожиданно прокралась в самое укромное место на задворках собственности Тастриуне. Здесь лунный свет играл на листьях деревьев и живописных кустарниках, но за ними еще что-то виднелось, что-то твердое. Кирпичная или каменная стена, подумала она и крадучись пошла вперед, чтобы получше рассмотреть…

За зелеными насаждениями благоразумно пряталась небольшая кирпичная постройка с островерхой деревянной крышей и дверью, обитой крашеными досками. Конечно же, это не флигель дома современной мадам Денежный Мешок. Хотя это может быть какая-нибудь надворная постройка. Какая-нибудь мастерская? Или сарай? Соблюдая предосторожность, она потянула на себя дверь, и та открылась, даже не скрипнув хорошо смазанными петлями. Внутри была кромешная тьма.

У нее в дорожной сумке была коробка спичек, опыт научил ее никогда не путешествовать без этого пустячка. Она достала коробку и чиркнула спичкой. Темнота дрогнула и отступила, обнажив помещение, похожее на чулан, пустой, с одним лишь большим цилиндрическим баком, который крепко стоял на своем плоском основании. Из куполообразной верхушки бака выступало что-то, напоминающее кран, соединенный толстым коротким шлангом с металлической трубой, торчащей из глиняного пола. Рядом с краном поблескивал какой-то прибор с круглым стеклянным циферблатом и стрелкой. Какой-то измерительный агрегат, что ли?

Лизелл внимательно его осмотрела. Пламя спички обожгло ей кончики пальцев, она выбросила сгоревшую спичку, и тьма снова заняла отнятое у нее пространство. Секунду она стояла и соображала — и вдруг ее осенило. Ну конечно же, перед ней газовый баллон, который обеспечивает новомодное освещение. Когда-нибудь, может, даже очень скоро, газ будет производиться в достаточных коммерческих количествах и поступать по разветвленным сетям труб, чтобы освещать целые улицы или даже города. По крайней мере, такие оптимистические идеи витают в воздухе. Как только они материализуются, она в них сразу же и поверит. Ну а пока это время не наступило, богачи типа Тастриуне, одержимые амбициями и желанием выделиться, вынуждены устанавливать свои собственные газовые баллоны на безопасном расстоянии от жилых помещений, боясь возникновения пожара или взрыва.

Пожар? Взрыв?

Что за мысли тебе лезут в голову? Ее способность удивлять саму себя еще не ослабла. Ты что — совсем с ума сошла?

Но часть ее мозга, холодная и ясная, безоговорочно настроенная только на победу, казалось, установила свой безоговорочный диктат. И эта часть, глухая к возражениям и устрашающим вразумлениям, уже запустила ее руки в дорожную сумку, откуда были извлечены собранные Министерством иностранных дел расписания и брони, тут же скомканы и свалены в кучу в углу, спичка чиркнула вновь и зажгла ворох документов.

Язычки пламени вспыхнули, и мерцающий свет озарил маленькое пространство. Лизелл протиснула руку в боковой карман дорожной сумки и вытащила оттуда складной нож, а затем, как будто наблюдая за собой со стороны, она увидела, как ее руки раскрыли нож и вонзили лезвие в шланг, соединяющий баллон с трубой. Слабый свист, с которым газ вырвался наружу, был наградой ее усилиям, а в воздухе почувствовался новый запах. Подхватив свою сумку, она кинулась к выходу. Дверь хлопнула, закрывшись за ней, а она уже бежала в поисках укрытия.

Завернув за угол конюшни, она прижалась спиной к стене и низко присела, притаившись в тени кустов. Она не могла определить, сколько времени она провела в этом положении. Сердце бешено колотилось, а ладони вспотели. Секунды, минуты или часы утекли в вечность, и она обнаружила, что улетает в сладкие грезы: Лизелл Дивер не поджигательница, и, конечно же, сцены в надворной постройке в действительности никогда не было.

Глухой хлопок взрыва разметал ее фантазии в разные стороны. Стены постройки устояли, но дверь вылетела, а крышу с грохотом снесло. Огромный столб пламени вырвался наружу, на мгновение осветив ночь, — завораживающее зрелище, — и тут же сник.

Я сделала это? Не веря своим глазам, она осмотрела разлом, кирпичи были обожжены, но стены все же устояли, обломки разрушенной крыши с треском горели.

Неподалеку открылась дверь конюшни, и слабый свет вылился в ночь. Оба сторожа выскочили на улицу и побежали в сторону пожара. Несколько секунд спустя во всех окнах особняка погас свет. Донесся гул голосов заволновавшихся энорвийцев. С шумом открылась еще одна дверь, и едва различимые в темноте фигуры посыпались из особняка Тастриуне.

Ей некогда было наблюдать, что они станут делать. Сторожа оставили конюшню, но ненадолго. Она постояла. Затем крадучись, стараясь не выходить из тени, начала продвигаться к открытой двери, всего лишь секунду она колебалась, перед тем как войти внутрь.

Войдя, она огляделась. Конюшня была большая, с высокими потолками, замысловато оборудованная. В полумраке вырисовывались силуэты двух карет с раздувшимися боками, несомненно, очень дорогих, рядом силуэт простого экипажа, антикварной повозки и старого велосипеда.

Она быстро прошла дальше, к задней стене конюшни, мимо каких-то закрытых дверей, и наконец-то увидела ряд больших стойл, всего шесть, и все были заняты.

Никому не нужно шесть лошадей, никому так много не нужно, сказала она самой себе и заставила себя в это поверить.

Животные не спали, вероятно, их разбудили непривычные шум и суета. Породистая гнедая морда вопрошающе высунулась из ближайшего стойла, на двери которого красовалась медная табличка с выгравированным на ней именем: Балерина.

Она причмокнула, и лошадь тихо заржала.

Тебя, подумала Лизелл, именно тебя я уведу, а потом…

Потом? Она поедет верхом, но нужны уздечка и седло. Она знала, как седлать лошадь, она научилась этому втайне от Его чести. Это было так давно, но она еще помнила — она не должна была забыть.

Где же вся эта упряжь? Наверное, за одной из этих дверей, что попались ей на пути. Бросив сумку, она поспешила назад, первой двери, открыла ее — здесь корм, открыла вторую — впечатляющая коллекция кожаной упряжи. Она вошла внутрь и приблизилась к стене, где на многочисленных скобах были развешаны новенькие уздечки. Возле каждой скобы — таблички с именами, едва читаемые в тусклом свете, проникающем через открытую дверь. Очень все разумно здесь устроено. Ее глаза быстро бегали в поисках нужной вещи. Вот — Балерина. Она сорвала со скобы уздечку с простым трензелем, и отвернулась от стены. Ее глаза перепрыгнули на закрытый пыльником ближайший стеллаж. Она сдернула ткань, и ее глазам предстали тщательно начищенные седла, их подпруги были отстегнуты и лежали поперек седел, стремена вытянуты. Она взяла со стеллажа седло, перекинула его через руку. Подстилка под седло… Где они могут быть?

Нет времени!

Ну что ж, гнедая, придется тебе обойтись без нее. Извини, Балерина.

Она поспешила назад, к стойлу, пробормотала несколько ласковых слов лошади и проскользнула внутрь. Красивая породистая кобыла не выказала ни испуга, ни враждебности Животное с ровным характером — просто подарок. Лизелл осторожно отложила в сторону седло и взяла в руки уздечку. Нет времени греть в ладонях удила, но весной железо так сильно не остывает. Подойдя сбоку, она накинула поводья на симпатичную гнедую голову лошади, затем отстегнула и сняла повод, привязывающий лошадь к стойлу. Она не успела нажать большим пальцем, как лошадь тут же открыла рот, и удила легко встали на место, а ремешки уздечки гладко легли на лоб и вокруг ушей. Какая ты славная, моя дорогая. Ее пальцы летали, застегивая, проверяя. Все на месте.

Совсем близко послышалась энорвийская речь. Приличная толпа, должно быть, собралась возле разрушенной постройки. На какое-то время огонь удержит всеобщее внимание, но на сколько? Быстрее, быстрее, быстрее.

Она рукой пробежала по спине лошади, стряхивая возможные клочки соломы. Не очень тщательно, но на щетку нет времени. Подняв седло, она положила его на спину лошади на расстоянии нескольких дюймов от холки, затем сдвинула назад, на его законное место. Лошадь нетерпеливо переступила ногами, почувствовав незнакомую руку.

— Спокойно, — пробормотала Лизелл, обращаясь и к лошади, и к себе самой, — спокойно.

Ловкость, с которой она прикрепила подпругу, удивила ее. Нет времени возиться со стременами, с ними пока придется подождать. Она нежно развернула лошадь к двери стойла и без особых усилий вывела ее наружу. Дорожная сумка на полу у двери заставила ее вспомнить о неприятной реальности. Большая часть ее денег находилась в сумке, и она вспомнила, что собиралась оставить хорошую плату за украденную лошадь. Она собиралась не украсть — купить, так что урона чужой собственности она не нанесет. Она могла бы оставить наличных столько, что на них можно было бы купить двадцать гнедых кобыл, но Тастриуне не получат ни одного нового рекко. Вся сумма осядет в кармане того конюха, кому посчастливится первому их обнаружить.

Я в ответе за нечистых на руку слуг? — поступил вопрос из той части мозга, которая взяла на себя функцию управления.

Затем встала проблема с дорожной сумкой — объемный, с жесткими боками баул тяжело везти на спине лошади.

Держать в руке возможно. Ей бы нужно от него освободиться. Но как же одежда! Нитка с иголкой и пилочка для ногтей! А белье!

Все можно куда-нибудь переложить.

Она уже опустилась на колени и перерывала содержимое сумки. Паспорт и туго набитый кошелек перекочевали во внутренний карман ее просторного жакета. Пригоршня новых рекко осталась на дне сумки, но уцелевшие карты и документы, полученные от министерства, вместе с маленькой коробкой патронов оказались в одном кармане с «Креннисовым», туда же — складной нож и спички. Ничего не осталось, что бы могло уличить ее. Порывшись еще минуту — две, она бы нащупала миниатюрный набор с нитками и иголками…

Нет времени!

Где выход? Самый дальний от места взрыва. Поднявшись, она затянула подпругу и повела гнедую к центральному входу, отодвинула засов и толкнула дверь. Одна из огромных половинок широко распахнулась, и они с лошадью вышли на улицу. Пахнуло гарью. Балерина зафыркала и замотала головой.

— Тихо, — шепотом попросила Лизелл. — Еще минутку — и нас здесь уже не будет, и никого мудрее…

Но это была не ее минута. Она четко была видна в освещенном проеме двери, и ее тут же увидели. Кто-то поднял крик. Шансов уйти незамеченными не осталось.

Как и подобает молодой девушке, она училась ездить, сидя в седле боком, повинуясь диктату Его чести. И она никогда бы не узнала иного способа езды, если бы простые женщины Юнвинсиана, познавшие матриархат, не сжалились и не научили ее ездить по-мужски. Она высоко поддернула юбку, затем нижнюю юбку, не обращая внимания на неприличную демонстрацию отделанных кружевами муслиновых панталон. Перекинув через руку ворох своих подолов, другой рукой она ухватилась за переднюю луку и, подпрыгнув, уселась в седло, стукнула каблуками по бокам лошади и рванула галопом.

Яростные вопли за ее спиной усилились, до ее слуха донесся гортанный лай собак, но все эти звуки быстро отставали и скоро совсем исчезли, растворились в мерном стуке копыт. Лизелл сбавила ход, и украденная лошадь пошла шагом. Ее сердце тяжело билось — она поняла — от радости. Что бы сейчас сказал Его честь? И, не чувствуя стыда, она рассмеялась.

А что бы сказал Каслер? Неизвестно, откуда взялась эта мысль, но смеяться сразу же расхотелось. Она не знала, почему ей взбрело в голову думать о нем в такой момент, но его лицо просто стояло у нее перед глазами. Оно не выражало никакого осуждения, лишь едва заметный упрек угадывался в его спокойных, ясных глазах.

Странное видение. Как будто грейслендский главнокомандующий, единственный на всей планете, может присвоить себе роль третейского судьи. Просто смешно. Но она не смеялась.

Только тут она почувствовала, что очень устала. Крайнее возбуждение, которое давало ей силы в течение последнего часа, улеглось, и она мечтала только о чистой пуховой постели и сладком сне. Но ни то ни другое она себе позволить в ближайшее время не могла.

Ей нужно немедленно покинуть Эшно — ради Великого Эллипса и ради собственного спасения от возможной погони. Узнать элегантную гнедую мадам Тастриуне не составит труда, да и наездница примечательна по всем статьям, и, наверное, ее уже ищут те, кому следует.

На восток, в Бизак — следующий пункт назначения Великого Эллипса. На восток, вопреки всем стревьо, всем поездам, что застыли на месте, всем лошадям, что не продаются ни за какие деньги, вопреки всем правильным видам транспорта, которые не существуют.

Она всегда четко ощущала пространство, и интуиция подсказывала ей, что порт, в который ее сегодня доставил «Ривенэ», у нее по левую руку. Подняв лицо вверх, она посмотрела на звезды. Там, наверху, справа от нее, где должен быть восток, сияло созвездие, которое в Вонаре называли Принцесса, но во время революции переименовали в Прачку, а совсем недавно вернули первоначальное название.

Повернув свою лошадь по направлению к Принцессе, Лизелл поехала на восток. Время шло, Эшно остался позади. Впереди — пыльное пустынное шоссе, освещенное звездами и луной. До утра погони не стоит бояться. Она чувствовала усталость, но не полное бессилие, и знала, что если надо, она сможет проехать еще несколько часов, с надеждой, что к ее счастью где-нибудь к полуночи ей попадется придорожная гостиница.

Луна медленно плыла по небу, и перед внутренним взором Лизелл проплывала череда лиц. Каслер с его молчаливым упреком. Мадам Тастриуне, у этой не просто упрек на лице, нечто большее. Шетт Уразоул, погибшая при взрыве, — еще один взрыв, но не газового баллона. Гирайз в'Ализанте со своими вопросами. Близнецы Фестинетти, вырвавшиеся вперед и радостно хихикающие. Грандлендлорд Торвид Сторнзоф, чей монокль поблескивает, как лед на солнце. И масса, масса других лиц появлялась и исчезала, но лица Гирайза и Каслера все время кружились рядом, каким-то образом связанные в ее воображение, вопреки своей непохожести. Часто она ловила себя на том, что думает о них обоих одновременно. Интересно, где они сейчас, удалось ли им выбраться из Эшно?

 

X

— …Вот так вмешательство лантийского сопротивления задержало наше прибытие на несколько часов, — закончил Каслер Сторнзоф свой рассказ. — Неприятности не были уж такими страшными, но я восхищаюсь изобретательностью наших врагов.

Рыцарский характер, не придерешься. Гирайз в'Ализанте кисло улыбнулся. За двадцать четыре часа, проведенные в компании Каслера Сторнзофа, ему так и не удалось обнаружить ни малейшей трещинки на его рыцарском фасаде. Он даже не уловил и намека на осознанное лицемерие, а у него-то на это был очень тонкий нюх. Похоже было, что свою роль героя главнокомандующий играл от чистого сердца. Может быть, он начитался сладеньких статеек о себе во всех этих дурацких газетах?

Жаль, конечно, что лантийская изобретательность, которой так восхищен Сторнзоф, не продлила им антракт на острове на день-другой. Хотя, с другой стороны, помощь грейслендца с этой двухместной дрезиной просто неоценима, можно сказать — Сторнзоф по-настоящему выручил его. В одиночку ни одному из них было бы не справиться с этим техническим монстром, признался себе Гирайз. Даже имея двух водителей, это хитроумное изобретение умудрялось все время ломаться, эдакий локомотив, который упирается, лязгает, скрипит, визжит, выражая таким образом свой протест. Невозможно держать равновесие. Ненадежный руль. Тормоза отсутствуют. И неослабевающее упрямство, как будто это творение рук человеческих из железа, дерева и кожи обладает душой злорадного ишака.

Взять хотя бы настоящий момент. Раздолбанная колея грязной Эшно-Янисской железной дороги, петляющей между бесчисленными каменистыми холмами, резко пошла в гору, и дрезина: с трудом ползла вверх, спотыкаясь на каждом дюйме. Эта допотопная махина, чьи педали крутят два человека, наверное, легче бы ехала по земле. Но она, видно, из благих намерений, была приспособлена к рельсам, и сейчас ее планируемое техническое преимущество выходило боком.

Раскаленный шар полуденного солнца висел у них над головой, жаря и ослепляя. Пот струился и попадал прямо в глаза, Гирайз поднял руку, чтобы вытереть его. Не успел он выпустить из рук обтянутый кожей руль, как большое переднее колесо врезалось в ком грязи, резко крутанулось на своей оси, и дрезина опасно накренилась в сторону. Проклиная все на свете, он схватил руль и рывком поставил колесо на место. Дрезина выровнялась и неуклюже погромыхала дальше под новым углом наклона. Гирайз еще раз потянул руль на себя, стараясь выровнять колесо, но ему никак не удавалось совладать с сильной тряской тяжелого агрегата. Дрезину трясло, подбрасывало, и скрип стоял оглушительный.

Гирайз чувствовал мощную поддержку сидящего на заднем сиденье. Ему одному ни за что было бы не справиться с накренившейся дрезиной. Не будь у него помощника, ему бы пришлось слезть и толкать дрезину, держа за руль, или, вероятнее всего, он бы бросил эту груду хлама валяться на обочине дороги. Но присутствие его грейслендского соперника не позволяло ему сделать ни того ни другого, и ему пришлось признать то, что он и так уже подозревал — усилия Сторнзофа обеспечивают возможность двигаться вперед, и Сторнзоф делает больше, чем обычный напарник.

Он мог бы тешить себя рассуждениями, что заднее сиденье дает значительные технические преимущества, шанс более рационально использовать силы, если бы его личный опыт не говорил об обратном. У сидящего впереди — руль, и, значит, у него главная управляющая роль. Может быть, именно поэтому главнокомандующий Сторнзоф еще в самом начале предложил периодически меняться местами. Сейчас ценность этой идеи стала особенно очевидной, и похвальную находчивость светлого ума грейслендца без зазрения совести можно назвать замечательной. Гирайз уже попробовал сидеть и впереди, и сзади, и точно знал, что обе позиции важны в равной степени. И не надо выдумывать никаких технических преимуществ, которые объясняют превосходство грейслендского атлета, он просто на десять лет моложе и физически сильнее Гирайза.

Сидеть впереди значительно лучше, чем сзади: не маячит перед глазами фигура Сторнзофа.

Гирайз остервенело крутил педали. Дрезина внеслась на самую вершину холма, на секунду замерла и тронулась вниз с душераздирающим скрежетом. Дрезина свободно катилась с горы, набирая скорость, неожиданно раздался резкий лязг: это переднее колесо оказалось между рельсами. Оно вывернулось, и Гирайз приложил всего себя, чтобы выровнять его. «О, да я делаю успехи», — подумал он. К концу этого путешествия он станет заправским водителем. То, как стремительно дрезина набирала скорость, еще сутки назад заставило бы его задохнуться от ужаса, а сейчас просто немного бодрило. Прохладный ветер приятно обдувал вспотевшее лицо. Впервые он почувствовал удовольствие от этого вида спорта. Вот если бы еще дрезина была новенькой, ну и, соответственно, одноместной, а дорога хоть самую малость поровнее…

К концу спуска дрезина летела уже с такой скоростью, что солидных размеров лужу Гирайз заметил только тогда, когда в ней полностью увязли передние колеса. Поток грязи ударил ему в лицо и залепил глаза. Руль выскользнул из рук, переднее колесо развернуло, дрезина накренилась, соскользнула с рельсов и понеслась куда-то по склону, пока, если судить по звуку, не ударилась со всей силы о камень.

Переднее колесо наехало на валун. Дрезина перевернулась, и Гирайз плюхнулся в грязь. Секунду он, отключившись, лежал ничком там, где приземлился. Потом, с трудом выдохнув, он начал соображать. Подняв голову, он обнаружил, что лежит под дрезиной, просто-напросто пригвоздившей его к земле. Тяжелый агрегат, но если кости целы, он смог бы из-под него выбраться…

Не успел он додумать эту мысль, как тяжесть ослабла. Он поднял глаза и увидел, что Каслер Сторнзоф приподнял дрезину и отодвинул ее в сторону.

Кроме заляпанных грязью ботинок и пятен на мундире, никаких следов аварии на главнокомандующем не наблюдалось. Он, наверное, успел спрыгнуть до того, как дрезина перевернулась.

— Спасибо, — ничего больше Гирайз не смог вымолвить, слова застряли в горле.

— Вы целы? — спросил Сторнзоф.

— Думаю, да, — Гирайз осторожно сел. Все тело болело, но, похоже, никаких переломов не было — он отделался синяками.

Это было не совсем так, его гордости был нанесен непоправимый ущерб. Он держал в руках руль, он должен был вовремя увидеть эту грязь, только он виноват в случившемся. Он встретился взглядом с главнокомандующим, ожидая увидеть в его глазах обвинение или недовольство, но они выражали лишь участие и непостижимое спокойствие.

— Если вы в порядке, тогда я осмотрю машину, — сказал, отворачиваясь, Сторнзоф.

Гирайз поднялся на ноги. Он не мог не заметить, что главнокомандующему хватило такта воздержаться от предложения своей помощи, которой он, Гирайз, не просил и которая ему не требовалась. Похоже, ему не свойственна типично грейслендская невоспитанность. Если бы не легкая неестественность речи, он вполне мог бы сойти за вонарца.

Стряхнув с пиджака прилипшую грязь, Гирайз спросил:

— Что, можно продолжать путь?

— Разве что пешком, — ответил Каслер. — Подойдите, посмотрите сами.

Гирайз нехотя приблизился, и поломка тут же бросилась ему в глаза. Ее трудно было не заметить — в результате удара сильно пострадало переднее колесо, часть металлического диска была покорежена, несколько спиц сломано.

Его скверный навык вождения вывел из строя их единственное транспортное средство. Хорошо же он должен выглядеть в глазах грейслендского главнокомандующего.

Сторнзоф, однако, не выказывал раздражения, а заметил только:

— Думаю, что молотком можно было бы легко выправить колесо.

— У вас есть молоток?

— Это не совсем та вещь, которую я привык всегда носить с собой.

— Странно, я тоже…

— Если повезет, на дороге попадется поезд, а у машиниста должны быть инструменты.

— Вряд ли мы можем сидеть и ждать, когда проедет паровоз. Может, попробуем вести дрезину вручную?

— Давайте попробуем, — с этими словами Сторнзоф без видимых усилий поднял завалившуюся на бок дрезину, взял в руки руль и повел ее. Переднее колесо скорбно лязгало. Наконец Сторнзоф остановился и убрал торчащую спицу. Второе большое колесо и маленькое колесо сзади, обеспечивающее равновесие, остались неповрежденными. Два чемодана, закрепленные на багажнике, также не пострадали.

— Требуются усилия, но дрезину можно починить, — заключил Сторнзоф. — Нам не стоит ее бросать.

— Давайте теперь я поведу, — предложил Гирайз. Он готов и толкать искореженную груду металлолома хоть до Авескии и обратно, лишь бы только загладить свою вину.

— Как хотите.

Сторнзоф отступил в сторону, и Гирайз занял его место. Он сразу же признал, что Каслер был прав. Изуродованную дрезину хоть и тяжело вести, но починить можно. Он толкал ее вперед, она со скрипом ехала. Главнокомандующий шел рядом. Дорога тянулась на юго-восток.

Прошло несколько часов, и пейзаж изменился. Местность стала более скалистой, кривой кустарник сменили серо-голубые хвойные деревья, появились первые ползучие растения. Вьющиеся колючки имели дурную репутацию — из-за фантастической скорости, с которой они разрасталась, и убийственной остроты своих многочисленных шипов — и часто фигурировали в энорвийской истории. Существовало народное поверье, что это растение было сотворено легендарным волшебником Экропи по приказу принца, который собирался наказать за неверность свою жену. Заперев ее вместе с любовником в каком-то маленьком каменном домишке, затерянном среди лесистых холмов, принц призвал Экропи, и тот бросил в землю семена ползучего растения. Растение выросло с фантастической скоростью и за одну ночь опутало дом, превратив его обитателей в пленников, которые были обречены находиться друг подле друга в течение всей жизни. Тот дом уже невозможно найти в разросшихся колючках, но местные жители уверяют, что иногда путники, блуждая среди холмов, слышат крики взаимных упреков и обвинений.

Правдоподобность этой легенды вызывает сомнения. Однако нет сомнений, что примерно два столетия назад энорвийский генерал Улюне с помощью этих колючек перекрыл Зиригарское Ущелье и таким образом остановил продвижение бизакской армии. Немалую роль сыграли в этом непреодолимые колючки и их шипы длиной в палец — острые, как кинжал, и при этом выделяющие ядовитый сок.

— Давайте отдохнем немного, — предложил Сторнзоф.

— С удовольствием, — Гирайз не показывал вида, что устал, но руки, спина и плечи порядочно болели. Несмотря на то, что он до смерти замучился толкать искалеченную дрезину по окрестным холмам, он никогда бы не позволил себе молить о передышке.

Они съехали на обочину дороги, и Гирайз с облегчением уселся прямо на траву рядом с дрезиной, Сторнзоф последовал его примеру. Оба достали фляжки с водой, купленные в Эшно, и жадно припали к ним.

Достав из кармана платок, Гирайз вытер грязь и пот с лица и огляделся. Вокруг росли серо-голубые сосны и ели; он заметил, что их стволы были увиты ползучими растениями. Ветки просвистали под их тяжестью, а пространство между деревьями было оплетено паутиной колючих лоз. Легкое колебание земли.

— Поезд, — сообщил Гирайз.

Его спутник кивнул. Они встали. Через несколько минут почтовый экспресс «Район Аруна № 3» показался на повороте дороги. Оба закричали, чтобы привлечь внимание.

Машинист заметил их. Его взгляд остановился на грейслендском главнокомандующем, он обнажил зубы в улыбке и показал фьеннскую непристойную комбинацию из четырех пальцев. Почтовый пронесся мимо, даже не сбавив скорости, и вскоре исчез из виду.

— Это из-за моей формы, — тихо произнес Сторнзоф. — Она мешает здесь, в Аэннорве. Будь я умнее, я бы отошел в сторону, чтобы меня не увидели.

Он был прав. Оказывается, золотоволосый грейслендский полубог тоже совершает ошибки. Гирайз посмотрел на своего компаньона подобревшим взглядом.

— Ну что ж, будем двигаться дальше, — сказал он, хотя предпочел бы еще отдохнуть. Его уставшие мышцы молили о пощаде.

Сторнзоф вздохнул:

— Теперь я поведу.

— Если вы настаиваете, — быстро согласился Гирайз, скрыв свою бурную радость. Парень был не по-грейслендски любезен. — Может, нам оставить эту махину здесь? Ясно, что нам не найти инструментов в ближайшее время, тем более что мы находимся не известно где. Если не можем починить, так лучше от нее избавиться.

— Вы правы. Но мне трудно расстаться с надеждой спасти нашу машину. Я верю, что такая возможность скоро представится. Я думаю, что она уже у нас в руках. — Лицо его спутника, видимо, выражало полное непонимание, и потому Сторнзоф добавил: — У меня есть такое предчувствие.

— Да, понял, предчувствие.

— Думаю, нам еще стоит тратить время и силы на эту дрезину.

— Как считаете нужным, — про себя Гирайз решил, что Сторнзоф в некоторой степени не совсем адекватен.

Через полчаса заросли ползучих колючек стали еще гуще, они задушили деревья в своих объятиях, и сквозь них стало трудно продираться. Дорога вилась между острыми, отвесными скалами, прикрытыми зеленым ковром листьев.

В желудке у Гирайза громко заурчало. Странно, он не так давно и хорошо пообедал. Однако ему показалось, что порыв весеннего ветра принес с собой легкий аромат жареного мяса. Ветер унесся, а с ним исчез и запах. Показалось? Но его желудок так не думал. Они с трудом продвигались вперед, дрезина гремела. Неожиданно Сторнзоф остановился, резко замерев прямо посреди дороги.

Весьма своеобразный человек.

— Давайте лучше уж я поведу дрезину, — предложил Гирайз, Сторнзоф не отвечал.

— Вы плохо себя чувствуете, Сторнзоф?

Ни слова в ответ. Взгляд у главнокомандующего сделался отстраненный, как будто он прислушивался к чему-то далекому. Сдерживая нетерпение, Гирайз ждал, и вскоре его компаньон вышел из транса.

— Здесь что-то есть, — сообщил Сторнзоф.

От него веяло такой уверенностью, что Гирайз непроизвольно оглянулся по сторонам. Он увидел только грязную пустынную дорогу, скалы и неистребимые заросли ползучих колючек. Ничего более.

— Я чувствую влияние, — продолжал Сторнзоф.

— Какое влияние?

— Его часто называют магическим или сверхъестественным. В этом нет сомнения.

— Сверхъестественное? Правда? — Гирайза удивленно поднял брови. — Как интересно.

— А, вы относитесь к этому скептически. Чего и следовало ожидать. Возможно, мне удастся вас убедить.

— Вряд ли в этом есть необходимость. Не утруждайте себя. Будем считать, что вы правы. Я с нетерпением жду доказательств. Мы можем двигаться дальше?

— Пока нет. Дело требует изучения. Возможно, это именно то, что мы ищем. Подозреваю, что так оно и есть.

— Правда? Это еще одно ваше предчувствие?

— Иногда эти предчувствия трудно игнорировать. Не будете так любезны подержать дрезину…

Гирайз взял руль, и Сторнзоф тут же направился к ближайшей скале. Он сделал несколько шагов, остановился и протянул руку вперед, но сразу же отдернул ее.

— Все верно, — сообщил он.

— Что верно? Что вы делаете? — смешно потакать этим эксцентричным грейслендским причудам, но Гирайз не смог удержаться от вопроса. — Что вы ищете?

— Мы находимся очень близко от него, я уверен, — продолжал в том же духе Сторнзоф.

— Близко от чего? Если бы вы сказали, что вы ищете, может быть, я мог бы…

— Пожалуйста, помолчите, — рассеянно попросил Сторнзоф. Гирайз воздержался от резкого ответа. Парень, похоже, явно не в себе.

Сторнзоф, полностью погрузившись в свои видения, бродил вдоль ползучих колючек, останавливался, трогал шипы пальцами, прислушивался к внутренним ощущениям. Гирайз, кипя от раздражения, медленно тащился за ним следом, как вдруг его осенило, что он мог бы разом освободиться и от сломанной дрезины, и от спятившего грейслендца. Он может совершенно спокойно отправиться вперед самостоятельно, это даже к лучшему. Он уже почти принял решение, когда его компаньон замер, явно завершив свои поиски.

— Здесь, — объявил Сторнзоф. Он стоял перед гранитной глыбой, ничем не отличавшейся от прочей россыпи валунов, тянувшейся вдоль железной дороги «Эшно-Янисс».

Гирайз, таща за собой дрезину, подошел поближе, чтобы посмотреть на то, на что показывал Сторнзоф. Он не увидел ничего нового — просто гранитная глыба и колючки с красными капельками, зато вновь почувствовал запах жареного мяса. Интересно, откуда он доносится и почему так резко исчезает?

— Ну? — недоумевал Гирайз.

— Здесь, — повторил Сторнзоф. — Дезинтеграция слоев.

— Дезинтеграция. Хорошо. Послушайте, Сторнзоф, я хорошенько обдумал сложившуюся ситуацию, и мне кажется, что будет лучше, если мы продолжим путь…

— Концентрация энергии совершенно очевидна, — продолжал Сторнзоф, — и источник здесь, возле моей руки.

— О чем вы говорите? Неважно, это не имеет значения. Ну так вот, я думаю, пришло время нам двоим ра…

— Сейчас не время говорить о том, чтобы разделиться. Не сейчас, когда машину можно отремонтировать в течение получаса.

— С чего это вы взяли? Только не говорите, что у вас предчувствие.

— Я говорил уже, что много лет назад меня учили определять концентрацию сил, которые принято называть магическими. Понятно, что вы не придали этому значения, но я не преувеличиваю — я действительно чувствую сверхъестественное искажение реальности — здесь, сейчас. Об этом свидетельствуют природные признаки — можно сказать, что эту иллюзию создал магистр тайных знаний.

Чистейшая абракадабра, но любопытство уже терзало Гирайза, так как слово «иллюзия» находило живейший отклик в сознании вонарцев, особенно из породы бывших Благородных. Фамильные легенды превозносили так называемую доблесть его собственных предков в'Ализанте, и пусть он никогда особенно в них не верил, но все же они намертво засели в его сознании.

— Невероятно, — пробормотал он. — Вы ищете в надежде, что создатель этой предполагаемой иллюзии обладает не только магией, но и молотком?

— В этом нет ничего невероятного. Я прошу еще лишь одну минуту вашего терпения.

— Конечно, — под маской любезности Гирайз скрывал раздражение, скепсис и неожиданное любопытство. Это было абсурдно, но его поймали на крючок.

Сторнзоф вновь вернулся к своим манипуляциям, трогая пальцами устрашающих размеров шипы и попусту транжиря время с выражением напряженного усердия на лице.

Смешно. Гирайз чуть заметно улыбнулся, развеселившись от собственного ребячества. Какое-то время он действительно ожидал увидеть нечто экстраординарное, нечто — за неимением лучшего слова — магическое. Смешно, и это в его-то годы!

— Все, нашел. Здесь, — правая рука Каслера Сторнзофа, вначале кисть, а затем до самого локтя, исчезла в колючей массе.

Главнокомандующий явно спятил. Эти колючки проткнут ему руку до кости!

Но рука осталась целой и невредимой: ни царапины, ни следов крови. Гирайз остолбенел.

— Идемте, здесь проход, — распорядился Сторнзоф. Его компаньон не ответил, и он добавил без тени снисходительности. — Преграда — всего лишь видимость.

Колючки, гранитная стена — видимость? Это что-то из разряда старых вонарских небылиц, и он не должен терять рассудок. Гирайз покатил дрезину вперед, и вскоре она уперлась в увитую колючками скалу.

— Видимость? — мрачно спросил он.

— Вы столкнулись лишь с тем, что ожидал ваш мозг. В действительности же проход открыт. Я сейчас покажу вам, — с этими словами Сторнзоф взял у него руль и сам повёл дрезину с такой уверенностью, что первое колесо вошло в камень, как раскаленный нож в масло, за ним последовал руль, руки, которые этот руль держали, и высокая фигура главнокомандующего в сером мундире. Гирайз с шумом вдохнул, когда Сторнзоф исчез вместе со вторым колесом, задним сиденьем, багажником и чемоданами. Перед глазами осталась только скала, заросшая колючками, на вид твердая и далеко не иллюзорная.

— Сторнзоф, где вы там? — спросил Гирайз. — Вы меня слышите?

— Очень хорошо слышу, — голос грейслендца доносился совсем отчетливо. — И вижу. Иллюзия односторонне направленная, поэтому я вас очень хорошо вижу.

— Что еще там видно?

— Идите и посмотрите сами. Идите прямо вперед. У вас на пути нет преград. Вы должны верить в это.

Гирайз колебался лишь какую-то секунду, затем сделал решительный шаг вперед, вытянув руки. Он знал, что сейчас он похож на бесстрашного лунатика, но не мог шагнуть прямо в колючки. Они не реальные, убеждал он себя. Если неподдельно материальный грейслендский полубог смог пройти через них, значит, и бывший Благородный вонарец способен сделать то же самое. Его руки по плечи погрузились в колючие заросли. На секунду ему показалось, что он чувствует сопротивление, чувствует, как вонзаются колючки, но он не позволил телу инстинктивно сжаться, а напротив, шагнул еще глубже. Казалось, будто он прошел сквозь полосу тумана или тени, затем реальность появилась вновь, и он оказался лицом к лицу с Каслером Сторнзофом. Отвесные скалы плотно зажали их с обеих сторон. Иллюзорный гранит и колючки скрывали узкий проход, который через несколько ярдов выходил на голый пологий склон.

На стыке прохода и склона стояла пара абсолютно идентичных запряженных лошадьми крытых повозок. Их пышный орнамент свидетельствовал о том, что они являются собственностью цыган. Их владельцы сидели вокруг небольшого костра, на котором жарилось мясо. Гирайз мгновенно сосчитал людей — около двух дюжин — трудно быть точным, если учесть, что ватага смуглых, нечесаных детей непрерывно носится вокруг костра. Среди них было примерно с полдюжины женщин, от совсем молодых девушек до старых ведьм. Из них две кормили грудью младенцев, другие были явно беременны. Мужчины также были разного возраста, но все очень похожие — с раскосыми глазами, пухлыми губами, очень подвижные и яростно жестикулирующие. Заметив приближающихся незваных гостей, четверо мужчин встали, направили на них ружья и прицелились.

«Эллипсоиды» мгновенно остановились.

— Не стреляйте, мы не враги вам, — обратился к ним по-вонарски Гирайз. Цыгане — граждане мира — понимали общепризнанный международный язык.

— Грейслендцы всем враги, — ответил цыган средних лет, широкоплечий, по всей видимости, главный. — Это у вас такой национальный талант.

— Я — вонарец, и у нас нет врагов.

— Тогда ты нашел дурную компанию, — цыган удостоил главнокомандующего враждебным взглядом. — Эти грейслендские убийцы охотятся за нами по всему Ниронсу и Нидруну, это у них спорт такой. Они режут нас как свиней в Средних Графствах.

— Только не этот. Он участник Великого Эллипса.

— Значит, сегодня его гонкам конец.

— Не надо этого делать, для вашего же блага. — И с участием на лице Гирайз продолжил: — Если главнокомандующий выйдет из соревнования, его соотечественники тут же покажут, как разочарованы этим, и страдания, которые уже пали на ваши головы, будут несравнимы с теми, которые последуют. Вас не спасет даже то, что вы и меня убьете как нежелательного свидетеля. Я — в'Ализанте, довольно заметная персона, — спокойно закончил свою речь Гирайз.

Цыгане в замешательстве переглянулись.

— Как вы сюда попали? — сердито спросил главный.

— Просто, — пояснил Сторнзоф. — Иллюзия, скрывающая ваш лагерь, сделана правильно, но слишком просто, ее легко распознать, особенно тренированному человеку. Это вы творите иллюзию? — Ответа не последовало, и он продолжил: — Вы вряд ли можете полагаться на такую слабую защиту.

Замешательство цыган усилилось.

— Что вам здесь нужно? — злобно сверкали черные глаза цыганского вожака.

— Помощь, — непринужденно ответил Гирайз, как будто он не видел ружей, нацеленных ему прямо в сердце. — У нас сломалась дрезина, нам нужен молоток, чтобы выправить колесо, я вам за это заплачу десять новых рекко.

Цыган оживился. По крайней мере, начал нехотя торговаться:

— Пятнадцать.

— Идет.

— Деньги вперед.

Гирайз заплатил.

Цыган сделал знак своим ребятам, и оружие исчезло таким же волшебным образом, как и появилось.

— Подождите. — Цыган взял руль дрезины из рук Сторнзофа. — Здесь ждите. Если хотите мяса, платите еще двенадцать новых рекко.

Гирайз чуть было не поддался соблазну, но Сторнзоф ответил без колебаний, учтиво, будто только что получил любезное приглашение:

— Спасибо, я не ем мяса.

Полчаса они ждали, где им было велено, присев на землю возле узкого прохода, прислушиваясь к стуку молотка по железу и тихому цыганскому бормотанью. Наконец одна из женщин подвела к ним отремонтированную дрезину. Они встали, какое-то время стояли не двигаясь, затем Сторнзоф шагнул вперед, чтобы взять руль дрезины.

Жестом она его остановила. Крылья носа у нее затрепетали при виде приближающегося к ней грейслендского военного мундира, но глаза широко раскрылись, когда она взглянула ему в лицо.

— Машину смазали, — сообщила женщина, — за это еще одно новое рекко.

Сторнзоф отдал деньги и забрал дрезину. Цыганка удалилась, бросив на него через плечо долгий взгляд.

А его существования никто и не заметил, подумал Гирайз с веселой досадой.

Они сели в дрезину, Сторнзоф — за руль, и вместе нажали на педали, направляя свой транспорт в узкий проход. Туман окутал Гирайза на несколько секунд, и вновь они оказались на Эшно-Янисс, оставив за плечами гранитную скалу, задрапированную ползучими колючками. Они еще сильнее налегли на педали, и дрезина начала набирать скорость.

Прохладный ветер приятно освежал, и они полным ходом двигались на северо-восток, к Яниссу, и не существовало на данный момент иного транспортного средства, которое могло нести их вперед с такой скоростью, как отремонтированная дрезина. Грейслендский главнокомандующий, Гирайз вынужден был это признать, оправдал все мыслимые и немыслимые ожидания. Даже эти его явно фантастические претензии определять магическую «концентрацию сил», «искажение реальности» на поверку оказались истинной правдой.

— Сторнзоф, — позвал он.

— Что? — откликнулся главнокомандующий, не отрывая глаз от дороги.

— Я признаю ошибку.

— Ошибку?

— Я не верил вашим обещаниям.

— Вы считаете, что произошло что-то необычное?

— Даже не знаю. Знаю только, что я ошибался, а вы были правы, — с усилием выдавил из себя Гирайз. — Я больше не буду сомневаться в правдивости ваших слов.

— Не давайте поспешных обещаний, — посоветовал Сторнзоф с едва уловимой сухостью в голосе. — В любом случае вы ничем мне не обязаны, поскольку уже дважды спасали мою жизнь за последние двое суток.

Это почти правда, подумал Гирайз, и от этой мысли ему стало легче.

Дорога мягко шла под уклон. Крутить педали было легко, и смазанная дрезина неслась стремительно, как беговая лошадь. Настроение у Гирайза поднялось, и он заметил:

— С такой скоростью мы доберемся до Янисса завтра к полудню.

— Может, и раньше, — ответил Сторнзоф.

— Хотите сказать, если и ночью ехать?

— С коротким отдыхом, когда потребуется. Отоспимся потом, когда поплывем по Аруну.

— Отлично. Тогда мы будем в Яниссе на рассвете, — если сил хватит, подумал Гирайз, но оставил сомнения при себе, он и так уже достаточно хлебнул унижений за сегодняшний день. — Я сомневаюсь, что остальные участники последовали нашему примеру. Честно говоря, я думаю, что забастовка выведет из строя несколько участников гонок.

— Возможно, но многие приложат все усилия, чтобы продолжить гонку. Меск Заван, например, может рассчитывать на поддержку своих соотечественников.

— Да, и Поб Джил Лиджилл с его бездонными карманами может купить выход из любой затруднительной ситуации. И Бав Чарный готов пробить любую стену.

— А мисс Дивер? — спросил Сторнзоф. — Она изобретательна, но возможно, на этот раз ей придется признать поражение…

— Никогда, — с абсолютной уверенностью ответил Гирайз. — Она не отступится, пока способна дышать.

Сторнзоф бросил на него недвусмысленный взгляд через плечо.

— Понимаю, — произнес он.

Она украла чудную лошадь, отметила про себя Лизелл. Купила.

Балерина оказалась резвой и покладистой. Она несла на себе своего похитителя — нового хозяина — с легкостью скользя сквозь черноту ночи. Она бежала до тех пор, пока, наконец, восток не вспыхнул розовым, окрасив белые стены придорожной гостиницы, и Лизелл решила, что опасности нет, и можно позволить себе несколько часов сна. Город Эшно остался далеко позади, и даже если удастся выяснить ее маршрут, никому и в голову не придет преследовать ее ни ради украденной лошади, ни ради поруганной чести ее бывшего хозяина. По крайней мере, так она думала.

Передав Балерину на попечение заспанного конюха, Лизелл открыла дверь гостиницы и предстала перед портье, у которого от удивления вытянулось лицо. Вряд ли его за это можно было обвинять. Молодая иностранка путешествует одна, ночью и без багажа! Конечно, тут есть чему удивляться. Его удивление сменилось любопытством, когда она попросила на вонарском разбудить ее, постучав в дверь, через шесть часов. Она видела как портье распирает от вопросов, но он сдержался. А когда она продемонстрировала тугую пачку новых вонарских рекко, к портье вернулся здравый смысл и на лице появилось уважение, которое полагалось выказывать каждому солидному гостю. Лизелл без возражений заплатила вперед, и он протянул ей ключ.

Она преодолела два лестничных пролета, вспоминая с сожалением чудо-лифт в отеле «Слава короля» в Тольце. Добравшись до своего номера, она вошла и закрыла за собой дверь на ключ. На первый взгляд это был скромный, старомодный, но вполне приличный номер. Ее интересовала только кровать. Она устала, очень устала. Ей удавалось не поддаваться или сопротивляться усталости в течение нескольких часов, но теперь она навалилась на Лизелл всей своей тяжестью. Она чувствовала, что в вертикальном положении не может оставаться больше ни минуты.

Южный весенний ветер нес духоту и зной. Она скинула одежду и оставила ее лежать на полу. Почему бы и нет? Она вся пропотела и испачкалась за те часы, что провела в седле. Она и сама была грязная, но просить, чтобы ей приготовили ванну, не было сил. Теперь у нее нет чистой одежды, смены чистого нижнего белья, нет элементарных средств личной гигиены, чтобы привести себя в порядок, но самое главное — нет сил. Ей не хочется стирать одежду, мыться. Она хочет только одного — спать.

Простыни были чистые, а она грязная, но ей было наплевать. Лизелл рухнула в кровать, и не успела голова коснуться подушки, как она мгновенно отключилась. Ей снились сны — пламя, дым, крики. Но это было не самое страшное. Ужаснее были видения, когда она оказалась в маленькой спальне, чистой и скромной, в спальне своего детства в доме отца. Она рассматривает себя в небольшое зеркало, которое висит над раковиной, и лицо, которое она там видит, — удивленное лицо ребенка. Постепенно оно начинает меняться, из детского оно превращается в лицо юной девушки, затем медленно стареет, и наконец из зеркала на нее смотрит старуха. И пока происходят эти страшные перемены, спальня, в которой она находится, остается неизменной…

Стук в дверь рассеял сны. Лизелл открыла глаза. Она все еще чувствовала усталость, но уже не так сильно. Ее глаза блуждали по скромно обставленной незнакомой комнате. Наконец она вспомнила, где находится. Ей не хотелось вставать, но гонки продолжались. Зевнув, она поднялась и огляделась в полном недоумении. Ее одежда, явно непригодная для дальнейшей носки валялась разбросанной по всей комнате. Ах да, это же она сама ее разбросала.

Она провела языком по зубам: казалось, они были смазаны прогорклым салом. Спотыкаясь, она добрела до раковины, прополоскала рот, после чего извлекла максимум пользы из сочетания воды, мыла и полотенца, и только после этого занялась своей грязной одеждой. Ни расчески, ни щетки для волос. Несколькими оставшимися шпильками она заново, как можно аккуратнее, собрала буйную копну золотисто-рыжих кудрей и поспешила вниз, где позавтракала (или пообедала) жаренным на вертеле барашком и чечевицей, стараясь не замечать пристальных взглядов присутствующих, часть которых была, мягко говоря, не совсем дружелюбна.

Совсем плохо.

Она оторвала взгляд от своей тарелки, чтобы встретиться с парой сверлящих, подозрительных взглядов, устремленных на нее со смуглых лиц, и почувствовала, как под давлением молчаливого осуждения ее лицо заливает краска. Ей так часто приходилось встречаться с подобными взглядами, что пора было бы уже привыкнуть, но у нее никак не получалось оставаться к этому равнодушной.

Она поймала еще один взгляд. Ее молчаливый критик выделялся одеянием шафранового цвета и черными перчаткам. Ортодоксальный якторец, они исповедуют мировоззрение Преподобного Яктора, в их представлении вселенная — неизменная, хорошо спланированная структура. В этой структуре нет места бесцельно странствующим особам женского пола, несущим смуту и дезорганизацию по всему миру. Злоба, светившаяся в глазах якторца, подтверждала ее моральное падение. Ей захотелось выкинуть что-нибудь этакое, но она сдержалась. Это только цветочки, ягодки — впереди. Когда она углубится дальше на восток, в земли, где живет паства якторцев, такие взгляды ждут ее на каждом шагу, поэтому ей лучше поскорей научиться не обращать на них внимания.

Она опустила глаза, быстро поела, даже не почувствовав вкуса еды, расплатилась, вышла в фойе и попросила дежурившего портье подготовить ее лошадь. Через некоторое время конюх вывел Балерину. Лизелл наградила конюха чаевыми, уселась на украденную лошадь без посторонней помощи и направилась на восток.

Несколько часов она ехала, страдая от палящих лучей энорвийского солнца. Оно уже клонилось к западу, когда она подъехала к деревне. Ее когда-то беленные известью, а теперь облупившиеся и поблекшие домишки были разбросаны по каменистым склонам холмов. Она ненадолго остановилась у общественного колодца в центре площади, белесой от покрывавшей ее пыли. Лизелл спрыгнула на землю. Пока лошадь пила, она изучала местность. Вначале ей показалось, что деревня вымерла, но вскоре она различила слабое движение под пурпурно-узорчатым навесом, натянутом в конце площади, там местные торговцы приходили в себя от полуденного обморока. Привязав Балерину к забору неподалеку от колодца, она быстрым шагом направилась к пробудившемуся ото сна магазинчику, как и во всех маленьких населенных пунктах, предназначенному удовлетворять самые скромные человеческие нужды и запросы, и вошла внутрь.

Владелец лавки щеголял черными перчатками. На его жене были черные перчатки без больших пальцев и черный же головной убор. Сомневаться не приходилось, перед ней были ортодоксальные якторцы. Неприкрытая враждебность, застывшая на загоревших лицах супругов, моментально заставила ее остановиться.

Она быстро овладела собой. Пройдя вперед с уверенностью, как будто все здесь ей безумно рады, она спросила на вонарском:

— Вы торгуете женской одеждой? Бельем?

Хозяин грубо ответил что-то по-энорвийски.

— Одежда, — Лизелл пальцем показала на свою юбку.

Хозяйка затараторила, но Лизелл не поняла ни слова.

Несколько рулонов ткани лежало на столе, стоящем в центре магазина. Когда Лизелл подошла, чтобы рассмотреть их поближе, вопли хозяев усилились. Мужчина поднял руку, его вытянутый палец недвусмысленно указывал на дверь. Лизелл показала пригоршню новых рекко, и раздражение резко упало.

К ткани нужно было приложить ножницы, нитку и иголку местных мастериц. Однако готовой одежды не было, если не считать шарфов с геометрическим рисунком, таких больших, что их можно было сворачивать вдвое, как шаль, да еще клеенчатого желтовато-серого плаща с капюшоном, не то женского, не то мужского, непонятно. Она выбрала симпатичный шарф, страшноватого вида пончо, а также нитки, иголки, мыло, пилочку для ногтей, зубную щетку, расческу, носовые платки, корзину с яблоками, изюмом, крекерами, флягу и саквояж, чтобы сложить в него все свое добро. Захватила еще пару ремней с застежками, чтобы прикрепить саквояж к седлу Балерины. Но, увы — ни одежды, ни чистого белья. Сегодня ей не повезло.

Завершив покупки, она вернулась к прилавку, за которым стоял хозяин, сунувший ей прямо в лицо три поднятых вверх пальца. В первую секунду ей показалось, что это одна из вариаций фьеннской композиции из четырех пальцев, но тут же до нее дошло, что это стоимость выбранного ею товара — триста новых рекко. Конечно же, вопиюще огромная сумма. Она подумала, что они ждут, что она начнет торговаться, но у нее не было на это ни времени, ни желания, да и энорвийского она не знала. Сдержав накатившую ярость, она выложила деньги на прилавок, сгребла покупки в саквояж и развернулась к выходу. Визгливая словесная канонада заставила ее остановиться. Она повернулась лицом к кричавшей женщине, та вопила, одной рукой указывая на ее саквояж, а другую, со сложенными четырьмя пальцами, потрясая, воздела к небу. На этот раз взаимосвязь между финансовым расчетом и взрывом возмущения была не ясна. Лизелл поджала губы и направилась к двери. Гейзером брызнули за ее спиной непонятные оскорбления. Целый залп крошечных ракет ударил ей в спину, боли не было, но от удивления она застыла на месте. Маленькие снаряды со стуком рассыпались по дощатому полу вокруг нее, и она догадалась, что это хозяин или его благоверная швырнули ей в спину пригоршню сухой белой фасоли.

Дикари. Крутнувшись на каблуках, она показала своим обидчикам четыре пальца и опрометью кинулась из магазина, не закрыв дверь на радость местным мухам.

Идиоты. Напыщенные фанатики. И сколько их еще будет у нее на пути, пока она не доберется до границы? Ну а когда там, далеко на востоке, она ее пересечет, то попадет в самое пекло, где этих фанатиков — тьма-тьмущая.

Она вдруг даже обрадовалась, что не говорит на энорвийском, иначе ей бы захотелось остаться и вступить с ними в спор.

Перейдя площадь, она достала флягу, наполнила ее водой из колодца и повесила на плечо. Пристегнула саквояж, затем отвязала поводья, запрыгнула в седло и продолжила свой путь на восток. Когда она проезжала мимо свежей мусорной кучи, оплетенной ползучими колючками, — своеобразной гермы, обозначающей, что некое подобие главной улицы здесь заканчивается, — откуда-то выскочила ватага сорванцов, подозрительно прищурила на нее глаза и с гиканьем начала швыряться комьями земли. Часть из них попала Лизелл по ногам. Лошадь испугалась и зафыркала. В нос ударила отвратительная вонь, от жужжащего тумана вокруг потемнело. Лизелл почувствовала, как ее обожгли бесчисленные огненные жала. Лицо и шею кололо и жгло. Она закричала и начала лупить по кипящему вокруг нее воздуху руками. Сквозь туман она услышала, как паршивцы радостно завизжали. Хрупкий шар грязи попал ей в волосы, жужжание усилилось, и маленькие жала вонзились ей в уши и в чувствительную область вокруг губ. Она закрыла глаза руками, но ослепление не помешало ей осознать, что это глиняные гнезда. По-видимому, деревенские дети накопили целую кучу хрупких шаров, домиков для бесчисленных крылато-жалящих насекомых, и сейчас без приглашения вторгшаяся одинокая женщина, эксцентричная иностранка, послужила соблазном расстрелять весь собранный арсенал. Балерина бросилась вперед, и Лизелл едва удержалась в седле. Спектакль изрядно веселил публику. Подростки смеялись и улюлюкали, кто-то запустил комом в лошадь, затем кто-то бросил камень.

Маленькие чудовища. Их ортодоксальные родители могут гордиться. Она сдержала порыв вернуться и обругать их: это только распалит их еще больше. Резко ударив каблуками бока своей гнедой кобылы, она галопом помчалась на юг. Насмешки пополам с грязью летели ей вслед.

Отъехав от деревни на безопасное расстояние, она пустила лошадь шагом. Сердце колотилось, и она с трудом переводила дух. Глаза слезились. От обиды? Нет. Она потрогала лицо рукой; кожу жгло, как будто она обгорела на солнце. И вся рука была усыпана крошечными красными следами укусов.

Яд этих насекомых не был таким сильным, чтобы вызвать серьезную болезнь. Если только в исключительных случаях. Сыпь на лице и руках должна исчезнуть в течение нескольких часов. Будем надеяться.

Южное солнце не знает пощады. От него кожу жгло еще сильнее, было больно. Она тщательно умылась водой из фляги. Немного полегчало. Она достала купленный шарф и обмотала им голову в энорвийском стиле. От этого тоже полегчало, но не особенно. Было ужасно плохо. Но больше уже ничего нельзя было сделать, чтобы улучшить положение.

Лизелл нахмурилась и продолжала двигаться на восток. Она ехала обычным шагом, но ее воображение мчалось галопом по дорогам Великого Эллипса, обгоняя и оставляя с носом всех ее соперников. Близнецов Фестинетти. Грейслендцев. Любого, кто мог бы вырваться вперед, пока она застряла в Эшно.

Интересно, хмуро подумала она, кому-нибудь еще выпала такая же незавидная доля, как и ей?

— Свет раздражает меня. Поменяй угол наклона, — приказал Торвид Сторнзоф. Развалившись на мягких подушках, он сердито добавил: — Хорошей прислуге не требуется напоминаний. Ваши господа плохо вас учат. Ну что с них взять, они же зулийцы.

Человек, с которым он разговаривал, не испытывал ни вины, ни возмущения, он вообще не разговаривал, спрятавшись под большой коричневато-желтой накидкой с капюшоном. Не было даже понятно, мужчина это или женщина. «Капюшон», скрючившись, дергал струны, которые меняли угол наклона деревянных жалюзи, пропускавших солнечный свет в арендованное часмистрио. На мгновение показалась рука в перчатке.

Освещение изменилось в лучшую сторону. Нервирующая жара и яркий свет отступили, и прохладная тень ласково опустилась на лоб грандлендлорда. По крайней мере, эти идиоты хоть что-то умеют делать, когда их соответствующим образом встряхнешь.

Он мельком заметил поросшую щетиной желтоватую физиономию, которая тут же исчезла в тени капюшона. Хорошо, что исчезла. У него не было желания беспокоить себя созерцанием отвратительного уродства. Есть куда более приятные зрелища для глаз.

Торвид принялся рассматривать сквозь деревянные жалюзи гряду отвесных скал, окаймляющих узкое ущелье и поднимающихся над бурной рекой и ее притоками. Типичный пейзаж полуцивилизованного Зуликистана, очень волнующий, очень живописный, и он с радостью мог бы оценить очарование этих мест, находясь от них на безопасном расстоянии.

Часмистрио из стекла и стали, крышей в виде пагоды, висел в воздухе, поддерживаемый, словно драгоценный камень, огромным надземным тросом, перекинутым под облаками, на высоте тысячи футов над Узикской расселиной. Он соединят когда-то огромный торговый центр Фижи с лентами деревень беспорядочно разбросанными по вершинам скал на противоположной стороне реки Узик.

Возбуждающее зрелище. Прискорбная навозная куча посреди болота. Грандлендлорд скривил презрительно губы при одном воспоминании об этом. Никакого комфорта, никаких прелестей жизни, никаких развлечений. Ужасная, зловонная язва на благородном лице мира, доказательство неполноценности его жителей. Если бы история, которую он рассказал своему племяннику — сверкающей звезде Ледяного Мыса, — была правдой, если бы он поехал прямо в цивилизованный, блистательный Юмо Таун, тогда жизнь его была бы похожа на рай. Но долг зовет, у него есть обязательства перед императором, поэтому-то он и вынужден был удалиться в это забытое богом место.

По крайней мере, он избежал пыльного и грязного Аэннорве и допотопного Бизака. Это первое утешение. И его временное пребывание в этом захолустном, кишащем бандитами Зуликистане, по-видимому, должно быть кратким. Это второе утешение.

Торвид выдохнул облако сигаретного дыма и почувствовал, что его внимание уплывает в сторону. Никакого укрытия, никакого чистого горного воздуха не найти за стеклянными стенами часмистрио, и человек в капюшоне знает это и, очевидно, желает списать свое уродство на счет отравленной атмосферы. Неудачное творение природы. Глубокая морщина залегла между бровей грандлендлорда.

— Ты здесь? — спросил он строго. «Капюшон» резко поставил перед ним инкрустированный столик. — Мой бокал. — Он готов был наградить подзатыльником за малейшее неповиновение, но «капюшон» тут же наклонился, чтобы наполнить пустой бокал вонарским шампанским, не дав тем самым возможности для дисциплинарного взыскания. Молчаливое волосатое лицо на секунду оказалось на одном уровне с лицом Торвида. Он уловил дикий блеск красных глаз под тенью капюшона, и желание хоть как-то связываться с этим исчезло как по волшебству.

Какое-то время молчание нарушалось лишь порывами горного ветра и скрежетом металла о металл. Часмистрио плыл, раскачиваясь в воздухе, по велению невидимых рук.

Торвид Сторнзоф потягивал шампанское, внимательно рассматривая пейзаж и курил. В этот момент часмистрио достиг области низких облаков, и призрачно-серый туман поглотил мир внизу. Серый дым наполнил и окрасил серой мглой интерьеры движущегося часмистрио. Практически ничего нельзя было различить. Из-под капюшона слуги раздавались низкие, хриплые, звуки. Урггурргургагрурргх… Вероятно, у него возник какой-то дыхательный спазм, но Торвид Сторнзоф не относил повышенную чувствительность к числу своих недостатков. Не спеша выдохнув серый туман, он строго приказал:

— Замолчи.

— Ууургжгургургургг…ииЮГГК, ииЮГГК, ииЮГГК…

Нелепая икота только усилила клокотание. Темно-красная слизь закапала из расплющенных ноздрей. Мерзость, недостойная внимания, обычно Торвид игнорировал такие недоразумения. Но тесное пространство часмистрио мешало проявить снисходительность, и он счел нужным прекратить это несносное безобразие.

— Замолчи, — повторил он сурово.

— Ууурггггургургур… ииЮГГК, ииЯРРГХККК…

Так как это было уже умышленное неповиновение, то оно гарантировало обязательное телесное наказание. Поднявшись с тахты, Торвид сделал шаг вперед, поднял руку и ударил по щетинистому лицу под капюшоном. Голова создания откинулась в сторону, затем оно рванулось вперед, глаза сверкали красным огнем, желтые клыки едва не впились в горло Торвида. Он отшатнулся назад, достал из нагрудного кармана пистолет и выстрелил не раздумывая. Хлопок — и третий красный глаз появился в середине лба нападавшего.

Щекотливое положение. Но он действовал в целях самозащиты, хотя его прием на противоположной стороне Узикской расселины становится проблематичным. Торвид нахмурился и налил себе еще бокал шампанского.

Поднявшееся зловоние заполнило стеклянное купе. Мертвое тело испускало целый букет мерзких запахов. Торвид отставил бокал в сторону.

Часмистрио медленно двигалось вперед. Постепенно туман рассеялся, и каменные утесы проступили сквозь серую пелену. Глухой удар, скрип и еще один заключительный удар свидетельствовали о завершении путешествия. Не привыкший к самообслуживанию Торвид заставил себя самостоятельно отодвинуть щеколду и распахнуть стальную дверь. Он вышел из своей кабины прямо навстречу четверке в капюшонах, стоявшей у лебедки. Ими руководил надсмотрщик с ледяными глазами облаченный в костюм зульского крестьянина: блуза с длинными рукавами, свободный жилет и короткий домотканый килт.

Не замечая прислуги, он обратился прямо к надсмотрщику:

— Монгрел ждет меня?

— Он под сосной, увидите, она молнией расколота. Это — не доходя до деревни Фадогальбро, — ответил надсмотрщик на сносном грейслендском.

— Проводишь меня, — деньги перешли из одних рук в другие.

Из открытого часмистрио долетал неприятный запах. Охристые балахоны зафыркали, заскулили и, щелкая зубами, неловко завозились под своими капюшонами. Заметив это, надсмотрщик нахмурился.

— Произошло маленькое недоразумение, — Торвид достал из портмоне несколько банкнот, — это за убытки.

Надсмотрщик взял деньги, пересчитал их, передернул плечами и кивнул.

— Пойдемте, сюда.

Они пошли по узкой тропинке, тянущейся вверх по склону утеса. За спиной послышался нечеловечески скорбный вой четверки в балахонах.

Подъем прошел в молчании и без происшествий. Монгрел ждал, как и было сказано, у поваленной сосны. Его сопровождали трое заросших сотоварищей с ястребиными носами, на головах у них были намотаны национальные шарфы в виде тюрбанов, за спинами висели карабины. Неподалеку паслась четверка низкорослых косматых лошадей местной породы.

Торвид сделал повелительный жест, и его спутник остановился. Дальше грандлендлорд пошел один, Монгрел двинулся ему навстречу. Что-то в почти надменном поведении известного своим бесстрашием бандита заставило грандлендлорда достать свой платиновый портсигар, открыть его и с выдавленной через силу любезностью протянуть сигареты Монгрелу.

— Кури, — просто предложил он.

Взяв черную сигарету, Монгрел склонил голову, но в этом наклоне не чувствовалось и намека на услужливость. Они оба закурили и молча выдохнули дым в воздух.

— Ты примешь поручение? — наконец спросил Торвид по-вонарски.

Монгрел сощурил пронзительные глаза и глубокомысленно выдохнул целое облако серого дыма.

— Приму, — выдержав длинную паузу, ответил он. Торвид протянул пачку новых рекко, и тот не пересчитывая сунул ее в карман. Последовал немногословный разговор, в котором мелькали фразы: «траворнские близнецы», «Навойское ущелье» и «Иин Джассиин».

Разговор закончился, мужчины обменялись рукопожатиями, Торвид вернулся к надсмотрщику, и по узкой тропинке они направились обратно к часмистрио, где ждали безликие «капюшоны».

По мере приближения Торвид начал чувствовать на себе неодобрительные взгляды красных глаз и уловил недовольный ропот и ворчанье, но он не придал значения такой наглости. Когда он вошел внутрь кабины из стекла и стали, то заметил, что мертвое тело за время их отсутствия успели убрать. Внутри пахло лавандовым одеколоном, вероятно, чтобы перебить более неприятные запахи. Неоткупоренная бутылка шампанского стояла в серебряном ведерке на низком столике, но больше не было прислуги, чтобы наполнить для него бокал. Очевидно, ему предназначено проделать обратный путь одному, но это его вполне устраивало, поскольку Торвид предпочитал полное одиночество, лишь бы не раздражаться на угрюмую и неловкую прислугу.

Зульский надсмотрщик выпустил сигнальную ракету, которую должны были заметить на противоположной стороне Узикской расселины. Буквально через пару минут обвисшие линии проводов натянулись, и кабина начала свое медленное движение по тросу в направлении Фижи.

Торвид медленно тянул шампанское и размышлял. Он остался доволен встречей с Монгрелом и был уверен, что бандит выполнит его задание. Так что теперь дорога к победе перед его племянником расчищена, триумф Сторнзофа — обеспечен, день не прошел даром, хотя, — черные брови грандлендлорда собрались у переносицы, — хотя особой надобности в его личном вмешательстве не было. Каслер должен был сделать все без посторонней помощи, если бы ему не мешал абсурдный и давно устаревший кодекс чести — несомненно, результат очень своеобразного воспитания, который делает его уязвимым и даже заставляет идти на поводу у своих слабостей. Временами становилось ясно, что молодой Сторнзоф слишком близко к сердцу принимает всякую чушь, которая не касается его долга ни перед императором, ни перед его собственной семьей. И коль уж он так делает, то он не заслуживает чести носить свою фамилию.

Слабый, задумчивый мечтатель — разве таким должен быть представитель Дома Сторнзоф?

Конечно, нет. Впрочем, военные триумфы главнокомандующего доказывают обратное. У него благороднейшая кровь, и тот урон, который нанесло ему воспитание, — лишь незначительное неудобство.

Шампанское — отвратительное, решил про себя Торвид, кроме того, все отравлял едкий запах лаванды. Путешествие в часмистрио — удовольствие для скота и зулийцев.

Ну ничего, еще пара часов страданий, и он будет в Фижи, где уже забронирован номер в лучшей, то есть в более или менее терпимой, гостинице. К тому же он заблаговременно заказал билет на «Солитер», уходящий на восток. И завтра, когда солнце еще не успеет подняться над горизонтом, он будет уже в открытом море, по дороге в земной рай — Юмо Таун.

Отвесные скалы с острыми вершинами поднимались по обеим сторонам Навойского ущелья. Растительность на такой высоте была низкорослой и морозоустойчивой, весенние дикие цветы украшали скалы нежно-розовыми и темно-красными пятнами, обширные поля синкерривий добавляли пастельные мазки бледно-золотого на красочную палитру склонов. Воздух был прозрачный, чистый и прохладный настолько, что пробирал легкий озноб. Небо поражало неестественной синевой — художник, осмелившийся передать эту синь на холсте, был бы жестоко бит критикой за непомерную фальшь, — и перистые облака купались в этой синеве. Высоко над головой парил ястреб, а ближе к земле, на той стороне ущелья, на выступ скалы приземлилась ласка-летяга, схватив свою добычу — скальную траворезку.

Караван из шести верблюдов брел по старой дороге, серпантином обвивающей горы. Трое верблюдов были двугорбые, кремового цвета, с длинной шерстью, из породы, славящейся своей силой и выносливостью. Первый из них вышагивал во главе каравана, на нем восседал седовласый зулиец, одетый в потертые кожаные одежды — несомненно, вожак и проводник. На остальных ехала пара молодых иностранцев, похожих друг на друга как две капли воды, одетых в абсолютно одинаковые костюмы вонарского покроя. Остальные три верблюда были похуже. Двое из них везли на своих спинах местных рабочих с плоскими лицами, на последнего верблюда — вьючного — была навалена гора дорогих кожаных чемоданов.

Свежий ветер продувал насквозь Навойское ущелье, живописные облака, как белые парусники, плыли по невозможно синему небу. Один из молодых путешественников повернулся к другому:

— Боюсь, что меня сейчас опять вырвет.

— Постарайся подавить тошноту, Треф, — посоветовал ему Стециан Фестинетти. — Сконцентрируйся на чем-нибудь другом.

— Я не могу. Эта адская тварь устраивает такую качку. Лучше уж оказаться в шторм на паруснике.

— Да, а на меня это не действует.

— Так ты же и в рот не брал жареных траворезок. Эти мерзкие грызуны не для человеческого желудка. Я не могу их переварить.

— А зачем тогда ты съел целую тарелку?

— Ну, они вкусные. Откуда я мог знать, что это такая отрава. Мне ужасно плохо, я просто сейчас свалюсь с этого поганого верблюда, а от тебя даже сочувствия не дождешься.

— Почему? Я тебе сочувствую, Треф. Пока я тебя слушал, меня самого затошнило. Ты же знаешь, что со мной происходит, когда ты заболеваешь…

— Да, знаю!

— Поэтому, пожалуйста, перестань постоянно твердить о тошноте. Просто думай о чем-нибудь приятном. Подумай о… помнишь вечеринку по случаю выхода на пенсию директора школы, помнишь, как мы насыпали ему в чашу для пунша рвотных таблеток…

— Ты мне очень хорошо помогаешь, Стес!

— Извини. Хорошо, ну давай думать о славе, о престиже. Давай думать о блестящем, сверкающем, потрясающем триумфе. Как мы выиграем приз Великого Эллипса. Я уверяю тебя, Треф, это будет наш самый лучший прикол; трехногая корова на крыше — это пустяк по сравнению с Эллипсом. Мы ведь победим, это так! Всех наших соперников мы обставили как нельзя лучше, теперь нас догнать не сможет никто!

— Не сбрасывай со счетов двух пожирателей требухи.

— А я и не сбрасываю. Интересно, где они сейчас? О них никаких новостей. Если они где-то впереди нас, и мы идем за ними следом, не думаешь ли ты, что мы должны были бы встретиться с кем-нибудь, кто их видел? Но никому ведь не попадались два грейслендских путешественника — ни в Аэннорве, ни в Бизаке, ни в Зуликистане. Догадываешься, о чем я? Что-то случилось с ними. Что-то тормознуло их, они остались позади, и эти гонки — наши.

— Я думаю, ради этого можно потрястись день-другой на тошнотворном верблюде, — повеселел Трефиан. — Знаешь, что мы сделаем, когда выиграем? Как только вернемся в Тольц, снимем особняк и закатим обалденную вечеринку, настоящее полномасштабное землетрясение, с шампанским, едой, развлечениями и прочими штучками. Мы пригласим всех, абсолютно всех. И будет человек, который в самый разгар пиршества вдруг пальнет из огненной дробилки, ну, ты знаешь, они такие огромные и грохочут как настоящие пушки. Второй человек в это время вбежит и заорет: «Грейслендцы вторглись в город». Поверь, Стес, народ подпрыгнет до потолка, все завопят, начнется настоящее безумие! Вот будет потеха!

— Классно! Ну, теперь хоть цель появилась, к которой можно стремиться!

И оба брата безудержно захохотали.

Не успела дорога сделать очередной поворот, как откуда ни возьмись материализовалась конная банда и мгновенно заставила братьев оборвать свой смех. Казалось, они возникли прямо из воздуха — дюжина наездников с ястребиными лицами, вооруженных самыми настоящими карабинами. Их главарь — таким подчиняются безоговорочно — что-то сказал или приказал на своем тарабарском, и караван тут же остановился. Нанятый проводник склонил голову с безграничным уважением.

— Что он сказал? — спросил Трефиан Фестинетти.

— Что происходит? — возмутился Стециан.

— Молчите, — тихо посоветовал проводник на вонарском. — Это — Монгрел.

— Это кто-то или что-то…

— Молчите.

Проводник и Монгрел перекинулись несколькими словами на своем наречии, из которых траворнцы ничего не поняли. Проводник, похоже, пытался его в чем-то убедить. Монгрел передернул плечами и ответил ему что-то резкое. Проводник кивнул, уступая с сожалением, после чего Монгрел подал знак, и пара его ребят приблизилась и взяла поводья верблюдов Фестинетти.

— Что ты делаешь, парень? — возмутился Трефиан Фестинетти.

— Какой-то местный обычай? — спросил его брат. Ответа не последовало.

Монгрел поднял руку, и всадники поскакали вперед по дороге, таща обоих Фестинетти за собой. Поток тревожных вопросов остался без ответа.

Часа два банда скакала без остановки по вьющемуся горному серпантину Навойского ущелья. Наконец они остановились, чтобы напоить лошадей. Трефиан и Стециан сползли со спин верблюдов, слабо стеная. Один из зулийцев, оказавшийся рядом, тут же был атакован близнецами.

— Послушай, ты, я не понимаю, вы что, не собираетесь нам сказать… — начал Трефиан.

— Вы должны знать, что мы необычайно ценим ваше внимание к нам, но нам бы очень хотелось бы знать… — вторил своему брату Стециан.

Зулиец рявкнул что-то непонятное и отвернулся.

— Что за странные манеры у этих людей, — пробурчал Трефиан.

— Я не думаю, что он понял нас, Треф. Как показывает практика, эти зулийцы не знакомы с цивилизацией.

— Может, нам хоть с тем повезет… — Стециан посмотрел на того, кого имел в виду Трефиан.

Монгрел стоял неподалеку, опершись о скалу и устремив взор за горизонт. Близнецы поспешили к нему.

— Господин… э-э… Монгрел, вы говорите по-вонарски?

Монгрел небрежно повернул голову в их сторону, выдержал паузу и хмыкнул:

— Ну.

— О, великолепно. Может быть, вы будете так любезны сказать нам, что вообще-то происходит? Это все, конечно, потрясающе забавно, но, честно говоря, мы с братом участвуем в Великом Эллипсе, если вы не знаете, это…

— Знаю я про Великий Эллипс, — произнес Монгрел.

— Отлично. Тогда вы, конечно, понимаете, что — хотя это все невыразимо — но мой брат и я — правда должны продолжать свой путь. Нам надо…

— Ну.

Что-то в совершенно спокойном тоне Монгрела заставило близнецов обменяться растерянными взглядами, и Стециан нерешительно произнес:

— Нам нужно…

— В Иин Джассиин. — договорил Монгрел.

Путешествие продолжилось, последовало еще два часа езды по дикой местности, по каким-то невероятно узким и каменистым тропкам. Наконец они добрались до очень крутого подъема на небольшое плато, окруженное стеной красноватого камня. Монгрел и его подручные поехали вверх по тропинке к огромной железной решетке, закрывающей проход. Часовые сразу же подняли решетку, и отряд въехал во внутренний двор красной каменной крепости, с дюжиной витых башенок и плоскими железными крышами. Каждая башенка была украшена железным шестом с человеческим черепом.

— Где это мы? — спросил Трефиан Фестинетти. Ему никто не ответил.

Всадники остановились. Им навстречу из крепости вышел невероятно высокий и крепкий зулиец с абсолютно лысым блестящим черепом. Монгрел о чем-то тихо с ним пошептался, в заключение лысый наградил его дружеским тычком, и поводья верблюдов Фестинетти перекочевали в его огромные ручищи.

Монгрел и его ватага галопом унеслись прочь. Близнецы и хозяин какое-то время молча рассматривали друг друга. Зулиец что-то залаял на своем языке, и верблюды послушно опустились на колени.

— Слезайте, — приказал лысый по-вонарски. Близнецы послушно, как и верблюды, исполнили приказание.

— Вы приехали, — оповестил лысый.

К Трефиану Фестинетти первым вернулся рассудок, и он спросил:

— Кто вы?

— Я — Илчи. Я служу, — сообщил им лысый.

— Служите чему? Служите кому?

— Моему господину. Хозяину этих мест и всей земли, что вокруг.

— А ваш хозяин…

— Иин Джассиин.

Илчи повел их в крепость, они шли по мрачным, гулким коридорам, мимо ниш со старинными доспехами, мимо стены с коллекцией ужасающего вида мечей, пик и боевых дротиков, миновали залы, увешанные потертыми гобеленами таких дремучих времен, что и представить нельзя, и наконец прошли сквозь огромную двойную дверь и словно попали в потусторонний мир.

Близнецы удивленно оглядывались по сторонам. Они стояли в просторном помещении со сводчатым потолком, с колышущимися шелковыми портьерами сиреневого цвета, с хрустальными люстрами под розовыми абажурами. Сильно пахло духами, а высокие мраморные статуи богов и атлетов кто-то разрисовал как живых людей. Воздух был теплый и влажный. Сладко лилась убаюкивающая музыка, трепетная, как лепестки цветов, и запах фиалок окутывал зал нежной пеленой.

В помещении было достаточно много людей. На розово-фиолетовых мраморных плитках пола, устланных разноцветными коврами, на отделанных бахромой подушках сидели или полулежали не менее полусотни мужчин разного возраста: от безусых юнцов до зрелых мужей. Все они были хорошо сложены, мускулистые и крепкие — это хорошо было видно, поскольку они все были одеты одинаково — в короткие шелковые набедренные повязки, и… больше ничего. У всех — красивые лица, преимущественно с оливковой кожей и ястребиными зулийскими чертами, но попадались и светлые, северные типажи, и даже один юный херувим, по всей видимости, из Авескии. Все лица были раскрашены, глаза подведены и от этого казались особенно большими, веки мерцали металлическим блеском, щеки и губы ярко алели. Ногти на руках и ногах были покрыты лаком красноватых тонов. В тщательно напомаженных кудрях у многих выделялись полоски золотого, белого или синего цвета.

— Что за причудливое сборище? — вполголоса пробормотал Стециан. — Напоминают каких-то актеров.

— Не таращь глаза, — посоветовал брат, — не забывай, мы — космополиты.

Легкий гул любопытства прокатился по залу при появлении близнецов. Пара юнцов поднялась с подушек, чтобы получше рассмотреть их. Не обращая на них внимания, Илчи громко хлопнул в ладоши. Четверка седых, беззубых, сутулых, но проворных старушенций мгновенно откликнулась на призыв. Женщины низко поклонились, схватили пораженных близнецов и быстро потащили их через гипсовую арку в соседнее помещение. Здесь приглушенный солнечный свет освещал огромную бирюзового цвета ванну.

Старушенции со знанием дела разоблачили братьев и запихнули их в ванну. Вода была теплая, ароматная, усыпанная плавающими на поверхности цветами; услуги старушенций приятно радовали, но уж слишком они старались. Очень скоро сияющие чистотой близнецы были извлечены из ванны, растерты полотенцами докрасна, намазаны ароматическими маслами и облачены в шелковые набедренные повязки. Затем их аккуратно разрисовали, слегка выщипали брови, придав им форму, покрыли ногти лаком, напомадили и уложили каштановые волосы. И напоследок каждого украсили парой длинных серег.

— Я не знаю, Треф, — Стециан Фестинетти тряхнул головой, и сережки мелодично зазвенели. — Как-то мне все это не очень. Особенно не нравятся фиолетовые ногти.

— Местный обычай, — напомнил ему брат, — экзотическое зулийское гостеприимство, только и всего. Разве путешествие не предполагает расширение кругозора, а?

Вопрос остался без ответа. Снова появился Илчи, и старушенции рухнули перед ним на колени. Лысый пристально изучил результат их труда, кивнул и что-то сказал на своем диалекте. Женщины поднялись с колен и удалились.

— Я похвалил их, — сообщил Илчи близнецам. — Вы ему понравитесь.

— О, — от смущения Трефиана не осталось и следа. — Что, наконец-то мы можем познакомиться с хозяином?

— Да, сейчас вы пойдете к Иин Джассиин.

Илчи хлопнул в ладоши. Появилась пара слуг с носилками. Близнецов живописно усадили спиной к спине, покрыв их обнаженные плечи фиолетовыми лепестками.

Илчи поднял вверх большой палец:

— Красота.

Слуги подняли носилки и понесли их.

— Весьма своеобразные традиции, — шепнул на ухо брату Стециан.

— Я бы сказал — забавные, — подхватил Трефиан. — Я просто сгораю от нетерпения познакомиться с этим парнем — Иином Джассиином. Могу себе представить, какой это обалденный типчик.

— Интересно, о чем это он будет с нами говорить?

 

XI

— Прощай, Балерина. Я буду по тебе скучать, — сказала Лизелл.

— Я бу ходить тебя похожий ма дочка, — поклялся новый владелец лошади на отвратительном вонарском.

— Она любит, когда ей чешут морду.

— Я бу чесать морду, овес давать, копыта полировать. Она бу звезда в небе.

Она ворованная, и ты, вероятно, догадываешься об этом. Лизелл кивнула с улыбкой и ничего не сказала.

— Иди теперь, моя каурка, — счастливый бизакиец увел гнедую.

Лизелл вздохнула. В глазах пощипывало. Конечно, с Балериной будут хорошо обращаться, но Лизелл ненавидела себя. Она опустила глаза на пачку бизакских денег — до смешного низкая цена за украденную лошадь, — которые она все еще держала в правой руке. Жилка на запястье дернулась, и от этого нервного импульса ей захотелось разжать кулак и пустить деньги по ветру. Какой дурацкий импульс! Есть более достойные способы потратить вырученную мелочь.

Она обвела взглядом пыльную площадь, рай для мух древнего Квинкевага. Особо смотреть было не на что. Величественная каменная стела возвышалась в центре площади; по преданию, именно на этом месте Преподобному Яктору привиделись Три Огня. В действительности же именно на этом месте в течение последних пятисот лет, а может, и больше, проводились ежегодные ярмарки коз. Несколько старых деревянных зданий выделялось своими куполообразными крышами и золотистыми стеклами окон, рядом притулились несколько некрашеных палаток уличных торговцев. Тут же наблюдалось: несколько бродячих собак, пара повозок, запряженных ослами, и довольно много прохожих. Все мужчины в широченных мешковатых брюках, все женщины в черных головных уборах, дети в коротких туниках без рукавов или попросту голые. Жанровая картинка повседневной суеты, которая, похоже, не особенно изменилась со времен Преподобного Яктора.

Хотя, пожалуй, была-таки одна перемена. В самом конце площади возвышалось во всем своем серовато-кирпичном великолепии не так давно построенное здание квинкевагского вокзала. Здесь, в Бизаке, ходили поезда, и, как было указано в одном из имевшихся у нее расписаний, ближайший поезд, идущий на восток, в Зуликистан, прибывает примерно через час. Это значит, что у нее не так уж много времени на то, чтобы потратить местную валюту. Что же купить? Еду? Сувениры? Может, собаку?

Одежду.

Она посмотрела на себя. После нескольких дней, проведенных в седле на дорогах Аэннорве, ее внешний вид едва ли можно было назвать приличным, ну или хотя бы сносным. Скромная темно-синяя юбка внизу была забрызгана грязью, жакет — в пыли и пятнах. А что касается белья, так она о нем даже и думать не хотела.

В одной из палаток продавалась бизакская одежда. Торговала рослая молодая женщина, которая не говорила ни по-вонарски, ни по-грейслендски, ни по-лантийски, в общем, ни на одном из доступных Лизелл западных языков.

Лизелл осмотрела экзотические костюмы и показала пальцем на то, что она хотела бы посмотреть. Торговка энергично кивнула и подала ей длинную юбку из тонкого черного хлопка. После более тщательного изучения вещи она обнаружила, что эту явно женскую юбку прошили посередине, в результате чего она превратилась в очень просторные брюки. Как умно придумано. Она улыбнулась и снова показала пальцем, на этот раз на свободную изумрудно-зеленого цвета тунику с полосками черной вышивки по краю широких рукавов. Для пробы она прикинула одежду на себя. Торговка растянула рот в широкой улыбке и потерла ладони, что, вероятно, у местных означало одобрение или положительную оценку. Вдобавок она предложила широкий черный пояс с бахромой и зеленой вышивкой. Лизелл взяла пояс, еще одну темно-красную хлопковую тунику, в тон к ней еще один пояс, что-то стеганое наподобие жакета и несколько комплектов белья, чей крой был, мягко говоря, странный, зато ясно отражал предназначение. Она протянула торговке пригоршню денег, та посмотрела с удивлением, пересчитала и отдала назад две купюры. Примечательно.

Лизелл аккуратно уложила покупки в саквояж и, перейдя площадь, укрылась в прохладной тени здания вокзала, предварительно взглянув на часы. До прихода поезда оставалось еще двадцать минут. Куча времени. Оглядевшись, она увидела дверь в женский туалет. Войдя внутрь, она быстро переоделась в черную юбку-брюки, зеленую тунику и подвязалась поясом, в то время как ее вонарская одежда отправилась в саквояж. Возможно, у нее еще найдется время до конца гонок постирать все эти вещи. Новая одежда была легкой и просторной, она чувствовала себя в ней удивительно комфортно и свободно. Эти бизакцы не такие уж и отсталые, как думают на западе.

Зеркала в туалете не было, поэтому она не знала, как выглядит в экзотической крестьянской одежде. Возможно, нелепо, но какое это имеет значение? Чувствовала она себя изумительно.

Быстро выскочив на свежий воздух, Лизелл поспешила к окошечку билетных касс. Выразительно тыкая пальцем в карту, висевшую на стене, она попыталась без слов объяснить, что ей нужно. В обмен на деньги она получила билет — грубо отпечатанную бумажку — и поток непонятных слов на бизакском. В ответ Лизелл улыбнулась и пожала плечами, показывая, что она не понимает языка. Мужчина за стеклом показал на огромные часы, висевшие на стене, замотал головой и что-то залопотал. Она обернулась и посмотрела на часы, потом снова на него, а он продолжал лопотать.

Как бы ей хотелось знать, что он говорит. Наградив его широкой дружелюбной улыбкой, она пошла, чтобы занять место на ближайшей к выходу на перрон деревянной лавке. Она протиснулась между двумя бизакскими матронами, обремененными мужьями и оравой детишек. Как и на всех местных женщинах, на них были черные головные уборы. Женщины не выразили особого удовольствия по поводу ее вторжения, наградили Лизелл откровенно злыми взглядами за неприкрытые золотисто-рыжие волосы и принялись возмущенно переговариваться.

— Шт'ишкур.

— Фа кути.

Она не понимала, да и не хотела их понимать. Она стала сосредоточенно изучать серовато-коричневые плитки пола. Время шло, мысли в голове текли вяло.

Бой настенных часов вернул ее к реальности. В это время на квинкевагский вокзал должен был прибыть ее поезд. Вот именно в это время.

Но никаких объявлений не было. Казалось, прошло всего лишь несколько минут, но часы вновь пробили: на самом деле прошел еще один час. Поезд все не прибывал.

Она подняла голову и огляделась. В зале ожидания было довольно много народу, большую часть скамеек занимали обычные бизакские пассажиры, нагруженные чемоданами, сумками, рюкзаками, попадались клетки с курами и голубями, один бизакиец держал на веревке белого козла. Женщины вязали что-то и судачили, мужчины курили, дети, играя, носились по всему залу, младенцы пронзительно кричали. Люди вокруг поедали фрукты, орехи и еще какие-то местные соленые вкусности, и от всего этого у нее заурчало в желудке. Ничего необычного, но что-то настораживало Лизелл в этой картине. Через минуту она поняла, что именно: атмосфера всеобщей беспечности, никто не выказывал нетерпеливого ожидания, словно никто не ждал скорого отправления, напротив, все расположились надолго.

Восточная покорность судьбе. Помогает пищеварению. Учись у них. Лизелл закрыла глаза и заставила себя расслабиться. Сработало, и она уснула.

Ее разбудил бой часов, прошло еще два часа. И снова никаких признаков прибытия поезда, а было уже довольно поздно. Ну ничего, он обязательно приедет, убеждала себя Лизелл. В Бизаке нет стревьо, нечего бояться. И возможно, эта задержка, которая кажется ей такой длительной, здесь — обычное дело. Остальные же пассажиры ведут себя спокойно. Она вынула из саквояжа пакетик с изюмом и принялась жевать. Ее движения выбили опору из-под чьего-то локтя, за что она тут же получила тычок, за которым последовал злобное женское шипение:

— Шт'ишкур.

Повернувшись лицом к обидчице, она смерила ее взглядом, оттолкнула назойливый локоть и холодно попросила:

— Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне.

Вряд ли бизакская матрона понимала хотя бы слово по-вонарски, но ответила тирадой визгливой брани. Слово фа кути повторилось несколько раз, сжатый кулак многозначительно сотрясал воздух, оскорбленная матрона закончила свой экспрессивный выпад плевком на пол.

Мерзость. Лизелл поднялась со скамейки, и матроны тут же сдвинулись, их широкие зады заняли пространство, на котором она раньше сидела. Она показала им фьеннскую комбинацию из четырех пальцев, но та не вызвала никакой реакции. Высунув язык насколько было возможно, она повернулась спиной к своим обидчицам. Волна брани ударила ей вслед.

В любом случае она уже устала сидеть. Пора бы и ноги размять. С саквояжем в руке она прохаживалась по периметру зала ожидания. Не успела она пройти и несколько ярдов, как кто-то быстро вскочил с одной из скамеек.

— Мисс Д'вер?

— Меск Заван! — удивление и радость при виде знакомого дружелюбного лица, разочарование при виде соперника, который, как она думала, где-то отстал — все эти чувства смешались в ней. Ей нравился Заван, но она обрадовалась бы больше, если бы он оказался на сотню миль позади нее. Улыбаясь искренне, хоть и не от всего сердца, она отметила, что энорвийский биржевой спекулянт переживает те же чувства, что и она. Как он хорошо выглядит, подумала Лизелл. Отдохнувший и бодрый, с ясными глазами. И как же это ему удается? Вид у него был безупречный: одежда чистая, сам он аккуратно подстрижен, свежий маникюр, на его хорошо скроенном льняном костюме не было видно ни одной складки. В отличие от него она представляла собой забавное зрелище в бизакских одеждах и с вороньим гнездом на голове. К тому же она давно как следует не мылась.

Он осмотрел ее с ног до головы, и показалось, что в его улыбке присутствовала доля насмешки:

— Бизакская одежда эта вам очень хороша.

— Я дошла до ручки и вынуждена была приобрести хоть какую-нибудь чистую одежду. Понимаете, так случилось, что в Эшно я потеряла все вещи. Я совсем не хотела бросать там свой багаж, но у меня не оставалось иного выбора…

— Украсть багаж в Эшно?

— Не совсем так. Я лишилась своей сумки и поэтому в течение нескольких дней ехала, не меняя одежды. Я решила, что от этого только выиграю, но оказалось, что ничего хорошего — одежда начала пахнуть отвратительно, и я больше не могла этого переносить, так что я готова была схватить все, что попадется под руку, лишь бы это было чистым… — она оборвала свою речь на полуслове, понимая, что говорит лишнее.

Очевидно, Меск Заван не понял и половины из того, что она сказала, поскольку, нахмурив лоб, он уточнил:

— Было вам очень хорошо?

— Именно так, — она глубоко вдохнула и взяла себя в руки. — Вы великолепно выглядите, господин Заван. С тех пор как мы высадились в Эшно, у вас все складывалось хорошо.

— А, хорошо, да, — он кивнул. — В Аэннорве я дома, среди друзей. Много помощи мне делают. Мне дали в использование карету, хороших лошадей, чтобы везти меня комфортно до Квинкевага. Я имел легкое время в Аэннорве.

— Должно быть, было приятно оказаться дома.

— Много приятно. Правда, так много приятно, что я сам трудно заставить продолжать дальше путь.

— Вы хотите сказать, что вам было так хорошо дома в Аэннорве, что вы с трудом заставили себя отправиться дальше?

— Вы мне мозоль больной давить. Здесь, в Аэннорве, я моей мадам Заван, мои сыновья и маленькая дочка. Это хорошо, но коротко, так коротко. И когда я снова их видеть?

— Думаю, довольно скоро. Гонки идут быстро.

— Сегодня не быстро. Я здесь на вокзале сегодня утром, ровно в шесть, чтобы поехать поезд номер 344, «Летящий пастух», но он не приходить. Я жду. Поезд не приходить. Я жду. Поезд нет, кто-то отрезать этот пастух крылья. Я жду до полдня. И сейчас жду другой поезд номер 682, «Бизакская стрела», он по расписанию идет в час дня.

— Да, и я тоже жду «Бизакскую стрелу».

— И жду, и жду, и поезд нет.

Все это только к лучшему, подумала Лизелл. Если бы ты сел на утренний поезд, ты бы обогнал меня на сотню миль. Вслух она сказала:

— Нам придется сидеть тут и ждать, если не найдем другой вид транспорта.

— Нет, нет. Поезд лучший, когда он приезжает, если приезжает.

— Он приедет. Все эти люди, — она взмахом руки показала на пассажиров, заполнявших зал ожидания, — не могут ошибаться.

— Я надеюсь. Я надеюсь слишком что-нибудь покушать. Я с рассвета не ел, но я не осмелюсь уйти отсюда искать пищу. Что если «Бизакская стрела» прибудет на вокзал, пока я ушел?

— У меня есть изюм. Хотите?

— Мисс Д'вер, вы — богиня щедрость.

Дальше они продолжили прогулку по залу ожидания вместе, и Заван умял две пачки ее изюма и пригоршню орехов. Беседа была ни к чему не обязывающей и сводилась в основном к происшествиям последних дней. Она рассказала ему, как попала в засаду и была обстреляна комьями глины в якторской деревушке, он, в свою очередь, поведал ей о страшном горбатом хозяине гостиницы на Юго-Западном шоссе. Она постепенно привыкла к его сильному акценту, невозможному синтаксису и стала лучше понимать Завана. Чем лучше она его понимала, тем яснее чувствовала его тоску по дому и вновь подумала: «Бедняга, не надо было ему участвовать в этих гонках».

Они заплутали в клубах дыма чьей-то вонючей сигары, и она предложила хоть на минутку выйти на свежий воздух. Ее глаза метнулись к центральному входу и у нее перехватило дыхание. Меск Заван проследил за ее взглядом:

— А, — пробормотал он печально, — сюрприз.

Их нагнали еще два «эллипсоида». Гирайз в'Ализанте и Каслер Сторнзоф бок о бок вошли в зал ожидания Квинкевагского вокзала. Вошли как два закадычных друга.

Сторнзоф? Здесь? Он должен быть далеко впереди, на востоке. Что же задержало его, как он мог оказаться здесь? И почему с ним Гирайз, а не кто-то другой?

Они не могут ехать вместе. Гирайз, который не выносит грейслендцев, никогда не стал бы по собственному желанию проводить время в компании Каслера Сторнзофа. То, что они оказались здесь вместе, вероятно, просто совпадение.

Но это не походило на совпадение. Они направились прямо к окошку билетной кассы и при этом о чем-то оживленно болтали. Ей даже в голову не приходило, какую тему они могут обсуждать так непринужденно. Гирайз что-то говорил, а Каслер отвечал, кивал головой и улыбался. И со стороны это выглядело как вполне дружелюбный разговор.

Они, неожиданно подумала Лизелл, как небо и земля — такие разные, по крайней мере, внешне. Она заставила себя не таращиться на них.

— Мы подарим приветствия? — не то предложил, не то спросил Заван.

— Что? А… может, потом, — ответила Лизелл. Она чувствовала себя абсолютно растерянной. Она не раздумывая подошла бы и к Каслеру, и к Гирайзу, но только если бы они были отдельно, каждый сам по себе. Действительно, она была бы рада такой возможности. Но подойти к ним обоим, когда они вместе, ей казалось совершенно неловко. — Я немного устала от хождений, а вы? Может быть, присядем?

Он согласно кивнул, и они нашли место на одной из скамеек в дальнем конце зала ожидания. Она украдкой бросила взгляд на билетное окошко, где Гирайз и Каслер стояли и сосредоточенно расспрашивали кассира. Очевидно, он объяснял им на бизакском, что поезд безнадежно опаздывает, а они никак не могли понять его, ну ничего, скоро поймут. Они еще не знали о ее присутствии здесь, и она радовалась своему инкогнито, хотя бы временному.

Меск Заван что-то говорил, но без особой сосредоточенности его было не понять. Она повернулась к нему с улыбкой, дождалась, пока он с трудом закончит конструировать вежливый вопрос, касающийся ее последних лекций, и любезно ответила. Вновь завязался легкий разговор. Краем глаза она видела, как Гирайз и Каслер уселись на лавку. Вместе. Очень странно.

Сквозь пыльное окно вокзала было видно, как небо потемнело и на нем появились звезды. В зале ожидания зажегся свет, и большие часы на стене пробили восемь. Время ужинать. Она не просто хотела есть, а умирала от голода. Она принялась рыться в саквояже. Напрасно она искала пакетик с изюмом, орехи или хотя бы яблоко. Не было ничего съедобного.

— Я объесть ваши припасы? — верно определил причину ее расстройства Заван. — Как нехорошо я сделать.

— Да нет, что вы. Я не очень голодна, — солгала Лизелл. Противореча ей, в желудке заурчало.

— Как нехорошо я сделать, — повторил Заван. — Я должен пытаться исправиться.

— Да нет, правда…

— Подождите, пожалуйста, — он повернулся к соседке слева — еще одной тучной якторской матроне. Лизелл не поняла, что он говорил якторке. Вероятно, он вообще не знал бизакского, но это его не остановило, он что-то оживленно объяснял на пальцах. Никакой злобы или раздражения в его адрес она не заметила. Мужчинам разрешено путешествовать в одиночку, это не порочит их достоинства. Никому нет никакого дела до его неприкрытых волос. Напротив, якторка до ушей растянула рот в добродушной материнской улыбке — такой улыбкой обычно награждают обожаемых сорванцов или резвящихся щенков. Она полезла в плетеную корзину, стоявшую перед ней на полу, и достала оттуда пару узелков, которые сунула ему в руки. Когда он сделал попытку дать ей взамен деньги, она затрясла головой, протянула ему еще один маленький сверток и потрепала его по щеке. Отвратительно!

Заван повернулся к Лизелл лицом, развязал узелки и предложил ей отведать содержимое — долму, травяную лепешку и курагу. Она поужинала, и настроение у нее значительно улучшилось.

После ужина медленно потекла беседа, а вместе с ней и время. Полцарства она бы отдала за книгу или газету, но не было ни того ни другого. Наконец — устав ждать, устав сидеть, насладившись досыта всеми прелестями квинкевагского вокзала — она закрыла глаза на окружающую ее действительность и мгновенно уснула, сидя на жесткой деревянной скамейке.

Ее разбудила суета и гул голосов. Лизелл открыла глаза. Голова ее покоилась на плече Меска Завана. Он тоже спал, щекой прислонясь к ее волосам. Все пассажиры повскакивали со своих мест и заспешили к выходу. Очевидно, поезд прибыл. Она мельком взглянула на часы — 2:11 утра. Возмутительно.

Сдержав зевок, она встала. Заван последовал ее примеру. Она окинула взглядом зал ожидания — и будто угодила под ушат ледяной воды: на расстоянии каких-нибудь сорока футов маячила в толпе черная борода — Бав Чарный энергично проталкивался к выходу. Наверное, он появился на вокзале, когда она спала. Почти со страхом она посмотрела чуть в сторону и тут же наткнулась взглядом на фигуру Поба Джила Лиджилла, в чьих украшениях отражался, сверкая, свет ламп зала ожидания. Здесь был не только Лиджилл, но, еще и стрелианский врач — доктор Финеска, тот участник Великого Эллипса, чьи шансы на победу ей казались нулевыми еще в самом начале гонок. Тут как тут был и представитель кирентских голубых кровей: заикающийся, с оттопыренными ушами Фаун Гай-Фрин. Последний раз она видела его в Ланти Уме и думала, что он давным-давно выбыл из гонок. Но нет, он здесь. Эта ночь была полна неприятных сюрпризов.

Вздохнув, она взяла в руку саквояж и направилась к выходу. Заван шел рядом. Когда они вышли на платформу, там стоял поезд, осаждаемый толпой заждавшихся пассажиров. Давка была нешуточная, держа билеты в руках, народ яростно толкался и работал локтями.

Ужасные манеры, подумала Лизелл и тут же поспешила себя поправить: Другие традиции, иной взгляд на жизнь. Не обязательно худшие, просто другие. Но это вовсе не значит, что она обязана поступать так же.

Вместе с Заваном она деликатно пристроилась в хвост бесформенной очереди. Наконец они втиснулись в вагон — и тут стало ясно, откуда взялась такая давка. Поезд был набит под завязку — ни одного свободного места. Спотыкаясь, они пробирались по проходу, волоча за собой багаж, переходя из вагона в вагон, но мест нигде не было: дети спали, растянувшись на родительских коленях, тут же были втиснуты клетки с живностью. Ближе к хвосту поезда даже проходы были заняты несчастными, примостившимися на своих узлах и чемоданах. Когда паровоз хрипловато свистнул, и поезд, дернувшись, поспешил покинуть квинкевагский вокзал, двигаться дальше по вагонам стало проблематично. В третий раз Лизелл чуть не упала, споткнувшись о чье-то лежащее тело, и остановилась:

— Все, хватит.

— Что? — переспросил Заван.

— Шататься по вагонам, ясно же, что мест больше нет. Я остаюсь здесь, — она поставила саквояж на пол.

— Откажемся искать тогда?

— Я не буду больше ничего искать.

— Я пойду еще искать.

— Удачи, господин Заван, и спасибо за ужин.

— Не благодарите, мисс Д'вер. И вам удачи, — с чемоданом в руке Заван, шатаясь, побрел дальше.

Она смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду. Подложив саквояж под спину, она оперлась на стену, облегченно вздохнув. Несмотря на импровизированную подушку, каждой косточкой она чувствовала вибрацию поезда. Пол, на который она опустилась, был грязный, к счастью, она купила юбку черного цвета. В вагоне царил полумрак, и в этом полумраке громко раздавался храп спящих. Счастливые люди, подумала про себя Лизелл. Она никогда не могла по-человечески спать в таких условиях. Вскоре она задремала и проснулась от голоса кондуктора. Что он говорил, понятно не было, но что хотел — ясно и без слов. Она сразу же протянула ему билет. Кондуктор оторвал часть билета, вернул ей корешок и пошел дальше. Лизелл снова прилегла на саквояж и закрыла глаза. Мысли текли вяло в неопределенном направлении, все медленнее и медленнее, погружаясь в беспокойный сон.

Поезд, пыхтя, тащился во мраке ночи на восток, в Зуликистан.

В следующий раз она проснулась уже на рассвете. Освещение в вагоне к этому времени уже выключили. Робкий утренний свет лился в окна. Несколько пассажиров позевывали, потягивались, покашливали. Тело Лизелл задеревенело и болело, глаза было не продрать, и вся она, с ног до головы, была припудрена паровозной копотью. Кулаками она протерла глаза, отряхнулась и кое-как поднялась на затекшие ноги. С трудом пройдя три вагона вперед, она смогла воспользоваться туалетом, к счастью, свободным в такой ранний час. Она причесала волосы пальцами за неимением расчески, прополоскала рот водой из собственной фляги, побрызгала на лицо, после чего продолжила свой путь по вагонам, аккуратно перешагивая через сонные тела, упорно пробираясь вперед в надежде найти вагон-ресторан, где можно перекусить.

Нашла и чуть не замурлыкала от удовольствия. Ей хотелось крепкого кофе, чтобы развеять сонную муть в голове, и хотелось прямо сейчас. Несколько бутербродов со свежим маслом тоже не помешают. Она вошла в ресторан, он был почти пустой. Были заняты только два столика, за одним из них сидела знакомая ей пара — Гирайз и Каслер. И снова вместе.

Она остановилась как вкопанная. В первую секунду она даже хотела повернуть назад, но Гирайз заметил ее в дверном проеме, и незаметное бегство стало невозможным. Он оглядел ее с ног до головы: от растрепанных волос до бизакской одежды, и при этом чуть скривил губы. Каслер оглянулся через плечо — она почти забыла, какие бездонно-голубые у него глаза — и улыбнулся ей. Чувство неловкости немного рассеялось. Ей ничего не оставалось, как подсесть к ним: по крайней мере, она узнает, почему молодой Сторнзоф потерял лидирующую позицию, обеспеченную вмешательством его дядюшки, который в данный момент… где? Улыбнувшись ему в ответ, она направилась прямо к их столику, они поздоровались, и Лизелл присела. Подошел официант и налил ей кофе. Нужно было начать веселую болтовню, но она будто лишилась дара речи.

— Вы не знаете, почему поезд так надолго опоздал? — наконец она нашла, что сказать.

— Думаю, это обычное явление для Бизака, — ответил Гирайз.

— Какой бы ни была причина, нам с в'Ализанте задержка на руку, — заметил Каслер. — Приди поезд вовремя, мы бы на него не успели.

— Тогда мы бы нашли еще одну двухместную дрезину, — усмехнулся Гирайз.

— Мы? — удивилась Лизелл.

— Вы смеетесь, однако должны признать, что двухместная дрезина была не хуже тех вонючих лодок, что плавают по реке Арун, — защитил их транспортное средство Каслер.

— С чего вы взяли, что вонь исходит именно от лодок? По-моему, это воняют мулы.

— Думаю, вы ошибаетесь. В вашем суждении есть некоторое предубеждение. Ваша резкая антипатия к мулам возникла из-за того, что они вас покусали.

— Вовсе нет, она появилась еще до того, но это ничего не меняет. Признайте, у меня достаточно тонкий нюх, я ведь безошибочно вычислил мошенника, помните, того мошенника — билетного агента в Желтом Ноки.

— Ваша проницательность достойна похвалы, но обоняние тут ни при чем.

— Я образно выразился.

— А, понимаю. Должен ли я рассматривать ваше замечание по поводу мулов тоже как образное?

— Безусловно.

Похоже, они хорошо спелись, подумала Лизелл, и эта мысль была ей неприятна. Вряд ли она могла объяснить, почему. Она поджала губы и принялась рассматривать пейзаж за окном. Сделала первый глоток и заметила вслух:

— Очень хороший кофе.

— Возьми меня с собой, — умолял Искусный Огонь.

— Только не в этот раз, моя прелесть, — ответил громко Невенской. — Тебя не вызывали.

— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

—  Не сегодня. Тебе не понравится сегодняшняя прогулка. Я иду навестить его величество, а ты не выносишь его общества.

— Хочу ГУЛЯТЬ, гулять СЕЙЧАС, больше ПРОСТРАНСТВА, нужен ПРОСТОР! Гулять-гулять-гулять! ПОЖАЛУЙСТА-пожалуйста-пожалуйста!

—  Я действительно думаю, что…

— ПОЖАЛУЙСТА-ПОЖАЛУЙСТА-ПОЖАЛУЙСТА! — Искусный Огонь, как безумный, скакал вверх-вниз.

— Ох, ну хорошо, — сдался Невенской.

— А-а-а-ххх — я —большой, я — огромный, я — безбрежный.

— Нет, ты можешь пойти со мной только при одном условии: если спрячешься в моем кармане крошечной искрой. Никто не должен знать, что ты там.

— Нет-нет-нет-нет-нет. Я большой-большой-большой!

— Ты маленький. Иначе ты сегодня не выйдешь из лаборатории. Выбирай.

— Я маленький, — с этими словами Искусный Огонь мгновенно уменьшился, сжался до нужных размеров. Выпрыгнув из реактора, яркая искорка добежала по полу до ботинок Невенского, вскочила на подол его просторного платья, затем поднялась вверх до нагрудного кармана, в котором и исчезла.

— Ну, как ты там? — спросил Невенской.

— Мне — отлично, мне — чудесно, я — Искусный Огонь. Пойдем.

— Помни, тебя никто не должен видеть.

Пламенное телепатическое согласие.

Выйдя из лаборатории, Невенской проделал свой обычный путь по подземному коридору, поднялся по секретной лестнице, далее через кладовку и хозяйственную комнату, по дворцовому коридору, ведущему прямо к личным апартаментам короля, мимо часовых, через переднюю с коллекцией дамасских клинков, и наконец — в личный кабинет короля.

Мильцин IX, облаченный в великолепный шелковый халат цвета ночного неба, расшитый золотыми созвездиями, сидел за письменным столом, на котором совсем недавно стоял макет города. Макет убрали, его место заняли карты, таблицы и замысловатые чертежи. Среди пергаментных свитков красовалась тарелка с остатками обеда Его Величества. Невенской отметил — голуби, фаршированные сливами, которые в свою очередь фаршированы трюфельным паштетом, салат из картофеля, свеклы и репы, зелень, приправленная маслом, и бутылка «Гранд Зорльхоф № 39». При виде всех этих кулинарных изысков в желудке у Невенского заурчало.

— Голодный, — услышал Невенской из своего нагрудного кармана, — есть-есть-есть.

— Не сейчас, — ответил он.

Король склонился над одной из таблиц, но поднял глаза когда в кабинет вошел Невенской.

— А, мой дорогой друг, — воскликнул Мильцин IX. — Входи и взгляни на это. Ты будешь поражен. Это — чудо. Она — чудо.

— Это? Она? — эхом повторил Невенской.

— У нее поистине замечательный талант, ее природное дарование под стать ее утонченному интеллекту. Никогда еще мне не приходилось встречать такое необычное существо. Она — ровня мне, Невенской, я не постесняюсь признать это — она мне ровня. Ты сам увидишь это, когда познакомишься с ней.

— Ваше величество, меня не нужно убеждать, — учтиво ответил Невенской, — я покорный слуга прекрасных дам.

— Если ты и сейчас так думаешь, подожди, что ты запоешь, когда услышишь, как она говорит!

— Сир? — Невенской попытался скрыть нетерпение. — Если вы помните, я уже был удостоен чести наслаждаться ораторским искусством юной леди не единожды.

— Получается, ты знал ее, еще будучи в Ниронсе?

— В Ниронсе?

— Да, там она провела два последних года, хотя родом она из Стреля. У нее такая необыкновенная жизнь! Когда ты с ней встретишься, тебе стоит умолять ее рассказать о своей жизни.

— Уважаемая мадам лиГрозорф родилась в Стреле? — Невенской растерялся.

— Кто? — Мильцин нахмурился, но секунду спустя его лицо просветлело. — Ты подумал, я говорю о малышке Ибби лиГрозорф?

— Сир, зная о вашей теплой дружбе с этой леди, я, естественно, думал…

— Ха-х! О, нет, лиГрозорф — это маленькое, славное создание, но она совсем не друг мне. Она просто маленькая девочка, почти ребенок, и при этом очень посредственного ума. Возможно, я был ослеплен на мгновение, но недавний приезд графини Ларишки открыл мне глаза.

— Графиня Ларишка?

— Да она женщина и к тому же мой друг. Она не зеленая девчонка, она — женщина, зрелая, утонченная, очаровательная — истинная леди. А какая умница, ты не представляешь, она — чистейший бриллиант. О, какое это удовольствие — общаться с женщиной, которая понимает тебя с полуслова. А ее образование, Невенской! Глубина и широта ее знаний поразят даже тебя! Тонкие замечания, широкий кругозор! Красивые лица и мягкие, гибкие тела — ничто. Только ум имеет значение, друг мой, ум — это все!

— Согласен.

— Ее ум похож на огромный, восхитительный пир…

Глаза Невенского непроизвольно скользнули по большому блюду, оставленному на письменном столе. Один из голубей так и остался нетронутым, и какая у него золотистая корочка! Он сглотнул слюну.

— Есть-есть-есть-есть-есть-есть…

— …Где поток яств никогда не иссякает, — заключил Мильцин. — Ее мудрость успела напитать меня, и я надеюсь, что мой ум также ее обогатил.

— Обогатил? Сир? — Невенской направил внимание в нужное русло.

— Вот, взгляни на это, — Мильцин указательным пальцем ткнул в одну из таблиц, лежавших на его столе. — Порадуй глаз. Ты ничего подобного не видел.

Невенской сделал два маленьких шажка вперед, чтобы получше разглядеть предложенные ему пергамента. Он увидел наплывающие друг на друга круги, волнообразные линии, образующие сложные арки, какие-то знаки, символы, созвездия, прочерченные траектории движения планет, точки и линии пересечений, спирали вихрей, расхождения и схождения…

— Это астрологический прогноз, — высказал предположение Невенской.

— Это — прошлое, настоящее и будущее, изложенное языком ясным и понятным для образованного ума. Это научный факт, получивший научное же подтверждение. Здесь все изложено, Невенской! Все, что только нужно знать, все свои секреты вселенная открывает тем, кто понимает язык звезд! Графиня Ларишка набросала это своей рукой. Потрясающе, не правда ли?

— Очень впечатляет, сир.

— Слова здесь бессильны. Она сотворила это своими руками! Она собирается научить меня читать эти карты. Можешь себе представить?!

— Прекрасно, Ваше Величество.

— О, Невенской, когда я начинаю задумываться, сколько лет я потратил впустую, мне хочется плакать. Когда я вижу, сколько сил было потрачено впустую и сколько упущено возможностей, в то время когда все эти знания можно было бы получить, просто подними я глаза к звездам! Но сейчас я знаю, и спасибо ей, еще не поздно все изменить. И для тебя тоже не поздно, друг мой, приобщись к новым знаниям, они предназначены для всех! Вот, посмотри сюда, видишь вот это завихрение звезд… — Мильцин вонзил свой пухлый палец в карту звездного неба.

— Вижу, сир, — Невенской подавил вздох.

— Сейчас оно только набирает силу, а его смысл заключается… — Мильцин резко замолчал. Его кулаки сжались, и он, сложившись пополам, рухнул на колени, издав жалобный писк.

— Ваше величество, что с вами? — испуганно воскликнул Невенской.

Мильцин IX повалился на пол и остался лежать там, корчась от боли. Колени его были подтянуты к подбородку, он обеими руками обхватил живот, лицо исказили страдания.

Секунду Невенской стоял, как вкопанный, затем подбежал к звонку и нажал на него.

— Я позвал помощь, сир, — он не был уверен, что король слышит его. Встав на колени сбоку от лежащего Мильцина, он произнес: — Помощь сейчас подойдет.

Король сделал резкое движение, и его потная рука вцепилась в запястье магистра.

— Силой, — прошептал король. — Помоги мне своей силой, маг…

Магические способности Невенского не имели ничего общего с лечением. Он был совершенно не способен совладать с приступом короля или с любой иной телесной немощью, за исключением одной. От бабушки Нипер знал только, как делать припарки, чтобы облегчить зуд в случае определенного вида сыпи в области гениталий. Этим и ограничивались его познания в медицине, но это был не повод, чтобы разочаровывать своего патрона.

— Ну что вы, сир, — Невенской попытался непринужденно улыбнуться, — несварение желудка…

— Яд, — с трудом выдохнул король.

— Не может быть. — А вдруг правда? Глядя на позеленевшее, искаженное лицо короля, с ним можно было легко согласиться. На губах Мильцина IX выступила желтоватая пена. Мышцы судорожно дергались. Он действительно был похож на человека, принявшего яд, более того, на человека, умирающего от этого яда. А если он и правда умрет? Ужасные перспективы пронеслись в сознании Невенского: его всемогущий патрон и защитник покинет его. На трон садится бесчувственный преемник, изгнание из дворца Водяных Чар, потеря положения, престижа, жалованья, оборудованной лаборатории… катастрофа.

— Ваше величество, — воскликнул Невенской, — не умирайте!

Мильцин IX отвернулся, его стошнило. В исторгнутом содержимом желудка отчетливо была видна кровь. Где же слуги?

— Помогите! — Нипер завопил во всю мощь своих легких.

— Что? Что? — проснулся Искусный Огонь.

— Беда, — мысленно ответил Невенской.

— Я съем все беды, съем.

— Ты не можешь.

— Я могу съесть все что угодно. Давай покажу. Не будет тухлого мяса, не будет беды. Позволь мне.

Позволить ему? Невенской мешкал, колебался. Беда уйдет. Есть-есть-есть-есть. Хорошее решение.

Решение, неправильное в корне.

— Сюда, кто-нибудь! — закричал он.

Дверь кабинета открылась, в нее почтительно просунулась голова.

— Доктора сюда! Быстро! — приказал Невенской. Голова исчезла.

Он вновь остался наедине со страдающим королем. Тело Безумного Мильцина больше не дергалось, кровавая пена текла изо рта и носа короля.

У Ница Нипера, равно как и у Невенского, не было ни малейшего понятия, что надо делать в таких случаях. Годы тайных исследований не подготовили его к такому повороту событий. Похлопывая короля по ледяной руке, он бормотал бесполезные слова утешения.

Дверь снова открылась. Личный врач короля, всеведущий доктор Арнгельц, влетел в кабинет в сопровождении тройки лакеев. Он отшвырнул Невенского в сторону и рухнул на колени возле своего господина. Он мгновенно провел поверхностный осмотр пациента, включая извергнутое содержимое желудка, после чего щелкнул пальцами. Один из лакеев мгновенно подал ему кожаный медицинский саквояж, из которого доктор извлек стеклянную бутылку, содержимое которой влил в рот Мильцину.

Король подавился, и его живописно вырвало, через минуту приступ рвоты повторился, после чего король, тяжело дыша, остался лежать на полу.

Достав две новые бутылки из сумки, Арнгельц, хмуря лоб, плеснул жидкости из каждой бутылки в цилиндрический мерный стаканчик, взболтал и приподнял голову пациента. Мильцин захныкал и скорчил гримасу. Не утруждая себя уговорами, доктор плотно зажал королю нос и влил ему в рот свою микстуру. Мильцин судорожно сглотнул. Его мышцы расслабились, глаза закрылись, и он тихо опустился на пол.

Мильцина IX положили на носилки, и двое лакеев вынесли его из кабинета. Доктор окинул помещение взглядом, и его глаза остановились на остатках недавней королевской трапезы. Он щелкнул пальцами, третий лакей забрал блюдо, и они направились к выходу.

— Подождите, — окликнул доктора Невенской, — что вы скажете о состоянии Его Величества?

— Сейчас нет времени для разговоров, — не замедляя шага, бросил доктор Арнгельц.

— Он поправится?

— Если правильно лечить.

— Его отравили?

— Достаточно умело.

— Это…

— Отчет будет вам представлен.

Доктор и лакей удалились, дверь за ними закрылась. Невенской, совершенно потрясенный, остался один.

— Что? Что? Что? — вопрошающий язычок пламени Искусного Огня высунулся из нагрудного кармана.

— Кто-то пытался убить короля, моя прелесть, — пояснил Невенской. — Отравить ядом.

— Что такое яд?

—  Очень вредное вещество. Это как вылить на тебя очень много воды.

— Плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо-плохо.

— Именно. Вот такое и хотели учинить с его величеством.

— Однако король спасен. Благодаря мне, — вдруг осенило Невенского, — потому что я был здесь, у меня хватило самообладания позвать на помощь, ему оказали эту помощь и сохранили жизнь. Я спас его, прелесть моя. Возможно, я и не герой, но, во всяком случае, заслуживаю благодарности. Хотя, — он вспомнил — доктор, по-видимому, так не считает. Он был так неуважителен, не правда ли?

— Доктор плохой человек?

— Ну, возможно, он просто был занят. Он не хотел меня обидеть, не было никакой личной неприязни, пока… — Невенского поразила внезапно пришедшая ему в голову мысль, — пока он не подумал, что это я мог покушаться на жизнь короля Мильцина. Его отрывисто-грубый ответ, который я воспринял как результат нетерпения и спешки, на самом деле — обычное подозрение. Но нет. Невозможно. Его величество всегда отлично ко мне относился. Кто может подумать, что я замыслил что-то против своего щедрого патрона? Кто может сомневаться в преданности Невенского?

— Ниц. Ниц. НицНипер-НицНипер-НицНипер-НицНипер-НицНипер-НицНипе…

— Пожалуйста, прекрати. Я понимаю, что ты хочешь этим сказать. Ты намекаешь, что я выдаю себя за другого, что я не вполне откровенен даже с моим господином, что это компрометирует меня, и что я заслуживаю всеобщего порицания. Но это не так! Мое имя — это мое личное дело!

— Плохо? — спросил Искусный Огонь.

— В любом случае, никто не должен этого знать, — настаивал Невенской. — Не должно быть повода, чтобы кто-то узнал или хотя бы начал догадываться.

Резкая боль скрутила Невенского, лишив его самообладания. Невенской схватился за живот, пот выступил на лбу крупными каплями.

— Что-что-что-что? — требовал ответа Искусный Огонь.

— Меня отравили! — вырвалось у Невенского, он не успел договорить, как понял, что этого не может быть. Он не прикасался к королевскому обеду, у него нет врагов, это просто нервы, причин для паники нет…

— Причин нет, — пробормотал он и заставил себя глубоко вдохнуть. Он медленно успокаивался. Король должен выздороветь.

Истинный виновник случившегося будет наказан. И никакие несправедливые подозрения не падут на голову Ница Нипера.

Все три предсказания сбылись полностью. Король Мильцин оставался в течение семи дней в постели. Все это время народ регулярно оповещали о состоянии здоровья короля. В конце недели объявили о его полном выздоровлении. И в тот же вечер он предстал перед сидящими за игорным столом — бледный и заметно похудевший, но при этом веселый, аккуратно подстриженный и обильно напомаженный.

Все время королевского выздоровления активно работали сыщики, назначенные расследовать это дело, и их усилия не пропали даром. Остатки королевского обеда стали последней трапезой для двух несчастных собак. Обе они издохли, извергая пену, отведав слив, фаршированных трюфельным паштетом, которыми в свою очередь был нафарширован голубь. Поиск источника отравления привел детективов на кухню дворца Водяных Чар, где все до единого были подвергнуты строжайшему допросу. Личный повар короля, в чьи обязанности входило ежедневное составление меню и приготовление пищи для Его Величества, сам не наблюдал за приготовлением слив. Эту работу доверили недавно нанятому помощнику повара, представившему внушительные рекомендации.

Форгед — так его звали. В результате расследования были найдены доказательства, что рекомендации — фальшивки, но было уже поздно. Наведавшись в комнатушку, которую подозреваемый делил с двумя своими помощниками, обнаружили, что птичка улетела. Он исчез под покровом ночи, и шанс выжать из него правду растворился вместе с ним во тьме, но опрос его знакомых нарисовал портрет склонного к одиночеству молодого человека, питающего сострадание к покорному народу Разауля, запуганному грейслендским вторжением, и исполненного решимости помочь этим людям любой ценой.

Агенты разаульского правителя знают, как пользоваться подобными стремлениями. Те, кому известно о существовании Искусного Огня, полагали, что после устранения Мильцина IX его последователь может оказаться не таким уж приверженцем нейтралитета и, возможно, согласится продать секрет Разумного Огня осажденному Разаулю.

Место сбежавшего помощника повара немедленно занял проверенный гецианский буржуа, к тому же бесподобный мастер приготовления закусок, и жизнь во дворце Водяных Чар потекла своим чередом.

Мильцин IX вдохновился своей стычкой со смертью, поскольку теперь он знал, как защитить себя. Астрологический прогноз, составленный графиней Ларишкой, ясно указывал на опасности, подстерегающие его в будущем. Все они были здесь, на пергаментах, воплощенные в знаки и символы. Знать — значит победить, и таким образом трагедии можно избежать, если быть астрологически грамотным.

 

XII

— Посмотри, посмотри туда, — показывала Лизелл пальцем. Далеко на юге было видно, как солнце отражается на поверхности воды.

— Это Залив Зиф, — сообщил ей Гирайз, хотя надобности в том не было.

— Знаю, — парировала Лизелл. Ее тон заставил его удивиться, но она не придала этому значения, поскольку за маской раздражения она спрятала совсем иные переживания. Пусть лучше он считает ее строптивой, нежели жалкой трусихой, которая до смерти боится летать. — Знаешь ли, я имею представление о местной географии. Я была на Бомирских островах.

— Я слышал, эти аборигены — каннибалы, — он раздраженно улыбнулся, — каждый так и ждет момента, чтобы засунуть тебя в котел?

— Куда с большей радостью они хотели засунуть меня в какую-нибудь хибарку. Их вождь предлагал принять меня как члена племени — в качестве младшей жены номер тринадцать.

— Правда? Я думаю, ты поставила ему условие — даровать тебе время от времени свободу, чтобы убегать из этой хибарки в какое-нибудь шестимесячное путешествие.

— Кто знает, может быть, он бы и согласился. Он был более либерален и терпим, чем некоторые якобы цивилизованные представители запада, не буду показывать пальцем.

— А-а, понимаю, ты нашла своего идеального мужчину.

Внезапно раздавшийся рядом голос избавил ее от необходимости отвечать.

— Мы теряем высоту, — сообщил Каслер Сторнзоф.

Лизелл с удивлением скользнула взглядом по лицу Каслера, затем опустила глаза вниз, на землю, которая была так близко и с каждой секундой становилась все ближе. Острые заснеженные пики О'ни Гежни — Вечного Оплота, или, как называли их западные картографы, Малого Полумесяца — неслись ей навстречу с ужасающей скоростью. Но даже сейчас движение не ощущалось, словно воздушный шар с его пассажирами просто висел в воздухе над грядой заснеженных гранитных клыков.

Мы сейчас разобьемся, мы сейчас погибнем. Страх сковал ее, и она вцепилась руками в край корзины. Она неотрывно смотрела на приближающиеся горные пики. Она не хотела смотреть вниз, но казалось, не хватало сил, чтобы отвернуться или закрыть глаза. Она чувствовала холод, чудовищный холод, несмотря на ворох одежд и одеяло, в которое она закуталась, спасаясь от пробирающего до костей горного воздуха, даже несмотря на близость горячего воздуха, наполняющего огромный яркий купол из водонепроницаемой ткани. Странно, но она ни о чем не могла сейчас думать, разве что о страшном холоде.

— Думаю, нет повода тревожиться, — произнес Каслер. Его голос вывел ее из оцепенения, и она смогла повернуть голову и посмотреть на него, но говорить еще не могла. Он улыбнулся ей одними глазами, но в этой улыбке было столько спокойной уверенности и поддержки, что ужас отступил, и она услышала свой голос.

— Мне не страшно, — произнесли ее губы, и неожиданно, благодаря ему, ложь оказалась правдой.

Он на секунду сжал ее кисть, и его ладонь была удивительно теплой.

Он слишком быстро убрал руку. Она отвела глаза от его лица и увидела, что Гирайз в'Ализанте увещевает их пилота — Мимо Ичмиими, владельца и управляющего фирмы «Удивительные полеты путешественника Ичмиими». В его задачу входило доставить трех участников гонок на восток из Зуликистана, минуя Вечный Оплот, на Территорию северного Ягаро — следующей точки в маршруте Великого Эллипса. Гирайз что-то настойчиво объяснял, но она не могла разобрать его слов, возможно, пилот тоже: познания путешественника Ичмиими в вонарском были весьма скудны. Ослепительная улыбка преобразила бородатое смуглое лицо владельца воздушного шара. Он пожал плечами, что-то ответил жизнерадостно на непонятном зулийском и выбросил за борт корзины пару мешков с песком.

Пики О'ни Гежни начали немедленно удаляться. Панорама изменилась — к юго-востоку от горного хребта показалась огромная желто-коричневая равнина.

Вне всякого сомнения, она не умрет прямо здесь и прямо сейчас. Дыхание постепенно выровнялось. Представить трудно, что ей пришла в голову эта идея — сократить путь, то есть перескочить по воздуху Малый Полумесяц. Это поможет ей выиграть часы или даже сутки, оставить позади тех участников гонок, кто предпочел двигаться под парусом из Зуликистана на восток через залив Зиф. Среди немногих оставшихся карт и расписаний она наткнулась на краткую информацию о независимой коммерческой фирме, организующей полеты на воздушном шаре в восточной части Зуликистана. Весной здесь дуют преимущественно северо-западные ветры, которые могут послужить ее интересам и осуществить ее надежды — в конечном итоге вырваться вперед, оставив позади всех, кроме Фестинетти. (Где же сейчас, интересно, эти близнецы?) Разумеется, в свои планы она никого не хотела посвящать, они так бы и остались ее личной тайной и преимуществом, если бы она не совершила ошибку: при переходе через Навойское ущелье она слишком донимала расспросами говорившего на вонарском проводника. По всей видимости, проводник передал разговор Гирайзу, Каслер, очевидно, тоже слышал, в результате чего она лишилась возможности перелета в одиночестве. Узнав об этой идее, они настояли на том, чтобы вместе отправиться к Ичмиими, и ей никак не удалось от них отделаться, несмотря на все предпринятые попытки. Она подумала: надо радоваться, что о ее плане не узнали все остальные, например Чарный, Джил Лиджилл, Заван, но радоваться как-то не получалось, особенно на фоне такой несправедливости. Это — нечестно, идея с воздушным шаром принадлежит только ей!

Странно, конечно, но она рада, что они сейчас с ней, призналась самой себе Лизелл. Она не ожидала, что так испугается высоты. Она просто не предполагала, что ее охватит такое подлое Малодушие, что она покроется холодным потом, а внутри все перевернется. Если бы она оказалась одна, она бы сбежала при виде огромного красно-желтого шара, плавающего в воздухе над горной хижиной, в которой размещались «Удивительные полеты путешественника Ичмиими». К счастью для нее, надежды на будущую победу и стыд восторжествовали над ужасом, и в присутствии двух мужчин ей удалось не показать виду, какие сомнения сжигают ее изнутри, по крайней мере, она постаралась не показать виду. Она заставила себя забраться в шаткую, непрочную корзину. Она выдержала ужасно неприятный быстрый подъем, она мужественно не издала ни одного писка, визга или вздоха, она сдержала все позывы к тошноте, она даже умудрялась вести разговоры на разные безобидные темы. Короче говоря, она вела себя как разумный, опытный, взрослый человек.

Гирайз ничего не понимает. Он, вероятно, воспринимает ее как нетерпеливую и острую на язык вертихвостку и совсем не догадывается о той панике, которую она испытывает. Каслер Сторнзоф, однако, совсем другое дело. Вероятно, ему не раз приходилось наблюдать за солдатами перед началом сражения. Неважно, какая за этим стоит причина, но, видя ее слабость, он не выражает ни жалости, ни презрения.

Как бы то ни было, она очень счастлива, что они здесь, с ней. Но она сразу же сбежит от них, как только подвернется первая возможность.

Прошло несколько часов, и ее страхи рассеялись. Спазмы в животе постепенно прекратились, и где-то около полудня, когда путешественник Ичмиими открыл свой мешок с провизией, она уже была готова насладиться хлебом, козьим сыром и терпким красным вином. После еды она даже ощутила некий интерес к пейзажам внизу. Малый Полумесяц заслуживал внимания, представляя собой живописное зрелище — ледяные шапки, венчающие горы, сверкали как зеркала и переливались на солнце, острые скалы, узкие ущелья и пропасти, в которых залегали фиолетовые тени. Воздух на такой высоте поражал чистотой и холодом. У Лизелл пощипывало в глазах от ослепительного сияния ледяных пиков, но ей не хотелось отводить взгляд из страха пропустить что-то интересное. Ее упорство было вознаграждено, она увидела высоко парящую ослепительно-белую птицу — редкого снежного орла.

Она уже полностью успокоилась к тому моменту, когда Малый Полумесяц превратился в предгорья, редко усеянные деревушками и пышными высокогорными пастбищами, по которым бродили винторогие козлы.

Предгорья уступили место широкой равнине, известной как плоскогорье Фрет'Аг, простиравшейся от Вечного Оплота до лесов Орекса.

С высоты взору предстали многочисленные речки и ручейки, мчащиеся с гор вниз по поросшим травой долинам. Мчащиеся, чтобы соединиться с величественной рекой Ягой, которая несет свои воды к Нижнему океану. Река, питаемая многочисленными притоками, расширялась по мере приближения к океану, прихотливо извиваясь, прокладывая себе путь через огромные зеленые низины — легендарные леса Орекса. И ветер нес путешественников в самую гущу этого царства дикой природы.

Внизу простиралось безбрежное желто-коричневое море. Однообразие его нарушалось лишь блеском солнца, отражавшегося на серебряной поверхности воды, узкими лентами грязных дорог да изредка попадавшимися соломенными крышами домов. Однажды им попалась на глаза телега, запряженная волами. Она устало тащилась в сторону О'ни Гежни. Воздух был настолько чист и прозрачен, что можно было разглядеть одежду возницы — свободную белую тунику, зеленый шейный платок и широкополую шляпу. Когда воздушный шар поравнялся с повозкой, возница поднялся в полный рост, поднял лицо к небу и приветственно замахал руками. Лизелл помахала в ответ. В следующую секунду и телега, и волы, и возница уже остались где-то позади.

Воздушный шар продолжал свой полет, и неровная поверхность Фрет'Ага наконец начала меняться: желто-коричневые земли превратились в темно-зеленые берега реки Яги.

Длинная змееподобная лента реки убегала вдаль, а тенистые леса простирались, казалось, до самого горизонта. Там, где начинались джунгли, река делала большой поворот. Здесь же стоял город Ксо-Ксо, столица Северного Ягаро — место остановки на маршруте Великого Эллипса.

Лизелл уже видела невысокие строения из коричневого кирпича с такими же коричневыми черепичными крышами, рядом с ними — деревянные дома на сваях, крытые пальмовыми листьями, и извилистые не мощеные улицы. Не очень впечатляющее зрелище. Куда более привлекательными казались внушительных размеров современные суда, стоящие в порту Ксо-Ксо. Грейслендские, догадалась Лизелл. Вторжение грейслендцев в Юмо Таун велось отсюда, из Северного Ягаро. Она непроизвольно посмотрела на Каслера, но тот не отрывал глаз от открывшейся панорамы. На свету на белой коже особенно сильно выделялась красная отметина на лбу — память о неожиданной встрече с гражданами Аэннорве, с видимым безразличием объяснил он. Она содрогнулась, представив аэннорвийскую толпу, готовую насмерть забить камнями на улице человека. И в этот момент она вновь почувствовала страшный холод, что терзал ее и несколько часов назад. Вмешательство Гирайза в'Ализанте действительно спасло его от серьезных травм, а может быть, даже от смерти. Каслер рассказал ей еще об одной детали, которую сам Гирайз небрежно пропустил.

Ее внимание сместилось в сторону в'Ализанте. Бесцеремонный солнечный свет выставил на всеобщее обозрение серебряные пряди на висках и тонкие линии морщин вокруг глаз. На фоне главнокомандующего он выглядел маленьким и смуглым. И не он один!

Ксо-Ксо неумолимо приближался. Путешественник Ичмиими дернул шнур клапана, выпуская нагретый воздух, и шар начал снижаться. Сейчас Лизелл уже могла различить повозки на узких грязных улицах, прохожих в широкополых шляпах и множество людей в сером — грейслендских солдат ни с кем не спутаешь.

Снова возвращаемся в Империю. Она почувствовала нарастающее отвращение.

Возможно, скоро весь мир будет Империей.

Ветер сменил направление — и в то же мгновение воздушный шар быстро пошел на снижение, очень уж быстро. Казалось, он свободно падает на землю, и страхи Лизелл вновь ожили. Внутри у нее все словно оборвалось. Рука метнулась ко рту, чтобы сдержать крик.

Путешественник Ичмиими не выказывал ни малейших признаков страха. Он отвязал еще один мешок с песком, и тот отвесно полетел вниз. За ним последовал второй, после чего воздушный шар мягко приземлился: несильно ударился о землю, подпрыгнул и еще раз ударился, его протащило по земле несколько ярдов, и он наконец замер. Когда путешественник Ичмиими откинул борт корзины, огромная матерчатая оболочка начала съеживаться и пассажиры сошли на землю.

Они стояли, утопая в густой жесткой траве. Совершенно голый тощий маленький ягарец в широкополой шляпе присматривал за пасущимися декуатами — местными жвачными животными. На расстоянии в несколько сот ярдов за его спиной стояла приземистая скотоводческая хибара с плетеными травяными навесами. Как только воздушный шар приземлился, декуаты бросились врассыпную, а мальчишка, вскочив на ноги, с визгом побежал к хибаре.

— Он думает, что мы злые духи, спустившиеся на землю, — сообщил путешественник Ичмиими и залился смехом.

Была середина дня. Город на расстоянии пяти-шести миль вырисовывался как грязно-коричневое пятно на фоне буйной зелени джунглей. Легкий туман парил над крышами домов. Воздух был раскаленный, Лизелл впервые обратила на это внимание, он был влажный, густой, дышалось с трудом. На лбу у нее сразу выступил пот. Она тут же сбросила с себя одеяло, но все равно осталась завернутой в несколько слоев бизакских одежд.

— Ксо-Ксо, — победоносно подняв вверх палец, оповестил путешественник Ичмиими и начал объяснять на отвратительном вонарском, что уважаемый ягарский бизнесмен Грх'фикси — его собрат по духу, самый лучший из всех знакомых ему людей, с которым он проворачивает легкие и обоюдно выгодные небольшие дельца, скоро должен подъехать на прекрасной, запряженной буйволами коляске и за небольшую плату доставить их в Ксо-Ксо. И если вдруг восхитительный Грх'фикси по каким-то причинам не появится до захода солнца, тогда в стоящем неподалеку доме им предложат крышу над головой на одну ночь.

Лизелл окинула взглядом окрестный пейзаж и заключила:

— Я не вижу ни коляски, ни буйволов.

— Приедут, приедут, — убедительно настаивал путешественник Ичмиими.

— Когда?

— Скоро.

— Когда скоро?

— Может, через полчаса. Час, два, три, не более. Грх'фикси, будьте уверены, приедет до заката. Или завтра рано утром — это уж наверняка. Вы здесь ждите.

— Я не буду ждать. Я очень тороплюсь.

— Что ж, — путешественник Ичмиими позволил себе снисходительную улыбку, — вы хотите дойти до Ксо-Ксо пешком?

— Именно.

— Слишком грязно… Декуаты… И большие лохматые пауки. Они вас заедят.

— Меня не волнует грязь, и я не боюсь пауков.

— И скорпионы есть. Ядовитые.

— В это я не верю.

Путешественник Ичмиими повернулся к мужчинам, ища у них поддержки:

— Скажите своей женщине, что ей надо ждать Грх'фикси.

— Она не послушается, — пояснил Гирайз.

— Тогда вы должны побить ее.

— Возможно, вы правы, мой друг.

Фыркнув, Лизелл подхватила свой саквояж и пошла по полю в сторону города. Услышав громкие протесты зулийца за спиной, она даже не удосужилась обернуться. Лизелл продолжала идти вперед и вдруг услышала, что кто-то бежит за ней следом. Минуту спустя двое мужчин уже шли рядом с ней.

— Здесь вам нельзя быть одной, — произнес Каслер.

— К тому же я не могу позволить сопернику-«эллипсоиду» обогнать меня, — подхватил Гирайз.

— Тебе лучше подготовиться к такому заранее, это только вопрос времени, — резко предупредила она Гирайза, затем повернулась к Каслеру и мягко ему улыбнулась. Она бы никогда не призналась им, особенно Гирайзу, как ей сразу стало спокойнее от того, что они не позволили ей остаться одной лицом к лицу с опасностями в виде пауков, скорпионов и навоза декуатов.

Следующие два часа или даже больше они шли по полю, продираясь сквозь густую жесткую желто-зеленую траву, которая местами доходила идущим до пояса. Почти все время Каслер шел впереди, прокладывая путь; по образовавшейся тропинке следом за ним пробирались его спутники. Лизелл понимала, что одной ей было бы с этим не справиться, по крайней мере, не принеся в жертву саквояж. Даже сейчас он сковывал ей руки, и ноша с каждой победно преодоленной четвертью мили становилась все тяжелее. По лицу струился пот, и тучи мошек вились у нее над головой, и отмахиваться от них ей было нечем.

Время от времени им попадались широкие поляны, где трава была почти уничтожена пасущимися декуатами, а сама поляна, как и обещал путешественник Ичмиими, сплошь усеяна отходами соответствующего производства. Зловоние висело в воздухе, и она задыхалась. Когда она двумя пальцами зажала нос и стала дышать ртом, стало полегче и тошнота отступила. После такого марша туфли придется выкинуть. А вот широкая юбка-брюки хоть и заляпана грязью, но тонкая ткань отстирается хорошо и высохнет быстро. Она представила, как бы шла этой дорогой в типичной для западных стран одежде — длинной верхней юбке, нижней юбке, корсете, ну и во всем прочем, — и улыбнулась подобной картине.

Она не увидела ни одного скорпиона, но несколько раз натыкалась на пучки короткой желто-зеленой травы размером с блюдце, и однажды ей даже показалось, что пучок шевелится. Игра света, предположила Лизелл, но, присмотревшись, она разглядела гигантского паука, кажущегося мягким от большого количества желто-зеленых ворсинок. Большие волосатые пауки — как и говорил путешественник Ичмиими, но ни один из них не пытался ее съесть.

В конце напряженного марш-броска они, спотыкаясь, выбрались из зарослей высокой травы на обочину грязной дороги, которая вела к городу. До него оставалось каких-нибудь три мили, и он уже был хорошо виден даже сквозь деревья. Здесь они ненадолго присели отдохнуть. Отовсюду лезла сорная трава, даже из середины дороги. Лужи покрывала ряска. Даже развалины деревянной хижины поросли плесенью. Что-то странно неприятное, почти угрожающее было в такой неумеренной жизненной энергии.

Они не могли позволить себе засиживаться тут надолго, нужно было добраться до Ксо-Ксо затемно. Время давно перевалило за полдень, и солнце уже покинуло зенит. Они пустились в путь — и тут же оказались чуть ли не по уши в грязи и навозе. Юбка-брюки Лизелл стала мокрой и хлестала ее по лодыжкам при каждом шаге. Вся одежда пропиталась потом, повсюду кружили тучи мошек, а саквояж казался ей стопудовой гирей. Оба, и Гирайз, и Каслер, не раз вызывались нести саквояж, но она каждый раз неумолимо отклоняла их предложения. Отказывая им, она, однако, чувствовала гордость за то маленькое равноправие, что стоило ей так дорого.

Возможно, ей нужно было бы дождаться Грх'фикси.

Но нет. Она подумала о близнецах Фестинетти, которые где-то далеко впереди. Она подумала о Джиле Лиджилле, Чарном, Заване, Финеске, Гай-Фрине и всех остальных, что идут за ней по пятам. Нет, она не могла ждать.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда они наконец добралось до Ксо-Ксо. Непривлекательное место, сразу же решила Лизелл. Здания — неприглядные и грязные, узкие улицы служили канализационными стоками, повсюду — стаи тощих бездомных собак, кучи отходов, полчища крыс, тошнотворный запах гниющих отбросов, неулыбчивые лица горожан и огромное количество солдат Грейсленда. Щеголеватые фигуры в сером мозолили глаза, слонялись без дела вокруг недавно установленных наблюдательных постов, на которых красовался символ Вечного Огня, разгуливали по улицам с таким видом, словно они тут хозяева. При их появлении ягарцы покорно уступали им дорогу. У Лизелл внутри все кипело, но выражать свое негодование вслух у нее не хватало духу.

Добро пожаловать в Империю, мрачно подумала она.

Окажись она здесь одна, да еще с яркими воспоминаниями о случившемся в Глоше, она бы испугалась. Но сейчас она шла рядом с грейслендским офицером, чья форма, пусть и замаранная грязью, мгновенно вызывала уважение, которое распространялось и на его спутников. Соотечественники Каслера Сторнзофа лихо отдавали ему честь, Лизелл же досталось несколько любезных кивков. Некоторые из серых солдат, как ей показалось, узнавали прославленного главнокомандующего и хотели сказать ему об этом, но грейслендский военный устав строго запрещал подобную фамильярность. Сам Каслер только один раз воспользовался привилегией офицера первому начать разговор — он спросил дорогу к мэрии.

Когда главнокомандующий выяснил дорогу, они — все трое — зашагали по кривым вонючим улочкам погружающегося в сумерки города. С наступлением темноты исчезли мошки, но им на смену пришли москиты. Тонкий надоедливый писк висел в воздухе. Началось кровавое пиршество. Лизелл тщетно махала руками. Ее бизакская одежда неплохо спасала от надоедливых кровососов, а одним из длинных поясов она закрыла нижнюю часть лица, обеспечив тем самым дополнительную защиту. Но кисти рук прикрыть было нечем, и буквально через несколько минут они покрылись красными точками укусов. Неприятно и сильно раздражает, но не повод для беспокойства. Были, конечно, чудаки-исследователи, которые действительно полагали, что маленькие кровопийцы являются переносчиками смертельных заболеваний, но здравый смысл мешал Лизелл верить в подобные глупости.

Полутемная улица привела их к большой и величественной по местным меркам площади, освещенной по периметру фонарями. Здесь стояли самые высокие здания, которые Лизелл видела за все то время, что они блуждали по Ксо-Ксо, — тяжеловесные конструкции из тускло-коричневого местного кирпича, украшенные нелепыми деревянными колоннами.

В этом месте концентрировались все административные центры последовательно сменяющихся колониальных правительств Северного Ягаро. Здесь находилось здание мэрии, тут же располагались архивы, правительственная резиденция, финансовая контора, офисы различных организаций и дома официальных лиц, прибывших с запада, а также чиновников рангом пониже со своими домочадцами, слугами и домашней живностью… Когда-то над этими зданиями развевалось множество самых разных флагов. Сейчас — только грейслендские.

Лизелл почти не замечала архитектурных красот, ее внимание было приковано к временной платформе, установленной в центре площади. У нее перехватило дыхание, и она прошептала:

— О господи, что это?

Риторический вопрос. На платформе возвышалось устройство, по виду похожее на позорный столб: к вертикальным стойкам прибита широкая горизонтальная доска с отверстиями для головы и кистей рук. Сооружение было рассчитано на четырех наказуемых. Все они были ягарцы: мужчины, почти голые, едва прикрытые набедренными повязками. Все четверо — небольшого роста, тощие, кривоногие, с черными волосами, заплетенными в аккуратные косы, увешанные нитками бус. Лица и тела ягарцев покрывали замысловатые татуировки голубого и зеленого цвета, чередующиеся с симметричными шрамами. Но даже весь этот живописный орнамент не мог скрыть синяков, кровавых рубцов и порезов. Запекшаяся кровь притягивала ненасытных насекомых. Тучи их вились над телами ягарцев, впивались в раны. Гудение москитов было слышно даже на другом конце площади. Очевидно, что стоять полусогнутыми, не имея возможности двигаться — мучительно само по себе, но эти четверо страдали еще и от жажды, от перенесенных недавно побоев и ненасытных кровососов. Но лица четырех наказуемых, освещенные светом фонарей, оставались невозмутимыми. Сомневаться не приходилось: это публичное наказание предназначалось для устрашения непокорных горожан.

Это напоминает картины из прошлого, подумала Лизелл.

Мимо как раз проходил грейслендский патруль. Сторнзоф остановил его и, кивнув на платформу, спросил:

— Что это значит?

Командир патруля — курносый сержант — доложил:

— Приучаем к дисциплине непокорных аборигенов, сэр.

— Кто приказал?

— Полковник Эрментроф, сэр.

— Полковник Эрментроф санкционировал именно эту форму наказания?

— Да, сэр.

— И в этом конкретном случае?

— Особенно в этом, сэр.

— Поясните.

— Сэр, эти четверо, они не из города. Такие шрамы и татуировки бывают только у дикарей из Девяти блаженных племен. Они — старейшины племени Аореоталекси. От этих лесных дикарей одни неприятности. Непокорные. Хитрые. Они совершенно нецивилизованные, сэр, совсем не умеют себя вести. Они больше на обезьян похожи, чем на людей, и хорошая порка — единственный язык, который они понимают.

— В чем они провинились? — спросил Каслер.

— Они нагло вели себя, сэр.

— Уточните.

— Они встретили самого полковника Эрментрофа на улице, преградили ему путь и начали жаловаться на своем лающим языке. Якобы ребята из сорок седьмого отряда роют ямы под туалеты на территории их старого кладбища где-то на краю леса. Эти хотели, чтобы нужники перенесли в другое место, а место своего поклонения они хотели очистить с помощью какого-то ритуала. Будто хорошее удобрение не обогатит жалкие останки их предков! Мы, можно сказать, оказали услугу этим обезьянам, а они и представления не имеют, что такое благодарность. Когда этой четверке приказали убраться с дороги, они даже с места не сдвинулись, а такое неповиновение терпеть нельзя.

— Когда наказание закончится?

— Завтра к вечеру.

— Проследите, чтобы в течение всего времени им регулярно давали воду.

— Сэр, в приказе полковника Эрментрофа ничего не сказано…

— Вы поняли мой приказ, сержант?

— Да, главнокомандующий.

— Можете идти.

Сержант отдал Сторнзофу честь, и патруль удалился. Как только стих звук их шагов, Лизелл повернулась к Каслеру и: спросила:

— Разве вы больше ничего не сделаете?

— Я сделал все, что мог, — Каслер не сводил глаз с прикованных к позорному столбу.

— Но почему вы не приказали отпустить этих несчастных?

— У меня нет полномочий отменять приказы полковника Эрментрофа.

— Повесить надо этого вашего полковника Эрментрофа! Нельзя так обращаться с людьми. Это — варварство. Вы же сами это понимаете.

— Я — солдат, и я должен соблюдать субординацию. Мои личные убеждения не имеют значения.

— Как вы можете так говорить? Солдат — не машина. У него есть ум и сердце. Неужели вы можете смотреть на это сквозь пальцы?

— То, на что я лично мог бы решиться, здесь неуместно. Как офицер Империи я признаю, что у войны свои необходимые меры и реалии.

— Наказание этих ягарских дикарей, чье ужасающее преступление заключается только в том, что они попросили не осквернять могилы их предков, вы называете необходимыми мерами? Вы действительно верите…

— Лизелл, оставь человека в покое, — вмешался в разговор Гирайз.

Она широко раскрыла глаза:

— Но…

— Ты не знаешь, что такое грейслендская военная дисциплина. Мятеж во имя справедливости, к которому ты призываешь, вероятно, закончился бы для Сторнзофа расстрелом.

— Но я никогда…

— В следующий раз, когда ты решишься судить или требовать, возможно, ты перед этим хоть секундочку подумаешь о последствиях, — резюмировал Гирайз.

Лизелл ничего не ответила, но ее лицо пылало.

В неловком молчании они пересекли площадь и подошли к мэрии, где сотрудник регистрационного отдела мог бы поставить им по штампу в паспорт. Грейслендский часовой у входной двери преградил им путь.

— Мэрия уже закрыта, — объявил он. — Приходите завтра в восемь утра.

— Нам нужен кто-нибудь из сотрудников, — сказал Каслер. — Еще не совсем поздно, там должен кто-нибудь быть. Отойдите в сторону.

Часовой вытянулся по стойке смирно.

— На втором этаже еще есть служащие, главнокомандующий, — уважительно ответил часовой, — но я не могу пропустить гражданских, сэр.

Нечестно, уже не в первый раз подумала Лизелл.

— Они со мной, — ответил Каслер.

— Извините, сэр, — часовой продолжал сопротивляться, — приказ полковника Эрментрофа — никаких гражданских в неурочные часы.

— Очень хорошо, — с сожалением произнес Каслер, повернувшись к своим компаньонам-конкурентам. — Похоже, мы должны расстаться.

— Не радуйтесь раньше времени, Сторнзоф, — с улыбкой посоветовал Гирайз. — Кто знает, может, завтра утром мы окажемся на одном и том же пароходе, плывущем вниз по реке.

Неужели я застряну здесь еще на полдня, ожидая, когда мне поставят штамп в паспорт , подумала Лизелл. Если так, то мне удастся выбраться из этого города не раньше как через день. Это будет катастрофа. И все из-за этих грейслендцев! Вслух же она произнесла с любезностью, на которую только была способна:

— Ну что ж, до свидания, Каслер. Удачи вам.

— И вам удачи. До встречи, — Сторнзоф вошел внутрь, дверь за ним захлопнулась.

— Ну, — она повернулась к Гирайзу. — Это кажется немного странным. То, что он ушел, я имею в виду.

— Да, — Гирайз выглядел смущенным. — Я уже так привык к Сторнзофу.

— В этом не приходится сомневаться, если судить по тому, как ты на меня набросился, когда я только рот раскрыла, чтобы высказать свое мнение…

— Когда ты пыталась послать его на эшафот.

— О да, я сейчас расплачусь от твоей преданности. Правда. Расплачусь.

— Да, а я испытываю что-то вроде братского сострадания ко всем жертвам мужского пола, ставшими мишенями для словесных шпилек мисс Дивер.

— Что ж, берегись, пока вы с грейслендцем не стали лучшими друзьями.

— Вряд ли это случится. Я бы сказал, что Сторнзоф наименее груб на фоне большинства своих соотечественников. По правде говоря, он действительно порядочный человек, в некотором роде даже…

— Господин маркиз расчувствовался.

— Мы — соперники. Наша дружба была целесообразна. Но вот она и закончилась.

— Мы с тобой тоже соперники. Что скажешь по поводу нашей дружбы?

— По крайней мере, на ближайшие несколько часов это целесообразно, — ответил Гирайз. — Достаточно целесообразно, чтобы поужинать вместе, если ты не против.

— С удовольствием, — она не хотела этого говорить. Она все еще была зла на него, и ей следовало бы отказаться. — Куда мы пойдем?

— Я не думаю, что в Ксо-Ксо есть рестораны или кафе, но, может быть, нам попадется какая-нибудь закусочная. Давай поищем.

Они пошли прочь от здания мэрии через освещенную площадь, далеко обходя платформу с позорным столбом. Но Лизелл не могла удержаться, чтобы не посмотреть на страдальцев, и очень отчетливо увидела кровоточащие раны, жужжащих комаров и безучастные, покрытые синяками лица. Она быстро отвернулась, но картина запечатлелась в ее сознании. Ей хотелось бы знать — Гирайз так же реагирует на это? По его лицу она мало что могла понять, просто он был как-то по-особому молчалив.

Они не нашли ни ресторана, ни закусочной, лишь маленькую западного образца гостиницу на самой темной и грязной стороне площади. Затрапезная вывеска, написанная от руки, обещала самую настоящую вонарскую кухню. Еда, правда, оказалась чисто грейслендской, за исключением вонарской версии традиционного ягарского супа, приготовленного из местного аналога картошки с добавлением коры растущего здесь же карликового дерева и очень жирного буйволиного молока.

Затрапезная комнатка была битком набита грейслендскими солдатами, но больше податься было некуда. Они кое-как уселись и заказали себе по тарелке супа. Лизелл больше ничего не хотела. Вид избитых дикарей, выставленных на всеобщее обозрение, отбил у нее всякий аппетит.

Принесли суп и к нему маленький кирпичик плотного хлеба. Лизелл ела, не чувствуя вкуса. Она обвела глазами убогую комнату, не найдя ничего, достойного внимания, и вновь уткнулась в свою тарелку.

— Думаю, мы можем переночевать здесь, — сказала она наконец. — Тут должны быть свободные номера.

— Несомненно. Вряд ли Ксо-Ксо наводнен туристами. Меня интересует только один вопрос: что мы будем делать завтра, после того как нам поставят штамп в паспорт? У тебя есть какие-нибудь планы?

— Ты хочешь сказать, у нас есть из чего выбирать? На юг можно отправиться только на пароходе вниз по реке через леса Орекса. Больше никак.

— Если мы не попадем в порт к девяти тридцати, то завтра отсюда не уедем.

— Почему?

— Потому что нужный нам пароход ходит только один раз в день. У меня есть расписание. Посмотри сама, — положил он перед ней мятый листок бумаги.

Она пробежала глазами расписание и убедилась, что он прав.

— Мы пропали, Гирайз! Мэрия открывается только в восемь. Мы не успеем зарегистрироваться и добраться до порта за полтора часа. Это невозможно. Нам конец!

— Необязательно. Я думаю, мы можем успеть при условии, что все четко спланируем.

— Что толку планировать? Планирование не может замедлить ход времени. Каслер уйдет вперед, это нечестно, и мы ничего не можем с этим поделать. Если только не прикончим всех этих грейслендцев!

— Лизелл, успокойся.

— Я совершенно спокойна! — рявкнула Лизелл.

— И думай, о чем говоришь, здесь очень много грейслендцев, — тихо посоветовал Гирайз.

— Мне плевать, даже если они меня слышат! — Но, подумав, она продолжила на полтона ниже. — Может, они не понимают по-вонарски.

— Успокойся и лучше посмотри сюда, — он достал еще одну карту. — Это карта Ксо-Ксо.

— Откуда она у тебя?

— Купил где-то, не помню. Смотри, — он постучал пальцем на карте, — мы сейчас находимся здесь, на юго-восточной стороне площади. Завтра в восемь утра мы подойдем к мэрии…

— Давай пораньше.

— Думаешь, это нам сильно поможет? Если грейслендцы говорят, что мэрия откроется в восемь, это не значит, что она откроется в семь пятьдесят девять. В любом случае мы постараемся отметиться как можно быстрее, а затем сразу в порт. Расстояние между площадью и портом не больше мили. Здесь нет ни кэбов, ни лошадей — нам придется идти пешком. Вот это — самый прямой и короткий путь, — Гирайз прочертил линию на карте. — Если мы пойдем максимально быстро, то доберемся за пятнадцать минут, как раз чтобы успеть сесть на пароход… — он заглянул в расписание, — «Водяная фея».

— Хороший расклад. Может, нам нанять кого-нибудь, что бы нес наш багаж?

— Нет времени. Если наш багаж будет нас задерживать, с ним придется расстаться. Ты готова к этому?

— Да, если нужно. Я уже один раз бросила свою сумку, это было в Эшно.

— Да, я никак не мог понять, почему у тебя новый саквояж. Что случилось?

Она колебалась. Ей очень не хотелось признаваться Гирайзу в'Ализанте в своем воровстве. Просто она сделала то, что должна была сделать, чтобы не вылететь из соревнования. У нее действительно не было выбора, напомнила она себе, и все же она сгорала от стыда. Она предпочла бы держать рот на замке, но сейчас ей нужно было ответить на вопрос.

— Я ехала верхом от Эшно до Квинкевага, и сумку некуда было деть.

— Ты не могла прикрепить ее к седлу?

— Я очень спешила.

— Странно. На это ушло бы всего…

— Я действительно очень спешила.

— Понимаю. Но как тебе удалось добыть в Эшно лошадь? Ни я, ни Сторнзоф не смогли найти ни одной. Нам обоим сказали, что это невозможно. Где ты…

— Ну какое это имеет значение? — она почувствовала, как краска предательски заливает ее лицо. — Я нашла способ, вот и все.

— Понимаю, — повторил Гирайз сухо, — примите мои поздравления, мисс Дивер.

Он посмотрел на нее так, словно видел ее насквозь, и ей стало совсем не по себе. Это в ней говорит совесть, и ничего больше. Господин маркиз не сможет так легко заставить ее растеряться, она не даст ему возможности унизить ее. Вскинув голову, она твердо посмотрела ему в глаза и произнесла как ни в чем бывало:

— «Водяная фея», да? Будем надеяться, что характер парохода не соответствует его названию и он не растворится в воздухе прямо перед нашим носом.

Закончив скромный ужин, они покинули обеденный зал и подошли к стойке портье. Их зарегистрировали и выдали ключи от двух разных номеров. Они вместе поднялись на второй этаж и на секунду остановились.

— В семь сорок у выхода, — сказал Гирайз.

— В семь сорок, — согласилась Лизелл, и они расстались. Дойдя до своего номера, она вошла и застыла на пороге, неприятно пораженная.

Гостиница оправдала наихудшие ее ожидания: здесь практиковалась система селить по нескольку человек в номере. Маленькая керосиновая лампа, висящая под потолком, освещала внушительных размеров общую спальню с десятком односпальных кроватей, над каждой из которых висела москитная сетка. На четырех кроватях спали, на двух других сидели пышнотелые фигуры со светлыми волосами в белых ночных рубашках.

— Закройте дверь, будьте любезны, — попросила одна из белых фигур по-грейслендски.

— Воздух сюда напустите, — пояснила другая на том же языке.

Воздух здесь не помешал бы, отметила про себя Лизелл. Окна закрыты, пахнет плесенью, к тому же порядочно москитов. Тем не менее она закрыла дверь, шум разбудил еще одну женщину, она заворочалась и сонно спросила по-грейслендски:

— Что, что такое?

— Новенькая.

— В сорок седьмой?

— Ты тоже? — спросила блондинка у Лизелл.

— Что я тоже?

— Приехала к своему в сорок седьмой отряд?

— Нет, я…

— Тогда в батальон Орлов Крайнзауфера? Какой у него чин? Мой муж — капитан Гефгогн, герой ягарской кампании. Он дважды был награжден и один раз получил благодарность за решительные действия. А твой в каком чине?

— Я приехала сюда не солдат навещать, — ответила Лизелл, кое-как составляя предложение из грейслендских слов. — Я здесь проездом.

— Так ты не из Грейсленда, — вынесла ей обвинение жена капитана. Она оглядела вновь прибывшую с ног до головы, внимательно рассмотрев ее испачканный бизакский наряд. — Ты кто? Туземка? Тогда тебе здесь не место.

— Я из Вонара, — пояснила Лизелл, — и мне обязательно есть здесь место. — С этими словами она направилась к самой дальней кровати в углу комнаты и уверенно поставила свой саквояж рядом с ней. За ее спиной зашипели.

— Она говорит, что она из Вонара.

— Ну, это не так уж и плохо. У нее хотя бы кожа светлая.

— Да, но не чистая. Вонарцы — грязнули, это всем известно.

— Они не моются, а поливают себя духами.

— Посмотри на ее одежду — вся в грязи.

— Грязная до отвращения. Я умерла бы со стыда, если появилась бы где-нибудь в таком виде.

— Да что ты, у вонарцев нет гордости.

Посмотрела бы я на вас, безмозглые грейслендские коровы, на кого вы были бы похожи, если бы прошли несколько километров по декуатским лепешкам, — зло подумала Лизелл, Скинув одежду, она подошла к умывальнику и принялась нарочито тщательно мыться. Но ее усилия не удовлетворили критиков. Шепот продолжался.

— Смотри, как вышагивает в своем белье.

— Все вонарки — бесстыдницы.

— Она что, так в белье и собирается спать?

— Она не похожа на порядочную женщину.

— Я думаю, у них и порядочные не лучше этой.

Лизелл смолчала, с трудом сдерживая возмущение. Нет смысла ссориться с этими женщинами. Более того, все, что они говорили о ее наряде — чистая правда. Умывшись, она быстро выстирала одежду в раковине, хорошо отжала ее и развесила на крючках, прибитых к стене у ее кровати. Тонкая ткань к утру должна высохнуть.

— Убери мокрые вещи, будь добра, — послышался голос капитанской жены. — Им здесь не место. Ты должна знать, это — не прачечная.

И это тоже чистая правда. Лизелл, стиснув зубы, сняла тунику и юбку и расстелила их вдоль перекладины внизу кровати. Неожиданная мысль пришла ей в голову. Подойдя к ближайшему окну, она толкнула створки, и те широко распахнулись. В комнату ворвался поток свежего воздуха. Вот так ее одежда высохнет наверняка.

— Сейчас же закрой окно, будь добра, — приказала одна из лежащих блондинок. — Уличный воздух напустишь.

— Да. Он такой свежий, — простодушно улыбнулась Лизелл, — такой чистый.

— Это нездоровый воздух. Он слишком влажный и наполнен гнилостными испарениями джунглей. Сейчас же закрой окно.

— Если вы согласны, я оставлю его открытым, — карамельная улыбка не сходила с лица Лизелл. Несколько мгновений она ждала, осмелится ли кто-нибудь встать и закрыть окно, но никто не двинулся с места. Забравшись в постель, она опустила москитную сетку и отвернулась к стене. За ее спиной возобновился шепот.

— Эта вонарка не умеет себя вести.

— Ее дурь вредит нашему здоровью.

— Я думаю, она, по всей видимости, шлюха.

— В таком случае ее не должны были сюда впускать. Это неправильно.

— Завтра утром я поговорю со своим мужем. Мой муж — человек влиятельный. Уверена, это безобразие можно исправить.

Пустое сотрясание воздуха, такое же безвредное, как жужжание москитов. Лизелл закрыла глаза. Она настолько устала, что уснула раньше, чем успела подумать, откуда это у Гирайза в'Ализанте две такие редкие вещи — карта Ксо-Ксо и расписание движения ягарских пароходов.

Если бы окно было закрыто, то голоса с улицы вряд ли долетели бы до ее слуха. Но окно осталось открытым, и звуки, проникшие в спальню, окончательно ее разбудили.

Лизелл открыла глаза, не имея представления, который час, но почувствовала, что проспала не так уж и много. Керосиновая лампа все еще горела, и в свете ее устроившиеся на сетке гигантские летающие тараканы отбрасывали устрашающие, фантастические тени. От испуга она приглушенно вскрикнула и ударила по сетке рукой. Тараканы разлетелись. Она осторожно отодвинула полог и огляделась.

Грейслендки преспокойно спали. Совершенно проснувшись, она внимательно прислушалась к голосам на улице. Небольшая группа, определила она, с полдюжины мужчин и женщин. Их голоса — наполовину певшие, наполовину говорившие на незнакомом ей языке — звучали довольно приятно, но было в них что-то такое тревожное, отчего волосы у нее на голове зашевелились. Она крайне растерялась, даже испугалась, и вместе с тем сгорала от любопытства. Если они исполняют какой-то национальный ритуал, она с удовольствием понаблюдает, а потом напишет монографию и представит ее в Республиканскую академию…

Нет времени!

Ну нет, для краткого наблюдения времени предостаточно. Она не может отказать себе в этом. Встав с постели, она подошла к окну, и ночной воздух, запечатлев на ее коже нежный поцелуй, напомнил Лизелл, что она не одета. Что ж, очень подходящий наряд для такого климата, если бы только не привлекал столько внимания. Она быстро оделась. Бизакская туника и юбка были еще влажные и неприятно липли к телу. Хорошо, что грейслендские матроны спят и не достают ее своими неодобрительными взглядами и комментариями. Бесшумно выскользнув из общественной спальни, Лизелл поспешно спустилась по лестнице, миновала входную дверь и оказалась на городской площади Ксо-Ксо.

В теплом и влажном ночном воздухе висело жужжание насекомых. Созвездия южных широт, никогда не горевшие на вонарском небе, здесь висели словно прямо над головой. Луна освещала город, но уличные фонари продолжали гореть, их свет ложился на мощеную площадь. Ее глаза инстинктивно метнулись к платформе и к позорному столбу на ней. Четверо страдальцев стояли все так же неподвижно, глухие или равнодушные к крикам своих соотечественников. Менее равнодушными казались двое грейслендских часовых, поставленные охранять платформу. Испытывая явное волнение, они пристально оглядывали площадь в поисках невидимых певцов.

Если они ее заметят, то непременно задержат для допроса. Затаив дыхание, она отступила в тень, и грейслендцы прошли мимо.

Голоса звучали где-то совсем рядом. Она ясно слышала их, но никак не могла вычислить, откуда они доносились. Может, из лабиринта темных переулков за ее спиной? Безумие, но на секунду ей показалось, что они звучат откуда-то сверху, затем — что из-под земли. Нервы ее были напряжены, а по коже бегали мурашки, хотя ночь была жаркая.

Странно. Она потрясла головой, ей было и смешно, и немного досадно. Она вновь замерла и внимательно прислушалась. На этот раз сомневаться не приходилось: невидимые певцы прятались где-то в темноте слева от нее, может быть, не далее как на расстоянии в несколько ярдов. Она напрягла зрение и обнаружила, что на краю площади есть узкий просвет между двумя зданиями. Вне всякого сомнения, голоса раздаются оттуда.

Лизелл направилась к проходу, изо всех сил стараясь держаться в тени. По мере приближения песня становилась все громче. Было что-то жуткое и сверхъестественное в этих голосах, что-то нечеловеческое в высоких нотах раздававшегося в ночи сопрано. Она украдкой заглянула за угол. Ничего.

Голоса были не настолько близко, как ей показалось вначале, а может быть, певцы просто отошли подальше. Лизелл сделала несколько шагов вперед. Ее глаза постепенно привыкли к темноте, и она различала кирпичные стены домов по обеим сторонам прохода, но совсем не видела тех таинственных певцов, слыша их где-то совсем рядом. Она дошла до конца проулка и очутилась на неизвестной узкой улочке, среди деревянных домов на сваях с темными окнами, занавешенными тростниковыми циновками. Певцы продолжали оставаться невидимыми, слышны были только их голоса где-то совсем близко от нее.

Она шла на звук по узкой улице, потом свернула на другую, но нигде не нашла и следов тех, кого искала. Миновала лес массивных каменных свай и вновь оказалась на городской площади, недалеко от места, откуда начала свой маршрут. Пение то усиливалось, то снова затихало.

Наваждение. Вероятно, она просмотрела певцов где-то среди свай. Ей нужно было лучше прислушиваться, повнимательнее смотреть по сторонам. Глубоко вдохнув, она задержала дыхание и закрыла глаза.

Кто-то коснулся ее плеча. Приглушенно вскрикнув, она обернулась — перед ней стояла высокая фигура в сером мундире. Грейслендский солдат. Ненавижу. Тревога и враждебность сменились удивлением, когда она узнала главнокомандующего.

— Каслер! Откуда вы здесь? — рядом с ним она уже могла не бояться, что на нее обратят внимание грейслендские часовые или кто иной, но, тем не менее, понизила голос до шепота.

— Из дома Действующего Правителя Янзтофа. Он узнал, что я в городе, и пригласил провести ночь в его доме, — тем же шепотом ответил ей Каслер. — Я совершенно не удивился, встретив здесь вас.

— У меня есть на то причина.

— Правда? Конечно, вы не могли выйти просто так.

Он не сводил глаз с ее лица, хотя влажная одежда четко обрисовывала все выпуклости ее тела.

— Вы ведь тоже услышали это, не так ли? — спросил Каслер.

Она уставилась на него, мгновенно потеряв дар речи.

— Вы слышали голоса, они звали вас, — подсказал он ей, — вы почувствовали силу.

— Я почувствовала… что-то. Не могу точно описать, что, — медленно ответила Лизелл. — Я подумала, может быть, это какой-то национальный обряд, который мне было бы интересно посмотреть.

— Это больше чем обряд. Не пытайтесь дать этому рациональное объяснение, в данном случае это не поможет. Прислушайтесь к своему внутреннему голосу. Что он говорит вам?

— Ничего. Я не понимаю. Я не понимаю, о чем вы говорите. Мне лучше вернуться назад, в свой номер.

— Я не хотел напугать вас.

— Вы и не напугали меня. Просто это место, голоса, в них что-то такое странное, что-то, что вызывает беспокойство. Они нервируют меня… — Она почувствовала, как жалко звучит ее голос, и быстро закончила: — Возможно, я немного не в себе.

— Вы абсолютно адекватны, и ваш страх основывается на инстинктивном чувствовании звука. Но я прошу вас не уходить. Это не совсем безопасно. Что-то должно здесь произойти.

— Что вы имеете в виду?

— Силу, которая концентрируется вокруг нас, кроме того, я чувствую приближение опасности с высокой степенью реализации.

— Что-то должно произойти?

— Я не умею предсказывать. Я знаю только, что надвигается нечто странное и что мы в точке пересечения сверхъестественных сил, порожденных объединенным сознанием.

— Эти голоса оттуда?..

— Да, это — источник.

— Кому или чему принадлежат эти голоса?

— Дикарям джунглей, я полагаю. У них могущественные шаманы. Не знаю, верите вы мне или нет, но я бы попросил вас об одном одолжении. Будьте снисходительны к моей прихоти, давайте уйдем отсюда. Пожалуйста.

— Конечно, если вы просите, — ответила она, не задумываясь. Его просьба была странной, хотя в эту минуту она безоговорочно верила Сторнзофу. — Куда мы пойдем?

— Сила привязана к этому месту, поэтому, я думаю, нам не нужно уходить далеко.

Он предложил ей руку, и она приняла ее. Ей показалось, что между ними пролетела искра. Интересно, он тоже это почувствовал? Она посмотрела ему в глаза и забыла обо всех сверхъестественных силах, о высокой степени реализации опасности, забыла на время даже о Великом Эллипсе, забыла обо всем — существовало только тепло, которое перетекало из его руки в ее.

Ей не хотелось думать или идти куда-либо, но он вел ее по маленькой полутемной улочке, и она подчинялась ему без сопротивления. Они не успели сделать и дюжины шагов, как услышали приглушенный звук грома, доносившегося словно из-под земли, и мостовая задрожала у нее под ногами. У Лизелл перехватило дыхание, она зашаталась, но устояла на ногах.

— Ну ничего себе! — воскликнула она.

— Пойдем, пойдем — торопил ее Каслер. Его спокойный голос звучал странно на фоне сверхъестественного пения.

Земля под их ногами вновь содрогнулась. Лизелл потеряла равновесие, ее так сильно качнуло вперед, что она упала бы, не подхвати ее Каслер. На секунду она вцепилась в него, затем отпустила и позволила увести себя с накренившейся улицы на пригорок, с которого открывался вид на площадь.

Ночь уже нельзя было назвать спокойной. В окнах домов зажегся свет, и Лизелл увидела на брусчатке неровные трещины разломов. Мужчины, женщины и дети в ночных рубашках и пижамах выбегали из близлежащих домов. Послышался нестройный хор испуганных голосов, который перешел в истошные вопли, когда гул подземного грома раздался вновь и земля раскололась. Фигуры в белом неуклюже попадали, а маленький купол, венчавший резиденцию правителя, полетел вниз и с грохотом ударился о мостовую. В то же самое время уличные фонари, стоявшие по периметру площади, начали один за другим быстро валиться на землю и, едва коснувшись ее, гасли. Темнота накрыла площадь и тут же отступила: от упавшего фонаря загорелась сухая циновка, закрывавшая чье-то окно. Паника и крики усилились.

Гирайз! Он где-то там, в этом аду. Лизелл стиснула зубы.

— С ним ничего не случится, — успокоил ее Каслер.

— Что?

— В'Ализанте не пострадает. Я думаю, никто не пострадает — силы направлены не на это.

— Откуда вы знаете, на что они направлены?

— Я так чувствую. Вам не нужно бояться за своего друга.

— Я бы тоже хотела знать все это наверняка. Но позвольте заверить вас, что благополучие господина в'Ализанте меня абсолютно не интересует.

— Возможно, вы обманываете саму себя.

— Нет, — она заколебалась. — Что заставляет вас так думать?

— То, что вы сейчас очень сильно сжали мне руку.

— Ой, извините, — она выпустила его ладонь и тут же пожалела об этом, лишившись успокаивающего тепла.

— Смотрите, — произнес Каслер, — кто-то уже потушил огонь. Толчки прекратились. Разрушений больше не будет, все закончилось.

— Это тоже предчувствие?

— Не только. Послушайте. Что вы слышите? Вернее — чего не слышите?

— Пения. Голоса — их больше нет.

— Они сделали все, что было нужно.

— А что им нужно? Разрушить собственный город?

— Площадь и стоящие на ней здания построены выходцами с запада. Они не принадлежат этому народу. Я не думаю, что ягарцы будут оплакивать эту потерю.

— Но полковник Эрментроф и ваш действующий правитель Янзтоф увидят случившееся в ином свете. Они не раздумывая выразят свое неудовольствие, и ягарцам придется заплатить не малую цену. Разве за этим не последует репрессий?

— Возможно.

— Грейслендские дисциплинарные меры печально известны, в Ксо-Ксо значительно снизилась численность населения.

— Последствия маловероятны. Официально грейслендцы не признают существование сверхъестественных сил. Наказать ягарцев — значит признать, что это их стараниями разрушена площадь. Но как могут эти отсталые дикари управлять силами природы? Обвинить ягарцев значило бы признать сверхъестественность случившегося, а это то, что мои соотечественники открыто не признают. А если нет преступления, то нет и виновного, а нет виновного — нет и наказания.

— Все ясно и понятно. Хотела бы я надеяться, что это так. Вы были абсолютно правы относительно… как вы это назвали? «Высокая степень реализации»?

— Это было несложно определить.

— Для вас — возможно. Я помню, как вы сказали тогда на «Карвайзе», что вас еще в детстве научили чувствовать присутствие сверхъестественных сил. Я не поверила вам тогда, но сейчас верю. Извините, что я сомневалась.

— Каждый здравомыслящий человек подвергает сомнению такие вещи.

— По-моему, вы тогда сказали еще, что такое обучение входит в традиционную систему образования Грейсленда.

— Да.

— Но если в традиционную систему образования Грейсленда входит изучение сверхъестественной энергии, то почему же Империя отказывается признавать ее существование?

— Нынешнее правительство ценит современный рационализм или, на худой конец, его поверхностные проявления, Ледяной Мыс же остается верен традициям. Но это не тот вопрос, который обсуждают с иностранцами.

— Понимаю, — разочарованно пробормотала Лизелл, поскольку чувствовала, что ответ на этот вопрос мог бы дать ключ к разгадке его характера.

— Это не тема для обычного разговора, — продолжал Каслер. — Но я все же расскажу вам о Ледяном Мысе, потому что вы ищете знаний, потому что мне приятны эти воспоминания и потому что — как ни странно — мне приятно будет поделиться этими воспоминаниями с вами. Это не нарушение гражданского долга — лишь отказ от условностей, прихоть, которую я позволю себе сегодня.

— Не рассказывайте мне того, о чем можете потом пожалеть.

— Я ни о чем не пожалею, — не задумываясь ответил Каслер. — Ледяной Мыс — это возникшая в глубокой древности крепость, внешне суровая и аскетичная. Она стоит на отвесной скале, на самой северной оконечности Грейсленда, откуда открывается вид на безбрежное серое море. Это — твердыня традиций, старейшая школа для избранных, известная в моей стране как «Лаагстрафтен», а в Вонаре — как «Братство». Вы слышали о нем?

Лизелл кивнула.

— Я не удивлен. Орден Братства, хотя в высшей степени и почитается, но избегает общественного внимания, поэтому о самом его существовании едва ли что-нибудь известно за пределами Грейсленда. И даже у себя на родине орден умудряется держаться в тени, хоть и весьма существенно участвует в делах государства. Его влияние изменило ход войны, он также руководил судьбой принцев и формировал историю нации.

В орден принимаются дети из самых знатных и древних Домов. Семьи отдают их туда в раннем возрасте, и они воспитываются в уединении в крепости Ледяного Мыса. Там молодых претендентов держат в строжайшей дисциплине, программа их обучения нацелена на укрепление тела и духа, их обучают различным искусствам и наукам, многие из которых давно забыты за пределами этих стен. Их учат защищаться от магического воздействия, открывают секреты всеобщности и запредельности, одним словом, от них требуют максимально реализовать их собственные таланты и способности. Такой жесткий режим в течение долгого времени вряд ли подойдет каждому, но те, кто до конца выдерживают программу, экзаменуются на выпуске, и если проходят последнее испытание, получают звание «Разъясненный», которое дает им все привилегии состоящих в ордене. В Грейсленде это считается большой честью.

— И вы получили это звание? — спросила Лизелл.

— Да, я прибыл на Ледяной Мыс, когда мне было четыре года, и не покидал его ни разу все последующие семнадцать лет. В конце этого срока я получил звание «Разъясненный», и мою кровь определили как «афлегренскулт».

— Что это значит?

— Слово «афлегренскулт» имеет два значения — «добродетельный» или «доблестный в сражении», зависит от контекста. У нас существует традиция — кровь сердца Разъясненного должна закалять сталь, из которой делают оружие для членов королевской семьи. Изначально, чтобы получить такую сталь, приносились человеческие жертвы…

— Ну, по всей видимости, это было давно.

— Жертвоприношения закончились только в конце прошлого века. Возможно, в глазах иностранца — это варварство, хотя вы должны понимать, что отдать свое сердце — это высочайший акт патриотизма, и такой поступок расценивался как великая привилегия. Однако за последние полвека многое изменилось, и все чаще Разъясненному позволяют такую роскошь, как естественная смерть.

— Чаще, но не всегда?

— Я хотел навсегда остаться в стенах твердыни Братства, — продолжал Каслер. — Я планировал учиться, заниматься научными изысканиями или с радостью отдать свою кровь, если бы от меня этого потребовали. Я не знал иной возможности прожить свою жизнь, да и не хотел знать. Чтение и разговоры с теми, кто знал больше меня, не пробуждали во мне желания познавать мир за стенами Ледяного Мыса. Как раз напротив, я научился высоко ценить жизнь в ордене и покой, который он дает. Но этому не суждено было осуществиться, — резюмировал Каслер. — Начались войны, и меня призвали на службу. В военное время, мы, Сторнзофы, должны брать в руки оружие — таково предназначение нашего Дома. Такое служение Грейсленду не нарушает принципов Братства. В итоге я поменял Ледяной Мыс на армию, где мгновенно только за имя, которое ношу, мне дали чин офицера. Я не заработал его и не заслужил, но так уж устроен этот мир. К счастью для всех, я проявил способности к этой работе — в конце концов, у Сторнзофов это в крови. Некоторые мои таланты оказались полезными, я стал востребован, для меня постоянно находилось какое-то занятие, и я постепенно привык к военной жизни, как когда-то привык к жизни в Братстве. Вот так я и провел последние пять лет, и не могу сказать, что жалею об этом. Но что странно: не было ни дня за все эти годы, чтобы я не думал о Ледяном Мысе, не было дня, чтобы я не слышал его зов.

— Вы когда-нибудь вернетесь туда? — спросила Лизелл.

— Долгое время после того, как я покинул Ледяной Мыс, я знал, что вернусь при первой же возможности. Но война продолжается, годы идут, и время меняет все. Когда наконец войны закончатся и я освобожусь, я почувствую, что изменился настолько, что не принадлежу больше Ледяному Мысу. Мне больше не будет там места.

— Может быть, так и не случится. Ну, а если все же…

— Я не буду долго смотреть в прошлое. Буду довольствоваться тем, что есть, в этой жизни тоже существуют свои радости, — ответил он. И, прежде чем она смогла осмыслить последнюю фразу, добавил: — То терпение, с которым вы меня слушаете, и есть одна из таких радостей. Надеюсь, что мой монолог не очень сильно вас утомил.

— Нисколько. Я рада, что вы рассказали мне все это. Ответили на вопросы, которые я никогда не осмелилась бы задать. Сейчас я начинаю хоть немного понимать вас.

— Мы начали понимать друг друга задолго до этой ночи, и слова не были нам нужны, — медленно произнес он.

— Вы чувствовали это? — У нее перехватило дыхание.

— Да. Разве я ошибаюсь?

— Нет, — прошептала она. Он стоял так близко. Их глаза встретились, и ее пульс участился. Она растеряно подумала: неужели он попробует ее поцеловать, и еще больше растерялась: неужели она ему позволит? Конечно, нет, ни одна порядочная женщина не допустит такого до свадьбы, даже с тем, с кем помолвлена, тем более с почти незнакомым мужчиной, соперником, грейслендцем. Но звездное небо сводило с ума, и она решила: если он обнимет и поцелует ее, она не будет сопротивляться, даже и пытаться не будет.

Он обнял ее за плечи, и у нее закружилась голова. Она закрыла глаза и качнулась к нему. Секунду он держал ее в своих объятиях, но потом отпустил и отступил назад. Лизелл открыла глаза и посмотрела на него с удивлением.

— Простите меня, я воспользовался… — Произнес Каслер, — это предосудительно.

— Что вы хотите этим сказать — воспользовался? — нахмурилась Лизелл. — Воспользовались чем?

— Вашим мягким сердцем и природной чувствительностью. Я понял сейчас, что эксплуатирую эти ваши достоинства, хотя и без всякой задней мысли.

— Вы ничего не эксплуатируете, Каслер. Вы так плохо обо мне думаете? Я не дура и не ребенок, чтобы так легко мною манипулировать. — Она обронила совсем пустячную колкость, как и велела ей гордость, но на душе у нее было радостно. Он сказал, что у нее мягкое сердце и по природе она чувствительна.

— Вы меня поправили. Все верно, вы не простушка и не жертва. Вы, вероятно, допускаете, что иногда бываете опрометчивы и не склонны обдумывать возможные трудности. Мы оба участвуем в одних гонках. Завтра утром я должен оставить вас без каких-либо рассуждений, даже не оглянувшись назад. Вы должны поступить так же, если представится возможность. Никто из нас не может остановиться, чтобы предложить другому помощь в сложной ситуации. Как трудно остановиться, когда дружба или связь между нами обоими кует невидимые цепи!

— Трудно, но не смертельно, — ответила ему Лизелл. — Я намерена победить, и, несмотря на дружбу, я буду пытаться сделать то, к чему так долго стремилась.

— Вы сейчас так думаете, но где-нибудь далеко вы вдруг поймете, что цена, которую вам приходится платить, выше, чем вы предполагали.

— И все же я ее заплачу.

— Может случиться, что просто не сможете. Иногда от нас требуют таких поступков, на которые невозможно пойти, чтобы не потерять уважения к себе.

— Я не потеряю уважения к себе, если выиграю эти гонки. — Вы не можете знать наперед, как именно вы поступите, пока сам момент выбора не встанет перед вами, и только тогда вы сможете удивить саму себя настоящую.

— Посмотрим. — Что ж, поцелуев сегодня не будет, момент явно упущен. Она испытывала смешанные чувства — что-то среднее между облегчением и разочарованием.

После длительной паузы Каслер произнес:

— Там все утихло. Можно возвращаться.

Он проводил ее до площади. Свет, горевший в окнах домов, освещал изломанную брусчатку, упавшие уличные фонари и разбросанные по площади обломки. Несколько потрясенных граждан еще толпились здесь, но переговаривались между собой более спокойными голосами. Большинство успело разбрестись по домам и квартирам.

У входа в гостиницу они остановились, и Лизелл заметила:

— Вот и снова расставание. Нам, кажется, слишком часто приходится это делать.

— Сейчас — да. Но ведь Великий Эллипс когда-нибудь кончится, не правда ли?

Да, но к тому времени Вонар и Грейсленд, могут быть, начнут войну друг с другом, подумала она.

— Все когда-нибудь закончится, но иногда, правда, кажется, что это невозможно, — сказал Каслер.

— Снова телепатия? — улыбнулась Лизелл. — Сегодня ночью ваши предчувствия спасли меня от хорошей встряски. Если я вновь услышу эти голоса, то буду знать, что надо бежать на какой-нибудь пригорок.

— Вы не услышите их. Они выполнили свое предназначение. Посмотрите туда, — он кивнул на центр площади.

Она посмотрела в сторону платформы с позорным столбом: платформа была пуста, четверо несчастных исчезли.

 

XIII

— Где ты была сегодня ночью? — спросил Гирайз. — Когда землетрясение подняло меня с постели, я спустился в холл, подошел к твоему номеру и нашел только бьющихся в истерике грейслендок. Тебя среди них не было видно, я подумал, ты, вероятно, уже покинула здание. Я вышел на площадь, но и там тебя не нашел.

— Я была поблизости, — как-то неопределенно ответила Лизелл.

— Я рыскал по площади, как охотничья собака. Я не понимаю, как я мог тебя просмотреть.

— Ну, было темно, паника и все такое, — она уклонялась, не желая открывать обстоятельства, которые свели ее с Каслером Сторнзофом. — Я очень рада, что ты не пострадал.

— Судя по тем слухам, которые дошли до меня, никто не пострадал. Это очень примечательно.

— Просто невероятно.

— Но как все счастливо обернулось для несчастных у позорного столба! Им каким-то образом удалось сбежать под прикрытием всеобщей паники. Или их освободил кто-то… Как бы там ни было, все четверо исчезли. Ты заметила?

— Да. Видеть позорный столб пустым куда приятнее, но все же это не самое приятное, о чем можно говорить. — Она посмотрела в сторону часового, стоявшего на расстоянии не скольких футов у входа в здание мэрии.

— Мы разве кого-то обижаем разговорами о природных явлениях? Согласись, какое необычное время было выбрано для этих катаклизмов? Сейсмическая активность нетипична в этой части света, хотя землетрясение возникло в нужный момент, чтобы помочь сбежать…

— Невероятное совпадение. — Желая сменить тему разговора, Лизелл поднялась по каменным ступенькам и обратилась к часовому по-грейслендски: — Сейчас уже время, будьте добры впустить нас.

— Мэрия открывается в 8:00, — часовой посмотрел на свои часы. — А сейчас 7:58.

Лизелл вздохнула и вернулась к Гирайзу.

— У него часы отстают, я точно знаю, — жалобно произнесла она. — Ненавижу ждать. Нет ничего хуже этого.

— Можно о многом подумать.

— Ты приготовил карту?

— Да, но она нам не понадобится. Я помню маршрут наизусть.

— Ты уверен? Я хочу сказать, что здесь такие кривые улицы и столько поворотов, они похожи на… на тарелку голубых энорвийских червей.

— Не волнуйся.

Она волновалась, но не стоило ей указывать на это. Она принялась бессмысленно рассматривать площадь. Туземцы под руководством грейслендских хозяев убирали поврежденную брусчатку и восстанавливали поваленные фонари. Небольшая кучка ягарцев собралась у платформы, пялясь на опустевший позорный столб. Раздраженный солдат в серой форме принялся отгонять их. Перед финансовой палатой орава голых меднокожих ребятишек играла, перепрыгивая через свежие разломы в брусчатке.

Она снова посмотрела на Гирайза. Впервые за все то время, что она его знала, он изменил своей безупречной холености. Его темные волосы отросли, и прическа стала привлекательно небрежной. Его одежда цвета хаки была чистой, но чудовищно мятой, и на рубашке не хватало пуговицы. Но ни одно из этих несовершенств не могло нанести ущерба его врожденной вонарской элегантности. Маркиз в'Ализанте мог бы нырнуть головой вниз в кучу навоза и каким-то чудом сумел бы при этом остаться господином маркизом. Тени у него под глазами залегли темнее обычного, морщины стали глубже — он плохо выспался за эту ночь, и все же он выглядел бодрым, уверенным в себе и явно веселым.

— Гирайз, — решилась она спросить, — тебя действительно все это не раздражает?

— Раздражает? — он задумался на секунду. — Ты знаешь, за последние недели на мою долю выпало столько неудобств, столько раздражающих, утомительных моментов, нестыковок, разочарований, сколько за всю жизнь на меня не сваливалось. Но при этом я узнал столько нового, разнообразного — столько открытий. Меня раздражает многое, но я бы ни за что в жизни не хотел бы от этого отказаться.

— Это не похоже на речь господина маркиза, когда-то не мечтавшего о большем, чем курсировать между Ширином и Бельферо.

— Во-первых, он мог немного измениться, а во-вторых, тебе могло только казаться, что ты его хорошо знаешь.

— Ну и что верно в твоем случае?

— И то и другое.

— Ты дразнишь меня?

Вопрос навсегда остался без ответа, поскольку в этот момент часовой вышел из здания мэрии и сделал им знак рукой.

Они вместе взбежали вверх по лестнице, затем через дверь в безликий вестибюль, где скучающий часовой показал им, как пройти к подклерку муниципальной администрации на втором этаже. И снова вверх по лестнице, мимо щеголеватых фигур в серых мундирах, мимо цивилизованных костюмов и белых западных лиц, которые удивленно смотрели вслед парочке, несущейся по безликому коридору к двери с матовым стеклом и аккуратной надписи на грейслендском — МУНИЦИПАЛЬНАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ.

Гирайз постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Она была открыта, они вошли. В комнате не было ничего лишнего — образец безупречного порядка. Вдоль стен — шкафы с папками, старый деревянный письменный стол, рядом — два стула, позади — шкаф с книгами, и больше никакой мебели. Клерк — лысый, с детским лицом, в очках с металлической оправой, одетый в штатское — сидел за письменным столом. При их появлении он поднял глаза, брови его удивленно выгнулись.

— Вы являетесь подклерк из Муниципальной Администрации, да? — спросил Гирайз.

Его грейслендский был ничем не лучше, чем у нее, обратила внимание Лизелл.

— Совершенно верно, — ответил подклерк высоким педантичным голосом.

— Мы должны паспорта иметь проштамповать официальной печать.

— Официальная печать города Ксо-Ксо, — пояснила Лизелл. С обворожительной улыбкой она достала паспорт и положила его на стол. — Вы делайте штамповать, будьте добры.

Рядом Гирайз положил свой паспорт. Подклерк муниципальной администрации взглянул на документы и уточнил:

— Из Вонара, да?

— Совершенно верно, господин подклерк, — прощебетала Лизелл.

Он смерил ее взглядом с головы до ног, не упустив пышные золотисто-рыжие локоны, наскоро собранные на затылке и сбегающие вниз по спине, нетипичные для вонарки бизакскую тунику и юбку-брюки. После этого созерцания его брови поднялись еще выше — почти достигли волосистой части головы.

Лизелл почувствовала, что краснеет. Грейслендский сопляк, подумала она, продолжая смотреть на него невозмутимым взглядом.

Подклерк перевел взгляд на Гирайза, обросшего и помятого, и догадался:

— Вы, наверное, участники Великого Эллипса?

— Совершенно верно, господин подклерк, — ответил Гирайз.

— Вы самый умный догадаться об этом, господин подклерк, — восхитилась Лизелл.

— Наш грейслендский участник, главнокомандующий Сторнзоф, надерет кнутом ваши вонарские задницы, — подбодрил их подклерк. Ответа не последовало, и он добавил: — Наш Сторнзоф уже зарегистрировался и ушел вперед, поэтому вам его не догнать, вы можете сдаться прямо сейчас.

— Да, да, может быть, господин подклерк, — ответил Гирайз, — но мы должны продолжить. Будьте так добры, штамповать паспорта…

— Я тоже сделал ставку в Великом Эллипсе, — сообщил им подклерк. — Двадцать серебряных грейсмарок я поставил на нашего главнокомандующего Сторнзофа.

— Вы иметь хороший спортивный дух, — согласно кивнула Лизелл.

— Так что вы понимаете, — признался печально подклерк, — победа Грейсленда — это не только вопрос национальной гордости для меня, но это еще и мой личный интерес. Я уверен, вы меня понимаете.

Лизелл и Гирайз обменялись тревожными взглядами.

— Ну а теперь, что касается ваших вонарских паспортов, — продолжал подклерк. — Они требуют, тщательной проверки. Это необходимо сделать для полной уверенности, что все в порядке.

— Я уверить вас… — начал Гирайз.

— Подождите молча, будьте добры, — порекомендовал подклерк — Вы можете присесть, если желаете. Потребуется некоторое время.

— Но мы не иметь время! — запротестовала Лизелл. — И…

— Помолчите. Я должен проверить подлинность всех штампов и печатей, которые вы мне тут представили. Задача требует от меня предельного внимания.

— Но, — начала Лизелл. Гирайз посмотрел на нее предостерегающе.

Подклерк открыл один из паспортов, полностью изучил первую страницу, затем неспешно поднялся и подошел к книжному шкафу, достал с полки массивный том и вернулся с ним на свое место. Открыв книгу, он нашел нужный указатель, затем открыл страницу с искусно отпечатанным гражданским штампом и придирчиво сравнил его со штампом в паспорте. Наконец он удовлетворенно кивнул и перешел к следующему штампу в паспорте, внимательно рассмотрел его и поднялся, чтобы взять следующий том.

Лизелл беспокойно топталась на месте. Пока подклерк изучает, время уходит. В таком темпе он не скоро закончит, но она не может столько ждать. Она кашлянула, но тот даже не поднял головы.

— Господин подклерк, — умоляюще начала она. Он посмотрел на нее.

— Господин подклерк, мы очень хотим сделать большую скорость, и наши документы правильные, они точно в совершенном порядке…

— Оставшиеся штампы тоже должны быть проверены, — сообщил ей подклерк. — Проверка только началась, может быть, вы хотите пока пойти прогуляться, возвращайтесь к концу дня. Возможно, к тому времени я закончу.

— Сэр, вы не понимать! Мы не можем ждать! Мы… — Гирайз поймал ее взгляд и едва заметно покачал головой. Лизелл тут же закрыла рот.

— Господин подклерк, — вмешался уважительно Гирайз, и глаза грейслендца за стеклами очков посмотрели на него. — Разрешите мне, пожалуйста, предложить вам. В Империи вы занятый официальное лицо, ваше время так ценное тратить его напрасно на маленькие дела. Может быть, подарок Муниципальной Администрации послужит демонстрацией нашей хорошей честности, позволит вам в ответ освободить некоторые формальности. — Достав несколько банкнот из своего портмоне, он положил их на стол.

— А? Что это? — подклерк внимательно посмотрел на предложенное. — Вонарские новые рекко?

— Они хорошие по всему миру, — заверил Гирайз. — Новые рекко, я даю, равны сорок грейсмарок. Это доказать нашу хорошую честность.

— Этот подарок говорит в вашу пользу, — решил подклерк. — Вы ведете себя как настоящий друг Империи, и я приму ваши документы, которые кажутся в полном порядке, в соответствии с суммой.

Легкий стук по бумаге смоченной в чернилах резины оповестил об официальном подтверждении присутствия Гирайза в'Ализанте в городе Ксо-Ксо.

— Держите, — подклерк протянул паспорт его владельцу. — Вам удалось добиться моего расположения. Но вы ведь понимаете, я уверен, что мой жест доверия не может распространяться на присутствующую здесь женщину, ее документы требуют тщательной проверки.

Лизелл думала, что предложение господина Маркиза распространяется и на нее.

— Да, понимаю, господин подклерк, — серьезно пробормотал Гирайз. — Вы служить Империи и понимать свой долг. Я оставлять ее вам тогда. — Делая вид, что он не замечает удивления грейслендца, он развернулся и направился к двери.

— Как ты посмел, аспид, — проворчала Лизелл. Достав пригоршню новых рекко, она хлопнула их на стол. — Вот, здесь может равняться пятьдесят грейсмарка или больше, можно больше. Это доказать мою хорошую честность, господин подклерк, сэр.

— Угу, — подклерк пересчитал деньги. — Хорошо. Вы убедили меня в своей честности. Ваши документы — действительны. — И, расщедрившись, он поставил штамп и вернул ей паспорт.

— Спасибо, господин подклерк, — выдавила из себя Лизелл. — Мы будем продолжать свой путь.

— Как вам будет угодно. Хотя ваши усилия бесполезны. Вы никогда не обгоните нашего главнокомандующего Сторнзофа, ему на роду написано побеждать. Он родился в Грейсленде, понятно вам?

— Читай газеты, — посоветовала Лизелл и вместе с Гирайзом покинула муниципальную администрацию.

Несколькими минутами позже они уже вышли из дверей мэрии, прошли мимо часового и оказались на залитой солнцем площади, где Лизелл посмотрела на свои карманные часы.

— 8:17, — констатировала она мрачно, и они припустили рысью. — Эта скотина задержала нас. У грейслендцев нет ни какого понятия о честной игре. — Она вспомнила о Каслере Сторнзофе и выражении его глаз. — По крайней мере, у большинства. И было бы значительно хуже, если бы тебе не пришла в голову идея дать ему взятку. Отлично. Но неужели ты бы действительно меня там бросил?

— Мы же участвуем в гонках, не так ли?

— Но…

— Быстрее, — Гирайз ускорил шаг. — Шагай быстрее.

— Не могу, — вышла из себя Лизелл. — Этот саквояж, с ним так неудобно.

— Тогда выброси его, я не собираюсь из-за тебя опаздывать.

— Никто тебя об этом и не просит. — Нет, она больше не будет выбрасывать свой багаж, решено. Во второй раз — нет. Она сделала рывок, поравнялась с ним, тяжело дыша, и спросила: — Да-ле-ко е-ще?

Не отвечая, он повернул и понесся вдоль незнакомой улочки, которая закончилась импровизированным временным мостиком из скользких досок, перекинутых через ручей, пробивающийся сквозь горы мусора и нечистот. Стоящие рядом постройки были маленькие и грязные, покрытые пальмовыми листьями крыши были изъедены черной плесенью.

Он знает дорогу, уговаривала себя Лизелл. Он сказал, что выучил наизусть кратчайший маршрут, а Гирайз в'Ализанте не бросает слов на ветер.

Они прошли мост, далее по еще одной заваленной отбросами улочке, и наконец вид стал поприличнее, улочка расширилась, неопрятные деревянные дома сменились большими постройками, приземистыми, тяжеловесными, безупречно чистыми, с высокими глухими стенами. Чувствовалась грейслендская рука. Склад какой-то? Если так, то очень даже симпатичный, значит, и порт где-то рядом.

Еще один поворот, вперед по тесному проходу между складами, и неожиданно путь им перекрыла стена, соединяющая два здания. Они остановились.

— Что-то не так, — нахмурился Гирайз. — На карте стена не указана, ее не должно здесь быть.

— Может быть, мы не там повернули? — Лизелл воспользовалась передышкой и поставила саквояж на землю.

Он пропустил мимо ушей ее замечание.

— Недавно построена, — решил он. — Здесь был прямой выход к морю. Теперь нам придется идти в обход.

— Есть ли смысл? — Она не могла удержаться, чтобы не посмотреть на часы. — Уже 8:32. Мы опоздали, Гирайз. Эта грейслендская свинья пустила нас ко дну.

— Ты уверена, что «Водяная фея» уйдет точно по расписанию?

— Там грейслендская команда?

— Если они задержатся на пять-десять минут, мы можем еще успеть. Так что бери сумку и вперед, или я оставляю тебя здесь.

— Я просто ненавижу, когда ты начинаешь мне угрожать, — она подняла свой саквояж.

И они повернули назад, снова на улицу, дошли до перекрестка, повернули налево и начали петлять между складами. Все склады были похожи друг на друга, и вскоре Лизелл стало казаться, что она ходит кругами. Она уже готова была сказать об этом Гирайзу, когда они вдруг выбрались из складских дебрей и попали на причал № 1. Перед ними открылась Яга, несущая свои коричневатые воды к океану, водяные птицы с хриплыми криками кружились над головой, и ошеломляющее количество разнообразных лодок швартовалось в доке. Здесь было все — от крошечных местных лодчонок с прямыми парусами до современных транспортных судов, от грейслендских паровых линейных патрульных катеров до ягарских приземистых плавучих домов. Но нигде среди этого многообразия Лизелл не видела хоть чего-нибудь отдаленно похожего на пассажирский пароход. «Водяная фея», она вспомнила, отправляется с причала № 12, а это несколько сот ярдов вниз по реке.

— Сюда, — Гирайз уже сориентировался.

Она напрягала все силы, чтобы только не отстать. Его угрозы могли сбыться в любую минуту — он не давал ей никаких поблажек, а саквояж, который она отказалась бросить, как якорь тащил ее ко дну, и все же она старалась идти с ним в ногу.

Причал № 4. Краем глаза она увидела табличку, сделанную с грейслендской аккуратностью. Также она заметила несколько любопытных голов, повернувшихся в сторону пары иностранцев, бегущих трусцой, задыхающихся, но на смущение у Лизелл не было времени.

Причал № 7. Причал № 8. В боку у Лизелл кололо, а мышцы руки, державшей саквояж, тряслись от напряжения. Саквояж грозил выскользнуть из ее потной ладони, и она судорожно вцепилась в него.

Причал № 10. У нее начало подниматься настроение, она чувствовала, что они уже почти у цели. Гирайз был прав, как и в большинстве случаев.

Причал № 11, а там уже, наконец, и Причал № 12. И вот она — «Водяная фея»: на вид комфортабельный, с небольшой, как у баржи, осадкой пароход, работая боковым колесом, набирал ход, покидая порт. Низкий гудок его трубы оповестил о триумфальном отплытии почти точно по расписанию.

Вой горя и ярости вырвался у Лизелл. Выскочив на край пирса, она закричала, махая свободной рукой. Она видела пассажиров и членов команды на борту парохода, они смотрели и показывали на нее, но «Водяная фея» не изменила выбранного курса. Нечленораздельные крики раздирали ей рот.

Гирайз подошел и встал рядом. Повернувшись к нему, она потребовала:

— Заставь их повернуть назад!

— Ты знаешь способ? — вежливо спросил он. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Я не знаю! Придумай что-нибудь! Ты же бывший Благородный, ты привык приказывать окружающим. Это у тебя в крови — у твоего деда были крепостные, скажешь, нет?

— Да, но ни один из них не достался мне в наследство.

— Лизелл, успокойся и смотри открыто фактам в лицо. Мы опоздали, и пароход не повернет назад, и мы ничего не можем с этим сделать.

— Мы не должны забывать, что Каслер Сторнзоф, конечно же, уплыл на этом пароходе, и если мы…

— Сторнзоф — не единственная проблема, — прервал ее Гирайз.

Что-то насторожило ее в его спокойном тоне, и она проследила за его взглядом, прикованном к палубе. Одна из фигур, стоявшая у перил, казалась знакомой. Это не Каслер. Кто-то ниже ростом, темнее, более плотный, одетый невообразимо. Просторную, с длинными рукавами темно-бордовую рубашку нельзя было бы спутать ни с какой другой даже на расстоянии.

— Поб Джил Лиджилл! — воскликнула Лизелл. — Я думала, мы оставили его где-то в Зуликистане. Как он здесь оказался?

— Деньги, — кратко ответил Гирайз.

— Ты думаешь, он дал взятку часовому у входа в мэрию? Или подклерку?

— Держу пари, он наверняка кого-то купил.

— Но это нечестно, — ей хотелось погрозить кулаком вслед «Водяной фее», но она сдержалась. Этот жест только порадует Джила Лиджилла. — Это нечестно.

— Кто знает. Но это не повод агонизировать. Следующий пароход уходит на юг завтра утром, на нем мы и отправимся. А пока нам придется торчать здесь, в Ксо-Ксо, который, несмотря на свой неприглядный вид, все же не самая последняя дыра на свете. Гонки еще не закончены, и где-нибудь, возможно, мы их настигнем…

— Нет, — твердо сказала Лизелл. — Нет. Так не пойдет. Я не согласна.

— Хороший настрой, но я боюсь, у тебя нет особого выбора.

— Есть.

— Правда? Ты собираешься вплавь отправиться в Юмо?

— Если будет нужно. Но я полагаю, что есть лучшие способы туда попасть, и они бы наверняка пришли бы тебе в голову, если бы ты не был настолько готов бросить все и принять все как есть…

— Я готов объективно принимать реальность, и это ты почему-то забыла упомянуть, — огрызнулся Гирайз. — И если тебе пришло в голову на своих двоих прогуляться по джунглям, то я вынужден буду констатировать, что твои умственные способности к данному моменту полностью угасли.

— С моими умственными способностями все в порядке, угасло скорее твое воображение. Если бы оно у тебя работало, то ты бы заметил, что здесь полно лодок, большинство из них — частные. И среди их владельцев мы можем найти того, кто довез бы нас до Юмо.

Закончив речь, она была исполнена бешенства по отношению к самой себе, поскольку Гирайз смотрел на нее с выражением легкого удивленного интереса, и она видела, что он считает ее идею вполне жизнеспособной. Из этого следует, что она могла бы придержать ее для себя. Она только что пожертвовала в его пользу определенным преимуществом, и снова за это она должна благодарить только свою несдержанность и свой болтливый язык.

— Личный транспорт, — задумчиво произнес Гирайз. — Не плохая идея. Ты права, Лизелл, мое воображение действительно впало в спячку. Я прошу прощения за тон, в котором я говорил с тобой.

Стоило допустить просчет ради того, чтобы услышать от него эти слова.

— Вполне справедливо, — ответила она, стараясь не показать своего удовлетворения. Она закрутила головой по сторонам. Везде — лодки. — Ну, с какой начнем?

— Какая больше всего тебе нравится?

— Любая подойдет. Нетрудно будет найти, — решила Лизелл.

Но это оказалось не так легко, как она полагала.

Много свободных лодок. Одни — безнадежно непригодные, другие — слишком большие для частного найма, третьи — слишком крошечные, чтобы взять на борт пассажиров, или опасно ветхие. Вначале они подошли к чистому, свежеокрашенному, ухоженному маленькому пакетботу, чей хозяин, вышколенный на западный манер ягарец, выразил радостное желание довезти их только до Ништла Кемпа — конечной точки его обычного маршрута, но не на милю дальше.

— Слишком далеко до Юмо, — пояснил он на отличном вонарском. — Слишком опасный путь для маленькой лодки, а большие торговые пароходы не сдаются в частный найм, хотя… разве что вы заплатите тридцать тысяч новых рекко, ну или около того.

Лизелл с Гирайзом переглянулись. У них были деньги, но не настолько большая сумма.

— А пассажирский придет в Ксо-Ксо завтра утром к причалу № 12, — сообщил им капитан пакетбота. — Хотя нет, я слышал, что «Водоросль» села на мель к северу от Флунской излучины. Только послезавтра вы сможете на ней отправиться в Юмо.

— Мы не можем так долго ждать, — пояснил ему Гирайз, и они с Лизелл пошли дальше но причалу.

Четыре следующих капитана, к которым они обратились, ответили им отказом. Пятый говорил только по-ягарски, и выражал живую заинтересованность, пока они не объяснили, куда им надо.

— Юмо, — четко выговорила Лизелл. Она показала на юг и повторила: — ЮМО ТАУН.

Он понял ее, что-то прохрюкал на своем языке и затряс головой. Они пошли дальше.

Отказавшись от излишней требовательности к внешнему виду лодок, они попробовали договориться с владельцами двух небольших суденышек, но те не соглашались ни за какие деньги. Прохаживавшийся рядом обладатель выдолбленного из дерева каноэ слышал их разговор и предложил доставить их до Нижнего Океана — да хоть на край света — в целости и сохранности, если боги будут к ним благосклонны.

— Боги разрешат, я вас и до звезд довезу, — пообещал он с сумасшедшей улыбкой.

— Мы подумаем, — ответила ему Лизелл, понимая, что и этот вариант она не сбрасывает со счетов. Но пока они пошли дальше.

Последовали еще три отказа, и ее первоначальная убежденность пошла на убыль. Она вновь почувствовала тяжесть саквояжа, но разочарование было еще тяжелее.

— Может быть, нам согласиться на каноэ? — спросила она.

— Ни в коем случае, — ответил Гирайз. — Очень непрактично. К тому же мне не понравилась улыбка его хозяина. Он похож на ненормального.

— О да, — раздался низкий голос у них за спиной. — Сумасшедший, как заяц по весне, готов завалиться на спину, как бешеный грызун, ему все время моча в голову бьет. А вот Джив-Хьюз не такой.

Они обернулись. Перед ними стоял высокий и плотный мужчина, который на первый взгляд казался непомерно рослым ягарцем. Одет он был в мешковатые брюки, свободную тунику и плетеные сандалии, в которых обычно ходят ягарские городские жители. Его длинная, аккуратно заплетенная коса была перевита ниткой из стеклянных бус и деревянных колец, а лицо раскрашено замысловатыми рисунками голубого цвета. При близком рассмотрении сквозь рисунки проглядывало лицо с белой, покрытой веснушками кожей, поблескивали глубоко посаженные, обрамленные коричневатыми естественными тенями серые глаза, и пробивались завитки рыжей с проседью бороды. Явно не ягарец, откуда-то с запада.

— Сегодня вам везет, — продолжал незнакомец. В его свободный вонарский вплетались кирентские гласные. — Джив-Хьюз случайно услышал ваш разговор, он понимает ваши проблемы, и это ваше счастье, что он здесь и может разрешить их. Руп Джив-Хьюз к вашим услугам, он очень опытный речной гонщик, владелец и капитан быстрого маленького пароходика, который готов доставить вас прямо в Юмо Таун за пустяковую сумму в одну тысячу новых рекко. Сэр, мадам, радуйтесь — вашим бедам пришел конец.

— Правда? — Лизелл внимательно изучала незнакомца. Она обратила внимание на суженные зрачки, предательский желтый ободок вокруг губ и выражение маниакальной оживленности — классические признаки воздействия маруки. Она читала, что местные жители в своей широкой массе пристрастны к марукиньюту — напитку, который получают путем настаивания стручкообразного плода дерева маруки. В слабой концентрации напиток дает приятный тонизирующий эффект. Более сильный вариант вызывает разнообразные симптомы: от хорошего расположения духа до эйфории. Длительное же употребление пакостной, вызывающей привыкание разновидности, известной как марутчо, может привести к полному помешательству. Она посмотрела на Гирайза и увидела, что ее подозрения зеркально отражаются в его глазах.

— М-м-м-да, — капитан Джив-Хьюз басовито засмеялся, — как вы уже успели убедиться, личный транспорт вниз по реке не так-то легко добыть. Но Руп Джив-Хьюз в хорошем расположении духа, его переполняет любовь к людям и желание кого-нибудь облагодетельствовать себе на радость. Сегодня он расположен к щедрости. Поэтому он передает себя и свое судно в ваше распоряжение. Он готов отплыть прямо сейчас. Сию секунду. Он уверен, что вы не будете мешкать. Пойдем, тронемся в путь.

— Спасибо, капитан, но ваши услуги не понадобятся, — решительно отказался Гирайз.

— Подожди, я не уверена… — начала Лизелл.

— Джив-Хьюз понимает. Вы уже с кем-то сговорились, — капитан великодушно кивнул. — Ясное дело, в течение часа отправитесь.

— Мы рассматриваем разные варианты.

— Их миллионы, сэр.

— Гирайз, можно тебя на пару слов? Наедине? — сладким голосом произнесла Лизелл. Схватив его под руку, она оттащила его на несколько ярдов и разъяренно зашипела: — Ты что делаешь?

— Предотвращаю катастрофу, — ответил Гирайз. — Этот парень ненадежен. Я не доверю ему наши жизни.

— У нас нет выбора.

— Ты не понимаешь. Они здесь используют стимулирующее средство, которое пагубно сказывается на интеллекте и лишает способности адекватной оценки…

— Да, я все знаю о марукиньюту, и если кто и не понимает, так это ты. Нам нужно выбраться отсюда, Гирайз. Мне, по крайней мере, нужно. Выбраться прямо сейчас, любой ценой, и я не могу позволить себе прицениваться и выбирать. Если у этого Джив-Хьюза есть лодка и он готов отвезти меня в Юмо, то мне плевать, что он напился какой-то дряни.

— Тебе будет не наплевать, когда одурманенный наркотиками парень налетит в своей лодке на скалу и тебя выбросит в кишащую всякими тварями реку. А здешние водные твари плотоядны, ты же знаешь. Они плавают косяками, как рыбы, и обглодают тебя до костей в считанные минуты.

— Твари-убийцы? Очень живописно. Признаюсь, я недооценила силу твоего воображения.

— Воображение здесь ни при чем, я просто констатирую общеизвестный факт. Этот разрисованный, опившийся кирендиец не подходит на роль капитана лодки, и я не позволю тебе…

— Не позволишь?! Заговорил тот старый Гирайз, которого я так хорошо знала. Интересно, долго ли ты будешь рядиться в это обличье?

— Сейчас не время и не место продолжать старые ссоры. Если я обидел тебя — сожалею, но ты должна понять, что я говорю все это только потому, что искренне беспокоюсь о твоем бла…

— Да, это всегда было оправданием любого проявления твоей высокомерной самонадеянности — все ради моего блага. Ну что ж, спасибо тебе за твое «искреннее беспокойство», но я способ на и самостоятельно принимать решения. А я решила отправиться на лодке этого кирендийца. Если хочешь составить мне компанию, тогда бери сумку и пошли, если нет, я оставляю тебя здесь — исполненная радости от одержанной победы, она развернулась и быстро пошла прочь. Она слушала, как он чертыхался, но его шагов по деревянному настилу причала не было слышно, и сомнения закрались в ее душу. А вдруг он действительно позволит ей отправиться одной, вдруг он останется здесь и продолжит поиски лучшего варианта? Ну и пусть. Это даже к лучшему, уверяла она себя. Он может искать так до захода солнца и ничего не найти. Он может так прождать еще два дня, пока не придет следующий пассажирский пароход. Да ради бога, пусть остается!

Она остановилась перед плотной фигурой с раскрашенным лицом и начала:

— Капитан Джив-Хьюз…

— А, вы готовы отправиться в путь! — желтоватый оскал сверкнул между голубыми татуировками. — Очень мудрое решение. Мадам, м-м-м-да. Очень мудрое.

— Вы действительно готовы отправиться в это длительное путешествие прямо сейчас?

— Тысяча новых рекко все делает возможным.

— У вас достаточно горючего и провизии?

— Все необходимое можно добыть по пути. Джунгли, мадам, для настоящего мужчины — истинная кладовая сокровищ.

— А сама лодка? Она давно осматривалась? Каково ее техническое состояние? Она надежная? Выдержит путешествие по реке?

— У нее выдержка как у благочестивой вдовы, у которой семеро по лавкам. У нее выдержка как у странствующего святого, омывающего ноги бедняков. У нее выдержка…

— А команда?

— Капитан и кочегар.

— И это все? У вас нет помощника или какого-нибудь юнги?

— Никто больше не нужен, с гордостью может заявить Джив-Хьюз. Смотрите на все с оптимизмом, мадам, Джив-Хьюз только так и делает. Если нет команды, никто вам и мешать не будет. Прав ли Джив-Хьюз — вы решили путешествовать одна?

— Одна? — она заколебалась. Его суженные зрачки ярко выделялись на налитых кровью белках, чей стеклянный блеск неожиданно начал нервировать ее. Она представила себя на борту лодки посреди широкой Яги ночью, наедине с этим странным персонажем и его кочегаром, под завязку накачанными марукиньютой. Каждая клеточка ее организма заголосила об опасности. Она не могла позволить себе малодушие, ни в коем случае, если? она рассчитывает на победу, и, в конце концов, у нее есть пистолет в кармане, но тем не менее…

— Мадам едет со мной, — раздался голос Гирайза в'Ализанте.

Она обернулась. Он стоял прямо за ее спиной, и от облегчения и радости у нее даже слезы выступили на глазах. Она сморгнула их, молясь, чтобы он их не увидел. Это дало бы ему заслуженное право насмехаться над ней без снисхождения. Но, с другой стороны, трезво напомнила она себе, она бы вырвалась вперед и проделала бы этот путь в одиночестве, если бы в том была надобность. Она бы спала полностью одетой, с «креннисовым» под подушкой — если у нее будет подушка, но она бы действительно вырвалась вперед, одна.

— Решил ехать со мной? — спросила она, к ее чести, с деланной беспечностью.

— Я уже достаточно нагулялся по пристани, — ответил он так же непринужденно. — И я решил попытать счастья с Джив-Хьюзом.

— Вот и отлично, — кивнул капитан. — Отлично, Джив-Хьюз поздравляет вас, сэр. Вас и мадам ожидает незабываемое путешествие.

— Мы и не сомневаемся. Ведите же нас к свой лодке, капитан.

— С превеликой гордостью и удовольствием. Вы будете удивлены. Сюда.

Он повел их по пристани к помосту, державшемуся на сваях, источенных червями и покрытых голубовато-зелеными водорослями. Здесь было кладбище лодок, казалось, брошенных догнивать в покое.

— Вот она. Гордость Джив-Хьюза, его красавица, его радость, — капитан широким жестом указал на грязную, проржавевшую, старомодную лохань, на которой облупилась краска и торчала покрытая выбоинами труба. Превратившийся в лохмотья триколор — знак независимого владельца — свисал с флагштока. Выцветшие буквы на носу представили имя судна — «Слепая калека».

У Лизелл отпала челюсть. У нее достало духа взглянуть Гирайзу в глаза.

— У нее, конечно, краска кое-где пооблупилась и флаг истрепался, — меланхолично согласился Джив-Хьюз, — и она совсем не фешенебельная красотка, но у нее сердце истинного чемпиона, если «Калека» раскочегарится, то доставит вас целехонькими прямо в Юмо.

— Сколько она будет туда идти? Сможем ли мы обогнать «Водяную фею»?

— Обогнать «Фею»? Эта напыщенная, перегруженная, хваленая шаланда будет купаться в нашем кильватере буквально уже через несколько часов. Положитесь на мою малышку.

Лизелл набрала полные легкие воздуха и заставила себя открыть рот:

— Можно подняться на борт, капитан?

— М-м-м-да. Мадам помнит… — он многозначительно потер вместе тремя пальцами.

— Да, конечно, — ее портмоне выдало пятьсот новых рекко, которые она протянула с напускной небрежностью. Гирайз сделал то же самое, и капитан Джив-Хьюз величественным жестом пригласил их взойти на скользкий, скрипучий трап.

«Слепая калека» воняла прогорклым жиром, дешевыми сигарами и экскрементами. Последний запах служил признаком того, что помойное ведро или ночной горшок опорожняется в лучшем случае нерегулярно. Лизелл сморщила нос. Только из вежливости она не зажала ноздри. Их с Гирайзом глаза встретились. Его черная бровь поднялась. Неожиданно она почувствовала, что сейчас захихикает. С усилием она подавила неуместный смех. Здесь не над чем смеяться, сказала она себе строго. «Слепая калека» отвратительна и, может статься, не вполне здорова…

Душивший ее смех она превратила в кашель.

Чего доброго, она еще какую-нибудь ужасную болезнь подхватит на этом плавучем чумном бараке. Одним воздухом можно отравиться, пока доберешься до… до…

— Сколько дней до Юмо?

— Может, пять, а может, и все двенадцать. Зависит от погоды, от того, как река себя поведет, ну и, конечно же, от расположения Девяти блаженных племен, — спокойно ответил Джив-Хьюз.

— О, — радость ее испарилась. Пять дней на борту «Слепой калеки» представляют серьезное затруднение. А двенадцать — просто за гранью терпения.

— Слишком большой разброс по времени, — заметил Гирайз с видимым безразличием. — Как бы вы оценили нынешнее состояние реки, погоды и Блаженных племен, капитан?

— Погода благоприятная, — доложил капитан, — период весенних дождей закончился, летняя жара еще не установилась. Лучшее время для речной прогулки, и не стоит беспокоиться насчет «Калеки». Вода высокая, течение быстрое, мели затоплены. Надо умудриться сесть на мель в такое время — то, что «Водоросль» села на песок у Флунской излучины, означает, что ее капитан совершил невозможное. Что касается расположения Девяти блаженных племен, то это не так просто оценить. И думать нечего, они очень рассержены последними событиями, и если представится возможность, они, не раздумывая, выразят свое недовольство. Но таких возможностей между Ксо-Ксо и Яга-Та'ари мало, спасибо грейслендскому присутствию. Пожиратели требухи — так здесь называют дюжих сынов Империи — роятся на этом отрезке реки как неугомонные маленькие серые пчелы, и нужно отдать им должное, они держат тут все в надлежащем порядке. А вот ниже Яга-Та'ари водопады Япсиньоло заставляют все суда идти в обход, через протоки Яга-Та'ари, а их труднопроходимость бросает вызов даже грейслендской работоспособности и усердию. Вот там, где протоки узкие, а джунгли почти непроходимы, Блаженные племена и представляют силу, которую нужно принимать в расчет. Но Руп Джив-Хьюз не боится встретиться с ними лицом к лицу. Его судьба не отягощена, а звезда его восходит. Сэр, мадам, вам выпало счастье быть под защитой Джив-Хьюза.

— Очень убедительная оценка, капитан, — заметил Гирайз с очевидным одобрением. Он посмотрел на Лизелл, и в его глазах она прочитала: — Еще есть время повернуть назад.

Никогда, ответили ее глаза. Вслух она сказала:

— Покажите нам наши каюты, капитан.

— Внизу, — дружелюбно ответил Джив-Хьюз. — Удобное расположение. Мадам нужно только довериться своему носу.

— Нам нужны отдельные каюты, — пояснила Лизелл.

— Каюты? — он задумался. — Мадам скоро поймет, что мы ведем на «Калеке» очень простую жизнь. Только у капитана в распоряжении имеется отдельная каюта. Пассажиры и команда вешают гамаки там, где им заблагорассудится.

— Но, конечно же, вы не думаете, что я буду спать с… я хочу сказать, что вы должны понимать, что это совершенно невозможно…

— Мадам может наслаждаться вечером на палубе, там много места. Лунная дорожка на воде, великолепные звезды над головой, прохладный ветерок обдувает…

— И тучи комаров на теле, и проливной дождь освежит…

— Нет, капитан, — Лизелл сложила на груди руки. — Палуба не подходит, и…

— И мадам, вне всякого сомнения, желала бы осмотреть иные варианты, — подхватил жизнерадостно капитан. — Есть машинное отделение, трюм и камбуз — масса альтернатив. Возможно, Оонуву подскажет что-нибудь мадам, он знает «Слепую калеку» как свои пять пальцев.

— Оонуву?

— Кочегар, славный малый.

— Но…

— А сейчас Джив-Хьюз должен приступить к работе. Сэр, мадам, все, что вам нужно, вы найдете внизу. Идите, позвольте нам отдать швартовы. — С этими словами капитан навис над открытым люком и, что-то крикнув по-ягарски вниз своему невидимому помощнику, развернулся и начал борьбу с трапом.

— Ты принимаешь его предложение? — Гирайз даже не пытался скрывать, что происходящее его забавляет. — Если нет, лучше решить поскорее.

— Нечего здесь решать, — отрезала она и ловко проскользнула мимо него, чтобы спуститься по трапу в кишащий тараканами камбуз. Лизелл прошла его, даже не поднимая глаз. За камбузом находился трюм, где стоял примитивный котел, над которым осуществлял контроль мускулистый, блестящий от пота ягарский юноша. Из одежды его прикрывала только набедренная повязка, на вид ему было лет около пятнадцати. Он повернулся, когда она вошла, и она поймала брошенный на нее быстрый взгляд черных глаз, горящих как угли под челкой спутанных черных волос. Оонуву — вне всякого сомнения, это был он. Лизелл попыталась вежливо улыбнуться. Ее улыбка осталась без ответа. Жадные глаза молодого кочегара сузились. Отложив лопату в сторону, он опустился на корточки и уставился на нее долгим, ничего не выражающим взглядом. Его руки задвигались по бедрам, вверх — вниз, оставляя на медного цвета коже следы черной угольной пыли. У нее неприятно засосало под ложечкой. Не нужно ей было отходить от Гирайза. Она сделала ошибку. Беспокоить Гирайза?! Я сама могу позаботиться о себе. Она повернулась и пошла прочь.

Она услышала за спиной шепот Оонуву. Она не поняла ни одного ягарского слова и чувствовала, что не хочет понимать.

Следующая дверь была открыта, за ней пряталась крошечная каморка с гамаком, кроме гамака, там был дубовый сундук, закрытый на ключ, рундук с висячим замком и стол, на котором стояла спиртовая горелка. Внутри каюты стоял густой запах марукиньюту. Нетрудно было догадаться, что это — каюта капитана. Она тут же закрыла дверь.

Пройдя вперед, к главной каюте, она обнаружила среди груды отвратительно пахнущего мусора полдюжины грязных гамаков. Ни умывальника, ни подушек, ни простыней. Негде скрыться от посторонних глаз. И никаких альтернатив. Она опустила на пол саквояж.

Неожиданный скрип испугал ее и заставил обернуться: Оонуву маячил в узком дверном проеме. Опершись о косяк, он стоял, собранный и неподвижный, с застывшим, как маска, медным лицом и не сводил с нее своих немигающих раскосых глаз.

— В чем дело? — спросила Лизелл с холодной вежливостью, за которой она скрывала свое понимание. Его лицо не изменилось, и она терялась в догадках, понимает ли он еще какой-нибудь язык, кроме ягарского.

Она повторила вопрос по-грейслендски. Никакого ответа, ни один мускул не дрогнул на его лице. Его загадочная неподвижность начинала действовать ей на нервы, но жаловаться было не на что, юноша ничего плохого не делал.

Марукиньюту так действует? Но по его глазам этого нельзя было определить, поскольку его черные зрачки полностью сливались с черной радужной оболочкой глаз.

— Уходите, — коротко приказала она, — идите назад и занимайтесь своим делом.

Он никак не отреагировал, и ее рука непроизвольно потянулась к карману, где лежал «креннисов». Коснувшись стали, рука остановилась. Наведет ли она заряженный пистолет на юношу, который не представляет открытой угрозы? Может, это у него такая манера знакомиться. Так ли это? Она смотрела в его обсидиановые глаза и терялась в догадках.

Свисток положил конец непонятной ситуации. «Слепая калека» покидала порт.

— Возвращайся к своей работе, — для убедительности Лизелл включила жестикуляцию. Оонуву изучал ее еще с минуту, тянувшуюся бесконечно долго, затем удалился так же бесшумно, как и появился.

Облегченно вздохнув, она секунду постояла неподвижно, после чего подошла к бортовому иллюминатору и уставилась в него ничего не видящим взглядом. Ее мысли перенеслись в ближайшее будущее: как она будет спать, есть, мыться, одеваться и раздеваться на борту «Слепой калеки» в течение последующих пяти или более дней. Все как-то неудобно. Неловко. Небезопасно. Невыносимо.

Но поражение будет еще невыносимее. И невыносимее всего будут нотации Гирайза, которые она услышит от него, решись сейчас повернуть назад. Она уже выбрала себе гамак и собиралась немного отдохнуть в нем.

 

XIV

Ксо-Ксо становился все дальше и дальше. Густой лес теснился по берегам Яги. Лизелл вышла на палубу и встала у борта, удивляясь безудержному буйству зелени, невообразимо экзотическим фиолетовым цветам и совершенно невероятным птицам. Все это было здесь в таком роскошном изобилии, какого она и представить себе не могла, но это зрелище ее не радовало. Воздух — знойный, влажный, насыщенный гнилостными испарениями — оседал в легких свинцовой тяжестью. Она млела от жары, голова была тяжелой, а тело обливалось потом. Странно, но эта жара совершенно не мешала бесчисленным летающим насекомым, жужжащим вокруг лодки. Пчелы, слепни, какие-то неизвестные твари с зеленой головкой и алыми крылышками, которые пищали довольно приятно, но кусались мучительно. Крылатые легионы — непобедимые и ненасытные.

Просто возмутительно, но казалось, что эти маленькие монстры совсем не трогают капитана. Джив-Хьюз — с непокрытой головой, рукава туники и штанины закатаны — стоит на своем мостике, неуязвимый для напастей. Ну а Оонуву двигается повсюду как тень, почти голый, в одной набедренной повязке, и ему хоть бы хны. И Гирайз в'Ализанте — всем довольный человек — держит в руке трубку верескового корня, окутывая себя клубами дыма хорошего дорогого табака, отгоняя насекомых, А она — женщина, да еще и светлокожая…

Укушенная еще одной краснокрылой тварью, Лизелл с запозданием шлепнула себя. Нечестно. Может быть, ей попросить у Гирайза на время трубку? Она могла бы курить ее и одновременно чистить пистолет. А может, сигареты попробовать? Их, наверное, можно будет купить или выменять, когда «Слепая калека» сделает свою первую остановку. Некоторые женщины ведь курят — эксцентричные дамы, занимающие видное положение в обществе, слишком богатые и влиятельные, чтобы считаться с общественным мнением, — известные актрисы, натурщицы знаменитых художников, богема, дамы полусвета. В ее сознании всплыла фигура грандлендлорда Торвида Сторнзофа и его именные черные сигареты. Нет, курить она не будет.

Подбородок зачесался. Ее рука поднялась к свежему волдырю, и она со злостью потерла его.

— Не расчесывайте, — посоветовал голос за ее спиной.

В нос ударил острый запах марукиньюту, она повернулась к Джив-Хьюзу.

— Расчесывание активизирует яд насекомого, разносит его по коже и усиливает раздражение. После этого ранка начинает быстро гноиться. В нашем климате — это очень серьезная неприятность. Иногда смертельная. М-м-м-да. Руп Джив-Хьюз не раз видел такое, — с наслаждением продолжал капитан. — Бедняга страдает, лицо бледнеет, искажается до неузнаваемости, покрывается гнойниками. Каждый гнойник — величиной с виноградину, кожа на нем вздута, натянута как на барабане и блестит, а вокруг сине-багровое пятно. Потом гнойник прорывается, и его содержимое разъедающими струйками растекается по лицу. Боль при этом мучительная, вид ужасный, вонь — близко не подходи. Многие умирают, а те, которые выживают, обезображены: лицо все в рытвинах и глубоких шрамах. Джив-Хьюз не хочет, чтобы такая судьба постигла прекрасное лицо мадам, и поэтому очень искренне желает, чтобы она не расчесывала свои укусы.

— Она не будет, — взвизгнула Лизелл и, повернувшись, бросилась к трапу.

— Марукиньюту, — посоветовал капитан, — сильный запах марукиньюту отпугивает этих паразитов. Они не могут его терпеть. Джив-Хьюз не представляет почему, но зато знает, что так можно сделаться для них невкусным, то же самое он советует своим пассажирам. Примите хорошую дозу, мадам, в противном случае — муки, инфекция, вязкий гной, струящаяся кровь, омертвение лица, тошнотворная вонь разлагающейся плоти, неизбежные черви…

Зажав рот рукой, Лизелл пустилась наутек. Ее сопровождал хохот, оглушительный, как извержение вулкана.

«Свиное рыло, специально мне всю эту гадость рассказывал» — подумала она. Гирайз вновь оказался прав. — «Как я ненавижу, когда он прав».

Добравшись до иллюзорного убежища — главной каюты, она осторожно погрузилась в грязный гамак и лежала в нем, пока не прошла тошнота. Каюта воняла, как нужник, но хоть немного спасала от насекомых. У гамака, хоть и грязного, было одно значительное преимущество, отметила Лизелл, — отсутствие клопов. Это, конечно, не бог весть какое достоинство, но хоть что-то.

Она села в гамаке, подтянула к себе саквояж и, открыв его, обнаружила, что ее вещи перерыты, и к тому же весьма грубо. Маленький кулечек изюма, купленный в Зуликистане, развернут, а она оставляла его аккуратно закрытым. Ее нижнее белье обильно посыпано угольной пылью. Негодование, стыд и неловкость вскипели в ней. Ее рука автоматически потянулась к «креннисову». Пистолет был на месте, в кармане, вместе с ее деньгами и паспортом, все это она постоянно носила с собой.

Инстинктивно она посмотрела на дверь — в проеме стоял молодой кочегар Оонуву и молча наблюдал за ней. Их глаза встретились, но он даже не смутился. И вновь его руки заскользили по бедрам вниз-вверх.

Она сжала кулаки и стиснула зубы. Ей хотелось сбежать, но он закрыл собой выход. Конечно, он бы отступил в сторону, если бы она направилась к двери, у него бы недостало духу не выпустить ее. Она не хотела убеждаться в обратном и потому оставалась на месте.

Он просто мальчик, убеждала она себя. Он еще совсем ребенок. Безобидный.

Но он не был похож ни на ребенка, ни на безобидного. Росту небольшого, но сильный, под кожей играли мышцы. Сомневаться не приходилось: он явно сильнее ее. Она посмотрела вниз, на свой открытый саквояж, и злоба вновь овладела ею. Встав на ноги и твердо глядя ему в лицо, она строго спросила:

— Ты трогал мои вещи?

Он не ответил и даже не показал вида, что слышит ее, и, тем более, что понимает, о чем его спрашивают. Она еще раз резко повторила свой вопрос. Никакого ответа. Его ничего не выражающие, горящие как уголь глаза пугали ее. Она вспыхнула. Сохраняя твердый и спокойный тон, она сказала:

— Эта сумка и все вещи в ней — мои. Ты не должен их трогать. Ты понял? — Никакого ответа. Она повторила по складам. — Мое. Не трогать.

Его раскосые глаза мерцали огнем, она едва сдерживалась, чтобы не попятиться назад…

Он прошептал что-то по-ягарски.

— Убирайся отсюда, — она услышала, что ее голос звучал, как у грейслендского надсмотрщика, — иди в машинное отделение. Убирайся.

Он продолжал стоять как привидение, неотрывно глядя на нее. Он, вероятно, мог бы простоять так оставшуюся часть дня, если бы повелительный голос капитана не позвал его сверху. Оонуву неторопливо лизнул свою ладонь — еще один непонятно что означающий жест — и удалился, оставив ее одну.

Лизелл медленно перевела дыхание. Подошла к иллюминатору, уставилась на мутные темно-желтые воды Яги и долгое время стояла так без движения.

Утомленная и выбитая из колеи, она торчала в каюте до тех пор, пока солнце не стало клониться к горизонту и приближающийся вечер не поманил отдыхом от удушающего зноя и гнетущих насекомых — наконец-то. Она вновь поднялась на палубу, где Гирайз, удобно прикрыв лицо тропической соломенной шляпой, сидел, погрузившись в потрепанную «Историю юрлиано-зенкийских войн» в'Иерка.

— Углубился в далекое прошлое? — с улыбкой спросила Лизелл.

— Там не так неопределенно, как в будущем, и не так влажно, как в настоящем, — ответил он также с улыбкой. — Где ты была весь день? Дремала?

— Да что ты! Шила. Я начинаю напоминать бизакскую нищенку, поэтому я решила с пользой провести свободное время и заштопать свою обтрепавшуюся одежду.

— Шила? Трудно себе вообразить. Я никогда не предполагал, что мисс Дивер — кладезь домашних добродетелей.

— Ты подвергаешь сомнению мою практичность?

— Нет, только твою добродетельную природу. Но ты доказала что я не прав, развлекая меня разговором последние несколько минут.

— Приятно узнать, что беседа со мной не только развлекательна, но и познавательна. Отложи эту книгу в сторону. Уверена, что она суха, как прошлогодний хлеб.

— Ты уверена? Разве в таком климате что-то может оставаться сухим?!

И как бы в доказательство этих слов, с туманного неба пролился короткий ливень. Через минуту-две дождь прошел, и во влажном мире стало чуть прохладнее.

— Как чудесно, — Лизелл потрясла намокшими волосами, и капли разлетелись в стороны. — Обман чувств — или действительно дует слабый ветерок?

— Вряд ли. Ну, — он на секунду задумался, — может быть, печальный призрак ветерка.

— Или смутное предчувствие, — она подошла к борту, он поднялся и встал рядом. — Похоже, дождь разогнал большую часть насекомых. Бывают минуты, когда здесь становится невыносимо. — Ее глаза уловили какое-то сияние, она моргнула, и… — Смотри, Гирайз, вон туда посмотри.

Бледное сияние двигалось по Яге на север против течения. Сверкающее облако плыло над водой, его чистый свет преломлялся и рассеивался мутной рябью воды.

— Напоминает призрак, — изумилась она.

— Своего рода. Это Призрак реки. — В ответ на ее безмолвный вопрос он пояснил: — Косяк зефуса — эта рыба водится только в Яге. Я читал о ней — поднимаясь на поверхность воды, она начинает излучать свет, — но и представить себе не мог, что когда-нибудь увижу это своими глазами.

На его лице была та же улыбка, что и при виде поднимающегося из воды солнца в Ланти Уме. Лизелл улыбнулась про себя. Непрошеная мысль посетила ее: «Хорошо бы, если бы так было всегда».

Небольшая неприятность разрушила идиллию. Лизелл услышала тонкий писк. Она рефлекторно хлопнула рукой, насекомое было убито, и она увидела собственную кровь, смешанную с раздавленным насекомым, вязкой струйкой стекающую по ладони. Она с отвращением вскрикнула.

Сумерки. Время кровососущих.

— Они живьем меня съедают! — пожаловалась Лизелл. — Непонятно, почему они на одну меня напали?

— Да, дискриминация, — бессердечно согласился Гирайз.

— Смейся на здоровье, но тебе не было бы так весело, если бы ты был покрыт волдырями, которые нельзя чесать. Капитан рекомендовал мне принять хорошую дозу марукиньюту. Но одна мысль попробовать эту дрянь приводит меня в отчаяние. Что ты скажешь?

— Позволь уточнить, правильно ли я тебя понял. Ты спрашиваешь у меня совета?

— Я не обещаю ему последовать.

— Хорошо, я хотя бы знаю, что передо мной настоящая Лизелл, а не подменыш. Тогда вот мое мнение. Держись подальше от марукиньюту. Это — наркотик. То, что оно отгоняет насекомых, не доказано. Я бы не стал принимать слова Джив-Хьюза на веру, скорее всего, он ищет себе компаньона для своих пьянок.

— Иногда ты говоришь как мой отец.

— Который всегда и на все сто процентов неправ, но эту больную тему отложим на потом. У меня в чемодане есть пузырек Универсальной мази Урга. Могу дать тебе, помажь укусы, может быть, будет какая-то польза. Я думаю, Джив-Хьюз собирается завтра утром сделать небольшую остановку на стоянке Пиджи. Ты найдешь там разнообразные ягарские снадобья, они наиболее эффективны из всех, что есть в мире.

— Хорошо, я попробую.

— Я не ослышался? Откуда эта любезность? Ты же ненавидишь все мои предложения. Отказаться от них для тебя — единственная радость.

— Нет, совсем не так. Ну… — Секунду подумав, она внесла поправку: — Когда мне было девятнадцать, может быть, в какой-то мере это было правдой. Совсем чуть-чуть. Но с того времени прошло несколько лет, и многое изменилось. Я докажу это. У тебя еще есть в запасе советы на случай, если я попрошу?

— Запас неисчерпаем. На какую тему?

— Такая… деликатная. Ночью, ты понимаешь… — От неловкости она замолчала, но все же заставила себя закончить мысль: — Все, кроме капитана, должны спать в главной каюте. Я думаю, что смогла бы это пережить, если бы только там не было этого мальчишки — Оонуву…

— Что, маленький ягарский кочегар? Мелочь. Его там не будет. Да и меня тоже. Предоставляем тебе возможность наслаждаться уединением.

— Гирайз, я не могу выгнать тебя из каюты, чтобы ты спал на палубе. Я ценю твою галантность, но…

— Вопрос не обсуждается. Все в порядке, я ничего не боюсь. А что касается кочегара, то неужели ты допускаешь, что я — или любой иной человек чести — может позволить тебе спать в одном помещении с ягарцем? Абсурд!

— Позволить?

— О, я знаю, это слово тебя раздражает, вероятно, я употребил его не к месту. Но я надеюсь, твоя нынешняя страсть к независимости не ослепляет тебя настолько, чтобы не видеть реального положения дел. Я не допущу, чтобы ягарский мальчишка навязывал свое присутствие вонарской женщине, тем более тебе.

— Могу ли я предположить, что господин маркиз будет настолько любезен, что объяснит мне, при чем здесь национальность?

— Ответ очевиден. Или ты будешь спорить?

— Но мы, простые смертные, не все разделяем способность его светлости к упрощению. Его суждения основаны на наиболее широких понятиях, он знает, что как называется, и этого ему достаточно. Вонарская женщина. Ягарский мальчик. Это все, что ему нужно знать.

— Убежденность в своей правоте тебе не к лицу. Ты же сама всего несколько минут назад жаловалась на этого дикаря.

— Но ты же не спросил, почему. Тебе даже в голову не пришло, что я могу иметь какие-то претензии к нему, совсем не расовые.

— Тебе не надо иметь никаких претензий.

— Это несправедливо, это узко, это… — она искала прилагательное, чтобы точно определить его самодовольство и нашла, — нелогично.

— Прошу, наставь меня на путь истинный. Перечисли все добродетели и достижения Девяти блаженных племен. Напомни мне о великом вкладе ягарцев в искусство, литературу, архитектуру, науку, юриспруденцию, философию. Извини, просто я ничего не могу припомнить.

— О, иногда с тобой просто невозможно разговаривать!

— Тебя никто не перебивает, но я постараюсь облегчить тебе задачу. Объясни, если сможешь, в чем провинился кочегар.

— Ну, он рылся в моих вещах.

— Эта маленькая скотина стащила что-нибудь?

— Думаю, нет, но при одной мысли, что он касался моих вещей… — ее передернуло.

— Эти дикари любопытны, как обезьяны.

— Гирайз!

— Здесь нет ничего оскорбительного. Обезьяны очаровательные создания. Он еще что-нибудь натворил?

— Ничего такого. Он просто так смотрит на меня…

— Объяснимо. Его нельзя за это обвинять.

— Мне не нравится его взгляд и то, что он при этом делает руками.

— Он прикасался к тебе? — лицо Гирайза напряглось.

— Нет, он только себя трогает — не то, что ты думаешь, ничего особенного. Однажды он лизнул… ну, неважно. Дело в том, что я не могу терпеть этого мальчишку.

— А тебе и не надо. Я тебе уже пообещал, что ты будешь в каюте одна. Я сообщу о своих пожеланиях маленькому Оонуву, и если он окажется несговорчивым — выпорю его хорошенько.

— Ты не сделаешь этого. Ты слишком цивилизован и воспитан.

— Ты, насколько я помню, не думала, что я могу носить с собой пистолет.

— Тогда объясни, как ты собираешь сообщить свои пожелания маленькому Оонуву, если ты не говоришь по-ягарски? В любом случае, будь деликатен. Если ты сделаешь что-то плохое кочегару, капитан может нас обоих выкинуть из лодки.

— Тогда я заплачу капитану за то, чтобы Оонуву не спал в каюте. Так лучше?

— Намного. Но если кто и должен платить Джив-Хьюзу, так это я.

— Давай мы подведем баланс в другой раз. Сейчас я хочу наслаждаться закатом и бить комаров.

«Слепая калека» встала на ночь на якорь. Капитан самолично приготовил ужин. За крошечным откидным столиком, прикрепленным к стене камбуза и подпираемым шаткой ножкой, едва уместилось четыре человека. Тусклый свет лампы дрожал, воздух был неподвижен и зловонен. Крылатые твари роились в стиснутом пространстве камбуза, что-то черное быстро пробежало по полу.

Какое-то время Лизелл рассматривала зеленую плесень в трещинах столешницы, затем перевела взгляд — перед ней появилась тарелка с едой: какое-то жаркое, густое и жирное. С первого взгляда она поняла — несвежее, вероятно, его разогревали заново не один раз. Она ела механически, не позволяя себе чувствовать вкус. Вода, чтобы прополоскать рот, отсутствовала, забортная была смертельна для иностранцев. Было только слабое пиво и крепкий, зеленоватого цвета ксусси — ликер местного производства. Она выпила немного ликера.

Слава богу, ее не принуждали вести разговор, равно как и Гирайза — запас речных анекдотов капитана Джив-Хьюза оказался неисчерпаем, равно как и страсть к их рассказыванию. Его бас гудел, не умолкая, поток слов останавливался только тогда, когда рассказчик прикладывался к бутылке ксусси. Время шло, ручеек зеленого зелья утекал в утробу капитана, и его уже бессвязная речь продолжала литься широким потоком. Вначале его байки казались даже занятными, но по мере действия алкоголя Джив-Хьюз становился рассеянным, уходил от темы и повторялся.

Лизелл его почти не слушала. Она старалась не думать о пище, которую ела — о том, как она выглядит, как пахнет и какой у нее вкус. Она старалась не думать об Оонуву, чьи черные глаза мерцали сквозь завесу черных волос, в то время как он наравне с капитаном цедил зеленоватое зелье. Она старалась не думать о еще пяти или двенадцати сутках, которые пройдут абсолютно так же. Лучше перенестись мыслями в Юмо Таун, где ее вновь ждет цивилизация со всеми ее прелестями. Чистые отели. Ванна. Хорошая еда. Чистая одежда. Сухая одежда. Та, что на ней, все еще влажна от недавно прошедшего дождя и, кажется, никогда здесь не высохнет. Ее прочные походные туфли были мокры, как и ноги в них. Ей надо, наверное, переобуться в сандалии, пока кожа не начала преть, что может привести к образованию противных болячек.

Гирайз сидел рядом с завидной невозмутимостью, очевидно, ему было комфортно в легком костюме цвета хаки. И он, который делал выговор своему повару в Бельферо за то, что тот допустил оплошность, пережарив речную форель на целых девяносто секунд, сейчас уминал очевидно несъедобное жаркое без видимого отвращения. Как ему это удается? Голос капитана басовито гудел, ее мысли текли вяло.

Ужин завершился, когда Джив-Хьюз отодвинул тарелку в сторону и, положив голову перед собой на стол, уснул. Оонуву поднялся и бесшумно выскользнул из камбуза.

Лизелл скептически взглянула на Гирайза. Он пожал плечами. Вместе они поднялись и вышли на палубу, где немного постояли, глядя на звезды. Лунный свет дрожал на ряби воды, а лесистые берега утопали в черной мгле ночи. Из темноты до них долетел крик — вопль глубокой бесконечной тоски.

— Что это? — у Лизелл зашевелились волосы на голове.

— Охотник или его жертва, — ответил Гирайз почти шепотом.

Они прислушались, но крик больше не повторился. Постепенно тревога улеглась, и тут Лизелл почувствовала, что устала. Вероятно, удушающий воздух высасывал жизненные соки — или, возможно, она отравилась ужином. Какова бы ни была причина, она хотела спать, несмотря на то, что было еще совсем рано.

— Пойду вниз, — сообщила она и смущенно добавила, — Тебе удалось поговорить с Джив-Хьюзом насчет…

— Все трудности разрешены, — заверил ее Гирайз. — Кочегару все разъяснено, капитан держит ситуацию в руках.

— Капитан, если я не ошибаюсь, мертвецки пьян, и до утра его не существует.

— Дело было улажено раньше, не волнуйся, тебя никто не будет беспокоить.

— А ты?

— А я думаю, не присвоить ли мне капитанские апартаменты на сегодняшнюю ночь. Джив-Хьюза, как ты верно заметила, до утра не существует.

— Ты этого не сделаешь! — она не могла удержаться от смеха.

— Ну, на эту тему стоит подумать. А ты иди спать.

— Пойду. И спасибо тебе, — на этот раз слова благодарности дались ей легко.

Оставив своего компаньона, она направилась к главной каюте, открыла дверь и осторожно сунула туда голову. Лунный свет, струящийся сквозь иллюминатор, освещал пустую каюту, и она облегченно вздохнула. Она вошла и затворила за собой дверь. С сожалением отметила отсутствие щеколды. Даже стула не было, чтобы заблокировать дверь. Да ладно, ей не нужно закрываться. Она слишком уж пуглива.

Она долго не решалась раздеться, но влажная одежда заставила ее принять такое решение. Вытащив из саквояжа длинные, до колен, муслиновые панталоны и одну из просторных бизакских туник, она настороженно огляделась по сторонам, низко согнулась, стоя спиной к двери, и быстро переоделась в сухую одежду. Относительно сухую — влажный воздух, казалось, пропитал ее всю. Пистолет она положила сверху в саквояж — так чтобы его легко было достать при необходимости. Свою сырую одежду она расстелила на свободном гамаке, а сама легла на висевший рядом. Парусина под ней также была влажной и пахла плесенью. Ни подушки, ни простыни — последняя особенно и не нужна, поскольку воздух был так тяжел, что окутывал ее, как влажное шерстяное одеяло. Но легкое покачивание стоящей на якоре лодки странным образом убаюкивало, а она действительно устала. Вскоре ее мысли потекли очень медленно, глаза сами закрылись, и она уснула.

То ли звук, то ли внутренний голос разбудил ее. Лизелл открыла глаза. Спала она недолго, судя по тому, что лунный свет все так же струился сквозь иллюминатор. В его бледном сиянии она разглядела фигуру кочегара Оонуву, сидящего на корточках у ее гамака. Он не сводил с нее глаз, а его ладони медленно двигались по голым бедрам — вверх-вниз. Лицо его скрывала тень, но она видела блеск его глаз, пронизывающий ее насквозь. Ни чувство собственного достоинства, ни благоразумие не помогли ей сдержать непроизвольный крик. Она вывалилась из гамака, плюхнувшись на четвереньки и, перебирая руками, вскочила на ноги.

Он шептал что-то по-ягарски.

Ни секунды не мешкая и не пытаясь понять смысл его слов, она молнией метнулась к двери и, спотыкаясь в темноте, помчалась к корме, ища трап. Она не знала, следует ли Оонуву за ней, она даже не знала, стоит ли его бояться, но она с запозданием поняла, что ей нечем защищаться: «креннисов» спокойно остался лежать там, где она его оставила.

Лизелл выскочила на палубу, услужливо ярко освещенную лунным светом, теплый ночной воздух мягко окутал ее плотной пеленой. Сбоку скользнула тень, она испуганно обернулась и наткнулась на Гирайза, который вырос как из-под земли.

Он быстро взглянул на нее и спросил:

— Что случилось?

— Этот мальчишка… — она сбилась на фальцет, испуганно и смешно, но тут же попыталась взять себя в руки. — Он в каюте.

— Он дотронулся до тебя?

— Нет. Нет, он меня не трогал. Но я проснулась, а он был там, совсем рядом, и смотрел так пристально…

— Ну, все. Я выброшу этого гаденыша за борт, прямо сейчас. Пусть плывет к берегу и там спит.

— Гирайз, ты не можешь этого сделать!

— Это лучше, чем убить его, согласись, — и он направился к трапу.

Выражение его лица поразило ее. На нем не осталось и следа привычной скуки и насмешки. Он выглядел спокойным, целеустремленным и потому опасным. Она никогда его таким не видела и даже не догадывалась, что он может быть таким. На секунду он показался ей совсем другим, незнакомым человеком.

— Подожди, — она вцепилась в его руку, — остановись, пожалуйста, послушай. Этот мальчик просто напугал меня, он ничего плохого не сделал. Гирайз, ты слышишь меня? Я же сказала, он ничего не сделал…

— Он вломился в твою каюту, не так ли?

— Не совсем. Она не была заперта, и это не моя каюта. Вспомни, он же привык там спать…

— Но сегодня его не должно было там быть.

— Может быть, он не знал этого. Ты говорил с капитаном, а тот не удосужился передать мальчишке. Ну, вспомни, он же напился.

— Ты хочешь сказать, что происшедшее — просто случайность? Ты веришь, что этот мальчик неразумен и наивен?

— Ну… — она представила Оонуву, сидящего на корточках у ее гамака, и вспомнила его глаза в лунном свете. Нет, ни секунды она не считала его наивным, но… — Я не знаю, — призналась она. — Мы даже не понимаем его языка, и я думаю, мы не можем его подозревать в дурных намерениях только-только из-за того, как он смотрит…

— Лизелл, — Гирайз наконец остановился и повернулся к ней, — что ты хочешь этим сказать? Что ты не нуждаешься в моей помощи или не хочешь ее принять? Это для меня не новость. Я помню об этом.

— Я не это хочу сказать. Разве ты не знаешь, как я рада, что ты здесь? Боюсь, я бы не выдержала, если бы тебя здесь не было — Она заколебалась, смутилась и закончила, спотыкаясь: — Я просто не хочу, чтобы ты поступал опрометчиво.

— Вот мы и поменялись нашими привычными ролями. Очень хорошо, — его напряженные скулы слегка расслабились. — Я обещаю, что дам Оонуву возможность объясниться прежде, чем выброшу его за борт. Справедливее некуда. А сейчас давай спустимся вниз, к этому маленькому гаденышу.

Он пошел вперед, она за ним. Вскоре они добрались до главной каюты — дверь в нее была широко распахнута. Саквояж, как и прежде, был раскрыт и лежал там, где она его оставила. Подбежав к саквояжу, Лизелл опустилась на колени и быстро проверила его содержимое.

— Ничего не пропало, — сообщила она.

— Кроме кочегара, но на лодке спрятаться особенно негде. Пойдем проверим машинное отделение.

— Гирайз, нет. Пусть будет, как есть. Пожалуйста.

Он так долго колебался, что она боялась, что он скажет «нет». Но наконец он уступил:

— Ну, если это то, чего ты хочешь…

— Ты как будто разочарован. Ты что, действительно собираешься выбросить его за борт?

— Я хочу, чтобы вопрос был окончательно решен.

— Мы можем утром науськать на Оонуву капитана.

— Возможно. Но сейчас твоя дверь не запирается, и он может вернуться.

— Я не думаю, что он опять придет, — она сама в это не верила. — В любом случае, со мной все будет в порядке. В конце концов, у меня пистолет.

— Я буду спать в коридоре, у твоей двери, — сообщил Гирайз, не слушая ее.

— Пожалуйста, не надо. В этом нет необходимости, простым людям тяжело выносить такую жертвенность бывших Благородных.

— Я делаю это исключительно из эгоистических побуждении, уверяю тебя. Я просто хочу, чтобы моя совесть была спокойной.

— А моя совесть? Как ты думаешь, что я должна чувствовать, зная, что ты из-за меня спишь в ужасных условиях?

— Таким образом, наш взаимный дискомфорт сбалансируется, и твое болезненное стремление к равноправию будет удовлетворено.

— У меня есть другая идея. Занимай свободный гамак и спи здесь. — Он удивленно вздернул брови, и она добавила: — Это самое практичное и здравое, что можно сделать.

— Интересно, твой отец согласился бы на это?

— Он, скорее всего, боялся бы за твою репутацию. — Она заметила его колебания и добавила: — Я буду в большей безопасности, если ты будешь здесь. — Это было правдой и возымело действие. Он кивнул и без дальнейших дебатов растянулся на ближайшем к двери гамаке.

Лизелл вернулась к своему прерванному сну — точнее, попыталась вернуться. Она лежала, что называется, в состоянии глубокого покоя: глаза закрыты, мышцы добросовестно расслаблены. Но сон не шел, и даже признаков его приближения не наблюдалось. Она лежала, отдавшись мерному покачиванию лодки, стоящей на якоре, отмечая каждый скрип и шорох и остро ощущая присутствие Гирайза. Не потому, что он производил какой-то шум. Он не кашлял и не храпел, и не пытался вести ночные беседы. Закрыв глаза, она очень внимательно прислушивалась, но не уловила даже дыхания, по которому она смогла бы понять, спит он или нет. Почему-то ей казалось важным определить, разделяет ли он с ней бессонницу.

Минуты шли. Открыв глаза, она принялась рассматривать потолок и слушать шорохи «Слепой калеки». Наконец она очень медленно повернула голову и рискнула украдкой взглянуть поверх края гамака.

Гирайз лежал, повернувшись лицом в противоположную сторону. Она видела лишь вихор его черных волос, бледную скулу и часть плеча в хаки, парусина гамака скрывала все остальное. Если его глаза открыты, то он смотрит прямо в иллюминатор на ночное небо. Нужно только прошептать его имя, и все выяснится, но язык почему-то не поворачивался. Отвернуться у нее тоже не получалось, так она и лежала с широко открытыми глазами, молча наблюдая и теряясь в догадках.

Наступило утро, и «Слепая калека» двинулась дальше. Уже несколько томительных часов Лизелл сидела на палубе, рассматривая проплывающую мимо ярко-зеленую, с вкраплениями орхидей, стену лесов Орекса. Жара и влажность угнетали как всегда, но Универсальная мазь Урга делала свое дело: насекомые ослабили натиск. Оонуву нигде не было видно — наверно, ему сделали внушение, чтобы не попадался на глаза, или он был занят в машинном отделении, — она не пыталась выяснить причину, просто радовалась его отсутствию. Гирайз одолжил ей книгу — один из тех исторических трудов, которые он любил читать, но который ей никогда бы не пришло в голову взять в руки, и трактат оказался неожиданно любопытным. Время шло медленно, но все же шло.

Незадолго до полудня «Слепая калека» причалила у стоянки Пиджи, и пассажирам был дан час на прогулку по берегу. Капитан Джив-Хьюз и слушать не хотел ее жалобы на пустую трату времени. Веселый, но непреклонный, он намеревался сделать некоторые запасы и считал это не тратой времени, а насущной необходимостью.

Лизелл сошла на берег, чтобы осмотреть достопримечательности примитивной, наскоро разбитой здесь маленькой деревушки. Как Гирайз и обещал, ягарцы выразили живую готовность продать или обменять чудодейственную мазь, гарантируя, что она отгонит всех прожорливых насекомых. Она удивилась и смутилась, обнаружив, что легко находит общий язык с местным населением — все понимали ломаный грейслендский. Многие ягарцы знали, по меньшей мере, несколько фраз, и этого было достаточно, чтобы объясняться вполне свободно. Грейслендское присутствие, которое ощущалось по всей реке, особенно бросалось в глаза на стоянке Пиджи, чье население щеголяло с грейслендскими сигаретами в зубах, для изготовления бижутерии использовались янтарного цвета осколки грейслендских бутылок из-под эля, а маленькие медали — местный сувенир — очень напоминали грейслендские монеты.

За свой кулечек изюма — экзотическая редкость для местного населения — она получила отвратительно пахнущую мазь, завернутую в жесткие листья какого-то неизвестного ей местного кустарника. Больше ей на берегу было нечего делать, и она вернулась на борт «Слепой калеки», а вскоре появился и Джив-Хьюз. Его изменившееся поведение сразу же привлекло ее внимание. Веселость как рукой сняло, он еле переставлял ноги. Рот и плечи выражали обиженное уныние. Проходя, он скользнул по ней взглядом, как по пустому месту. Она хмуро посмотрела ему вслед.

«Слепая калека» покинула стоянку Пиджи. Лизелл намазала ягарской мазью лицо, шею и руки и вернулась к чтению. Потекли часы. Мазь оправдала все ожидания — насекомые оставили ее в покое.

Дважды подходил Гирайз, чтобы перекинуться с ней словом, и она с удивлением отметила про себя, что чувствует себя неловко в его присутствии. Он был дружелюбен — даже притворился, что не замечает бьющего в нос запаха вонючей мази, — но ей все равно было неловко. Это из-за прошлой ночи, поняла она: нелепо, но она не могла отогнать воспоминаний о бессонной ночи в освещенной луной каюте, когда она наблюдала, как он спит или притворяется спящим.

А что будет этой ночью? А следующей?

Она старалась ничем себя не выдать и болтала легко и непринужденно.

Во второй половине дня «Слепая калека» вновь причалила к берегу у излучины реки. Здесь джунгли уступили людям крошечный клочок земли, и те сразу же поставили на нем свои жалкие тростниковые лачужки: дунет ветер — и развалятся.

Опять пустая трата времени. Зачем? Нахмурившись, Лизелл отложила книгу и наблюдала, как капитан Джив-Хьюз сошел на берег один, поспешил к хижинам и вскоре скрылся за их хрупкими стенами. Поднявшись со стула, она принялась ходить взад и вперед. Прошло сорок минут, прежде чем он вернулся. Голова и плечи опущены, ноги еле переступают. Подняли трап, и «Слепая калека» продолжила свой путь.

С такими успехами они не то что не перегонят, а никогда не догонят «Водяную фею». Лизелл кипела в бессильной злости. Книга Гирайза больше не занимала ее.

Четыре часа спустя, когда «Слепая калека» снова остановилась у крошечной деревушки, название которой и не выговорить, терпение Лизелл лопнуло. Когда капитан проходил мимо, она начала горько жаловаться.

Он не удостоил ее ответом. Тяжелой походкой сошел на берег, не видя и не слыша ее. Лизелл смотрела ему вслед, но ее возмущение сменилось тревогой. Что-то в его облике беспокоило ее, в его глазах было что-то не так — остановившийся, пустой, почти безжизненный взгляд. Такими глазами смотрели на нее со стен чучела животных.

Не заболел ли Джив-Хьюз? Может быть, у него жар? Сможет ли он довести лодку до Юмо? Да, она понимала, что думать так крайне эгоистично. При других обстоятельствах ей стало бы стыдно, но не сейчас.

Капитан отсутствовал целый час и вернулся еще мрачнее, чем раньше. «Слепая калека» прошла под парами еще несколько жалких миль вниз по реке и на закате бросила якорь. Джив-Хьюз вернулся в свою каюту. Мотор заглох, и стало тихо. Опустилась душная ночь.

— Интересно, а есть мы будем сегодня? — громко спросила Лизелл.

— Соскучилась но капитанской стряпне? — отозвался Гирайз.

— Это все же лучше, чем умереть с голоду. Но он весь день сегодня такой, я бы сказала, потерянный, что, может статься, и не накормит нас.

Они стояли у борта и смотрели, как над лесами Орекса восходила луна. Легкой дымкой рассеивался бледный свет. Послышались крики ночных птиц, жужжание насекомых, хор лягушек, и желудок Лизелл подхватил их очередную песню. Она покраснела: неужели Гирайз слышал?

— Я не прочь поужинать, и не хочу терпеть эксцентричные причуды старика Джив-Хьюза, — сообщил он.

Ну конечно, он слышал урчание и теперь старается замять неловкость.

— Предлагаю отправиться в камбуз на поиски съестного, — продолжал он. — Может быть, найдем, чем можно перекусить.

Она кивнула, и они пошли вниз. Неожиданно их внимание привлекли странные звуки, доносившиеся из капитанской каюты. Дверь стояла открытой, Лизелл заглянула и увидела Джив-Хьюза, лежащего на полу, уткнувшись лицом в ладони, плечи его вздрагивали. Задумайся она в эту секунду — вероятнее всего, тихо прошла бы мимо. Но, не раздумывая, она с участием выпалила:

— Капитан, что с вами? Вы заболели?

Он поднял лицо, и она увидела его распухшее лицо и покрасневшие глаза. Губы его дрожали, и он еле выговорил:

— Ничего не осталось.

— Что?

— Джив-Хьюз предлагал деньги, побрякушки, табак, ксусси, свою лодку и Оонуву в придачу. Он предлагал все, что у него есть, но все бесполезно. Ничего не осталось.

— Капитан, вы нездоровы. Вам лучше лечь. Я принесу вам влажное полотенце, чтобы положить на…

— Не поможет. Джив-Хьюз нуждается в особом питье, это единственное, что может его успокоить и развеселить. И он вам говорит — его не осталось! Три раза сегодня он останавливался, чтобы раздобыть его, и каждый раз безуспешно. Растение заболело и сбросило листья, все запасы кончились, нельзя достать ни за какие деньги!

— Не повезло. Но не расстраивайтесь, мы что-нибудь придумаем, — Лизелл быстро соображала. Чтобы вновь превратиться в морского волка, этому дрожащему, обливающемуся слезами бедняге нужно какое-нибудь тонизирующее средство, и это средство надо достать. — Надо порыться в камбузе, там наверняка масса всякой всячины. Сообразим какой-нибудь напиток, чтобы заменить…

— Ты, глупая идиотка в юбке, это нельзя ничем заменить! — закричал капитан. — Ты что, слепая или совсем глупая? Есть одна, только одна, особая и несравненная. Одна королева, одна императрица, одна богиня, одна…

— Марукиньюту, — подсказал Гирайз. — Вы выпили всю марукиньюту, капитан?

— Ну, наконец-то дошло, — кивнул Джив-Хьюз, и слезы снова хлынули у него из глаз. — Как вы догадались, сэр, единственное утешение покинуло Джив-Хьюза. Как он переживет эту ночь? Как он переживет утро? Он должен пополнить истощившиеся запасы. Осталось еще с полдюжины стоянок до Яга-Та'ари. Мы обыщем их все.

— Нет! — воскликнула Лизелл, не в силах сдержать свой ужас. — Время поджимает. Больше не будет никаких незапланированных остановок. Ни одной.

— Ради такого дела я сделаю столько остановок, сколько нужно. — Маленький желвачок на лице Джив-Хьюза непроизвольно дернулся, на секунду появилась кривая улыбка.

— Не может быть и речи. Больше никаких остановок, я не потерплю этого!

— «Слепой калекой» командует Руп Джив-Хьюз. Он здесь капитан, и он советует мадам не забывать этого.

— Если у капитана есть хоть капля ответственности… — начала Лизелл, но заставила себя замолчать. Сменив тон, она сладко продолжила: — Мы могли бы обсудить плату, капитан. Возможно, если дополнительно пересмотреть…

— Никакие деньги не могут отвлечь капитана от его цели.

Ее вновь охватило негодование, и она с жаром начала:

— Насколько я помню, Джив-Хьюз обещал моментально доставить нас в Юмо…

— Это и в его, и в наших интересах, — мягко перебил ее Гирайз. Капитан посмотрел на него своими мокрыми пустыми глазами. — Вы сделали сегодня три остановки, и все впустую. И завтра удача вам не улыбнется. На этих остановках мы только время потеряем, здесь искать нечего. Но Юмо Таун — это источник, который никогда не иссякает. Там любимая Джив-Хьюзом марукиньюту течет таким же нескончаемым потоком, как и сама Яга. Так давайте же поторопимся в Юмо, капитан. Там вы снова найдете свое счастье.

Казалось, капитан задумался над его предложением. Несколько мгновений он молча соображал. Наконец он ответил:

— Сэр, Джив-Хьюз верит, что вы нашли выход. Вы на правильном пути, и он вам уступает. Он будет следовать вашим советам. Помогите ему подняться, если вы не против.

Гирайз поднял его.

— А, так уже лучше. — Капитана немного покачивало, но он нашел точку равновесия. — Джив-Хьюз снова стал самим собой, хозяином своей судьбы, воспламененным новым решением. Его спасение — в Юмо Тауне. Мы слишком медлим. Мы больше не будем транжирить время, мы отправляемся на юг на самой большой скорости и прямо сейчас.

— Отлично! — обрадовалась Лизелл.

— А, к мадам вернулось хорошее настроение. Джив-Хьюз понимает, что она на него ворчала не потому, что злая, а потому, что ничего в жизни не понимает. И он готов простить ее.

— Тогда поднимаем якорь?

— Джив-Хьюз готов реку поджечь.

— Не советую, — заметил Гирайз; не обращая внимания на ее удивленный взгляд, он добавил: — Вы не можете вести лодку ночью, капитан.

— Нет, он может, — настойчиво вмешалась Лизелл. — Капитан готов рискнуть, не так ли?

— Мадам, он…

— …простой смертный и не видит в темноте, — невозмутимо договорил Гирайз. — Он не сможет в темноте различить воронки, упавшие деревья, наполовину скрытые в воде препятствия, он не сможет ориентироваться по береговым знакам…

— Это не имеет значения, — настаивала Лизелл. — В это время года вода высока, риск минимальный. Вы же сами это говорили, капитан? Ну так поплыли! Давайте же!

— Малейшая оплошность — и «Слепая калека» сядет на мель. И мы будем сидеть неизвестно сколько вдали от Юмо и всех его прелестей, — неумолимо продолжал Гирайз. — Неужели капитан поддастся безрассудным импульсам?

— Не поддастся, — решил Джив-Хьюз.

— Вот такие они — мужчины! — воскликнула Лизелл разочарованно. — Где же ваша смелость?

— Джив-Хьюз восхищается боевым духом мадам, но советует ей усмирить свой пыл рассудительностью. — Казалось, боевой дух самого капитана значительно поднялся. Слезы высохли, и в глазах появилась жизнь. Он даже попробовал хихикнуть. — Итак, в соответствии с новым решением Джив-Хьюза с первыми лучами солнца «Калека» полетит к назначенной цели! Ну а сейчас, дорогие друзья, пора бы и перекусить. Сегодня вечером Джив-Хьюз рад предложить вам жаркое.

Ночь — жаркая, душная и бесконечная. Лизелл спала плохо: бессонница плавно перетекала в тяжелый сон, и она не понимала, то ли кто-то скребется в дверь каюты, то ли ей это снится. Если бы она была одна, ей вряд ли удалось бы сомкнуть глаза. Но Гирайз был здесь, и ей не было страшно.

Гудок парохода разбудил ее на рассвете. Слабый свет серого раннего утра едва проникал в иллюминатор, но мотор лодки уже работал. Гамак Гирайза был пуст. Он куда-то ушел, оставив ее нежным ухаживаниям Оонуву. Хотя нет, когда «Слепая калека» на ходу, кочегар привязан к своему котлу. Сейчас его нечего бояться.

Она сползла с гамака, насколько возможно, привела себя в порядок и отправилась на камбуз, где задержалась ненадолго, отвратительно позавтракав несколькими ложками вчерашнего жаркого, после чего поднялась на палубу.

По местным меркам влажный воздух был свеж. Призрачно-белый туман плотно лежал на поверхности реки, высокие деревья толпились по берегам, неясно вырисовываясь в белой дымке. Туман непрерывно жужжал, клубился бесчисленными невидимыми насекомыми.

Примерно через час поднявшееся над горизонтом солнце растопило бы утренний туман, но Рут Джив-Хьюз, заметила она с удовлетворением, не хотел ждать милостей от природы. Капитан стоял у руля. Выдвинув вперед челюсть, презирая возможные опасности, он направлял «Слепую калеку» на юг, в Юмо, на предельной скорости.

Ветерок шевелил ее волосы и приятно холодил покрытое испариной тело. Для того чтобы поддерживать такую скорость, котел должен был работать на полную мощь. Значит, кочегар сейчас трудится внизу как раб. Отлично.

Так она стояла некоторое время, наслаждаясь скоростью, ока не пошел дождь. Небо потемнело настолько, что стало казаться, будто время повернуло вспять и ночь вновь опустилась на землю. Леса Орекса потонули во мгле, и дождь стоял стеной. Она ничего не видела сквозь эту стену и понимала, что капитан находится в таком же невыгодном положении, но «Слепая калека» не снижала скорости. Она терялась, не зная, считать ли такое безрассудство плачевным или восхитительным.

Спасаться от проливного дождя было поздно. Ее одежда уже насквозь промокла. Лизелл спустилась вниз, чтобы переодеться, и обнаружила, что ее свернутая одежда покрыта мохнатой белой плесенью. Она поскребла ее пальцем; едкий запах ударил в нос. Она с отвращением хмыкнула. Теперь ей даже не во что переодеться.

Битый час она провела, отстирывая заплесневелую одежду и развешивая ее на стропах гамаков. На воздухе она, конечно, не высохнет, но можно попробовать досушить ее над плитой в камбузе.

Покончив со стиркой, она вернулась к книге Гирайза, за чтением которой провела остаток утра. К полудню дождь устал лить, а «Слепая калека» — мчаться на предельной скорости. Рокот мотора изменился, лодка заметно сбавила ход, и она услышала голос капитана, громкий и злой. Заинтересованная, Лизелл поднялась на палубу, омытую сейчас первыми лучами солнца, и тут же получила ответ на большую часть своих вопросов.

Кочегар Оонуву сидел на корточках, жадно поедая заплесневелые сухари. Тело его было мокрым от пота и покрыто черной угольной пылью. Он часто дышал, видимо, вследствие напряженной работы внизу. Похоже, он сделал перерыв в работе, чтобы отдохнуть и освежиться. У мальчика полное право пообедать в спокойной обстановке, согласилась Лизелл, но капитан, кажется, смотрел на это по-другому.

Рупа Джив-Хьюза было не узнать, от его былой веселости не осталось и следа. Его искаженное лицо побагровело под татуировками, и он как бешеный что-то орал по-ягарски. Лизелл не понимала ни слова, но жестикуляция капитана говорила сама за себя. Кочегару приказывали немедленно вернуться на место.

Оонуву пожал плечами и пробурчал что-то с набитым ртом. Капитал гаркнул еще раз. Оонуву неподвижным взглядом смотрел прямо перед собой и продолжал жевать. Тогда Джив-Хьюз, свесившись с мостика, выхватил из рук кочегара сухари и вышвырнул их за борт. Оонуву зашипел и оскалил зубы. Джив-Хьюз продолжал орать и грозить кулаком.

Лизелл затаила дыхание и посмотрела на Гирайза, который стоял неподалеку и наблюдал за происходящим. Она бессознательно повернулась к нему с немым вопросом или призывом, и он недвусмысленно кивнул ей.

— Не лезь, — говорил он ей молча. — Не вмешивайся.

Ничего другого она и не ожидала от бывшего Благородного в'Ализанте, наследственного сеньора. В конце концов, он был воспитан в твердой убежденности, что все, кто стоит ниже его по рождению, ниже и во всех остальных своих проявлениях. Непокорные слуги, ленивые или упрямые лакеи, возмущающиеся крестьяне и рабочие не заслуживают симпатии господина маркиза. Возможно, он верит, что нагоняй — это именно то, чего дерзкий ягарец и заслуживает.

Но в Лизелл Дивер нет ни капли крови бывших Благородных, и она не собирается праздно стоять в стороне в то время, как капитан терроризирует подчиненного ему туземца. Если Джив-Хьюз посмеет ударить парня, то она… она… она тогда…

Что? Защищать? Протестовать?

Она не знала. Но в этот момент сам Оонуву разрешил ее дилемму, не спеша поднявшись на ноги. Он как-то замысловато зевнул и неуклюже направился к сходному трапу. Джив-Хьюз проводил его злобным ворчанием. Кочегар лениво посмотрел назад поверх голого плеча. Проходя, он метнул взгляд своих черных глаз в сторону Лизелл и медленно провел языком по нижней губе. Ее симпатия к нему мгновенно исчезла.

Оонуву скрылся в машинном отделении. Труба запыхтела дымом, и рокот мотора усилился. Руп Джив-Хьюз удовлетворенно крякнул и встал к рулю. «Слепая калека» набрала скорость, а Лизелл вернулась к прерванному чтению.

Во второй половине дня новый взрыв эмоций вызвал ее на палубу. На этот раз Гирайза не было видно. Но Оонуву так же сидел на палубе — еще более потный и грязный, с бутылкой ксусси на коленях, а над ним нависал разгневанный Джив-Хьюз. В то время как капитан ярился и неистовствовал, кочегар поднес бутыль к губам и неторопливо отпил из нее. Отставил ксусси в сторону, поднял лицо к небу, напрягся, наморщил лоб и плюнул по-ягарски — выпустил вверх фонтан из ликера и слюны. Струя описала кривую и разлетелась брызгами по палубе на расстоянии нескольких футов от того места, где стояли сандалии Рупа Джив-Хьюза. Нога незамедлительно нанесла глухой удар по ребрам Оонуву, отшвырнув кочегара в сторону. Бутыль с ксусси подпрыгнула, упала и разбилась вдребезги, ликер растекся по палубе. Ощерившись, Оонуву схватил острый керамический осколок и вскочил на ноги. В руках капитана блеснул нож. Они напряженно застыли лицом к лицу, молча выжидая.

Лизелл не верила своим глазам. Оцепенела. Они готовы были убить друг друга — этот сумасшедший капитан и его провинившийся кочегар, и она была бессильна остановить их. Их идиотская озлобленность несомненно задерживает ее и даже может лишить шансов на победу, и она не может этого предотвратить.

Неважно, успокоила ее пришедшая в себя практичная часть ее мозга. Даже если один из них или оба они погибнут, Гирайз и я найдем способ управлять этим корытом.

Холодная ясность этой мысли поразила ее. На мгновение она удивилась самой себе.

Обретя дар речи, она поспешно заговорила:

— Прекратите, прекратите сейчас же. Капитан, пожалуйста…

Джив-Хьюз плевать на нее хотел. Он ответил ей залпом кирентской брани.

Черные глаза Оонуву сверкали, он что-то шептал.

В руке Джив-Хьюза устрашающе сверкало стальное лезвие ножа.

Кочегар смерил капитана взглядом, затем небрежно отшвырнул осколок в сторону. Напряжение спало. Оонуву повернулся и медленно пошел прочь. Сильный пинок ускорил его отступление. Оонуву зашатался, балансируя в воздухе, и посмотрел на капитана так, что у Лизелл похолодело в душе. Затем он что-то прошептал, улыбаясь, и это было еще более зловеще, чем его взгляд. Он спустился по трапу вниз и исчез из виду.

Стычки как не бывало, Джив-Хьюз спрятал нож в карман встретив встревоженный взгляд Лизелл, он весело посоветовал:

— Не беспокойтесь, мадам. Джив-Хьюз просто маленько поучил своего подчиненного, вот и все. Иногда немного строгости только на пользу.

Вечером, незадолго до заката «Слепая калека» вошла в узкие, закрученные в спирали протоки Яга-Та'ари. Леса Орекса, до сего момента находившиеся на приличном расстоянии за счет широкого разлива Яги, сейчас подступили угрожающе близко, почти вплотную.

Лизелл и Гирайз стояли на палубе. Она только что рассказала ему о втором столкновении между Джив-Хьюзом и Оонуву, назвав капитана отупевшей от пьянства свиньей, а кочегара — испорченным мальчишкой. После этого разговор прервался, и они молча наблюдали за проплывающими мимо джунглями.

С такого близкого расстояния джунгли производили совсем иное впечатление. Заросли гуще. Темнее. Непроходимее. Протока была настолько узкой, что «Слепая калека» едва протискивалась по ней, а ветки высоких деревьев сплетались над водой, образуя тенистый тоннель. В сумеречном тоннеле воздух был неподвижен, очень влажен и неприятно пах древесной гнилью. Лизелл представила, как рассеянные в воздухе тлетворные споры проникают ей в легкие и с присущей джунглям буйной жизненной энергией распространяются и расползаются по всему телу, покрывая внутренности победоносной плесенью. Ее передернуло.

— Что случилось? — спросил Гирайз.

— Ничего, воображение разгулялось. Мне просто не нравится это место, вот и все, — призналась она. — Может, оно и экзотическое, и чудесное по-своему, только мне не нравится. У меня такое чувство, что за мной наблюдают.

— Вполне возможно, — спокойно согласился Гирайз. — Сюда, к протокам Яга-Та'ари, грейслендское присутствие еще не дошло, здесь все еще правят люди из Блаженных племен, и скорее всего они пристально наблюдают за незнакомцами, оказавшимися на их территории.

— Они действительно могут быть где-то здесь? — Она пристально вглядывалась в окружающие джунгли, но темные заросли хранили свои секреты. Вдруг ее поразила новая мысль. — А эти Блаженные племена нападают на путешественников? Они опасны?

— Говорят, они любят пускать отравленные стрелы, выдувая их из специальных боевых трубок, — ответил Гирайз. Разговор угас сам собой, и они оба спустились вниз.

«Слепая калека» бросила якорь, когда серая мгла сумерек сгустилась до такой черноты, что хоть глаз выколи. Ни бледный свет луны, ни слабый свет звезд не пробивался сквозь густо переплетенные над головой ветви. Слышался плеск воды за бортом, но саму воду было не разглядеть.

Ужинали они в этот вечер поздно, предложено было все то же жаркое. Оонуву к ужину не явился. Его или выгнали, или он сердился. Ей не очень хотелось выяснять причину. Руп Джив-Хьюз выпил огромное количество ксусси, попотчевал слушателей уже известными баснями и вскоре уснул за столом. Его храп заполнил крошечное пространство камбуза, к нему примешивалось непрерывное жужжание насекомых, кваканье многочисленных земноводных тварей, крики ночных птиц и рыки животных, доносившиеся из глубины чащи, неуловимые, тонкие звуки флейт…

Флейт?

Тихие высокие ноты прежде проникли и отпечатались в ее сознании, и только потом она услышала их в реальности и уже не могла отрицать наличие этих звуков в природе. Музыка, если эти звуки можно было назвать музыкой, поражала чужеродностью. Она изливалась из недоступной пониманию души, по всей видимости, Блаженных племен. Она посмотрела на Гирайза, сидящего за столом напротив, и по его лицу поняла, что он тоже слышит эти звуки. Их глаза встретились, и он пожал плечами — движение быстрое, но очень красноречивое.

Оставив капитана Джив-Хьюза сидящим в бессознательном состоянии, они перешли в главную каюту. Лизелл на ощупь в кромешной темноте начала готовиться ко сну. Наконец она забралась в свой гамак и услышала скрип гамака в другом конце каюты — Гирайз тоже лег.

Какое-то время она лежала с широко открытыми глазами, абсолютно ничего не видя перед собой, напряженно вслушиваясь в жуткий хор поющих в джунглях флейт. Звук рождался и замирал, подчиняясь непонятной логике, странно чарующий. В те моменты, когда музыка затихала, она ловила себя на мысли, что, нетерпеливо затаив дыхание, ждет продолжения.

Смешно и нелепо. Нет ничего страшного в этой тихой музыке джунглей.

Гирайз рассказал ей про боевые трубки и отравленные стрелы. Неужели в этом была такая уж насущная необходимость? Он лишил ее сна своими страшными небылицами, а сам спит, наверное, без задних ног. Лизелл лежала и терялась в догадках. Флейты жаловались и стенали, а мрак давил всей своей необъятной массой. Наконец у нее кончились силы выносить все это, и она тихим шепотом позвала:

— Гирайз?

— Да, — тут же откликнулся он.

— Я разбудила тебя?

— Нет. Тебя что-то тревожит?

— Нет, что ты. Извини, я не хотела тебя беспокоить.

— Ты не беспокоишь. Что случилось?

— Ничего. Просто здесь так темно, и я просто хотела проверить, хотела убедиться…

— В чем?

— Что ты здесь.

— Я здесь.

Она ничего не видела в темноте, но знала, что он в этот момент улыбнулся, и она подарила ему ответную улыбку — в темноту. И сразу же крепко уснула.

 

XV

Едва только забрезжил рассвет, дверь каюты со стуком распахнулась, разбудив Лизелл. Она открыла глаза и села. Бледный свет раннего утра заполнял маленькое пространство каюты. Она увидела, что Гирайз уже на ногах и стоит лицом к Рупу Джив-Хьюзу, закрывавшему весь дверной проем.

Джив-Хьюз — заспанный, с опухшим лицом и все еще зловонно дышащий перегаром — излучал сильную тревогу. Его руки тряслись, а налитые кровью глаза бегали по сторонам. Без какого-либо вступления он объявил:

— Пассажиры, мы попали в непредвиденную ситуацию! Требуется ваша помощь!

— Какая ситуация? — Лизелл соскочила с гамака, сон как рукой сняло. — Какая помощь?

— Он сбежал! — объявил Джив-Хьюз. — Неблагодарный маленький дезертир спрыгнул с лодки. Будь он постарше, капитан приказал бы его повесить!

— Вначале капитану потребовалось бы его изловить, — заметил Гирайз. — Вы имеете в виду кочегара, я полагаю.

— Исчез сегодня ночью, совершенно позабыл о преданности и долге. Нечего сомневаться, прыгнул за борт и вернулся к своим дикарям в джунгли.

— Не понимаю, что на него нашло, — пробормотал Гирайз.

— Сэр, ваше легкомыслие здесь не к месту, — жалобно пробурчал капитан. — Позвольте Джив-Хьюзу напомнить, что насмешки вряд ли заставят котел работать. Из-за бегства Оонуву мы сели на мель в этих протоках, может быть, на несколько дней. Смейтесь над этим, если хотите.

— Ягарского мальчика можно заменить, — предположил Гирайз.

— Но сколько времени на это уйдет? — Джив-Хьюз нервно кусал нижнюю губу. — Сколько часов, а может быть, и дней мы будем томиться здесь, вдали от Юмо и всех даров цивилизации?!

Капитан тоскует по своей марукиньюту, подумала Лизелл. Это хорошо. Его отчаяние им на руку. Вновь она была удивлена и немного разочарована тем, в каком направлении текли ее мысли, но времени печалиться по этому поводу не было, так как Джив-Хьюз продолжал говорить:

— Мы не можем терять время, нам недосуг искать в джунглях здорового и послушного туземца. При таком положении дел остается только одно средство. Это средство — вы, дружище. Вы — наша надежда и спасение. Господин в'Ализанте, вы — новый кочегар «Слепой калеки», Я уверен, вы справитесь.

Он что, рассудка лишился? — недоумевала Лизелл. Он что, не понимает, что обращается к бывшему Благородному в'Ализанте, хозяину Бельферо, обладателю нескольких кварт самой голубой из голубых кровей Вонара? Он действительно думает, что господин маркиз возьмет в руки лопату и, согнувшись, примется бросать уголь ?

— Хорошо, — ответил Гирайз без малейшего колебания, и Лизелл в изумлении уставилась на него. — Огонь в топке за ночь не погас?

— Нет, теплится, — ответил капитан. — Несколько угольков еще тлели в золе, и Джив-Хьюз немного подбросил.

— Что ж, хорошо, пойдем.

— Джив-Хьюз восхищен вашим боевым настроем, сэр.

— Подождите, — Лизелл наконец обрела дар речи, и оба мужчины обернулись к ней. — Гирайз не должен работать один, я ему помогу.

Гирайз и капитан обменялись взглядами и не смогли удержаться от смеха.

— Спасибо, Лизелл. Великодушное предложение, но я не думаю, что мне потребуется помощь, — вежливо ответил Гирайз с серьезным видом. Этот тон мог обмануть любого, кто плохо его знал.

— Ты думаешь, я не в состоянии поднять несколько лопат угля? — спросила она, всеми силами стараясь сдерживать свою воинственность.

— Вполне можешь, только в этом нет необходимости.

— При такой жаре тяжело работать, время от времени тебе будет требоваться отдых. Пока ты отдыхаешь, я бы…

— Женская забота, которую проявляет мадам, очаровательна, очень даже очаровательна, — довольно улыбнулся Джив-Хьюз. — Но, увы, нам недосуг расточать восхищение по поводу ее великодушия.

Какая бездна снисходительности, да еще от такого болвана, подумала Лизелл, подыскивая, что бы такое уничтожающее и в то же время очень вежливое ему ответить.

— Все, не будем терять время, — прервал ее размышления Гирайз. — Пойдем.

Они оба вышли. Хмуро плетясь сзади, она продолжала думать. Очень хорошо, господин маркиз, можете обращаться со мной как с глупым ребенком. О, пусть ваша мужская гордость упивается своим превосходством, и чтоб вам утонуть в реках собственного пота.

Она умылась, позавтракала остатками холодного ужина и поднялась на палубу. Было прохладно по местным меркам, но совсем недолго. Солнце поднялось, его косые лучи пробивались сквозь густые заросли над головой и круглыми пятнами ложились на лодку и воду, образуя паутину из света и тени. Скоро влажный воздух нагреется до температуры парной бани, а пока она с удовольствием может погулять по палубе. А почему бы и нет? Ее попутчики считают, что только для этого она и предназначена.

Она медленно направилась к корме, часто останавливаясь, чтобы получше рассмотреть экзотическую флору, пылающую в тени джунглей всеми цветами и оттенками, понаблюдать за причудливой игрой солнечного света на поверхности Яги, воздушной акробатикой местных дневных летучих мышей. Влажный ветерок овевал ее лицо. «Слепая калека» набрала приличную скорость — должно быть, Гирайз внизу трудится, не покладая рук. А ведь он не привык к подобному труду, он не был рожден для этого, так он себя с непривычки доведет до полного истощения…

Да нет, не доведет, он не настолько глуп. Она сдержала порыв немедленно спуститься в машинное отделение. Он совершенно ясно дал понять, что не нуждается в ее помощи и не желает ее принимать. Вряд ли он получит удовольствие от ее непрошеного вторжения. Пусть работает до изнеможения, он сам сделал выбор.

Нахмурившись, она продолжила свой променад. Перед ее внутренним взором стояли уголь, лопата, пламя, пар, и она не обращала внимания на окружающие ее красоты природы, пока не свернула на корму, к правому борту лодки. Здесь она обнаружила пару маленьких чужеродных предметов, торчащих из фальшборта. Раньше их здесь не было, поэтому они мгновенно бросились ей в глаза. Она подошла ближе и внимательно рассмотрела их: пара аккуратных стрел с перьями на концах острыми наконечниками глубоко вошли в дерево. Стрелы поразили ее тем, как искусно они были сделаны и с какой невероятной силой выпущены.

Боевые трубки и отравленные стрелы, как говорил Гирайз.

Она быстро посмотрела в чащу леса. Но глаза наткнулись на непроницаемую сумеречную зеленую стену. Там никого не было видно, и в эту минуту она осознала, что сама-то стоит как раз открыто, как на ладони — удобная мишень. Поздно пугаться. Если бы кто-то хотел, то давно уже подстрелил бы ее, пока она разгуливала здесь четверть часа. Точно так же этот неизвестный мог подстрелить и капитана, который стоит на мостике, защищенный от солнца и дождя натянутой над головой рваной парусиной. По Джив-Хьюзу не было заметно, что он чем-то взволнован, значит, и ей не следует впадать в панику. «Повода проявлять враждебность у туземцев нет», — успокаивала себя Лизелл. С другой стороны, стрелы здесь для того, чтобы капитан их видел.

Осторожно вытащив две маленькие стрелы и неся их на расстоянии вытянутой руки, она направилась к мостику.

— Капитан! — крикнула Лизелл, и тот посмотрел вниз на нее. Она подняла вверх стрелы, чтобы он мог их увидеть. — Нашла их торчащими в борту нашей лодки.

— Замечательно, — спокойно кивнул Джив-Хьюз. — У мадам от этого путешествия останется на память восхитительный сувенир.

— Но как вы думаете, что это означает? — она опустила руку.

— Блаженные племена напоминают нам о своем присутствии.

— Понятно, но зачем? Что они хотят этим сказать? Это какое-то предупреждение? Угроза? Вызов?

— Да кто их знает! Джив-Хьюз плавает здесь на своей лодке лет двадцать пять, а то и более, но даже он не может похвастаться, что понимает этих ягарцев. Что там у них на уме?! Бесполезно даже пытаться разгадать.

— Не считаете ли вы, что нам надо предпринять какие-нибудь меры предосторожности?

— Какие, например?

Хороший вопрос. Она наморщила лоб. Ничего путного на ум не приходило.

Заметив ее замешательство, капитан, снисходительно посмеиваясь, успокоил:

— Мадам не следует без нужды расстраивать себя. Племена настроены дружелюбно, погода прекрасная, и Джив-Хьюз у руля, — с этими словами он вновь устремил глаза вперед.

Ей явно прочитали отповедь. Еще мгновение она стояла, глядя на него, затем пожала плечами и пошла прочь. Стрелы она продолжала сжимать в правой руке, не зная, что с ними делать. Может, за борт выбросить? Они, наверное, отравлены, а значит, опасны. Хотя они так искусно сделаны, что даже как-то стыдно выбрасывать их. Она еще раз внимательно изучила свою добычу и только сейчас заметила крошечные рисунки, выгравированные на полированной поверхности каждой стрелы. Тонкая работа и странно знакомая. Напоминает символы, которые она уже где-то когда-то видела.

Она прищурилась. Тут, конечно, хорошо бы лупу иметь, но у нее острое зрение, и она смогла различить несколько параллельных линий, причудливо скрещенных многоугольников, скопление точек, рисунки листьев, лодок, символические изображения птиц и много чего еще.

Но именно рисунки листьев разбудили ее память. Эту ярко выраженную лапчатость невозможно было не узнать, и она вспомнила, где она уже однажды видела подобное — на древних резных дощечках, украшавших хижину главного тл'г-тиза Бомиро-Д'талского племени, того самого тл'г-тиза, который когда-то предложит ей стать членом его племени на правах его младшей тринадцатой жены. Она еще сильнее прищурилась: несомненно, тот же самый символ. Но как он мог оказаться здесь? Бомирские острова находятся в самом центре залива Зиф, в сотнях миль к западу отсюда. Как могли Бомиро-Д'талские племена передать свои символы Блаженным племенам, проживающим на территориях Ягаро? Простое совпадение в воспроизведении листьев одного и того же растения? Нет. Эти весьма запоминающиеся листья в изобилии попадаются в лесах Орекса. Она не знает названия этого растения, но оно здесь растет повсюду, украшая оба берега протока Яга-Та'ари. Однако ни один из таких кустарников не попадался ей на Бомирских островах. Главный тл'г-тиз называл их «лист укс хоиво-Тл'гур-ги», что означало «принадлежащий раю», и тогда ей это название показалось фантастическим и странным. Сейчас она вспомнила, что в переводе с Бомиро-Д'талского «рай» также означает «земля Блаженных» и «земля праотцов». Еще она вспомнила, что в Бомиро-Д'талских устных преданиях сохранились сказания о предках бомиров, которые проделали по морю невероятное путешествие из пределов своей родной земли в сторону заходящего солнца.

Получается, что какая-то часть древних Блаженных племен отправилась из устья реки Яги на запад, и плыли они, влекомые теплыми, богатыми рыбой течениями Нижнего океана, пока не повернули на северо-запад и не попали в залив Зиф, где и поселились на Бомирских островах. Неужели так и было? Если она найдет доказательства этому, то можно на эту тему написать книгу. Получится серьезное исследование, которое, несомненно, привлечет внимание. Ее будут приглашать выступить с лекциями — а это внушительные гонорары, и ее ждет благополучная и независимая жизнь, даже если она и не победит в гонках Великого Эллипса.

Нет, ну а почему она должна проиграть?!

Хотя мысль об альтернативной возможности…

Она почти бежала по палубе, в возбуждении крепко сжимая в руке две стрелы. Подумать только, еще минуту назад она хотела выбросить это сокровище за борт! Ну нет, она сохранит их, чего бы ей это не стоило.

Вернувшись в свою каюту, она аккуратно завернула стрелы и спрятала на дно саквояжа. Сделав это важное дело, она поспешила в машинное отделение.

Там было как в аду. Жара стояла невыносимая, дышать было нечем, а единственного находившегося там человека было не узнать. Гирайз в'Ализанте обливался потом — взъерошенный, покрытый угольной пылью. Он снял рубашку, что было совершенно оправданно в таких обстоятельствах. До сей поры Лизелл видела его одетым с выдающейся безупречностью, и от представшего ее глазам зрелища все мысли о таинственных знаках на стрелах и о диких племенах, преодолевающих моря, вылетели у нее из головы. Она никогда не думала, что его худое тело так рельефно покрыто мышцами. Она старалась не смотреть на его обнаженную грудь, плечи, руки, поэтому упорно не сводила глаз с его лица и чувствовала себя полной дурой. Она ощущала, что щеки у нее пылают, как у школьницы, и неловкость возрастает.

Она спросила, не принести ли ему чего-нибудь выпить, и он с радостью согласился. Она пошла в камбуз, наполнила пивом консервную банку с отрезанным верхом, которая служила кружкой, и вернулась назад, в машинное отделение. Она с интересом наблюдала, как он залпом осушил посудину. До этого она и представить себе не могла, что господин маркиз способен пить таким образом, да и вообще делать что-либо, что выходит за рамки приличий. Он вытер рот тыльной стороной руки, и она совсем оторопела. Она видела, что его длинные волосы прилипли тонкими прядями к мокрому лбу, и ей хотелось убрать их, чтобы они не лезли ему в глаза, но она сдержала свой порыв. Ему надо какую-нибудь повязку на лоб, чтобы пот впитывался. Она представила красную косынку над этим худым, загорелым, черноглазым лицом, золотую серьгу в ухе для большей экзотики — вот тебе и облик настоящего пирата. Она рассмеялась. Когда он спросил, чему она смеется, она не стала отвечать, а начала рассказывать о ягарских стрелах, торчащих в борту лодки, о равнодушии капитана. Она хотела рассказать ему о символе листа и его возможном значении, но огонь под котлом потребовал подкинуть угля, и Гирайзу пришлось взяться за лопату.

Она еще раз сходила на камбуз, принесла ему полную кружку пива и чашку холодного жаркого и наблюдала, как он осушал одно и жадно поедал другое. Когда она вновь предложила сменить его, он, в полном соответствии с ее ожиданиями, мгновенно ответил отказом.

— Ты, должно быть, считаешь меня абсолютно бесполезной, — обиделась Лизелл.

— Вовсе нет. Но я не могу стоять и смотреть, как ты ломаешь спину над угольным ларем.

— Но я же не хрустальная, Гирайз.

— Иногда я задаюсь вопросом, а не из стали ли ты случаем сделана, но это к делу не относится. Ты молода и сильна, и я легко допускаю, что несколько минут физического труда не повредят твоему здоровью, но мои чувства будут страдать. Полагаю, это издержки моего воспитания. Постарайся не воспринимать это как личное оскорбление, но я не выпущу эту лопату из рук.

Ей следовало бы рассмеяться в ответ на такое объяснение, но она покинула машинное отделение в покое и удовлетворении. Несмотря на его юмор и дипломатичность, было совершенно очевидно, что он считает ее бесполезной. И она будет так думать, сколько бы он ни отнекивался…

«Слепая калека» шла на хорошей скорости весь день, что было не так уж и хорошо с точки зрения безопасности. Лизелл с беспокойством следила, как Джив-Хьюз с веселой развязностью рулил по узким, мелким протокам Яга-Та'ари, обходя коварные крутые повороты, слепо бросаясь в достигающие самой воды занавеси из ветвей, сучьев и лиан. Окажись на пути одно-единственное поваленное дерево или просчитайся он на дюйм при повороте, катастрофы не избежать. Но либо капитан обладал сверхъестественными способностями, либо ему благоволила удача. «Слепая калека» неслась вперед, целая и невредимая, и опасения Лизелл постепенно угасли. Она могла бы даже наслаждаться скоростью, если бы признаков присутствия Блаженных племен не становилось все больше.

Где-то в районе полудня до нее стали доноситься едва слышные высокие ноты их флейт, и сердце у нее заколотилось. Подойдя к борту, она вглядывалась в тенистые джунгли, но ничего не видела в их полумраке. Флейты умолкли, и она расслабилась — но напрасно, потому что буквально через несколько минут музыка возобновилась, едва слышная, временами прерывающаяся. Чем ближе к вечеру, тем явственнее звучало пение флейт. Она не могла отмахнуться от этой музыки, равно как и понять ее смысл. Мелодия и ритм ни на что не были похожи, она не могла даже уловить какой-либо закономерности, но продолжала пытаться разгадать эту загадку.

Звуки стихли ближе к вечеру, и именно в это время она впервые увидела представителей Блаженных племен. Две невысокие, покрытые татуировками фигуры замерли в тени у берега, молча наблюдая за проплывающей мимо «Слепой калекой». Они стояли совершенно неподвижно, почти сливаясь с окружающими их джунглями, и хотя они не предпринимали попыток спрятаться, она могла бы не заметить их, если бы солнечный луч не сверкнул, отразившись в стеклянных бусах, вплетенных в их косы. Она затаила дыхание и не спускала с них глаз. Они также смотрели на нее не отрываясь, но она ничего не могла прочитать по их лицам. Оба дикаря держали в руках… Флейты? Или боевые трубки? При таком освещении трудно определить.

«Слепая калека» прибавила скорости. Стоявшие как статуи туземцы остались позади и почти сразу же ушли, растворившись в чаще. Снова полились звуки флейт, но Лизелл наконец-то позволила себе перевести дух.

После этой встречи всю оставшуюся часть дня они периодически попадались ей на глаза: то стоя в тени деревьев, то сидя на корточках на плоских, покрытых мхом камнях у самой кромки воды, иногда просто оседлав ветки, нависавшие над водой. Они не выражали открытой враждебности, не гримасничали, не пытались стрелять своими отравленными стрелами, но Лизелл улавливала висящую в воздухе слепую, из самой глубины поднимающуюся враждебность. По ее телу побежали колкие мурашки. И ее потянуло с палубы вниз, где она несколько часов провела над одним из одолженных Гирайзом исторических трактатов.

Наступившей ночью, лежа в кромешной тьме каюты, она уже не задавалась вопросом, спит Гирайз или нет. Только коснувшись гамака, он тут же провалился в сон. И сейчас его глубокое ровное дыхание сплеталось с бесконечными дикими криками джунглей и стенаниями флейт. Она готовилась к длительной бессоннице, но уснула почти сразу.

Когда она проснулась, зеленоватый полумрак, типичный для этого региона, заполнял каюту. Гамак Гирайза был пуст. Мотор лодки подрагивал: «Слепая калека» уже отмеряла мили водного пространства. Усердие капитана заслуживало похвалы. Он, должно быть, уже чувствует запах марукиньюту.

Она умылась, поела и вернулась к ставшей привычной сцене — капитан на мостике ведет свое суденышко, лавируя по узким протокам Яга-Та'ари, дикари из Блаженных племен выскальзывают из сумерек джунглей по обеим сторонам проток, чужеродная музыка и ощущение опасности висят в воздухе.

Этим утром в воздухе висело предчувствие беды: враждебность усилилась и сгустилась. Может быть, это мне только кажется, убеждала она себя.

Но сегодня одолженная книга не удерживала ее внимания.

Она нанесла визит Гирайзу в машинное отделение, но нашла его увлеченным своей работой; недоброжелательность атмосферы ничего, кроме безразличия, у него не вызвала. Он снова работал без рубашки. Она наблюдала, как он орудует лопатой, и игра его мышц на какое-то время отвлекла ее. Но постепенно предчувствия вновь заполнили все ее существо, вытеснив остальные чувства, и она ушла, еще более встревоженная.

Утро медленно доползло до полудня, и тут она увидела, что группа из шести туземцев идет по берегу параллельно курсу лодки. Одна из меднокожих фигур показалась ей знакомой, лицо и движения напомнили кочегара Оонуву, но полумрак джунглей и расстояние из позволяли рассмотреть как следует. Затем джунгли поглотили их, и она осталось в полном недоумении.

Через полчаса музыка флейт изменилась, они зазвучали настойчивее, и впервые послышались голоса Блаженных племен, высокие, напоминающие звериный визг. Вскоре раздался новый голос, вознесшийся над игарским хором. Глаза Лизелл метнулись к мостику. Руп Джив-Хьюз стоял, выкрикивая кирентский национальный гимн. Голова капитана была откинута назад, а на покрытом татуировками лице выражалась крайняя степень экзальтации. Его мощный баритон заглушил на время высокие голоса ягарцев. Пропев гимн дважды, он перешел на кирентскую застольную песню; не успев допеть ее, он уже шпарил вовсю непристойную нидрунскую народную песенку. Вибрирующие жуткие завывания отвечали ему из зарослей.

Все утро «Слепая калека» виляла по самой мелкой и извилистой протоке Яга-Та'ари. И сейчас она была на самом крутом повороте это узкого канала, казалось, что джунгли выставили подножку, но и перед этим препятствием Руп Джив-Хьюз не дрогнул. Он рулил, не сбавляя скорости, бешено сверкая глазами и вопя громкие песни.

Не успела «Слепая калека» преодолеть покрытую зарослями стрелку, как Лизелл увидела, что канал перекрыт: три огромных дерева со свежими следами топора лежали, перекинутые с одного берега на другой. На эту баррикаду крадучись взбирались дикари Блаженных племен, вооруженные боевыми трубками. Почти вплотную к поваленным деревьям подошла и остановилась «Водяная фея», на ее палубу высыпали пассажиры.

Джив-Хьюз мгновенно оборвал песню и резко крутанул руль. Не успела лодка сменить курс, как один из туземцев, патрулирующий правый по борту берег, — подвижная, юная фигура, в которой теперь легко можно было узнать бывшего члена экипажа «Слепой калеки» Оонуву, — поднес к губам боевую трубку и выпустил маленькую оперенную стрелу. Она вонзилась в горло капитана. Джив-Хьюз захрипел и упал. Оонуву даже в лице не изменился. «Слепая калека» неслась прямо на попавшую в ловушку «Водяную фею», чьи пассажиры завизжали и бросились врассыпную.

Лизелл секунду стояла как парализованная, но мгновенно очнулась и кинулась к мостику. Инстинкт приказывал ей схватить штурвал точно так же, как она выхватила бы вожжи у сраженного возницы летящего в кювет экипажа. Если бы она остановилась и подумала, то ей стало бы очевидно, что ее инстинкт ошибается: чтобы развернуть лодку, у нее не оставалось ни времени, ни пространства. Как молния, она взлетела на мостик, бросила взгляд на лежащего с широко открытыми остановившимися глазами Джив-Хьюза и потянулась к штурвалу. Но не успела она его коснуться, как «Слепая калека» мощным ударом носа протаранила левый борт «Водяной феи» ближе к корме. От удара Лизелл упала на колени. Она тут же вскочила, потрясенная ужасом: полдюжины несчастных пассажиров соскользнули в образовавшуюся в «Водяной фее» пробоину и головой вниз полетели в воды протоки Яга-Та'ари.

Вслед за ними с палубы в воду полетели канаты и спасательные пояса, трое из упавших сразу же были подняты на борт. Остальным троим повезло меньше.

В протоке поднялся великий переполох. Вода бурлила, пенилась, казалось, она вот-вот закипит. Поверхность воды начала переливаться всеми цветами радуги, как будто кто-то рассыпал огромное количество драгоценных камней, она сверкала даже в тени. Лизелл смотрела как зачарованная, на время потеряв способность воспринимать реальность.

Сияние поглотило трех мужчин, оказавшихся в воде, и они заметались с неистовыми криками. Странная, вибрирующая волна поднялась и накрыла их. Неподвижная россыпь драгоценностей превратилась в вихрь из миллиарда гладких крылышек, которые трепетали так быстро, что в глазах рябило.

Жуки, догадалась Лизелл. Огромный рой водяных жуков.

Тела упавших пассажиров покрылись сверкающими точками. Лиц не было видно, вместо них — блестящие разноцветные маски, но Лизелл узнала так хорошо знакомую ей просторную темно-бордовую блузу. В маске на лице хозяина блузы образовалась брешь, оттуда вырвался крик и мгновенно оборвался, так как сверкающий поток влился в открытый рот. Человек рвал ногтями свое лицо, на секунду показалась окровавленная плоть. Проступили обезображенные черты лица Поба Джила Лиджилла, и тут же их залепила новая армия прожорливых насекомых, приступивших к своей работе. В следующее мгновение Джил Лиджилл, уже переставший бороться, ушел под воду. Остальные двое вскоре последовали за ним. Еще несколько минут вода на этом месте бурлила, затем сияние ослабело и превратилось в мерцающую волну, но наконец пир был окончательно завершен и рой исчез.

Только сейчас Лизелл поняла, что она стоит, вцепившись мертвой хваткой в совершенно бесполезный штурвал. Голова кружится, а в желудке все переворачивалось. Они сделала несколько глубоких вдохов-выдохов, и дурнота уменьшилась. Сзади послышались шаги; обернувшись, она увидела Гирайза.

— Поб Джил Лиджилл, — слабо выдавила Лизелл.

— Я знаю, я видел.

— Там было еще два человека в воде, с ним. Я не рассмотрела их. Каслера…

— Там не было. Уверяю.

— И Джив-Хьюз. Оонуву застрелил его.

— Ты уверена?

— Да.

— А с тобой все в порядке?

— Да. А ты как?

— Все нормально.

— Что теперь делать? — Она огляделась. «Слепая калека» и «Водяная фея» прочно сцепились, обе полностью потеряли способность двигаться, и пассажиры оказались запертыми, как в тюрьме. В отличие от «Слепой калеки», у «Водяной феи» были спасательные шлюпки, на которых пассажиров и команду можно было по очереди перевезти на берег. Но туземцы из Блаженных племен со своими боевыми трубками заняли позицию на баррикаде, преграждающей выход из протоки, большое количество их патрулировало берег, и какие у ягарцев цели и намерения — не знал никто. Один из офицеров стоял на носу пакетбота и пытался поговорить на ягарском с туземцами, но те оставались глухи к его призывам.

— Ждать, думаю, — ответил Гирайз. — Больше нам ничего не остается.

Но долго ждать им не пришлось.

Очень скоро снизу послышались голоса ягарцев, подплыл внушительных размеров плот. Абордажный крюк зацепился за борт «Слепой калеки», и четыре почти полностью обнаженные фигуры забрались по канату на палубу. Самый низкорослый и молодой из пришельцев глянул в сторону мостика, и Лизелл встретилась глазами с Оонуву. На кожаной тесьме, перекинутой через шею, у него на груди висела боевая трубка. Кожаная лента перетягивала его запястье, на ней держался крошечный колчан, туго набитый стрелами, нож с широким лезвием и острый, с коротким древком топор. Так же вооружены были и его спутники.

Лизелл подумала о «Креннисове ФК6», лежащем на дне ее саквояжа, который оставлен на полу в большой каюте. Это равносильно тому, что он бы лежал на дне моря.

Четверо ягарцев поднялись на мостик. Лизелл едва сдержалась, чтобы не отступить назад. Стиснув зубы, она продолжала спокойно стоять на месте, Гирайз стоял рядом, чуть приобняв ее за плечи. Шесть лет назад она бы, наверное, негодовала по поводу такого жеста, но сейчас только обрадовалась его поддержке.

По-кошачьи приблизившись к телу капитана, Оонуву нагнулся и выдернул свою стрелу из шеи трупа. Он тщательно вытер наконечник и засунул стрелу в колчан, после чего выпрямился. Мгновение он рассматривал свою жертву с ничего не выражающим лицом, затем приподнял свою набедренную повязку и помочился, стараясь попасть Джив-Хьюзу в лицо.

Лизелл задохнулась, и тут Оонуву перевел взгляд на нее. Он что-то прошептал по-ягарски и улыбнулся. Она почувствовала, как рука Гирайза сильнее сжала ее плечо. Чуть вскинув голову, она выдержала взгляд черных, как ночь джунглей, глаз Оонуву.

Ягарцы о чем-то заговорили. Оонуву говорил быстро и настойчиво, его старшие товарищи отвечали без особого энтузиазма. Наконец они кивнули, и Оонуву, повернувшись к своим бывшим попутчикам, сделал жест в сторону трапа.

Лизелл посмотрела на Гирайза. Он едва заметно пожал обнаженными плечами. Они оба спустились на палубу, следом за ними — ягарцы. Один из туземцев встал на кромку борта, поймал канат и спустился по нему на ожидавший внизу плот. Оонуву сделал еще один жест. Значение его было понятно без слов. Им также предлагали спуститься.

— Что вам нужно от нас, Оонуву? — спокойно спросил Гирайз.

Ни ответа, ни признаков того, что он понимает.

— Я думаю, вы меня понимаете, — продолжал Гирайз.

Молчание. Оонуву повторил жест. Ему также ответили молчанием, тогда он вытащил из колчана стрелу и опустил ее в боевую трубку. Оба пленника нехотя подошли к борту.

Лизелл посмотрела вниз. Расстояние до плота невелико, канат через равные промежутки завязан в узлы. Спуск не представлял ни опасности, ни трудности. Ну а что потом?

Она мялась в нерешительности, сзади послышался шепот Гирайза:

— Я спущусь первым. Если ты соскользнешь, я тебя подхвачу. — Классическая галантность бывшего Благородного и его отеческая забота пришлись очень кстати. Не дожидаясь ответа, он уцепился за канат, перевалился за борт и ловко спустился вниз. Чужая рука подтолкнула ее сзади, и она последовала за Гирайзом. Бизакская юбка-брюки облегчила спуск. Она легко скользила от узла к узлу, пока ее ноги не коснулись бревен грубо сколоченного плота. За ней спустились Оонуву и последний, четвертый туземец. Движение руки послало волну по канату, абордажный крюк отцепился и упал вниз. Один из туземцев поднял огромную палку и, отталкиваясь ею, направил плот к берегу.

Лизелл посмотрела в сторону «Водяной феи», чьи пассажиры и команда столпились на корме. Они внимательно наблюдали за происходящим, встревоженные и озадаченные, как и она сама. В голове пролетела мысль — они с Гирайзом могли бы прыгнуть в воду и доплыть до пакетбота, найти там убежище. Но перед глазами предстал Поб Джил Лиджилл в доспехах из облепивших его насекомых, и желание прыгать в воду мгновенно прошло.

Плот уткнулся в землю, и туземцы согнали своих пленников на берег. Лаз в зарослях открывал выход к тропе, ведущей в глубь Джунглей. Туземцы направились к лазу, Лизелл заупрямилась. Оонуву вытащил нож, и ее ноги пошли сами собой. Оглянувшись, она бросила тоскливый взгляд на неподвижную «Водяную фею», еще один шаг — и река исчезла, Лизелл обступили джунгли.

Они шли след в след, ягарцы впереди и сзади, пленники — между ними. Высокие, буйные заросли окружали тропинку, обступали ее такой густой и плотной стеной, что пока они шли, гигантские листья с зазубренными краями то и дело задевали Лизелл. И каждый раз при таком прикосновении собравшаяся в них вода дождем брызг обдавала ее, и вскоре она была мокрой с головы до ног. В то же время туземцы каким-то образом умудрялись не задеть ни одного листа и не вылить на себя ни одной капли. Они шли, не спотыкаясь о бесчисленные стелющиеся лианы и выступающие из земли корни, которые как змеи оплетали тропинку. Черная земля под ногами была мягкой от покрывающего ее мха и вечной влаги. Воздух дурманяще и сладко пах листвой и цветами, экзотическими древесными грибами и застоявшейся водой, расцветающей и умирающей жизнью. Они шли по тропе часа полтора или более, и в тяжелом густом воздухе появился новый запах — запах дыма. Запах домашнего очага? Они шли вперед, а запах становился все острее и острее, пока тропа резко не оборвалась и джунгли не расступились.

Они вышли на расчищенный участок, на котором стояло несколько хижин: стены — сплетенные из ветвей, крыши покрыты пальмовыми листьями. Столбы, образующие каркас хижин, украшены знакомой Лизелл резьбой и рисунками. Она уже видела такие, столбы на Бомирских островах. Эмблема в виде змеевидно скрученного человеческого позвоночника венчала вход в самую большую хижину. Очень похожая эмблема украшала жилище тл'г-тиза Бомиро-Д'талского племени. Согласись она стать тринадцатой женой, она бы мыла и начищала эту эмблему каждый день. В центре расчищенной площадки находилось огромное кострище. Над ним на больших рогатинах размещался невероятных размеров вертел. Каннибалы Бомиро-Д'талских островов очень гордились точно таким же вертелом.

Женщины и девочки сидели перед хижинами, одни растирали съедобные корни, другие толкли волокнистые стебли на плоских камнях. Маленькие голые мальчишки бегали, играли, боролись вокруг кострища. Мужчин практически не было видно, а те, что попадались на глаза, гнулись под тяжестью прожитых лет. Вероятно, большая часть молодого мужского населения была там, на баррикаде, торжествуя над попавшей в западню «Водяной феей».

Не успели ягарцы и их пленники появиться в деревне, как тут же привлекли всеобщее внимание. Дети сбежались, чтобы рассмотреть странных людей поближе, взрослые с достоинством, не спеша шли за ними следом. В течение нескольких минут вновь прибывшие оказались в тесном кольце.

Ничего не отражалось на покрытых татуировками лицах. Раскосые глаза непроницаемо черны. Даже дети непостижимы, решила Лизелл. Ну, может быть, не все. Некоторые из самых маленьких выражали радостное удивление и любопытство, казалось, особый интерес вызывали ее золотисто-рыжие волосы. Похоже, они никогда раньше не видели западную женщину. Маленькие детские руки медного цвета тянулись, чтобы потрогать ее, и Оонуву, который шел сзади, чуть ли не наступая ей на ноги, с видом собственника откинул протянутые к ней руки. Это не сулило ничего хорошего.

Прямо через расчищенную площадку они прошли к самой большой хижине с эмблемой и выстроились в шеренгу перед входом: пленники — в центре, туземцы — с флангов. Один из ягарцев что-то выкрикнул, по-видимому, имя или титул. Мгновение спустя из хижины вышел средних лет седеющий ягарец. Как и все остальные члены племени, равно мужчины и женщины, он был одет лишь в короткую груботканую набедренную повязку. Его тело было богато украшено татуировками и шрамами, волосы искусно заплетены и унизаны бусами, на нем был большой медальон из оникса с гравировкой, который, должно быть, указывал на его ранг, а возможно, это было обычное украшение. Величавое достоинство, с которым он держался, позволяло предположить, что он занимает высокое положение.

Сразу же воцарилась тишина. Мужчина заговорил, и голос его звучал повелительно. Самый высокий из компании Оонуву, по всей видимости, главный, шагнул вперед и сделал жест, от которого у Лизелл поползли вверх брови. Она узнала наклон головы «рука над сердцем», который Бомиро-Д'талские племена обыкновенно делали, желая выразить уважение.

Какое-то время туземец Блаженных племен что-то рассказывал. Его слова были непонятны, но иногда он показывал по направлению к реке, иногда кивал в сторону вонарских пленников, раз или два он ткнул большим пальцем в сторону Оонуву, как бы указывая на его особую роль. Очевидно, давался отчет или объяснение происшедшим событиям.

Старейшина обратился к Оонуву, который быстро затараторил. При этом он держал голову высоко поднятой, победоносно выпятив вперед грудь. Завершая свою речь, он одной рукой поднял вверх прядь распущенных волос Лизелл, а вторую положил себе на пах. Выпустив ее волосы, он кивнул в сторону Гирайза, повернулся и показал в сторону огромного железного вертела, красовавшегося на кострище.

На лице Гирайза не дрогнул ни один мускул, но Лизелл стояла рядом и заметила, что он побледнел, несмотря на сильный загар. Она видела, как старейшина что-то неторопливо обдумывал, и внутри у нее все похолодело. Лизелл посмотрела вниз и увидела, что ее руки предательски дрожат. Она не могла этого допустить, потому что не хотела отстать в выдержке от Гирайза, который не показывал страха перед дикарями. Она не знала, что делать с руками, и неожиданно ответ пришел сам собой.

Выступив вперед, она прижала правую руку к сердцу в соответствии с Бомиро-Д'талским жестом уважения, который, видимо, должен был выражать то же самое и у Блаженных племен. Старейшина изучал ее с непроницаемым лицом. Оонуву схватил ее за руку и бесцеремонно дернул. Гирайз мгновенно нанес удар, который сбил ягарского мальчишку с ног. Вскочив на ноги, Оонуву выхватил нож и ощерился как волчонок.

Резкий свист старейшины остановил драку. Он что-то сказал, и Оонуву неохотно засунул нож в ножны.

Лизелл повторила жест уважения. Глядя старейшине прямо в глаза, она вытянула вперед руки ладонями вверх, затем кончиками пальцев последовательно прикоснулась к сердцу, губам и лбу, после чего позволила своим рукам церемонно опуститься вниз. Она могла лишь надеяться, что это древнее приветствие, проникнутое самой сакральной силой, которую признавало Бомиро-Д'талское племя, имеет сходный смысл и у Блаженных племен. Но подтверждений этому не было, так как лицо старейшины по-прежнему ничего не выражало. Может быть, он не понимает, что она делает, может быть, он принял ее за безумную, которая делает какие-то бессмысленные знаки. Он не сводил с нее глаз, так же пристально смотрели на нее и все остальные, но ни лица, ни глаза их ничего не выражали.

Она повторила приветствие, на этот раз добавив освященную веками фразу, которая всегда сопровождала этот жест. Бомирские слова ничего не значили для Блаженных племен, но они были традиционными, и она не могла опустить их.

— Я чужестранка, пришла с дружбой, — произнесла Лизелл нараспев, слегка спотыкаясь на труднопроизносимых бомирских звуках. — От имени богов и Их волей я прошу вашего гостеприимства.

И снова никакой реакции старейшины, все то же молчание и лицо-маска, но тихий шепот медленно закипал среди наблюдавших, и ее руки, которые на какое-то время успокоились, вновь задрожали. Она сжала кулаки и ждала с неподвижным лицом, не сводя глаз со старейшины.

Бесконечно долго он изучал ее, и, несмотря на его безучастность, ей показалось, что она уловила что-то похожее на удивление в его глазах. Наконец он отдал какое-то распоряжение, и одна из женщин поспешила к хижине, столбы которой были покрыты геометрическими рисунками красного и охристого цветов и черепами животных и людей. Женщина вошла внутрь и несколькими минутами позже появилась уже в сопровождении трех белоголовых шаманов, тела которых с головы до ног покрывали красные и охристые татуировки, лица были скрыты под масками из змеиной кожи, а головы увенчаны коронами из человеческих ребер.

Толпа расступилась, и шаманы прошли вперед, заняв места рядом со старейшиной, который прижал руку к сердцу и склонил в знак уважения голову. Три пары черных глаз внимательно изучали Лизелл сквозь прорези в змеиных масках. Один из шаманов обратился к ней, она не поняла слов, но догадалась об их значении.

Медленно, стараясь быть как можно точнее, она повторила древние жесты и громко произнесла ритуальную бомирскую формулу: «Я чужестранка, пришла с дружбой. От имени богов и Их волей я прошу о вашем гостеприимстве».

Трое шаманов зашептались, после чего один что-то сказал ей. На этот раз она даже представления не имела, что означают его слова и что от нее требуется, и позволила себе изобразить на лице непонимание. Они снова зашептались, и затем один, запинаясь, обратился к ней на бомирском. Его произношение резко отличалось от того языка, на котором говорили островитяне, хотя разобрать слова было можно. Он сказал:

— Откуда ты знаешь Старый Слог?

Она напряглась, на мгновение ее охватило сомнение. Но ошибки не было, шаманы говорили с ней на бомирском. Отбросив удивление, она ответила на своей причудливой версии бомирского языка:

— Я друг людей, которые говорят этим слогом все дни.

— Какие люди?

Лизелл нахмурилась. Бомиро-Д'талы называют себя просто «люди», этим именем они выделяют себя среди прочих двуногих тварей и демонов, которые также имеют человеческий облик, но обманчивый, поскольку у них нет души, и потому они не являются настоящими людьми. Заданный ей вопрос был крайне важен, и она попыталась ответить на него как могла:

— Они хозяева великих островов в соленом море, далеко за этими лесами, на западе.

— Откуда ты знаешь Старый Слог?

— Они говорят, что отцы их отцов отправились из лесов Орекса на плотах по великой реке Яге на юг к соленому морю, — Лизелл пожала плечами. — Или, может быть, боги подсказали им.

— Они говорят с богами?

— Их мудрые мужи подобны покорным сынам богов.

— Их мудрые мужи учили тебя воле богов?

— Да. Они учили, что боги наказывают тех, кто нарушает священный закон гостеприимства.

Шаманы что-то быстро обсудили на своем языке, затем одна из фигур, скрытая под маской, заявила:

— Этот мужчина с тобой не предъявляет права на гостеприимство.

— Я предъявляю за него. Я имею на это право, я его первая старшая жена.

— Этот мужчина разрешает своей жене говорить за него?

— Сегодня он должен. Он говорит на многих языках, но не говорит на Старом Слоге.

— Что вы ищете у Блаженных племен?

— Мы ищем у Блаженных племен помощи, чтобы пройти через леса в Юмо Таун. Мы спешим.

Снова они принялись совещаться шепотом, затем один из шаманов довольно долго и громко что-то говорил по-ягарски старейшине. Он обращался к старейшине, но его речь слышали все. Возможно, он передавал им полученную информацию, он еще не договорил, как Оонуву подал голос, он злился. Шаман выслушал и передал Лизелл речь Оонуву на бомирском:

— Молодой Оонуву, который недавно был посвящен в мужчины, заявляет о своих правах на пленников. Он напоминает нам, что они — его собственность и не могут просить гостеприимства.

— Это не так, — Лизелл показала, что она крайне удивлена и даже шокирована вопиющим, возмутительным смыслом речи Оонуву. — Если мы пленники, то это несправедливо. Мы не воюем с Блаженными племенами, мы — не враги. Мы — не воры и не убийцы, и не осквернители святых мест. Мы — мирные путешественники и во имя всех богов просим вашего гостеприимства.

Оонуву снова заговорил, и шаман перевел:

— Он говорит, что вы друзья наших врагов, серых грейслендцев.

— Это не так, — Лизелл протестующе затрясла головой. — Серые грейслендцы — враги нашего племени, враги всех племен.

Какое-то время черные глаза оценивали ее, затем они вновь начали совещаться шепотом. Закончив переговоры, один из шаманов что-то сказал старейшине, тот кивнул, затем та же фигура в маске перевела Лизелл:

— Истина не ясна. Мы будем думать. Вы будете ждать.

Лизелл хотела спорить, просить, умолять, но сдержалась.

Положив руку на сердце, она склонила голову. Старейшина распорядился, и захватившая их четверка погнала пленников через расчищенную площадку к пустой хижине, втолкнула их внутрь, и дверь за ними закрылась.

Внутри было сумеречно и дымно. Дыра в крыше пропускала немного света. В маленьком пространстве хижины не было ничего, кроме выложенного в центре из почерневших камней круглого очага и пары тканых циновок, брошенных на грязный пол.

Не успела за ними закрыться дверь, как Гирайз тут же заговорил:

— Что происходит? Что ты сказала им? Я думал, ты не говоришь по-ягарски.

— Я и не говорю по-ягарски, — и она пересказала ему свой разговор с шаманами, упомянув даже, что она представила себя его старшей женой, на что он заметил, что это было почти правдой. Затем она рассказала, как и при каких обстоятельствах она общалась с мудрыми мужами племени, которые сохранили знание Старого Слога, вышедшего из употребления у Блаженных племен, но на котором говорят их дальние родственники с Бомирских островов.

Гирайз внимательно выслушал ее, затем сказал:

— Похоже, ты понимаешь этих людей. На твой взгляд, что они могут с нами сделать?

— Ну, если они похожи на Бомиро-Д'талов — а сходство явно есть, и довольно большое — и если они решат, что мы имеем законное право на их гостеприимство, то они сделают все, что в их силах, чтобы помочь нам. Они не пожалеют ни усилий, ни средств, если они назовут нас своими гостями.

— А если нет?

Она ничего не ответила, и Гирайз кивнул головой. Они замолчали. Сквозь хлипкие стены стали слышны приглушенные голоса ягарцев, по которым они определили, что хижина окружена. Лизелл выглянула в маленькую дырку в стене и увидела мускулистую спину одного из вооруженных туземцев, захвативших их на «Слепой калеке», он стоял у входа. Второй — неподалеку.

— Я так полагаю, что пистолета у тебя с собой нет? — спросила она, не отрывая глаз от дырки.

— Если бы был, я бы им давно уже воспользовался.

Она обернулась и посмотрела на Гирайза. Он сидел на одной из циновок. Она подошла и села рядом.

— Как ты считаешь, долго они будут думать? — спросил он.

— Не знаю.

Они посмотрели друг на друга, и второй раз за день он обнял ее за плечи. Она не стала сопротивляться, когда он притянул ее к себе. Напротив, обмякла, положила голову ему на плечо и закрыла глаза, ощутив удовлетворение и покой, совершенно неуместные в эту минуту. Страх исчез, будто под воздействием лекарства или колдовских чар, и это казалось абсурдным, поскольку опасность была очень близкой и реальной, но почему-то не чувствовалась. Она могла бы даже сказать, что счастлива, и на какое-то мгновение к этому счастью примешались странная боль и сожаление при мысли о том, что может случиться.

Лизелл потеряла счет времени. Она не знала, сколько они прождали — несколько минут или часов. Так она сидела, замерев, пока не услышала, что дверь открылась, и в хижину не ворвался поток свежего воздуха.

Лизелл открыла глаза. Перед ней стояли три шамана, лица которых скрывали маски. Один держал две закрытые корзины, абсолютно одинаковые. Протянув корзины вперед, он сказал по-бомирски:

— Мужчина должен выбрать.

Лизелл и Гирайз поднялись на ноги. Шаман повторил повеление, добавив:

— Боги правят его рукой.

— Что он говорит? — спокойно спросил Гирайз.

— Он хочет, чтобы ты выбрал одну корзину, — ответила Лизелл. — Я не знаю, что это значит.

Гирайз показал на одну из корзин.

— Возьми ее, — приказал шаман.

Лизелл перевела, и Гирайз взял выбранную им корзину.

— Он должен вынуть ее содержимое.

Лизелл перевела. Подняв крышку, Гирайз опустил руку в корзину и вытащил оттуда камень размером с кулак. Камень был черный, как сама безысходность, с ярко-красными крапинками на гладкой поверхности. Мгновение Гирайз внимательно рассматривал зловещий предмет, затем вежливо вернул его владельцу.

— Боги изрекли, — возвестил шаман. Быстро повернувшись к собравшимся вокруг хижины соплеменникам, он поднял камень вверх и заговорил на ягарском, как будто читал проповедь. После чего сообщил вонарцам: — Воля богов проявилась. Вы — наши гости.

— Вот как, — Лизелл почтительно склонила голову. Поймав взгляд Гирайза, она чуть слышно прошептала: — Гости.

— Повезло, — ответил он громко. — А если бы я выбрал другую корзину?

Похоже, шаман понял его вопрос. Подняв крышку, он наклонил отвергнутую корзину и показал ее содержимое. На дне, свернувшись кольцами, лежала ярко-бирюзового цвета змея с треугольной головой и изумрудными разводами.

— Потрясающий цвет, — восхищенно ахнула Лизелл.

— Надо же, — Гирайз с интересом рассматривал змею. — Если я не ошибаюсь, это — уаксгуи, довольно редкий и весьма примечательный вид. Одна из самых ядовитых змей, известных современной науке. Одна капля ее яда убивает взрослого человека в считанные секунды. И противоядия не существует.

— О-ох, — выдохнула Лизелл и попятилась.

— Пойдем, — шаман закрыл крышку корзины, и устрашающая уаксгуи исчезла. — Боги благоволят вам, но вы не принадлежите лесам и вы не должны быть здесь. — Остальные забубнили что-то в знак согласия. — Мы дадим вам пищу и отправим вас в ваш путь.

— Именем богов мы благодарим вас, — ответила Лизелл. — Вы отведете нас к нашей лодке?

— Нет, мы закрыли реку для лодок ненавистных. Руки леса понесут вас.

Она не понимала, что значит «руки леса», но решила, что лучше не показывать своей необразованности, и важно кивнула.

— Пойдем.

Три фигуры в масках вывели их из хижины сквозь строй не сводящих с них глаз туземцев, далее через площадь, далее — в джунгли. И снова ветви сплелись у них над головой, и мир утонул в тенистых зеленых объятиях.

Гирайз бросил на нее вопросительный взгляд, Лизелл тихо ответила:

— Они говорят, что руки леса понесут нас.

Он тоже ничего не понял.

Так они шли, пока не дошли до небольшого участка мертвого леса, где высокие деревья тянулись прямо вверх, их иссохшие стволы и ветки были плотно увиты пышно разросшимися лианами. Здесь процессия остановилась, и один из шаманов объявил Лизелл:

— Вы стоите. Мы идем дальше.

— Вы оставляете нас? — растерянно спросила Лизелл.

— Только глаза Блаженных могут видеть секреты мудрости, — он поставил на землю перед ней мешок с продуктами. — Вы гости, здесь еда на время вашего путешествия.

— Спасибо. Дальше мы идем одни?

— Нет. Стойте. Ждите.

Шаманы бесшумно растворились в зарослях джунглей, оставив Лизелл и Гирайза в одиночестве среди мертвых деревьев.

— Мы свободны, я понесу мешок, — сказал Гирайз. — Нам нужно выбраться к лодке. Конечно, нам могли бы дать проводника, но и на том спасибо. Думаю, нам сюда. — Он показал рукой.

— Нет. Стойте. Ждите, — ответила Лизелл. Он удивленно поднял брови, и она пояснила: — Так он сказал мне. Это их воля.

— Зачем и чего ждать?

— Я не знаю.

— Сколько ждать?

— Понятия не имею.

— Что еще они тебе сказали?

— Больше ничего.

— Мы не можем просто так стоять и ждать. Ты хочешь стоять здесь, пока не стемнеет?

— Нет, но я думаю, у них есть какой-то план, как с нами поступить. Тебе не кажется, что нам нужно следовать их указаниям и подождать хотя бы немного?

— Что значит «немного»? Скоро начнет темнеть, солнце вот-вот зайдет. И что тогда? Если мы пойдем сейчас, то, может быть, сможем выбраться к «Водяной фее», пока что-то видно.

— В этом, конечно, есть смысл, но…

Совсем близко послышались голоса, оборвав ее на полуслове. Она подумала, что это вернулись шаманы — говорили нараспев на очень высоких и чистых нотах. От сверхъестественных звуков у нее по коже побежали мурашки, и тут же она вспомнила… Перед землетрясением на главной площади в Ксо-Ксо она слышала такие же звуки — раз услышав, их невозможно забыть.

Если землетрясение произойдет здесь, на этом месте, то все сухие деревья повалятся на нее и Гирайза, но чутье подсказывало ей, что этого не случится. Ее пугала странная сила, скрытая в этих голосах, великая сила, которой она не понимала. Эта сила пугала, но не угрожала. Она даже удивилась собственному оптимизму — или вере. Она вспомнила слова Каслера, сказанные в Ксо-Ксо: «Сейчас прислушивайтесь только к голосу крови, к своему внутреннему голосу». Тогда она так и поступила, вспомнила Лизелл, и это дало ей уверенность.

Она посмотрела на Гирайза. Он стоял нахмурившись. Глаза их встретились, и он начал:

— Нам лучше…

Он не успел закончить — в этот момент воздух сотрясся, и окружающая их растительность ожила. Расслабляя и разматывая огромные кольца, лианы отделились от своих опор, Длинными змеями спустились вниз с веток и нежно обмотались вокруг остолбеневших путешественников. Едва Лизелл успела схватить стоявший у ее ног мешок с провизией, как ее аккуратно оторвали от земли и подняли высоко, пугающе высоко, невероятно высоко, выше голых мертвых веток, выше верхушек живых деревьев. Во время подъема листья небольно хлестали ее по лицу, гибкие тонкие ветви хватали за руки и за ноги, но не причиняли ей боли, поскольку несущие ее наверх лианы знали, как лавировать и обходить препятствия, как уберечь ее от ушибов, и единственное неудобство, которое ее беспокоило, — это тошнота, возникшая как протест на столь своеобразное перемещение ее тела в пространстве.

Она сдержала импульс сопротивления, поскольку лианы, обвившие ее тело, держали ее нежно, хотя в них чувствовалась огромная бессознательная сила, та самая, которая заставляет ростки пробиваться сквозь толщу почвы, безжалостная неумолимая сила, способная медленно пробиться сквозь гранитные стены.

Нечего было противопоставить такой силе, да и любая попытка могла обернуться гибелью на такой высоте, поэтому она спокойно лежала в зеленых объятиях лиан. Повернув голову, она увидела Гирайза. Обмотанный кольцами лиан, он напоминал жертву питона, которую мощный змей вознес над верхушками деревьев. Перед ней промелькнуло его лицо, застывшее в изумлении, и листва скрыла его, и больше она уже ничего не видела, кроме зеленых шуршащих волн.

Еще выше, сквозь заросли тонких молодых ветвей, на которых, как на ручке веера, держались пучки огромных блестящих листьев, причудливо освещенных — место обитания колоний карликовых мартышек, которые, увидев ее, заверещали от изумления. Еще выше, и неожиданно она прорвалась сквозь купол зеленых верхушек деревьев навстречу ослепительному сиянию заходящего солнца. Она заморгала и прищурилась — так бил в глаза свет, но вскоре глаза привыкли к нему, и она смогла уже видеть на мили вперед, летя над кронами деревьев над полноводной Ягой, несущей свои коричневые воды, поблескивающие в лучах солнца, к океану. Теплый ароматный ветер обдувал ей лицо, и ее наполнил благоговейный трепет радости и счастья. Ей очень хотелось знать, чувствует ли Гирайз то же, что и она. Ей очень хотелось на это надеяться.

Ой, что это?

Она почувствовала, как лианы ослабили свой захват и мягко опустили ее на ветки, достаточно прочные, чтобы выдержать ее вес. На мгновение ужас охватил ее, но тут же она ощутила в ветках трепет таинственной энергии. Ветви приняли ее в свои объятия, как младенца в колыбель. Затем ствол изогнулся, и ее осторожно опустили в колыбель ветвей другого дерева, которое так же осторожно передало ее третьему. Вскоре она услышала шелест листвы и ветвей — слишком ритмичный, совсем не такой, какой вызывает ветер, и огромная лиана встала перед ней, покачиваясь, как змея перед заклинателем. Лиана сняла ее с дерева, перенесла на какое-то расстояние и сдала на попечение ползучему растению.

И так до самого вечера ожившие растения передавали ее «из рук в руки», как посылку. Однако на закате их энергия начала иссякать. Два дерева сплели свои макушки в упругий и прочный гамак и поместили ее туда прежде, чем на землю опустилась ночь. Деревья замерли в неподвижности.

— Гирайз, — неожиданно испугавшись, позвала Лизелл, и он тут же отозвался. Она всмотрелась в сгущающийся мрак и наконец разглядела, что он выглядывает из такой же колыбели, как и ее собственная. — Ты в порядке?

— Да. Только пить хочется. Мешок у тебя?

— Сейчас, подожди, — она заглянула в мешок. Там лежало два свертка с продуктами и две сделанные из тыквы бутылки, закупоренные жженой пробкой. Она взяла долю Гирайза и крикнула: — Гирайз, я сейчас брошу тебе воду и еду. Ты готов поймать?

— Готов.

Он ответил с такой уверенностью в голосе, как будто ему и на секунду не приходило в голову, что если она промахнется, единственный источник поддержания его жизнедеятельности на ближайшее время улетит на сотни футов вниз и упадет на землю. В темноте его лицо виделось белым пятном. Прицелившись, она бросила сверток.

— Поймал. Спасибо.

Голос звучал отчетливо, но говорящего совершенно не было видно. Мрак окутал леса Орекса. Лизелл перекусила и приготовилась ко сну в сказочных условиях — в колыбели над джунглями. Гирайз где-то рядом делает то же, что и она. Конечно же, он еще не спит.

Но теперь его очередь начинать разговор.

Она прислушалась. Гирайз молчал, пели джунгли, и их мелодия убаюкала ее.

На восходе солнца деревья проснулись, и путешествие возобновилось. Лизелл проснулась от того, что огромная лиана опутывала ее тело. Ее вынули из колыбели и подняли вверх. Два дерева, что дали ей приют на ночь, разомкнули свои сплетенные кроны, и колыбели как не бывало. Напуганная и растерянная, она посмотрела вокруг, но Гирайза не увидела. Она позвала его по имени, и до нее донесся его ответный крик. Лиана вынесла ее высоко вверх, она оказалась над верхушками деревьев, в лучах восходящего солнца, и там увидела Гирайза. Ее тревога прошла. Лиана аккуратно передала ее эпифиту, а тот — скользкому гидродереву. Шли часы, а джунгли несли ее на юг, к Юмо Тауну.

 

XVI

— Я думаю, кузен Огрон намерен вторгнуться в Вонар. Осталось каких-нибудь несколько недель, — проговорил король Мильцин, из живописного калейдоскопа закусок с большого блюда, стоящего перед ним на письменном столе, подхватил лакомый кусочек и с удовольствием положил его себе в рот. — Ты должен попробовать эти маринованные устрицы, запеченные в раковине с грибами, Невенской. Они просто неподражаемы. Бери, не церемонься. Бери.

— Спасибо, сир, — Невенской попробовал устрицы, которые действительно оказались превосходными, как и обещал король. Последовавший за устрицами хорошо прожаренный кусочек змеи был также хорош, а холодный, нарезанный пластинками галантин из утки — предел изыска. Его гастрономический восторг гасило созерцание нового применения Искусного Огня, который сжался до карликовых размеров и скромно разместился под жаровней. Самое экстраординарное, устрашающее открытие, на которое было положено столько лет труда, разогревало королю острый соус! Это было унизительно и обидно, но Безумный Мильцин находил это представление весьма занимательным. Невенской запрятал в самые глубины свое раздражение, но Искусный Огонь нашел его и там.

— Плохо? — тихо потрескивало под жаровней.

— Мы отреклись от наших прямых обязанностей, радость моя, — безмолвно ответил Невенской. — У нас отняли величие, которое принадлежит нам по праву. Король не ценит нас.

— Плохо? Съесть короля?

— Не сегодня.

— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста?

— Нет. — Опасные мысли. Невенской намеренно переключился на другую тему. — Ваше величество получил известие от императора Грейсленда?

— Как бы не так, кузен Огрон не доверяет бумаге. Недавно на территорию оккупированного Гареста были подтянуты дополнительные грейслендские войска, это неспроста, как ты считаешь? Я думаю, они нацеливаются на Вонар. Зокетза тоже так считает, а она-то уж должна знать. Ведь она — медиум.

— Зокетза, сир? Оперная певица?

— С ней ни одно сопрано не может сравниться — богиня, спустившаяся на землю. Ты слышал, дружище, как она поет? Ты видел ее в роли королевы Фантины? Какое величие и достоинство — такие высоты парения духа, такая глубина благородной печали! Ты должен побывать на ее спектакле, Невенской, это изменит твою жизнь, как изменило мою!

— Уверен, что все отзывы о ней только положительные, — впервые с того момента, как он вошел в кабинет короля, Невенской заметил, что астрологические карты, еще недавно покрывавшие его письменный стол, уступили место музыкальным партитурам в кожаных переплетах.

— Отзывы — ха! Ее представления грандиозны, познавательны и вдохновляющи. Она своим примером демонстрирует чудо отданной искусству и красоте жизни. Ее искусство — это ее страсть. Невенской, она живет во имя искусства, свет творчества сияет во всем ее существе. Есть что-то такое в этом пламенном напоре, что воспламеняет меня чудесным образом.

— Ни на секунду в этом не сомневаюсь, сир.

— Она такая живая, Невенской! Она каждую минуту проживает с полной отдачей! Каждый час до отказа насыщен красками и смыслом! Она позволяет всем своим эмоциям выплескиваться наружу, она повинуется своим инстинктам. Она живет в гармонии с космосом, который, возможно, дает ей силы.

— Очень даже вероятно, сир.

— Она все ощущает, все чувствует своей душой.

— Она ощущает и чувствует душой, что Грейсленд очень скоро нападет на Вонар?

— Да, чувствует, и я так верю в ее способности, что для меня даже недавние дипломатические выкрутасы вонарцев менее убедительны, чем ее предчувствия. Попробуй, мой друг, вот эту тарталетку — спаржа с улитками под кремовым соусом. Это превосходно.

— И правда, сир, — Невенской попробовал и согласился с мнением короля. — Ваше Величество, я должен признаться, что абсолютно ничего не знаю о последних политических событиях.

— Ничего удивительного, ты все время хоронишься в своей лаборатории. Я тебе расскажу, Невенской. Президент Вонара и его лакеи из конгресса донимают меня последние несколько недель. Традиционная просьба. Они слышали об Искусном Огне, и они рассматривают нашего зеленого друга как совершенное оружие войны, и они хотят его получить. Они абсолютно неотвязны, и ты едва ли поверишь, какими хитрыми уловками они стараются добиться своей цели! Они додумались подкладывать свои льстивые письма в мои газеты, между подушками в моей карете, а одно я даже нашел в кармане своего халата. Я, возможно, и проникся бы сочувствием к их отчаянному положению, если бы они так не надоедали своими писульками, но и это еще не все. Они даже попробовали заслать своих агентов во Дворец Водяных Чар, представляешь! Трижды за последний месяц здесь ловили тайно рыскающих непрошеных вонарских гостей. Это возмутительно. Они мне до смерти надоели своими домогательствами!

— Истинно так, сир, — Невенской с серьезным видом кивнул. Он проглотил поджаренный оладушек из кабачка, ощутил бархатистую плоть кулинарного творения в сложном ореоле приправ, но не стал его смаковать, поскольку мысли его бежали в другом направлении. После короткого молчания он продолжил. — Они действительно злоупотребляют терпением Вашего Величества, но, возможно, я мог бы предложить выход из столь затруднительного положения. Я думаю, пришло время королю Нижней Геции заявить о своей августейшей воле. Незначительная демонстрация монаршей решимости и твердости характера непременно усмирит самонадеянных иностранцев.

— Монаршая решимость и твердость характера… Мне нравится такая формулировка.

— Позвольте Искусному Огню окружить дворец Водяных Чар стеной зеленого пламени, — вкрадчиво предложил Невенской. — Преследователи Вашего Величества, признав силу и величие гецианского монарха, не отважатся впредь донимать вас своей наглостью. И мир, наконец увидит мое творение, все человечество будет удивлено и восхищено, — добавил он про себя, и стена пламени выросла в его воображении.

— Большой! Я — большой, я — ОГРОМНЫЙ, я — БЕЗМЕРНЫЙ, я — ПОВСЮДУ!

Искусный Огонь прочитал мысли своего творца. Потеряв бдительность, Невенской на секунду растерялся, но тут же попытался умерить пыл разгоряченного воображения.

Слишком поздно.

Зеленое пламя вспыхнуло и в мгновение ока растеклось по поверхности письменного стола, водопадом упало на пол и побежало в разные стороны. Мгновенно Невенской оказался беспомощным остановить распространяющийся огонь, он мог только твердить внутри своего сознания:

— Ничего не трогай! Слышишь, радость моя, ничего не трогай!

— Танцую-танцую-танцую! — отвечал Искусный Огонь.

— Что, еще одно представление? — равнодушно спросил король. — Он ведь уже это как-то раз показывал.

Представление. Да, можно и так сказать, представление, за которым скрывается незначительное упущение. Искусный Огонь, хотя и выходит периодически из-под контроля, все же остается во власти своего создателя. И до сего момента он ничего еще не тронул. Маленькая дополнительная инструкция могла бы направить всю эту избыточную энергию в творческое русло. Невенской продолжал безмолвный диалог:

— Радость моя, слушай. Ты — большой большой большой…

— Большой! Еще больше! Самый большой!

— Ты — огромный и великий…

— Огромный! Великий! Огромный Великий!

— А теперь покажи королю, какой ты умный. Закрой стены кабинета от пола до потолка, Ничего не трогай. Не трогай окна и двери. Оставь их открытыми. Начинай, расцветай.

— Уи-и-ии-и!

Искусный Огонь в точности исполнил указания. Через секунду весь кабинет как шелковыми драпировками был покрыт тонким слоем зеленого пламени, которое ничего не опаляло. С чувством скромного удовлетворения Невенской пробормотал:

— Если бы Ваше Величество пожелало, то можно было бы создать точно такую же стену вокруг всего дворца Водяных Чар.

— Впечатляюще, я согласен, — нахмурившись, Мильцин нацелился на крошечную лягушачью лапку в соусе джерундьер. — Только очень воинственно, не правда ли?

— Простейшая мера предосторожности, сир.

— Нет, я не намерен допустить, чтобы великая идея Искусного Огня была извращена до такого варварского применения. Я найду иной способ отпугнуть назойливых дипломатов.

— Как будет угодно Вашему Величеству, — заиграли желваки, надежно спрятанные под выкрашенной в черный цвет бородкой, и Невенской опустил голову. Разочарование ядом растекалось по внутренностям, и зеленое пламя, покрывающее стены кабинета, затрещало, выражая свое огненное сострадание.

— Не будем забывать, наш Искусный Огонь — явление экстраординарное, — мечтательно заговорил Мильцин. — Что бы такое придумать, чтобы его возможности оказывали эмоционально-развивающее влияние на моих подданных?! О, я знаю! Зокетза исполняет королеву Фантину завтра вечером. Ты помнишь, там есть такая известная сцена безумия, во время которой Фантина факелом поджигает дворец? Только представь, какое это произведет впечатление, если на глазах всего зала огромные потоки зеленого пламени заполнят всю сцену? Именно! Вот так все и должно быть! Это будет так замечательно, что дива на волне своего вдохновения взлетит еще выше в своем искусстве. О, она будет так счастлива!

— Позвольте мне удостовериться, что я правильно понял Ваше Величество. Вы хотите использовать Искусный Огонь в качестве театральной бутафории?

— Представление будет незабываемым.

— А, понимаю. — Легкомысленно, тривиально, унизительно. Едкое возражение готово было сорваться с губ Невенского, но он подавил его силой самообладания, выработанной за долгие годы общения с Мильцином. Он забил рот тарталеткой с анчоусами — самая лучшая преграда для нелестных тирад, и пока жевал, соображал. Устроить Искусному Огню ночь в опере. С одной стороны, унизительно, но при этом предоставляется очевидная возможность выбраться в свет из-под королевской жаровни. Оперный театр Тольца по крайней мере — место публичной и приличное. Искусный Огонь увидят… Огромные потоки зеленого пламени заполнят всю сцену… Безумный Мильцин прав, представление потрясет публику. Слава об Искусном Огне начнет расти, а вместе с ней и слава его создателя. Со временем это может привести к великим событиям. Как ни крути, это хоть какое-то начало.

Настроение у Невенского поднялось. Тарталетка с анчоусами, заметил он, оказалась восхитительно пикантной.

Ну вот, мы снова счастливы. Искусный Огонь стекал со стен кабинета, как вода.

— Очень увлекательное предложение, Ваше Величество, — вежливо пробормотал Невенской.

— Да, друг мой, я вдохновлен, поскольку меня коснулся огонь гения Зокетзы. Мы духовно связаны. Раньше я не знал, что возможна такая близость с женщиной, это брак на духовном уровне, — потерявшись в своих заоблачных далях, Мильцин взял шпажку с нанизанным на нее трюфелем и тонкими пластинками рачьего мяса, съел и вышел из своего кратковременного транса. — Да, этот новый помощник повара — просто чудо! По-своему он гениален, его талант может сравниться с талантом самой Зокетзы. Или с твоим, например.

— Совершенно верно, сир, — без промедления согласился Невенской. Этот помощник повара, о котором шла речь, нанятый несколько недель назад на место улизнувшего королевского отравителя, не тратил время зря и продемонстрировал свою необходимость. Он был художник, и его величие прямо-таки ослепляло.

— Такой талант и усердие заслуживают награды. Парень должен получить королевскую похвалу. Опять забыл. Как его зовут?

— Ваше величество, я представления не имею.

— О, какая досада, — Мильцин дернул за шнурок звонка. Через несколько мгновений на призыв явился лакей. Он глянул на стены кабинета, пылающие зеленым пламенем, и в испуге попятился.

— Этот помощник повара, которого наняли несколько недель назад, — ты знаешь его имя? — требовательно спросил король, делая вид, что не замечает растерянности своего лакея.

— Знаю, сир, — глубоко вздохнув, лакей восстановил свою профессиональную невозмутимость. — Повар, о котором вы спрашиваете, — житель принадлежащего Вашему Величеству города Фленкуца, зовут его Джигги Нипер.

Кузен Джигги с детства обожал возиться со всякими пирожками и печеньями, со всем, что делается из теста. Он не видел своего родственника Ница пятнадцать лет, но, конечно же, не забыл его. Кузен Джигги! Здесь — во дворце Водяных Чар!

Боль скрутила внутренности Невенского и пронзила его насквозь.

Огромная лиана опустила Лизелл прямо на землю и ослабила свой захват так нежно и аккуратно, что Лизелл лишь слегка покачнулась. В следующую секунду таким же образом рядом с ней поставили Гирайза. Лианы исчезли где-то в дебрях джунглей. «Руки леса» опустились сами собой.

Свободно вздохнув, она огляделась. За спиной стояла зеленая стена джунглей. Впереди возвышались небольшие деревянные лачуги, окруженные чахлыми огородами, скопление небольших рыночных ларьков и общественный молельный дом. А за ними виднелись высокие белые здания Юмо Тауна. Город смотрел на нее глазами арочных окон, украшенный чугунными решетками в причудливом энорвийском стиле и садами на крышах зданий. Ее глаза расширились при виде этого нетронутого в своей древности, лишь слегка затронутого западной цивилизацией города, выросшего посреди джунглей. Он потряс ее, несмотря на многочисленные описания этой жемчужины, которые она читала или слышала. Описания не подготовили ее к поразительному контрасту между утонченным городом и совершенно дикой природой, между высотами цивилизации и доисторической дикостью, которые существовали, сглаживая и уравновешивая друг друга. Юмо Таун вследствие своего изящества казался совершенно нереальным.

Но цивилизация и комфорт будут существовать, лишь пока алмазные копи будут питать благосостояние города. Огромные прибыли, которые приносят алмазные копи, превратили ничем не примечательный энорвийский колониальный аванпост в роскошный город, которому нет равного в мире, гарантирующий защиту и выживание. Но только до тех пор, пока бездонные шахты дают маленькие кристаллы, театры и казино будут процветать, роскошные отели — предлагать превосходную кухню, магазины — продавать самую дорогую одежду, улицы и дома — сиять, а джунгли будут удерживать на безопасном расстоянии. Однако самые неисчерпаемые копи исчерпываются, а джунгли умеют ждать.

Лизелл искоса посмотрела на Гирайза. Казалось, он даже не замечает, что перед ним город из белого камня. Его глаза были все еще прикованы к джунглям. Он смотрел на них так, будто хотел убежать туда, вернуться назад к шаманам и постичь их магические секреты. Она могла понять этот исследовательский зуд, который она готова была с ним разделить, но это было не то, чего она ожидала от господина маркиза. Гирайз в'Ализанте больше не походил на наследственного суверена, бывшего Благородного или даже благоразумного, респектабельного члена общества. Без рубашки, с всклокоченными волосами, нестриженый, грязный, небритый, господин маркиз выглядел как бродяга или того хуже.

А она смотрелась еще ужаснее в своей грязной, по-дурацки прилипающей к телу одежде, с грязными волосами и грязным лицом — ну, по крайней мере, она не полураздета. Но это все пустяки. В Юмо Тауне за определенную сумму можно найти все мыслимое и немыслимое, и ее набитое портмоне при ней. Потребуется всего несколько часов, и они с Гирайзом приобретут свой прежний облик, если, конечно, он не потерял все свои деньги. В этом случае его архаические правила хорошего тона бывших Благородных не допустят, чтобы она оплатила его счета.

— Гирайз, — она легонько дернула его за руку, и он оторвал глаза от леса. — Твои паспорт и деньги при себе?

Он опустил руку в карман, проверил его содержимое и кивнул.

— Хорошо, пойдем тогда немного потратимся, — и она направилась к городу, он шел рядом.

— На что тратиться? — спросил он на ходу.

— Мне нужна ванна, хорошая ароматизированная ванна. Мне нужна новая одежда и дорожные принадлежности. Мне нужна приличная еда, желательно дорогая. Мне нужен шикарный гостиничный номер, или лучше — люкс. Мне нужен…

— Я уловил направление твоих мыслей, но — можно практическое предложение?

— Я не в том настроении, чтобы принимать практические предложения.

— Это — маленькое и абсолютно безболезненное. Прежде чем что-либо предпринимать, я предлагаю найти дорогу к городской мэрии, пока она не закрылась, и поставить еще один штамп в паспорт. Как только этот пустяк будет сделан, мы можем позволить себе немного расслабиться. Что ты скажешь по этому поводу?

Он сказал мы, как будто забыл, что они соперники. Было бы легче и естественнее, если бы она тоже об этом забыла. «Было бы легче и естественнее» — это дорога к поражению, и она не пойдет по ней. Она останется верна своей независимости, и она вырвется вперед, как только подвернется такая возможность.

— Ты прав, конечно, — буркнула она покорно, и он внимательно посмотрел на нее. — Нам лучше с этого начать. Надеюсь, это не займет столько времени, как в Ксо-Ксо. Помнишь того подклерка?

— Слишком хорошо. Наш грейслендский соперник, главнокомандующий Сторнзоф, выпорол бы тебя за такие слова кнутом.

— Каслер, — Лизелл наморщила лоб: — Как ты думаешь, что с ним стало? Если он был на борту «Водяной феи», он, может быть, все еще сидит в западне в протоках Яга-Та'ари. Блаженные племена могли убить его, или он мог умереть от голода в джунглях.

— Все возможно, но я в это не верю. Сторнзоф — уникальная личность, с необычными способностями…

— О, ты допускаешь такое?

— Я допускаю. Он, вероятно, даже лучше, чем кажется. Но если ты волнуешься, то мы можем поступить следующим образом. Ты же знаешь, что Южные территории Ягаро сейчас — часть Грейслендской империи. Когда мы придем в мэрию, мы можем рассказать грейслендским представителям власти о том, что случилось с «Водяной феей». Когда они узнают, что случилось с их соотечественниками, они, скорее всего, пошлют войска, чтобы спасти их.

— Тогда получится, что мы хотим причинить зло Блаженным племенам за то, что они помогли нам.

— Да, но не каждый заурядный путешественник знает, как предъявить ягарцам свои права на гостеприимство. Эти туземцы очень сильны, и их нужно держать под контролем.

— Но они ничего плохого не делают, просто защищаются, не так ли?

— Смерть Джив-Хьюза — тоже самозащита?

— Туземцы вполне могут считать, что Оонуву поступил так, защищая свою честь. Кроме того, они имеют право рассматривать всех пришельцев с запада как завоевателей, и в таком случае естественно, что они защищают свой дом. Ты действительно можешь винить их за это?

— Да, если они нападают и убивают ни в чем не повинных мирных путешественников.

— Но разве эти путешественники такие уж мирные? Только подумай.

Так споря, они вошли в Юмо Таун. Хотя Лизелл и была поглощена спором, она все же заметила маленькие туземные лачуги и хибары, которые ютились на окраине, уступая место безупречно белым домам, выстроившимся в ряд вдоль чистых мощеных проспектов. Все было ухожено, и это неудивительно. Повсюду ей попадались на глаза туземцы, которые собирали мусор и навоз, разравнивали гравий, терли щетками стены домов, до блеска начищали стекла и медь. Лужайки домов были ухожены, а роскошные сады сочетали пышность джунглей и тропическое буйство цвета со строгой западной планировкой.

Они шли по улицам, где сновали элегантные экипажи и кареты, запряженные лошадьми, которые лоснились как нигде в мире. Один раз они остановились, и Гирайз хотел спросить у случайного прохожего, как пройти к мэрии. Но прохожий отвел глаза, ускорил шаг и поспешил прочь, ничего не ответив. Вероятно, он принял их за побирушек.

Лизелл почувствовала, как краска стыда залила ей лицо. Оба они выглядели убого, а Гирайз был еще и полуголый. Часовые у входа мэрию никогда не пустят их внутрь в таком виде. Заметив у дороги тележку уличного торговца с его незамысловатым товаром, она остановилась.

— Постой, смотри, здесь есть рубашка. Надо бы купить ее.

— Да, но она пурпурно-фиолетового цвета, Лизелл.

— Я бы назвала этот цвет баклажанным.

— Если я ее надену, я буду похож на гигантский синяк.

— Но зато в ней тебе не грозит арест за оскорбление общественности неприличным видом.

— Мой вид не оскорбляющий, он просто немного нетипичен.

— Это — словоблудие. Не сопротивляйся, прикрой свои прелести, мир не готов созерцать их спокойно.

Он купил рубашку и надел ее. Глянув на него, Лизелл чуть не рассмеялась. Гирайз не был крупным мужчиной, но рубашка — явно предназначавшаяся для малорослого ягарца — была ему мала. Рукава не доставали до запястий, а внизу она оказалась настолько коротка, что в брюки не заправить. А цвет — отвратителен.

— Веселишься? — Гирайз посмотрел на ее лицо.

— Жаль, что у меня нет этого последнего достижения человеческой мысли — аппарата с чувствительной фотопластинкой, а то бы я запечатлела твой образ для потомства. Из чего сшита эта рубашка?

— Из папиросной бумаги, кажется. Ну, все, пойдем, не будем больше касаться этой неприятной темы.

Продавец показал дорогу, и они направились к мэрии. Здания делались все выше и величественнее по мере их приближения к цели. Когда они проходили мимо великолепного белого отеля, Лизелл бросила в его сторону горящий желанием взгляд. «Королева алмазов» — гласила вонарская вывеска над входом, и отель, судя по всему, оправдывал свое название. Но в таком виде ее даже на порог не пустят. Интересно, остались ли еще в Юме Тауне старомодные общественные бани, где они с Гирайзом могли бы привести себя в порядок, прежде чем купить приличную одежду и переступить порог этого роскошного отеля. А потом ужин… И вот тут-то она постарается улучить момент — может быть, во время прогулки по магазинам — и улизнуть, чтобы выяснить, как двигаться дальше. Сейчас ей надо в порт Дасанвиль, а оттуда в Авескию — в экзотическую восточную часть Великого Эллипса. И лучше улизнуть так, чтобы Гирайз не знал. Может быть, это позволит ей вырваться вперед…

Что за подлые рассуждения. Она почувствовала легкий укол совести. Ей не хотелось бы, чтобы Гирайз узнал, о чем она думает в эту минуту. А иногда господин маркиз, казалось, обладает таким же ясновидением, как и Каслер Сторнзоф. Впрочем, ей нечего стыдиться. Гирайз собирался бросить ее в Ксо-Ксо. И, подвернись ему случай, он бросит ее и в Юмо. Как он сам справедливо заметил, они участники гонок.

Здание мэрии выросло перед ними — красивое сооружение в энорвийском стиле, увенчанное развевающимся грейслендским флагом. У входа их остановил часовой в серой форме и потребовал изложить, по какому вопросу они пожаловали, и предъявить удостоверения личности. Первое они изложили, второе — предъявили, и часовой впустил их. Без особых трудностей они нашли дорогу к регистрационному офису, где обнаружили чиновника-энорвийца такого почтенного возраста, что грейслендцы не сочли нужным менять его на своего представителя. Гирайз обратился к регистратору на свободном энорвийском, и тем самым снискал его расположение — в мгновение ока оба вонарских паспорта были проштампованы. Гирайз поведал о затруднительном положении, в которое попала «Водяная фея», и регистратор пообещал доложить кому следует. Оба путешественника, исполненные счастья, покинули здание мэрии.

Сделано, без затруднений и в полном объеме. Приобретено еще одно официальное подтверждение следования по маршруту Великого Эллипса. Ну а теперь совсем немного можно пожить в свое удовольствие.

На лице Лизелл сияла улыбка, когда они окунулись в марево тропического дня.

— Ты понимаешь, что мы, возможно, вырвались вперед и всех оставили позади, ну, может быть, за исключением близнецов Фестинетти? Кстати, где они могут быть, как ты думаешь? — спросила она Гирайза.

— Последние несколько недель я о них ничего не слышал. Ничего не могу сказать и о других — Чарном, Заване, и прочих наших соперниках.

— Судя по нашей последней встрече, все они остались позади. Вот только Фестинетти давным-давно вырвались вперед, а потом исчезли. Если они миновали Ксо-Ксо раньше нас, то мы должны были что-нибудь о них услышать. А ведь с ними могло что-то случиться!

— Нам ничего не известно, поэтому нет оснований строить предположения.

— Это позиция флегматика.

— Я бы назвал это логическим рассуждением.

— Ты ошибаешься, есть очень много оснований строить предположения. Предположения вызывают массу вопросов, стимулируют интеллект… — она болтала, наслаждаясь интеллектуальными упражнениями.

Они поравнялись с узенькой улочкой, уходящей вбок, и ее внимание привлекли злобные голоса, доносившиеся оттуда. Она увидела, как одетые в форму цвета хаки констебли били туземца. Ягарец — почти обнаженный, покрытый синяками и ссадинами — даже не сопротивлялся. Закрыв руками голову и пригнувшись к земле, он кричал. Глухие к его мольбам констебли методично и усердно работали своими дубинками.

— Эй вы там, немедленно прекратите! — закричала Лизелл, она уже бежала по переулку. — Вы же убьете его, прекратите!

Констебли оторвались от работы и взглянули на нее, один из них что-то проворчал по-энорвийски. Его слова ничего не сказали ей, но жесты, их сопровождавшие, были очень красноречивы. Тогда она обратилась к ним на вонарском, который констебли должны были бы знать, а может быть, и нет, в любом случае она должна сделать так, чтобы они ее поняли. Остановившись и изменив тон, она уже спокойно начала:

— Пожалуйста, остановитесь. Вы же видите, что он не сопротивляется. Остановитесь.

Констебли уставились на нее. Прижавшийся к земле туземец сделал то же самое. Один из офицеров в форме цвета хаки бросил ей что-то злое.

— Он говорит, чтобы ты не вмешивалась, — перевел Гирайз. Он подошел и встал рядом.

— Поговори с ними. Скажи им, чтобы они прекратили, они могут до смерти забить его.

— Я не думаю, что мои слова здесь помогут.

— Пожалуйста, хотя бы попытайся.

— Хорошо, — Гирайз заговорил с констеблями на их родном языке. Он говорил спокойно, рассудительно, и они слушали его несколько мгновений, после чего обрушили на него раздраженный поток энорвийского. — Они говорят, что это беглый рабочий с алмазных копей, — перевел Гирайз. — Они говорят, что туземцам закон запрещает покидать свои рабочие места.

— Но это возмутительно, это похоже на рабство!

— И когда беглецов ловят — их сурово наказывают, во всяком случае, таковы правила. Чтобы другим было неповадно.

— Это отвратительно с их стороны. Такого можно было бы ожидать от грейслендцев, но они-то — энорвийцы, ведь так? — Она обратилась к констеблям, на этот раз по-грейслендски, который они должны были понимать. — Очень хорошо, вы его поймали, вы его наказали, наказали справедливо и как следует. Почему же сейчас… вы не можете просто…

На нее враждебно посмотрели. И в эту секунду, воспользовавшись моментом, ягарец вскочил на ноги и помчался в конец переулка. С пронзительными воплями констебли пустились вдогонку.

— Постойте, — Лизелл инстинктивно перегородила им дорогу. Один из констеблей налетел на нее, и она тяжело шлепнулась на землю, но она ясно видела, как Гирайз незаметно подставил подножку второму констеблю, и тот, запнувшись, растянулся в полный рост. Его напарник остановился на перекрестке, вертя головой по сторонам. Очевидно, преследуемый исчез, так как он, чертыхаясь, повернул назад.

Упавший констебль поднялся, в бешенстве изрыгая энорвийские ругательства на Гирайза, который бормотал вежливые, смиренные извинения — недостаточные, чтобы усмирить его гнев. Злобная тирада не прекращалась. Лизелл поднялась, попав под залп ругани второго подошедшего констебля. Она пожала плечами в знак того, что не понимает его энорвийского, и он перешел на грейслендский.

— Вы помогли сбежать ему. Вы помешали городской полиции выполнить свой долг. Вы совершили серьезное уголовное преступление.

— Стечение обстоятельств. Я очень неловкая, — извиняющимся тоном лепетала Лизелл, взяв пример с Гирайза. — Я очень сожалею, что причинила вам такие неудобства, но все это, поверьте, всего лишь досадное стечение обстоятельств.

— Вы встали у меня на пути и задержали, а этот клоун в цветастой рубахе подножкой уложил моего напарника. Благодаря вашему вмешательству беглый туземец ускользнул от правосудия. И вы называете это стечением обстоятельств?!

— Конечно, констебль, неприятное…

— Молчать, вы арестованы — оба. Вы находитесь в Юмо Тауне, в городе Империи, и наши законы не будут подвергаться осмеянию со стороны каких-то иностранных побирушек, бродяг и бездельников.

Ах ты жалкий бесхребетный маленький лакей, держу пари, что большинство твоих энорвийцев с радостью разорвало бы тебя на части, подумала Лизелл, но плотно сжала зубы, чтобы слова не вырвались.

— Господа констебли, мы — не бродяги и не побирушки, — вежливо заговорил Гирайз. — Мы — порядочные путешественники из Вонара. Мы — участники Великого Эллипса. Вы, конечно же, слышали о Великом Эллипсе?

— Хватит придуриваться, лжете только себе во вред, — оборвал констебль.

— Это не ложь, — настаивал Гирайз. — Вот посмотрите. Я покажу паспорт, — он полез в карман.

— Стоять!

В руках обоих констеблей показались служебные револьверы. Лизелл обомлела. Гирайз замер.

— Руки вверх. Оба.

Арестованные повиновались. Один из констеблей бесцеремонно обыскал их, забрав паспорта и портмоне.

— Прямо-таки клад, — присвистнул констебль, открыв портмоне. — Взгляни, — он показал портмоне напарнику. — Вонарские новые рекко. Тысячи рекко.

— Угу, — кивнул его напарник, будто ничего другого и не ожидал увидеть, и зарычал на Гирайза: — Где ты это стащил?

— Я не стащил, — ответил Гирайз, — паспорта и деньги принадлежат мне и этой леди.

— Пожалей себя, не зли нас.

— Но он говорит истинную правду, — вмешалась Лизелл, от волнения еще более спотыкаясь на грейслендских словах. — Это все — наша собственность, это нам принадлежит, будьте так добры.

— Мы и не сомневаемся. Вы, конечно же, богатые путешественники, скрывающиеся под лохмотьями бродяг, это-то что-то новенькое. Может, вы на маскарад так вырядились?

— Понимаете, мы попали в неприятную ситуацию, и вся наша одежда потерялась…

— Все интереснее и интереснее, — констебль держал паспорта, внимательно их проверяя. — Гирайз в'Ализанте, Лизелл Дивер, граждане Вонара.

— Это мы, — подтвердил Гирайз.

— Настоящие в'Ализанте и Дивер скоро заявят властям о пропаже своей собственности. Может быть, заявление уже и поступило.

— Констебль, сэр, как же мне доказать, что я — это я? — взмолилась Лизелл.

— Будем считать, что настоящие владельцы этого богатства остались живы, — продолжал констебль, будто не слыша ее. — За такие деньги можно и убить. А может, у вас есть необходимость выдавать себя за в'Ализанте и Дивер, а?

— Констебль сочиняет небылицы, — Гирайз не мог сдержать иронической усмешки.

— Скоро все выясним. Руки за спину.

Гирайз повиновался, и констебль надел на него наручники.

— Тебя это тоже касается, — сказал второй констебль Лизелл.

Ей хватило сил не вступать в пререкания. И металлические кольца сомкнулись на ее запястьях. Невероятно, но на ней позвякивала короткая цепочка наручников. Констебль взял ее за левую руку, чуть выше локтя, и властно потянул за собой.

— Куда вы ведете нас? — спросила Лизелл.

— В участок на Западной улице. Шевели ногами, — скомандовал констебль.

Их вели по самому центру Юмо Тауна, прохожие останавливались и глазели на констеблей в хаки и их невообразимо одетых, закованных в наручники пленников. Лицо Лизелл пылало. Мечтая провалиться сквозь землю, она вначале смотрела себе под ноги, но вскоре к ней вернулось спасительное самоуважение, или самолюбие взыграло, и она, подняв голову, пошла вперед с тем давно позабытым достоинством, с каким бывшие Благородные шли на казнь в дни революции.

Они вошли в участок. На двери центрального входа красовалась эмблема Вечного Огня: слепящего солнечного света и любопытства прохожих больше не было. В участке царил полумрак, духота и тишина. Писец и пара караульных встретили вновь прибывших арестованных без особого интереса.

— Парочка незваных чужаков, — бросил по-грейслендски один из доставивших пленников констеблей. — Пойманы при пособничестве беглому туземцу. Препятствовали правосудию и оскорбили служителей закона. Подозреваются в воровстве или того хуже. Нашли у них краденые вещи. — Он выложил на стол конфискованные паспорта и портмоне.

Писец исследовал содержимое портмоне, и его скучающие глаза заблестели. Он аккуратно сделал запись в одну из своих книг, затем положил деньги и документы в верхний ящик стола и повернул ключ.

— Не поступало заявлений по этому случаю?

— Нет еще.

— Глаз с них не спускайте. Дело серьезное может выйти.

— Мы не воры! Мы ничего не украли! — вырвалось у Лизелл. — Мы не совершили ничего противозаконного!

— Имя? — строго спросил писец, занеся руку над книгой.

— Лизелл Дивер. Я — вонарка. Я — участник Великого Эллипса. В'Ализанте тоже из Вонара, и тоже участник. У нас и в мыслях не было препятствовать правосудию. Это было случайное стечение обстоятельств. Мы…

— Запиши «безымянная женщина, на вопросы не отвечает», — велел констебль. Писец кивнул.

— Это неправда! Я отвечаю. Меня действительно зовут Лизелл Дивер. Я…

— Имя? — обратился писец к мужчине.

— Гирайз в'Ализанте. Вонарский путешественник. Прежде чем вы напишете «безымянный, на вопросы не отвечает», позвольте мне поговорить с вашим капитаном или с иным главным здесь лицом. Если вы это позволите, все недоразумения тут же разрешатся…

— Недоразумения только начались, если ты вообразил, что вранье тебя спасет. А что касается капитана, так будь покоен, ты ответишь на все его вопросы, когда он вернется.

— Когда он будет здесь?

— Через два дня, а пока вы посидите в тюрьме центрального участка.

— Два дня! — воскликнула Лизелл. — У нас гонки, Великий Эллипс! Мы не можем сидеть здесь два дня!

— Если вы простые воры, то будете сидеть в исправительной колонии Южных территорий Ягаро несколько лет, или же вас приговорят к дорожным работам, и тогда по сравнению с этим наш участок покажется вам райским садом, — сообщил ей констебль. — А если мы установим, что вы убили законных владельцев этих портмоне, то вас расстреляют. Вообще-то у нас принято головы рубить за такие дела, но сегодня мы часть Империи, и наши методы экзекуции теперь слегка усовершенствованы. Заприте их, — приказал он караульным.

Напрасно Лизелл протестовала, их с Гирайзом погнали к тяжелой деревянной двери в глубине помещения и втолкнули в вонючую арестантскую камеру. Она оказалась поделена на шесть клеток, одна из которых была размером как пять остальных вместе взятых. Занятой была только большая клетка, там сидели семь мужчин: пять ягарцев и два белых, от них разило ксусси, нечистотами и рвотой. Апатия сотрудников участка на Западной улице объяснилась сама собой: в их обязанности входило контролировать в этом районе общественное пьянство. Пара пьяных глаз из клетки посмотрела на Лизелл с интересом, один из арестантов улыбнулся и как старой знакомой помахал ей рукой, остальные смотрели безучастными стеклянными глазами.

Наручники сняли. Лизелл и Гирайза поместили в примыкающие друг к другу свободные клетки. Двери захлопнулись, замки защелкнулись, караульные удалились.

В апартаментах Лизелл находились: лежак, прикрученный к стене болтами, помойное ведро, ржавая кружка, туча жужжащих мух и больше ничего. Одна стена в помещении была каменная, остальные три от пола до потолка представляли собой железную сетку. Лизелл вся была на виду. Если она решит воспользоваться этим помойным ведром, то у происходящего будут зрители.

Будто прочтя ее мысли, один из пьянчуг в большой клетке зачмокал губами, чтобы привлечь ее внимание, и принялся расстегивать штаны. Она отвернулась.

Гирайз поймал ее взгляд. Через ячейку сетки он протянул ей руку, и она ухватилась за нее. Какое-то время они стояли молча, затем она спросила:

— Как ты думаешь, сколько времени уйдет у этих тупых полицейских, чтобы выяснить, что мы не воры и не убийцы?

— Со временем они увидят, что заявление на совершенное нами преступление не поступает, и изменят свое решение. Мы бы быстрее нашли помощь, если бы сумели сообщить в вонарскую дипломатическую миссию, но я не уверен, что она здесь осталась после вторжения грейслендцев.

— Грейслендцы, повсюду эти грейслендцы.

— На этот раз нас обидели колонизаторы-энорвийцы.

— Точнее, лакеи.

— Я не могу ставить им в вину их подозрения, принимая во внимание наш вид.

— Ну, а я могу. Ничтожества. О, я представляю, как мы потом будем над этим смеяться…

— Только в том случае, если нас не расстреляют или не обезглавят.

— Сейчас не до смеха. Единственно, о чем я могу думать, так это о времени, каждая минута на вес золота. С каждой минутой, проведенной взаперти, наши шансы убывают, мы вырвались вперед — и все напрасно. — Наши шансы… мы вырвались вперед. Она поймала себя на том, что часто употребляет «мы», и рассердилась. Она забыла о том, что они соперники, точно так же как и он забыл об этом совсем недавно. Она больше не допустит больше этого. Вслух она продолжала безо всякой паузы: — Чарный, Заван и остальные — они уже, наверное, здесь. — Главное имя она не упомянула. Неожиданно, опомнившись, она выдернула свою руку из руки Гирайза.

Гирайз посмотрел на нее и спокойно напомнил:

— Сторнзоф.

 

XVII

Было уже темно, но уличные фонари, казалось, освещали даже самые потаенные уголки Юмо Тауна. Каслер Сторнзоф направлялся по устланному богатыми коврами коридору «Королевы алмазов», к своему люксу № 303. Неохотно, но без колебаний он постучал, услышал знакомый голос, приглашавший его войти, открыл дверь и вошел в роскошную гостиную, окутанную сигаретным дымом.

Грандлендлорд Торвид Сторнзоф в безупречном смокинге возлежал на парчовой кушетке. Перед ним на низеньком столике стояли хрустальная пепельница, финифтевая коробочка с сигаретами, пара бокалов и серебряное ведерко со льдом, в котором утопала элегантная бутылка черного стекла. В дальнем углу комнаты сидела, съежившись, девочка лет одиннадцати-двенадцати с молочно-белыми волосами и огромными глазами.

— А, племянник, — кивнул Торвид с подобающей любезностью, — наконец-то прибыл. Я ждал тебя на прошлой неделе.

— Разные обстоятельства задержали, грандлендлорд, — ответил Каслер. — Последнее из них — нас блокировали в протоках Яга-Та'ари. Пароход, на который посадил меня действующий правитель Ксо-Ксо Янзтоф, остановили, и я вынужден был нанять крукику-тчо и ехать на нем через леса Орекса.

— Крукику-тчо — это местная достопримечательность наподобие огромной крысы, не так ли?

— Почти точное описание.

— Какой творческий подход к решению проблемы. Любой никудышный стратег на твоем месте приказал бы туземцам открыть проход, но ты презираешь прямой путь и выбрал крысу. Не могу не признать твою оригинальность.

Каслер успел отвыкнуть от этой навязшей в зубах знакомой манеры вести разговор и ничего не ответил.

— Полагаю, твои страдания во время такого занимательного путешествия заслуживают награды, — Торвид одарил его ледяной улыбкой. — Юмо Таун не последняя дыра. Здесь есть где и чем развлечься. — Как будто вспомнив о присутствующей здесь девочке, он бросил взгляд в угол, где она сидела. — Все на сегодня. Можешь идти, — бросил он ей.

Девочка пулей вылетела из номера.

— Казино — более или менее, — продолжал грандлендлорд — одна-две актрисы в Королевском театре достойны внимания. Мы начнем с ужина, племянник, здесь можно найти отличные телячьи котлеты. Совершенно в имперском стиле, ну а потом уже перейдем к развлечениям.

— С вашего разрешения, я поужинаю и пораньше лягу спать, — ответил Каслер. — Мне нужно встать на рассвете, чтобы отправиться в Дасанвиль. Я не знаю, как туда можно добраться и утром мне потребуется время, чтобы найти наилучшее средство.

— Тебе не надо беспокоиться. Все уже устроено. Для тебя зарезервирована лучшая лошадь в конюшне Лунун на улице Орхидей. На этой лошади ты доедешь до гостиницы, что на полпути к перевалу Юмо-Дасун, там поменяешь свою лошадь на свежую, такую же породистую и резвую. Выедешь завтра утром и будешь в Дасанвиле послезавтра во второй половине дня. Более быстрого способа туда добраться не существует. Пока обстоятельства задерживали тебя, у меня появилось довольно много времени, чтобы проверить и сравнить все транспортные средства и пути сообщения.

— Благодарю. Я вам очень обязан, грандлендлорд.

— Пустяки, племянник. Как приедешь в Дасанвиль, сразу направляйся в гостиницу «Портовая», там для тебя забронирован номер. На следующее утро ты отправишься в Авескию на грейслендском транспортном пароходе «Победоносный»: его капитан, равно как и я, с нетерпением ждет, когда ты поднимешься на борт. Эту маленькую любезность оказал нам главнокомандующий Гонауэр, который командует оккупационными войсками в этом регионе и чей отец оказался моим старым школьным приятелем.

— Вы основательно здесь поработали.

— Такая уж у меня привычка. Уверяю тебя, племянник, я все готов для тебя сделать — мои усилия просто необходимы, если принять во внимание твое очевидное нежелание отвечать тем требованиям, которые предъявляет тебе твое положение.

— Я не буду притворяться, что не понимаю, какой смысл вы вкладываете в эти слова, — Каслер Сторнзоф вспомнил, как их учили волевым усилием сдерживать внезапные приступы гнева. — Наши представления о необходимости ваших усилий кардинально расходятся, хотя я думаю, вы согласитесь, что дебаты по этому поводу бессмысленны. Поэтому, доложив о своем прибытии, как вы просили, я желаю вам хорошо провести вечер и на том удаляюсь.

— Минуту. Не будешь ли ты так любезен оказать мне услугу и побыть со мной еще немного?

— Как пожелаете, грандлендлорд.

— Тогда садись.

Каслер повиновался.

Торвид взял элегантную черную бутылку и, наполнив бокалы, протянул один племяннику:

— Это касчиа — аперитив местного производства, удивительно хорош. Полагаю, принципы Ледяного мыса не ограничивают твои напитки только холодной водой?

— Не ограничивают.

— Тогда это не будет насилием над твоим мировоззрением, если мы выпьем за здоровье императора?

— За здоровье императора, — Каслер совершенно спокойно пропустил мимо ушей укол дяди, поднял свой бокал, чокнулся и выпил.

Торвид отставил бокал в сторону.

— А теперь я хочу, чтобы ты представил мне полный отчет о своих действиях с того момента, как ты покинул Эшно.

Каслер кратко рассказал о своем путешествии, опустив те моменты, которые скорее всего вызвали бы негодование его слушателя.

Торвид слушал задумчиво и молча и только в конце обронил:

— Похоже, ты провел слишком много времени в компании своих вонарских противников.

— Так уж случилось, грандлендлорд.

— Да неужто? Ты уверен, что это случайность? Я не исключаю, что здесь сработало обаяние этой стройной маленькой актрисульки-балерины-читательницы лекций, как хочешь ее назови. Как ее зовут, опять забыл, — Ла Фэр?

— Дивер, — коротко поправил Каслер.

— А, да, конечно. Какой-то шарм, хотя и буржуазный, в ней, несомненно, есть, но ее значение невелико, и я не могу не подозревать, что в дело пущены более мощные силы воздействия. Я имею в виду другого вонарского путешественника.

— В'Ализанте? А он чем плох?

— Бывший Благородный, представитель лучшей и старейшей крови, титулованный сеньор, но власть в его стране принадлежит сегодня демократам и крестьянам. Богатый, образованный и утонченный, с хорошими связями. Одним словом, влиятельная персона, человек, имеющий личный интерес, чтобы стоять на защите национального status quo. Как раз такой типаж, скорее всего, в данный момент привлечет внимание отчаявшегося Министерства иностранных дел Вонара. Если помнишь, я советовал тебе в Эшно повнимательнее изучить своих соперников по гонкам; некоторые из них, вне всякого сомнения, являются агентами своих многоуважаемых правительств. Было бы хорошо, если бы ты рассматривал маркиза в'Ализанте в этом свете, а следовательно — как потенциальную угрозу грейслендским интересам в Нижней Геции.

— Мало доказательств в поддержку вашей версии, — заметил Каслер. — Я провел достаточно много времени в обществе этого вонарца, и он ни разу за все это время не предпринял попытки помешать мне, тем более вывести меня из гонок. Напротив, честно говоря, он несколько раз спас мне жизнь.

— Он втерся к тебе в доверие, это слишком очевидно.

— Да с какой целью? Если бы не вмешательство в'Ализанте, я бы уже в Эшно выбыл из гонок.

— Вонарцы не так просты, как кажется, племянник. Я думаю, пока не пришло время, они не будут вызывать на себя гнев империи, хотя затаились они ненадолго. Убрать тебя из гонок — не прямая цель маркиза в'Ализанте, ему просто нужно тебя победить, и лучше всего сделать это честно и открыто. Поэтому он просто держит тебя в поле зрения и ждет благоприятного случая.

— Это домыслы, грандлендлорд.

— Это предвидение, племянник. Если не ошибаюсь, я уже обращал твое внимание на преимущество первого удара.

— Не ошибаетесь.

— И?..

— Я прислушаюсь к вашему мнению и подумаю на этот счет. Долг требует того же.

— Долг требует большего! Ты, похоже, намерен не замечать истинного положения вещей.

— Позвольте мне убедиться, что я правильно вас понял. Вы советуете мне нанести удар первым — другими словами, удалить или парализовать спортивного соперника, то есть Гирайза в'Ализанте, которому я лично обязан?

— Оставь, эти детские разговоры о спортивном сопернике и личном долге начинают действовать мне на нервы. Ты — солдат, и перед тобой — враг. Все очень просто. Ты солдат Грейслендской империи? Ты Сторнзоф? Если так, то ты должен сделать то, что должен. Во имя империи.

— Во имя империи, — повторил Каслер, и продолжал, как казалось, совершенно не к месту: — Грандлендлорд, я расскажу вам о том, что видел по дороге в этот отель перед нашей встречей. Вторая половина дня, жара невыносимая. Я иду по улицам и думаю о своем, не обращая внимания на жару. И вот я подхожу к площади в конце улицы Иив, где собралась приличная толпа. На стенах зданий вокруг площади — копоть от пожаров и выбоины от пуль, несколько недель назад здесь было завершающее избиение последних энорвийских и туземных защитников Юмо Тауна. В центре площади возвышается эшафот со столбом и плахой. Отряд грейслендских солдат стоит вокруг эшафота.

Из финифтевой коробочки Торвид достал сигарету. Закурил и продолжал слушать — молча.

— Там что-то готовилось, — продолжал Каслер, — и я остановился посмотреть. Очень скоро к эшафоту подкатила телега, в которой сидели одетые в форму констебли, охранявшие заключенного. Им был голый ягарец, которого вытащили из телеги и передали в руки нашим соотечественникам. Громко зачитали приговор и обнародовали преступления осужденного. Оказалось, это был просто рабочий с алмазных копей, и его вина заключалась в том, что он сбежал со своего места работы, то есть нарушил старый энорвийский закон, который, несмотря на установление грейслендского правления, остался в силе. Более того, побег этого ягарца рассматривался как двойное преступление. Наказание, закрепленное законодательством, предполагает как битье кнутом, так и отсечение частей тела. Наказание виновного исполняли грейслендские солдаты на глазах собравшейся публики, — Каслер рассказывал без эмоций, спокойно. — Туземца привязали к столбу и били кнутом, пока спина не стала красной от крови. Затем его подвели к плахе, где грейслендский сержант топором ампутировал этому преступнику правую ступню — необходимая операция, чтобы отбить у него охоту к дальнейшим путешествиям. Рану прижгли раскаленным железом, и преступника — уже в бессознательном состоянии — снова погрузили на телегу и увезли. Полиция и военные разошлись, толпа рассеялась, а я направился к гостинице «Королева алмазов». — Каслер замолчал.

— Ну и что? — спустя какое-то время потребовал продолжения Торвид. — Что ты хотел этим сказать?

— А разве не ясно?

— Я подозреваю, ты собираешься окунуться по горло в трясину сентиментального чувства вины и надеешься и меня утянуть в эту сладкую мерзость.

— Вы говорили о служении империи, — Каслер очень аккуратно подбирал слова. — Это первейший долг нашего Дома испокон веков. Требует ли этот долг слепого повиновения и безрассудной преданности? Если так, то мы, Сторнзофы, добровольно превратили себя в рабов.

— Это еще что такое? — нахмурившись, Торвид потушил сигарету.

— Наша система дала глубокую трещину, — обдумывая слова, ответил Каслер. — У меня не было возможности признать этот факт во время моего уединения на Ледяном Мысе, но я смог воочию увидеть это, будучи солдатом на войне. В течение последних недель, однако, я оказался в мире, где истинное положение вещей нельзя не заметить. Несовершенство структуры империи так очевидно, что только последний глупец может не замечать этого и только лицемер или трус откажется признать это. Я — Сторнзоф, и к тому же Разъясненный, и, как и вы, свято верю в необходимость служения отечеству. Но сейчас я прошу вас, как ваш племянник и член Дома, понять, что мы истинно служим Грейсленду лишь в том случае, когда стараемся исправить величайшие изъяны империи.

— Понимаю, — Торвид помолчал, казалось, обдумывая ответ. Когда он вновь заговорил, голос его звучал непривычно сдержанно. — Ты задал мне вопрос как член Дома, от имени Дома я тебе и отвечу. Действительно, по-другому я и не могу, может быть, в этом проявится слабость. Но ты старший сын моей сестры и мой троюродный брат, поэтому, несомненно, ты — Сторнзоф, самая благородная кровь Грейсленда, и я не могу забывать об этом. Поэтому я скажу тебе следующее. Твои вопросы и опасения — следствие юношеской нерешительности, только и всего. Я скажу даже больше: подобного рода сомнения и приступы малодушия лишали и меня трезвости мысли, когда я был мальчиком. Я слишком задумывался о проблемах совести. Нерешительность парализовала мою волю. С почти фанатичным упорством я уверял себя, что не представляю ценности для страны и императора. Но, слава богу, я не зашел слишком далеко и признал свою ошибку. Мои глаза открылись, и я понял, что человек не может служить своей стране, если ум и сердце не нашли согласия. Он должен отдать себя служению полностью, без остатка, в противном случае он будет не просто бесполезным, но вредным — он станет помехой. Осознав опасность своих высокомерных сомнений, я по собственной воле отказался от них. Я, Сторнзоф, подчинился тому, что признал более значительным и важным, нежели мое «я» и мои личные интересы, тому, что важнее интересов нашего Дома, — мощи и славе Грейслендской империи. Я сделал это, потому что это нужно было Грейсленду, и это смирение высвободило во мне силу, которую не победить. И сейчас пришло время и тебе сделать то же самое.

Каслер вспомнил серые воды моря и серые небеса над ними — то, чем он жил всю жизнь. Казалось, они ушли далеко в прошлое. Он ничего не ответил.

— Ты молчишь, — Торвид пристально изучал племянника. — Знай, что я говорил с тобой о вещах очень интимных, о которых я мало с кем говорю, я сделал это только потому, что мы с тобой одной крови и связаны самыми крепкими из земных уз, несмотря на все наши различия. Я протянул тебе руку, и это — не пустяк, который можно игнорировать. Ты понимаешь меня?

— Да, грандлендлорд, — ответил Каслер. — Я понимаю вас лучше, чем когда-либо.

— Сэр, скажите, пожалуйста, который час? — спросила Лизелл по-грейслендски.

Пропустив мимо ушей ее вопрос, караульный втолкнул в клетку вновь поступившего пьяного, закрыл дверь на ключ и повернулся, чтобы уйти.

— Пожалуйста, сэр, — настойчиво взывала Лизелл, — будьте так добры, скажите, сколько мы уже здесь сидим? Здесь нет часов, нет окон, чтобы определить по солнцу и…

Караульный молча вышел из камеры, и дверь за ним закрылась.

— Ну почему же они не отвечают? — воскликнула она в отчаянии. — Я только спросила, который час, он что, умрет, если ответит?!

— Ничтожный деспот не упустит ни одной возможности, чтобы продемонстрировать свою власть, — ответил ей Гирайз.

— Ненавижу их. Они — злобные идиоты.

— Полностью с тобой согласен, но негодование не исправит положения. Только здоровье расстроит.

— Спасибо, доктор в'Ализанте. Как ты думаешь, сколько мы уже здесь потеряли времени?

— Не знаю, но думаю, что сейчас вторая половина дня, значит — около суток мы уже здесь.

— Сутки потеряны, это невозможно, я не переживу! Это энорвийское вонючее дурачье разрушает все наши планы! Так мы проиграем, и только по их вине! О, я готова задушить кого-нибудь!

Парочка забулдыг, слышавших ее выступление, засвистела и заулюлюкала.

— Лизелл, пожалуйста, успокойся, — устало попросил Гирайз. — Если тебе безразлично твое собственное здоровье, то пожалей хотя бы мое. У меня от этого начинает голова болеть.

— О, извини, — она немного подумала. — Правда, прости меня. Я, должно быть, страшно испортила тебе жизнь.

— Не приписывай себе заслуги энорвийской полиции.

— Да, пользы от меня мало. Я постараюсь быть более терпеливой, я постараюсь быть тихой и спокойной. Это очень трудно, но я постараюсь.

— Интересно.

— Что?

— Я никогда не слышал от тебя таких слов и даже не думал, что ты можешь такое произнести. Ты намного изменилась за эти годы.

— Надеюсь, не в худшую сторону.

— Вовсе нет.

— Да, могу себе представить, каким чудовищем я была.

— О, ты была очаровательным чудовищем.

— А-а, — она не могла понять, то ли это комплимент, то ли оскорбление. — Ты знаешь, ты тоже изменился. Гирайз в'Ализанте, которого я знала шесть лет назад, никогда бы не стал утруждать себя, а тем более рисковать своей свободой ради какого-то сбежавшего рабочего.

— Утруждать себя? Я просто был твоим переводчиком, не более того.

— Гораздо более того, — она благоразумно понизила голос.

— Ты спас того несчастного туземца. Без тебя ему бы не удалось убежать. Я видела, как ты сделал подножку констеблю, и я знаю, что ты сделал это специально.

— Констеблю? — Гирайз пожал плечами. — Он просто очень неуклюжий малый, это действительно было недоразумение. Я, насколько тебе известно, консервативный приверженец традиций и никогда осознанно не нарушал закон.

— Это, конечно, так. Но время идет, и я начинаю понимать, чем же на самом деле является ваша консервативная светлость.

Она сдержала слово. Она старалась быть терпеливой, старалась быть тихой и спокойной. Медленно ползло время. От духоты некуда было деться, пьяные пели песни и блевали, мухи летали тучами, но она молча сносила все эти ужасы. Некоторое время она лежала с закрытыми глазами на своем лежаке, надеясь найти облегчение во сне, но мухи жужжали и кусали влажную плоть, неизвестные бескрылые насекомые упивались ее кровью, а в голове роились беспокойные мысли, и сон не приходил. Поднявшись на ноги, она принялась расхаживать по замкнутому пространству своей клетки, но физическая активность только распаляла умственную деятельность. У нее перед глазами стояли ее соперники, которые изо всех сил спешат к Авескии. Она не могла переносить такую несправедливость. Возмущение, разочарование и растущее отчаяние жгли ее каленым железом.

Разговор с Гирайзом помог бы освежить и прочистить мозги, но ему каким-то образом удалось уснуть, и она не хотела его беспокоить. Говорить с пьянью она не желала.

Время, казалось, остановилось, хотя в реальном мире — в том, что простирался — время шло, и там, наверное, уже наступил вечер, поскольку в безвременье появился караульный и начал раздавать арестантам ужин — кусок хлеба и воду. Вначале он обошел мужчин, а в последнюю очередь подошел к клетке, в которой сидела Лизелл, остановился и с близкого расстояния принялся внимательно и неспешно ее разглядывать.

Караульный был среднего роста, с незапоминающейся внешностью: круглое загорелое лицо, густые черные волосы, торчащие во все стороны упругими кольцами. Очевидно, он не верил в благотворное воздействие воды и мыла — даже в царящем в камере участка зловонии мерзкий запах его тела бил в нос.

— Пожалуйста, сэр, — Лизелл обратилась к нему по-грейслендски, без особой надежды на успех, — будьте так любезны, скажите, который сейчас час?

— Шесть, — к ее удивлению ответил караульный.

— Будьте добры, позвольте нам, пожалуйста, поговорить с капитаном.

— Капитан вернется послезавтра. А может, послепослезавтра.

Он обдал ее своим отвратительным дыханием, и она едва не попятилась назад.

— Сегодня не поступило заявлений об украденных деньгах? — спросила она.

— Нет еще.

— И не поступит, потому что и деньги, и паспорта действительно наши. Мы невиновны, мы ничего плохого не сделали. — Его лицо не изменилось, и она поспешно добавила: — Нас задержали по недоразумению. Мы очень просим дать нам возможность доказать это.

Он пожал плечами, кинул ей через сетку ломоть хлеба и скомандовал:

— Кружку давай.

Она нагнулась, чтобы подать ему жестяную посудину, а он следил за каждым ее движением. Она протянула через сетку кружку, и он наполнил ее из бутыли с длинным горлышком. После чего остался спокойно стоять, в упор рассматривая ее.

— Мы не воры, потому что ни у кого ничего не украли, — продолжала убеждать Лизелл. — Мы просим о справедливости, вот и все.

Еще какое-то время он не спускал с нее глаз, затем молча повернулся и ушел.

Лизелл сделала маленький глоточек из жестяной кружки. Вода была теплой и явно кишела микробами. Она боялась ко всему прочему подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию, но банальная жажда победила благоразумные меры предосторожности. Она немного смочила водой рот, затем отставила кружку в сторону и подняла с грязного пола хлеб. Ломоть был сырой и местами покрытый зеленой плесенью. Она сморщилась и едва сдержалась, чтобы тут же не выбросить ломоть обратно из клетки. Когда невозможно будет терпеть голод, она съест свой ужин — сырой, плесневелый хлеб.

Она положила хлеб рядом с водой и снова растянулась на лежаке. Надежда уснуть была слабой. Мухи все так же надоедали, а мысли не умещались в голове. Они хаотично скакали, наперегонки с ними скакали кровососущие паразиты, ей было жалко себя до слез, и неожиданно, к ее ужасу, горячие слезы обожгли лицо. Только не здесь, только не сейчас, когда она лежит на виду у караульных, пьянчуг и, что хуже всего, на глазах у Гирайза. Она не хотела, чтобы он видел ее плачущей, она не хотела, чтобы ее слезы хоть кто-нибудь увидел, и в особенности он. Но слезы струились, не подчиняясь ее воле, стекали по вискам и запутывались в волосах. Лицо сморщилось, и резкий, непроизвольный всхлип выдал сдерживаемые рыдания.

Отвернувшись к стене, она руками закрыла лицо. Слезы лились неудержимым потоком, но она плакала беззвучно. Наконец буря эмоций улеглась, оставив на поверхности распухший нос и боль в голове. Нос сопел, и, немного стыдясь себя, она украдкой вытерла его рукавом. Она не осмеливалась поднять голову и посмотреть через плечо. Даже если ее грехопадение заметили, даже если за ней наблюдают, она не желает об этом знать.

Голова горела и была такой тяжелой, что не поднять. Бурные беззвучные рыдания утомили ее. Она закрыла распухшие веки и вскоре уснула, несмотря на духоту, вонь и клопов.

Она не поняла, что разбудило ее — звук ли шагов возле клетки, чужой ли пристальный взгляд. Неожиданно ее глаза широко распахнулись. Она знала, где находится, и инстинкт подсказал ей, что она проспала несколько часов. Она также знала, не поворачиваясь, что кто-то стоит у входа в ее клетку и заглядывает внутрь, и знакомый едкий запах выдал неизвестного. Она лежала тихо, рассматривая стену. На камень отсветом ложился слабый желтоватый свет, из чего она заключила, что одиноко свисающая с потолка лампочка освещает камеру. Она слышала жужжание ночных насекомых, заливистый храп пьяных из соседней клетки и еще что-то. Вонючий ночной караульный стоял за ее спиной на расстоянии каких-нибудь пяти-шести футов и молча взглядом сверлил ей спину. Может быть, он подумает, что она крепко спит, ему надоест просто так пялиться, и он уйдет.

Но он не уходил.

Она услышала позвякивание ключей, щелчок замка и скрип открывающейся двери. Он вошел в клетку и закрыл за собой дверь на ключ. Притворяться спящей больше не было смысла. Она села на своем лежаке и спокойно уставилась на него.

Ничем не примечательный, обыкновенный мужчина, фиксировало ее сознание. Ни одной отличительной черты, только запах, можно сказать, человек-пустое-место. Секунду он стоял, глядя на нее, как будто ждал вопросов, требований или даже попытки сбежать. Она не двигалась и ничего не говорила, и наконец он пробормотал по-грейслендски:

— Вас плохо обыскали во время ареста. Они не выполнили всю процедуру, У вас может быть оружие. Нужно обыскать.

— У меня нет оружия, — ответила Лизелл.

— Вас нужно обыскать, — повторил он настойчиво. — У преступников бывают тонкие лезвия, удавки, проволока, они их на себе прячут, под одеждой. Снимите одежду.

— Не сниму, — ответила она с деланным спокойствием. Но сердце у нее колотилось, во рту пересохло, и страх пронизал каждую клеточку ее тела.

— Разденься, — посоветовал караульный, — а не то я сам раздену.

— Только прикоснись ко мне, и я позову на помощь, — предупредила она.

— Кричи, сколько хочешь, здесь никто не услышит. Я один дежурю, я за все отвечаю. До утра главный здесь — я. И ты будешь мне повиноваться.

Она отрицательно затрясла головой, и он неожиданно набросился на нее. Он кинулся так быстро, что не было времени увернуться, да и пространство клетки не позволяло. Одной рукой он сжал ей запястье, и ее правая кисть оказалась парализованной, а вторая его лапа рванулась к вороту ее бизакской туники. Он сильно дернул, и тонкая ткань разорвалась от горловины до пояса, показалась нижняя сорочка. Непроизвольно у нее вырвался крик, и все в камере проснулись. Пьяные, уже немного протрезвевшие, завозились и забормотали, Гирайз сел на своем лежаке, посмотрел в сторону ее клетки и тут же вскочил на ноги. Пальцы ночного караульного вцепились в лиф ее сорочки. Он дернул, но ткань не поддалась. Сжав левый кулак, Лизелл, извернувшись, треснула караульного по голове. Он пробормотал что-то по-энорвийски и ударил в ответ. Инстинктивно она быстро отвернула голову, и его кулак лишь слегка задел ей челюсть. Она отпрянула, но он подтянул ее к себе. Его рука залезла под лиф сорочки, он схватил ее грудь и похотливо стиснул ее. От боли она закричала. Полоснув его по лицу ногтями свободной руки, она растопырила пальцы и ткнула ему в глаза. Он зашипел и отпрянул. Выдернув свою правую руку, она освободилась и подлетела к двери клетки, но напрасно она дергала и трясла ее. Она кричала изо всех сил, звала на помощь, до нее смутно доносилось, что Гирайз тоже что-то кричит, горланили и пьяные, но дверь клетки оставалась прочно закрытой. В кабинете участка или действительно больше никого не было, или те, кто там находился, не обращали внимания на поднявшиеся крики.

Обхватив ее рукой за талию, ночной караульный оттащил ее от двери. Она толкала его локтем в ребра, затем, вывернувшись и оказавшись к нему лицом, попыталась ударить коленкой в пах. Ослабив захват, он сделал обманное движение и влепил ей пощечину. Удар отозвался в голове болью, в глазах потемнело, и она закачалась. Толкнув ее на лежак, он навалился сверху и раздвинул ей ноги. Рукой он шарил по телу, пытаясь найти промежность, но неожиданно наткнулся на препятствие — бизакскую юбку-брюки и выплюнул энорвийское ругательство. Его рука вернулась к талии и дернула за шнурки, второй рукой он стискивал ей горло.

Она задыхалась, красные точки вспыхивали на внутренней стороне закрытых век, в груди жгло, от удушья, и, несмотря на все это, она чувствовала вонь его плоти и смрад его дыхания. Они, казалось, заполняют всю вселенную. В ушах странно звенело, и где-то далеко-далеко все еще слышался голос Гирайза.

Шнурки юбки-брюк запутались в узел, караульному ничего не оставалось, как пустить на распутывание узла обе руки, и ее шея освободилась. Он оседлал ее, стоя на коленях и, пока распутывал узел, стиснул ногами ее бедра, словно тисками. Она снова могла дышать, и руки ее были свободны. Вцепившись обеими руками ему в волосы, она притянула его голову к себе и впилась зубами сбоку ему в шею, почувствовав, как ее рот наполнился кровью.

Взвыв от неожиданной боли, караульный отскочил, и она сползла с лежака. Он мгновенно пришел в себя и с перекошенным от злобы лицом набросился на нее. Она пыталась увернуться, но клетка была очень тесной. Он сгреб ее, она отчаянно сопротивлялась. Сцепившись, они как в танце кружились по клетке, натыкаясь на сетки, огораживавшие клетку Лизелл.

Мелькнул баклажанного цвета рукав, и рука, змеей проскользнув в ячейку сетки, обвилась сзади вокруг шеи караульного. Гирайз стиснул захват, пережимая ему дыхательное горло, тот начал задыхаться и ловить ртом воздух. Его руки ослабли, Лизелл вырвалась и отскочила.

Караульный поднял руки, тщетно пытаясь дотянуться до крепкой руки, которая душила его. Рот его широко раскрылся, глаза выпучились, лицо налилось кровью.

Картина не могла не радовать Лизелл, но она не хотела, чтобы ее защитник превратился в убийцу.

— Гирайз… — попробовала она позвать, не вполне уверенная, что он услышит ее за хриплыми воплями пьяных арестантов.

Глаза караульного закатились, он прекратил сопротивление и безвольно повис. Гирайз ослабил хватку, но не отпустил.

— Лизелл, ключи, — приказал он, его голос был невероятно спокоен, даже безразличен.

Она метнула в него недоуменный взгляд и бросилась выполнять его приказ. Преодолев отвращение, она приблизилась к караульному и начала ощупывать его карманы. Гадкий запах бил в нос. Задержав дыхание, она продолжала искать и вскоре нашла стальное кольцо, на котором позвякивало около дюжины ключей.

С ключами она подошла к двери и принялась подбирать нужный. Руки тряслись, от нетерпения она стала неловкой. Она никак не могла попасть ключом в отверстие и неожиданно выронила всю связку. Нагнувшись за ней, она даже не осознавала, что шепчет: «Простите, простите меня».

— Ты все делаешь как надо, — успокаивал ее Гирайз все тем же удивительно спокойным и естественным голосом.

Хотя они и говорили спокойно, их все же подстегивало присутствие караульного, он как раз в этот момент начал хрипеть и возиться. Схватив его за волосы, Гирайз резко ударил его головой о железную сетку, и караульный снова отключился.

Наконец-то она нашла нужный ключ. Дверь со скрипом открылась. Выскочив из клетки, Лизелл заперла за собой дверь. Гирайз отпустил караульного, и тот, издав жалобный стон, сполз на пол. Она подбежала к клетке Гирайза и открыла ее тем же ключом, что и свою.

Освободившись, они поспешили к выходу. Пьяные завопили, и Лизелл через плечо бросила на них взгляд. Она вопросительно взглянула на Гирайза, он покачал головой. Она согласилась: он прав, орава освобожденных арестантов разбредется по окрестностям и, вне всякого сомнения, привлечет нежелательное внимание.

Кабинет был пуст, как и следовало ожидать. Сердце Лизелл сильно билось; когда она подняла задвижку, дверь со скрипом открылась, и она заглянула в образовавшуюся щель. Видимая часть комнаты была пуста: голый деревянный пол, письменный стол, стул. Никаких караульных в хаки, никаких констеблей. Она открыла дверь, шире, и они проскользнули внутрь.

— Стол, — произнес Гирайз.

— Окна, — ответила она.

Пока он регулировал жалюзи, чтобы скрыть освещенную комнату от постороннего взгляда из темноты, она подбирала ключ к верхнему ящику письменного стола. Ящик открылся, там лежали конфискованные паспорта и портмоне с нетронутым содержимым. Она протянула Гирайзу его вещи, свои же поспешила спрятать в карман юбки-брюк. Опустив при этом глаза, она увидела, что ее туника разорвана от ворота до талии и широко распахнута, открывая нижнее белье. Но сейчас это никак нельзя было исправить. Она поспешно засунула свободно свисающий конец разорванной туники в ворот нижней рубашки — хоть как-то прикрылась.

Гирайз сквозь щели жалюзи выглянул на улицу.

— Все чисто, — сообщил он.

С превеликой осторожностью открыв входную дверь, они очень тихо покинули караульный участок на Западной улице.

На улице воздух, спертый и душный, показался Лизелл чудесно свежим. Она жадно и глубоко вдохнула. Западная улица была тиха и пустынна, ставни магазинов опущены, окна темны. Беспризорный кот крадучись перебегал из одной тени в другую, воздух вибрировал от пения бесчисленного множества насекомых, но это были единственные признаки активной жизни.

Несколько минут они почти бежали по лабиринту незнакомых улиц незнакомого города, и только когда между ними и караульным участком пролегло значительное расстояние, они позволили себе замедлить шаг и обменяться парой фраз.

— Интересно, который сейчас час? — спросила Лизелл.

— Глубокая ночь. Часа два до рассвета, наверное, осталось.

— Как ты думаешь, после смены караула, когда они обнаружат, что мы сбежали, они пустятся за нами в погоню?

— Учитывая обстоятельства, да. Я не хочу тебя пугать, но лучше смотреть фактам в лицо.

Да. Факты. Первое — она втянула его в эту неприятность. Второе — если бы не ее импульсивность, он бы сладко спал в каком-нибудь роскошном отеле. Третье — если бы он не ввязался в поединок с блюстителями порядка, то со всем этим ей пришлось бы разбираться одной. Вслух же она сказала:

— Нас легко будет найти. Грязный, небритый вонарец в рубахе баклажанного цвета, которая к тому же ему мала, и рыжеволосая вонарка с разбитым лицом и в разодранной одежде, из-под которой все нижнее белье торчит наружу.

— Разбитое лицо? Эта свинья…

— Да, пару раз он мне хорошо съездил, — спокойно сообщила Лизелл. — Но я в порядке, да и ты отплатил ему сполна.

— Дай-ка я посмотрю, — остановившись в свете уличного фонаря, он осмотрел ее лицо. — Моя бедная Лизелл. Он поставил тебе синяк под глазом. Да не один. И губа рассечена. Я бы убил его, если бы это можно было себе позволить.

— Но мы не можем себе этого позволить.

— Мы найдем тебе доктора.

— Не надо. Я не умру от пары синяков. Это — такой пустяк по сравнению с тем, что могло бы случиться, если бы тебя там не было. — Она замялась, но потом продолжала с некоторым усилием. — Я всегда считала, что могу постоять за себя. В большинстве случаев могу. Но оказывается, не всегда. Сегодня мне потребовалась помощь, потребовалась позарез. Ты спас меня, и я очень благодарна тебе за это, хотя мои слова несравнимы с тем, что ты для меня сделал.

— Напротив, наши очки уравнялись, — мягко ответил Гирайз. — Ты не представляешь, как мне было неуютно осознавать, что только твои знания и опыт спасли мне жизнь, когда мы попали к Блаженным племенам. Тогда ты спасла меня, и мое самолюбие не давало мне покоя, но сейчас оно успокоилось.

Она непроизвольно улыбнулась. Верь, что господин маркиз говорит правду. Верь ему — и точка. Но его преданность дорого ему стоила. Если бы она могла позволить себе принять такую цену!

— А сейчас нам нужно принять несколько решений, — сообщил Гирайз. — Спать нам сегодня не придется, отоспимся, когда представится возможность. Как только рассветет, мы должны найти экипаж, который доставит нас в Дасанвиль. Если быстро мы ничего не найдем, то придется обследовать все конюшни, где дают лошадей напрокат. Но будет разумно, прежде чем мы этим займемся, изменить нашу внешность. Если мы переоденемся в цивилизованную одежду, а я сбрею бороду, то мы будем практически неузнавае…

— Еще как узнаваемы, — спокойно перебила Лизелл, — и ты знаешь это. Мы и поодиночке достаточно заметны. Ну, а когда мы вместе, нас невозможно не заметить. — Он молчал, и она продолжала: — Полиция будет искать мужчину и женщину, и они, вероятнее всего, найдут нас в ближайшие часы, если мы не разделимся. Мы должны сделать это прямо сейчас.

— Исключено. Ты думаешь, я оставлю тебя одну ночью на какой-то улице в незнакомом городе, когда местные констебли преследуют тебя?

— Конечно, потому что альтернатива для нас представляет еще большую опасность. После того, что мы сделали с ночным караульным, полиция, если поймает нас, не будет с нами любезничать. И они наверняка найдут нас, если мы приклеимся друг к другу, тебе это и самому хорошо известно, я вижу это по твоему лицу.

— Это просто рассуждения, к тому же пессимистичные. Где твой боевой дух? Мы вонарцы, и вместе мы перехитрим этих энорвийских колониальных болванов.

— Ну, они совсем не такие дураки, какими ты хочешь их представить. Послушай, я понимаю, что ты пытаешься защитить меня, но этот способ не подходит. Это только усиливает степень риска для нас обоих, и я не хочу стать причиной твоего…

— В любом случае этот вопрос не обсуждается, — перебил Гирайз. — Я не допущу, чтобы ты шлялась одна по городу, и поставим точку на этом.

— Не допустишь? Ты не допустишь?!

— Именно, и я не расположен обсуждать эту тему, сейчас у нас просто нет времени на эмансипированные глупости. С этого момента ты будешь вести себя осторожно и предусмотрительно, ты останешься со мной, и я больше ни слова не хочу слышать об этом.

— Очень хорошо, ты и не услышишь, — развернувшись, она мгновенно скрылась в темноте ближайшего переулка.

Она слышала, как он окликнул ее по имени, но только один раз: он не мог позволить себе тревожить тишину спящего Юмо Тауна. Он не осмелился кричать на всю улицу, но и не отступился. Он последовал за ней, она слышала его поспешные шаги, и, если бы он поймал ее, она вынуждена была бы тихо ему подчиниться, так как ее сопротивление привлекло бы губительное внимание.

Она ускорила шаг, в сознании промелькнуло — как нелепо, безумно неправильно, что она должна убегать и прятаться от Гирайза в'Ализанте от всех людей на свете. Но это нужно ради его блага, и ради ее собственного, и где-то в глубине, под спудом его кодекса чести бывшего Благородного, он должен понимать это. Она надеялась, что он не очень разозлится на нее за этот поступок.

Переулок кончился, и она оказалась на перекрестке пяти углов. Открылось четыре новых направления, она выбрала первое попавшееся, пробежала несколько футов и остановилась, спрятавшись в тени проема чьих-то дверей. Из своего укрытия, оставаясь невидимой, она видела всю площадь.

Гирайз выбежал из переулка и остановился, внимательно прислушиваясь. Звука шагов до него не долетало. Он заглянул во все четыре улицы, разбегавшиеся от него в разные стороны. Он постоял, раздумывая, и выбрал одну — неверную.

Она слушала, как затихали, удаляясь, его шаги. Вскоре они совсем стихли. Она осталась одна, совершенно одна, впервые за последние несколько недель, и тропическая ночь неожиданно показалась темнее, чем была на самом деле, и давила на нее, как ничто и никогда раньше.

Еще не поздно было изменить решение, она еще могла броситься за ним следом.

Нет.

Покинув свое убежище, она послала ему вдогонку мысленное послание: «Удачи. Береги себя. Я принесу тебе свои извинения, когда мы встретимся в следующий раз».

Где и когда это случится?

 

XVIII

Слабая вспышка озарила небо на востоке. Наступил рассвет, и Юмо Таун зашевелился, просыпаясь. Появились первые прохожие, по улицам загромыхали первые коляски. Наверное, в караульном участке на Западной улице утренней смене доложили о сбежавших вонарских арестантах. Если так, то за ними уже отправили погоню.

Глаза Лизелл метались по сторонам. Констеблей видно не было, но сколько времени пройдет, пока она не натолкнется на первого из них? И как сделать так, чтобы констебль не узнал ее по описаниям? Ей нужно замаскироваться, как можно быстрее. Но как? Несколько далеких от жизни вариантов молнией пронеслось в голове, и каждый последующий отрицал предыдущий. Мысли кружились вихрем, и только один факт оставался незыблемым: в самом захудалом районе Юмо Тауна ее нынешний ужасающий вид привлечет меньше внимания, нежели в любом другом месте.

Она шла, стараясь не торопиться, становилось все светлее и светлее, и улицы наполнялись жизнью. Мимо прокатило несколько невзрачных экипажей, попался на глаза юноша на красном велосипеде, эмаль велосипеда блеснула в лучах восходящего солнца, и она повернула голову, глядя ему вслед. Развернувшись, она натолкнулась на неприкрытое любопытство утреннего продавца цветов. Он смотрел на ее лицо, явно заинтригованный свежими синяками и ссадинами. Слегка отвернувшись, Лизелл поспешила удалиться. Но от этого любопытства ей не удастся скрыться, и оно будет нарастать с поднимающимся над горизонтом солнцем.

Ей нужно в буквальном смысле спрятать лицо, жаль, что маски с козырьками вышли из моды. Современные актрисы красят свое лицо только для того, чтобы скрыть слишком уж вопиющие несовершенства своей кожи. Но где в Юмо Тауне она найдет театральный грим? Или вдовий траур, чтобы им прикрыться? У нее портмоне набито деньгами, а Юмо Таун набит продавцами; должен быть выход. Мозг работал как бешеный, и она ускорила шаг.

Вокруг стояли дома из белого мрамора, принадлежавшие богатым торговцам бриллиантами. Туземцы, работавшие в садах, провожали ее косыми, подозрительными взглядами, и было ясно почему.

Она мчалась по широким красивым бульварам, вдоль которых тянулись роскошные здания, и страдала — неужели это великолепие никогда не кончится? Но вскоре она вышла на более скромную улицу, где белый мрамор заменила белая штукатурка, далее появились относительно скромные дома и магазины из белесого кирпича. Улицы уже не были такими чистыми, попадался песок, кучи мусора, на которых возвышались птицы-мусорщики на длинных ногах, помет животных и тучи мух, похожих на позолоченных фениксов. Приободрившись духом, она продолжала устало тащиться вперед, и наконец респектабельные здания и экипажи исчезли и в воздухе повис тошнотворный сладковатый запах гниющих отходов. На источенных термитами деревянных тротуарах светлые фигуры колонизаторов в равной пропорции смешивались с медными лицами ягарцев. На полуподвальных магазинчиках красовались энорвийские вывески, казалось, здесь Грейслендская империя еще не успела оставить видимых знаков своего присутствия.

Она не могла прочитать ни одного энорвийского слова, но на многих вывесках были рисунки, которые доходчиво объясняли, что здесь продается или какие услуги предлагаются, и очень быстро она разобрала, где винный магазин, где мастерская слесаря, где торгуют табаком, а где шьют обувь. И вот ей попалась маленькая лавочка мануфактурного товара: с вывески на нее смотрел испытующий глаз Преподобного Яктора. И она тут же вспомнила тот деревенский магазинчик на юге Аэннорве, где ее так враждебно встретили якторы. Как живая предстала перед ней разъяренная жена хозяина магазинчика, орущая и швыряющая ей в спину пригоршню сухой белой фасоли. Типичная якторская матрона, одетая в бесформенный балахон шафранового цвета, черные перчатки без большого пальца и черный головной убор с льняными складками, которые скрывали все волосы до последней пряди. Из всех частей тела миру были явлены только большие пальцы и глуповатое лицо. И Лизелл вспомнила, что ортодоксальные якторки в знак траура по погибшим мужчинам закрывали даже лицо…

Особенно лицо.

И она вошла внутрь мануфактурной лавчонки. Она оказалась крошечной, но безупречно чистой, предлагался небольшой выбор тканей и готового якторского платья. Хозяином был сморщенный старичок в традиционном одеянии своей секты, отороченном тончайшим черным кантом. При ее появлении у старичка от удивления широко распахнулись глаза. Он взглянул на ее лицо с синяком под глазом, и на его лице появилось выражение печали, смешанной с жалостью. Он ласково обратился к ней по-энорвийски…

Приготовившись к неприязни и порицанию, Лизелл была поражена таким приемом. Она сморгнула несколько неожиданных глупых слезинок. Она заговорила на вонарском, и глубокое чувство благодарности переполнило ее, когда оказалось, что торговец ее понял.

Она объяснила, что ей нужно, и он не задал ей ни одного вопроса, а просто выложил перед ней свободного кроя платье, перчатки без большого пальца, черный головной убор со складками, черную траурную вуаль и еще пару факвериши — крошечных брошек, чтобы прикалывать вуаль. Он также предложил ей кожаный пояс с кошельком, который надевался под платье, возле аккуратного разреза в боковом шве.

Она, не торгуясь, купила традиционный якторский костюм, затем прошла в крошечную нишу в дальнем углу магазинчика, задернула шторку и переоделась. Сшитая для людей, ценящих практичность и скромность, одежда была легкой в обращении, удобной и совершенно не шла ей. Но это и к лучшему — броский внешний вид ей сейчас был абсолютно не нужен. Крошечное зеркало на стене — обычная полированная жестянка — отразило ее лицо, чопорно обрамленное тканью, скрывшей ее огненно-рыжие кудри. Она набросила вуаль и пришпилила ее. Тончайший газ позволял видеть, но хорошо скрывал лицо. Из зеркала на нее смотрело привидение в черном. Она улыбнулась, и улыбка осталась невидимой.

Ее бизакскому костюму, грязному и рваному, место было разве что на помойке. Выйдя из ниши, она тут же выбросила истерзанную одежду в мусорную корзину не без некоторого сожаления — юбка-брюки сослужила ей хорошую службу. Лизелл простилась с хозяином и ушла.

Солнце сияло, улицы кипели жизнью, но ей уже не было так страшно. Ее преследователям пришлось бы постараться, чтобы разглядеть ее под этой новой маскировкой.

Она шла по приподнятым над землей деревянным тротуарам, и никому не было до нее дела, очевидно, якторки здесь — обычное явление. К ней вернулась уверенность и боевой дух, и когда она натолкнулась на городского уборщика, который шваброй драил тротуар, у нее достало смелости, спотыкаясь на грейслендских словах, расспросить его о дороге.

Уборщик не выказал ни малейших признаков подозрения, рассказывая ей, как быстрее добраться до Юмо-Дасунского Кольца — почтовой станции, откуда путешественники отправляются в Дасанвиль. Расстояние до Кольца не такое уж маленькое, и уважаемая матрона могла бы воспользоваться двухколесным экипажем. Они, конечно, редко заглядывают в этот район, но уважаемая матрона могла бы дойти до улицы Орхидей, где много общественного транспорта.

Она поблагодарила и пошла дальше. Через пятнадцать минут ноги сами вынесли ее на улицу Орхидей, где пара двухколесных экипажей ждала клиентов. Она подошла к одному из них, объяснила, куда ей надо, и забралась на сиденье. Экипаж тронулся, и Лизелл со вздохом облегчения откинулась назад. Спасена. Относительно.

Минуты шли, мимо плыли белые улицы. Наконец экипаж доставил ее к Юмо-Дасунскому Кольцу. Здесь начинался оживленный Юмо-Дасунский тракт. На кольце было много различного транспорта. Прямо впереди возвышалась почтовая станция, ее фасад украшен был украшен по-новому — символом Вечного Огня. Толпились люди, среди них многие были в элегантной серой форме, но повода для тревоги не было. Куда опаснее констебли в хаки, патрулирующие Кольцо: двое из них стояли у входа в почтовую станцию. Может быть, их присутствие ничего не означает, может быть, они всегда стоят здесь. А может быть, и нет.

Ее экипаж остановился. Лизелл высадилась и расплатилась с возницей. Экипаж уехал. Секунду она провожала его взглядом, затем склонила голову в благочестивой печали, опустила плечи и направилась к почтовой станции.

Констебли у входа едва взглянули на нее, когда она проскользнула внутрь небольшого зала ожидания, где на неудобных скамейках, как куры на насесте, восседали трое путешественников. На грифельной доске, прибитой к стене, мелом было написано расписание. Дилижанс отправлялся в Дасанвиль через десять минут. На сегодня это — последний дилижанс.

Она успела как раз вовремя. Задержись она на какие-нибудь пятнадцать минут в поисках Кольца, и она застряла бы в Юмо Тауне еще на сутки. Усевшись на край свободной скамейки, она сцепила руки и с угрюмой сосредоточенностью стала ждать.

Прошло четверть часа, и она начала нетерпеливо притоптывать ногой под своей длинной хламидой. Южные территории Ягаро контролируют грейслендцы, и скоро они сделают так, чтобы все дилижансы отправлялись вовремя, но пока у них до этого не дошли руки. Отправление дасанвильского дилижанса может задержаться на несколько часов, а может, его и вовсе отменят…

Как раз в тот момент, когда внутри у нее все стало сжиматься от отчаяния, дилижанс, запряженный четверкой лошадей местной породы с крепкими ногами, въехал в боковые ворота. Пассажиры поднялись со своих мест и начали покидать зал ожидания под скучающим взглядом стоявшего на выходе констебля. Лизелл, полная отваги, проходя мимо него, чинно склонила закрытую вуалью голову, и он ответил ей достаточно любезным кивком.

Гору сумок и коробок погрузили на крышу дилижанса и надежно привязали. Трудно было не заметить якторскую матрону в трауре, да еще и без багажа, но никто даже слова не сказал. Пассажиры платили за проезд прямо вознице, и новые вонарские рекко были приняты от якторки без возражений. Пассажиры расселись, дверь за ними закрылась, возница забрался на козлы, свистнул хлыст, и дилижанс тронулся в путь.

Лизелл напряглась, она ждала, что вот-вот раздастся непременный свисток констебля. Но ничего не происходило, и она начала расслабляться по мере того, как дилижанс, обогнув Кольцо, выезжал в направлении Юмо-Дасунского тракта. Дорога под колесами была чистой и гладкой. Стук колес и дрожь дилижанса прекратились, когда крепконогие лошади выровняли шаг.

Лизелл, упираясь спиной в бугорчатую обивку сиденья, украдкой изучала троих своих попутчиков. Это были мужчины, белые, с запада. Двое — бледные, малокровные юноши с каштановыми, зализанными назад волосами, одетые в дешевые костюмы из льняной ткани в полоску; на ногах — хорошо начищенные недорогие туфли. Ничем не примечательные, стремящиеся к респектабельности. Наверное, начинающие торговцы. Третий мужчина старше их — бедно одетый, с большими натруженными руками, с угрюмым лицом. Торговец или ремесленник, которому фортуна не благоволит, предположила Лизелл. Она не нашла в своих попутчиках ничего достаточно примечательного или интересного, чтобы задерживать на них свое внимание. Их лица выскользнули за пределы ее сознания, и она сконцентрировалась на другом лице, смуглом и немного измученном.

Гирайз. Свободен и в безопасности? Или его вновь изловили и заключили в городскую тюрьму? Он почти задушил того ночного караульного, и все из-за нее. Если он снова попадет в их лапы, они могут просто убить его. А она его покинула.

Дилижанс катил вперед. Юмо Таун остался позади, но Лизелл даже не заметила, когда. Она неотрывно смотрела в окно и ничего не видела.

Еще совсем недавно путешественники, направляющиеся из Юмо Тауна в Дасанвиль — порт на восточном побережье, проделывали довольно длинный окружной путь: вдоль Обилаки, притока Яги, к самой Яге, вдоль нее до реки Мунако, а там разворачивались и ехали до Королевской пристани, где можно было нанять мулов, чтобы преодолеть оставшийся сухопутный отрезок пути.

Появление Юмо-Дасунского тракта изменило этот маршрут. Каких-нибудь двадцать лет назад воля энорвийского монарха, желающего обеспечить самый короткий путь доставки алмазов с копей Южных территорий Ягаро на столы ювелиров во Фьонне, претворилась в строительство прямой дороги, прорезающей семьдесят миль непроходимых джунглей, отделяющих Юмо Таун от побережья. Повеление — исполненное три года назад и сопряженное с невероятными трудностями — стоило жизни нескольким сотням туземцев, трудившихся на строительстве, но все же огромная работа была завершена и колесное сообщение между Юмо Тауном и Дасанвилем наладилось.

Но спустя некоторое время после завершения строительства стало очевидно, что определенные сложности остались. Джунгли, невидимо для глаз, продолжали жить своей напряженной жизнью — там нужно осушать болота, тушить пожары, обрубать сучья и ветки, делать просеки и мостить камнем дороги. Растительность, срезанная чуть ли не под корень, стоило побрызгать теплому дождику, вновь начинала буйно разрастаться. Юмо-Дасунский тракт требовал к себе постоянного внимания, вложения труда и денег, и в итоге колониальные власти узаконили образование дорожных артелей, состоящих из осужденных уголовных преступников, которых приговаривали к тяжелому труду по поддержанию Юмо-Дасунского тракта в рабочем состоянии.

Здесь никогда не затихала человеческая деятельность. Повсюду — тьма-тьмущая набедренных ягарских повязок — преступники, по закону лишенные гражданских прав. Эти легионы, умирающие от недоедания, жары, болезней, истощения и побоев, легко и быстро заменялись новыми. Работники дорожных артелей как рабы трудились от зари до зари каждый божий день, и алмазы текли в Аэннорве непрерывным потоком.

А сейчас — в Грейсленд. Алмазный поток сменил направление совсем недавно. Дилижанс следовал мимо закованной в цепи артели, которая вырывала пробивающуюся сквозь трещины дороги буйную тропическую растительность, Лизелл ясно видела кандалы на руках, покрытые шрамами спины и безучастные, неопределенного возраста лица. Почти мгновенно рабочие исчезли из виду, но увиденная картина отпечаталась и осталась в сознании, как безмолвный укор.

Она вздохнула. Откинув назад голову, закрыла глаза. И тут поняла, насколько она устала — и неудивительно, поскольку за последние сутки она не знала отдыха и покоя. А сейчас она могла себе это позволить, и она провалилась в сон в считанные секунды.

Проснулась она к полудню, когда дилижанс остановился у обочины дороги. Пока лошади отдыхали, пассажиры ненадолго исчезли в кустах, а вернувшись, начали широкими шагами прохаживаться туда-сюда, разминая затекшие мышцы.

Через двадцать минут дилижанс снова двинулись в путь, и спутники достали сумки и свертки с провизией — наступило время обеда. Стол был скромным — хлеб, сыр, сухофрукты, сладкое печенье, — но желудок у Лизелл сжался. После вчерашнего тюремного ужина у нее во рту не было и маковой росинки, и с собой она ничего не взяла.

Ничего, кроме денег. Опустив незаметно руку в боковую прорезь платья, она извлекла из кошелька пару монет. Протянув серебро ближайшему соседу, прилизанному юноше, на ломаном грейслендском она попросила:

— Продайте мало хлеба. — Парень тупо уставился на нее, и для пущей убедительности она добавила: — Я голодна.

Парень взял деньги и протянул ей порядочный кусок хлеба, а потом прибавил пригоршню сухофруктов. Увидев это, бедно одетый мужчина с угрюмым лицом протянул ей пару яиц, сваренных вкрутую, и сахарное печенье. Когда она попыталась дать ему денег, он грубовато замотал головой.

— Спасибо, — пробормотала она, смущенно опустила глаза и спрятала деньги.

Благочестиво склонившись к коленям, она приподняла траурную вуаль и приступила к обеденной трапезе. Не поднимая глаз, она знала, что ее спутники пытаются разглядеть ее лицо, но им это не удавалось. Покачивающиеся складки головного убора скрывали ее профиль, затеняли белый цвет лица, свежие синяки, рассеченную губу и все прочие особые приметы. Разделавшись с обедом, она, прежде чем поднять голову, опустила вуаль. Праздное любопытство тут же рассеялось.

Юноши начали играть в карты. Щедрый пожилой человек с угрюмым лицом о чем-то размышлял, еще сильнее насупив брови. Лизелл снова уснула. Сквозь сон она чувствовала, что дилижанс через пару часов вновь остановился, но она даже не стала выходить.

Поехали дальше. Миновали еще одну дорожную артель, закованную в кандалы, и еще раз остановились на полчаса, уже ближе к вечеру. Дальше ехали без остановок, пока возница не натянул вожжи у входа в гостиницу «На полпути», которая и впрямь стояла как раз на полпути от Юмо Тауна до Дасанвиля.

Пассажиры сошли, и возница, сняв с крыши, раздал им багаж. Поскольку багажа у Лизелл не было и ожидать ей было нечего, она поспешила впереди своих попутчиков в гостиницу — странное, непонятного вида строение, длинное и приземистое, как принято строить у туземцев, стены из беленого на западный манер кирпича, крыша покрыта волнистой красно-коричневой черепицей.

Она зарегистрировалась под фальшивым именем, и снова отсутствие багажа не вызвало никаких вопросов, и ее новые рекко приняли беспрекословно.

Номер у нее оказался чистый, просторный, даже с ванной. Из ванной она вышла только тогда, когда тело порозовело от интенсивного мытья, а вода остыла. Впервые за последние дни она чувствовала себя безупречно и чудесно чистой.

Вытершись досуха, она подошла к зеркалу, висевшему над умывальником, и, промокнув остатки влаги, внимательно изучила свое лицо. Синяки все еще были свежими и черными, но припухлость почти прошла. Это, конечно, неплохо, но придется все же оставаться под покрывалом еще несколько дней.

Облачившись вновь в якторский костюм, она вышла в гостиную, где свет лампы освещал довольно большое скопление постояльцев. Она сразу же увидела своих попутчиков и возницу, но не сделала попытки присоединиться к ним. Пусть думают, что якторская матрона в трауре желает свести к минимуму свое общение с неверующими.

Она ела в одиночестве, низко склонив голову и прикрывшись льняными складками головного убора. Затем ненадолго остановилась у стойки, чтобы заказать себе на завтра дорожную корзину с едой. После этого она направилась в свою уютную комнату, в которой не было ничего — ни книг, ни газет, ни прочих развлечений.

Делать действительно было нечего — только спать. Погасив все лампы, она, не раздеваясь, улеглась на мягкую постель, застланную простынями, пахнущими лимоном. Она устроилась поудобнее, но спать не хотелось — она проспала весь день в дилижансе. Лизелл лежала, боясь пошевелиться, напряженно прислушиваясь к каждому звуку — что она ждала услышать? Флейты, поющие в глубине джунглей? Дикий рев лесных людоедов? Пронзительный свисток констебля?

Но слышала она лишь жужжание крылатых насекомых, проникших в комнату вопреки закрытым окнам. Москиты висели над ней легким облаком; до тела они достать не могли, но жалили и терзали ее сознание, пробуждая видения: Гирайз в'Ализанте в наручниках, за решеткой, в беде, в серьезной опасности, и все из-за нее. И вот он уже в кандалах, до изнеможения работает в дорожных бригадах, затерявшись где-то посреди Юмо-Дасунского тракта. Глаза пощипывало под плотно закрытыми веками. Конечно, это абсурд. Такого не случается с состоятельными людьми. У маркиза в'Ализанте есть деньги, положение, связи, влияние…

За тысячи миль отсюда.

Но главное — у него острый ум и холодный рассудок. Полиция не сможет поймать его, они даже приблизиться к нему не смогут.

Вероятно.

Пролежав так без сна несколько часов, она, наконец, забылась беспокойным сном, отравленным дурными видениями. Пришла в себя только на рассвете. Поднявшись с постели, она подошла к одному из окон, открыла жалюзи и долго смотрела на южное небо, еще усыпанное звездами.

Медленно светало. Жужжащий хор угомонился, ночные птицы умолкли, звезды угасли, небо на востоке порозовело, и над лесами Орекса показался огненный диск солнца.

Она умылась, пальцами причесала чистые волосы, после чего убрала их под якторский чепец, приколола вуаль и надела перчатки. Позавтракав в гостиной, она вышла в оживленный холл и заняла очередь у регистрационной стойки — оплатить счет. Забрала приготовленную корзину с продуктами, которую заказала вчера, вышла на улицу — нужно было найти дилижанс, затерявшийся среди скопления разнообразного транспорта. Возница поздоровался, когда она подошла к дилижансу, она приглушенно пробормотала ответную любезность и заняла свое место.

Через пятнадцать минут появились юноши, загрузили свой багаж на крышу и уселись на свои места. Вчерашнего пожилого человека с угрюмым лицом видно не было. Прошло еще десять минут, но он не появлялся. Возница взмахнул кнутом, и дилижанс отъехал от гостиницы.

Второй день путешествия по Юмо-Дасунскому тракту походил на первый: длинная, скучная канитель, душную монотонность которой иногда нарушали остановки и встречающиеся артели осужденных рабов, благоустраивающих тракт. Сегодня, когда ее попутчики пригласили ее сыграть с ними в карты, она согласилась. Может быть, ее согласие и не вязалось с благонравным видом, но она не могла выносить томительную скуку — эта скука, как ржавчина, разъела ее осторожность.

Но вот день все же приблизился к концу, а вместе с ним — и путешествие. Солнце уже нависало над горизонтом, когда дилижанс подкатил к почтовой станции старого портового города Дасанвиля. Оживленное место, сразу обратила она внимание — город построен грубо, для житейских нужд, по сравнению с ухоженным Юмо Тауном он выглядит вульгарным, но все же привлекателен, благодаря воздуху. Свежий морской ветер, очень теплый, с резким запахом соли, носился по улицам города, выметая из Дасанвиля миазмы джунглей. Она глубоко вдохнула, и ей показалось, что легкие впервые за последние дни освежились и очистились. Она наполнилась новой живительной силой, и от этого у нее поднялось настроение.

Пассажиры высадились и пошли каждый своей дорогой. Не обремененная багажом, Лизелл шла по мощеным улицам, время от времени справляясь о направлении, пока не добралась до морского порта.

Билетные кассы к этому времени уже закрылись, но расписание на деревянной стене сообщало нерадостные новости. Следующий пароход отправлялся на северо-восток, в Авескию, только послезавтра. И никакого выбора. И никакой возможности раздобыть какое-нибудь частное судно и пересечь широкое Авескийское море. Ни воздушных шаров, ни новейших подводных плавательных средств, ни волшебной палочки-выручалочки. Оставалось только болтаться по городу в течение тридцати шести часов.

Когда же Гирайз здесь появится?! А может, он раньше не добрался до Дасанвиля и отсиживается в каком-нибудь отеле или гостинице, может быть, в этот момент он ужинает, или гуляет по улицам, или бродит где-то здесь, по пристани. Она огляделась по сторонам, как будто надеясь его увидеть, но лица, на которых останавливался ее взгляд, были ей незнакомы. Разочарование, как приступ боли, сдавило ее.

Как глупо. Она ведь сама неделями ждала возможности оставить его позади, разве не так?

Покинув причал крайне неудовлетворенной, она побрела по темнеющим улицам города, пока не наткнулась на чистый старый дом, в котором сдавались меблированные комнаты, где она и решила остановиться на две ночи. В комнате она съела припасы из корзины, о которых совсем было позабыла, после чего, совершенно опустошенная, сразу легла спать.

Она проснулась, когда солнце было уже высоко. Впервые за все время гонок она позволила себе так долго спать — одно из немногих преимуществ сложившейся ситуации. Она может потратить этот день на восстановление утраченного багажа.

Она неспешно приняла ванну, и зеркало над умывальником показало ей лицо, на котором фиолетовые синяки зацвели зеленовато-желтым цветом. День-два, и можно будет снять вуаль. А потом еще день-два, и она окажется далеко от Южных территорий Ягаро. И там уже будет неважно, привлекает ее лицо внимание или нет.

Снова обрядившись в якторский костюм, она отправилась гулять по шумным улицам, немного серым от излишнего количества грейслендских мундиров. Каслера Сторнзофа среди них не было видно — она поняла, что ищет его.

Она позавтракала булочками, купленными у уличного торговца, и поспешила в порт, заказать себе билет на «Талъгъя Джерия», который уходит на восток под флагом нейтрального Стреля. Заплатив, она получила билет, который тут же исчез в ее секретном кошельке. Вот теперь она свободна и может пуститься по местным магазинам и лавочкам.

Это был не Юмо Таун. Дасанвиль не изобиловал дорогими и роскошными вещами, но этот старый портовый город жил в достатке, и в нескольких местах ей попалась готовая одежда весьма приличного качества.

Покупок оказалось довольно много. Всего за несколько часов она приобрела два новых и хорошо сидящих платья западного покроя, две юбки и две блузки, мягкую шаль, пару муслиновых ночных сорочек, туфли, чулки, нижнее белье. Куплены были плащ с капюшоном и зонтик, широкополая соломенная шляпа с замысловатым изгибом, сумочка в виде кисета, носовые платки, целый набор туалетных принадлежностей, новая дорожная сумка, спички, складной нож и кипа новых книг на вонарском, и даже крошечная баночка рисовой пудры, чтобы припудрить синяки.

Отсутствовала только одна необходимая в цивилизованном мире вещь — корсет. Его она могла бы купить достаточно легко. Она должна была бы купить его, это неприлично — ходить без корсета. Но после нескольких недель наслаждения свободой и удобством она никак не могла заставить себя вновь подчиниться тирании стальных тисков корсета.

Потом куплю, подумала она. В Имине. Или в Разауле. Потом.

Туземный носильщик нес ее коробки и пакеты всю дорогу до самого дома. И если жители Дасанвиля нашли нечто странное в том, что ортодоксальная якторка, да еще в трауре, которой полагалось бы выказывать равнодушие к материальным прелестям жизни, идет по улицам с целой горой коробок и пакетов — ну что ж, они вправе недоумевать.

Носильщик опустил покупки на пол, она расплатилась, и он ушел. Не успела за ним закрыться дверь, как она уже была на коленях, одновременно разрывая упаковку на всех коробках сразу. Ничего особенного она не купила — просто несколько новых необходимых вещей неплохого качества и обычных безделиц, необходимых человеку каждый день. Но все это было новым, и она так долго без этого обходилась, что самые простейшие вещи казались ей настоящим сокровищем.

Перемерив купленную одежду и перебрав все туалетные принадлежности, она обратила свое внимание на книги. С одной из них — сборником эссе одного из благородных интеллектуалов Дореволюционного периода — она провела остаток дня.

Ужин она заказала в комнату, потом еще немного почитала, тщательно упаковала купленные вещи в новую дорожную сумку, легла рано и спала крепко.

Проснулась ока на рассвете, отдохнувшей и по-настоящему посвежевшей. Легко поднявшись с постели, она умылась и придирчиво осмотрела свое лицо в зеркале. Не так уж и плохо. Синяки выцвели до слабо-лимонного оттенка. После того как она припудрила нос и щеки, грязноватые пятна сходящих синяков исчезли. Она закрутила и заколола волосы на затылке, надела одно из новых платьев — повседневное серое платье из тонкого сукна с темно-красной отделкой — и впервые за последние дни увидела свое отражение в зеркале в приличном и привычном виде.

Оставив свою меблированную комнату, она вышла на пахнущие морем улицы, уже шумные. Несмотря на ранний час, оказалось несложно найти носильщика, чтобы донести ее багаж до пристани, где готовился к отплытию «Талъгъя Джерия», стрельский пароход — он вез пассажиров и грузы из залива Зиф, огибая Мыс Крайний, на восток — был большим, современным и на вид респектабельным. Лизелл поднялась на борт, и стюард проводил ее в отдельную каюту — самую лучшую за все время путешествия. Через полтора часа «Талъгъя Джерия» покинула порт, продолжая свой путь на восток, к сказочной Авескии — самой восточной точке Великого Эллипса.

На этот раз она действительно наслаждалась морским путешествием. Пароход был хорошо оборудован и толково управлялся, еда была вкусной, каюта — удобной, команда и пассажиры — предупредительны и любезны. Даже стихии природы благоволили, подготовив череду теплых, солнечных, с легким ветерком дней и не менее теплых лунных ночей. Лизелл коротала время за чтением, прогулками по палубе, игрой в карты с компанией, образовавшейся из пассажиров. Она чувствовала себя раскованно и непринужденно и всегда пребывала в хорошем настроении. Она была всем довольна, если не брать в расчет ее беспокойство о безопасности Гирайза и Каслера.

Первые три дня путешествия были похожи один на другой, но четвертый принес перемены. День с самого утра был серым и скучным и меняться не хотел. Утром ветер усилился, и небо потемнело. К тому времени, когда впереди на горизонте показалась темная полоска берега, начал моросить дождь.

Лизелл вспомнила, что сейчас в Авескии сезон муссонов.

Дождь не прекращался несколько часов и усилился, когда пароход приблизился к берегу. После полудня «Талъгъя Джерия» вошла в Уль Фуд — древний порт княжества Порирул, где священная река Золотая Мандиджуур впадает в Авескийское море. Пассажиров с действительными паспортами выпустили на берег под проливной дождь.

Благодаря провидению, подсказавшему ей в Дасанвиле купить плащ и зонтик, Лизелл стояла на причале, обозревая окрестности сквозь пелену дождя. Близлежащие здания, очевидно, были хозяйственного назначения, и в основном западной архитектуры. Вывески, и афиши — сердце у нее подпрыгнуло от радости — на вонарском, и флаг ее страны мокро бился над одним из самых импозантных зданий, по всей видимости, над таможней.

Страна Порирул, для видимости управляемая наследственным гочаллоном, была, как и большинство других стран Авескии, вонарским протекторатом, строго контролируемым западными властями. Номинальный глава страны — гочаллон — мог жаловаться небесам на свою судьбу, лишенные избирательных прав местные граждане могли тайно ворчать и угрожать бунтом — может быть, когда-нибудь что-нибудь из этого ворчания и выйдет, но сейчас власть Вонара остается абсолютной, она несокрушима даже теперь, когда опасность угрожает независимости самого Вонара. Войны, охватившие большую часть мира, еще не добрались до Авескии.

Пристань кишела светлокожими западными людьми и золотистолицыми авескийцами, почти все они скрывались под зонтиками и капюшонами плащей. Ни одной серой формы в этой толпе она не заметила. Ни грейслендских солдат. Ни Вечного Огня. Ни империи. Ничего этого здесь не было. Дождь лил потоками, но неожиданно на секунду сверкнуло солнце. Она улыбалась, шлепая по лужам к импозантному зданию, которое приняла за таможню, где ей должны были поставить в паспорт штамп Уль Фуда, как это требовалось правилами Великого Эллипса.

Это действительно была таможня, вонарская вывеска над входом удостоверяла назначение здания. Она вошла внутрь, и, к своему удивлению, обнаружила, что все клерки очень заняты. Должно быть, по меньшей мере, два парохода прибыли одновременно. Многоязычная трескотня ударила ей в уши, от шумной разнообразно одетой толпы зарябило в глазах, она растерялась, на мгновение потеряв ориентацию, но затем нашла глазами плакат, извещающий — ГРАЖДАНЕ ВОНАРА, и направилась туда.

За письменным столом под плакатом сидел молодой клерк, которого она приняла за полукровку из-за сочетания авескийских голубых глаз и черных волос с западного типа носом и губами, его светлая кожа чуть оттенялась золотым природным загаром. Он скучал, и понятно почему — у него не было работы. Пространство перед его столом было пустым.

В помещении толпились люди, на лицах которых было написано, что они провели в очереди несколько часов, Лизелл прошла мимо них, чтобы ее обслужили без малейшего промедления. В конце концов, она — гражданка Вонара на территории Авескии. Это была привилегия того рода, какую Каслер Сторнзоф получал как должное на всей территории, подвластной Грейслендской империи, но теперь настал ее черед, и она радовалась.

Клерк при появлении вонарки оживился и сразу же выпрямился на стуле.

— Могу ли я быть вам полезен, многоуважаемая мадам? — спросил он с предельной любезностью, граничащей с подобострастием. Он говорил на авескийский манер — нараспев.

Она объяснила, что ей нужно, и он поставил штамп в ее паспорт без малейшего колебания, затем поднял на нее глаза и преданно спросил:

— Многоуважаемой мадам еще что-нибудь требуется?

— Да, конечно, — ответила она доверительным тоном. — Мне не помешала бы некоторая информация, если бы вы были так любезны мне ее предоставить.

— Почту за честь оказать услугу мадам.

— Мне нужен поезд на север, в ЗуЛайсу — город в Кандеруле. Не подскажете ли вы мне, как быстрее добраться до вокзала?

— Ах, многоуважаемая мадам, — клерк печально покачал головой. — Мне неприятно огорчать мадам, но в настоящее время поезда по всему Кандерулу не ходят и не будут ходить еще несколько дней или даже недель.

— Только не говорите мне, что железнодорожные рабочие бастуют!

— Нет, они не осмелятся на такое, многоуважаемая мадам. Это все из-за дождей, понимаете. В этом году они — исключительные. Невероятно поднялась вода в Золотой Мандиджуур везде наводнения, и пути затоплены.

— Мне нужно попасть в ЗуЛайсу как можно быстрее. Как это можно сделать?

— Как это можно сделать, многоуважаемая мадам? Есть только одно средство — йахдини-баржа, она доставит вас вверх по Золотой Мандиджуур до гочаллата Кандерул, а потом до Афа Хаал. Скоро и поезда будут ходить до Афа Хаала, уже строят дороги, но счастливый день пока еще не настал. А пока мадам должна поехать на восток через степи, которые лежат между Афа Хаалом и ЗуЛайсой, арендовав какое-нибудь транспортное средство.

— И что может служить этим транспортным средством?

— Это уж, мадам, как судьба пошлет.

— Понятно. А теперь скажите, где мне искать йахдини-баржу?

— На Кхад-джи, многоуважаемая мадам.

— Где?

— Кхад-джи, мадам. Это речная пристань в северной части города. Там вы сможете сторговаться с ягдинером, и его животные вытащат вашу баржу через каналы дельты прямо в Золотую Мандиджуур.

— У вас все получается так просто! А до этого Кхад-джи на фиакре можно доехать?

— Ой, нет, фиакров в Уль Фуде нет, многоуважаемая мадам, — сообщил ей подобострастный клерк. — Увы, нам подобного рода западные чудеса незнакомы. Здесь мадам может воспользоваться фози, это скороходы. Вы найдете их под навесом с южной стороны таможни.

— О, хорошо, я прямо сейчас иду туда. Спасибо вам за помощь и любезность.

— Рад был услужить многоуважаемой мадам, — свое заявление он сопроводил почтительным поклоном.

Излишне почтителен, подумала Лизелл. Она не привыкла к такому раболепию, которое в первые секунды кажется приторным, а затем вызывает просто отвращение. Кивнув на прощание, она развернулась и направилась к выходу. Не успела она сделать и несколько шагов, как ее окликнул знакомый голос.

— Мисс Д'вер! И вы здесь? Неужели!

Она обернулась и тут же увидела его — невысокая, промокшая, но почти щегольская фигура в дорогом плаще стояла в голове длиннющей очереди.

Меск Заван. Здесь, в Уль Фуде, идет с ней голова в голову, а она-то считала, что он где-то далеко позади. Ну почему в пароход, на котором он плыл из Южных территорий Ягаро, не ударила молния или еще чего такого не приключилось?!

Какие неспортивные, недостойные мысли. Она по-настоящему симпатизировала Меску Завану и по-настоящему хотела, чтобы он выбыл из гонок не в результате смертельного случая, а так, в результате временной недееспособности.

Изобразив на лице такую же радостную улыбку, она подошла, чтобы поприветствовать его. Заван хорошо выглядит, отметила она не без сожаления. Отдохнувший, оживленный и в хорошей форме. Как ему удалось сюда добраться?

— Как вам случилось сюда прибыть? — повторил он вслух ее мысли. — Весь этот длительный путешествие вы смотреться, как ширинская модница.

— Да какая уж там модница, вы мне льстите. Но все равно спасибо, я тоже рада видеть, что вы выбрались из лесов Орекса здоровым и невредимым. Не всем удалось пройти их.

— Это чисто правда. Однажды я думать, что мне конец. Эти непролезть джунгли много разными тварями, ягарскими дикари и грейслендцы. Даже и не понять, кто хужее.

— И не говорите.

— Да, — улыбнулся Заван. — Досюда империя не пришла, здесь можно язык не прикусывать! Эти грейслендцы растравили Блаженные племена до страшной злобы. До их прихода, мне сказать, дикари вести себя очень тихо.

— Я не удивляюсь.

— Я рад, что вы вышли из джунгли живой, мисс Д'вер. Хоть вы и я с вами соперники, но я вижу, что вы человек хороший, и я желаю вам удачи.

— Спасибо, — а она буквально несколько минут назад желала ему если не смерти, то временной недееспособности. Устыдившись своих нехороших мыслей, она с неподдельной искренностью добавила: — И вам удачи, господин Заван.

— Да, мне она не помешать.

— Я бы с радостью послушала, что там случилось в джунглях, раз вам показалось, что пришел конец, но сейчас…

— Я понимать, у нас гонки, и вы должны бежать.

— Да, именно. Ну, тогда до встречи.

— До встречи, мисс Д'вер.

И она оставила его стоять в очереди. Раскрыв зонтик при выходе из таможни, она повернула налево, направляясь к южному углу здания. Там стояла пара двухколесных фози, их разноцветные подушки и бахрома мокли под дождем. Местные скороходы кучковались тут же под навесом, и она быстренько окинула их оценивающим взглядом. Один был невысокого роста, сухопарый, с седыми волосами, изношенность жизнью просматривалась в его облике. Второй — молодой, мускулистый, с орлиным взором в глазах. Быстро выбрав претендента на победу, она шагнула прямо ко второму; он поклонился низко и с уважением.

— До Кхад-джи, пожалуйста, — сказала Лизелл, — и как можно быстрее.

— Увы, многоуважаемая мадам, — ответил скороход с более сильным распевно-мелодичным авескийским акцентом, чем клерк. — Нельзя. Смиренный уже заказан.

— Что ты имеешь в виду?

— Недавно один многоуважаемый — не из Вонара, но все равно многоуважаемый — господин хорошо заплатил мне, приказал мне ждать, а сам исчез в здании таможни. Он все еще там.

— Так, может, он никогда не вернется, — предположила Лизелл. — Скорее всего он уже передумал. Неважно, сколько он заплатил, я дам в два раза больше. Ну что, идет?

— Вот так задача, — колебался соблазняемый скороход. — Либо боги мне посылают счастливый случай, либо они испытывают мою честность соблазном. Ясно одно — мне суждено сегодня доставить кого-то до Кхад-джи, поскольку об этом говорят многоуважаемые, выходящие из таможни.

— Конечно, — страшное подозрение закралось в голову Лизелл. — Мужчина, который заказал тебя — низкого роста и худощавый? Он одет в плащ бежевого цвета? И говорит по-вонарски так, что его не поймешь?

— О боги, именно этот.

— Я знаю его. Он легкомыслен, как перышко, подхваченное легким ветерком. Он уже забыл о тебе. И ты о нем забудь. Я заплачу втрое больше. Ну что, поехали?

— Втрое?

— Да. Я очень, очень спешу. — Такой способ обойти Меска Завана на пути к речному пирсу был явно предосудителен, но скороход, похоже, не мог не оценить срочность дела.

— Втрое? А-ах, не верю ушам своим. — Он поскреб подбородок. — Это очень много, как-то нечестно получается. Два года сряду я побеждал в соревнованиях и был чемпионом среди скороходов в южном районе Уль Фуда. Наверное, боги заподозрили, что я возгордился. Если вы не шутите насчет оплаты…

— Не шучу, уверяю тебя. Поехали же!

— Ну, тогда уж точно они испытывают меня. Но я не осрамлюсь. — Скороход гордо выпрямился. — Мадам, я остаюсь верен данному слову, я буду дожидаться многоуважаемого в плаще, если потребуется, до самой смерти. Решено, я выдержу это испытание.

— Послушай, — начала Лизелл, — это никакое не испытание. Поверь мне, я действительно…

— Мадам, многоуважаемая мадам, — вмешался в их разговор пронзительный голос. Он принадлежал второму скороходу, потрепанному жизнью старичку, о чьем существовании она напрочь забыла. — Позвольте смиренному услужить мадам. Я доставлю вас до Кхад-джи быстро и с удобствами, так быстро, что никто не догонит.

— Ты? — Лизелл смерила взглядом говорившего. Ростом он был меньше Меска Завана — казалось, ветерок дунет, и он упадет. Она сомневалась, что ему под силу протащить фози с пассажиром и полквартала.

— Истинно говорю, многоуважаемая мадам, — седой туземец с не свойственной его возрасту живостью согнулся в поклоне. — Я — НайЗинд, из касты Потока, к услугам мадам.

— Спасибо, нет, — она по-доброму улыбнулась, чтобы смягчить отказ. — Я договорюсь с другим. — И, вновь повернувшись к крепкому молодому скороходу, она продолжила уговоры. — Если ты сомневаешься в моих честных намерениях, я могу заплатить половину суммы вперед, а остаток, когда…

— Нет, мадам, — молодой неистово затряс головой. — Я сдержу слово, которое дал тому, в плаще, я уже получил его деньги, и я не хочу быть нечестным. Многоуважаемая мадам должна найти другого скорохода. Старик НайЗинд сможет доставить ее куда надо, а есть и другие. — Он указал рукой.

— Другие? — она посмотрела в ту сторону, где-то на расстоянии в несколько сот ярдов стояло еще одно здание, и там тоже был навес. Если там и были скороходы, то она не могла их рассмотреть, но она вынуждена была поверить ему на слово. — Очень хорошо, если ты не хочешь изменить свое решение.

Она направилась к невидимым скороходам. Не успела она пройти и четверть расстояния, как сзади послышалось шлепанье сандалий по лужам, и ее догнал НайЗинд, его изможденное старческое лицо горело энтузиазмом.

— Мадам, многоуважаемая мадам, только одно слово, если позволите.

— Извини, я очень спешу, — она даже не замедлила шаг.

— Согласен, согласен. Поистине дела богов и дамы из Вонара не терпят, чтобы их откладывали, но смиренный умоляет пожертвовать ему мгновение. Многоуважаемая мадам, только ради вашего блага, позвольте НайЗинду убедить вас, что он — лучший человек в своем деле, преданный, надежный, бесстрашный, сообразительный, неукротимый…

— Так много достоинств? — она не смогла сдержать улыбку вопреки своей нетерпеливой поспешности. — Послушай, НайЗинд, я боюсь, ты не понял. Понимаешь, мне нужно добраться до Кхад-джи раньше человека в плаще, того самого, который нанял молодого скорохода. Я не сомневаюсь, что ты очень хороший скороход, но я очень тороплюсь и боюсь…

— Боитесь, что НайЗинд не сможет бежать быстрее того великовозрастного юнца, той неуклюжей кучи свежего теплого козлиного дерьма, того сосунка с головой, набитой опилками, и со свинцовыми ногами, которые не поднять. Мадам не верит, что я действительно могу быстро ее доставить туда, куда она так торопится? О-а-х! Ушам своим не верю, мадам. Поверьте мне. Поверьте, что молодость и сила — ничто по сравнению с мудростью и дерзостью. Есть способ обеспечить многоуважаемой мадам ее успех. Смотрите, — он понизил свой пронзительный голос до шепота — что я вам покажу.

Лизелл встала, как вкопанная, поскольку непонятно как НайЗинд умудрился прыгнуть прямо ей под ноги и перегородить дорогу. Он отогнул полу своего клеенчатого дождевика и показал какой-то инструмент, который он сжимал своей тощей рукой. Тесак, поняла она, с короткой ручкой и увесистый.

— Несколько быстрых ударов… — НайЗинд убедительно показал жестом и тут же опустил полу. — Только заплатите мне столько, сколько вы пообещали тому юнцу, и победа мадам обеспечена.

— Ты не понял, ты… нет, я не нанимаю никого, чтобы напасть на…

— Боги запрещают это! Да я лучше своего последнего зуба лишусь, нежели пущу живому человеку кровь. Я предлагаю всего лишь несколько ударов железом по дереву…

— По дереву?

— По оси, многоуважаемая мадам. По оси того фози, на котором поедет человек в плаще. Несколько ударов, ось ломается, и сказке конец.

— А, теперь поняла. — Победа мадам обеспечена. Это будет коварство по отношению к Меску Завану, не говоря уже о молодом скороходе. Совершенно бессовестно, попросту говоря. Победа мадам обеспечена. Конечно, никто не пострадает, но это нехорошо, презренно. Победа мадам обес…

— Ну, тебе не удастся это сделать в любом случае, — медленно проговорила Лизелл. — Юнец, как ты его называешь, конечно же, увидит, что ты собираешься сделать, и…

— О-а-х! Он ничего не увидит, если многоуважаемая мадам затмит ему глаза и заткнет уши. Возвращайтесь, начните говорить с ним снова, мадам. Потрясите своими деньгами у него перед носом, он на них только и будет смотреть.

Насчет этого, наверное, НайЗинд был совершенно прав. План — гадкий, но выполнимый. И она не может позволить своему сопернику «эллипсоиду» воспользоваться услугами чемпиона среди скороходов южного района Уль Фуда ни в коем случае, если она рассчитывает победить. Лизелл больше не колебалась.

— Делай свое дело, — согласилась она. И, повернувшись, направилась во второй раз уговаривать чемпиона.

Она даже не осознавала, что она ему говорила. Она громко доказывала что-то, неистово жестикулировала и потрясала пригоршней новых рекко у него под носом. Она только что колесом перед ним не ходила, чтобы он видел только ее, сама же краем глаза следила за фози, мокнувшими под дождем. Она видела, как проворная фигура НайЗинда, задрапированная в неприметный коричневый дождевик, прокралась к одному из фози и исчезла под ним. Она навострила уши, чтобы услышать стук топорика, но шум дождя и ее собственные экстравагантные вокализы заглушали звук, если он вообще был. А молодец непоколебимо стоял на своем. Скоро НайЗинд появился из-под фози и удалился. Дело было сделано.

Теперь Лизелл могла закончить играть свою роль. Она замолчала, притворившись, что вынуждена смириться с обстоятельствами, отцепилась от непобедимого чемпиона, опустошенная, пошла прочь. И тут же рядом как из-под земли вырос НайЗинд.

— Окажите смиренному честь, позвольте нести груз многоуважаемой мадам, — она отдала ему свой чемодан. Тот перекочевал в фози, туда же погрузилась и Лизелл, кое-как устроившись на промокшем сиденье.

Не успел НайЗинд пристроиться между двумя оглоблями, как Меск Заван вышел из здания таможни. С саквояжем в одной руке и зонтиком в другой он торопливой походкой направился прямо к зарезервированному чемпиону южного района Уль Фуда.

— Быстрее, быстрее, — торопила Лизелл своего скорохода.

— Мадам не надо бояться конкурентов, — выгнув дугой спину и подав плечи вперед, он двинулся неспешной рысью — наверное, на своей предельной скорости.

Она не разделяла с ним его уверенности. Лизелл оглянулась назад и увидела, что чемпион южного района уверенно встал между двумя оглоблями и сразу пустился галопом, как хорошая лошадь. В следующее мгновение фози Меска Завана поравнялось с ее собственным, вот уже обогнало ее и стало быстро удаляться. От злости она чуть не закричала. Случилось то, чего она боялась. Меск Заван вырвался вперед. Он раньше ее окажется на Кхад-джи, и ему достанется лучший ягдинер, как сейчас достался лучший скороход, он первым доберется до ЗуЛайсы, а там фортуна и вовсе повернется к ней задом. Она должна была — подумала она задним числом — поискать среди других скороходов, но она даже не дошла до них, потому что невозможный НайЗинд умудрился сбить ее с пути, запутать, одурачить, и она все это сама допустила.

— Если человек в плаще раньше нас окажется в Кхад-джи, — Лизелл старалась перекричать шум дождя, скрип деревянных колес и обычный гомон многолюдного авескийского города, — ты не получишь свои десять новых рекко.

— О-а-х! Я их сделаю, — весело откликнулся НайЗинд. — Так сказали звезды. Мадам не нужно бояться.

— Мадам хотела бы, чтобы ты никогда не попадался ей на глаза, — пробурчала себе под нос Лизелл. Старый мошенник, может, даже и не касался своим тесаком оси противника.

— Смотрите, мадам, смотрите! — закричал очумевший от счастья НайЗинд.

Впереди узкая улочка делала резкий поворот, и когда чемпион на полной скорости огибал его, подрубленная ось сломалась. Фози содрогнулось, и колеса накренились под опасным углом, одно из них соскочило и покатилось в сторону. Фози перевернулось, и Меск Заван взвился в воздух со своего места.

Удивительно, его тело, казалось, так медленно падало. Обзор был прекрасный, и у Лизелл была возможность хорошо рассмотреть траекторию падения Меска Завана, работающего в воздухе руками, как ветряная мельница. На секунду показалось, что он завис в воздухе, его лицо застыло с открытым ртом и расширенными от ужаса глазами. Затем он упал и остался лежать неподвижно. Мгновенно вокруг собрались прохожие.

— О-а-х! Вот и получил знаменитый чемпион южного района! — выкрикнул НайЗинд.

— Остановись, остановись сейчас же! — закричала Лизелл.

— Но многоуважаемая мадам…

— Я сказала, остановись!

НайЗинд повиновался. Их фози остановилось совсем рядом с местом падения, и Лизелл забралась на сиденье, чтобы получше рассмотреть, что там происходит. Ей было видно, что чемпион южного района совсем не пострадал. Но Меск Заван лежал неподвижно на дороге в месиве грязи, на лице кровь. Дождь смывал ее, но она вновь выступала. Его неподвижность пугала. Если он умер, то она — его убийца.

Она стояла и смотрела, как собиралась толпа, и лил дождь, и шли минуты, столетия текли мимо. Прошла целая вечность, и Меск Заван пошевелился, но его глаза оставались закрытыми. Он — по крайней мере сейчас — был жив. Лизелл тоже закрыла глаза, но увидела его еще ярче. Мелодичный голос прервал ее раскаяние.

— Многоуважаемая мадам, если вы теперь будете так добры и сядете на место, я доставлю вас до Кхад-джи, как и обещал, как мы договаривались. Победа мадам обеспечена.

— Попридержи язык, — она сверху посмотрела на него, ненавидя его за то, на что он подбил ее, четко осознавая, что только она во всем виновата. — Это моя вина, думаешь, я оставлю его лежать здесь, на улице?

— Ну а что мадам может сделать?

Хороший вопрос, подумала она.

— Я должна проследить, чтобы его доставили в ближайшую больницу…

— О-а-х! Это сделают стражи. Они будут здесь через минуту.

— Тогда я хочу остаться и убедиться, что он жив.

— А если нет?

Ответа не последовало.

— Многоуважаемая мадам должна знать, что судьба человека в плаще в руках богов, — рассудительно объяснил ей НайЗинд. — Умрет он или будет жить — все зависит от воли богов. Если он погибнет сегодня, то только потому, что наступил его час. И ни мадам, ни я не могут приблизить или отодвинуть его час ни на секунду.

Она подавила поднявшиеся в ней возражения. Нет смысла устраивать философские споры с законченным фаталистом.

— Я хочу, чтобы ты доставил этого человека в ближайшую больницу… — не успела она договорить, как появились трое авескийцев в форме с носилками. На их одинаковых плащах была эмблема городской стражи Уль Фуда, и толпа сразу же расступилась перед ними.

— Стражи, — пояснил НайЗинд.

Поспешно приблизившись к пострадавшему, они опустились на колени, очень быстро его осмотрели, после чего положили Меска Завана на носилки. Двое понесли его, а третий остался опрашивать свидетелей и начал с чемпиона южного района, который должен был бы уже догадаться, что все это было подстроено. И который, должно быть, уже догадался, чьих это рук дело.

— Ну, вы видите? — хорошее расположение духа не покидало НайЗинда. — Теперь все в порядке.

— В порядке?

— Боги подарили многоуважаемой мадам свою улыбку, ее бедам конец. Кхад-джи и победа ждут ее.

От Лизелл требовалось сказать только одно слово, чтобы привести фози в движение, но она медлила. Совесть болела, как открытая рана. Она должна поехать вместе с Заваном, удостовериться, что ему оказана соответствующая медицинская помощь, оплатить его медицинские счета или похоронные расходы, если до этого дойдет, написать письмо его жене в Аэннорве. Она должна сделать все, чтобы ему помочь, даже если ее усилий окажется недостаточно. С другой стороны, она не может себе позволить задерживаться в Уль Фуде — ни в коем случае, если она хочет выиграть гонки. Она не может позволить себе роскошь быть высоконравственной, это свяжет ее по рукам и ногам, она не может позволить себе быть чувствительной. С самого начала она знала, что от нее потребуются определенные жертвы.

Лизелл села.

— В Кхад-джи. Быстрее.

 

XIX

— Самая лучшая, многоуважаемая мадам, — убеждал ягдинер. — Самая лучшая во всем Уль Фуде, самая лучшая во всей Авескии. Самая удобная, оборудованная по последнему слову техники. Не желает ли мадам осмотреть каюту? Абсолютно сухая, совершенно водонепроницаемая.

— Баржа очень хорошая, но меня беспокоит состояние животных, — ответила Лизелл. — Мне нужно плыть очень быстро, насколько возможно и…

— Ну, посмотрите на мою красавицу БуБуудж, — нахваливал ягдинер. — А великолепная МумЯхл — смотришь, и глаз радуется! Вы разве видели что-нибудь подобное? Многоуважаемая мадам, они — королевы среди всех йахдини, по красоте с ними никто не может сравниться! А какая сила, выносливость, скорость, а какие умницы и милашки, и доброго нрава!

— Ну, — Лизелл придирчиво осматривала «королев». Она не сомневалась в их силе и выносливости, поскольку обе йахдини, плавающие рядом, были действительно животными внушительных размеров, откормленными, с мощными мышцами — они походили на живые плавающие крепости. Но милашки? Может быть, в глазах обожающего их хозяина они и милашки, но она видела мало красоты в их массивных, неуклюжих телах того же желто-коричневого цвета, что и вода в реке, и еще меньше прелести было в их широких мордах. А об их сообразительности трудно было судить. Добрый нрав? Она заглянула в фарфоровые глаза йахдини — и не увидела в них никакого доброго нрава. Маленькие желтые глазки, казалось, выражали угрюмую злобу. Или это ей чудится? Как ни крути, она не была знатоком йахдини. Это были третьи по счету претенденты, которых она инспектировала, но все они были для нее на одно лицо. Но время шло, и надо было принимать решение, если она хотела до наступления темноты проделать значительный путь. Эти, похоже, сгодятся.

— Сколько это будет стоить? — спросила Лизелл. Ягдинер назвал цифру, высокую, но не заоблачную.

— Идет, — согласилась она, и огонь неожиданной радости, на мгновение блеснувший в черных глазах авескийца, подсказал ей, что нужно было поторговаться. Вероятно, она согласилась заплатить раза в три или четыре больше, чем стоило. Ладно, у нее нет времени торговаться. В конце концов, это же не ее деньги. Пусть министерство и торгуется.

Ягдинер помог ей подняться на борт и отнес ее сумку в крошечную каюту, которая была выкрашена ужасной красной анилиновой краской и пестрела искусственной позолотой, но она действительно была хорошо законопаченной и потому сухой. Ягдинер отправился запрягать своих милашек в огромную упряжь, Лизелл наблюдала за ним из-под разрисованного навеса над входом в каюту. Первое время все шло хорошо, пока одна из королев не потеряла терпения: она раздраженно тряхнула своей огромной башкой и, вывернувшись из постромка, чуть ли не уткнулась мордой в лицо своему хозяину. Огромная, как пещера, пасть йахдини открылась. Лизелл увидела большие желтые зубы, и до нее долетела вонь ее дыхания, отдающего рыбой. Ягдинер, привыкший к норову своих милашек, отступил назад, и как раз вовремя, потому что милашка отрыгнула вонючую массу, состоящую из рыбы и гниющей зелени. Горячая зеленая жижа волной растеклась по палубе, едва не задев ее новые туфли. Лизелл едва не вскрикнула и тут же отвернулась, а йахдини издала хриплый крик победительницы, похожий одновременно на крик осла и орлиный клекот.

— МумЯхл, МумЯхл! — раздался укоризненный окрик на авескийском.

МумЯхл утихомирилась, страстно ворча, и хозяин продолжал свое дело.

Вонь отрыжки йахдини повисла в воздухе. Сморщившись, Лизелл закрыла недавно купленным носовым платком нос. Ягдинер окатил палубу водой из ведра, и образовалась огромная лужа зеленого цвета. Лизелл отступила назад, в каюту, и захлопнула дверь.

Через полчаса поток возбужденной авескийской речи вновь выманил ее наружу. Дождь отмыл палубу, и запах исчез. Ягдинер закончил приготовления к отплытию и теперь с помощью шеста, острого стрекала и слов настраивал свою команду на путешествие.

«Королевы» не выражали особого желания пускаться в плавание. Пока МумЯхл трясла своей огромной башкой, хрипя и стеная, БуБуудж, выставив напоказ серым небесам сморщенную, желтовато-коричневого цвета задницу, нырнула на дно. Поднялась густая муть, и дрожь сотрясла баржу. Лизелл зашаталась и ухватилась за дверной косяк. Ругаясь по-вонарски, увещевая по-авескийски, ягдинер взмахнул поводьями и заработал стрекалом. Наконец его манипуляции и многочисленные поплавки-погремушки, прикрепленные к сбруе, заставили БуБуудж всплыть на поверхность. Хозяин встретил ее с восхищением. Йахдини простонала и сплюнула. Ягдинер присвистнул, и королевы поплыли.

Вопреки первому впечатлению Лизелл, дождь лил не беспрерывно. Время от времени он прекращался, иногда просто на несколько минут, и в эти минуты смирения стихии она могла выйти из каюты и наблюдать за проплывающими мимо пейзажами. Первые часов шесть путешествия, пока баржа преодолевала узкие каналы дельты, она видела маленькие затопленные фермы; поля при них полностью ушли под воду. Темная желто-коричневая вода доходила до окон разрушенных деревянных домов. Перед ее глазами проплывали многочисленные трупы животных, домашняя утварь, мебель, обломки, вместе с ними плыли маленькие гребные шлюпки и плоты, на которых сидели люди целыми семьями, со всем своим скарбом, а порой и с домашним скотом. Она не понимала, куда они все плывут. Куда они вообще могут плыть?

БуБуудж и МумЯхл оказались неутомимыми, хотя и норовистыми пловчихами. И вечером, когда непросыхающие небеса из свинцовых превратились в синевато-серые, баржа достигла Йейбехской протоки — одного из четырех больших рукавов Золотой Мандиджуур. Там и бросили якорь на ночь.

Пока Йахдини ныряли в поисках рыбы и водорослей, их хозяин приготовил ужин на маленькой решетке, подвешенной над углями прямо на палубе, под парусиновым навесом. Несмотря на видимые неудобства, ягдинер изловчился и приготовил удивительно вкусное блюдо из смеси риса, произрастающей здесь зеленой спикки и кусочков копченого мяса. — «Это дикая собака», — довольно сообщил он.

После ужина Лизелл читала при свече в своей крошечной каюте. Когда свечка совсем оплыла и строчки начали сливаться, она задула огонь и забралась в узкую постель; простыни, хотя и чистые, терпко пахли авескийскими пряностями. Некоторое время она лежала, прислушиваясь, как дождь барабанит по крыше, река бьется о борт баржи и Йахдини жалобно похрапывают во сне. Время от времени перед ее мысленным взором проплывал Меск Заван, распростертый на дороге, в грязи, истекающий кровью, без чувств. Она отгоняла эти видения, умышленно заменяя их на каменное лицо судьи и вспоминая, к чему ей нужно готовиться, если она не выиграет эти гонки. Этот прием оказался необычайно эффективным, он надежно стер воспоминания о Заване.

Просто ему не повезло, убеждала себя Лизелл. Он должен был быть готов к тому, что Великий Эллипс — рискованное предприятие. Она сожалеет о той роли, которую она сыграла в его несчастье, но не может принять всю вину на себя. Она сделала только то, что было необходимо.

Ранним утром маленькая капля воды, упав на лицо Лизелл, разбудила ее. Она вытерлась и открыла глаза. Новая капля упала ей на лоб, она посмотрела вверх и увидела, что ярко-красный потолок усеян бусинками влаги: похоже, абсолютно водонепроницаемая каюта дала течь. Надо, чтобы ягдинер ее устранил. А лучше, посоветовал ее практичный разум, передвинуть кровать…

Дождь лил весь день. МумЯхл и БуБуудж обиженно плыли вверх по течению, таща за собой баржу на север, через Йейбехскую протоку и далее по Золотой Мандиджуур, которая была похожа не столько на реку, сколько на море: противоположного берега не было видно, а по поверхности гуляли волны, бурные и пенистые. Вдоль ближнего берега выстроились величественные дома богатых вонарских плантаторов. Ценные поля таврила — пряности, завоевавшей славу во всем мире своим пикантным запахом и голубым цветом — ушли под желто-коричневые воды разлившейся реки. Большие дома плантаторов, преимущественно классической западной архитектуры, окутывал легкий туман, почти полностью скрывая их из виду. Частный речной пирс также ушел под воду, и судоходство остановилось.

Вот она, Авеския — экзотическая, пестрая, легендарная. Земля тайн и сказок, извечных и неразгаданных. Реальность оказалась мрачной и гнетущей, совсем не сказочной и слишком влажной. Уединившись в своей протекающей каюте за плотно закрытой дверью, Лизелл погрузилась в чтение очередного романа. Через несколько часов ее оторвал от книги радостный голос ягдинера:

— Мадам, многоуважаемая мадам…

Открыв дверь, она высунула наружу голову:

— Что случилось?

— Смотрите, смотрите, — ликовал ягдинер.

— Что там? — она вышла и встала под навесом, чтобы по лучше рассмотреть, что так взволновало ягдинера. Проследив за тем, куда указывал его палец, сквозь пелену дождя она разглядела высокий каменный столб или какой-то указатель, поднимающийся из воды. На нем виднелась трехцветная эмблема — царственно-багровый, черный и золотой. — Что это?

— Граница, мадам, — объявил ягдинер. — Позади остался Порирул, а впереди нас ждет гочаллат Кандерула.

Ну, наконец-то. Ура! Лизелл улыбнулась:

— Как вы думаете, когда мы…

Но ее вопрос потонул в хриплом протестующем реве. Королевы, очевидно, не желающие покидать пределы своего отечества, выражали недовольство. Извернувшись в двойной упряжке, они одновременно рыгнули на палубу, после чего нырнули на дно с изяществом профессиональных акробаток.

Вонючая зеленая лужа растеклась по палубе, забрызгав подол нового серого платья Лизелл и изрядно испачкав ее туфли. У нее вырвался крик отвращения. Баржа закачалась, вода забурлила и, захлестнув палубу, размыла лужу.

— БуБуудж, МумЯхл! — молил ягдинер, усердно работая шестом. — Государыни мои! Красавицы! Королевы! Приказываю вам, умоляю вас, вернитесь!

Отступив назад, в каюту, Лизелл захлопнула за собой дверь. Быстро переоделась и сменила туфли. Затем разыскала тряпку, намочила ее и, насколько было возможно, отчистила испачканную одежду. Когда-то она теперь высохнет и высохнет ли вообще? Все время, пока она занималась этим, продолжался конфликт между ягдинером и его королевами. Баржу раскачивало, грязная вода затекала под дверь каюты, и, наконец, протестующие стоны оповестили о появлении чудищ на поверхности. Ягдинер выкрикнул пронзительную команду, и баржа вновь тронулась в путь, вверх по течению, пересекая границу Кандерула.

Немного погодя Лизелл решила для себя, что особого различия между Порирулом и Кандерулом не существует. По берегам Золотой Мандиджуур тянулись все те же бесконечные тавриловые плантации, принадлежащие вонарцам. И там, и здесь они были одинаково затоплены водой и потому однообразны. Но ягдинер — гражданин Уль Фуда, чем он очень гордился — с ней не соглашался:

— Да что вы, они совершенно не похожи, — уверял он Лизелл весь вечер, пока они под кухонным навесом ужинали рисом с тушеными пиджхаллями. — Понимаете, многоуважаемая мадам, жители Порирула и Кандерула произошли от совершенно разных племен, потому-то они и говорят на двух совершенно разных языках. Кандерульцы считают свой язык более великим, они называют его «Королевский язык» и потому считают, что и боги их выше ценят. Они хвастливы, заносчивы и страшно высокомерны, а порирульцы — скромны и учтивы. Кандерульцы — скрытные, все секреты держат при себе, а мы, напротив, честные и открытые. У них сердца как камни, они жадные, а мы — дружелюбные, сердечные и щедрые. Они не едят мяса диких собак, а мы едим, и они из-за этого над нами насмехаются. И, однако, у них нет ритуала очищения пищи, и поэтому они немногим лучше мусорщиков. Многоуважаемая мадам, мы с ними как небо и земля.

— Понимаю, — пробурчала серьезно Лизелл. — Понимаю.

Они возобновили путешествие на рассвете, под проливным дождем. Через семь часов, когда дождь все еще продолжал лить, баржа вошла в порт Афа Хаал. Лизелл заплатила вторую часть суммы, обещанной ягдинеру, он помог ей сойти на берег и вынес ее чемодан.

— Мадам держит путь в ЗуЛайсу? — спросил он, почтительно склонившись.

— Да, отправлюсь туда, как только найду подходящее транспортное средство.

— Умоляю, мадам, не задерживайтесь в Афа Хаале. Река уже затопляет город, и говорят, что по центральным улицам уже разгуливают крокодилы.

— Крокодилы? Неужели это правда?

— Так я слышал. Ну и маленькие гыоюлы, они — повсюду.

— Маленькие — кто?

— Гыоюлы, многоуважаемая мадам. Это маленькие водяные змеи с ядовитыми зубами, они плавают стаями. Пара укусов не убьет человека, но заставит его желать смерти. Но если они укусят три или четыре раза… о-а-х! — он содрогнулся. — Там, где раньше была суша, теперь вода поднялась на несколько дюймов, а это для маленьких гыоюл — просто рай. Они размножаются мгновенно, и так будет продолжаться, пока дожди не прекратятся. Мадам должна быть очень осторожной и внимательно смотреть себе под ноги.

— Хорошо, я буду смотреть под ноги, — Лизелл испуганно огляделась, но на глаза ей не попалось ни одной змейки.

— Риск в Кандеруле великий, — заключил ягдинер. — Еще не поздно, мадам может поменять свои планы. Я бы с удовольствием отвез ее назад в безопасный и спокойный Уль Фуд, всего за полцены от той, что она мне заплатила.

— Нет, нет, я не поеду назад.

— Жаль. Я предлагаю это только потому, что очень уважаю мадам, потому что я чувствую, что и БуБуудж, и МумЯхл полюбили ее.

— Правда? — Лизелл посмотрела на йахдини. Одна из них, недовольная, что ее пристально изучают, заворчала и плюнула в Лизелл.

— И может быть, если мадам тоже это почувствует, то полюбит их так же.

— Уверяю тебя, мадам их никогда не забудет.

И что же дальше? Сразу за пристанью перед ней простирался город — огромный спутанный клубок улиц и домов, некоторые из них — весьма впечатляющие. Афа Хаал — довольно значимый порт: сюда свозят товары, предназначенные для рынков, со всей западной части Кандерула, включая столицу, древний город ЗуЛайсу. Большинство частных домов и общественных зданий украшала разноцветная деревянная резьба, типичная для этого региона, и повсюду возвышались высокие резные флагштоки, на них были рядами размещены разноцветные флажки и вымпелы, последовательность сочетания цветов которых служила местному населению своего рода средством передачи информации. Но сейчас разноцветную резьбу зданий покрывал слой грязи, и флагштоки стояли оголенными под проливным дождем. Лица горожан потускнели, а их яркие одежды таились под однообразными клеенчатыми плащами, капюшонами и черными зонтами. Афа Хаал, который был калейдоскопом красок при ярком солнце, стал теперь угрюмым и блеклым.

Улицы покрывала одна огромная лужа, глубиной, наверное, в несколько дюймов. Некоторые предприимчивые горожане шагали по улицам широкими шагами на невысоких ходулях, кто-то надел смазанные жиром тяжелые сапоги, но большинство прохожих пробирались по улицам по высоким помостам из положенных на бревна досок. У Лизелл не было ни ходуль, ни непромокаемой обуви, поэтому ее туфли и подол длинной юбки тут же промокли насквозь. Вздыхая, она шлепала по воде мимо шумных попрошаек, назойливых уличных торговцев, каких-то жуткого вида проныр и прочих тому подобных обитателей городских низов, чьи мольбы могли бы привлечь ее внимание, но только не сегодня. Напуганная рассказами ягдинера, может быть и лживыми, она искала глазами разгуливающих по улицам крокодилов и маленьких водяных змеек с ядовитыми зубами. Но и те и другие ее избегали, и тут ее внимание привлек более интересный объект — человек, одетый в желтую с коричневым форму лейтенанта Восемнадцатого Авескийского дивизиона. Она тут же пустилась за ним вдогонку.

— Лейтенант?

Он оглянулся — это было лицо, которое она могла встретить на каждом углу любой ширинской улицы. Самое типичное вонарское лицо, которое ей встретилось в течение последних недель, и она не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться.

— Да, мадам? — улыбнулся он ей в ответ.

— Не могли бы вы мне посоветовать — мне нужно добраться до ЗуЛайсы как можно быстрее. Как это можно сделать?

— Вы, мадам, путешествуете одна?

Она кивнула. По акценту она поняла, что он с севера, из сельской местности. Провинция Фабек, точно. Настоящий вонарец.

— Тогда мой вам совет — подождите здесь, в Афа Хаале, недельку-другую, пока не прекратятся проливные дожди, и уж после отправляйтесь на восток, — сказал он. — Между Афа Хаалом и ЗуЛайсой довольно сильное наводнение, и дилижансы не ходят до особого распоряжения, а других транспортных средств, которые бы я мог предложить леди, здесь нет.

— Я благодарна вам за заботу и участие, сэр, но я так спешу, у меня очень срочное дело, я не могу ждать. Можно ли нанять какое-нибудь частное средство передвижения?

— Если бы и можно было, я бы не советовал вам им пользоваться. Вы должны понимать, что эти желтолицые — я хочу сказать, авескийцы — довольно странные типы. Одни — преданны и надежны, как сторожевые псы, самые честные и верные слуги. Другие — вероломны, злобны и коварны, они за пределами нашего западного понимания. Я полагаю, в этом заключается двойственность природы восточного человека.

Так мог бы рассуждать грейслендец, подумала Лизелл поразившись.

— Вам может попасться какой-нибудь желтолицый с повозкой, он будет рад отвезти вас за определенную плату дальше на восток, — продолжал лейтенант. — И он может довезти вас в ЗуЛайсу целой и невредимой. Но так же легко ему может прийти в голову ограбить вас и убить по дороге. Я не хочу пугать вас, мадам, но этих желтолицых не поймешь. Я настоятельно вам рекомендую дождаться, когда пойдут дилижансы.

— Спасибо, лейтенант, — она пошла прочь, высоко подняв голову и зонтик.

Он сказал, может попасться желтолицый с повозкой. Где же в этом промокшем Афа Хаале она найдет его? В голову ничего путного не приходило, придется приставать с вопросами к каждому встречному и поперечному, если нужно будет.

Усмотрев прочную крытую повозку, которую тянула пара волов, она поспешила поторговаться с хозяином — дородным мужчиной, закутанным в клеенчатый плащ. Как и все местные жители, он свободно говорил по-вонарски и дал ей очень вразумительный ответ.

— Многоуважаемая мадам просит о невозможном.

— Невозможном? — нахмурилась Лизелл.

— Именно так. Земля между Афа Хаалом и ЗуЛайсой превратилась сейчас в непроходимые болота, ногу поставить опасно, топко, того и гляди, попадешь в какую-нибудь рытвину или канаву. Не успеем мы тронуться в путь, как колеса тут же увязнут. А если не увязнут, то маленькие гыоюлы, которых тут тучи, измучают волов до смерти своими ядовитыми зубами. Нет, ни чего не получится.

— Получится. Должно получиться. Ну, как-нибудь. Поехали, — умоляла Лизелл, — ты такой большой и сильный. Ты ведь не боишься какой-то там воды и каких-то ничтожных змеек? Я хорошо заплачу тебе за хлопоты. Я заплачу тебе, — она сделала паузу для большего эффекта, — двадцать пять новых рекко.

Его глаза округлились. Необыкновенно щедрая плата поразила его, как она и рассчитывала, но, поразив, не поколебала.

— Нет, многоуважаемая мадам, — потряс он головой. — Даже за двадцать пять сотен не поеду. Да и ни один смертный не поедет, опасно.

— Вы не поняли, — напирала она. — Мне совершенно необходимо срочно попасть в ЗуЛайсу. Я должна ехать, и я поеду.

— Но только не в моей повозке, леди, — ответил он и, должно быть, вспомнив, что такой категоричный отказ многоуважаемой вонарской даме совсем недопустим, да и небезопасен, без остановки продолжил: — Если мадам действительно желает следовать в этом направлении, то она могла бы спросить совета у ГишНури, который творит великие чудеса, достойные изумления.

— ГишНури? У него хорошие крытые повозки и сильные волы, мулы или что-нибудь в этом роде? Или он скороход с фози?

— Нет, мадам. ГишНури — это ГишНури Крылатый, самый величайший из всех астромагов западных графств Кандерула. Он читает Скрижали как простую газету.

Какой-то варварский предсказатель ! Лизелл сдержала нетерпеливый вопрос. Астромагами здесь называли одаренных людей, способных толковать сочетания звезд, известные как Скрижали богов, в которых человечеству раскрывалась божественная воля. Астромагов глубоко чтили во всей Авескии. Демонстрация открытого неуважения могла лишь обидеть ее слушателя, поэтому она вежливо ответила:

— Несомненно, ваш астромаг обладает великой мудростью, но мне нужно простое транспортное средство, только и всего.

— ГишНури Крылатый — более чем астромаг, многоуважаемая мадам, — настаивал собеседник. — Он — великий маг, проводник сверхъестественной силы, нисходящей в наш мир из обители богов. ГишНури направляет эту силу куда пожелает и воистину совершает великие чудеса! А многоуважаемая мадам, кажется, как раз ищет чуда.

— Я бы предпочла хорошую повозку, — ответила Лизелл и отправилась на поиски более смелого возницы.

Но желанный возница все не попадался. В течение часа она испытала полдюжины подходящих на вид возниц с их подходящими на вид повозками, и полдюжины раз ее предложения, просьбы и уговоры были отвергнуты, и все по одним и тем же причинам. Гигантские болота… огромные топи… поля засасывающей грязи… маленькие гыоюлы… опасно… чистое безумие… словом — н-е-в-о-з-м-о-ж-н-о. Она просто устала слушать это. Эти авескийцы — жалкие трусы, решила она, талдычат одно и то же, и все сводят к тому, что ей надо просить помощи у местного колдуна, этого ГишНури Крылатого.

— Где я могу его найти? — спросила она наконец без особого интереса.

— Дом ГишНури Крылатого стоит на вершине самого высокого холма, который смотрит на город, — объяснил ей последний несговорчивый возница. — Дайте мне пять цинну, много уважаемая мадам, и я вас туда отвезу.

— Я дам тебе пять сотен цинну, если ты отвезешь меня в ЗуЛайсу, — она видела, как загорелись в ответ глаза возницы.

— Это действительно огромная сумма, царская сумма.

— Конечно, и такая возможность выпадает не часто.

— О-а-х! — возница затряс головой, и свет в его глазах потух. — Для меня это лишь возможность увидеть, как моя повозка и волы потонут в грязи. Оставьте себе пять сотен, а мне хватит и пяти.

— Ничего вам не будет, — раздраженно ответила Лизелл и зашлепала по журчащей ручьем улице.

Часы отсчитывали минуты, а она их безжалостно транжирила. Малодушные авескийцы, кажется, сговорились, чтобы не везти ее в ЗуЛайсу. Какой может быть выход? Купить повозку и волов и ехать самой? Конечно, это выход, но насколько это разумно? У нее нет опыта в таких делах: управлять волами, находить пути среди сплошных топей, кишащих ядовитыми змейками. Может, лошадь купить и на ней отправиться на восток? Но где купить лошадь? За все время, что она провела в Афа Хаале, ей на глаза не попалось ни одной лошади. Или купить мула? Но они еле передвигают ноги, и к тому же она не умеет ими править. Ну, уж как-нибудь совладает, если надо. Конечно, самое лучшее — нанять компетентного возницу, и она еще не отказалась от этой идеи.

Трое следующих возниц, к которым она обратилась со своей просьбой, отказались не раздумывая. И когда последний предложил отвезти ее к дому ГишНури Крылатого за шесть цинну, она сломалась и согласилась. Кто знает, а вдруг этот предсказатель, которого все так нахваливают, и подскажет какой-нибудь хитрый способ. А может, он продаст ей повозку. Если она просто спросит, ничего страшного не случится.

Дорога все время шла в гору, дождь до предела затруднял подъем. Вода, потоками стекающая вниз, превратила немощеные склоны в шоколадный пудинг. Вол по колени тонул в грязи, колеса вязли, двигались они медленно, все время приходилось останавливаться. И впервые Лизелл по-настоящему оценила, какую трудную задачу ей предстоит решить. Если местный возница, умелый и опытный, с трудом преодолевает какие-то две мили, лежащие между Афа Хаалом и домом ГишНури, то как она, в одиночку и абсолютно не имея опыта, поедет на восток по этим топям до самой ЗуЛайсы?

Неважно, подумала она. Я смогу, если я должна.

Крытая повозка остановилась, и она услышала, как возница позвал ее.

— Что случилось? — Лизелл высунула наружу голову.

— Многоуважаемая мадам, мы приехали. Вот дом ГишНури.

— Хорошо. Вот твои деньги, — она подала ему монету в десять цинну, которую подобрала где-то по пути. — Я хочу, чтобы ты подождал меня здесь. Я дам тебе еще десять цинну и еще на чай, если ты отвезешь меня назад в город. Подождешь?

— До скончания века, многоуважаемая мадам.

— Очень хорошо, — она прищурилась, раздумывая, стоит ли ей оставлять на его попечение свой чемодан. И не решилась. С чемоданом в одной руке и зонтиком в другой, она выбралась из повозки и направилась к дому по белой гравийной тропинке, по бокам которой рос заботливо посаженный кустарник.

Дом ГишНури Крылатого совершенно не оправдал ее ожиданий. Провинциальный предсказатель, как она предполагала, должен жить в вульгарной пестро разукрашенной лачуге где-нибудь на окраине города. Дом же ГишНури был построен из сизого с розоватыми прожилками камня, что свидетельствовало о том, что здесь живет человек состоятельный и солидный. Архитектура дома напоминала пропорциональную элегантность лучших домов Ширина, но большие овальные окна с причудливыми наличниками и небольшой купол, венчающий портик, были явно авескийские.

Подойдя прямо к входной двери, она тронула позолоченное дверное кольцо, и мальчик-слуга тут же открыл дверь. На нем была без единого пятнышка белая одежда, свежая, с иголочки, хотя он и был простым слугой, и к тому же местным. Она неожиданно почувствовала, какой у нее мокрый и грязный подол юбки, какие грязные у нее туфли, а пряди волос все время непроизвольно выбивались наружу непокорными завитками.

— Мадам? — вопросительно произнес мальчик.

— Меня зовут Лизелл Дивер, я вонарская путешественница, мне нужно видеть по делу ГишНури Крылатого. Он дома?

— Входите, мадам, — пригласил он с поклоном.

Сложив зонтик и опустив капюшон, она переступила порог и вошла в сверкающий мраморный вестибюль. Стройные колонны, высотой в два этажа, поддерживали темно-синий сводчатый потолок с изображенными на нем позолоченными созвездиями. Вот она и попала в дом астромага.

— Я доложу о прибытии мадам, — вежливо произнес мальчик. — Не желает ли мадам что-нибудь к этому добавить?

Изложите свое дело, предлагает он ей с изысканной утонченностью, которая не допускает отказа.

— Мне нужно добраться до ЗуЛайсы, — коротко пояснила она. — Мне сказали, что ГишНури может помочь мне.

— Я доложу, — повторил мальчик. — Не могла бы много уважаемая мадам подождать?

Она не могла — время не ждет, — но она склонила голову с такой любезностью, на которую только была способна, и слуга удалился, оставив ее одну. Осторожно усевшись на краешек парчового дивана западного стиля, который мог пострадать от соприкосновения с ее грязной юбкой, она принялась ждать. Минуты шли, и мысли ее заблудились в мозаичных рисунках пола. Неожиданно ее глаз уловил какое-то движение, и она подняла голову. В одно из больших овальных окон она увидела, как повозка, в которой она сюда приехала, направляется прочь от дома ГишНури Крылатого. Возница, устав ждать или испугавшись, что дорога вконец испортится, повернул назад в Афа Хаал.

Лизелл вскочила и кинулась к двери, началась борьба с незнакомым ей замком. К тому времени, когда она с ним справилась, повозка уже успела отъехать довольно далеко. Она кричала, но возница не обернулся. Даже если бы он и услышал ее голос сквозь шум дождя, он предпочел бы притвориться, что ничего не слышал. Повозка повернула на изгибе дороги и вовсе пропала из виду. Она подавила желание пуститься за ней в погоню.

Проклиная про себя все на свете, она хлопнула дверью и снова устроилась на диване, где просидела, ерзая, еще пять минут. Несомненно, потерянные минуты. Потерянные часы, уходит впустую драгоценное время. Эта глупая экскурсия в дом какого-то заштатного то ли шарлатана, то ли колдуна с самого начала была ошибкой.

Мальчик-слуга появился и сообщил:

— Господин приглашает мадам присоединиться к нему и его гостям в гостиной. Сюда, пожалуйста.

Его гостям? Так она еще и не вовремя!

— Могу ли я попросить мадам оставить чемодан и зонтик? — проговорил мальчик, будто просил оказать ему любезность. Она оставила и то и другое и направилась по устланному ковром коридору через анфиладу роскошно убранных комнат, в одной из которых находилась фигура, которая привлекла ее внимание. Это был кто-то высокий и крепкий, на вид очень сильный, одетый в обычный авескийский костюм — мешковатые брюки и свободную тунику — с повязанным на талии кушаком. Менее традиционным был большой капюшон, кожаная маска и кожаные перчатки, скрывающие все его индивидуальные особенности. Рост, объем и ширина плеч позволяли допустить, что это мужчина. Он стоял в темном углу, и Лизелл поразила его полная неподвижность, что-то в ней было особенное и тревожное. На секунду она засомневалась — живой это человек или манекен.

Видимо, ее сомнения отразились у нее на лице, и мальчик успокоил ее:

— Мадам не надо беспокоиться, это всего лишь один из людей Покоя моего господина.

Людей Покоя? Она промолчала. В следующую минуту она увидела еще одну такую же фигуру — задрапированная, безликая статуя в маске стояла в конце зала. Она постаралась не смотреть на нее.

Мальчик подвел ее к двустворчатой двери полированного эбенового дерева, инкрустированной многочисленными крошечными ромбиками из слоновой кости. Мальчик постучал, и раскатистый голос откликнулся по-вонарски, с легким местным акцентом, позволив ему войти. Открыв дверь, он доложил:

— Многоуважаемая мисс Дивер.

Лизелл вошла в богатую гостиную. Дверь за ней закрылась, и мальчик исчез, но она даже не заметила этого, поскольку все ее внимание было тут же захвачено присутствующими в гостиной. Трое мужчин поднялись со своих стульев, когда она вошла. Один из них — авескиец, высокий, импозантный, в великолепных шелковых одеждах красновато-синего цвета, отделанных золотой и черной вышивкой, — скорее всего, и был сам астромаг. Рядом с ним стояли Гирайз в'Ализанте и Каслер Сторнзоф. Вместе. Оба, по всей видимости, в полном здравии. И оба оказались здесь раньше нее. Как?

Да разве важно — как, главное, что они живы и здоровы. Господин маркиз избежал дорожных артелей. Каслер увернулся от отравленных ягарских стрел. Граничащая с болью благодарность судьбе наполнила ее.

Гирайз снова был самим собой — чист, хорошо выбрит и подстрижен, одет в хорошего покроя хаки, очень удобное для местного климата. Она почти забыла, как он выглядит по-настоящему, без неряшливой щетины и черных прядей, беспорядочно нависающих над бровями. Он улыбался — должно быть, его развеселило нескрываемое выражение неподдельного удивления на ее лице, а может быть, как и она, он чувствовал облегчение, видя ее живой и в полном здравии. И Каслер… его воздействие на нее оставалось таким же потрясающим. Она вновь удивилась, какой неповторимой голубизны у него глаза и какое в них непостижимое выражение отрешенности.

— Мисс Дивер, своим присутствием вы оказали честь моему дому, — церемонно нараспев произнес высокий авескиец, и в его интонациях она не уловила того подобострастия, которым грешили все авескийцы, с кем ей пришлось столкнуться за сегодняшний день. Было ясно, что перед ней не простой авескиец. Золотая эмблема на его поясе свидетельствовала о его принадлежности к престижной касте Крылатых. Он говорил как образованный человек, его манеры были безупречны, осанка — царственна. На вид ему было за шестьдесят, об этом говорили его седые волосы, множество морщин, бороздящих его высокий лоб и худощавые щеки, и пигментные пятна, выступающие на красивых руках с длинными пальцами. Но его глаза — необычно большие, глубоко посаженные, черные и блестящие — сияли молодостью. — Я ГишНури Крылатый. Думаю, мои гости вам хорошо знакомы.

— Да, знакомы, и я рада видеть их в добром здравии. Рада приветствовать ГишНури Крылатого, самого прославленного и любезного астромага, — пропела Лизелл. — Его мудрость широко признана, и его магические способности считаются несравненными. Я пришла с надеждой, что он окажет помощь одинокой, беззащитной женщине в час, когда ее постигла беда. — Она заметила, как у Гирайза опустились уголки губ, а Каслер чуть прищурил глаза.

— Талант и знания, которыми я обладаю, в распоряжении мисс Дивер.

— ГишНури Крылатый очень щедр.

— Я не заслужил ваших похвал. Не желает ли мисс Дивер присесть?

— Спасибо, — она села, мужчины также опустились на стулья.

— Не хотите ли подкрепиться? Может быть, чаю?

— Вы очень любезны, но спасибо, нет, — конечно же, она выпила бы чаю, но она не хотела тратить время на ритуал гостеприимства.

— Понимаю, вы ограничены во времени, и у вас очень срочное дело, — отечески кивнул головой ГишНури. — Все посетители приходят ко мне в таком состоянии, как будто хотят обогнать саму судьбу. А вы трое — участники Великого Эллипса — хотите всего лишь обогнать друг друга, и именно в этом вам нужна моя помощь. Видите ли, мисс Дивер, ваши соперники, господин в'Ализанте и главнокомандующий Сторнзоф, уже объяснили мне суть дела.

— Очень кстати, — пробормотала Лизелл, гадая, как они оба оказались здесь раньше нее.

— Вам нужен транспорт, чтобы попасть в ЗуЛайсу, — продолжал ГишНури, — или, по крайней мере, как можно дальше на восток до деревни Джахул, где поезда уже ходят. И я могу обеспечить вам транспорт.

— Правда? — обрадовалась Лизелл. — Повозку? Экипаж? Фози?

— Из этого вам ничего не подойдет, — ответил ГишНури. — Ни одно обычное средство на колесах не перевезет вас через моря грязи, что преградили вам путь на восток. Здесь вам могут помочь только мои люди Покоя.

— Люди Покоя?

— Совершенно особые слуги, обладающие весьма необычными свойствами.

— Что это за необычные свойства?

— О, они довольно сложны и многообразны. Достаточно сказать, что мои слуги способны пронести паланкины через затопленные земли и доставить вас в Джахул, это путешествие займет сорок восемь часов.

— Сорок восемь часов? — Лизелл подняла брови, это удивляло и вселяло надежду. — Простите, ГишНури Крылатый, но я смотрела карту и не понимаю, как это можно сделать. Расстояние здесь довольно приличное, и если допустить, что движение ограничено дневными часами…

— Не существует никаких ограничений, — прервал ее астромаг. — Люди Покоя передвигаются и днем и ночью.

— Но им потребуется какое-то время на сон.

— Он им не нужен.

— А отдых? Пища?

— Не нужны.

— А как же маленькие ядовитые змейки?..

— Они не трогают моих людей Покоя.

— Понятно, — Лизелл хотелось знать, верят ли Гирайз и Каслер во все это. Украдкой она бросила взгляд в их сторону. Но их лица, обычно такие разные, сейчас были одинаково не проницаемы.

— Может быть, — предложила она, — вы могли бы пригласить сюда кого-нибудь из ваших людей Покоя, чтобы мы могли поговорить с ними?

— Это невозможно, мисс Дивер, — ГишНури покачал головой. — Они не говорят по-вонарски. Они вообще не разговаривают.

И не спят! И не едят! Безумие какое-то! Ей нужно как можно быстрее бежать отсюда, возвращаться в Афа Хаал и не тратить попусту время. А может, она не права? А вдруг предложение астромага очень разумно? Если так, то она не имеет права отказываться от него, в противном случае она позволит Гирайзу и Каслеру вырваться вперед. Ни один из них, она обратила внимание, не выказывают желания отказаться. Они знают что-то, чего не знает она? Лизелл нервно кусала губы.

— Простите меня, ГишНури Крылатый, но я не понимаю вас, — призналась она.

— А, рациональный западный ум требует свой любимый костыль — логику. Но вы — в Авескии, мисс Дивер, и те силы, которые действуют на этой земле, могут выходить за пределы вашего опыта. Я мог бы подробно описать природу моих людей Покоя, но, боюсь, это будет слишком серьезное испытание для ваших убеждений.

— Мои убеждения могут также удивить вас.

— Возможно, — ГишНури позволил себе чуть заметную улыбку, — но время не терпит, не так ли? Пожалуйста, примите на веру слова человека, которого звезды провели по много численным дорогам тайн, — люди Покоя могут выполнить то, что вам нужно. Господин в'Ализанте и главнокомандующий Сторнзоф предпочли мне поверить. Они уже получили ответы на свои вопросы, подобные вашим, именно поэтому они так спокойно сидят сейчас на своих местах.

— Совершенно верно, — вступил в разговор Гирайз. — Выбора нет, и я решил попытать счастье и воспользоваться вашими людьми Покоя. И поскольку я хочу немедленно отправиться в путь, я бы хотел прямо сейчас заключить нашу сделку, — и он достал из кармана свое портмоне.

Лизелл была в шоке. Когда они виделись в последний раз, Гирайз в'Ализанте разговаривал и поступал с ней как ее компаньон. А сейчас и сомневаться не приходится, он — ее соперник. Он даже не смотрит на нее. Вообще не замечает ее присутствия. Должно быть, он все еще злится за то, что она сбежала от него в Юмо Тауне. Ну и пусть злится.

Она совсем потерялась, когда Каслер выразил то же намерение:

— И я возьму паланкин.

Эти двое уверены в том, что делают, это ей на руку. Она, со своей стороны, доверится их решению.

— И я тоже, — заявила Лизелл. — Ой, а как же быть с водой и едой? На два дня пути нам потребуется…

— Решение принято единогласно, — прервал ее ГишНури, так деликатно, что его любезность казалась непререкаемой. — Такое единодушие — вещь редкая и драгоценная, как слезы бога. Однако, к сожалению, наступил момент, когда я должен поставить вас в известность о небольшой трудности. Ко мне обратились три путешественника, но у меня только два паланкина и четыре человека Покоя, чтобы нести их. Вы понимаете, в чем затруднение?

Она прекрасно поняла, но так же хорошо знала, как выйти из этого затруднения:

— ГишНури Крылатый, я очень хорошо заплачу вам за паланкин и носильщиков. Какова ваша цена?

— Цена? Ах! — астромаг вздохнул. — Даже не знаю, что вам и ответить, такие вопросы печалят меня. Я полностью полагаюсь на чувство меры и честность мисс Дивер. Что она предложит?

— Ну что ж, — она задумалась. Она понятия не имела, какая цена будет достаточной, но в такой компании ей не хотелось показаться скрягой. — Сто новых рекко? — предложила она. Это, конечно же, более чем щедро.

— Привлекательная сумма, — пробормотал ГишНури.

— Я даю столько же, — быстро предложил Каслер Сторнзоф, — семьдесят пять грейсмарок, они равны ста рекко мисс Дивер.

Паланкины разобраны, Гирайзу не досталось, — пронеслось в голове у Лизелл. Удача изменила господину маркизу. Теперь ему нужно будет искать альтернативный транспорт или болтаться в Афа Хаале, пока дожди не прекратятся. Какая жалость. Ему надо было открывать рот побыстрее.

— Сто пятьдесят новых рекко за паланкин и носильщиков, — предложил Гирайз.

Нечестно играет! Лизелл нахмурилась. Он опоздал, паланкины разобраны! Он должен достойно принять поражение. Астромаг, несомненно, отвергнет его запоздалое предложение.

— Сто пятьдесят. Это значительная сумма, — задумчиво произнес ГишНури Крылатый.

Она не собиралась давать спуску Гирайзу.

— Сто семьдесят пять, — вставила Лизелл.

К ее неудовольствию, Каслер тут же предложил:

— Сто пятьдесят грейсмарок.

Такого она от него никак не ожидала. Куда подевалась его галантность? И сколько нужно назвать, чтобы перебить его предложение? У нее всегда было плохо с математикой, и она плохо считала в уме, а сейчас ей нужно было назвать такую сумму, чтобы выбить одного из мужчин из соревнования.

— Триста новых рекко, — выкрикнула она, не думая. Она добьется своего. Заоблачная сумма, но игра стоит свеч.

— Четыреста, — перебил Гирайз.

Возмутительно. Господин маркиз швыряет деньги, как карты на стол, он думает на этом выиграть. Но не в этот раз. Она покажет ему.

— Четыреста пятьдесят, — перебила Лизелл.

— Триста семьдесят пять грейсмарок, — предложил Каслер.

Это перебило ее последнее предложение? Наверное, да, иначе он бы не утруждался, но как он может быть таким жестоким? Она пронзила его укоризненным взглядом — лицо его осталось непроницаемым, но она заметила, что Гирайз улыбается со своим обычным насмешливым видом, и это мгновенно привело ее в ярость. Не помня себя, она закричала:

— Шестьсот новых рекко! ГишНури Крылатый, я заплачу вам шестьсот!

— Шестьсот, — как эхо повторил астромаг. — Я смущен.

— Восемьсот, — предложил Гирайз с тревожащей беспечностью.

Он пытается запугать ее. Не получится.

— Шестьсот грейсмарок, — произнес Каслер.

Она еще не настолько потерялась в цифрах, чтобы не заметить, что он просто повторил наибольшую названную сумму, не превышая ее. Больше от него, разумеется, ничего и не требовалось, но такая внезапная осторожность Каслера намекала на то, что его средства истощаются. Видимо, он хотел поберечь свои деньги хотя бы до того момента, пока он не вернется в империю. И тут она впервые осознала, что и ее запасы не безграничны, хотя в начале гонок они ей казалось неисчерпаемыми. Ее запас наличных, уменьшившийся за протекшие недели, сейчас терпел серьезные убытки. Это не имело такого уж убийственного значения. Аккредитив, выданный Министерством иностранных дел, откроет подвалы банков в любой части света. Ей нужно только представить его в вонарское представительство в ЗуЛайсе. Но для этого ей следует попасть в ЗуЛайсу.

— Восемьсот двадцать пять новых рекко, — на этот раз голос Лизелл дрогнул от неуверенности.

Гирайз в'Ализанте тут же предложил тысячу, Лизелл метнула в него взгляд испуганного удивления. Нет смысла пытаться победить господина маркиза с его бездонными карманами, здесь у нее нет шансов. Но она может перебить Каслера Сторнзофа. Она не знает, сколько у него наличных, но уверена, что у нее кошелек тяжелее.

А может быть, и нет.

Торг продолжался, стоимость доставки в ЗуЛайсу подпрыгнула до тысячи восьмисот новых рекко. Невозможно, просто нереально. Кровь у нее застыла, когда Гирайз предложил две тысячи, а Каслер тут же — тысячу четыреста пятьдесят грейсмарок. Тысяча четыреста пятьдесят. Это будет — она лихорадочно считала — что-то около тысячи девятисот новых рекко. Тысяча девятьсот и… и… тридцать… с чем-то. Ей нужно перебить эту цену, чтобы остаться в гонках, и она не уверена, что сможет это сделать.

— Минуту, — попросила она и достала портмоне, быстро пересчитала его содержимое: тысяча девятьсот двенадцать новых рекко, плюс небольшая коллекция банкнот и монет разных стран незначительного достоинства, которую она собрала за время путешествия. Недостаточно. Недостаточно.

— ГишНури Крылатый, — начала она очень спокойно, — я готова предложить на сто новых рекко больше самой высокой цены, какой бы она ни была, при условии, что вы согласитесь принять вексель.

— Боюсь, что это не подойдет, — мягко ответил астромаг.

— Но я очень аккуратно плачу долги. У меня аккредитив вонарского Министерства иностранных дел. Посмотрите, я покажу вам… — изо всех сил она старалась не выдать своего отчаяния.

— В этом нет необходимости, мисс Дивер. Я полностью уверен, что он подлинный.

— Да, и как только я попаду в ЗуЛайсу, я смогу…

— Я очень сожалею, — перебил он ее сладкозвучным голосом. — Но я не могу принять вексель. Мой опыт подсказывает, что самый старый и простой способ расчета — наилучший, и поэтому я никому не даю в долг и никогда сам не одалживаюсь.

— Я не предлагаю ни того ни другого. Я только прошу дать мне немного времени, чтобы пополнить свои наличные запасы. Я, конечно же, оставлю залог в размере тысячи восьмисот новых рекко и доплачу остальное, как только я…

— Я должен отклонить это предложение. И давайте не будем больше к нему возвращаться.

— Но, — она затравленно огляделась. Каслер выглядел немного смущенным, но Гирайз смотрел на все это со свойственной ему отвратительной веселостью. Он наслаждался ее жалким состоянием, и она безумно его ненавидела, она должна была найти способ сбить эту невыносимую надменную усмешку с его лица.

— ГишНури Крылатый, я взываю к вашим рыцарским чувствам. Вы принадлежите к высокой и благородной касте, и, конечно, вы должны чувствовать жалость к женщине, попавшей в затруднительное положение — одинокой и беззащитной, беспомощной, потерявшейся в чужой стране, — пустилась Лизелл на бесстыдную лесть. Несколько слезинок не помешали бы, но она не смогла их выдавить. Но ей, однако, удалось добиться жалобного дрожания в голосе. — Помогите мне, ГишНури Крылатый, иначе я погибла.

Она видела, как Гирайз округлил глаза, но не могла позволить себе отвлекаться на него. Она сконцентрировала все свое внимание на хозяине дома, на лице которого, как ей показалось, появились признаки жалости.

— Вы тронули меня, мисс Дивер. Честно признаюсь, ваша мольба дошла до моего сердца, — ГишНури склонил голову и вздохнул. — Вы должны понять, что я не могу изменить своим жизненным принципам, чтобы удовлетворить ваши нужды. Но я всей душой желаю вам помочь и верю, что можно найти способ, как это сделать. Да — может быть, это и нарушит правило, но я думаю, я мог бы предложить выход из этой сложной ситуации.

— Я не сомневалась, что вы сможете найти выход, если захотите, ГишНури Крылатый.

— Вот мое решение, — с выражением миротворца произнес астромаг, — два моих паланкина и четырех людей Покоя вы берете оптом. Стоимость их услуг — три тысячи восемьсот новых рекко плюс тысяча четыреста пятьдесят грейсмарок.

Этот бандит живьем сдирает с нас кожу, подумала Лизелл. Но бандит оказывал ей не меньшую услугу, чем себе. Улыбнувшись с чарующей благодарностью, она ответила:

— Вы разом разрешили все трудности, ГишНури Крылатый.

— Я так не думаю, — мгновенно вмешался Гирайз. — Два паланкина не смогут вместить трех человек.

Самодовольство исчезло с его лица, удовлетворенно отметила Лизелл.

— Носилки вполне вместительные, господин в'Ализанте, — успокоил его ГишНури. — Несомненно, вы сможете разместиться и перетерпеть такой короткий промежуток времени, как сорок восемь часов.

— Ваше решение неприемлемо. Я предложил две тысячи новых рекко — довольно большую сумму — за отдельный паланкин и носильщиков.

— Этот вопрос вы решите сами между собой.

— Я путешествую один, — настаивал Гирайз.

— В таком случае, может быть господин в'Ализанте предпочитает один за все заплатить? — предложил астромаг.

У Лизелл перехватило дыхание. Она не думала о таком варианте. Если у него хватит наличных, то господин маркиз имеет возможность загнать в ловушку своих противников, заставив их просидеть бог знает сколько времени в Афа Хаале.

Гирайз ничего не ответил. Возможно, его карманы были все же не бездонны.

— Нет? Тогда я должен предположить, что трое моих гостей будут путешествовать все вместе, — астромаг благодушно кивнул. — Думаю, вы горите желанием отправиться прямо сейчас, и я приложу все свои скромные усилия, чтобы ускорить ваш отъезд. Пока мы беседовали, мои слуги подготовили паланкины. А сейчас я пойду и дам указания людям Покоя. Пока меня не будет, прошу вас, располагайтесь здесь как у себя дома. — Шелковые одежды царственно зашелестели, и ГишНури Крылатый широкими шагами вышел из гостиной.

— У нас есть причина чувствовать себя здесь как дома, — кисло заметил Гирайз. — Суммы, которую этот вымогатель выкрутил из нас, достаточно, чтобы купить весь этот дом. Он одурачил нас.

— Он восхитительный стратег, — поддержал его Каслер. — Он извлек из нашего соперничества максимальную пользу, и мы уловили его хитрость, когда было уже слишком поздно.

— Вы уловили ее, — подхватила Лизелл. — Вы пытались удержать торг в разумных пределах, не так ли?

— Мне это не удалось, — признался Каслер.

Потому что мы с Гирайзом как с цепи сорвались, подумала она. Но это он все начал. Она взглянула на Гирайза, пытаясь понять, насколько он злится на нее, но по его лицу ничего не смогла прочесть. Он даже не смотрел на нее.

— Как жаль, что я не одумалась вовремя, — обратилась она к Каслеру. — Если бы мы действовали сообща, мы могли бы сэкономить огромную сумму. Мне так жаль, я совсем потеряла голову. — Забавно, насколько легко ей было признать свою ошибку перед ним. Может быть, благодаря тому, что он никогда не считал ее глупой или незрелой, она могла сказать ему то, в чем никогда не призналась бы господину маркизу.

Возможно, та же мысль поразила и Гирайза, так как в этот момент он наконец посмотрел на нее — всего лишь короткая вспышка бесстрастных черных глаз — и тут же отвел взгляд.

— Мы участвуем в гонках, мы должны стремиться обогнать друг друга, — ответил Каслер. — Обычно мы не пытаемся действовать сообща и объединять усилия, это просто не приходит нам в голову.

— Да, однажды вы говорили мне о чем-то подобном, — она поймала его взгляд, — помните?

— Очень хорошо.

Краем глаза она наблюдала за лицом Гирайза. Оно нисколько не изменилось. Казалось, он вообще не слушает. Она испытала что-то похожее на разочарование.

— Я потеряла ваш след после этого, — продолжала она без паузы. — По моим расчетам, вы должны были уехать из Ксо-Ксо раньше меня, я думала, не съели ли вас живьем дикари из Блаженных племен — в буквальном смысле.

— Я выжил в лесах Орекса и добрался до Юмо Тауна целым и здоровым. Оттуда я ехал верхом до Дасанвиля, а потом на грейслендском грузовом судне «Победоносный» — до Авескии. На полпути что-то случилось с паровым двигателем, мы встали, чтобы устранить неполадку, и в результате я прибыл в Авескию с опозданием на двадцать четыре часа. В Уль Фуде я отправился на речной причал Кхад-джи и там столкнулся с маркизом. До Афа Хаала вверх по Золотой Мандиджуур мы плыли на барже уже вместе.

— Вы, получается, оба раньше меня прибыли в Афа Хаал, — заключила Лизелл. Она все еще не могла понять, как это могло случиться. Повернувшись к Гирайзу, она, чувствуя неловкость, спросила: — А вы что делали после того, как… мы виделись в последний раз?

— Взял лошадь напрокат рано утром, как только конюшня открылась, — коротко ответил он, — и галопом вперед, прибыл в Дасанвиль как раз вовремя, чтобы успеть на последний пароход, идущий на восток.

— Тот, на который я не успела. Теперь все ясно. Кроме… — Лизелл нахмурилась — Вы всю ночь ехали по Юмо-Дасунскому тракту?

— Нет, я остановился в гостинице «На полпути».

— Но я тоже там останавливалась! Вы хотите сказать, что мы ночевали в одной гостинице и даже не знали об этом?

— Я знал, — он пожал плечами. — Я видел вас в гостиной. Вы были замотаны с ног до головы в якторский траурный наряд.

— Вы видели меня? Вы знали, что я там, и даже не подошли?

— Я не хотел разоблачать вашу маскировку, — ответил он холодно.

— Понятно, — он хотел наказать ее, но она не хотела льстить ему своими упреками. Она изобразила в ответ дежурную улыбку. — Вы поступили тактично.

Повернувшись к Каслеру, она попросила его рассказать о своих приключениях в лесах Орекса. Он повиновался, и тут она впервые узнала, что его не было на борту несчастной «Водяной феи». Однако он знал о гибели Поба Джила Лиджилла, об их похищении Блаженными племенами и последовавшим за этим путешествием на руках леса, поскольку Гирайз подробно рассказал об этом, пока они плыли на барже по Золотой Мандиджуур.

Рассказал ли Гирайз также и об ужасном, унизительном столкновении с юмо-таунскими констеблями? Она бросила в его сторону вопросительный взгляд, но он сделал вид, что не заметил его. Каслер ничего не спросил у нее о Юмо Тауне, и она не выразила желания сама упоминать о нем, заговорив вместо этого о йахдини и их неприятной эксцентричности. Во время ее рассказа появился хозяин дома.

— Все готово, — провозгласил ГишНури, — паланкины ждут. Ваш багаж погружен, а также вода и еда, и люди Покоя получили указания. — Он сделал паузу.

Деньги перешли в его руки. Кошельки стали тоньше.

— Ну что ж, пойдем.

Они вышли вслед за ним из гостиной, прошли по коридору, затем по короткому крытому переходу, соединяющему дом с небольшой дворовой постройкой — авескийским вариантом каретного сарая. Но в Авескии редко пользовались экипажами западного типа. Здесь стояли два изящных фози, одна крепкая повозка, тачка и два больших паланкина, которые тут же приковали к себе оценивающий взгляд Лизелл. Деревянные, на вид очень прочные конструкции, крепкие ручки, свежезаконопаченные и просмоленные. С обеих сторон окна, закрытые ставнями. Хорошо. Рядом с каждым паланкином неподвижно застыли две пары людей Покоя, на каждом капюшон, перчатки, маска, на ногах какие-то невообразимые сандалии с широкими подошвами, и поверх одежды — водонепроницаемые плащи. Она с любопытством изучала неподвижные фигуры. Она могла немногое рассмотреть — одежда и маски скрывали лица и тела — и поэтому едва ли сама смогла бы объяснить то чувство чужеродности, которое они ей внушали. Она могла лишь предположить, что это каким-то образом связано с их противоестественной неподвижностью. Никто из них даже не шевелился, и она не смогла уловить никаких признаков дыхания.

— Я полагал, что джентльмены займут один паланкин, а мисс Дивер другой, и багаж был размещен соответственно, — сообщил ГишНури. — Поправьте меня, если я сделал что-то не так.

Гирайз уверил его, что все правильно.

— Очень хорошо. Вам нужно знать, что люди Покоя понесут вас на восток, через равнины, самой короткой и прямой дорогой до Джахула, на окраине высадят вас и уйдут. Нельзя менять маршрут или сворачивать с пути, нельзя также задерживать носильщиков после того, как они выполнят задание. Они могут выполнять только две ваши команды: «вперед» и «стоять». Таким образом, вы можете останавливаться с частотой и продолжительностью, которые вам удобны. И еще одно предостережение. Если на пути возникнут трудности — кто-нибудь заболеет, или произойдет несчастный случай, или возникнет иная непредвиденная ситуация такого рода, — люди Покоя не окажут никакой помощи. Они не могут. Понимаете?

Но почему нет? У них какие-то отклонения в психике? — недоумевала Лизелл, но покорно кивнула.

— А если человек Покоя заболеет или поранится? — спросила она.

— Об этом не надо беспокоиться.

Почему? — снова удивилась она, но в это время астромаг вежливым жестом пригласил их занять места, и донимать его вопросами было уже неуместно.

Направляясь к своему паланкину, она прошла поблизости от одного из людей Покоя и расширила ноздри, вдыхая сильный запах ароматических пряностей, исходивший от его одежды, но кроме него она уловила еще один запах — тяжелый и отвратительный. Он не был похож на отталкивающую вонь тела того ночного караульного в Юмо Тауне, скорее он напоминал прогорклое варево, протухшее мясо. Она искоса бросила взгляд на его лицо — бледно-молочные глаза, совсем не авескийские, поблескивали сквозь прорези маски. Приступ легкой дурноты поколебал ее решимость.

Неподходящий момент для нервного расстройства: Гирайз и Каслер уже сидели в своем паланкине. Она сделала глубокий вдох, забралась в свой и плотно закрыла за собой дверь. Темно, как в чулане. Она нащупала ближайшее окно, нашла задвижку и открыла его. Слабый свет рассеял темноту, и она смогла различить на полу паланкина свою сумку и зонтик, а рядом плетеную корзину с крышкой — вероятно, еду. Она высунула голову как раз в тот момент, когда Крылатый ГишНури широко открыл обе створки больших ворот. Ветер и дождь ворвались в каретный сарай, и Лизелл опять спряталась в паланкине. Астромаг звонко хлопнул в ладоши, протараторил непонятные авескийские слова, и люди Покоя подняли свою ношу.

ГишНури еще что-то сказал, и люди Покоя устремились в дождь размеренной механической поступью.

Дождь забарабанил по крыше паланкина. Капли, разбиваясь, фонтаном брызг полетели в окно, и Лизелл закрыла ставни, оставив лишь щелку. Сквозь нее она некоторое время рассматривала тусклые, затопленные водой просторы. Затем передвинулась к другому окну, сквозь которое был виден второй паланкин, двигающийся параллельно с ней. Одно из его окон было приоткрыто, и в нем промелькнуло лицо Гирайза. Она помахала ему, но он никак не отреагировал. Она с раздражением захлопнула ставни. Дождь лил, а люди Покоя все шли вперед.

Время шло, мили уплывали назад, и вот уже серое небо потемнело. Дождь прекратился, и когда ее носильщики достигли относительно чистой каменистой вершины какого-то холма, Лизелл приказала им остановиться, чтобы передохнуть.

Люди Покоя по ее команде встали как вкопанные. Лизелл выглянула вначале из одного окна, потом из другого. Туман и сгущающиеся сумерки не дали ей ничего рассмотреть. Второго паланкина не было видно. Она внимательно осмотрела землю под ногами, но ни одной змейки ей на глаза не попалось. Она осторожно опустила ноги на твердую землю и сделала несколько шагов, затем посмотрела на носильщиков — наблюдают ли они за ней? А может быть, идут следом?

Ничего подобного. Две закутанные в одежды фигуры стояли неподвижно, казалось, не чувствуя ее присутствия, лица в масках смотрели прямо вперед. Она ненадолго удалилась за груду камней, и когда, вернувшись, подошла к паланкину, то увидела коричневого червяка, ползущего по ноге переднего носильщика. Она присмотрелась. Это был не червяк, а маленькая змейка, скорее всего та самая ядовитая гыоюла, о которой ее предупреждали. От неожиданности и испуга она закричала и с запозданием поняла, что этого не надо было делать. Ее крик наверняка встревожит носильщика, он дернется или отпрянет в сторону, и испуганная змея укусит его. Носильщик заболеет или, еще хуже, умрет, и все по ее глупости.

Она могла бы не беспокоиться насчет этого. Человек Покоя не дернулся и не отпрянул. Он даже не посмотрел вниз на тварь, скользящую по его ноге, обутой в сандалию. Он даже не пошевелился.

Его самообладание казалось нечеловеческим. Конечно же, он прав, в таких ситуациях нужно стоять неподвижно, но как он может терпеть такое? Она затаила дыхание, взяла себя в руки и стала наблюдать. Через несколько секунд змейка уползла, и напряжение, висевшее в воздухе, разрядилось.

— Вы в порядке? — кинулась она к носильщику. Он продолжал стоять совершенно неподвижно, его глаза из-под маски неотрывно смотрели в туман, и она вспомнила, что он не знает вонарского языка; ну ничего, она объяснит другим способом. Она показала на его ногу:

— Змея не укусила? Вы не пострадали?

Никаких признаков, что он слышит ее, еще меньше — что понимает. Она посмотрела на его ногу, на ней не было видно никаких следов укуса, но ноги между ремнями сандалий напоминали грязное месиво, распухшее и мертвенное, почти зеленого цвета. Наверное, змея все-таки укусила его, но вторая нога была точно такой же, и было совершенно ясно, что гыоюла не могла укусить и эту ногу. Как бы там ни было, ноги не могли так мгновенно распухнуть и позеленеть. Может быть, они все же не зеленого цвета, может, это всего лишь игра сумеречного света?

И тут она уловила запах тухлого мяса, исходивший от человека Покоя, и внезапный страх охватил ее. Совершенно иррациональный ужас, но она не хотела его показывать. Носильщик невредим, инцидент исчерпан. Она забралась в паланкин и захлопнула за собой дверь.

— Вперед, — приказала Лизелл, и паланкин тронулся с места.

Пока было достаточно светло, чтобы рассмотреть содержимое плетеной корзины, она достала и съела холодный рисовый салат и запила его фруктовым соком из бутылки. Снова начался дождь, опять стало темно. Люди Покоя несли свою ношу на восток, не обращая внимания на темноту, ни на секунду не замедлили они свой размеренный, механический шаг.

Не было ни фонаря, ни свечи. Когда она выглянула из окна, то наткнулась на черную стену мрака; она внимательно прислушалась — и не услышала ничего, кроме шума дождя, воя ветра скрипа деревянного паланкина и шлепанья сандалии по грязи. Второй паланкин должен был быть где-то рядом, но мрак полностью поглотил его, мрак поглотил весь мир. Шлепанье сандалий усыпляло своей ритмичностью, стук дождя по крыше исподволь расслаблял. Влажный мрак навалился на веки, и, опустив их, она уснула.

Было еще темно и все так же шел дождь, когда она проснулась. Ни ритм, ни темп шлепающих сандалий не изменился. Она открыло одно окно и впустила внутрь серый свет. Значит, наступило утро. Она зевнула, протерла глаза и высунула наружу голову, чтобы дождь ополоснул лицо. Окончательно проснувшись, она оглядела окрестности.

Смотреть было особенно не на что. Равнина без конца и края, в сухую погоду, скорее всего — пыльная пустыня, сейчас — море желтоватой грязи. Туман и нависшая облачная громада неба скрывали пейзаж, но она смогла различить скопление низеньких крыш какой-то маленькой деревушки, притулившейся неподалеку. Это еще не Джахул, рано. Втянув голову внутрь, она обратилась ко второму окну. С этой стороны было еще больше грязи, и на незначительном расстоянии, почти параллельно, тем же курсом плыл второй паланкин.

Она выпила немного соку, съела небольшой кусочек лепешки и, откинувшись назад, принялась за чтение. Затем, решив, что окрестности приемлемы для того, чтобы сделать остановку, она приказала остановиться — очень неохотно, поскольку сама мысль, что второй паланкин хоть на метр уйдет вперед, была невыносимой.

Нескромно задирая юбку, чтобы не испачкать подол, она прошлепала обратно к паланкину, но прежде чем войти внутрь, остановилась посмотреть, не покусали ли змеи носильщикам ноги. Ничего подозрительного она не заметила, но впервые обратила внимание, что у стоящего сзади человека Покоя нет большого пальца на правой ноге, а на левой — большого и мизинца. Обе ноги были облеплены грязью так, что невозможно было понять, старая это ампутация или совсем недавно сделанная. У стоящего впереди человека Покоя также было четыре пальца на левой ноге. Странно, что вчера она этого не заметила. Видимо, присутствие ядовитой змеи помешало ей заметить что-либо еще. Несчастные носильщики — правда, их травмы не влияют на скорость их ходьбы.

Они шли и шли вперед, и влажный серый день близился к концу. Люди Покоя не отдыхали, не ели, не спали, не снижали скорости, не спотыкались. По всей видимости, хозяин снабдил их какой-то сверхъестественной силой, но она не могла понять, как он это сделал, и что-то говорило ей, что она и не хочет знать этого.

Ближе к вечеру они оказались среди невысоких холмов, мягко сбегающих в неглубокие лощинки, вдоль которых бежала безымянная речушка, густо заросшая высоким, чуть ли не по пояс, камышом. Люди Покоя неудержимо ринулись напролом сквозь эти заросли прямо в воду, которая мгновенно достигла уровня их груди.

Лизелл выглянула в окно и увидела, что бурлящая коричневая вода бьется в дно паланкина. Она опустила руку в воду, как делают отдыхающие, катаясь в лодке на спокойном вонарском пруду. Ощущение понравилось ей, и она бороздила рукой воду, пока не увидела продолговатую морду, разрезающую воду, и пару немигающих глаз рептилии, быстро приближающейся к ней. Она отдернула руку и закричала, чтобы предупредить носильщиков, которые продолжали идти как шли.

Морда переходила в длинное тело, узнать которое не составляло труда. Когда она отдернула руку, крокодил изменил направление, направляясь к переднему человеку Покоя. Высунувшись из окна, она закричала:

— Выходи, выходи из воды!

Носильщик даже не взглянул в ее сторону. Она неистово махала рукой и кричала, но носильщик, казалось, оглох. Крокодил скрылся под водой, и в этот момент человек Покоя зашатался, как от сильного невидимого удара. Паланкин накренился, и Лизелл отбросило к двери. Щеколда отскочила, дверь широко распахнулась, и она вывалилась в воду.

Мгновение она барахталась, потом ее ноги нащупали вязкое дно, и она встала. Она стояла по горло в грязной, довольно теплой воде, и как раз пыталась убрать закрывающие глаза мокрые волосы, когда увидела второго крокодила. Появившись из своего укрытия в зарослях камыша, он прыгнул в воду и направился прямо к ней.

Люди Покоя выровняли паланкин и пошли дальше без нее.

— Стоять! — дико закричала Лизелл. — Подождите меня, подождите, — бормотала она, пробираясь к паланкину. Они стояли неподвижно, глядя прямо перед собой.

Добравшись до паланкина, она ухватилась за дверной косяк и подпрыгнула; кое-как, отчаянно барахтаясь, ей удалось забраться внутрь. Створка двери широко распахнулась, она наклонилась вперед, чтобы поймать ее, и в этот момент крокодил появился на поверхности, и его челюсти клацнули совсем рядом с ее вытянутой рукой. Она хлопнула створкой по морде рептилии, до отказа задвинула щеколду и наглухо закрыла оба окна.

— Вперед, — хрипло выкрикнула Лизелл.

Люди Покоя невозмутимо зашагали вперед. Несколько минут спустя они добрели до берега и выбрались из реки.

Какое-то время Лизелл сидела в темноте, ее трясло, и вода стекала с нее потоками. Когда дрожь унялась, она перевела дыхание и переоделась в сухую одежду, затем открыла ставни и осторожно выглянула наружу.

Она увидела покрытую грязью равнину, тусклое серое небо и струи дождя. Посмотрев вниз, она увидела, что все ямки и рытвины заполнены водой, и в них кишат коричневые змейки, а люди Покоя шли прямо по ним без сомнения и страха.

Такое же равнодушие они продемонстрировали и по отношению к крокодилам, и эта уверенность оправдала себя. Атаковав вначале первого носильщика, крокодилы затем оставили их в покое.

Решившись сделать еще одну краткую остановку, Лизелл воспользовалась случаем и осмотрела своих носильщиков. Широкая правая штанина ведущего носильщика была распорота от колена до щиколотки, обнажив сиреневато-багровую голень, продырявленную зубами крокодила, икра была разорвана в клочья, и в глубине разорванной мышцы виднелась белая кость. Но рана, которая, казалось, должна была доставлять неимоверную боль и страдания, оставалась незамеченной. Человек Покоя не выказывал боли, и более того, на поверхности раны не выступило ни одной капли крови.

Она запретила себе думать об этом.

Дождливый серый день превратился в дождливую черную ночь. Приглушенный и ритмичный звук шагов людей Покоя убаюкал Лизелл, и под этот же звук она проснулась утром. Дождь прекратился — вне всякого сомнения, на короткое время, — и она наконец-то позволила себе открыть оба окна и оглядеть окрестности. Еще больше грязи, еще глубже лужи и еще многочисленнее полчища маленьких гыоюл, но монотонный равнинный пейзаж сменила холмистая местность. На небольшом расстоянии слева вровень с ней плыл второй паланкин. Похоже, Гирайз и Каслер прошли мимо крокодилов невредимыми.

Через некоторое время опять пошел дождь, они миновали еще одну деревню, и постепенно у Лизелл поднялось настроение, поскольку путешествие близилось к концу. Крылатый ГишНури обещал, что оно будет длиться сорок восемь часов, и второй день был на исходе. Не обращая внимания на дождь, она высунула голову в окно, напрягая глаза, чтобы увидеть Джахул, где уже ходят поезда. Но ничего не увидела — только грязь и туман. Со вздохом она спряталась обратно в паланкин.

Железная дорога. Нормальный транспорт, в котором ездят нормальные люди. Цивилизованным способом она доберется до ЗуЛайсы, где пополнит свой оскудевший кошелек, и двинется на север, в портовый город Рифзир, а оттуда на нормальном пароме через пролив Айсу в Эмират Мекзаса. Железная дорога. Цивилизация. Очень скоро.

Паланкин закачался из стороны в сторону. Один из людей Покоя, как ни трудно в это поверить, сбился с шага. Размеренный ритм быстро восстановился, но затем паланкин вновь накренился и неожиданно резко завалился назад, Лизелл упала спиной на подушки. Ручки паланкина ударились о землю, удар отозвался во всем ее теле. По какой-то причине задний носильщик выронил или отпустил ручки, а ведущий продолжал двигаться вперед, не обращая внимания или не осознавая, что произошло. Паланкин, накренившись под острым углом, душераздирающе скрежетал по земле.

Кое-как приняв вертикальное положение, Лизелл высунула голову и оглянулась. Она увидела, что задний носильщик по колено увяз в грязи, потеряв способность передвигаться, и совершенно не осознавал положения, в которое он попал. В то время как он делал попытки переставлять зажатые ноги, торс его наклонился вперед, и потерявшее баланс тело легло лицом в грязь. Но даже теперь он не прекращал попыток сделать шаг, пока Лизелл не пришло в голову приказать ему остановиться. Ведущий носильщик остановился, повинуясь команде, а завязший в грязи остался лежать неподвижно.

И что теперь? Ей нужны оба носильщика. Ей придется вытаскивать застрявшего человека Покоя и волочь на его рабочее место, но он был значительно крупнее ее, и она не была уверена, что у нее хватит на это силы. Возможно, что-нибудь и получилось бы, но прежде ей нужно до него добраться, а лишь взглянув на пространство грязи, разделявшее ее и носильщика, она увидела, что грязь кишела коричневыми змейками. Сотни гыоюл, а может, и тысячи, и каждая ядовита. Она переводила взгляд со змей на человека Покоя и снова на змей. В голове вихрем кружились мысли. Может быть, подушки? Соорудить из них переносной мостик? Привязать подушки к ногам?

Глаз уловил движение. Она посмотрела вверх: с ней поравнялся паланкин соперников. Ставни их паланкина были приоткрыты. В окне показалось лицо Гирайза, и она призывно замахала руками.

Он видел ее, в этом не было сомнения, и ее затруднительное положение было очевидно. Господин маркиз наверняка знал, что нужно было делать.

Он действительно знал. Ставни закрылись, и лицо Гирайза исчезло. Паланкин ушел вперед, а она смотрела ему вслед с открытым ртом.

Как он мог? Он что, хочет, чтобы она погибла в грязи где-то на краю света? На ее глаза навернулись слезы, и она смахнула их. Эта самодовольная, надменная свинья не заставит ее плакать. И верха над ней он не одержит. Она не уступит ему. Она им всем покажет.

Не распускать нюни. Она заставила ум работать трезво и практично. Подушки. Они не позволят ей утонуть в грязи и спасут от змей. Неудобно, но зато эффективно. Теперь надо найти способ, как их привязать к ногам. Разорвать на ленты ее новую муслиновую ночную рубашку? Можно попробовать. Рубашка и складной нож в сумке. Она достала то и другое и принялась за работу.

Ленты получились длинные, но тонкие. Она попыталась скрутить пару лент в веревку, но они не хотели скручиваться. Их лучше сплести, но на это уйдет много времени. Пока она так раздумывала, пальцы плели ленты.

Когда плетеные веревки были готовы, она попыталась привязать ими подушки к ногам. Задача оказалась куда более хитроумной, чем она предполагала, и несколько попыток закончились неудачей. Наконец она сообразила, каким образом связать подушки, чтобы они прочно держались на ногах. Только бы они держались прочно, по крайней мере, достаточно прочно, чтобы пройти несколько ярдов по грязи, кишащей змеями. Сколько здесь ярдов? Она оглянулась назад, чтобы определить расстояние, и сквозь пелену дождя рассмотрела высокую серую фигуру, которая тащила из трясины увязшего там человека Покоя.

— Каслер, — она задохнулась остолбенев. Она тут же заметила, что на нем были высокие сапоги, которым не страшны змеи.

Ноги носильщика выдернулись из трясины со специфическим звуком, и Каслер поставил человека Покоя вертикально. Тот опасно закачался, но затем нашел баланс и встал неподвижно. Каслер тихо отдал ему приказ, и вместе они двинулись вперед. По мере того как они приближались, она разглядела, что маска сползла с лица человека покоя, обнажив большую часть лица, зеленоватого, с белесыми глазами. Ей показалось, что она увидела неровный ряд гнилых зубов, но только верхних, нижних не было вообще. Может быть, дождь помешал рассмотреть? В любом случае она поспешила тут же забыть увиденное. Они подошли, и носильщик взял ручки паланкина. Каслер подошел к окну.

— Лизелл, вы не пострадали? — спросил он.

— Нет, со мной все в порядке. — Она открыла дверь. — Пожалуйста, забирайтесь, не мокните под дождем.

Он залез, и она закрыла дверь. Он был насквозь мокрый, мундир просто прилип к телу, и ручейки стекали с его шляпы, а Лизелл подумала, что никого более симпатичного, чем он сейчас, она никогда в жизни не видела.

— Спасибо. Спасибо, Каслер! — благодарила растроганная Лизелл. — Если бы вы мне не помогли, я не знаю, что бы я делала.

— Думаю, я знаю, что бы вы делали, — он показал глазами на подушки, привязанные к ее ногам, и слегка улыбнулся. — Творческий подход. Я не знаю, насколько это практично, но должен признать, что вы изобретательны.

— Да, вы правы, это выглядит нелепо.

— Я так не сказал. Несмотря на необычный вид, это нетривиальное решение могло оказаться весьма успешным.

— Или нет. Я очень рада, что мне не нужно испытывать этот метод на практике, и все благодаря вам. Это редкое великодушие с вашей стороны, что вы остановились и помогли мне. Удивительно, как вам удалось уговорить на это Гирайза.

— Он был против. Он не видел в этом необходимости и проявил полную уверенность в том, что вы способны сами преодолеть все препятствия. Возможно, он и прав, но я не хотел это проверять. Поэтому в'Ализанте и я расстались, и он отправился своей дорогой.

— Что? Вы хотите сказать, что он забрал себе паланкин, за который вы платили вдвоем, и бросил вас здесь? У него нет права так поступать!

— Я надеюсь, что я не слишком увлекся, предположив, что вы позволите мне занять место в вашем?

— Я буду только рада. И я думаю, Гирайзу в'Ализанте должно быть стыдно. Он сыграл с вами гадкую шутку.

— Я смотрю на это иначе. Мы участвуем в гонках, и он не обязан останавливаться ради кого-то. Я могу это сделать, но я не могу требовать того же от другого.

— Я тоже, — ответила Лизелл. — Это неправильно, вы не должны уменьшать из-за меня свои шансы на победу.

— О, вы рассуждаете как грандлендлорд.

— Я не стремлюсь к этому. Кстати, а где ваш дядя? Я очень давно его не видела.

— Он далеко впереди. Предпочел исключить скучную часть маршрута и отправился прямо в Ли Фолез, где я и должен с ним встретиться.

— Кажется, вы не горите желанием догнать его.

— Куда больше я хочу догнать в'Ализанте, — ответил Каслер. — Он уходит вперед с каждой минутой.

Верно.

— Вперед! — громко скомандовала Лизелл, и люди Покоя двинулись в путь.

Каслер улыбнулся, и она вспомнила, как сияет солнце.

— Уже лучше, — сказал он.

— Намного, — ответила она и так же улыбнулась ему.

 

XX

— Ваше Величество, я рад сообщить о завершении еще одного этапа работ. Наш Искусный Огонь достиг нового уровня своих способностей и самоконтроля, — доложил Невенской.

— Правда? — казалось, король Мильцин подавил зевок.

— В самом деле, — решив развеять очевидную скуку своего монарха, магистр изобразил благородное воодушевление. — Мы подготовили демонстрацию, новое чудо, чтобы возбудить интерес его величества к удивительному.

— Опять какие-нибудь огненные штучки? Сколько я их уже видел! Ну скажи, Невенской, разве тебе не кажется, что они становятся слегка однообразными? Не пора ли тебе расширить немного свои горизонты?

— Но, сир… — внутренности магистра беспокойно зашевелились. — Искусный Огонь — открытие огромнейшего значения, и его возможности даже не начали исследовать…

— А я считаю, что в течение последних нескольких месяцев они были исследованы вдоль и поперек. Не можешь ли ты порадовать меня чем-нибудь новеньким ?

Новеньким? В его распоряжении одно из величайших достижений в области магии, какие только знала история, а этому царственному ретрограду оно уже наскучило?! Во внутренностях Невенского началось неистовое кувыркание.

— Сир… — магистр облизал губы и заговорил с исключительной сдержанностью. — Прошу разрешения заметить, что возможности Искусного Огня остаются во многом неиспользованными. Вашему Величеству нужно только вспомнить восторг публики в оперном театре…

— Да, это был настоящий триумф ! — глаза Мильцина на мгновение вспыхнули. — Представление вышло поразительным! Даже Зокетза призналась, что была удивлена. Но в этом-то и беда, понимаешь. Триумф обернулся катастрофой. С той ночи в опере меня забросали мольбами и требованиями, в том числе и собственные подданные. Мне не следовало разжигать аппетит публики. Было великолепное шоу, но сейчас я знаю, что это было ошибкой — представить нашего зеленого друга на обозрение вульгарных людей. Ошибкой, которую я не повторю.

— Понимаю, — разбилась еще одна надежда. Невенской попытался скрыть разочарование и обиду, но его детище, в данный момент расположившееся под королевской жаровней, уловило перемену в его настроении. Огонь подпрыгнул и разлился по столу зелеными языками пламени.

— Назад. Стань маленьким, мой милый, маленьким, — увещевал мысленно Невенской, и Искусный Огонь подчинился беспрекословно.

— Отныне Искусный Огонь должен ограничить свою активность пределами дворца Водяных Чар, — заявил король. Нахмурившись, он выбрал хорошо обжаренную устрицу в кляре со своей неизменной тарелки с закусками. — Так будет, поскольку совершенно ясно, что эффект новизны для всех этих маленьких демонстраций и фокусов прошел.

— Ваше Величество, позвольте своему слуге убедить вас, что вы немного заблуждаетесь, — попробовал защищаться Невенской.

— Ха! Заблуждаюсь! Ты очень груб. Но ничего, я не обижаюсь. Ну что ж, мой друг, попробуй, убеди меня как-нибудь, что я заблуждаюсь. Я буду приятно удивлен, если тебе это удастся.

— Ваше Величество, я не преувеличиваю, говоря, что Искусный Огонь достиг новых высот в своем мастерстве.

— Каком мастерстве?

— Овладения и управления собственной природой. Он достиг удивительной степени контроля и точности вкупе с бесконечным множеством форм. Одним словом, Ваше Величество, Искусный Огонь может принять любую форму, какую только можно себе представить. Я покажу вам.

— Прелесть моя , — коснувшись сознания своего творения, Невенской отдал беззвучную команду.

Тотчас же Искусный Огонь вырвался из-под жаровни, спрыгнул со стола, вылетел на середину комнаты и взмыл к потолку. Колонна зеленого пламени рокотала, вращаясь диким вихрем, смотреть на который было больно глазам. Затем понемногу число оборотов сократилось, нестерпимое излучение запульсировало, словно больное сердце, и форма огненной массы стала меняться.

Огненные змеи поползли в стороны и образовали ветви дерева, от больших ветвей прыснули в стороны маленькие веточки, развернулись большие зеленые листья. На веточках появились почки, которые тут же распустились цветами, выполненными с точностью до малейших деталей — со всеми пестиками и тычинками.

— Ну, это дерево, — сказал король.

— Выполненное с абсолютной точностью, — глаза Невенского загорелись. — Ваше Величество, обратите внимание на потрясающую достоверность — текстуру коры дерева, неповторимый изгиб каждого лепестка, узловатость ствола — все детали воспроизведены абсолютно…

— Да, очень хорошо. Похоже на дерево. Ну и что оно будет делать?

— Делать?

— Да, оно так и будет стоять здесь как дрессированное огненное дерево, или оно может что-то делать !

— Что же, если мне будет позволено спросить, Ваше Величество ожидает, чтобы оно делало ?

— Ну откуда я знаю? Какой-нибудь фокус, полагаю, что-нибудь увлекательное. Об этом ты должен беспокоиться, не так ли? Ты что, Невенской, действительно думаешь, что я буду выполнять за тебя твою работу? Включи свое воображение, парень!

— Сир, перед вами искусный, осознающий себя огонь, неповторимое в своем роде явление, он может менять собственную форму по желанию, способен воссоздавать в совершенстве бесконечное разнообразие форм, и вы жалуетесь, что это недостаточно увлекательно? Ваше Величество, я должен заметить… — Невенской приложил все усилия, чтобы не сорваться. Непозволительно указывать королю на ограниченность его восприятия, надо делать как раз наоборот. Загнав внутрь свое негодование, он спокойно продолжал: — Я должен заметить, что способности Искусного Огня только начали проявляться. Вы только посмотрите, сир.

Какая форма, какой образ может поразить капризную фантазию Безумного Мильцина? Включи свое воображение, парень! И Невенской открыл свое сознание космосу, и вдохновение тут же пришло.

Он вновь мысленно заговорил, подбирая команды с предельной осторожностью, и Искусный Огонь сразу же откликнулся. Цветущее дерево закружилось вихрем, исчезло, вновь переплавившись в огненную колонну, колонна снизилась, уменьшилась и начала перекручиваться, трансформироваться, пока не приобрела формы обнаженного женского тела, стройного, с обворожительными изгибами, с лицом, исполненным колдовского чувственного соблазна. Зеленая сирена, в которую перевоплотился Искусный Огонь, улыбнулась и тряхнула головой, откинув назад огненное облако волос.

— О-о-о, — задохнулся Мильцин. Его выпученные жабьи глаза еще больше округлились. — О-о-о.

— Видите, сир, — Невенской с удовлетворением отметил преображение монарха, — потенциал Искусного Огня неисчерпаем. Вы ведь и не предполагали такое увидеть?

— Великолепно, — шептал король. — Поразительно. Она так прекрасна!

— Удовольствие Вашего Величества — самая высокая для меня награда.

— Это самое очаровательное создание, которое мне доводилось видеть, — произнес Безумный Мильцин. — Безупречная. Бесподобная. Никогда я не встречал такой напряженной страсти, такого откровенного желания!

— И это только одна из бесконечного числа форм, и каждая последующая прекраснее предыдущей, — вел пропаганду Невенской, удовлетворенно улыбаясь.

— Подумать только, как мы ошибались! — не переставал удивляться король. — Это создание, которое мы называли Искусным Огнем, на самом деле должно именоваться Огненной Богиней. О, да, это совершенно, она совершенна. Воплощение истинной женственности, а мы до сих пор этого не осознавали! Почему мы были так слепы?

— Ваше Величество, все смертные ошибаются.

— Невенской, я должен к ней прикоснуться! Это ведь можно, не так ли? Не отвергай моих чувств, мой друг, не отвергай ее чувств — я ведь ощущаю ее страсть, она горит в ее несравненных глазах!

— Думаю, незначительное прикосновение допустимо, — осторожно согласился Невенской. Он все обдумал. Он контролировал Искусный Огонь, он мог доверять ему во всем. — Да, вы можете подержать ее руку. Только недолго.

— Это лишь начало, — Мильцин бегал глазами по изгибам тела зеленой красавицы. — Начало долгого путешествия, я уверен.

— Один момент, сир, — Невенской сконцентрировал свои мысли и обратил их внутрь. — Прелесть моя, ты все хорошо сделал, я горжусь тобой. Сейчас послушай меня. Это важно, очень важно.

— Чточточто? — спросил Искусный Огонь.

— Король хочет прикоснуться к тебе.

— Съестьсъестьсъестьсъесть…

— Ничего подобного. Ты позволишь ему прикоснуться и не тронешь его.

— Тухлое мясо коснется меня. Я съем.

— Нет! Ты не съешь. Ни кусочка не тронешь. Ни волоска на его голове. Ты понял меня?

— НетНетНет.

— Да.

— Что такое это тухлое мясо, чтобы касаться Искусного Огня?

— Наш сюзерен, наш правитель.

— Но не мой.

— Никаких споров больше, — Невенской напряг волю. — Ты слышишь мои команды. Ты повинуешься.

— Без шуток.

— Протяни королю руку.

— Ну, это не настоящая рука, — продолжая ворчать, пламенная красавица протянула очаровательную зеленую руку.

Мильцин робко взял ее. Нежная рука огня, не обжигая, лежала на его ладони, и улыбка восторга расплылась по лицу короля. Очень осторожно он сжал в своей ладони руку Искусного Огня и несколько минут стоял, наслаждаясь прикосновением.

— Я чувствую дикие вспышки ее эмоций, — наконец обрел дар речи король. — И я уверен, что и Огненная Богиня чувствует мою страсть. — Он легонько погладил длинные зеленые пальцы, которые потрескивали и мерцали при его прикосновениях. — О, как она отзывчива!

— СЪЕСТЬ! — Искусный Огонь содрогнулся от желания, и на секунду его человеческая личина дрогнула. — ПожалуйстаПожалуйстаПожалуйста!

— Нет. Я запрещаю тебе.

— ПОЧЕМУ?

— Она — страсть, воплощенная в человеческом облике, — признался король. — Она — божественна. Я должен познать ее всю, Невенской, я должен всю ее исследовать. Ты найдешь способ, как сделать возможным наш союз. Я полагаюсь на тебя, мой друг.

— Я… ну да. Союз. Ваше Величество меня обескуражили, — совершенно искренне признался Невенской.

— Съестьсъестьсъестьсъестьсъестьсъестьсъесть…

— В этом нет ничего удивительного, — заключил Мильцин IX рассудительно. — Ты создатель Огненной Богини, ее отец и учитель. Несомненно, ты, человек, который знает ее так хорошо, должен понимать, что она и твой монарх обладают огненными душами, похожими как близнецы. Что может быть естественнее желания двух огненных душ слиться в единое целое? Я уверен, что не льщу себе, полагая, что Богиня разделяет со мной это желание.

— Съестьсъестьсъестьсъестьсъестьсъестьсъесть…

— С полной уверенностью я заявляю, что она неравнодушна, сир. Хотя…

Резкий стук в дверь кабинета освободил Невенского от дальнейшего сочинения небылиц.

— А, я совсем забыл, — Мильцин тряхнул головой. — Я был так поглощен! — Повысив голос, крикнул: — Войдите!

Дверь открылась. Лакей застыл на пороге. Он увидел короля об руку с обнаженной женщиной, полыхающей зеленым огнем, и его глаза округлились. Его рот раскрылся, но он не мог произнести ни слова.

— Зовите его, зовите, — приказал Мильцин, переполненный восторга.

Лакей низко поклонился и молча удалился.

— Совсем вылетело из головы, я же посылал за этим новым помощником повара, — пояснил жизнерадостно король. — Этот талантливый малый должен получить в награду королевскую похвалу и, может быть, небольшие чаевые вдобавок. Я думаю, мой друг, ты не станешь спорить, что он заслуживает и того и другого.

— Помощник повара? — Невенской похолодел, его парализовало так, будто в голове случилось кровоизлияние, он мог только беспомощно повторить. — Помощник повара?

— Да, парень, новый помощник повара! Гений, восходящая звезда, художник в жанре закусок. Несравненный — как же его зовут, опять забыл? А, да — несравненный Джигги Нипер!

Новое лицо появилось в проеме дверей.

— Можешь войти, — милостиво пригласил Мильцин.

Помощник повара низко поклонился и вошел, это был кузен Джигги, каким помнил его Ниц Нипер. Только, конечно, старше на пятнадцать лет. Курносый, веснушчатый, худой подросток, каким он был когда-то, теперь раздался вширь, светлых волос поубавилось, но в остальном Джигги совсем не изменился.

Ужас захлестнул Невенского, и он затравленно оглянулся по сторонам. Попался.

Джигги Нипер ошарашенно уставился на Огненную Богиню. Минуты две он ничего другого вокруг не видел. Вспомнив о присутствии своего сюзерена, он оторвал взгляд от зеленой женщины и перевел его на короля, но видно было, что взгляд его все время стремился скользнуть обратно к женщине.

— Мастер Нипер, я приказал тебе явиться, чтобы поблагодарить за твою прекрасную работу, — сообщил король. — Я был приятно удивлен — можно сказать, я был в восторге продемонстрированными тобой способностями, изобретательностью и виртуозностью. Твои слоеные ганзели — самые воздушные в мире. Твои тарталетки с трюфелями не описать словами.

— Необычайно польщен, сир, — удовольствие вспышкой осветило лицо помощника повара.

— Поистине, дорогой мой, ты художник с великим будущим в своей области. Мне доставляет удовольствие окружать себя людьми талантливыми, я наслаждаюсь обществом людей творческих. А потому я с великой радостью представлю тебя человеку, который восхищается результатами твоего труда, непревзойденному магистру тайных знаний Невенскому, создателю вот этого роскошного, огненного, потрясающего зрелища, чьего присутствия ты не мог не заметить. Невенской — большой поклонник твоих коньячных дормисов. А, Невенской?

Магистр безмолвно склонил голову в знак согласия.

— Премного благодарен, Ваше Величество. Ваша похвала меня прямо-таки ошеломила, — ответил Джигги с подобающей скромностью. Он повернулся к Невенскому. — Вас я тоже благодарю, сэр. Может быть, вам интересно будет узнать, что коньячные дормисы — это улучшенный вариант блюда, которое искусно готовила моя бабушка по особым семейным праздникам. Я до сих пор помню, как мальчиком сидел за большим полированным столом, уплетая ее дормисы с подливкой. Все любили их, а особенно один кузен, он их прямо горстями загребал… — Помощник повара замолчал. Пристально посмотрел. Глаза его округлились, и голос повысился до фальцета. — Ниц? Ниц Нипер, это ты, что ли?

— Я не понимаю вас, — у Невенского из Разауля внезапно прорезался сильный иностранный акцент. За фасадом вежливого недоумения неистово колотилось сердце, и кишки завязались в узел.

— Неприятность? — спросил Искусный Огонь.

— Это ты , — решил Джигги. — Глазам своим не верю! А мы все думали, что ты умер!

— Вы шутите, господин Нипер? — нахмурился Невенской, совершенно обескураженный. Краем глаза он заметил, что король с интересом наблюдает за разыгрывающейся сценой, и его тревога переросла в панику.

— Чточточто? — потребовал ответа Искусный Огонь.

— Вот подожди, Доси и Джилфур узнают, что ты жив! Они совсем голову потеряют! Они часто тебя вспоминают. Почему ты не давал о себе знать все это время?

— Дорогой мой, что все это значит? — удивился король. — Вы с Невенским знаете друг друга?

— Знаем друг друга! Сир, да это же мой дорогой кузен — Ниц Нипер, который пропал пятнадцать лет назад. Это чудо найти его вот так, здесь!

— Ваше Вели… — вместо слабой смущенной улыбки, которую попытался изобразить на лице Невенской, у него вышла болезненная гримаса. — Этот работник кухни или шутит, или ошибается. Я его никогда раньше в своей жизни не видел, равно как и членов его семьи.

— Ниц, как ты можешь так говорить? — Джигги Нипер заговорил с упреком. — Что с тобой случилось? Ты ведь не мог забыть своих родственников!

— Господин Нипер, я уверен, вы допускаете ошибку, — ответил любезно Невенской. — Я могу это понять. Возможно, во мне есть сходство с вашим давно потерявшимся кузеном. Такое случается. Но, пожалуйста, поймите — мы никогда раньше не встречались.

— Ниц, это просто смешно. Ты что ж думаешь, что твой кузен не узнает тебя только потому, что ты давно уехал и перекрасил волосы? Хотя я не помню, чтобы у тебя были такие густые волосы. А, понятно, это парик.

— Вы сильно ошибаетесь. Вы…

— Вот так, так, это парик ! — удивился король. Он присмотрелся. — Он прав, не так ли? А я никогда и не замечал!

— Нет, сир, это великое недоразумение…

— А ну-ка подергай его. Да покрепче, по-настоящему.

— Ваше величество, я возражаю. Это самый унизительный, самый неприятный…

— Подергай свой парик, Невенской, или я приглашу лакея, чтобы он это сделал.

— Это не потребуется, — в животе Невенского происходила настоящая революция. Не обращая внимания на мятеж внутренностей, он глубоко вздохнул и прямо посмотрел в глаза своего суверена. — Я признаюсь: это правда, сир, на мне парик. Признак маленького тщеславия, безобидная и совершенно бессмысленная мелочь. Я думаю, это не заставит вас слишком плохо думать о своем слуге.

— А как насчет имени, парень? Это тоже маленькое тщеславие?

— Совсем нет, сир. Я ношу имя древнего и знатного разаульского рода.

— О, оставь это, Ниц, — посоветовал Джигги Нипер. — Тебе должно быть стыдно плести такие небылицы. Твоим отцом был Клисп Нипер, владелец магазина во Фленкуце и очень хороший человек. Как ты думаешь, что бы он сказал, если бы слышал это?

— Ваше величество знает, что мой родительский дом находится в деревне Чтарнавайкуль, — глаза Невенского увлажнились от отчаянной искренности. — А потом произошло ужасное…

— Опять эти твои выдумки, — Джигги Нипер покачал головой. — Я было почти забыл о твоем пристрастии сочинять небылицы, но сейчас снова вспомнил. Ну, хорошо, Ниц. Если мы с тобой никогда раньше не встречались, то откуда я знаю о шраме на твоем правом запястье? Тебе было тогда семнадцать, и мы дурачились у бабушкиного камина — у тебя была дикая идея, что ты можешь заставить огонь сделать какой-то трюк, сейчас я не помню какой, и у тебя не получилось — ты только хорошо обжегся, после чего у тебя остался шрам. Что ты на это скажешь?

— Да, что ты на это скажешь? — как эхо повторил король. — У тебя действительно шрам на запястье, Невенской? Подними рукав, дай-ка взглянуть.

— Ваше величество, это абсурд.

— Ты отказываешься, — с лица Мильцина IX сошла улыбка.

— Сир, ну какое значение может иметь шрам? Шрам ничего не значит и ничего не доказывает. Я… я не заслуживаю такого. — За весь свой тяжелый труд, хотел он сказать. За то, что я столь многое открыл и столь многого достиг. Я создал Искусный Огонь, великое чудо. Какое это имеет значение, откуда я родом и кто мой отец, почему это кого-то должно волновать? Все это и даже больше хотел сказать Невенской, но слова застряли у него в горле, знакомый резкий спазм болью пронзил живот. И он согнулся, обхватив живот руками и хватая ртом воздух.

— Оуууу! — беззвучный возглас сочувствия вырвался из глубины искусного Огня.

Невенской почти не заметил его. Он страдал душевно и физически, и он ослабил свою связь с искусным пламенем и контроль над ним.

— Оуууу! — на этот раз закричал от боли Мильцин IX. Резко выдернув руку из руки зеленой женщины, он посмотрел на свою ладонь: она сильно покраснела и, несомненно, должна была покрыться волдырями.

Пламенная женщина неожиданно зарокотала и вытянулась в высоту футов на двенадцать. Какую-то секунду она стояла так, дикое облако волос опалило потолок, и он почернел, невыносимый жар исходил от ее тела. Затем тело затрещало и скрутилось в узел, скульптурные формы превратились в сверкающий хаос, прекрасная головка взорвалась брызгами искр. Бесформенная масса неуправляемого огня заполыхала в центре королевского кабинета.

Мильцин пронзительно закричал и отпрянул назад, закрывая обеими руками лицо. Джигги Нипер завопил и кинулся к выходу, вылетел в дверь и испарился.

Ковер под Искусным Огнем и вокруг него почернел. Парчовые шторы на окнах исчезли в зеленом пламени, полированное дерево письменного стола начало обугливаться.

— Остановись! — Невенской даже не заметил, что закричал громко и вслух. Ответа не последовало, не было и намека, что его услышали. Ему потребовался весь его опыт и знания, чтобы заставить себя успокоиться, упорядочить мысли и собрать воедино все свои способности, и только после этого он вновь обратился к Искусному Огню. — Остановись.

— СЪЕСТЬ! — Зеленое пламя послало несколько восторженно дрожащих щупалец по направлению к книжному шкафу. — ТАНЦЕВАТЬ! БОЛЬШОЙ! СЪЕСТЬ!

— Остановись. — Боль и тревога все еще нарушали его концентрацию, и Невенской с усилием подавил их. — Остановись. Сейчас. Повинуйся.

— ТАНЦЕВАТЬ-ТАНЦЕВАТЬ-ТАНЦЕВАТЬ! Я — Искусный Огонь, и мне ХОРОШО! Я — великолепный, я — роскошный, я есть я. — Лежащие на письменном столе ноты загорелись.

— Остановись. Больше ничего не трогай. Уменьшись. Маленький. Маленький.

— Не хочу. — Кипа нераспечатанной корреспонденции исчезла.

— Прекрати это. Я сейчас разозлюсь. Повинуйся. Сейчас.

Невенской до предела напряг волю, и его детище, пораженное отчаянной силой его натиска, подчинилось без дальнейшего сопротивления. В мгновение ока Искусный Огонь уменьшился, огромная масса сжалась в пламенный шар величиной с кулак. Плечи Невенского опустились, и он со стоном выдохнул. Затем он осмелился посмотреть в сторону короля.

Мильцин IX стоял, готовый спасаться бегством, с бледным лицом и покрасневшей правой рукой. Не сводя глаз с Искусного Огня, он произнес потрясенным голосом:

— Она напала на меня.

— Выплеск юношеского темперамента, Ваше Величество, — утешал Невенской. — Не совсем уместно, но, по сути, это всего лишь наивность.

— Она могла убить меня. Я не был готов к насилию, к вероломству.

— Сир, здесь не было злого умысла, это всего лишь случайность. Искусный Огонь — как ребенок, временами неуправляемый и импульсивный, но…

— Ребенок хитрый и двуличный, — перебил король. — И где она всему этому научилась, хотел бы я знать? Кто ее хозяин? Нетрудно догадаться. Кто закоренелый лжец, обманщик и самозванец? Подними рукав, Невенской, или как там тебя зовут. Я хочу посмотреть на твою руку.

— В этом нет необходимости, сир, — ответил Невенской. Он стоял прямо и говорил без тени разаульского акцента. — Там вы увидите шрам, как его описал Джигги.

— Так ты знаешь его? Ты признаешь это?

Невенской кивнул почти с облегчением.

— И все, что он говорил — правда? Ты все это тоже признаешь?

Последовал еще один утвердительный кивок.

— Понятно, — секунду Мильцин смотрел по-детски разочарованно, но тут же разразился потоком обвинений. — Ты мне лгал с самого начала! Ты лгал мне все это время!

— Только по пустякам, сир. Но никогда это не касалось вещей значительных.

— Ты еще осмеливаешься измерять свою виновность? Ты — шарлатан, заурядный обманщик!

— Но Искусный Огонь — не обман и не шарлатанство. Мой Разумный Огонь — это все, что я обещал, и даже больше того.

— Ты предал доверие короля. Ты не просто обидел меня лично, ты совершил преступление.

— Накажите меня, как сочтете нужным. Отправьте в изгнание, посадите в тюрьму, но не гасите свет Искусного Огня. Открытие такой важности…

— Придержи свой язык. Я не хочу слышать твой голос. Я не хочу видеть твое лицо, поэтому убирайся долой с глаз моих. Я скоро решу, что мне делать с тобой, а пока можешь убираться. — Глаза Мильцина упали на огненный шар, покорно припавший к полу у ног своего господина. — И забери с собой эту зеленую шлюху!

— Давайте, решайте быстрее, — потребовал пилот на основном, но нетерпеливом вонарском. — Кто из вас двоих полетит?

— Я пойду первым, — сказал Каслер Лизелл. — Если машина выдержит мой вес, то тогда и вас выдержит.

Она неохотно кивнула в знак согласия и стала смотреть, как он забирается и занимает свое место. Она бы с радостью присоединилась к нему, несмотря на хрупкость транспортного средства, но ущельный планер за один раз мог взять только одного пассажира. Пусковой механизм, напоминающий гигантский арбалет, был подготовлен к полету тремя помощниками пилота: два огромных рога, каждый из которых для прочности обмотан волокном, были оттянуты назад с помощью каната, прикрепленного к лебедке, а его огромный корпус был поднят вверх под углом, достаточным, чтобы запустить планер повыше.

Времени для беспокойства не оставалось. Каслер уселся, пилот подал сигнал, и один из помощников нажал на спусковой крючок арбалета. Механизм сработал так быстро, что глаз не успел уследить, а планер уже взмыл в воздух над Вежневским ущельем.

Не было ничего, что удерживало планер в воздухе. Ни воздушного шара, ни гигантской волшебной птицы, ни магии. И он не падал вниз, как в глубине души ожидала Лизелл. Пилот, вдохновенно манипулируя штурвалом и подвижными стропами на невесомых крыльях, каким-то образом удерживал его в воздухе и, ловя воздушные потоки, двигался по направлению к Разаулю. По крайней мере, пока двигался.

Она, не мигая и почти не дыша, в течение секунд тридцати наблюдала за полетом планера, пока тот не исчез в тумане. Она напрягала зрение, но уже ничего не могла разглядеть. Каслер улетел, и чувство тревожной печали нахлынуло на нее. Она вдруг осознала, что это один из немногих случаев, когда они расставались с Каслером после того, как он вытащил завязшего в грязи человека Покоя там, в Авескии. В тот день они добрались в ее паланкине до Джахула и с этого момента двигались вперед почти вместе. Они не стремились к этому, напомнила она себе. Просто так складывалось.

В отличие от Гирайза в'Ализанте они не успели вовремя на крошечную станцию, чтобы сесть на поезд — единственный, проходивший в тот день. В Джахуле не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего гостиницу, так что они спали по очереди на жесткой деревянной лавке в зале ожидания. На следующий день, добравшись до насквозь промокшей ЗуЛайсы, они сняли два отдельных номера в одной и той же гостинице, расположенной в цивилизованной части города, называемой Малый Ширин. Одним и тем же поездом с центрального вокзала они отправились в порт Рифзир, на одном и том же пароме переправились через пролив Айсу, рядом, голова в голову, меняя арбу на каноэ, двигались они на северо-запад, через Мекзаские Эмираты, один и тот же проводник вел их через заросшие травой земли О'Файских племен.

И все это время они не могли догнать Гирайза, их разделяло расстояние в двадцать четыре часа пути, но это расстояние не увеличивалось и не уменьшалось. И они не возвращались к тому моменту опасной близости, которую допустили под луной Ксо-Ксо. Лизелл часто вспоминала его. Она бы позволила Каслеру поцеловать ее той ночью, и он хотел этого, она была уверена, но не решился воспользоваться ее секундной слабостью. Ее ошибка сама собой не повторялась, она теперь была вполне готова дать отпор неблагопристойным наступлениям с железной недоступностью, которую бы наверняка всем сердцем одобрил Его честь. Но на ее честь никто не посягал. Каслер Сторнзоф не пытался ее поцеловать, он даже не пытался взять ее за руку.

Вначале она думала, что он руководствуется высокими моральными принципами, и восхищалась его силой, которая удерживала его в рамках этих принципов. Но потом сомнения стали донимать ее. А что, если ей это все показалось в призрачном лунном свете? А что, если его удерживают не принципы, а предпочтения? Вдруг ему показалось, что ее пухлые красные губы просто слишком вульгарны? Чушь, той ночью он совершенно ясно объяснился. Но, может быть, он просто пытался пощадить ее чувства?

Сомнения настойчиво лезли в голову и утомляли. Часто, когда он смотрел на нее, сомнения рассеивались, но ненадолго. Она начала мучиться вопросом, а сможет ли она, если постарается, заставить его поцеловать себя. Конечно же, она ему не позволит, она не уронит себя так низко. Ей просто нужно еще раз убедиться. Но не за счет Каслера Сторнзофа. Это было бы нечестно и даже непорядочно — играть его чувствами, поэтому она бы, наверное, позволила ему себя поцеловать. Наверное, это действительно было бы правильно…

Но она так и не нашла удобного случая для своего эксперимента: на землях О'Файских племен проводник был все время рядом, и днем и ночью, а она не выносила публики. Когда же они пересекли границу и оказались на территории Имменского Древата, ситуация вконец испортилась, поскольку Древат свирепо стоял за чистоту якторской морали, там женщину, обвиненную в нескромности — а нескромность имела очень широкую интерпретацию, — могли, раздев, публично выпороть. И поэтому все то время, что они двигались на север, углубляясь в холодный климат и гористую местность, она не позволяла себе никакого флирта.

Но сейчас они пересекали границу Имменского Древата, устремляясь в еще более холодный и суровый, но с более мягкими нравами Разауль, где Преподобный Яктор не имел особого влияния. Река Вежневка являлась границей между двумя странами, а новомодный ущельный планер, переносивший их с одного берега на другой, избавлял от двухдневного путешествия к ближайшей переправе, находившейся у подножия скал. Планер давал огромные преимущества, если не принимать во внимание возможность разбиться.

Сам полет, как ей сказали, продолжается около десяти минут, в зависимости от капризов ветра. Десять минут туда, десять минут обратно, плюс несколько минут на подготовку планера к запуску, — таким образом, хрупкая конструкция должна появиться из тумана максимум через полчаса, допуская, что все пройдет хорошо, а это немаловажное допущение.

Лизелл не спускала глаз с неба. Планера не было видно, а полчаса уже явно прошло. Она посмотрела на помощников пилота, которые, намотав на лебедку канат, чтобы заново согнуть рога огромного арбалета, бродили вокруг без дела, попыхивая своими деревянными трубками с широкими чашечками. В их поведении не ощущалось признаков тревоги, значит, все шло как надо. Но она все же не могла избавиться от картины, стоящей перед ее внутренним взором: крошечный планер теряет высоту и падает вниз, чтобы вдребезги разбиться о скалы.

Она содрогнулась от холода, несмотря на тяжелую, пахнущую плесенью парку и меховые перчатки, которые она выменяла у туземцев О'Файских племен за свой складной нож и коробок спичек. Она страшно не хотела расставаться с ножом и спичками, но еще больше ей не хотелось оставаться без теплой одежды — на этой высоте воздух был чистый, но всегда холодный, даже в преддверии долгожданной весны.

А в Вонаре сейчас весенняя свежесть сменилась томностью раннего лета. Но здесь, на северном хребте гор, которые в Имменском Древате называют Гал Новиз, а в Разауле — Брюжои, зима не собирается отступать. Зубчатые вершины покрыты льдом, и никакого намека на перемены.

Изо рта шел пар, она терла руки, притопывала ногами, обнимала себя за плечи, чтобы согреться. Имменцы, с завистью заметила она, разгуливали без перчаток, в длинных распахнутых безрукавках поверх свитеров домашней вязки, по-видимому, считая погоду весьма приятной. Казалось, они чувствовали себя комфортно, она слышала, как они смеялись над какой-то непонятной ей шуткой. Вначале она подумала, не над тем ли, как она мерзнет, но тут же отказалась от такого предположения. Они не могут над ней смеяться, потому что даже не замечают ее существования. Для них она — предмет багажа грейслендского главнокомандующего. Хотя такое отношение и унизительно, зато очень выгодно. Путешествуй она самостоятельно по Иммену — без вуали и сопровождения, — местные жители приняли бы ее за проститутку, за игрушку — удобную мишень для оскорблений, унижений и еще чего-нибудь похуже. Но собственность иностранного офицера — это совсем другое дело, и никто не осмеливался ей даже грубое слово сказать. Она и думать не хотела, что было бы с ней в Иммене, если бы Каслера Сторнзофа не было рядом.

Ну где же этот планер? Он ведь уже должен бы вернуться? Она нервно ходила взад и вперед. Имменцы ее не замечали. Как раз в тот момент, когда она собиралась с духом, чтобы обратиться к ним с расспросами, ущельный планер выплыл из тумана и мягко спланировал на заснеженную площадку на вершине скалы, проехал небольшое расстояние на своих полозьях и остановился. Пилот спрыгнул на землю.

Не успел планер приземлиться, помощники вскочили и с трудом по снегу бросились к нему. Пропустив веревки через пару ушек, прикрепленных к корпусу планера, они поволокли его к пусковому устройству и тщательно закрепили. Пилот вновь занял свое место и кивнул Лизелл.

— Ну, теперь ты, — скомандовал он.

Она медлила. Планер, взгроможденный на арбалет, выглядел хрупким и призрачным, похожим на гигантского мертвого мотылька, доверия он не внушал. Взмывать на нем в небо не хотелось.

— Садись, — настаивал пилот. — Это не опасно.

Бессознательно она отрицательно замотала головой.

— Ну, как знаешь. В любом случае деньги останутся мне. Они теперь мои. — Краем глаза она увидела ухмыляющихся помощников, и это заставило ее принять решение. Высоко вскинув голову, с суровой решимостью, которая только усилила веселость имменцев, она подошла к «дохлому мотыльку». Кто-то помог ей забраться на сиденье пассажира — хоть бы они успели запустить его до того, как она передумает лететь.

Они успели.

Пусковой крючок щелкнул, клешни лебедки разжались, канат отцепился и планер, вызвав у Лизелл приступ тошноты, взлетел ввысь. Сила неожиданного подъема вдавила Лизелл в сиденье. Унизительный визг был унесен порывом ветра. Зажмурив глаза, она вцепилась в хрупкий корпус планера.

Добрых две минуты она была в полной прострации, ничего не осознавая, кроме бьющего в лицо леденящего ветра, вызывающих тошноту воздушных ям и увеличения скорости планера. Затем любопытство взяло верх над ужасом, и она открыла глаза, чтобы посмотреть вниз. Сквозь туман, на расстоянии сотен футов внизу, она увидела Вежневку, стремительно несущуюся по дну узкого горного ущелья. Вокруг возвышались заметенные снегами горы, их суровое величие и торжественность были той картиной, которая навсегда остается в памяти. Вскоре она начала восхищаться тем, с каким умением и сноровкой пилот натягивал и отпускал вожжи, ловя воздушные потоки. Новая радость и робкое, но приятное возбуждение вернули ее к жизни, и к тому времени, когда планер начал снижаться, направляясь в сторону снежного поля на противоположном берегу реки, ей стало жалко, что полет подошел к концу.

Брюхо планера взметнуло снег по сторонам. Немного проехав вперед, планер остановился. И тут же подскочила пара бородатых рабочих, чтобы оттащить его назад, к ровной площадке на вершине горы, где стоял еще один арбалет, точно такой же, как и на Имменской стороне, а рядом с ним три крепких деревянных дома. Когда планер подтащили ближе, Лизелл рассмотрела на одном из домов большую вывеску, свидетельствующую о назначении деревянной постройки, но вывеска была на разаульском, который Лизелл не понимала. Наверное, это какая-нибудь конюшня или еще что-то в этом роде.

Планер вновь, уже окончательно, остановился. Пилот и пассажирка спрыгнули на скользкий, хорошо утоптанный снег. Лизелл увидела Каслера, идущего к ней, и приятное возбуждение, родившееся во время полета, усилилось. Он ее ждал. Он принес в жертву выигранные полчаса времени — не бог весть сколько, но все-таки — он ждал ее. Он улыбался ей, и она вынужденно подавила порыв — совершенно неуместный — побежать ему навстречу.

— Я рад видеть тебя целой и невредимой, — сообщил Каслер.

Она привыкла к такой формальности в их отношениях, и она ее больше не шокировала своей вычурностью и холодностью.

— Я беспокоился о тебе, — добавил Каслер.

— И я тоже, — ответила Лизелл, сдерживая желание протянуть руку и коснуться его, — беспокоюсь о тебе. И я рада видеть тебя, но тебе не следовало меня ждать. Мы — участники гонок, соперники. Помнишь, что ты сказал…

— Я не забыл, — заверил ее Каслер, — и убеждения мои не изменились. Однако, в этом случае я обязан был тебя дождаться. Похоже, что у хозяина этого предприятия, — он махнул рукой в сторону дома с непонятной вывеской, — остались только одни сани. И узнав, что ты скоро прилетишь, он отказался сдать эти сани в мое единоличное пользование, он желает получить двойную цену.

— Понятно, — кивнула Лизелл, чувствуя некоторое разочарование, и тут же ее пронзила мысль: А откуда хозяин узнал, что я прилечу? Конечно, пилот мог проболтаться. Но может быть, объяснение в другом? Она заглянула Каслеру в глаза, но вместо ответа нашла лишь сияние небесной голубизны.

— Нам придется ехать в санях вдвоем, — продолжал он. — Только на такое условие хозяин согласился.

— Вдвоем так вдвоем, — согласилась она философски.

— Он даст нам возницу.

— А-а, — снова их не оставляют наедине.

Подошел хозяин саней — дородный, бородатый горец, одетый, как пещерный житель, в кожу, отороченную лохматым мехом, и очень плохо говорящий по-вонарски. Сделка заключилась быстро, деньги перекочевали из одних рук в другие, появились сани и возница. Сани оказались старыми и побитыми, но полозья были острые и надраенные. Две лошади, запряженные в сани, тоже казались старыми и поношенными. Водитель, приземистый и лохматый, как-то загадочно посмотрел на Каслера, и Лизелл, слегка похолодев от волнения, вспомнив, что Грейсленд и Разауль сейчас находятся в состоянии войны. Согласно последним сообщениям газет, которые попадали ей в руки, грейслендская Северная Экспедиционная армия двигалась на север, к столице Разауля — Рильску, стараясь успеть до весенней оттепели, которая на несколько недель превратит земли в непроходимые болота. То, что местный предприниматель сдает свои сани грейслендскому офицеру в форме, предполагает две возможности: либо разаулец очень падок на деньги, либо этот участок Брюжоев уже оккупирован грейслендскими войсками. А может быть, и то и другое одновременно. Площадка, на которой приземлился ущельный планер, находилась на расстоянии одного дня пути от Брюжойского тракта — древней дороги, вьющейся между горными хребтами и соединяющей равнинную и горную части Разауля. Невозможно, чтобы войска захватчиков так стремительно продвинулись вглубь и успели овладеть этой жизненно важной артерией.

Скоро она все узнает. Она намеревалась спуститься с гор по Брюжойскому тракту — при условии, что дорога открыта для передвижения по ней гражданских лиц. Далее ее путь должен будет повернуть на северо-запад, к княжеству Юкиз, следующей остановке на маршруте Великого Эллипса. Юкиз — крошечная независимая территория, принадлежащая северным народностям, проживающим на северо-западном побережье Верхнего Разауля, придерживающаяся строжайшего нейтралитета, признанного всеми цивилизованными государствами, включая Грейсленд. В требования гонок не входило обязательное получение разаульского штампа в паспорте — таким образом проявился здравый смысл Безумного Мильцина, признавшего реальность войны. Но кратчайший путь в Юкиз лежал как раз через зону боевых действий.

Пассажиры забрались в сани, и Лизелл уютно устроилась под ветхими, но теплыми меховыми пологами, предназначенными укутывать ноги. Возница взмахнул кнутом, и сани, тронувшись, гладко заскользили по снегу. Лизелл обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на ущельный планер. К своему удивлению, она обнаружила, что ей хочется совершить еще один такой полет. Возможно, ей еще представится такая возможность.

Вежневское ущелье уплывало вдаль. Сани бежали вперед по узкой накатанной тропинке, которую с трудом можно было назвать дорогой. Внешний мир с обеих сторон был закрыт от них стеной хвойных деревьев, чьи ветки прогибались под тяжестью снега. В холодном воздухе клубился легкий туман, и пасмурное небо лило на землю свой тусклый свет.

Всю оставшуюся часть дня они ехали по этому узкому, ограниченному деревьями проходу, и только к вечеру добрались до Брюжойского тракта — извилистой древней дороги, белой от утрамбованного снега, который и до конца лета полностью не успеет растаять. Без каких-либо препятствий они проехали около трех часов. И хотя повсюду лежал снег, день стал длиннее на этой северной широте. Когда наконец небо начало темнеть, они остановились на ночлег в конусообразной обогревальне — эти крошечные убежища для путешественников были разбросаны по всему Разаулю. Обогревальня, в которой не было ничего, кроме очага и топлива, не давала ни комфорта, ни уединения, но она была свободной. В обязанности покидающего обогревальню постояльца входило пополнение запаса дров, и эта обязанность была святой.

Они спали вповалку на грязном полу дымной обогревальни, постелив несколько одеял, меховые пологи, которыми они укрывали ноги в санях, и теплую одежду, имевшуюся при себе. Под голову Лизелл подложила свою кожаную сумку. Несмотря на все эти неудобства, спала она крепко. На рассвете Каслер и возница накололи дров, и они поехали дальше. Брюжойский тракт пошел резко под гору, извиваясь змеей по северным склонам к отлогим предгорьям. День разгорался, и сани спешили на север, пока не оказались на вершине пригорка, откуда открывался вид на небольшую долину, украшенную жемчужиной озера. Здесь сани резко остановились.

Неожиданная остановка разбудила дремавшую Лизелл, она открыла глаза и огляделась. Бледное, холодное солнце висело низко на западной стороне неба. Невероятно крутые пики Брюжоев поднимались за ее спиной. А вокруг и впереди тянулись отлогие предгорья, покрытые лесами. Замерзшее озеро внизу пестрело аккуратными круглыми лунками, прорубленными рыболовами, но самих рыбаков сейчас не было видно. Рядом с озером расположилась деревушка, прямо как из какой-нибудь старой разаульской волшебной сказки — с остроконечными крышами и причудливой деревянной резьбой. Лизелл с удовольствием рассмотрела бы деревеньку поближе, но такой возможности ей не представилось. Дорога в долину была перекрыта взводом грейслендских солдат.

 

XXI

Один из солдат что-то повелительно рявкнул по-разаульски. Возница в ответ принялся миролюбиво увещевать. Прежде чем он закончил свои объяснения, если это были объяснения, Каслер вмешался в разговор на грейслендском:

— Что это значит, лейтенант?

Разглядев на говорившем серую форму главнокомандующего, лейтенант вытянулся, отдал честь и ответил совершенно иным тоном:

— Приказ, сэр. В этих горах полно разаульских террористов, они укрываются в этой деревне внизу. Нам приказано перекрыть все дороги.

— Понятно. Но мне-то вы позволите проехать?

— Да, главнокомандующий. Сэр, если вы собираетесь присоединиться к генералу Фрошлу, то его Тринадцатый дивизион сейчас расквартирован на юго-западе…

— Я не в Тринадцатый направляюсь, я — в Юкиз, — ответил Каслер. — Полагаю, наши войска сломили сопротивление между Юкизом и рекой Гана?

— На большей части территории, сэр. Простите, сэр, я не понял. Вы сказали, в Юкиз? Основные разаульские силы стоят между этой деревней и… — Лейтенанта как будто озарило. Он внимательно присмотрелся. — Вы — главнокомандующий Сторнзоф!

Каслер склонил голову.

— Гонки ведут вас в Юкиз! Я на вас поставил, на вашу победу, — признался лейтенант, не сдержав восторга, пробившегося сквозь железный военный этикет. — Не я один, тут почти все на вас поставили.

Стоявшие с ним рядом солдаты приглушенно забормотали, соглашаясь. Ни один из них не отважился заговорить в полный голос, но их лица сняли восторгом.

Они совсем молодые, с удивлением заметила Лизелл. Этим грейслендским пехотинцам было не более восемнадцати-девятнадцати лет. Совсем мальчишки. Их гладкие, чистые лица светились здоровьем и молодостью, а глаза лучились восторгом при виде знаменитого главнокомандующего Сторнзофа. Примерные сыновья, братья и возлюбленные грейслендских красавиц. С трудом верилось, что они могут представлять опасность.

— Господа, я постараюсь оправдать ваше доверие, — пообещал Каслер. — И вы мне можете помочь в этом, если освободите дорогу.

— Мы сделаем все, чтобы помочь вам, главнокомандующий. Вооруженный отряд будет сопровождать вас до Ганы. Еще до заката вы выберетесь на противоположную сторону долины. Только вот… — лейтенант помолчал и добавил с видимой неловкостью: — Гражданских, возницу и даму, я боюсь, мы не можем пропустить.

— Я лично за них ручаюсь.

— Никаких исключений, извините, главнокомандующий. Приказ, сэр.

— Я не могу отнять сани у этих двоих.

— И не надо, сэр. Оставьте сани. У нас есть несколько первоклассных лошадей.

Ну вот, снова все повторяется, расстроилась Лизелл. Снова национальность Каслера дает ему преимущества. Это было чудовищно несправедливо, но у нее не было иного выхода, кроме как показать добрый старый спортивный дух. Каслер смотрел на нее, волнение и угрызения совести ясно отражались в его глазах, и она могла лишь пожать плечами с деланным безразличием.

— Превратности войны, — бросила она непринужденно. — В следующий раз повезет мне.

— Надеюсь, что так оно и будет, — ответил Каслер.

Она не сомневалась, что он действительно этого желал. Он смотрел на нее так, как будто хотел еще что-то сказать, но она не желала продолжать сцену и поэтому с улыбкой поспешила распрощаться:

— Тогда в путь. Не волнуйтесь, я догоню вас раньше, чем вы думаете. И прежде чем вы узнаете, что вас обогнали, я уйду далеко вперед.

— Сила духа — это то, что меня всегда в вас восхищало, — он не улыбнулся ей в ответ. Он помедлил, после чего добавил: — Я должен попросить вас выслушать меня. Вы не захотите слушать то, что я вам скажу, но я должен это сказать.

— Что сказать? — неловко спросила Лизелл.

— Препятствие, с которым вы столкнулись сейчас, не похоже на те, которые вы преодолевали раньше. Оно не из тех, которые можно победить или обойти. Мои соотечественники не откроют движения по этой дороге, пока в этом районе не будет восстановлен порядок. Если вы попытаетесь обойти дорожный блокпост через лес, а патруль обнаружит вас, то вы будете расстреляны как шпионка. И меня не будет рядом, чтобы заступиться, вас ничто не спасет. Вы бесстрашная и находчивая женщина, но вы не можете победить грейслендскую армию. Великий Эллипс очень много значит для вас, но не стоит умирать ради него.

— У меня пока еще нет намерения умирать.

— Я знаю, что у вас нет такого намерения, но опасность очень реальна, и именно по этой причине я прошу вас сейчас обдумать возможность отступления.

— Отступления?

— Ваш возница охотно отвезет вас назад той же дорогой, которой вы сюда приехали. Я советую вам вернуться в Иммен, это нейтральная страна, и там дождаться прекращения военных действий. Или, если вы не хотите ждать, по крайней мере, выберите другой маршрут, который не проходит через зону действий нашей армии.

Лизелл сидела молча, задумавшись, и, наконец, ответила:

— Каслер, если бы кто-то другой дал мне такой совет, я бы разозлилась и заподозрила бы его в подлых намерениях. Но я знаю, что ваше беспокойство искренне, и я не настолько слепа, чтобы не видеть: то, что вы говорите — правда. Но я не верю, что это вся правда, или, по крайней мере, что это единственная правда. Вы только что сказали, что дорога будет открыта, как только в этом регионе восстановят порядок. Но сколько на это уйдет времени?

— Я не располагаю информацией, чтобы определить.

— Ну, допустим, это может произойти в течение двадцати четырех часов?

— Возможно, в течение двадцати четырех часов, а возможно, и в течение двадцати четырех суток.

— О, я не могу поверить! Я не собираюсь здесь ждать! Что-нибудь должно произойти, что-нибудь изменится, не может не измениться. Я обойду вашу грейслендскую армию. Я найду способ. Я буду продвигаться к Юкизу, и дальше в Обран, и победа в Великом Эллипсе будет за мной!

— Глядя на вас и слушая вас, я почти готов поверить вам. Да… я верю вам. Удачи, Лизелл. Будьте осторожны, и, пожалуйста, не забывайте о том, что я вам сказал.

— Я не забуду. До встречи, Каслер — а она обязательно будет!

— До встречи, — и снова он смотрел так, как будто хотел сказать что-то еще. Но вместо этого он отошел от саней и обратился к лейтенанту, перейдя на грейслендский. — У вас есть кто-нибудь, кто мог бы проводить даму до безопасного места? И объясните вознице, что он не должен бросать ее на дороге.

— Слушаюсь, сэр, — лейтенант, обратившись к вознице по-разаульски, разразился, по-видимому, потоком угроз.

Возница заискивающе кивнул и что-то пробормотал в ответ.

Лейтенант еще что-то сказал, и один из его солдат выступил вперед. Солдат? Мальчик, ему едва ли больше восемнадцати, а выглядел он еще моложе — персиковая, как у девушки, кожа и золотые завитки волос.

— Просто немного назад по дороге, мадам. Несколько путешественников захотели выбрать подождать, — объяснил молоденький солдат очень вежливо, стараясь правильно говорить по-вонарски. — Я покажу дорогу.

Находиться в компании с главнокомандующим Сторнзофом значит заслужить уважение, но крайней мере так это выглядит или так преподносится. Она еще раз посмотрела на Каслера, уже удаляющегося в окружении эскорта восхищенных соотечественников, и решительно устремила глаза вперед. Ее провожатый сопровождал ее несколько сот ярдов по Брюжойскому тракту, затем по уходящей вбок просеке до расчищенной поляны округлой формы. Там уже стояла пара саней и тяжелая повозка. Неизвестно, сколько они тут простояли. Видимо, долго, поскольку на поляне уже был разожжен большой дымный костер, вокруг которого сгрудились пассажиры и возницы.

— Сюда, мадам, — указал солдат. — Здесь вы в безопасности. Но я не могу сказать, как скоро дорога откроется, а здесь будет очень, очень холодно с ночью наступления.

— С наступлением ночи?

— Да, извините, мадам, я плохо говорю по-вонарски.

— Напротив, прекрасно.

— Благодарю за любезность. Желаю вам всего хорошего, вместе с заверениями. Вы можете полагаться на солдат нашего взвода, нет ничего, что мы не сделаем для друга главнокомандующего Сторнзофа. Если ваш возница попытается сбежать, сообщите нам, мы его доставим назад. Если кто-нибудь здесь вас побеспокоит, позовите нас. Мы к услугам мадам.

Грейслендцы к ее услугам. Что они подумали? Этот мальчик и его товарищи неправильно истолковали их отношения с Каслером, но их ошибка ей только на руку. И они галантны не меньше, чем вонарцы.

— Спасибо, — она засияла любезной улыбкой. — Я запомню.

Солдат ушел, она выбралась из саней и подошла к костру. Четверо мужчин сидели на бревнах, и ее взгляд сразу же упал на Гирайза в'Ализанте, на лице которого отразилась досада. Нетрудно понять почему: он, должно быть, думал, что оставил ее далеко позади, а она взяла и догнала его. Но она недолго торжествовала. Около Гирайза сидел плотный парень с лягушачьим лицом, вероятно, его возница. Рядом с парнем — лохматый крестьянин в грубой одежде, по всей видимости, владелец повозки. Но был и еще один человек — большой и мускулистый, с черной бородой, на которого она смотрела с чувством неприятного узнавания. Бав Чарный! В последний раз она видела его на вокзале в Квинкеваге. Она надеялась, что он свалился где-нибудь на обочине маршрута, а он тут как тут — такой же огромный и мрачный, как всегда.

И к тому же, по всей видимости, он оказался здесь раньше нее. Как ему это удалось? Четыре пары глаз следили, как она усаживалась на бревно. Ее возница расположился рядом, сосредоточив на себе всеобщее внимание, но скоро это внимание вновь переметнулось на Лизелл. Молчание тяготило, и наконец она вежливо выдавила:

— Гирайз, господин Чарный, я надеюсь, с вами все в порядке.

— Все в порядке, — с такой же любезностью ответил Гирайз.

— Ха-х! — как петарда взорвался Бав Чарный. — Какой там в порядке, если эти грейслендские жополизы собираются держать нас на снегу и морозе до трубного гласа? Хорошенечко проморозить — весело, да?

— Сколько вы здесь уже сидите? — спросила Лизелл.

— Со вчерашнего дня, — ответил Гирайз. — Ночь провели в обогревальне, в паре миль отсюда.

— Знаю, я проезжала ее.

— А я приехал сегодня утром, — доложил Чарный. — И только для того, чтобы эти грейслендцы на моей собственной земле указывали мне, куда мне ехать, а куда мне не ехать. Я разаулец, это моя земля! А та деревня, там, в долине, у озера — Слекья называется, — это деревня моей матери, у меня там родственники. А эти грейслендцы надулись как индюки, машут своими жалкими пистолетиками и рассказывают мне, что дорога закрыта. По их приказу! Хотел бы я показать парочке этих блондинов, чего стоят мои кулаки, да! — С этими словами он достал из кармана фляжку и заглотил приличное количество ее содержимого.

— Да, меня бы это тоже разозлило, — совершенно искренне согласилась с ним Лизелл.

— Разозлило бы, а? Может быть. У вас есть характер, вы доказали это. Вот, тут вуврак, глотните, — протянул ей фляжку Чарный.

Очевидно, он простил ее за то, что она угрожала ему пистолетом в пещере Назара Син. И прекрасно, она не желает ни с кем ссориться и не будет отказываться от жеста примирения. Лизелл взяла фляжку. От ударивших в нос паров алкоголя у нее на глаза навернулись слезы, и она заморгала. Сделав осторожный глоток, она почувствовала, как огненная жидкость обожгла ей горло. Жар докатился до желудка, а оттуда растекся по всему телу. Она приняла все меры предосторожности, чтобы не раскашляться.

— Хорош, а? — кивнул Чарный почти любезно. Она покачала головой.

— Ну, так пейте еще. Давайте, не стесняйтесь.

В интересах дружбы Лизелл заставила себя сделать еще один глоток вуврака, после чего вернула фляжку ее владельцу, который припал к ней с жадностью. Через несколько минут, осушив фляжку, Чарный поднялся на ноги, направился к своим саням и, порывшись в них, вернулся к костру теперь уже с бутылкой.

Время тянулось медленно. Разговор то неожиданно вспыхивал, то так же неожиданно затихал. Наконец безымянный крестьянин посмотрел вверх, на бледное солнце, уже клонившееся к верхушкам деревьев, хмуро тряхнул головой, поднялся и направился к своей повозке. Забравшись и тряхнув поводьями, он покинул поляну, не произнеся ни единого слова.

Наблюдавший за этим возница Гирайза что-то сказал по-разаульски.

— Я не понимаю, — ответил Гирайз.

— Он сказал, что тоже уезжает, — перевел Бав Чарный, выйдя из очевидного ступора, в котором он находился более часа.

— Он не может уехать, он нужен мне, — заявил господин маркиз и вытащил свое портмоне.

Как все это знакомо, подумала Лизелл. Чарный пожал своими огромными плечами.

— Сколько стоит, чтобы он остался? — ловкие манипуляции Гирайза в'Ализанте с денежными купюрами преодолели все языковые барьеры.

Возница что-то пробормотал себе под нос.

— Он сказал, что не останется здесь еще на одну ночь ни за какие деньги. Он сказал, что возвращается домой, — снова перевел Чарный.

— Тогда скажи ему, что я покупаю сани и лошадей.

Чарный перевел, возница затряс головой.

— Скажи ему, я заплачу… — Гирайз назвал совершенно невероятную сумму.

— Ха-х, ты сошел с ума, вонарец. Ты что, комедию ломаешь?

Бав Чарный перевел, и глаза возницы округлились. Он кивнул. Вскоре он ушел, сжимая в руке пачку денег.

Возница Лизелл с тоской наблюдал, как тот удалялся. Опершись подбородком на руку, он сидел молча.

Достав книги из своих саней, Лизелл и Гирайз занялись чтением. Возница смотрел на огонь и что-то тихо напевал, Бав Чарный пил.

Когда началось смеркаться, Лизелл оторвала голову от книги и с надеждой спросила:

— Никто не сходит спросить у солдат, может быть, нам уже можно ехать дальше?

Никто не потрудился ответить, и впервые она серьезно задумалась, а не был ли прав Каслер. Может быть, ей следует продумать иной маршрут в северном направлении? А если так, то это нужно делать немедленно, пока все надежды на победу не замерзли окончательно в покрытом льдами Разауле.

Легкое чувство голода напомнило о том, что времени прошло довольно много. В санях был небольшой запас провизии, не требовавшей приготовления. Лизелл сходила и принесла для себя и возницы хлеб, сыр, консервированное мясо, маринованный лук и чищеный миндаль. Гирайз сходил к своим саням и принес примерно такой же набор продуктов. Бай Чарный не беспокоился о еде.

Они ужинали на закате дня в относительно дружелюбном молчании. Темнело и вместе с тем становилось все холоднее. Возница Лизелл подбросил в костер поленья, полетели искры, пламя оживленно подпрыгнуло верх, за спиной, корчась, вытянулись длинные тени. Лизелл вновь принялась за чтение, но оторвалась от него, когда Бав Чарный заговорил тихо и невнятно.

— Эти грейслендские крысы думают, что уже выиграли свою войну. Они думают, с нами, разаульцами, покончено, мы разбиты и готовы превратиться в покорных ослов. Ха-х, вот дураки, — говорил Чарный. — Они ничего не знают. Они забыли о наших великих источниках силы.

— Вы имеете в виду разаульский климат? — уточнил Гирайз.

— И это тоже. Весна пришла, погода теплая, приятно, а?

Нет, подумала Лизелл. Повсюду лежит снег, и поднявшийся к ночи ветер пронизывает ее насквозь.

— Очень славно, очень комфортно, а как вы думаете, что будет дальше? — продолжал Чарный. — Солнце светит, снег тает. Белокурые мальчишки тащат свои пушки дальше на север, по замерзшей реке Гане, и в один прекрасный день — бац! Лед под ними треснул, и бултых! Их большие пушки, снаряды, повозки и лошади, и все эти златокудрые парнишки — все уйдет под воду. Или можно предположить, что они не такие тупые и не будут так доверяться ледяной дороге. Что они выберут тогда? Пойдут на север, к Рильску, по земле, а земля раскиснет у них под ногами, и они увязнут в грязи, и она поглотит их, как зыбучие пески пустыни. И пока они будут барахтаться в этой грязи, тут выйдем мы на граштевниках, — это такие лыжи для распутицы, — и что тогда останется от грейслендцев?

— Думаю, это похоже на правду, — произнес заинтересованный Гирайз.

— Думаете, э? Ну, так это еще не все. — Чарный глотнул вуврака и продолжал: — Это суровая страна. Многие на нашей земле умерли насильственной смертью, и места их гибели стали пристанищем для душ погибших. Наши некроманты управляют этими душами, направляют их на наших врагов. Как грейслендцы будут сражаться с полчищами духов? Ха-х? Стрелять по ним из пушек?

— Я не вполне понимаю вас, — сказал Гирайз с вежливой снисходительностью.

— Я читала об этом, — вступила в разговор Лизелл. — В Разауле существует традиция некромантии, или черной магии, она уходит в глубь времен на сотни лет. В книге говорилось, что чародеи имеют полную власть над духами, которых они вызывают. Но во время ритуалов используются яды и наркотические вещества, которые доводят некроманта до полного безумия, поэтому эта практика была запрещена законом несколько столетий назад. Хотя я совершенно уверена, что она втайне сохранилась до наших дней.

— Женщина знает больше вас, в'Ализанте, — усмехнулся Чарный. — Она понимает, о чем речь.

— Ну, допустим, что черная магия практикуется в Разауле по сей день, — пожал плечами Гирайз. — И что из того? Вы думаете, что волшебная тарабарщина, произносимая в темноте под луной, сдержит продвижение грейслендских войск? Вы думаете, что духи повыскакивают на поверхность, как грибы после дождя?

— Я думаю, что вы плохо знаете Разауль, — ответил Чарный. — Я думаю, что вы не знаете, что деревня Слекья там, внизу, — это особое место, центр очень многих сил. Моя мать выросла здесь, и она часто мне рассказывала. Там очень много тайн. Эти грейслендцы не знают, что имеют дело со Слекьей.

— Видимо, нет, — устало согласился Гирайз.

— И не знают, что имеют дело со мной, — Чарный осушил последнюю бутылку. — Я — Бав Чарный, и не грейслендцам указывать, куда мне идти, а куда нет. Черт возьми! Сегодня ночью я желаю навестить деревню и выпить там в кабаке. И никто не посмеет встать у меня на пути. — При этих словах он достал из кармана револьвер и положил его себе на колени.

Лизелл и Гирайз обменялись испуганными взглядами. Краем глаза она уловила, что такое же беспокойство овладело и возницей.

— Ха-х, посмотрели бы вы на свои лица. Слегка испугались, э? — Чарный усмехнулся. Посмотрев в глаза Лизелл, он весело подмигнул. — Думаешь, ты одна с пистолетом ходишь? Ты преподала мне хороший урок, маленькая женщина. Я получил его в Бизаке за песню. И сейчас я использую его против любого, кто встанет на моем пути.

Он пьян, отвратительно пьян и хочет подраться, подумала Лизелл. Жалкий дурак, допрыгается до того, что его просто убьют, а вместе с ним и всех нас. Вслух она вежливо заметила:

— Господин Чарный, вы же не собираетесь сражаться с целым отрядом грейслендских солдат? Вы очень смелый, но нет надежды, что вы их всех перебьете.

— Ха-х, вы правы. Этих крыс так много расползлось по дороге, что я не смогу их всех передавить. Но я пойду пешком через лес.

— И не пытайтесь, — посоветовал Гирайз. — В лесах очень много патрулей. Вы не пройдете.

— Патрули? Вы думаете, я боюсь патрулей? Послушайте, я знаю эти леса. Очень часто, когда я был мальчиком, я играл здесь, на берегу озера, в ледяных королей. Я помню здесь все тропинки, а эти пожиратели требухи не знают ничего. Я скручу им фьеннскую комбинацию из четырех пальцев, когда буду проходить мимо, а они и не заметят.

Возница, показав на револьвер, произнес краткую речь на испуганном разаульском. Никто не обратил на него внимания.

— Пожалуйста, не делайте этого, Бав Чарный, — искренне умоляла Лизелл. — По крайней мере, не сегодня ночью. Сходите в Слекью в другой раз, когда будет не так опасно. Может быть, завтра. Не стоит рисковать жизнью по пустякам.

— Я не рискую жизнью по пустякам. Если я рискую жизнью, то ради чего-то важного. Я имею право ходить по своей земле свободно. Кто может запретить мне это? — Он встал в полный рост, и его огромная тень легла на снег.

Несмотря на большое количество выпитого им вуврака и запутанную речь, Лизелл понимала, что в нем говорит не только алкоголь. Она не могла ничего сказать.

Гирайз мог.

— Забудьте, наконец, о самом себе и своих бесценных правах, — резко сказал он. — Вы всех нас ставите в рискованное положение. Вы не сделаете этого.

— Не сделаю? Вы так считаете? — револьвер нацелился Гирайзу в грудь. — Вы думаете, вы меня остановите? Ха-х, не волнуйтесь, вы и женщина в безопасности. Никто меня не увидит, я проскользну прямо перед их грейслендским носом.

— Уберите свой пистолет, нас убьют из-за вас, — Гирайз набрал в грудь воздуха. — Послушайте, Чарный, остановитесь и подумайте. Если вы просто подождете…

— Я уже достаточно долго ждал. Я ждал целый день, и больше не хочу. Я иду в Слекью. Прочь с дороги. — С этими словами Бав Чарный покинул освещенный костром круг и углубился в лес. Темнота поглотила его.

Они пристально смотрели ему вслед. Никто не отважился последовать за ним.

— Думаешь, он пройдет? — спросила Лизелл.

— В его состоянии у него нет ни одного шанса, — ответил Гирайз. — Он попадется в считанные минуты. И я не хочу, чтобы грейслендцы подумали, что мы с этим идиотом заодно. Нам лучше убраться отсюда.

— В обогревальню?

— Да.

Она на пальцах объяснила своему вознице, куда они направляются. Тот кивнул, зажег на санях фонари и уселся на свое место. Она села сзади, и они тронулись следом за санями Гирайза. Мимо саней проплывала черная стена леса. Неожиданно выстрел — совсем близко — нарушил тишину ночи. Лизелл замерла, кулаки ее сжались под меховым пологом. Она прислушалась — раздались еще два выстрела, за которыми последовала частая стрельба. Дыхание у нее участилось, образовав перед глазами облако пара.

— Быстрее, — шептала она. — Быстрее.

Если бы возница и услышал, он бы ее не понял, но, видимо, он полностью разделял ее переживания, поскольку взмахнул кнутом, и лошади пустились рысью.

Конусообразная обогревальня возникла перед ними. Двое саней подъехали к ней почти одновременно. Пока мужчины управлялись с лошадьми, Лизелл занесла внутрь меховые пологи и покрывала, свалила их на пол и разожгла огонь. Когда Гирайз и возница вошли, дымок уже струился через отверстие в крыше, воздух обогревальни стал значительно теплее.

Гирайз бросил под дверь огромный чурбан — он, конечно, не защитит их от грейслендских солдат, но все же с ним как-то безопаснее, подумала Лизелл. Какое-то время они молча сидели у огня и прислушивались — стрельба, стук бегущих ног, голоса, кто-то забарабанил кулаком в дверь… И вновь наступила тишина.

Воздух стал тяжелым от тепла и дыма. Гирайз сгреб угли, и они стали укладываться спать. Вначале Лизелл лежала с широко открытыми глазами, в нос ей бил затхлый запах старых меховых пологов, а слух и сознание сконцентрировались на звуках, которые могли послышаться в любой момент. Но тишину ничто не нарушало, и, наконец, ее веки сомкнулись, и мир перестал существовать.

Она проснулась на рассвете. В обогревальне было холодно, но все еще дымно. Гирайз крепко спал. Возница отсутствовал. Вероятно, вышел по нужде. Его покров и полог тоже исчезли, он, должно быть, уже отнес их в сани. Благоразумно. Когда они будут расставаться, возница заслуживает получить дополнительное вознаграждение.

Лизелл зевнула, протерла глаза и подошла к двери. Выходя, возница убрал чурбан. Она прислушалась, но ничего угрожающего не услышала. Она открыла дверь и вместо своих саней увидела заплату утоптанного ногами снега. Сани Гирайза стояли неподалеку, а лошадь была привязана к ближайшему дереву. Ее сани, лошадь, возница уехали. Ее сумка осталась стоять у двери. Ее возница — трус, но хотя бы не вор.

Секунду она бессознательно оглядывалась по сторонам. Реальность прояснилась, страх овладел ею и злость вырвалась наружу. Возница просто бросил ее умирать с голоду или замерзать в какой-то безвестной глуши. Гадкому, ничтожному разаульскому трусу это даром не пройдет. Вчерашние грейслендские солдаты любезно обещали вернуть возницу, если тот сбежит, и сейчас она готова принять их предложение. Ей придется пройти мили две или более по заснеженному Брюжойскому тракту, с сумкой в руках, или…

Ее взгляд упал на сани Гирайза и привязанную к дереву лошадь. Она, вероятно, сможет запрячь лошадь, это будет не так уж сложно, и она сможет быстро обернуться туда и обратно. Она могла бы уехать, пока Гирайз не проснулся и не остановил ее, найти грейслендских солдат, науськать их на сбежавшего возницу, после чего вернуть сани их владельцу, не причинив ему никакого вреда. Или — неожиданно коварно-очаровательная мысль посетила ее — она может сделать все проще: не возвращать сани Гирайзу. Украсть их. Возможно, сейчас Брюжойский тракт уже открыт, и она может продолжать свой путь в сторону Рильска или, если потребуется, нанять нового возницу где-нибудь на полпути. И Гирайз от этого не особо пострадает. Обогревальня находится на расстоянии в несколько миль от деревни Слекья, где он найдет кров, еду и какое-нибудь транспортное средство. Вреда ему никакого от того не будет, только неудобства. А она тем самым получит жизненно важное преимущество.

Не впервые с начала гонок работа ее интеллекта беспокоила ее. Украсть у Гирайза? Обмануть Гирайза? Крайне возмутительная мысль. Из каких глубин она могла вынырнуть?

Необходимость ее породила. Требования гонок. Кроме того — если ей не удастся захватить единственные сани, пока шанс предоставляется, Гирайз скоро проснется, и тогда она, а не кто-то другой, останется позади. Может быть, он будет настолько великодушным, что позволит сесть в его сани, а может быть, и нет. У него, конечно же, есть полное право оставить ее здесь. Они соперники, а сани принадлежат ему. И что тогда? Грейслендские солдаты могут не найти ее сбежавшего возницу, или они могут оказаться слишком занятыми своими делами, чтобы беспокоиться по таким пустякам, несмотря на галантные заверения. Если она не воспользуется предоставленной возможностью, то наверняка останется позади, очень далеко позади.

Она сделает то, что диктует необходимость.

Но украсть у Гирайза? Она обернулась и посмотрела на него. Его волосы снова отросли. Во сне он выглядел моложе, лицо разгладилось, покрытое бронзовым загаром, приобретенным под лучами солнц Мекзаских Эмиратов и земли О'Файских племен. Он выглядел мирным и совершенно ничего не подозревающим. Чувство вины парализовало ее, крайняя необходимость подталкивала, и, пока она пребывала в нерешительности, Гирайз открыл глаза и сел. Разочарование, злость на собственную нерешительность и глубокое облегчение беспорядочно смешались в ней.

Он только взглянул на нее и тут же спросил:

— Что-то случилось? Чарный вернулся?

— Нет. Мой возница сбежал.

— Сбежал? Как он мог так обойтись с тобой? Удивительно, как негодяй на это решился. — Гирайз тряхнул головой. — Какое несчастье.

Он издевался над ней, и ей хотелось чем-нибудь запустить в него. Ей нужно было забрать его сани, пока была возможность. Ей нужно было оставить его здесь погибать и воздать ему тем самым должное. Она совершила непоправимую ошибку.

— И что ты будешь делать теперь? — спросил он мягко. — Есть какие-то планы?

— Само собой разумеется, — ответила она с уверенностью, надеясь разочаровать его, — попрошу помощи у тех грейслендских солдат на Брюжойском тракте.

— У грейслендских солдат. Они умирают от желания помочь тебе, они страдают благотворительностью.

— Так уж случилось, что они умирают от желания помочь мне, — она улыбнулась простодушно. — Они уверяли меня, что все готовы для меня сделать, поскольку я друг главнокомандующего Сторнзофа.

— Сторнзофа. Понятно.

— Да, мы ехали вместе, — призналась она, заметив с мрачным удовлетворением, что от его веселости не осталось и следа. — Но когда нас остановили, ему позволили пройти, а мне нет, и солдаты уверяли, что я могу к ним обратиться за помощью, если мне будет нужно. Ну вот, кажется, такой момент настал.

— Понятно, — повторил Гирайз. Он задумался. — И ты, конечно же, обратишься к ним, не так ли?

— Буду просить помощь у грейслендцев, ты хочешь сказать? Они предложили, а у меня нет выбора. Я не могу пешком идти до Юкиза.

— Не надо устраивать спектакль, ты знаешь, что я не оставлю тебя здесь, и ты знаешь, что я не буду особо переживать, видя, как ты выторговываешь себе те преимущества, которые полагаются «маленькому другу» грейслендского офицера.

— А, ну наконец-то я знаю, о чем ты думаешь, — пробурчала Лизелл, приятно удивленная, и быстренько постаралась опередить его ответ. — Ты предлагаешь мне место в своих санях?

— По крайней мере, пока не проскочим все препоны грейслендской армии.

— Принимаю предложение, — ответила она и добавила с искренней благодарностью: — Спасибо тебе, Гирайз. Ты относишься ко мне лучше, чем я того заслуживаю.

— Когда-нибудь, когда ты меньше всего будешь к этому готова, я напомню тебе то, что ты сейчас сказала.

— Думаешь, дорога уже открыта?

— Это первое, что мы проверим, — ответил он — Если она все еще закрыта, нам придется выбирать. Ждать или двигаться вперед? Ждать еще один день — или отступить и обдумывать новый маршрут.

— Я не могу больше ждать. С каждой минутой Каслер уходит вперед. И Чарный тоже, насколько мне известно.

— Чарный, скорее всего, валяется в беспамятстве на холодном полу в кабаке в деревне Слекья.

— Надеюсь. В большей степени ради него искренне надеюсь на это.

Они быстро собрались, проглотили холодный завтрак и забросили свои вещи в сани. Пока Гирайз запрягал лошадь, Лизелл взяла топор и нарубила дров, как того требовала традиция. Ожидая замечаний со стороны Гирайза, она была приятно удивлена его вежливым молчанием. Он безмолвно позволил ей в полном покое сделать то, что она считала нужным.

Утреннее небо было сумеречным, затянутым тяжелыми свинцовыми облаками, солнце не показывалось. Мир был погружен в однообразную серую муть, когда они с Гирайзом отправились в путь, повторяя вчерашний маршрут. В носу Лизелл защекотало, в воздухе она уловила резкий запах дыма. Чем дальше вперед, тем сильнее запах дыма. До блокпоста было еще далеко, когда небольшой отряд грейслендских солдат выскочил из леса и преградил им путь.

— Стоять, — язык был грейслендский, но команда была понятна, на каком бы языке она ни произносилась. Гирайз тут же натянул вожжи.

Где же те благородные лица, что видела она вчера? Полдюжины ружей нацелились Гирайзу в грудь. Лизелл не верила своим глазам, и удивление мешало ей испугаться.

— Проверка документов, — у сержанта, командира отряда, глаза были злые. Смотрели с готовностью и желанием убивать.

— Вонарские путешественники, — Гирайз протянул свой паспорт.

Лизелл последовала его примеру. Сержант проверил документы и вернул их.

— Движение запрещено. Очистить дорогу! — рявкнул он.

— Мы повернем назад, — попробовал предложить альтернативу Гирайз.

— Запрещено. Очистить дорогу. — повторил сержант. — Встать на обочине.

— Пожалуйста, сэр, — тихо проговорила Лизелл, смело глядя в злые глаза сержанта, — скажите, что там случилось?

Он взвесил вопрос и отмерил определенное количество слов в ответ:

— Разаульский террорист был обнаружен ночью в лесу. В результате перестрелки убиты два солдата империи. Разаулец, возможно, ранен, но ему удалось скрыться в деревне.

Чарный, догадалась Лизелл. Этот бравый глупец. Она опустила глаза, чтобы не показывать своих догадок. Профиль Гирайза был совершенно спокоен.

— Пока эта ситуация не разрешилась, дорога закрыта в обоих направлениях. Съезжайте на обочину, не стойте на дороге, в противном случае вы будете рассматриваться как вражеские партизаны и к вам применят соответствующие меры. — Сержант отвернулся, показывая, что разговор окончен.

Гирайз повиновался. На обочине Брюжойского тракта он выбрался из саней и повел лошадь между деревьями через мрачное, затененное пространство леса к краю крутого обрыва, больше похожего на обрыв в пропасть, там внизу была деревня и озеро. Ветер нес клубы дыма, и с края обрыва было видно, откуда. Деревня Слекья горела.

Над игрушечными строениями полыхало пламя. Огонь охватывал стены и остроконечные крыши, обволакивал причудливые башенки и купола, вырывался из окон и открытых дверей. Горел каждый дом, несколько сгоревших дотла уже обрушились. Сквозь плотные клубы черного дыма, окутывающие главную улицу, периодически были видны бегущие человеческие фигуры, доносились человеческие крики. И повсюду в четком порядке расхаживали фигуры в серой форме, переворачивая повозки и телеги, усердно работая факелами и собирая в кучу население. Было видно, как одно из подразделений согнало дюжину жителей и методически сдирало одежду с нескольких охваченных паникой женщин. Лизелл отвернулась.

— Уведи меня отсюда, — попросила она бесцветным тоном.

— Не могу, — ответил Гирайз, — не смотри.

Но она не могла последовать его совету, она не могла удержаться, чтобы не смотреть, как грейслендцы ведут большую группу мужчин по главной улице к озеру, где они остановились. Пленные всех возрастов, от мальчиков до седовласых стариков, были выстроены в аккуратную шеренгу вдоль берега. Одного из них — с черной бородой, с перевязанной белым правой рукой, на полголовы возвышавшегося над остальными — нетрудно было узнать даже на расстоянии.

Приказ был отдан, и солдаты в сером открыли огонь, разаульцы падали десятками. Те, кто попытался убежать по замерзшему озеру, были подстрелены снайперами, и кровь темными пятнами растеклась по белому льду. Черноволосый гигант с криком бросился на грейслендцев, чьи пули уложили его мгновенно. Наступил короткий перерыв, пока солдаты перезаряжали ружья, и снова они открыли огонь и не прекращали его, пока все разаульцы не попадали. Груда окровавленных тел осталась лежать на берегу. Некоторые еще шевелились и стонали. Послышалась новая команда, и солдаты закончили свою работу штыками. Стальные клинки сверкали несколько минут, после чего их деятельность прекратилась. Бывшие жители деревни лежали тихо, и солдаты, развернувшись, пошли прочь.

Лизелл повернулась к Гирайзу. Она посмотрела на него и увидела, что ей ничего не надо говорить. Он понял ее мысли и чувства, равно как и она его, несмотря на видимые различия, они были одной природы. Взаимное, безмолвное понимание оказалось глотком чистого воздуха для забитых дымом легких, он дал силы и жизнь. Слезы затуманили ей глаза.

Он раскрыл ей объятия, и она утонула в них.

На холмы с северной стороны Слекьи дым не долетал. С наблюдательного пункта на ледяном утесе Каслеру Сторнзофу хорошо была видна бойня. Он стоял здесь один, отказавшись от сопровождения, предложенного соотечественниками. Впервые с начала гонок на нем была гражданская одежда, так как он сейчас находился глубоко в тылу вражеской территории, где вид грейслендской военной формы мог спровоцировать нападение. Разаульцы разорвали бы его на части, если бы узнали, кто он такой. После того, что он увидел в тусклом свете утра, он не стал бы винить их в этом.

Каслер стоял, застыв, наблюдая, как горит деревня, как солдаты согнали свои жертвы на берег озера и как начался расстрел. Инстинкт толкал его вмешаться, рассудок признавал тщетность такого импульса. Пока он спустится вниз, пересечет долину и доберется до Слекьи, солдаты закончат свою работу. В любом случае солдаты внизу не подчиняются его прямому командованию, и у него нет власти отменять приказы их непосредственных командиров.

Он ничего здесь не может поделать, и он знал это, но не верил. Образование, которое он получил на Ледяном Мысе, оставило его беспомощным перед необходимостью быть свидетелем зверств. Все, что он мог — повернуться к этому спиной. Видеть происходящее в Слекье значило принять на себя моральную ответственность, которая идет вразрез с его долгом солдата и члена Дома Сторнзофов, и никакого, даже призрачного, решения этой дилеммы не существовало.

Чувство беспомощности было незнакомым и отвратительным. Пока он наблюдал за массовой казнью, происходившей внизу, ему было стыдно и противно, так что он почувствовал тошноту, но он не отводил глаз в сторону, пока не упала последняя жертва. Только после этого он сел в седло и поехал своей дорогой.

Раздались выстрелы, и Лизелл вздрогнула, она все никак не могла привыкнуть к их звуку, хотя слышала их постоянно в течение целого дня. Затем послышался глухой стук бегущих ног, затем еще один залп, громкие грейслендские голоса — все это стало уже привычным, поскольку несколько последних часов солдаты охотились в лесу за разбежавшимися разаульцами, и прилежащие к Слекье холмы были усыпаны телами, изрешеченными пулями.

— Что же они никак не могут успокоиться? — Лизелл даже не понимала, что она говорит громко вслух.

— Они скоро закончат, вечер приближается, — ответил Гирайз.

— Ну, когда же он наступит? — немного удивленно она посмотрела на небо, которое весь день оставалось серым, а сейчас стало угольно-черным. — Думаешь, они разрешат нам вернуться в обогревальню?

— Дорога все еще закрыта.

— Мы замерзнем ночью.

— Тем будет еще холоднее.

— Лучше бы мы вернулись в Иммен, когда была возможность.

— Может быть, завтра нам представится возможность двигаться вперед.

— Завтра кажется ужасно далеко.

— Если уснешь, оно наступит быстро.

— Я не смогу уснуть сегодня. А ты?

Он пожал плечами.

— Ты голодная.

— Нет. Только холодно.

— Нам нужны дрова. Я сейчас. — Он встал.

— Подожди, ты не можешь просто так ходить по лесу, грейслендцы пробьют тебе голову и паспорт не спросят. Пусть уж лучше костер погаснет. Огонь привлекает к нам внимание.

— Все правильно. Мы дадим знать всем, что не пытаемся спрятаться. Я хочу набрать дров, чтобы хватило на всю ночь.

— Тогда я с тобой пойду.

Не успела она подняться с бревна, из лесу вышла пара грейслендских солдат с ружьями наперевес. Лизелл даже не вздрогнула, поскольку эта сцена повторялась уже в пятый раз за несколько последних часов. И снова они пустились в объяснения и показали документы. И снова солдаты предупредили, что дорога закрыта, но оставили их в покое.

Грейслендцы удалились, и голоса затихли. Лизелл и Гирайз набрали охапки сушняка, подбросили в костер и разместились у огня. Наступила ночь, а с ней и тишина. Больше не было ни выстрелов, ни криков. Восстановился обманчивый мир. Вскоре, проливая сквозь тучи слабый свет, выплыла полная луна.

Гирайз принес из саней одеяло, и они съежились под ним, прижавшись друг к другу. Лизелл положила ему на плечо голову. Он обнял ее, и они сидели молча. Какое-то время она рассматривала прыгающие языки пламени, но вскоре глаза начали слипаться, и она опустила веки. Она не устала физически, с чего бы — весь день просидела в лесу. Но, вероятно, душа ее устала как никогда, так как она сразу же провалилась в сон.

Лизелл, должно быть, проспала несколько часов, потому что когда она в следующий раз открыла глаза, слабо льющая на землю свет луна переместилась на другую сторону неба. Костер прогорел, несмотря на их намерения поддерживать его всю ночь. Было холодно, но она не чувствовала неудобства, поскольку близость Гирайза согревала. Сам же Гирайз не спал, его плечо упиралось ей в висок. Возможно, она и проснулась от этой жесткости, а может быть, ее разбудили человеческие голоса: кто-то разговаривал совсем рядом.

Лизелл посмотрела вниз, ей почему-то показалось, что земля должна дрожать под ногами. Ничего подобного не происходило, и тут она поняла, что ей на мгновение почудилось, что она снова в Ксо-Ксо. Это приближающиеся голоса ввели ее в заблуждение. Глупейшая ошибка: между теми и этими голосами не было ничего общего, они значительно отличались по высоте и ритму, язык, стиль — все было другое. Хотя сходство и прослеживалось, какой-то неуловимый намек на силу и сверхъестественность, связывающие голоса разаульской ночи и пение шаманов джунглей.

Она посмотрела на Гирайза, но луна висела низко, и она могла видеть лишь его темные очертания.

— Что это? — спросила она, инстинктивно понизив голос до шепота.

Он замотал головой. Несколько мгновений они сидели, прислушиваясь, и затем, не сговариваясь, встали и пошли в сторону, откуда слышались звуки.

Источник звука был где-то близко, и нетрудно было определить направление, откуда он доносился. Лизелл взяла Гирайза за руку. Они шли на ощупь в темноте, и голоса становились все явственнее.

Огонь костра замаячил между деревьями. Они осторожно стали приближаться к костру и очень скоро подошли к небольшой полянке на краю крутого обрыва, откуда видны были озеро, догорающие развалины деревни и грейслендский лагерь. Здесь вокруг костра сгрудились неподвижные фигуры. Нетрудно догадаться, это — местные жители, уцелевшие после расправы. Ночь принесла им спасение.

Они не особенно беспокоились о конспирации, иначе бы они не разжигали костра. Казалось, их вообще ничего не волнует.

Лизелл внимательно изучала стоящие у костра фигуры. Их было девять: мужчины, женщины, молодые и старые, хорошо одетые и в лохмотьях, крепкие и изнуренные, внешне все абсолютно разные, схожие странной неподвижностью и ярким блеском ничего не видящих глаз. Держась за руки, они образовывали своими телами круг, но истинная связь между ними была нематериального свойства, оно просматривалось в ритмичных вздрагиваниях тел и движениях глаз.

Сборище сумасшедших? Может, они и безвредны, но неожиданный страх зашевелился в ней.

Звук нарастал — стон сливался с бормотанием, нарастал и на пике превращался в странную музыку — горестную, настойчивую, парящую на грани безумия. Музыка растягивалась во времени на минуты — часы — года — столетия. И в тот момент, когда Лизелл стало казаться, что она понимает слова, когда она уловила неизбежность беспредельного откровения, звук оборвался. Языки пламени взвились вверх, и повалили клубы густого дыма.

Молчаливые и неподвижные фигуры стояли, глядя в ядро пламени. Они продолжали держаться за руки, не разрывая круга. Лица их напоминали маски смерти. Лизелл могла вообразить, что каждый из них впал в бессознательное состояние, но за счет активности коллективного сознания — очевидного, почти физически ощущаемого — в воздухе висел странный шипящий звук. «Центр очень многих сил» — так назвал это место Бав Чарный, и он не ошибался. Она чувствовала активизацию этих сил вокруг нее. Волосы у Лизелл встали дыбом, и она еще сильнее вцепилась Гирайзу в руку. Воздух сделался таким холодным, что его больно было вдыхать, все было в дыму, в плотных удушливых облаках дыма, дыма было больше, чем мог надымить небольшой костер. Она закашлялась, не в силах сдержаться, но люди у костра не обратили на это внимания, они ничего не слышали. Глаза щипало, они слезились, все вокруг поплыло, и стало казаться, что в дыму появляются человеческие фигуры, множество бестелесных духов витало над костром.

Лизелл моргала и терла слезящиеся глаза, стараясь избавиться от зрительного наваждения, но призраки проявлялись все отчетливее. Она уже могла хорошо рассмотреть их, невзирая на их мертвенно-бледную прозрачность, видна была каждая черточка лица, фигура, одежда. По большей части они выглядели как самые обычные люди. Мужчины, женщины, дети с типичными разаульскими лицами, в удобной деревенской одежде. И лес наполнился ожившими телами ничем не примечательного люда.

Лизелл никогда не верила в привидения. И сейчас она не хотела начинать в них верить, но настоящие призраки витали у нее перед глазами, и сомневаться в очевидном стало невозможно. «Многие на нашей земле умерли насильственной смертью, и места их гибели стали пристанищем для душ погибших», снова вспомнила она слова Бава Чарного. Она тогда от них отмахнулась как от суеверного бреда пьяного, но он говорил правду. «Наши некроманты управляют этими душами, направляют их на наших врагов», так утверждал Бав Чарный, и сейчас ей хотелось удостовериться, что и эти слова чистейшая правда.

Духи, очевидно, разделяли с ней ее замешательство. На их мертвых лицах — куда более впечатляющих, чем лица колдующих — отражались шок, страх и замешательство. Многие оглядывались по сторонам с недоумением, некоторые из них вроде бы переговаривались между собой, но голосов слышно не было. Двое или трое попробовали убежать, но не смогли вырваться из непробиваемого круга.

Лизелл стало их жалко. От страха у нее тряслись поджилки, но в то же самое время эти бесплотные мертвецы, глядящие прозрачными глазами и явно страдающие, вызывали у нее чувство жалости.

Тихо было в ночном лесу. Духи безмолвствовали, некроманты пребывали в зачарованном состоянии, но в этой тишине ощущалось интенсивное общение, в результате которого все вызванные духи поднялись тихо, как туман, и облаком поплыли к развалинам Слекьи.

Казалось, что бесплотные духи движутся медленно, но буквально через несколько минут они уже были у лагеря грейслендцев. Слабое холодное свечение распространилось над лагерем, в ночи послышались окрики часовых, за ними раздалось пронзительное ржанье испуганных лошадей. Почти в то же самое мгновение полуодетые грейслендские солдаты повыскакивали из своих палаток с ружьями в руках и нос к носу столкнулись с бесплотными духами. Поднялась беспорядочная стрельба, крики превратились в стоны, когда светящийся клубок сжал несколько фигур в серой форме, которые тут же рухнули на землю. Ружья палили без толку, а вопли усилились, когда последние тлеющие угольки брызнули фонтаном из многочисленных кострищ и обрушились на стены и крыши грейслендских палаток.

Языки пламени лизали брезент, подпрыгивая ввысь и перескакивая с одной крыши на другую. За считанные секунды огонь охватил палатки, и они запылали так же, как несколько часов назад пылала деревня Слекья. Закричали солдаты. Выскочив из палаток, охваченные пламенем, они заметались в панике, пока не свалились в снег. Руки призраков поднимали сгустки пламени вверх, и огненный дождь проливался на головы грейслендцев. В ужасе солдаты бежали к лесу, ища укрытия, привидения следовали за ними, сея безумие. Волосы и одежда загорались, ветер доносил запах жареного мяса.

Оружейные залпы едва ли тревожили ряды духов. Пули пролетали сквозь них, не причиняя вреда, а огненный дождь продолжался литься с неба, и от хваленой грейслендской дисциплины не осталось и следа. Последние защитники лагеря кинулись к лесу, их преследовала светящаяся орда.

Лизелл почувствовала, как сильно сжали ей руку. Она повернула голову в сторону темного пятна, что было Гирайзом.

— Пора, — прошептал он.

Ей не нужны были дополнительные объяснения. Грейслендцы оказались дезорганизованы, и их опасность стала равна нулю. Брюжойский тракт больше не охранялся, и дорога на север была относительно свободной. Им подвернулся шанс, возможно, единственный.

Она бросила прощальный взгляд на некромантов, оцепеневших вокруг огня. А духи мщения, вызванные этими людьми, делают различия между грейслендскими солдатами и вонарскими гражданскими лицами? Мраморные лики не давали ответ на этот вопрос.

Она взяла Гирайза за руку, и они на ощупь пошли назад, к своим саням и привязанной к дереву лошади. Пока Гирайз ее запрягал, Лизелл собрала немногочисленные вещи, лежавшие вокруг прогоревшего костра, и погрузила их в сани. Занимаясь своим делом, она зорко оглядывалась по сторонам, но не увидела ни одного бесплотного духа.

Все было готово к отъезду. Лизелл залезла в сани. Гирайз направил лошадь к дороге, после чего уселся на свое место. Отдаленные голоса и стрельба эхом откликались в лесу, но Брюжойский тракт свободно простирался перед ними, пустынный в блеклом лунном свете.

Не такой уж и пустынный. Молчаливая, прозрачная, но хорошо видимая фигура парила над дорогой — ребенок, мальчик лет шести или семи, с пухлыми щеками и густыми волосами, подстриженными под горшок. Терзаемая страхом и жалостью Лизелл посмотрела в мертвые детские глаза и увидела в них ужас, значительно превосходивший ее собственный.

Призрак ребенка медленно плыл в сторону от дороги. Гирайз на мгновение замер, затем пришел в себя и дернул вожжи. Сани тронулись с места, направляясь на север.

 

XXII

Летнее солнце раскалило город Ширин. Было слишком жарко, чтобы наслаждаться теплом, и все окна Республиканского Комплекса были распахнуты настежь, как приглашение для несуществующего ветерка. Одно из этих распахнутых окон на третьем этаже принадлежало Министерству иностранных дел. В нем, как портрет в раме, видна была худая, узкоплечая фигура с бледным лицом. Замминистра во Рувиньяк стоял, глядя на юго-восток, но не видел ни столичного города, ни окаймленных деревьями широких бульваров — внутренний взор его был направлен к границе с Гарестом. Он старался подсчитать, сколько там сосредоточено войск Грейслендской империи. Конечно же, много. Прославившихся своей дисциплиной. Хорошо экипированных. И они ждут только команды, чтобы пересечь границу и вторгнуться на территорию слабо защищенного Вонара. Команды, которая последует в лучшем случае через несколько дней.

Гарест теперь стал частью империи. А значительный процент населения тихой вонарской провинции Иленс связан узами кровного родства, единством языка и традициями с Гарестом, частью которого Иленс был всего лишь триста лет назад. Разумеется, все здравомыслящие гарестцы по обе стороны границы мечтают о воссоединении своей разрозненной земли; исходя из этого, от правительства Вонара настоятельным образом требуется без промедления вернуть провинцию Иленс истинным и законным владельцам. Таков был смысл официальной ноты, на которой стояла печать Гарестского парламента и знак Вечного Огня Грейслендской империи и которая адресовалась президенту и конгрессу Вонара. В письме не были изложены конкретные требования, но его назначение было понятно: отказ удовлетворить требование непременно приведет к войне, в которой Гарест непременно примет поддержку грейслендских братьев из Великой империи.

В письме не упоминался очевидный факт, что удовлетворение требования приведет к новым, еще более возмутительным требованиям.

Вонарское правительство потребовало время на размышление, и это время уже пошло. Возможно, это купит им несколько недель мира, но, в конце концов, Вонар неминуемо отдаст Иленс Гаресту. Эта уступка только на время отсрочит вторжение. Закаленные в боях грейслендские войска нанесут удар в самое сердце Вонара, вероятно, они дойдут до Ширина за несколько дней. И что потом? Вонар перестанет существовать, его национальные институты, по сути, закроются, останутся только вывески. Вечный Огонь будет гореть, расползаясь, пока не сожжет весь мир. И нет никакой возможности эффективно защищаться, неоткуда ждать помощи, нет никакой надежды, кроме разве что самой ничтожной и маловероятной.

Резко отойдя от окна, во Рувиньяк вернулся к своему письменному столу, сел и обратился к неизменной горе бумажной работы — или попытался обратиться. Мысли его, однако, блуждали, и очень скоро он потянулся к кожаной папке, открыл последнюю страницу, проверил даты на последнем документе и кивнул. Его секретарь аккуратно подшивает статьи. Здесь были собраны вырезки из газет и журналов всего мира, и, как требовалось, к ним прилагался вонарский перевод. Таким образом отслеживалось движение всех участников Великого Эллипса с начала гонок и до последнего момента.

Конечно же, отчет был далеко не полон. Некоторые участники на несколько недель выпадали из поля зрения общественности. Что они делали в этот период, оставалось загадкой. Несколько человек исчезли. Двух молодых траворнских участников, Трефиана и Стециана Фестинетти, несколько недель назад видели в Бизаке — сообщение попало на запад через Энорвийскую газету «Озеро Ив сегодня», засвидетельствовавшую этот факт; после этого они, по всей видимости, исчезли бесследно. А разаульский чемпион королевских ледовых игр, Бав Чарный, последний раз промелькнул в Имменском Древате, после чего также пропал из виду, его судьба остается неизвестной.

Судьба некоторых других участников гонок, однако, совершенно ясна. Шетт Уразоул стала жертвой взрыва в Ланти Уме. Поб Джил Лиджилл погиб в лесах Орекса. Меск Заван выбыл из соревнования в Авескии, но, по крайней мере, остался жив.

В ходе последних недель число участников сократилось, их осталось совсем немного. И сейчас, когда гонки близятся к завершению, только трое из оставшихся имели надежду на победу.

Двое из троих — вонарцы, и оба связаны с Министерством иностранных дел.

Во Рувиньяк быстро пролистал папку. Самые старые вырезки, освещающие первые фазы Великого Эллипса, он пропустил, так как читал их уже много раз и знал почти наизусть. Листая, он останавливался на отдельных вырезках и быстро просматривал их, но глубоко не вчитывался ни в одну из статей, пока не дошел до самых последних вырезок, сообщавших самых последние новости о вырвавшейся вперед троице. Попался перевод из обранского «Тайбав Бваскит», что переводится как «Полночное солнце», на нем он и остановился:

Стало известно, что обранское торговое судно «Морж», следуя из Юкиза в Порт-Ялмос, сильно пострадало во время шторма в Ледяном море. «Морж» перевозил груз — собственность торговой компании Йиво — нефть, слоновую кость, китовый ус, мех, и большая часть этого груза была выброшена за борт. Постигшее судно бедствие задержало его прибытие в Ялмос на тридцать шесть часов, и все боялись, что судно и находившиеся на борту люди погибли. Однако не поступало никаких сообщений о смертельных исходах.

На борту «Моржа» был только один пассажир — гражданин Грейсленда, главнокомандующий Объединенной армии империи Каслер Сторнзоф, в данный момент находящийся в отпуске. Участник Великого Эллипса, главнокомандующий Сторнзоф в течение последних недель рассматривался как главный возможный претендент на победу. Однако несчастье, обрушившееся на «Моржа», стоило грейслендскому участнику желанного для него статуса, и несколько независимых букмекеров подтверждают, что ставки соответствующим образом изменились Никаких сообщений от главнокомандующего Сторнзофа к этому времени не поступало.

Во Рувиньяк продолжал листать папку. Несмотря на морское происшествие, было совершенно ясно, что Сторнзоф продолжает удерживать свою позицию. В каждой вырезке сообщалось о местонахождении всех участников. Обран. Зар. Любрау, где Гирайз в'Ализанте получил небольшое, в двадцать четыре часа, преимущество. После чего всех троих одновременно видели на железнодорожном вокзале в Геккине.

Во Рувиньяк вернулся к последней вырезке в папке — статье из последнего номера «Гецианской газеты».

ВЕЛИКИЙ ЭЛЛИПС БЛИЗОК К ЗАВЕРШЕНИЮ

Великий Эллипс, приковавший к себе внимание мировой общественности на достаточно продолжительный период времени, наконец-то приближается к своему финалу. В данный момент трое его участников уже пересекли границу Верхней Геции и вышли на финишную прямую. Сообщения очевидца подтверждают прибытие прославленного военного грейслендского героя, главнокомандующего Каслера Сторнзофа, чье появление на вокзале Бюнкеля приветствовала огромная толпа его ярых поклонников. За ним следуют два его соперника, Г. в'Ализанте и Л. Дивер, оба из Вонара.

Присутствие такого доблестного героя поразило национальное воображение, всюду, где появляется главнокомандующий Сторнзоф, его приветствуют почитатели, желающие воздать честь грейслендскому герою…

Во Рувиньяк не стал утруждать себя чтением пассажа о восторгах толпы. Он нахмурился, обеспокоенный политической географией Великого Эллипса, финальный отрезок маршрута которого вел участников через Верхнюю Гецию, якобы независимого союзника Грейсленда, но в действительности управляемую империей деревянную марионетку. В Верхней Геции, у самой финишной черты, Каслер Сторнзоф с удовольствием примет поддержку, помощь и привилегии в тот момент, когда они будут особенно необходимы. Вонарских участников вряд ли ждет подобная благодать.

И все же слишком рано сбрасывать со счетов их шансы. Оба они решительны и находчивы. И наличие участника-мужчины из Вонара, Гирайза в'Ализанте, безусловно, отвлекает внимание и подозрения недругов от Лизелл Дивер, дает ей некоторое преимущество, о котором она и не догадывается. Возможно, очень значительное преимущество. Если недруги захотят что-то предпринять, мишенью будет не она.

Верхняя Геция. Финишная разметка уже видна. Осталось несколько дней, чтобы доехать до границы Нижней Геции. И уже совсем скоро кто-то один из троих участников переступит порог мэрии Тольца и закроет гонки, став победителем в Великом Эллипсе.

И что тогда?

Замминистра во Рувиньяк поднялся из-за стола. Вновь подошел к открытому окну и снова стал пристально смотреть в сторону Гареста.

— Угорь в масле с перцем, — заказал Гирайз, — и тарелку жареных моллюсков. Что ты будешь, Лизелл?

— Ничего, — ответила Лизелл рассеянно, разглядывая видимую из окна буфета часть платформы вокзала Уолктрец.

— Закажи лучше сейчас. Когда подадут мои блюда, ты сразу почувствуешь голод и тоже что-нибудь захочешь.

— Уммм.

Официант поклонился и ушел.

— Если ты ищешь Сторнзофа, ты здесь его не увидишь, — произнес Гирайз. — Он, должно быть, сел на 310-й в Доми, а тот идет в Креглац, не заходя в Уолктрец. А если он сел на 444-й или каким-то чудом попал на 441-й…

— Как ты можешь все это помнить?

— Очень просто, — Гирайз посмотрел на нее удивленно. — Ты разве не видела расписания? Вот, я покажу тебе…

— Нет, спасибо, в расписании не видно, где Каслер, впереди или сзади, а это все, что я хочу знать.

— Нет смысла беспокоиться. Наш поезд будет в Ли Фолезе минут через сорок, то есть к ночи. Вероятнее всего, Сторнзофу не удастся нас обогнать.

— В этом нет никакой уверенности. Разве ты не видишь, как его тут все обожают !

— Не только здесь. Величественный герой войны, и все прочее. Помнишь тот случай, когда я в Любрау не спал всю ночь и сумел значительно вырваться вперед? Ну и что, долго я был впереди? Начальник узловой станции Войн задержал мой поезд, чтобы пропустить вперед Сторнзофа. А потом этот жалкий член совета в Геккине, притащивший шампанское и корзину с фруктами для бессмертного главнокомандующего…

— Но в этой стране все стало еще хуже. Такое впечатление, что в Верхней Геции живут одни обожатели Грейслендской империи и ее героев.

— Гецианцы очень стараются произвести такое впечатление. Славный император Огрон хорошо надавил своим каблуком им на горло.

— Да, и несметное число гецианцев горит желанием завоевать благосклонность, услужив единственному грейслендскому участнику гонок. Каслер, вероятно, получит все…

Она замолчала, так как в этот момент официант принес угря с перцем и моллюсков. Лицо у него было такое прямодушное и ничего не выражающее, что она тут же забеспокоилась, а не слышал ли он их разговор. Ей стало неловко, и она отвернулась. Официант поставил тарелки на стол и удалился.

Гирайз приступил к еде.

— Ты что-то говорила? — произнес он.

— Если Каслер примет всю помощь, которую ему предлагают в этой стране, то тогда это неправильно…

— Неправильно, но мы ничего не можем исправить, а справедливое негодование только испортит твой аппетит, лучше возьми кусочек моллюска. Я знаю, ты хочешь.

— Не сейчас, спасибо.

— Это на тебя не похоже. Лучше чем-нибудь заглушить негодование.

— Не получается. К тому же моллюски — нездоровая пища.

— Это не доказано, и я не склонен в это верить.

На несколько минут воцарилось молчание, за это время Гирайз разделался с ужином. Откинувшись на спинку сиденья, он спросил:

— Кофе?

— Нет, у меня от него сердцебиение. К тому же я нигде не вижу нашего официанта. Куда он мог уйти?

— Ты произносишь, он исполняет. Отличный сервис. Эти гецианцы безнадежны.

— У вашей светлости испортилось настроение.

— Моя светлость мог бы довольствоваться и водой.

— Водой? Обычной водой? Я не ослышалась?

— У меня пустой стакан, а во рту, как будто я глотнул обойного клея.

— Пей мою воду, — она через стол подвинула ему свой стакан.

— Спасибо. — Не успел он взять его в руку, как стакан мгновенно выскользнул и, упав на стол, мгновенно разбился вдребезги. Гирайз тихо выругался. Вода со стола каплями начала стекать на пол.

Лизелл не стала вслух выражать удивление. Такая неловкость не была характерна для господина маркиза, он или устал, или поглощен мыслями. Официанта, чтобы вытереть пролитую воду, было не видно, и лужа растекалась в разные стороны. Гирайз, привыкший к заботливости слуг, остался сидеть на месте. Она быстро приложила свою салфетку, чтобы впиталась хотя бы часть лужи, а он продолжал сидеть, даже не пошевелился, чтобы помочь ей. Она нетерпеливо попросила:

— Дай мне свою салфетку.

Казалось, он так медленно, так неохотно посмотрел на свою салфетку, которая лежала у него на коленях. Его правая рука чуть заметно дрожала, но не двигалась. В следующую секунду он спокойно сообщил:

— Что-то не так.

— Что ты хочешь сказать? — ее нетерпение сменилось беспокойством. — Ты не заболел, Гирайз?

— Я не могу пошевелиться. У меня онемели руки.

— Онемели? Как это?

— Говорю тебе, у меня руки парализовало. Они ничего не чувствуют. — Он попробовал сделать усилие. Морщинка между бровей стала еще резче, он продолжил: — Ноги тоже отнялись.

— Я не понимаю. Ты заболел, тебе больно?

— Ничего не болит, и ничего не чувствую. Мне чего-то подсыпали, думаю.

— Подсыпали? Как? Кто…

— В еде, скорее всего. Твои слова оказались правдой, моллюски — нездоровая пища.

— Как ты можешь шутить в такой момент? Что нам теперь делать? Что если… — Она не позволила себе договорить. Что, если парализовано все тело? — вертелось у нее на языке. — Как ты будешь дышать? Не было смысла озвучивать худшие предположения, и дышал он, кажется, нормально. Речь внятная, только чуть замедленная. Нет, с дыханием все в порядке. Пока. Вслух она сказала. — Мы за доктором пошлем.

— Боюсь, бесполезно.

— Ты не знаешь этого. Мы можем найти такого, у которого найдется противоядие…

— В Уолктреце?

— Ну, мы должны попробовать! — Лизелл почти закричала. — ПОМОГИТЕ! Кто-нибудь. ПОМОГИТЕ! Нам нужен доктор, нам нужен доктор прямо СЕЙЧАС…

Ее крики привлекли внимание всех посетителей буфета, и тут же подбежал распорядитель.

— Что случилось? — вежливо осведомился он по-вонарски, видимо, испытывая противоречивые чувства — тревогу и раздражение.

— Человеку плохо, — сообщила Лизелл, — он съел что-то нехорошее…

— У нас очень хорошая кухня! Все свежее! До сих пор не поступало ни одной жалобы!

— Это не имеет значения. Просто позовите доктора, немедленно.

— Что бы с ним не случилось, наша еда здесь ни при чем. Я поклянусь в этом перед самим городским магистратом.

— Пошлите за доктором! НЕМЕДЛЕННО!

Распорядитель выкрикнул имя, и появился подручный. Он что-то сказал ему на гецианском, и тот исчез.

— Доктор сейчас будет, но хочу внести ясность, что это будет за ваш счет, — распорядитель вызывающе посмотрел на Гирайза, чье лицо, наполовину парализованное, вызывало беспокойство. — Он не может здесь оставаться. Мы переведем его в отдельное помещение. Там ему будет удобнее.

О, ты — сама доброта. Твое искреннее беспокойство делает тебе честь, маленький, ничтожный червяк. Сдерживая свой страх и злобу, он ответила:

— Очень хорошо. Позовите кого-нибудь на помощь. Официанта, который обслуживал нас. В любом случае я хочу задать ему несколько вопросов.

— Кто вас обслуживал?

— Молодой, конечно, не мальчик, коренастый, цвет волос ближе к каштановому, лицо прямодушное и с таким потупленным взором.

— У нас такой официант не работает.

— Работает, я видела его.

— Это не наш сотрудник.

— Вы уверены? — вопрос звучал риторически. Конечно, он уверен, и она теперь может только ломать голову. Кто это был?

Кто же это, действительно, был? Кто-то заинтересован, чтобы победа в Великом Эллипсе досталась Грейсленду.

Распорядитель поднял шум, и к ним подошел кто-то из штата. Подняв Гирайза со стула, они понесли его, держа под руки, сопровождаемые любопытными взорами дюжины посетителей. Некоторые уже отодвинули от себя свои тарелки. Они перенесли его в отдельное помещение — крошечную комнатушку без окон — и усадили на стул у письменного стола. Отступив, они с глупым видом уставились на него.

— Это эпилепсия, да? — спросил распорядитель.

— Нет, — прошептал Гирайз.

— Да, я уже видел раньше такие случаи, — настаивал распорядитель. — Это точно эпилепсия. И причина здесь не в нашей еде.

— Никто вас ни в чем не обвиняет, — успокоила его Лизелл. — Никто не говорит, что причина в вашей еде…

— Вы подпишетесь под этим заявлением?

— Но ему что-то подсыпали в пищу, — утверждала Лизелл. — Если бы мы могли найти того человека, кто нас обслуживал, тогда доктор бы знал, что надо делать.

— Доктор сейчас придет, — заверил распорядитель. — Он вот-вот должен быть здесь, и он объяснит вам, что ваш друг страдает эпилепсией. Или это может быть паралич спинного мозга, это часто случается. Сейчас это просто как эпидемия.

— Возможно, было бы лучше, если бы моего друга оставили сейчас в покое, — вежливо ответила Лизелл. Если эти гецианские животные не уберутся сию же секунду, то она начнет кричать на них. — Могу ли я остаться с ним наедине здесь, пока не придет доктор…

— Разумно, — ответил распорядитель, явно желающий поскорее улизнуть. — Пусть здесь побудет, подальше от глаз. Доктор скоро будет. А пока я закрою дверь.

Гецианцы ушли. Без них спертый воздух бытовки показался намного свежее. Лизелл посмотрела на Гирайза. Он сидел неподвижно на стуле, наполовину пораженные параличом лицевые мышцы так исказили его лицо, что она почувствовала, как слезы обжигают ей глаза. Она не может позволить себе заплакать, она не может перекладывать на него свои эмоции. Приняв выражение спокойной заботливости, она спросила:

— Что мне сделать, чтобы тебе было удобнее, Гирайз? Может, воды тебе дать? Подушку? Может быть, тебе будет лучше на пол лечь?

— Воды, — он говорил с трудом, но достаточно внятно. На столе стояли кувшин и кружка. Она налила в кружку теплой воды и поднесла к его губам. Он с трудом проглотил, часть воды стекла по подбородку вниз. Сохраняя спокойствие, она промокнула его лицо носовым платком.

— Спасибо. Посмотри, — произнес он.

— Что посмотреть?

— Время.

— А, твои карманные часы, — она достала их из кармана его жилета. — Двадцать восемь минут пополудни.

— Девять минут. Поезд.

— Сейчас не надо об этом беспокоиться. На следующем поедем.

— Нет. Ехать.

— Невозможно. Тебе не надо двигаться, пока доктор тебя не осмотрит.

— Тебе ехать. Одной.

Она опустила глаза, чтобы не выдать вспыхнувший в них порыв. Часть ее до боли хотела последовать его совету. Вторая часть с такой же силой восстала против мысли бросить его здесь в таком состоянии; тот же протест вызывала мысль, что она вообще с ним расстанется — может быть, навсегда.

— Я не брошу тебя, когда ты заболел, — ответила она, и сама удивилась, как убедительно прозвучал ее голос. — Позже будет еще один поезд. С горем пополам мы оба на него попадем.

— Сдашь меня в багажное отделение? — он попытался улыбнуться, вышло ужасно.

— Если надо будет. Если ты совсем не сможешь передвигаться, то я оставлю тебя при условии, что тебе тут обеспечат уход.

— Нет. Сторнзоф. Победит.

Она промолчала. Она хотела сказать ему, что это неважно, что его здоровье и безопасность важнее любых гонок, что это действительно так. Но слова не произносились.

— Посмотри на меня, — потребовал Гирайз.

Она неохотно посмотрела ему в глаза. Лицо его скривилось, но глаза остались прежними, временами такие проницательные и слишком всепонимающие.

— Я понимаю, — сказал он, и не нужно было объяснений, все было понятно.

— Я знаю, но…

— Послушай. Все хорошо. Действие закончится. Не фатально, уже бы умер. Хотя выбыл из гонок. Ты продолжай. Выиграй.

Он убеждал ее, что все хорошо, что она должна двигаться вперед, он говорил то, что она хотела услышать, во что хотела верить, но все было не так уж хорошо. Сама мысль оставить его здесь одного, беспомощного, в чужой стране, на вокзале, казалась отвратительной. На глаза опять навернулись слезы, и на этот раз она не смогла их удержать.

— Гирайз, я хочу остаться с тобой, — ее голос звучал почти так же прерывисто и неестественно, как и у него. — Ты слышишь, я хочу остаться. Все в порядке, я сяду на следующий поезд. Если Каслер ушел вперед, я догоню его позже. Я уже так делала раньше несколько раз, и еще раз смогу сделать. Я сделаю. Но сейчас…

— Нет. Слишком близко финиш. Сейчас уезжай. Проиграешь.

— Нет, нет. Каких-нибудь несколько часов не…

— Лизелл, — он пристально посмотрел на нее. — Ты спрашивала однажды, почему я в гонках. Помнишь?

Она кивнула.

— Министерство. Во Рувиньяк приходил. Второй вонарец должен отвлечь внимание от тебя. Отвлек. Проклятые моллюски.

— Я даже подумать об этом не могла, хотя это так очевидно. Когда выбрали тебя, я должна была догадаться. Теперь у меня еще больше причин, почему я…

— Не упускай шанс. Ничего не упускай, ради всех. Не сейчас. Уходи. Выиграй.

Она внимательно посмотрела на него. Не осознавая того, она горячо сжимала в своих ладонях руку Гирайза. От такого пожатия ему могло быть больно, если у него оставалась хоть какая-то чувствительность. Она тут же разжала свои тиски. Из глаз ее полились слезы.

На улице послышались голоса и звуки шагов. Дверь открылась, на пороге появился распорядитель в сопровождении торопливого человека с черной сумкой в руке.

— Вот он, эпилептик, — сообщил распорядитель.

— Он не эпилептик, — взвилась Лизелл, повернувшись к ним лицом. — Ему что-то подсыпали и отравили, это сразу видно. Вы — врач? — обратилась она к незнакомцу. Не дожидаясь ответа, она продолжала: — Пожалуйста, примите к сведению, у этого человека отличное здоровье, но ему что-то подсыпали, и от этого его парализовало. У вас, конечно же, есть с собой сильное противоядие, чтобы…

— Мадам, я не говорю по-вонарски, — ответил доктор по-гециански.

Она оторопело уставилась на него. В эту короткую паузу врезался свисток и удар колокола. Поезд южного направления, отправляющийся по расписанию в 12:37, прибывал на станцию. Ее глаза метнулись к Гирайзу.

— Иди, — четко произнес он. — Пожалуйста, иди.

— Я люблю тебя, — ответила Лизелл.

Поддернув юбку, она выбежала из подсобки, пробежала через буфет, подхватила свою сумку, которая все еще стояла у двери, там, где она ее оставила. После чего выбежала на улицу, окунувшись в теплый летний воздух, и по платформе понеслась к поезду.

Солнце садилось, когда Каслер Сторнзоф сошел на вокзале Лиссильд в Ли Фолезе. Привокзальные фонари уже горели, и желтый свет мягко смешивался с вечным туманом Верхней Геции.

Сразу же за вокзалом Лиссильд открылся вид на серебристую реку Фолез, которая, извиваясь, несла свои воды прямо через центр старого города. На речном пирсе, на расстоянии в несколько ярдов, стояла дюжина речных трамвайчиков. Каслер нанял один, и тут же ему начал докучать своим услужливым кривлянием гребец, который, как и большинство его соотечественников, впадал в угодническое состояние при виде грейслендской военной формы.

А вокруг было так много серых мундиров. Пока трамвайчик плыл вверх по течению, они повсюду попадались Каслеру на глаза: небольшими группами его соотечественники патрулировали набережные с уверенностью завоевателей. Грейсленд не завоевывал Верхнюю Гецию. Как раз наоборот, гецианцы с радостью объявили себя союзниками империи. Тем не менее, вездесущие миротворческие силы императора вызывали очевидный страх.

Ему не хотелось смотреть на это. Он отвел взгляд от набережной. Приятнее было рассматривать хорошо известные в мире своей красотой трехглавые купола и проступающие сквозь туман игольчатые шпили.

Трамвайчик причалил к пирсу у одного из бесчисленных красного кирпича мостов, нависающих над Фолезом. Каслер расплатился с гребцом и ступил на твердую землю. Он прибыл в район, где стояли белокаменные дома, украшенные геометрическими рисунками, набранными из квадратных черных полированных камней. Остаток пути до места назначения он проделал в фиакре, который остановился у парадного входа в роскошную гостиницу «Мраморный цветок».

Он ненадолго задержался у стойки регистрации, выяснив что-то, после чего поднялся по лестнице и прошел по толстому ковру, устилавшему коридор, к люксу № 220. Он заставил себя постучать, услышал знакомый голос, приглашающий его войти, и вошел.

На мгновение ему показалось, что время совершило кувырок и он снова очутился в Юмо Тауне, поскольку он вошел в еще один богато обставленный гостиничный номер, и вновь его встретил грандлендлорд Торвид Сторнзоф в безупречном смокинге, из ведерка выглядывало стройное тело бутылки, плыло облако сигаретного дыма — ничего не изменилось.

— Добро пожаловать в цивилизованный мир, племянник, — Торвид не стал подниматься с кушетки. — Наполни поздравительный бокал, если хочешь.

— Спасибо, грандлендлорд, — повиновался Каслер. — Но поздравления преждевременны.

— Думаю, что нет, все уже завершено. А сейчас присядь, будь добр, и расскажи, что происходило с того момента, как мы расстались. Я читал газеты, но эти статейки карябаются какими-то идиотами, им нельзя верить. Особенно меня интересует, как ты прошел через Разауль, чьи граждане способны на дерзкие выходки.

— Дерзкими выходками не обошлось бы, если бы они узнали, что я грейслендский офицер. Я вынужден был переодеться в гражданскую одежду, пока пробирался вдоль Ганы.

— Очень хорошо. Я боялся, что твои принципы Ледяного мыса могут лишить тебя сообразительности. Это, честно говоря, было моим главным поводом для тревоги.

— Принципы Ледяного Мыса не лишают инстинкта самовыживания, грандлендлорд.

— Это успокаивает. Но давай перейдем к отчету.

В течение примерно пятнадцати минут Каслер докладывал, что с ним приключилось на пути от Юмо Тауна. Опустив лишь несколько деталей. Он не рассказал о своей помощи Лизелл Дивер, завязшей в авескийской грязи. Не упомянул, как грейслендцы уничтожали разаульскую деревню: это вызвало бы непременную ссору. Он описал трудности управления собачьей упряжкой, когда он преодолевал ледяные поля Юкиза, чуть подробнее рассказал о шторме, который едва не отправил на дно Ледяного моря «Моржа», рассказал о неприятном нападении пещерных летучих мышей в Обране. И в завершение кратко обрисовал ничем не примечательное путешествие от Бюнкеля до Ли Фолеза. После чего замолчал.

Торвид размышлял.

— Не так уж плохо, — наконец вынес он свой вердикт. — Едва ли ты использовал все возможности, хотя в целом неплохо. По протоколу тебе, несомненно, полагаются поздравления.

— Рано еще. Гонки не закончились. Я не знаю точно, где находятся два вонарских участника гонок, в лучшем случае они могут отставать от меня на несколько часов, и вполне вероятно, что они уже в Ли Фолезе. Честно говоря, сегодня ночью мне лучше продолжать двигаться вперед. Верхом, если нужно, если я собираюсь удержать…

— Тебе не нужно подвергать себя таким неудобствам. Вонарская проблема решена — окончательно, я уверен.

Каслер аккуратно отставил бокал в сторону.

— Объясните, — потребовал он спокойно.

— Ха, не надо так волноваться, — брови Торвида взлетели. — Я не покалечил и не убил твою малышку Дивер, если тебя это беспокоит. Второй, в'Ализанте, также в порядке. Просто у них возникла небольшая задержка в пути.

— Какого рода задержка?

— Незначительная, техническая. Тебе достаточно знать, что ты выиграл во времени часов двенадцать. Этого достаточно, чтобы обеспечить тебе победу — при условии, что ты сумеешь ими правильно воспользоваться.

— Что вы сделали, грандлендлорд?

— Я думаю, что выполнил свой долг перед Грейслендом и Домом Сторнзофов. Этого должно быть достаточно.

— Я надеюсь, вы не заставите меня возвращаться назад, что бы самому проверить. Вы же понимаете, что я могу это сделать.

— Это абсурд. Очень хорошо, племянник, если ты нападаешь на меня с таким рвением, я удовлетворю твое любопытство. Один из моих людей поперчил немного обед, который вонарцы заказали на вокзале в Уолктреце. Кратковременная потеря способности передвигаться — всего на несколько часов, после чего здоровье и силы полностью восстанавливаются. Что может быть гуманнее? Даже ты, со своей девической чувствительностью должен признать это.

— Это точно? Лизелл и в'Ализанте приняли какие-то лекарства?

— Я допускаю, что они оба обедали. Однако после этого мой агент еще не связывался со мной.

— Вы считаете этот вероломный поступок необходимостью?

— Победа — единственная необходимость. Простая мысль, хотя, кажется, она находится за пределами твоего понимания.

— А вы не думали, что я мог бы выиграть эти гонки в честной борьбе, без помощи вашего разрушающего вмешательства?

— Думал, — помолчав, ответил Торвид, — но я сразу же вынужден был отказаться от этой розовой мечты. Ты с самого начала продемонстрировал свое нежелание жертвовать чем бы то ни было, как того требовали обстоятельства.

— Жертвовать?

— Озабоченность собственной значимостью, тщеславие вкупе с наивностью, очаровательная юношеская наивность рассуждений о честной спортивной борьбе и спортивной чести, которые так хорошо подходят для дворовых игр, но не для мира вне…

— Короче говоря, вне принципов чести.

— Говоришь как школьник. Твое безграничное ханжество начинает меня раздражать. Ты выиграешь эти гонки и покроешь имя Сторнзофов славой, знай это. Если бы не мое вмешательство, как ты это называешь, ты бы уже давно растерял все шансы на победу.

— Каким же образом?

— О, не утруждай себя знаниями о неприглядной стороне жизни. Наслаждайся своей незапятнанной наивностью, которую ты так культивировал на Ледяном мысе.

— Не уходите от ответа, в противном случае я выйду из гонок сегодня же.

— Как я могу противостоять такому моральному натиску? Ну что ж, хорошо. В самом начале была зарка со своим очень своеобразным вездеходом. Она легко могла оставить всех участников далеко позади, если бы я не предпринял необходимых мер. Затем эта парочка траворнских кретинов, которые вырвались вперед и могли бы финишировать первыми, если бы я их не остановил. Я делал только то, что было необходимо, и тогда, и сейчас. Мне очень жаль констатировать, что ты не можешь сказать то же. Мое вмешательство не было бы столь чрезмерным, если бы ты мог без моей помощи преодолеть все препятствия, но ты не мог, и более того, не хотел.

Каслер погрузился в глубины своего сознания и нашел там другие голоса, другие места и другие реалии — из своего прошлого. Повисло молчание, пока он был погружен в воспоминания, и когда, наконец, он заговорил, то внешне был спокоен и безмятежен.

— Грандлендлорд, я останусь в гонках до конца, не вижу особого смысла излагать причины такого решения. Однако я должен предупредить вас сейчас, что если я первым переступлю финишную черту Великого Эллипса, то должен буду отказаться от звания победителя. Я уступлю первое место следующему участнику, кто ступит на землю Тольца.

— Это все детские капризы. Я не воспринимаю их серьезно.

— Воспринимайте, как хотите. Я сообщил вам свое решение.

— Должен ли я тебе напомнить, что это не только твое дело? На карту поставлено больше, чем твоя драгоценная совесть. Хотя бы на секунду забудь о своих эгоистичных пристрастиях. Здесь речь идет о гордости грейслендского народа, и мне отвратительно слышать от Сторнзофа речи о компромиссе. Я не буду слушать подобные речи.

— Тогда я оставлю вас, грандлендлорд.

— Тебя никто не освобождал от твоих обязанностей. Ты забыл, с кем говоришь, я думаю.

— Я ничего не забыл. В противном случае меня бы сегодняшним вечером здесь не было.

— Хорошо. Тогда давай внесем ясность. Как глава Дома Сторнзофов, я приказываю тебе выполнить свой долг. Ты завершишь эти смехотворные гонки, приложишь все свои усилия и выиграешь, ты с достоинством примешь победу во славу Грейсленда. Ты также примешь приглашение гецианского монарха на аудиенцию, о которой мы поговорим чуть позже. Надеюсь, я ясно изложил свои требования.

— Я должен отказаться.

— Вопрос не подлежит обсуждению. Ты получил приказ, и слова здесь более не уместны.

— Я поставил вас в известность о моих намерениях, и вы правы, слова здесь более не уместны.

— Я думаю, что ты не расслышал, что я сказал. Я приказываю тебе служить своему Дому, своему императору и своему народу. Ты не можешь утверждать, что существуют более высокие приоритеты.

— Я могу, — после короткой паузы ответил Каслер, — и буду.

— Тогда нездоровая атмосфера монастыря на Ледяном мысе превратила кровь Сторнзофа в сыворотку. Ты — слабовольный трус и дурак.

— Я — гражданин Грейсленда, который понял, что империи грозит крах, так как она основана на варварстве и безумной безнравственности таких людей, как вы, грандлендлорд.

— О, я вижу, ты хуже слабака и дурака, ты — изменник.

— Вы слишком далеко заходите. Я старался выказывать вам уважение, но я не буду терпеть подобные оскорбления.

— Тогда докажи, что ты их не заслуживаешь.

— Мне ничего не надо доказывать. Я не ищу вашего одобрения.

— Да неужели? Тогда получи мое неодобрение, — привстав с кушетки, Торвид выплеснул содержимое своего бокала в лицо племяннику.

Каслер поднялся.

— Грандлендлорд, я прощаюсь с вами, — сказал он вежливо и вышел.

 

XXIII

Ее поезд прибыл на вокзал Лиссильд в Ли Фолезе на семь минут раньше расписания, но Лизелл не могла оценить такой подарок. Все ее мысли остались в Уолктреце, перед глазами стоял Гирайз в'Ализанте, парализованный и беспомощный, в этой гнусной подсобке. И она бросила его в таком месте, в чужой стране. А сама ушла, нет — рысью побежала за своим счастьем. Конечно, он сам подталкивал ее к этому, и его аргументы были вполне весомы. Но она не могла простить себе, что так легко дала себя уговорить.

Конечно, она бы не помогла ему, если бы осталась. Она не врач, здесь она ничего не могла сделать. Но, возможно, ее присутствие вселяло бы в него бодрость духа. Да нет же, напомнила она себе, он искренне хотел, чтобы она завершила гонки, он просто настаивал на этом.

Как бы она хотела убедить себя.

Поезд остановился. Она вышла на платформу и далее на освещенную фонарями улицу. Там она быстро разыскала фиакр, чтобы доехать до ближайшей конюшни. Фиакр быстро катил в туманных сумерках рассвета, а она сидела, ломая руки и совершенно не замечая красот города.

Возница, согласившийся везти ее ночью по проселочной дороге, заломил непомерную цену, но она заплатила без колебаний, поскольку деньги сейчас ничего не значили. Если она успеет в Грефлене сесть на экспресс 4:48 из Фериля, то пересечет границу Нижней Геции на несколько часов раньше всех поездов, следующих через Ли Фолез сегодняшней ночью.

Она заплатила половину стоимости авансом, затем ждала, пока двух лошадей серой масти запрягли в нанятое ею легкое ландо. Через несколько минут повозка была готова к отправке, и она заняла свое место. Возница закрыл дверь, поднял откидной верх, зажег фонари и уселся на козлы. Кнут свистнул, и они тронулись.

Лизелл откинулась на сиденье. Трехглавые купола и трехзубые шпили Ли Фолеза проплывали мимо незамеченными. Она видела только искаженное параличом лицо Гирайза. Она готова была попросить возницу повернуть на север, в Уолктрец, и сдержалась лишь усилием воли.

Он не умрет, он обещал.

Но он не сможет закончить гонки — во всяком случае, он не выиграет их; то же самое ждет и ее, если она не постарается. Тот, кто подсыпал эту дрянь в еду на вокзале в Уолктреце, совершенно случайно выполнил задание только наполовину. Наверняка отрава предназначалась обоим. Несомненно, он попытается завершить начатое и, возможно, в следующий раз будет более удачлив. Этот кто-то симпатизирует Грейсленду, этот кто-то работает на победу Каслера Сторнзофа. Самого Каслера она ни секунды не подозревала.

Потерявшись в своих противоречивых мыслях, она едва замечала смену панорам и пейзажей, но, в конце концов, выглянув, поняла, что город Ли Фолез остался позади, а вокруг — поля и холмы, окутанные дымкой тумана. Сквозь туман она ничего разглядеть не могла, да и в любом случае ничего достойного внимания там не было. Ей безразличны были пейзажи Верхней Геции, ей безразлично было все, кроме здоровья Гирайза и победы.

Последовала неизбежная остановка, чтобы передохнуть и напоить лошадей. Дрожа над каждой потерянной минутой, она даже не вышла из ландо. Туман вползал в окно. Она рассматривала скручивающуюся в спираль дымку, переливающуюся в свете фонарей ландо, и ненавидела Верхнюю Гецию.

Они поехали дальше. Она закрыла глаза и попыталась уснуть, но мозг работал без остановки, лицо Гирайза стояло перед глазами.

Она не должна была бросать его. Неважно, что он там говорил.

С ним все будет хорошо. А если нет, то тогда у нее еще больше причин победить.

Тянулись часы, похожие один на другой, пока, наконец, экипаж не свернул с центральной дороги на боковую и не подъехал к увитой виноградом старой гостинице. Возница, въехав в ворота, остановился.

Отвлеченная от своих печальных мечтаний, Лизелл высунулась из окна и спросила:

— Почему мы снова остановились?

— Мы приехали в пригород Грефлена, мадам, — ответил возница. — Смотрите, там уже город виднеется.

Она проследила, куда указывал его палец, и увидела невдалеке мерцающие огни города.

— Ну, тогда на вокзал, — приказала она.

— Извиняюсь, мадам, — ответил возница, — но сейчас только одиннадцать. А в этой гостинице, «Трое нищих», предлагают хороший стол. Разве вы не поедите и не отдохнете с комфортом, пока рассвет не наступит?

Она задумалась. Она не чувствовала голода, ничего не ела с утра, и поесть было надо. Со всей возможной осторожностью.

И отдохнуть? Было бы неплохо провести остаток ночи, совсем немного, лежа в удобной постели, это все же лучше, чем сидеть на деревянной скамейке в зале ожидания вокзала.

— Ну что ж, хорошо, — согласилась она, — но при условии, что мы отправимся дальше ровно в четыре утра.

— Мое слово, мадам.

С сумкой в руке она выбралась из ландо и направилась к гостинице.

Был уже поздний вечер, но во всей гостинице все еще горел свет, и было многолюдно. Хозяин гостиницы — пухлый, с округлым лицом, дружелюбно-безобидный молодой человек — тут же выбежал ей навстречу.

— Добро пожаловать в «Трех нищих», мадам. Клек Стисольд, хозяин, — он поклонился, весь сияя. — Чем могу служить?

Никакой неприязни, неодобрения, никакого скрытого подозрения к женщине, приехавшей одной, да еще и ночью. Обычное любопытство, в котором нет ничего обидного. Лизелл улыбнулась ему в ответ и сразу же его полюбила.

— Ужин, если вы еще обслуживаете, — сказала она.

— Обслуживаем, мадам. Есть кролик, тушеный с фенхелем, лорбером и особыми травками, по которым моя жена большой специалист. Лучше моей Гретти никто до самого Ли Фолеза готовить не умеет. Вам понравится.

— Не сомневаюсь. И отдельную комнату, постучите в дверь в три сорок пять.

— Три утра?

— Да.

— Все будет сделано, мадам. Моя Гретти сама за всем проследит. Я-то буду дрыхнуть без задних ног в такой неурочный час. Три сорок пять утра! Вы, я думаю, на экспресс.

Она кивнула:

— Вы помните расписание, господин Стисольд?

— Нет, мадам. Моя бедная голова не может помнить так много всего. Это в голове у Гретти все помещается, вы бы видели ее, когда она засядет за свою бухгалтерию, это прямо-таки волшебство какое-то, а я никуда не гожусь. Но я запомнил про экспресс в южном направлении, потому что вы — второй человек за сегодняшний вечер, кто просит разбудить его на рассвете из-за этого поезда. Ваш попутчик — грейслендский военный джентльмен, знаете — он более снисходителен к себе, он настоящий гедонист. Он просил, чтобы его не будили раньше четырех.

— Грейслендский офицер, вы сказали? Высокий блондин?

— Так они все такие.

— Ну…

— Поверьте уж, я-то знаю. Эти грейслендские миротворцы здесь повсюду, и я говорю вам, что за всю свою жизнь я никогда не видел столько высоких блондинов. Я думаю, что они топят черненьких и маленьких новорожденными.

— Миротворцы?

— Так себя эти головорезы называют. Но мы, гецианцы, придумали им другое имя. — Хозяин понизил голос. — Мы называем их…

— Господин Стисольд, это неподходящая тема для разговора.

— Послушайте, присутствие здесь грейслендцев неподходящая вещь, отношение грейслендцев к местным жителям — неподходящая вещь, вообще все эти так называемые миротворческие силы — неподходящая вещь. Это…

— Не могли бы вы проводить меня в обеденный зал? — оборвала она его, обеспокоенная опасной болтовней гецианца.

— О, конечно. Простите меня, мадам. Иногда мое гецианское сердце берет верх над моей головой, Гретти мне всегда так говорит. Позвольте вашу сумку. Сюда, пожалуйста.

Он провел ее в приятную, старомодную общую залу, с огромным камином и потолком из почерневших балок, с неровно стертым каменным полом, и здесь, поклонившись, ее оставил. Как только Лизелл переступила порог, взгляд ее упал на Каслера Сторнзофа. Он сидел один за маленьким столиком в углу, свет старого железного канделябра, прикрепленного к стене у него над головой, играл в его светлых волосах. Он поднял глаза, когда она вошла, и они встретились взглядом, и как всегда, она была поражена его внешностью, но сегодня по-другому. Каслер был по-прежнему великолепен, но на этот раз образ Гирайза, не выходивший у нее из головы целый день, не исчез при появлении Каслера.

Она направилась прямо к его столику. Он не спускал глаз с ее лица, пока она приближалась, и что-то в этом взгляде ее беспокоило, какое-то тягостное напряжение, которое особенно не вязалось с его обычной безмятежностью. Разочарован, что она все еще в строю? Но почему-то она так не думала.

В знак вежливости он поднялся, когда она подошла ближе, и улыбнулся ей. У нее забилось сердце, но непонятным образом Гирайз продолжал оставаться с ней.

— Лизелл, я рад вас видеть здесь, очень рад, — голос и глаза выражали все то же странное, необъяснимое напряжение чувств. — Вы здоровы?

— Я — да, Гирайз — нет, — спокойно ответила она. Они сели, и она продолжала: — Его отравили или дали какой-то наркотик сегодня, около полудня, на вокзале в Уолктреце. Его парализовало. Он не мог двинуть ни рукой ни ногой и едва мог говорить — ему лицо свело судорогой. Это было ужасно. Это… — голос ее дрогнул.

— Он жив? — спросил Каслер.

Она кивнула и заметила, что он облегченно вздохнул.

— Доктора позвали?

— Да, — она тяжело сглотнула.

— Какой диагноз ему поставили?

— Я не знаю. Меня там уже не было. Мой поезд как раз в это время прибыл на станцию, и я… Я оставила его там. Гирайз настаивал, чтобы я ехала, но я не должна была. Я не должна была… — Из глаз у нее потекли слезы.

Секунду он смотрел на нее молча, затем тихо произнес:

— Это был трудный выбор, мне очень жаль.

— Мне тоже. Я сделала неправильный выбор.

— Я не думаю так, да и в'Ализанте так не думает.

— Он не подумает, но я лучше знаю. Жаль, что я не приняла другого решения, я жалею, что не осталась с ним. Задним числом легче говорить, но это правда.

— Если бы вы остались, то принесли бы в жертву все надежды на победу.

— Есть более важные вещи.

— Я никогда не слышал, чтобы вы так говорили.

— Все меняется. Это Гирайз должен был услышать эти слова. Но он не слышит, потому что я хотела ехать дальше, и он знал это. Но теперь я хочу, чтобы мне еще раз дали возможность выбирать.

— А, — он смотрел на нее понимающе, — в вас многое изменилось, очень многое, я думаю.

— Я теперь многое вижу более ясно.

— Потому что лучше стали понимать себя. Мне с самого начала казалось, что это понимание придет к вам. У меня было такое чувство.

— Слишком поздно оно пришло, если Гирайз умрет. Может быть, он уже умер, — слезы снова полились у нее из глаз, и она засуетилась в поисках носового платка.

— Он не умер. Он полностью поправится. Вы должны поверить мне.

— Я бы очень хотела, — она сжала зубы, сдерживая рыдания.

— Вы очень утомлены и сильно расстроены, и к тому же умираете с голоду. Когда вы в последний раз ели?

— Я не знаю. Наверное, утром. Я не хочу есть.

— Но вам нужно поддержать свои силы, иначе вы заболеете, — он поймал взгляд официанта, притянув его через всю залу как магнитом.

И снова изумляясь и восхищаясь силе воздействия грейслендского военного мундира, она наблюдала, как Каслер делал заказ. Официант удалился, и он вновь повернулся к ней и спросил вежливо, но твердо:

— А сейчас, если это не слишком причиняет вам боль, расскажите мне, пожалуйста, что произошло на вокзале в Уолктреце.

Она прекратила плакать и вновь обрела контроль над собой. Она рассказала ему все в подробностях, заметив, с каким интересом он ее слушает, и к этому интересу примешивалось еще что-то, сильное и глубокое, похожее на злость или отвращение, но удивления не было — ни капельки удивления. В ее рассказе, казалось, для него не было ничего неожиданного, и впервые легкая тень подозрения промелькнула в ее сознании. Она посмотрела на Каслера Сторнзофа, стараясь не поддаваться обманчивости его внешнего облика. Она посмотрела в самую глубину его глаз, не отвлекаясь на их потрясающую голубизну, но все ее подозрения, несмотря на их суровую холодность, тут же рассеялись. Она совершенно точно знала, что этот человек никогда не поднимет руку на Гирайза в'Ализанте.

И все же что-то было в этих глазах. На самом Каслере не было вины, но, возможно, он знал, кто это сделал. В ее голове промелькнули слова, которые он произнес несколько недель назад в тумане авескийских муссонных дождей, они относились к его дяде, этой глыбе изо льда. Предпочел исключить скучную часть маршрута и отправился прямо в Ли Фолез, где я и должен с ним встретиться.

Ли Фолез. Грандлендлорд Торвид? Каково бы ни было его личное мнение, Каслер никогда не выдаст и не обвинит своего дядю, главу Дома Сторнзофов, никогда.

Принесли еду. Лизелл даже не взглянула, что у нее на тарелке. Она ела механически, не чувствуя вкуса, но, подкрепившись, почувствовала себя лучше, слабость исчезла.

Она подняла глаза от тарелки и встретилась взглядом с Каслером:

— Еще не поздно, — сказала она, — я еще могу вернуться в Уолктрец.

— Можете, — кивнул он. — Но разве этого хочет в'Ализанте? Вы думаете, он будет рад увидеть вас? Несомненно, он будет польщен. Но разве он не огорчится при этом из-за крушения всех ваших надежд, причиной которого стал? — Она не ответила, и он продолжал: — Конец гонок совсем близко. Исключая непредвиденные обстоятельства, мы должны быть в Тольце послезавтра. Мне хорошо известно, что на данный момент мы с вами на финишной прямой и ваш шанс на победу очень высок. И вы хотите сейчас отказаться от него?

Послезавтра. Это так скоро, и потом все будет кончено. Каслер абсолютно прав, нет ни смысла, ни пользы в ее возвращении.

— Мы с вами вместе на финишной прямой. — Она не ответила прямо на его вопрос. — Есть какие-то оговорки в правилах Великого Эллипса для двух участников, прибывших первыми одновременно?

— Я не знаю. Однако вы затронули интересный момент. Буквально через несколько часов мы оба садимся на поезд южного направления. Мы пересаживаемся на другой поезд в Тофсенке и на следующий день ступаем на платформу вокзала в Тольце. И тот, кто первым преодолеет короткую дистанцию между вокзалом и мэрией, и будет победителем гонок. Это, конечно, будет напряженный момент, но, я думаю, вряд ли это можно будет назвать настоящей победой.

— Поразительно, не правда ли? Сколько времени ушло, какие огромные расстояния преодолели, сколько отчаянных усилий вложено — и все это в конце уплотняется в один безумный рывок, смешное расстояние в несколько городских улиц — и мы возвращаемся туда, откуда начали. Есть в этом какой-то глубинный смысл, какая-то философия.

— Ну вот, вы чувствуете себя уже лучше, не правда ли?

— Да, вы правы, еда помогает. И по поводу завершения гонок вы тоже абсолютно правы. Я бы хотела вернуться в Уолктрец, и все там сделать по-другому, да и не только там, но отказаться от Великого Эллипса за два дня до его завершения — это не способ искупления.

— Вам нечего искупать. Вина в отравлении лежит на руке, это сделавшей, и на голове, этой рукой руководившей. Рука запятнала себя преступлением, голова, лишенная чувства порядочности, не заслуживает уважения…

Лизелл посмотрела на него с удивлением. Каслер говорил как будто сам с собой. Его взгляд обратился внутрь, к невидимому, но неприятного образу. Она через стол слегка коснулась его руки:

— Каслер, вы хотите сказать, что…

Появление грейслендских солдат оборвало ее на полуслове. Замолчав при виде полдюжины солдат, Лизелл напряглась, несмотря на присутствие Каслера Сторнзофа. Ей не надо бояться грейслендцев, пока она с ним. Они, может быть, просто зашли выпить чего-нибудь. И все же во рту у нее чуть пересохло, а сердце забилось чуть быстрее. Она бросила быстрый взгляд: почти все посетители разом замолчали.

И в этой тишине совершенно отчетливо прозвучал голос грейслендского капитана:

— Господин Стисольд, подойдите сюда.

Все глаза устремились к кухонной двери. Стисольд секунду стоял как вкопанный, с широко открытыми глазами, простодушный, как испуганный ребенок. Он с трудом сглотнул, выступил вперед и произнес:

— Вот он я.

Капитан поманил его пальцем:

— Подойди.

Несколько посетителей, сидевших за передним столом, поднялись и направились к выходу. Двое солдат преградили им дорогу, и посетители тихо вернулись на свои места.

Клек Стисольд шел как на казнь. Остановившись перед капитаном, он робко спросил:

— Чем могу служить, сэр?

— Простенькая служба, — ответил капитан на хорошем гецианском. — Нам сказали, что ты верный гражданин своей страны. Хочу верить, что эти слухи не пустая болтовня.

— Я благонадежный гражданин Геции, сэр.

— И хочешь послужить своей стране?

— Да, сэр.

— Прекрасно. И ты понимаешь, не так ли, что интересы Верхней Геции и ее союзника, Грейслендской империи, совпадают?

— Наверное, так, сэр.

— Империя испытывает необходимость в твоих талантах.

— Да у меня нет талантов, сэр. Если вот только империи нужен хороший хозяин гостиницы.

— Ты шутишь, господин Стисольд?

— Да зачем же, сэр?

— Тогда ты слишком скромен, поскольку до нас дошли слухи, что ты местная знаменитость.

— Да уж многие меня знают, сэр. «Трое нищих» предлагают радушный прием и хороший стол.

— И развлечения?

— Развлечения?

— Представление для счастливых избранных. Фокусы, иллюзии, заклинания.

— О, ничего необычного, сэр.

— Ты несправедлив к себе. Все говорят, что твои представления просто замечательны. Настоящее волшебство, говорят.

— Мне об этом ничего не известно, сэр. Просто устраиваем всякие пустяки, чтобы время скоротать.

— Ты меня очень заинтересовал. Давай мы тоже скоротаем время, а ты продемонстрируешь нам свои достижения.

— Ну, я мог бы показать несколько фокусов с картами, сэр. У меня есть еще парочка трюков с монетами.

— Меня больше интересуют фокусы с кольцами.

— С кольцами, сэр? — Стисольд облизал пересохшие губы. — Я не уверен, что понял вас.

— Не испытывай моего терпения. Это твое кольцо весьма известно в этих краях, ты же не будешь этого скрывать.

— Да я не скрытный человек, сэр. Это правда, у меня есть кольцо, маленький подарочек на счастье, который достался мне от моего дедушки. Оно ничего не стоит, просто память, и я использую его иногда для фокусов. Наверное, об этом вы слышали.

— Ты признаешься в существовании волшебного кольца?

— А, да я бы не назвал его волшебным, сэр. Это обычное маленькое…

— Покажи нам его.

— Да, оно где-то здесь, сэр, но вот так сразу — я просто не знаю… Оно может и не попасться под руку. Мне нужно время, чтобы его поискать, может быть, вы зайдете завтра…

— Если ты не покажешь нам кольцо, мы начнем обыск, а искать мы умеем хорошо.

С ужасной неохотой господин Стисольд, пошарив в кармане, выудил оттуда маленький металлический предмет. Грейслендский офицер протянул ладонь, и с еще большей неохотой Стисольд повиновался безмолвному приказу и положил на нее кольцо.

Со своего места Лизелл мельком увидела маленькое, очень простенькое серебряное колечко, совершенно обычное, ничем не примечательное, как и говорил его владелец.

Капитан внимательно изучил кольцо, после чего спросил:

— Из чего оно сделано?

— Думаю, оно серебряное, сэр.

— Я так не думаю. Оно как-то особенно переливается.

— Да просто потерлось оно, сэр.

— Как-то оно очень странно поблескивает. Я такого никогда не видел.

— Просто его надо немного почистить, сэр.

— Продемонстрируй нам его волшебные свойства.

— Как скажете, сэр. Я знаю один трюк — я могу пропустить через кольцо шелковый носовой платок, и платок в мгновение ока меняет цвет. Хотите посмотреть, сэр?

— Я же предупреждал, не надо испытывать мое терпение. Давай говорить откровенно. Здесь, в Верхней Геции, полным-полно легенд о волшебных кольцах, у которых есть великая сила и способность творить чудеса. Многие эти легенды имеют в своей основе реальные события. Сила в кольцах действительно существует, и потенциально она может сослужить хорошую службу на войне, которую ведет империя. У нас будет сила, господин Стисольд. И если она находится в ваших руках, то вы должны нам помочь.

— Сэр, я сделаю все, что я могу. Но это маленькое кольцо, оно ничего не значит. Я просто использую его для безобидных трюков, которым научил меня мой дедушка. Я не знаю, что вы там слышали, но…

— Мы слышали от очень многих, что ты с помощью этого кольца вызываешь духов. У нас есть свидетели, которые могут это подтвердить. Как ты сам нам сказал, ты не скрытный человек.

— Ой, сэр, вы же знаете, иногда глупые люди такого на придумывают. Ну так вы же знаете, какие такие привидения могут померещиться, если люди примут немного.

— Мы приняли решение, что по всем поступившим донесениям надо провести проверку, — резюмировал капитан. Он вернул кольцо назад его владельцу. — Я верю, вы нам поможете, господин Стисольд. Империя одинаково быстро как награждает преданных ей людей, так и наказывает врагов.

— Да я простой человек, сэр, какой из меня враг.

— Все, хватит. Сейчас ты вызовешь нам привидение. Ты сделаешь это перед моими солдатами и перед остальными, здесь собравшимися. — Он рукой показал на плененных посетителей.

— Сэр, я не понимаю, чего вы от меня хотите.

— Ну тогда мы попробуем объяснить. — Повернувшись к своим подчиненным, капитан приказал. — Взять его. Туда. — Он щелкнул пальцами и показал в сторону кухни.

Пара солдат в сером схватила хозяина гостиницы за трясущиеся руки. В этот момент Каслер Сторнзоф поднялся.

— Стойте, — приказал он.

Заметив нашивки главнокомандующего, его соотечественники тут же подчинились. Все шестеро вытянулись во фрунт. Обращаясь к капитану, Каслер спросил:

— Что вы намереваетесь делать?

— Убедительно допросить, сэр, — ответил тот.

— Этот гецианец не признает своих магических способностей и знаний. И нет ни малейших оснований ему не верить.

— Сэр, свидетельства нескольких независимых донесений неопровержимы, — почтительно сообщил лейтенант.

— И все же это вряд ли оправдывает применение так называемого убедительного допроса. Вы отпустите этого человека, вы и ваши люди немедленно покинут гостиницу.

— При всем моем уважении, главнокомандующий, не могу подчиниться, — в нагрудном кармане капитана лежал документ, который он уверенно достал и предъявил. — Ордер, сэр, подписанный полковником Бервсо, командиром миротворческих сил Южного района. Пожалуйста, посмотрите, сэр, у меня предписание расследовать это дело до полной ясности любыми и всеми доступными средствами.

Каслер развернул бумагу. Пока он читал, Лизелл внимательно наблюдала за его лицом, но на нем ничего не отражалось. Но казалось, будто у него изнутри изливается поток на нее, она ощущала и злость, и печаль.

— В таком случае, выполняйте свой приказ, — Каслер вернул документ и сел на место.

Капитан щегольски отдал честь, затем кивнул свои подчиненным, которые вытолкали хозяина гостиницы из общей залы. Дверь кухни закрылась за ними. Послышался приглушенное «бу-бу-бу». Выход был перекрыт солдатами.

У Лизелл весь аппетит пропал. Она посмотрела Каслеру прямо в глаза и сказала:

— Ты ничего не мог сделать.

— И снова это правда. Сколько еще может длиться эта правда, когда грейслендцы сеют зло, а я ничего не могу сделать?

— Но, по крайней мере, ты пытался, — даже ей ее слова показались неубедительными.

Каслер молчал. Так они сидели некоторое время, пока из кухни не донесся первый крик боли. Лизелл вздрогнула. Еще один крик, и она сцепила руки. В общем зале повисла тяжелая тишина. Все присутствующие слушали, и их внимание было вознаграждено глухим ударом и воплем.

— Пойдемте, я уведу вас отсюда. — предложил Каслер. Она колебалась, ей очень хотелось уйти, но она замотала головой:

— Нет, я не уйду, пока всем остальным не позволят уйти.

— Это невозможно.

Она отвела глаза, не желая смотреть на его серую форму. Она хотела бы заткнуть уши, но не могла удержаться, чтобы не ловить каждый звук, доносившийся из кухни. Они не изобьют Стисольда слишком уж сильно, говорила она себе. Если сильно изобьют, то он не сможет дать им то, что они хотят.

Из кухни долетел громкий стон, и неожиданно для себя она обнаружила, что мысленно посылает приказы терзаемому. Сдайся. Уступи. Просто сделай так, чтобы это прекратилось.

Прекратить истязания значило дать новую силу грейслендцам, как будто она им была так уж нужна.

Казалось, что все это длится вечность, хотя в действительности прошло всего несколько минут. Вскоре из кухни вышел один из солдат и широкими шагами прошел через общую залу.

Через несколько минут он вернулся, таща за собой очень встревоженную, пухлую миленькую молодую женщину. На ней ничего не было, кроме тонкой летней ночной рубашки. Волосы ее были распущены, а глаза заспаны.

— Чего вы хотите? — лепетала она, пока солдат тащил ее. — Что случилось, где мой муж?

Ей никто не ответил. Солдат втащил Гретти Стисольд в кухню, и дверь за ними закрылась.

— Каслер… — отчаянно позвала Лизелл.

Он замотал головой. Его лицо казалось вырезанным из белого мрамора. Ничего не могла она прочесть в его глазах.

Из кухни донесся женский крик. Беспорядочные мужские голоса, и снова женский крик, более мучительный и громкий, чем первый. Затем молчание.

Кухонная дверь открылась, оттуда вышли солдаты, хозяин гостиницы и его жена. Лицо господина Стисольда было разбито и в крови, нос распух и свернут на бок. Гретти осторожно прижимала к груди, по всей видимости, сломанную руку. Ее рубашка на шее была разорвана, открывая грудь.

Группа остановилась.

— Наш друг Клек Стисольд согласился оказать нам любезность и продемонстрировать свою магическую удаль, — объявил грейслендский капитан. — Мы с нетерпением ждем увлекательного показа. Господин Стисольд, просим.

Клек Стисольд с трудом вышел на середину комнаты. Он оглянулся и бросил взгляд на жену, между ними состоялся какой-то разговор при помощи взглядов. Затем он выпрямился и поднял левую руку, на мизинце которой странным неровным светом мерцало серебряное кольцо. Чуть склонив голову, он закрыл глаза и стоял так, не шевелясь. Стало казаться, что он уснул стоя, но движения его губ, произносившие беззвучно какие-то слова, и дрожание ресниц свидетельствовали о напряженной внутренней работе.

Лизелл с тревогой наблюдала за происходящим. Вначале она подумала, что он собирается показать какой-то простенький трюк, но ничего не происходило, и она решила, что хозяин гостиницы просто выигрывает время для передышки — глупая уловка, поскольку эта неловкая хитрость только еще больше разозлит грейслендцев.

Время шло, холодок прошелся по залу, и по телу Лизелл пробежала дрожь. Тени увеличились в объеме, и кольцо на пальце Стисольда, казалось, сверкает во мраке, но, может быть, это только игра света. Лизелл заморгала и потерла глаза, но тени не отступили. Руки у нее стали холодными, как лед; и она вынуждена была стиснуть зубы.

Ей стало совсем жутко, когда Каслер протянул свою руку через стол и сжал ее холодную кисть в своей, теплой и сильной. Она удивленно посмотрела на него и была еще больше поражена, так как Каслер вовсе не смотрел в ее сторону. Он не сводил глаз с хозяина гостиницы, особенно с его кольца, которое совершенно определенно сверкало своим собственным светом. Выражение его лица отражало точное знание, которое подтверждало ее собственные предчувствия: глубинным инстинктом она улавливала действие неизведанных сил. И в знак признательности за простое человеческое прикосновение она изо всех сил вцепилась в руку Каслера.

Стало невероятно темно, свечи в железных канделябрах походили на разбросанных по стенам светлячков, едва мерцающих в предрассветной мгле. Тени собрались вокруг хозяина гостиницы, и он совсем исчез, сверкало только его кольцо, подозрительная семейная реликвия, которую он должен был бы хранить подальше от посторонних глаз, будь у него хоть капля здравого смысла.

Зрители, как гражданские, так и военные, наблюдали, затаив дыхание, а тени в это время уплотнялись, клубились и объединялись. Одна из спиралей тени склубилась в форму, вначале расплывчатую, каких-то неясных очертаний, но очень быстро обрела сущность и определенность, а вместе с тем и очевидную плотность. Через несколько секунд полностью проявилась сущность, вылепленная из воздуха и мрака, бесплотная — и в то же время беспредельной силы.

Привидение имело человеческий облик, но было значительно крупнее любого человека. Его тело было чешуйчатым и блестящим, на пальцах рук и ног — огромные дымящиеся когти. Лицо вытянутое, со зловещей, как у крокодила, челюстью, а ряд зубов напоминал пасть акулы, но глаза — темные провалы в тяжелых складках глазных впадин — могли принадлежать только неземному существу. Огромная пара кожистых крыл колыхалась позади его массивных плеч, чешуйчатый хвост змеей корчился у основания спинного хребта.

Какое-то невероятное привидение из ночного кошмарного сна? Совсем нет, ужасный образ был хорошо знаком. Он часто попадался ей в книгах, в увесистых древних иллюстрированных фолиантах. Мозг бешено заработал. Традиционные верования Верхней Геции признают существование очень сильных демонов, которых называют «Творящий зло». Существо, возникшее перед ней, полностью соответствовало тем чудищам, которых она видела на картинках.

Но это только галлюцинация, убеждала себя Лизелл, пытаясь унять сердце, стучащее, как молоток. Это не более чем сгусток дыма, облако тумана, ужасное на вид, но бесплотное и безобидное, как мираж.

Гость из мира теней повернулся к ближе всех стоявшему к нему серому мундиру, погрузил в грейслендца свои дымящиеся когти, разорвал солдату грудь и вырвал еще трепещущее сердце. Абсолютно настоящий запах крови из абсолютно настоящей раны, несколько теплых капель брызнули в лицо Лизелл. Ее крик потонул в общем хоре.

Бросив безжизненное тело солдата, Творящий зло на какое-то время замер, занятый пожиранием кровоточащего сердца. Покончив с трапезой, он обратился к очередной жертве: на этот раз ею оказался грейслендский капитан. Неясные очертания чешуйчатых рук, рывок когтей, острых как сабли, фонтан артериальной крови — и крокодильи челюсти, клацнув, сомкнулись, поглотив сердце капитана.

Поднялись крики обезумевших грейслендцев, послышались выстрелы. Творящий зло ничего не почувствовал, но двое посетителей, попавших на линию огня, упали на пол, дернулись несколько раз и затихли. Несколько посетителей, включая возницу Лизелл, бросились к выходу. Шквал огня стоявших у дверей солдат отрезал им путь к бегству. Творящий зло схватил свою следующую жертву, хорошо одетого, преклонного возраста посетителя с густой шевелюрой седых волос. Эти поблескивающие волосы, должно быть, обладали особой привлекательностью, так как когти вонзились в это серебро. Последовало резкое движение; прежде чем тело упало на пол, оторвавшись от головы, глаза его выкатились, а губы продолжали шевелиться, вероятно, сознание еще не угасло, когда крокодильи челюсти клацнули и голова треснула, как большой орех.

Очевидно, желая уничтожить источник зла, один из солдат прицелился в хозяина гостиницы. Револьвер выстрелил, и господин Стисольд упал, сопровождаемый пронзительным воплем своей жены, но Творящий зло не исчез. Мгновение спустя предприимчивый солдат был мертв, распоротый от горла до живота.

Лизелл вскочила на ноги. Она не очень соображала, что надо делать, но подчинялась одному импульсу — бежать. Рука, которая все еще держала ее, сильнее стиснула ее запястье.

— Не сейчас, — остановил ее Каслер.

Она уставилась на него, пораженная его спокойствием. Его лицо, видимое в мерцании сверхъестественного света, было спокойным, без единой тени страха. Он не повысил голоса, но она услышала его совершенно отчетливо, несмотря на всеобщий гвалт. Ее собственный голос трепетал от страха, когда она попыталась выкрикнуть:

— Бежим отсюда!

— Не сейчас, — повторил он. — Не двигайся, ты привлечешь внимание Поглощающей силы. Ты должна подождать, пока пройдет пик активности, и инстинкт поглощения, который породил это, изменится.

— Я не понимаю, о чем ты!

— О том, что я знаю, с чем мы имеем дело, и я знаю, как от этого избавиться. Оставайся на своем месте.

Мгновенно поверив ему, она кивнула, и он выпустил ее руку.

— Грейслендские солдаты, — голос Каслера перекрыл весь шум, царящий в зале, — ваш капитан мертв, я принимаю на себя командование. Прекратите стрельбу и стойте спокойно. — Оставшиеся в живых солдаты немедленно повиновались, и Каслер перешел на гецианский, отдавая команды. — Все присутствующие, оставайтесь на своих местах. Не кричите и не двигайтесь.

Почти все повиновались ему, лишь один официант кинулся к двери кухни. Творящий зло немедленно отреагировал. Огромные кожистые крылья сомкнулись вокруг беглеца. Когти рванули, кровь хлынула потоком, официант издал булькающий звук и умер. Выпустив мертвую жертву, Творящий зло замер, огромные крылья чуть колыхались, пустые глаза шарили по зале.

— Не смотрите ему в глаза, — приказывал Каслер тихим и властным голосом. — Отведите глаза в сторону, думайте о чем-то постороннем.

Не так-то легко было следовать его командам. Лизелл потребовалось напрячь всю силу воли, чтобы оторвать взгляда от парящего в воздухе гостя и сконцентрировать их на лице Каслера. Спокойная уверенность, которую он увидела на его лице, успокоила ее. Он сказал, что знает, как избавиться от этого ужаса, и она верила ему. Она совершенно ясно поняла теперь, почему солдаты под его началом были готовы следовать за ним в любом направлении.

Она не отрываясь смотрела ему в лицо. Каслер же следил за исчадием и его телодвижениями. Сторнзоф напоминал сейчас господина Стисольда в момент его концентрации на своем невероятном кольце. Она не понимала, что он делает. Возможно, каким-то образом применялись потусторонние силы, знание о которых Каслер приобрел на Ледяном Мысе, о чем он ей когда-то рассказывал. Тогда она ничего не понимала, тогда она могла только верить.

Судя по его реакции, гость уловил какие-то призывы и воздействия и начал медленно вращать головой, ища источник. Пустой взгляд натолкнулся на Каслера Сторнзофа и замер.

Каслер шевелил губами, но слов не было слышно. Чудовище направилось к нему. Лизелл не видела этого, она не смела взглянуть, но она чувствовала бесшумное медленное приближение каждой частичкой своего тела. Думайте о чем-нибудь постороннем, приказал им всем Каслер, но это было невыполнимо. Почти невозможно. Она усиленно гнала мысли к Гирайзу, к его парализованному телу и искаженному лицу, и они медленно и неохотно переносили туда ее внимание.

Сам Каслер, казалось, не замечал приближающегося чудовища. Он был неподвижен, взгляд расфокусирован — ничего не видящий взгляд, обращенный в никуда. Лизелл оцепенела, когда монстр подошел так близко, что попал в поле ее зрения. Не замечать его было невозможно, протяни она руку, могла бы прикоснуться к нему. От трепетания его огромных крыльев поднимался легкий ветерок, который шевелил волосы у нее на голове. Она задрожала. Отведите глаза в сторону, думайте о постороннем. Но она могла лишь замереть, парализованная ужасом. Похоже, этого было достаточно, так как нечеловеческий взгляд скользнул по ней как по пустому месту. Чешуйчатое тело заколыхалось перед Каслером и остановилось.

Оно сейчас вырвет у него сердце, оно сейчас оторвет ему голову…

Но оно не делало ни того, ни другого. Даже движение крыл прекратилось. Кошмарное создание колыхалось в воздухе, как бесплотное.

У Каслера от напряжения на лбу выступили капельки пота. Он дышал глубоко и ритмично, лицо оставалось спокойным. У него был странно застывший взгляд, и Лизелл поняла, что время для него остановилось.

Прошло несколько бесконечных минут. Его ресницы ни разу не дрогнули.

Мрак постепенно рассеивался, но так медленно, что она вначале подумала, что ей это кажется. Светлячки над ее головой медленно начали приобретать очертания пламени свечей, тени сжимались, и потусторонний холод неохотно ослаблял свой захват. Сам же призрак не изменился и не поблек, а продолжал покачиваться в воздухе, прикованный безжизненным взглядом к Каслеру Сторнзофу.

В зале было все так же тихо. Голос Каслера, хотя и доносился как бы издалека, произнося слова медленно, сохранил свою власть над присутствующими:

— Выходите медленно, по одному. И отходите подальше от этого места. Делайте все молча и без резких движений. Не смотрите сюда и не думайте об этом.

Большинство повиновалось без колебания и без вопросов, тихо, по одному выходя из залы с опущенными вниз глазами. Лизелл затаила дыхание, ожидая кровавой расправы, но ничего не случилось. Один за другим люди выскальзывали в дверь, некоторые не могли удержаться, чтобы не бросить испуганный взгляд через плечо, но никто, кроме нее, не задержался.

— Каслер, — стараясь не потревожить его концентрации, она говорила очень тихо, не задавая лишних вопросов, — а ты?

— Я остаюсь, — он не сводил глаз с Творящего зло.

— Не нужно. Все сделано. Все вышли, только мы остались. Уйдем сейчас.

— Не сделано. Я сконцентрировал внимание Поглощающей силы на себе. Если я отпущу ее прежде, чем произойдет трансформация формы, Творящий зло уйдет охотиться за новыми жертвами.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Каслер, выход свободен, пожалуйста, пойдем.

— Уйду, когда изменю форму, когда он будет окончательно поражен. Иди, пока есть возможность. Иди.

— Сколько ты здесь еще пробудешь?

Он не ответил. Она не была уверена, что он слышит ее. Она больше не существовала для него, он весь сконцентрировался на потустороннем, чья природа ей была совершенно непонятна. Он каким-то образом сумел привлечь и сконцентрировать все внимание адского создания на себе, это было понятно. Конечно же, он сделал достаточно. Она протянула руку, но не решилась прикоснуться к нему.

— Уходи, — умоляла она и понимала, что ее не слышат. Ее рука безвольно упала вниз. Мгновение она стояла и смотрела на него, затем повернулась и медленно пошла к двери, где остановилась, не в силах удержаться, вопреки запрету, от последнего взгляда назад.

Творящее зло химера — Поглощающая сила — все так же неподвижно висела в воздухе, когти в крови, черные провалы глаз пусты, как бездна, но непонятным образом ее внешний облик изменился. Крокодилья челюсть уже не была такой длинной и устрашающей, как казалось вначале.

Поглощающая сила действительно менялась. Это сделал Каслер — как, она не понимала, но видела, что он рассеет приведение, если сам не погибнет прежде. Лизелл посмотрела на него, забывшего о существовании реального мира, и почти двинулась назад. Но помочь ему она не может, ее отвлекающее присутствие будет только мешать. Она развернулась и пошла прочь от ужаса и человека, схватившегося с ним в поединке.

Фойе было пусто. Постояльцы разбежались, грейслендские солдаты удалились в соответствии с приказом, бедняжка Гретти Стисольд, отныне вдова, исчезла. Лизелл вышла через входную дверь в теплую туманную летнюю ночь, и свежий влажный воздух не мог унять смятение чувств и дрожь в коленках.

Она побрела прочь от «Трех нищих», не понимая куда, почти ничего не видя перед собой. Ноги несли ее назад, на главную дорогу, и дальше по дороге через темноту и туман, к центру спящего Грефлена. Окна были темными, улицы едва освещены, город хранил глубокое молчание, смятенному сознанию Лизелл казалось, что город ей снится. Она не понимала, где она и куда она идет, но ноги сами принесли ее к зданию, над дверью которого был фонарь, а над фонарем символ вокзала — локомотив.

Дверь была заперта. Она поплелась в обход, на платформу, где нашла скамейку и упала на нее. Закрыв лицо руками, осталась сидеть.

Ее мысли кружились вихрем и скручивались не то в сны, не то в воспоминания, она не видела между ними грани. Она погрузилась в беспокойный сон или оцепенение, которое длилось минуты, а может быть, часы, пока ее не разбудил свисток паровоза.

Лизелл открыла глаза. Небо стало серым, как пепел, и экспресс подходил к станции. Она поднялась, ошеломленно посмотрела вокруг и поняла, что оставила свою сумку в гостинице. Сейчас это уже не имело никакого значения. Ее паспорт и портмоне находились в кармане.

Поезд, пыхтя и посвистывая, остановился и исторг двух пассажиров. Лизелл вошла в вагон, нашла место и купила у кондуктора билет. Кондуктор ушел. Она откинула голову на сиденье и постаралась — безуспешно — избавиться от мыслей. Поезд тронулся, и Грефлен остался позади.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, когда нанятый Гирайзом в'Ализанте экипаж подъехал к старомодной гостинице «Трое нищих» на окраине Грефлена. До отправления его поезда оставалось еще полтора часа. Времени было достаточно, чтобы позавтракать, в чем он очень нуждался, поскольку ничего не ел со вчерашнего так печально закончившегося обеда.

В каком-то смысле ему больше некуда было спешить, поскольку цели больше не существовало. Он уже ничего не мог сделать, чтобы завоевать или гарантировать победу для Вонара, а значит, мог расслабиться и закончить гонки с комфортом. Но он знал, что не сумеет. Экипаж остановился, но конюх не вышел, чтобы увести лошадей, не вышел и служащий гостиницы, чтобы взять багаж. Странно. Гостиница на вид — очень приличная: двор чистый, вымытые окна сверкают. Такая распущенность работников казалась несообразной.

Легко спрыгнув с козел, возница подошел и открыл дверь экипажа, помог пассажиру спуститься на землю. Такая любезность была как нельзя кстати. Действие вчерашнего парализующего средства почти прошло. Гирайз мог ходить и двигать руками, но все еще чувствовал скованность во всем теле, руки и пальцы оставались неловкими, как бы чужими. Гецианский врач заверил его, что чувствительность и подвижность скоро к нему вернутся, но полное выздоровление еще не наступило.

Он тяжело опирался на руку возницы, входя в фойе гостиницы, безлюдное и тихое. Никого не было за стойкой портье, вообще никого не было видно. Он позвонил в колокольчик, но никто не вышел. Он нахмурился, удивленный и немного раздосадованный.

— Давайте уедем отсюда, сэр, — предложил возница. Возница был явно встревожен.

— Что случилось? — спросил Гирайз.

— Что-то здесь не так, — последовал ответ.

Он не стал добиваться объяснений. В воздухе пахло, как в мясной лавке, и ему инстинктивно хотелось на свежий воздух.

— Перекусим чем-нибудь. Я думаю, это сюда, — произнес Гирайз, указывая на ближайшую полуоткрытую дверь.

— Я не хочу есть, сэр. Я подожду вас снаружи, если не возражаете, — и возница поспешил удалиться.

Гирайз колебался, ему тоже хотелось уйти. Как все странно. У него в желудке пусто, он остановился здесь, чтобы поесть, и он поест. С трудом переставляя ноги, он добрался до полуоткрытой двери и вошел в общую залу, но тут же остановился как вкопанный, не успев переступить порог. Мясной лавкой запахло еще сильнее, в уши ударило жужжание бесчисленного количества мух.

В первые секунды он не вполне понимал, что предстало его глазам. Царил беспорядок: перевернутая мебель, разбитая посуда и повсюду в неуклюжих позах лежали изуродованные человеческие тела. С полдюжины мертвых тел, а может быть, и больше, с первого взгляда трудно было точно сосчитать. Одно, распростертое на спине в красной луже крови, было обезглавлено. Расколотые останки седой головы лежали неподалеку. Кровью были забрызганы пол и стены, даже потолок, но Гирайз не заметил этого. Его взгляд метнулся в центр слабо освещенной залы, где стоял Каслер Сторнзоф, застывший в полный рост, а перед ним висело в воздухе бесформенное облако дыма.

Бесформенное? На секунду Гирайзу показалось, что облако имеет форму мужского тела, но наваждение тут же рассеялось, и он увидел только пятно тумана, которое, пока он наблюдал, медленно побледнело до полной прозрачности.

Сторнзоф закачался, попытался ухватиться за стоявший рядом с ним стул, но промахнулся и упал на колени, свесив голову и тяжело дыша. Гирайз поковылял к нему настолько быстро, насколько позволяло ему его еще закостеневшее тело, по дороге он остановился, чтобы прихватить открытую бутылку вина с одного из столиков.

Сторнзоф поднял глаза, лицо его было крайне изможденным. Гирайз без слов протянул ему бутылку. Сторнзоф взял ее и залпом осушил половину, после чего вернул.

— Оставь себе, — посоветовал Гирайз. — Ты ранен?

Каслер замотал головой.

— Что случилось? — Гирайз неохотно обвел глазами залу.

— Поглощающая сила.

— Что?

— Гость из потустороннего мира.

Как ни странно, Гирайз не сомневался ни в здравом уме, ни в честности Каслера.

— Это все гость натворил? — спросил он. Сторнзоф кивнул.

— Но сейчас он ушел?

— Трансформирован и вытеснен за пределы материальности.

— Трансформирован? Ты это сделал?

— Эта сила была мне знакома, — Сторнзоф говорил прерывисто, продолжая тяжело дышать. — Эта Поглощающая форма была создана восприятием и представлениями присутствующих зрителей. Сконцентрировав ее внимание исключительно на себе, я получил контроль над внешним видом пришельца, который мне удалось постепенно изменить до полной неузнаваемости, и тогда Поглощающая сила потеряла способность действовать.

— Откуда это явилось?

— Это очень печальная история, а я так устал.

— Что ты теперь будешь делать?

— Спать. Думаю, до самого вечера.

— Полагаю, не здесь. Обстановка неподходящая. Меня там у входа ждет экипаж. Он отвезет нас на вокзал, и ты сможешь поспать в поезде.

— Великодушное предложение, и я с благодарностью принимаю его.

— Только подожди немного, я найду что-нибудь перекусить. Я просто умираю от голода; может, мы покинем эту бойню. — Гирайз, спотыкаясь, добрался до кухни и присвоил сыр, яблоки, холодную курицу, пару буханок хлеба, пару бутылок и вернулся назад к Каслеру, который, покачиваясь и с серым лицом, все же стоял на ногах.

— Ты покалечен? — спросил Сторнзоф, очевидно, заметив неуверенную походку Гирайза.

— Нет. Какой-то анонимный доброжелатель подсыпал мне чего-то в еду вчера за обедом. Доктор говорит, что все пройдет.

— Да, — какая-то тень промелькнула в глазах Сторнзофа. — Лизелл рассказала мне о твоем несчастье.

— Лизелл? Когда и где ты ее видел?

— Здесь, но не беспокойся. Она уехала несколько часов назад, и в полном здравии. Я уверен, она добралась до вокзала и села, как и планировала, на экспресс южного направления.

— Это похоже на Лизелл. А ты уверен, что она не пострадала?

— Абсолютно.

— Тогда она, вероятно, в поезде и уже подъезжает к Тофсенку. Ты понимаешь, что это значит?

— Она будет в Тольце завтра утром. Теперь у нас нет надежды обогнать ее.

— Если не случится чего-либо непредвиденного, она выиграла гонки.

— Тебе трудно привыкнуть к мысли, что победа ее?

— Не совсем, — ответил Гирайз. — Она с первой минуты утверждала, что победа будет ее.

Она ненадолго задремала, но лязг тормозов разбудил ее. Лизелл повернула голову и выглянула в окно. Поезд подъезжал к станции. Вывеска на платформе гласила — ТОЛЬЦ. Лизелл уставилась на нее с удивлением.

Поезд остановился и затих. Пассажиры вставали со своих мест, доставали багаж с верхних полок. У Лизелл багажа не было. Поднявшись на ноги, ничем не обремененная, она побрела в конец вагона, дождалась, когда кондуктор откроет дверь, сделала три шага и оказалась на платформе.

Утренний воздух был теплый и ласкающий. К полудню станет жарко, температура поднимется, но утро — великолепное. Быстрым шагом, почти рысью Лизелл направилась к зданию вокзала, и где-то на полпути ее вдруг осенило, что ей не нужно спешить. Все ее соперники далеко позади. Она перешла на обычный шаг.

Дойдя до здания вокзала, она прошла через зал ожидания. Не успела она приблизиться к выходу, как массивная фигура в нескладно сидящем костюме и потрепанной соломенной шляпе возникла у нее прямо перед носом. Она остановилась.

— Мисс Дивер, не так ли? — спросил незнакомец по-вонарски с ширинским акцентом. — Мисс Лизелл Дивер?

Она утвердительно кивнула. От незнакомца разило дешевыми сигарами и дешевым одеколоном. Она едва сдержалась, чтобы не отвернуться в сторону.

— Стиг Брулин из «Спортивной газеты» , к вашим услугам. Мисс Дивер, я предлагаю вам свою помощь в сопровождении и защите вас на пути следования от вокзала до регистрационного отдела городской мэрии в обмен на ваше интервью…

— Нет, — обойдя препятствие, Лизелл продолжила свой путь.

Стиг Брулин снова вырос у нее на пути. Он трещал без умолку, очевидно, стараясь выудить хоть какую-то информацию или признание. Она почти не слышала, что он ей говорит, для нее это был малозначащий шум, но его настойчивость отвлекала ее внимание — причина была, возможно, в самом журналисте, или же в праздном любопытстве, и вскоре уже небольшая толпа следовала за ней по пятам.

Ей было все равно. Вслед летели вопросы и комментарии, она легко игнорировала их. Миновав зал ожидания, она прямо у входа забралась в один из неповоротливых, удобных гецианских кэбов, которых всегда хватало перед зданием вокзала.

— В мэрию, — попросила она, старательно по-гециански, и кэб тут же тронулся с места. Лизелл устроилась на мягком сиденье. Улицы, проплывающие мимо, не удостаивались ее внимания, только раз она оглянулась назад — три экипажа следовали за ней. В одном из них кто-то, высунувшись из окна, размахивал ярко-желтым шарфом. Подавал какой-то сигнал?

Еще несколько улиц — и кэб въехал на площадь Ирстрейстер, которую она в последний раз видела окутанной черным дымом. Впереди возвышалось богато украшенное здание мэрии, на ступеньках которого толпились в ожидании люди. Возница натянул поводья. Лизелл расплатилась, вышла и поспешила вверх по лестнице. Люди, попадающиеся ей на пути, стали по мере ее приближения каким-то чудесным образом стекаться к ней, и она поняла, что все глаза прикованы к ней, что все вопросы, комментарии и поздравления предназначены ей — короче говоря, они все знают, кто она, и, очевидно, ждут ее.

Она прошла через фойе с высокими окнами. Ее свита значительно увеличилась. Войдя в коридор, она поняла, что дорога к регистрационному отделу отложилась у нее в памяти. Ей не нужно было спрашивать, как туда пройти. Она шла уверенно, преследуемая оживленной толпой.

Лизелл достигла регистрационного отдела, и чувство нереальности происходящего вдруг переполнило ее, хотя сердце так колотилось, что почти причиняло ей боль. Дежурный клерк поднял глаза, когда она вошла, и по его лицу она поняла, что он узнал ее.

Толпа за его спиной затихла. Подходя к столу, она могла слышать звук своих шагов и даже удары сердца. Она протянула свои документы клерку, которому не требовались указания. Отчетливо слышимый удар печати в паспорт — последней печати, удостоверяющей завершение гонок — взорвал тишину, послышались радостные крики, и толпа окружила ее. Лизелл видела возбужденные лица с открытыми ртами, и шум голосов оглушил ее, все говорили одновременно. Она не могла разобрать слов и, конечно же, не могла ответить. Горло ее сжалось, глаза наполнились слезами, и чувство нереальности происходящего усилилось. Она посмотрела на свой паспорт, который каким-то образом оказался снова у нее в руках. И только наличие штампа — Мэрия Тольца, Нижняя Геция, дата и число: 11:36 — свидетельствовали, что гонки действительно завершились.

 

XXIV

Парикмахер и гример, предоставленные Министерством иностранных дел, вышли, и дверь за ними закрылась. Горничная, также предоставленная министерством, сделала реверанс и вышла. Ее услуги были пока не нужны. Забыв всю солидность своего положения, Лизелл помчалась через роскошные комнаты лучшего люкса отеля «Королевская слава» назад в спальню, где было высокое зеркало на подвижной золоченой раме, перед которым она застыла, раздраженно любуясь, что они с ней сделали.

Она смотрела в зеркало и не узнавала себя. У ее отражения глаза были смехотворно округлившимися. Ее впихнули в великолепное платье — шелковое, бледно-аквамаринового цвета, с обильной вышивкой золотом по подолу, — оголявшее ее плечи, руки и почти всю грудь. Жесткий корсет, надетый под платье, не только утянул ее талию до невозможного предела, но и поднял грудь так, что последняя грозила просто выпасть из лифа.

Дурной вкус. Пошлость. Она почти слышала голос Его чести. Вульгарность твоего внешнего вида… Ну, уж нет, этот полуобнаженный стиль — писк моды, ему следуют самые утонченные женщины во всех столичных городах запада, и невозможно отрицать, что у нее очень подходящая для этого фигура. Так что Его честь волен говорить все, что захочет, ей все равно. Но не было похоже, чтобы ее отец вообще имел желание хоть что-то говорить. За те десять дней, что прошли с того момента, когда она вошла в здание мэрии в Тольце, сообщения о ее победе размещались на первых страницах всех газет мира. Эдонс Дивер должен был читать их, но он даже не удосужился признать победу своей родной дочери. Ее мать прислала ей горестное поздравительное письмо два дня назад, но от отца — ничего. Нет, Его честь вряд ли будет беспокоиться по поводу платья, в котором она появится на вечернем приеме во дворце Водяных Чар.

Вряд ли он будет беспокоиться и по поводу ее украшений, прически или макияжа, и это все к лучшему. Ее прическу — небрежно приподнятые, нарочито взъерошенные локоны с многочисленными искусно выпущенными прядками, припудренные золотой пудрой — Его честь назвал бы вызывающей. Украшения — превосходное изумрудное колье и такие же сережки — были взяты напрокат только на один этот вечер. Судья счел бы это оскорбительным для незамужней женщины. А лицо — она даже думать не хотела, что бы он сказал о ее лице, у нее у самой были сомнения на этот счет. Это неважно, что гримерша — профессионал из Оперного театра Тольца, равно как и костюмерша, подбиравшая аквамариновое платье, считали, что дамы из высшего общества сейчас любят пользоваться косметикой. Неважно, что гримерша разрисовала ее легкой и искусной рукой художницы. Изменения в ее внешности были разительные. Деликатно подкрашенные ресницы увеличили и сделали более выразительными ее глаза. Румяна, легкими мазками наложенные на ее щеки, приятно оживили лицо. А розовая, блестящая помада сделала губы необычайно привлекательными. Впечатление она производила явно — она подыскивала точное прилагательное — соблазнительное.

Она перелетала с вечеринки на банкет, с банкета на прием, с приема снова на вечеринку, и так — всю неделю. Но она и не мечтала появиться где-нибудь в таком наряде. Сегодня была аудиенция победителя Великого Эллипса с Мильцином IX, и цель, преследуемая министерством, была яснее ясного. Ну что ж, она знала об этом с самого начала. Она приняла условия министерства наряду с их финансовой поддержкой, и настало время исполнить свою часть сделки.

Лицо Лизелл в зеркале нахмурилось. Сделка это или нет, но она не обязана позволять разрисовывать себя как манекен. Она не обязана позволять выставлять ее грудь напоказ Безумному Мильцину, как два лакомых кусочка на блюде с закусками. У нее еще есть время переодеться, смыть всю косметику, закрутить волосы в маленький тугой узел на затылке, сделать себя невзрачной насколько возможно…

Она искала, чем бы стереть с губ розовую помаду, когда в дверь ее люкса постучали. Лизелл прекратила поиски и еще больше нахмурилась, поскольку сразу догадалась, кто это был. За последние три дня он посещал ее дважды, естественно, явится и сегодня. В первую секунду она подумала, а не сделать ли вид, что она не слышала стука. Нет — бессмысленно и трусливо, и в любом случае нанятая горничная как по мановению волшебной палочки материализовалась и уже открывала дверь.

— Добрый вечер, мисс Дивер, — гость вежливо улыбался.

— Добрый вечер, замминистра, — старательно подавив все возможные признаки раздражения, Лизелл улыбнулась в ответ, так как во Рувиньяк заслуживал любезного обращения. Проверяя ее, он просто выполняет свою работу, и для этого он каждый раз приезжает из Ширина. И это не его вина, что ей стало тоскливо от его ученого лица и голоса хорошо воспитанного человека. И, конечно же, это не его вина, что она воспринимала кульминационный момент всего его предприятия с неприязнью, граничащей с отвращением. Насильно он не заставлял ее принимать предложение министерства, она сделала это по своей воле. Не его вина, что она возмущена его приходом.

— Входите, пожалуйста, — улыбка продолжала сиять на ее лице.

— Спасибо, — он вошел в шикарную гостиную. Горничная закрыла за ним дверь и исчезла. — Вы выглядите великолепно.

Достаточно хорошо, чтобы, пройти ваш контроль? Сдержав дерзость, она ответила, как подобает:

— Спасибо за любезность. Не хотите ли присесть, замминистра? Могу предложить вам хересу.

— Нет и нет. Я не намерен оставаться. Я зашел лишь пожелать успехов и убедиться, что с вами поработали и вы готовы к сегодняшнему мероприятию.

Пришел проверить, что заряженное ружье наверняка выстрелит? Вслух она произнесла:

— Мне стоит быть готовой, замминистра. Вы и так уже приложили много усилий за последние дни, чтобы убедиться, что я хорошо проинструктирована. Я знаю все о его величестве Мильцине — его любимые книги, спектакли, поэты, его хобби и интересы, его гастрономические пристрастия, любимые вина, собак и лошадей; он любит мусс из семги, но ненавидит суфле из лосося, любит петушиные бои и ненавидит травлю медведей — вот видите? Я думаю, что в разумных пределах способна вести разговор с мужчиной.

— И понравиться?

— Да. Я очень понравлюсь. Понравлюсь настолько, что он вообразит себя самым очаровательным, самым умным, самым неотразимым монархом из всех, когда-либо восходивших на трон. Я понравлюсь настолько, что он подумает, что попал в котел со сладкой патокой. Так понравлюсь, что у него зубы сведет от всей этой сладости.

— Не слишком ли? Помните, вы имеете дело с королевским пресыщенным и утонченным вкусом. Блеклая любезность оставит его величество равнодушным. И это не вяжется с вашим характером. Вы можете добиться большего, если будете самой собой.

Если бы у меня была возможность быть самой собой, то я не предложила бы Мильцину IX, королю Нижней Геции, ничего, кроме вежливой любезности. Но вслух она не сказала ничего.

Во Рувиньяк пристально посмотрел на нее и, наконец, спросил:

— Вы хотите довести до конца начатое мероприятие, мисс Дивер?

— Мероприятие. Интересное определение. Я ведь дала слово, не так ли? И, конечно, я все выполню, как и обещала. Я воспользуюсь сегодняшней личной встречей и получу от короля Мильцина обещание продать секрет Искусного Огня Вонару за очень привлекательную цену. Я уполномочена предлагать любую сумму в пределах до двадцати пяти миллионов новых рекко…

— Небольшие изменения на сегодня. Вы можете предлагать до сорока.

— Сорок. Как можно?

— Обстоятельства удручающие.

— Понимаю, — и она снова начала произносить заученный урок, — я воспользуюсь любым аргументом, имеющимся в моем распоряжении, чтобы завоевать расположение его величества к Вонару.

— В том случае, если вам не удастся…

— В крайнем случае, я сделаю все от меня зависящее, чтобы найти место расположения секретной лаборатории умнейшего господина Невенского. Все правильно, замминистра? Вы довольны?

— Тем, как вы зазубрили свой урок? Вполне, — во Рувиньяк изучал ее безупречно раскрашенное лицо. — Но хорошая память — еще не ключ к успеху. Как и решимость, хотя она и помогает. Позвольте мне заметить, что нежелание, напряжение и чувство обиды, которые вы сейчас так явно продемонстрировали, едва ли помогут завоевать расположение его величества.

— Явно?

— Уверяю вас.

— Ну, не беспокойтесь. К тому моменту, когда я столкнусь лицом к лицу с королем, все будет отлично.

— Сомневаюсь. Чувствительность его величества к красоте общеизвестна, но вместе с тем он не лишен тонкого чувства. Вероятно, будет разумнее всего настроиться на свою задачу, тем более, если вы точно вспомните, с какой целью вы ее выполняете.

Ради свободы, подумала Лизелл. Богатство, слава, успех, независимость.

— Это личные причины, эгоистичные, — медленно ответила она. И, секунду помедлив, добавила: — Все это время я ни о чем не могла думать, кроме победы. Я даже не думала, что может быть после, ни разу не останавливалась, чтобы вспомнить, что вы мне говорили при нашей первой встрече, что вы и министерство рассматриваете мой успех как хорошее средство. Я знала это, но всегда сбрасывала со счетов. И вот пришло время платить долги.

— Именно. Но если вы помните тот день в Ширине, то вспомните, что я говорил вам о грейслендской угрозе Вонару. Вы говорите, пришло время платить долги? Старые вонарские долги упорного невежества, политических просчетов и промедления обрушились на наши головы, увеличившись во сто крат. Вам известно, что мы стоим на грани уступки Гаресту провинции Иленс?

— Я читала, что президент и конгресс рассматривают этот вопрос.

— Здесь нечего рассматривать. Грейслендские войска стоят в боевой готовности на границе. И мы не способны сдержать их, у нас нет ни человеческих ресурсов, ни оружия. Смириться с требованием гарестцев — значит лишь выиграть немного времени. Однако в лучшем случае это всего несколько недель, может быть, и меньше. За этим последуют дальнейшие уступки, требования взятки или дани, однажды такой невероятной, что мы окажемся полностью неспособными ее заплатить. Ссылаясь на наше открытое неповиновение, грейслендцы воспользуются предлогом, чтобы начать вторжение, и тогда — конец. Во время гонок вы пересекли не одну страну, покоренную империей. И какое у вас сложилось мнение?

— Я видела больше, чем мне хотелось бы. Я видела ужасные вещи, — без особого энтузиазма признала Лизелл. — Некоторые из них мне бы хотелось навсегда забыть, но я не смогу.

— Скоро то, что вы предпочли бы забыть, повторится в Ширине, в столицах провинций, по всему Вонару. Жестокость, с которой вы столкнулись на короткое время, станет нашей повседневной реальностью. Империя будет разрастаться до тех пор, пока на планете не останется и крошечного уголка, где можно было бы спрятаться от нее.

— Я знаю.

— Вы знаете, но вы не утруждаете себя мыслями об этом, равно как и Вонар не думал об этом лет пятнадцать назад — может быть, двадцать, и даже больше, чтобы иметь более широкое представление. Но я прошу вас сейчас подумать о том, что вы могли бы сделать, чтобы изменить положение дел.

— Вы достаточно ясно изложили свою мысль, замминистра.

— Если вы добьетесь успеха в ходе вашей сегодняшней встречи с гецианским королем, то, значит, вы в силах переломить ситуацию. Вы верите мне?

— Я знаю, что это в равной степени и возможно, и невероятно.

— Забудьте о возможном и невероятном, это ничего не значит. Вы преодолели все преграды, чтобы выиграть в Великом Эллипсе. Это — невероятно. Вы так же преодолеете королевское сопротивление и выиграете Искусный Огонь для Вонара сегодня вечером, если захотите этого. Я нисколько не сомневаюсь в ваших способностях. Единственный вопрос, который реально существует: хотите ли вы этого?

— Да, — она встретилась с ним глазами. — Вы напомнили мне, как много поставлено на карту, и я больше не забуду об этом. Я обещаю приложить все свои силы. Я сделаю все, что смогу.

— Это все, на что я хочу надеяться. Сохраняйте в себе эту решимость, и вы добьетесь успеха.

Во Рувиньяк обладал великим даром убеждения. В этот момент она верила ему.

В дверь постучали, и горничная ответила. В следующую секунду она вошла в гостиную и доложила, что прибыла королевская карета, чтобы доставить победителя Великого Эллипса на прием.

— Могу ли я проводить вас до кареты, мисс Дивер?

— А я могу появляться в компании человека из министерства?

— После сегодняшней встречи это уже не будет иметь никакого значения.

Он предложил ей руку. Лизелл приняла ее и вышла из номера. Она пошла по коридору к лестнице, устланной красным ковром, поскольку не решилась рискнуть в таком платье воспользоваться вечно переполненным лифтом гостиницы.

Спускаясь, замминистра произнес:

— Да, я почти забыл. Несколько дней назад вы спрашивали, нет ли новостей о Меске Заване. Я получил некоторые. Он поправился, но остается в Ульфуде, очевидно, не имея интереса пройти до конца маршрут Великого Эллипса.

— Я удивлена, почему он в таком случае не отправился домой.

— Его там ничего хорошего не ждет, кроме долговой тюрьмы в Аэннорве. Его финансовые обязательства не так уж и велики, но он не может их выполнить, а энорвийский закон довольно суров.

Она молча переварила полученную информацию и беззаботно заметила:

— Я бы хотела помочь этому бедняге. Есть ли у министерства возможность предоставить мне небольшой кредит под доход от продажи гецианской недвижимости, которую я выиграла?

— Наверное, есть такая возможность, — он пытливо посмотрел на нее. — Принимая во внимание счастливый исход услуги, которую вы окажете этим вечером, благодарное министерство окажется вашим должником:

— Подкуп, замминистра?

— Поощрение, мисс Дивер.

Дальше он молча вел ее через фойе, затем через парадную дверь на улицу, где Лизелл ждала королевская карета, украшенная геральдическими знаками гецианского монарха.

Люди на улице стояли и смотрели. Она не знала, надо ли ей помахать им рукой и улыбнуться, или следует просто не заметить их. Она решилась на компромисс — один или два полных достоинства кивка головой. Лакей в великолепной ливрее помог ей сесть в карету и закрыл за ней дверь. Она выглянула из окна, чтобы еще раз посмотреть на неприметную фигуру во Рувиньяка, неподвижно стоявшую у входа в отель, затем карета тронулась, и он исчез.

Путь до дворца Водяных Чар был неблизкий, поскольку дворец находился за пределами Тольца. Лизелл наблюдала, как мощеные улицы с выстроившимися в ряд высокими зданиями из кирпича и камня уступали место немощеным с деревянными домами, которые в свою очередь сменились темными просторами необитаемой болотистой местности. Дорога — извивающаяся между тенистыми рощами, где то тут, то там виднелись лужи, отделенные от заболоченной почвы — скоро стала мостовой, пересекающей непроходимую территорию.

Карета подъехала к первому из трех огромных подъемных мостов, защищающих путь к уединенному острову Водяных Чар. Это сооружение со стоящими по бокам причудливыми башнями из песчаника казалось достаточно легкомысленным, хотя лебедка и цепи, предназначенные для подъема и опускания моста, были явно в рабочем состоянии. Далее их ждал еще один мост, перекинувшийся над пространством воды чернильного цвета. Он был замысловато украшен архитектурными изысками, но вид имел более утилитарный. А третий, соединяющий дорогу с самим островом Водяных Чар, поднимался так, что закрывал ворота в высокой стене белого камня, окружавшей дворец.

Местоположение и архитектура, по всей видимости, отражающая страсть его величества к причудам всякого рода, в действительности еще и обеспечивали надежную защиту. Лизелл вспомнила описания, данные во Рувиньяком.

Страсть его величества к причудам. Водяные Чары почти отталкивали своей вычурностью: эксцентричные башенки, купола и шпили, зубчатость в сочетании с текучестью форм плавящегося на солнце масла, мозаичные стекла и разноуровневые выступающие водосточные трубы в виде фантастических фигур. Сомневаться не приходилось, во дворце должно быть много потайных раздвижных стен и секретных переходов, не говоря уж о запрятанной где-то лаборатории.

Возница остановился перед гигантским арочным центральным входом. Лакей помог Лизелл выйти из кареты и проводил до дверей, где ее передали на попечение другого лакея, который повел ее по опасно скользкому мраморному коридору к обиталищу очень высокого и весьма соответствующего своей должности камергера. Этот столп порядка провел ее через лабиринт переходов в небольшую комнату для ожидающих аудиенции, которая находилась на первом этаже дворца. Пока они шли, он много говорил по-вонарски, свободно и вполне грамотно, но вначале, нервничающая и растерявшаяся, она едва ли понимала смысл его речи. Затем она заставила себя слушать, и слова обрели присущее им значение.

Судя по относительно удобной мягкой мебели, стало ясно, что комната, в которую ее привели, является частью личных апартаментов его величества. Здесь победитель Великого Эллипса будет удостоен аудиенции короля Нижней Геции, и здесь она получит в руки приз победителя — королевское предписание, дающее право быть внесенным в гецианскую сословную книгу. Предписание требовало официальной выдачи свидетельства и регистрации в Летописи Королевства, но это всего лишь небольшая формальность. С этого вечера победительница Великого Эллипса может на законном основании считать себя баронессой Нижней Геции.

Подходящий титул? — без всякого смущения спрашивала она себя, но времени думать об этом у нее не было, поскольку камергер продолжал давать ей свои наставления.

По завершении аудиенции, как она поняла, она вместе с его величеством спустится из этой комнаты по небольшой личной лестнице, соединяющей ее с Длинной галереей, где их будут ждать уже собравшиеся гости. Среди гостей — Ее Королевское Величество королева Ингард…

Королева. Странно, как легко забылось, что у короля Мильцина есть королева. Она займет почетное место по правую руку непосредственно подле возвышения, на котором будут восседать Их Величества на протяжении всей церемонии, а уж за ней разместятся наиболее заметные из тех участников Великого Эллипса, кто успешно прошел весь маршрут.

Гирайз. Каслер. Представитель голубой крови Кирента заикающийся Гай-Фрин. Доктор Финеска из Стреля. Она даже и не представляла, что двое последних также завершили гонки, они появились в городе в начале недели, независимо друг от друга и с разницей в два дня. Больше, однако, никого не было. Остальные — у кого-то не хватило духа, кто-то выбыл из строя, кто-то пропал без вести, а кто-то погиб.

Камергер все еще говорил. Он распространялся на тему различных нюансов приема, но ей не было никакого дела до банкета. Все ее мысли лихорадочно кружились вокруг аудиенции.

Его величество скоро выйдет, объявил камергер. Все в пределах резиденции Водяных Чар выражают самые горячие поздравления победителю Великого Эллипса.

Камергер с поклоном удалился. Она осталась одна.

Она опустилась на алого цвета кушетку и стала ждать. Минуты текли одна за другой. Его величество не появлялся. Лизелл начала нервно барабанить пальцами. Поднявшись, она прошлась взад-вперед по комнате, по ковру за ней следом тянулся ее шлейф. Остановившись у открытого окна, подставив лицо летнему ветерку, она уловила звуки музыки, вероятно, доносившиеся из Длинной галереи, где банкет уже начался. Гирайз. Он должен быть там, а она бы хотела, чтобы он находился миль за сто отсюда. Она ускользала от него всю эту неделю, и, несмотря на то, что она пересекалась с ним на различных светских приемах, ей удавалось успешно избегать общения с ним наедине. За исключением самого первого раза.

Спустя несколько часов после своего приезда в Тольц он постучал в дверь ее номера в отеле «Слава короля». При виде него, целого и невредимого, ее переполнила такая радость, что она едва сдержала порыв, чтобы не обнять его. Он пригласил ее пообедать с ним, она согласилась с радостью. Они спустились в ресторан отеля, сделали заказ и, сидя лицом к лицу за маленьким столиком, начали говорить искренне и горячо. Он рассказал о том, как поправился после съеденного за обедом в Уолктреце отравленного угря, как он потом ехал дальше, на юг, как он встретил Каслера Сторнзофа в «Трех нищих», об их одновременном прибытии в мэрию Тольца, как они бросили жребий, и Каслеру выпало быть вторым в Великом Эллипсе, Гирайзу соответственно третьим. Какое-то время разговор шел легко и радостно, но вскоре Лизелл осознала, что ее чувство неловкости растет, и причина этого была ясна как божий день. Его рассказ естественным образом напомнил об их расставании на вокзале в Уолктреце. «Я люблю тебя», — брякнула она за минуту до бегства к своему уходящему на юг поезду. Она не забыла этого, и он не забыл — она слишком хорошо видела это по его выражению скрытого ожидания, но у нее как будто язык к небу присох, она не хотела замечать и еще меньше — отвечать на его не произносимые вслух вопросы.

Поэтому она бросала ему через стол пустяки — и только, и наблюдала, как у него гаснет радость в глазах и портится настроение. Она несла всякую чушь целую вечность, пока он не поймал ее взгляд и не сказал тихо:

— Ты нервничаешь, не нужно.

Она не стала отрицать. Он бы понял, что она лжет.

— Может показаться, что я неправильно понял тебя в Уолктреце, — продолжал он. — Это я сделал ошибку, и я не буду усугублять ее сейчас. Тебе не нужно бояться, что я буду досаждать тебе ухаживаниями, которые, я вижу, могут оказаться нежеланными. Ну, ты чувствуешь себя увереннее?

— Нет, — выпалила она, не думая и без колебаний. — Ты правильно понял меня в Уолктреце, и твои ухаживания как раз желанны. Но извини, я не могу говорить об этом сейчас. — Вскочив со стула, она чуть ли не бегом вылетела из ресторана, даже не оглянувшись.

И с того дня она ни на минуту не оставалась с ним наедине. Он был удивлен и расстроен тем, что она его избегает, она не раз могла удостовериться в этом, встретившись с ним взглядом, но это ничего не могло исправить. Если бы она поговорила с ним, если бы что-то значительное произошло между ними двумя, тогда она никогда бы не смогла выполнить задание сегодня вечером, она вообще не смогла бы прийти во дворец Водяных Чар. Если бы только он хоть чуть-чуть догадывался о ее планах…

И тут впервые она допустила, что он догадывается. Он знал, что министерство привлекло ее к участию в гонках, неважно, как незаметный во Рувиньяк изложил ему суть дела, остальное Гирайз мог додумать сам. Он мог не знать, насколько далеко простирается ее миссия, но, конечно же, он должен догадываться.

Нахмурившись, она отвернулась от окна и от доносившейся оттуда музыки. Мильцин все еще не появлялся, а ей бы хотелось, чтобы он был здесь как можно скорее. Ей хотелось начать дело прежде, чем ее нервы сдадут, а решимость улетучится.

Король любезностью не жаловал. Лизелл снова опустилась на кушетку и снова принялась ждать.

В Длинной галерее было полно народу, и духота стояла невыносимая. Слишком много свечей для летней ночи, слишком много тел, упакованных в вечерние наряды, скучено в одном месте. Слишком много шума, слишком много пустых разговоров заглушает вполне приличную музыку. Гирайз в'Ализанте глядел в ближайшее к нему окно, которое было широко распахнуто. Если бы только он мог к нему подобраться, он мог бы сделать глоток свежего воздуха и взглянуть на сад внизу. Но подступы были перекрыты группой крупных, увешанных драгоценностями гецианских матрон, старательно пытающихся выжать из скованного толпой вонарца какие-нибудь басни о Великом Эллипсе.

— Ядовитые змеи и крокодилы в Авескии? — недоумевала одна из дам. — Неужели это правда? Вы боялись или просто испытывали отвращение ?

— Кто же на самом деле эти люди Покоя ! — желала знать другая.

Некуда было деться от расспросов. Гирайз отвечал с вежливой обстоятельностью. Он рассказывал эти истории не один раз в течение недели, так что, разбуди его ночью, он с закрытыми глазами мог бы повторить их. Рассказывая, он осторожно оглядывался по сторонам. Ему попадались знакомые лица в толпе людей, совершенно ему не известных, слепил радужный блеск драгоценностей и шелка.

Но Лизелл Дивер он нигде не видел.

Она была привилегированным гостем. Возможно, она запланировала солидное опоздание, чтобы появиться с помпой; на нее это не похоже, но и исключать такое при нынешних обстоятельствах нельзя. Или ее аудиенция с королем Нижней Геции могла быть запланирована до ее появления на банкете. В таком случае сейчас она как раз общается, вероятно, с Безумным Мильцином, уговаривая и умоляя, предлагая вонарские миллионы за секретный Искусный Огонь, о котором рассказывал во Рувиньяк.

А что еще она готова предложить?

Это не его дело — оценивать и осуждать. Ее цели патриотичны. Независимо от результата, она заслуживает похвал. Его разум мог допустить многое, но разум — это еще не все.

Лизелл и Мильцин IX. Прямо в этот момент. Картины начали прокручиваться в его голове, и он бы потерял покой и самообладание, если бы позволил себе взглянуть на них. Он закончил свои авескийские сказки, и его слушательницы шумно потребовали новых. Несколькими интригующими фразами он перенес их в леса Орекса и в деревню Блаженных племен. Пока он рассказывал, неприятные картины отступили на задний план. Вновь он окинул огромный зал быстрым, ищущим взглядом, совершенно неожиданно наткнувшись на такое, что мгновенно заставило его забыть о Лизелл и королевской аудиенции.

В дальнем конце зала стояла большая и сильная фигура, коротко стриженная, одетая в черно-серую ливрею, которая свидетельствовала о принадлежности к Дому Сторнзофов. Прямой как шомпол дядя Каслера Сторнзофа приехал полчаса назад в сопровождении ливрейной фигуры. Однако совсем не этой. Слуга, который сопровождал на почтительном расстоянии Торвида Сторнзофа, был среднего роста, худой и с узким лицом. Гирайз окинул взглядом галерею, и ему мгновенно бросился в глаза другой слоняющийся без дела слуга Сторнзофа — крепкий и рыжеволосый. Странно. Большинство, если не все гости приехали в сопровождении слуг: кучеров, лакеев и так далее. Но все слуги ждали на конюшне или внизу, на кухне, там, где и приличествует их званию. А грандлендлорд Торвид едва ли похож на человека, который позволяет такие вопиющие вольности своим слугам.

Басни закончились. Гирайз отвертелся от дам и подошел к открытому окну, откуда и продолжил свое наблюдение за Длинной галереей. В толпе гостей он насчитал троих в черно-серых ливреях, но это было не единственное их сходство: все трое были как-то особенно сдержанны и напряжены, а их лица — все разного типа — одинаково скрывали под жесткой маской беспокойство. Они больше походили на солдат, нежели на слуг. Гирайз что-то заподозрил.

Взяв бокал шампанского с подноса проходившего мимо официанта, он сделал в задумчивости маленький глоток и продолжил наблюдение. Вскоре он нашел в толпе Каслера Сторнзофа, это было несложно — высокий рост, светлые волосы, мундир. Сторнзоф, как всегда, стоял в окружении красивых женщин, бесстыдно борющихся за его внимание. Так было всю эту неделю, на всех банкетах и вечеринках. Они роились вокруг него как очумелые бабочки, они хвостом тянулись за ним повсюду, он передвигался, окутанный разноцветным облаком женских платьев. И сегодня картина повторялась, она стала уже привычной.

Или все совсем не так?

Пока Гирайз наблюдал, грандлендлорд Торвид Сторнзоф пробился сквозь сомкнутые ряды поклонниц к своему племяннику. Тот быстро оглянулся, и Гирайз уловил на секунду появившееся выражение сильного отвращения, возможно, смешанного со злобой, которое тенью скользнуло по лицу Каслера и тут же сменилась привычным покоем.

Каслер Сторнзоф ощутил легкую тяжесть на своей руке и, быстро оглянувшись, увидел стоявшего перед ним грандлендлорда Торвида. Подавив сильный порыв неприязни, он невозмутимо повернулся лицом к своему дяде.

— Можно тебя на пару слов? — попросил Торвид.

Каслер отрицательно качнул головой:

— Я не хочу продолжать наши бесконечные ссоры, грандлендлорд.

— Ха, пришло время покончить с нашими глупыми разногласиями. Мы члены одного Дома, этого нельзя изменить, и мы не должны этого забывать. Ты забыл чувство долга, если не желаешь уделить пару минут главе твоего Дома.

Каслер слегка склонил голову.

— С глазу на глаз.

Вдвоем они покинули Длинную галерею. Никто из них не заметил, что Гирайз в'Ализанте тихо пошел за ними следом.

Торвид шел по коридору в сторону пустого вестибюля. Они вошли, и он, захлопнув дверь, закрыл ее изнутри. После чего достал из кармана портсигар, вынул черную сигарету, прикурил и глубоко, с наслаждением вдохнул, заметив с удовлетворением:

— Ну вот, теперь лучше. — Ответа не последовало, и он продолжил: — Ну что ж, племянник, я рад, что ты хочешь раз решить все наши разногласия сегодня, поскольку это последняя возможность, когда мы можем что-нибудь сделать. Завтра я возвращаюсь домой.

— Желаю вам счастливого пути.

— А ты? Я так понимаю, что твой отпуск подходит к концу.

— Так точно. Я уже получил приказ и завтра утром отправляюсь на разаульский фронт.

— Да, не очень завидное место дислокации.

Каслер пожал плечами.

— Похоже, ты впал в немилость у своего начальства. Не удивительно, принимая во внимание твое публичное поражение, которое ты потерпел от женщины. Нет сомнения, что абсурдность ситуации только усугубила низость падения.

— Никакого падения.

— Интересно, согласятся ли с тобой твои новые подчиненные солдаты и офицеры. Многие из них делали значительные ставки на твою победу, возможно, они считают тебя виновником своих потерь. Ты готов принять на себя их негодование?

— Я готов.

— Ну что ж, мужайся. Год-два отбудешь в знак наказания в холодных полях Разауля, возможно, это искупит твои ошибки, а после этого мое ходатайство перед императором сократит твою ссылку.

— Я не прошу о вашем ходатайстве, грандлендлорд. Мне оно не нужно.

— Да? Ты предпочитаешь более длительный срок искупления? Или, может быть, ты стремишься похоронить свои ошибки в неведомых далях Разауля?

— Я не признаю за собою никаких ошибок, и будь у меня возможность вернуться в прошлое, я бы не изменил ни одного из своих решений, принятых на протяжении всего маршрута Великого Эллипса. Если моя репутация пострадала, я восстановлю ее собственными усилиями.

— Да неужели? Ты даже представить себе не можешь, как я рад слышать это от тебя.

Каслер метнул взгляд в сторону дяди. Грандлендлорд улыбался с выражением непонятного одобрения. Такого рода расположение было нетипичным для него и беспокоило. Он ждал.

— Ты что так опешил? Уверяю тебя, я говорю искренне. Твое желание восстановить блеск имени Сторнзофа радует меня, и возможность для этого как раз подвернулась. Сегодня вечером ты реабилитируешь себя полностью в глазах всего мира. Слушай, я объясню как.

Дверь открылась, и Лизелл незамедлительно поднялась с кушетки. Король Мильцин IX вошел в комнату, и она сделала глубокий реверанс. Его выпученные глаза утонули в вырезе ее декольте. Она поднялась, и взгляд переместился с ее груди на лицо.

— Мисс Дивер, я так рад наконец-то лицезреть вас. Позвольте мне выразить самые искренние поздравления и мое глубочайшее восхищение. — Улыбаясь, он вытянул вперед обе руки.

Она не знала, что ей следует делать. Готовясь к этой встречи, она изучала придворный этикет Нижней Геции, но книги не подготовили ее к такому непринужденному обращению. Полагаясь на инстинкт, она также вытянула вперед обе руки, которые король тут же схватил. Он притянул ее к себе и радушно поцеловал в щеку, после чего отпустил. Его густые усы щекотали, и она подавила нервный смешок. Она уловила запах дорогого одеколона и пудры для волос.

Не такое уж плохое начало. Она должна произвести приятное впечатление.

— Ваше Величество оказал мне честь, — пролепетала она.

— Глупости, моя дорогая. Это вы почтили нас своим присутствием. Вам известно, что с самого первого момента, когда я увидел вас в городской мэрии, я был уверен, что вы победите? — спросил король. — В то утро, когда начались гонки, я посмотрел на вас, стоящую в таком сиянии уверенности и решимости, что все знал наперед. Иногда у меня бывают такие вспышки предвидения, и они никогда меня не обманывают.

— Сир, вы удивили меня, — призналась Лизелл. — Во время старта Великого Эллипса я была в толпе, окруженная остальными участниками гонок. И я даже и мечтать не могла, что Ваше Величество удостоит меня своим вниманием.

— О, вы не знаете собственной силы воздействия. Моя дорогая, вас нельзя не заметить. В тот день все, что я мог сделать, так это не смотреть на вас, но сегодня это уже выше моих сил.

— Ваше Величество очень любезен, — она, как и подобает в таких случаях, потупила глаза.

— Вовсе нет, я говорю чистую правду, — Мильцин уселся на алую кушетку. — Ну что ж, моя дорогая мисс Дивер — такая сводящая с ума, но такая отстраненная, такая холодная. Я надеюсь, вы не обидитесь, если я буду называть вас Лизелл. Это более непринужденно, не так ли?

— Пожалуйста, Ваше Величество.

— Конечно же, так лучше. Иди сюда, моя дорогая Лизелл, сядь рядом со мной. Давай поговорим, давай узнаем друг друга поближе.

Она осторожно присела на кушетку, не так близко, чтобы показаться распушенной, но и не настолько далеко, чтобы быть за пределами досягаемости.

— Шампанское?

— Спасибо, сир.

На небольшом столике возле кушетки стояло серебряное ведерко со льдом с двумя запотевшими от холода бутылками, пара бокалов на высоких ножках и документ, старательно украшенный штампами и печатями. Мильцин IX наполнил бокалы, протянул один Лизелл и галантно поднял свой:

— За победу.

Чью? — хотелось ей знать. Звон бокалов, и она сделала крошечный глоток. Не время затуманивать голову.

— А, пока я не забыл, — он взял в руки документ и протянул его ей. — Вот, моя дорогая. Предписание о присвоении титула, это и балует и портит победителя. Или победительницу? Я не могу с этим разобраться. Должен сказать, что нет такого человека, которого я бы с большей радостью принял в высшее сословие Нижней Геции.

— Спасибо. Это слишком большая награда, которую я не заслужила. Сир, я потрясена до глубины души. — Она посмотрела на документ, написанный на гецианском языке, который она плохо знала, к тому же текст был усложнен витиеватыми юридическими формулировками. Королевский штамп и печать были аккуратно проставлены. Что ни говори, впечатляющий свиток, но что она должна с ним делать оставшуюся часть вечера?

— Какое безрассудство с моей стороны, — Мильцин, очевидно, заметил ее замешательство. — Это доставят вам в гостиницу завтра утром.

— Ваше Величество очень внимательны и великодушны. У меня нет слов выразить мою благодарность, — она премило улыбнулась, мучаясь вопросом, как же ей повернуть разговор в сторону Искусного Огня.

Король Мильцин сам предложил нечаянную помощь. Вновь наполнив свой бокал, он с воодушевление предложил:

— А сейчас, моя дорогая баронесса Лизелл, вы должны мне поведать все свои истории, которые приключились с вами во время Великого Эллипса. Я знаю несколько, но из вторых рук, и, несмотря на это, они — потрясают. Но сейчас я бы хотел услышать правдивую и точную версию прямо из премиленького ротика самой победительницы.

Спасибо ему, он облегчил задачу.

— Сир, я постараюсь не утомить вас. — Она выдержала краткую паузу и начала: — Наверное, самое лучшее начать с оккупированной Ланти Умы, где местное сопротивление продолжает вести борьбу с войсками империи. В тот момент, когда я приехала, грейслендцы казнили выдающегося и очень почитаемого лантийского гражданина — пожилого джентльмена, он был сильно избит, скован тяжелыми железными цепями и брошен в яму с водой на пристани, где и утонул на глазах у своих сограждан…

— Вы видели это своими глазами?

— Видела.

— Но это же ужасно!

— Хуже. Зрелище убийства пожилого джентльмена, — продолжала Лизелл, — оскорбило зрителей, и из толпы послышались выкрики, на которые грейслендцы ответили огнем по мирным, безоружным гражданам. Я тоже была в этой толпе. Пули пролетали так близко! Мне казалось, что меня убьют. Подросток, почти ребенок, стоявший на расстоянии вытянутой руки от меня, был убит наповал.

— Да ну? Вот так происшествие!

— Лантийцы падали десятками, и даже когда они кинулись бежать прочь с пристани, грейслендские солдаты продолжали стрелять им вслед.

— Ну, это уже лишнее, абсолютно лишнее.

— И я так же подумала, сир. Вечером того же дня, — продолжала Лизелл, — я попала в общество нескольких членов древнего лантийского общества Просвещенных, известного как Выбор, они помогли, предоставив нам магический способ перемещения, волшебное стекло путешествий в пространстве…

— Как чудесно!

— Но даже в тот момент, когда Просвещенные перемещали меня и других участников гонок из Ланти Умы, в засекреченное место встречи ворвались грейслендские солдаты и открыли огонь. Я не думаю, что кто-то из лантийцев остался в живых.

— Какое бессовестное использование человеческого предназначения. Да эти грейслендцы просто сошли с ума. Интересно, понимает ли это мой кузен Огрон?

— Сир, я даже еще не начала рассказывать, что мне довелось увидеть, — продолжала гнуть свою линию Лизелл. Она рассказала об истязаниях грейслендцами туземцев в Ксо-Ксо и о вопиющих ужасах в Юмо Тауне. Она описала расстрел и грейслендские зверства, свидетельницей которых она была в Разауле, безобразные случаи в Средних Графствах и в заключение привела рассчитанно подстрекательское сообщение о грейслендском насилии, примененном к невинным гражданам Верхней Геции, которая находится всего в нескольких милях от владений его величества.

Король слушал, и его выпученные глаза совсем округлились. Он сидел тихо и неподвижно, забыв о своем шампанском, стоявшем перед ним на столе. Совершенно ясно, что она поразила его воображение, он сидел обескураженный.

Ее рассказ закончился. Она преподнесла грейслендцев в самых безобразных красках, которые только нашлись в ее словесной палитре, и надеялась, что заставила короля посмотреть на события ее глазами. Лизелл внимательно взглянула на короля. Его выражение лица не особенно поддавалось интерпретации. Она решила, что он выглядит ошеломленным.

— Невероятно, — тихо подтвердил ее рассказ Мильцин. Она тронула его. Время воспользоваться этим преимуществом.

— Сир, эти грейслендские варвары стремятся к завоеваниям и расширению своей империи, и они не делают из этого секрета. Они опустошат весь цивилизованный мир, — попробовала она подойти еще ближе к своей цели. — Все мы — их жертвы, и исключений здесь нет. Нижняя Геция стоит на грани.

— В это трудно поверить.

— Но это правда. Ваше величество должен поверить. Они уничтожат нас всех, если их не остановить силой. — Она дала ему секунду на размышление, затем спокойно попыталась приблизиться к цели еще ближе. — Широко известно, что король Нижней Геции владеет инструментом нашего спасения. — Король ничего не сказал, и она сделала еще крошечный шаг вперед. — Известие о чуде, которым владеет его величество, — Искусном Огне, — обошло весь мир.

— Вы поражаете меня.

— Сир, я думала, вы знаете. Надежды народов во всех уголках мира, над которыми нависла угроза — включая мою собственную страну, Вонар, — возлагаются на Нижнюю Гецию. Ваше Величество обладает силой, способной спасти нас всех. Я умоляю вас принять решение применить эту силу.

— Замечательно. Просто замечательно. Какое красноречие. Какой огонь. Какое знание мира. Какая роскошная красота. И в каких местах вы побывали, и свидетелем каких сцен стали, а какие опасности пришлось преодолеть! Какой насыщенной жизнью вы жили ! — Глаза Мильцина заблестели. Он обеими руками взял ее руку. — Вы редкая женщина, само воплощенное приключение! Я не помню, чтобы встречал женщину, равную вам. Правда, я почувствовал с того момента, когда наши глаза встретились, что между нашими душами существует связь, и сейчас, когда мы, наконец, общаемся, вера усилилась до абсолютной уверенности. Вы тоже это чувствуете, ведь так же? Я знаю, что вы чувствуете, вы должны чувствовать.

— Сир, что я чувствую, так это надежду на вашу гуманность…

— А, ну так это легко быть — великодушным с вами, Лизелл. Я страстно желаю обрушить на вас всю свою любовь. Я признаюсь. Я никогда не чувствовал себя так безнадежно охваченным страстью!

— Ваше Величество, если это правда, то не даруете ли вы мне исполнение самого заветного моего желания?

— Назовите свое желание.

— Продайте секрет Искусного Огня Вонару. Пополните свою казну, и даруйте моей стране средство самозащиты. Выполните мою просьбу, и вы получите всю мою безмерную благодарность.

— Но, понимаете ли, моя дорогая, Нижняя Геция придерживается нейтралитета. Всегда. В любом случае, как я могу думать о продажах, секретах и военных делах в такой момент? Вы опьяняете и возбуждаете меня! — С этими словами Мильцин IX обнял ее и с воодушевлением впился своими губами в ее губы.

Лизелл сдержала свой порыв резко оттолкнуть его. Она не могла себе позволить оскорбить короля Нижней Геции. Она даже разочаровать его не могла себе позволить. И, в общем-то, он был не так уж отвратителен. Он не был грубым или жестоким, он не вонял противно. Он не был таким отталкивающим, как солдаты в Глоше или как ночной караульный в Юмо Тауне. В нем не было ничего такого, что она на дух не выносила. Она почувствовала, что сидит напряженная, как застывший труп, и незаметно попыталась расслабиться. Восприняв это как поощрение, Мильцин позволил своему пылу еще больше разгореться, а рукам — пуститься в приятное путешествие. Инстинктивно она отодвинулась от него, отвернула лицо и, чтобы скрыть такой явный отказ, сделала вид, что тянется к своему бокалу. Парочка глотков дадут ей короткую передышку.

— Вы такой пылкий, сир, — упрекнула она нежно.

— С этим ничего не поделать, моя дорогая. Вы страшно волнующее создание. И сладкий жар вашего ответа уверил меня, что наши чувства взаимны, и я знал, что так оно и должно быть.

— Восхищение короля пьянит как самое лучшее шампанское, и все же, — она опустила голову, — несмотря на искушение, я не могу забыть о своих страхах и я не могу не замечать их.

— Ну, меня-то вы не боитесь, конечно же?

— Нисколько, сир. Ваше величество — сама любящая доброта. Нет, я имею в виду то, что я не могу избавиться от страха за свою страну. Это похоже на черное облако, которое бросает тень на мои мысли и крадет их свет и теплоту.

— Молодая и красивая женщина не может нести на своих аппетитно округлых белых плечах скорбь всего своего народа.

— Я — гражданка Вонара, сир. Беды моей страны — мои беды. Пока существует угроза со стороны Грейсленда, мое сердце в тюрьме изо льда.

— Льда?

— В леднике, Ваше Величество.

— Это трагедия, моя дорогая. Это неестественно, это неправильно — отрицать более глубокие эмоции. Ваши непосредственные порывы страстей должны проявляться, в противном случае это вредит здоровью. Позвольте мне вас успокоить. Вместе, я обещаю, нам удастся разморозить ваше сердце.

Вновь его руки обвились вокруг нее. Пока эти руки оглаживали ее спину, губы трепали мочку уха.

И вновь она подавила желание оттолкнуть его.

— Сир… — начала она, но он не дал ей закончить, закрыв ей рот своим ртом.

— Племянник, я периодически выказывал пренебрежение к твоему обучению на Ледяном Мысе, но на то были свои причины, — произнес грандлендлорд Торвид. — Хотя я не могу отрицать очевидные преимущества этого образования, особенно твое странное умение, способность чувствовать работу потусторонних сил.

Каслер не сводил глаз со своего дяди. Он молчал.

— Эта способность сохранилась?

Каслер склонил голову.

— Прекрасно, так как Грейсленду требуются твои услуги сегодня вечером.

Торвид сделал паузу, напрасно ожидая вопроса. И снова заговорил:

— В этом дворце Водяных Чар спрятана секретная лаборатория, в которой работает один из фаворитов короля, некий магистр тайных знаний, чьи таланты не подвергаются сомнению. И дымок из этой лаборатории поднимается сверхъестественный. Для тебя не составит труда найти эту лабораторию.

— Что вам нужно от Невенского, грандлендлорд?

— А, так ты осведомлен. Хорошо, это облегчает дело. Ты слышал о Разумном Огне, который создал этот разаульский магистр?

— До меня дошли слухи. Но я не могу ручаться за их достоверность.

— Я кратко изложу тебе факты. Огонь этот — реальный и может быть величайшим оружием ведения войны, которого еще не знал мир. Империя должна получить это оружие, но гецианский дурак в королевской мантии не желает им делиться.

— Поэтому вы намерены вести переговоры непосредственно с Невенским?

— Переговоры? Я не планирую тратить время на болтовню с этим разаульским чудом природы. Послушай, я привез с собой сегодня с полдюжины обученных грейслендских наемников, они здесь под видом гостей и слуг. Как только местонахождение лаборатории будет установлено, мои люди войдут туда и возьмут под стражу магистра со всеми его волшебными рукописями, заметками, писульками, словом, всем его имуществом, которое представляет ценность. Эти призы будут изъяты из дворца Водяных Чар и переправлены в Грейсленд, где этот Невенской с удовольствием поделится секретом Разумного Огня, равно как и остальными полезными знаниями, которыми он обладает.

— А потом?

— Разве непонятно? С таким оружием, как этот огонь, Грейсленд станет непобедимым. Все войны, которые мы в данный момент ведем, очень быстро закончатся, высвободят войска и технику для новых кампаний. Вонар падет в течение нескольких дней, открыв путь к западным княжествам и их ресурсам. На востоке завоевание Аэннорве обеспечит нам господство в Имменском море. Империя будет расширять свои границы, набирать силу и великолепие, пока весь мир не превратится в одно целое. А там — конец мелким соперничествам малых народов, ревностным дебатам и невежественным обоюдным страхам, которые сдерживают прогресс. Будет одно-единственное огромное государство, говорящее на одном, всем понятном языке, один разумный свод законов будет управлять этим государством, единые целесообразные правила поведения будут обязательны для всех, будет установлена одна универсальная религия для всех тех, кто не может без нее жить, общая для всех валюта, одна система образования, одна универсальная философия — и один грейслендский император будет править этой страной как бог, призванный нести порядок в мир человеческого хаоса. Ты всегда был идеалистом, племянник. Ну, скажи мне, разве это не великая цель?!

— Она так велика, грандлендлорд, что непременно рухнет под собственной громоздкой тяжестью. И, может быть, только к лучшему. Мир — не один плац для парадов, на котором все человеческие существа можно заставить ходить строем.

— Тебя пугает грандиозность проекта?

— Не столько пугает, сколько отталкивает, но это не относится к делу. Факт заключается в том, что ваше огромное предприятие рухнет от сотрясений практической реальности.

— Практическая реальность нам не страшна, но мягкая глина, из которой делаются сильные люди, — это угроза. Я огорчен и удивлен, что ты оказался хлипок для великих дел. К счастью, твоего согласия и одобрения не требуется, от тебя нужна лишь некоторая помощь. Ты определишь место нахождение спрятанной здесь лаборатории Невенского. После этого ты мне не нужен — можешь ехать на свой разаульский фронт.

— Нет, — ответил Каслер невозмутимо, не изменившись в лице, но высвобождая нечто долго сдерживаемое. Казалось, он смакует каждое слово. — Нет, никогда больше этого не будет.

— Это не просьба.

— Ваши цели ошибочны, ваши методы презренны, и я не буду вам помогать.

— Ты потерял остатки здравого смысла? Как глава Дома Сторнзофов и от имени императора я приказываю тебе исполнять свой долг.

— Вы принесли в жертву свое право командовать мною несколько недель назад, грандлендлорд. А что касается императора, то если бы он был здесь лично, я бы ответил ему так же, как и вам: — я не буду составной частью этого нового преступного плана.

— Это безумие. Это невозможно, — Торвид не верил своим ушам. — У нас всегда были разногласия. Мы наговорили много грубых слов, вражда была обоюдной. Но как бы там ни было, ты — Сторнзоф, и я никогда серьезно не ставил под сомнение твою преданность Грейсленду.

— Она непоколебима. Я остаюсь преданным Грейсленду — истинному Грейсленду, народу, который сотворил себя в соответствии с принципами чести, поднялся до величия благодаря людям небывалой смелости, щедрости и порядочности. И этот истинный Грейсленд все еще существует, он силен силой тысяч сердец и умов, но его облик искажен ужасным монстром, который мы называем Империей. Я бы с радостью отдал жизнь во имя своей страны, но Империя — это не Грейсленд. Империя — это болезнь.

— Так-так, — Торвид глубоко вдохнул, втягивая сигаретный дым в легкие, выдохнул. — Я помню, в Ли Фолезе я назвал тебя изменником. В тот момент мне показалось, что я назвал тебя так в порыве злобы, но сейчас я понимаю, что слово было выбрано совершенно точное. Ты порочишь имя Сторнзофов, ты порочишь мундир, который носишь, и сейчас я не принял бы твоей помощи, даже если бы ты умолял меня на коленях, предлагая свои услуги. Незаменимых нет. Я добьюсь успеха и без тебя, и ради нашей семьи я скрою твою слабость, но знай, отныне я не считаю тебя членом моего Дома. А теперь отойди. — Торвид направился к двери.

— Минуту, — Каслер не двинулся с места. — Я не допущу этого.

— Ты — сумасшедший, тебе надо лечиться.

— Вы откажетесь от своего плана, здесь и сейчас, — произнес Каслер. — Вы соберете своих наемников и покинете дворец Водяных Чар.

— Или? — тихо спросил Торвид.

— Я сообщу охране дворца, и вас силой удалят отсюда. Благодаря своему сану вы, вероятно, избежите ареста, но ваше выдворение будет публичным и постыдным.

— Ты это серьезно говоришь? Ты препятствуешь мне? Ты мне угрожаешь?

— Я не позволю вам осуществить похищение Невенского.

— В таком случае у меня нет выбора, я вынужден защищаться.

Доли секунды не хватило Каслеру, чтобы расшифровать, что скрывается за глубоким удовлетворением, прозвучавшим в голосе дяди. Пистолет появился в руках грандлендлорда, и он выстрелил. Каслер почувствовал что-то, напоминающее сильный удар в грудь, и упал, не проронив ни звука.

Торвид опустил пистолет в карман. Бросив сигарету на ковер, он аккуратно растер ее каблуком и вышел из комнаты.

 

XXV

Когда оба Сторнзофа вошли в вестибюль, Гирайз бросил взгляд в обе стороны пустого коридора, после чего подошел к двери и приложил к ней ухо. Это не очень помогло. Он слышал звук голосов, но они говорили быстро по-грейслендски, и слов за тяжелой дверью было не разобрать. Долетали лишь какие-то обрывки фраз. Оба голоса звучали ровно и спокойно. Не было слышно криков, ссоры. Возможно, ничего серьезного не происходило. Возникшее чувство тревоги, кажется, было беспочвенным.

Он будет выглядеть дураком или и того хуже, если какой-нибудь слуга увидит его здесь подслушивающим. Отойдя от двери, он повернул назад, в Длинную галерею, но не успел он пройти и десяти ярдов, как услышал резкий хлопок, похожий на выстрел пистолета или хлопушки, и, повинуясь необъяснимому инстинкту, скользнул за огромную бархатную портьеру, обрамляющую ближайшее окно.

Щелка между портьерой и стеной позволяла ему видеть коридор. Он видел, как вышел из вестибюля Торвид Сторнзоф. Лицо грандлендлорда было спокойным, он посмотрел направо, потом налево и ушел — один.

Гирайз подождал минуту-другую, но Каслер Сторнзоф не появлялся, и странное беспокойство охватило его. Сердце заколотилось, он вышел из своего укрытия и направился к вестибюлю.

Войдя, он увидел Каслера, лежащего у двери. Мундир на груди пропитался кровью, но он был жив, в сознании и пытался подняться с пола.

— Лежи спокойно, — опустившись на колени рядом с раненым, Гирайз увидел, что красное пятно быстро увеличивается. Кровотечение было сильным, но, похоже, артерия не задета. — В Длинной галерее стрельский доктор. Я сейчас приведу его сюда. А ты лежи и старайся не двигаться. — Когда он стал подниматься, Каслер схватил его за руку.

— Нет времени, — лицо Сторнзофа было бело и искажено болью, но голос был ровный. — Это грандлендлорд. Останови его.

— Кто-нибудь другой остановит. Сейчас важнее привести тебе доктора.

— Ты не понял. Мой дядя планирует большое дело. Он привел сюда своих наемников, чтобы похитить королевского магистра тайных знаний, который создал Разумный Огонь.

— Я слышал о нем, — Гирайз слушал внимательно.

— Он хотел, чтобы я помог ему найти лабораторию Невенского. Когда я предупредил, что открою его план, он выстрелил в меня. Но он найдет другого помощника, и к концу сегодняшнего вечера добудет большой подарок для Империи.

— Не получится. Я дам знать охране дворца, и его арестуют.

— Этого недостаточно. Ты помешаешь ему сегодня. А потом?

— На этом все кончится. Тебе нельзя разговаривать. Лежи тихо, пока я…

— На этом ничего не кончится, и ты это знаешь. Недостаточно просто лишить Империю нового оружия. Это само по себе не спасет Вонар, равно как и любую другую страну, которую выбрали для нападения. Для того чтобы себя защитить, Вонар должен сам получить Разумный Огонь и воспользоваться им.

Против Империи? Гирайз колебался. Он обдумывал возможность уловки, но тут же отбросил эту мысль. Каслер Сторнзоф на это не способен, тем более сейчас. Смятение или легкомыслие?

— Я в полном сознании, — ответил Сторнзоф на не заданный вслух вопрос. — Я защищаю Грейсленд. Именно поэтому я не служу больше Империи. За последние недели я слишком хорошо рассмотрел ее лицо.

— Именно поэтому ты встал на пути у грандлендлорда?

— Нет времени объяснять. Помоги мне подняться.

— Оставайся лежать, пока я бегаю за доктором.

— Не сейчас. Мне не так уж плохо. У меня достаточно сил, чтобы проводить тебя до лаборатории. Что произойдет, когда мы там окажемся — это уже твое дело. Твое лицо, — он попытался слабо улыбнуться, — такое удивленное.

Мягко сказано. Гирайз размышлял. Если Сторнзоф действительно сможет поставить его лицом к лицу с неуловимым Невенским — если бы он смог поговорить непосредственно с магистром тайных знаний и подкупом или иным способом склонить его к сотрудничеству, — тогда одним махом решилась бы проблема согласия капризного Безумного Мильцина. Магистр со всеми своими жизненно важными знаниями мог бы сегодня же ночью отправиться в Ширин. Возможность представлялась уникальная и бесценная.

— Ты считаешь, что сможешь найти дорогу к лаборатории? — Гирайз старался не смотреть на рану Каслера.

— К источнику сверхъестественной силы — да. Я чувствую такие вещи.

— Я помню. Но у тебя серьезная рана, и тебе лучше…

— Не беспокойся. Ты не можешь отказаться от такой возможности.

Он был прав. Совесть Гирайза возмутилась, но он остался бесчувственным к ее зову:

— Вот моя рука.

Несмотря на помощь, Сторнзоф поднимался с большим усилием. В горле у него захрипело, но все же он выпрямился. Его качало, и он вынужден был тяжело опереться на руку Гирайза.

— Я знаю, это внизу, — произнес Каслер. — Мы должны найти дорогу, ведущую в подвалы.

Гирайз кивнул. Вместе они вышли из вестибюля и пошли, часто останавливаясь, по коридору. За ними тянулся кровавый след.

Орлиный взор грандлендлорда окинул Длинную галерею. Здесь было шумно, жарко и полно иностранных дураков. Повсюду его глаза натыкались на идиотски гримасничающие лица, но нигде он не видел того, которое искал. Он не собирался попусту тратить время, расспрашивая в поисках проводника. Он был нацелен на единственного человека, который мог наверняка привести его в лабораторию, — короля Мильцина IX. Такой дерзкий ход, несомненно, вызовет международное негодование, но игра стоит свеч. Дипломаты пусть заламывают руки, но успех будет одобрен императором, а это было единственное мнение, с которым он считался.

Однако короля нигде не было видно. Вероятно, он появится, когда сочтет нужным, но Торвид не собирался идти на поводу у гецианских прихотей. Нахмурившись, он поймал взгляд одного из ближайших к нему слуг в черно-серой ливрее. Едва заметный кивок, и переодетый наемник подошел. Последовал краткий разговор, в завершение которого фигура в ливрее поклонилась и исчезла.

Торвид наблюдал, как его человек осторожно перемещался по галерее, дважды остановился, чтобы обменяться словами с еще двумя фальшивыми слугами, которые в свою очередь подошли к трем фальшивым гостям. Он кивнул. Все шесть наемников получили новый приказ. Теперь они знают, что план нападения изменился, они знают, что их хозяину требуется выявить местонахождение гецианского монарха. Они не знают, почему план изменился. Он еще больше нахмурился, злоба, слишком сильная, чтобы ее не замечать, поднявшись из глубин, горячила его голову. Они не знают, что член Дома Сторнзофов разоблачил себя как изменник своей страны и своего императора. Они не знают, что чистая кровь Сторнзофов проявила слабость, преступную глупость и неполноценность. Они не знают и, к счастью, никогда не узнают, поскольку его собственные решительные действия спасут сегодняшний день, предвосхитят бесчестие и защитят от позора имя Сторнзофов.

Никто никогда не узнает, почему Каслер Сторнзоф умер. Его репутация героя будет продолжать жить, и никто, кроме Торвида Сторнзофа, не будет знать о фальши этой маски.

Это не должно было быть маской, в этом не было смысла, для этого не было причин. Нравственное падение сына его сестры казалось столь же необъяснимым, как и непростительным, и быстрая, не обремененная скандалом, в зените чистой славы смерть была слишком незначительным возмещением. Изменник отделался слишком легко.

Торвид кипел от ярости. Она слишком настойчиво напирала изнутри, но он не мог позволить себе горячности. Люди уже начали работать, очень скоро кто-нибудь принесет требуемую информацию, и тогда он начнет действовать. А пока он не может подозрительно стоять в стороне, он должен вести себя как обычный гость.

Взяв бокал с подноса суетившегося поблизости официанта, он освежил себя и обвел глазами окружавшие его лица. Многие были ему незнакомы, и это его устраивало, но неподалеку стоял генерал-майор Лаарслоф — родственник короля и видный военный историк, чье общество не слишком раздражало. Приблизившись к генерал-майору, он завязал разговор. Лаарслоф начал пересказывать невероятные слухи, касающиеся разработки новых военных кораблей с железной обшивкой, Торвид слушал вполуха, мысли его вращались только вокруг Мильцина IX. Где же король, и что его задерживает?

Вывернувшись из королевских объятий, Лизелл поднялась с кушетки. Чуть опьяневшая и взволнованная, она убрала выбившуюся влажную прядку, которая лезла ей в глаза. Ситуация развивается совсем не так, как надо. Каким-то образом тема Разумного Огня ушла на задний план. У Мильцина совсем иное на уме. Ей остается только умело лавировать, да так, чтобы не оттолкнуть его вовсе. И теперь пришло время вновь повернуть разговор в нужное русло.

— Куда же вы от меня сбежали, дорогая? — спросил король. Лицо его пылало, он возбужденно дышал. Он похлопал рукой по кушетке. — Вернитесь, я скучаю по вам.

— Извините, сир, я должна поговорить с вами. Мне нужно сказать вам нечто важное.

— Вы это важное должны мне сообщать из дальнего угла комнаты?

— Да, так голова лучше работает, — польстила она.

— Какая польза от хорошо работающей головы в такой момент? Мы нашли друг друга. Пользуйтесь моментом, моя дорогая. Отдайтесь чувствам.

— Сир, я не могу отдаться чувствам, по крайней мере, до того, как сообщу вам то, что должна. А именно: мое правительство уполномочило меня предложить вам большую сумму в обмен на секрет Огня. Вонар готов заплатить тридцать миллионов новых рекко. — Во Рувиньяк посоветовал ей начать с меньшей суммы, чтобы оставить королю возможность ее повысить. Лизелл с надеждой ждала ответного предложения.

— Так вы вонарский агент? — Мильцин IX выпрямился, и его лицо потемнело. — Эта встреча — еще одна дипломатическая хитрость? Вы добились встречи со мной под ложным предлогом?

— Сир, я победительница Великого Эллипса, и это не подлог, — Лизелл гордо вскинула голову. — Но в приз победителя входит аудиенция с Вашим Величеством, и я, как истинный гражданин своей страны, не могу пренебречь возможностью обратиться к вам от имени моей страны.

— Я не могу выносить нечестность, и я до смерти устал от этих непрерывных домогательств.

— Со всем этим можно легко покончить, — произнесла Лизелл.

— Вы божественное создание, но вы ничего не смыслите в политике. Нижняя Геция всегда была и остается нейтральной страной, и это положение — неизменно.

— Могу ли я заметить, сир, что бездействие Геции в данный момент работает в пользу Грейслендской империи, и таким образом ставит под сомнение нейтральность вашей страны.

— Вот так парадокс. Я не уверен, что это действенный аргумент, но это занятно.

— Король Нижней Геции Мильцин IX признан во всем мире как поборник справедливости, сторонник гуманности и великодушия, — сымпровизировала Лизелл. — Приняв предложение Вонара, Ваше Величество окажет двойную услугу — своему собственному народу и народам всего мира.

— Я не уверен, что мой кузен Огрон расценит этот поступок в таком свете.

— Притом, как разворачиваются события, много ли времени пройдет прежде, чем амбиции императора сосредоточатся на Нижней Геции?

— Вы говорите прямо, не так ли, моя дорогая?

— Я не льщу себе предположением, что говорю о чем-либо, не известном Вашему Величеству.

— Нижняя Геция способна себя защитить. Хотя, конечно, эти грейслендцы действительно портят жизнь всему миру. Кузен Огрон никогда не знает, где нужно остановиться, — Мильцин задумался. Наполнив свой бокал, он двумя глотками опорожнил его и нахмурился. — Какую сумму вы назвали, моя дорогая?

— Тридцать миллионов новых рекко, сир.

— Ну-ну, вполне прилично.

— Очень неплохая сумма, Ваше Величество, — она увидела, как он сосредоточенно хмурится, и ее надежда возродилась. Она близка к успеху, она уверена в этом.

— У меня такое положение, что я должен сыграть роль благодетеля.

— Эта роль очень подходит Вашему Величеству.

— Вы умеете убеждать, моя дорогая.

— Рассудительность и здравый смысл, свойственные Вашему Величеству, — мой лучший адвокат.

— Возможно. От этого вопроса нельзя отмахнуться. Возмущенный ропот растет с каждым днем. — Наполнив оба бокала, король позвал: — Но иди сюда, моя дорогая, и сядь рядом. Дискуссия долгая, и я не могу кричать тебе через всю комнату. Иди, присядь.

Отказаться, не обидев короля, у нее не было возможности. Подавив вздох, она вернулась на кушетку, и руки Мильцина тут же обвили ее.

К тому моменту, когда они добрались до серого каменного коридора со сводчатым потолком где-то глубоко под землей, Гирайз окончательно потерял способность ориентироваться, но Сторнзоф не выказывал ни малейшей растерянности. Пару раз он останавливался отдохнуть и отдышаться, но у него не было неуверенности относительно направления. Чувство, которое вело его запутанными неясными путями к источнику сверхъестественной силы, никогда не ослабевало, чего нельзя было сказать о его жизненных силах. Он шел медленно, часто спотыкаясь, и не падал только потому, что опирался на подставленное плечо и руку. Но голос его прозвучал чисто и ясно, только чуть слабее обычного. Когда они остановились перед тяжелой дверью, скрытой в тени глубокой ниши, он объявил:

— Здесь.

Гирайз посмотрел на него почти с удивлением, так как путь казался ему бесконечным и его завершение было совершенно неожиданным. Лицо Сторнзофа было пепельно-серым даже в теплом свете железных ламп, висящих над головой. Гирайза захлестнула тревога, но он не позволил ей изменить его голос, когда спросил:

— Ты уверен?

Каслер кивнул. Гирайз толкнул дверь, она оказалась незапертой. Очевидно, тот, кто находился за этой дверью, не боялся вторжения посторонних. Гирайз открыл дверь, и они вошли в хорошо освещенное, хорошо обустроенное помещение, полное замечательных вещей. В другой момент обстановка лаборатории очаровала бы его. Но сейчас его глаза за секунду обежали полки, уставленные бесчисленными стеклянными сосудами, огромными котлами, бездействующими аппаратами, инструментами, обломками горных пород, древними фолиантами, реактивами и прочими предметами, и остановились на человеке, который одиноко сидел за столом, склонившись над раскрытой перед ним книгой. Рядом на столе стояла наполовину пустая тарелка с моллюсками. При их появлении незнакомец вскочил на ноги: низкорослый, с круглым лицом, одетый в черное платье, которое обычно носят люди его профессии, с небрежно закатанными широкими рукавами. У него были песочного цвета волосы, редкие на макушке, песочного цвета усы и бородка, и он изумленно смотрел на вошедших.

— Господин Невенской? — спросил Гирайз.

— Нипер. Я Ниц Нипер, — ответил тот без тени разаульского акцента.

— Мне нужен ученый Невенской.

— Я пользовался раньше этим именем. И что из этого? Кто вы такие? — он не спускал глаз с истекающего кровью грейслендского офицера. — Что случилось?

— Он ранен. Вы можете ему помочь?

— Я не врач. Я могу позвать доктора Арнгельца. Он…

— Нет времени, — голос Сторнзофа был угрожающе слабым, он качался, не в силах больше удерживать вертикальное положение. — Опустите меня на пол.

Гирайз опустил раненого с предельной осторожностью. Сторнзоф не издал ни одного звука, лишь глаза на мгновение сузились. Но он открыл их и спокойно произнес:

— Расскажи ему.

Гирайз колебался, он хотел возразить, но времени осталось мало. Повернувшись к опешившему Невенскому или Ниперу, он заявил без обиняков:

— Мы здесь, чтобы предупредить вас. Существует грейслендский план похитить вас сегодня ночью. Если это удастся, то вы будете переправлены в Грейсленд, где вы и ваш Разумный Огонь будете служить императору, желаете вы того или нет.

— Грейслендский план? — непонимающие глаза Нипера застыли на мундире Сторнзофа. — Но как же…

— Этот офицер не одобряет действия своих соотечественников, — кратко пояснил Гирайз. — А сейчас послушайте. Грейслендские агенты, находящиеся сегодня во дворце, захватят вас, как только найдут эту лабораторию, и я не думаю, что это займет у них много времени. Ваша сила необычного свойства, возможно, вам удастся себя защитить, я не знаю. Но я считаю, что лучший выход — уйти отсюда немедленно. Найдите укрытие в ином месте. Я сам могу вывести вас отсюда.

— Король должен знать об этом, — произнес Нипер. — Если это правда, то это можно рассматривать как объявление войны.

— Это правда, — прошептал Сторнзоф. Его дыхание прерывалось, а губы слегка посинели.

Он умирает — понял Гирайз, эту правду ему до сего момента удавалось отодвигать, и даже сейчас он не хотел ее принимать.

— Нам нужен доктор, — его глаза безуспешно рыскали по лаборатории в поисках звонка. — Где искать этого доктора Арнгельца?

— Не здесь, — тускло произнес Сторнзоф. Его затуманенные глаза нашли магистра. Голос едва был слышен. — Грейслендские убийцы. На банкете. Ищут человека, который покажет дорогу сюда.

— Ее никто не знает, — ответил Нипер, — кроме меня и еще одного слуги, который держит язык за зубами, только король знает сюда дорогу.

— Сам король. Он вне опасности, — Гирайз сам слышал неуверенность в своем голосе. — Даже грандлендлорд никогда не осмелится…

— Он не будет колебаться. Предупреди короля, — спазм сотряс Сторнзофа. Когда он снова смог говорить, он повторил: — Предупреди короля.

В этом не было бы необходимости, подумал Гирайз, если бы он смог убедить этого Невенского или Нипера перейти на службу Вонару. Купить его. Запугать. Обольстить. Завоевать его каким-нибудь способом, принести домой Огонь. Воспользуйся этим шансом, что своей кровью завоевал Сторнзоф. Что мог бы предложить Вонар, что Невенской-Нипер еще не получил от своего настоящего господина? Еще больше денег? Положение? Власть? Титулы, награды, шумную славу? Общественное признание? Не так-то легко придумать, чем можно соблазнить капризного магистра. Особенно, когда Сторнзоф умирает на полу у его ног, и единственное, что он может сделать для Сторнзофа сейчас — это использовать его подарок с максимальной пользой. Он набрал в легкие воздуха и повернулся к Ниперу, чтобы услышать с неожиданным удовлетворением произнесенную фразу.

— Его Величество вне опасности, — заявил Нипер, — равно как и я, спасибо, что предупредили. Этих грейслендских агентов легко контролировать. Если они в Длинной галерее, я буду держать их там, пока их не вычислят. Нет повода для беспокойства.

Ошибки здесь нет, магистр тайных знаний говорил тоном человека, который знает, что делать. Но Гирайз не мог на это положиться.

— Но как? — спросил он.

— Они не смогут выйти в дверь, которую охраняет огонь, — Нипер действительно улыбался. — Послушный Разумный Огонь, повинуясь приказу своего создателя, перекроет все выходы, ничему и никому не причинив вреда.

Лизелл сейчас должна быть уже в Длинной галерее. Гирайз кратко ответил:

— Нет. Слишком опасно.

— Нисколько, — Нипер вытянулся во весь свой невнушительный рост. — Огонь управляется волей своего создателя. Я уверяю вас, это совершенно безопасно, к тому же хорошее развлечение для зрителей.

На лице магистра отражалось непонятное воодушевление. Гирайзу это не нравилось.

— Не мешкайте, просто уходите отсюда, — убеждал он.

— Я не мешкаю, это можно сделать за одну секунду, — не дожидаясь ответа, Нипер развернулся и поспешил к котлу стихий, где спокойно мерцал крошечный зеленый огонек.

Где-то в глубине сознания Гирайз отметил особый цвет пламени, вполне возможно, что это сам Разумный Огонь, но он не обратил на него особенного внимания, поскольку Сторнзоф, похоже, начал задыхаться. Он заглатывал воздух широко открытым ртом, но вдохнуть не мог. Гирайз опустился на колени перед умирающим, заглянул ему в глаза, все еще полные особой, незабываемой безмятежности, и понял, что не может лгать этим глазам. Никакого фальшивого подбадривания, никакого воодушевляющего оптимизма. Взяв ледяную руку Сторнзофа, он крепко сжал ее.

— Что я могу сделать для тебя? — спросил он. Гирайз боялся, что Каслер не сможет ответить, но тот удивил его; каким-то образом ему удалось перевести дух и собрать остатки сил.

— Увези Невенского и Огонь в Вонар.

Шепот был едва слышен. Гирайз вынужден был нагнуться к его губам.

— Я постараюсь, — ответил он.

— Сделай. Это нужно всем, и Грейсленду тоже.

— Я сделаю. Я даю слово.

— Я не предаю Грейсленд, Империя предает Грейсленд.

— Я знаю.

— Спасибо тебе, друг. Скажи своей милой Лизелл, что я прощаюсь с ней.

— Она бы не одобрила это притяжательное местоимение. Она не моя, она вообще ничья.

— Она по-настоящему любит тебя. Всегда любила. Раз или два мне казалось иначе, но это только казалось.

— Не говори больше, береги силы.

— Нет смысла, жалеть не стоит. Я не подхожу для этого мира, я не могу в нем найти место и не могу вернуться к тому, кем я был когда-то. После сегодняшнего я даже в Грейсленд вернуться не могу. Изгнан. Изменник, так скажут.

— Нет. Ты сам предан. Ты совершил благородный поступок. Если тебя будут порочить или обвинять — в чем я сомневаюсь, но если все же это случится, — то я буду защищать тебя до последнего дыхания. Я обещаю, что мир будет прославлять твое имя.

— Ты сдержишь слово, я уверен в этом. Я так чувствую, — дыхание Каслера Сторнзофа замерло. Новая конвульсия сотрясла его тело, но короткая и слабая. Глаза больше не видели мир.

Какое-то время Гирайз стоял на коленях, неподвижный, ни о чем не думающий, пока голос извне не вторгся в его сознание.

— Готово.

Он поднял глаза и увидел победно сияющее лицо.

— Разумная искра отправлена в Длинную галерею, — сообщил. Невенской-Нипер. — Ситуация под контролем. — Он перевел взгляд и нахмурился. — Но этот грейслендский офицер, наверное, доктор Арнгельц мог бы…

— Слишком поздно, — взгляд Гирайза упал на неподвижно лежащее тело в серой форме. Он осторожно опустил холодную руку. — Мой друг умер.

Один из его людей подал ему почти невидимый знак. Покинув генерал-майора Лаарслофа, Торвид Сторнзоф отошел в сторону и остался стоять один. Тут же рядом возникла фигура в черно-сером и что-то зашептала ему на ухо. Грандлендлорд кратко ответил. «Ливрея» кивнула и удалилась — разносить новый приказ остальным пяти наемникам.

Теперь у него есть информация, которая была ему нужна. Король Мильцин IX в данный момент уединился с победительницей Великого Эллипса в комнате, соединенной с Длинной галереей небольшой потайной лестницей, спрятанной за очень скромной дверью заподлицо с передней стеной комнаты.

Он пойдет один, его уход останется незамеченным. Двое из его людей последуют за ним на расстоянии, с короткими интервалами, остальные останутся здесь, чтобы держать под контролем гостей и слуг в Длинной галерее, если такая необходимость возникнет.

Грандлендлорд тихо вышел. Он оказался на самой обычной маленькой и тесной лестнице, здесь он остановился и стал ждать.

— Прелесть моя, ты где? — Нипер послал сигнал по ментальным каналам, и тут же пришел ясный ответ.

— Длинное место.

— Коридор.

— Цветное подо мной, но я не ем.

— Умница, оставь ковер в покое, ничего не трогай. Ты знаешь дорогу?

— Да, она в твоем сознании.

— Правильно, просто следуй по ней. Кто-нибудь видит тебя?

— Никто, потому что я — маленький-маленький-маленький и двигаюсь очень быстро.

— Отлично.

— Нет. Я — маленький. Хочу быть большим. Большим!

— Скоро, очень скоро. Я обещаю. Послушай, радость моя, послушай меня. Это редкая возможность. Сегодня пробил твой час, он так долго не приходил, ты можешь прославиться на весь мир. Сегодня ты не будешь развлекать глупых и необразованных людей, но служить более великой цели. Ты расстроишь план врагов, ты защитишь его Величество…

— Тухлое мясо?

— Короля. Ты поразишь его грейслендских врагов на глазах у всех собравшихся гостей, всего высшего света, всех значительных людей. Все, кому нужно, тебя увидят и признают твое величие. И потом наконец-то к нам придут слава и почет, которые так долго были нам недоступны.

— Мы будем большими?

— Мы будем огромными.

— Хорошо-хорошо-хорошо.

— Где ты сейчас?

— Большое место, куда ты меня послал. Повсюду ноги. Малышки, похожие на меня, высоко над головой едят воск, но они не разговаривают.

— Кто-нибудь тебя видит?

— Нет. Я — маленький-маленький-маленький, никто не видит. Большой, хочу большой, разреши мне быть БОЛЬШИМ…

— Сейчас будешь. Сколько дверей ты видишь вокруг себя?

— Дверей?

— Открытые выходы в другие места.

— Четыре дыры с прямыми краями.

— Очень хорошо. А сейчас, прелесть моя, мое сокровище, мое чудо, время пришло. Разделись на четыре части и займи четыре двери. Подзаправься немного деревом и тканью, если тебе нужны дополнительные силы, но возьми ровно столько, чтобы вырасти…

— БОЛЬШОЙ!

— Да, большой. Закрой собой дверные проемы, только дверные проемы. Никому не разрешай ни войти, ни выйти, но не трогай живое.

— ЧЕТЫРЕ! Как много меня!

— Да, и если кто-нибудь из гостей попытается убежать через окно, дымоход, через вентиляционные люки или иные неожиданные отверстия, посылай свои искры перекрыть им пути бегства.

— Не убежит, никто не убежит.

— Запомни, никого не обожги.

— Не убежит.

Нипер своим сознанием охватил все сознание Искусного Огня, и его собственное сознание соответственным образом изменилось.

Большое пространство. Высокие потолки, яркое освещение, многообразие красок и сотни ног в ботинках и туфлях. Четыре прямоугольных отверстия по сторонам.

Это Длинная галерея — сообщала ему человеческая часть сознания, — где собралось много гостей. Блестящий банкет короля Мильцина в самом разгаре. Четыре распахнутые двери представляют собой четыре потенциальных пути к бегству, и чтобы перекрыть их, нужны четыре отдельные огненные субстанции.

Искусный Огонь мгновенно и легко разделился пополам, затем каждая половинка разделилась еще раз пополам, и каждая новая искра устремилась к двери.

Глубоко внизу, в своей секретной лаборатории, Ниц Нипер каждой клеточкой своего существа ощутил это деление, не причинившее ему боли, мысли от непривычных ощущений смешались, возникла угроза потерять ментальную связь с Искусным Огнем. Замешательство было кратким. Он тут же овладел собой, связь сохранялась, и неожиданно он почувствовал себя в пяти разных местах одновременно. Его собственное тело продолжало неподвижно стоять на полу лаборатории, со стороны наблюдая себя, а внутренним взором он обозревал Длинную галерею с четырех разных точек. Совокупный натиск частично перекрывающих друг друга, движущихся, противоречащих друг другу визуальных образов был не под силу обычному человеческому сознанию. Его мозг не был создан, чтобы переваривать такой стремительный поток сенсорных ощущений, и казалось, что нечто должно прорваться сквозь это напряжение, низвергая его в бессознательное состояние или безумие. Он не осознавал, что его шатает, что какой-то неизвестный ему вонарец подскочил и схватил его за руку, чтобы он не упал. Вонарец что-то говорил, но слова доносились откуда-то издалека и были совершенно непонятны.

Через несколько мгновений его мозг адаптировался, сознание прояснилось, хотя немного плавало, мысленная связь с Искусным Огнем сохранилась. И вот, наконец, момент настал, великий и потрясающий, он мог подняться до вожделенной высоты, распространиться вширь, он мог расти, и он стал большим, сильным, прекрасным, он — Большой Большой Большой, радость и мощь победоносной волной прокатилась по пяти его существам.

Разумный Огонь взметнулся вверх, зеленое пламя одновременно охватило четыре дверных проема. Нипер тут же отчетливо уловил возникшее огромное волнение и смятение. Люди в своих легко воспламеняющихся одеждах кинулись прочь от зеленого сияния и жара, спотыкаясь, сталкиваясь и падая друг на друга. Поднялся шум, страшная какофония — безудержно кричали, визжали, вопили испуганные женщины. Эти женщины бросались в глаза — привлекали их пышные юбки из легкого летнего шелка, они умоляли, они жаждали воспламениться, тонкие нижние юбки и кружева будут пылать великолепно, стоит только к ним прикоснуться маленькой искоркой. И он почувствовал, как тянется к ним, стреляя жадными зелеными языками в эти вздымающиеся юбки, немалое усилие потребовалось, чтобы сдержать себя. Не трогай ничего живого, но эти юбки не живые, они прекрасная и законная пища, но мясо, которое они прикрывают, может поджариться, так что лучше оставить юбки в покое.

Некоторое время он рассматривал интересное зрелище кричащих в панике гостей, пока не заметил, как некоторые из них столпились возле окон вдоль одной стены, и вспомнил, что окна — потенциальный путь к бегству.

НетНетНетНетНетНетНет.

Новая искра пламени отделилась от одного дверного проема и обежала все окна, длинные парчовые портьеры которых предлагали подпитку и подзарядку, которую ему разрешили, чтобы растиРастиРастиРАСТИ, и вот он теперь БОЛЬШОЙ, и теперь его уже пять, плюс еще тело в лаборатории, и сейчас он поднимается выше, к самому потолку, и люди вопят, швыряют сквозь него стулья, чтобы разбить стекла, а это — прекрасно, это первоклассно, поскольку свежий воздух, ворвавшийся внутрь, дал ему силы, взбодрил, и он запрыгал, задрожал, заплясал, радуясь всему происходящему.

Жизнь — прекрасна.

Внизу, в лаборатории, Ниц Нипер легко раскачивался с пятки на носок. Он радостно смеялся и вдруг осознал, что кто-то схватил его за руку и трясет, чтобы привлечь его внимание, и что-то говорит, трещит без умолку, и так настойчиво. Вначале он попытался не замечать эту помеху, но тот не отставал, и ему пришлось поморгать глазами, чтобы увидеть вонарца, который требовал сообщить ему, что происходит.

— Никто не убежит, — ответил он, смутно осознавая, что его веселый, горячий голос ему не принадлежит. — Никто не убежит.

Вонарец что-то спросил, Нипер не понял, что. Он замотал головой, и окружающая обстановка прорезалась в его сознании.

— Искусный Огонь все сделал, — сообщил он. — Длинной галерее ничего не угрожает.

— Если вы действительно запустили огонь во дворец Водяных Чар, то вам лучше подняться в галерею и сдержать или погасить его. — Вонарец говорил повелительным тоном.

Погасить? Предложение показалось ужасным и абсурдным. Незнакомец, кем бы он ни был, ничего не понимает. Он просто не осознал, какая глубокая и сильная связь существует между магистром и его творением, не осознал, какой тотальной властью обладает Нипер. Он испугался воображаемой опасности, он разволновался и затрепетал только потому, что он невежа. Погасить. Ужас, что может породить испуганный человеческий рассудок.

Но этот безымянный вонарец — только первый в бесконечной веренице тех, кто будет замышлять убийство. Рассредоточенное сознание Нипера усиленно пыталось сконцентрироваться на проблеме. Погасить.

— Плохо? — поступил вопрос из Длинной галереи.

— Бояться нечего, радость моя.

В данный момент слуги, должно быть, бегут в галерею с полными ведрами воды и мокрыми одеялами, в глупости своей стремясь превратить триумф в катастрофу. Вонарец прав, понял Нипер. Ему нужно быть там, ему нужно объяснить, что происходит, чтобы защитить Искусный Огонь и его победу. Правда, несколько недель назад король запретил ему покидать лабораторию, и запрет еще не снимали. Но, конечно же, Его Величество простит непослушание, учитывая обстоятельства, и когда ситуация будет верно ему объяснена, Мильцин будет благодарен. Прошлые проступки будут прощены, и талантливый Ниц Нипер вернет себе утраченное расположение, престиж, привилегии и все остальные прелести жизни.

— Да, — Нипер боролся с собой, заставляя сконцентрироваться на вонарце, чье худое лицо, казалось, немного расплывается. — Наверх. Да. Идти. Я покажу вам.

Вонарец кивнул. Он бросил прощальный взгляд на мертвого грейслендского офицера, лежащего на полу, но заставил себя покинуть лабораторию.

Едва осознавая окружающую его реальность, Ниц Нипер с трудом понимал, как он находит дорогу из потайных недр дворца Водяных Чар. Его голова пылала огнем, он просто позволил этому свету и жару вести его. Скоро он осознал, благодаря возмутившемуся телу, что поднимается по крутой лестнице. Нельзя было не заметить даже в таком состоянии, что ему тяжело дышать, сердце колотится, в боку колет. По привычке тело хотело присесть и отдохнуть, но время не позволяло, времени не было — Искусный Огонь нуждался в защите.

Погасить. От одной этой мысли внутри все переворачивалось. В животе сильно кольнуло. Ему надо прекращать поедать тонны этой стряпни, надо уметь предвидеть последствия, вот сейчас они заявляют о себе.

Вверх по лестнице, и живот начал беспокоить его не на шутку, но поправить это не было возможности, он не мог остановиться.

— Радость моя, как ты там? — он послал телепатический вопрос и сразу же услышал в ответ удовлетворенное потрескивание.

— Никто не убежит. Никто не убежит.

Через кладовку и хозяйственную комнату в коридор, оттуда в вестибюль, несколько мраморных ступенек вниз, и снова по коридору, и вот перед ним зияет дверной проем, охваченный зеленым пламенем, и толпа обливающихся потом слуг усердно работает ведрами.

Холодным душем окатили самое сердце огня, и у Ница Нипера перехватило дыхание, он закоченел. Какое-то мгновение он ловил ртом воздух, но пламя вспыхнуло, и его дыхание восстановилось. Согнувшись и обхватив руками разбушевавшийся живот, он, спотыкаясь, шел по залу. Слуги обернулись и с изумлением уставились на него, когда он подошел близко, но он даже не видел их. Он видел лишь зеленое сияние, и он обратился к нему без слов, одной мыслью:

— Прелесть моя, я здесь.

Было трудно думать и тем более говорить, имея во рту язык короля Мильцина. Лизелл отстранилась и отвернула лицо. Язык исчез, но руки продолжали ее держать, и от них не так-то легко было избавиться, поскольку он опрокинул ее спиной на валик кушетки и полулежал сверху. Вырваться можно было, только отпихнув его в сторону.

Теша себя тем, что это возможно, она не могла позволить себе это сделать.

Вновь ей показалось, что тема Разумного Огня умерла навечно. Король более не выказывал и признаков интереса к этой теме, его внимание полностью перетекло в иное русло, и возобновить обсуждение важного вопроса не представлялось возможным без решительного контроля ситуации.

— Сир… — она предприняла попытку.

— Еще шампанского, моя дорогая? — дружелюбно осведомился король.

— Нет, спасибо, — она глубоко вздохнула. — Не удостоите ли вы меня ответом?

— Вы не будете возражать, если я глотну немного? — На ее лице, по-видимому, отразилось недоумение, так как он добавил: — Шампанского, я имею в виду. — Налив себе бокал, он быстро осушил его и вновь наполнил.

Похоже, он так распалился, что во рту пересохло, отметила она про себя огорченно. Когда он отставил свой бокал и повернул к ней разгоряченное страстью лицо, она отодвинулась и нежно потребовала:

— Ваш ответ, сир.

— Что я могу вам сказать, моя дорогая?

Он крайне глуп или удивительно хитер? Понять это ей не хватало жизненного опыта.

— Ваше величество согласен принять предложение моей страны продать Огонь?

— Еще раз — сколько стоит это предложение? Сорок миллионов новых рекко?

— Возможно, это вполне вероятно, сир, — сердце учащенно забилось.

— Хмм, ну я не знаю, — король Мильцин вздохнул. — Честно говоря, моя дорогая, я не чувствую себя способным думать. Наша взаимная страсть слишком поглотила меня, и наше взаимное возбуждение — слишком большое напряжение. Давай отложим дискуссию, давай отдадимся моменту, которого мы так страстно желаем.

— Нет, сир, — она оттолкнула тянущиеся к ней руки. — Дело не терпит отлагательства, мы должны поговорить…

— Позже, — он вспотел и тяжело дышал. — Полчаса, ну или около, и я даю тебе свое королевское слово, мы будем говорить, сколько ты хочешь и о чем ты хочешь. — И он запустил свою влажную руку ей под юбку.

Лизелл похолодела. Полчаса. В действительности это — ничто. Она поклялась в самом начале, что добьется успеха любой ценой. Вы напомнили мне, как много поставлено на карту… Я сделаю все, что могу, обещала она во Рувиньяку всего несколько часов назад… Вы в силах переломить ситуацию, сказал он ей, и это было правдой. Она может выполнить свой долг и спасти Вонар, она может изменить ход истории, и цена не очень высока — полчаса с королем Нижней Геции.

Время заключить сделку. Технически от нее требуется просто тихо лежать под ним, но удовлетворение Мильцина будет значительно выше, если она будет притворно отвечать его страсти, хотя она не знала в точности, каким должен быть этот ответ, у нее не было практического опыта, чтобы им воспользоваться, и теоретического то же не было. Она вышла из консервативной буржуазной среды, где требовалось воспитывать молодых девушек в совершенной наивности. Ее мать не снабдила ее никакой информацией, кроме мрачного намека на то, что замужние женщины имеют неприятные, но неизбежные обязанности перед своими мужьями. Ее подруги, как только выходили замуж, неожиданно становились такими же скрытными, и пелена молчания опускалась на интимную сторону их жизни. Странно. Строго ограниченные контакты такого рода с Гирайзом зародили четкое ощущение, что обязанности жены могут быть в итоге и не такими уж неприятными. По правде говоря — она никогда бы не посмела в этом кому бы то ни было признаться, — во время своей помолвки несколько лет назад она действительно желала узнать больше об этой стороне человеческой жизни — с Гирайзом.

Но не с этим пузатым, пахнущим помадой незнакомым ей человеком, который в данный момент распустил слюни, глядя в ее декольте.

Гирайз. Как он посмотрит на нее после сегодняшнего вечера? Сможет ли она вообще посмотреть ему в глаза? Не имеет значения, сможет ли он простить или будет лишь пытаться — отношения их навсегда изменятся.

Непонятным образом — причины она и сама не могла понять — ее мысли перескочили с Гирайза на Каслера Сторнзофа. Ее жизнь не связана с Каслером, и никогда не будет. Но она думала о нем сейчас, думала о его ясных глазах, которые говорили, что истинно и что правильно, вспомнила его в «Трех нищих», где он пожертвовал победой в Великом Эллипсе ради чего-то большего.

И в этот момент у нее появилось очень сильное, необъяснимое ощущение его присутствия. Она чувствовала, что Каслер здесь, рядом с ней, она чувствовала поток спокойной, непоколебимой уверенности, переливающейся из него в нее, ощущение было настолько сильным, что она обернулась, почти реально надеясь его увидеть.

Какая странная фантазия. Насколько ей известно, Каслер сейчас в Длинной галерее вместе с остальными гостями. Хотя она могла поклясться, что он здесь, рядом, что она почти видела его и слышала его голос.

Но нет. Что она действительно слышала, так это тяжелое дыхание короля. Его руки запутались в ворохе шелкового белья где-то у нее между ног.

Она почти физически задохнулась от отвращения и злобы, которые поднялись в ней. Она на секунду потеряла рассудок. Последовавшее действие было совершенно необдуманно, неосознанно — со всей силы она залепила королю Мильцину пощечину.

— Пропусти меня. Радость моя, отойди в сторону, — попросил Ниц Нипер, и в завесе пламени, закрывающей дверной проем, тут же образовалась брешь. Он, волоча ноги, вошел в Длинную галерею, вонарец за ним следом.

Быстрый взгляд, окинувший огромный зал, заблокированный огнем, нарисовал картину — разбитые окна и перевернутые стулья, бурлящая толпа охваченных паническим ужасом гостей, но в этой толпе он не увидел того, кого искал, ради чьего признания и оценки была устроена вся эта демонстрация. Мильцина IX нигде не было. Внутренности скрутило так, что он схватился за живот.

Прореха в огненной завесе на одном из дверных проемов Длинной галереи не ускользнула от внимания обезумевшей толпы гостей, со всех концов комнаты они бросились к спасительному выходу. В мгновение ока Нипера завертело в потоке бегущих, его толкали локтями, стискивали и пинали. Он не мог дышать, он почти ничего не видел, и голова не соображала. Оглушительный вой и крики стояли в голове. Он зажал руками уши, но шум все равно прорывался в мозг. Боль волной сотрясла его внутренности, со стоном он согнулся пополам.

Искусный Огонь не забыл своего задания.

— Никто не убежит, — слабым эхом звучало в мозгу Нипера. Брешь в дверном проеме закрылась сама собой, и неожиданный сполох пламени и жар отбросили обезумевших пленников назад. Нипера опять закрутило потоком как щепку, пока сильный толчок не швырнул его на пол. Дважды он пытался подняться, и дважды напор неистовствующей людской массы сводил на нет его попытки. После чего он свернулся клубком, обхватив себя руками, защищая живот, где неистовствовала буря.

Он едва ли замечал, что Искусный Огонь разрастается. Большой. Он не видел, что зеленые языки пламени пляшут радостно по стенам и поднимаются к потолку. Большой Большой Большой. Ошеломленный, сбитый с толку, страдающий от боли, он не заметил, что крики загнанных в ловушку гостей превратились в отчаянный вой безумных. — Никто не убежит. — Он также не замечал, что воздух Длинной галереи раскалился до температуры духового шкафа, отчего стало трудно дышать.

Кто-то схватил его за руку. Он открыл глаза и непонимающе взглянул в худое смуглое лицо, которое показалось ему знакомым.

— Нипер, давай я помогу тебе. Опирайся на мою руку.

— Кто? Есть Есть Есть. — А, да это вонарец, который нашел дорогу в его лабораторию. — Есть Есть Есть.

— Нипер, ты слышишь меня?

Ниц Нипер смотрел на него стеклянными улыбающимися глазами.

— Есть, — бормотал он. — ЕстьЕстьЕсть.

Нетерпение Торвида Сторнзофа росло. Двое следовавших за ним уже должны были к нему присоединиться. Они допустили ошибку, и они узнают на себе, что значит его крайнее неудовольствие. Вскинув черные брови, он подошел к двери и прислушался. Какая-то суматоха сотрясала Длинную галерею, до него доносились приглушенные крики, визги и топот тысячи ног. Очевидно, там возникла проблема. Кто-то заболел и потерял сознание, возникла драка или какая-нибудь дура увидала мышку, завопила и вызвала панику. Что бы там ни случилось, это не извиняет невыполнение его приказа.

Секунду Торвид смаковал свою злобу. Она была сильной и поднималась из глубины, обещая хорошую разрядку совсем скоро. Однако сейчас не время об этом думать. Он не мог больше бестолково болтаться на лестнице, поскольку это только дело времени, и слуги скоро обнаружат его здесь. Он больше не может ждать своих подручных, и на их поиски он не может отправиться. Он вынужден теперь завершить дело самостоятельно. И эта перспектива его не огорчила. Даже лучше, что он остался один, не обремененный бестолковыми подчиненными.

Рука опустилась в карман и сжала пистолет. Бесшумно он поднялся по лестнице, ведущей в комнату личных аудиенций короля.

— Вы ударили меня, — прижав ладонь к горящей щеке, изумленно округлив глаза, король Мильцин отпрянул. — Вы… действительно… ударили… меня.

Лизелл выпрямилась, автоматически поправляя платье.

— Извините, сир, — произнесла она, почти опешив. — Я не хотела. — Никогда она не говорила более искренне. Мысли смешались. Она поняла, что все испортила. Безрассудство, безумие на секунду охватило ее, она потеряла контроль и все разрушила. Отчаяние овладело ею. Нужно как-то все исправить.

— Что это значит — что вы не хотели? Вы хотите сказать, что ударили меня случайно?

Это и было в каком-то смысле случайно, но король никогда в это не поверит.

— Я… я расстроена, — призналась она и жалобно добавила: — Я смущена, я боюсь.

— Боитесь? Думаю, нет. Вы мне чуть голову не снесли. Вы испугались так же, как пугается тигрица, когда набрасывается на свою жертву.

— Ах, простите, прошу вас, простите. Пожалуйста, верьте мне, сир, я…

— Я ничего не хочу слушать. Я никогда не сталкивался с такой дикостью в женщине. Женщины должны быть мягкими и нежными. Какое неприятное разочарование.

— Это была ошибка, Ваше Величество. Ужасная ошибка. От всего сердца прошу простить меня. Пожалуйста, поверьте мне, пожалуйста, примите мои самые искренние извинения…

— Мне это неинтересно. Я король Нижней Геции, и вы осмелились ударить меня. Вам не место в королевском дворце. Вам вообще нет места в цивилизованном обществе. Я вызову вам карету. Вам пора уезжать.

— Ваше величество… — она чувствовала, как слезы поражения готовы брызнуть у нее из глаз, и она не пыталась сдержать их. Может быть, они помогут, ведь женщины должны быть мягкими и нежными. Она умоляюще вытянула руку. — Что мне сделать, чтобы все исправить? Только скажите, что мне сделать?

— Вы можете уехать. И мы оба забудем, что мы имели несчастье однажды встретиться.

— Но я никогда не забуду, сир. Чувство вины и угрызения совести останутся со мной до конца дней, поскольку мы стояли на краю чего-то чудесного. Ваше величество было готово даровать благо Разумного Огня благодарному Вонару. Вы ведь согласились дать миру оружие и спастись от грейслендской угрозы. Пожалуйста, я умоляю вас, неужели пустяковая женская блажь может разозлить вас? Забудьте о моей глупости, подумайте о…

— Вы ошибаетесь, — король Мильцин смотрел на нее с отвращением. На его щеке запечатлелся красный след ее удара. — Я ни на что не соглашался, ничего не заявлял и не собирался. Если вы верите в обратное, то сами себя обманываете. А сейчас, мадам, с вашего позволения я вызову слугу, чтобы он проводил вас…

— Сир, я умоляю вас… — ей так хотелось схватить его и хорошенечко встряхнуть. — Если вы только позволите…

Мольбы, которые, конечно же, не достигли бы цели, так и не прозвучали. Открылась дверь. Грандлендлорд Торвид Сторнзоф вошел в комнату, его монокль поблескивал, пистолет был зажат его в руке.

Король Мильцин поднялся, исполненный достоинства, и требовательно спросил:

— Что все это значит?

— Магистр Невенской, он мне нужен, — объявил Торвид. — Вы отведете меня в лабораторию.

— Да как вы смеете? Кто вы такой?

— Это вас не касается.

— Это Торвид Сторнзоф, грейслендский грандлендлорд, — Лизелл не сводила глаз с незваного гостя. — Сир, вы теперь сами видите, что эти грейслендцы из себя представляют и что они хотят сделать. Вы не можете позволить этим людям…

— Молчать, — оборвал Торвид, — еще слово — и я стреляю.

Она посмотрела ему в глаза и поняла: он колебаться не будет. Она замолчала.

— Это чудовищно. Вон с глаз моих, — побагровев, приказал Мильцин. — Немедленно выйдите вон. Уходите, пока я не позвал охрану и не приказал арестовать вас.

— Ваше величество больше не отдает здесь приказы. Это право перешло ко мне, — сухо парировал Торвид. — Сейчас вы отведете меня в секретную лабораторию. Я думаю, ее местонахождение вам известно.

— Не воображайте, что ваше положение или ваша национальность защитят вас, Грандлендлорд, — предупредил Мильцин. — Ваш император — мой кузен. Ваша вопиющая дерзость не пройдет для вас безнаказанно. Уходите, пока у вас есть шанс, пока вы не поставили себя в безвыходное положение.

— Мы уйдем вместе, сир. Вы покажете дорогу. Откажетесь — я пущу вам пулю в лоб.

— Вы лишились рассудка? Я — король.

— Королям пускают кровь. Хотите это испытать?

— Вы не посмеете. Здесь во всех комнатах слуги и телохранители. Они мгновенно отреагируют на звук выстрела. Вам не удастся избежать ареста и казни.

— Возможно, — Торвид пожал плечами. — Однако и Вашему Величеству не придется наблюдать это зрелище. Хватит болтать. Мы идем в лабораторию Невенского. Но не сюда, — остановил он, когда его пленник энергично шагнул к богато украшенной двустворчатой двери. — Любезно было с вашей стороны предупредить меня о вооруженных телохранителях и слугах. Поэтому мы пойдем вниз по лестнице, по которой я только что поднялся, через Длинную галерею, а оттуда в коридор. Ты тоже, — бросил он Лизелл. Он навел на нее пистолет. — Стань рядом с королем. Возьми его под руку. Делай, что говорят, — он подождал, пока она исполнит его приказ. — Прекрасно, вы отличная пара.

— Вы всерьез думаете, что сможете провести короля под дулом пистолета через зал, где толпа гостей? — Лизелл не могла удержаться, чтобы не спросить. — С вашей стороны это просто безумие.

— Именно поэтому у меня все получится, — ответил ей Торвид. — Никто не ожидает такого, никто ничего не заметит. Эти дураки даже не поймут, что происходит у них под носом. Сейчас я встану рядом с его величеством, и мы выйдем в Длинную галерею. Мы будем улыбаться, кивать головой и мило беседовать. У нас с вами премилый банкет, и все видят, что король наслаждается обществом своих хороших друзей. Но мы трое знаем, что мой пистолет упирается в ребра его величества. Малейший намек на сопротивление, первый крик о помощи — и я стреляю. Меня не волнует, чем это кончится для меня. Без малейшего сожаления я устраню гецианского короля, чей каприз лишает Империю великого оружия. Примите к сведению здесь и сейчас, что я сделаю то, что от меня требуется.

Мильцин IX неловко кивнул. Красный след от недавней пощечины поблек, и лицо его стало совершенно бесцветным.

Лизелл сверлила грандлендлорда глазами.

— Каслер ничего об этом не знает, — обвинительным тоном произнесла она.

— Ничего, — согласился Торвид с легкой усмешкой.

От его ответа и улыбки у нее по спине побежал холодок. Она опустила глаза под его взглядом.

— А теперь вперед, — приказал Торвид. — Улыбайтесь. Мы наслаждаемся нашей приятной беседой. Ну, вперед.

Это невероятно. Он не может такое совершить, да и это просто невозможно, когда во дворце так много слуг, охраны и гостей. Но каким-то образом они вышли из комнаты аудиенций, повинуясь приказу Торвида Сторнзофа. Он гнал их вниз по лестнице, он обращался с ними, как ему того хотелось. Лизелл захлестнуло чувство яростной беспомощности. Вцепившись в руку короля, она спускалась по лестнице.

В самом низу она оказалась перед маленькой, очень простой дверью. За этой дверью слышались крики людей. Она остановилась в нерешительности.

— Вперед, — приказал Торвид.

Она метнула в него ненавидящий взгляд. Король Мильцин приоткрыл дверь. В ту же секунду крики и вопли оглушили их. Обжигающий порыв воздуха ворвался в дверь из Длинной галереи. Лизелл заметила необычное зеленое пламя, окутавшее стены и пологом висящее над головой, прежде чем дверь захлопнулась.

— Выходите оба, — приказал Торвид.

— Вы что, с ума сошли? — повернулась она к нему. — Там же настоящий ад!

— Я вижу. Зеленый ад. Необычное зрелище.

— Мы вынуждены повернуть назад, у нас нет выбора!

— Ну что ж… Давайте рассуждать. Вы заметили, какого странного цвета это пламя, как необычно оно себя ведет, заметили отсутствие реальных разрушений? Это, как я подозреваю, то, что я ищу. Это ведь Разумный Огонь, не так ли? — Торвид обратился за ответом к королю. Обиженное молчание своей жертвы он, очевидно, принял за утвердительный ответ. — Отлично. Это упрощает дело. Создатель почти у нас в руках, я полагаю.

— Я не знаю, — Мильцин поджал губы. — Я не посылал ни за ним, ни за Искусным Огнем, я не давал разрешение на это. Он зашел слишком далеко.

— Невенского не приглашали на банкет? — удивился Торвид.

— Нет. Он в немилости, он не должен быть здесь и пугать людей, — хмурился Мильцин.

— Тогда Ваше Величество должен выразить свое неудовольствие магистру. И вы сейчас его мне покажете. Выходите.

— Нет, — заупрямилась Лизелл. — Я не пойду туда.

— Ты предпочитаешь пулю здесь и сейчас?

— Лучше пулю, чем сгореть заживо!

— Искусный Огонь не обожжет вас, мисс Дивер, — вяло пообещал Мильцин. — Не беспокойтесь, Невенской этого не допустит.

Его заверения не убедили ее, но когда дверь снова открылась, она непроизвольно вошла в нее, продолжая держать короля под руку.

Опаляющее зеленое сияние, легкие клубы дыма, крики смятения и ужаса, сливающиеся с рокотом огня, мгновенно сбили Лизелл с толку. Она недоуменно моргала, картина происходящего расплывалась. Жар опалял настолько сильно, что она прикрыла лицо рукой. Она смутно понимала, что большая часть гостей сбилась в центре зала, как можно дальше от полыхающих стен. Однако сразу же, как они вошли, группа отчаявшихся отделилась от массы человеческих тел и бросилась к до сих пор невидимой двери, через которую она и ее спутники вошли в галерею. Хоть они и бежали изо всех сил, но не успели. Огонь, пролившись лавой, закрыл доступ к двери. Такое мгновенное и осмысленное действие огня не могло быть случайностью.

Пути назад нет. Слезящимися от дыма глазами Лизелл рыскала по сторонам. Сквозь облака дыма она рассмотрела занавешенные огнем двери и окна. Никому не выйти.

— Туда, — указал грандлендлорд.

Лизелл посмотрела в ту сторону, куда он показал. В угаре пламенного хаоса Торвид Сторнзоф сохранял потрясающую невозмутимость, посеребренные сединой волосы были в безупречном порядке, монокль строго на месте. Легкая, невольная улыбка удовлетворения кривила его губы.

Ему все это нравится, поняла пораженная Лизелл.

— Будем вести охоту среди этого сброда, — Торвид обвел рукой сбившихся в кучу людей. — Идем.

Мильцин безмолвно повиновался. Кажется, его присутствие и его затруднительное положение остались незамеченными гостями. Пистолет ненавязчиво упирался ему в ребра, и никто этого не видел. Они никогда не найдут дичь грандлендлорда в этом дымном столпотворении, подумала Лизелл. Они не сделали и нескольких шагов, как будто повинуясь инстинкту, ее глаза наткнулись на Гирайза, стоявшего буквально в нескольких ярдах от нее, поддерживая низкорослого, с песочного цвета волосами мужчину, одетого в допотопное черное платье. Фигура в платье стояла, согнувшись пополам, обхватив живот. Лизелл сдержалась, чтобы не броситься к Гирайзу. Не стоит втягивать его в орбиту опасного внимания грандлендлорда.

Ее предосторожность оказалась напрасной. Мильцин IX взглянул на мужчину, скрючившегося рядом с Гирайзом, и поспешно отвел глаза в сторону.

Заметив такую реакцию короля, Торвид внимательно осмотрел фигуру в странном платье и заключил:

— Невенской.

Мильцин отрицательно затряс головой.

— Нет? И, тем не менее, он одет в костюм магистра тайных знаний. Это надо проверить, — и грандлендлорд проворно погнал своих пленников сквозь толпу.

Они приближались. Гирайз заметил их, и Лизелл увидела, как его карие глаза расширились от ужаса, что очень удивило и испугало ее, таким она его никогда не видела. И тут же она поняла, что причина в ней. До этой минуты он считал, что она в безопасности. Он не ожидал, что она, как и он, окажется в этой огненной ловушке.

Мужчина в странном платье поднял искаженные мукой глаза на короля.

— Ваше Величество, — прошептал он и зашелся кашлем.

— Нипер, — строго произнес король.

— Простите…

— Очередная твоя выходка? Не пытайся оправдываться, Нипер. Побереги свои силы, — посоветовал король.

— Нипер? Это, конечно, Невенской, — забавляясь, умозаключил грандлендлорд. Он обратился к скрючившемуся мужчине в странном платье: — Это зеленое пламя вокруг нас подчиняется твоей воле?

— Оно… — Нипер снова закашлялся.

— Грандлендлорд ждал.

— Искусный Огонь — ничего не трогай — ЕстьЕстьЕсть… — кашель перешел в стон.

Брови Торвида сошлись на переносице:

— Довольно ломать комедию. Я теряю терпение.

— Я его уже давно потерял. Оставьте его, — вмешался Гирайз. — Это бессмысленно, Сторнзоф. Вам пришел конец. Я знаю, что вы сделали с Каслером, и если мы спасемся из этого огня, мир тоже узнает об этом. Вам негде будет спрятаться. Даже ваш император не захочет и не сможет защитить вас.

— Что с Каслером? — несмотря на адскую жару, у Лизелл внутри все похолодело.

— А вы что, господин в'Ализанте, прятались за стулом? Или, возможно, как маленькая мышка, притаились за дверью? Но это не имеет значения. Все нужно делать в открытую, увертки раздражают меня. — Торвид повернулся, выставив немного вперед руку так, чтобы был виден пистолет.

— И что вы собираетесь с ним делать? — Гирайз презрительно вздернул брови. — Застрелить всех, кто попадется на глаза? Что вы будете делать, когда кончатся патроны?

— Уверяю, что к тому моменту вы, гецианский король и эта вонарская проститутка будете мертвы. Но, честно говоря, я бы предпочел обойтись без кровавого побоища. Мне всего лишь нужно забрать с собой магистра. — И повернувшись к Ниперу, он объявил: — Вы сейчас пойдете со мной к ближайшему выходу. Когда мы подойдем к двери, вы снимете завесу огня, но только для того, чтоб мы могли спокойно выйти.

— Я — Есть — теряю контроль, — Нипер шатался из стороны в сторону.

— Вы слышите меня?

Нипер застонал и упал на колени.

— Я спросил, слышите ли вы меня? Отвечайте, — ответа не последовало, и терпение грандлендлорда иссякло. Рукой, сжимавшей пистолет, он ударил магистра, по правой щеке и по левой.

Удары свалили Нипера на пол, где он и остался лежать неподвижно. Шокированный Мильцин IX вскрикнул. Гирайз шагнул вперед, но остановился под дулом пистолета Торвида. В тот же самый момент что-то, похожее не то на раскаты грома, не то на рык дикого зверя, сотрясло воздух.

У Лизелл перехватило дыхание, она не могла определить, что породило этот звук, подобного она никогда не слышала — но этот звук парализовал ее животным страхом. Она подняла глаза вверх. Пламя, тонким слоем покрывавшее стены и потолок, увеличилось в объеме, выбрасывая новые, более длинные зеленые языки пламени, по краям окрашенные красным. Рокот огромного пожара усилился, он вибрировал в ее нервах, как высокая, насыщенная нота, и она неожиданно ощутила его жажду убивать, безграничную и ненасытную. У нее затряслись поджилки. Она даже не поняла, что бросилась к Гирайзу, он обнял и крепко прижал ее к себе.

В пламени появилось еще больше кровавых всполохов, в своем количестве они сравнялись с зелеными, и море огня над головой начало меняться, оно двигалось и, как вода, изливалось колдовскими потоками. Смерч из огня образовался в центре, прямо над головой Торвида Сторнзофа. Грандлендлорд ничего не замечал, он кричал на человека, распростертого на полу, который слабо зашевелился и открыл глаза.

Нипер посмотрел вверх, но не на своего мучителя, а на потолок. Его глаза округлились, он что-то сказал. Лизелл не расслышала слов, но прочитала по губам: «Нет. Радость моя. Нет». Торвид проследил за взглядом магистра. Он смотрел на явление с интересом скептика. Смерч над головой, разрастаясь, вращался все быстрее и быстрее и обрушился вниз. Раздался треск дикого удовлетворения в тот момент, когда Искусный Огонь набросился на свою добычу.

Торвид Сторнзоф издал оглушительный крик, замахал руками и запрыгал на месте, как безумная марионетка. Его хорошо скроенный смокинг горел, ткань превратилась в пепел в считанные секунды, открыв пламени тело. Его посеребренные сединой волосы и черные брови опалились мгновенно. Огонь коснулся тела, и запах горелого мяса распространился по Длинной галерее.

Упав, Торвид катался по полу, но огромный вихрь пламени, обвивавший его, нельзя было потушить. Его неистовые движения высекали фонтаны искр, от них вспыхнули шелковые юбки стоявших поблизости дам. Поднялись новые крики ужаса, но они не могли заглушить душераздирающих воплей грандлендлорда.

Сквозь зеленые и красные всполохи огня Лизелл видела, как его кожа почернела и сползала, как кожура с обгоревшего перца. Его лысый череп покрыли вздувшиеся волдыри, и от этого голова казалась вдвое больше. Черты лица изменились до неузнаваемости, глаз не было видно среди покрывавших кожу волдырей, если они еще не выгорели. Только голос оставался еще при нем. Наверное, в этот момент пламя проникло внутрь, в горло, легкие, но крики не ослабевали.

Казалось, сцена длится годы. Вечность прошла, пока ослепший черный манекен, охваченный вихрем пламени, не выпрямился и, шатаясь, не побрел прочь сквозь толпу, которая расступалась, тесня и толкая друг друга, уступая дорогу горящему, как факел, человеческому телу.

Наконец он снова упал, но агония не прекратилась — догорая, он все еще продолжал дергаться и скулить, и все еще пытался ползти, царапая руками пол. Но, наконец, все движения и крики прекратились. Но и на этом Искусный Огонь не успокоился, он свирепо терзал свою первую жертву, пока от нее не остались лишь кости да горка жирного пепла.

— Господин Нипер, — Гирайз нагнулся и положил руку на плечо магистра. — Вы слышите меня? — Ответа не было, и он повысил голос, чтобы перекричать царивший вокруг шум. — Господин Нипер, вы меня слышите? — повторил он.

Глаза Нипера открылись:

— Большой, — прошептал он. — Я — БольшойБольшойБольиой.

— Господин Нипер, вы можете погасить или хотя бы уменьшить это пламя?

— Большой. Большой, — Нипер мигал глазами и, наконец, его взгляд приобрел осмысленность. — Голова кружится. Болит. Не могу думать.

— Вы можете открыть выходы?

— Не знаю, — магистр потер глаза. — Я попытаюсь. Помогите мне.

Взяв его за руки, Гирайз и Мильцин подняли его на ноги и подвели к ближайшему дверному проему. Когда они отпустили его, Нипер закачался, и Лизелл подумала, что он сейчас снова упадет, но он удержался. Несколько секунд он стоял неподвижно, склонив голову. Затем он поднял голову и устремил глаза прямо в огонь, лицо его было спокойным, но она уловила внутреннюю интенсивную работу мозга. Несколько длинных мгновений потребовалось, чтобы исчезли красные всполохи. Когда пламя стало зеленым, Нипер заговорил, но его слова слышны были только его детищу. Пламя послушно отступило в сторону.

Первым Длинную галерею покинул король Мильцин. За ним последовали Лизелл и Гирайз, ведущие под руки Нипера. Они вышли в коридор, где команда слуг и придворных усердно поливала пламя из ведер. Несколько капель холодной воды брызнули в лицо Лизелл — какое чудо! Ни она, ни кто-либо другой не сгорели заживо, и это тоже — чудо. Но радость ее была ущербной. Она непоправимо испортила свою аудиенцию с королем, и Гирайз так подозрительно на нее посмотрел, что она даже боялась подумать, что у него на уме и что случилось с Каслером.

Но она не должна сейчас об этом думать, поскольку освободившиеся пленники бурным потоком изливались из Длинной галереи; толкаясь и пихаясь, они готовы были ее затоптать, спеша покинуть горящий дворец. Думать в такой момент просто невозможно, и, может быть, это даже и к лучшему. Люди в панике бежали по коридору, вниз по огромной центральной лестнице, через фойе размером с мраморный луг, через парадную дверь в парк, где собралась поглазеть на пожар вся дворцовая челядь.

Длинная галерея опустела быстро. Когда последний человек прошел сквозь дверной проем, обвитый огненной гирляндой, Нипер зашатался, закачался и забормотал что-то бессвязное. Огненная завеса вновь упала на дверной проем. Искусный Огонь прыгал и ревел в безумном зеленом восторге.

— Невенской, мои Водяные Чары! — умолял король Мильцин. — Ну, сделай же что-нибудь, мой дорогой!

— Сир, я… — глаза магистра закатились, и он потерял сознание. Гирайз и Лизелл подхватили его.

Сгустки пламени полетели в коридор. Окончательно побежденная команда поливальщиков просилась бежать, напрочь глухая к повелениям, приказам, мольбам своего монарха. Огненные спирали любопытными змеями носились по коридору. Парчовые портьеры на одном из окон загорелись, потом на другом, под ногами начал тлеть ковер.

Ничем нельзя было остановить огонь, по крайней мере, в эту минуту.

— Сир, мы поможем вам покинуть дворец, — взмолилась Лизелл.

Мильцин посмотрел на нее и кивнул. Вместе они вышли, неся бесчувственного Нипера. Они несли его до самой белокаменной стены, кольцом опоясывающей дворец, и здесь, в безопасном месте, опустили его на землю. Магистр начал приходить в себя и зашевелился.

Они здесь были не одни. Сотни гостей, придворных и слуг собрались здесь у стены и наблюдали за пожаром. Прокатившийся по зевакам тяжелый ропот заставил Лизелл посмотреть в сторону дворца, из окон третьего этажа которого вырывалось зеленое пламя. Пламя набирало силу, оно поднялось до крыши. Мощный победный рев долетел до нее в тот момент, когда Искусный Огонь взвился, устремляясь к звездному небу.

Глубокой ночью, когда дворец Водяных Чар покоился в дымящихся руинах и зеленое буйство огня стихло, Мильцин IX впервые за все это время подал голос:

— Нам придется устроить что-то вроде пересчета голов, что бы удостовериться, что погибших нет, кроме этой грейслендской свиньи.

— На пепелище есть останки еще одного тела, сир, — Гирайз в отсветах утихающего зеленого пламени склонил голову. — Каслер Сторнзоф был убит своим дядей, когда пытался спасти Ваше Величество.

Слезы хлынули из глаз Лизелл, это были слезы горя, но не удивления. Не признаваясь себе, она все это время знала, что Каслер погиб. Ее миссия постыдно провалилась, ее страна обречена. Ночь чествования победителя обернулась ночью катастроф.

— Ну, я сожалею о молодом Сторнзофе, — Мильцин нахмурился. — Не все грейслендцы, оказывается, преступники. Но своим кузеном Огроном, уверяю вас, я сыт по горло. Слишком он распустился. Сегодняшняя ночь — это последняя капля. Я покажу ему, как натравливать на меня своих головорезов. Мисс Дивер, что вы там говорили несколько часов назад, сколько Вонар предлагает? Пятьдесят миллионов, я не ошибаюсь?

— Сорок, сир, — пролепетала Лизелл, не веря своим ушам.

— Сорок. Ну что ж, я не могу торговаться. Этого хватит на восстановление пострадавшего дворца Водяных Чар.

— Ваше Величество выражает желание продать Разумный Огонь Вонару? — она не могла понять, кажется ей это или происходит на самом деле. Она услышала, как Гирайз напряженно вздохнул.

— Вы полагаете, после сегодняшней ночи я буду раздумывать? Этот Огонь стал слишком жарким для Нижней Геции. Вы можете забрать его, и будьте любезны, сделайте так, чтобы земля горела у кузена Огрона под ногами, пусть он подавится этим Огнем. — Мильцин повернулся к тихо и молча сидящей фигуре в темном платье. — Невенской, то есть, я хотел сказать, Нипер, ты уже пришел в себя?

— Да, сир, — раздался слабый голос Нипера. — И я хочу выразить мою глубочайшую печаль, мое горе и признать, как мне стыдно…

— Ты можешь, конечно, выражать, да только сейчас не время. Ты мне вот что скажи. В нормальном состоянии, то есть когда ты не страдаешь расстройством желудка, когда в голове у тебя порядок и ты не отравлен дымом, считаешь ли ты себя способным контролировать наш Искусный Огонь?

— Сир, сегодня вышло какое-то недоразумение. Это больше никогда не повторится, верьте мне. Обычно Искусный Огонь повинуется моей воле, при условии, что он не перевозбуждается. Но это редко…

— Дальше можешь не продолжать. Я верю тебе на слово, а все сопутствующие условия и обстоятельства меня не касаются. Вот видишь, мой друг, ты собираешься отправиться в Вонар.

 

ЭПИЛОГ

Как только король принял решение, события начали разворачиваться с предельной скоростью. Не успела Лизелл перевести дух после трагической ночи, осознать все, признать реальность гибели Каслера, как она уже сидела в поезде, несущемся в сторону Ширина. Не в каком-нибудь обычном поезде, а в специальном, с гербом Нижней Геции, который перевозил Его Величество и самых его дорогих гостей. Итак, она, Гирайз и магистр Невенской, или Ниц Нипер, как он теперь себя называл, сопровождаемые мускулистыми вооруженными телохранителями, ехали в отдельном до абсурдности роскошном бронированном вагоне. Магистру — бесценному приобретению — не разрешалось сделать и шагу без телохранителя.

Как только поезд остановился на вокзале Ширина, Ница Нипера затащили в неприметную, полностью закрытую от посторонних глаз карету и увезли. Лизелл заключила, что он затеряется в лабиринтах республиканского комплекса, но не была в этом уверена, поскольку все заданные ею вопросы вежливо были оставлены без ответа. То, что ее оставляли за бортом событий, раздражало. Принимая во внимание, что она в этом деле человек не последний, она с полной уверенностью считала, что имеет право на определенную информацию, но, похоже, слуги вонарского правительства так не считали. Ее вежливо проводили до дому и оставили там, так и не удовлетворив ее любопытства.

По-видимому — ее миссия закончилась.

Так странно было оказаться вновь в своих комнатах, хорошо знакомых, удобных, но таких спокойных, немного запущенных и лишенных смысла. У нее не было чувства, что она вернулась домой. Честно говоря, эти комнаты не были ее домом, все здесь, кроме хорошей коллекции книг и сувениров, было не ее, даже мебель. Но настроение улучшилось, когда она начала разбирать почту, которую ее хозяйка собрала и сохранила, пока она отсутствовала. Новость о ее победе распространилась раньше, чем она вернулась домой, и отклики были впечатляющие. Пришли сотни поздравительных писем, телеграмм, открыток, по большей части от людей незнакомых, но с теплыми словами. Не столько радость, сколько практическую ценность представляли предложения — целая дюжина посланий с предложениями прочитать курс лекций, выступить перед гостями, написать ряд статей, эссе, книг. Было даже предложение от университета Ширина: провести два семестра в качестве штатного преподавателя — честь, которой не удостаивалась доныне ни одна женщина.

Ее успех был признан. Ей больше не придется рисовать в своем воображении картины жалкого возвращения под жесткое крыло Его чести. Свобода, о которой она мечтала, — вот она, завоевана. Это было настоящее достижение, но почему-то полного упоения победой она не чувствовала, победа не будет выглядеть реальной, пока она не разделит ее с Гирайзом.

Такая возможность представилась на следующий день: их обоих пригласили в Министерство иностранных дел. Они приехали одновременно и оба оказались в небольшом скромном конференц-зале на первом этаже. Здесь их ждали четверо представителей министерства, но замминистра во Рувиньяка среди них не было. Возможно, лишенный королевских привилегий литерного поезда, он все еще ехал из Тольца. Сотрудники министерства представились. Имена и должности прозвучали так быстро, что она их не запомнила.

Лизелл пришла в надежде получить немного информации, но оказалось, что ее пригласили ответить на вопросы, а не задавать их. Допрос велся в вежливой форме, но довольно долго. Сотрудники желали получить как можно более подробный отчет о событиях, имевших место во дворце Водяных Чар, особенно их интересовали грандлендлорд Торвид Сторнзоф и любопытный феномен, который получил известность как «быстро распространившийся огонь явно необычных свойств».

Сдерживая нетерпение, Лизелл как можно детальнее обрисовала картину последних событий, так же поступил и Гирайз. Его рассказ о последних минутах Каслера Сторнзофа, который полностью совпадал с тем, что он поведал ей в поезде, за исключением лишь нескольких моментов личного свойства, вновь вызвал у нее слезы. Во время ее собственного рассказа о нападении Торвида Сторнзофа на короля Мильцина в комнате личных аудиенций слушатели осторожно обменивались взглядами. А их совместный отчет о смерти Торвида, — который избирательно был сожжен среди множества гостей, из которых никто не пострадал, — полностью захватил внимание слушателей. Информация, которую они почерпнули, представляла для них очевидный интерес, но ответная любезность с их стороны не предполагалась. Как только она набралась смелости и спросила о Нице Нипере и Огне, все четверо сотрудника министерства неожиданно перешли на чрезвычайно расплывчатые формулировки.

Она вышла из конференц-зала совершенно расстроенная, держась с Гирайзом за руки. Они отправились в ближайшее кафе, где заказали себе кофе со льдом, уселись в тени под натянутым тентом, и она рассказала ему о предложениях, которые на нее посыпались — про статьи, книги, членство в академии.

— Поздравляю, — лицо Гирайза осветила улыбка. — Великолепно, ты добилась невероятного. У тебя такой большой выбор, на чем ты остановишься?

Она посмотрела на него. Глаза его излучали неподдельное тепло, и улыбался он искренне.

— Что-то не так. Что? — спросила она.

— Я горжусь тобой и рад за тебя.

— И? Какая-то проблема, не так ли?

— Это с тобой не связано.

Она внимательно посмотрела на него. Три-четыре месяца назад она бы обвинила его в ревности, обиде на нее, задетом тщеславии. Сейчас она знала его лучше. И вдруг она поняла: радужные надежды и планы на будущее, работа, успехи, признание — все это рухнет с вторжением имперских войск в Вонар. Издательства свернут или в лучшем случае приостановят свою деятельность, лекции прикроют, даже университет Ширина радикально сократит свою программу, если он вообще будет функционировать. Она, конечно, через несколько лет может попробовать восстановить свою прерванную карьеру, но без особой надежды на успех. Кому будет нужна женщина-писательница, лектор в оккупированном Вонаре?!

Гирайз знает это и просто не хочет ее расстраивать. Да и ему самому есть о чем беспокоиться. Его любимый замок Бельферо — семейное гнездо всех в'Ализанте на протяжении нескольких поколений — завидная добыча при любом положении дел. Если вторжение закончится успешно, грейслендцы непременно отнимут и замок, и близлежащие земли. До сих пор это ей даже в голову не приходило.

Несмотря на отчаянно светившее летнее солнце, день, казалось, стал пасмурным. Она глотнула ледяного кофе и переменила тему разговора.

Через два дня она получила приглашение пообедать с во Рувиньяком, вернувшимся в город. Замминистра был более разговорчив, чем его коллеги из министерства, но не настолько, как хотелось бы.

— Я отвечу, если смогу, мисс Дивер, — заверил он ее в промежутке между двумя полными ложками холодного супа из омаров. — Но я и сам сейчас пребываю в почти полном неведении.

Она не верила ему, но не знала, как в вежливой форме выразить это, поэтому улыбнулась понимающе, выдержала нужную паузу, а затем начала вести дознание, задавая вопросы под другим углом зрения и другими словами. Возможно, он захочет выдать ей некоторою информацию в дозволенных ему пределах. Когда она спросила о Каслере Сторнзофе, он рассказал, что в результате осмотра сгоревшего дворца Водяных Чар в не пострадавшей от огня подземной лаборатории было обнаружено тело главнокомандующего Сторнзофа. Тело было отправлено в Грейсленд, где Братство Ледяного Мыса займется его погребением. А то, что осталось от грандлендлорда Торвида Сторнзофа, было тихо похоронено на кладбище в Тольце. Несмотря на ужасный пожар, жертв больше не было.

А гецианский магистр, Ниц Нипер? Он все еще в Ширине?

Трудно сказать. Сразу по прибытии господина Нипера основательно расспросили сотрудники правительства, сообщил во Рувиньяк. Сам же он не присутствовал на этих беседах. В любом случае, это все очень интересно. Есть основания полагать, что господин Нипер недавно был перевезен в другое место, куда именно, во Рувиньяку неизвестно, вокруг этого так много всяких разговоров и слухов.

А Разумный Огонь? Она своими собственными глазами видела, что он существует, но насколько он применим на практике? Насколько он надежен и дистанционно управляем? Может ли он стать эффективным оружием войны?

— Что касается этого, то я вряд ли могу компетентно судить об этом, — скромно отвечал во Рувиньяк. — Если вам нужны реальные факты, то, боюсь, вам нужно делать то же, что и мне: читать газеты.

Она последовала его совету, когда два дня спустя после их встречи развернула газету «Республиканец», и ей бросился в глаза заголовок «Требования Гареста отвергнуты».

Сердце ее забилось. Вот оно. Она быстро прочитала статью, длинную и перегруженную деталями, но с достаточно простой мыслью. Президент Вонара при полной поддержке конгресса ответил на требование Парламента Гареста передать им провинцию Иленс безоговорочным отказом. Гарестское правительство уже выставило официальную ноту протеста. Дипломатические отношения между двумя странами прерваны. Гарестское посольство закрыто, послы уже покинули Ширин. Высший Совет Грейсленда резко осудил политику Вонара и высказался в поддержку оскорбленного братского народа Гареста.

До нападения осталось буквально несколько часов. Возможно, бои уже начались на юге Иленса. Лизелл отложила газету в сторону. Сидеть одной в своих меблированных комнатах в такой момент ей не хотелось. Ей захотелось видеть Гирайза прямо сейчас, немедленно, но это неприлично — отдаваться порыву. Она не может вот так нагрянуть, одна, без приглашения, постучать в дверь его загородного дома — это никуда не годится.

Слишком плохо. Я еду.

Она встала. Ее летняя соломенная шляпа висела в крошечной прихожей. Не успела она протянуть к ней руку, как раздался стук в дверь. Она открыла, на пороге стоял Гирайз.

— Ты видела газету? — спросил он.

Они отправились в ближайшее кафе, там было полно народу; казалось, что во времена всеобщего бедствия у ширинцев включался инстинкт собираться вместе, непрерывно пить кофе и обмениваться мнениями. Лизелл предположила, что все кафе и таверны по всему городу должны быть так же переполнены и шумны. События обсуждались неистово. Незнакомые люди спорили как старые приятели, у каждого была своя готовая теория, планы, надежда и уверенность, кто-то предрекал неминуемую гибель. Слухи роились смерчами, многие излагались с достоверностью факта, но никто не знал действительного положения вещей.

Все сидели в одной лодке, все черпали информацию только из газет, которые, в свою очередь, ждали сообщений с гарестской границы в сотне миль к югу.

Ширин ждал. Вечерний экстренный выпуск «Республиканца» вышел с заголовком, набранным двухдюймовым кеглем: ГАРЕСТ ВТОРГСЯ В ПРОВИНЦИЮ ИЛЕНС.

И снова Ширин стал ждать.

Еще двадцать четыре часа прошло в томительном ожидании. Большую часть их Лизелл провела с Гирайзом, остальные болталась под окнами редакции «Республиканца». Улица Клико, на которой находилась редакция, была забита людьми и закрыта для транспорта. Редакции двух конкурирующих газет — «Ширинский курьер» и «Газета Парабо» — осаждались в одинаковой степени, но самые большие толпы народа тяготели к старейшему городскому источнику новостей. Мужчины, женщины, дети, собравшиеся тут, вели себя тихо, дисциплинированно, терпеливо и тактично по отношению друг к другу. Здесь царило чувство предельной солидарности.

Лето было в зените, и солнце нещадно светило над Ширином. Соломенные шляпы и зонтики от солнца обеспечивали недостаточную защиту. Продавцы прохладительных напитков и самых разнообразных закусок кружили вокруг собравшихся людей, привлеченные легкой наживой. Время шло, а толпа сохраняла спокойствие и порядок, нарушалась лишь некоторая пристойность поведения: мужчины ослабляли галстуки и расстегивали воротники своих рубашек, некоторые даже сняли пиджаки. Дамы сняли белые кружевные перчатки, чего они никогда не позволяли себе в обычных обстоятельствах. Неизвестно откуда появились и легли на старые булыжники мостовой циновки, одеяла, подстилки, и уставшие стоять люди десятками опускались на мостовую и тротуар.

Лизелл не хотела, чтобы они с Гирайзом сидели на земле. И когда у нее уже не осталось сил стоять под солнцем, они отошли к ступенькам у какой-то двери, где была тень, и она смогла немного передохнуть. Но ее отдых стоил им выгодного места у самой двери редакции, и надежды вернуть его не было.

Гирайз сходил за охлажденным фруктовым соком и сырными палочками. Они перекусили, и сил прибавилось. Потерянное место не казалось такой уж большой жертвой. Прошло много часов, но ожидание не было вознаграждено.

Солнце легло на крыши домов с западной стороны, и спасительная тень накрыла улицу. Лизелл не могла понять, что они будут делать, когда наступит ночь. Бросить все, уйти домой, а утром вернуться? Или ждать здесь вместе со всеми всю ночь, все утро, и дальше… столько, сколько потребуется? Ей было плохо от одной мысли о бесконечном ожидании. Вне всякого сомнения, Гирайз тоже был изрядно утомлен, но и с мыслью пропустить очередной выпуск новостей невозможно было смириться, и она подозревала, что и Гирайз разделяет ее чувства.

Дилемма разрешилась с появление потного, измученного газетчика, нагруженного еще сырым экстренным выпуском «Республиканца». Толпа с криками ринулась к нему вверх по небольшой каменной лестнице, и кипа мгновенно исчезла из рук газетчика. Лизелл разочарованно кусала губы. Они с Гирайзом оказались слишком далеко от раздачи, и им ничего не досталось.

Сотни ожидавших разделили с ними их участь. Поднялась буря протестов и умоляющих воплей. Один никому не известный филантроп, наделенный великодушием и мощными легкими, поднялся на ступеньки и яростно замахал руками. Возмущение улеглось, как только соотечественники поняли его намерения. Толпа отхлынула назад и затихла. Стоя на лестнице, филантроп начал читать громовым голосом, так что всем было слышно:

ПОБЕДА ВОНАРА

Сообщение очевидца

из Карношского муниципалитета

Сегодня на рассвете силы, состоящие из двух дивизионов гарестской пехоты, при поддержке войск и артиллерии Объединенной армии Империи перешли границу Вонара и начали наступление на Карношский муниципалитет — столицу провинции Иленс. Около 7:30 утра Второй корпус армии Вонара под командованием генерала во Лио-в'Ольярда завлек врага на поля к востоку от города. Получил широкое распространение слух, что во Лио-в'Ольярд отправил депешу полковнику Ретзлофу, командиру грейслендских войск, в которой сообщалось о существовании нового оружия невероятной разрушительной силы и врагу предлагалась последняя возможность отступить. Но этот слух остался непроверенным.

Ближе к полудню грейслендская артиллерия открыла огонь, вызвавший ответный огонь со стороны вонарцев. В самый разгар артобстрела неожиданный взрыв в самом эпицентре ураганного огня поверг гарестские и грейслендские войска в ужасное смятение. Огонь необычного зеленого цвета, что было видно даже на расстоянии, появился среди вражеских пушек и буквально в считанные секунды распространился до сверхъестественных масштабов, с ужасающей скоростью охватив рассредоточившиеся на поле вторгшиеся войска. Многие из наблюдавших сообщали, что пламя, казалось, обладало неким хищным разумом, было отмечено много случаев, когда оно выпускало длинные щупальца, которые преследовали жертв и окутывали их пламенем.

В течение нескольких минут вся вражеская армия погрузилась в море неистового зеленого пламени — ужасное и вызывающее сожаление зрелище, которое не в силах забыть ни один очевидец. Вид корчащегося в муках неприятеля, сопровождающийся ужасными криками и призывами о помощи, вызвал жалость у многих вонарских солдат, некоторые из них умоляли своих командиров прекратить якобы вызванный сверхъестественными силами пожар.

Зеленый огонь, однако, не затухал, пока все не уничтожил, после чего пламя исчезло так же мгновенно и неожиданно, как и появилось. Нет сомнения, что все до единого вражеские солдаты погибли, хотя мирные граждане, наблюдавшие происходящее, смогли уйти невредимыми. Число жертв достигло по предварительным подсчетам сорока или сорока пяти тысяч человек. Со стороны вонарцев в огне никто не пострадал.

Ужасающий потенциал этой новой разрушительной силы, появившейся в мире, очевиден и неоспорим. Более того, использование этой силы в данной ситуации является оправданным, имея в виду мгновенный результат. По завершении столкновения генерал во Лио-в'Ольярд быстро перевел Второй корпус через границу в окрестностях Бельке — первого из четырех муниципалитетов, находящихся между силами Вонара и гарестской столицей Тибилем. В пригороде Бельке продвижение Второго корпуса было остановлено гарестской делегацией, предложившей условия перемирия.

Условия были приняты генералом во Лио-в'Ольярдом от имени Вонарской Республики. Второй корпус покинул Гарест, развеяв угрозу иностранного вторжения в пределах необозримого будущего.

Чтец замолчал. Его слушатели также молчали целое оглушительное мгновение. Затем толпа взорвалась продолжительными радостными криками, которые покатились громом ликования по улице Клико, выходя за ее пределы, все дальше и дальше.

Ветерок, долетавший с реки Вир, был теплый, но уже с ноткой свежести. И воздух в Ширине стал чище, и дышалось как-то легче, чем в последние недели. Лизелл вдохнула полной грудью.

— Как красиво. Уже осенью пахнет, — сказала она.

— Пора, — ответил Гирайз. Они проходили мимо небольшой пристани, расцвеченной разноцветными флагами. — Хочешь на лодке покататься?

— Нет, так приятно просто гулять здесь, под деревьями. Пройдемся.

Они медленно пошли дальше по тенистой тропинке, тянущейся вдоль реки. Вокруг было много гуляющих, наслаждающихся хорошей погодой. Люди болтали, ругались, играли, смеялись. Карапузы пищали, их нянюшки шикали на них. Уличные торговцы продавали свой пустячный товар, а уличные музыканты играли на скрипке за медные монеты. Сцена дышала естественностью. Трудно представить, что всего несколько недель назад город стоял лицом к лицу с ужасной катастрофой.

Так они шли, держась за руки, пока не оказались перед кишащим покупателями Речным базаром с его ни на секунду не прерывающимся шумом, гамом и суетой, которые могли расстроить чувствительные нервы, но сегодня даже вдохновляли. Перед ними был древний мост — Винкулум, а на противоположном берегу реки маячили зубчатые башни старой и мрачной Гробницы : в дни революции она была крепостью-тюрьмой и средоточием ужасов, но сегодня это было лишь историческое сооружение, одна из достопримечательностей Ширина.

Пока они бродили по базару, им попался мальчишка, продающий «Ширинский курьер». Они прошли мимо, не останавливаясь, но Лизелл бросился в глаза заголовок, напечатанный крупными буквами: ОБРАЗОВАН ЗАПАДНЫЙ АЛЬЯНС.

В отчаянном положении, похоже, народы иногда способны быстро принимать решения.

Новость была уже старой, она прочитала об этом событии несколько часов назад в «Республиканце», равно как и Гирайз. Она знала, что он без объяснений поймет ее мысль, и потому сказала:

— Очень хорошо для княжеств, под защитой Вонара им сейчас ничто не угрожает. Я говорю о Киренте, Траворне, Фериле и Анклаве Республик. Но что будет с Разаулем?

— Незначительная удаленность мешает ему войти в западный альянс, — ответил Гирайз, — но все же цель достижима. Я не думаю, что придется долго ждать, прежде чем наши грейслендские друзья окажутся в зеленом пламени на разаульском фронте. Как и в других частях света, в Ланти Уме, возможно, и в Ксо-Ксо, в Юмо Тауне.

— Это ужасно. Массовое убийство — тысячи солдат сгорели заживо, — вздохнула Лизелл. — Мы ведь в каком-то смысле тоже приложили к этому руку.

— Действительно ужасно, — согласился Гирайз. — Но у Искусного Огня есть только одна альтернатива — Вечный Огонь. Ну да, Грейсленд вкусил прелесть Искусного Огня. У них нет оружия, хотя бы отдаленно равного по мощи, и они знают это. Вполне возможно, что Огонь больше никогда не будет применяться против армии противника. Одной его угрозы вполне достаточно, чтобы сдерживать Империю.

— Только до той поры, пока Грейсленд не купит или не украдет его, или не научится зажигать свой собственный зеленый огонь.

— Такое никогда нельзя исключать. Самое лучшее, что может сделать Вонар, я считаю — с максимальной эффективностью воспользоваться полученной передышкой. Укрепить свои силы, не повторять прошлых ошибок, никогда впредь не позволять Империи и ей подобным силам набрасываться на неподготовленный мир.

— Сколько эта передышка будет длиться?

— Может быть, дни, а может быть, месяцы.

— А что потом?

— Посмотрим.

Речной базар остался позади. Снова они шли по дорожке вдоль берега реки, под приятной сенью деревьев. Некоторое время они шли молча, пока Гирайз не спросил:

— У тебя было несколько недель, чтобы обдумать полученные предложения — лекции, статьи, книги и так далее. Ты что-нибудь решила?

— Ну, я еще не приняла окончательного решения, — призналась она. — Каждое предложение по-своему интересно, но мне все не потянуть. Я с уверенностью приму только одно предложение — членство в академии.

— Понятно. Значит, ты весь будущий год проведешь в Ширине.

— Большую часть — да.

— И, конечно же, будешь очень занята.

— Очень, и я хочу этого.

— Как ты думаешь, в твой плотный график можно будет вписать свадьбу?

— Чью?

— Нашу.

— Нашу? — она остановилась и посмотрела на него. Он улыбался, и эта улыбка, как всегда, согревала ее, ей захотелось обнять его. Эта улыбка и это лицо стали частью ее существа, и всегда будут. Ее сердце колотилось, и она, наконец, поняла, каких глубоких и сильных страданий ей стоил этот второй шанс. Согласие готово было вырваться у нее, но она плотно сжала зубы и сдержалась. Нужно было подумать, прежде чем поддаваться эмоциональному порыву, и она сказала себе, как бы сказал Его честь, что она уже не зеленая девчонка.

— Я бы ни за кого другого не вышла, — сказала она. — Но мы уже были помолвлены. Помнишь, чем это все закончилось? Катастрофой.

— Это было несколько лет назад. Мы оба изменились с тех пор.

— Да, хотя что-то осталось неизменным. Ты все так же хочешь иметь жену, которая будет разрываться между Ширином и Бельферо. Я все так же хочу свободно путешествовать и заниматься своей работой. И какой бы сильной ни была наша любовь, пройдет время — и мы вцепимся друг другу в горло.

— И какой бы сильной ни была наша любовь, мы останемся рассудительными, разумными взрослыми людьми, разве нет? Мы способны договориться и заключить контракт.

— Контракт? — она попробовала слово на вкус. Ее лицо медленно растянулось в улыбке. — Нам что, придется нанимать адвокатов?

— Мы сами будем выступать в этой роли.

— Ты разве не знаешь, что люди об этом скажут?

— Мы докажем им, что они не правы. Ну, давайте, мисс Дивер, изложите свои условия.

— Я должна продолжать свою карьеру, это обязательно. Я должна свободно путешествовать.

— Насколько свободно? Уточните.

— Ну, — она задумалась. — Одна поездка каждые полтора года и продолжительностью не более восьми месяцев.

— Не чаще одного раза в три года и продолжительностью не более трех месяцев.

— Нет, это до смешного неразумно!

— Ваше встречное предложение.

— Ну, каждые полтора года и продолжительностью шесть месяцев.

— Каждые два года и продолжительностью максимум шесть месяцев.

— Хм, ну, это совсем не так уж плохо. Хорошо, я могу согласиться на это условие, если ты хочешь.

— Хорошо, об этом договорились. Что еще?

— Я буду продолжать читать лекции, и в мой адрес не будет поступать обвинений и упреков в недопустимости выступать на сцене.

— Согласен. Но разве ты слышала от меня хоть один такой упрек?

— В этом — нет. Я продолжу писать и публиковаться под своим собственным именем. Я не буду давать тебе свои рукописи для проверки, если у меня не будет в том потребности, и ты не будешь радикально определять их содержание.

— Я никогда не стремился к редакторской деятельности. Но есть одна поправка. В твоих книгах никогда не будет описаний нашей семейной жизни, наших друзей, там не будет ничего личного.

— Согласна. Я не торговец скандалами, меня это не интересует. Я буду получать за работу деньги, и это будут мои деньги, которые я буду тратить по своему усмотрению.

— Прекрасно, если только ты их не будешь использовать для финансирования анархистов.

— Хорошо, никаких анархистов. Я буду читать все, что хочу, есть и пить то, что хочу, носить то, что хочу, ходить туда, куда хочу, не спрашивая чьего бы то ни было разрешения, и сама буду выбирать себе друзей, независимо от того, нравятся они тебе или нет.

— Согласен при условии, что ты не будешь при этом нарушать закон и не будешь никому навязывать свои вкусы, пристрастия и поступки.

— Некоторые законы несправедливы, и их нужно переступать.

— Лучше менять.

— Это слишком медленный процесс! Но я обещаю, что приложу все разумные усилия, чтобы не оказаться в тюрьме.

— Думаю, ваши пожелания будут исполнены. А теперь несколько условий с моей стороны. Первое: ты можешь дружить с кем хочешь, но ты не будешь навязывать мне общество тех, кто мне неприятен, в качестве гостей в Бельферо или Ширине.

— Разумно.

— Ты не будешь завязывать дружеские отношения с мужчиной, склоняющим тебя к встречам наедине как в частных, так и в общественных местах.

— Согласна, если ты сам не будешь позволять себе подобное с другими женщинами.

— Распоряжение деньгами и имуществом в'Ализанте останется в моих руках. Будут приветствоваться твои пожелания и советы, но конечное решение будет оставаться за мной. После того, как решение принято, ты не будешь его оспаривать и примешь без возражений.

— Очень хорошо.

— И, наконец, когда ты забеременеешь…

— Что?

— Да, когда ты забеременеешь, на протяжении всего срока ты будешь направлять все свои порывы на благо ребенка…

— Тебе не нужно мне об этом говорить, Гирайз!

— И после рождения ребенка в течение четырех лет ты не будешь оставлять его более чем на двадцать два дня…

— Ага, я вижу, куда ты клонишь, но так не пойдет. После рождения ребенка я согласна не оставлять его более чем на семь дней при условии, что ребенку будет разрешено ездить со мной время от времени в экспедиции…

— Что?

— Ну а почему бы и нет?

— Ты же не потащишь наследника в'Ализанте на Бомирские острова или в леса Орекса, где он может закончить свои дни в котле дикарей? Не забывай о законе, предписывающем заботу о ребенке. Истинное благополучие ребенка требует присутствия обоих родителей, поэтому ты не можешь увозить его от отца на длительный срок. Боюсь, тебе придется помнить об этом…

— Ты прав, это будет несправедливо. Поэтому, Гирайз, ты должен быть готов к жертве — тебе иногда придется ездить с нами. Ради ребенка.

— Но ребенка ведь еще нет.

— Но ты сам поднял эту тему. Послушай, это ведь будет так здорово!

— Да, может быть, и совсем неплохо, у меня появился вкус к путешествиям. Но каждые два года? Нет, может быть, раз в пять лет.

— Четыре.

— Согласен. Что-нибудь еще?

— Нет. Я всем довольна, — сообщила Лизелл. — Все условия приняты. Я почти стала женой.

— Тогда давай скрепим сделку.

Он поцеловал ее прямо на дорожке, совершенно не обращая внимания на десятки прохожих, смотревших на них с удивлением и неодобрением. Казалось, город каруселью закружился вокруг них. Когда он отпустил ее, лицо ее пылало, дыхание перехватило и она чувствовала себя опять счастливой, как никогда прежде.

— Ты знаешь, это все для нас, — произнесла она, когда смогла говорить.

— Что, Лизелл?

— Весь мир и все его радости.