— Ваше Величество, я рад сообщить о завершении еще одного этапа работ. Наш Искусный Огонь достиг нового уровня своих способностей и самоконтроля, — доложил Невенской.

— Правда? — казалось, король Мильцин подавил зевок.

— В самом деле, — решив развеять очевидную скуку своего монарха, магистр изобразил благородное воодушевление. — Мы подготовили демонстрацию, новое чудо, чтобы возбудить интерес его величества к удивительному.

— Опять какие-нибудь огненные штучки? Сколько я их уже видел! Ну скажи, Невенской, разве тебе не кажется, что они становятся слегка однообразными? Не пора ли тебе расширить немного свои горизонты?

— Но, сир… — внутренности магистра беспокойно зашевелились. — Искусный Огонь — открытие огромнейшего значения, и его возможности даже не начали исследовать…

— А я считаю, что в течение последних нескольких месяцев они были исследованы вдоль и поперек. Не можешь ли ты порадовать меня чем-нибудь новеньким ?

Новеньким? В его распоряжении одно из величайших достижений в области магии, какие только знала история, а этому царственному ретрограду оно уже наскучило?! Во внутренностях Невенского началось неистовое кувыркание.

— Сир… — магистр облизал губы и заговорил с исключительной сдержанностью. — Прошу разрешения заметить, что возможности Искусного Огня остаются во многом неиспользованными. Вашему Величеству нужно только вспомнить восторг публики в оперном театре…

— Да, это был настоящий триумф ! — глаза Мильцина на мгновение вспыхнули. — Представление вышло поразительным! Даже Зокетза призналась, что была удивлена. Но в этом-то и беда, понимаешь. Триумф обернулся катастрофой. С той ночи в опере меня забросали мольбами и требованиями, в том числе и собственные подданные. Мне не следовало разжигать аппетит публики. Было великолепное шоу, но сейчас я знаю, что это было ошибкой — представить нашего зеленого друга на обозрение вульгарных людей. Ошибкой, которую я не повторю.

— Понимаю, — разбилась еще одна надежда. Невенской попытался скрыть разочарование и обиду, но его детище, в данный момент расположившееся под королевской жаровней, уловило перемену в его настроении. Огонь подпрыгнул и разлился по столу зелеными языками пламени.

— Назад. Стань маленьким, мой милый, маленьким, — увещевал мысленно Невенской, и Искусный Огонь подчинился беспрекословно.

— Отныне Искусный Огонь должен ограничить свою активность пределами дворца Водяных Чар, — заявил король. Нахмурившись, он выбрал хорошо обжаренную устрицу в кляре со своей неизменной тарелки с закусками. — Так будет, поскольку совершенно ясно, что эффект новизны для всех этих маленьких демонстраций и фокусов прошел.

— Ваше Величество, позвольте своему слуге убедить вас, что вы немного заблуждаетесь, — попробовал защищаться Невенской.

— Ха! Заблуждаюсь! Ты очень груб. Но ничего, я не обижаюсь. Ну что ж, мой друг, попробуй, убеди меня как-нибудь, что я заблуждаюсь. Я буду приятно удивлен, если тебе это удастся.

— Ваше Величество, я не преувеличиваю, говоря, что Искусный Огонь достиг новых высот в своем мастерстве.

— Каком мастерстве?

— Овладения и управления собственной природой. Он достиг удивительной степени контроля и точности вкупе с бесконечным множеством форм. Одним словом, Ваше Величество, Искусный Огонь может принять любую форму, какую только можно себе представить. Я покажу вам.

— Прелесть моя , — коснувшись сознания своего творения, Невенской отдал беззвучную команду.

Тотчас же Искусный Огонь вырвался из-под жаровни, спрыгнул со стола, вылетел на середину комнаты и взмыл к потолку. Колонна зеленого пламени рокотала, вращаясь диким вихрем, смотреть на который было больно глазам. Затем понемногу число оборотов сократилось, нестерпимое излучение запульсировало, словно больное сердце, и форма огненной массы стала меняться.

Огненные змеи поползли в стороны и образовали ветви дерева, от больших ветвей прыснули в стороны маленькие веточки, развернулись большие зеленые листья. На веточках появились почки, которые тут же распустились цветами, выполненными с точностью до малейших деталей — со всеми пестиками и тычинками.

— Ну, это дерево, — сказал король.

— Выполненное с абсолютной точностью, — глаза Невенского загорелись. — Ваше Величество, обратите внимание на потрясающую достоверность — текстуру коры дерева, неповторимый изгиб каждого лепестка, узловатость ствола — все детали воспроизведены абсолютно…

— Да, очень хорошо. Похоже на дерево. Ну и что оно будет делать?

— Делать?

— Да, оно так и будет стоять здесь как дрессированное огненное дерево, или оно может что-то делать !

— Что же, если мне будет позволено спросить, Ваше Величество ожидает, чтобы оно делало ?

— Ну откуда я знаю? Какой-нибудь фокус, полагаю, что-нибудь увлекательное. Об этом ты должен беспокоиться, не так ли? Ты что, Невенской, действительно думаешь, что я буду выполнять за тебя твою работу? Включи свое воображение, парень!

— Сир, перед вами искусный, осознающий себя огонь, неповторимое в своем роде явление, он может менять собственную форму по желанию, способен воссоздавать в совершенстве бесконечное разнообразие форм, и вы жалуетесь, что это недостаточно увлекательно? Ваше Величество, я должен заметить… — Невенской приложил все усилия, чтобы не сорваться. Непозволительно указывать королю на ограниченность его восприятия, надо делать как раз наоборот. Загнав внутрь свое негодование, он спокойно продолжал: — Я должен заметить, что способности Искусного Огня только начали проявляться. Вы только посмотрите, сир.

Какая форма, какой образ может поразить капризную фантазию Безумного Мильцина? Включи свое воображение, парень! И Невенской открыл свое сознание космосу, и вдохновение тут же пришло.

Он вновь мысленно заговорил, подбирая команды с предельной осторожностью, и Искусный Огонь сразу же откликнулся. Цветущее дерево закружилось вихрем, исчезло, вновь переплавившись в огненную колонну, колонна снизилась, уменьшилась и начала перекручиваться, трансформироваться, пока не приобрела формы обнаженного женского тела, стройного, с обворожительными изгибами, с лицом, исполненным колдовского чувственного соблазна. Зеленая сирена, в которую перевоплотился Искусный Огонь, улыбнулась и тряхнула головой, откинув назад огненное облако волос.

— О-о-о, — задохнулся Мильцин. Его выпученные жабьи глаза еще больше округлились. — О-о-о.

— Видите, сир, — Невенской с удовлетворением отметил преображение монарха, — потенциал Искусного Огня неисчерпаем. Вы ведь и не предполагали такое увидеть?

— Великолепно, — шептал король. — Поразительно. Она так прекрасна!

— Удовольствие Вашего Величества — самая высокая для меня награда.

— Это самое очаровательное создание, которое мне доводилось видеть, — произнес Безумный Мильцин. — Безупречная. Бесподобная. Никогда я не встречал такой напряженной страсти, такого откровенного желания!

— И это только одна из бесконечного числа форм, и каждая последующая прекраснее предыдущей, — вел пропаганду Невенской, удовлетворенно улыбаясь.

— Подумать только, как мы ошибались! — не переставал удивляться король. — Это создание, которое мы называли Искусным Огнем, на самом деле должно именоваться Огненной Богиней. О, да, это совершенно, она совершенна. Воплощение истинной женственности, а мы до сих пор этого не осознавали! Почему мы были так слепы?

— Ваше Величество, все смертные ошибаются.

— Невенской, я должен к ней прикоснуться! Это ведь можно, не так ли? Не отвергай моих чувств, мой друг, не отвергай ее чувств — я ведь ощущаю ее страсть, она горит в ее несравненных глазах!

— Думаю, незначительное прикосновение допустимо, — осторожно согласился Невенской. Он все обдумал. Он контролировал Искусный Огонь, он мог доверять ему во всем. — Да, вы можете подержать ее руку. Только недолго.

— Это лишь начало, — Мильцин бегал глазами по изгибам тела зеленой красавицы. — Начало долгого путешествия, я уверен.

— Один момент, сир, — Невенской сконцентрировал свои мысли и обратил их внутрь. — Прелесть моя, ты все хорошо сделал, я горжусь тобой. Сейчас послушай меня. Это важно, очень важно.

— Чточточто? — спросил Искусный Огонь.

— Король хочет прикоснуться к тебе.

— Съестьсъестьсъестьсъесть…

— Ничего подобного. Ты позволишь ему прикоснуться и не тронешь его.

— Тухлое мясо коснется меня. Я съем.

— Нет! Ты не съешь. Ни кусочка не тронешь. Ни волоска на его голове. Ты понял меня?

— НетНетНет.

— Да.

— Что такое это тухлое мясо, чтобы касаться Искусного Огня?

— Наш сюзерен, наш правитель.

— Но не мой.

— Никаких споров больше, — Невенской напряг волю. — Ты слышишь мои команды. Ты повинуешься.

— Без шуток.

— Протяни королю руку.

— Ну, это не настоящая рука, — продолжая ворчать, пламенная красавица протянула очаровательную зеленую руку.

Мильцин робко взял ее. Нежная рука огня, не обжигая, лежала на его ладони, и улыбка восторга расплылась по лицу короля. Очень осторожно он сжал в своей ладони руку Искусного Огня и несколько минут стоял, наслаждаясь прикосновением.

— Я чувствую дикие вспышки ее эмоций, — наконец обрел дар речи король. — И я уверен, что и Огненная Богиня чувствует мою страсть. — Он легонько погладил длинные зеленые пальцы, которые потрескивали и мерцали при его прикосновениях. — О, как она отзывчива!

— СЪЕСТЬ! — Искусный Огонь содрогнулся от желания, и на секунду его человеческая личина дрогнула. — ПожалуйстаПожалуйстаПожалуйста!

— Нет. Я запрещаю тебе.

— ПОЧЕМУ?

— Она — страсть, воплощенная в человеческом облике, — признался король. — Она — божественна. Я должен познать ее всю, Невенской, я должен всю ее исследовать. Ты найдешь способ, как сделать возможным наш союз. Я полагаюсь на тебя, мой друг.

— Я… ну да. Союз. Ваше Величество меня обескуражили, — совершенно искренне признался Невенской.

— Съестьсъестьсъестьсъестьсъестьсъестьсъесть…

— В этом нет ничего удивительного, — заключил Мильцин IX рассудительно. — Ты создатель Огненной Богини, ее отец и учитель. Несомненно, ты, человек, который знает ее так хорошо, должен понимать, что она и твой монарх обладают огненными душами, похожими как близнецы. Что может быть естественнее желания двух огненных душ слиться в единое целое? Я уверен, что не льщу себе, полагая, что Богиня разделяет со мной это желание.

— Съестьсъестьсъестьсъестьсъестьсъестьсъесть…

— С полной уверенностью я заявляю, что она неравнодушна, сир. Хотя…

Резкий стук в дверь кабинета освободил Невенского от дальнейшего сочинения небылиц.

— А, я совсем забыл, — Мильцин тряхнул головой. — Я был так поглощен! — Повысив голос, крикнул: — Войдите!

Дверь открылась. Лакей застыл на пороге. Он увидел короля об руку с обнаженной женщиной, полыхающей зеленым огнем, и его глаза округлились. Его рот раскрылся, но он не мог произнести ни слова.

— Зовите его, зовите, — приказал Мильцин, переполненный восторга.

Лакей низко поклонился и молча удалился.

— Совсем вылетело из головы, я же посылал за этим новым помощником повара, — пояснил жизнерадостно король. — Этот талантливый малый должен получить в награду королевскую похвалу и, может быть, небольшие чаевые вдобавок. Я думаю, мой друг, ты не станешь спорить, что он заслуживает и того и другого.

— Помощник повара? — Невенской похолодел, его парализовало так, будто в голове случилось кровоизлияние, он мог только беспомощно повторить. — Помощник повара?

— Да, парень, новый помощник повара! Гений, восходящая звезда, художник в жанре закусок. Несравненный — как же его зовут, опять забыл? А, да — несравненный Джигги Нипер!

Новое лицо появилось в проеме дверей.

— Можешь войти, — милостиво пригласил Мильцин.

Помощник повара низко поклонился и вошел, это был кузен Джигги, каким помнил его Ниц Нипер. Только, конечно, старше на пятнадцать лет. Курносый, веснушчатый, худой подросток, каким он был когда-то, теперь раздался вширь, светлых волос поубавилось, но в остальном Джигги совсем не изменился.

Ужас захлестнул Невенского, и он затравленно оглянулся по сторонам. Попался.

Джигги Нипер ошарашенно уставился на Огненную Богиню. Минуты две он ничего другого вокруг не видел. Вспомнив о присутствии своего сюзерена, он оторвал взгляд от зеленой женщины и перевел его на короля, но видно было, что взгляд его все время стремился скользнуть обратно к женщине.

— Мастер Нипер, я приказал тебе явиться, чтобы поблагодарить за твою прекрасную работу, — сообщил король. — Я был приятно удивлен — можно сказать, я был в восторге продемонстрированными тобой способностями, изобретательностью и виртуозностью. Твои слоеные ганзели — самые воздушные в мире. Твои тарталетки с трюфелями не описать словами.

— Необычайно польщен, сир, — удовольствие вспышкой осветило лицо помощника повара.

— Поистине, дорогой мой, ты художник с великим будущим в своей области. Мне доставляет удовольствие окружать себя людьми талантливыми, я наслаждаюсь обществом людей творческих. А потому я с великой радостью представлю тебя человеку, который восхищается результатами твоего труда, непревзойденному магистру тайных знаний Невенскому, создателю вот этого роскошного, огненного, потрясающего зрелища, чьего присутствия ты не мог не заметить. Невенской — большой поклонник твоих коньячных дормисов. А, Невенской?

Магистр безмолвно склонил голову в знак согласия.

— Премного благодарен, Ваше Величество. Ваша похвала меня прямо-таки ошеломила, — ответил Джигги с подобающей скромностью. Он повернулся к Невенскому. — Вас я тоже благодарю, сэр. Может быть, вам интересно будет узнать, что коньячные дормисы — это улучшенный вариант блюда, которое искусно готовила моя бабушка по особым семейным праздникам. Я до сих пор помню, как мальчиком сидел за большим полированным столом, уплетая ее дормисы с подливкой. Все любили их, а особенно один кузен, он их прямо горстями загребал… — Помощник повара замолчал. Пристально посмотрел. Глаза его округлились, и голос повысился до фальцета. — Ниц? Ниц Нипер, это ты, что ли?

— Я не понимаю вас, — у Невенского из Разауля внезапно прорезался сильный иностранный акцент. За фасадом вежливого недоумения неистово колотилось сердце, и кишки завязались в узел.

— Неприятность? — спросил Искусный Огонь.

— Это ты , — решил Джигги. — Глазам своим не верю! А мы все думали, что ты умер!

— Вы шутите, господин Нипер? — нахмурился Невенской, совершенно обескураженный. Краем глаза он заметил, что король с интересом наблюдает за разыгрывающейся сценой, и его тревога переросла в панику.

— Чточточто? — потребовал ответа Искусный Огонь.

— Вот подожди, Доси и Джилфур узнают, что ты жив! Они совсем голову потеряют! Они часто тебя вспоминают. Почему ты не давал о себе знать все это время?

— Дорогой мой, что все это значит? — удивился король. — Вы с Невенским знаете друг друга?

— Знаем друг друга! Сир, да это же мой дорогой кузен — Ниц Нипер, который пропал пятнадцать лет назад. Это чудо найти его вот так, здесь!

— Ваше Вели… — вместо слабой смущенной улыбки, которую попытался изобразить на лице Невенской, у него вышла болезненная гримаса. — Этот работник кухни или шутит, или ошибается. Я его никогда раньше в своей жизни не видел, равно как и членов его семьи.

— Ниц, как ты можешь так говорить? — Джигги Нипер заговорил с упреком. — Что с тобой случилось? Ты ведь не мог забыть своих родственников!

— Господин Нипер, я уверен, вы допускаете ошибку, — ответил любезно Невенской. — Я могу это понять. Возможно, во мне есть сходство с вашим давно потерявшимся кузеном. Такое случается. Но, пожалуйста, поймите — мы никогда раньше не встречались.

— Ниц, это просто смешно. Ты что ж думаешь, что твой кузен не узнает тебя только потому, что ты давно уехал и перекрасил волосы? Хотя я не помню, чтобы у тебя были такие густые волосы. А, понятно, это парик.

— Вы сильно ошибаетесь. Вы…

— Вот так, так, это парик ! — удивился король. Он присмотрелся. — Он прав, не так ли? А я никогда и не замечал!

— Нет, сир, это великое недоразумение…

— А ну-ка подергай его. Да покрепче, по-настоящему.

— Ваше величество, я возражаю. Это самый унизительный, самый неприятный…

— Подергай свой парик, Невенской, или я приглашу лакея, чтобы он это сделал.

— Это не потребуется, — в животе Невенского происходила настоящая революция. Не обращая внимания на мятеж внутренностей, он глубоко вздохнул и прямо посмотрел в глаза своего суверена. — Я признаюсь: это правда, сир, на мне парик. Признак маленького тщеславия, безобидная и совершенно бессмысленная мелочь. Я думаю, это не заставит вас слишком плохо думать о своем слуге.

— А как насчет имени, парень? Это тоже маленькое тщеславие?

— Совсем нет, сир. Я ношу имя древнего и знатного разаульского рода.

— О, оставь это, Ниц, — посоветовал Джигги Нипер. — Тебе должно быть стыдно плести такие небылицы. Твоим отцом был Клисп Нипер, владелец магазина во Фленкуце и очень хороший человек. Как ты думаешь, что бы он сказал, если бы слышал это?

— Ваше величество знает, что мой родительский дом находится в деревне Чтарнавайкуль, — глаза Невенского увлажнились от отчаянной искренности. — А потом произошло ужасное…

— Опять эти твои выдумки, — Джигги Нипер покачал головой. — Я было почти забыл о твоем пристрастии сочинять небылицы, но сейчас снова вспомнил. Ну, хорошо, Ниц. Если мы с тобой никогда раньше не встречались, то откуда я знаю о шраме на твоем правом запястье? Тебе было тогда семнадцать, и мы дурачились у бабушкиного камина — у тебя была дикая идея, что ты можешь заставить огонь сделать какой-то трюк, сейчас я не помню какой, и у тебя не получилось — ты только хорошо обжегся, после чего у тебя остался шрам. Что ты на это скажешь?

— Да, что ты на это скажешь? — как эхо повторил король. — У тебя действительно шрам на запястье, Невенской? Подними рукав, дай-ка взглянуть.

— Ваше величество, это абсурд.

— Ты отказываешься, — с лица Мильцина IX сошла улыбка.

— Сир, ну какое значение может иметь шрам? Шрам ничего не значит и ничего не доказывает. Я… я не заслуживаю такого. — За весь свой тяжелый труд, хотел он сказать. За то, что я столь многое открыл и столь многого достиг. Я создал Искусный Огонь, великое чудо. Какое это имеет значение, откуда я родом и кто мой отец, почему это кого-то должно волновать? Все это и даже больше хотел сказать Невенской, но слова застряли у него в горле, знакомый резкий спазм болью пронзил живот. И он согнулся, обхватив живот руками и хватая ртом воздух.

— Оуууу! — беззвучный возглас сочувствия вырвался из глубины искусного Огня.

Невенской почти не заметил его. Он страдал душевно и физически, и он ослабил свою связь с искусным пламенем и контроль над ним.

— Оуууу! — на этот раз закричал от боли Мильцин IX. Резко выдернув руку из руки зеленой женщины, он посмотрел на свою ладонь: она сильно покраснела и, несомненно, должна была покрыться волдырями.

Пламенная женщина неожиданно зарокотала и вытянулась в высоту футов на двенадцать. Какую-то секунду она стояла так, дикое облако волос опалило потолок, и он почернел, невыносимый жар исходил от ее тела. Затем тело затрещало и скрутилось в узел, скульптурные формы превратились в сверкающий хаос, прекрасная головка взорвалась брызгами искр. Бесформенная масса неуправляемого огня заполыхала в центре королевского кабинета.

Мильцин пронзительно закричал и отпрянул назад, закрывая обеими руками лицо. Джигги Нипер завопил и кинулся к выходу, вылетел в дверь и испарился.

Ковер под Искусным Огнем и вокруг него почернел. Парчовые шторы на окнах исчезли в зеленом пламени, полированное дерево письменного стола начало обугливаться.

— Остановись! — Невенской даже не заметил, что закричал громко и вслух. Ответа не последовало, не было и намека, что его услышали. Ему потребовался весь его опыт и знания, чтобы заставить себя успокоиться, упорядочить мысли и собрать воедино все свои способности, и только после этого он вновь обратился к Искусному Огню. — Остановись.

— СЪЕСТЬ! — Зеленое пламя послало несколько восторженно дрожащих щупалец по направлению к книжному шкафу. — ТАНЦЕВАТЬ! БОЛЬШОЙ! СЪЕСТЬ!

— Остановись. — Боль и тревога все еще нарушали его концентрацию, и Невенской с усилием подавил их. — Остановись. Сейчас. Повинуйся.

— ТАНЦЕВАТЬ-ТАНЦЕВАТЬ-ТАНЦЕВАТЬ! Я — Искусный Огонь, и мне ХОРОШО! Я — великолепный, я — роскошный, я есть я. — Лежащие на письменном столе ноты загорелись.

— Остановись. Больше ничего не трогай. Уменьшись. Маленький. Маленький.

— Не хочу. — Кипа нераспечатанной корреспонденции исчезла.

— Прекрати это. Я сейчас разозлюсь. Повинуйся. Сейчас.

Невенской до предела напряг волю, и его детище, пораженное отчаянной силой его натиска, подчинилось без дальнейшего сопротивления. В мгновение ока Искусный Огонь уменьшился, огромная масса сжалась в пламенный шар величиной с кулак. Плечи Невенского опустились, и он со стоном выдохнул. Затем он осмелился посмотреть в сторону короля.

Мильцин IX стоял, готовый спасаться бегством, с бледным лицом и покрасневшей правой рукой. Не сводя глаз с Искусного Огня, он произнес потрясенным голосом:

— Она напала на меня.

— Выплеск юношеского темперамента, Ваше Величество, — утешал Невенской. — Не совсем уместно, но, по сути, это всего лишь наивность.

— Она могла убить меня. Я не был готов к насилию, к вероломству.

— Сир, здесь не было злого умысла, это всего лишь случайность. Искусный Огонь — как ребенок, временами неуправляемый и импульсивный, но…

— Ребенок хитрый и двуличный, — перебил король. — И где она всему этому научилась, хотел бы я знать? Кто ее хозяин? Нетрудно догадаться. Кто закоренелый лжец, обманщик и самозванец? Подними рукав, Невенской, или как там тебя зовут. Я хочу посмотреть на твою руку.

— В этом нет необходимости, сир, — ответил Невенской. Он стоял прямо и говорил без тени разаульского акцента. — Там вы увидите шрам, как его описал Джигги.

— Так ты знаешь его? Ты признаешь это?

Невенской кивнул почти с облегчением.

— И все, что он говорил — правда? Ты все это тоже признаешь?

Последовал еще один утвердительный кивок.

— Понятно, — секунду Мильцин смотрел по-детски разочарованно, но тут же разразился потоком обвинений. — Ты мне лгал с самого начала! Ты лгал мне все это время!

— Только по пустякам, сир. Но никогда это не касалось вещей значительных.

— Ты еще осмеливаешься измерять свою виновность? Ты — шарлатан, заурядный обманщик!

— Но Искусный Огонь — не обман и не шарлатанство. Мой Разумный Огонь — это все, что я обещал, и даже больше того.

— Ты предал доверие короля. Ты не просто обидел меня лично, ты совершил преступление.

— Накажите меня, как сочтете нужным. Отправьте в изгнание, посадите в тюрьму, но не гасите свет Искусного Огня. Открытие такой важности…

— Придержи свой язык. Я не хочу слышать твой голос. Я не хочу видеть твое лицо, поэтому убирайся долой с глаз моих. Я скоро решу, что мне делать с тобой, а пока можешь убираться. — Глаза Мильцина упали на огненный шар, покорно припавший к полу у ног своего господина. — И забери с собой эту зеленую шлюху!

— Давайте, решайте быстрее, — потребовал пилот на основном, но нетерпеливом вонарском. — Кто из вас двоих полетит?

— Я пойду первым, — сказал Каслер Лизелл. — Если машина выдержит мой вес, то тогда и вас выдержит.

Она неохотно кивнула в знак согласия и стала смотреть, как он забирается и занимает свое место. Она бы с радостью присоединилась к нему, несмотря на хрупкость транспортного средства, но ущельный планер за один раз мог взять только одного пассажира. Пусковой механизм, напоминающий гигантский арбалет, был подготовлен к полету тремя помощниками пилота: два огромных рога, каждый из которых для прочности обмотан волокном, были оттянуты назад с помощью каната, прикрепленного к лебедке, а его огромный корпус был поднят вверх под углом, достаточным, чтобы запустить планер повыше.

Времени для беспокойства не оставалось. Каслер уселся, пилот подал сигнал, и один из помощников нажал на спусковой крючок арбалета. Механизм сработал так быстро, что глаз не успел уследить, а планер уже взмыл в воздух над Вежневским ущельем.

Не было ничего, что удерживало планер в воздухе. Ни воздушного шара, ни гигантской волшебной птицы, ни магии. И он не падал вниз, как в глубине души ожидала Лизелл. Пилот, вдохновенно манипулируя штурвалом и подвижными стропами на невесомых крыльях, каким-то образом удерживал его в воздухе и, ловя воздушные потоки, двигался по направлению к Разаулю. По крайней мере, пока двигался.

Она, не мигая и почти не дыша, в течение секунд тридцати наблюдала за полетом планера, пока тот не исчез в тумане. Она напрягала зрение, но уже ничего не могла разглядеть. Каслер улетел, и чувство тревожной печали нахлынуло на нее. Она вдруг осознала, что это один из немногих случаев, когда они расставались с Каслером после того, как он вытащил завязшего в грязи человека Покоя там, в Авескии. В тот день они добрались в ее паланкине до Джахула и с этого момента двигались вперед почти вместе. Они не стремились к этому, напомнила она себе. Просто так складывалось.

В отличие от Гирайза в'Ализанте они не успели вовремя на крошечную станцию, чтобы сесть на поезд — единственный, проходивший в тот день. В Джахуле не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего гостиницу, так что они спали по очереди на жесткой деревянной лавке в зале ожидания. На следующий день, добравшись до насквозь промокшей ЗуЛайсы, они сняли два отдельных номера в одной и той же гостинице, расположенной в цивилизованной части города, называемой Малый Ширин. Одним и тем же поездом с центрального вокзала они отправились в порт Рифзир, на одном и том же пароме переправились через пролив Айсу, рядом, голова в голову, меняя арбу на каноэ, двигались они на северо-запад, через Мекзаские Эмираты, один и тот же проводник вел их через заросшие травой земли О'Файских племен.

И все это время они не могли догнать Гирайза, их разделяло расстояние в двадцать четыре часа пути, но это расстояние не увеличивалось и не уменьшалось. И они не возвращались к тому моменту опасной близости, которую допустили под луной Ксо-Ксо. Лизелл часто вспоминала его. Она бы позволила Каслеру поцеловать ее той ночью, и он хотел этого, она была уверена, но не решился воспользоваться ее секундной слабостью. Ее ошибка сама собой не повторялась, она теперь была вполне готова дать отпор неблагопристойным наступлениям с железной недоступностью, которую бы наверняка всем сердцем одобрил Его честь. Но на ее честь никто не посягал. Каслер Сторнзоф не пытался ее поцеловать, он даже не пытался взять ее за руку.

Вначале она думала, что он руководствуется высокими моральными принципами, и восхищалась его силой, которая удерживала его в рамках этих принципов. Но потом сомнения стали донимать ее. А что, если ей это все показалось в призрачном лунном свете? А что, если его удерживают не принципы, а предпочтения? Вдруг ему показалось, что ее пухлые красные губы просто слишком вульгарны? Чушь, той ночью он совершенно ясно объяснился. Но, может быть, он просто пытался пощадить ее чувства?

Сомнения настойчиво лезли в голову и утомляли. Часто, когда он смотрел на нее, сомнения рассеивались, но ненадолго. Она начала мучиться вопросом, а сможет ли она, если постарается, заставить его поцеловать себя. Конечно же, она ему не позволит, она не уронит себя так низко. Ей просто нужно еще раз убедиться. Но не за счет Каслера Сторнзофа. Это было бы нечестно и даже непорядочно — играть его чувствами, поэтому она бы, наверное, позволила ему себя поцеловать. Наверное, это действительно было бы правильно…

Но она так и не нашла удобного случая для своего эксперимента: на землях О'Файских племен проводник был все время рядом, и днем и ночью, а она не выносила публики. Когда же они пересекли границу и оказались на территории Имменского Древата, ситуация вконец испортилась, поскольку Древат свирепо стоял за чистоту якторской морали, там женщину, обвиненную в нескромности — а нескромность имела очень широкую интерпретацию, — могли, раздев, публично выпороть. И поэтому все то время, что они двигались на север, углубляясь в холодный климат и гористую местность, она не позволяла себе никакого флирта.

Но сейчас они пересекали границу Имменского Древата, устремляясь в еще более холодный и суровый, но с более мягкими нравами Разауль, где Преподобный Яктор не имел особого влияния. Река Вежневка являлась границей между двумя странами, а новомодный ущельный планер, переносивший их с одного берега на другой, избавлял от двухдневного путешествия к ближайшей переправе, находившейся у подножия скал. Планер давал огромные преимущества, если не принимать во внимание возможность разбиться.

Сам полет, как ей сказали, продолжается около десяти минут, в зависимости от капризов ветра. Десять минут туда, десять минут обратно, плюс несколько минут на подготовку планера к запуску, — таким образом, хрупкая конструкция должна появиться из тумана максимум через полчаса, допуская, что все пройдет хорошо, а это немаловажное допущение.

Лизелл не спускала глаз с неба. Планера не было видно, а полчаса уже явно прошло. Она посмотрела на помощников пилота, которые, намотав на лебедку канат, чтобы заново согнуть рога огромного арбалета, бродили вокруг без дела, попыхивая своими деревянными трубками с широкими чашечками. В их поведении не ощущалось признаков тревоги, значит, все шло как надо. Но она все же не могла избавиться от картины, стоящей перед ее внутренним взором: крошечный планер теряет высоту и падает вниз, чтобы вдребезги разбиться о скалы.

Она содрогнулась от холода, несмотря на тяжелую, пахнущую плесенью парку и меховые перчатки, которые она выменяла у туземцев О'Файских племен за свой складной нож и коробок спичек. Она страшно не хотела расставаться с ножом и спичками, но еще больше ей не хотелось оставаться без теплой одежды — на этой высоте воздух был чистый, но всегда холодный, даже в преддверии долгожданной весны.

А в Вонаре сейчас весенняя свежесть сменилась томностью раннего лета. Но здесь, на северном хребте гор, которые в Имменском Древате называют Гал Новиз, а в Разауле — Брюжои, зима не собирается отступать. Зубчатые вершины покрыты льдом, и никакого намека на перемены.

Изо рта шел пар, она терла руки, притопывала ногами, обнимала себя за плечи, чтобы согреться. Имменцы, с завистью заметила она, разгуливали без перчаток, в длинных распахнутых безрукавках поверх свитеров домашней вязки, по-видимому, считая погоду весьма приятной. Казалось, они чувствовали себя комфортно, она слышала, как они смеялись над какой-то непонятной ей шуткой. Вначале она подумала, не над тем ли, как она мерзнет, но тут же отказалась от такого предположения. Они не могут над ней смеяться, потому что даже не замечают ее существования. Для них она — предмет багажа грейслендского главнокомандующего. Хотя такое отношение и унизительно, зато очень выгодно. Путешествуй она самостоятельно по Иммену — без вуали и сопровождения, — местные жители приняли бы ее за проститутку, за игрушку — удобную мишень для оскорблений, унижений и еще чего-нибудь похуже. Но собственность иностранного офицера — это совсем другое дело, и никто не осмеливался ей даже грубое слово сказать. Она и думать не хотела, что было бы с ней в Иммене, если бы Каслера Сторнзофа не было рядом.

Ну где же этот планер? Он ведь уже должен бы вернуться? Она нервно ходила взад и вперед. Имменцы ее не замечали. Как раз в тот момент, когда она собиралась с духом, чтобы обратиться к ним с расспросами, ущельный планер выплыл из тумана и мягко спланировал на заснеженную площадку на вершине скалы, проехал небольшое расстояние на своих полозьях и остановился. Пилот спрыгнул на землю.

Не успел планер приземлиться, помощники вскочили и с трудом по снегу бросились к нему. Пропустив веревки через пару ушек, прикрепленных к корпусу планера, они поволокли его к пусковому устройству и тщательно закрепили. Пилот вновь занял свое место и кивнул Лизелл.

— Ну, теперь ты, — скомандовал он.

Она медлила. Планер, взгроможденный на арбалет, выглядел хрупким и призрачным, похожим на гигантского мертвого мотылька, доверия он не внушал. Взмывать на нем в небо не хотелось.

— Садись, — настаивал пилот. — Это не опасно.

Бессознательно она отрицательно замотала головой.

— Ну, как знаешь. В любом случае деньги останутся мне. Они теперь мои. — Краем глаза она увидела ухмыляющихся помощников, и это заставило ее принять решение. Высоко вскинув голову, с суровой решимостью, которая только усилила веселость имменцев, она подошла к «дохлому мотыльку». Кто-то помог ей забраться на сиденье пассажира — хоть бы они успели запустить его до того, как она передумает лететь.

Они успели.

Пусковой крючок щелкнул, клешни лебедки разжались, канат отцепился и планер, вызвав у Лизелл приступ тошноты, взлетел ввысь. Сила неожиданного подъема вдавила Лизелл в сиденье. Унизительный визг был унесен порывом ветра. Зажмурив глаза, она вцепилась в хрупкий корпус планера.

Добрых две минуты она была в полной прострации, ничего не осознавая, кроме бьющего в лицо леденящего ветра, вызывающих тошноту воздушных ям и увеличения скорости планера. Затем любопытство взяло верх над ужасом, и она открыла глаза, чтобы посмотреть вниз. Сквозь туман, на расстоянии сотен футов внизу, она увидела Вежневку, стремительно несущуюся по дну узкого горного ущелья. Вокруг возвышались заметенные снегами горы, их суровое величие и торжественность были той картиной, которая навсегда остается в памяти. Вскоре она начала восхищаться тем, с каким умением и сноровкой пилот натягивал и отпускал вожжи, ловя воздушные потоки. Новая радость и робкое, но приятное возбуждение вернули ее к жизни, и к тому времени, когда планер начал снижаться, направляясь в сторону снежного поля на противоположном берегу реки, ей стало жалко, что полет подошел к концу.

Брюхо планера взметнуло снег по сторонам. Немного проехав вперед, планер остановился. И тут же подскочила пара бородатых рабочих, чтобы оттащить его назад, к ровной площадке на вершине горы, где стоял еще один арбалет, точно такой же, как и на Имменской стороне, а рядом с ним три крепких деревянных дома. Когда планер подтащили ближе, Лизелл рассмотрела на одном из домов большую вывеску, свидетельствующую о назначении деревянной постройки, но вывеска была на разаульском, который Лизелл не понимала. Наверное, это какая-нибудь конюшня или еще что-то в этом роде.

Планер вновь, уже окончательно, остановился. Пилот и пассажирка спрыгнули на скользкий, хорошо утоптанный снег. Лизелл увидела Каслера, идущего к ней, и приятное возбуждение, родившееся во время полета, усилилось. Он ее ждал. Он принес в жертву выигранные полчаса времени — не бог весть сколько, но все-таки — он ждал ее. Он улыбался ей, и она вынужденно подавила порыв — совершенно неуместный — побежать ему навстречу.

— Я рад видеть тебя целой и невредимой, — сообщил Каслер.

Она привыкла к такой формальности в их отношениях, и она ее больше не шокировала своей вычурностью и холодностью.

— Я беспокоился о тебе, — добавил Каслер.

— И я тоже, — ответила Лизелл, сдерживая желание протянуть руку и коснуться его, — беспокоюсь о тебе. И я рада видеть тебя, но тебе не следовало меня ждать. Мы — участники гонок, соперники. Помнишь, что ты сказал…

— Я не забыл, — заверил ее Каслер, — и убеждения мои не изменились. Однако, в этом случае я обязан был тебя дождаться. Похоже, что у хозяина этого предприятия, — он махнул рукой в сторону дома с непонятной вывеской, — остались только одни сани. И узнав, что ты скоро прилетишь, он отказался сдать эти сани в мое единоличное пользование, он желает получить двойную цену.

— Понятно, — кивнула Лизелл, чувствуя некоторое разочарование, и тут же ее пронзила мысль: А откуда хозяин узнал, что я прилечу? Конечно, пилот мог проболтаться. Но может быть, объяснение в другом? Она заглянула Каслеру в глаза, но вместо ответа нашла лишь сияние небесной голубизны.

— Нам придется ехать в санях вдвоем, — продолжал он. — Только на такое условие хозяин согласился.

— Вдвоем так вдвоем, — согласилась она философски.

— Он даст нам возницу.

— А-а, — снова их не оставляют наедине.

Подошел хозяин саней — дородный, бородатый горец, одетый, как пещерный житель, в кожу, отороченную лохматым мехом, и очень плохо говорящий по-вонарски. Сделка заключилась быстро, деньги перекочевали из одних рук в другие, появились сани и возница. Сани оказались старыми и побитыми, но полозья были острые и надраенные. Две лошади, запряженные в сани, тоже казались старыми и поношенными. Водитель, приземистый и лохматый, как-то загадочно посмотрел на Каслера, и Лизелл, слегка похолодев от волнения, вспомнив, что Грейсленд и Разауль сейчас находятся в состоянии войны. Согласно последним сообщениям газет, которые попадали ей в руки, грейслендская Северная Экспедиционная армия двигалась на север, к столице Разауля — Рильску, стараясь успеть до весенней оттепели, которая на несколько недель превратит земли в непроходимые болота. То, что местный предприниматель сдает свои сани грейслендскому офицеру в форме, предполагает две возможности: либо разаулец очень падок на деньги, либо этот участок Брюжоев уже оккупирован грейслендскими войсками. А может быть, и то и другое одновременно. Площадка, на которой приземлился ущельный планер, находилась на расстоянии одного дня пути от Брюжойского тракта — древней дороги, вьющейся между горными хребтами и соединяющей равнинную и горную части Разауля. Невозможно, чтобы войска захватчиков так стремительно продвинулись вглубь и успели овладеть этой жизненно важной артерией.

Скоро она все узнает. Она намеревалась спуститься с гор по Брюжойскому тракту — при условии, что дорога открыта для передвижения по ней гражданских лиц. Далее ее путь должен будет повернуть на северо-запад, к княжеству Юкиз, следующей остановке на маршруте Великого Эллипса. Юкиз — крошечная независимая территория, принадлежащая северным народностям, проживающим на северо-западном побережье Верхнего Разауля, придерживающаяся строжайшего нейтралитета, признанного всеми цивилизованными государствами, включая Грейсленд. В требования гонок не входило обязательное получение разаульского штампа в паспорте — таким образом проявился здравый смысл Безумного Мильцина, признавшего реальность войны. Но кратчайший путь в Юкиз лежал как раз через зону боевых действий.

Пассажиры забрались в сани, и Лизелл уютно устроилась под ветхими, но теплыми меховыми пологами, предназначенными укутывать ноги. Возница взмахнул кнутом, и сани, тронувшись, гладко заскользили по снегу. Лизелл обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на ущельный планер. К своему удивлению, она обнаружила, что ей хочется совершить еще один такой полет. Возможно, ей еще представится такая возможность.

Вежневское ущелье уплывало вдаль. Сани бежали вперед по узкой накатанной тропинке, которую с трудом можно было назвать дорогой. Внешний мир с обеих сторон был закрыт от них стеной хвойных деревьев, чьи ветки прогибались под тяжестью снега. В холодном воздухе клубился легкий туман, и пасмурное небо лило на землю свой тусклый свет.

Всю оставшуюся часть дня они ехали по этому узкому, ограниченному деревьями проходу, и только к вечеру добрались до Брюжойского тракта — извилистой древней дороги, белой от утрамбованного снега, который и до конца лета полностью не успеет растаять. Без каких-либо препятствий они проехали около трех часов. И хотя повсюду лежал снег, день стал длиннее на этой северной широте. Когда наконец небо начало темнеть, они остановились на ночлег в конусообразной обогревальне — эти крошечные убежища для путешественников были разбросаны по всему Разаулю. Обогревальня, в которой не было ничего, кроме очага и топлива, не давала ни комфорта, ни уединения, но она была свободной. В обязанности покидающего обогревальню постояльца входило пополнение запаса дров, и эта обязанность была святой.

Они спали вповалку на грязном полу дымной обогревальни, постелив несколько одеял, меховые пологи, которыми они укрывали ноги в санях, и теплую одежду, имевшуюся при себе. Под голову Лизелл подложила свою кожаную сумку. Несмотря на все эти неудобства, спала она крепко. На рассвете Каслер и возница накололи дров, и они поехали дальше. Брюжойский тракт пошел резко под гору, извиваясь змеей по северным склонам к отлогим предгорьям. День разгорался, и сани спешили на север, пока не оказались на вершине пригорка, откуда открывался вид на небольшую долину, украшенную жемчужиной озера. Здесь сани резко остановились.

Неожиданная остановка разбудила дремавшую Лизелл, она открыла глаза и огляделась. Бледное, холодное солнце висело низко на западной стороне неба. Невероятно крутые пики Брюжоев поднимались за ее спиной. А вокруг и впереди тянулись отлогие предгорья, покрытые лесами. Замерзшее озеро внизу пестрело аккуратными круглыми лунками, прорубленными рыболовами, но самих рыбаков сейчас не было видно. Рядом с озером расположилась деревушка, прямо как из какой-нибудь старой разаульской волшебной сказки — с остроконечными крышами и причудливой деревянной резьбой. Лизелл с удовольствием рассмотрела бы деревеньку поближе, но такой возможности ей не представилось. Дорога в долину была перекрыта взводом грейслендских солдат.