Пробуждение было паскудным и вполне подстать вечернему приключению. Путешественник проснулся мокрый от росы, с одеревеневшим языком, пересохшим горлом, опухшей печенью и ноющей шеей. Солнце стояло высоко на безоблачном небе. Горы блестели влажной зеленью, выше раскинулись лужайки, или луговины, на которых – у него не было бинокля, но он мог бы поклясться – паслись стада овец. Ситуация выглядела несколько обидно. Он, что ни говори, представитель средиземноморской культуры (в американском варианте), лежал с голым задом и брюками, свернутыми в баранку на одной ноге, прижавшись к замшелому стволу старого бука.

– О, горе мне! Я сожительствовал с деревом?

Вокруг ни живой души. Осколки кирпича, несколько диких яблонь, кусты малины говорили о том, что очень давно здесь располагалось какое-то подворье.

Что за кошмарный сон? Куда девался тот дом?

Над тропинкой, в десяти метрах позади, болтался шнур, с которого он своими руками снимал саквояж. Сам саквояж, не опорожненный, лежал в кустах. Пистолет, влажный, как вспотевшая рыжая мышь, находился под мышкой.

Он ничего не понимал. Заглянул в портмоне: все в порядке, только ни записки, ни конверта, ни половинки чека.

«Ах, верно, дядя же порвал», – произнес он про себя. А потом принялся чуть ли не кричать: «Что это было? Какой дядя, кто я вообще такой?!» – он еще раз вывернул карманы, однако нигде не обнаружил ни банкнотов (а жаль!), ни конвертов (может, оно и к лучшему?).

Положение было идиотским. Сон? Не сон? Что в действительности означала дьявольская церемония, какой скрытый смысл содержался в странной лекции о манихействе или в воистину хамелеоновских изменениях развратной хозяйки? Нет, определенно многовато для одной ночи!

Мефф вернулся к развалинам. Искал следы вчерашнего возлияния. Ведь не упился же он воздухом? Спустя добрых четверть часа нашел недопитую бутылку самогона. При одном воспоминании о вчерашнем у него началась тошнота. Когда он возвращал матери-природе ее щедрые дары, правда, без следов креветок и икры, на поляну продралась коза. Она взглянула на него огромными печальными глазами непонятого философа, сидящими по обе стороны длинной худой морды, напоминающей – что за дурная ассоциация – героев Эль Греко…

– М-е-е-е…

Он взглянул на ее копытца. На одном было нечто такое, что с горем пополам можно было считать старой лакированной туфлей.

– Дядюшка! – охнул Мефф и кинулся к зарослям. Там его уже ждали двое в форме пограничников.

– Вы лжете весьма неумело, гражданин, – сказал, как ему самому казалось по-немецки, косоглазый мужчина со знаками различия сержанта, – не мы будем заниматься вами, скоро прибудут более значительные персоны, но из чистого сострадания говорю вам: ваши россказни не выдерживают критики. Абсолютно!

Беседа проходила в небольшой, гостеприимно зарешеченной комнатке столь же небольшой пограничной заставы на краю деревни. Они добрались туда через час после того, как Меффа извлекли из кустов.

Район оказался гораздо многолюднее, нежели Мефф мог предполагать еще вчера. Местные жители сновали туда и сюда, может, не очень целенаправленно и эффективно, но во всяком случае производили впечатление страшно занятых. Краткую ознакомительную беседу нельзя было счесть особо приятной. Несоответствие в документах, странный акцент и волнение путешественника вполне оправдывали факт его задержания. Пограничники вежливо, но решительно выпроводили его из зарослей на тропинку, которая через несколько сотен метров превратилась в лесную, судя по колеям, довольно часто посещаемую дорогу, а та вывела их на околицу деревни. В деревне, на что сразу же обратил внимание Мефф, обнаружилась длинная и тоскливая очередь туземцев, стоящих перед замкнутыми дверями небольшой палатки.

– Что делают эти люди? – спросил Мефф.

– Стоят, – лаконично ответил младший из пограничников.

– А зачем?

– Может, откроют, – заметил сержант.

– А что там внутри?

– А ничего, – сказал младший и тихо вздохнул.

– Как же так? Ведь написано: «Товары повседневного спроса».

– А что еще-то писать? – буркнул сержант. – Впрочем, может сегодня что-нибудь выбросят.

– Так чего же ради эти люди стоят уже теперь? – в голосе путешественника звучало постепенно усиливающееся удивление.

– Потому что можно, – оживился младший. – Тут можно стоять, собираться в группы и даже скапливаться… – он умолк, погашенный многозначительным взглядом старшего по званию и возрасту.

Дальнейшая дорога к заставе прошла в предписанном правилами молчании. Домишко на первый взгляд казался приличным и солидным. На второй взгляд уже не было времени, тем более, что внимание задержанного приковала большая надпись: «Осмотр объекта запрещен под страхом наказания». Это была не единственная надпись. Рядом с дверью красовался большой транспарант: «Эта граница не разделяет, а объединяет людей». Кто-то дописал пониже: «Парами», слово было замазано, но зловредная надпись выглядывала из-под краски. Рядом висел плакат. «Контрабандисты, вылезай – приехали». Видно, район относился к территориям, высокоразвитым в смысле юмора.

Мефф держал себя инертно. Еще в горах он отработал несколько вариантов поведения. После первых же бесед понял, что логично объяснить свое присутствие в пограничной зоне не сможет. Самое большее, он мог рассчитывать на поддержку консульства. Возможность разоружить солдат и сбежать содержала в себе слишком большой риск. К тому же само присутствие людей в форме после необычных переживаний прошедшей ночи давало ему ощущение сомнительной, но все же безопасности.

Уже в деревне мимо них проехал, сделав ручкой, человек на велосипеде. На сей раз без зайца на поясе. Собака, бегущая следом, окинула Меффа взглядом, полным ядовитого удовлетворения. «Донес, видимо, кто-то из этих двух», – подумал путешественник.

На заставе ему дали ведро многофункциональной воды для умывания и питья. Хотели забрать шнурки от ботинок, но к изумлению сержанта в ботинках чужестранца не было шнурков и застегивались они на странные присоски. Удовлетворились тем, что отобрали саквояж и документы. С оружием Мефф распростился значительно раньше. Судя по голосам, долетающим сквозь стену, там долго совещались, звонили по телефону, снова совещались. Странный арестант явно не укладывался в существующие схемы и инструкции.

– Повторяю, ваш рассказ не подкреплен фактами. Вы утверждаете, будто вас зовут Мефф Фаусон, и это действительно совпадает с тем, что написано в документах, как и национальность и место жительства. Но на том и конец. В паспорте нет даже печати, подтверждающей право на пересечение границы… – тянул сержант.

– Забыли поставить…

– Маловероятно. Вы также утверждаете, будто прибыли к своему дяде. Конкретно, куда?

– Дядя живет в лесу, в этаком покинутом доме…

– В том-то и секрет, гражданин, что во всем районе нет никого с фамилией, хотя бы отдаленно напоминающей вашу, в местности же, в которой вы находились, многие годы расположена закрытая зона и нет ни одной постройки. А как выглядит ваш дядюшка?

– Ну, пожилой, худощавый мужчина ста сорока двух лет. Но по бумагам ему восемьдесят один, – оживился Мефф. – Живет, вероятно, без регистрации с женщиной по имени Бэта. Брюнетка, в зависимости от одежды выглядит на тридцать-шестьдесят лет.

Сержант с солдатом обменялись понимающими взглядами.

– Вы по-прежнему утверждаете, что приехали не автобусом?

– Нет. Поездом. Смешная древняя колымага. В тот день машинист проехал дальше, чем обычно. Местность, где мы остановились, называлась, кажется, так, – он написал название на листке бумаги.

– И вы хотите, чтобы мы в это поверили?

– А почему бы нет?

– Гражданин, вернее, герр Фаусон. В нашем районе даже врать надо уметь. Железнодорожный путь, о котором вы говорите, заканчивается в десяти километрах отсюда.

– Но на этот раз он оказался длиннее.

– Невозможно.

– Почему?

– Извольте пройти со мной, – сержант подвел Меффа к заднему окну заставы. Отсюда раскинулся вид прекрасный, хоть и без преувеличений. Местность резко опускалась, переходя в рощицу, которая оканчивалась на берегу большого, скорее всего, искусственного озера.

– Станция, на которой вы якобы вышли, находится примерно под восточным заливом пруда. Плотину поставили двадцать лет назад.

Неразбериха в голове Меффа вместо того, чтобы уменьшаться, усиливалась. Неужто там, в поезде, его хватил удар, амнезия, может, его кто сглазил? Факты свидетельствовали о том, что целые сутки он провалялся без сознания в мире галлюцинаций.

– Вчера к нам обратилась пассажирка поезда, гражданка Гортензия Г. Она показала, что какой-то чужеземец, по ее описанию – вы, расспрашивал ее о дороге к границе…

– Такая чернявая, в платке, с вещами, завернутыми в одеяло? Отлично помню. Она вышла на предпоследней станции.

– Вы опять выражаетесь неточно. Она вышла вместе с вами на последней станции…

Значит сон. Все-таки сон! Слава богу! Пропади они все: идиотский чек, деньги, черти-дьяволы. Надо поскорее выпутаться из этих недоразумений, вернуться домой и пойти к хорошему психиатру.

Иностранец прикрыл глаза. А когда он их снова открыл, его взгляд, пробежав по стене комнаты, задержался на одной из висевших там фотографий.

– Вот! Вот!! – крикнул он почти не соображая, что говорит.

– Точно. Это одна из последних фотографий затопленной станции. А тот вон мальчонка в рубашке – я, – улыбнулся сержант. – Постойте! Откуда вы, иностранец, который никогда не бывал в наших краях, можете знать, как выглядела станция?

Меффу опять стало жарко. С того момента, когда он по ошибке прокрался ночью в спальню матери своей симпатии, в чем разобрался только утром, он никогда не попадал в такую глупую ситуацию. Тем временем сержант снова извлек на свет божий проблему пистолета, найденного у путешественника. Кто его ему дал, да с какой целью, да собирался ли он им воспользоваться?

– Пистолет все время был при мне с момента выезда из дома.

Сержант чуть было не рассмеялся.

– Не прикидывайтесь идиотом, мистер Фаусон. Ваше признание ставит обе точки над «ё» в нашем следствии. У нас в руках самое лучшее доказательство нелегального перехода вами границы: ввоз, равно как и внос оружия к нам сурово запрещен и, стало быть, невозможен!

– Но, честное слово!.. Ведь если б я лгал, я придумал бы что-нибудь похитрее. Кроме того, что бы я тут делал?

– Ну, например, вы хотели нелегально пересечь границу, – заметил младший, более расположенный к Меффу, все время с нескрываемым вожделением поглядывавший на вельветовый костюм чужеземца.

– Зачем мне было нелегально пересекать границу, если у меня паспорт, действительный во всех странах мира?

– Кто вас знает. Может, шпионили?

– А чего тут шпионить-то?

– Стало быть, знаете, что нечего… – подскочил сержант.

– Я знаю, что ничего не знаю! Как Сократ.

– Кто-кто? – заинтересовался младший пограничник и быстро записал имя.

– Сократ. Грек!

– Значит, еще и сообщник был. Тоже иностранец. Сами видите, чем дальше в лес, тем больше отягчающих обстоятельств.

– Но он давно умер! – с отчаянием выкрикнул Мефф.

Военные снова обменялись взглядами. И замолчали. Коль в деле замешан труп, оно становится еще серьезнее.

Со стороны дороги долетело приглушенное ворчание мотора.

– Наконец-то едут, – обрадовался младший.

Ворчание оборвалось перед заставой, послышались голоса. Кто-то доложил: «Он здесь, рядом, господин майор». И в комнату вошел грузный мужчина в мундире.

– Где шпик? – бросил он кратко, без приветствий, вытянувшимся в струнку военным.

– Здесь, господин майор! – хором ответили они.

– Забираю с собой, – сказал офицер, подходя к Меффу. Мундир едва вмещал разбухшее тело, а лоснящееся смуглое лицо показалось Меффу удивительно знакомым.

– А почему приехали вы, господин майор, ведь нас предупредили о приезде капитана? – вдруг спросил сержант.

Тайфун «Иван», который в 1995 году опустошил западное побережье Калифорнии, был значительно менее динамичным, нежели рассыпающийся на части офицер. Мефф уже имел оказию ознакомиться с механизмом синтеза дьявольских подручных, теперь же стал свидетелем распада, или, ежели предпочитаете, размножения путем деления. Он предусмотрительно отодвинулся в сторону. Не прошло и полсекунды, как три черных функционера ада приступили к действиям. Тот, что пожелтее, применив каратэ, повалил сержанта, чернявый нокаутировал солдата, а самый светлый схватил за рукав Фаусона, издав при этом наипонятнейшую команду мира: «Бежим!»

Они выскочили из домика прежде, чем кто-либо успел прореагировать. Часовой свалился от крепчайшего удара. Мотоцикл с коляской ждал в нескольких шагах. Увы. В центре деревни уже вздымались клубы пыли. Видимо, приближался настоящий капитан.

– В лес! – рявкнул чернявый.

Втроем они влетели в молодой ельничек. Немного поотставший желтый схватил неведомо откуда взявшийся автомат и пустил вдоль дороги очередь. Два прогуливавшихся в дорожной пыли гуся воздели крылья горе, но это не спасло их от экзекуции. Мефф бежал, не задавая лишних вопросов. Он видел, как чернявый размахивает его чудом найденным саквояжем. Светлый, когда они пробежав несколько сотен метров на минуту приостановились, сунул Фаусону в руку пачку бумаг.

– Будьте осторожны, там все письма.

Они снова помчались вниз. К треску ветвей и крикам преследователей, которых, кажется, оказалось больше, чем можно было ожидать, добавился непрекращающийся лай. Кто-то спустил собак.

Мефф любил животных, но не чрезмерно. Ошеломленный, одуревший от избытка событий, он бежал громко дыша вслед за самым черным из черномазых, пробивавшим путь сквозь заросли.

– Что с дядей? – спросил он во время очередной передышки. – Жив?

– Он выполнил задание и по собственной просьбе был отозван Вниз, – сказал тот, что посветлей. – Теперь все висит на вас.

– А Бэта?

Чернявый рассмеялся, являя миру ровные темные зубы.

– Гляди ты, понравилась… Проказник…

– Поторопитесь! – крикнул желтый. – Нас окружают!

– Я не мастак бегать на длинные дистанции, – признался Мефф.

– Уже недалеко.

Неожиданно стена кустарника расступилась и Фаусон затормозил, хватая раскрытым ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. Они были на берегу пруда. Зеркальную поверхность морщинил легкий ветерок. Докуда хватал глаз ни лодки, ни понтона или хотя бы кусочка дерева.

– Я скверно плаваю! – крикнул приезжий.

– Ерунда, – ответил желтый, который был самым предприимчивым из троицы. – Пошли, ребята!

Очередной трюк напомнил Меффу его любимую игру, кубики от Лего. Оказалось, что адские активисты могут соединяться и в длину. В мгновение ока черный вскочил на светлого, на черном разместился желтый, их тела моментально срослись, образовав что-то вроде морского змея с человеческой головой.

– Садись нам на шею! – раздался приказ.

Он послушался. «Тройняк продольный обыкновенный» молниеносно погрузился в воду и принялся рассекать прохладную гладь. Когда они оказались посредине озера, преследователи высыпали на берег и беспомощно принялись кружить по луговине. Кто-то выстрелил, но бездарно промазал. Первый член морского змея сделал на прощанье ручкой, сложив пальцы таким образом, который одним напоминает плейбоевского кролика, другим фигуру «бабушка в окошке» в городках, а у тех и других является символом победы.

Альбинос встретил Толстощекого в столовке. Херувимчик, погруженный в чтение последних публикаций Тоффлера, даже не заметил, что его ложка уже пять минут ходит по тарелке, производя бесплодные эволюции в воздухе и перенося ко рту пустоту. Другое дело, что разница с точки зрения гастрономической была невелика – сегодня на обед сотрудникам был предложен суп ритатуй.

– И что ты на это скажешь? – бросил Седой, тонкие губы которого придавали лицу выражение беспощадности.

– Скажу, что судьбу человечества в конечном итоге решит психология, а не экология, – ответил Херувимчик, не прекращая бесплодно черпать пустоту.

– Я имею в виду глупую аферу с мистером Фаусоном, – Альбинос бесцеремонно вынул ложку из руки заядлого чтеца. – Читал донесения?

– Читал. Маневр 94 «Предупреждение» провалился. Встреча произошла.

– Ты еще не знаешь содержания молнии, касающейся корректив. Попытка передать дело местным органам кончилась ничем. Он сбежал.

– Мы в который раз недооценили этого типа! Впрочем, работая такими методами…

– Вот именно! – обрадовался Альбинос и пододвинулся к коллеге. – Скажу честно, методы нашего старичка, мягко говоря, анахроничны. Мир ушел вперед, ширятся насилие, коррупция и террор, а мы действуем методами святого Франциска! Здесь скорее нужна рука Саванаролы или Торквемады.

– Тссс!.. – Толстощекий беспокойно оглянулся. – Знаешь, что старик не любит, когда вспоминают о сих достойных сожаления ошибках и извращениях.

– Но я прав, а?

– В частном порядке должен с тобой согласиться. Но…

– Будем откровенны, братец. Если мы и дальше станем играть, как играли до сих пор, то не успеем оглянуться, как уже не во что будет играть…

– Я не могу слушать такую ересь…

– Но в душе признаешь мою правоту?

– Говори с шефом, а не со мной. Может, хочешь немного супа?

– Сегодня пощусь. А шефа так просто не переубедишь. Впрочем, у меня есть другая идея.

– А именно?

– Проявить собственную инициативу!

Блондин с физиономией херувимчика поднялся так резко, что сотрудницы за соседними столиками, занятые поглощением диетического киселя, повернули головы.

– Ты понимаешь, что предлагаешь?

Альбинос не ответил, только потянул его за руку, а в коридоре принялся слово за словом излагать собственную концепцию.

– Пойми, – закончил он, – если удастся, нам отпустят все грехи. К тому же дважды.

Мефф спал скверно. Его мучили кошмары. Вот он ходит по огромным, горизонтально раскинутым парусам, так туго натянутым, что они почти не прогибаются под ногами. И вдруг видит на ткани огромное количество ржавых пятен, таких же, какие образует горящая спичка, если ее поднести к листку бумаги снизу. Пятна растут. Вскоре уже язычки пламени пробиваются на другую сторону. Все парусное поле покрывается сотнями симметрично расположенных факелов. Поднимается вихрь. Клубы дыма складываются то в гигантское тело Бэты, то сразу в трех «пуэрториканцев», то, наконец, охватывают Меффа плотным кольцом. Полотно рвется. Огонь разрезает материал на все меньшие куски, которые, словно льдинки, начинают колыхаться в воздухе, потом тонуть. Фаусон пытается бежать, перескакивать с льдины на льдину, преследуемый цыганской музыкой и насекомыми, которые, убегая от огня, начинают выползать из-под полотна и взбираться ему на ноги. Далеко внизу переливаются странные волны, вздымаясь все выше и выше. Что мог значить этот сон? Распад системы ценностей? Крах некой надуманной концепции? Предвестие гибели?

Неожиданно Мефф обнаруживает, что ошалевшие волны – не вода, а расплавленная лава. В этой лаве кролем продираются несколько грешников. У каждого в зубах веревка. «А ну, пошли! Пошли!» – понукает их знакомый голос. Это дядя мчится в купальном костюме на адских санях, словно Амфитрида, которую влечет упряжка осужденных. А куски полотна опадают все ниже.

– Прошу застегнуть ремни. Не курить.

Путешественник поднял голову. Вдали маячил силуэт Эйфелевой башни. Самолет шел на посадку в Париже.

То, что происходило последние несколько часов, было еще более необычно, чем happening предыдущей ночи. Необычно ввиду своей абсолютной нормальности. Черные незамедлительно преобразились в единого толстого шофера в ливрее, который, не задерживаясь, запустил двигатель. С проселочной дороги они вынеслись на обычную, с обычной – на шоссе литеры «А», подлежащее очистке от снега в первую очередь, но сейчас стояла осень, и никто снег не убирал ввиду его полного отсутствия. И никто за ними не гнался. Несколько раз на въезде в городки они натыкались на посты неведомого назначения. Водитель пояснил, что здесь для статистических целей подсчитывают активность моторизации на дорогах. И опять же никто их не задержал. Возможно, у автомобиля были какие-то особые номерные знаки, либо же им попросту везло.

Фаусон в основном молчал. Да и что он, собственно, мог сказать? Что страшно рад свалившимся на него обязанностям дежурного Сатаны, что просит освободить от этой должности? Прежде всего, он не знал, в какой степени от него зависит дьявольский тройняк. Вроде бы, подчиненные, но они все время вели себя так, будто все знали наперед и лучше. И, вероятно, действительно знали.

«Ну и влип!» – повторил он себе в миллионный раз, хотя по сути дела не очень-то верил в реальность ситуации. Предполагал, что это шутка, трюк, покупка. Прожив тридцать пять лет атеистом, материалистом и реалистом, он не мог позволить себе перестроиться в средневекового фушощонера и все время ждал, что вот-вот проснется или же что откуда-то из-за кулис мира выплывет надпись: «Конец фильма».

Однако надпись не выплывала. Чернокожие рассказывали друг другу веселые анекдоты, смысл которых до него не доходил, потому что касались они условий в этом странном государстве, которое, как он надеялся, ему больше не доведется посещать. Из того, что он видел по дороге, здесь чаще всего встречались печные трубы, памятники, мостки, перекинутые через кюветы, и лозунги. Некоторые поразили его своей поэтичностью. Например, такие, измалеванные на стенах: «Тротуар – для пешеходов», «Сегодня хорошо – завтра еще лучше» и, наконец, «Дорога должна быть дорогой». После долгого раздумья Мефф счел надписи либо естественным проявлением фольклора, либо кабалистическими выкрутасами, могущими изгнать злые силы, что приводило ему на память тибетские мельнички для перемалывания молитвенных текстов. В городках, несмотря на сравнительно раннее время, поражало огромное количество людей, снующих по тротуарам и длинными рядами стоявших в бездействии вдоль стен.

«Какая же здесь должна быть невероятная безработица!» – подумал он.

Беспокойство вызывал пограничный контроль, учитывая отсутствие печати в паспорте и саквояж, полный денег. Черные переупаковали ему в туалете весь багаж, постоянно настаивая на передачи им одной трети наличных, что он категорически отверг.

Однако проход через иголочное ушко пограничного контроля и оценки свершился удивительно легко. Печать в паспорте оказалась на своем месте, саквояж же был заполнен полным комплектом здешних листьев. Мефф, пораженный не меньше, чем таможенник, мгновенно сориентировался и заявил, что намерен воспользоваться вывозимой коллекцией для написания кандидатской работы под названием: «Элементы облиствления в орнаментах европейского искусства на зеленом фоне».

Чиновник сердечно попрощался с Фаусоном. Столь же сердечно приглашал его вновь посетить их и скромно вопрошал, не может ли получить на память часики Меффа. Кстати, после пересечения пруда японский «Сейко» возобновил работу (гарантированную всем потенциалом японской научно-технической мысли). Никто не заинтересовался конвертами. Черные исчезли, не попрощавшись. Когда самолет уже бежал по взлетной полосе, на Фаусона снизошла вся накопленная усталость. Он проглотил конфетку и ринулся на грудь Морфея, стиснувшего его могучим братским объятием.