До половины двадцатого века существовали, в упрощении, три фундаментально различные теории психических болезней: анимистическая, соматогенетическая и психогенетическая. Каждая из них по своему рассматривала природу человека и реальность. Поэтому не удивительно, что выводы на их основе, относительно практического искусства оздоровления, также существенно отличались друг от друга.

Анимистический взгляд

Анимистические убеждения такие же древние, как и само человечество. Они существовали в каждую эпоху и во всех уголках земного шара. Уже в древние времена они мотивировали занятия магией и шаманские оздоровительные практики.

Анимизм опирается на веру в перерождение души (реинкарнация) и существование сверхъестественных сил. Духи, демоны, боги и души - все эти создания наделены определенной властью, с помощью которой могут влиять на действия и ощущения людей. В определенной степени это автономные самостоятельные силы, самостоятельно существующие вне человека. Они могут быть добрыми, злыми, помогающими, злобными и т.д. В каждом случае, человек до определенной степени зависит от них. Психическое страдание, в анимистическом представлении, считается последствием нарушения отношений с этими силами, результатом вселения, результатом влияния черной магии или кармическим эффектом. Урош Йованович описывает последствия такого мышления в борьбе с болезнями и страданиями:

"Уже в эпоху каменного века (палеолит; около 500000 -100000 лет до нашей эры) культура питекантропа, синантропа и атлантропа было относительно высоко развита. Уже тогда верили в жизнь после смерти и проводили церемонии и ритуалы, которые напоминают нам операции позднейших шаманов. [...] Примитивные люди чувствовали опасность перед лицом внечувственного и магического мира, а необъяснимые явления воздействовали на них перманентно и суггестивно. [...] Во время сугестивно-магической терапии борются со злыми силами. Эту борьбу должен провести не только сам пациент, но так же целитель, семья больного, а часто и домашние животные и все племя. Терапевтические процессы, поэтому супраиндивидуальны. [...] Наряду с жертвами, танцами и песнями примитивный человек наряжается амулетами, татуируется или выдумывает противомагию" .

Соматогенетический взгляд

Противоположные взгляды отличали греческого врача Гиппократа (около 460-377 до нашей эры), который считается отцом медицины западного культурного круга. К нему восходит известная клятва Гиппократа, которая до наших дней является основой этических принципов медицины.

Гиппократ верил, что все болезни это результат нарушения соотношений четырех соков человеческого тела: крови, слизи, желчи и черной желчи. Также и психические нарушения, которых он выделил три типа: меланхолию, манию и phrenitis (лихорадка мозга), по его мнению, можно объяснить этим несоответствием. Он отбросил возможность придать исключительный статус явлениям, связанным с этими болезнями. Так он писал в своих рассуждениях об эпилепсии:

"С так называемой святой болезнью, дела обстоят так. Ни в коем случае мне не кажется, что она имеет более божественный источник, нежели другие болезни. Она также не более свята, но обладает теми же причинами и свойствами, что и остальные болезни. В результате отсутствия опыта и незнания, люди считали, что ее качества и причины божественной природы, поскольку она совершенно не похожа на другие болезни. И из-за сложности в ее определении верили в ее божественное происхождение. [...] Если, однако, из-за ее необыкновенности она будет принята за нечто божественное, то у нас будет не одна святая болезнь, а множество, так как я покажу что и иные, о каких никто не думает, также святы и не менее необыкновенны и поразительны [...]".

Как терапию, для лечения психических болезней, Гиппократ рекомендовал диеты, голодания, купания, свежий воздух, массаж, движение и т.д. Его учение о соках в наше время не нашла никакого применения. Однако его убеждение о том, что все страдания имеют свои причины в неверном функционировании тела, действенны и по сей день.

Психогенетический взгляд

Корни психогенетического объяснения психических болезней, также относятся к временам античной Греции. Аристотель (384-322 гг. до нашей эры) описал в своем труде "О душе" различные способности человека. Уже его учитель Платон (427-347 гг. до нашей эры), подчеркивал прежде всего рациональную, познавательную способность человека. Аристотель, кроме всего прочего, занимался метафизической жизнью души. Он создал основу психологии желания. Ее главные элементы до наших дней являются популярными частями психологических объяснений. Иоханнес Хиршбергер описывает это учение таким образом:

"Разделяют низшие и высшие стремления. Первые, инстинктивные, реализуются в необходимости принимать пищу и удовлетворении полового влечения, а также при любом возвеличивании, которое удовлетворяет нашу амбицию, храбрость, желание борьбы, мести, гнев и ненависть, желание свободы, самоутверждения и силы. Все эти черты характерны и для животных.

Кроме них существуют нужды высшего порядка, а они есть лишь у человека. Высшие стремления олицетворяются с освященной разумом волей.

Условием каждого стремления, неважно высшего или низшего, всегда будет благо, которое великолепно, или по крайней мере нам таковым кажется. Человек стремится ощутить приятное и рефлекторно избегает неприятного опыта.

В принципе человек, благодаря своей воле, владеет способностью принимать решения. Однако в реальности, на волю влияют многие факторы, которые в той или иной степени ограничивают свободу. Особенно когда человек уступает таким чувствам как злость, ненависть, страх, стыд, сочувствие, нежелание или зависть. Их последствием всегда будет радость или грусть, которые поддерживают или тормозят волю человека".

Удивительно, насколько психоанализ комплексного изменения, подобен на основную идею Аристотеля. Действительно Зигмунд Фрейд (1856-1939), в конце девятнадцатого века, заново показал эту идею. Хотя раньше философы и поэты также избирали темную сторону души предметом своих рассуждений, лишь Фрейд объединил эту проблематику в одно целое.

Фрейд выработал множество моделей, которые должны были объяснять духовную активность человека. При этом лично занимал позицию между соматогенетическими теориями и психогенетическими представлениями. Криц так о нем пишет:

"Независимо от философских взглядов и литературных интересов, медик Фрейд находился [...] полностью в парадигме механистично-соматической медицины и природоведческих наук. [...] Поэтому вначале его психоанализ явно опирался на научных моделях механики, гидродинамики и нейрофизиологии. [...] до самой смерти он надеялся, что его теория наконец будет рассмотрена в физиологическом и биохимическом контексте. [...] Необычайно большое значение Фрейда состоит в том, что несмотря на (или возможно: именно поэтому) надежды в соматически-физиологическую редукцию его теории, он со всей силой посвятил себя психическим процессам и коррелятам клинических явлений [...].

Фрейд был механистическим Гиппократом в аристотелевское время. В ранней фазе создания психоанализа, Фрейд для объяснения существа психических болезней, наряду с аристотелевским учением о способностях души, которое стало основой для его концепции, воспользовался понятиями из области физики, такими как напряжение, энергия и квантум побуждения. Позднее он ввел целый ряд гипотетических конструкций - ид, эго и суперэго - из которых состоит аппарат психики. На этой основе он создал модель конфликта, показывающую противоположные стремления этих инстанций, как источник психических болезней.

Созданная Фрейдом теория имела огромное значение для общего развития психотерапии двадцатого века. Мыслящие персонажи его психогенетических, объясняющих паттернов сохранились в диалектической форме в большинстве современных терапевтических моделей.

Рождение теории коммуникации

Вместе с кибернетикой, в двадцатом веке, родилось новое направление мысли. Оно должно было стать основой системной теории в психотерапии. Эдмонд Марк и Доминик Пикард так описывают зарождение кибернетической мысли:

"Понятие системы не является абсолютно новым. В девятнадцатом веке ее неосознанно использовали экономисты, пытаясь разработать общую модель экономики, объясняющую зависимость между продажами, спросом, деньгами и капиталом. Карл Маркс также использовал это понятие, когда рассматривал отношения между экономической базой и идеологической надстройкой в общей картине общества. В сороковые годы двадцатого века теория систем получила в Соединенных Штатах новое значение, когда ее успешно применили в рамках кибернетики, а позднее информатики и электроники.

Отцом кибернетики считается Норберт Винер, который до второй мировой войны, работал в Массачусетском Технологическом Институте (MIT). В 1940 году он занимался, совместно с одним молодым инженером, автоматическим управлением зенитных орудий. Во время этой работы он выяснил, что действия механизмов такого типа, чрезвычайно подобны работе нервной системы. Протекание информации, во время контроля целенаправленных действий (например, противовоздушной обороны), должно создавать замкнутый цикл: механизм оценивает результаты своих действий и корригирует будущие действия, на основе раннего опыта. Этот процесс называют проявлением обратной связи (feedback). Таким образом, теория кибернетики базируется на объяснении поведения сложных организмов с помощью моделей, созданных при помощи синтеза электроники и биологии. Для изучения новой теории был созван семинар, в котором участвовали математики, нейрофизиологи и инженеры -электронщики. Заново создавались основы общего языка (обучение, воспоминание, управление, обратная связь, гомеостаз и так далее). Оказалось также, что эта теория находит применение в таких дисциплинах, как: экономика, управление, социология и антропология. [...] Изобретение компьютеров, в пятидесятых годах, сильно ускорило исследования над искусственным интеллектом и роботами.[...] Новый этап начался в 1954 году, когда биолог Людвиг фон Берталанффи созвал исследовательскую группу, которая выбрала себе целью включить кибернетику в общие исследования систем. [,..]" .

Решение проблем антропологии и психиатрии, используя кибернетические концепции, инициировал англо-американский антрополог Грегори Бейтсон. Его исследования привели к новому взгляду на психиатрию. Он разработал основы теории коммуникации, а ее системная формула была определена в Mental Research Institute (MRI) в Пало Альто. Как уже упоминалось, Бэндлер и Гриндер, работая над своими моделями, находились в постоянном контакте с Грегори Бейтсоном, Вирджинией Сатир (одним из основателей MRI), Робертом Спитцером и Милтоном Эриксоном, который также оказал огромное влияние на концепции института. Поэтому необходимо отметить, что поиски следов мысли Бейтсона и группы Пало Альто могут помочь в понимании НЛП.

Глава 3. Грегори Бейтсон — пионер системных терапевтических концепций

Цель данной главы - представить историю возникновения теории коммуникации Грегори Бейтсона. После обзора его работ я вначале опишу исследования антропологии, которые он проводил в тридцатых годах, совместно с Маргарет Мид, на Новой Гвинее и на Бали. Затем будет представлен результат этих трудов, то есть работа Бейтсона над господствующими в тот период теориями обучения. Коротко подытожив его работу в области психологии поведения, я представлю процесс рождения кибернетики и силуэт бейтсоновской (созданной при участии Юргена Руеша) единой теории коммуникации. Далее разговор пойдет о психиатрических исследованиях Бейтсона над шизофренией и возникновении, так называемой гипотезы двойной связки. На этом я закончу реконструкцию достижений Бейтсона, после чего рассмотрю принципиальное значение их последствий для психологии и психотерапии. Глава заканчивается коротким описанием дальнейшего развития исследований Mental Research Institute в Пало Альто.

Грегори Бейтсон считается наиболее значимым и наиболее продуктивным мыслителем двадцатого века. Историк Моррис Берман называет его работу "[...] одним из наиболее творческих интеллектуальных начинаний [...], которые когда либо предпринимались одним человеком". Терапевтические принципы, опирающиеся на теоретические системы, не возникли бы без инициирующих работ Бейтсона. Одновременно, его свершения стали основой для множества холистических взглядов, которые сейчас выражают растущее экологическое сознание, присущее культуре Запада.

Бейтсон, несмотря на огромное значение своей работы, известен немногим. Причины этого различны. Во первых, его взгляды не были обычными. Бейтсон по образованию был антропологом. Всю жизнь он старался думать надкультурными категориями. Он отрицал паттерны мышления, которые по идеологическим причинам возвеличивали собственные культурные черты. В связи с этим, его идеи часто выходили за рамки известных и признанных схем. Еще одна проблема состояла в том, что его поиски имели интердисциплинарный характер. Для того чтобы объяснить свои взгляды, он не колеблясь пользовался достижениями антропологии, психологии, социологии, лингвистики, зоологии, ботаники, истории, искусства и кибернетики. Поэтому его идеи невозможно свести к простым, однозначным высказываниям. Еще одна причина трудности в понимании учения Бейтсона - его язык, со многих точек зрения, нетрадиционный и запутанный. Он понижает доступность его текстов.

Значение Бейтсона для системных основ терапии настолько принципиально, что необходимо представить существо его идеи. Однако попытка реконструкции его взглядов вызовет ряд существенных вопросов. Какие из его мыслей будут интересны для представляемого здесь контекста? Каким образом можно сократить широко разветвленную сеть его взглядов, не нанося ущерб ее внутренней логике? И нужно ли это делать, ведь представить их в книге было бы необходимо, однако это будет выходить за рамки данной работы?

В рассмотрении этой дилеммы может помочь следующий пример. Наверняка, кибернетическая теория познания Бейтсона лежит у основ коммуникационной модели НЛП. Однако неясно, в какой степени его концепция действительно имела решающее влияние на ее возникновение. Многое говорит в пользу того, что Бэндлер и Гриндер использовали скорее принципы Вирджинии Сатир. Также кажется, что теоретическое обоснование этого вопроса, сделал позже, обучающийся у Бейтсона Роберт Дилтс.

Кроме того, соответствующее представление этой эпистемологии придало бы несоизмеримый ранг абстрактным связям. Поскольку, познавательная теория Бейтсона потрясла традиционные принципы восприятия и мышления в западных странах, в ее плакатном упрощении пропали бы важные для нас вопросы. На основе всего этого возникла мысль, полностью опустить этот аспект его теории.

Подобных проблем появилось больше. Итак, я не стал упоминать научно-критические взгляды Бейтсона, а также его анализ ритуала Нейвен, племени Ятмулов, хотя он и является главной темой его первой книги (с тем же названием). Зачастую приходилось также отказываться от его интересных мыслей, поскольку возникала опасность заблудиться в джунглях удивительных идей.

И лишь попытка вспомнить истинную цель данной работы, принесла решение: Бэндлер и Гриндер создали НЛП в кругу школы Пало Альто. В нём они сформулировали основные концепции кибернетической теории коммуникации. На расстоянии всего нескольких километров, находилась быстро развивающаяся Мекка компьютерной отрасли. Системным мышлением, таким образом, здесь был пропитан сам воздух. Поскольку развитие НЛП, вначале было сильно связано с терапевтической областью, возникла мысль обратить внимание на системно-теоретические концепции Mental Research Institute (MRI) в Пало Альто. Бэндлер и Гриндер почерпнули у института основную идею. Предыстория MRI, в свою очередь, тесно связана с работой Бейтсона, который был духовным ментором этой школы. Реконструкция зависимости, в процессе создания НЛП, таким образом, требует прежде всего показать корни этой новой мысли.

Далее я ограничусь анализом развития этих идей Бейтсона, которые непосредственно привели к теории системных терапевтических концепций. Он включает, главным образом его работу до момента сформирования гипотезы двойной связки.

Однако чтобы получить полную картину, необходимо вначале произвести общий обзор деятельности Бейтсона.

Работа Грегори Бейтсона — обзор.

Грегори Бейтсон родился в Англии в 1940 году в богатой мещанской семье, которая уже в трех поколениях была подвержена влиянию традиции элитарного Университета Кембридж. Его отец, Вильям Бейтсон, был известным биологом, славу которому принесла борьба с теорией эволюции Дарвина. Он и был вдохновителем идей Бейтсона.

В начале двадцатых годов Бейтсон изучал зоологию в Сейнт Джонс Колледж в Кембридже. В 1924 после окончания этого заведения он отправился в путешествие, по следам Дарвина добравшись до островов Галапагос. Вернувшись в 1925 году, он стал изучать антропологию у Хаддона, Радклиффе-Брауна и Малиновского. Два года спустя он отправился на Новую Гвинею, чтобы изучить жизнь охотников за головами. Собранный материал был использован в дипломной работе, завершенной в 1930 году.

В 1932 году Бейтсон вернулся на Новую Гвинею. Теперь он хотел провести обширную полевую работу в племени Ятмулов. Во время пребывания на реке Сепик, он познакомился со своей будущей женой, известным антропологом Маргарет Мид. Она прибыла на Новую Гвинею, со своим мужем, новозеландским антропологом Рео Фортун, также для проведения полевых исследований. Бейтсон и Мид полюбили друг друга. Однако в то время сильная связь между ними еще не возникла.

После возвращения в Англию в 1933, Бейтсон пытается систематизировать свои наблюдения. Занятия основами антропологии привели его, в конце концов, к созданию модели нового типа. Эта модель отличалась от стандартных паттернов культурных интеракций существенными моментами формирования личности человека. Результат его работ был опубликован в 1936 году в книге Naven. Марк и Пикард так характеризуют эту книгу:

"Несмотря на отсутствие успеха в продаже первого издания, "Нейвен" была событием, поскольку стала переломом в общественных науках. Как хороший этнолог, Бейтсон анализирует ежедневную жизнь племени, но на этом заканчивается схожесть его книги с рациональными трудами англосакских антропологов. Кроме исследуемой культуры, автора занимает надкультурная теория, понятия которой можно перенести также на другие культуры. "Нейвен", таким образом, анализирует отношения между отдельными личностями и обществом65».

В это время Маргарет Мид разводится с Фортуном, а в 1935 году выходит замуж за Бейтсона. В марте 1936 года они отправляются в путешествие на Бали. Около двух лет длилось изучение окрестностей острова. Впервые наряду с полевыми записями и интервью, они снимали фильмы и делали фотографии. В 1939 году они вместе выехали в Нью Йорк. Там они занялись упорядочиванием материала. Часть его вышла из печати в декабре 1942 года в книге Balinese Character. A Photographic Analysis (Балинезийский характер. Фотографический анализ). Марк и Пикард пишут о значении этой работы:

"Эта книга войдет в историю антропологии, поскольку она освежила методы этой области. Она анализирует балийскую культуру, детально представляя отношения между людьми, и благодаря оригинальным взглядам его авторов, помогает пониманию процесса социализации. "Балинезийский характер" знаменует однако конец этнологической фазы работы Бейтсона, который теперь все более концентрируется на эпистемологии коммуникации".

В начале сороковых годов Бейтсон занялся проблемой общественных процессов обучения. Балийская культура оказалась необычной. В сравнении с культурой племени Ятмулов, контраст был огромен. Бейтсон задал вопрос о причинах, формирования человеческими культурами различных типов характеров, создания разнообразных систем верований. Чтобы ответить на него, он стал изучать теории обучения, представляемые науками анализирующее поведение.

После второй мировой войны Бейтсон по всей видимости участвовал в конгрессах, финансируемых Фондом Джосиа Мэйси из Нью Йорка. В процессе интердисциплинарного сотрудничества, там родились основные концепции кибернетики. В это время Бейтсон заново начал работать над результатами своих антропологических исследований, теперь уже сточки зрения кибернетики.

В 1946 появились первые признаки семейного кризиса. Под влиянием Маргарет Мид, Бейтсон прошел психоанализ. Интересно, что в тот же период он увеличил усилия в применении кибернетических концепций в решении психиатрических проблем. Тогда он понял, что главную роль в них играют процессы коммуникации.

В 1949 году брак Бейтсонов распался. Он покинул Нью Йорк и переехал в Сан Франциско. Должность этнолога в Ветеране Администрейшен Хоспитал в Пало Альто позволяла ему изучать все что его интересовало. В Ленгли Портер Клиник, Юргеном Руешем он был введен в мир психиатрии. В 1951 году вышла книга Communication: The Social Matrix of Psychiatry (Коммуникация: социальная матрица психиатрии). Бейтсон и Руеш описали в ней основы общей теории человеческой коммуникации. В этом контексте впервые был представлен тезис, о том что психопатологические явления могут восприниматься как интерперсональные или интраперсональные нарушения коммуникации.

Далее Бейтсон стал использовать ранние исследования Альфреда Норта Уайтхеда и Бенжамина Ли Уорфа, как теоретически-познавательную основу для собственной теории психиатрии. Он занялся проблемой алкоголизма и шизофрении и по отношению к ним применил концепции кибернетики. Ему удалось при этом выработать полностью новую теорию для этих обоих заболеваний.

Особенно большое впечатление производят его работы о шизофрении. Совместно с Доном Д. Джексоном, Джеем Хейли и Джоном X. Уиклендом ему удалось сформулировать относительно шизофрении гипотезу, так называемой, двойной связки. Это, вероятно, наиболее известное научное достижение Бейтсона. Оно привело к кристаллизации терапий, основанных на системной теории. Новаторство концепции двойной связки состояло, прежде всего, в поиске причин шизофрении в патологических структурах коммуникации семьи человека, страдающего этим недугом.

В конце 1962 года Бейтсон закончил работу в Ветеране Администрейшен Хоспитал. С 1949 года он проводил там исследования и обучал. В этот период многое произошло: сначала в 1950 имел место развод с Маргарет Мид, затем трагический брак с Бетти Саммер и наконец регистрация брака с Луис Кеммек в 1960 году.

В 1963 году Бейтсон переехал в Ст. Томас, на один из маленьких Девственных Островов, к западу от Пуэрто Рико. Известный исследователь дельфинов Джон С. Лилли назначил его директором местного дельфинария. Бейтсон, однако долго не выдержал на отдаленном от мира острове. В 1964 году он переехал на Гавайи в Оушеаник Институт. Там он продолжил работу с дельфинами. Кроме этого он занимался общими проблемами коммуникации и теории познания. В этот период возникла последняя версия его теории обучения.

В 1967 году Бейтсон спланировал конгресс, на котором хотел проанализировать, каким образом человеческие привычки в мышлении могут привести к глобальной катастрофе. Уже в 1946 году он описал на примере атомной гонки вооружений, как системы с обратной связью могут выйти из под контроля, если не запланировать в них аутоконтроль. Тогда однако его идея не нашла сторонников.

Ситуация изменилась с появлением, в конце шестидесятых, культуры протеста. Усиливающаяся дискуссия об опасности, связанной с загрязнением окружающей среды, дала осознать людям также риск, вызванный всемирной гонкой вооружений. Индустриализация и гонка вооружений характеризовались определенными формальными схожими чертами. Бейтсон уже давно понял, что общества промышленно развитых стран не замечают обратной связи в процессах. Разве их рационализм не опирается на принципиальном отрицании вредного воздействия промышленности на природу и людей?

На то есть причины. Ведь образцовая фигура мышления западной культуры основана на принципе линейной причинности. Процессы обратных связей не были в ней предусмотрены.

Первая интердисциплинарная конференция на тему Effects of Conscious Purpose on Human Adaptation (Последствия сознательной адаптации человека) прошла в Австрии. Бейтсон представил свою позицию в статье (с тем же названием), которая задала направление дальнейшей дискуссии в рамках экологического движения. Автор в ней критикует эффекты линейного мышления, простая причинно-следственная логика которого, в эру современных способов производства, является угрозой для существования человечества.

В 1972 году Бейтсон вернулся в Калифорнию. Теперь он читал лекции в Кресж Колледж при Калифорнийском Университете в Санта Круз. Там он встретился с Джоном Гриндером, который, как я уже упоминал, был там ассистентом. В том же году вышла книга Бейтсона Steps to an Ecology of Mind. Collected Essays in Anthropology, Psychiatry, Evolution and Epistemology (На пути к экологии сознания. Выбранные эссе на тему антропологии, психиатрии, эволюции и эпистемологии), получившая огромное признание. Она содержала все важнейшие доклады и статьи Бейтсона, до этого времени не публиковавшиеся, или печатавшиеся в различных специальных изданиях. Теперь впервые публика могла познакомиться с развитием его мыслей и их имманентной логикой. Благодаря этой книге, Бейтсон стал культовой личностью Нью Эйдж и экологического движения Калифорнии.

Весной 1978 года врачи нашли у Бейтсона неизлечимую форму рака легких. Последние годы своей жизни он пытался объединить свои прежние взгляды с новой теорией эволюции. Цель, которую он перед собой поставил, это ревизия дарвиновской теории эволюции, с который решительно боролся еще его отец. Вышедшая в 1979 году книга Mind and Nature. A Necessary Unity (Сознание и природа - необходимый союз) окончила борьбу, начатую Уильямом Бейтсоном.

После публикации этой книги Бейтсон переехал на территорию известного Института Эсален в Биг Сур. Он умер весной 1980 года в доме для гостей общества дзен, в Сан Франциско.

Ранние антропологические исследования на Новой Гвинее

В 1932 году Бейтсон во второй раз посетил Новую Гвинею. В начале он находился в ситуации довольно необычной для образованного антрополога. В предисловии к "Нейвен", он признается, что имел лишь смутное представление о том, что желает изучать. Относительно традиционных антропологических теорий, он был настроен скептически и даже отрицал их. Он не был особо заинтересован в проведении исторической реконструкции культуры Ятмулов. Его также не восхищала перспектива анализа экономики, религии и общественной структуры племени. Не видел он и смысла изолировать один из аспектов жизни этой общины, выделяя его из остальных.

Единственным поводом его интересов, было убеждение, что как трезвый анализ традиционных антропологов, так и описания путешествующих писателей, не являются удовлетворительными с научной точки зрения. Казалось, первые пропустили внутреннюю сущность чужой культуры. Последним же удалось почти передать впечатление о ней, но они не были в состоянии проанализировать свои наблюдения и уложить их в четкую систему.

Бейтсон, таким образом, попал в не слишком удобное положение. С одной стороны он чувствовал необходимость разработать образ общества Ятмулов. С другой однако, не знал, как провести это на практике. Для такого проекта еще не существовала методология. Таким образом, в начале у него не было никакой точки опоры. Поэтому большая часть его полевых работ состояла в бессистемном, но тщательном сборе разного рода информации. В реферате 1940 года он пишет:

"Особенно меня интересовали исследования того, что я называю традиционным изучением формальных деталей. Я поехал в Новую Гвинею [...] и в одном из первых писем домой, жалуясь на то, каким бесцельным является мое желание проанализировать такое неуловимое понятие, как впечатление от культуры. Я наблюдал за группой местных жителей, которые жевали бетел, плевали, смеялись, шутили и т.д., сильно ощущая, мучительную невозможность сделать то, что я запланировал".

Лишь беседы с Маргарет Мид и Рио Фортуном внесли в его воззрения основы порядка. Маргарет Мид была представительницей нью-йоркской школы Культурной Антропологии. Ее учитель Франц Боас, создал эту ветвь антропологии, отсоединяясь, от довольно расистской "антропологии" конца девятнадцатого века. В исследовании чужих культур, вокруг Боаса возникла группа, к который также принадлежала подруга Мид, Рус Бенедикт. Группа специализировалась в теоретическом анализе среды. Вместо того чтобы подчеркивать биологические наследственные черты, прежде всего интересовались, выученными способностями.

В ранних исследованиях, Мид занималась типичными признаками черт личности у различных полов. Широкое признание получила ее работа на тему свободного сексуального этоса жителей Самоа. Эта работа была сенсацией не только потому, что боролась с предубеждениями относительно наследственных, типичных для пола черт характера. Мери Бейтсон так описывает тогдашние взгляды матери:

"Маргарет выдвинула гипотезу о том, что в одной группе на устоявшиеся, генетически различные типы характера, культура может влиять двояко: или формировать один тип характера для всех, или селективно формировать рожденных, как представителей мужского пола или женского, так чтобы они старались отвечать двум культурно- различным, определенным идеальным типам. Биологический пол является носителем фактора темперамента, но культурное влияние достаточно сильно, чтобы данный темперамент переформировать таким образом, что большая часть индивидуальности будет подстроена к культурным требованиям и принадлежащим им представлениям о женственности и мужественности".

Маргарет Мид заинтересовала этой проблемой Бейтсона. И действительно, изучение явно противоположного поведения ятмульских женщин и мужчин дало плоды. Вся публичная жизнь этого общества была весьма показательной. Более всего бросалась в глаза черта мужского поведения - театрально демонстрируемая гордость, возникающая из соперничества. Поведение ятмульских женщин было совершенно противоположным. Их активность сводилась к скромному исполнению домашних работ и воспитанию детей. В целом они казались полными спокойствия радости и соучастия.

На первом уровне своего анализа, Бейтсон старался сформулировать типологию пола. На основе наблюдений он определил типичные виды поведения женщин и мужчин. Теоретической основой ему послужило учение о типах Эрнеста Кречмера. Однако он быстро понял, что от простого описания типов еще далеко до ответа на вопрос, как они возникают. Чем было это загадочное культурное влияние? Ясно было, что обществу ятмулов были известны определенные стереотипы полов. То, что ему казалось театральным и преувеличенным, для ятмулов было нормальным. Для женщин такое поведение мужчин было естественным делом и символизировало силу. Мужчины, в свою очередь, видели в поведении женщин проявление слабости, сентиментальности и отсутствия гордости. Но как конкретно образовались эти стереотипы? И как они прогрессировали? Бейтсон допускал, что различия в поведении представителей обоих полов были результатом общественных интеракций. Более сорока лет спустя, он так описал свой мыслительный процесс:

"В «Нейвен» я посвятил целую главу попытке классифицировать личности по характерам [...]. Я воспринимал эту типологию, как абстрактную карту, служащую мне для анализа моих описаний мужчин и женщин племени Ятмул. Этот анализ, а в особенности типологическое различие полов [...] уводили меня от типологии, ведя к проблеме процесса. Чем-то естественным стало смотреть на данные о народности Ятмул как на примеры взаимных воздействий между мужчинами и женщинами, создающими в мужчинах и женщинах различие этоса, которое стало основой моей типологии личностей. Я смотрел, стараясь увидеть, как поведение мужчин может поддерживать и определять поведение женщин - и наоборот. Другими словами, от классификации или типологии, я перешел к изучению процессов, обобщающих различия в типологии".

В этом контексте Бейтсон создал понятие шизмогенеза. Он определил это понятие обобщенно, как "процесс разделения норм поведения, происходящий из накопления интеракций между людьми". Другими словами: взаимно соотносящиеся действия людей он считал непрерывным процессом, который влияет на поведение людей и селективно формирует их характер. Поскольку гипотеза оказалась верной, стало ясно, что Бейтсон должен перейти к классификации процессов интеракции.

Согласно его наблюдениям, интеракции между ятмульскими мужчинами усиливались до точки кульминации. На шутку отвечали шуткой, на иронию - иронией и т.д. Было ясно, что такой паттерн отношений ведет к эскалации. Такого типа симметричные интеракции часто заканчивались дракой. Поэтому Бейтсон говорил в случае мужчин о симметричном шизмогенезе. Всегда на подобное отвечалось подобным - принцип, который также является основой ветхозаветного принципа "око за око, зуб за зуб".

Отношения между мужчинами и женщинами соответствовали другому паттерну. Чем более театрально вели себя мужчины, тем более уступчивыми становились женщины. Этот паттерн также дестабилизирует интеракцию. Бейтсон говорит здесь о комплементарном шизмогенезе. Берман так иллюстрирует эти явления:

"Классическим примером [шизмогенеза] может быть традиционный брак, где паттерн доминирующего мужа и послушной жены, вначале устраивает обе стороны. Однако впоследствии роли гротескно искривляются. Уступчивость жены поддерживает авторитет мужа, который в свою очередь укрепляет ее уступчивость и т.д.. Никто от рождения не бывает абсолютно в себе уверен или уступчив, но динамика союза все более подавляет одну из этих сторон личности у каждого из партнеров, пока они не распознают исчезающей части личности, своей или партнера развитой сверх меры в личности этого второго человека. Наконец они перестанут понимать точку зрения друг друга, потеряют интерес к функционированию своего союза и одновременно будет расти напряжение между ними. Ну и наконец, во время попытки спровоцировать реакцию, мужчина может быть доведен до поведения абсолютно деспотичного, а его жена может принять решение стрельнуть себе или же мужу в голову".

Бейтсон, таким образом, открыл, что специфические формы мужественности и женственности ни в коем случае не были независимыми. Наоборот, казалось, что ятмульские мужчины лишь потому ведут себя столь театрально, поскольку женщины восхищаются их выступлением. Также и женщины пассивны, потому что мужчины занимали соответствующую позицию. Индивидуальное поведение, таким образом, расценивалось как часть общей игры взаимоотношений.

Такое положение вещей Бейтсон считал правильным для всех случаев, где отношения партнеров опираются на полярность. Люди не могут быть просто агрессивными или уступчивыми, зависимыми или помогающими, ненормальными или нормальными. Они скорее подвержены, широко понимаемым схемам отношений, которые вызывают в них эти черты. Поэтому всегда, когда встречаются люди, открыто представляющие лишь один полюс таких паттернов, можно допустить, что в них присутствует также зачаток другой половины.

Принципиально новым в такой точке зрения стала возможность дискутировать о человеческом поведении и чертах индивидуальной структуры характера, в рамках систем отношений. Бейтсон принял, отрицая господствующие в то время убеждения, что поведение и личность человека не могут быть объяснены только как результат наследственных черт и особенностей".

Идеи Бейтсона совершенно с другой точки зрения показали проблему, так называемых психических нарушений. Уже в «Нейвен» он обратил внимание на то, что анализ паттернов отношений людей, с невротическими или психотическими чертами, может стать весьма многообещающим. Поведение и переживания, отступающие от принятых норм, не нужно обязательно объяснять с помощью внутренних объясняющих единиц, таких как черты, структура характера, психические болезни и так далее. Паттерны интеракции могут также и в этом случае сыграть значительную роль. Эта принципиальная мысль лежит в основе всех, системно обоснованных терапевтических моделей.

Исследования на Бали

После написания книги «Нейвен», Бейтсон был убежден, что шизмогенетические процессы это интегральная часть межчеловеческих отношений. Вездесущие паттерны ссор, противоборства, доминирования, пассивности и т.д. позволяют воспринимать их как постоянный элемент человеческой природы.

Он, однако, неожиданно увидел, что среди балийцев практически не возникает никаких шизмогенетических процессов! Их общественная жизнь была шумной, деловитой, равномерной. Жители острова часто находились в состояниях подобных трансу - их движения казались стилизованными. Они постоянно проводили ритуалы и обменивались жестами приветствия. Могло показаться, что предпринимаемые ими действия являются целью самой в себе. Однако самым неожиданным оказалось то, что в их поведении не наблюдалось, почти никаких, кумулятивных интеракций. Бейтсон писал:

"Музыка, драма и другие формы искусства балийцев, характеризуются отсутствием кульминационных моментов. В музыке [...] нет нарастающей интенсивности и кульминационной структуры, так характерной для современной музыки стран Запада. [...]

Балийская культура выработала установленные техники решения спора. Если между двумя людьми возникает конфликт, они официально направляются в учреждение, отделение местного представительства власти и там оглашают свою проблему. Устанавливается, что отозвавшийся первым по отношению к другой стороне, платит штраф или делает пожертвование богам. Если спор решается, договор отменяют. [...]

Полностью отсутствуют в балийской культуре техники общественного воздействия, риторика и ей подобные. Притягивание постоянного внимания человека или оказание эмоционального влияния на группу, как нежелательно, так, вероятно, и невозможно, поскольку в таких условиях жертва отвлекает свое внимание. Даже длительная речь, применяемая в большинстве культур для рассказа разнообразных историй, на Бали отсутствует. Повествователь обычно, после одного или двух предложений, делает паузу и ждет, когда кто-нибудь из слушателей задаст ему конкретный вопрос относительно деталей происшедшего. Тогда он отвечает на него и продолжает свой рассказ. Такой процесс, благодаря несущественной интеракции, явно разгружает кумулятивное напряжение.

Наиважнейшие иерархические структуры в балийском обществе [...] очень жестки. Тут нет условий, в которых возможно проявление соперничества двух людей за один пост. Человек может быть исключён из-за несоответствующего поведения, но его место в иерархии не изменится, если позднее [...] он возвратится, то будет заново вписан в эти структуры и займет свою предыдущую позицию".

Однако каким образом объяснить это удивительное отсутствие эмоциональных интеракций? Неужели все важные теории эволюции - начиная от Дарвина, включая Маркса и заканчивая Фрейдом, не подчеркивают значение конфликта и соперничества? Разве не считают их органическими чертами человеческой природы? Возможно ли, что эти мыслители, просто из-за идеологических соображений, преувеличили и обобщили основные факторы собственной культуры?

Отправной точкой для Бейтсона стал тезис Маргарет Мид. Она считала, что люди проявляют наследственные тенденции для того чтобы вступать в кумулятивные интеракции. В случае с балийцами, такая тенденция однако по всей вероятности была культурно модифицирована неким определенным образом. Если это действительно имело место, то возникает вопрос, как и каким образом? Психоаналитические идеи, которые в тридцатых годах возникли также в антропологии, дали исследователям идею проанализировать раннее воспитание детей у балийцев. Бейтсон и Мид быстро поняли, что ключом к балийской культуре является способ подхода к кульминационным точкам эмоций. Они открыли, что в период воспитания детей, балийцы систематически старались ослабить тенденции ребенка к кумулятивным интеракциям. Иллюстрацией тому может служить пример, представленный Бейтсоном в его статье:

"Обычно мать, начиная небольшой флирт с ребенком, потягивая его за пенис или другим образом, побуждает его вступить с ней в активные отношения. Благодаря этому ребенок возбуждается. Несколько минут длиться кумулятивная интеракция. Если в этот момент ребенок, приближаясь к небольшому кульминационному пику, обнимает мать, она перестает обращать на него внимание. В этот момент ребенок вступает в другую кумулятивную интеракцию, которая развивается в направлении приступа злости. Мать играет роль зрителя, насмехаясь над плохим настроением ребенка, или если ребенок действительно на нее нападает, отражает его атаку, не проявляя при этом злости. Эти процессы можно интерпретировать, как выражение недовольства матери, развитием такого типа рефлекса или как попытку создать контекст, в котором ребенок становиться недоверчивым к подобным непонятным ситуациям. Таким образом, подавляется, возможно основная, человеческая тенденция кумулятивной личностной интеракции".

Балийские дети, таким образом, проявляют склонность к кумулятивным интеракциям. Однако посредством регулярного участия в фрустрирующих ситуациях, учатся подозрительности к импульсам такого типа. Вследствие этого, дети стараются избегать вступать в кумулятивные интеракции. Таким образом, классические шизмогенетические процессы, такие как спор, соперничество и т.д., не проявляются. Бейтсон пишет:

"Мы достигли успеха в нашем знании о возможностях формирования человеческого характера. Мы продемонстрировали, что тенденции к кумулятивным интеракциям поддаются своего рода модификациям, элиминации, или торможению. [...] И это важный прогресс. Мы знаем, почему так происходит, почему балийцы не шизмогеничны, и знаем, как проявляется нетерпимость к шизмогеническим паттернам на различных уровнях общественной организации -создаются упорядоченные иерархии, институции для решения споров и т.д., однако мы еще ничего не знаем о позитивной активности общества. Нам лишь удалось найти ответ на вопрос, чего балийцы не хотят делать".

Поэтому Бейтсон спрашивает далее:

"Какие действительные мотивы и ценности, соответствуют сложной и богатой культурной активности балийцев? Что, если не конкуренция и иные типы кумулятивных отношений, склоняют их к реализации высоко развитых жизненных паттернов?"

Отвечая на его вопросы, балийцы указали на комплексную и укорененную в мифах систему веры. Аборигены имели установленные представления о природном порядке вселенной. Их поведение, в огромной степени, направлялось стремлением его сохранить. Убеждения балийцев Бейтсон принимал как познавательный аспект жизни и описал его, как вечно присущее стремление к равновесию, стабильности и гармонии.

Ранние работы Бейтсона о теории обучения

Удивительный контраст между латмулами и балийцами, пробудил различные сомнения ученых: как конкретно, вышеописанные способы обучения перерастают в способ восприятия и мышления? Какой процесс ведет к конгломератам в состав которых входит познание, чувства и мысли, названные Бейтсоном системами убеждений? Берман так описывает пункт, до которого дошел Бейтсон:

"Бейтсон начал изучать теорию обучения с кажущегося бессмысленным вопроса: существует ли настоящая ошибка? Обобщая вопрос: существует ли настоящая идеология? Идеологии - это системы, создающиеся в контексте культуры, но функционируют они обычно в тех обществах, где в них верят. Балийцы верят в определенные принципы, касающиеся вселенной, которые нам или латмулам представляются невероятными. Для Бейтсона кумулятивная интеракция была существенной чертой, характерной для всех обществ. Но балийцы показали ему, что целый народ может научиться действовать иначе. Общество на Бали, кроме того было намного более стабильным, нежели общество латмулов или общества западной Европы, поэтому необыкновенные причины их поведения должны были быть более конкретными. Двигаясь далее в этом направлении, необходимо задать решающий вопрос: как возникают идеи (восприятие, взгляды на мир, реальности) и чувственные паттерны (доминирование - покорность, поддержка - зависимость) в сознании человека и общества, к которому он принадлежит?"

Для Бейтсона было ясно, что взгляд на мир и черты характера - вещи приобретенные. Его балийский опыт показывал, насколько важны переживания раннего детства. В этот период формируется основная структура способов восприятия и поведения. Однако Бейтсон пришел к этому выводу не тем путем, каким пришел к нему Фрейд. Он не воспользовался абстрактной моделью организации интрапсихических процессов, а взялся за современные теории обучения. Они, главным образом, опирались на классические эксперименты с животными. На основе этих опытов, были сформулированы общие принципы обучения и они применялись с целью изучения обучения человека. Чтобы понять направление мыслей Бейтсона, в этом месте необходимо коротко описать эти эксперименты. Особое признание получила теория русского физиолога Ивана Петровича Павлова (1848-1936). По его мнению, обучение не основывалось в основном на усвоении реакции на внешний раздражитель. Такой взгляд был результатом известного эксперимента с собаками. Павлов использовал в нем схему безусловного рефлекса стимул -реакция. Обычно собаки реагируют на корм усиленным слюноотделением. Нейтральный раздражитель, как например звук звонка, не вызывает безусловного рефлекса. В рамках, детально описанного эксперимента, собак кормили и за короткое время до этого звенел звонок. Павлов определил, что уже после нескольких попыток, лишь звука звонка было достаточно, чтобы повысить слюноотделение собак. Таким образом, возникла новая связь стимул - реакция, то есть произошло усвоение условного рефлекса.

Павлов обобщил этот принцип и разработал когнитивную парадигму, которая известна и сейчас как классическое обусловливание. Однако его взгляд на обучение, как на "создание и закрепление условных рефлексов", объясняет лишь процесс замещения естественных пусковых стимулов, раздражителями ранее нейтральными. Он однако не объясняет, каким образом усваиваются новые привычки.

Джон Б. Уотсон (John B. Watson 1878-1958), создатель бихевиоризма, использовал принципы Павлова для анализа поведения человека. Его также занимала проблема того, как формируются новые сложные формы реакций. Уотсон утверждал, что новые формы поведения опираются на механическое связывание уже существующих частичных реакций. Они совершенствуются, благодаря упражнениям, до того момента, пока не сформируется новая реакция. Необходимы лишь соответствующие внешние раздражители, инициирующие этот процесс.

Уотсон проиллюстрировал этот принцип следующим примером. В проволочной клетке был поставлен, на видном месте, корм. Крыса, желая его достать, должна была сперва открыть дверь клетки. Для этой цели из своих реакций она должна была выбрать и привести в действие ряд частичных реакций. К ним относятся, например: бег к двери, поднятие головы, для того чтобы поднять скобу на дверях, царапанье когтями в дверь, залезание на клетку и т.д. Крыса нужно выполнить все элементы действия в осмысленной и упорядоченной во времени последовательности, если она хочет добраться до пищи. Чем чаще она будет попадать в такую ситуацию, тем вернее будет реагировать. Наконец, она отреагирует на раздражитель (корм в клетке) новой целостной реакцией.

Беррес Фредерик Скиннер (Burrhus Frederic Skinner 1904-1990) совершенно по иному смотрел на это. Вначале он разделил две, принципиально различные формы поведения: простые реактивные типы поведения, отвечающие непосредственно на ощущаемые раздражители, и так называемое, исполнительное поведение, вызванное спонтанно организмом, активно существующим в среде. Павлов и Уотсон ставили условную реакцию на первый план в своих идеях. Скиннер, наоборот, подчеркивал, что поведение в реальности слишком редко связано с простыми пусковыми раздражителями. Согласно ему, действие побуждается или подавляется последствиями, которые оно повлечет за собой. Если эти последствия приятны для организма, это увеличивает вероятность проявления такого поведения в подобных ситуациях в будущем. Поэтому приятные последствия, Скиннер назвал подкреплением. Неприятные, в свою очередь, снижают вероятность проявления поведения такого типа. В этом случае, Скиннер говорит о негативном подкреплении.

Скиннер доказал этот принцип экспериментально в раннем эксперименте, касающемся инструментального обучения. Он посадил голубей, в специально сконструированный ящик, так называемый Skinner Box. В ящике находился кружок. Когда к кружку прикладывалось давление, автомат высыпал небольшое количество корма. Было замечено: вначале голуби бесцельно двигались в разных направлениях, в определенный момент случайно включив механизм. И уже после нескольких нажатий, птицы по всей вероятности поняли, что они получают пищу, надавливая на кружок. С этого момента большую часть времени они проводили нажимая на него. Второй вариант этого эксперимента был основан на том, что когда после предупредительного сигнала, на кружок никто не давил, птиц подвергали электрошоку. Также и в этих условиях голуби постоянно нажимали на кружок.

Бейтсон критиковал такие теории обучения, обвиняя их в том, что они занимаются усвоением только одного паттерна поведения. Процесс обучения более сложен. Чтобы это доказать, он указал на интересное явление, наблюдаемое в психологических лабораториях и:

"[…] находящееся на несколько более высоком уровне абстракции и обобщения, чем те которые должны были объясняться, вышеописанными экспериментами. Банальным будет утверждение о том, что объект экспериментов - животное или человек, после многих попыток становится все лучше. [...] определенным образом, он учится [...] учиться. Не только для решения проблем перед которыми ставит его исследователь, причем каждое решение это часть простого обучения, однако кроме этого он приобретает все больше опыта в их решении. Частично, ссылаясь на гештальт - теорию, частично на антропоморфические иерархии, мы можем сказать, что объект учится ориентироваться в определенных типах контекста или получает обзор контекстов решения проблем. На жаргоне данного реферата, можно сказать, что он сформировал привычку к поиску скорее контекстов или последствий такового, нежели другого типа или привыкал к интерпункции течения событий из которого следовали определенные повторения, наступающие в осмысленной последовательности" .

Бейтсон выделял, таким образом две формы обучения, находящиеся на различном уровне абстракции: прото - деутерообучение (В позднейших доработках своей теории, Бейтсон использовал понятие "обучение 2"). Протообучение включает простое присвоение новых способов поведения или реакций. Деутерообучение - формирование способов восприятия, паттернов чувств и убеждений. Они укоренены, в повторяющемся опыте с подобными контекстами обучения. Опираясь на опыте Эрнеста Р. Хилгарда и Маркеса, Бейтсон выделил вначале четыре главных контекста позитивного обучения:

1. Классические контексты Павлова: Применение раздражителей или подача корма зависят лишь от плана эксперимента. Животное, участвующее в эксперименте, остается пассивным. Оно никак не влияет на течение событий.

2. Контексты инструментальной награды: Раздражитель (например, возникшая проблема) вначале, как правило, неясен. В случае, когда животное исполнит требуемое действие, оно награждается. Последовательность событий, таким образом, зависит от поведения животного

3. Контексты инструментального избегания: Если животное не выполнит после определенного раздражителя (например, предупреждающего сигнала), определенное действие (например, надавливания на кружок), наступает неприятный опыт (например, электрошок). Животное не влияет на появление предупредительного сигнала, однако может избегнуть неприятного опыта, если после раздражителя - указателя поведет себя соответственно.

4. Контексты обучения серийного и механического. Процесс обучения, в этом случае, происходит посредством постоянно повторяющегося определенного поведения (К ним относятся, например эксперименты по присвоению бессмысленных силаб, которые велись во время ранних исследований мозга).

Бейтсон ввел результаты своих наблюдений в эту формальную описательную схему. Теперь он мог свести существенные черты культуры к контекстам обучения и происходящим отсюда способам восприятия. Берман пишет:

"Бейтсон заметил, что западные культуры функционируют согласно путанице принципов инструментального поощрения и избегания. Их граждане учатся искусству манипуляции окружением согласно принципам деутерообучения и им трудно представить, что реальность может быть построена на совершенно иной основе. [...] Большинство из нас родившись в западных промышленных обществах, были воспитаны на инструментальных паттернах, в силу чего мы их не замечаем. [...] Они для нас естественны, и поэтому невидимы”.

Культура на Бали сформировалась в результате объединения механической науки и инструментального избегания. Контексты инструментального избегания были важны, поскольку балийцы, в принципе воспринимали мир опасным. Бесконечные ритуалы и вежливые жесты служили избеганию вездесущего риска ошибки. На эту опасность балийцы отвечали суровым кодексом поведения, отличавшимся необычными воспитательными практиками. С момента рождения, например у балийских детей блокируют спонтанное поведение. Слова, жесты, позы до тех пор поправляются взрослыми, пока в мельчайших деталях не будут соответствовать культурным ожиданиям. Механическое обучение проходило, таким образом, в течении всего детства. Такой тип познавательного опыта вел - согласно Бейтсону - к обучению детей

"[..] что жизнь не состоит из отдельных последовательностей, завершающихся удовлетворением, а скорее основана на механических последовательностях, которые сами являются носителями удовлетворения".

Культуры это лишь одна из возможностей, по отношению к которым можно применить классификацию контекстов науки. Тезисы Бейтсона можно также перенести на отдельные личности. Выражения типа: "Он пессимист" или "он активен" говорят сами за себя. Имплицируя связь между характером и восприятием реальности. Берман пишет на эту тему:

"Человек, обучаемый постановщиком эксперимента Павлова, обладал бы фатальным взглядом на мир. Он бы верил, что ничем невозможно повлиять на его состояние. Для такого человека реальность состояла бы вероятно в интерпретации знаков. Человек, которого бы стал тренировать Скиннер, был бы более активным в рассмотрении своего мира, но не менее суровым в оценке реальности. [...] Доминирующий, уступчивый, пассивный, и эксгибиционистский - все эти описания также являются чертами характера и типами определения реальности и все присваиваются деутероспособом с раннего детства. [...] Если мы росли с инструментальным взглядом на мир, мы будем соответственно вести себя относительно нашей общественной среды, рассматривая ее так, чтобы получить позитивную поддержку. Если наши принципы не подтверждаются, мы не изменим свой взгляд на мир, но признаем однако за аномалию негативный резонанс или его отсутствие. Таким образом, мы избавимся от угрозы для нашего способа' видения мира, являющегося одновременно образом структуры нашего характера. Ни врач, ни хирург не откажется от магии или науки, если собственные методы не помогают. [...] Поведение, говорит Бейтсон, контролируется обучением 2 и формирует полный контекст таким образом, чтобы он соответствовал нашим ожиданиям. Неизменяемый характер деутерообучения, имеет такую силу, что в нормальном случае его нельзя победить и обычно он остается с нами от колыбели до гробовой доски. Многие переживают переход в иную веру, заменяя одну парадигму другой. Но независимо от парадигмы, человек не освобождается от образцов деутерообучения и будет идти по жизни в поиске фактов подтверждающих их".

Итог

Приостановимся здесь ненадолго и подведем итог наших рассуждений. В «Нейвен» Бейтсон продемонстрировал, как можно рассмотреть поведение человека в рамках обширного паттерна связей. При этом он полностью порвал с традиционными психологическими объясняющими моделями, поскольку, как правило, эти модели исключают человека из его непосредственного общественного и культурного контекста. Согласно Бейтсону, такая искусственная изоляция ошибочна. Он был убежден, что поведение человека можно понять лишь когда оно будет рассмотрено по отношению к его непосредственному окружению.

То же касалось переживаний и поведения, отступающих от норм. В своей статье, Moral and National Character (Мораль и национальный характер, 1942 года) Бейтсон писал:

"Мальчик, воспитание которого в публичной английской школе закончилось поражением, реагирует на публичную систему образования, даже если первоначально корни его расстройства лежали в неком случайном травматическом событии. Принятые им модели поведения, возможно, не являются последствиями норм, которые он хочет нарушить в школе, но это непосредственная реакция на эти нормы. Он может (и часто это делает), присваивать себе паттерны, являющиеся полной противоположностью принятым правилам. Однако не возможно этому мальчику принять несущественные паттерны. Он может стать плохим учеником публичной английской школы, может заболеть психически, но характер его нарушений будет систематически сравниваться с нормами, каким он противопоставлял себя. Поэтому мы можем описать его характер, утверждая, что он систематически опирается в такой же степени на стандартный характер публичной школы, как и характер латмулов одного пола, систематически опирается на характер противоположного пола. Характер мальчика регулируется мотивами и паттернами отношений царящих в обществе, в котором он живет."

Традиционный анализ искусственно разделяет такие контексты. Возникший, таким образом, пробел в понимании должен быть заполнен внутренними объясняющими единицами.

Примером являются три инстанции в модели Фрейда. Отступающие от норм переживания и поведение рассматриваются как наследие внутренних психических конфликтов. В 1984 году Ставрос Ментцос описал этот взгляд так:

"Мы определили конфликт как столкновение противоположных тенденций (влечений, искаженных побуждений, нужд, интересов или, иначе говоря, мотивационных файлов). Мы знаем, что Фрейд в своей структурной модели пытался свести различные психические тенденции к трем инстанциям. Согласно этому, эго представляет требования реальности, это слитная система функций, служащих подстройке к среде и посредничеству импульсам влечения и внешнему мира. Ид - полностью неорганизованный первичный источник энергии влечения. Оно - противоположность организованной и решающей проблемы инстанции эго. Наконец, суперэго это структура, находящаяся над эго, состоящая из суммы, неосознанно принятых и закрепленных запретов и правил. В моделях такого типа можно теоретически рассматривать различные виды интрапсихических конфликтов, как конфликт между тремя инстанциями. Согласно этому можно выделить три их типа:

1. Эго против ид: эго часто оспаривает импульсы влечения, защищаясь перед ид, например, когда необходимо отдалить удовлетворение, поскольку его немедленное исполнение связано с социальной или физической угрозой.

2. Супер эго против ид: Суперэго обращается против импульса влечения и таким образом против ид, и вследствие этого вызывает, например неожиданно проявляющуюся импотенцию, поскольку удовлетворение непосредственным или косвенным образом (символически), означало бы нарушение табу.

3. Эго против суперэго: например во время невроза или депрессии, эго защищается не только от ид, но и от ритуальных средств помощи, навязываемых суперэго".

Бейтсон показал, что понятия Фрейда, прежде всего, в их причинном применении, имеют очень мало общего с тем, что в определенный момент, действительно происходит. Согласно ему, объясняющие паттерны Фрейда, вводят скорее порядочный хаос.

Во-первых, они обладают характером спекулятивных абстракций. В связи с этим, уже по определению, они не подвержены наблюдению. Хотя человеческое поведение можно интерпретировать в этом смысле, однако нельзя наблюдать борьбу между тремя инстанциями.

Во-вторых, в объяснениях Фрейда была обнаружена принципиальная логическая ошибка, которую уже Уайтхед назвал "ошибочным результатом несоответствующей конкретности" - абстракции, освещающие лишь одну определенную точку зрения исследователя, таинственным образом становятся освобождающими или причинными факторами. Одно дело дать определенным явлениям названия вроде суперэго, эго и ид. Другое - превратить эти термины в действующих протагонистов, "принимающих участие в кажущейся мифической битве". Бейтсон считал что недопустимо смешивать различные уровни логики. Абстракции не должны приниматься за действующие объекты! В связи с чем он писал:

"Все мы свободно подбираем слова в выражениях типа: война на экономической основе, экономическое поведение, был под влиянием своих чувств, его симптомы являются результатом конфликта между его суперэго и ид. ([...] Психоанализ явно ошибается, когда применяет слишком короткие слова и поэтому кажущиеся более конкретными чем являются на самом деле)".

Бейтсон выбрал иной путь. На Бали он наблюдал и описал процессы интеракции, протекающие в период раннего детского воспитания. Это привело его к новой интерпретации классических теорий обучения. Таким образом он смог объяснить как усваиваются и в какой взаимной зависимости находятся стандартные культурные формы контакта, способы восприятия, черты характера и системы убеждения.

Без ответа однако в дальнейшем остается вопрос, как можно понятийно определить эти научные достижения. Существенный прогресс здесь внесло развитие кибернетической мысли.

Кибернетическая перспектива в сороковые годы

В 1942 году Бейтсон встретил Уоррена МакКаллоха и Джулиана Бигелова. Во время конференции, организованной Джосиа Мэйси, Дж. Фундейшен в Нью Йорке они обсуждали кибернетическое понятие обратной связи (feedback). Бейтсон быстро понял которое значение имел этот термин для его исследований. В конце 1945 года он предложил Франку Фремонт-Смиту из Мейси Фундейшен организовать на эту тему семинар. Он в свою очередь проинформировал Бейтсона, что как раз готовит такую встречу. Бейтсон был приглашен и таким образом был удостоен чести участвовать в одной из знаменитых "Мейси Конференсиз он Кибернетике". Совместно с МакКаллох, Норбертом Винером, Эвелин Хатчинсон, Маргарет Мили другими он занимался кибернетикой во время серии конгрессов.

Предметом этой новой исследовательской философии было функционирование простых и сложных систем. Под понятием система понималась совокупность совместно работающих элементов, в который изменение одного из них вызывает изменение всех остальных элементов.

Для системно-теоретических решений в значительной степени несущественно, что считается системой (элементом). Межгосударственные коалиции, институции, семьи, организмы и т.д., имеют общие черты, в них происходит перераспределение информации между составляющими элементами (правительствами, учреждениями, людьми, органами, клетками, частями машин и т.д.). Процесс передачи информации называют обычно коммуникацией.

Поэтому необходимо принципиально начать рассуждения с определения ограниченной структуры элементов системы. Эти элементы имеют индивидуальные черты и взаимно связаны коммуникационной сетью. Эта сеть отличает систему от неупорядоченного собрания элементов.

Поведение системы зависит от коммуникации между ее компонентами. Элементарный обмен информацией происходит по кругу. Если где-то происходит изменение эта информация распространяется внутри сети коммуникации. Таким образом вызываются изменения в других элементах. Они, в свою очередь, передаются снова в точку выхода. В упрощении, такая структура называется петлёй обратной связи.

Системы вступают в коммуникацию также со средой. В этом случае воздействие среды на систему это входные данные (input), а воздействие системы на среду это выходные данные - результаты (output). Они снова превращаются во входные данные (input) для системы и т.д. С точки зрения кибернетики эта обратная связь - основа всех целесообразных процессов и тем самым человеческого поведения.

На Бейтсона произвела впечатление системно-теоретическая концепция. Его целью было перенесение, в модифицированной форме, принципов кибернетики на гуманитарные науки. Он считал, что многие явления можно начать изучать заново. Поскольку межчеловеческие и общественные системы (государства, семьи, супружеские пары...), с точки зрения теории систем, конструируются прежде всего посредством обмена информацией, Бейтсон решил полностью сконцентрироваться на изучении коммуникации.

Объединенная теория коммуникации

В 1949 году психиатр Юрген Руеш пригласил Бейтсона в Ленгли Портер Клиник в Сан Франциско. Руеш прибыл в США из Европы. Он видел, как сильно клиническая работа в Америке отличается от работы, укоренённой в европейской традиции. Результатом этого наблюдения стала идея исследовать психиатрию и психотерапию в широком общественном и культурном контексте. Поскольку Бейтсон также интересовался этим вопросом, между ними возникло двухлетнее сотрудничество. Оба исследователя поставили своей целью создание обобщенных теоретических рамок для общественных наук. При этом заново должна была быть определена позиция психиатрии на полном конфликтов пространстве между сконцентрированной на личности и общественно-культурной точкой зрения.

В 1951 году вышел сборник Communication: The Social Matrix of Psychiatry (Коммуникация. Социальная матрица психиатрии). Это пионерская работа в области объединенной теории человеческой коммуникации. В свободно связанных между собой эссе, Бейтсон и Руеш выдвигают ряд тезисов, которые могли стать основой для дальнейших исследований.

Проект Руеша и Бейтсона возник в результате убеждения в том, что работа психиатра требует постоянного уделения внимания физическим, психическим, общественным и культурным аспектам жизни пациента. Все эти аспекты рассматриваются рядом отдельных наук. Разнородность теорий однако приводила к большим недостаткам: антропологи изучали культуры, социологи общества, психологи занимались группами и групповыми процессами. Психоаналитические теории возводили на первый план интрапсихическую организацию отдельных личностей, в то время как психиатрия искала, прежде всего, органические причины в основе нетипичных переживаний и поведения. Каждое направление исследований занималось отдельными аспектами, формируя свою систему основных понятий. В зависимости от перспективы, по-разному определялся предмет исследований. Таким образом возникло множество неполных дисциплин, которым не хватало общих основ. Таким образом, сотрудничество их представителей было невозможным.

Бейтсон и Руеш хотели заполнить этот пробел. Они разработали общую модель интеракции, в центре которой находилось понятие коммуникации, определенное в системно-теоретических рамках. Идея учиться у коммуникации, центра тяжести теории мышления в гуманитарных науках, возникла на основании утверждения о том, что жизнь человека без коммуникации была бы попросту невозможна. С самого начала своего существования человек впутан в сети вербальной и невербальной коммуникации. Это делает его членом общества, культуры, семьи. Без коммуникации - языковой или невербальной, человек не был бы в состоянии выжить. Как продемонстрировал Бейтсон, огромные различия между людьми различных культур, были главным образом результатом различного коммуникационного опыта. Во время коммуникации с другими и с самим собой, формируется способ мышления, ощущения и акцептации потока восприятия. Только во время коммуникации становится возможным ощущение собственной реальности и сохранение личности.

Вместе с применением правил кибернетики, для описания правил коммуникации, Бейтсон и Руеш создали новую парадигму исследования человеческих переживаний и поведения. Человеческий организм они стали рассматривать как систему обработки информации.

Внутренние процессы (мышление, ощущение, представление...) воспринимались, как поток обратной связи внутри нервной и гормональной систем.

Кроме того, нервная система постоянно взаимодействует со средой. Раздражители из среды кодируются в форме электрических нервных импульсов и посылаются через соответствующие нервные пути в центральные структуры мозга. Во время комплексных процессов обработки информации кодированная информация уходит от них к эффекторам. Функции коммуникационных каналов выполняет нервная система, а в случае гормональной коммуникации - кровеносная система. Результаты поведения (output), становятся снова входными данными (input) для системы "человек". Процесс имеет саморегулирующийся характер.

Эти, происходящие вне сознания процессы, подвергаются также влиянию опыта. Воспоминания, способы восприятия, привычки и ценности влияют, как на бессознательную ориентацию органов чувств и внимания, так и на обработку поступающей информации в центральной нервной системе. Другими словами: человеческие переживания обусловлены, по крайней мере, в той же степени прошлыми переживаниями, как и актуальной средой. Воспоминания и чувственный опыт здесь и сейчас постоянно сплетаются в субъективном переживании ситуации.

Однако что мы получили благодаря этой базовой идее? Можно задаться вопросом, почему недостаточно, обращаясь к традиционным исследовательским концепциям, определить человека, как существующее для себя и имеющее определенные черты отдельное существо? Ответ напрашивается сам собой: коммуникационно-теоретическая концепция Бейтсона и Руеша изменила взгляд на психопатологические явления. Теперь стало возможным принципиально воспринимать их как процессуальные. С системно-теоретической точки зрения, тревога, навязчивые мысли, вредные привычки и т.д. не являются недугами, которые можно подавить, контролировать или лечить фармакологически. Все эти нарушения это процессы, которые постоянно специфическим образом активируются тем, человеком, который ими поражён. Бейтсон и Руеш подали в этом контексте мысль, о том, чтобы изучить, каким образом проявляются психопатологические симптомы. Вместо того, чтобы искать причины симптома или проблемы, необходимо скорее спросить, каким собственно образом удается человеку, от них страдающему, сохранить несоответствующее или деформированное восприятие реальности.

Эта перспектива имеет свои последствия в терапевтической практике. С точки зрения Бейтсона и Руеша, переживания и поведение, отступающее от нормального, также возникают в форме последовательного потока событий. Такой поток конструируется человеком "больным", на основе специфической практики обучения (в деутеро форме) снова и снова, таким образом, что используя прежний опыт и связанные с ним ожидания, ему удается это скрыть. Другими словами, люди ведут себя в данной ситуации относительно того, как они ее воспринимают. Одновременно, однако они склонны видеть мир таким, каким по их мнению он должен выглядеть. Психотерапевтически вызванное изменение будет, таким образом всегда, согласно авторам, прежде всего изменением в способе восприятия реальности клиентом. Целью любой терапии, согласно Бейтсона и Руеша, станет повторная регулировка процессов обработки информации.

Двигателем перемен, к которому стремятся, служит для терапевта коммуникационный обмен с клиентом во время специфической встречи. Мастерство терапевта заключается в том, чтобы провести сеанс таким образом, чтобы исходящая от терапевта информация помогала клиенту подстроить свои интраперсональные и интерперсональные процессы коммуникации соответственно ситуации.

Главной проблемой остается однако, постоянное определение, каким образом происходит коммуникация, приводящая к переменам. Поэтому кажется необходимым анализ самого терапевтического процесса, особенно с учетом коммуникационно-теоретических точек зрения. Теоретически, это открывает возможность вести научно-обоснованный анализ успешной психотерапевтической практики. Это и был проект, за реализацию которого взялись в начале семидесятых годов Бэндлер и Гриндер.

Исследования шизофрении и возникновение гипотезы двойной связки

После завершения работ с Руешем, Бейтсон собирался создать основные понятия для изучения процессов коммуникации и их правильности. Однако, как это сделать? Он решил изучить коммуникацию шизофреников, где сильнее всего нарушаются правила контакта. Контраст между нормальной и нарушенной коммуникацией, согласно допущениям, должен ярко продемонстрировать основные элементы.

В 1952 году Бейтсон начал исследования над «парадоксами абстракции в процессе коммуникации». Совместно с химиком Джоном Уиклендом и психиатрами Уильямом Фраем и Джеем Хейли (John H. Weaklend, William F. Fry, Jay Haley), он сформировал для этой цели исследовательскую группу. В половине пятидесятых годов к ним присоединился Дон Джексон (Don D. Jackson).

Вначале группа изучила, в рамках небольшого исследования, идею о том, что решающую роль в идентификации смысла передаваемой информации играют коммуникационные рамки . Согласно этому тезису, рамки содержат указания о способе, каким сообщения могут быть интерпретированы. Давая воспринимающему информацию, указания, с помощью которых он может упорядочить свое восприятие и понять смысл произнесенных слов.

Возник однако вопрос, каким образом такие рамки конкретно коммуницируются. Было ясно, нечто должно происходить в некой форме мета коммуникации. Другими словами: необходимо было исходить из того, что любая информация содержит указания о том, как нужно ее понимать. В случае человеческой коммуникации, это означает, что подобные указания могут быть акцентированы:

а) вербально (например словами: "Ты наверно спятил, но это конечно лишь шутка".),

б) невербально (например когда предложению: "Ты сошел с ума" сопутствует дружеская улыбка и шутливый тон) или

в) с помощью контекста (например вопрос: "Как поживаешь?" может быть понят по разному, если при одинаковых невербальных средствах выражения, будет высказан во время случайной встречи на улице далекого знакомого или в начале встречи у психотерапевта).

Группа Бейтсона допускала, что шизофреники не способны правильно определять мета-коммуникационные рамки. В работе The Epidemiology of Mental Health (Эпидемиология психического здоровья) Бейтсон пишет:

"Обычно говорят, что шизофреники страдают от слабости "я". Слабость "я", мной воспринимается здесь, как затруднение в идентификации и интерпретации тех сигналов, которые должны показывать человеку к какому типу информации принадлежит данная новость. [...] Например, пациент приходит в больничную столовую и девушка за прилавком спрашивает: "Чем я могу вам помочь?". Пациент не уверен, к какому виду информации отнести такой вопрос: является ли эта коммуникация ловушкой или это указание на то, что она хочет с ним переспать? Или же это было предложение чашечки кофе? Он слышит слова и не знает, как их понимать. Он не способен понять абстрактные формулировки, которые большинство из нас применяют ежедневно. Мы однако не способны прочесть их смысл так, чтобы осознать откуда нам известно о каком виде коммуникации идет речь. То есть, как если бы мы просто верно угадывали. [...] Трудности, с интерпретацией сигналов такого типа, по видимому является центром проблемы синдрома, характерного для группы шизофреников, что дает основания, для того, чтобы в течении исследований исходить от этой формально определенной симптоматики к этиологии".

Однако, каким образом возникает эта проблема у шизофреника? Бейтсон описывает свои наблюдения семьи пациента, давшие ему первые указания о контексте обучения, приводящему к такого типа нарушениям. Бейтсон провожал пациента домой. Тот жил в красивом типовом доме, перед которым находился идеально постриженный газон. Внутри царил идеальный порядок. Бейтсон вспомнил один из тех домов - моделей, которые продавцы недвижимостью показывают своим клиентам, чтобы продать другие. Когда мать пациента вернулась домой, Бейтсон почувствовал себя не в своей тарелке. Он почувствовал себя чужим и решил немного прогуляться и купить ей подарок. Продолжение встречи он описывает так:

"[...] я начал думать, как можно изменить эту ситуацию, о чем и как я мог бы прокоммуницировать? Я решил принести, что-нибудь красивое и неупорядоченное. При попытке реализовать эту идею я понял, что для этого подойдут цветы, и купил несколько гладиолусов. Когда я забирал пациента из дома, я подарил его матери цветы, говоря, что желал бы, чтобы в ее доме было бы что-нибудь одинаково красивое и в то же время неупорядоченное. "О! - ответила она - цветы вовсе не будут неупорядоченными. Если какой-то из них завянет его можно отрезать".

В этом событии интересным является не то, что ее слова говорили о кастрации, а то, что я оказался в положении, где мне пришлось объясняться, хотя повода к этому не было. Это значит, что она уловила мои слова, упорядочив их по своему. Она изменила этикетку, определяющую тип коммуникации и я думаю, что это она делает постоянно. Она без устали принимает взгляды других людей и отвечает на них, как если-бы они были или проявлением слабости со стороны говорящего, или нападками на нее, которые необходимо обратить во вред собеседнику".

Бейтсон заметил, что многолетние интеракции такого типа могут вызвать неспособность пациента к правильному пониманию мета-коммуникационных рамок.

В опубликованной в 1956 году статье, Toward a Theory of Schizophrenia (К теории шизофрении), такого типа паттерны интеракции были впервые формально описаны под названием двойной связки, как шизофреногенные контексты обучения. Бейтсон, Хейли и Уикленд представили их образно:

"Молодого мужчину, который только что пришел в себя после тяжелого приступа шизофрении, посетила в больнице его мать. Он обрадовался ее визиту и импульсивно обнял ее рукой, отчего она окаменела. Он убрал свою руку, а мать спросила: "Ты меня больше не любишь?" Мужчина покраснел, а она сказала: "Дорогой, ты не должен так легко расстраиваться и бояться собственных чувств". После этого происшествия пациент не был в состоянии остаться с ней более чем на несколько минут и после ее ухода напал на ассистента и был заперт в ванной".

Проанализируем эту интересную сцену еще раз в медленном темпе. Пациент обрадовался визиту матери. Свои чувства он выражает спонтанным, невербальным жестом, объятием. Мать выглядит окаменевшей. Такая невербальная реакция показывает всем, что она решительно не чувствует себя хорошо от такой эмоциональной близости с сыном. Невербальная реакция сына абсолютно соответственна. Сын отстраняется от матери. Теперь наступает вербальный комментарий матери. Она задает риторический вопрос: "Ты меня больше не любишь?" Сын верно реагирует на этот вопрос, поскольку мать вербально отрицает свою невербальную коммуникацию. Кроме того ее вопрос суггестивен, поскольку содержит два упреждения: (1) в поведении сына не хватает реальной связи с ее поведением и (2) поведение сына это акт отрицания, который можно объяснить лишь отсутствием любви к ней. Открытые вопросы (например: "Что случилось, что ты опять от меня бежишь?") дали бы сыну возможность рассказать ей, как он прочувствовал данную ситуацию. Они оба смогли бы войти, таким образом, в акт метакоммуникации. Вместо этого, мать сейчас же объясняет невербальную реакцию сына, его беспомощную растерянность, как страх перед чувствами. Таким образом, она не дает ему возможности сказать об этой, возникшей последовательности интеракций. Кроме того, она сомневается в его способности воспринимать эмоции. Последствием этого является чувство беспомощности сына.

Бейтсон и его коллеги, заметили также, что семьи шизофреников имеют несколько видимых характерных черт. Особенно выразительным является страх матери перед собственными слабыми, отталкивающими или даже враждебными чувствами по отношению к ребенку. Результатом такого страха будет невербальное бегство, в то время когда ребенок ищет ее близости. Одновременно она отрицает собственную позицию, стараясь вести себя внешне как любящая мать. Свое отталкивающее невербальное поведение такие матери вербально представляют так, чтобы казалось что они хотят для ребенка как лучше. Как правило, здесь всегда не хватает человека, поддерживающего ребенка, противостоящего противоречивым коммуникациям. Бейтсон и его коллеги иллюстрируют это так:

"Если мать по отношению к ребенку чувствует враждебные (или слабые) чувства, ощущая необходимость отворачиваться от него, она может сказать: "Иди поспи, ты очень устал, я хочу чтобы ты отдохнул". Такая, кажущаяся заботливой фраза, должна скрывать чувство, которое можно выразить словами: "Уйди с моих глаз, я не могу тебя видеть". Если бы ребенок мог правильно распределить ее мета-коммуникационные сигналы, то предстал бы перед фактом того, что мать его отталкивает и обманывает своим полным видимой любви поведением. Ребенок был бы наказан, если бы научился верно определять типы коммуникаций. Он однако, примет скорее утверждение о том, что он устал, нежели поверит в то, что его мать лжёт. Это означает, что ему приходится обманывать самого себя о своем внутреннем состоянии, чтобы поддержать ложь своей матери. [...]

Для ребенка, также не будет выходом признать за правду, симулированную любовь матери. Если он неверно распознает поведение матери и приблизится к ней, то вызовет в ней ощущение страха и беспомощности и она отвернется от ребенка. Если же ребенок отвернется от нее, мать воспримет такое бегство, как то что она не является любящей матерью. Тогда или ребенок будет наказан за то что отвернулся от нее или она приблизится к нему, чтобы сильнее привязать его к себе. Если они действительно сблизятся друг с другом, то мать вновь будет стараться создать дистанцию. Ребенок будет наказан если верно поймет смысл коммуникации и будет наказан если поймет неверно - таким образом он пленён в двойной связке" .

Этих примеров достаточно для того, чтобы провести общую характеристику ловушки такой связи. Прежде всего, это должен быть союз, который для "жертвы" является субъективно необходимым, чтобы переживать, то есть она не может освободиться из этой ловушки, покидая место действия. Внутри союза, жертва находится в ситуации где ее партнер или партнерша выражает два типа, взаимно противоположных коммуникаций. Мета-коммуникация невозможна, поскольку жертва не в состоянии ее провести или же партнер или партнерша активно ей в этом мешают.

После многолетней привычки к подобным паттернам, уже не нужны, согласно авторам, все их элементы. Жертва научилась воспринимать мир по схеме двойной связки. Практически любой части этого процесса достаточно, чтобы ввести ее в панику, чтобы она почувствовала себя беспомощной, раздраженной и злой. В случае шизофрении, такой паттерн несовместимых приказаний может быть перенят голосами галлюцинаций.

Двойная связка интересным образом проявляется также в контакте терапевта с шизофреником. Авторы обращают внимание на то, что больничная среда сама постоянно её вызывает:

"С перспективы этой гипотезы, мы задаемся вопросом, какие последствия несет врачебное "желать лучше" для шизофреничного пациента. Поскольку больницы существуют как для пользы пациентов так и персонала, иногда происходит столкновение их интересов. Для блага пациента предпринимаются действия, цель которых облегчить работу персонала. Мы склоняемся к утверждению, что шизофреническая ситуация всегда возникает, если систему создают для целей больницы, а пациента уведомляют, о том что предпринятые шаги принесут ему пользу. Такой тип лжи провоцирует пациента на ту же реакцию, как и в ситуации двойной связки, а его реакция будет в этом смысле шизофренической, поскольку будет непосредственной, и пациент не поймет, что был обманут" .

Кроме этого, Бейтсон и его коллеги указали, что коммуникационные аспекты гипотезы двойной связки могут помочь в разработке новых терапевтических техник. В этом контексте они вспомнили работу Милтона Эриксона, который постоянно, целенаправленно втягивал пациентов, в так называемые терапевтические двойные связки, чем заставлял их реагировать по иному, иначе нежели раньше. Однако такого вида действия, в те времена, были еще счастливым случаем. Поэтому авторы пишут:

"Многие из исключительно верных терапевтических шахматных ходов, какими терапевты начинают лечение, кажутся интуитивными. Мы разделяем надежду большинства терапевтов, которые не могут дождаться дня, когда подобные поступки гениев будут настолько хорошо понимаемы, что смогут быть систематизированы и введены в обычную практику".

Дальнейшее развитие гипотезы двойной связки после ее публикации

После опубликования гипотезы двойной связки, группа Пало Альто старалась определить ее результаты. В это же время Дон Д. Джексон, совместно с Джулесом Рискиным и Вирджинией Сатир, создали в ноябре 1958 года Mental Research Institute (MRI) в Пало Альто. В нем они пытались выяснить связь между болезнью, здоровьем, и семейными паттернами интеракций.

Вначале работы MRI концентрировались около двух центров. Вирджиния Сатир, которая уже долгое время собирала опыт в терапевтической работе с семьями, управляла педагогическим отделением. Прежде всего, ее интересовало практическое дополнительное обучение для групп психиатров. Отдел исследований, в свою очередь, избрал своей целью отработку теоретических основ семейной терапии. С помощью материала работы, который доставляла Вирджиния Сатир, развилась практическая теория прагматики человеческой коммуникации. При этом, жестко придерживались концепции Бейтсона, который наряду с Хейли, Фраем и Уиклендом, занял своего рода, пост консультанта в MRI. Институт посещал иногда Милтон Эриксон, методы которого уже давно изучали Хейли и Уикленд.

В 1962 году к группе MRI присоединился Поль Вацлавик. Он родился в 1921 году в Виллач в Австралии. В 1949 он получил в Венеции звание доктора философии, на основании работы о философии языка и логике. Дальнейшие годы он провел в институте Юнга в Цюрихе. Там он изучал психоанализ и в 1954 получил диплом аналитика. Потом он выехал в Центральную Америку и несколько лет преподавал психотерапию и психоанализ в государственном университете Сан Сальвадора. В то время он познакомился с работами Бейтсона. В 1960 году он перешел в Institut for Direct Analiysis в Филадельфии. Там, на основе анализа фильмов, совместно с Альбертом Шефленом он изучал отношения врач - пациент, в процессе терапии. В рамках этой работы он познакомился с Доном Д. Джексоном, который уговорил его работать в MRI. Таким образом Вацлавик стал членом исследовательской группы.

В этот период основное внимание в MRI, всё чаще, уделяли методологии изменений. На первом плане интересов института стали появляться стратегии перемен в контексте практического применения. Бейтсон, который считал себя прежде всего эпистемологическим исследователем коммуникации, в этот период отошел от работ в MRI. Для него, психиатрия была лишь частью области применения его теории.

Его место в институте занял Хейли. Совместно с Джексоном он стал руководить новым журналом "Family Process". MRI, во всё большей степени становился пионером нового течения психиатрии. В 1965 году к работе в институте приступил Карлос Е. Слузки (Carlos Е. Sluzki), психиатр и психоаналитик из Буэнос-Айреса.

В половине шестидесятых в институте произошли резкие перемены. Почти все основатели покинули его, приступив к собственным исследованиям: вначале вслед за Хейли, перешел в Child Guidance Clinic при University of Pennsylvania в Филадельфии, Сальвадор Минухин. Он проводил там семейную терапию и обучал терапевтов. После преподавания на антропологическом факультете университета в Стэнфорде в Пало Альто, он стал профессором психиатрии в университете Мериленд и директором Family Therapy Institute в Вашингтоне. Вирджиния Сатир покинула MRI в 1966, посвятив себя развитию своей теории Терапии Целой Семьи. Также Вильям Ф. Фрай и Джульс Рискин вскоре покинули институт.

Теперь функции управления MRI перешли к Вацлавику. В институте уже работали другие исследователи. Именно они вместе с Дженет X. Бивин и Доном Д. Джексоном опубликовали основополагающую работу теории коммуникации Pragmatics of Human Communications. A Study of Interactional Patterns, Pathologies and Paradoxes (Прагматика человеческой коммуникации. Изучение паттернов интеракции, патологии и парадоксов). Вскоре после выхода этой книги, Джексон покончил жизнь самоубийством. Книга пробудила интерес многих терапевтов, практикующих психотерапию на системно-теоретической основе. Впервые взгляды группы Пало Аль-то были систематизированы и было изложено их значение для теории и практики психотерапии. Большинство из них публиковалось до этого в форме лекций или статей в журналах. Теперь новые концепции предстали перед широкой публикой.

Еще в том же самом году, возник Brief Therapy Center (Центр Краткосрочной Терапии). Вначале это должна была быть психотерапевтическая клиника. В действительности, центр служил научным полигоном MRI. Здесь изучали, прагматически ориентированные стратегии изменений. Вацлавик, Уикленд и Фи, так описали свою теорию:

"С самого начала, условием нашей работы была необходимость применения одного языка. Будучи членами MRI, мы уже несколько лет изучали человеческую коммуникацию, в особенности в терапии супружеских пар и семей, так же, как мы проводили исследования в рамках, так называемой, группы Пало Альто под управлением Грегори Бейтсона и Дона Д. Джексона. Это означает, что уже с самого начала, мы склонны были больше внимания уделять процессам и структуре поведения, нежели их содержанию. Наибольшее значение мы придавали событиям "здесь и сейчас", нежели прошлому. Не менее важным для нашей работы было то, что все мы обладали практическим опытом и образованием в области гипнотерапии. Это означало, что с одной стороны, благодаря этому мы проводили верные непосредственные интервенции, что некоторыми было признано манипулированием, а с другой стороны дало нам возможность познакомиться с гениальными и необыкновенными методами Милтона Эриксона, влиянию которого мы многим обязаны".

Результаты исследовательских работ были опубликованы в 1974 году Вацлавиком, Уиклендом и Фишем, под титулом Change. Principles of Problem Formation and Problem Resolution (Изменение. Принципы формирования и разрешения проблем).

Формальное описание интеракций, имеющих место во время терапевтического процесса между терапевтом и клиентом, не было однако в то время предметом исследований. Этот, в принципе совершенно логичный шаг, сделали лишь в середине семидесятых годов Ричард Бэндлер и Джон Гриндер, тем самым дополняя открытую гипотезу, которую Бейтсон уже в 1960 году сделал предметом дискуссии. В реферате о групповой динамике шизофрении Бейтсон сказал:

"Любая коммуникация [...] может быть магическим образом модифицирована с помощью соответствующей ей коммуникации. Во время этого семинара мы обсуждали различные черты интеракции с пациентом, описывая, что мы делаем и как оцениваем свою стратегию. Труднее было бы дискутировать о наших начинаниях, с точки зрения пациентов. Как квалифицировать нашу коммуникацию с ним, чтобы этот опыт стал терапевтическим? [...] Во всех этих описаниях забывают о сложном характере коммуникационных модуляций. Эти модуляции создают музыку".

Наряду с биографическими данными Перлза, мы прежде всего обсудим в данной главе основные работы гештальт-терапии, в течении их исторического развития. Главное внимание будет направлено на представление постепенного перехода ученого от психоанализа к гештальт-терапии. В этом контексте мы также займемся проблемами психоаналитических техник печения и все более частым замещением их экспериментальными и направленными на опыт, методиками гештальт-терапии. Кроме этого мы опишем основные взгляды Перлза на теорию и практику психотерапии.

Родившийся в Германии психиатр и психоаналитик Фридрих Соломон ("Фриц") Перлз был одной из самых выдающихся личностей психологии гуманизма. Принимая за основу психоанализ Фрейда, с сороковых годов он занимался развитием новой, опирающейся на эксперимент и опыт концепции психотерапии, которая получила в мире известность под именем гештальт-терапии. Отмеченное Джоном Ковелом в его A Complete Guide to Therapy. From Psychoanalysis to Behavior Modification (Руководство по терапии. От психоанализа до модификации поведения) переломное значение теории гештальт состояло в том,

"[...] что (гештальт-терапия) добралась до невербального опыта. Отрицая высокий статус, который занимала душа, и воспринимая каждую проблему с психикой как форму невроза, гештальт-терапия потрясла также позицию языка, как инструмента мышления, одновременно проторив дорогу принципу, который необходимо назвать целостным и организмическим. Эта терапия ставит тело с его движениями и чувствами на тот же уровень, что и душу с ее абстрактным мышлением и вербальными символами".

С современной точки зрения заслуги Перлза в области создания теории не так велики, как это представлялось. Его основные идеи остались неясными и, по отношению к требованиям теоретической логики, также частично поверхностными. Он объединял в своих рассуждениях принципиальные идеи таких различных областей как нейропсихология, экзистенциальная философия, гуманистическая психология, кибернетика, дзен буддизм, но кажется они служат лишь для иллюстрации его личных взглядов. Кроме этого, анализ его работ показывает, как сильно по сути дела он оставался под влиянием парадигматических мысленных фигур Фрейда. Свидетельством этому является, прежде всего, биографическая и интрапсихическая ориентация Перлза.

Несмотря на теоретические слабости Перлз был новатором и талантливым практиком. Его действительная заслуга перед современной терапией состоит в модернизации клинической практики. Он создал множество современных техник лечения, которые принципиально отличались от современных ему терапевтических методик. Если мы осознаем, что до конца шестидесятых годов метод свободных ассоциаций (при широко понимаемой сдержанности аналитика) был всемогущим, то станет ясно, как сильно отличалась от этого терапия Перлза, который понимал ее как активную работу с клиентом. В центре ее внимания находится встреча клиента и терапевта. Здесь должны быть непосредственно найдены и подвергнуты изменениям невротические паттерны.

В следующих главах мы попытаемся рассмотреть основные идеи Перлза, относительно задач психотерапевтической практики. Однако представление этого взгляда сталкивается с принципиальными трудностями, поскольку в реальности нет никакой отработанной и закрытой теории гештальт-терапии. Перлз, всю свою жизнь искал успешную психотерапевтическую технику. Это отразилось в постоянных изменениях его теоретических принципов. Кроме того, многие открытия в гештальт-терапии были тесно связаны с развитием его личности. Отсюда сама собой возникает исторически-реконструктивная форма изложения наследия Перлза.

Фриц Перлз и развитие гештальт-терапии.

Фридрих Соломон Перлз родился 8 июля 1893 года в Берлине. Он был третьим ребенком в ассимилировавшейся еврейской семье, принадлежащей к нижней части среднего класса. Его отец был разъездным продавцом вин и официально называл себя представителем дома Ротшильдов. Мать происходила из простой традиционной еврейской семьи.

Перлз был способным, однако из-за своей натуры бунтаря, считался проблемным ребенком. Проблемы стали появляться особенно в период созревания. Однажды его даже выгнали из школы. Он очень рано стал восхищаться театром, ребенком собирая опыт на малых сценах. Во время учебы в асканской гимназии, он время от времени, работал статистом в Дойчес Театр, которым руководил в то время известный режиссер Макс Рейнхард. Перлз обратил внимание на разнородные аспекты языка тела, именно благодаря Рейнхарту, который во время обучения своих актеров, акцентировал внимание на совместной работе языка и невербальных средств выражения. Долгое время Перлз мечтал о карьере актера, но к сожалению оказалось, что он не слишком талантлив в этой области. Однако у него на всю жизнь осталась любовь к спектакулярным инсценизациям и свободной жизни артистических кругов.

Свое обучение он начал в 1914 году, незадолго до начала Первой Мировой войны. Несмотря на то, что его интересовали гуманитарные науки, он решил изучать медицину. В своем решении он видел бунт против угнетающих его амбиций своей матери, которая желала, чтобы он пошел по следам своего дяди, известного юриста. В 1916 году, после нескольких коротких семестров, Перлз отправился в ряды германской армии, на фронт. Вскоре он стал санитарным офицером. После войны он продолжил свое обучение. В 1920 году он сдает медицинский экзамен. Год спустя он делает докторскую работу по медицине и начинает собственную практику, как психиатр и невролог.

В двадцатых годах он контактировал с известными интеллектуальными кругами артистического Берлина. Несмотря на вездесущую бедность послевоенных лет, этот город переживал в этот период свой культурный расцвет. Это проявилось рождением революционной архитектуры Баухауза, дадаизма, а также художественными группами, такими как Ди Брюке и Дер Блау Райтер. Многие философы, писатели, художники, интеллектуалы и политические радикалы, встречались тогда в Кафе дес Вестенс или Романтишес Кафе.

Изучение психоанализа

В начале двадцатых годов Перлз познакомился с психоанализом. После многолетнего самостоятельного изучения и многомесячного пребывания в Нью Йорке, он начал в 1925 году проходить анализ у Карен Хорни. Там прежде всего, он занимался вопросом отношений, которые доминировали в его первых длительных отношениях с женщиной.

В 1926 году Перлз переезжает во Франкфурт на Майне. Там он продолжил свой психоанализ у Клары Хаппель, ученицы Карен Хорни. В центре их внимания оказались дискуссии о семейных и общественных ценностях, а также поиски собственных идей. Перлз одновременно работал ассистентом известного нейропсихолога Курта Голдштейна, в Институте Исследований Последствий Повреждений Мозга. Голдштейн внес много нового в психологию образов, которой занимался Макс Вертхеймер, Курт Коффка, Вольфганг Келер и Курт Левин. Его идеи спровоцировали Перлза заняться открытиями этого, развивающегося направления исследований. Подчеркиваемое Голдштейном неразрывное единство тела, сознания и души, его идея воспринимать человека, как целостный организм, мышление, чувства и действия которого неразрывно связаны друг с другом, особенно определили развитие гештальт-терапии.

Во франкфуртовское время были популярны также духовные теории еврейского экзистенциального и религиозного философа Мартина Бубера и феноменологически ориентированного ученика Эдмунда Гуссерля, Макса Шелера. Перлз познакомился с экзистенциализмом лишь частично, однако лекции Шелера произвели на него значительное впечатление. Идея Гуссерля о том, что духовность можно в принципе понять, когда ее видят и описывают вне ранее сформулированных теоретических точек зрения, в ее непосредственном проявлении, можно воспринимать как существенное послание для позднейшей феноменологической ориентации Перлза.

Неожиданно для Перлза, в 1927 году, Клара Хаппель объявила анализ законченным. Она порекомендовала ему отправиться в Вену и там пройти контрольный анализ. Перлз так и сделал. Его контрольными аналитиками стали Хелен Дойч и Эдуард Хитчманн. Одновременно Перлз принял в Винер Нервенклиник должность ассистента, под началом Пауля Шильдера и Юлиуса Вагнер-Яурегга.

В 1928 году Перлз вернулся в Берлин. Он открыл психоаналитическую практику и начал работу с собственными клиентами. Карен Хорни и Отто Фенихель контролировали его анализы. Перлз был однако все еще не доволен. Поэтому он заново проходит терапию, на этот раз у венгерского терапевта Эугена Харника. Опыт с Харником был как хаотическим так и парализующим. Перлз почувствовал себя в высшей степени разочарованным, что оставило пятно на его позднейшей психоаналитической практике. Поэтому нельзя обойти образ того времени, описанный Перлзом. Он пишет:

"Я хотел бы уметь описать как-то состояние глупости и моральной трусости, к которому привело меня его, так называемое лечение. Наверно не нужно было никакого лечения. Возможно это был дидактический анализ, который должен был служить моей подготовке к работе, как аккредитованного психоаналитика. Но об этом я никогда не слышал. [...] Он верил в пассивный анализ. Это полное противоречий понятие, означает, что восемнадцать месяцев я ходил к нему, пять раз в неделю и лежал у него на кушетке, не подвергаясь никакому анализу. В Германии пожимают друг другу руку - он не подавал мне свою, ни когда я приходил, ни когда я уходил. За пять минут до истечения часа, он шаркал ногой по полу, чтобы таким образом дать мне понять, что предназначенное мне время истекает.

Он произносил максимум одно предложение в неделю. Одним из его первых утверждений было то, что я отношусь к типу сердцееда. С того момента мой путь был определен. Я наполнял на кушетке пустоту своей жизни любовными историями, для того чтобы поддержать его взгляд на меня как на Казанову. Чтобы укрепить это впечатление, мне приходилось все чаще пускаться в приключения, как правило дурацкие. Где-то через год я захотел освободиться от него. Я однако был слишком большим трусом, чтобы напрямую сказать ему об этом. После того, как мой анализ не удался у Клары Хаппель, я считал, что у меня нет слишком больших шансов стать когда-либо аналитиком. [...] Я однако не был готов отказаться от психоанализа. Меня все еще преследовала мысль, что я сам слишком глуп или ненормален, я решил справиться с этой проблемой".

Лишь через полтора года, Перлз прервал работу с Харником. Объективной причиной такого решения был брак с Лорой Познер, с которой он познакомился осенью 1926 года в институте Голдштейна. В конце концов, он заново обратился к Карен Хорни, которая порекомендовала ему продолжить анализ у Вильгельма Райха. Перлз воспользовался её предложением и прошёл лечение у Райха. Работа этого психоаналитика произвела на него сильное влияние.

Райх тогда считался лидирующей фигурой среди молодых аналитиков. В 1920 году, в возрасте 23 лет, он был принят в Психоаналитическое Общество. Два года спустя он предложил создать технический семинар, во время которого прежде всего разрабатывалось бы дальнейшее развитие психоаналитических техник лечения. Причиной создания семинара, были явно недостаточные результаты психоаналитической работы. Фрейд ухватился за эту мысль и еще в том же году создал Wiener Seminar fur Psychoanalitysche Therapie (Венский Семинар Психоаналитической Терапии). Вначале его управление взял на себя Хитчманн. Год спустя семинаром управлял Германн Нунберг. С осени 1924 года, до самого перемещения в Берлин в 1930 году, этот пост занимал Райх. Поскольку предыстория этого семинара необходима для понимания работ Райха и дальнейшего развития гештальт-терапии, необходимо вначале кратко обрисовать данную проблематику.

Дигрессия: развитие психоаналитической техники лечения

Во второй половине девятнадцатого века Жан-Мартин Шарко (Jean-Martin Charcot), профессор медицины парижской больницы Salpetriere, вызвал международную сенсацию. Используя гипнотическое внушение, он продемонстрировал, что несмотря на прежние убеждения, причины симптомов так называемой истерии не нужно искать в неврологических нарушениях. Шарко доказал свое утверждение, устраняя симптомы истерии силой собственных слов.

Зигмунд Фрейд, молодой венский невролог, осенью 1885 выехал в Париж с намерением изучать методы Шарко. Фрейда интересовала, прежде всего, идея того, как можно этот метод целенаправленно использовать в лечении истерии. Джозеф Брейер (Josef Breuer), старый друг и коллега, рассказал ему о необыкновенном выздоровлении пациентки по имени Берта Паппенхайм. Она страдала истерическими симптомами паралича. Брейер загипнотизировал молодую женщину и позволил ей самой управлять лечением. Симптомы, выступавшие у нее исчезли, когда она вспомнила и заново пережила ситуацию, в которой впервые пережила приступ истерии. Брейер поэтому считал, что за каждым симптомом кроется определенное бессознательное травматическое воспоминание, очищающее переживание которого заново, убирает симптом.

Несмотря на то, что Шарко произвел на него большое впечатление, Фрейду пришлось признать, что профессор не интересовался практической терапией. Шарко хотя и продемонстрировал, что гипноз был успешным, не показал однако, каким образом можно применить его в терапии. Поэтому Фрейд вернулся в Вену и еще раз прослушал случай Брейера. Потом воспользовался гипнозом, чтобы целенаправленно заставить вспомнить забытый опыт и вызвать методом катарсиса противореакцию.

После ряда неудач в применении гипнотической индукции, между 1892 и 1898 годами Фрейд разработал новый метод. Он назвал его "свободными ассоциациями". Вдохновленный работами школы Вильгельма Вундта, он пришел к мысли, что забытые переживания можно вызвать цепью спонтанных ассоциаций. Наиважнейший основополагающий принцип новой техники состоял таким образом в том, что клиент говорил все, что произвольно приходило ему в голову, даже если эти мысли были ему неприятны.

Чтобы застраховаться от фальшивого проявления внутренней психической динамики клиента, Фрейд организовывал психотерапевтические встречи таким образом, чтобы он сам сидел вне поля зрения человека, проходящего анализ. Свою роль он видел лишь в том, чтобы в решающий момент аналитического процесса предложить интерпретацию, относящуюся к неосознанному смыслу симптома, его предыстории и типа защиты от него.

К несчастью, оказалось, что многие клиенты сопротивлялись такому методу. У них возникала тенденция сдерживать ряд своих патологических представлений. В таких случаях, Фрейд так долго проводил давление на них, пока не достигал своей цели. В опубликованных в 1895 году Studien uber Hysterie (Исследования истерии), содержатся ясные представления его практического метода поведения, а также теоретические выводы из его опыта. Фрейд писал:

"Когда, во время первой встречи, я спрашивал у клиентов, помнят ли они когда у них впервые проявились данные симптомы, одни говорили что ничего не помнят, другие, что расплывчато и не в состоянии воссоздать это. [...] Я напирал все сильнее [...] и убедился, что без гипноза появляются все новые, все глубже уходящие в прошлое воспоминания, которые вероятно касались нашей темы. Благодаря этому опыту я обрел впечатление, что действительно возможно выявить существующий ряд патологических представлений, применяя давление. Это давление потребовало от меня множества усилий и привело к выводу, что я должен побороть сопротивление. Такое положение вещей переродилось в теорию о том, что психической работой я должен побороть психическую силу пациента, которая сопротивляется осознанию (воспоминаниям) патологических переживаний. [...] Из этого всего родилась, как бы сама по себе, мысль о сопротивлении".

Примерно в 1910 году Фрейд переместил центр тяжести. Если раньше на первом плане в его интерпретациях находились еще симптомы (и вызывающие их бессознательные комплексы) клиента, теперь он начал интенсивно заниматься самим сопротивлением. Главную задачу психологической курации он видел в том, чтобы победить сопротивление, посредством его осознания с целью приблизиться к патогенным представлениям. Однако ему не удалось выработать слитную гипотезу. Около 1913 года, он пришел к выводу, что способ, которым протекает сопротивление у клиента важен, но не развивал этой идеи. Вместо этого он разработал модель психического аппарата (эго, ид, суперэго), перенося таким образом свое внимание на существующие бессознательные процессы защиты.

В 1920 году Фрейд впервые объяснил явление, которое назвал негативной терапевтической реакцией. Под этим понятием он понимал факт того, что многие пациенты реагируют на аналитическое лечение усилением своих страданий. Он был убежден, что здесь проявляется бессознательная сила, которую гипотетически назвал стремлением к смерти (Thanatos) и противопоставил стремлению к жизни (Eros).

Это была однако лишь одна из множества интерпретаций фактов, ведь наряду со спекуляцией на тему бессознательного желания страдать, существовала возможность, что причиной негативной терапевтической реакции было несовершенство аналитической техники лечения. Такой была решающая точка зрения Райха, который провозглашая ее, не добавил удовольствия своим, в большинстве более пожилым коллегам. Он обратил внимание на то, что во время анализа, хотя и открывается множество воспоминаний, мечтаний и подсознательных мыслей, однако эмоциональное участие пациента, чаще всего невелико. Чисто рациональные взгляды не могут вызвать процесс выздоровления.

Поэтому Райх начал исследования способов, которыми скрывают чувства клиенты. Таким образом, сейчас важнее было не то о чем вспоминает клиент во время свободных ассоциаций. Решающим было то, как он ведет себя здесь и сейчас, во время терапевтической встречи. Райх пришел к выводу, что форму сопротивления можно распознать, прежде всего на основе изменений голоса, позиции тела, способу дыхания, мимике и жестам. Вследствие этого, предметом интерпретации сопротивления он также сделал невербальные формы выражения. При чем, все чаще он заставлял своих клиентов конфронтировать с интерпретацией их поведения. Другими словами: он сам сейчас управлял процессом анализа, вместо того чтобы - как это было раньше - разрешать строить клиентам цепи свободных ассоциаций.

Концентрация на характерных формах сопротивления клиентов, привела Райха с годами к новой идее - функциональному тождеству телесности и духовности. Он открыл, что структуры характера объединяются с типичным паттерном хронического мышечного напряжения ("характерологический панцирь"). Это открытие дало дорогу, по меньшей мере революционному подходу к лечению психических заболеваний. Райх начал теперь непосредственно работать с телом, для того чтобы освободить подавленные чувства и выработал технику, которую он назвал вегетотерапией.

Переход к терапии концентрации

Весной 1932 года Перлз стал клиентом Райха. Анализ характера и начало вегетотерапии он почувствовал на своем теле. После опыта с Харником, он был очень доволен этой терапией. Почти сорок лет спустя он напишет:

"Райх был бунтарем, полным сил и жизни. Он был готов обсудить любую ситуацию, прежде всего политическую и сексуальную, но несмотря на это анализировал и инсценизиро-вал обычные игры возникновения - поиска. Одновременно однако, от него ускользала важность фактов. На первом плане находился интерес к позиции клиента. Его книга Charakteranalyse в этом смысле большой шаг вперед, в терапии."

После того, как к власти пришли нацисты, Перлзу пришлось покинуть Германию. Поскольку он был евреем и психоаналитиком, его фамилия попала в черные списки. Вначале он выехал в Амстердам. Несколько месяцев спустя к нему присоединилась жена с маленькой дочкой, Ренатой. Из-за отсутствия средств к жизни и разрешения на работу им приходилось пользоваться помощью общественной опеки.

В 1934 году ситуация изменилась молниеносно. Эрнест Джонс, близкий друг и биограф Фрейда, поддерживал преследуемых еврейских аналитиков. Перлз получил от него предложение выехать в Южную Африку в качестве учителя анализа. Поскольку он уже предчувствовал размах приближающейся катастрофы, то воспользовался случаем бежать, из находящегося в безнадежной ситуации Амстердама. Вместе с семьей он покинул Европу и основал в Йоханнесбурге Institute for Psychoanalysis. Вскоре после этого у него родился сын, Стив.

Примерно через год после прибытия в Южную Африку, семья переехала в эксклюзивный район Йоханнесбурга. Там они построили первый дом в стиле Баухауса. Они стали добиваться профессиональных успехов. Вскоре они стали вести жизнь на уровне местных богатых мещан, ортодоксальных аналитиков. С профессиональной точки зрения, они были предоставлены сами себе. Это позволило, после многолетнего контролированного образования, совершенствовать собственные идеи.

1936 год принес два события, решающим образом повлиявшие на профессиональное развитие Перлза: негативный прием на психоаналитическом конгрессе в Мариенбаде (Чехия) его доклада об оральном сопротивлении и встреча с Зигмундом Фрейдом, оказавшаяся разочарованием.

Реферат Перлза не был принят в Мариенбаде, поскольку Перлз, сам не обращая на это внимания, усомнился в основных фрейдовских постулатах анальной природы сопротивления. Кроме того он постулировал, исходя из теории Райха, общность тела и души, структурной тождественности психических и физических процессов. В то время как Райх в своих размышлениях в дальнейшем все еще раздумывал о (статистически наблюдаемых) психофизических соответствиях характерологического панциря, Перлз занялся поиском источников специфических форм поведения в соответствующих духовно-психических процессах.

Разочарование в отсутствии признания, дало первую трещину в его отношении к психоанализу. Причиной окончательного ухода из этой дисциплины стала однако лишь личная встреча с Фрейдом. После завершения конгресса, Перлз поехал в Вену, где его, необычайно холодно, принял Фрейд. Он отправил Перлза после, нескольких минут разговора у двери в свой кабинет. Перлз, для которого психоанализ стал своего рода религией, почувствовал себя глубоко задетым. Еще незадолго перед смертью он вспоминал это событие, как одно из наиважнейших незаконченных дел своей жизни.

После возвращения из Южной Африки, он начал постепенно отходить от психоанализа. Несмотря на то, что вначале он все еще работал традиционным психоаналитиком, он ощущал себя обделенным моральным наследством. Наконец, он осознал многолетнюю духовную и личностную зависимость, в который он очутился. Он принял это как экзистенциальное просветление. Он понял, что рассчитывать необходимо лишь на себя. Самому необходимо принять ответственность за свою жизнь. Этот опыт стал основой его позднейших взглядов на природу невроза.

В течении следующих лет, Перлз и его жена, во все большей степени, освобождались от суровых правил поведения, свойственных ортодоксальному психоанализу. Лора Перлз, первая отважилась занять место напротив клиента. Наконец были разрушены следующие табу - обязательное соблюдение 50 минут терапевтической встречи, избегание визуального и телесного контакта, а также запрет на личные контакты с клиентами. С технической точки зрения, на первый план все больше выдвигались экспериментальные методы.

Для Перлза это время было фазой личного кризиса, который привел его к новой философской, научно-теоретической и практической ориентации. В 1940 году он написал рукопись, опубликованную два года спустя, под титулом Ego, Hunger and Agression (Эго, голод и агрессия). Свою работу он определил, как пересмотр психоанализа.

Главной темой этого текста было замещение ассоциативно-психологического и механистического мышления Фрейда организми-ческим взглядом, заимствованным у Голдштейна. Кроме того, Перлз впервые к своим идеям добавил концепции гештальт-психологии. При этом он пришел к убеждению, что основной чертой невроза является избегание удовлетворения и потребностей организма. Лора Перлз, так описывает значение этой книги:

"В книге «Эго, голод и агрессия» мы перешли от исторически-археологического взгляда Фрейда, к экзистенциально-экспериментальному, от изолированного частного взгляда психологии, опирающейся на ассоциации, к взгляду целостному, от аспекта чисто языкового, к организмическому, от интерпретации воспоминаний и снов к непосредственному восприятию событий, происходящих здесь и сейчас, от переноса, к реальному контакту, от понятия эго как субстанции ограниченной, к понятию эго как явлению, которое само является границей, определяющей контакты с другими людьми, отрицание и идентификацию" .

Несмотря на то, что теоретические идеи Перлза были вначале туманны и несвязанны, они повлияли на его практику. Поскольку он считал, что уклонение это основная черта невротического поведения, он воспользовался методом, который назвал терапией концентрации. Отличительным элементом его техники было удержание внимания пациента на описании актуальных проявлений симптома. Он считал, что невротические уклонения могут быть непосредственно исключены, с помощью концентрации сознательного внимания на происходящих сейчас процессах.

Эта методика раскрыла возрастающую феноменологическую направленность Перлза. Очевидно, что большее значение для него имело сознательное восприятие актуального места и времени. Решающий прорыв в его концепции, по отношению к Райху, состоял в том, что теперь на первый план выступила процессуальная природа симптомов.

Еще в году издания "Эго, голод и агрессия", Перлз вступил в африканскую армию, в характере военного психиатра. Он хотел принять участие в борьбе против немецкого корпуса Вермахта, задачей которого было овладение африканским континентом. Во время службы он главным образом работал как терапевт. Поскольку у него теперь было намного меньше времени для своих клиентов, он испытывал техники краткосрочной терапии, сконцентрированной на процессе. Ему однако не удалось достичь систематических, повторяющихся показательных успехов.

После окончания службы, Перлз решил покинуть Южную Африку. Усиливающееся явление апартеида он принимал как фашистское и не собирался далее в подобной ситуации жить в ЮАР. Он выехал в США. В 1946 году, из-за определенных формальных проблем при выезде, ему пришлось прибыть в Нью-Йорк окружным путем через Канаду. Поскольку однако, он плохо переносил климат и суматоху этого города, то сейчас же выехал в Нью Хейвен. штат Коннектикут, где некоторое время работал психоаналитиком.

Перлз вскоре подвергся нападкам коллег из-за своих методов работы. Раздраженный, он рассматривал идею возвратиться в ЮАР. В это время он познакомился с Эрихом Фроммом, который его отговорил, предложив открыть практику в Нью-Йорке. Перлз обдумал это предложение и спустя шесть недель перенял практику у нью-йоркского коллеги, который переехал в Лос-Анджелес. В 1947 году он перевёз в США свою жену (которую теперь называл Лаура) и детей.

Ранняя форма классической гештальт-терапии

Нью-йоркские неоаналитики, сконцентрированные вокруг Эриха Фромма и Карен Хорни (она также эмигрировала), очень позитивно приняли его "Эго, голод и агрессию". Несмотря на это, Америка вначале разочаровала Перлза в профессиональном плане. И лишь знакомство с идеями неоаналитика Харри Стека Салливана (Harry Stack Sullivan) и философа Пола Гудмана (Paul Goodman), стало для него источником новых вдохновений. Стемлер и Бок, так описывают значение этих контактов:

"Ожидаемые новые профессиональные стимулы появились вначале со стороны Харри Стека Салливана, [...] который одним из первых аналитиков отметил значение интерперсональных контактов. [...] Под влиянием его теории, Перлз изменил остальные формы своих классических аналитических терапевтических сессий. Он отказался от традиционной кушетки и садился напротив клиента. Он пришел к выводу, что нет необходимости в традиционной анонимности в контактах между клиентом и терапевтом, позволяя себе большую свободу в общении с посетителем. Он больше не был классическим аналитическим зеркалом. Он представал перед клиентом, как реальная личность, предлагая ему таким образом реальные отношения. Такой контакт получал в его терапии все большее значение. [...]

Вскоре после прибытия Лауры, Перлз познакомился с влиятельным интеллектуалом Полом Гудманом. Также как это было ранее в Берлине с группой Баухауз, Перлз вступил благодаря ему в контакт с культурным авангардом города. Он внутренне расцвел, а общение с выдающимися и талантливыми людьми давало ему новый опыт и отвагу к открытию новых путей. Его снова охватило старое увлечение театром. Множество времени он проводил с Джулианом и Джудит Беками в их Living Theatre - они учились у Перлза, а он у них" .

В 1949 Лора Перлз создала первую терапевтическую группу. К ней принадлежали также: Эллиот Шапиро, Поль Вайц, Айзедора Фромм и Поль Гудман. Перлз, пребывающий в это время в Лос-Анджелесе, быстро вернулся в Нью-Йорк. Совместно с Гудманом и Ральфом Хефферлином, профессором психологии из Колумбийского Университета, он начал работу над своей основной книгой о гештальт-терапии Gestalt Therapy. Execitement and Grows in Human Personality (Гештальт-терапия. Возбуждение и рост человеческой личности).

Теперь уже невроз, не рассматривался как болезнь, в медицинском смысле. Авторы понимали под этим понятием, скорее нарушения в целостном развитии организма, связанные с остановкой естественной "саморегуляции" в пластическом формировании характера.

Внимание, концентрация, интерес, участие, возбуждение и привлекательность считались выражением здоровых процессов, типа фигура - фон. Спутанность, скука, угнетение, надоедливость, страх, амнезия, стагнация и стеснительность - считались признаками нарушения процессов формирования характера. Основным показателями полного здоровья стали теперь сознательное восприятие и соответствующее удовлетворение актуальных нужд организма. На первом плане интересов Перлза оказались нарушения в контактах. Перлз и его коллеги, так описали новую идею своей работы:

"Терапия, таким образом, состоит в анализе внутренних структур актуального опыта [...]: не анализируя то, что мы испытываем, о чем вспоминаем, что делаем, говорим, и так далее, но скорее исследует, каким образом вызываются воспоминания или как высказано то, что мы хотели сказать, с каким выражением лица, каким тоном, как составлено высказывание, какое было положение тела во время высказывания, какие чувства, чего мы избегали, было ли это сказано с уважением или неуважительно по отношению к другому человеку и т.д. Работа над целым или отсутствием его, в структуре опыта даст возможность создать динамические отношения, между фигурой и фоном, так что контакт усилится, восприятие обострится, а поведение обретет движущую силу ".

Пятидесятые годы стали для Перлза снова периодом кризиса. Он правда, создал свою модель терапии, обретающую все большее признание, однако не был доволен своим личным развитием. Он также не мог вынести того, что его жена и Поль Гудман им не восхищаются. Оба они считали себя одинаково компетентными гештальт-терапевтами, относясь к нему весьма критично.

В 1956 году, Перлз покинул семью и нью-йоркскую группу. Он уехал в Майями на Флориду. Одинокий и усталый (из-за болезненных приступов стенокардии он жил в постоянном страхе сердечного приступа), на два года полностью покидая общественную жизнь.

В декабре 1957 года, он познакомился с тридцатидвухлетней Мартой Фромм. Вначале она была его клиенткой. Вскоре, однако у него завязались с ней личные отношения. Для шестидесятичетырехлетнего Перлза, наступил наиболее страстный любовный союз всей его жизни. Снова вернулась его отвага и он втянулся в распространение теории гештальт-терапии. В апреле 1958 года, он покинул Майями, чтобы заняться формированием группы психиатров в Коламбус (штат Огайо). Спустя девять месяцев, он вернулся в Майями. Эта работа ему нравилась. Однако временное разлука с новой возлюбленной, дала ему понять, насколько важны эти отношения для него. Впервые, он переживал полный контакт с другим человеком на всех уровнях.

Интенсивная близость выявила также негативные черты Перлза: он стал исключительно ревнив и эгоистичен. После длительных и мелочных споров и ссор, Марта Фромм покинула Перлза, полюбив другого. Для Перлза это был конец света, его охватили мысли о мщении. Вскоре после расставания, он начал интенсивно принимать ЛСД. Время от времени, он также экспериментировал с псилоцибиновыми грибами. Чрезмерное употребление наркотиков, привело его, в конце концов, к дестабилизации личности, которую в нормальное состояние могли вернуть лишь хорошие друзья. Сердечные приступы так участились, что в течении следующих лет, ему пришлось несколько раз перенести операцию. Позднее, Перлз определил свое поведение, как скрытую попытку самоубийства.

В 1959 году Перлз переехал в Калифорнию. Через год, на ежегодной встрече Американской Ассоциации Психологов (АРА) в Сан Франциско, он познакомился с феноменологом Вильсоном ван Дусеном (Wilson van Dusen). Ван Дусен, восхищенный работой Перлза, временно принял его на работу. Некоторое время спустя, Перлз начал сотрудничество в Лос-Анджелесе с гештальт-терапевтом, Джеймсом Симкиным. Симкин был ранее одним из обучающихся кандидатов в нью-йоркской гештальт-группе, а теперь вел процветающую практику. Теперь они совместно организовали учебную группу. В центре их интересов оказались разнородные экспериментальные методы, которые должны были укреплять сознание. Целью, которую они собирались достичь, было проникновение в континуум сознания - постоянное сознательное восприятие собственных физиологических, сенсорных и ментальных процессов. Это должно было стать per se лечебным и вызвать организмический процесс роста.

В этом периоде, Перлза охватило глубокое сомнение. К окружающим, он часто стал относиться цинично и агрессивно. Он не мог примириться с уходом Марты Фромм и не находил способов, чтобы - по крайней мере, на некоторое время - притормозить свое падение. К этому прибавились огромные сомнения в смысле своей работы. Согласно его теоретическим принципам, само проникновение в континуум сознания, должно дать продвижение в процессе личностного роста. Так однако не случилось ни в его случае, ни с его клиентами. Перлз заметил, что хотя метод ведет к количественному росту сознания, однако ни в коем случае не вызывает ожидаемой радикальной перемены. Он ясно осознал, что все еще не нашел желаемого способа исцеления. В течение некоторого времени, он считал всю психотерапию шарлатанством, ориентированным лишь на зарабатывание денег. Он таким образом, попал в экзистенциальный тупик и немного не хватало, чтобы сдаться окончательно.

В 1960 году он решился совершить кругосветное путешествие. Его путь лежал, через Гонолулу на Гавайях, в Токио. Он также посетил известный японский город храмов - Киото. Захваченный идеей религии без бога, он провел два месяца в дзенском монастыре. И хотя он сомневался в пользе вытекающей из дзен методики, однако можно сказать, что представляемая им в последние годы наука имеет явно буддийскую окраску.

Из Японии, Перлз направился через Гонконг в Израиль. Там он остановился на длительное время в Эйлате, в одном из кибуцов на юге страны. Опыт жизни в обществе хорошо повлиял на него. Его состояние, в дальнейшем переменчивое, несколько стабилизировалось. Временно, у него даже возникла идея остаться в Эйлате. Однако стремление к новому, все таки победило в нем, и после визита в колонии израильских художников Айн Ход, он возвращается в США. В сумме его путешествие заняло 15 месяцев.

Экзистенциальный тупик

На Рождество 1963 года Перлз был приглашен на конференцию в Эсаленский институт. Этот визит стал еще одним поворотным пунктом в его полной перемен жизни.

Эсален находиться на диком побережье Тихого Океана в Калифорнии. Институт был основан в 1961 году Майклом Мерфи и Ричардом Прайсом. Известный писатель Олдос Хаксли придал им смелости создать форум для новаторских мыслей, с какими можно было бы выйти навстречу требованиям постматериалистической цивилизации. Члены института стремились к синтезу духовной мудрости с западным наследием науки, философии, религии и психотерапии. Основой успеха должно было стать изменение личности в рамках общества.

В первые годы, управление проектом приняла на себя Вирджиния Сатир. Однако лишь после третей попытки, основателям Эсалена, удалось создать место встреч известных ученых, философов, психологов и религиозных лидеров, для формирования сознания Эры Водолея. Сегодня Институт Эсален считается центром движения Human Potencial Movement.

Перлз, будучи уже семидесятилетним, присоединился к сообществу Эсалена. Впервые он ощутил, что нашел свою отчизну. Физически он также ощущал себя все лучше. Он прошел лечение у Иды Рольф, работа с телом которой стала известной благодаря ему. Остальное сделала жизнь в обществе, мягкий климат и хороший воздух.

Перлз сильно изменился. После того, как вначале из-за перепада настроений и раздражения его назвали Fritz the Terrible (Фриц Ужасный), он теперь излучал мудрость, желание жить и спокойствие. Благодаря помощи Иды Рольф, он победил экзистенциальный кризис, который едва не стоил ему жизни. После лет поиска, он прошел через глубокое изменение личности, которое принесло долгожданное оздоровление. Стеммлер и Бок так описывают значение этого опыта для дальнейшего развития гештальт-терапии:

"Переживание, приведшее к переменам, было, согласно Перлзу, событием значительным для психотерапии. В лекции 1966 года, он впервые говорил об этом публично: "Когда клиент приближается к тупику собственного существования (в этом смысле я понимаю сильные комплексы), он попадает в воронку. Его охватывает паника, он делается глухим и немым, он не готов к тому, чтобы покинуть карусель, постоянно повторяющихся стрессов. Он действительно ощущает сомнение, которое Киеркегаард определяет как смертельную болезнь". [...]

Близко подошедший к смерти Перлз, благодаря помощи Иды Рольф, нашел выход из этого тупика, растеряв свои сомнения. Этот путь - сквозь сомнения к настоящему "я", к тому, чтобы заново стать целостным, к свободному формированию личности, как условию дальнейшего органического роста - оказался наиважнейшим открытием его жизни. Он выздоровел сам, а как терапевт нашел метод, который всегда искал: «Сегодня я знаю в чем смысл психотерапии, необходимо вести клиента сквозь безвыходные положения, через перевалы» [...]" .

Перлз выработал психотерапевтическую модель процесса, который отражал его собственные изменения. Он назвал ее моделью уровней невроза. Согласно ей, каждое невротическое нарушение, а тем самым и терапевтический процесс, состоит из трех уровней: подражание, ролей, блокады, имплозии или уровня смерти и эксплозии. Во время семинаров в Эсален, он так описывал эту концепцию:

"Первый уровень это уровень подражания. Когда мы встречаемся с человеком, мы стереотипно произносим "Здравствуйте", пожимаем руку и воспроизводим все остальные, ничего не значащие символы встречи. За уровнем подражания идет второй уровень, [...] уровень на котором мы играем в игры и роли - очень важного бонзы, тирана, плаксы, маленькой девочки, послушного мальчика -не важно в какие. Таким образом, это поверхностные, общественные уровни состояния как если бы. Мы ведем себя, как если бы мы были лучше, сильнее, слабее, более послушными и т.д., нежели на самом деле. На этом уровне обычно задерживаются психоаналитики. Они воспринимают игру в ребенка как реальность, называют инфантилизмом и пытаются на этой основе сделать выводы обо всем. [...] Если мы теперь остановимся на уровне ролей или если отбросим их - что мы тогда ощутим? Тогда мы переживем антиэкзистенцию, познаем ничто, пустоту. Это мертвая точка, блокада [...] чувство, что вы находитесь на привязи, что вы потеряны. Блокаду характеризует фобическая позиция - избегание. Мы боимся, избегаем страдания, особенно раздражения. [...] Мы с удовольствием останемся незрелыми, продолжая манипулировать миром, вместо того чтобы поддаться страданиям, связанным с нашим дальнейшим развитием. [...] Как я считаю, в этом состоит самая большая трудность аутотерапии. Есть многое, что можно сделать самому, [...] но когда мы подходим к трудным "местам", прежде всего к собственным блокадам, тогда человека охватывает фобия, он начинает метаться вращаться по кругу не желая пройти сквозь боль тупика.

За блокадой находится очень интересный уровень, уровень смерти или фаза имплозии. Этот четвертый уровень проявляется как смерть или как страх смерти. [...] Это вид кататонии: мы сжимаемся, закрываемся, имплозируем. Если мы действительно столкнемся с таким чувством омертвения на уровне имплозии, возникает очень интересное явление. Поскольку имплозия перерождается в эксплозию, уровень смерти становится полным жизни, и эта эксплозия создает настоящего человека, способного распознавать свои чувства и выражать их. Существуют четыре основных типа эксплозии на уровне смерти. Эксплозию настоящего траура, мы переживаем когда нам удается справиться с потерей или смертью, после которой мы не могли прийти в себя. Эксплозию оргазма переживают сексуально заблокированные люди. Существует также эксплозия злости и эксплозия радости, смеха, joie de vivre. Эти эксплозии связаны с настоящей личностью, с реальным "я" .

Перлз был убежден, что благодаря этой модели он нашел ключ к терапевтическим изменениям. Впервые стал возможным систематический и целенаправленный подход в психотерапевтической работе с изменениями. Он однако не смог детально описать, что конкретно он делал и на чём основывался в своих интервенциях. Его существенным открытием было все же то, что глубоко идущий процесс изменений, независимо от конкретного содержания, проходит по типичному образцу.

Поздняя форма гештальт-терапии

В 1965-1969 годах успешность Перлза достигла своего апогея. Его называли "Великий Старец" из Эсалена. Проводимые им семинары на тему гештальт-терапии притягивали людей со всего мира. Его работы записывали на магнитофонные ленты и видеокассеты. Книга, описывающая этот период его деятельности, это Gestalt Therapy Verbatim (Гештальт-терапия дословно).

В то же время, он совершенно отказался от индивидуальных терапевтических сеансов, работая лишь с группами. Главный упор в этой работе он сделал на методе "пустого стула". Наряду с ведением практических занятий, Перлз старался теперь прежде всего передать свои взгляды о реализованной человеческой экзистенции и представить основы успешной психотерапии. В центр его внимания попала проблема личного роста.

Теперь Перлз мог конкретизировать некоторые из своих концепций, касающиеся прежде всего его взглядов на невербальное поведение в терапии, идеи "трех уровней сознания", а также мысли о "просветлении (сатори)".

Как мы уже упоминали, Вильгельм Райх первым обратил внимание на первичное значение тела и на его коммуникационные способности. Сам Перлз объяснял значение невербального выражения, пользуясь концепцией, названной им холистической доктриной. За этим понятием кроется, прежде всего отход от дуализма тела и души, постулированный реалистическим французским математиком и философом Рене Декартом (1596-1650).

Согласно Декарту, мир делится на две субстанции: бесконечная субстанция или Бог (substantia infinite sive Deus) и конечная двухсоставная субстанция - тело (substantia finita extensa sive corpus) и душа (substantia finita cogitans sive mens). Животное было для Декарта лишь своего рода бездушным автоматом, поведение которого объясняется механическими законами материи. Человек, в свою очередь, по своему существу являлся "мыслящим сознанием". Хотя он также имеет тело, послушное законам механики, в действительности он с ним не идентичен. Декарт, таким образом, был уверен в том, что человек это субстанция,

"тело которой, все существо или природа, состоит в мышлении, которая чтобы существовать, не нуждается ни в каком пространстве и не является зависимой от каких-либо материальных вещей. Это эго, то есть душа, благодаря которой я тот кто я есть, полностью отличная от моего тела и описать ее легче нежели тело. Если бы даже тело перестало существовать, то она останется какой была"

Взгляды Декарта проторили дорогу убеждению в том, что болезнь необходимо понимать, как чистое нарушение в функционировании тела, сравнимого с машиной. Его радикальная, дуалистическая точка зрения, создала также основы для отделения науки о теле (медицины), от науки о душе (психологии).

Перлз решительно выступил против картезианского дуализма, противопоставив ему концепцию целого. Он писал:

"Одним из наиболее очевидных утверждений о человеке, будет то, что он — целостный организм. Несмотря на это, традиционные школы психиатрии и психотерапии полностью игнорируют этот факт, продолжая постулировать двойственность тела и души, несмотря на определения своих теорий. [...] Понимание в дальнейшем опирается на принципе причинности, [...] нарушенные функции воспринимаются как физические нарушения, вызванные причинами психической природы.

Кажется, что во время развития психологического мышления, произошло следующее: мы видим что человек способен существовать на двух различных уровнях, с точки зрения качества - на уровне мышления и на уровне действия. Мы остаемся под впечатлением, делящего их различия и видимой взаимной независимости. Поэтому мы утверждаем, что они различны, это в свою очередь приводит к предположению того, что существует некая, до сих пор не исследованная, структурная сущность, то есть душа, определяемая как центр психической деятельности. В результате развития психологии, пришли к выводу, что человек не является лишь рациональным существом, душой или психикой, которая ранее считалась лишь источником разума, но также является центром тёмного бессознательного - структурой, которая может перебороть свою волю не только вопреки телу, но также и вопреки себе. Она способна подавить психическое мышление и воспоминания, которые считает отрицательными. Она может переносить симптомы из одной части тела на другую. Эта маленькая deus ex machina, которая управляет нами в каждом смысле" .

Перлз старался создать новую теорию об этом. Психическую деятельность человека (сны, представления, рассуждения, антиципирование, управление вниманием и т.д.) он воспринимал как активность целой личности. Такая область деятельности отличается от физической деятельности лишь тем, что она исполняется при небольшом расходе энергии. Человек символически делает то, что может делать физически. Перлз объяснил это на следующем примере:

"Если мужчина борется с противником, он проявляет большую физическую активность. Он напрягает свои мускулы, его сердце бьется быстрее, огромное количество адреналина поступает в кровь, дыхание становится быстрым и глубоким, его челюсти сжаты и напряжены, все его тело напряжено. Если он просто говорит о том, как сильно ненавидит своего врага, то в этот момент также проявляется множество видимых телесных сигналов - почти столько же, как и во время борьбы. Когда он ощущает гнев и думает о том, как атаковать врага, подобные сигналы постоянно проступают. Эти знаки однако слабее тех, которые мы видим во время борьбы или когда он говорит о ней. Его поведение теперь менее интенсивно. Активная телесная активность переродилась в скрытую психическую активность".

При внимательном наблюдении оказывается, что и внутренним процессам человека также сопутствует физическая активность, хотя она явно менее интенсивна. Утверждая это, Перлз обратил внимание на невербальные и физиологические явления, сопутствующие ментальной активности. Они дают терапевту важные указания на процессы, протекающие у клиента в данный момент. Перлз таким образом описывает свою концепцию:

"Тезис о том, что человеческая жизнь и поведение это два различных уровня активности [...], освобождает нас от восприятия психической и телесной стороны человеческого поведения, как явлений по своему существу независимых. [...] В психотерапии эта концепция позволяет нам лечить человека целостно. Наконец мы можем заметить, как его психические и физические действия взаимно связаны. Мы можем внимательно наблюдать за человеком и более успешно пользоваться результатами наших наблюдений. На сколько же увеличилась область, за который мы можем наблюдать! Если активность психическая и физическая одного типа, мы можем воспринимать обе, как проявления одного и того же человеческого существа. Ни клиент ни терапевт не должны ограничиваться тем, о чем говорит и думает клиент. Оба могут включить в свои решения и то, что он делает" .

Внимательное наблюдение за всем, что выражает поведение, дало возможность Перлзу отметить явление, которое раньше практически не учитывали в психотерапии. Перлз заметил, что вербальные высказывания клиентов, часто отрицали их невербальную коммуникацию. Однако, как это можно было объяснить? Перлз предположил, что таким образом выражаются бессознательные импульсы. В отличии от Фрейда он был убежден, что импульсы, желания и потребности невозможно подавить. Скорее, согласно Перлзу, блокирование это лишь определенные формы высказываний, которые проявляются в дальнейших бессознательных движениях положении тела, голосе и т.д.. Таким образом, вместо того чтобы абстрагировать языковые высказывания клиентов, для получения указаний о подавленных импульсах, он рекомендует скорее работу непосредственно на "поверхности". Если, например, клиенту задаются вопросы,то

"[...] его вербальные ответы [...] имеют источник в интеллекте, однако его общая реакция исходит, если он не полностью лишен чувствительности, от него как от целого и является признаком его целой личности. Наряду с адекватными ответами, которые он может использовать, он почти всегда реагирует дополнительно - он сбит с толку, морщит лоб и брови, пожимает плечами [...] наклоняется вперед и т.д. Каждая их этих реакций намного важнее, нежели вербальные ответы. [...]

Все что делает клиент, открыто или скрыто это выражение его самого. Его наклон вперед или упрямство, его неудачные атаки, проявление нервного возбуждения, утонченный способ выражения, небольшие промежутки между словами, почерк, метафоры и язык, применение безличной формы вместо я и ты - все это находиться на поверхности, все бросается в глаза и все имеет значение. То есть это единственно правдивый материал, на который должен опираться терапевт. Его, ранее сложившиеся убеждения абсолютно не помогут клиенту. Вопросы терапевта, таким образом, должны опираться на собственных наблюдениях и должны вводить определенные факторы в сознание клиента. Терапевт использует скорее технику постановки вопросов, нежели утверждения, так чтобы тяжесть распознания и действия находилась там, где и должна - на клиенте. Вопросы терапевта на самом деле лишь перевод его наблюдений".

Кроме того, Перлз теперь мог определить решающее различие между гештальт-терапией и психоанализом. Он уже давно перестал искать причины невротических процессов. Но лишь только сейчас понял, что также и он склонялся к тому, чтобы наблюдение за этими процессами стояло на первом плане. Оказалось, что количественный рост информации не превращался в качественные изменения. После открытия impasse, ясной стала причина этого. Перлз пишет об этом:

"Сознание охватывает три уровня или три области: сознательное восприятие себя, сознательное восприятие мира и сознательное восприятие того, что находится в области фантазии, которая мешает человеку чувствовать единение с самим собой или с миром.

Великим открытием Фрейда было то, что он заметил нечто между вами и миром. Столько всего происходит в фантазии. Фрейд называет ее комплексами или предубеждениями. Если вы обладаете предубеждениями, ваше отношение к миру разрушено или имеет нарушения. [...] Вы сталкиваетесь лишь с предубеждениями или фантазиями. Фрейд был убежден, что эта промежуточная сфера [...] это ничейная земля, между вами и миром, должна быть уничтожена, опустошена, стерта - как бы мы это ни назвали - чтобы она стала полностью правильной. Единственной ошибкой была остановка Фрейда на этой промежуточной сфере и ее анализ. Он не рассматривал сознание самого себя или сознание мира. Он не рассуждал о том, что мы можем сделать для того, чтобы заново войти в контакт с собой и миром. Причины потери контакта с нашим настоящим я и миром реальности, необходимо искать в этой промежуточной сфере, на этом широком поле Майи, которое мы носим в себе. Это означает, что существует широкое поле для фантазии, которое отбирает у нас столько нашей жизненной силы, нашей энергии, что на контакт с реальностью ее остается совсем немного".

Главной задачей своей терапии, таким образом, Перлз считал пробуждение клиентов от их хронического "самогипноза". Посредством новой формы работы — гештальт-терапии, они должны были научиться направлять свое внимание на здесь и сейчас собственного существования. Лишь когда они поймут, как они сами себя ограничивают тогда, согласно Перлзу сами собой перед ними откроются врата, ведущие к изменениям. В связи с этим он сформулировал взгляд, определяющий верную сущность гештальт-терапии, без учета специфических техник и его личного стиля. Перлз пишет:

"Задачей всех глубоких религий, прежде всего дзен-буддизма и по настоящему хороших терапий - является сатори, обретение сознания, пробуждение от своего сна, прежде всего от своего кошмара. Мы можем вступить в сатори в момент, когда поймем, что играем роль в театре жизни, когда осознаем, что все еще находимся в состоянии транса. Мы решаем: это враг, а это друг - и играем в эти игры, пока не попадем на уровень своих ощущений. Когда мы достигаем его, то начинаем замечать, чувствовать, переживать свои потребности и удовлетворения, вместо того чтобы играть роли, которым требуется множество реквизитов, домов, машин, тысячи костюмов [...] миллионы ненужного балласта, каким мы себя нагружаем, не понимая при этом, что собственность дается нам лишь на некоторое время. Мы не можем взять это с собой, а если у нас есть деньги, то они лишь причина проблем, ведь мы не знаем, как их потратить. Вы не должны их терять, а должны умножать и так далее, и так далее - все эти сны, все эти кошмары, так типичны для нашей цивилизации. Идея пробуждения и ощущения реальности, означает жить с тем, что у нас есть, с настоящим, полным потенциалом, богатой жизнью, глубоким опытом, радостью, злостью - означает существовать на самом деле, а не быть меняющимся трупом. Это и есть смысл настоящей терапии, настоящей зрелости, настоящего пробуждения [...]" .

В 1964 году Перлз совместно со студентами, заинтересованными этой тематикой, основал гештальт-кибуц, при Лейк Ковичан на Ванкувер Айленд в Бритиш Коламбия (Канада). На основе опыта, он пришел к выводу, что работа во время семинаров не удовлетворительна. Таким образом, невозможно достичь долговременных изменений. Кибуц должен был дать возможность продолжить рост. Люди должны получить возможность, по крайней мере, трёхмесячного пребывания в кибуце, работать в нем и совершенствовать свой личный процесс роста. Перлз надеялся, что после этого периода, участники смогут сохранить, заново открытое сознание, вне контекста гештальта и смогут жить и работать, как нормальные люди (real people) в нормальном обществе.

Решение Перлза покинуть Эсален, имело под собой также и весьма личные причины. Все чаще начало проявляться соперничество терапевтов, работающих там и получивших известность. Кроме того, Перлз не хотел принять, рождавшейся трансперсональной психологии. Он отринул расширенную концепцию психики, которая выходила за границы его мира биологических понятий.

Зимой 1969 года Перлз отправился в путешествие в Европу По дороге он неожиданно заболел. В феврале 1970 года он возвращается в Соединенные Штаты. Врачи обнаружили у него рак поджелудочной железы. Несмотря на это, Перлз отправился в поездку с лекциями. Из-за неожиданного ухудшения здоровья, ему пришлось перенести операцию в одной из больниц Чикаго. Там в результате послеоперационных осложнений он умер 14 марта 1970 года в возрасте 77 лет.

Перлз оставил после себя развивающееся течение, основы которого принадлежат к наиболее известным на терапевтическом рынке. В посмертно опубликованной Бэндлером рукописи, Перлз сформулировал кредо, которое также определило направление НЛП. Оно звучит так:

"Последние пятьдесят лет принесли огромный рост человеческого самосознания. Эти годы многому научили нас, если говорить о понимании психологических и физиологических механизмов, благодаря которым мы выжили, несмотря на постоянно усиливающееся давление и изменяющиеся условия жизни. Однако не привели к росту наших способностей радоваться самим себе, применения знаний в собственных интересах и развитию и расширению нашего ощущения радости жизни.

Если понимание человеческого поведения остается целью самой в себе, то это будет приятной интеллектуальной игрой, веселым но и нелегким способом проводить время, однако не создающим никаких необходимых связей с обычной жизнью и не указывающим на ее ценности.

В реальности, наше невротическое неудовлетворение самими собой или миром, исходит из факта того, что мы впитываем множество понятий и идей современной психотерапии и психологии, но не перевариваем их, не применяя также наше вербальное и интеллектуальное знание как инструмент власти, каким оно должно быть. Наоборот, многие из нас пользуются психотерапевтическими концепциями, как рационализированием и предтекстом для продолжения своего неудовлетворительного актуального поведения. Теперь несчастья объясняются нашим опытом прошлого и мы варимся в котле своих бед. [...] Мы перешли от детского "Я этого сам не умею" к взрослому "Я сам не умею, поскольку моя мать не любила меня, когда я был ребенком, поскольку я никогда не акцептировал своего комплекса Эдипа, поскольку я интроверт".

Смыслом психотерапии и психологии никогда не было запоздавшее объяснение продолжающегося невротического поведения, не дающее человеку жить на уровне своих способностей. Целью этой науки не является объяснение поведения, а скорее помощь в достижении самопознания, удовлетворения и самостоятельности" .

После короткого введения в историю семейной терапии, будет представлен профессиональный путь Вирджинии Сатир. Далее мы займемся основными взглядами на терапевтическую работу. Также мы рассмотрим ее гуманистические взгляды и убеждения об основных значениях коммуникации в человеческих отношениях. Глава завершается коротким обзором целей и принципов терапевтической работы Вирджинии Сатир.

Вирджиния Сатир была одной из наиболее влиятельных личностей в области психотерапии, занимающихся теорией семейной терапии. Ей удалось в работе, в единственном в своём роде, синтезе - объединить существенные тезисы гуманистической психологии с коммуникационно-теоретическими концепциями группы Пало Альто. В центре ее теории, основанной на опыте, лежали такие понятия, как чувство собственной ценности, рост и коммуникация. Сатир учитывала при этом как интрапсихические факторы, так и интерперсональные. Арист фон Шлиппе считает:

"[...] что ее убеждения характеризуются высоким уровнем ценности экологических отношений, поскольку мы находим в них высказывания о различных эпистемологических уровнях. Таким образом, ее взгляд на человека, подобный идеям гуманистической психологии, одновременно выходит за ее границы, сильно акцентируя социальные построения человека. Ее теория личности сходна с тезисами Карла Роджерса (а также других представителей эпистемологического направления), однако не идентична им, поскольку пользуется аспектами теорий познания, на тему индивидуальных процессов обработки информации. Ее семейная терапия имеет системный характер, являясь попыткой понять в какой зависимости от коммуникации находятся интрапсихические процессы (однако неприкасаемость личности - лозунг, который можно найти в некоторых системных концепциях - никогда не принимался во внимание Сатир!).

Таким образом, Сатир создала многоуровневую концепцию психосоциальной интервенции, которая лишь в последние годы снискала отклик в системной литературе".

Теоретические взгляды о влиянии семьи на психическое развитие личности, можно найти уже в концепциях Фрейда. Также коллега Фрейда, Альфред Адлер, создатель индивидуальной психологии, включил в свои размышления значение семьи. Наряду с работами Эрика Эриксона и Рене Шпитца, также некоторые концепции неоаналитиков, окружающих Карен Хорни, Эриха Фромма, Фриду Фромм-Райхманн и Гарри Стека Салливана, можно назвать зачатками семейно-терапевтического мышления. Все эти теории подчеркивают огромное влияние общественно-культурных факторов на психические нарушения. Однако в дальнейшем, во время психоаналитического лечения, сохранялся старый принцип, запрещающий клиентам разговаривать о терапии вне кабинета. Невозможным было также активное вмешательство членов семьи в терапевтический процесс.

Семейную терапию, в точном значении этого слова, начали практиковать лишь в пятидесятых годах. Ее рождением считается публикация психоаналитиком Натаном Акерманном (Nathan W. Ackermann) в 1950 году, статьи Family Diagnosis: An Approach to the Pre-School Child (Семейный диагноз. Подход к ребенку дошкольного возраста). Акерманн считал, что регистрация семейных процессов необходима для понимания детей с эмоциональными нарушениями. Он также искал способы включить семью в терапевтический процесс. На первом плане его теории находились влияния прошлого на целостный клубок актуальных отношений членов семьи.

Независимо от него начал свою работу Муррей Боуэн (Murray Bowen), также психиатр и психоаналитик, который в 1949-1954 годах участвовал в пятилетних исследованиях в Меннингер Клиник в Топеке (Канада). Здесь включили в терапию, так называемых шизофреничных пациентов, отдельных членов семьи. Боуэну особенно значительной казалась связь мать - ребенок, которую часто считали симбиотической. В 1954-1959 годах он продолжал исследования в Институте Психического Здоровья в Бетесде, штат Мериленд. В этом институте он впервые принял в психиатрическое отделение целую семью шизофренических пациентов. На основе опыта из Топека, вначале в центр его внимания попали отношения мать -ребенок. Вскоре однако оказалось, что вся семья имела свою долю в поддержании шизофренической симптоматики. Часто Боуэну казалось, что отклоняющееся от нормы поведение пациентов стабилизируют разрушающиеся отношения партнеров. Пациенты переносят конфликты родителей на себя. В таких условиях нормальные процессы индивидуализации были практически невозможны. Поэтому целью терапевтической работы Боуэна стала поддержка развития индивидуальности и разрушение косных интерактивных и коалиционных паттернов семьи.

Наряду с Акерманном и Боуэном, пионерами, психоаналитически-ориентированной семейной терапии считают также Ивана Бошормени-Наги, Джеймса Фреймо и Теодора Лидза (Ivan Boszormenyi-Nagy, James Framo, Theodor Lidz). Несмотря на многие различия в деталях, они сходились в том, чтобы концентрировать внимание, полностью опираясь на психоаналитическую традицию, прежде всего на проблематичных процессах семейных интеракций.

Семейную терапию также пропагандировала работа Карла Витакера (Carl Whitaker). В половине пятидесятых в Атланте, он начал лечить шизофреников в среде их семей. Он первым начал работать с помощью ко-терапевтов. Он подчеркивал, в своей терапии, значение эмоционального опыта и широко понимаемую активность собственной личности в процессе лечения. Гуманистические концепции, делающие акцент на рост спонтанности, целостности и т.д., играли по его мнению важную роль.

Однако наибольшее влияние на движение семейной терапии, вызвала безусловно, уже упоминавшаяся работа группы Пало Альто, сконцентрированная вокруг Бейтсона, Джексона, Хейли, Уикленда, Вацлавика и Сатир. Их достижения обрели больше всего последователей, среди практикующих терапевтов. Особое значение школы Пало Альто, состоит, согласно Крицу в том,

"[...] что кроме эмпирически-феноменологического описания, она сделала шаг к созданию теории. Благодаря ей была сформулирована существенная теория шизофрении, противопоставляющаяся соматически-медицинским и психоаналитическим концепциям. Шизофрению здесь понимали, как нарушение коммуникации, как единственно возможную реакцию на абсурдный и непродолжительный межчеловеческий контекст [...]. Эта концепция оказалась сильным импульсом для дальнейшего развития семейной терапии".

Основные принципы группы Пало Альто, были нами уже описаны в части, касающейся исследований Бейтсона. Поэтому далее мы сконцентрируемся на представлении практично-теоретического подхода Сатир. Мы остановимся прежде всего на тех элементах ее духовной системы, которые дают возможность перейти от абстрактного, системно-теоретического подхода MRI к гуманистической психологии.

Вначале однако, мы предлагаем описание личного и профессионального развития Вирджинии Сатир.

Путь развития Вирджинии Сатир

Вирджиния Сатир родилась на маленькой ферме американского штата Висконсин. Там она провела детство, среди братьев и сестер.

Ее предки прибыли из Германии. Отец происходил из семьи крестьян и ремесленников. Сатир описывает его, как простого симпатичного, контактного, технически талантливого, но мало образованного мужчину. Мать происходила из воспитанных мещанских кругов и была сильной, доминирующей, отважной и исключительно амбициозной личностью, большое внимание уделявшей воспитанию детей.

Различное происхождение и различие характеров были причиной существенных напряжений в семье. Отец чувствовал себя нелюбимым женой. Некоторое время он пытался топить проблемы в алкоголе. Мать, в свою очередь, обвиняла его в безответственности. Оба были однако слишком горды, чтобы открыто говорить о своих конфликтах перед детьми и даже для того чтобы развестись. Это привело к напряжению атмосферы на что чувствительная Вирджиния часто реагировала болезнью. Долгие годы у нее были проблемы с желудком. Она также легко поддавалась инфекциям. Несмотря на то, что родители изо всех сил поддерживали развитие детей, Вирджиния часто страдала, поскольку не могла понять конфликта родителей. Она признается, что уже в возрасте пяти лет решила стать, своего рода семейным детективом. Она хотела узнать, что действительно происходит внутри ее собственной и других семьях.

Будучи шестилетним ребенком, она заболела воспалением слепой кишки. Ее мать решительная сторонница Христиан Сайенс, по религиозным причинам была против любого медицинского вмешательства. Это убеждение едва не стоило Вирджинии жизни, поскольку вследствие этого произошел разрыв слепой кишки. Она выжила лишь потому, что отец вопреки воле матери, отвёз ее в последний момент в больницу. Там вначале отказались проводить операцию, посчитав её мертвой. Лишь когда отец настоял на реанимации и лечении, ей занялись. После нескольких критических минут, в отделении интенсивной терапии, считавшаяся мёртвой Вирджиния была спасена. Спустя четыре месяца Вирджиния Сатир была выписана из больницы. Сразу после этого она заболела воспалением среднего уха. Почти два года она была глухой. По всей видимости именно опыт перенесенных болезней неосознанно сделал её чувствительной к невербальному участию в коммуникации между членами семьей.

В 1927 году (Вирджинии было как раз 11 лет) мать решила покончить с фермерской жизнью. Семья переехала в Милуоки в штате Висконсин, городок около озера Мичиган. Там были расположены лучшие школы.

Сатир была очень способной ученицей. Школу и колледж она закончила в рекордные сроки. Закончив колледж, она шесть лет работала учителем. Чтобы собрать больше опыта с людьми различного происхождения, она специально обучала в шести различных школах. При этом, она обрела весьма ценные взгляды на специфику ситуации детей белых и черных, бедных и богатых, деревенских и городских семей. Уже тогда она старалась включить родителей в жизнь школы. Для этого, почти каждый день она отводила одного из своих учеников домой, чтобы посетить его семью. Часто ей удавалось решить школьные проблемы детей, увеличив у родителей осознание того, что результаты в школе и атмосфера в семье, зависимы друг от друга. Позднее эти визиты дали плоды в виде весьма продуктивного опыта в терапевтических встречах с семьями.

В то же время, когда она работала учителем, Вирджиния Сатир посещала в Чикаго курсы из области социальной работы. Поскольку теоретическая программа обучения базировалась на психоанализе, она записалась одновременно на курс психоанализа. Этот курс включал также самоанализ.

Во время занятий и после их завершения Сатир работала в различных организациях. При этом она открыла свой особый дар -умение работать с опасными пациентами, страдающими сильными нарушениями. Позднее она открыла в Чикаго свой кабинет. Поскольку она не была врачом, то не имела доступа к нормальной клиентуре аналитиков. Поэтому она работала исключительно с бездомными, алкоголиками, тяжело больными детьми, шизофрениками и клиентами, которые после многих неудачных попыток лечения, направлялись к ней из публичных институций. В связи с тем, что она не была врачом, она также не могла застраховаться от профессиональной гражданской ответственности и поэтому работала без всякой страховки. Поэтому она не могла позволить себе допустить ошибку.

С перспективы времени, Вирджиния Сатир определила эти годы как исключительно тяжелые. Несмотря на это, она воспринимала свою ситуацию, как хороший способ обучиться основам. В это время она вела исключительно индивидуальную практику. При этом, стараясь интуитивно, вопреки принципам аналитической техники, войти в хороший контакт с клиентом. Опыт учительской и социальной работы научил ее, как важно искать в человеке его сильные стороны. Поэтому она старалась внимательно слушать, наблюдать, передавать позитивный взгляд и избегать подчеркивать патологические явления, как это было в практике других терапевтов. При этом она достигла удивительно хороших результатов. Об этом стали говорить и вскоре у нее уже было столько работы, что она не могла с ней справиться. Наконец появились также "нормальные" клиенты и Вирджиния Сатир признала, что ее подход, независимо от отдельных симптомов, чаще всего приводит к исключительно позитивным результатам.

Весной 1951 года она работала с двадцативосьмилетней клиенткой, страдающей шизофренией. Эта женщина уже прошла несколько неудачных попыток терапии. Спустя около шести месяцев, она почувствовала улучшение. Вскоре после этого Вирджинии Сатир позвонила ее мать, угрожая вызвать Сатир в суд, из-за растущего эмоционального отчуждения дочери. Во время телефонного разговора Сатир заметила, что мать в действительности передает два коммуниката: угрожает на словах, хотя в ее голосе ясно ощущается призыв о помощи. Сатир поняла, что ранее никогда не замечала, на сознательном уровне, такой пропасти между вербальным и невербальным содержанием послания. Вместо того чтобы ответить на угрозы, она спонтанно пригласила мать на терапию, решив помочь также ей. Мать приняла предложение. К огромному удивлению Вирджинии Сатир, клиентка в присутствии матери, повела себя также странно, как и в тот день, когда она впервые познакомилась с ней. Как обычно, когда Сатир не понимала, что происходит, она отступала на позицию наблюдателя. Во время первых встреч, не вмешиваясь, она сконцентрировалась на событиях, происходящих перед ней, и заметила, что клиентки в течении разговора, наряду с вербальным, передают и эмоциональное послание. Это было открытие, которое независимо от нее, сделал в начале пятидесятых годов Грегори Бейтсон. Позднее у нее возникло впечатление, что между дочерью и матерью действовала, неосознаваемая женщинами, невербальная система сигналов: легкий наклон головы, изменение тона голоса, пожатие плечами и т.д., казалось вызывали сходные реакции у партнерш. Это явление было ею досконально изучено, она обострила своё внимание на восприятие этих элементов. Тогда ей стало ясно видно, как были важны данные невербальные указания и раздражители для коммуникационного обмена, и тем самым для отношений между клиенткой и ее матерью.

После истечения еще шести месяцев работы с дочерью и матерью, Вирджинии Сатир пришла идея пригласить на терапию отца. Это было необычно, так как мужчин даже не считали, в то время элементом эмоциональной жизни семьи. Вопреки ее ожиданиям, отец пациентки выразил готовность участвовать во встречах. Его присутствие привело к подобным резким переменам, как и появление пол года назад матери. Отношения клиентки и матери стали теперь очень хаотичными. Впервые Вирджиния Сатир смогла изучить влияние третьего лица на пару. Особенно заметными стали при этом меняющиеся коалиции этой тройки, отец - мать - дочь. Сатир терпеливо работала уравновешивая их отношения, добиваясь однако скромных результатов. Несмотря на то, что Вирджиния Сатир работала с группой из трех человек, ее мышление все еще концентрировалось на одной личности. Впрочем, так поступали все, современные ей терапевты, поэтому длительное время она не догадывалась спросить, есть ли еще дети в семье. Когда она сделала это, оказалось, что есть еще брат, на два года старший своей сестры. Его также пригласили на терапию. Когда он зашел в помещение, Сатир интуитивно почувствовала, что нашла еще один ключ к пониманию семейной динамики. Сын был высоким, необычайно красивым молодым человеком, Сатир поняла, что он играл роль модели идеального ребенка. Родители явно его обожали, в то время как дочь считали плохой и ненормальной. По мере накопления опыта проблем семей, Сатир все чётче видела, что такого типа признаки имеют огромную силу. Согласно самоисполняющемуся предсказанию, навешивание этикеток членам семьи, укрепляет специфические паттерны стереотипного поведения, отдельных ее членов. Если наступает подобное упорядочивание, то оно часто может привести к закреплению нарушений в жизни семей.

После расшифровки существенных моментов этого случая, Вирджинии Сатир удалось довести лечение семьи до увенчавшегося успехом финала. Отношения между членами семьи улучшились, были открыты новые пути коммуникации, а молодая женщина выздоровела. Работа с этой семьей создала, согласно Сатир, основы для многих принципов, какими она позднее руководствовалась. Принцип, касающийся восприятия психических нарушений, как семейных явлений, возникающих в результате патологических интерперсональных реакций, стал основной идеей ее дальнейшей работы. Это был взгляд на то время революционный, поскольку оказался совершенно противоположным, всем действующим научным взглядам, относительно возникновения психических заболеваний.

Вирджиния Сатир начала теперь применять новый опыт также в других случаях. Она все чаще приглашала на терапевтическую встречу всю семью, при этом добиваясь подобных удовлетворительных результатов. Два года спустя она была уже так известна, что ее попросили вести курс обучения для врачей психиатров, в только что созданном Психиатрическом Центре Штата Иллинойс в Чикаго. Она вела его в 1955- 1958. Кроме того, у нее было два частных терапевтических кабинета. Дополнительно она работала в школьном центре и советником в фирме. Согласно ее собственным подсчетам, она работала тогда около 85 часов в неделю.

В 1956 году Вирджиния Сатир встретилась с Мюрреем Боуэном. За несколько месяцев до этого, она узнала, что он принимает целые семьи у себя в клинике. Она хотела узнать побольше об этом проекте. Кроме того, она желала обсудить свои открытия о семейной динамике со специалистами. Она так представляла ту ситуацию:

"Ну вот, я пошла на эту встречу и провела информативный совет с людьми. Передать им то, что я делаю! [...] Все что я делала, было полной противоположностью того, что делали они. Но я знала что есть нечто, на след чего я вышла, не имея понятие что это, но не смотря на это знала. [...] Поэтому я встретилась с Мюрреем. Он был весьма вежлив со мной, позволив войти, мы говорили и все прошло как положено. Я сама уже многое сделала, поскольку в 1951-1955 старалась применять все, что только было возможно. Тогда Мюррей еще ничего не знал и я также [...] Это были времена, когда каждый был уверен, что страдающим шизофренией нельзя помочь. Шизофрения была базой для нас всех, поскольку если бы мы начали с чего-то другого, то ни к чему бы не пришли. Все "послушные" невротики и им подобные, лечились психоаналитиками. Агрессивных сажали в тюрьмы, а шизофреников в психиатрические лечебницы. Невротики, таким образом, шли к другим, а мы все семейные терапевты, с самого начала работали с шизофрениками. Этим больше никто не занимался. И когда мы пытались лечить шизофреников, это также никого особенно не интересовало".

В 1957 году, спустя год после визита к Боуэну, Вирджиния Сатир прочитала статью Toward a Theory of Schizophrenia (К теории шизофрении), опубликованную год спустя Грегори Бейтсоном, Доном Д. Джексоном, Джеем Хейли, и Джоном Уиклендом. В этой статье, как мы уже говорили, впервые была представлена гипотеза, так называемой, двойной связки, возникающей в шизофрении. Сатир была восхищена, она нашла людей, которые заметили то же, что и она.

В октябре 1958 года Вирджиния Сатир переехала в Пало Альто. По личным причинам она покинула Чикаго, ей также хотелось поменьше работать. В начале 1959 года она встретилась с Доном Д. Джексоном, тогда родилась мысль создать совместно с Джулесом Рискиным, который хотел переехать из Цинцинати в Пало Альто, собственный институт. Уже в марте этого же года, был открыт Mental Research Institute (MRI). Вирджиния Сатир писала об этом:

"Мы получили так мало денег, что могли снять лишь одно помещение, на один день в неделю. В нашем распоряжении было 6000 долларов на весь год, для выплаты себе зарплаты, насколько это возможно и закупку всего, что необходимо. Дон тогда был управляющим группы психиатров в клинике, поэтому Джульс и я, в этот период, делали большую часть работы. Мы разработали проект, целью которого было исследование зависимости здоровья и болезни от определенных интеракций среди членов семьи. Это был наш проект и он получил финансовую поддержку. [...] В марте институт начал работу, а я запланировала, что буду работать в нем три дня в неделю. В мае этого года я участвовала в большой конференции и услышала, как кто-то обращается ко мне, называя мою фамилию. Обернувшись, я увидела незнакомых мне людей. Они спросили: "Это вы Вирджиния Сатир?" "Да" - ответила я. "Мы хотели бы, чтобы вы приехали к нам и показали нам семейную терапию". Я спросила: "Откуда вам известно ,что я разбираюсь в этом?". "Мы слышали о вашей работе в Чикаго [...]" А я придерживалась четкого распорядка. Однако, поскольку в институте мы работаем лишь три дня в неделю [...], я сказала: "Хорошо, один раз я могу приехать, я ставлю лишь одно условие - дайте мне пациента с семьей". [...]

Таким образом, короче говоря, хватило времени от мая до сентября, и я работала уже во всех психиатрических заведениях. И происходило это так: в 6.15 подъём, трех часовая поездка на север в Сан-Франциско, чтобы вести семинар, затем два часа езды на автомобиле в клинику, потом в Пало Альто, так как там у меня уже была небольшая учебная группа. Дальше на следующей неделе в Южную Калифорнию, потом в Метрополитен и т.д. Пока Дон не сказал мне: "Ты слишком много путешествуешь. Почему бы тебе не вести обучение здесь?". Хорошо, подумала я, создам программу обучения. Правительство США положительно отнеслось к этому и я получила 800000 долларов - огромную сумму, на реализацию проекта. Я вела обучение по средам и пятницам, и что получилось? Об этом услышали от меня и от психиатров в соседних штатах. И опять началось. Я была в Неваде, затем поехала в Вашингтон и вскоре я регулярно покидала Пало Альто в субботу утром и возвращалась в среду вечером. Неделю на севере, Сиеттл, потом прибавился Солт Лейк Сити и Миннеаполис, где я вела три тренинга от субботы до среды. Путешествуя туда-назад, я возвращалась на два дня на тренинг, а на следующей неделе выезжала в Феникс в Аризоне, управлялась за три дня и возвращалась. Вскоре я начала работать в Канаде, а в конце 1960 года получила приглашение в Европу. Программа обучения была реализована, работа приобрела ход. [...] Теперь я имела целое отделение обучения - я абсолютно независима".

Отделение обучения стало единственным источником доходов MRI. Поскольку эта деятельность полностью поглощала Вирджинию Сатир, она полностью отошла от работы в исследовательском отделе. Ее и так больше интересовала практика и обучение. Ее сотрудничество с отделом исследований ограничивалось лишь разработкой материалов, которые она привозила со своих тренингов. Кроме того, она занималась различными проектами, и некоторое время исполняла функцию директора в Институте Эсален в Биг Сур. Там она познакомилась с Фрицем Перлзом, которого очень уважала.

В 1966 году Вирджиния Сатир покинула MRI, с той поры полностью посвящая себя всемирному обучению и работе над развитием метода лечения семей, то есть Терапии Целой Семьи (Conjoint Family Therapy).

В начале 1972 года Вирджиния Сатир познакомилась с двадцатидвухлетним студентом Ричардом Бэндлером. Их познакомил издатель, Роберт Спитцер. Началась очень плодотворная работа. Бэндлер начал изучать ее технику и совместно с Джоном Гриндером разработал собственные модели, в которые наряду с невербальными паттернами поведения попали также мысли Сатир о терапии и коммуникации.

Поэтому, изданный в 1975 году первый том The Structure of Magic (Структура магии), то есть первая общая публикация создателей НЛП, говорил, прежде всего, о вербальном поведении, указанном Сатир. Год спустя вышел второй том этой книги. В нем на первый план были помещены невербальные паттерны и борьба терапевтов с неконгруэнтностью. Наряду с концепцией репрезентативных систем, впервые были представлены стратегии интервенции в семейной терапии. В том же году Бэндлер и Гриндер опубликовали книгу Changing With Families (Изменяемся вместе с семьями). Эта публикация возникла при соучастии Вирджинии Сатир. В ней впервые систематически применяется, уже на практике, разработка модели семейной терапии. Наконец, изданная в 1982 году книга Re-framing: Neuro-Linguistic Programming and the Transformation of Meaning (Рефрейминг. Нейролингвистическое программирование и изменение значений) можно считать собранием основных паттернов рефрейминга и бесед, какими пользовалась Вирджиния Сатир, во время встреч с семьями и индивидуальными клиентами.

С семидесятых годов Вирджиния Сатир находилась в тесном контакте с коренным населением Северной Америки. Контакты с индейцами обогатили ее работу духовными элементами.

Эти контакты начались в 1973 году, в рамках трагического конфликта в Вундед Кни. Вундед Кни это небольшая местность в Южной Дакоте, которая в конце декабря 1890 года обрела трагическую известность. Здесь произошло последнее большое истребление американских индейцев белыми завоевателями. В лагере кавалерии, при Вундед Кни Грик, были убиты жестоким образом сотни беззащитных мужчин, женщин и детей из Миннеконжус - племени Сюксов. Это кровопролитие было финальным актом жестокого марша белых пришельцев, постоянно подписывающих договоры с индейцами и нарушавших их, ради удовлетворения собственной алчности - владеть землей и ископаемыми.

За военным покорением, пришло бескомпромиссное уничтожение индейской культуры. Детей силой забирали из семей, помещая их в белых миссионерских школах. Там хотели сделать из них "цивилизованных" граждан. Так делали, не взирая на то, что многие индейские дети погибали во время такой попытки или пытались покончить жизнь самоубийством.

Страдания индейцев, остатки самоуважения которых уничтожено с помощью бедности, алкоголя, полицейского террора и расового права, привели в конце концов к созданию членами племени Чиппева, Клайдом Беллекурта и Деннисом Бандксом, радикального American Indian Movement (Движение Американских Индейцев -AIM). AIM был, прежде всего, духовным движением, целью которого было возвращение собственной культуры и духовной тождественности, оторванным от корней и часто, вращающимся в криминальных кругах индейцам Северной Америки. Чтобы достичь этого, необходимо было заняться юридической и политической деятельностью, поскольку тождественность и духовность традиционного индейца неразрывно связана с землей на которой он живет. Поэтому кроме судебных процессов о праве на владение землей, AIM проводило все новые марши протеста и другие акции, достигающие общественного успеха, чтобы таким образом направить внимание белых американцев на проблемы коренных жителей этих территорий. Они собирались потребовать исполнения 371 (!) договора, нарушенного белыми.

Наиболее спектакулярной акцией, горячо протестующих индейцев, было занятие 27 февраля 1973 года Вундед Кни. Сотни индейцев различных племен забаррикадировалось в местности на территории Пайн Ридж Индиан Резервейшен, объявив независимость народности Оглала. Индейцы требовали равноправных переговоров с правительством США. Правительство отказалось и вместо этого выслало войска и полицию штата. Далее произошла самая большая военная конфронтация на территории Соединенных Штатов со времен завершения войны с индейцами. Драматическая трагедия, потрясшая весь народ, длилась до 8 мая этого же года. Жизнь при этом потеряли сотни людей.

Вирджиния Сатир включилась в конфликт в роли ведущей переговоры. Она понимала мотивацию индейских жителей и сама хотела облегчить их страдания. С тех пор она регулярно работала с индейцами племени Сюксов, среди которых обрела множество друзей. Во время длительных ночных церемоний с ритуалами и посвящениями, она была произведена в шаманы. Ей передали священную трубку, освящаемую каждый год. Сатир также получила индейское имя Женщина Летящий Орёл.

В 1977 году Вирджиния Сатир создала Avanta Network. Она ощущала необходимость собрать людей, которые прошли у нее обучение и исповедовали те же ценности. Ее намерением было сконцентрировать способности и талант этих людей, чтобы поддержать людей, семьи, организации, церкви, воспитательные учреждения, политические организации и правительства в развитии гуманитарной мирной и счастливой формы человеческой совместной жизни Ее мечта это всеобщий мир, среди людей невзирая на расы, религии, национальности.

Целью этой сети был поиск новых путей к осуществлению, вышеназванной мечты. В центре ее внимания находится развитие и передача методов, укрепляющих в людях чувство собственной ценности. Кроме того, члены Avanta Network, прежде всего, занимаются всевозможной поддержкой всех тех мысленных моделей, которые ведут к росту личности. В рамках всемирного профессионального предложения тренингов, приверженцы сети работают над совершенствованием и передачей человеческих коммуникационных способностей.

В мае 1988 года Вирджиния Сатир впервые продемонстрировала свою работу в четырех городах бывшего Советского Союза. В конце четырехнедельного путешествия, она почувствовала легкую боль в области поджелудочной железы, благодаря массажу удалось облегчить ее страдания. Вначале подозревалась инфекция, вызванная паразитами.

После завершения поездки, Вирджиния Сатир вернулась в США. Несколько недель спустя, боли усилились, она заболела желтухой. Силы быстро покидали ее. Врачи считали, что виной этому опухоль поджелудочной железы. Она решила вернуться в свой дом в Пало Альто, чтобы пройти диагностику и лечиться в Стэнфордском Медицинском Центре. Там у нее обнаружили, что опухоль уже дала метастазы, разрушившие печень.

В последние недели жизни, Вирджиния Сатир внимательно наблюдала за приближающейся смертью. Она хотела пережить процесс смерти настолько сознательно, насколько это было возможно. Лицом к лицу со смертью, она прошла глубокий процесс трансформации, во время которого победила страх переда на другую сторону. За пять дней до смерти, она обратила к людям, с которыми чувствовала связь, такие слова:

То all my friends, colleagues and family:

I send you love.

Please support me in my passage to a new life

I have no other way to thank you then this.

You have all played a significant part in may development of loving.

As a result, my life has been rich and full, so I leave feeling very grateful.

Virginia.

10 декабря 1988 года Вирджиния Сатир умерла в кругу нескольких ближайших друзей в своем доме в Пало Альто.

Психотерапия и духовность

Когда мы читаем различные описания, сделанные коллегами, друзьями и клиентами Вирджинии Сатир, внимание привлекает то, как необычайно ее уважали. Ричард Бэндлер, например пишет:

"В течении последних 15 лет, я имел удовольствие и честь, моделировать нескольких лучших специалистов по коммуникации, последнего поколения, таких как Моше Фельденкрайз и Милтон Эриксон. Однако особое удовольствия я получил в начале работы, при моделировании Вирджинии Сатир, создателя Терапии Целой Семьи, мастера терапии, великолепного учителя и прежде всего личность, необычайно коммуникационно одаренную. [...]

Вирджиния помогла мне также понять, различие между серьезным подходом к работе, выполняемой вами и престижем, который благодаря этому обретаете. Последние 15 лет. я встречался со многими терапевтами, ставшими знаменитыми благодаря интеллектуальным достижениям или благодаря чему-то, что в реальности или лишь видимо, они сделали в прошлом. В отличии от них, Вирджиния была ремесленником. Я никогда не видел, чтобы у нее был хотя бы один плохой день или ее старания были меньше ста процентов. [...] Я завидовал ее энергии и готовности посвятить себя, чем бы она не занималась. За все время нашего знакомства, ее увлеченность была одинаково большой исполненной профессионализма и сердечного отношения".

Если верить высказываниям тех кто знал Вирджинию Сатир, то ее отличало прежде всего умение почувствовать другого человека и широко понимаемый гуманизм, превосходящий обычную вежливость. Казалось, без труда, в ее работе объединялись сочувствие, юмор человеческая теплота, понимание целей, креативность и постоянная готовность к риску, с необычайным умением точно определять межчеловеческие процессы интеракции. Принципиальные убеждения и глубоко ощущаемая любовь к жизни, конечно, сильно помогли ей поддерживать отношения с людьми на очень личном уровне. Во многих отчетах можно прочесть, как зачастую шутливо ей удавалось за короткое время войти в, основанный на доверии контакт с клиентом, независимо от того, происходила ли встреча в безопасной атмосфере терапевтической консультации, или в рамках учебного семинара на глазах у публики. Такая способность создавать сильные и длительные отношения с людьми была, как показали это Бэндлер и Гриндер в своих исследованиях, исключительно системно организованной и технически утонченной. Однако способности Сатир опирались, не только на технику но и на ее духовный взгляд на жизнь. Уже в детские годы, Вирджиния Сатир восхищалась богатством жизни и постоянными изменениями природы. На родительской ферме она развила чувствительность к красоте бесконечного звездного неба, различных явлений природы, постоянной борьбе и гибели в мире животных и растений. Мир был для нее местом магии, в котором гигантский процесс жизни проявляется в неисчислимых формах.

С точки зрения Сатир, также каждый человек силой своего существования, являлся ценной частью вселенной. Она постоянно подчеркивала, что даже тело человека удивляет своей целостностью, являясь практически неуловимым чудесным творением. Однако, тело лишь одно из многочисленных творений искусства, созданных природой в течении миллионов лет. Сатир не верила, что все это возникло в результате бессмысленной, слепой эволюции материи. Наоборот, она была глубоко уверена в существовании жизненной силы или духа мира, который, действуя на многих уровнях, влияет также на поведение человека.

Одной из причин трагедии, согласно Вирджинии Сатир, является игнорирование научными исследованиями духовно-психического уровня жизни: позитивистской науке не известны такие понятия, как смысл, чувство собственной ценности, рост, отношения или любовь. Однако именно эти измерения, согласно Сатир, делают жизнь и смерть достойными. Вначале, как утверждает Моррис Берман в своей книге Reenchantment of the World (Повторно заколдованный мир) - наука имела своей целью облегчить и улучшить жизнь человека. Однако ее тенденция лишать магии тайну существования для блага исследований, посредством расчленения реальности, привела к тому, что современный человек потерял свою связь с духовным измерением бытия. При помощи губительной концентрации на объективно измеряемых объектах реальности, наука превратилась в могильщика ценностей, которые ранее сами по себе исходили из непосредственного наблюдения чуда жизни.

Увеличивающееся отчуждение человека от природы, поставило свою печать также на сфере межчеловеческих отношений. Все большая оторванность от корней "просвещенного" человека, усиливающийся распад общества и всевозможных форм жизни, массовое уничтожение окружающей среды, войны, преступления, насилие и психические страдания, говорят сами за себя. Это отражает процесс, начавшийся в новое время и приведший человечество к перепутью.

Основную задачу психотерапевтов, Вирджиния Сатир видела в установлении связи личности с универсальной силой жизни. Она желала поддержать людей, вступающих в разорванный контакт, с заключенным в них самих, потенциалом. Мишель Болдвин, ученица и подруга Сатир, пишет:

"Люди не всегда находятся в контакте со своей жизненной силой. Многие не обращают внимания на свое внутреннее богатство и нуждаются в помощи, чтобы прийти к нему. Зачастую, единственная в своем роде красота человека глубоко скрыта и необходимо много терпения и стараний, чтобы к ней пробиться, но она всегда существует. Убеждение о неповторимости и красоте каждого человека изменило характер психотерапевтических отношений. Иерархия я (эксперт) - вы (человек с проблемой, нуждающийся в моей помощи), между терапевтом и клиентом, переросла в отношение я - вы, и эта человеческая связь помогает клин-там открывать для себя силу жизни".

Вирджиния Сатир не поддерживала такой слепой оптимизм. Она была реалисткой, твердо стоящей обеими ногами на грунте реальности. Поэтому она полностью сознавала, что внутренние богатства человека рассеяны и практически недоступны. Если однако, сам терапевт находится в контакте с духовным измерением жизни, ему удастся вовлечь туда клиента. Тогда опыт контакта, основанного на уважении доверии и открытости, может стать для клиента моделью, переносимой на другие контакты и на отношение к самому себе.

Подводя итог, можно таким образом сказать, что Вирджиния Сатир работала по принципу, согласно которому в человеческих отношениях важнейшим приоритетом является уважение к самому себе и другим. Это было логическим результатом последовательного системно-ориентированного мышления, согласно которому каждый человек приговорен в своей жизни к контактам с другими людьми. Никто не может существовать сам для себя, внутри ньютоновского вакуумного помещения. Поэтому Сатир постоянно говорила о состоянии взаимной зависимости и что все, что мы делаем как люди, и способ каким мы воздействуем на мир, также влияют на нас. Она была убеждена, что механизмы, мешающие людям в построении мирного существования на каждом уровне, будь-то на индивидуальном, семейном или на уровне международных отношений, одни и те же. Поэтому, она также определяла и себя элементом этого постоянно усиливающегося движения, возникающего из глубокой необходимости совместного мирного существования людей друг с другом и с природой во всем мире. Такая надличностная точка зрения, дала ей возможность развить деятельность, охватившую весь мир, которая продолжается и по сей день, в рамках программы Avanta Network.

Личностный рост и сложность "я".

В своих докладах и семинарах, Вирджиния Сатир постоянно сравнивала два противоположных взгляда на мир: иерархическую, модель наказания и награды и модель роста.

Модель наказания и награды принимает, что человек по своей природе плох. Чтобы он смог вырасти и стать полезным членом общества, его необходимо контролировать и останавливать извне. Отношения опираются на иерархии. Родители учителя, начальники, светские и духовные, устанавливают правила для детей, учеников, пациентов, работников и верующих. Требования, связанные с поведением, согласно определенным ролям, угнетают. События в такой модели объясняются линейно и причинно, что ведет к возникновению схематического способа мышления: черное - белое. Люди боятся изменений. Индивидуальные различия нивелируются, поскольку угрожают общепринятому порядку. Болдвин так описывает последствия этого подхода:

"[...] самое плохое последствие это то, что эти люди не находятся в согласии сами с собой. Тот, кто находится наверху, одинок и изолирован, а тот кто внизу, слаб и не ценится. Люди, живущие по такой модели, оцениваются согласно переданным им нормам поведения. [...] В результате, они чувствуют себя вынужденными действовать определенным образом. Цена действия, не соответствующего роли - чувство вины, страх или отверженность. Если поведение не направлено на удовлетворение собственных надежд, а на удовлетворение ожиданий других, естественным последствием будет ощущение злости и враждебности, а зачастую также отсутствие надежды".

Вирджиния Сатир считала модель наказания и награды полностью античеловечной. Ведь она не учитывает принципиально важного факта, что человек — целостное и ощущающее существо. В книге The Peoplemaking (Формирование людей) она писала:

"Каждый человек, всю жизнь, с момента рождения и до самой смерти, испытывает чувства. Он может чувствовать гнев, заботу, радость, обиду, страх, беспомощность, безнадежность и любовь. Это основа, благодаря которой мы готовы объединиться со всеми людьми, в любой момент нашей или их жизни. Дети чувствуют, взрослые чувствуют, мужчины чувствуют, женщины чувствуют. Белые, черные, коричневые, желтые и красные люди чувствуют. Богатые чувствуют. Бедные чувствуют. Католики чувствуют. Протестанты чувствуют. Евреи чувствуют. Начальники чувствуют. Подчиненные чувствуют. Каждый человек чувствует. Часто этого не видно, но это так. Вера в то, что это так, даже если этого не видно, заставляет вас вести себя иначе, нежели бы вы повели себя если бы реагировали лишь на то, что видите. Убеждение в этом позволяет добиваться успехов родителям и терапевтам".

Подобно Фрицу Перлзу, Карлу Роджерсу, Абрахаму Маслоу и другим представителям гуманистической психологии, также и Вирджиния Сатир выражала взгляд о том, что человек, вырастающий и живущий в благоприятных и поддерживающих рост условиях, в принципе добр, талантлив, жизнелюбив и сердечен. Рост, развитие и изменения были для нее существенными чертами самой жизни. Она исходила из принципа, что всем организмам с рождения присуща, своего рода, мудрость и красота, которые подобно растениям, развиваются в соответствующих условиях. Она также верила, что каждый человек рождается с потенциалом отличным от других. Роль и статус определяют лишь отношения внутри различных контекстов. Не давая человеку per se первенства перед остальными. Болдвин в связи с этим пишет:

"Согласно этой модели, каждый человек неповторим. Он как источник, вода которого, практически не отличается от других источников, и все же другая, благодаря своим неповторимым входящим в нее минералам. К тому, в чем наше сходство (у каждого есть пупок, мы платим налоги и умираем), добавляются наши различия, и лишь это делает нас неповторимыми и дает нам повод гордиться собой. В свою очередь, конструктивный подход к нашей однородности, обогащает мир. Сложность человека, основана на принятии того, что его от всех остальных отличает".

И далее:

"Все люди стремятся стать идеальным целым. При этом могут встречать блокады. Задача терапевта — помочь клиенту при разрушении этих барьеров.

Вирджиния Сатир была убеждена в правильности взгляда Фрейда в том, что любовь и работа это существенные элементы психического здоровья человека, так как для психики так же важна способность давать и получать любовь как вдыхать и выдыхать воздух для тела. В то же время, работа это существенный источник ощущения собственной ценности. Следующими составляющими психического здоровья являются: необходимость равновесия между телесным и психическим развитием, эмоциональным и духовным, позитивный образ собственного "я", готовность к риску, реализация новых возможностей, понимание процессуального характера всей жизни, в которой оставляется все старое и пережитое и испытывается новое, способность противостоять амбивалентности и оставаться собой настолько долго, насколько это возможно".

Что собственно Вирджиния Сатир понимала под понятием комплексности собственного "я"? С ее точки зрения, "я" не являлось воображаемым центром личности, которое необходимо понимать интрапсихически. Она последовательно объясняла это понятие, с системной точки зрения. Она понимала под ним, постоянно меняющийся динамический союз, различных уровней. Учитывая при этом в одинаковой степени факторы телесные, интрапсихические, духовные, интерперсональные, контекстуальные и общественные. В книге памяти, посвященной Сальвадору Минухину, она так писала о своих взглядах на тему "я":

"Здесь имеется в виду физический уровень (тело, интеллектуальное левое полушарие, мысли, знание фактов), эмоциональный (правое полушарие, чувства, интуиция), чувственный (уши шум, глаза зрение, образы, нос запахи, рот вкус, кожа осязание, движение), уровень интеракции ("я" - "ты" коммуникация между "я" и собственным "я" других людей), уровень питания (принятие жидкой и твердой пищи), уровень контекста (цвета, тона, свет, воздух, температура, форма, движение, пространство и время) и духовный уровень (вопросы о смысле, душа, дух, сила жизни). [...] До недавнего времени, эти уровни воспринимались, как отдельные единицы. Каждой занимался отдельный специалист. Эти специалисты зачастую не понимали связи между отдельными частями. Телом занимался врач, разумом - учитель, чувством - психотерапевт, душой священник. Все остальное оставалось ничейной землей".

А ведь все эти уровни взаимно влияют друг на друга. Каждый из них должен быть, таким образом, рассмотрен во время терапевтической интервенции. Если в каком-то месте системы отсутствует равновесие, наступает дисгармония системы, что воздействует на человека в целом. Таким образом, способность удержать состояние постоянного равновесия всех этих измерений, становится основным условием полной и осмысленной человеческой жизни. Сатир также пишет:

"Долгие годы я работала над образом человека, живущего по человечески. Он понимает свое тело, ценит его и развивает, принимая его за красивое и нужное; это личность честная и откровенная по отношению к себе, во взглядах на себя и на окружающих; такой человек готов к риску; он талантлив и компетентен, не боится, если этого требует ситуация, изменить себя и готов искать соответствующие способы для принятия нового и разнородного, готов сохранить полезные старые части и откинуть те, которые уже не пригодятся. Если вы поступаете так, вы физически здоровы, психически восприимчивы, чувствительны, любящи, готовы к играм, аутентичны, креативны и продуктивны. Вы можете стоять на собственных ногах, сильно любить, а также вести справедливую и успешную борьбу. Вы сохраняете равновесие, между утонченностью и выдержкой и видите различие между ними, поэтому можете успешно реализовать свои цели".

Чувство собственной ценности и коммуникация

Во время разговоров с людьми о своей работе, Вирджиния Сатир постоянно подчеркивала понятие собственной ценности. Этим термином, она пыталась определять все чувства, которые у человека возникают в течении жизни по отношению к самому себе. На основе профессионального и личного опыта, Вирджиния Сатир пришла к выводу, что значительная часть человеческих проблем и страданий исходит из низкой самооценки. Согласно этому, представление, человека о собственной ценности, имеет решающее значение для процессов в нем происходящих и его реакции на жизненные вызовы.

А вот пример, объясняющий эту связь: если человек пытается решить задачу, которую, кажется, невозможно решить, то в большинстве случаев, в нем зарождается чувство неудачи. Теперь решающим будет то, как он будет реагировать на это чувство. Если этот человек хорошего мнения о себе, то вероятно он вспомнит о своем успехе в подобной ситуации. Это придаст ему выдержки и уверенности, благодаря чему он сможет найти конструктивные решения проблемы. Однако, если его самооценка низкая, это прежде всего активизирует воспоминания собственных неудач, негативные мнения важных лиц и т.д. Вследствие этого он потеряет уважение к самому себе, блокируя существующий потенциал. Если, наконец, он прекратит попытки решения задачи, его негативный образ "я" подтверждается новым опытом реального поражения.

Во время работы, Вирджиния Сатир открыла, как мало людей, которые могут ценить и уважать самих себя. Так она описывала людей с низкой самооценкой:

"[...] поскольку сами себя они считают мало ценными, то ждут от других, что те будут их недооценивать, пинать и пренебрегать ими. Поскольку они всегда ожидают самого плохого, то сами такие реакции и провоцируют и часто в действительности их так и воспринимают. Чтобы защищаться, они прячутся за стеной недоверия, погружаясь в то ужасное состояние, которое называется одиночеством и изоляцией. Отдаленные от других людей, они становятся неспособными к разговору и равнодушными к себе и другим. Множество трудностей доставляет им положительный взгляд на мир, слушать и думать, поэтому они начинают недооценивать и обижать окружающих. Естественным последствием одинокости и недоверия является страх. Страх крепнет и приводит к тому, что ваш взгляд становится подозрительным, не допуская попыток сделать что-то новое, перебороть трудности и потому поведение становиться изо дня в день все хуже".

Целью Сатир была поддержка людей в обретении ими человечности. По ее мнению такие черты как: умение любить, интегральность личности, открытость, ответственность и страстность, совершенно естественны у человека, обладающего высоким чувством собственной ценности. Такой человек знает,

"[...] что он что-то из себя представляет и что мир богаче благодаря ему. Он верит в свои собственные навыки. Он умеет просить других о помощи, но верит также и в свою способность принимать решения, и в свои силы. Поскольку он сам себя уважает, он может видеть ценность окружающих и также уважать ее. Он излучает доверие и надежду. Не ограничивает своих чувств. Принимает в себе все, считая это естественным.

Люди большой жизненной силы чаще всего находятся наверху. [...] Конечно, каждый переживает периоды, когда хочется все бросить, когда чувствует себя исчерпанным и усталым, периоды когда жизнь приносит слишком много разочарований, когда неожиданно возникают одни проблемы, кажущиеся такими огромными, что их невозможно преодолеть. Но человек жизненной силы обращается со всем этим так, как нужно. Воспринимая их как редкие неудачи, которые можно безболезненно пережить, он принимает их как то, что на данный момент сложно и неприятно и чего не стоит стыдиться".

Уже сам факт того, что были люди, которых Вирджиния Сатир считала интегральными личностями, укреплял её в убеждении, что в принципе можно достичь этой цели. Несмотря на то, что ей редко приходилось встречать людей с высокой самооценкой, она была уверена, что для человека никогда не поздно обрести уважение к самому себе. В книге Peoplemaking (Формирование людей) она пишет:

"Поскольку чувство собственной ценности и его отсутствие выучены, ему можно разучиться и научиться заново. И это возможно от рождения до смерти и значит никогда не поздно. Человек в любой момент жизни может начать чувствовать себя лучше. [...]

Всегда существует надежда, что ваша жизнь может измениться, поскольку всегда можно накопить новый опыт и таким образом обучиться новому.

Люди могут созревать и полностью изменить свою жизнь. С течением лет это становится труднее и длится дольше. Однако знание того, что изменения возможны и само желание измениться - это первые два огромных шага. Возможно мы медлительные ученики, но все способны учиться".

Однако почему, спрашивает Сатир, у людей возникают негативные представления о себе? Наблюдения все время наводили ее на паттерны коммуникации, тиражирующиеся в семьях. Чувство собственной ценности казалось последствием того, как родители относились к ребенку в первые 5-6 лет. Обратная информация, получаемая в это время человеком о себе и своем поведении, становится основой для принятия вызовов в будущем. Сатир констатирует:

"С моей точки зрения, коммуникация это огромный зонтик, который все охватывает и влияет на все, что происходит в человеке. В момент рождения человека, коммуникация становится единственным и самым важным фактором, определяющим какого типа отношения он создаст с окружающими и что переживет в своем окружении. Как он справится со своей жизнью, как обретет полные доверия отношения, насколько он будет продуктивен, как обретет свой смысл, как вступит в контакт со своим личным богом - все это в большой степени зависит от его коммуникационных способностей.

Коммуникация, таким образом, это мера, с помощью которой двое людей измеряют взаимно степень собственной ценности. Она также инструмент, способный эту степень изменить. Коммуникация дает возможность передавать информацию, поскольку она охватывает послания, посылаемые и принимаемые людьми, а также способ ее использования. Коммуникация это также значение, которое люди приписывают данному посланию. Каждый тип коммуникации выучен. В возрасте пяти лет, мы собрали, по всей вероятности, биллион опытов о контактировании. К этому времени у нас сформировались взгляды о себе и о том, чего можно ждать от окружающих, что кажется нам возможным, а что нет. Если у нас нет некого другого необычайного опыта, такие взгляды станут постоянными указателями во всей нашей жизни".

Согласно Сатир, трагизм человеческих отношений состоит в том, что люди редко сознают свое собственное коммуникационное поведение. Добрые намерения зачастую нивелируются неадекватным невербальным поведением. К несчастью такие деструктивные паттерны интеракции, а также исходящие из них психические и физические нарушения, часто передаются из поколения в поколение.

Однако Сатир считала, что если эти паттерны приобретены, выучены, то есть объективная надежда на изменения. К ней часто приходили люди, долгие годы, безуспешно искавшие решения своих проблем. Иногда немного не хватало, чтобы они полностью утратили надежду о нормальной жизни. Во время общения с Вирджинией Сатир, они заново испытывали вступление в контакт с другим человеком - они приобретали опыт, что значит видеть и быть виденным, слушать и быть услышанным, замечать свои собственные чувства такими какие они есть и без страха открываться перед другими. Спонтанный и сердечный способ, с каким Сатир помогала клиентам в обретении чувств собственной ценности и осознании деструктивных паттернов коммуникации, завоевывал их доверие. Они заново учились замечать собственные умения и далее самостоятельно работали над основами перемен.

Процесс коммуникации

Как описать коммуникационные процессы? Чтобы ответить на этот вопрос, Сатир называет различные важные элементы, участвующие в коммуникационном процессе. Во первых, у каждого человека есть тело. Тело обладает определенным видом, позицией, двигается специфическим образом. Благодаря этому, оно является средством невербальной коммуникации. Вторым важным фактором интеракции являются органы чувств (глаза, уши, нос, рот, руки и кожа). Они дают возможность воспринимать информацию из ближайшего окружения (ситуационный контекст). Поэтому их функционирование будет главным условием вступления в контакт со средой и получения от нее обратной информации (feedback). В мозге, вмещающем знания, информация из среды сравнивается с опытом прошлого. На эффект сравнения влияют также личные ожидания и ценности. Они сильно влияют на индивидуальные процессы формирования личности. Наконец, в отношениях между людьми, главную роль играет умение вести разговор, благодаря этой способности, человек может выражать свои (сознательные) намерения и передавать комплексные значения.

Если двое людей вступают в интеракцию, начинается многоуровневый процесс, не ограничивающийся лишь тем, что воспринимается сознательно. Сатир описывает такой процесс, а тем самым общую структуру явления, которое в рамках НЛП называется моделью коммуникации, так:

"Коммуникация подобна звуковой кинокамере. Она работает лишь в настоящем, точнее здесь и сейчас, между вами и мной.

Она действует так: вы стоите рядом со мной, ваши ощущения регистрируют то, как я выгляжу, как звучит мой голос, как я пахну, что вы можете почувствовать, если случайно меня коснетесь. Ваш мозг говорит, что это означает для вас, опираясь на ваш прошлый опыт, особенно на полученный от общения с родителями и другими авторитетными для вас людьми - на то, чему вы научились из книг и на вашу способность использовать эти знания для интерпретации информации, поступающей от органов чувств. В зависимости от того, что передает мозг, вы чувствуете себя хорошо или не в своей тарелке, ваше тело напряжено или расслаблено. В тоже самое время, также и во мне происходит подобный процесс. Я тоже вижу, слышу, что-то чувствую, о чем-то думаю, у меня есть свое прошлое, свои ценности, определенные ожидания и мое тело что-то делает. Вам точно не известно, что я понимаю, что чувствую, каково мое прошлое, каковы мои ценности и что сейчас делает моё тело. У вас есть лишь определенные догадки и представления обо мне, как и у меня о вас. Если эти допущения и представления не подтвердятся то могут стать ловушками или даже причиной разрыва наших отношений".

Коммуникация, таким образом не состоит в том, что один человек высылает информацию, а второй считывает ее, в неискаженной форме. Здесь имеют место, скорее комплексные процессы интеракции, помогающие акцептировать определенные аспекты послания, в то время как другие остаются в тени. Таким образом, любая информация подвергается процессу переформирования, относительно ожиданий, ценностей и опыта адресата.

Отсутствие осознания, сложного характера коммуникационных процессов, является, согласно Сатир, источником всех недоразумений и конфликтов между людьми. Это может иметь особенно фатальные последствия в семьях и общественных формациях, которые базируются в большей степени на формировании привычек. Их члены, принимая во внимание свой опыт, чаще всего исходят из принципа, что им и так известно о чём думает другой человек. Обычно они не проверяют это вопросами или внимательным наблюдением за собеседником. Вследствие этого, системе взаимоотношений угрожает закостенение.

Поэтому Сатир считала, что основной задачей семейной терапии является замена, такого типа, соответствующих привычкам, ошибочных коммуникаций (коммуникационные циклы) более продуктивными паттернами интеракции. Целью терапии, таким образом, должно быть создание в коммуникации членов семьи петель обратной связи (коммуникационные циклы обратной связи). Конкретно обсуждаемая проблема служит лишь иллюстрацией этой формы коммуникации. Модельное коммуникационное поведение терапевта, во время решения проблемы, как и конкретный опыт перемен во время терапии, должны служить образцом. Позитивный опыт с новыми паттернами интеракции, должен позднее дать возможность конфронтации со всеми возможными типами опыта.

Тем самым изменения, к которым стремилась Сатир, в меньшей степени относились к типу лечебных изменений (занимающихся конкретной проблемой), а в большей степени генеративных (возникающих в процессе перемен).

Сатир, совместно с Бэндлером и Гриндером, создала несколько моделей, которые должны помочь семейным терапевтам.

Конгруэнтность и неконгруэнтность

Самые тяжелые последствия вызывает нарушение отношений, называемое неконгруэнтной коммуникацией. Бэндлер, Гриндер и Сатир так описывают это явление:

"Как на этапе формирования так и во время цикла калибровки, передающий ведет себя неконгруэнтно: послания передаваемые его позицией и движениями тела, тон его голоса, цвет и оттенок кожи, темп речи, слова и т.д., не соответствуют друг другу. [...] Вот пример: Джордж вертел головой по сторонам, дыша поверхностно и нерегулярно, он перенес вес тела на правую ногу, левую слегка выдвинул вперед, его голос жесткий и резкий, его левая рука легко выступает вперед с торчащим указательным пальцем, правую он держит ладонью вверх: "О, мама, как здорово что ты зашла к нам" Коммуникация тела Джорджа не соответствует его словам. Если бы мы спросили его об этом, то вероятнее всего оказалось бы, что он осознает лишь слова, сказанные им, но не противоречивые коммуникации, передаваемые по другим каналам".

Уже группа Бейтсона утверждала, что причины большей части проблематичных интеракций нужно искать в неконгруэнтной коммуникации. В экстремальных случаях это может, как мы уже говорили в контексте дискуссии о гипотезе двойной связки, привести к шизофрении.

Теоретически, неконгруэнтность в коммуникационной теории Бейтсона, была определена как несоответствие между вербальным и невербальным посланием. При этом, как мы уже говорили, вербальную часть определяли как уровень содержания, а невербальную как уровень отношений. Поскольку Бейтсон, для упорядочивания своей теории использовал теорию логических типов Рассела и Уайтхеда, он пришел к выводу, что невербальные средства выражения отражают реальную природу намерений и чувств данного человека.

Бэндлер, Гриндер и Сатир подвергли критике факт того, что Бейтсон не представил ясно свою точку зрения. Согласно им, явление неконгруэнтности можно объяснить иначе. Вступая в коммуникацию, человек высылает целый ряд взаимо-противоположных равноценных пара-коммуникаций. Каждое из этих посланий одинаково важно. Ссылаясь, на вышеназванный пример, авторы пишут:

"Джордж не врёт, не пытается обмануть ни себя, ни свою тещу, однако неожиданное появление ее на крыльце, вызывает у него несколько реакций. Некая часть Джорджа реагирует, стараясь сохранить вежливость по отношению к тёще, другая его часть, как видно, ошеломлена, расстроена и раздражена. Каждая из высылаемых им коммуникаций, отражает некую его часть. Отрицание или игнорирование какого-либо типа коммуникации или какой-либо части Джорджа, передающей их, будет отрицанием или игнорированием его важных составных элементов, которые можно использовать как мощные источники ресурсов, полезные для развития и изменений. Кроме того, как следует из нашего опыта, отрицание или игнорирование части личности невозможно, она будет бороться за себя, пока не будет принята, изменена и интегрирована в остальную часть личности. В традиционной психиатрии примером такой тяжелой борьбы, которую ведет вытесненная или проигнорированная часть, будет конверсия симптома. Части Джорджа, передающие противоположные коммуникации, мы считаем неконгруэнтными, еще не интегрированными им, моделями мира".

В семьях, с которыми работала Вирджиния Сатир, основной проблемой, почти всегда, была неконгруэнтная коммуникация. Множество конфликтов возникало из-за того, что их участники были не в состоянии ясно выразить свои чувства и намерения. Связанное с этим отсутствие борьбы с конкретными проблемами, почти всегда приводит к трагическим сплетениям, в конечном итоге отражающимся на всех членах семьи. Сатир пишет:

"Все семьи, с какими я познакомилась и в каких проявлялись нарушения, вели двусмысленную коммуникацию. Двусмысленная коммуникация возникает если личность имеет следующие черты: 1. Обладает низким чувством собственной ценности [...] и считает себя плохой, поскольку так сама чувствует. 2. Боится ранить чужие чувства. 3. Боится что они отплатят. 4. Боится разрушения отношений. 5. Не желает навязываться. 6. Не признает значение другой личности или взаимных отношений.

Практически во всех подобных случаях, такая личность не осознает того, что выражается двусмысленно. Таким образом, слушающий находится в конфронтации с двумя коммунистами, а на результат коммуникации сильно влияет его коммуникация. Вообще, существуют следующие возможности восприятия: слушатель регистрирует слова, а остальное игнорирует; выбирает невербальную часть и игнорирует слова; игнорирует все высказывание и меняет тему; засыпает, выходит их комнаты или говорит о двусмысленной природе коммуникации".

В этом контексте, Сатир разработала типологию неконгруэнтных форм коммуникации, в зависимости от позиций, занимаемых данным человеком. Она определяет их так "виновник", "обвинитель", "рационалист", "отвлекающий внимание".

"Виновник" пытается предотвратить раздражение партнера, высказывая слова согласия и извинения. Он говорит тихим плачущим голосом, а его поведение исполнено такта и мягкости. Позиция тела напоминает вечную жертву. В результате отсутствия чувства собственной ценности и беспомощности, он пытается быть нужным другим, редко требуя что-либо для себя. Так он хочет избежать страха быть покинутым и ненужным. Этим он вызывает у окружающих резкие реакции: от чувства вины, сочувствия, желания поддержки, до злости и недооценки.

"Обвинителя" характеризует требовательная и диктаторская позиция. Его тело кажется раздутым. Он ищет ошибки окружающих и легко их обвиняет. Свои обвинения повторяет жестким и громким голосом, не слушая ответов и не воспринимая реакций. Однако причина такой позиции видимой доминации - чувство одиночества и сознание отсутствия успеха. В реальности, обвинителю кажется, что никто его не слушает, не понимает и что с ним поступают несправедливо. В результате низкой самооценки, он считает себя человеком малозначимым и боится, что окружающие заметят его слабости. Поэтому он действует согласно принципа - лучшая защита это нападение. Таким образом, он вызывает у людей страх, желание отдалиться, чувство вины, злость, холодность или стремление оправдаться.

"Рационалист" производит впечатление весьма рассудительного. Тело его напряжено и неподвижно. На все он находит бесконечные объяснения и ответы, которые высказывает монотонным голосом. Каждая точка зрения рационально обоснована. Кажется, эмоции не играют для него никакой роли. Значительные слова должны доказывать, что в реальности никакой угрозы не существует. Содержание переживаний часто заменяется абстракциями. В реальности такой человек очень чувствителен к обидам, боясь потерять контроль и попасть под влияние. Поэтому он пытается вернуть стабильность, избегая эмоционального возбуждения. Окружающие при этом ощущают скуку, чувствуя себя мелкими и глупыми, уступчивыми и недостойными его внимания. Часто другой человек реагирует злостью, из-за его видимой бесчувственности.

"Отвлекающий внимание", на первый взгляд кажется полным жизни, выразительным и интересным. Он постоянно в движении, защищается, без остановки уклоняясь, меняет взгляды, избегая конкретных высказываний. Часто он перескакивает с темы на тему, и, кажется, находится всюду в одно и то же время, но нигде по настоящему. Он пытается избегать опасностей, игнорируя их так долго, как это возможно. Цель такого поведения - отвлечь внимание окружающих от своих слабостей. Из-за внутреннего отсутствия ориентации, такой человек часто ощущает одиночество и ощущает собственное бесцельное существование. С одной стороны, он очень тоскует по контактам с людьми, с другой стороны, боится интимных отношений. У партнеров он пробуждает вначале восхищение и интерес, со временем переходящие в раздражение, усталость, отсутствие интереса и отчуждение. Многие быстро разрывают контакт с таким человеком.

Сатир противопоставила этим четырем общим позициям неверной коммуникации паттерн к которому она стремилась в своей работе с людьми и в своей личной жизни. Она назвала его конгруэнтной или скорее плавной формой реакции. Вот описание этой модели:

"В форме этой реакции все части послания имеют одну цель - голос произносит слова, соответствующие выражению лица, положению тела и тону голоса. Отношения простые, свободные и откровенные. Чувству собственной ценности практически ничего не угрожает. Из такого способа поведения не рождается необходимость обвинения, отступления на рационалистические позиции или пребывания в постоянном движении. [...]

Другим аспектом конгруэнтного поведения является то, что оно, представляет правду о человеке в определенный момент. Противопоставлением этого будет, к примеру, реакция обвинения, когда кому-то кажется, что он беспомощен но действует со злобой, или когда ощущает боль, но демонстрирует свою храбрость. Третьим аспектом конгруэнтности будет то, что человек реагирует целостно, а не частично. Тело, мысли, ощущения и чувства раскрываются, в противоположность, например, элементам позиции рационалиста, у которого двигаются лишь губы и то незначительно. Человек, реагирующий конгруэнтно излучает нечто интегрированным, плавным, живым, открытым образом, что-то, сквозь что протекают, как я это называю, соки жизни. Ему доверяешь, зная, что можно от него ожидать, чувствуя себя хорошо в его присутствии. Его позиция тела гармонична и в движении это свободное целое. Только такая форма реакции на другого человека, дает возможность испытать полноту жизни и не ведет к ощущению, что вы мертвы".

Цели и основные принципы терапевтической работы Сатир

Целью терапии Вирджинии Сатир было создание условий, в которых клиенты без проблем, могли бы себя реализовать. Во время работы с семьями, особое внимание она уделяла достижению равновесия между индивидуальными нуждами и поведением семейной системы.

Следующим важным вопросом для Сатир, было укрепление и расширение навыков всех людей, заинтересованных в решении проблем. Согласно ей, трудности это интегральная часть жизни людей и они являются шансом к дальнейшему росту. Поэтому целью ее работы, было улучшение стратегии преодоления проблем. Поскольку эти стратегии непосредственно связаны с семейными отношениями (паттернами коммуникации), почти всегда в центре ее внимания было создание конгруэнтной коммуникации.

Сатир пыталась достичь цели терапевтического процесса, опираясь на ряд вступительных гипотез. Она считала, например, что концентрация на настоящем и прошлом, с точки зрения решения проблем, намного важнее обсуждения событий прошлого. Знание прошлого служило ей лишь для распознавания существенных моментов динамики семьи и природы семейных проблем. Когда эти вопросы были выяснены, она направляла внимание участников терапии на вопросы, о том какую позитивную цель они хотят достичь. Она при этом понимала, что слова типа гармония, любовь, общность и т.п., могут пониматься по-разному. Поэтому она, огромное внимание уделяла ясному описанию этих целей, чтобы иметь возможность работать с ними конкретно.

Еще одной особенной чертой в общении Сатир с клиентами, было ее сильное убеждение в том, что поведением каждого управляют позитивные намерения. Она считала, что каждый дает то, что в нем лучшее. Такая точка зрения давала ей, независимо от того, каким плохим могло быть специфическое поведение клиента, возможность искать основные мотивы и процессы без вербальной (или невербальной) оценки и обвинения. Таким образом, она пробуждала надежду и создавала прочные основы доверия. С помощью этого, она впоследствии поддерживала клиента при создании новых, более полезных возможностей поведения.

Вирджиния Сатир уделяла огромное внимание также и тому, чтобы члены семьи активно реализовали, новообретенные возможности выбора. Она знала, что только разговор об альтернативе не будет убедительным. Люди меняются лишь, когда переживают конкретный позитивный опыт, находившийся ранее вне сферы их представлений. Поэтому Сатир настойчиво старалась детально разучить с клиентами новые паттерны интеракций. Эту частичную цель она считала достигнутой лишь когда новое поведение практиковалось конгруэнтно с семейной системой.

Зачастую необходимо было пробудить в клиенте понимание его партнеров (отца, матери, детей, сотрудников...). Сатир требовала от заинтересованных лиц, чтобы они совершенно сознательно старались почувствовать ситуацию этого другого человека. При этом она приводила индейскую пословицу, согласно которой человека можно оценить лишь когда пройдёшь милю в его мокасинах. Кроме того, она часто давала возможность понаблюдать за определенной ситуацией изнутри. С точки зрения нейтрального наблюдателя, можно зачастую более объективно оценивать события. Это увеличивает взаимопонимание и тем самым желание к сотрудничеству.

Однако ключ к успешной Терапии Целой Семьи лежит в личности терапевта, несмотря на все техники и принципы. Согласно Сатир, терапевт должен чувствовать благодарность к модели роста. В лучшем случае, он благодаря ей является человеком, который также учится, растет и развивается. Поэтому его встречи с клиентом должны проходить на том же уровне. Сатир отрицала предубеждения о том, что терапевт играет роль эксперта.

С ее точки зрения, работа терапевта подобна работе акушера. Задача терапевта поддержать клиентов в неизбежной боли, при рождении новых возможностей. Терапевт должен уметь отказаться от оценки поведения клиента. Основой для стабильных отношений, опирающихся на доверии, будет принятие, допускающее существование многих возможных причин проблем и осознание своей ограниченности.

В конце концов, каждый, применяющий методы Сатир, должен уметь использовать собственную личность как инструмент терапии. Ведь в итоге, она служит моделью для клиента. Сатир так сформулировала свое терапевтическое кредо:

"Дело достойное уважения — использовать себя в роли терапевтического инструмента. Чтобы справиться с таким заданием, мы должны постоянно углублять в себе человечность и свою зрелость. Мы вступаем в контакт с человеческой жизнью. Я считаю, что профессии терапевта нельзя обучиться также просто, как, например, профессии сантехника. Сантехник полагается на свою технику. Терапевту приходится делать больше. Канализационную трубу не обязательно любить, чтобы ее починить. Общность существует вне всяческих методов, философий или семейно-терапевтических школ. Что бы мы ни делали, во время нашей работы с людьми, у нас только одно средство: мы сами. Когда я обучаю, моей целью является глубина терапевта -бытие человеком. Мы люди, которые коммуницируют с людьми. Мы должны понимать самих себя и любить самих себя, чтобы видеть, слушать, касаться, замечать и понимать окружающих".

И далее:

"Согласно моему опыту, глубокое уважение к человеческой душе венчает нашу работу с человеком. Двадцать лет назад я старательно избегала всяческих ссылок на душу, так как это понятие относится к сфере религии и в научной психотерапии для него нет места. Теперь я думаю скорее, что психотерапия не возникла бы, если бы религия работала как нужно. Духовность, сегодня представляется мне совсем по иному. Она заставляет нас уважать себя как людей, также как мы уважаем наше тело, наши чувства, мир растений и животных вокруг нас. Все чаще при этом, мне приходит в голову понятие вскармливания. Оно не означает зависимость или избалованность, здесь дело скорее в свободе любить и уважать себя по настоящему. Я верю, что верно вскормленное "я" никогда не сможет неверно использовать ни себя, ни других. Кроме того, я убеждена, что душа человека это манифестация силы жизни или энергии, которая постоянно регенерирует. Мы стоим на пороге перехода в полностью новый духовный мир. Я считаю, люди не должны жировать на собственной ценности и собственном уважении. Они должны понять, что основа их выживания это способность понять, что лишь они сами принимают решения, как им реагировать и действовать. Они должны быть глубоко убеждены в том, что жизнь это процесс и он всегда может быть подвергнут изменению".

Биография

Альберт Эриксон, отец Милтона родился в Чикаго. Его родители прибыли в Америку из Норвегии. Ранняя смерть его отца, деда Милтона, заставила Альберта начать работать, чтобы прокормить семью. Уже будучи ребенком, он работал на малооплачиваемых временных работах. Его самой большой мечтой было иметь собственную ферму. В 15 лет, он покинул дом, чтобы попытать счастья в столице штата Висконсин. Фермер, взявший его на работу, неожиданно умер через три месяца. Альберт Эриксон взял на себя управление фермой и через семь лет женился на дочери умершего работодателя, Кларе Минор. Когда они познакомились, Клара еще ходила в школу.

После свадьбы Альберт Эриксон дополнительно работал в больнице для психически больных в Джуно, штат Висконсин. Потом он решил попробовать себя в роли искателя золота и отправился с семьей на запад. Длительное время ему приходилось довольствоваться временными заработками при лагере искателей Аурум в Неваде, пока он не наткнулся на жилу серебра и олова, которые начал добывать вместе с партнером. Там 5 декабря 1901 года родился Милтон Хайленд Эриксон. Когда несколько лет спустя шахта обанкротилась, Альберт Эриксон был на грани финансового краха. Поэтому он решил вернуться в Висконсин с женой и пополнившейся семьей. Там за оставшиеся деньги, он купил небольшую ферму. Милтон Эриксон ходил в начальную школу в Лоуэлле (Висконсин). Из-за легастении, ему вначале было тяжело. После окончания начальной школы, он стал ходить в Хай Скул в Вишфильде. В школу он ходил пешком. Дорога туда и назад занимала более 4 с половиной часов. В школе его звали Дикшенери (словарь), поскольку он часто, долгими часами, читал словарь, не понимая, что слова находятся в алфавитном порядке. Поэтому ему приходилось читать словарь так долго, пока ему не встречалось нужное слово. Из-за подобных странностей в поведении, в детстве его считали умственно отсталым. Это тем более странно, если учесть с какой виртуозностью, в более поздние годы, он объединял точность языка и просто невероятную способность чувственного восприятия.

Эриксон закончил Хай Скул в 1919 году. В августе этого же года он заболел полиомиелитом. Он находился в бессознательном состоянии и казалось, ему не выжить. Однако через три дня полного отсутствия сознания, он пришел в себя. Он пережил инфекцию, но был полностью парализован и потерял ощущения во всем теле. Он видел и слышал, однако с трудом двигал глазами. С огромным трудом ему давалась также речь. Врачи сказали, что остаток жизни он проведет прикованным к постели и за ним потребуется постоянная опека.

Поскольку теперь у него было множество времени, он стал тренировать свои чувства, ответственные за восприятие. Он полностью посвящал свое внимание малейшим изменениям. Буркхард Петер описывает одно событие этого периода, необычайно хорошо иллюстрирующее, как более позднее знание Эриксона, опиралось на его необыкновенном личном опыте:

"Однажды, семья по видимому забыла о парализованном Эриксоне. Он сидел на кресле-качалке, с вмонтированным горшком, посреди комнаты и очень хотел приблизиться к окну и взглянуть на двор. Пока он сидел неподвижно, поглощенный этим интенсивным желанием, он внезапно заметил, что кресло начинает легко раскачиваться. Он ничего не знал о идеомоторике, но это неожиданное событие спровоцировало его предпринять дальнейшие попытки и учиться. В следующие недели и месяцы он разработал в мыслях движения для постепенного обучения. Долгие часы он всматривался, к примеру, в свои ладони, интенсивно пытаясь вспомнить, хотя бы ощущение того, как держать вилы в ладонях. Сначала совершенно некоординированно, его пальцы постепенно стали двигаться, а с течением времени движения становились все более гармоничными и уверенными. [...] Согласно Эриксону, это не было лишь воображением а реальной активизацией органов чувств. [...] После 11 месяцев, он уже мог ходить на костылях и посещать университет в Висконсин. Поскольку профессия фермера ему абсолютно не соответствовала, он решил изучать медицину и психологию".

Реабилитация собственного тела потребовала полного осознания собственной мускулатуры, характерных ей телесных ощущений и природы отдельных органов движения. В интервью Хейли, Эриксон сказал, что в этот период развил свое необыкновенное умение различать минимальные движения. При этом, он открыл также огромное значение тела в коммуникации. Он понял, что причина каждого неосознанного движения, это ментальный процесс, содержание которого можно прочитать, при соответствующем развитии собственных способностей восприятия.

Необыкновенное осознание телесных процессов, которое Эриксон приобрел, будучи инвалидом, впоследствии оказалось весьма полезным для развития новых методов гипноза. Все еще впечатляют, например, трансовые индукции Эриксона, вызванные благодаря исчерпывающему и детальному знанию телесных процессов.

Во время первого года обучения, тело Эриксона было еще весьма слабым. Он однако мог передвигаться с помощью костылей. Врач университета порекомендовал ему пребывание, во время каникул в покое, на свежем воздухе. Однако Эриксон уже запланировал сплав на каяке на 1200 миль. С 2 долларами и 32 центами в кармане, небольшим количеством одежды и более чем скромным оборудованием на борту, он направился в половине июля в путь и в августе добрался до дома. В конце путешествия, он добился большого прироста массы тела и укрепления мускулатуры груди и плечей. Возникшие, в результате болезни, искривления позвоночника исчезли благодаря интенсивной тренировке. Через два года, он снова мог ходить без костылей, лишь легко прихрамывая на правую ногу.

На втором году обучения, Эриксон впервые познакомился с гипнозом. Кларк Л. Халл (Clark L. Hull), известный теоретик учения, продемонстрировал этот метод, в рамках семинара для студентов медицины. Эриксон сейчас же начал опыты гипноза. Восхищенный возможностями, он продолжал эксперименты также на каникулах, дома в Лоуэлле. Он гипнотизировал каждого, кто казался ему податливым. При этом, он разработал различные техники, изучая всевозможные способы склонения людей к определенным действиям.

Во время третьего года обучения Эриксона, Халл проводил семинар о гипнозе. Там Эриксон регулярно описывал результаты своих экспериментов. К концу года, он загипнотизировал несколько сот человек. Наконец, он начал демонстрировать эти методы врачам и профессорам факультетов медицины и психологии. Кроме того, он активно участвовал в лабораторных экспериментах, связанных с гипнозом.

В отличие от Халла, с которым он быстро вошёл в противоречия, Эриксон не интересовался стандартными техниками гипноза для научных целей. Он хотел доказать, что можно использовать определенные черты человека, чтобы войти с ним в гипнотический контакт. Его целью была разработка индивидуальных методов, которые в отдельных случаях могли бы служить созданию сильного терапевтического контакта.

Эриксон продемонстрировал здесь силу воли и гражданскую храбрость. Он не избегал конфликтов с авторитетными личностями, если дело касалось продолжения исследования явлений, уже распознанных. В течение всей жизни, такая позиция давала ему возможность поступать в психотерапии совершенно нетрадиционно, новыми путями. Как описывает Буркхард Петер, настойчивость Эриксона привела его в конце концов к выработке косвенного метода, признанного в гипнозе экспериментальным и естественным. Он был крайней противоположностью стандартному авторитарному методу, который применял уже Зигмунд Фрейд, впрочем без особенных терапевтических успехов.

В конце обучения, Эриксон стал работать консультантом для Стейт Борд оср Контроль. Одной из его задач, было проведение исследования в тюрьмах и детских домах. Вскоре он получил степень по медицине в Колорадо Дженерал Хоспитал и одновременно звание магистра психологии. Он прошел специальное обучение в Колорадо Сайкопатик Хоспитал. Магистерская дисертация помогла ему получить должность в Род Айленд Стейт Хоспитал. Он участвовал в исследовательском проекте, исследующем возможности вступления в быстрый, основанный на доверии контакт с психиатрическими пациентами. Качество работы Эриксона произвело такое сильное впечатление на его начальника Нойса, бывшего президента Американской Психиатрической Ассоциации (АРА), что он порекомендовал Эриксона на должность в отделе исследований, известного Уорчестер Стейт Хоспитал в Массачусетсе. Там Эриксон быстро поднялся до психиатра, начальника исследовательского отдела. Поскольку гипноз тогда имел плохую репутацию в научных кругах, управление клиники запретило его применять. Однако в своем отделе, Эриксон мог вести исследования в этой области.

Весной 1934 года, Эриксон переехал в Уэйн Кантри Дженерал Хоспитал в Илоиз (Мичиган). Там уже много лет искали подходящего начальника в отдел психиатрических исследований и обучения. Илоиз Хоспитал энд Инфирмери был основан в девятнадцатом веке, как дом для бедных правительственного округа Уэйн. В том же периоде была построена ферма и с течением времени туда помещали психотиков. Когда Эриксон прибыл в Илоиз, там было свыше 3000 психиатрических пациентов. К тому же, от трех до пяти тысяч бедных людей, таким образом Илоиз, включая работников, стал небольшим городом с 11000 тысячами жителей. Эриксон, который к этому времени женился в 1925 году, жил также на территории больницы со своей женой и тремя детьми Альбертом, Лене и Керол.

В 1935 Эриксон попросил развода. Вскоре после этого он познакомился со своей второй женой Бетти. Он увидел как она шла через двор Уэйн Стейт Юниверсити и решил на ней жениться. Получив развод он договорился с Бетти. Уже 18 июня 1936 года состоялась свадьба. Этот брак оказался более счастливым, у них родилось пятеро детей Бетти Элис, Аллан, Роберт, Роксанна и Кристина.

Илойз предложил Эриксону оптимальные условия, чтобы он мог посвятить себя своим интересам. Перед практикующим психиатром открылось широкое поле деятельности. Для него удовольствием была возможность изучать многочисленные формы человеческого опыта и поведения, отступающие от общепринятых норм. Кроме того, он посвящал себя исследовательским работам. Он также преподавал как профессор на Уэйн Стейт Юниверсити Колледж оф Медицин и в Градьюэйт Скул. Временно он работал профессором клинической психологии в Мичиган Стейт Юниверсити в Ист Ленсинг.

В 1947 году он пережил аварию, имевшую решающие последствия для его дальнейшей жизни. Эриксон упал с велосипеда, получив глубокую рану, которая к тому же была сильно загрязнена землей. Появилась опасность столбняка, против которого он не был привит. Он знал что его организм аллергически реагирует на прививку. Несколько дней он решал послушать ли совета его коллег врачей и несмотря на все воспользоваться противостолбнячной сывороткой. В конце концов он рискнул, но это решение привело к тяжёлым последствиям: семь дней спустя наступил анафилактический шок. Много раз ему вводили адреналин. Существовала опасность, что он не переживет аллергической реакции.

Следующие 15 месяцев он страдал от болей в конечностях и мышцах, часто у него возникали неожиданные ухудшения состояния. Кроме того, у него развилась аллергия к цветочной пыльце. Много раз в серьёзном состоянии его доставляли в больницу. Аллергия, в конце концов, заставила его переехать, чтобы сменить климат. Эриксон решил переехать с семьей в Феникс в Аризоне. Сухой, пустынный климат этого региона давал надежду на уменьшение симптомов аллергии.

В июле 1948 года семья Эриксона поселилась в Фениксе. После года работы в Аризона Стейт Хоспитал, Эриксон открыл там частный кабинет. Уже тогда он мог применять свой широкий опыт к пациентам. Во время работы в Уорчестер Стейт Хоспитал, он сам формировал свои индивидуальные навыки интенсивной работы, таким образом, привыкая к проведению старательных психологических исследований пациентов, не имея предварительной информации об их общественном положении и истории жизни. Из приобретенных таким образом данных, он пытался реконструировать условия их жизни, и в конце сравнивал свои гипотезы с материалами актов. Тот же метод он применял и в обратном направлении - на основе актов пытаясь антиципировать результаты психологического диагноза, таким образом все лучше привыкая давать точное описание пациента на основе минимальных данных

Из-за состояния здоровья, ему приходилось вести приём пациентов у себя дома. Наряду с аллергией к цветочной пыльце, у него развилась аллергия к пыли и некоторым продуктам питания. Постоянно наступали тяжелые, иногда продолжавшиеся несколько дней, приступы болезни, требовавшие пребывания в больнице. Из-за этого важно было создать, соответственно оборудованную среду.

В 1953 году Эриксон снова тяжело заболел. По совету друга, он выехал в Мериленд. Он должен был пройти точные тесты в Джонс Хопкинс Хоспитал. Однако лишь несколько месяцев спустя, неврологу удалось поставить верный диагноз: Эриксон вновь заболел полиомиелитом. Возвращение инфекции этого типа необычно и случается весьма редко, однако возрастающая потеря мышечной массы Эриксоном, убедила врачей в этой ужасной гипотезе.

До последних дней жизни, Эриксон страдал от приступов этой болезни. Его семья все более ограничивала свою жизнь. Вначале, после каждого приступа болезни Эриксону удавалось продолжить писательскую деятельность и вести лекции. В 1957 году он основал Американское Общество Клинического Гипноза и стал его первым председателем. Он также инициировал возникновение журнала "The American Jornal of Clinical Hypnosis" и сам издавал его первые 10 лет.

Контакт Эриксона с группой Пало Альто состоялся уже в начале сороковых годов. Тогда Грегори Бейтсон и Маргарет Мид встретились с ним, чтобы проговорить об отснятом материале о людях, танцующих в трансе, который они привезли с Бали. В 1952 году Эриксон принимал участие в Мейси Конференсиз он Кибернетик. Там совместно с Грегори Бейтсоном, Маргаред Мид, психоаналитиком Лоуренсом Кьюби и другими, он принимал участие в дискуссии о значении кибернетики для психотерапии.

Джей Хейли впервые услышал о Эриксоне в 1963 году, когда они совместно с Джоном Уиклендом начали работу у Бейтсона, в рамках исследовательского проекта в Ветеран Администрейшен Хоспитал в Пало Альто. Когда Хейли узнал, что некто по имени Милтон Эриксон ведет в Сан Франциско курсы по гипнозу, он захотел обязательно в них участвовать. К его удивлению оказалось, что Бейтсон знал Эриксона и мог помочь попасть на эти курсы. Эриксон очаровал Хейли. В дальнейшие годы Хейли и Уикленд часто посещали его, чтобы учиться у него и искать указания к своему исследовательскому проекту. Время от времени, в этих разговорах также принимал участие Бейтсон. Вызвавшая сенсацию книга Uncommon Therapy (Необыкновенная терапия) сделала Эриксона известным, спровоцировав применение его методов во множестве клиник.

В 1969 году, то есть в возрасте 68 лет, Эриксон отказался от широкомасштабной деятельности, связанной с путешествиями. Из-за своего здоровья, пять лет спустя, ему также пришлось закончить работу с пациентами в своем рабочем кабинете. Благодаря публикациям Хейли, его психотерапевтические методы обрели такую славу, что его посещали многие практикующие студенты и терапевты. Поэтому в семидесятые годы, он обучал студентов целыми группами у себя дома. В рамках этих семинаров прошло, как мы уже вспоминали, гипнотерапевтическое обучение Ричарда Бэндлера, Джона Гриндера и других членов группы основателей НЛП.

В конце жизни, Милтон Эриксон, излучающий энергию в тридцатых, сороковых и пятидесятых годах, превратился в старого, слабого человека. Атрофия мышц и усиливающийся паралич, привели к тому, что он с трудом мог говорить. Он не мог координировать движения зрачков и практически не мог писать и читать. С 1978 года он был полностью прикован к коляске. Каждый приступ болезни приносил очередное сокращение двигательных функций, усиливая боль. Судороги стали такими сильными, что некоторые мышцы просто разрывались.

Наряду с соавторством пяти книг, под конец жизни, Эриксон мог похвалиться также публикацией свыше 130 статей. Эта активность принесла ему шутливое прозвище Мистер Гипноз. Согласно собственным расчётам, он загипнотизировал в своей жизни свыше 30000 человек. Удивления достоин факт того что никому не удалось ввести самого Эриксона в состояние транса. Сам он однако был мастером самогипноза. В последние годы жизни, он провёл множество времени, стараясь покорить сильные боли. Если мы представим силу физических страданий, которые приходилось переносить Эриксону всю его жизнь, то ясно поймем сколько сил и терпения стоило ему, несмотря на всё, стать самым известным клиническим терапевтом двадцатого века. 25 марта 1980 года Милтон Эриксон умер в своем доме в Фениксе. Еще за неделю до смерти, он проводил семинар. Его тело сожгли, согласно его воле, прах был рассыпан над холмом Пик Скво, который благодаря Эриксону приобрел легендарную славу.

Личность Мнлтона Эрпксона

Уже сама биография Милтона Эриксона показывает, что он был необыкновенным человеком. Описания людей, встретившихся с ним и испытавших его влияние, доказывает, что он производил на окружающих необыкновенно сильное впечатление. Эриксон владел умением очень сильного личного воздействия. Его появление так сильно воздействовало на людей, что приводило к самым удивительным слухам о его личности. Утверждали например, что на самом деле он был Доном Хуаном Матусом, из вызвавших сенсацию книг Карлоса Кастанеды, проведшего годы обучения у индейского колдуна. Пол Вацлавик пишет об этом в книге Die Moglichkeit des Anderssein:

"Современным мастером применения языка образов является Милтон Эриксон, известный тем, что на вопрос своих пациентов (прежде всего на типичный вопрос: "Что нам делать в этой ситуации?") отвечал длинными рассказами, казалось, не имеющими ничего общего с темой. Мои коллеги и я долгое время считали, что прототипом персонажа Дона Хуана из книг Карлоса Кастанеды, в реальности был Эриксон, эту догадку он очень решительно (а не просто косвенным образом, рассказывая истории) отрицал".

Джей Хейли, изучавший несколько лет работу Эриксона, так описывает свои впечатления о личной эманации Эриксона:

"Я опубликовал множество материала о терапии Эриксона, однако он сам остается для меня мистической личностью. Несмотря на то, что я встречался с ним несколько лет, я никогда не мог его понять полностью. В течение сотен часов, проведенных в совместных разговорах, я анализировал его жизнь и работу, но несмотря на это знаю его меньше людей, с которыми я встретился значительно позже. [...] Эриксон не был таинственным, если это касалось его работы. Вероятно, он был наиболее открытым терапевтом, известным миру. [...] Каждому интересующемуся, он давал щедрой рукой многое из себя и своего знания. Несмотря на то, что он, с удовольствием говорил о том, что нужно еще многому учиться, он не пытался быть непроницаемым и загадочным. Он старался упрощать свои идеи, упрощая их так, чтобы каждый мог их понять. Часто он ощущал фрустрацию, когда его идеи, многие из нас, понимали лишь частично. [...] Самое большое мастерство Эриксона, состояло в косвенном влиянии на людей. Из-за этого, многие чувствовали себя не по себе в его присутствии. Если с ним кто-нибудь разговаривал, то не мог быть уверен в том, дает ли Эриксон лишь профессиональный совет или же скрыто проводит изменения некой невысказанной личной проблемы. [...] Эриксону нравилось изменять людей без их сознательного участия. [...] я считаю, что причиной его терапевтических успехов была частично эманация его личности. Но не только необыкновенная личность влияла на успех его терапии, его умения совершенствовались также благодаря славе человека, который оказывает невидимое влияние на людей. Многие его просто боялись".

В этом контексте, Хейли описывает событие, идеально иллюстрирующее воздействие Эриксона:

"Совершенно очевидно, Эриксон восхищался своей славой. Ему нравилось производить влияние на окружающих своим знанием, так чтобы они этого не замечали. Я вспоминаю, что в рамках нашего проекта прошел вечерний семинар с Эриксоном, на котором также присутствовал Дон Д. Джексон. Во время нашего разговора о гипнозе, Джексон постоянно вращал пальцами карандаш, который он держал в руке. Он потом сказал: «Не могу перестать вертеть этим карандашом, я думаю Милтон это ваших рук дело». Эриксон сказал: «Можешь продолжать им вертеть». Он уделил Джексону еще некоторое время и позволил ему остановить вращение карандаша. Позднее я спросил Эриксона наедине, что такое он сказал Джексону, что заставило его крутить карандашом. Я надеялся услышать побольше о том как вызывать у человека определенный тип поведения, в то время как со стороны будет казаться, что просто разговариваешь с ним. «Я здесь не при чем - ответил Эриксон - однако Джексон думал, что это моя работа, поэтому я воспользовался случаем [...]»". Эриксон всегда прекрасно себя чувствовал, обладая властью. Он также не стеснялся ее тренировать или использовать. [...] Я считаю, что это счастливый случай, когда при его готовности к применению власти и желании проводить изменения, он был добрым человеком. Если бы такая способность воздействия была использована для негативных целей, результаты могли бы быть трагическими. Эриксон был не только добрым он был также постоянно готов помочь окружающим, как в своем кабинете так и за его пределами".

Также Вирджиния Сатир, которая познакомилась с Эриксо-ном во время его визитов в Mental Research Institute, подтверждает слова Хейли. Она признаёт, что вначале Эриксон вызывал у нее страх. У нее было убеждение, что его появление вызывает несчастье и создает проблемы окружающим. Слухи о нём пробуждали в ней неприятное чувство. Она не могла примирится с тем, что он гипнотизировал, проводя влияние на людей, без их согласия и знания об этом. Лишь позднее, когда она узнала его лучше, она поняла, что в принципе они с Эриксоном похожи друг на друга. Особенно добротой и любовью к окружающим.

Эрик М. Райт, умерший в 1981 году, коллега Эриксона и бывший президент Американского Общества Клинического Гипноза, на первом конгрессе посвященном Эриксону в 1980 году утверждал, что Эриксон уже в начальной стадии своей карьеры считал себя скорее целителем, нежели традиционным терапевтом. Он быстро понял, как сильно уменьшаются возможности, если ограничивать себя в терапевтической практике применением лишь научно-доказанного знания, соответствующего уровню данной специальности. Идеал шамана, целителя, учителя, который тысячелетиями работы доказал свою общественную пользу, более соответствовал его взгляду на себя, как на человека помогающего людям, нежели школьный стереотип лекаря.

Фактом является то, что самопожертвование Эриксона для своих пациентов стало легендарным. Он был консультантом, психотерапевтом, судьей в конфликтных ситуациях, защитником их интересов, погоняющим, ментором, полным понимания авторитетом или карающим отцом, в зависимости от того, в чем нуждалась личность пациента и его проблемы. Он воздерживался от акцептации жестких границ своей профессии, считая это препятствием для успеха терапии. Иногда он сам звонил людям, по отношению к которым был убежден, что они нуждаются в терапии. Часто он не спрашивал хочет ли человек перемен. Если он считал, что конкретный человек нуждается в лечении, он просто брался за работу.

Со многими пациентами его связывали личные отношения. Он также часто посещал их. Однако в общении с клиентами он старался быть скорее их другом. Он сохранял профессиональную дистанцию, и несмотря на это был для них, в лучшем этого слова значении, другом и доверенным человеком. Он отказался от обычного жесткого разделения на частную и профессиональную сферу. Если этого требовало лечение, он сопровождал пациента в мир, вне кабинета. Такая личная открытость выражалась в его способе принимать пациентов. Он допускал их в те самые комнаты, где принимал своих гостей. Во введении к Uncommon Therapy (Необыкновенная терапия) Хейли пишет:

"Он принимал дома, в маленькой комнате, непосредственно за столовой, а большая комната служила залом ожидания. В пятидесятых годах, младшие из восьми детей доктора, все еще жили дома. Таким образом люди, которых он лечил, перемешивались с его семьей. Милтон Эриксон жил в скромном доме на тихой улочке и я часто представлял, что думали пациенты, приезжающие из различных частей страны, наверняка ожидавшие от известного психиатра более показательного дома".

Также бескорыстно он поддерживал студентов, желающих учиться у него. Это было типично для Эриксона. Он относился к тому немногочисленному типу людей, которые считают, что должны прежде всего дальше совершенствовать свою научную дисциплину и лишь потом, во вторую очередь, занимаются своими экономическими интересами. Джеффри К. Зейг на первом немецкоязычном конгрессе, под титулом Kongress fur Hypnose und Hypnoterapie nach Milton H. Erickson говорил:

"Эриксон никогда не требовал от меня гонорара, за все проведенное с ним время. У меня не было денег, а у него был такой стиль, что он ничего не требовал с пациентов и студентов, если они не могли заплатить. Я перенял практику Эриксона, поскольку знал его ранних пациентов. С мотивированных пациентов, не имеющих денег, оплата также не взималась. К пациентам, которые не могли заплатить полный гонорар он применял скидки".

Со студентов, посещавших семинары, Эриксон брал лишь 4 доллара за час. Он говорил, что те, у кого денег много, могут заплатить больше, в то время как другие имеющие немного, должны просто платить меньше. Знание было для него тем, чем необходимо делиться, а не товаром на продажу. Если сегодня мы посмотрим на перегибы, заметные в последние годы, безостановочной коммерциализации НЛП, то рождается желание вернуть хотя бы крупинку духа Эриксона и Сатир, интересовавшихся прежде всего приходящими к ним людьми, а не их деньгами.

Другой характерной чертой Эриксона было его вездесущее чувство юмора. Он был первым из известных терапевтов, который ввел юмор в терапевтическое лечение. До него, психотерапию считали занятием серьезным и ориентированным на проблемы. Эриксон показал, что она также может приносить радость. Джей Хейли так определил это, в уже цитируемом нами докладе:

"Одной из наиважнейших черт всей работы Эриксона было его чувство юмора. Он везде видел его и любил простые шутки и загадки, игру слов и фраз. Я считаю, что именно благодаря чувству юмора, Эриксон не использовал преогромной силы своего влияния. Часть абсурдной природы человека и его проблем, он акцептировал как нечто, что попросту существует. Позвольте, я приведу пример. Как-то я попросил его совета по вопросу молодой пары. Мужчина доводил свою жену до отчаяния, всюду ходя за ей. Прежде всего, по субботам, когда она занималась домом. Когда она входила в кухню - он шел за ней, когда выходила, он тоже выходил. Когда она пылесосила, ходил за ней из комнаты в комнату, наблюдая за ее работой. В этом и состояла ее основная проблема. Она сказала ему, что ее это раздражает. На что он ответил, что пытался бороться с этим, но у него не получается. Он поймал себя на том, что следит за ней и наблюдает, в то время кок она пылесосит. Я спросил Эриксона, что мог бы я сделать для решения этой проблемы. Эриксон сказал, что решение просто. Мне необходимо поговорить, с глазу на глаз, с женщиной, убедив ее действовать, согласно моим указаниям. В следующую субботу она как всегда должна пылесосить, а если муж будет ходить за ней их комнаты в комнату, ей нужно проигнорировать это. Когда же она закончит работу, то пусть вынет из пылесоса мешочек, пойдет в каждую комнату, где она пылесосила и расыпет мусор по полу. После этого она должна сказать «Ну вот и всё», оставляя пыль до следующей субботы, так, чтобы она всю неделю лежала на полу. Я проинструктировал женщину, именно так как порекомендовал это Эриксон. В результате её муж перестал ходить за ней по дому" .

Юмор помогал Эриксону также в принятии своих физических проблем. Он сам считал их полезными, поскольку благодаря им обрел большую часть своего знания. Завершившаяся успехом борьба с первым приступом, была для него доказательством того, что в жизни можно справиться с любым заданием, если работать с выдержкой и систематически. Он любил трудные задачи и с удовольствием использовал шансы, в которых мог испытать свои способности.

Льюис Р. Уолберг (Lewis R. Wolberg), работающий в Нью-Йорке коллега Эриксона, описал эпизод, который согласно ему, был типичным для Эриксона. Уолберг безуспешно пытался загипнотизировать молодого мужчину, когда случайно пришел Эриксон. Молодой человек уже с раннего детства подвергался психотерапевтическому лечению и сумел привести в смятение многих психоаналитиков, поведенческих терапевтов и гипнотерапевтов. Уолберг также,в течение нескольких месяцев безуспешно пытался ввести его в состояние транса. Отчаявшись, он обратился к Эриксону, спрашивая сможет ли тот загипнотизировать пациента.

Эриксон принял вызов. Он перешел с пациентом в соседнее помещение. Время от времени Уолберг заглядывал туда, проверяя, что там происходит. Он увидел то, что и ожидал - пациент, это было заметно, наслаждался своим сопротивлением, был возбужденным и улыбался Эриксону. Однако к удивлению Уолберга, через два часа Эриксону удалось ввести пациента в состояние транса. В этом состоянии, последний испытал галлюцинации различных объектов, зверей. После этого опыта пациент сильно изменился, впервые он перестал себя контролировать. Теперь открылось, какой огромный страх он ощущал в глубине своей души. После того как был проломан первый лед, Уолбергу удалось вступить с ним в очень плодотворный контакт. В конце концов, он смог избавить его от симптомов. Сильное убеждение Эриксона в том, что он добьется своей цели, опять победило.

Еще одной удивительной чертой характера Эриксона было то, что казалось, для него не важно, как принимают его окружающие. Ему было все равно, когда пациенты проклинали его, за то что он назначал им наиболее неприятные задания, для освобождения их от симптомов. Ему было достаточно удовлетворения от успешной помощи и все равно, что думают о нем окружающие. Чувство уверенности в себе, скорость и креативность, благодаря которым ему удавалось реализовать терапию даже во время огромных публичных выступлений, часто удивляли. Эриксон, в своей известной статье о технике конфузии при введении в транс, описывает случай, когда ему удалось загипнотизировать человека в самых неблагоприятных условиях.

Это произошло во время доклада, который он читал для союза врачей. Один из присутствующих врачей проявлял огромный интерес к гипнозу. Этот мужчина представился Эриксону еще перед докладом. Он был намного выше и мощнее Эриксона. Эриксон с ужасом вспоминал его рукопожатие, при котором тот чуть не сломал ему пальцы. Этот человек очень внимательно слушал доклад и позднее во время дискуссии обратил на себя внимание весьма агрессивным и некультурным поведением. Когда Эриксон наконец попросил кого-нибудь из аудитории для демонстрации, именно этот врач, с шумом пробрался на подиум, громко объявив, что теперь покажет всем, как Эриксон не сможет его загипнотизировать. Когда мужчина подошел, Эриксон медленно поднялся из своего кресла и приблизился к нему, как если бы хотел поприветствовать его рукопожатием. В тот момент, когда врач протянул руку, Эриксон быстро нагнулся и начал спокойно завязывать шнурок. Врач стоял беспомощно перед аудиторией с вытянутой рукой. Наглое поведение Эриксона так удивило и разозлило его, что он не был способен ни на какую реакцию. Теперь он был явно готов поступить согласно первому попавшемуся внушению, которое будет ему предложено для завершения этой неприятной ситуации. Когда Эриксон завязал шнурки на втором ботинке, он сказал: "Просто глубоко вздохните, сядьте на этот стул, закройте глаза и войдите в глубокий транс" Неуверенно и медленно мужчина занял стул, он вздохнул, закрыл глаза и вскоре вошел в сомнамбулический транс. Эриксон продемонстрировал множество гипнотических явлений и после пробудил мужчину, давая ему перед этим постгипнотическое внушение, чтобу после пробуждения он вежливо спросил Эриксона, когда тот хочет начать гипноз.

С отсутствием страха перед общественным мнением, был сильно связан интерес Эриксона к экспериментам, проводимыми в естественных общественных ситуациях. Он проводил опыты, то приходящие ему в голову спонтанно, то ранее запланированные и упорядоченные. Хейли вспоминает:

"Типичным для него было, что независимо от общества, в котором он находился, он проводил эксперимент, чтобы проверить, как кто-то на что-то реагирует. Случалось, он рассказывал мне, что иногда выбирает одного человека на приеме, настойчиво в него всматриваясь, чтобы проверить его реакцию. Или ставил своей задачей заставить человека пересесть с одного стула на другой, не прося его об этом напрямую. Иногда это казалось ему хорошим способом разогнать скуку. Такие занятия были обычными для его активной натуры. [...]

Я вспоминаю эксперимент, во время которого, он сказал что продемонстрирует, как можно заставить данного человека забыть что-то, постоянно ему об этом напоминая. [...] Этот, описанный им опыт выглядел так: Эриксон вел семинар с группой студентов и организовал ситуацию таким образом, что молодой мужчина, заядлый курильщик, сидел справа от него без сигарет. Во время дискуссии, на важную академическую тему, Эриксон обратился к этому человеку, предлагая ему сигарету. Когда мужчина протянул руку, некто слева задал вопрос Эриксону, отворачиваясь чтобы дать ответ, Эриксон как бы случайно убрал сигарету, прежде чем молодой человек смог ее взять. Группа продолжала дискуссию, и вскоре, казалось, Эриксон вспомнил о сигарете, он повернулся и второй раз предложил ее курильщику. Тогда опять слева прозвучал вопрос, так что Эриксон, отвечая на него, опять забрал сигарету. Конечно такая ситуация была подготовлена заранее. Все студенты, за исключением курильщика, знали, в чем дело. После многократного повторения всей процедуры, молодой человек перестал интересоваться сигаретами, и не реагировал, когда ему их предлагали. В конце семинара студенты спросили его, получил ли он сигарету. Этот человек не мог даже вспомнить, предлагали ли ему её. Таким образом, он испытал амнезию. Эриксон объяснил, что здесь значение имели: предложение, кажущийся ненарочным ненамеренным отворот и раздражение. Молодой человек не мог обвинить Эриксона, что тот ему чего-то не дал, поскольку казалось, Эриксон не виноват. Несмотря на это, студент ощущал раздражение. Он прореагировал на эту классическую двойную связку, просто забывая обо все последовательности".

Все черты личности Эриксона, наряду с применяемыми техниками, укрепили его славу наиболее успешного и новаторского терапевта двадцатого века. Вера в его работу была сильной, потому что он сам был живым примером того, как в тяжелейших условиях можно радоваться жизни и быть полным юмора человеком. Пациенты часто приходили к нему с огромными страданиями. Они чувствовали - он знает о чём говорит, придавая им отвагу, чтобы они могли взять жизнь в свои руки. Роберт Дилтс в книге Changing Belief Systems with NLP (Изменение систем веры с НЛП) так пишет о Эриксоне:

"Я побывал у него, когда мне было двадцать лет. Кроме меня там был только один молодой человек - его звали Джеффри Зейг. В определённый момент, во время визита, Эриксон показал нам почтовую открытку, полученную им от дочери. На карточке был изображён персонаж комикса на маленькой планете в огромном космосе, под картинкой было написано: «Если представишь, как огромен сложен и неизмерим мир, разве не почувствуешь себя маленьким и неважным?». А когда карточку открывали, внутри было написано: «Я точно нет!».

Именно это и характерно для Эриксона. Не верю, что его исцеляющая сила основана на умении давать наводящие рекомендации или погружении людей в состояние гипноза. Моя жена, посетив его, сказала: «Я прочитала всю литературу про Эриксона и провела множество времени с людьми, применяющими его техники. Я распознала пресуппозиции в языковых паттернах - их все я слышала в том, что он говорил, в том что он делал. Я даже думаю, что он применял их чётче нежели люди типа Ричарда Бэндлера или Стива Гиллигена. Но у него был такой сильный контакт с клиентами, на таком глубоком уровне, что мне не пришло бы в голову не послушаться его рекомендаций, из-за боязни, что я могу прервать наш контакт».

Харизматическая сила Эриксона и была качеством его отношений. Когда мы вступаем с кем-то в контакт на уровне идентичности, нам нет необходимости хитрить, скрывать или обманывать. Сила, которую получаешь, когда веришь в кого-то, возможно так как Эриксон, потому что испытал моменты истины и глубоко познал собственную личность или даже вышел за её рамки, огромна. То, во что вы верите по отношению к данному предмету, человеку или явлению, также ведёт к успеху".

Атеоретический прагматизм Эриксона

Как доказывает Джеффри Зейг в своей книге Experiencing Ericrson (Встречи с Эриксоном), сфера клинической психологии, до новейших времен, была в Соединенных Штатах производной европейской мыслительной традиции. В отличии от американского прагматизма, ориентированного на поиск решений и имеющего свои корни в опыте первых поколений переселенцев, в европейском мышлении на первом плане, почти всегда стоял вопрос "почему?". Эта традиция привела в области психотерапии к тому, что выше ценился и до сегодняшнего дня ценится выше, интерес к теориям личности и моделям мышления, цель которых объяснить переживание и поведение отступающее от норм, нежели развитие терапевтических моделей, которые прежде всего должны привести к эффективным изменениям проблемных паттернов поведения и переживаний.

Все эти теории (и выходящие из них научные модели мышления) имеют однако один явный недостаток. Они предполагают существование универсального человека, типа стандартной личности, которого поэтому можно лечить, согласно универсальным стратегиям. Такие, типичные для культуры Запада поиски общих универсальных правил и базирующихся на этом технологий, могут быть приняты в области природоведческих наук и технике. Сомнительно однако их применение по отношению к конкретным людям с различными чертами.

Эриксон, намного раньше своих коллег, занял противоположную позицию. Он был последовательным прагматиком и в вопросе изменения проблемного поведения, придавал большую ценность вопросу "как?", нежели вопросу "почему?". Он ясно предостерегал перед обтёсыванием личности и индивидуальности клиента, чтобы приготовить его под прокрустово ложе гипотетических теорий о человеческом поведении. Согласно ему, достоинство человека берётся из его неповторимости, поэтому психотерапия должна быть разработана так, чтобы всякий раз соответствовать новой личности. Джей Хейли в связи с этим так высказался о Эриксоне:

"Эриксон представлял иную традицию, нежели та, корни которой идут из Европы и которая концентрировалась на классификации и диагностике психических заболеваний. Несмотря на интерес к диагностике, Эриксона главным образом интересовало инициирование изменений в человеке. Его внимание фокусировалось на терапии, как на автономной форме искусства. Эриксон развил практические навыки, чтобы превратить её в жизнь. Он был прагматиком и если, что-то не выходило, сейчас же изменял это. Он скорее бы применил новую технику, чем оставил неработающую. Он не пользовался методами лишь потому, что они были повсеместно приняты. Он не занимался философским школами, интересуясь прежде всего реальным миром и реальными проблемами. Он рекомендовал терапевтам применять методы, дающие результаты, а те, что подводят рекомендовал отбрасывать, независимо от традиционных взглядов. Он не советовал найти известную личность, чтобы вести свою практику, согласно её указаниям, а рекомендовал подкреплять свою работу собственными результатами. Такие идеи также характерны для американского прагматизма, как совет высказанный Эриксоном: «Лучше самому действовать, чем наблюдать и ждать изменений»".

Следствием его подхода было решительное отрицание больших концепций личности. Согласно Эриксону, такого типа теории приносили не только вред пациентам, но также, с его точки зрения, сильно ограничивали возможности поведения и мышления, которые терапевт считал допустимыми. Именно атеоретическая позиция давала Эриксону возможность проявлять гибкость, не знающую ограничений. Поэтому, до самой смерти, он резко противился попытке втиснуть его метод в рамки эриксоновской системы терапии. Он прекрасно понимал, какими различными могут быть истории жизни отдельных людей, а также их общественные и культурные среды. Уважение, которое он питал к неповторимости личности, запрещало ему формировать общую парадигму лечения.

Его старания, для того чтобы справиться с нуждами и условиями жизни отдельных людей, выражались во время терапевтических встреч. Он заранее не определял длительность терапии. Если была возможность, он старался провести лечение как можно быстрее. Это, однако, не мешало ему долгие годы следить за пациентом. Время отдельных консультаций, по мере возможности, также не определялось заранее. Прежде всего, это зависело от задачи, которую необходимо было решить во время встречи.

Эриксон не боялся, несмотря на распространенный миф, совершенно непосредственно вмешиваться в личную жизнь пациентов. Также не боясь включать свою семью в терапевтические операции. Он, например, послал своего сына Роберта домой к пациентке, которую лечил 12 лет. Она была психотичкой и определенный период также алкоголичкой. Задача Роберта состояла в обыске всего дома, чтобы убедиться, не прячет ли она алкоголь. Кроме того, Эриксон часто поручал своим дочерям Кристине и Роксане общаться с ней и следить, чтобы она не выпивала. Такие жёсткие меры были необходимы поскольку Эриксон любой ценой желал избежать ее госпитализации.

От описания этих методик, наверняка еще сегодня у многих терапевтов шевелятся волосы на голове. Поскольку он радикально порывает с табу, которые различные школы навязали отношениям терапевта с пациентом. Если однако рассмотреть поведение Эриксона в контексте его взглядов, то окажется, что подобные экстремальные случаи соответствовали его терапевтическим принципам. Джей Хейли пишет об этом:

"Традиционный терапевт был для пациента объективным советником. Он или она, были наблюдателями, отражавшими то, что пациент выражал, помогая ему понять свои проблемы и мотивы. Терапевт занимал скорее позицию не принимающего участия наблюдателя, не вмешиваясь в жизнь человека. Если бы его спросили, состоит ли его профессия в изменении человека, он бы ответил отрицательно, поскольку его задача — помогать людям понять самих себя, так чтобы они сами решали о изменениях, если этого захотят. Терапевт, в реальности не отвечал за перемены. Отсюда, если терапия не вела к успехам, вина всегда лежала на пациенте. Терапевты брали от людей деньги за то что их изменяют, но ответственность за это они не принимали. Странный профессиональный парадокс.

Если мы спросим, что будет противоположностью традиционной позиции терапевта, то наткнемся на Эриксона, считавшего, что он отвечает за изменения пациента. Если изменения не наступали, это значило, что терапевт не справился с заданием. Я вспоминая, как часто с раздражением, он говорил: «Этот случай, все еще меня побеждает». Он не был объективным наблюдателем и не был советником, активно вмешиваясь в жизнь человека. Он был убежден, что причиной перемен было то, что он делает и говорит, а не некое объективное знание, полученное пациентом. Он посещал дома и конторы пациентов, сопровождая их в места, которых они боялись. [...]

Краткосрочная терапия Эриксона проходила в реальном мире. Он практиковал лечение, опирающееся на здравый смысл, благодаря тому, что имел поддержку жителей района, например парикмахера, продавщицы магазина одежды, официанта ресторана. Все они помогали его пациентам. Ему не были чужды проблемы нормальной жизни, он знал как функционирует средняя семья и понимал, как ведут себя дети в различных фазах развития. Он понимал проблемы, связанные со старением и очень хорошо знал трудности связанные с ощущением боли и физических болезней".

Утилизация (использование)

Утилизация — ещё один основной принцип терапии Милтона Эриксона. Под этим понимают обращение к системе веры и ценностей, а также к индивидуальной позиции и надеждам, с какими клиент приходит в психотерапевтический кабинет.

Разговаривая с людьми, Эриксон перенимал их язык. Также в выборе своих аналогий и метафор он ориентировался, в основном на собеседника: инженеру он описывал свою идею, опираясь на примерах из области техники, садовникам рассказывал истории о растениях. Таким образом, стараясь передать свои мысли, он учитывал ситуацию другого человека. Хейли оценивает это так:

"Такой способ пробуждения у окружающих чувства общности, посредством акцептации их языка, у его коллег профессионалов, представляющих теории непримиримые с его методами, вызывал впечатление, что Эриксон думает так же как они. Он мог разговаривать на многих "языках", так что коллеги и пациенты поддавались иллюзии, что понимают и разделяют его теории, позже удивляясь его неожиданным идеям".

Это умение Эриксона, состоящее в подстройке к разнообразнейшим людям, давало ему возможность вступать с ними в глубокий контакт. Его гибкость не ограничивалась лишь языковой частью коммуникации. Он сознательно подстраивал также свой способ невербальной коммуникации. Насколько это было возможно, он перенимал также позицию и характерные жесты другого человека. Его старательно запланированные вербальное и невербальное поведение, были рассчитаны на достижение максимального терапевтического эффекта. Позднее, когда болезнь ограничивала его всё больше, естественно, возрастало значение вербальной части.

Эриксон первым продемонстрировал, что даже сопротивление клиента, по отношению к терапевту или лечению, может быть использовано. Со времён чисто интрапсихической концепции сопротивления Фрейда, среди большинства терапевтов царило убеждение, что сопротивление вызвано, прежде всего страхом клиентов, перед неприятной правдой. Фрейд предположил, что пациенты в принципе знают обо всем, том что имеет патогенное значение. Согласно ему, они однако внутренне защищаются перед осознанием этой неосознанной информации, поскольку это нанесет ущерб их взгляду на себя.

С его точки зрения, сопротивление становилось, парадоксальным образом, знаком качества работы терапевта, указывая на приближение к важному пункту. Поскольку сознательное проникновение в причины психических нарушений, было согласно Фрейду, единственно возможным путём исцеления, психотерапия должна была состоять в основном в том, чтобы дать пациенту, несмотря на всяческое сопротивление, возможность такого проникновения. Поэтому необходимо было также считаться с тем, что процесс лечения часто продолжался долгие годы.

Мнение Эриксона было полностью противоположным. Он не боролся с сопротивлением своих пациентов, если видел в нём выражение их симптоматического поведения. Он скорее стремился к тому, чтобы, поддерживая их и придавая храбрость, обрести над ними контроль. Лишь когда клиенты реализовали свои паттерны, под его руководством, он мягко менял направление.

Такой метод имел часто такое же значение, как и введение терапевтической двойной связки. Эриксон проиллюстрировал этот принцип историей из своего детства:

"Мое первое сознательное применение двойной связки, которое я еще хорошо помню, имело место в ранние годы детства. Однажды, в один из зимних дней, при нулевой температуре, мой отец вывел из сарая телёнка к корыту с водой. Когда теленок утолил жажду, он отправился назад. При входе в сарай, он однако остановился и несмотря на то, что мой отец отчаянно тянул его за узду, теленок не сдвинулся с места. Развлекаясь в снегу и наблюдая за этой проблемой, я начал от души хохотать. Отец попросил меня помочь. Когда я понял, что тут имеет место бесцельное сопротивление, то решил дать телёнку шанс продемонстрировать его. Поскольку он явно желал этого, я применил на теленке принцип двойной связки. Я схватил его за хвост и стал тянуть в противоположном направлении, в то время как мой отец все еще пытался втолкнуть его в помещение. Теленок сейчас же пересилил сопротивление самого слабого человека и втянул меня в сарай".

Наиболее удивительно в методе, который Эриксон практиковал в терапевтическом лечении, было то, что он совершенно по иному освещал проблему практического подхода к сопротивлению во время работы с людьми над изменениями. Теперь сопротивление не воспринимали как обязательное препятствие, тормозящее исцеление пациента. Наоборот, можно было применить его непосредственно для решения проблемы или для достижения трансовой индукции. Сопротивление клиента было также и прежде всего интерактивно обусловленным явлением, которое может быть успешно использовано умелым терапевтом.

Эриксон применил этот принцип на одном студенте, который долго мешал ему в докладе о гипнозе, выкрикивая враждебные замечания. Также и в этом случае, ему удалось использовать отрицающую позицию студента, чтобы провести демонстрацию перед большой публикой. Так он описывает это событие:

"Мои высказывания были старательно сформулированы, чтобы вербально или посредством позиции, вызвать явное сопротивление у неуравновешенного студента, которому сказали, чтобы он молчал; что нельзя противоречить; что он не должен вмешиваться; что нельзя жаловаться опять на обман; что нельзя пройти между сидящими или перед аудиторией; что он должен делать то что требует лектор; что он должен занять место; что должен вернуться на свое первое место; что он боится выступающего; что он не должен рисковать поддаваясь гипнозу; что он ничтожный трус; что боится взглянуть на сидящих на подиуме, добровольно поддавшихся испытанию; что он должен занять место позади аудитории; что ему необходимо покинуть зал; что ему не хватит храбрости подняться на подиум; что он боится обменяться дружеским рукопожатием с лектором; что он не отважиться посидеть спокойно; что он боится встать и улыбнуться перед публикой со сцены; что он не отважится взглянуть на автора или его выслушать, что не сможет сесть на один из стульев, что должен прятать руки за спину, вместо того, чтобы положить их на колени; что не сможет испытать левитацию руки; что боится войти в транс; что должен немедленно покинуть подиум, что не может остаться и войти в транс; что не может впасть даже в легкий транс, что не отважится войти в глубокий транс; и так далее.

Студент с легкостью словесно и действием отрицал каждый этап этой методики, пока его не заставили замолчать. Когда его сопротивление ограничилось лишь действием и он был пленён собственными.паттернами сопротивления докладчику, относительно легко его ввели в сомнамбулическое состояние транса. Он был необыкновенно эффективно использован, во время доклада, как пример для демонстрации. В следующий уикенд, он посетил лектора, рассказал о своем личном несчастье и непопулярности, попросив провести терапию. Во время сессий, он делал успехи с феноменальной скоростью и отличным результатом".

Взгляды Эриксона на бессознательное и отрицание им терапии, ориентированной на инсайт

В европейской психотерапии до сегодняшнего дня царит миф о том, что сознательный инсайт в причины проблемы, это существенный фактор терапевтического изменения. Такой взгляд опирается, как мы уже вспоминали, на фрейдовской концепции бессознательного. Фрейд был убежден, что бессознательное это склад вытесненных, инфантильных фантазий, определенный тип отложений, опасных "отходов" души.

Если проанализировать метафоры, с помощью которых он описывал бессознательное, станет ясно, какой была внутренняя позиция Фрейда по отношению к бессознательным процессам. В контексте сопротивления, вызванного у пациентов при интерпретации снов, он писал:

"Мы встречаем регулярное сопротивление, если желаем пройти от символического элемента сна к скрытому бессознательному. Относительно этого, мы можем сделать вывод, что за этой "заменой" кроется нечто важное. Ибо какую иную цель могут преследовать такие трудности, удерживающие эту тайну? Если ребенок не хочет разжать свой кулачок, что бы показать, что он прячет, то наверняка это что-то запрещенное, то что ему нельзя иметь."

Эриксон противопоставил этим негативным взглядам на бессознательное исключительно позитивный образ. По его мнению, если вообще можно говорить о бессознательных процессах в такой конкретной форме, бессознательное далеко превышает человеческое сознание с точки зрения ориентации и мудрости. Это огромный склад, содержащий также весь опыт, обучение, воспоминания и ресурсы, дающие возможность человеку ощутить и сохранить свою интегральность, не важно на каком уровне. Хейли так описывает тезисы Эриксона:

"Взгляды Эриксона на бессознательное были противоположностью психодинамических точек зрения. Терапия, ориентированная на инсайт, опиралась на убеждении, что бессознательное это центр негативных сил и идей, принятие которых оказалось настолько невозможным, что их пришлось вытеснить. Согласно такому взгляду, пациенту необходимо защищаться перед своими бессознательными мыслями, не доверяя враждебным и агрессивным импульсам, готовым через них проявиться. Эриксон представлял противоположную точку зрения, поддерживая идею того, что бессознательное это позитивная сила, имеющая больше знания нежели сознание. Если человек позволит просто работать своему бессознательному, то оно будет позитивным образом заботится обо всем. Эриксон подчеркивал, что необходимо ему доверится и ожидать от него множество пользы. Он говорил например, что когда ему случается положить что-то и забыть, то он не нервничает и не пытается это найти. Он убежден, что всё зарегистрировало его бессознательное и в соответствующий момент это проявится".

Такой взгляд Эриксона нисколько не исходил из абсолютно оптимистической точки зрения. Он не только так считал, он также жил согласно этим убеждениям. Его доверие бессознательным процессам опиралось на собственный жизненный опыт.

Джеффри Зейг описывает способ, с помощью которого Эриксон победил свои сильные боли: он входил в транс и просил свое бессознательное дать ему хорошее настроение. В конце он следовал за услышанными подсказками. При этом он не реализовывал сознательно запланированные цели, поддаваясь импульсам, вытекающим из бессознательного.

Особенно в более поздние годы когда боли усилились, Эриксон разработал для себя точную и разнообразную идеомоторную систему сигналов. Эта система показывала ему, насколько ночью ему удалось удержать под контролем боль. Когда он просыпался утром, то обращал внимание на положение своего большого пальца. Если он находился между мизинцем и безымянным пальцем, то Эриксон знал, что его бессознательное нивелировало во время сна множество боли. Если же его большой палец лежал между безымянным и средним, это говорило о том, что бессознательное добилось- меньшего успеха. Еще хуже было если он пробуждался с большим пальцем, размещенным между средним и указательным. Это означало, что в этот день у Эриксона будет мало сил для работы.

Однако контроль над болью не был единственным поводом сотрудничества Эриксона со своим бессознательным. В разговоре с Хейли, он говорил, что во время работы с пациентами, чаще всего сам пребывает в трансе. Благодаря этому, он приобрел впечатление что понимает их лучше. Когда он их отсылал, то пробуждался от транса. Обычно не помня разговоров, в таких случаях. В конце встреч, он обычно брался за перо, чтобы, не зная о чём будет писать, сделать записи. Когда он начинал писать, постепенно воссоздавался весь разговор. Эриксон рассказывал, что профессор психиатрии, был единственным, кто заметил, что во время разговора Эриксон находится в трансе. Когда мужчина заметил это, то разразился криком, чтобы Эриксону немедленно пробудился. Поскольку его невозможно было успокоить никакими объяснениями, Эриксону пришлось в конце концов прервать свой транс.

В том же интервью, Эриксон также признался, как он обычно применял свои сны для решения определенных проблем. Несмотря на то, что он был человеком, твердо стоящим на земле и не занимался проблемами метафизического и духовного плана, казалось в этом случае, он применял метод, практикуемый также в эзотерических кругах. Когда он ложился спать, то намеревался увидеть сон, целью какого была разработка данной проблемы. Эриксон говорил, что никогда не знал, чем конкретно занимается его бессознательное. Зачастую лишь через неделю или месяц он вспоминал о чем был сон. Однако всегда, в некий момент появлялась мысль, которую он мог сознательно использовать.

Восхитительно то, что такие решения и связанные с ними сны, он осознавал часто лишь когда внешние условия допускали успешное решение данной задачи. Многие его статьи, как говорил Эриксон, возникли именно так.

На этих примерах ясно видно, что взгляд Эриксона на бессознательное сильно отличались от объясняющей концепции Фрейда. Представления Эриксона ближе принципам идеомоторного движения, например движению маятника или работе с неосознанными движениями пальцев. Согласно этому, бессознательное человека, это главным образом психофизические процессы, протекающие вне сознательного внимания личности.

Эти процессы явно проступают в мимовольных, управляемых бессознательным движениях, а также, как постоянно подчеркивали Бэндлер и Гриндер, в подборе слов и фраз, в определенных ситуациях. Согласно этим взглядам, вербальные и невербальные средства выражения не случайны, а являются результатом принятия бессознательных решений. Таким образом, они становятся целым, из наиболее существенных источников информации о клиенте, которые имеет терапевт. Поэтому не случайно, что точное распознание и оценка вербальных и невербальных паттернов коммуникации это наиважнейшее умение, каким должен владеть терапевт.

Взгляды Эриксона на существо бессознательных процессов, объясняют также почему он отрицал методы терапии, основанные на сознательном инсайте. Бессознательные процессы демонстрируют постоянно возвращающиеся паттерны и поэтому очевидно, что они подвержены правилам. Внимательный наблюдатель не может не заметить их. Поэтому лишь результатом знания искусства и ловкости терапевта, будет вызов такого изменения этих процессов, чтобы без сознательного усилия клиента они привели к желаемым результатам.

Эриксона, таким образом, не удовлетворяло лишь не нарушение бессознательных паттернов пациента и изменение их позднейшей оценки и ценностей. У него был свой собственный стиль, при помощи которого он делал из этих паттернов непосредственный предмет интервенции. Хейли пишет:

"Эриксон не считал, что инсайт в бессознательное и подавленные мысли имели непосредственное значение для изменения. Здесь находится причина, по который его практика казалась странной для терапевта, ориентированного на инсайт. Каким образом мог бы такой терапевт понять, что страдающая депрессией женщина, каждую неделю выделяет для неё определенное время? Или как мог бы инсайт-терапевт понять, что человек может парадоксально усиливать симптом?

Эриксон практиковал противоположность инсайта, укрепляя амнезию и изменял людей без их согласия. Он хотел так изменять людей, чтобы они по иному видели сны и фантазировали, а не помогать им в понимании скрытых в снах и фантазиях значений. Интерпретации он считал абсурдной редукцией принципов коммуникации. [...] В прошлом, клиницисты для получения информации об аналогиях, проявляющихся у клиентов, спрашивали их, например о фантазиях и снах. Они считали, что приведут к изменению, если дадут осознать пациенту метафорическое значение этих аналогий, описывая подобия, между содержанием его фантазий и реальной жизненной ситуацией.

Эриксон видел это иначе - дать осознать человеку его метафорические описания, не только не вызывает изменения, а наоборот тормозит. Сознание понижает сложность проблемы, которую необходимо решить. [...] Когда мы видим человека с проблемой, повторяющейся последовательности поведения, то согласно традиционным принципам необходимо дать ему осознать этот цикл, принимая что он будет в состоянии, таким образом, перестать копировать этот тип поведения. Эриксон вообще не давал осознать клиенту цикл поведения, сразу пытаясь его изменить. При этом он мог вызвать даже амнезию, так что человек после гипноза делал что-то, забывая об этом. Он также не понимал почему делает это снова. Повторение заставляет людей изменять реакцию в цикле, таким образом изменяется установленный паттерн".

Терапия Эриксона, была таким образом сконцентрирована на реальной жизни его клиентов. Прежде всего он искал решения, которые можно было бы применить. Сознательный просмотр причин неудач, он принципиально считал вредным. В анализе прошлого он не видел никакой практической пользы для настоящей и будущей жизни своих клиентов. Он считал, что занятие негативными личными переживаниями прошлого, скорее мешает людям в концентрации на их актуальных проблемах.

Он также обращал внимание на то, что нас редко интересует, почему кто-то чувствует себя хорошо.

Для Эриксона было важно довести клиента до того, чтобы он активно сделал что-то, для решения своих трудностей. Поэтому целью его интересов, было непосредственное изменение симптоматического поведения и переживания. Взгляд о том, что работа сконцентрированная на симптомах ведет к их перемещению, он считал просто бессмысленным. Согласно ему, такое убеждение не было результатом практической эффективной работы над изменениями. Он утверждал, что оно возникло на основе теоретической модели, опирающейся на убеждении в том, что симптомы не важны, поскольку их настоящие корни можно найти в таких абстракциях, как структура характера или личность человека. Хейли пишет об этом:

"Из этого следует, что клиницисты не только не знали как изменять симптомы, но также аргументировали взгляд о том, что их изменять нельзя. [...] Эриксон занял абсолютно противоположную точку зрения, построив свою терапию как раз на симптомах. Он доказал, что структура характера изменяется, посредством концентрации терапии на специфической проблеме. По его словам, симптом как ухват для горшка -если его удобно держать в ладони, то можно легко управлять горшком. Он учил, что не стоит игнорировать симптом, а нужно замечать все его аспекты. Во время анализа частоты проявления, интенсивности и т.д. Симптом превращается в нечто, что мы можем видеть, как это имеет место, в случае всех аспектов жизни человека. Терапевты, игнорирующие симптомы, утверждающие что этим не нужно заниматься, не смогли научиться ценить сложность симптоматических поведения. И не научились также изменять то, что хотел изменить пациент".

Терапевтический принцип косвенного воздействия

Одним из новшеств, введенных Эриксоном в гипнотерапевтическую работу, был принцип косвенного влияния. Избегая, принятых в гипнозе непосредственных приказов, он заменял их различными утонченными методами косвенного влияния. Смысл этой техники состоит в целенаправленном вызове желаемых конотации у клиента. Такая шахматная стратегия была непосредственным следствием взглядов Эриксона на природу бессознательных процессов.

Эриксон обожал ставить своих клиентов в конфронтацию с удивительными историями, содержащими скрытую аналогию на специфическую ситуацию, в который они находились. При этом, он обращал огромное внимание на то, чтобы ими не были замечены эти сходства. Если он видел, что данный человек начинает понимать скрытый смысл его слов, то сейчас же менял тему. Таким образом, переводя внимание, он вызывал амнезию. Второстепенное значение имел для него вопрос поймет ли клиент, а если поймет то когда глубокий смысл его рассказа.

Основной целью применения метафор, было воссоздание бессознательного и возможно забытого опыта обучения и использование его для решения актуальных проблем. Трудности часто состоят, главным образом в том, что в определенных обстоятельствах, люди не способны использовать эти навыки, которые в другой ситуации применяют без труда. Если можно расслабиться в ванне, почему нельзя сделать это выступая перед публикой? Сидней Розен так пишет об этом:

"Рассказывая историю, Эриксон вводит новые данные, новые чувства и вызывает новые переживания. Пациент, долгое время страдавший от сильного чувства вины и ограничивающих взглядов на жизнь, возможно, благодаря этим рассказам, познакомится со свободной и жизнеутверждающей философией Эриксона. Его способ видеть жизнь доходит до различных уровней личности, также и до бессознательного. Его представляют пациенту, как в состоянии бодрствования, так и во время гипноза. И тогда, быть может, пациент поймет, что ему не нужно полагаться лишь на собственные, обычные, повторяющиеся друг за другом паттерны мышления. Ему нет нужды ограничиваться собственной узкой философией и своими ограниченными духовными программами. С помощью этих рассказов, он частично осознает наличие новых возможностей, которые можно совершенно свободно принять или отбросить, как сознательно так и бессознательно".

Польза от метафорической коммуникации явная - рассказы не наносят вреда. Они приковывают сознательное внимание и поддерживают чувство независимости клиента. Клиенты сами могут придать специфический смысл информации, скрытой в рассказе. От их личных переживаний зависит, какие выводы они сделают. Иногда рассказы могут вызвать непонимание и этим подготовить клиента к гипнозу. Кроме того, хорошие истории отлично помогают обойти сопротивление к переменам, так как требования включены в них лишь условно. Кроме того, интересно рассказанная история, может помочь в усвоении, ведь она иллюстрирует важные мысли, которые необходимо передать человеку, проходящему терапию. Розен так пишет о рассказах Эриксона:

"Своими рассказами Эриксон отдавал честь [...] доисторической традиции. С незапамятных времен истории применяют, чтобы передавать культурные ценности, этику и обычаи. Легче проглотить горькую таблетку, когда она упрятана в сладкую оболочку. Возможно игнорируются непосредственные моральные указания, однако духовную атмосферу и лидерство легче принять если убеждение об их необходимости вплетено в историю, рассказанную интересно и забавно. Поэтому в своих рассказах Эриксон применяет множество успешных техник, например использует юмор и вводит интересную информацию о мало известных фактах из медицины, психологии и антропологии. В рассказы он добавляет терапевтические предложения, содержание которых далеко, как от желаний пациента, так и от внешних точек интереса терапевта".

Как указывает Д.Коридон Хаммонд в статье Mythen urn Erickson und die Ericksonsche Hypnose (Мифы о Эриксоне и его гипнозе), косвенная коммуникация была лишь одним из методов Эриксона. Она однако не была основным методом. Хаммонд ссылается на информацию Пирсона, который считает, что максимум 20% коммуникации Эриксона с клиентами имело метафорический характер. Он критически относится к факту того, что все более частое применение косвенной и метафорической коммуникации, в период поздней деятельности некоторых его последователей, привело к идее, что косвенная коммуникация это высшая форма терапии. Причиной этой распространенной ошибочной оценки, согласно Хаммонду, прежде всего являются два фактора.

Во-первых, косвенные формы коммуникации в терапии были новостью. Эриксон ввел их первым и применял систематически. Как обычно, по утверждению Эрнеста Росси в письме Хаммонду, последователи гения склонны считать эссенцией нового мышления, как раз то, что он добавил к старому мышлению. Согласно Росси, Эриксон мог действовать любым способом - непосредственно или косвенно, пассивно или авторитарно, в зависимости от того, что казалось ему необходимым в данной ситуации. Его гениальность состояла в том, что он был необыкновенно пластичен и знал когда и какой метод необходимо применить

Во-вторых, многие последователи познакомились с Эриксоном, когда он был старым и слабым человеком, которого они слушали группами по несколько дней. Групповой контекст заставил Эриксона выбирать, рассказываемые истории, достаточно открыто сформулированные, чтобы по мере возможности, оптимально удовлетворить нужды всех присутствующих в помещении людей. Его слава и умение подстраивать рассказы к реакции слушателей, а также вводить соответствующие нюансы, приводили к тому, что большинство его студентов считала, что Эриксон обращается именно к ним. Хейли иронически описал этот эффект:

"С помощью введения рассказов в беседу, Эриксон передавал людям, различных взглядов, метафоры в которых они могли открывать собственные мысли. Каждая история представлялась таким образом, что часто разные люди были убеждены в том, что она была выдумана специально для них. Когда несколько моих тренеров посетило Феникс и группой встретилось с Эриксоном, вернувшись они поделились со мной именно таким опытом. Один из них вспоминал историю, которую Эриксон рассказал о нем. Другой отрицая это говорил, что данная история предназначалась ему. А третий был убежден, что оба ничего не поняли, поскольку история относилась именно к его опыту. Оказалось, что все в группе были убеждены, что Эриксон специально для них создал данную метафору. [...] Некоторые из этих историй я слышал уже много лет назад и конечно прекрасно знал, что они были созданы только для меня".

Эриксон, таким образом, владел умением подойти к модели мира коллег и клиентов, оттуда наводя их на способ решения трудностей. Он не стремился к тому, чтобы делать людей умнее и сознательнее. Если ему удавалось провести изменения, его не волновало, произошло это косвенно или непосредственно, с помощью метафоры или конкретных предложений. Его интересовал эффект. В некоторых случаях он заходил так далеко, что вступал в мир ощущений психотиков, если чувствовал, что может им таким образом помочь вести жизнь, вне стен психиатрической больницы.

Примером служит случай 27-летней пациентки. Она пришла к Эриксону, поскольку чувствовала, что "постоянно витает над ней" пол дюжины молодых голых мужчин, которые одновременно раздражают ее и пробуждают в ней восхищение. Эти голые мужчины говорили с ней об искусстве, литературе и музыке. Иногда они также шокировали молодую женщину, разговаривая с ней без ограничений о сексе, испытывая эрекцию, создавая ей этим проблемы при посторонних людях. Женщину это очень угнетало.

Она очень церемонно вошла в кабинет Эриксона. Сев она спросила, почему он поставил у себя в комнате такой большой медвежий капкан. Эриксон попросил ее точно описать капкан. Потом, ответил на ее вопрос, отмечая, что это такая запутанная история, что нельзя рассказать ее во время одной встречи. На это женщина, заглянув в альковы, спросила, не считает ли он непрофессиональным держать в кабинете, во время разговора с клиентами, шесть обнаженных, танцующих девушек. Кроме того, ей не понравилось как ее молодые мужчины смотрят на них. Эриксон объяснил ей, что он имеет полное право держать у себя голых танцующих девушек, ведь у нее есть молодые голые мужчины. Он обещал ей однако, что его девушки не вступят в контакт с ее мужчинами, поскольку они ему очень верны. Кроме того, говорил он далее, ее мужчины смотрят лишь на нее и в принципе совершенно не интересуются его девушками. Когда неожиданно зазвонил телефон, Эриксон поднялся и случайно направился прямо в "медвежий капкан". Молодая женщина сейчас же вскочила, энергично его удерживая. С той поры, Эриксон внимательно следил, чтобы всегда обходить "капкан", во время визита женщины.

Укрепив, таким образом, взгляды пациентки, Эриксон спросил её хотела бы она иметь своих молодых мужчин всегда при себе или только в определенных ситуациях. Он сам например, огромное внимание уделяет тому, чтобы его голые девушки не ходили за ним в другие комнаты. Раздражать таким образом жену, было бы крайне нежелательно. Кроме того некоторым пациентам его девушки не нравятся. В таких случаях, приходится просить их, чтобы они скрылись из поля зрения. Рассмотрение этого вопроса, заставило женщину задуматься. Ей не понадобилось слишком много времени, чтобы признать хорошей идею оставить мужчин, на переходный период, у него в кабинете. Он хотела найти работу, а молодые мужчины не были против, как она сказала, чтобы остаться здесь. Женщина получила должность, а Эриксон попросил ее приходить, когда она захочет наслаждаться своими поклонниками. Через некоторое время он стал просить своих девушек выходить из помещения, когда приходила эта пациентка. Все чаще, он также просил молодых мужчин, чтобы они оставили их наедине с пациенткой и спрятались в шкаф.

Пациентка с успехом работала четыре года в Хай Скул советником. Время от времени, она приходила справиться о том, как поживают ее мужчины. Позже она переехала в другую часть страны, посылая регулярно, через определенные промежутки времени' письма Эриксону, в каких описывала все возвращающиеся симптомы. Таким образом, она хотела передать их Эриксону на сохранение. Эриксон предполагал, что когда-нибудь эта пациентка испытает кризис. Но и так благодаря лечению у него, она смогла прожить 20 лет продуктивно и осмысленно. Как иногда иронично объяснял он своим гостям, голые мужчины еще много лет сидели у него в шкафу.

Требования, которые Эриксон предъявлял терапевтам

Эриксон считал, что ответственность за успех терапии, большей частью, лежит на терапевте. Это имеет свои последствия, если речь идет об обучении — согласно ему недостаточно изучения терапевтами систем убеждений и техник отдельных терапевтических школ. Он предостерегал перед тем, чтобы отмечать лишь те явления, которые вы ожидаете увидеть, применять инструменты, которые дают результаты, отбрасывая все остальные. Это было одно из его главных посланий. Он считал, что чувство ответственности, которое он ожидал видеть у представителей профессий, помогающих в исцелении, требовало постоянной проверки своей успешности, а при необходимости нужно улучшать свою квалификацию. Одновременно он предостерегал студентов от копирования его или других известных личностей. Для него, прежде всего, была важна эластичность и внутренняя свобода, позволяющие делать то, что в каждом индивидуальном случае кажется необходимым.

Эриксон ожидал от терапевта, сознающего лежащую на нем ответственность, фундаментального знания психопатологии. Он также рекомендовал выработать, широко понимаемую терпимость к людям, а также к их общественным и культурным обусловленостям.

Необходимым он считал также, умение выработать собственные способности наблюдения. Он был великолепным наблюдателем и на основе позиции тела и движений данного человека, мог сделать выводы о его мыслях и привычках. Автономные реакции тела, его позицию, он воспринимал как отдельный язык, который как и любой другой, необходимо учить и практиковаться в нём. Джеффри Зейг описывает ситуации, в каких Эриксону удалось произвести на людей сильное впечатление своими способностями замечать:

"Одна студентка пришла к Эриксону. Ее попросили записать информацию, о которой просят обычно всех новых пациентов и студентов: дату, имя, адрес, номер телефона, гражданское состояние, количество детей (имена и возраст), профессию, образование (научные степени и название института), а также провела ли она годы формирования личности в деревне или в городе.

Когда она писала, Эриксон прервал ее и сказал: "Вы из Европы". Она подтвердила это, но замечание Эриксона не произвело на нее большого впечатления. Есть существенная разница в способе письма людей, которые учились в Европе и теми, кто ходил в школу в Соединенных Штатах. Потом Эриксон добавил: "Вы с Юга Европы, из Греции или Италии". Она подумала, что этим он тоже не открыл Америку - её внешность говорила о происхождении. Но Эриксон, переключаясь на высокие обороты, сказал: "В детстве вы были полным ребенком". Пациентка почувствовала себя побежденной -так как сейчас она была очень худой. Она спросила Эриксона откуда ему это известно. Он ответил, что ее поза характерна для полных людей".

Эриксон постоянно убеждал своих студентов работать для обострения органов чувств на малейшие реакции своих клиентов. Необыкновенными историями он пытался привить им самостоятельное экспериментирование. Время от времени, он например рассказывал, как проверял определённые гипотезы, например допуская, что женщина носит вкладыши, увеличивающие груди, он говорил что у нее на плече сидит комар. Потом наблюдая, какие движения она делает при рефлексной попытке убить комара. Если женщина не делала движение с большим размахом над грудями, Эриксон приходил к выводу, что она действительно носит вкладыши. Возможно он позже использовал эту информацию для того чтобы вызвать некий неожиданный эффект.

Еще одним упражнением, которое он также рекомендовал, было наблюдение за водителями, находящимися еще на некотором расстоянии от перекрестка. Он утверждал, что на основе их движений можно предсказать, повернут они налево или направо, или же поедут прямо. Также перемены в расширении зрачков, цвета кожи, пульса (который можно наблюдать на шее) и небольшие изменения в напряжении мышц лица или тела, могут дать терапевту ценные указания. То же касается жестов, сопутствующих речи человека.

Несмотря на широко распространенный миф, возникший в течении распространения взглядов Эриксона, он не считал что терапевту достаточно положиться на спонтанную креативность собственного бессознательного. Хотя он и полагался на свои бессознательные способности, однако этому предшествовало многолетнее и очень интенсивное обучение, во время которого он тренировал свое бессознательное. Как считал Эриксон, бессознательные процессы опираются на опыте и обучении. Не важно идет ли речь о навыках типа умения писать, чтения или вождения машины, или же об ограничивающем образце поведения - всё, по его мнению, когда-то было выучено. Как иначе смогли бы мы бессознательно это использовать?

Эриксон не любил ленивых терапевтов, не совершенствующих свои навыки. Он сам долгие годы записывал суггестии для клиентов. Потом так долго работал над ними, пока не достигал того же эффекта более элегантным образом. Он упражнялся в поведении, играя роли перед зеркалом. Старательно планировал терапевтические стратегии, проводил эксперименты, касающиеся важных детальных вопросов и тренировал собственное умение замечать минимальные указания. Эти усилия были основой его позднейшего знания.

Джеффри Зейг утверждал, подобно другим, что коммуникационные навыки Эриксона были феноменальны. Когда во время семинаров он рассказывал истории, разглядывая пол, то краем зрения, незаметно наблюдал за реакцией присутствующих. Если кто-то реагировал в определенный момент, двигая например стопой, Эриксон поворачивался к этому человеку, чтобы мягко дать ему понять, что то что он сейчас скажет, имеет для него особое значение. Зейг пишет:

"Эриксон потому имел так подстроенные интервенции, что замечал мельчайшие указания. Обычно мы игнорируем определенные аспекты нашего чувственного опыта, например чаще всего, мы отбрасываем лишнюю информацию. Систему ощущении человека можно описать как детектор помех, который определяет, что в данной ситуации фальшиво. Эриксон развил в себе внимание к минимальным раздражителям и сильным сторонам человека, демонстрирующим, что в нем правильно. Легче вызвать перемены, основываясь на том, что пациент способен делать правильно, нежели анализируя, что он делает и делал неверно. Дело не в том, что в указаниях Эриксона было нечто необычайно точное, не было у него также и нового знания о личности человека. Наоборот, его метод основывался на применении очевидных вещей.

Многие терапевты так углубились в свои динамические теории, что их не замечают. Эриксон же наоборот. Выхватывал очевидное и представлял это пациентам так, что те могли на это реагировать".

Эриксон постоянно подчеркивал, как важно, чтобы терапевты сознательно контролировали применение телодвижений, тембр голоса и т.д. Большинство его коллег упражняла лишь свой слух. Тем не менее, также их невербальные сигналы воздействовали на клиентов. Поэтому, Эриксон старался целенаправленно тренировать свои коммуникационные способности. Если он изменял положение тела или звучание своего голоса или подчеркивал определенные слова особыми движениями, то знал, что вызовет потенциальный эффект у собеседника. Он был готов привести дальнейшее лечение в зависимость от его реакций.

Эриксон был художником на этом поле. Всю жизнь он совершенствовал искусство терапевтической коммуникации. Он был первым терапевтом, чьи сеансы можно было изучать слово по слову, жест за жестом. Каждый элемент его терапии становился чрезвычайно успешным инструментом. До Эриксона не было терапевта, который мог бы продемонстрировать, что можно целенаправленно использовать все коммуникационные каналы, для проведения определенных изменений у клиента.

Даже современники исследовательского проекта Бейтсона, были с этой точки зрения сторонниками традиционного мышления. Как пишет Джей Хейли, во вступлении к первому тому Conversations with Milton H. Erickson, M.D. (Беседы с Милтоном Эриксоном), совместно с Уиклендом, они пытались в свое время развить теорию, объясняющую, факт того, что симптомы в системе семьи обладают функциональным характером. Они однако огласили теорию о стабильности, объясняющую, почему изменения не наступают. Несмотря на то, что метод Эриксона обладал также системным характером, он отрицал эти теории, считая, что они излишне усложняют терапевтический процесс. В круг его интересов не входили теоретические объяснения причин поддержания патологического status quo. Его занимала проблема, каким образом с помощью собственного поведения можно вызвать эффективные перемены.

Решая эту проблему действием, основанным в концентрации внимания на микроанализе собственного терапевтического поведения, Эриксон выработал прототипы того, что Бэндлер и Гриндер разработали в рамках НЛП - модели обучения и запоминания коммуникационного поведения, вызывающего изменения. Это перемещение интересов познания из теории, через человека (и его психическую динамику) на микроанализ успешной коммуникации, представляет подлинную революцию мышления в терапии.