Резкий грохот привёл меня в чувство. Сквозь чёрную пелену медленно доходило, что это грохот чем-то твёрдым по железу. Следом за звуком по мозгам ударил запах. Не казармы, хуже. С трудом открыл глаза и мысленно выругался.
Два на два метра. Нары, биотуалет и намертво привинченный к полу стол. Железная дверь с наружным глазком, наверху — скрытая камера. Напротив двери под самым потолком узкое — рука с трудом пролезет, — зарешёченное окошко.
Одиночка.
Ёёё…прст…
На попытку пошевелиться всё тело отозвалось таким воплем боли, что снова уткнулся лицом в невозможно пахнущую постель.
Но этого оказалось достаточно.
— Очнулся, — голос за дверью, писк электронного замка — и в камеру заходят двое в гражданке, в сопровождении охраны. Парни в броне, с оружием. Смешно. Я с трудом могу приподнять голову, не то что побег устраивать.
— Алексей Витальевич, — один из двоих, похожий чем-то на Семёна, со скучающим видом достаёт медицинский чемоданчик, кладёт на стол. — Я поставлю вам несколько уколов. Это обезболивающее и успокоительное. Потом вас проводят в лазарет на перевязку и обследование.
Ясно. Болен не смертельно, потому на больничку не отправили. Пока единственная приятная новость. А кто второй?
Непрезентабельный тип в гражданке поймал мой взгляд. Низенький, чуть округлый, с зализанными волосами, длинным острым носом и маленькими глазками, он походил на умную и хитрую крысу.
— Гомзяков Василий Петрович, следователь по особо важным делам, Чёрный Корпус, подразделение Икс-три.
Чёрт… Это уже не ОСБшники. Это — хуже. Вот это я вляпался — мама не горюй. Что же такого я натворил?
Доктор подходит, быстро всаживает в плечо один за другим два шприца. Охрана все время держит меня на мушке. Боль проходит, и в голове все яснее.
— Можете сесть, — следак не спускает с меня взгляда. Доктор отступает к двери. На всякий случай. Я медленно сажусь, только сейчас замечая на себе серую робу. И впервые вижу свои руки. Сплошняком в тонкой плёнке биогеля. Ну и ну. Это я от души кому-то надавал…
Покурить бы…
— Вы помните, что вчера случилось? — Следак не сводит с меня острого, цепкого взгляда. Крыса канцелярская.
Отрицательно качаю головой. Не помню. Василий, как его там, не удивлён. Вынимает электронный блокнот, просматривает.
— Капитан Донников Алексей Витальевич, тридцать лет, уроженец Земли, исполнитель по делам, связанным с крупными суммами, в подразделении Зет-два, — короткий взгляд на меня исподлобья.
Ну, я это. Дальше давай.
— Вчера вы были отстранены от занимаемой должности до окончания проведения служебной проверки для решения вопроса о возбуждении в отношении вас уголовного дела по статье триста двенадцать-бис Военного кодекса Федерации свободных планет. Это вы помните?
Отстранение… Чёрт…
Киваю. Язык во рту здорово опух, но воды мне никто не даст. Как и сигареты. Чёрт.
— Хорошо, — следак снова утыкается в свой блокнот. — Ознакомившись с приказом, о чём в деле имеется копия упомянутого документа, вы оставили форму, закрыли кабинет и сдали ключ. Соответствующие документы также имеются в деле. Желаете ознакомиться?
Качаю головой. К сути давай.
— Как хотите. Вы сможете ознакомиться с ними до судебного процесса в присутствии вашего адвоката.
Ого. Уже и дело состряпать успели. Да не томи ты, крыса чёртова! Чего я наворотил?!
— По пути домой вы купили в круглосуточном магазине самообслуживания бутылку коньяка «Нао» емкостью 0,25 литра, стоимостью 450 кредитов, и две пачки сигарет марки «Звезда» стоимостью 50 кредитов каждая.
Не знаю, что там мне вкололи, но изнутри поднималось глухое раздражение. А шаги он не посчитал? От работы до дома? Ещё и про сигареты напомнил, гад.
— Гхм, — доктор словно уловил моё состояние. — Я попрошу вас заканчивать побыстрее. У меня график. А Донникова надо обследовать на предмет психической вменяемости.
— Да, конечно, — следак покосился на доктора. — Так вот, при возвращении домой вы застали там вашу сожительницу, Веселову Марину Игнатьевну и вашего сослуживца Шлемова Дмитрия Александровича…
Шлемов… МРАЗЬ!!!
— Сидеть! — мне в грудь уперлись два ствола «АКС», в плечо вонзилась новая игла, и тело свела дикая судорога. Чтоб вас всех!..
— У вас очень высокий уровень агрессии, Алексей Витальевич, — Гомзяков внимательно наблюдал за моими мучениями. — Просто удивительно, что служба психологической безопасности столько лет оставляла это без внимания. Так вот, я продолжу. Находясь в состоянии алкогольного опьянения, вы затеяли драку, в ходе которой нанесли Шлемову Дмитрию Александровичу тяжкие телесные повреждения, опасные для жизни и здоровья. Веселовой Марине Игнатьевне вы нанесли побои и словесные оскорбления, её жизнь и здоровье вне опасности. Ваша бывшая сожительница вызвала службу безопасности, при задержании вы оказали жестокое сопротивление, нанеся сотрудникам повреждения средней тяжести. Это вы помните?
Я медленно перевёл взгляд с белого потолка на него. Судорога отпустила примерно на середине этой речи. Алкогольное опьянение… Это не помню. Я хотел выпить, но не пил. А Шлема я почти грохнул… Чёрт…
Жаль — не добил.
Лучше вышка с моральным удовлетворением от сделанного, чем почти пожизненное с мечтами о восстановлении справедливости.
Следак мой взгляд понял по-своему.
— Ну что ж. Я так понимаю, без адвоката вы отказываетесь отвечать на вопросы?
Снова кивнул. Отказываюсь. Потому как вляпался по горло. Побои — ерунда, а вот недобитый Шлемов и сопротивление при задержании — это дрянь. Средней тяжести… Руки-ноги поломал. Наверное. Хорошо — не убил. Парни-то не при чём. Работа у них такая.
Гомзяков убрал блокнот.
— Это не последняя наша встреча, Алексей Витальевич. Как понимаете, я вас не допрашивал, просто пояснил вам ситуацию. Допрос состоится, как только разрешит ваш лечащий врач и будет готово заключение о вашей психической вменяемости. Так что не прощаюсь, — он изобразил улыбку. — До скорой встречи.
Следак вышел из камеры, а охранники, по знаку доктора, надели на меня наручники, подняли и повели на осмотр.
* * *
Осмотр ничего хорошего не принёс. Многочисленные побои, на груди глубокие порезы, тоже залитые биогелем, лёгкое сотрясение, разбитые в кровь руки, трещины в рёбрах. Доктор не стал сволочить и дал мне воды, увидев мой бедный язык.
А вот уколов мне досталось ещё несколько штук. Когда все лечебные дела были закончены, доктор продезинфицировал руки.
— Зачем пил-то?
— Я не пил, — опухоль после всех вколотых лекарств спала. Но пить, как и курить, хотелось ужасно. — Дайте воды.
— Говоришь — не пил, — доктор протянул стакан с дистиллировкой. — А у самого — сушняк. В крови у тебя алкоголь был. Первым делом на анализ взяли.
В крови. Чёрт. Я провёл рукой по плёнке биогеля на груди.
— От лекарств сушняк. В кармане бутылка была. Внутреннем.
Доктор проследил за моим жестом и присвистнул.
— Ну, это ты, брат, влип тогда. Петровичу — ему плевать, пил ты или грудью стеклотару раздавил. Нашли алкоголь в крови? Нашли. Пункт «а» тебе.
— Знаю.
Доктор усмехнулся.
— Что ж ты, капитан, взбесился так? Десять лет безупречной службы псу под хвост из-за бабы. Ну да ничего, бывает. Состояние как? Готов на вопросы отвечать?
Из-за бабы… Чёрт… Покурить бы…
— Эк тебя потряхивает, — доктор внимательно смотрел на меня. — Под кого косишь?
Кошу? Взгляд на руки — мелко вздрагивают и нервно. Терпи, Лёха, терпи. Некуда деваться.
— Курить хочу.
— Это нельзя.
— Знаю.
— Сколько лет-то?
— Чего… сколько?
— Куришь.
— Тринадцать.
— А в день?
— По-разному. Пачку, две.
Любопытно-профессиональный взгляд меняется на сочувственный. Отошёл, пошарил в своём лекарственном хозяйстве, вернулся с маленьким шприцем.
— Что это?
— Никотин. Раствор, разумеется. На сутки тебе хватит. Могу блокиратор поставить, если хочешь. Сидеть-то тебе долго.
— На сколько блокиратор?
— На трое суток.
Трое суток с ватной головой? Сейчас? Лучше ломка.
— Никотин.
Чёрт… А ведь полегчало. В голове прояснилось. И руки не дрожат.
— Вменяемый я. Аффект был.
Доктор засмеялся.
— Ишь ты, хитрый какой! У всех тут — то аффект, то самооборона, то припадок, — он кивнул мне на кресло с датчиками. — Садись. Проверим твой аффект.
* * *
Проверка-тест заняла около двух часов. Доктор то шутил, то мрачнел, разглядывая данные на своём мониторе. В итоге — махнул рукой.
— Везучий ты, капитан. Был у тебя аффект. По минималке пойдёшь. Моли бога, чтобы твой приятель не загнулся. Тогда и аффект не спасёт.
— Знаю.
Доктор снова усмехнулся и начал снимать с меня многочисленные датчики.
Но вернули меня обратно в одиночку. Агрессия в красном секторе.
Чёрный Корпус не допускал риска. Даже минимального. Система безопасности продумана и проработана до мелочей.
Сейчас мне это на руку. Подумать в одиночестве и проанализировать всё, что я узнал. После инъекции никотина голова работала ясно и чётко.
Я думал, почему всё-таки сорвался и не смог побороть свой «высокий уровень агрессии», хотя до этого десять лет вполне успешно с этим справлялся. Да что там десять лет относительно спокойной службы в Корпусе!..
Три года на мятежных планетах. Три года ползания на брюхе по пескам, камням, джунглям и болотам. Три года полной готовности стрелять во всё, что шевельнётся, в любую тень.
Да, там были и военные машины, и боевые роботы, и универсальные солдаты. Но только для того, чтобы показать на видео победные марши Федерации. А до этого всю работу делали мы.
«Смертники» — так нас называли. Отряд «С». Спецподразделение из согласившихся на такое помилование вместо вышки. И вольнонаёмных, кому нечего терять и некуда возвращаться. Их никто не ждал. Они приходили, чтобы отомстить.
Как и я.
Как я попал туда — помнил чётко. Пришёл на призывной пункт и сам попросился в отряд «С». Я не знал, зачем мать покинула Землю после моего рождения. Не знал, почему она выбрала для поселения Рапистру, планету, первой поднявшей мятеж против Федерации. В восемь лет не слишком часто обращаешь внимание на такие вещи. А потом спрашивать уже не у кого.
Я помнил её смерть. Её убили за отказ кого-то из жителей подчиниться приказу. В назидание остальным гражданским, согнанным на площадь. Командир повстанцев расстрелял её, и я навсегда запомнил, как появлялись красные круглые дырочки на белом платье. Запомнил, как она упала на землю и как остановился её взгляд.
Тогда я впервые узнал, что такое «агрессия в красном секторе».
Никто не ожидал от худого восьмилетнего мальчонки такой прыти. И меньше всего тот мерзавец, которому я перерезал горло его собственным ножом.
Выжил я тогда чудом, не иначе. Между повстанцами и жителями завязалась драка, мне прилетело прикладом, и я потерял сознание. Очнулся только ночью — от боли и холода, весь в крови — своей и чужой. Разозлённые мятежники убили всех и подожгли посёлок. Мне повезло дважды: начавшийся дождь загасил огонь. Рапистра не самый гостеприимный мир, до ближайшего лагеря солдат пришлось добираться пять суток по джунглям. Я ничего не помнил из этого путешествия: сознание отказывалось вспоминать, как я шёл и что ел. Да и ел ли вообще.
Очнулся я тогда в лазарете. Мне сказали, что патруль Федерации подобрал меня в нескольких сотнях метрах от базы, без сознания.
Я рассказал всё, что знал, и попросился в отряд. Конечно, меня не взяли. Отправили в интернат для таких, как я. Федерация ещё хотела подавить бунт малыми силами, но он вспыхнул на других планетах. И спустя несколько лет я вернулся на Рапистру.
Вернулся в отряде «С» Чёрного Корпуса.
Чтобы мстить.
Федерация несла потери не в людях. В единицах боевой техники.
Нас никто не считал. И никто в отряде не думал о славе и наградах. Мы хотели выжить. Просто выжить. Вопреки всему.
Именно там, когда смерть дышала не в затылок — в лицо, отчаянно хотелось жить. Просто жить.
Ордена на блюдечке…
Я никогда не гордился этими орденами. Нет подвига в том, чтобы убивать и выжить. Но скрыть их наличие невозможно. Лет триста назад, когда люди только осваивали космос, было возможно многое. Тогда ещё существовали нации и страны, и вновь открытая планета становилась колонией той страны, чьи представители застолбили её первыми. Правительство Земли оказалось не в силах контролировать даже одну систему, находящуюся от прародины человечества в нескольких световых годах. Что говорить о двух десятках таких систем? С тех пор прошли войны и революции, была создана Федерация, но во многом это условное разделение сохранилось, хотя народы и нации давно смешались друг с другом. На планетах создавались местные правительства, свои внутренние законы и обычаи, у многих сохранялся свой язык наряду с официальным и обязательным для всех космолингвом. Если раньше люди называли себя жителем какой-то страны, то сейчас с не меньшей гордостью говорили о своей свободной и независимой планете, умалчивая о том, в чьих руках на самом деле находилась власть в любой системе.
Если бы не Чёрный Корпус, не было бы никакой Федерации.
Чёрный Корпус, ЧК, единая силовая государственная структура, созданная больше двухсот лет назад, во время становления Федерации планет, он вобрал в себя всё, что до этого подлежало контролю разных ведомств: исполнение закона, судебную систему, налоговую службу, Федеральную службу безопасности, охрану общественного порядка и армию. Всё и вся находилось под контролем ЧК, единственной реальной силы, способной удержать в ежовых рукавицах все планеты. Это была Система. Мощная, отлаженная до последнего винтика, беспощадная к тем, кто посмеет на неё покуситься.
Какой ценой это было сделано, власти умалчивали. Но я знал.
Враг уничтожался. Безжалостно. Только пленные имели шанс выжить, если сведения, которыми они обладали, ЧК считал важными и необходимыми.
Я знал и то, куда пойду работать после отряда «С».
В Чёрном Корпусе всё разделено на ведомства и отделы. В каждой звёздной системе свой начальник сектора, которому подчиняются все нижестоящие руководители. Информация по охране общественного порядка и армии находилась в относительно свободном доступе. Про остальные подразделения ЧК не распространялся.
Моё подразделение занималось исполнением закона в части взыскания налогов и сборов. Работа опасная, особенно в такой удалённой от Земли системе, как наша. Здесь часто приходилось сталкиваться с вооружённым противостоянием воротил местного бизнеса, не желающих платить налоги. Чёрный Корпус сделал всё, чтобы у обывателей возникало чувство панического страха при одной мысли о неподчинении. Но всегда находились те, кто желал жить по своим законам.
Клим не исключение. Скорее — правило. Хотя…
Не настолько он дурак, чтобы впрямую пытаться меня убить. Взятка — это ещё куда ни шло, но нападение в офисе, среди бела дня… Куда проще попытаться избавиться от меня на обратном пути, а не устраивать этот бала…
Я застонал и врезал кулаком по лбу.
Чёрт. Как же я сразу об этом не подумал?!
Подстава. Чистая подстава. Клим меня спровоцировал, а я повёлся как сопляк! Но кому и зачем это нужно?! Иваныч на такое не способен, у него мозгов не хватит так всё организовать. Да и не будет он с Климом договариваться.
Вот дьявол… Вляпался ты, Лёха. Одно успокаивает: запись. Её не подделать.
Как обстояли дела со служебкой о вымогательстве и превышении — совершенная загадка. Следак ни словом не обмолвился о результатах. Мне оставалось только ждать официального предъявления обвинений и допроса по всей форме.
Я не сомневался, что ЧК известно обо мне едва ли не больше, чем знал я сам. Но уровень доступа к информации различен. Даже Гомзякову из подразделения Икс-три наверняка не позволено знать всё.
* * *
На допрос меня повели на следующий день. Под усиленной охраной, в наручниках и с обязательной дозой успокоительного. Лучше бы курить разрешили.
Я не смотрел на длинные узкие коридоры, электронные решётки и меняющихся охранников. Бежать не имело смысла. Да и куда?
Дверь в кабинет Гомзякова Василия Петровича, следователя по особо важным делам подразделения Икс-три, гостеприимно распахнулась.
Василий Петрович, в форме, с двумя звёздами подполковника на погонах, за столом буквой «Т» даже не соизволил поздороваться, жестом указав охране, куда меня усадить.
— У вас очень любопытный послужной список, капитан, — он не высовывал носа из папки с моим делом. — Вы кавалер ордена Отваги, и вы получили эти награды в составе отряда «С». Прошли путь от солдата до младшего лейтенанта. Но вы не были осуждены законом, вы пришли в отряд вольнонаёмным. Что сподвигло вас на такой, прямо скажем, необычный поступок?
Отряд «С». Ишь ты, докопался, крыса. Имеет доступ. В личном деле этого нет. И рассказывать об этом я не собирался.
— Молчите… Ну что ж, это ваше право, — следак старательно сверлил меня взглядом. — Однако считаю своим долгом сообщить, что в отношении вас также возбуждено дело по статьям о вымогательстве взятки в особо крупном размере, причинении тяжких телесных повреждений и превышении служебных полномочий. Это вам понятно?
ЧТО?!
— Нет. Не понял, — я честно посмотрел в глаза следователю. — Я не вымогал взятки. И не превышал.
Подобное обвинение возможно только в отсутствие записи, когда мои показания и показания Клима уравнивались в глазах следствия. Но запись не могла пропасть, Семён ни за что не допустил бы такого.
Хотя…
Могу ли я сейчас верить Семёну, с которым у меня, вопреки слухам, не было никаких дружеских отношений? Шлемову и Маринке я тоже верил.
И где я теперь с этой верой…
Я разом вспомнил свои вчерашние размышления про Клима и вдруг увидел себя стоящим на бесконечной гладкой плоскости в странном, огромном, переливающемся сиренево-золотистыми оттенками пространстве. Там, внизу, в плоскости, как в зеркале, были та жизнь и тот мир, к которым я привык и которые знал. И сейчас я чувствовал себя насильно, буквально за шкирку выдранным из этого привычного существования. А плоскость дрогнула. И не просто дрогнула, а стала наклоняться, провоцируя меня соскользнуть куда-то вниз. В непонятную, неведомую и оттого жуткую бездну.
И вместе с этим ощущением-картинкой пришло чёткое понимание: нельзя.
Я должен удержаться на этой плоскости, даже если она встанет на ребро.
Спокойно, Лёха. Спокойно.
Но подумать о том, с какого перепугу я словил такой глюк, я не успел. Какая-то часть сознания активно уцепилась за предложенную картинку, словно она была не менее реальна, чем всё, что меня окружало на самом деле. И я плюнул. Чёрт с ним, с глюком.
Потом разберусь.
Гомзяков смотрел почти с равнодушием удава, собирающегося сожрать беспомощного кролика.
— Сейчас придёт ваш адвокат, и вы сможете ознакомиться с доказательствами по этим пунктам обвинения. Потом приступим к допросу.
Чёрт. Смертельно хочется курить. Крепко сжал кулаки, чтобы руки не вздрагивали. Терпи, Лёха.
Следак отложил моё дело, заглянул в ящик стола, и передо мной возникла пачка «Звезды» и пепельница даже лучше, чем у Клима.
— Курите.
С трудом сдерживаюсь, чтобы не взять. Провоцирует. Смотрю на него.
— Нет. Благодарю.
В маленьких глазках человеческое выражение. Ишь ты…
— Курите, капитан. Это не провокация, я вам разрешаю. — И охране: — Снимите с него наручники.
Потереть запястья, вытащить сигарету, сорвать колпачок предохранителя, закурить. Уже легче.
Гомзяков внимательно смотрит, поставив локти на стол и упираясь подбородком в сплетённые пальцы.
— Я читал ваше личное дело, медзаключение, изучил показания вашего начальника и Веселовой. Вы — психически вменяемый, у вас устойчивая психика и сильный самоконтроль. Чисто по-человечески я вас понимаю и испытываю к вам определенное уважение. Мне не часто попадают на допрос люди, ставшие кавалерами ордена Отваги в девятнадцать лет и за три года дослужившиеся до офицера. Но де факто и де юре — вы виновны. Состояние аффекта — смягчающее обстоятельство, но не снимающее с вас вины.
— Знаю, — топлю бычок в пепельнице. Дым уже вытянут воздуховодами. Сигарета кончилась в три затяжки. Ещё бы одну… Смотрю на Гомзякова.
— Позволите?
— Да, разумеется, — подполкан кивает. — Так вот, чего я не могу понять, как вы решились пойти на должностное преступление. На что вы рассчитывали, вызывая ОСБ и отчитываясь вашему руководству? На хорошие отношения с Рахмановым?
Беру вторую, обдумывая ответ. Муть какая-то. Если по Климу возбудили дело, значит, запись и все материалы проверки должны быть у Гомзякова. Тогда почему возбудили дело? Семёна снова приплели… Ни черта не понимаю. Но нервы натянуты, как струны, а ноги скользят по невидимой плоскости, что застыла под углом сорок пять градусов, и я-невидимый машу руками, ловя равновесие. Не упасть. Главное — удержаться на ногах.
Иначе — всё. Вниз.
Туда, где опустившийся край обнажил чёрную глубокую и жуткую Тьму.
— Я хочу увидеть запись. И заключение проверки.
Перелив внутренней связи. Гомзяков выслушивает и коротко отвечает: «Пропустить». Кладёт трубку, смотрит на меня.
— Прибыл ваш адвокат, Алексей Витальевич.