КТО РАЗВЕЕТ МИФОЛОГИЧЕСКИЙ ТУМАН?

Нынче многие ругают украинский национализм. Ругают и умно, и зло, и правильно, но… Васька слушает и ест. Почему же критика не убивает наповал, хотя клиент и сам уже дышит на ладан? Видимо, отчасти потому, что она редко опирается на добротный исторический фактаж. К сожалению, факты, имеющие отношение к господствующей идеологии, стали таким же дефицитом, как и во времена строительства коммунизма. Нынешний тоталитарный строй взял эстафетную палочку у прежнего и помчался дальше.

Предлагаемое сочинение князя Александра Волконского было издано давно, еще в 1920 году в Турине. Оно вышло на чужбине, потому что автор осуждал «украинофилов». Во времена официально признанного интернационализма, когда, тем не менее, и тайно, и явно поощрялся украинский национализм, у его книги на родине не было никаких шансов явиться пред очами читателя. Идеологическая цензура работала исправно, впрочем, как и сейчас. Вроде бы система изменилась, но по-прежнему дает все тот же результат: книги, подобные нашей, в современной Украине не издаются. Наше издание — не в счет, это исключение, а не правило. Хватит ли нас на большее, покажет жизнь.

Приступая к чтению книги князя Волконского, следует обратить внимание на особенности так называемого украинского национализма. Это течение весьма разнородно, но его основная и самая влиятельная часть с национализмом имеет сугубо внешнее сношение. По сути, это подлог, некий эрзац, использующий фразеологию и взрывчатую энергию национализма для целей, лежащих за границами украинской идеи как таковой. Ибо ядром данного течения является чужеродная и чужеземная идеология, а его адепты, от Мазепы до Черновила, строят личную карьеру под крышей иностранных государств: Швеции или Польши, Германии или Австро-Венгрии, США или Канады и т. д.

По определению, националист не может быть врагом своего отечества. Между тем гетман Мазепа, награжденный Петром Великим орденом Иуды, воевал на стороне Карла XII против своих же братьев-славян. То же самое делали и бандеровцы, ожидавшие благодарности со стороны Гитлера. Пожалуй, самое грандиозное предательство совершают нынешние эрзац-националисты (руховцы, куновцы и др.), помогающие Западу проводить колонизацию Украины и вовлекающие ее в НАТО, чтобы на века побить горшки с Россией и эту бесконечную вражду, как политический капиталец, заложить Западу.

Украинский национализм точнее называть сепаратизмом, ибо речь здесь идет об отторжении от славянского мира и подчинении Западу исконно русских земель (имеющих триединое название: Малая Русь, Белая Русь и Великая Русь). Именно сепаратистская цель служит идеологам эрзац-национализма своеобразной матрицей для создания всевозможных мифов. Пожалуй, базовый миф — утверждение, будто украинские и русские представляют разные народы, между которыми лежит пропасть. Существует множество карикатурных «теорий», постулирующих такого рода различия в антропологическом и историческом планах. Например, в «научных» монографиях обсуждается новый, совершенно неизвестный науке народ — «укры», якобы предки нынешних украинцев. Понятное дело, что русские к ним не имеют никакого отношения: они произошли, по этой «теории», от угро-финнов и татар. Само собой разумеется, что укры (т. е. украинцы) намного древнее русских, причем они всегда враждовали между собой.

Даже генетически украинцы и русские не имеют точек соприкосновения. Например, читатели недавно изданной книги Павла Штепы «Московство» никогда не забудут сногсшибательное утверждение автора о том, что московский народ «суто азійський», ибо все азиаты имеют кровь группы «В», а украинцы, как истинные индоевропейцы, имеют более благородную кровь — группы «А».

Миф о полярной противоположности украинцев и русских создается и в области языка. Известно, что в начале века по заданию австрийских властей «ученый-изобретатель» М. Грушевский работал над созданием «научного» украинского языка. Методы были простые и надежные: нужно было избавиться от русских слов и заменить их польскими. Следует заметить, что данная работа не могла быть закончена небольшой группой «исследователей» под руководством Грушевского: уж слишком глубоки и обширны были связи между братскими языками. Поэтому и в наше время продолжаются попытки выскоблить из «ридной мовы» клятые москальские слова, прикипевшие за тысячи лет общей жизни народа. Например, если в учебнике цитируется какой-либо украинский классик, несознательно использующий такое слово, как «совет», то автор-методист напишет в примечании: устар., лит.: «рада» (ибо по-польски — rada), а если классик скажет «слав'-янський», то в примечании будет сказано: лит.: «слов'янський» (ибо по польски — slowianski). Любопытно, что даже в качестве синонимов русские слова не допускаются на праздник ополяченной словесности.

Кипит работа и в области других социогуманитарных наук. Целая армия наскоро испеченных за годы «независимости» академиков и профессоров поправляет прежнюю науку в соответствии с упомянутой выше геополитической задачей. Их мифическая продукция широким и могучим потоком растекается по всей территории Украины. В условиях идеологического потопа трудно отыскать клочок твердой земли, на которой мог бы стоять человек мыслящий и критически воспринимающий новые мифы и нынешний бедлам.

Книга князя А. Волконского является таким клочком твердой земли. Главное, она предоставляет факты, как пищу для размышлений. Она, безусловно, предназначена для людей, интеллектуально и идеологически здоровых. Национально озабоченный книгочей, взяв ее в руки, только осердится и зря потратит время и нервы. Читатель противоположного типа не обязан во всем соглашаться с автором, но он будет, как нам кажется, благодарен ему за остро современную книгу, написанную почти 80 лет назад.

Александр БАЗИЛЮК.

староста Конгресса

Русских организаций Украины.

 

К читателю

Заграничная пропаганда украинской партии почти не встретила противодействия. Десяткам украинофильских брошюр можно противопоставить едва три-четыре брошюры, освещающие иностранцам вопрос беспристрастно; сотни статей остались без ответа. При таком непротивлении, при таком безразличии нашем к судьбам родины правое дело сочувствия в Европе не найдет.

Здесь в малом объеме мы свели немалый фактический материал; собрать его в нынешних условиях, находясь за границей, задача не легкая. Но тысяча экземпляров брошюры среди груды газетных статей противоположного направления — это капля в море, и работа наша останется втуне, если не найдутся другие, которые пожелают использовать ее данные на страницах иностранной ежедневной печати.

 

Предисловие к французскому изданию

Одной из целей, к которым стремился германский мир, подготовляя мировую воину, было расчленение России. Державы Согласия идут теперь в этом вопросе по пути, намеченному Германией: им остается лишь признать независимость всего юга России (произвольно названного Германией Украйною) — и германские мечты осуществятся.

Кто замыслил неправое дело, охотно принимает за истину всякий софизм, в котором усматривает оправдание своему замыслу. Этим объясняется, почему легенда о существовании украинского народа нерусском иге, тяготевшем над ним, так быстро привилась в странах Согласия. Трудно найти лучший пример того, как путем печати создают ложное общественное мнение, чем пример пропаганды, ведущейся за границей украинофильской партией.

В сегодняшних газетах помещено воззвание г-на Петлюры к «украинскому народу». Г-н Петлюра объявляет в нем, что «москали» — вековые враги «украинцев». А правда как раз в обратном: московские русские никогда врагами русских в Малой России не были; более того, только войны Москвы против Польши освободили малороссов от господства их вековых врагов — поляков и вернули Украину в политическую орбиту русского мира.

На этих страницах читатель найдет историческую правду. Фраза эта подсказана отнюдь не отсутствием скромности, ибо я излагаю не собственное мнение, я лишь привожу цитаты авторитетов, начиная с писателей и летописцев греческих, арабских и западных — IX веки вплоть до современного нам историка русского искусства. Киевский летописец Нестор (XI век) наш лучший союзник в вопросах дотатарского периода, и не я, а выдающийся историк Ключевский ответит вам здесь, существует ли украинский народ, и объяснит вам, как образовалась малорусская ветвь единого русского народа.

Многочисленные выдержки из документов, бесспорные исторические факты, точные хронологические данные — я сделал все, что в силах, чтобы быть убедительным. Но я себя не обольщаю: нет худшего глухого, как тот, кто не хочет слышать.

Личное свое мнение я высказываю, только касаясь современного положения вопроса. Тогда я говорю как публицист вполне свободный, ни от какой политической партии не зависящий. Лишь ничтожное число моих соотечественников одобрит строки, где я затрагиваю вероисповедный вопрос; зато, нет сомнения, все разделят высказанное здесь суждение о польском империализме — все, без различия партий, от монархистов до главарей большевизма или, говоря точнее, до тех немногих среди них, в ком течет русская кровь.

А. В.

Одно из наиболее неожиданных явлений, вызванных мировой войной, — украинский сепаратизм. Подготовленное нашими противниками, но нежданное даже для нас, русских, явление это застало западноевропейское общественное мнение совершенно врасплох. На страницы газет Запада ворвались небывалые названия — ucraini, ruteni, lituani, piccoli, grandi e bianchi russi — и ряд голословных утверждений о том, что в древности юг России жил отдельной жизнью, что Киев был столицей не России, а какой-то Рутении, что в XVII веке существовало независимое казачье государство (stato Cosacco). Читатели не знали, как относиться к этим заявлениям. Одни поверили в существование украинского народа и в естественность освобождения его, наряду с польским, от иноземного — русского — господства. Другие с недоумением спрашивали себя: «Что это за тридцатимиллионный народ, живущий не где-то в безбрежных пространствах Сибири, а по соседству с Австрией? На его территории лежит хорошо известный нам Киев и будто бы также и Одесса, столь легко нам доступная. Как же мы ранее никогда не слыхали о его существовании?»

Есть люди, которые все еще верят, что вильсоновский принцип самоопределения народностей может пройти в жизнь во всей своей теоретической чистоте. Мы, напротив, убеждены, что при практическом осуществлении этого принципа в бывшей Российской империи племенное начало потеряет свое исключительное значение: противовесом ему явятся иные факторы (экономическая выгода, необходимость совместной обороны от германского мира, вековой навык к общей жизни с русским народом и пр.); мы думаем, что обособление даже неславянских частей России, как-то: Литвы, Эстляндии или Грузии, примет в конечном выводе смягченную форму местной автономии.

Но станем на минуту на вышеуказанную точку зрения чрезмерно теоретичных людей; тогда относительно Украины явится следующая дилемма: — если украинский народ действительно существует и живет столетиями под гнетом северной России, то будущее его определено: подобно другим «угнетенным», он должен образовать независимое государство — конечно, в пределах своих истинных, а не преувеличенных этнографических границ;

— если же, напротив, малороссы (украинцы) лишь ветвь единой русской народности, отличающаяся от великорусской ее ветви небольшим различием в языке (различием, создавшимся на глазах истории) и подробностями обычаев; если в известные периоды существования этой ветви судьба ее, в силу внешних, международных условий, слагалась отлично от судьбы остальной России; если к тому же Украина, оторванная от единого русского тела, никогда самостоятельной не была — то выделение ее в отдельное государство было бы не осуществлением национального принципа, а нарушением его.

Национальное начало выразилось ныне не в выделении составных частей больших народностей, а в достижении каждой из этих народностей полного единства. Новые славянские государства объединяют единоплеменные народности разных наречий и даже языков; побежденная Германия — и та на пути достижения полного национального объединения; Италия блестяще завершила свое единство; было бы по меньшей мере нелогично, если бы для русского народа национальная идея выразилась в отделении его Mezzogiorno.

Автор задался целью проследить историческую судьбу юга России, дабы, основываясь на неоспоримых свидетельствах первоисточников и суждениях столпов русской историографии, представить западноевропейскому читателю очерк действительных взаимоотношений южной и северной части России и дать ему материал для разрешения вышеуказанной дилеммы. Выполнение этой задачи должно было слагаться:

1) из рассмотрения периода дотатарского, то есть периода первоначального единства России, который закончился отторжением Южной и Западной Руси татарами, Литвой и Польшей и зарождением в единой русской народности малороссийской ее ветви;

2) из изложения событий XVI и XVII веков, то есть того периода, когда Малороссия (Украина), входившая в состав польского государства, боролась за свою независимость и который завершился добровольным возвращением ее в лоно единой России;

3) из характеристики украинского литературного движения во второй половине прошлого века и германо-австрийской работы, направленной к отторжению от России ее юга.

Очерк первого периода (по болезни автора) запоздал почти на год; дальнейшее промедление лишило бы нашу работу всякого практического значения; приходится спешить с изданием хотя бы этого первого очерка. Чтобы дать скорее хотя и не вполне разработанный, но более полный ответ на поставленный выше вопрос, мы нередко выходим за грань избранного периода; в этих случаях мы вынуждены ограничиться самыми общими данными; читатель заметит, конечно, что слегка публицистический оттенок этих отступлений ничуть не нарушает строгости метода, принятого при исследовании вопросов периода домонгольского.

Таким образом, настоящий очерк обнимает дотатарский период русской истории и посвящен разбору фантастического утверждения о существовании Украины с IX по XIII век; вместе с тем он дает в самых общих чертах фактический материал и для освещения украинского вопроса в позднейшие века.

Мы старались ограничиться возможно меньшим числом географических имен: любой школьный атлас достаточен, чтобы следить за изложением. Неясность терминологии всегда выгодна для тех, кто защищает какое-либо неправильное положение, и мы начнем с выяснения точного значения этнографических наименований, имеющих отношение к нашей теме.

 

1. Слово «Украйна»

Русское слово «украйна» (польское ucraina) означает «пограничная земля» (по-итальянски paese di confine); русское прилагательное «ucrainij» означает «то, что лежит у края, близ грани» (presso il bordo: presso — у, bordo — край). Очень знаменательно это значение слова, ибо ясно: то, что именуется Украиной, не есть нечто самостоятельное; такое название может быть дано известной местности лишь извне, правительством или народом, рассматривавшим эту местность как некий придаток к своему государству. И действительно, для Литвы киевские земли стали украйной (южной) со времени завоевания их ею в конце XIV века; для Польши — украйной (восточной) со времени объединения Литвы и Польши во второй половине XVI века; для Московской Руси — украйной (юго-западной) со времени присоединения Малороссии в середине XVII века. Вряд ли наименование Украйна найдется в памятниках ранее конца XIV века. У Московской Руси были и другие украйны — те земли, которые лежали у границы донской и нижне-волжской степи, занятой татарскими кочевьями. Граница эта (насколько вообще можно говорить о степной границе в XIV–XVII веках) постепенно, ценой тяжких столетних усилий, подвигалась на юг; соответственно менялись и земли, к которым прилагалось название украинных. Заметим, что прилагательное «украинный» применяется вовсе не только к Южной России: классический «Толковый словарь русского языка» Даля (издание 1865 г.), объясняя это слово, приводит такие примеры: «Сибирские города встарь зывались украйными. А город Соловецкой место укроинное».

Ввиду такого значения слова «украйна» применение его к пространству теперешней Южной России, когда дело идет о далекой старине, о Х или XIII веке, является крупной ошибкой. Это имя тогда к этим землям не прилагалось и прилагаться не могло, ибо значение его совершенно не подходило к тогдашней исторической их роли: они не были окраиной, здесь лежал государственный центр, самое ядро государства.

 

2. Русские княжества, не Украйна

Государство, о котором речь, было не какая-то мифическая Rutenia или Украйна, а то русское Киевское княжество, которое было колыбелью русского народа и русской государственности. Здесь, на реке Днепре, на единственном для тех времен торговом пути из Балтийского моря в Царьград, в конце IX века зародилась сила, начавшая оружием и торговлей объединять славянские племена, которые жили в лесах и полях бассейна Днепра. Киевский летописец монах Нестор (в середине XI века) перечисляет имена этих племен; могу заверить читателя, что ни украинцев, ни рутенов в списке не значится — по той простой причине, что первых тогда не существовало, а небольшое славянское племя, коему венгры давали название рутенов, жило за Карпатами, в семистах километрах. О князе Рюрике нет других сведений, кроме как в русских летописях, но о его сыне, князе Игоре, имеется свидетельство бесспорное: в 944 году между этим русским князем и императором византийским Романом Лакапином заключен торговый договор; тщетно вы искали бы в его тексте намек на каких-то украинцев или рутенов, но зато в нем встречаются выражения «русь» (в смысле племени), «русин», «страна русская», «великий князь русский». Точно так же когда в 988 году при внуке Игоря, святом князе Владимире, крестилось киевское население, то это событие известно в древних памятниках под именем крещения не кого-либо иного, а «крещения Руси». Когда при мудром сыне его, князе Ярославе I (1019–1054), создавался в Киеве первый законодательный кодекс, то он назывался не иным каким-либо именем, а Русской Правдой. Дочь Ярослава I, вышедшая за Генриха I, короля Франции, известна во французской истории под именем Anne de Russie. Каждый школьник в России знает, что на съезде князей в 1103 году внук этого Ярослава, Владимир Мономах, убеждал своего двоюродного брата «промыслить о Русской земле» и соединиться с ним против азиатского племени половцев; тот согласился. «Великое, брат, добро сделаешь ты Русской земле», — сказал Мономах в ответ на согласие. Ясно, что живо уже было сознание, что земли племен днепровского бассейна составляли нечто целое — Русскую землю.

Этот термин — «Русская земля» — был уже в XI веке общепринятым стереотипным выражением и в летописи, и в иных литературных памятниках. Так, великий князь киевский «думал и гадал о Русской земле»; дело князей «блюсти Русскую землю и иметь рать с погаными»; если кто ослушается нашего решения, говорит съезд князей (1097 год), то «да будет на него крест честной и вся земля Русская»; такой-то «голову сложил за землю Русскую»; митрополит Киевский титулуется «митрополитом всея Руси» и т. д. В 1006 году немецкий миссионер Бруно гостил у святого князя Владимира; в письме к императору Генриху II Бруно называет Владимира «Senior Ruzorum». Все эти выражения относятся к XI и XII векам.

Но если так говорят источники, то каким образом, спросите вы, находятся люди, отрицающие принадлежность киевской древности русскому народу? Партийная логика, как известно, имеет мало общего с нормальным человеческим мышлением, а бумага, по русскому речению, «все терпит», особенно когда она служит для политической анонимной пропаганды, да еще в такое бурное время, как наше. У украинофильской партии есть свой историк — г-н Грушевский, хорошо знакомый с фактами киевского периода. Как же поступает он? А очень просто: в его книге слово «русский», когда дело идет об определенном историческом событии или элементе, остается на месте; но наряду с этим он позволяет себе обобщать все русские явления и факты, происходившие в географических пределах позднейшей Малороссии, путем совершенно произвольного применения к ним имен, которых в те века не существовало, и имен «Украина» и «украинский». Слагаемые и множители — русские, а сумма и произведение — украинские. Не своеобразная ли арифметика?

Вот пример. В Киеве не было своей определенной линии князей; как будет видно ниже, киевский престол «добывали» себе князья разных линий Рюрикова потомства — члены единой, если можно так выразиться, всероссийской семьи. Но какое же это древнее государство, если у него нет своей династии? Как же быть? Опять очень просто. Берется родословная Рюриковичей до XIV века, выкидываются из нее те линии, которые в дальнейшем приобрели характер местных в других частях России, и над родословной ставится заглавие: «Родословие украинских князей киевской династии»! Когда-то я особенно интересовался родословием Рюриковичей, был хорошо знаком с обширной и серьезной литературой вопроса и мог бы назвать княжества XIV и XV веков столь мелкие, что о них ничего, кроме имени, географического положения и родословия их князей, не известно; знакомы мне и названия тех «великих княжеств», «земель», «уделов», «волостей» и «отчин», кои обобщали раздробленные частицы русской земли. Но одного я не встретил ни в одном из десятков томов, мною просмотренных, — «украинского княжества» и «украинской» линии князей. Мне остается только поблагодарить г-на Грушевского за его «научное» открытие, пополнившее мои генеалогические познания.

Блестяще начиналось русское государство. Семья Рюриковичей, глава которой сидел на киевском престоле, правила в XI и XII веках на севере Новгородской земли, на востоке Ростовской на юго-востоке — русской колонией, Тмутораканским княжеством (у Азовского моря), на западе — княжеством Галицким. Значит, земля русская обнимала тогда не только западную четверть новорожденной ныне германской Украины, но и немалую часть остальной России. Россия жила тогда в общении с остальной Европой. Разделение Церквей (1054 год) еще не нарушило этой связи, монгольское иго еще не порвало ее. Как на признак этой связи укажу, что Ярослав I был женат на шведской принцессе, сестра его была за королем Польским, сын был женат на сестре короля Польского; три дочери его — королевы: Норвежская, Французская и Венгерская; внук женат на дочери короля Гарольда Английского. Киев, «матерь городов русских», удивлял иноземцев богатством и культурой своей; одних церквей в нем было до 400; были монастыри, школы, была каменная крепость; Адам Бременский называет Киев соперником Константинополя…

Не странно ли спорить о том, как звалось такое государство, точно дело идет о полудикой орде кочевников, и придумывать ему небывалые имена Украины или Рутении!

 

3. Слово «Рутения»

«„Столицей „Рутении“, Южной, — читаем мы в одной из итальянских газет, — был тысячу лет тому назад Киев. В Х и XI веках Рутения представляла собой сильное государство…“ Не только в Х веке, но даже и в XX имя „Рутения“ в России неизвестно: вы его не найдете — как не найдете и слова „рутен“ ни в вышеприведенном словаре Даля, ни в сорока томах „Русской энциклопедии“ (1902), ни в двадцати девяти томах „Русской истории с древнейших времен“ Соловьева».

Термин «ruteni» встречается впервые у Цезаря; он обозначает им гальское племя, жившее на юге нынешней Auvergne; память о нем сохранялась долго в таких названиях, как «Augusta Rutenorum»; племя это, очевидно, никакого отношения к славянам не имеет, это лишь случайное созвучие.

В Венгрии при династии Арпада (997–1301) именем ruteni обозначали славянское племя, жившее (и ныне живущее) под южными склонами Карпат, то самое, которое в мае 1915 года уже видело (увы, на короткое время) авангарды русской армии, спускавшиеся для его освобождения. В подобных случаях, то есть в применении к славянским племенам, слово ruteni (rutheni) есть не что иное, как искаженное русское слово русин, которое встречается в древних русских памятниках, хотя и редко, но одинаково как в киевских (см. выше о договорах Х века с греками), так и в новгородских (например, в договоре с немцами 1195 года); в этих памятниках слово русин никакого особенного племенного значения не имеет, оно является синонимом слова «русский» (русский или русин, множественное число — русские, собирательное — русь).

В средние века термин ruteni (или rutheni) появляется у летописцев (впервые у польского летописца XI–XII веков Martinus Gallus) в весьма неопределенном значении; датский историк Saxo Crammaticus (1203 год) применяет его для обозначения прибалтийских славян-христиан в отличие от их соплеменников-язычников; встречается оно и как средневековое латинское название русских вообще. Позднейшие, более сведущие в русских делах писатели избегают его. Так, известный Герберштейн, императорский посол в Москве в 1517 году, рассуждая на первой странице своих «Записок» о происхождении слова «русский», упоминает, что по-немецки русских называют «Reissen», на латинском языке — «rutheni», но далее нигде уже этого слова не употребляет. Не упоминает его и Paolo Giovio из Комо, писавший о России в 1525 году. И в самом деле, зачем возобновлять отжившие неясные названия? Не станем же мы называть Китай Cathayum, Балтийское море — Варяжским и искать в России Птоломеевы Рифийские горы? К тому же имя «rutheni» имеет то неудобство, что обозначает и вероисповедное, и народное начало.

Племя rutenorum в Венгрии в силу своего географического положения было первым, среди которого была введена церковная уния (XIII в.). Церковный латинский язык усвоил имя «ruthenus» для обозначения униатского обряда с богослужением на славянском языке также и среди других соседних славянских племен и переносил этот термин все далее на восток — в Галицию, Польшу и Малороссию. Это не удивительно: Церковь консервативна в своем языке, а цели ее выше племенных различий.

Иное значение приобрел этот термин в устах австрийского правительства: он стал с середины прошлого столетия средством порвать у русских галичан сознание родства с русским народом, жившим под скипетром русского императора: там — русские, а вы, мол, рутены. Произвольная номенклатура племен, введение той или иной азбуки, изменение правописания — все это излюбленные австрийским правительством средства политической борьбы.

Для определения личности племени важно не то, как его называл иноплеменный летописец, узнавший о его существовании, быть может, впервые из списка своего предшественника, не то вообще, как его именуют другие народы, а то, как он называет себя сам. По австрийской терминологии, все славянские племена (кроме польского народа и словаков), живущие в Галиции, Буковине и северо-восточной Венгрии (всего около пяти миллионов), называются Rutenen, но сами они себя называют: в Галиции — русскими или русинами, в Буковине — русинами, русскими и малороссами, в Венгрии — русскими, малороссами и русняками. Национальное сознание этих племен старательно забивалось; немногочисленный культурный класс до последнего времени систематически онемечивался или ополячивался; не мудрено поэтому, что общего названия для них не создалось, все же наиболее распространенное название «русин» и «русский» — факт, для австрийского правительства не из приятных; и, конечно, не из преданности к средневековому схоластическому языку предпочло оно закрепить за этими племенами, как обобщающее название, имя «ruteni».

С конца прошлого века в австро-германских планах стала рисоваться заманчивая картина отделения Южной России от остальной; тогда изменилась и правительственная пропаганда: «Там, за границей, у Киева не русские, а такие же ruteni, как и вы сами». Что сходство между населением по обе стороны границы иногда приближается к тождеству — это верно, но чтобы в Южной России жили «рутены» — это выдумка: скажите это слово в Черниговской или Полтавской губернии — вас не поймут; не поймут, о чем вы говорите: о растении, животном или минерале. На Украине крестьянин называет себя малороссом, хохлом или русским; слова «рутен» не существует. А теперь вдруг оказывается, что и древней Киевской Руси никогда не бывало — даже тысячу лет назад была только Ruthenia! Так искажается история, когда это полезно австро-германским политикам.

 

4. Слово «Россия»

Мы рассмотрели два паспорта, изготовленные за последние 20–30 лет для Руси киевского периода при благосклонном содействии австрийского правительства; читатель, конечно, убедился в их подложности. Скажем теперь несколько слов о паспорте законном.

«Русь», «русские» — вот единственное название, обобщающее племена и земли древней России. Слово «русь» имеет два значения: первоначальное — племенное, позднейшее — территориальное. По известию киевского летописца, «русью» называлось то варяжское (скандинавское) племя, из которого были призваны Рюриковичи; Соловьев вполне логично предполагает, что оно играло роль на пути «из варяг в греки» задолго до призвания князей. Территориальное название «Русь» применялось двояко: в смысле, обобщающем все русские земли («митрополит Киевский и всея Руси»), и в более тесном — для обозначения собственно Киевского княжества (XII в.); постепенно название стало распространяться и на другие земли (на Чернигов, Волынь, Новгород, Галич и др.). Новгородская волость «старейшая во всей Русской земле», записано в летописи 1206 года. Великий князь литовский Гедимин (1316–1341) титулуется в Вильне «великим князем литовским, жмудским и русским». Северо-восточная Русь другого обобщающего названия, кроме «Русь» и «Россия», не имела: по-русски слова «moscoviti» не существует; оно создалось на Западе, когда могущество московского великого князя заслонило собой от иностранных взоров остальную Россию.

Чтобы покончить с номенклатурой, привожу в примечании ряд латинских цитат, свидетельствующих, что и на этом языке во все века говорилось Russia, russi. Как и слово «ruteni», названия эти применялись безразлично и к Южной России (например, к Галиции), и к Северной (например, к Новгороду), и к Русско-Литовскому государству.

Из этих цитат обращает на себя внимание грамота Юрия II Галицкого: она свидетельствует, что в последние годы существования Галицкого княжества, когда верхи его населения вполне уже были захвачены западной культурой, официальное название его было не Ruthenia, а Russia. Это к тому же первое упоминание слова «Малороссия» в документах. От слова «Малороссия» (а не от мнимого «малого роста») произошло название «малороссы», которое было обычным названием населения Украины вплоть до 1917 года, когда ему навязали имя украинцев, чтобы изгнать из самого имени свидетельство о единстве русского народа. Слово «украинец» хотя и существовало (кажется, с прошлого века), но произносилось так редко, что, когда в 1917 году его ввели в употребление, мы, русские (в том числе и малороссы), спрашивали друг друга, где в нем ставить ударение.

С той же целью изгнания из имени указания на единство русского народа появилось в последние дни в газетах Запада для обозначения белорусов дикое название: «les ruthenes blancs», «ruteni bianchi».

Русские люди! Неужели не щемит вам сердце от стыда, слыша, как вам дают какие-то клички, видя, как среди вас находятся готовые рабски их повторять? Не дорожит своим именем лишь не помнящий родства, если он к тому же лишен сознания личного достоинства. Для человека перемена имени — это часто признак потери гражданских прав. Не страшный ли это признак и для народа?

Когда-нибудь будут напечатаны данные опросов наших солдат, прошедших через австро-германский плен; тогда русское общество узнает, как в специальных школах пропаганды наши враги прививали десяткам тысяч (!) наших темных «малых сих» мысль, будто они не русские, а отдельный украинский народ, не белорусы, а рутены, и как с истинно дьявольским искусством и сатанинской злобой внедряли в их души ненависть к братьям и к матери-родине. Цель врагов ясна, но каково должно быть партийное ослепление, чтобы спешить навстречу их желанию раздробить Россию и тем обеспечить порабощение германцами и Великой, и Малой, и Белой ее части! Братья, опомнитесь, покуда не поздно!

Обобщим сказанное о древнем периоде. Мы почти воздержались от личного мнения; за нас говорили цитаты документов. Голоса этих ветхих бесстрастных свидетелей дают по нашему вопросу ответ вполне определенный, а именно:

1) страна, заселенная русским народом от Карпат до Белого моря и Суздаля, от Новгорода до Киева, была не чем иным, а Россией;

2) народ, населявший эту страну, называл себя сам русским, одинаково и в Галиции, и в Новгороде, а землю свою называл Русью;

3) иноземцы называли Россию «Russia», а — русских «russi»; но применяли также и искаженные названия: «Rutenia», «ruteni». В применении этих четырех имен иностранцы никакого различия между севером и югом России не делали: и киевские, и новгородские русские одинаково назывались то «russi», то «ruteni»;

4) наконец, имени «Украйна» и в помине нет ни в дотатарский период, ни 150 лет позже; название украинец родилось еще несколькими веками позднее.

Не ясно ли, что стремление украинофильцев использовать различие имен (russi и ruteni) в том смысле, будто на севере Руси жил иной народ, чем на юге ее, ничего общего с исторической правдой не имеет. Утверждение о существовании киевской Rutenia как государства, отличного от России, или о существовании Украины в дотатарский период есть не более как беззастенчивая политическая мистификация, ведомая в расчете на малое знакомство иностранного общества с древней русской историей и с русским языком.

В вопросе названий мы вышли за поставленную себе хронологическую границу. Вернемся к Киевской Руси.

 

5. Разорение Киева князем суздальским

[31]

в 1169 году

Утверждая, будто Киевская земля в первые века русской истории составляла самостоятельное государство Украину, или Рутению, украинофильская партия вынуждена замалчивать общность жизни этой земли до конца XIII века с остальными частями России. Задача не из легких, но и она разрешается «просто». Над народной жизнью производится та же операция, что была произведена над родословной Рюриковичей. «История» г-на Грушевского как бы отсекает весь север России от юга; он сгущает в своей книге все краски местной южной жизни (в Киевщине, на Волыни и в Галиции), о севере же говорит лишь за время первых киевских великих князей (когда в Новгороде сидели их сыновья или братья); затем север как бы исчезает с исторического горизонта, и лишь борьба суздальского князя в середине XII века за обладание киевским престолом вновь заставляет автора вспомнить о севере, для того чтобы выставить его в качестве враждебной югу силы. В руках украинофильской пропаганды взятие Киева князем Андреем Суздальским (1169 г.) есть важный козырь, долженствующий в глазах иностранцев свидетельствовать о том, что позднейшее главенство севера (Москвы и Петрограда) было владычеством иноземным. Мало сведущее в русской истории и жизни иностранное общественное мнение готово принять подобное утверждение на веру. Изложим общепризнанный в исторической литературе взгляд на киевский период нашей истории и остановимся на частном эпизоде похода 1169 года.

В Киеве был узел русской государственной жизни, но создавалась она не только из этого центра. Она родилась не от меча; ее породил великий торговый водный путь от Финского залива до Черного моря; близ одного его конца стоял Киев, близ другого — Новгород. Через Новгород пришла от норманнов правительственная власть, через Киев пришло от греков христианство. В Новгороде была та же народность; и север и юг творили общее дело. Новгород укреплялся все тверже на финских берегах и расселялся на восток по всему крайнему северу России в сторону Урала и на юго-восток в ростово-суздальские земли, в земли будущего Московского великого княжества. Киев отбивался на востоке от степных хищников, старался пробиться на юге к Царьграду, распространялся в Галицию и на северо-восток, в сторону той же будущей Москвы. На всем пространстве расселения один язык — русский, тот же самый и в новгородской, и в киевской летописи, в новгородских и в киевских былинах; по всей земле одна и та же княжеская семья. Это было наполовину бессознательное общее творчество единой народности по лицу обширной Русской равнины; могучие реки были путями ее расселения, дремучие леса, болота и большие расстояния — ее укрытием. Сводить весь процесс к работе одного киевского центра может лишь партийная узость.

Единство народности, общность народной жизни, очевидно, не исключали отличий в местной жизни и зарождения на обширной территории расселения местных центров. Когда Киев ослабел под напором степных врагов, узел государственных сил (с конца XII века) как бы ищет, в котором из местных центров ему утвердиться. Одно время (в XII–XIII веках) казалось: средоточие русской жизни установится в Галиче — но рост Польши и Литвы положил предел существованию этого княжества. В XII веке великое княжение над Русью проходит через Суздаль, Владимир и наконец в начале XIV века затвердевает в Москве. Так решила история, но, за кем бы гегемония ни осталась — за Галичем или за Москвой, — все равно Киев под иноземным господством не оказался бы, ибо и тот и другой центр не был внешней по отношению к Киеву силой, они были до известной степени его же порождением. В XII веке настал час, и дети переросли свою мать; но они были детьми ее и никогда этого не забывали, хотя и обращались с ней иной раз неласково. Внешней силой по отношению к Киевской Руси была не Москва, а татары и Польша.

Если родственно было население приднепровской земли (Киев) и земель бассейна Оки (Суздаль), то еще более сродни были носители власти в этих частях России. «Князь суздальский взял и разорил Киев». При чтении такой фразы западному европейцу представляется борьба двух владетельных домов различного происхождения, традиций и задач, связанных с определенной территорией. Но картина борьбы феодальной эпохи не приложима к борьбе древних русских князей. В России было одно своеобразное явление: она не знала иных князей, кроме членов семьи Рюрика. Эта семья была коллективной носительницей верховной власти, великий князь был лишь primus inter; им в принципе должен был быть старший в роде, но понятие старшинства юридически установлено не было. Кто старше — племянник или дядя? сын старшего брата, умершего, не побывав великим князем, или сын младшего брата, сидевшего на киевском престоле? Десятки подобных вопросов решались практически. Историки тщетно пытались установить в точности систему, коей руководились Рюриковичи, жизнь была сложнее всякой системы. Но одно несомненно: когда на киевский престол вступал новый князь, следующие за ним по старшинству князья тоже перемещались с менее важных городов на более видные, и последним юридическим доводом к добыванию киевского престола был меч. Отсюда два следствия: постоянные междоусобия князей для овладения Киевом и, так сказать, перекочевывание князей из княжества в княжество, что, в свою очередь, в киевский период нашей истории почти исключало возможность образования в Рюриковой семье местных княжеских линий. И действительно, такие линии образовались лишь в XIII веке.

Итак, междоусобная брань за обладание Киевом есть обычное явление в семье Рюриковичей XI–XIII веков, и поход князя на Киев вовсе не свидетельствует о политической вражде его или населения его княжества к княжеству Киевскому. Эти общие положения помогут нам отнестись к случаю князя Андрея Суздальского с должной объективностью.

Князь Андрей был не только Рюрикович, но принадлежал к ветви, пользовавшейся в Киеве особой популярностью: он был внуком великого князя киевского Владимира Мономаха. Отец князя Андрея, князь Юрий I (1090–1157), сын Мономаха, получил в удел Ростово-Суздальскую землю. Молодость Юрия прошла на юге, и все его симпатии принадлежали Киевской Руси; «мать городов русских» сохраняла для него все свое очарование и притягательную силу; добыть себе киевский стол было его мечтой; он осуществил ее победой над соперником и княжил в Киеве с 1149 по 1151 год и с 1154-го до смерти. Правда, князь Андрей (1111–1174) до 38-летнего возраста не бывал на юге и не любил его; его самовластный нрав чувствовал себя свободнее на севере, где и он, и отец много поработали над тем, чтобы освободиться от влияния городских «лучших людей». По смерти отца, считая себя старше другого претендента, Мстислава, он послал на юг суздальское ополчение, к которому там присоединились полки многих южных князей, недовольных Мстиславом. Союзники взяли Киев. Андрей стал фактически великим князем всея Руси, но продолжал жить на севере, во Владимире.

Сам по себе факт взятия Киева войсками Андрея Суздальского никакого повода для обвинения севера во враждебных стремлениях по отношению к югу не давал бы. Мы видели, что достаточно бывало личного честолюбия или уверенности в своем праве на киевский стол, и князь пользовался для овладения им всеми средствами, прежде всего своей дружиной; бывало и хуже: соперник Андреева отца, южный князь Изяслав, для той же цели не постеснялся заключить договор с королями Венгерским и Польским (1149 год). Но во взятии Киева в 1169 году есть две черты, отличающие названное событие от прежних междоусобий: это разорение Киева и тот факт, что победитель остался княжить на севере.

Никогда еще не было на Руси такого горя, говорит историк, чтобы свои же разорили Киев. Разорение могло быть случайностью, порожденной пылом боя, но могло быть и преднамеренным политическим актом. Пребывание Андрея во Владимире и разорение Киева (если оно было преднамеренно) свидетельствуют о пренебрежении Андрея к Киеву. Мы уже знаем, что пренебрежение это не было наследственным; оно — проявление его личных свойств; возможно, что, сверх того, оно явилось следствием новой политической обстановки. Необузданное властолюбие князя Андрея не знало предела; недаром оно заслужило ему в летописи название «самовластца» и привело к трагической смерти. Но он был в то же время человеком «новых понятий»: во внутренней политике его, в упорном стремлении стать независимым от влияния старой городской знати можно угадывать зарождение нового понимания княжеской власти, первые отдаленные намеки на то единодержавие, которое установилось в Москве через двести с лишком лет. Он действовал в новой обстановке: в его эпоху уже начался отлив населения с берегов среднего Днепра на северо-восток, и в связи с этим переселением политический центр тяжести уже начал передвигаться из Киева в суздальские земли. Можно пойти далеко в предположениях о политических целях князя Андрея, можно спросить себя, не было ли отношение его к Киеву вызвано смутным сознанием, что роль юга сыграна, — но одного нельзя: нельзя утверждать, будто его действия подсказаны племенной рознью севера и юга. Сам князь был родом киевлянин: отец, дед, прадед и дальнейшие прямые предки его, всего на протяжении семи поколений, были великими князьями киевскими, а явления, породившие разветвление единой народности на великороссов и малороссов, как увидим ниже, только еще народились и не могли еще в его эпоху дать результатов; они сказались целым веком позднее.

Русская история знает другие случаи вооруженной борьбы между созревавшей центральной государственной силой и местными центрами. Тот же Андрей Суздальский вел войну с Новгородом. Москва навязала свое господство княжеству Тверскому и Новгороду продолжительными войнами. Борьба с последним длилась два века и полна кровавых эпизодов. Но еще никому не приходило в голову отрицать из-за этого одноплеменность населения Новгорода и Москвы; напротив, каждый скажет, что борьба Москвы с Тверью и с Новгородом привела к объединению великорусского племени.

Оставило ли разорение Киева по себе тяжелую память в народе в смысле враждебного отношения южан к северянам? Летописец описывает это событие трогательными словами, но на племенную вражду в его рассказе намека нет. Не найти такого намека и в киевских былинах.

Существует в русской героической литературе прекрасная песня «о полку Игореве», сложенная, вероятно, в XIII веке. Это наша «Песнь о Роланде». Она говорит о походе северского князя Игоря с братией в 1185 году в задонские степи против половцев. Завели князей юная отвага и первый успешный бой чересчур далеко. «Пришли половцы от Дона и от моря, со всех сторон обступили русские полки». Была битва жестокая: «Черная земля под копытами костьми засеяна и полита кровью — взошла же печалью по Русской земле». И полегли «храбрые русачи за землю Русскую». Горе было великое: «Никнет трава от жалости, и дерево с печалью к земле приклонилось». Плачет Ярославна, жена Игорева, глядя в далекую степь с городской стены: «Зачем же, ветер, мое веселье ты по ковылю развеял!» Тогда великий князь киевский Святослав «изронил золотое слово, орошенное слезами», и стал звать всю родню-князей «вступиться за обиду, за землю Русскую, за раны Игоря, смелого Святославича». Зовет он Ярослава галицкого, Рюрика и Давида смоленских, зовет Романа и Мстислава волынских и князя Всеволода зовет. «Великий князь Всеволод, — говорит он последнему, — прилететь бы тебе издалека, чтобы отцовский золотой престол поблюсти. Ты можешь Волгу веслами разбрызгать, а Дон вычерпать шеломами…» Кто этот князь, которого зовут на помощь из Киева, поэтически преувеличивая его могущество? Это Всеволод III Большое Гнездо (✞1212), брат того самого Андрея, который разорил Киев, властный продолжатель политики своего брата по усилению северного центра Руси. И кто этот неизвестный даровитый певец, зовущий северского князя? Он южанин, дружинник великого князя черниговского. Он скорбит душой из-за княжеских раздоров, «в которых век людей коротался», но упрека в племенной розни он не произносит: владимирский князь — князь Суздальской земли — ему так же близок, как князь галицкий или волынский. Слагал же он свою песню, где сплетаются слава и скорбь родины, уже в XIII веке, когда политическое отчуждение севера и юга, конечно, должно было сказаться сильнее, чем в эпоху князя Андрея.

Не было в XII веке племенного различия, не могло быть и племенной розни. Скажем тут же, что когда это различие создалось, оно распри не породило: до времени германо-большевиков между великороссами и малороссами ни войн, ни вражды никогда не бывало. Бывали ошибки со стороны московского и петербургского правительств, было во второй половине XVII века и при Мазепе тяготение части казачьей старшины к Польше ради сословных выгод, но в самом народе до вчерашнего дня ни малейшего намека на недружелюбие не существовало. Обе ветви едва отдавали себе отчет, что есть между ними различие. Да и в наши дни движение к «самостийности» вышло отнюдь не из глубин народных: потребовался искусный вражеский удар извне, чтобы вогнать клин в почти незаметную щель между двумя частями единого народа и чтобы разорвать его по живому месту руками большевиков, мелких честолюбцев и несчастной обманутой и одурманенной черни.

 

6. Великороссы, малороссы и белорусы

Мы видели, что до нашествия татар на всем пространстве тогдашней России действовала и господствовала единая народность — русская. Но мы видели также, что лет сто после этого нашествия, с XIV века, встречается (для Галиции) официальное название «Малая Россия», название, от которого со временем произойдет наименование части нашего южного населения малороссами. У этого населения сложится особое наречие, свои обычаи, а в XVII веке появится некоторое, хотя и зачаточное, подобие государственной самостоятельности. Такие исторические явления не импровизируются; корни их должны уходить в глубь веков — и не вправе ли мы предположить, что уже за рассматриваемый домонгольский период в толще народной происходили какие-то изменения, издалека подготовлявшие раздвоение единой русской народности?

В 1911 году в Петрограде скончался маститый профессор Ключевский, новейший из корифеев русской историографии, человек, одаренный исключительным даром проникновения в тайники былой жизни народа. От прикосновения его критического резца с исторических личностей спадают условные очертания, наложенные на их облик традиционными, на веру повторявшимися поверхностными суждениями. Ни воплощения государственных добродетелей, ни носителей беспримерного злодейства вы не встретите на страницах его книги, там пред вами проходят живые люди — сочетание эгоизма и доброты, государственной мудрости и безрассудных личных вожделений. Но не только Андрей Боголюбский или Иван Грозный воскресают под его творческим прикосновением; оживает и безымянный, почти безмолвный строитель своей истории — обыденный русский человек: он бьется за жизнь в тисках суровой природы, отбивается от сильных врагов и поглощает слабейших; он пашет, торгует, хитрит, покорно терпит и жестоко бунтует; он жаждет над собой власти и свергает ее, губит себя в распрях, уходит в дремучие леса молитвенно схоронить в скиту остаток своих годов или убегает на безудержный простор казачьих степей; он живет ежедневной серой жизнью мелких личных интересов — этих назойливых двигателей, из непрерывной работы которых слагается остов народного здания; а в годы тяжких испытаний поднимается до высоких порывов деятельной любви к гибнущей родине. Этот простой русский человек живет на страницах Ключевского таким, как был, без прикрас, во всей пестроте своих стремлений и дел. Крупные личности, яркие события — это у Ключевского лишь вехи исторического изложения: к ним тянутся и от них отходят многотысячные нити к тем безвестным единицам, которые своей ежедневной жизнью, сами того не зная, сплетают ткань народной истории. Мысль Ключевского, зарожденная в высокой области любви к правде, за десятки лет ученого труда пронизала мощный слой исторического сырого материала, претворила его и течет спокойная, струей исключительного удельного веса, бесстрастная и свободная. Нигде нет фразы, нигде он не унижается до одностороннего увлечения, всюду у него, как в самой жизни, сочетание света и тени, всюду о лицах, классах, народностях, об эпохах беспристрастное, уравновешенное суждение. В наш век рабской партийной мысли и лживых слов книга эта — умственная услада и душевное отдохновение. Ей мы можем довериться. О разветвлении русского народа она повествует так.

Киевская Россия достигла своего расцвета в середине XI века. Со смерти Ярослава I (1054 год) начинается постепенное увядание; основной его причиной была беспрерывная борьба с азиатскими племенами, давившими на Южную Русь с востока и с юга. Россия отбивалась и переходила сама в наступление; нередко соединенные княжеские дружины углублялись далеко в степь и наносили жестокие поражения половцам и иным кочевникам; но на смену одним врагам приходили с востока другие. Силы Руси истощались в неравной борьбе, и наконец она не выдержала, стала сдавать. Жизнь в пограничных землях (на востоке по Ворскле, на юге по Роси) сделалась не в меру опасной, и с конца XI века население стало их покидать. От XII века имеем ряд неопровержимых свидетельств запустения Переяславского княжества, то есть пространства между Днепром и Ворсклой. В 1159 году поспорили между собой два двоюродных брата: князь Изяслав, только что занявший киевский престол, и Святослав, заменивший его на столе черниговском. На упреки первого Святослав отвечает, что, «не хотя лить крови христианской», он смиренно удовлетворился «городом Черниговом с семью другими городами, да и то пустыми: живут в них псари да половцы». Значит, в этих городах остались лишь княжеские дворовые люди да мирные половцы, перешедшие на Русь. В числе этих семи запустелых городов мы, к нашему удивлению, встречаем и один из самых старинных и богатых городов Киевской Руси — Любеч, лежащий на Днепре. Если запустели города даже в самом центре страны, то что же сталось с беззащитными деревнями? Одновременно с признаками отлива населения из Киевской Руси замечаем и следы упадка ее экономического благосостояния. Внешние торговые обороты ее все более стеснялись торжествовавшими кочевниками. «…А вот поганые уже и пути (торговые) у нас отнимают», — говорит в 1167 году князь Мстислав Волынский, стараясь подвинуть свою братию князей в поход на степных варваров.

Итак, запустение южной части Киевщины во второй половине XII века не подлежит сомнению. Остается решить вопрос, куда девалось население пустевшей Киевской Руси.

Отлив населения из Приднепровья шел в XII–XIV веках в двух направлениях: на северо-восток и на запад. Первое из этих движений привело к зарождению великорусской ветви русского народа, второе — к зарождению малороссийской его ветви.

Великороссы

Переселение на северо-восток направлялось в пространство, лежащее между верхней Волгой и Окой, в ростово-суздальские земли. Страна эта была отделена от киевского юга дремучими лесами верховьев Оки, заполнявшими пространство нынешней Орловской и Калужской губерний. Прямых сообщений между Киевом и Суздалем почти не существовало. Владимир Мономах (✞1125), неутомимый ездок, на своем веку изъездивший русскую землю вдоль и поперек, говорит в поучении детям с некоторым оттенком похвальбы, что один раз он проехал из Киева в Ростов этими лесами, — настолько это было тогда трудное дело. Но в середине XII века ростово-суздальский князь Юрий I, воюя за киевский стол, водил этим путем против своего соперника, волынского Изяслава, из Ростова к Киеву целые полки. Значит, за этот период произошло какое-то движение в населении, прочищавшее путь в этом направлении. В то самое время, когда стали жаловаться на запустение Южной Руси, в отдаленном Суздальском крае замечаем усиленную строительную работу. При Юрии 1 и сыне его Андрее Суздальском здесь возникают один за другим новые города. С 1147 года становится известен городок Москва. Юрий дает ссуды переселенцам; они заполняют его пределы «многими тысячами». Откуда пришла главная масса переселенцев — об этом свидетельствуют названия новых городов: их зовут так же, как звались города Южной Руси (Переяславль, Звенигород, Стародуб, Вышгород, Галич); всего любопытнее случаи перенесения пары имен, то есть повторение имени города и реки, на которой он стоит.

Свидетельствует о переселении из Приднепровья также и судьба наших древних былин. Они сложились на юге, в дотатарский период, говорят о борьбе с половцами, воспевают подвиги богатырей, стоявших за русскую землю. Былин этих на юге народ теперь не помнит — их заменили там казацкие думы, поющие о борьбе малороссийского казачества с поляками в XVI и XVII веках. Зато киевские былины сохранились с удивительной свежестью на севере — в Приуралье, в Олонецкой и Архангельской губерниях. Очевидно, на отдаленный север былинные сказания перешли вместе с тем самым населением, которое их сложило и запело. Переселение совершилось еще до XIV века, то есть до появления на юге России литвы и ляхов, потому что в былинах нет и помина об этих позднейших врагах Руси.

Кого нашли в Суздальской земле новые насельники? История застает Северо-Восточную Русь финской страной, а потом видим ее славянской. Это свидетельствует о сильной славянской колонизации; она происходила уже на заре русской истории: Ростов существует до призвания князей; при Владимире Святом в Муроме уже княжит сын его Глеб. Это первое заселение страны русскими шло с севера, с Новгородской земли и с запада. Таким образом, днепровские переселенцы вступили уже в Русскую землю. Но были здесь еще и остатки давних туземцев — финнов. Финские племена стояли еще на низком уровне культуры, не вышли из периода родового быта, пребывали в языческой первобытной темноте и легко уступили пред мирным напором русских. Напор действительно был мирным; никаких следов борьбы не сохранилось. Восточные финны были нрава кроткого, пришелец тоже не был обуян духом завоеваний, он искал лишь безопасного угла, а главное — места здесь всем было вдоволь. В настоящее время поселения с русскими названиями расположены вперемежку с селениями, в именах которых можно угадать финское их происхождение; это свидетельствует, что русские занимали свободные места промежду финских участков. Из встречи двух рас не вышло упорной борьбы ни племенной, ни социальной, ни даже религиозной. Сожительство русских с финнами привело к почти повсеместному обрусению последних и к некоторому изменению антропологического типа у северных русских: широкие скулы, широкий нос — это наследие финской крови. Слабая финская культура не могла изменить русского языка — в нем насчитывают только 60 финских слов; подверглось некоторому изменению произношение.

Итак, в Ростово-Суздальской земле скрестились и слились струи переселения русского элемента с северо-запада, со стороны Новгорода, и юго-запада, со стороны Киева; в этом море русской народности финские племена потонули бесследно, слегка лишь окрасив воду его. Наличие финского влияния подмечено исследованиями специалистов; практически его не существует: ни один великоросс финской крови в себе не чувствует и не сознает, а простой народ и не подозревает о ее существовании. Таков этнографический фактор в образовании великорусского племени. Влияние природы на смешанное население — другой фактор. Ключевский посвящает несколько прекрасных страниц тому, как суровая природа — морозы, ливни, леса, болота — отразилась на хозяйственном быте великоросса, как она разбросала его по мелким поселкам и затрудняла общественную жизнь, как приучала к одиночеству и замкнутости и как развила привычку к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями. «В Европе нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и более выносливого». Короткое лето принуждает к чрезмерному кратковременному напряжению сил, осень и зима — к невольному долгому безделью, и «ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдете такой непривычки к ровному, постоянному труду, как в той же Великороссии»; «Великоросс боролся с природой в одиночку, в глуши леса, с топором в руке». Жизнь в уединенных деревушках не могла приучить его действовать большими союзами, дружными массами, и «великоросс лучше великорусского общества». Надо знать тамошнюю природу и тамошних людей, чтобы оценить ум, блещущий на этих страницах Ключевского, исполненных той настоящей любви к родине, которая не хочет высказываться, а невольно сквозит между строк.

Бросим взгляд на политические условия, в которых происходил процесс слагания великорусского племени. Русские входили в Ростово-Суздальскую землю и селились в ней свободно, но выход из нее, дальнейшее расселение встречали препятствия. На севере сильных соседей-иноплеменников не было, но там, по рекам бассейна Белого моря, издавна гуляла новгородская вольница; углубляться в бесконечные лесные дебри, не владея реками, было ни к чему. С востока, близ устьев Камы и Оки, кроме финских племен, жили волжские болгары, представлявшие собою некоторую, враждебную русским, государственную силу. С юга заслоняли простор кочевые азиатские племена, а на западе с XIII века начало слагаться государство Литовское. Конечно, возможность распространения не была совершенно исключена, но мы будем близки к истине, если скажем, что история озаботилась поставить население ростово-суздальских земель в течение двух веков (1150–1350) в обособленное положение; она как бы желала, чтобы предоставленное самому себе население перероднилось, слилось, спаялось и образовало известное племенное единство. Так и случилось — и случилось в значительной степени наперекор пониманию тогдашних многочисленных носителей государственной власти.

Заключенное в указанных пределах население центральной части Европейской России входило в состав целого конгломерата княжеств. Тверь, Ярославль, Кострома, Ростов, Суздаль, Рязань, Нижний Новгород — вот стольные города важнейших из них. Здесь княжили Мономаховичи, потомки брата Андрея Суздальского — упомянутого уже нами Всеволода III Большое Гнездо. Порядок престолонаследия в великом княжении Владимирском был тот же, что в Киевской Руси, то есть «родовой порядок с нередкими ограничениями и нарушениями».

В числе факторов, ведших к нарушению родового порядка престолонаследования, появляется с середины XIII века новый — согласие татарского хана. Размножение князей ведет к образованию местных княжеских линий и к установлению династических интересов местных великих княжений (Тверского, Рязанского и пр.). С ослаблением кровной связи ослабевает в княжеской среде и сознание единства земли. Совокупность этих условий приводит к тому, что великим княжением Владимирским овладевает более ловкий и сильный из местных князей; при этом он ограничивается лишь титулом великого князя владимирского (а иногда и киевского), сидит же — в своем семейном стольном городе (например, в Твери, в Костроме). В 1328 году таким сильнейшим из местных князей оказался князь незначительного удела московского Иоанн I Калита. С этого года картина меняется: великое княжение навсегда остается в цепких руках Калиты и его нисходящих.

Московский удел был совсем молодым: непрерывный ряд князей начался здесь лишь с 1283 года; удел был мал размерами (Калита унаследовал лишь земли по реке Москве да Переяславль-Залесский); князья московские были из младшей линии Мономаховичей.

В чем же причины их первоначального успеха над соперниками, положившего основание будущему могуществу Московского княжества? Перечислим эти причины, как они установлены в исторической литературе.

1. Москва лежала в этнографическом центре великорусского племени, здесь скрещивались обе струи переселения — из Клева и из Новгорода; она лежала в узле нескольких больших дорог и на торговом пути из Новгорода через Рязань на тогдашний Дальний Восток — на нижнюю Волгу.

2. Московский удел был прикрыт от иноплеменных нашествий или воздействий соседними княжествами: первые удары татар принимали на себя княжества Рязанское и Черниговское, давление Литвы поглощалось в значительной степени княжеством Смоленским.

3. Первые московские князья были примерные хозяева: они умели куплей или браком «примыслить» к своему уделу соседний уделец, умели привлечь и скопить деньгу.

4. В сношениях с татарами они проявляли исключительную изворотливость: ездя в Золотую Орду, ловко добывали себе ханский ярлык на великое княжение. Они сами собирают дань для татар, отсылают ее в Орду, и татарские «даньщики» не беспокоят московское население своими наездами.

5. В других княжествах — междоусобия из-за старшинства князей, а в малодетной московской семье — правильное престолонаследие. В Московском княжестве спокойнее, чем в других, в нем охотно оседают и киевские, и новгородские переселенцы, к нему приливает и население из восточных частей Суздальской земли, страдающее от татарских погромов и от нападений восточных инородцев. Тишина и порядок привлекают к московскому князю видных служилых людей.

6. Высшее духовенство, воспитанное в византийском представлении о власти, чутко угадало в Москве возможный государственный центр и стало содействовать ей. Переселившиеся (с 1299 года) из заглохшего Киева на север России митрополиты предпочли Москву стольному городу Владимиру. В одно и то же время в Москве образовалось средоточие и политической, и церковной власти, и недавно еще малый город Москва стал центром «всея Руси».

Удельные князья жили мелкими интересами, несли народу раздор и смуту, а измученный народ хотел тишины и покоя. Москва дала ему покой. «Бысть оттоле (со дня вокняжения Иоанна Калиты) тишина велика по всей Русской земле на сорок лет», — записала летопись. Народ шел по пути этнографического объединения; «к половине XV века среди политического раздробления сложилась новая национальная формация». А Москва создавала объединение политическое: к середине XIV века она впитала уже немало уделов и была настолько сильна, что, по словам летописца, сыну Калиты Симеону Гордому (1341–1353) «все князья русские даны были под руки». Пройдет еще тридцать лет, и московский князь объединит против татар русские силы и смело поведет их вдаль от Москвы, на Куликово поле, ибо ополчит он их не для защиты своего лишь удела, а чтобы заслонить ими всю Русскую землю. Там, на Куликовом поле, родится национальное Московское государство. Веком позднее окрепшая Москва возьмет на себя другую высокую национальную задачу — освобождение от иностранного владычества подъяремных частей русской земли: в 1503 году литовские послы станут упрекать Иоанна III, зачем он принял перешедших к нему от Литвы со своими уделами черниговских (приокских) Рюриковичей. «А мне разве не жаль, — ответит им Иоанн, — своей вотчины, Русской земли, которая за Литвой; — Киева, Смоленска и других городов!»

Так сложилось и объединилось вокруг Москвы великорусское племя. С московского князя спали частновладельческие черты мелкого удельного князя: он сознал себя главой национального государства, а народ почуял свое государственное единство. Какая же национальная идея жила в этом народе? Чаяния какой народности воплощал в себе этот государь? Великорусской? Кто знает русскую жизнь, улыбнется при этом предположении. Великорусской идеи, чувства великорусского — таких целей и задач нет и никогда не существовало. Было бы смехотворно говорить, например, о великорусском патриотизме. Национальное чувство, воодушевлявшее Московскую Русь, было не великорусское, а русское, и государь ее был государем русским. Официальный московский язык знал выражение «Великая Русь», но как противоположение другим русским областям — Руси Белой и Малой; понимал он эту Великую Русь (Великороссию) не иначе как частью единой, целой России: «Божией милостью Великий Государь, Царь и Великий Князь всея Великия, Малыя и Белыя Руси Самодержец» — так сформулирована эта мысль в титуле московских царей. Но термин «великоросс» Москва вряд ли знала: это искусственное, книжное слово зародилось, вероятно, по присоединении Малороссии — как противовес названию ее населения. В широкий обиход оно проникло только в наши дни, после революции. Костромской крестьянин до сих пор также мало подозревал, что он великоросс, как екатеринославский — что он украинец, и на вопрос, кто он, отвечал: «Я костромич» или: «Я русский».

Малороссы

Вернемся к изложению выводов профессора Ключевского. Другая струя отлива русского населения из Поднепровья направилась, как мы сказали, на запад, за Западный Буг, в область верхнего Днестра и верхней Вислы, в глубь Галиции и Польши. Следы этого отлива обнаруживаются в судьбе двух окрайных княжеств — Галицкого и Волынского. В иерархии русских областей эти княжества принадлежали к числу младших. Во второй половине XII века Галицкое княжество неожиданно делается одним из самых сильных и влиятельных на юго-западе. С конца XII века, при князьях Романе Мстиславиче, присоединившем Галицию к своей Волыни, и при его сыне Данииле соединенное княжество заметно растет, густо заселяется, князья его быстро богатеют, несмотря на внутренние смуты, распоряжаются делами Юго-Западной Руси и самим Киевом; Романа летопись (1205 год) величает «самодержцем всей Русской земли».

Запустение днепровской Руси, начавшееся в XII веке, было завершено в XIII веке татарским погромом 1229–1240 годов. С той поры старинные области этой Руси, некогда столь густо заселенные, надолго превратились в пустыню со скудным остатком прежнего населения. Еще важнее было то, что разрушился политический и народнохозяйственный строй всего края. В самом Киеве после погрома 1240 года насчитывалось лишь двести домов, обыватели которых терпели страшное угнетение. По опустевшим степным границам Киевской Руси бродили остатки ее старинных соседей — печенегов, половцев, торков и других инородцев. В таком запустении оставались южные области — Киевская, Переяславская и частью Черниговская — едва ли не до половины XV столетия. После того как Юго-Западная Русь с Галицией в XIV веке была захвачена Польшей и Литвой, днепровские пустыни стали южной окраиной Литвы, а позднее — юго-восточной окраиной соединенного Польско-Литовского государства. В документах с XIV века для Юго-Западной Руси появляется новое название, но название это не «Украина», а «Малая Россия».

«В связи с этим отливом населения на запад, — говорит Ключевский, — объясняется одно важное явление в русской этнографии, именно образование малороссийского племени». Приднепровское население, нашедшее в XIII веке в глубине Галиции и Польши надежное укрытие от половцев и прочих кочевников, оставалось здесь и в течение всего татарского периода. Отдаленность от центра татарской власти, более сильная западная государственность, наличие каменных замков, болота и леса в Польше, горная местность в Галиции оградили южан от полного порабощения монголами. Это пребывание в единородной Галиции и в гостях у поляков длилось два-три столетия. С XV века становится заметно вторичное заселение среднего Приднепровья. Оно — следствие обратного отлива крестьянского населения, который был «облегчен двумя обстоятельствами: 1) южная степная окраина Руси стала безопаснее вследствие распадения Орды и усиления Московской Руси; 2) в пределах Польского государства прежнее оброчное крестьянское хозяйство в XV веке стало заменяться барщиной и крепостное право получило ускоренное развитие, усилив в порабощаемом сельском населении стремление уходить от панского ярма на более привольные места».

В следующей главе мы приводим некоторые хронологические данные, характеризующие это возвращение русского населения на родные места, здесь же придерживаемся как можно ближе нашего автора.

«Когда таким образом стала заселяться днепровская украйна, то оказалось, что масса пришедшего сюда населения — чисто русского происхождения. Отсюда можно заключить, что большинство колонистов, приходивших сюда из глубины Польши, из Галиции и Литвы, были потомки той руси, которая ушла с Днепра на запад в XII и XIII веках и в продолжение двух-трех столетий, живя среди литвы и поляков, сохранила свою народность. Эта русь, возвращаясь теперь на свои старые пепелища, встретилась с бродившими здесь остатками старинных кочевников — торков, берендеев, печенегов и др. Я не утверждаю решительно, что путем смешения возвращавшейся на свои древние днепровские жилища и оставшейся здесь руси с этими восточными инородцами образовалось малорусское племя, потому что и сам не имею, и в исторической литературе не нахожу достаточных оснований ни принимать, ни отвергать такое предположение; равно не могу сказать, достаточно ли выяснено, когда и под какими влияниями образовались диалектические особенности, отличающие малорусское наречие как от древнего киевского, так и от великорусского. Я говорю только, что в образовании малорусского племени как ветви русского народа (курсив наш. — А. В.) принимало участие обнаружившееся и усилившееся с XIV века обратное движение к Днепру русского населения, отодвинувшегося оттуда на запад, к Карпатам и Висле, в XII–XIII веках».

Все, что мы сказали до сих пор о малороссах, есть дословная или почти дословная выписка из курса профессора Ключевского (Т. 1. С. 351–354). Мы сознательно прибегли к такому упрощенному способу изложения. Украинофильская партия не стесняется обвинять своих противников во лжи и подтасовках. Пусть она считается не со мною, а с профессором Ключевским. Есть мертвые, на которых труднее клеветать, чем на живых.

В последней фразе этой выдержки заключается полное отрицание всех теперешних вздорных утверждений украинофильской пропаганды, будто существует какой-то «украинский народ», и притом иного происхождения, чем русский.

Ключевский не счел себя вправе высказаться «решительно», когда сложилась малороссийская ветвь и когда начало слагаться малороссийское наречие. Он знал, какую цену приобретают его выводы, и не решался делать их окончательно, не имея возможности неоспоримо подкрепить в них каждое слово. Для нас, однако, нет ни малейшего сомнения, что дело обстояло именно так, как он говорит. Население, пришедшее в XII и XIII веках с Днепра в Польшу, явилось туда в качестве беженцев, несчастное и разоренное; в поисках насущного хлеба оно не могло не разойтись по чужой территории, не могло занять в иноплеменной стране иного положения, как приниженного; религиозная рознь ограждала, до известной степени, чистоту русской и польской крови, но язык русских переселенцев не мог не поддаться влиянию окружающей народности: он впитал в себя много польских слов, и произношение его, конечно, тогда и начало изменяться; так нарождалось малороссийское наречие. Пребывание в гостях у западных соседей внесло в малороссийский словарь также немало венгерских и молдаванских слов. Вернувшись на родину, потомки этой руси застали здесь потомков прежних кочевников и татар: кровь их иногда сквозит в облике малоросса, в смуглости его кожи и в его характере. Прекрасна страна, где в XIV и XV веках окончательно сложилось малороссийское племя, прекрасен

Здесь солнце светит ярко, снег лежит всего три месяца; здесь нет ни болот Полесья, ни песков Дона, ни маловодных пространств черноморских степей. Когда-то густая трава с головой укрывала тут украинского всадника от хищного взора крымского татарина; теперь тихими волнами колышется на необозримых полях тяжелый колос пшеницы или стелется широкий лист свекловичных плантаций. Великолепны дубы на Украине, ее пирамидальные тополя, и богаты плодовые сады. Все сделала природа, чтобы окружить довольством и радостью его более счастливого южного брата. И он ценит дары природы: его песня обычно сложена в радостных, мажорных тонах, и поет она про любовь и про счастье; он любит красоту и уютность жизни; поэтичны его белые мазанки, окруженные цветами; веселы и часты вечеринки в многолюдных селениях; красива одежда, дольше, чем в других частях России, устоявшая перед напором фабричного обезличивания. Прелестный юмор присущ самой природе малоросса и не покидает его ни в рассказе, ни в неожиданных, случайно на ветер брошенных замечаниях, ни в шутке над самим собой. И при всей этой веселости какой-то отпечаток медлительности и восточной неподвижности лежит на его мышлении; когда малоросс дошел до какого-либо решения, хотя бы несуразного, его не переубедишь никакими доводами логики, и недаром другие русские говорят: «Упрям, как хохол». Но это упрямство, настойчивость наряду с хорошими физическими данными делает из него одного из лучших солдат русской армии. Он отличный, осмысленный работник в поле, не жалеющий удобрения даже для своей богатейшей черной земли. Его земледельческие качества развились не только благодаря щедрой природе, но и в силу экономических и правовых причин: малороссийский крестьянин — полный собственник своей земли, тогда как великорусская масса крестьянства до последних лет (до реформы Столыпина 1907 года) изнывала под социалистическим гнетом сельской общины, уже много веков назад почти осуществившей идеал социализма — принудительное равнение по слабейшему.

Быть может, наша характеристика несколько искусственна; оно и понятно — мы старались подчеркнуть различие между двумя ветвями русского народа. В жизни различие это менее заметно; в культурном классе оно совсем исчезло. Малороссы, переселившиеся за Волгу и в Сибирь или заселившие черноморские степи совместно с великороссами, став с ними в одинаковые природные условия, постепенно теряют, хотя и медленно, свои отличительные черты; говор их, обогатив речь великоросса, понемногу уступает место общерусскому языку, и на вопрос: «Ты кто будешь?» — такой переселенец ответит то «русский», то «малоросс». Но никто еще не слыхивал в этом случае ответа: «Я украинец».

Малороссийское племя слагалось в тяжелых политических условиях. Со взятием Киева татарами (1240 год) Киевское княжество потеряло даже внешние признаки самостоятельности: на протяжении свыше ста лет нет упоминания о киевских князьях. Г-н Грушевский и тот вынужден был выразить сомнение в их существовании. В 1363 году опустевший край стал легкой добычей Литвы; в Киеве и других стольных южных городах вокняжились члены семьи Гедимина. Когда русь возвратилась в Приднепровье, она застала здесь чужую государственность, и судьба ее с тех пор (и до середины XVII века) оставалась в иноплеменных руках. С середины XVI века благожелательная литовская власть сменилась черствой властью Польши; под влиянием экономического и религиозного гнета в пассивно прозябавшем населении пробуждается народное самосознание: борьба с поляками и с католицизмом, являвшимся ему в образе «польской веры», заполняет жизнь малорусского населения на протяжении ста с лишним лет. Основные факты этой борьбы читатель найдет в дальнейшем изложении, пока же запомним один несомненный исторический факт: от начала своего зарождения и до дня, когда оно политически слилось с Московским государством, малороссийское племя никогда самостоятельным не было. История указала трем ветвям русского народа любовно сплетаться в дружном единении: иначе иноплеменник разрывает их и веками топчет безжалостной пятой.

Белорусы

Среди славянских племен, упоминаемых на первых страницах Несторовой летописи, значатся племена кривичей и дреговичей. Оба имени указывают на характер местности, в которой поселились эти племена.

Связь между племенным названием и местностью — явление, свойственное и другим Нестеровым племенам, — может служить указанием на близкое сродство этих племен: надо думать, что до расселения по Русской равнине они отдельных имен не имели; недаром летописец свидетельствует, что у всех у них был единый язык — славянский. Кривичи жили по верховьям Волги, Западной Двины и Днепра; старые города у них были Изборск, Полоцк и Смоленск. Дреговичи заселили пространство между Двиной и Припятью; важнейший город тут был Минск. Племена эти быстро слились с остальными, образовавшими русский народ, и имена их скоро исчезли со страниц летописей. Соловьев, разобрав те два-три текста, где Нестор называет эти племена, больше о них уже не говорит. Они как бы археологические древности, интересные лишь в музее, и кто бы мог думать еще три года назад, что враги России вспомнят о них для практических целей современной жизни и вынесут их оттуда для спекуляции на политической бирже.

Белорусы занимают приблизительно ту же площадь, которую занимали племена кривичей и дреговичей, и так как нет следов каких-либо массовых переселений в этих областях, то можно предполагать, что белорусы являются их потомками. Мы не станем разбираться в отличиях этой ветви русского народа и ее наречия от ветвей и наречий великороссов и малороссов, но мы хотим здесь установить с полной очевидностью, что белорусы всегда были и всегда считались частью русского народа и что земля их есть, по существу, неотъемлемая часть русской земли. И в белорусском, как и в украинском, вопросе у врагов русского единства есть могущественный союзник — я подразумеваю малую осведомленность иностранного общественного мнения в русской географии, истории и этнографии. Перечислить элементарные данные потому будет нелишне.

Точные границы расселения белорусов (а тем более Нестеровых кривичей и дреговичей) установить трудно, и будет короче и проще проследить судьбу княжеств, на которые делилась в древности вся западная полоса России — от Пскова на севере и до Киевского княжества на юге.

Псков существовал еще до призвания князей (862 год); святая Ольга, бабушка Владимира Святого, была, по преданию, родом из Пскова. Область его составляла часть Новгородской земли. Пограничное положение, борьба с эстами, а потом с Немецким орденом придали этому новгородскому пригороду особенное значение, и он постепенно добивается независимости от Новгорода; с этой целью он иногда приглашает к себе (с XIII века) литовских князей. Это обстоятельство не породило зависимости от Литвы: княжеская власть имела мало значения в вечевом Пскове. Известно, что псковский политический уклад является типичным образцом республиканского строя на Руси; он удался здесь лучше, чем на обширной Новгородской земле. Борьба с немцами и ссоры с Новгородом заставили Псков обратиться к Москве, и с 1401 года он получает князей — ставленников великого князя, через сто лет он был окончательно поглощен Москвой: в 1509 году великий князь Василий III приказал вечу не быть и вечевой колокол снять. Этнографически Псковская область была издревле русской землей, а с образованием великорусского племени вошла в великорусскую орбиту.

Полоцк считается колонией Новгорода. Еще Рюрик, раздавая города своим «мужам», отдал его одному из них. Полоцкая земля рано обособилась в отдельное княжество: Владимир Святой отдал Полоцк своему сыну Изяславу (✞1001), который и стал родоначальником самой древней из местных линий Рюриковичей. Первоначально княжество обнимало земли, заселенные кривичами, которые здесь приняли название полочан; они жили по среднему течению Западной Двины, по реке Полоти и в верховьях Березины. В XI веке Полоцкое княжество распространяется к запалу на соседние неславянские земли — на племена литовские, латышские и финские. XI и XII века — время наибольшей силы княжества: князья ведут междоусобные войны с Новгородом и с киевскими князьями. Один из внуков — Изяслава был на короткое время великим князем киевским. Киевский Мстислав, сын Мономахов, около 1127 года опустошил Полоцкую землю, сослал тамошних князей и посадил в Полоцк своего сына. Вечевое начало имело в Полоцке значительное развитие. В половине XII века полоцкие князья господствуют над всем течением Западной Двины, но в этом же веке в устье ее водворяются немцы. В XIII веке, с созданием немецкого ордена меченосцев и с зарождением литовской государственности, западная граница Полоцкой земли отодвигается к востоку и ко времени появления татар совпадает с этнографической русской границей. С распадением русской государственности Полоцкая земля постепенно переходит во власть Литвы и при Витовте (1392–1430) окончательно входит в состав Литовского государства. Полоцкая земля делилась на многие княжества, из коих важнейшие Витебское и Минское.

Витебск упоминается уже в Х веке. С 1101 года из Полоцкого княжества выделился витебский удел; он продержался без перерыва до последних лет XII века, когда вследствие внутренних усобиц перешел под власть князей смоленских. В XIII веке он опять упоминается как независимый. В первой половине XIII века подвергается нападению литовских князей; по смерти последнего витебского князя — Рюриковича — удел переходит по родству Ольгерду и поглощается Литвой.

Минск упоминается с 1066 года как принадлежащий Полоцкому княжеству; великие князья киевские, в том числе Владимир Мономах, не раз берут его во время борьбы с полоцкими князьями (например, в 1087 и 1129 годах). Стольным городом Минск стал с 1101 года; здесь прокняжили три поколения одной из полоцких ветвей. Во второй половине XII века в княжестве утверждается литовская власть. В конце XII века и начале XIII княжество разделилось на многие уделы (до четырнадцати); среди них значатся пинский, туровский и мозырский, они лежат в бассейне реки Припяти. Таким образом, мы дошли до границ Киевского княжества.

Полоцкое и Минское княжества были пограничной полосой русской земли; в тылу их лежало княжество Смоленское; когда Литва подвинулась на восток, оно стало пограничным.

Смоленская земля известна с Х века. Она лежала к востоку от Полоцкой и заходила далеко на восток, так что место, где после выросла Москва, входило в ее пределы. Правили ею посадники киевского князя, но в середине XII века она обособилась в отдельное княжество: в 1054 году Ярослав I посадил в Смоленске своего сына Всеволода. Потом здесь княжил сын Всеволода Владимир Мономах и его потомки. Они вели борьбу с полоцкими сородичами, которые хотели присоединить Смоленск к своим владениям. Водный путь между Новгородом и Киевом и между Киевом и Суздальской землей проходил через Смоленскую землю; торговля с Западом была другой причиной преуспеяния княжества. Наибольшего могущества оно достигло при внуке Владимира Мономаха Ростиславе Мстиславиче (1128–1161). С 1180 года княжество дробится на уделы. Наступает междоусобная борьба за обладание смоленским великокняжеским столом; из уделов более заметные торопецкий и вяземский (оба с начала XIII века). Во второй четверти XIII века начинаются нападения литовцев. В 1242 году татарское нашествие было отбито. Все же слава княжества увядает: постепенно утрачивается влияние на Полоцк и Новгород, прекращается связь с Киевом. В 1274 году Смоленск подчиняется татарскому хану. Около 1320 года начинается заметное влияние Литвы; княжество становится предметом раздора между Москвой и Литвой и борется то с той, то с другой. В 1395 году Витовт захватил «лестию» всех смоленских князей и посадил наместника; рязанцы заступаются за эту часть Русской земли, но в 1404-м Витовт берет Смоленск, и самостоятельность его прекращается. Пределы княжества к этому времени сократились до размеров нынешней Смоленской губернии.

На эти земли, ставшие через несколько столетий Белой Русью, издавна разлилась славянская стихия. Здесь говорили по-славянски, «а Словеньскый языкъ и Русскый одно есть», — записал еще Нестор; здесь до завоевания страны иноземной властью княжили всюду Рюриковичи; жизнь слагалась в формы, обычные для удельной Руси. Княжества боролись между собою, но то была борьба со своими же — не с прирожденным врагом, а с политическим соперником. Когда с востока надвигалась опасность для всей России, здешние Рюриковичи вели свои дружины и местные ополчения против общего врага и погибали за единую Русь и в половецких походах, и под ударами татар. Так, в первой несчастной встрече русских с татарами на далекой южной реке Калке (1224 год) дралось и смоленское ополчение. Знаменитые Мстиславы — Храбрый (✞1180) и Удалой (✞1228), — подвизавшиеся в ратном деле во всех концах Руси, были родом отсюда, из смоленских князей.

Но ближайший противник этой части руси — эсты, латыши, литва и немцы жили на западе, и сюда, на запад, обращен был здесь во все века ее главный фронт. Первоначально власть руси не выходила за этнографические пределы; с усилением русской государственности она их переходит: Ярослав Мудрый в 1030 году основывает в земле эстов город Юрьев (Дерпт); в XI же веке Полоцк начинает подчинять себе ливов; в середине следующего столетия все земли по нижнему течению Западной Двины находятся в зависимости от Полоцкого княжества; полочане владеют здесь крепостями Куконойс и Герцик; южнее под власть Полоцка переходят литовские племена, и Гродно включено в русские пределы.

С XIII века картина изменилась. В 1201 году германцы основали Ригу, на следующий год родился Ливонский орден (орден меченосцев) — орудие кровавой германизации. Постепенно продвигаясь на восток, немцы за полстолетия вытеснили русскую власть из земель латышей и эстов; они осели здесь в качестве господствующего класса и дальше не пошли. Зато далеко распространилась в глубь русской земли литовская власть.

Литовцы в этнографическом смысле — самостоятельное племя, отличное и от славян, и от германцев. Страна их — бассейн Немана; они жили здесь с давних времен своей отдельной жизнью. В XIII веке их захватила жизнь «международная»: с запада надвигался Тевтонский орден, с востока и юга — русские. Основателем Литовского государства считается Миндовг (✞1263), разбивший Тевтонский орден и державший под своей властью Вильно, Гродно и даже русский Волковыск и русский Пинск. Христианство и с ним культура шли к литовцам с востока, от русских. Миндовг был первый литовский князь, принявший крещение. После его смерти в Литве идет борьба литовской (языческой) и русской (христианской) партий. Около 1290 года утверждается литовская династия, известная позднее под именем Гедиминовичей. При Гедимине (1316–1341) княжество крепнет: новый натиск ливонского ордена остановлен; княжества Минское, Пинское и некоторые части соседних земель переходят под власть Гедимина. Две трети территории Литвы состоят из русских земель; русские играют при нем в Вильне главную роль; он титулуется «великий князь Литовский, Жмудский и Русский». По смерти Гедимина немцы, пользуясь разделением Литвы между несколькими (восемью) наследниками, возобновляют натиск, на этот раз в союзе с Польшей; но Ольгерд (✞1377), сын Гедимина, одолевает орден. Все помыслы Ольгерда, христианина, дважды женатого на русской (сперва на княжне витебской, потом на тверской), направлены в сторону русских земель: он стремится влиять на дела Новгорода, Пскова, хочет владеть Тверью, для чего совершает походы на Москву, но неудачно. Около 1360 года он присоединяет русские княжества Брянское, Черниговское, Северское, овладевает Подолией и, наконец, в 1363 году — Киевом.

Так в течение одного столетия (с середины XIII до середины XIV века) Литовско-Русское государство, протянувшись широкой полосой с севера от Двины на юг за Киев, объединило в себе все западные русские княжества, весь бассейн правых притоков Днепра; еще через полстолетия оно поглотило и Смоленск. Начало этого процесса совпало с ослаблением Руси от татарского погрома; быстрое развитие его было облегчено рядом причин. Вспомним, что могущество Галицкого княжества померкло уже сто лет ранее (со смерти князя-короля Даниила в 1264 году), что Московское государство при жизни Ольгерда было еще слабым княжеством, границы которого на запад представляли собой полукруг, отстоявший от Москвы всего на сто верст, что процесс сложения великорусского племени далеко не был закончен, наконец, что подчинение Литве освобождало князей опустошенных княжеств Западной и Южной России от татарского гнета, — и нам станет понятен успех Ольгерда.

Была еще причина, почему Литва встретила столь слабое сопротивление: Литовское государство с самого своего возникновения находилось под политическим и культурным русским влиянием; русский язык был официальным его языком; семья Гедиминовичей, роднившаяся с Рюриковичами, обрусела — они были русскими же князьями, только новой, литовской династии; церковная жизнь получала направление из Москвы; в подчинившихся Литве княжествах литовская власть не нарушала ни политического строя, ни народного уклада. Уже к концу XIV века Литва и по составу населения, и по складу жизни представляла собой более русское, чем литовское, княжество; в науке оно известно под именем Русско-Литовского государства. Казалось, центр тяжести русской государственной жизни не знал, где остановиться — в Москве или в Вильне; начался долгий поединок за это господство; он длился два века. Сильные московские государи Иван III (1462–1505) и Василий III (1505–1533) начинают отбирать от Литвы русские области и заявляют притязания на все русское, что принадлежало Литве. В середине XIV века, в 60-х годах, войска Ивана Грозного (1533–1584) взяли Полоцк и хозяйничали в Литве. Но здесь против Москвы стала и Польша: соединенным их силам Москве пришлось уступить.

Мы проследили политическую судьбу белорусской части русского населения до конца XIII столетия, но еще не встретились с воздействием на нее Польши. Оно и понятно: в северной части Белоруссии между западной границей русской народности и восточной этнографической гранью Польши лежала третья народность — литовская, отличная и от русской, и от польской; она раздвигала их на 150–400 верст. Польская народность распространялась на восток приблизительно до меридиана Люблина. К югу от параллели Минска и Могилева границы обоих народов, русского и польского, соприкасались; но даже и здесь, на белорусском юге, встреча их могла произойти только после того, как литовская государственность была поглощена польской.

В 1386 году великий князь литовский Ягайло (сын Ольгерда) женился на польской королеве Ядвиге и принял католичество. С этого времени в Вильне прочно водворяется польское и католическое влияние и на демократическую литовско-русскую почву постепенно переносятся польские государственные понятия. В XV веке создается класс вельмож, одаряемый широкими привилегиями; магнаты заседают в сеймах, сосредоточивают в своих руках пожизненные должности по польскому образцу и наделяются огромными площадями земли; начинает образовываться мелкий дворянский класс — шляхта; среди крестьянства все шире распространяется холопство, помещикам дается право вотчинного суда над крестьянами, и к началу XIV столетия (то есть веком ранее, чем в Московской Руси) крепостное право укладывается в определенные формы. Все привилегии первоначально даются только католикам; распространение их на православных достигается путем упорной борьбы. Польские нововведения встречают противодействие в литовском и русском национальном чувстве; некоторые из литовских великих князей (как Витовт и его брат Свидригайло) стремятся отстоять независимость Литвы. Витовт достиг почти полной независимости; он должен был короноваться королем, но высланная папой корона была послана через Польшу и до Вильны никогда не дошла. Стремление к независимости находит опору в классе вельмож, которые, заполучив себе права на польский лад, вовсе не желали, чтобы и мелкое дворянство усиливалось подобно польской шляхте. За независимость стояла, конечно, и крестьянская масса, которой не могло быть по душе ни насильственное окатоличивание, ни сословный польский строй, ведший к крепостной зависимости. Русское влияние и самосознание были весьма сильны: русский язык признавался официальным языком еще по статуту 1566 года. На нем, а именно на белорусском его наречии, создавалось литовское законодательство, на нем же писались литовские летописи и издавалась Библия.

Но как бы то ни было, польское влияние одолело. Ряд сеймов XV века закрепил политическое соединение обеих стран; оба престола остались в семье Ягеллонов, и с середины XV века власть обоих монархов почти без перерыва совмещалась в одном лице. Русско-Литовское государство постепенно превратилось в Польско-Литовское, а в 1569 году личная уния Польши и Литвы перешла в реальную. С этого времени судьба большей части белорусского племени находится в руках польской государственной власти.

Поединок Москвы с Литвой сменился борьбой с Польшей; борьба стала ожесточеннее; теперь дело шло не о первенстве — дрались не на жизнь, а на смерть.

Когда в конце XVI столетия, со смертью последнего царя Рюриковича, исчезла в Москве прирожденная власть и Россия, как в наши дни, очутилась на краю гибели, поляки думали, что единоборство навеки закончилось их торжеством — казалось, в Москве царем сядет польский король. Но лишь только Московское государство оправилось от смуты, оно при первых Романовых возобновило старую борьбу за русские, подчиненные Польше земли, и ослабевшая Польша стала уступать их Москве. При Петре Великом ясно политическое преобладание России над Польшей, но историческая задача освобождения подъяремной Руси еще не кончена: она передана XVIII веку и осуществлена (хотя и не полностью) лишь путем «трех разделов» Польши.

В Западной Европе весьма распространено представление, будто при трех разделах Польши Россия посягнула на независимость части польского народа. Достаточно открыть любой исторический атлас, чтобы убедиться, что ни одного клочка действительно польской земли мы тогда не приобрели. При дележе Польского государства Россия освободила исконные русские земли (кроме Галиции, которая перешла к Австрии) и заменила польское иноземное господство над нерусскими землями (над Курляндией и собственно Литвой) господством русским. Грех овладения частью польской земли и польского народа совершен Россией не при трех разделах, а в 1815 году на Венском конгрессе, где соучастницей в преступлении была (за исключением Франции) вся Европа.

Это краткое бесхитростное перечисление главных исторических событий, определивших судьбы Белоруссии, вполне достаточно, чтобы сделать следующие обобщения.

Часть русского народа в век ослабления русского единства подпала под власть народа литовского; благодаря высшей культуре она приобрела в Литве господствующее положение, образовала с ней одно государство, но сознания народности не потеряла. По мере роста Москвы пограничные русские области Литвы, частью по собственному почину, переходят под власть московского великого князя. Соревнование Вильны и Москвы клонилось к торжеству последней, но тут явилось на сцену новое действующее лицо — польский империализм, и естественный ход событий — национальное объединение русского народа — остановился. Белорусы оказались под властью поляков. Не оружие, не заселение, не торговля отдали судьбу белорусов в руки Польши: tu, felux… Polonia, nube! Трудно найти в истории другой династический брак, который был бы столь богат последствиями, как устроенный польскими магнатами брак Ядвиги с Ягайло. Польша получила Литву, а с нею и часть России, как бы в приданое; оставалось только выждать время и потом вступить во владение этим приданым. Фактически во владение вступили с середины XV века, со времени личной унии, а выполнение всех формальностей закончили в 1569 году.

Вместо самодержавного и демократического строя русского государства на Белую Русь распространился олигархический и сословный строй Польши. Крепостная зависимость от иноплеменных панов отразилась невыгодно на характере населения, наиболее забитого и приниженного во всем русском народе. Но нас интересует здесь не характер владения, а вопрос самого права владения. Нам важно отметить полное отсутствие национальных оснований для господства Польши над Белой Русью: это господство было порождением империализма, осуществлялось во имя его и могло бы возродиться ныне не иначе как во имя него же.

В наши дни империализм не в моде (по крайней мере, на словах), и, чтобы оправдать свои вожделения на исконно русские земли, польским шовинистам ничего не остается, как придумать ложный этнографический довод. И вот они заверяют иностранную публику, что белорусы не русские, а «белые ruteni». Но мы уже видели, что rutenus есть не что иное, как искажение слова «русин» и, следовательно, синоним слова «русский»; мы говорили, что оно применялось по-латыни ко всем частям России. Так, Волга названа (в 1556 году) «Volga rutenica». Больше того, есть документы, именующие правительство Петра Великого и даже императрицы Анны Иоанновны (✞1740) правительством rutenorum. С такой искаженной транскрипцией мы встречаемся во многих именах, но нельзя же из-за этого уверять, что в городе Кота одно предместье называется Рим. Называйте немцев немцами, швабами, tedeschi, allemands или germans — вы их этим на пять частей не поделите, и они останутся тем, что в действительности есть, — одним народом, и имя ему — единственное действительное имя — Deutsche. Придумывайте нам имена украинцев или рутенов, мы все же останемся тем, что мы есть, — русскими.

Я искренно желаю братскому польскому народу благополучного существования — но в его национальных пределах. Для меня Варшава и под русской властью была всегда польским городом; но я не могу иметь двух мер, и потому Минск или Полоцк, хотя бы охваченные польской границей, всегда будут для меня городами русскими. Мы согрешили против вас на Венском конгрессе, взяв часть вашего народа под свою опеку; но для нас были смягчающие вину обстоятельства: вы были из числа двенадцати языков, только что вторгшихся перед тем в самое сердце России. А русский император дал вам в Вене широкую автономию и либеральнейшую по тому времени конституцию. Тогда мы были врагами, а ныне вы посягаете на целость того народа, который первый словами манифеста великого князя Николая Николаевича провозгласил ваше единство и вашу свободу и декларацией Временного правительства — вашу независимость. Вы пользуетесь часом наших неслыханных мук, чтобы расчленить тот народ, который только что целый год заливал потоком своей крови вашу землю, отстаивая каждую пядь ее от вашего главного, прирожденного врага. Сто лет назад судьбу государств вершили короли и десяток вельмож; ныне вся демократия несет ответ за ложные шаги. То было время, когда считалось, что дипломатические ножницы вольны выкраивать из безличной народной массы какие угодно узоры и что народам не полагается испытывать боли от этой операции. А ныне на весь мир громогласно провозглашены права национальностей как незыблемый принцип справедливости; теперь каждый из вас знает, что вы нарушаете ее. Ваш грех тяжелее: вы совершаете его в полном сознании; берегитесь, не стал бы он для вас грехом смертным.

***

Дерево русского народа растет более тысячи лет. Корни его — это те славянские племена, которые пришли на нашу равнину в дорюриковскую эпоху. Они были между собою в ближайшем родстве и, естественно, дали единый ствол, вполне однородный, в котором не отличить, какие частицы привнесены каким корнем. Так росло оно четыре или шесть веков, когда в XIII веке ураган расколол этот ствол на три части. Дерево захирело. Отколовшимся частям пришлось зажить отдельной жизнью, но они крепко сидели на общем корню, и взаимное тяготение не покидало их. Одна из трех ветвей, более сильная, на большем просторе оправилась раньше и покрыла своей тенью своих сестер; другая, после трехсот лет страданий, измученная, сама потянулась к ней, и та поддержала ее и притянула; третья бессильно ждала в неволе и дождалась — и ее наконец охватила могучая листва обеих сестер. И срослись вновь три ветви так прочно, что почти не видно было черты их срастания.

В наш век завелся в дереве злой червь и оплели его паразиты, те самые, что не жалеют ныне ни одного дерева в роще. А тут налетел второй ураган, пуще прежнего, и стал безжалостно гнуть и трепать больного исполина. Застонал, заметался… Увидали это и недруги, и иные из наших друзей, и потянулись жадные и завистливые руки к нему, чтобы вновь расщепать его… Оставьте! Корень глубок и могуч — не удастся.

Кто прочтет эту главу, заметит, что в нашей метафоре каждое слово основано на исторических фактах и датах, что она точно передает сущность этнографического процесса нашего триединого народа.

Теперь перейдем к территориальной стороне украинофильских вожделений.

 

7. Кому принадлежат черноморские степи?

Россия и Азия

У Руси киевского периода был на востоке и на юге грозный враг — степь, вековая арена азиатских хищников.

Азия с незапамятной древности от времени до времени высылала из своих недр племена диких кочевников. Они входили широкими воротами между Уралом и Каспийским морем, собирались где-то в степях нижней Волги и вдруг, как гонимая ураганом саранча, неслись на запад по черноморским степям через нижний Дон, Днепр и Днестр, через Карпаты и Дунай разрушать и обновлять обветшалое наследие римской государственности. Так пронеслись в V веке гунны, сметя в днепровском бассейне готское государство Германриха; вслед за ними прошли болгары, оставив часть своего племени навсегда на средней Волге; через сто лет после гуннов прокатилась волна аваров, захлестнула передовые восточные славянские племена в Приднепровье и встревожила с насиженных мест в Карпатах остальных их сородичей; тогда, в VI веке, началось усиленное расселение славянских племен с Карпат на юг, восток и север. Век, когда зарождалась русская земля, был временем сравнительного затишья в степи — не было бури, но волны катились непрестанно: хазары (в IX и Х веках), печенеги (в Х и XI веках), половцы (в XI, XII и XIII веках) триста лет беспрерывным прибоем тревожат Киевскую Русь, не дают ей отойти от Днепра на восток, не дают спуститься до Черного моря. Юной Руси, передовому бастиону культурной христианской Европы, пришлось оказать ей тогда великую услугу: отбивая, сдерживая, поглощая кочевые племена, она ограждала левый фланг крестоносной Европы. Запад тогда не знал, да и теперь не вспоминает, этой услуги; но России она обошлась в дорогую цену, особенно России Южной, принимавшей на себя главные удары все новых волн.

Были и другие причины ослабления Руси в XII веке, причины внутреннего порядка: междоусобная борьба Рюриковичей, о которой мы говорили выше, и недочеты социального строя, вопрос о которых стоит в стороне от нашей темы. Не выдержал неокрепший организм этого двойного испытания — стали люди уходить из неспокойных мест, началось (с конца XII века) запустение Киевской Руси, началось перенесение центра тяжести государственной жизни на север — в леса, вдаль от опасной степи, туда, где зарождалось Московское княжество. И когда в XIII веке из степи налетел девятый вал, нагрянуло татарское нашествие (1224 и 1239 годы), юг был сломлен; Киев после храброй защиты взят и сожжен (1240 год). В 1246 году францисканец Plano Carpini проезжал на Волгу проповедовать слово Христово татарам; на пути из Владимира-Волынского к Киеву и далее он почти не встречал русских людей — зато видел в полях бесчисленное множество костей и черепов.

Это был трагический час перелома в русской истории. Жизнь замирала на Днепре, но семя ее было переброшено на северо-восток и здесь, в сравнительном укрытии, медленно прорастало: упорно, тяжкими усилиями поднимала голову Москва.

Читатель заметит, насколько эти факты противоречат обычному западному представлению о России как об азиатской силе, грозящей Европе: не угроза ей, а охрана ее от Азии — вот роль России сквозь всю ее историю.

Но нас интересует теперь другой вывод из изложенного: нам интересно очертание восточной и южной границы Руси или, вернее, восточного ее фронта ко времени татарского нашествия.

Покинув в VI веке Карпаты, утвердившись в IX веке на великом водном пути (Новгород — Киев), славянские племена, составившие русский народ, не остановили своего стремления на восток, но стремление это встретило на различных частях фронта различную степень сопротивления. На севере движение затрудняла лишь природа, и русские здесь продвинулись на восток далеко, за Вятку; в Центральной России, на средней Волге, путь Руси был прегражден болгарским государством (будущим царством Казанским) — здесь Россия ко времени нашествия татар успела лишь достигнуть устья Оки и укрепиться на нем, построив Нижний Новгород (1221 год); наконец, на юге силы Азии имели перевес, и Россия едва удержалась на Днепре. Соответственно этому граница начиналась на севере восточнее Вятки, шла на Нижний, охватывала Рязанское княжество, Орловскую землю и княжество Курское и вдоль реки Сулы подходила к Днепру; против киевского участка его она отстояла от Днепра лишь на 100–200 верст; у реки Роси, правого днепровского притока, впадающего всего в 150 верстах южнее Киева, граница пересекала Днепр и шла под прямым углом по Роси и далее к южной грани Буковины.

Такое очертание границы доказывает, что пространство позднейшей Европейской России делилось в древности не по параллели (как разделили его германо-большевики в Брест-Литовске), а в направлении с северо-востока на юго-запад; северо-западная часть — это Россия (Европа), юго-восточная — это «степь» (Азия). Непрестанная борьба этих двух частей составляет одно из основных явлений русской истории. Тысячелетний процесс отодвигания юго-восточной границы закончился только в эпоху империи — закреплением Азова за Россией в 1736 году и занятием черноморского побережья при Екатерине Великой.

Если теперь посмотрим на карту германской Украины, то увидим, что почти все пространство былой азиатской степи, лежащее к западу от Дона и до границы Румынии, включено творцами брест-литовского договора в пределы Украины. Невольно является предположение, что степь эта в эпоху, позднейшую рассмотренной нами, была отвоевана от татар украинским казачеством, что заселили ее только малороссы и что центром, где созрела мысль утверждения России на берегах Черного моря, был Киев. Предположение совершенно ошибочное. Только северо-западный угол этого пространства, прилегающий к левому берегу Днепра (то есть губерния Полтавская, соседняя часть Харьковской и юго-западная часть Курской губернии), был приобретен, если можно так выразиться, из Киева; участок этот образовал в XVI и XVII веках Левобережную Украину. Вся остальная площадь присоединена к России усилиями Москвы и Петербурга.

Завоевание степи. Роль Москвы

В 1239–1241 годах татары Батыя разграбили и пожгли Суздальскую землю и Западную Россию, проникли в Литву, где разорили Гродно, огнем и мечом прошли насквозь всю многострадальную Южную Русь, вторглись в Польшу, Силезию, Моравию, Венгрию, всюду нанося поражения, и опустошили Трансильванию. Но судьба спасла Западную Европу: в далекой Монголии скончался верховный хан, и Батый повернул назад, в волжские степи. В степи образовались монгольские государства: Ногайская Орда — к западу от Днепра, Орда Золотая и другие — в степях Дона и Волги.

Бессильная, раздробленная, обезглавленная лежала истощенная Россия у ног победителя. Природа не дала ей в помощь для ограды с юга ни гор, ни рек, ни даже камня, чтобы создавать себе укрепления. XIII и XIV века были веками уныния, духовного и физического оскудения. Но в народной глубине все же текли струи возрождения, и в 1380 году желанный день настал.

8 сентября 1380 года объединенные силы русских князей под главенством московского великого князя разбили на Куликовом поле (в пределах нынешней Тульской губернии) многочисленные полчища татарского царя Мамая. Куликовская битва — поворотная грань в истории монгольского ига: отныне перевес сил склоняется на сторону России. Победа эта — дело рук северной России, сумевшей за сто пятьдесят лет, протекших с татарского нашествия, окрепнуть и объединиться вокруг юной Москвы. Юг России в этой борьбе не участвовал: он находился под иноземным господством татар, Литвы и Польши.

Ровно через сто лет, в 1480 году, великий князь московский разрывает в присутствии послов татарского хана его грамоту. Этим актом татарское иго официально объявлено свергнутым. В 1552 году Иван Грозный берет Казань, в 1554-м — Астрахань: две главные монгольские державы разрушены — и вся Волга в московских руках. По-видимому, еще в XV веке приток азиатских сил с востока прекратился. Но Азия нашла иной путь и наступает теперь с юга, из Константинополя. Турки овладевают древними греческими и генуэзскими колониями черноморского и азовского побережий и (в 1475 году) Крымом; крымские татары становятся авангардом Турции. Крым тех времен был разбойничьим гнездом: в течение всего XVI века из года в год его конница, к которой по пути присоединяются кочевники со всей степи, врывается в пограничные русские земли, грабит и жжет селения, ловит мирных людей, разбросанных по полям во время работ, похищает женщин и детей; Кафа, нынешняя Феодосия, становится рынком сбыта русских, польских и литовских женщин в страны Черного и Средиземного морей. Ежегодные столкновения Москвы с крымцами принимают временами размеры большой войны. В 1556 году московский отряд спустился по Днепру, разбил при его устье турко-татар и взял турецкий острог Очаков; в 1559 году московское войско тем же путем выплыло в море, впервые вторглось в Крым и опустошило его. В 1571 и 1572 годах хан крымский дважды нападает на Москву с полчищами в 120 000 человек. Но нам важно лишь отметить постепенное отодвигание московской границы на юг.

Для ограждения своих южных пределов Московское государство создает оборонительные линии. Около 1500 года главная линия системы шла по нижней Оке до Рязани, сворачивала на Тулу и кончалась близ верхнего течения Оки (где уже начиналась территория Литвы); в ближайшем к Москве участке эта линия отстояла от нее всего только верст на сто пятьдесят — так еще мал был размах неокрепшей Москвы. Но лет через шестьдесят, в царствование Ивана Грозного, создается вторая линия, верст на сто пятьдесят южнее первой; она проходит через Орел. Наконец, на исходе XVI века возникает третья линия, много южнее; она состоит из группы укрепленных городов; самые южные из них (Белгород и Валуйки) находятся на южной окраине нынешней Курской и Воронежской губерний, так что около 1600 года московская оборонительная линия подошла почти вплотную к местам, где начинались татарские кочевья.

Это строительство новых городов и укрепление существующих продолжается в XVII веке; к середине его, еще до соединения с Малороссией (1654 год) Москва владеет Харьковом и другими, более южными поселениями.

Южнее всего власть Московского государства проникла по Дону. Здесь донские казаки в 1637 году взяли у турок Азов. Казачество донское никогда не теряло связи с Москвой; сознавая свое бессилие удержать завоевание против могущественной Турции, донцы просили московского царя взять город под свою высокую руку; царь Михаил Федорович созвал ad hos Земский собор (1642 год). Собор выразил готовность исполнить царскую волю, но указал на тяжелое внутреннее положение страны, и царь не решился рисковать войной с Турцией; казаки обиделись и покинули город. Лишь Петр Великий вновь взял его (в 1696 году) при помощи созданной им азовской флотилии, и только в 1736 году Азов, еще раз взятый русскими войсками, вошел навсегда в русские пределы.

На [карте] отметьте на реке Сейме точку верстах в ста пятидесяти от Курска, ниже по течению; отсюда проведите дугу так, чтобы она, огибая Харьков, прошла верст на пятьдесят западнее него; потом ведите черту на юго-восток, к Донецкому угольному бассейну, и далее на восток — к Дону, наконец, спуститесь по Дону. Все, что останется севернее проведенной вами линии, составит площадь, отвоеванную от «степи» Москвой: это те приобретения, которые Московская Русь оставила здесь в наследство Российской империи (1721 год).

Черноморского берега Москва приобрести оказалась не в силах, и это понятно: ведь одновременно с беспрерывной борьбой с азиатской «степью» Московская Русь была вынуждена вести на европейском фронте тяжелую борьбу с могущественными соседями: со Швецией и Ливонией — за восточные берега Балтийского моря, с Литвой и Польшей — за порабощенную Западную Русь. За сто три года, с 1492 по 1595-й, было три войны со Швецией и семь войн с Литвой-Польшей и Ливонией; эти войны поглотили не менее пятидесяти лет; следовательно, на западе мы круглым счетом год воевали и год отдыхали.

Чтобы выдержать эту борьбу за существование, потребовалось необычайное напряжение народных сил, потребовалось порабощение интересов и прав личности государственным всемогуществом и создание тяжелого, но для того времени спасительного московского самодержавия. Вряд ли есть государство, рост которого дался ценой более тягостной вековой международной борьбы, чем рост государства Московского.

Посмотрим теперь, что сделала для проникновения в татарские степи западная Русь.

Роль Левобережной Украйны

«Киев, поднимаясь после татарского разгрома, увидел себя пограничным степным городком чуждого государства» (Литовского). Переяславское княжество, в былое время прикрывавшее его с востока от степи, после монгольского нашествия перестало существовать; опустела также южная часть княжества Черниговского. Имена древних городов, лежавших между Днепром и Сулой, исчезают со страниц летописей на несколько столетий, а то место, где когда-то стоял Курск, с конца XII века порастает лесом.

Господство Литвы переносилось западной и Южной Русью легко. Мы уже знаем, что в подчиненных Литве русских княжествах литовская власть не нарушала народной жизни; как быт, как уклад, она продолжала в киевской земле быть русской, но направление государственной жизни исходило из Вильны.

Под охраной литовской государственности и московских успехов в борьбе со «степью» русский народ — но теперь уже под именем малороссов — начинает возвращаться из-за Днепра и вновь медленно заселяет покинутые им в скорбные годы земли между Днепром, Сеймом и Ворсклой. С 1430 года в документах уже упоминается город Полтава. Но Крымские татары еще сильны, и в 1482 году хан их, Менгли-Гирей, опустошает всю Левобережную Украину. Набеги крымцев ослабевают лишь с начала XVI века; жизнь в крае становится более безопасной; с севера возвращаются семьи беженцев, ушедших при нашествии Менгли-Гирея; навстречу этому заселению, из степи, идет колонизация туранцев, сменяющих свою кочевую жизнь в степи на оседлую в Украине; из-за Днестра приходят валахи. И все же заселение страны происходило за время господства Литвы так медленно, что самая южная литовская оборонительная линия пересекала Днепр у Черкасс, севернее устья Сулы, и не ограждала даже Посулья.

В общем выводе можно считать, что в середине XVI века Киевская Русь — украйна Литовского государства — достигла вновь тех самых границ, которые независимая Киевская Русь заполняла в эпоху своего расцвета при Ярославе Мудром (1019–1054). Дальнейших земельных приобретений Украйна не сделала: малороссы, уходившие далее на восток, вступали уже на московскую территорию, и притом не в качестве завоевателей, а как беглецы, спасавшиеся от польского владычества под крыло московского орла.

Продвижение населения в степь и набеги крымцев породили в XV веке, в целях обороны, малороссийское (украинское) казачество. С XVI века казаки сами начали переходить в наступление против татар; но эта борьба не привела к территориальным приобретениям восточнее долины реки Ворсклы: со второй половины XVI века главное внимание казачества обращается совершенно в иную сторону.

Мы видели, что с 1569 года, после полного слияния Польши и Литвы (или, точнее, после поглощения литовской государственности польскою), Польша стала наследницей всех литовских земель. Киевское Приднепровье не избегло общей участи: с этого года до 1654-го, в течение восьмидесяти пяти лет, Левобережная Украйна находится под властью Польши.

Заселение Украины после 1569 года принимает характер планомерной колонизации; огромные пространства раздаются польским магнатам, которые заселяют их выходцами из более западных частей древней России. Сперва колонизация происходит в пределах Правобережной Украины, с конца XVI века переходит на левый берег, но в глубь степи не проникает. Король Стефан Баторий основывает город Батурин (1575 год), он лежит западнее линии Сулы; еще в XVII веке польская семья князей Вишневецких, коим принадлежала почти вся нынешняя Полтавская губерния, принимает меры к заселению Посулья. Польское правительство озабочено не тем, чтобы колонизация проникла в глубь степи, а тем, чтобы всемерно удержать малороссийский вольный люд от такого проникновения. Ведь заселение связано с борьбой против крымцев, а набеги казаков вызывают не только ответные походы татар, но и угрозы со стороны Порты; беду натворят — «нашкодят» — украинские казаки, а отвечает за них польский король. Отсюда постоянное стремление правительства ограничить число малороссийских казаков.

Польское влияние, а затем господство, было не из легкопереносимых. Внесение начала сословности, раздача земель польской шляхте, введение крепостного права, ограничение численности казаков, обращение всех, кто сверх этого числа, в крепостных — все это вызывает враждебное настроение казачества. С конца XVI века начинается ряд восстаний. Отношения осложняются религиозной распрей. Тяжелая духовная болезнь России и всех славянских государств — смешение начал национального и религиозного — глубоко гнездится даже в католической Польше: для Польши распространять католичество означает полонизировать, и обратно: тот не настоящий поляк, кто не католик, и притом не латинянин. Совпадение национальной, классовой и религиозной вражды придало борьбе крайнее ожесточение; она длится почти целое столетие — упорная, тяжелая. Со стороны Польши (выражаясь современным языком) — империализм, со стороны казаков — борьба за демократическую свободу; с обеих сторон — победы и поражения, нетерпимость и жестокость. Временами успешные военные действия казаков перекидываются на Правобережную Украину, но автономии казаки добиться не в силах. Даже когда при гетмане Богдане Хмельницком восстание превращается в общие народное движение и охватывает в 1648 году все малороссийское население, успех его, несмотря на ряд первоначальных побед, не принудит к желанной цели. Помощь угнетенным братьям приходит со стороны Московского государства, и в 1654 году Левобережная Украина добровольно признает власть царя и тем освобождается наконец из-под трехсотлетнего иноземного господства.

Поглощенное борьбой за независимость, малороссийское казачество часто вынуждено прибегать к помощи крымцев против поляков и, естественно, лишено возможности помышлять о каких-либо территориальных приобретениях в степи.

Правобережная Украина

Перейдем на правый берег Днепра. Мы можем быть кратки: говорить о каком-либо самостоятельном распространении здесь малороссов к югу не приходится. Правобережная Украина — польская провинция, и следить за изменением ее границ значило бы излагать ход территориального роста или ущерба польской государственности в зависимости от успехов или неудач польского оружия. В XV–XVII веках Польша делит с Россией честь обороны Европы от Азии. Буковина, Молдавия, Подолия, Волынь и отчасти Украйна становятся постоянным театром польско-турецких войн. Не будем разбираться в этом лабиринте войн и мирных договоров: это слишком бы удлинило наш рассказ. При удаче польские войска приближались к Черному морю (например, в 1497 году поляки совершают поход к Аккерману), а турецкие войска доходили до Сандомира, Кракова (1498 год) и Львова (1672 год). Но владеет прибрежной степью неизменно Турция. Она же с конца XV века овладевает Молдавией и нынешней Бессарабией, так что и вся западная часть степи — прочно в азиатских руках.

Под прикрытием литовской и польской государственности границы Украины продвинулись южнее реки Роси верст на сто пятьдесят по Бугу и на пятьдесят по Днепру.

Правобережная Украина, как мы видели, принимала участие в восстаниях левобережных казаков, но тщетно; Москва же оказалась не в силах освободить всю Малороссию. На правом берегу только Киев с окрестностями отошел к Москве (1667 год), вся прочая правая Украина осталась в руках; поляков; судьба ее переменчива в зависимости от хода войн между Турцией, Польшей и Москвой. В 1665 году гетман правобережных казаков Дорошенко отдастся под власть Турции; в 1667-м он вновь подчиняется Польше; в 1672-м, по мирному договору, Польша вынуждена отдать Правобережную Украину и Подолию под верховенство Турции, причем Дорошенко признан пленником султана; в 1675-м Иоанн Собесский вновь овладевает Подолией и Украиной; по миру 1676 года одна треть последней остается за казаками под главенством Турции, остальная часть ее опять подчинена Польше. Москва не забывает Украины; по мирному договору 1681 года между Турцией и Москвой Правобережная Украина признана ничьей, то есть как бы самостоятельной; но через два года Польша вновь подчиняет ее еще на сто с лишним лет. Только второй раздел Польши (1793 год) освободил эту часть русской земли от иноземного владычества.

Запорожцы

Мы проследили положение северной границы степи к середине XVII века, то есть ко времени присоединения Малороссии к Московскому государству. Граница начиналась у Днестра, верстах в двухстах от берега моря, пересекала Буг на таком же расстоянии от устья его и упиралась в Днепр выше устья Ворсклы; на левом берегу Днепра она выгибалась дугой на север, вновь спускалась южнее Харькова и шла далее к нижнему Дону. Этнографически это была граница русского народа, политически западная половина составляла границу Польского королевства, восточная — границу царства Московского. Параллельно этой линии, верстах в ста-двухстах южнее ее, от Буга до Дона тянулась граница азиатских государств: от нижнего Буга до нижнего Днепра шла граница Оттоманской империи, от нижнего Днепра до нижнего Дона — граница Крымского ханства.

Между этими двумя параллельными границами оставалось обширное степное пространство, почти не заселенное, как бы res nullius. Здесь кочевали ничтожные остатки прежних, когда-то страшных нам туранских народов; они все как бы не решались примкнуть к тому или иному из соседних государств и предпочитали гулять на свободе в полупустынной степи. С запада эта часть была ограничена по Бугу Оттоманской империей, с востока — землями донцов.

Тот участок нижнего Днепра, где он у Екатеринослава поворачивает резко на юг и течет в этом направлении на протяжении около ста верст, приходится как раз в центре указанного бесхозного пространства. На этом стоверстном участке находятся пороги, а ниже их, в том месте, где река вновь принимает иное, юго-западное направление, лежат среди камышовых зарослей острова, в те времена они были покрыты лесом. Это было прекрасное место для наблюдения за степью, для предупреждения о нападении татар, и на островах этих с конца XV века малороссийские казаки держали сторожевой пост. Здесь — охота, рыбный промысел; здесь — свободно: ни властей предержащих, ни помещиков, ни законов, ни судов. Сюда бегут все не ужившиеся в тяжелых правовых и экономических условиях тогдашней государственной жизни, бегут неудачники и лихие искатели приключений. В последней четверти XVI столетия на главном острове имеется уже постоянный пост, а летом собираются более значительные казачьи силы для совершения набегов в степь, на крымские и турецкие владения. После перехода Украины под власть Польши число бегущих в Запорожье быстро возрастает. Тут слагается самостоятельное казачество, вовсе не признающее польской власти. Оно выливается в форму своеобразной республиканской общины и выражает собой как бы протест против новых порядков — против крепостного права и мер, ограничивавших свободный рост казачества, — и в то же время является средством борьбы против турко-татар. Не станем излагать строй этой странной республики, полноправным «гражданином» которой мог стать холостяк любой национальности, лишь бы умел прочесть православный Символ веры. Нас интересует роль запорожцев в деле овладения «степью».

Одинаково лихие на коне и в ладье, казаки с конца XVI столетия совершают набеги на турецкое черноморское побережье; овладевают Очаковом (1585 год), нападают на Варну (1605 год), где разбивают турецкий флот; в 1613-м берут Синоп, в 1616-м — Трапезунд, где опять разбивают турецкую флотилию; в 1607-м налетают на Очаков и Перекоп; в 1612-м — на Кафу (Феодосию). Но это только набеги: набегут, награбят, освободят пленников, подожгут и исчезнут. Установить какое-нибудь длительное господство над тем местом, где они развернули свою удаль, они не в силах, и понятно: это лишь горсть храбрецов. В 1594 году их всего 1300 человек, и во всю позднейшую историю запорожского казачества численность его не превосходит 13 000. Не будем также преувеличивать их идейного значения в смысле борьбы с азиатской силой. С крымскими татарами они то враги, то союзники против поляков.

Все с той же целью избежать осложнений с Крымом и Турцией польское правительство принимает ряд мер (первая четверть XVII века), чтобы препятствовать уходу людей в Запорожье: оно строит крепость Кодак на Днепре выше порогов, чтобы отрезать запорожцев от остальных казаков (1635 год), и мешает казакам выходить в Черное море; но Кодак в том же году взят и разорен. Польша не в силах совладать с запорожцами: слишком уж далеко до них. За порогами происходит то же явление, какое мы отметили в развитии украинского казачества: с усилением польского господства ослабевает борьба со «степью» и все силы казачества обращаются против поляков. Запорожцы участвуют во всех восстаниях против Польши; на их островах создается идейный центр этой борьбы. В период между 1625–1650 годами здесь обдумываются и организуются восстания малороссийского казачества. В 1654 году запорожцы признали, наравне со всей Малороссией, власть московского царя. При этом та часть степи, где запорожцы в силу своих набегов являлись как бы фактическими хозяевами, перешла под московское господство; расширенная победами империи до морских берегов, она составила в XVIII столетии так называемую Новороссию.

Новороссия

После перехода под власть Москвы центральная часть степи оставалась почти незаселенной еще около ста лет. Граничащие государства не решались заселять свои окраины из опасения, что соседи заселят свои; так, русско-турецкий договор 1681 года постановил, что местность между Бугом и Днепром должна в течение двадцати лет оставаться впусте. В середине XVII века образуются первые поселки из малороссийских казаков и беглецов из остальных частей России; поднимается впервые тучная целина степи. Петербургское правительство охотно допускает сюда всех желающих: приходят сербские поселенцы из Австрии, болгары, волохи и др. Закладывается начало административного устройства края. При Екатерине Великой отводятся земли немецким колонистам; появляются греки; переселяется из Великороссии значительное число раскольников.

Правительство озабочено постройкой городов; это прежде всего крепости для защиты от турецких и крымских владений. Ныне в некоторых уездах Новороссии среди крестьянского населения процент малороссов очень высок, но не надо думать, что города создавались среди этого населения; они создавались в полупустыне. В 1760 году все население края составляло 26 000 человек (sic!), в 1768-м — 52 000, в 1787-м, когда край посетила Екатерина Великая, в нем было 700 000 с лишком. Правительство раздавало земли офицерам, солдатам, помещикам; некоторые вельможи получили по сто тысяч десятин; владельцы переселяют на новые земли «своих» крестьян из других имений, то есть со всех краев России. Расширение границ края до моря было следствием блестящих русско-турецких войн екатерининского царствования. В 1770-х годах наши войска берут Аккерман, в 1784-м Крым, в 1788-м Очаков; в 1789 году занято то поселение, где стоит Одесса. В это же царствование основывается черноморский флот, и в 1787 году князь Потемкин, всемогущий наместник юга, показывает императрице на севастопольском рейде 15 больших и 20 мелких военных судов. Пределы России за счет Турции продолжают расширяться и в следующие царствования: в 1812 году присоединена Бессарабия. Вся жизнь юга — будет ли то создание кораблестроительной верфи в Херсоне или основание и рост Одессы, разработка (с 1849 года) донецкого угля, постройка железных дорог или создание торгового флота есть следствие общей работы всей русской империи.

***

Здесь мы могли бы закончить эту главу. Но приведенные нами исторические факты дают возможность неожиданно для нас самих дать ответ также на вопрос: была ли когда-либо Украина самостоятельной? Украинофильская пропаганда уверяет (и иные заграничные газеты повторяют с ее слов), что Украина была самостоятельным государством (stato Cosacco) в XVI и XVII веках. Мы видели, что в эти века Украина составляла часть Польского государства. Польская государственная власть распоряжалась территорией Украины, уступая части ее своим врагам; она строила в ней города, вводила в стране польское право и польские порядки, а в городах вводила право магдебургское; она же определяет численность казаков: в 1575 году — в 60 000 человек, в 1627 году — в 6000 человек, в 1638 году — в 1200 человек (!); вводит крепостное право и обращает в него даже часть казаков. Предоставленная малороссийскому населению свобода веры такова, что православный митрополит Киевский просит (1625 год) московского царя принять Украину в свое подданство, а польские помещики сдают свои имения в аренду евреям с правом патроната над православными церквами; взятые в плен гетманы считаются бунтовщиками и, как таковые, подвергаются в Варшаве всенародной, а подчас и лютой казни. Тогдашние украинцы не считали себя свободными и упорно, целое столетие жертвовали своей жизнью в тщетной надежде сбросить иноземное иго.

Если украинофильская партия называет страну, находившуюся в подобном положении, государством и считает ее независимой, то надо предполагать, что слова государство, свобода и независимость имеют у этой партии другое значение, чем на русском языке.

Искать в истории России или малороссийской ее части основания для украинских территориальных вожделений или для создания из Украины самостоятельного государства — дело тщетное. Лучше раскройте записки Бисмарка: он вам расскажет, как после 1848 года германские либералы выработали план отколоть от России ее южную часть. Взгляните еще на ту схему-карту, которую мы находили в ранцах германских солдат еще в 1914 году: там начерчена раздробленная Россия, маленькая Польша и обширная Украина. Всмотритесь также в какую-нибудь карту пангерманских замыслов, например на приложенную к книжке «La Boemia contro l'Austria-Ungheria» (Рим, 1917) чехословацкого министра иностранных дел Бенеша: на ней видно, как полезно для обеспечения Багдадского грандиозного проекта создать «самостоятельную» и… благодарную Украину. Неизменное немецкое «Divide et impera» — вот где лежит зародыш украинского сепаратизма. Выгодно ли союзникам играть в руку Германии?

 

8. Культура общерусская, а не украинская

Стремясь уверить мир, что испокон веку, чуть ли не со времен Геродота, существует отдельный украинский народ, отличный от русского, украинская пропаганда не останавливается ни перед чем. Раз есть отдельный народ, то должна быть и своя самостийная культура. И вот за последний год появляются об Украине анонимные брошюры, где изумленный читатель узнает, что киевский Софийский собор Ярославова времени был родоначальником какой-то особой, украинской архитектуры. Читаются за границей лекции об «украинском» искусстве, и мало осведомленная в русской жизни публика доверчиво слушает самые невероятные заверения беззастенчивых лекторов. Репин оказывается видным представителем «украинской» живописи — потому, должно быть, что написал картину из быта запорожцев. В Петербурге в XVIII веке, оказывается, была блестящая пора «украинской» школы. Тогда по мановению императорского двора вырос в юной столице великолепный храм искусства. Привлеченные нашим даром вникать в чужой духовный мир, послушно слетелись на холодные берега Невы небожители Олимпа и запечатлели свой образ на холстах учеников Академии художеств; строгие предстали на них, сойдя со страниц Расина, герои Древнего Рима, в пышных камзолах, на фоне величавых занавесей были увековечены вельможи времен императриц, и с жеманной улыбкой приседали в фижмах изысканно утонченные, точно переселившиеся из Версаля «благородные девицы» Смольного института. И вот теперь нас уверяют, что в Академии были представители украинского искусства, — это потому только, что родители некоторых из детей, принятых в нее, были родом из Малороссии.

Мы не станем терять времени и возражать на эти карикатурные утверждения. Они явно обличают либо невежество в вопросах истории искусства, либо намеренную грубую неправдивость ради политических целей. От неосторожных выступлений слишком ретивых последователей перейдем к более тонкому и искусному исказителю исторической правды — к самому г-ну Грушевскому, которого украинофильская партия называет великим историком, но которого мы, в полном сознании ответственности за свои слова, не стесняемся назвать фальсификатором русской истории.

Перед нами его книга «История Украины», с хорошими иллюстрациями, факсимиле и географическими схемами. Наш экземпляр из девятой тысячи: известно, что австрийская пропаганда умела работать широко. Признаюсь, первый взгляд на книгу производит впечатление. Киевская Русь как будто и впрямь мир, отдельный от остальной дотатарской Руси. Вы перелистываете и видите памятники «своей» культуры: соборы, церковную живопись, головные уборы, монеты, миниатюры из летописи, выдержки из былин, и автор пространно говорит вам о разных периодах украинской культуры. Но стоит всмотреться поближе — и туман рассеивается. Если вам показалось, что это памятники старины «украинской», то потому, что вы не вгляделись в греческие и славянские надписи на монетах и на печатях.

Вот (на с. 77) изображение монет; под ним текст г-на Грушевского: «Срібні монети… Володимира, з його» портретом; а на самой монете вычеканено: «Владимир на столе, а се его серебро». Следовательно, на монете надпись на русском языке, язык же Грушевского отдалился от нее. Дочь Ярослава Мудрого подписывается во Франции «Ana» — согласно русскому звуку (с. 89); а из слов г-на Грушевского под факсимиле узнаем, что это подпись «Ганни» Ярославны. Вот (с. 100) печать Теофании, княгини… Rusiasth (XI век).

Далее ряд факсимиле свидетельствует о единстве южного и северовосточного языков. Надпись на колоколе, отлитом во Львове в 1341 году (с. 143), могла бы стоять на московском колоколе XVII века. Возьмите лупу — и вы увидите на факсимиле грамоты, заключенной между Любартом и Казимиром в 1366 году (с. 145), что она написана на чистейшем русском языке. Совсем непонятно, почему Грушевский под факсимиле документа 1371 года о продаже земли (с. 170) заверяет, что она написана на «староукраинской мове», когда она написана русским языком того времени. Факсимиле печатей (с. 128 и 146) и выбитых польским королем (Казимиром Великим) монет (с. 147) свидетельствуют, что Галиция в течение всего XIV века называлась по-латыни «Russia». Вы перелистываете эту «Историю Украины» и нигде до XVI века не находите документа с тем именем, которым пестрит текст самого Грушевского, — все нет как нет этого желанного слова «Украина» ни на монете, ни в былине, ни на стенной росписи… Потому еще вы поверили было в «украинство» художественных памятников, что поленились раскрыть летопись и справиться в ней, кто строил этот собор или над какими землями княжили члены этой семьи, столь наивно нарисованной в «Изборнике» Святослава 1073 года. Помните твердо, что во всей летописи Нестора (которого украинофилы дерзают называть «украинским летописцем») нет имени «Украина» и нет слова «украинский».

Допустим, скажете вы, что все эти памятники не украинской, а русской старины, но все же это памятники своеобразной местной киевской дотатарской культуры. Вот тут и заключается главный обман Грушевского. Говоря о культуре, он использовал тот же прием, как при составлении родословной Рюриковичей, тот же, что при изложении государственной жизни Южной России. Читатель, вероятно, не забыл, в чем этот прием заключался: от родословного древа он отсек те ветви, которые распространились на север, и произвольно назвал остальные «украинской линией»; из общего русского государственного и народного организма он искусственно изъял одну южную область, постарался скрыть от читателя живые нити, сплетавшие ее с остальной Россией, и самовольно придал ей не существовавшее тогда имя Украины. Так и теперь: говорится о соборе и фресках киевских, но умалчивается о тождественных соборах на севере и о подобных же фресках в Новгороде.

Россия, особенно древняя Россия, — страна лесов. Действительно народная ее архитектура — деревянная. На далеком севере, в Вологодской губернии, еще и теперь сохранились полные своеобразной прелести убогие, приземистые деревянные церкви под дощатыми крышами. Это деревянное зодчество было распространено по всей территории русского племени, и в 1915 году русский солдат, прийдя после шести веков в Галицию, нашел в ней церкви совершенно такие же, как в своем вологодском селе. Были деревянные церкви и в Киевском княжестве, но это известно только по двум-трем намекам в летописи — сами церкви исчезли бесследно. Наша каменная архитектура — иноземного происхождения: она пришла к нам с христианством от греков, и протекло не менее одного-двух столетий, пока лег на нее национальный отпечаток. Она пришла к нам не только в Киев, но почти одновременно и в Новгород. Постройка киевской Святой Софии закончена в 1037 году, а уже в 1045-м заложена по тому же плану Святая София новгородская. Ясно, что видеть в киево-софийском соборе проявление «украинского искусства», как то делают иные анонимные брошюры украинской пропаганды, не имеет смысла. Собор этот даже не русское создание, а греческое; русского в нем только воля Ярославова да рабочие руки. Оттого ли, что они были дальше от Византии, или по другим причинам, но новгородские зодчие раньше освободились от опеки греческих учителей, чем киевские. В конце XII века новгородский мастер Милонег, ранее построивший у себя на родине церковь Вознесения, был «занят постройкою стен Выдубицкого монастыря в Киеве. Здесь работали до того одни лишь греки, и киевлянам казалось совершенно необычайным, что русский мастер мог быть таким искусным. И действительно, — замечает историк русского художества, — Новгород, получивший некогда свое искусство из Киева, давно успел его опередить и многому мог бы его теперь выучить». В Новгородской и Псковской областях весьма скоро появляются уклонения от чистых византийских образцов и «выливаются в формы до такой степени яркие и неожиданные, что уже в самых ранних памятниках чувствуются те местные особенности, те туземные вкусы и идеалы, которые позже привели к блестящему искусству Новгорода и Пскова» (XIV и XV веков). Но не только север опередил Киев в дотатарскую эпоху, а также и северо-восток. «Главное значение принадлежит памятникам Новгородской и Суздальской земли». В последней во второй половине XII века церковное строительство создало такие прекрасные памятники, как Успенский собор во Владимире (закончен в 1161 году, при Андрее Боголюбском), собор Рождества Богородицы в Ростове и полная благородной прелести церковь Покрова на Нерли (1165 год), быть может, самое совершенное архитектурное творение Древней Руси.

Больше величественной простоты в торжественной глади новгородских стен, больше нарядности и совершенства в подробностях храмов Суздальской земли — но все храмы и здесь, и в Новгороде, и в Киевской Руси повторяют тот же византийский остов здания в виде куба и греческого креста. Эта византийская форма стала общерусской и долго держалась на Руси повсеместно — и во Владимире, и в Белозерске, и в Твери, и в Юрьеве-Польском, и в Москве.

Такая общность архитектурных форм при некоторых местных уклонениях их обработки вполне естественна. Все искусство создалось и росло на церковной почве. Но церковность была по всей Руси одна и та же. И вера, и власть, и духовенство, и богослужебный язык — все было общее. Однородны повсюду и материальные данные, и условия культуры — лес, кирпич, материи, климат. Киево-Печерская лавра была святыней, общей для всей Руси. При этих условиях странно говорить об искусстве киевском как о проявлении особой культуры. Того же типа повсюду образа, рисунки в летописях, серьги и запястья, тот же язык от края и до края.

«В первые моменты своего существования русская живопись была простой ветвью искусства Византии», — говорит тот же Грабарь. Нигде художественное значение Византии не было таким исключительным, как в создании русской живописи. В Италии и на мусульманском Востоке оно находило противодействие в местном народном начале. Но в дотатарской Руси народное начало было еще слишком слабо; творческие силы русского народа проявились в живописи значительно позднее (в XIV и XV веках).

В стенных росписях и иконах киевского периода почти нет национальных черт, национальных особенностей. Схема украшения церквей, стиль мозаик — все было византийское. Насколько влияние Византии было всесильно, видно из того, что даже «содержание фресок Киево-Софийского собора взято исключительно из древности византийской и никакого прямого отношения к древнерусскому быту не имеет». Значение живописи домонгольского периода, говорит Грабарь, «важнее для историка византийского искусства, чем для историка искусства русского. Более чем памятники русского искусства это памятники византийского искусства в России». При чем же тут Украина?

Но, быть может; это византийское искусство получило на юге России в дальнейшем особое самостоятельное развитие? Этого не было и не могло быть, ибо с татарским погромом исчезли почти все южные памятники византизма. Целые города превращались в пепел, а каменные церкви — в развалины. Так разрушена была до основания в 1240 году киевская Десятинная церковь. Устояло пять церквей в Чернигове да Софийский собор в Киеве, хотя и представлявший в некоторых своих частях груду камней. Он сохранился как памятник архитектуры; живопись его не могла служить исходной данной для дальнейшего развития: ее никто не ценил, и при реставрации собора в первой половине XVII века фрески были покрыты известкой. Их освободили из-под нее только в 1848 году. «Никакие воспоминания Византии (X–XII вв.) не перешли за исторический рубеж монгольского нашествия. Искусство Киевской Руси оказалось как бы замкнутым циклом, эпизодом, не имевшим прямой связи с последующими эпохами».

Киев был столицей русской художественной культуры в продолжение ста лет, с 1050 по 1150 год. С этого времени, вместе с переходом центра политической жизни в Ростово-Суздальскую землю, культурное главенство над Русью в течение следующих ста лет тоже сосредоточивается во Владимире. Когда же и восток ослабел под ударами татар, роль культурной столицы переходит (с 1300 года) к Новгороду, укрытому от монголов расстоянием, болотами и лесами. «Живя два столетия одной жизнью с Киевом, — говорит Грабарь, — он продолжал жить так же и после опустошения Киева» и сделался, как указал Ключевский, хранителем многих культурных традиций Киевской Руси.

Таковы основные данные об архитектуре и живописи в древней России. Наряду с цитатами из труда видного историка русского искусства они красноречиво свидетельствуют, что в домонгольский период никакого самостоятельного художества в Южной Руси не было, и лишний раз подчеркивают общность жизни севера и юга. Мало того, они служат косвенным подтверждением опустошения и захудания Киевской Руси в последующий, безгосударственный для нее период. Новгород на той же основе блестящего периода византийского искусства (X–XII веков) создал и в зодчестве, и в живописи больше, чем Киев, а позднее, восприняв новые византийские начала века Палеологов (XIV век), дал изумительную иконописную школу. Больше национального творчества (все на той же византийской основе) проявила и Москва XIV и XV веков. Если юг отстал в художественной области от севера, то причина тому лежит, конечно, не в меньшей даровитости населения, а в печальных политических условиях края. Художественное творчество разрастается особенно под покровом национальной, а не иноплеменной власти. Все искусство Украины с конца XVI века находилось под польским влиянием.

«Южная Россия, — говорит Грабарь, — была всецело под властью Польши. Через Польшу претворилось и влилось широким потоком все то, что, имея в корне [западноевропейские] элементы, перевоплотилось (в Польше) в новую форму». Навязчивый, всюду неизменный стиль барокко обошел всю Европу, захватил Польшу и Литву; отсюда он проник в Россию, но принял здесь (и в Москве, и на Украине) местный отпечаток, особенно своеобразный в Москве. Достаточно взглянуть на изображение любой каменной церкви в Малороссии той эпохи, чтоб убедиться в иноземном ее происхождении, — так силен на храмах отпечаток барокко, так далеки они от древних византийских форм, ставших родными и для Южной Руси. Некоторое сомнение вызывает архитектура старинных деревянных церквей со своеобразными куполами и особой конструкцией всего здания. «Есть ли [малороссийская архитектура] вполне самобытное произведение южнорусского гения, воспитанного под исконным влиянием Византии, или она явилась под влиянием каких-нибудь архитектурных форм других народов и местностей?» — спрашивает Грабарь и отвечает, что надо признать «неоспоримое влияние западных образцов на образование форм украинского деревянного зодчества». Влияние барокко изменило форму четверогранных куполов на многогранную, подняло их на несколько ярусов и осложнило очертания венчающих глав. Другая струя влияния влилась скоро с севера. Уходя от преследования официальной Москвы, на Украину стали укрываться старообрядцы; формы их церквей также отпечатались на деревянном малороссийском зодчестве. После присоединения Малороссии к Москве каменное строительство развивается при участии московских зодчих; так, Мазепа построил свои церкви при помощи мастера, присланного ему царями Иоанном Алексеевичем и Петром Великим.

«Единственный род живописи (на Украине), который можно отделить от искусства польского», — живопись церковная. То немногое, что сохранилось со времен, древнейших XVII века, «проявляет еще очень мало признаков самобытности». «До XVII века… Киев влачил самое жалкое существование, всецело подчинившись влиянию овладевшей им Польши»; «С середины XVII века чувствуется пробуждение каких-то новых сил». Это пробуждение — следствие национального самосознания, развившегося в борьбе с Польшей, и присоединения к Москве. Два начала борются с тех пор на Украине, и не только в политической жизни, но и в иконописи: начало византийско-русское и латинско-польское. Чего-либо выдающегося эта живопись не дала. Для Грабаря иные проявления ее, после дивных созданий Новгорода, кажутся печальным падением — столь же печальным, как и некоторые образцы московской иконографии конца XVII века. Можно отметить как особенность киевских мастеров тяготение к природе, допущение мирских подробностей в священные сюжеты и стремление к портретной живописи — следствия более сильного влияния Западной Европы.

Мы можем обойти молчанием скульптуру Украины и подвести итог нашему краткому очерку. Великокняжеская Киевская Русь с юношеским увлечением приняла византийское искусство; в течение ста лет она является его средоточием на Руси, но не успевает его претворить и облечь в национальные черты: с падением политического могущества замирает и художественная жизнь, а с нашествием татар исчезают и памятники былого. После татарского погрома на протяжении трех веков в полупустынной стране идет борьба за возможность хотя бы самого прозаического существования; едва теплится культурная жизнь в тиши монастырей; народу не до художественных красот, да и нет у него власти, сильной и своей, чтобы вызвать и поддержать художественное творчество. В XVI веке, при польском владычестве, докатилась до Днепра волна западной культуры. Факт заимствования чужого искусства не умаляет художественной ценности народа и того, во что он перевоплотил заимствованное. Но юг России и на этот раз не успел ярко переработать западные начала, ибо скоро с севера пришло новое влияние, и художники-малороссы от провинциального барокко потянулись через Петербург на широкую арену мирового искусства. Здесь, во всероссийской столице, в XVIII веке творчество их слилось безраздельно с работой других сынов России, и только люди, зараженные теперешним болезненным политиканством, могут задаваться целью искать в их созданиях какие-то «украинские национальные художественные черты».

«Украинского искусства» как такового не существует. Нет такой особой живописи, ни архитектуры, ни ваяния. Можно применить такое выражение, как то и делает Грабарь, разве для краткого польского периода искусства на юге России (XVII век). Местные малороссийские художественные элементы сказались на прикладном кустарном искусстве, на вышивках, коврах, гончарных изделиях и т. п. Но ведь тосканские фиаско или абруцкие вышивки не свидетельствуют о существовании в этих провинциях особых народов — неитальянцев.

От времен домонгольских сохранилось несколько прекрасных литературных памятников: летописи, «Поучение» Владимира Мономаха, описания путешествий на богомолье в Святую Землю, несколько церковных проповедей и то «Слово о полку Игореве», стоящее на рубеже народной и художественной литературы, о котором мы говорили выше. Наибольшую художественную ценность имеет то, что родилось на юге. Ведь сюда, в Киев, в умственный центр Киево-Печерской лавры, сходились лучи литературного влияния и из Византии, и из южных славянских стран, культура которых в те века их свободы стояла высоко.

Нам нет надобности останавливаться на характеристике нашей древней литературы. Нам важно лишь отметить, что памятники ее писаны на русском языке. Все мы, учившиеся в русских школах, читали их в их подлинном тексте, и читали, поверьте, без словаря, ибо и словарей таких не имеется. На странице встретится три-четыре архаических слова или название предмета, вышедшего из употребления, — тогда требуется толкование; но это русский, древнерусский язык, стоящий на полпути между нашим современным и церковнославянским. Когда украинофилы утверждают, что «Поучение» Мономаха есть «образец украинской литературы», это не более как неприличная выходка, рассчитанная на неосведомленность иностранной публики.

Грушевский приводит в своей книге несколько страниц былин на «украинском» языке. Но мы уже знаем, что былины на юге исчезли из народной памяти и сохранились только на севере; здесь с течением времени древние формы языка, на котором былины сложились, не могли не измениться на великорусский лад. Следовательно, текст, приводимый Грушевским, есть не более как перевод, как искусственная реставрация, и притом неудачная, ибо первоначальный язык былин — древний общерусский язык — был отличен и от великорусского, и от малорусского наречий.

Упоминание о былинах побуждает нас сделать отступление. Украинская партия утверждает, что юг был оторван от севера, а не жил с ним общей жизнью. Но голос былин, родившихся на киевском юге, свидетельствует об обратном.

Пирует в гридне своей в стольном граде Киеве князь Владимир Красное Солнышко: угощает свою дружину и богатырей, «стоятелей и сберегателей святорусской земли». Кто эти богатыри? Южные ли только они уроженцы или съехались со всех краев Руси? Сидит за столом Ставёр из Новгорода, Дюк Степаныч из Галиции, Добрыня Никитич, сын богатого рязанского гостя, боярин Пермята из Перми, Алеша Попович, сын ростовского протопопа, и Чурила Пленкович, щеголь и богач из-под Киева. Со всеми ласков князь, всех потчует медом, для всех у него доброе слово. Но кого встречает он с особым почетом, ведет за руку и сажает в красный угол? Илью Муромца, скромного крестьянина, богатыря из-под Мурома, чуть ли не из-под самой столь ненавистной украинофильцам Москвы. Воплощение лучших черт русского народа, кроткий, великодушный, благочестивый богатырь, не жадный ни до денег, ни до власти, милующий даже врага, Илья — спокойная, тихая, нехвастливая, непобедимая сила — излюбленный герой народного эпоса и излюбленный гость ласкового князя Владимира.

Нужды нет, что часть этих богатырей вымышлена, что Пермь в то время была еще далеко от русского рубежа, что Ставёр — современник Владимира Мономаха, а не его прадеда. Важно то, что в народном представлении киевские богатыри — общерусские, что жизнь их (особенно Ильи Муромца) посвящена идее служения русской земле. Нигде в былинах вы не найдете выражения неприязни к северным областям. Народ этого чувства не знает и «честь» лелеять его предоставил современным нам «украинцам». Только одной части русской земли не посчастливилось: почему-то бедная Галиция названа как-то в былине «Галичью поганой». Вероятно, это позднейший эпитет, вызванный проникновением в Галицию католичества и западной культуры. Но во всяком случае он не на руку «украинофилам», уверяющим, что Галиция — Пьемонт украинского движения. Украинский Пьемонт ищите в канцеляриях Берлина и Вены, но отнюдь не в милой Галиции, сберегшей сознание своей русской народности в течение пятивекового польского и австрийского господства и ныне, в лице лучших своих сынов, с презрением отметающей заманчивые, но нечистоплотные украинофильские происки.

О единстве домонгольской Руси свидетельствует голос народа в былинах. Любовью к родной земле и ясным сознанием ее единства проникнуты и Несторова «Повесть временных лет, откуда есть пошла русская земля», и Мономахово «Поучение». Основная мысль «Слова о полку Игореве» опять-таки есть мысль о единстве русской земли, а «Патерики» ставят себе главной целью показать, что и русская земля не скудна святыми и Божьими угодниками. Около 1110 года ходил богомольцем в Палестину «Русьскыя земли игуменъ Даніилъ». Пришел он к королю Балдуину и поклонился ему. Подозвал его к себе «с любовью князь Балдвинъ» и спросил его: «Что хощеши, игумене рускый?» И попросил Даниил позволения поставить у Гроба Господня «кандило за русскую землю». Согласился король, и в Великую субботу поставил Даниил кандило. И засветилось кандило за русскую землю.

 

9. Современное положение вопроса

Нам, естественно, поставят вопрос: если в прошлом нет никаких данных для украинского сепаратизма, то как объяснить теперешнее его появление и каким представляется будущее Малороссии с точки зрения поклонников единой России?

Австро-германское происхождение легенды о существовании особого украинского народа не подлежит сомнению. Расчленить Россию, обессилить ее и поработить себе экономически — такова одна из целей задуманной Германией войны. План создания Украины подготовлялся в Вене и Берлине давно; методы возбуждения искусственного сепаратизма были разработаны в Галиции задолго до войны.

С 1772 до 1848 года австрийское правительство официально признавало народное единство галичан с остальным русским народом; их называли Russen. Но в 1848 году губернатор Галиции граф Стадион обратил внимание Вены на опасность такого названия, и вместо Russen впервые для обозначения русского населения Прикарпатья ввели имя Ruthenen. Нашлись люди, которые постарались на основе провинциализмов простонародного говора развить новый книжный язык, отличный от русского литературного языка. Русская книга стала подвергаться преследованию; стало возводиться гонение на сторонников народного единства всех русских; инсценировались политические процессы государственной измены. Под правительственной опекой образовалась украинская партия; в 1890 году она вошла в соглашение с галицийскими поляками. Украинофилы начинают называть население «украинско-русским», а с 1907 года называют свой партийный клуб просто «украинским». Партия отличается дикой нетерпимостью ко всем, считающим себя русскими, то есть, в сущности, ко всему населению; она то и дело возводит на своих противников обвинение в государственной измене. Австро-венгерский престолонаследник эрцгерцог Франц Фердинанд оказывает партии всевозможное покровительство: зарождается мысль о самостийной Украине с престолом Габсбургов в Киеве. В 1912 году правительство впервые называет русское население «украинцами». Гнет на все русское растет: обучение русскому литературному языку или чтение заграничной русской газеты считается изменой; просветительные, сельскохозяйственные и иные общества закрываются; процессы о мнимой государственной измене учащаются; в 1913 году закрывается около двенадцати учебных заведений русской фракции. Тут пришла война, и украинофильско-австрийская деятельность развернулась во всей красе: несколько десятков тысяч невинных жертв было перевешано и замучено без суда.

Таковы методы. С открытием войны Германия могла начать свою давно подготовленную работу в том же направлении. Ее поле деятельности было шире: предстояло оторвать весь юг России (с донецким углем и даже с бакинской нефтью). Явилась мысль посадить нам в Киеве не Габсбурга, а Гогенцоллерна. Прежде всего надо было переменить имя малороссам. Нужды нет, что сам Богдан Хмельницкий называл население своей Украины «народом руським», — стали уверять, что оно не русское. Надо было порвать лингвистическую связь малоросса и великоросса, ибо, оторвав культурный класс юга России от русского литературного и научного языка, легче будет навязать стране свою германскую культуру, — стали поддерживать искусственную «украинскую мову». Действовали по-немецки — систематично и не теряя времени. С первого года войны пленные малороссы были выделены в отдельные лагеря и там подвергались «украинизированию»; для наиболее восприимчивых было устроено в Кенигсберге нечто вроде «академии украинизации». Сотня тысяч распропагандированных пленных, вернувшись в 1918 году в Малороссию, стала главным орудием распространения украинской идеи в крестьянской среде. Надо было положить начало украинской армии — и с первых же дней революции появилось требование выделить солдат-малороссов в особые части. Это была мера тем более прекрасная, что вносила расстройство в русскую армию, которая была подготовлена начать через два месяца грандиозное наступление по всему фронту от Балтийского моря до Черного. Мера эта, как и гениальный по простоте «приказ № 1», внесший в войско смертоносный для него яд равенства, родилась, конечно, не в петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, а в германском генеральном штабе.

Дальнейшие события у всех в памяти. Германцы проявили необыкновенную готовность вести мирные переговоры с кучкой каких-то украинских самозванцев. Последние заключили трижды предательский мир: предательский по отношению к союзникам, ко всей России и к самой Украине: связанная по рукам и ногам, она была отдана во власть Германии, приобретя лишь мишурное право именоваться самостоятельным государством. Германцы способствовали возведению в гетманы Скоропадского; он держался их штыками; они распоряжались в стране как у себя дома. Они же потом обеспечили первый успех Петлюры.

Надо обладать исключительной развязностью украинофилов, чтобы заявлять, будто Германия им не сочувствует. Они много правдивее в сочиняемых ими мнимо народных песнях, например в той, которая говорит:

Или в другой, которая взывает:

Откровеннее всех, однако, сами немцы. «Русский вопрос, — заявил в учредительном собрании министр Эрцбергер, — является не чем иным, как частью большого спора, который немцы ведут с англичанами в целях господства над миром. Нам нужны Литва и Украина, которые должны быть аванпостами Германии. Польша должна быть ослаблена. Если и Польша будет в наших руках, то мы закроем все пути в Россию, и она будет принадлежать нам. Для кого не ясно, что только на этом пути лежит будущность Германии».

Итак, «будущность Германии» — вот где разгадка украинского сепаратизма.

Победа союзников устранила открытую работу Германии на Украине. Но германским планам посчастливилось в Европе. Украинские бюро, начавшие работу в нейтральных странах еще в 1915 году (следовательно, на германские деньги), продолжают свою пропаганду. Европейское общественное мнение либо верит ей, либо делает вид, что верит. Как бы то ни было, когда в Совете четырех или десяти г-да Ллойд Джордж или Клемансо упоминают об «украинском народе», они уже тем самым следуют германской указке, ибо, не будь германской пропаганды, эти господа не знали бы о существовании самого слова «украинский».

Франция, столь многим нам обязанная, особенно охотно пошла в украинском вопросе по германским стопам. Вполне возможно, что широкая французская публика принимает украинскую пропаганду за чистую монету. Но не допускаю, чтобы политические деятели не замечали ее лживости. Сегодня вас уверяют, что украинский народ воплощение республиканских добродетелей; проходит месяца три (в течение которых член какой-нибудь украинской миссии вел тайные переговоры с тем или иным эрцгерцогом) — и вы читаете, что украинцы прирожденные монархисты. Не было в истории армии, совершавшей столько подвигов, как украинская, и в особенности отличающаяся таким вездесущием: сегодня она берет Одессу, через пять дней — Киев, через три дня — опять Одессу. В дни, когда Деникин был в апогее своих успехов и телеграммы сообщали о занятии им городов по всему фронту, в газетах вдруг появилась телеграмму о взятии тех же городов украинской армией; телеграмма была помечена Таганрогом, где тогда находилась Ставка Вооруженных Сил Юга России. Печатаются иллюстрации о входе трехсоттысячной армии в Киев, но в действительности армия эта никогда более 45 000 человек не достигала. Французские газеты называют Петлюру генералиссимусом. Я не француз, но все же мне неприятно, что темного авантюриста титулуют так же, как генерала Фоша. Украинская Директория, по уверениям пропаганды, является последним словом прогрессивного правительства. Каких только благ не дало оно своему народу: и широкую демократическую программу, и высокую веротерпимость. А на деле на Украине происходит кошмарное избиение евреев, и не только стихийное избиение, производимое крестьянской массой, а планомерное, выполняемое по приказу «атаманов» украинской армии. Волосы дыбом становятся, когда читаешь описание «кровавой бани в Проскурове». Да и какая может быть программа у «правительства», состоящего из недоучек-авантюристов, завладевших властью лишь благодаря демагогическим лозунгам и кличу «Вся земля крестьянам»? Этот клич может на короткое время объединить у нас крестьян вокруг кого угодно и поднять их на что угодно. Но теперь на Украине, как и во всей России, — хаос, война всех против всех. Может ли французское правительство, имевшее своих агентов на юге России, не знать хотя бы части правды? Но тогда чем объяснить явное сочувствие Франции украинской идее? Говорят, Франция желает обеспечить себе возвращение своих миллиардов. Почему часть страны может успешнее выплатить долг, чем вся страна, — я отказываюсь понять. Современное мышление преподносит иногда такие логические загадки. Не видим ли мы серьезных, казалось бы, людей, мечтающих создать острастку Германии из конгломерата маленьких разноплеменных государств Восточной Европы? Вместо ребяческой затеи обезопасить себя от Германии коалицией четырех или пяти мелких новорожденных армий не практичнее ли работать над восстановлением единой России, к которой естественно и добровольно примкнут и эти государства?

Выяснить действительное отношение Польши к украинскому движению нелегко. Там готовят протекторат и мечтают о дальнейшем полном подчинении. Правительство объято ненасытным империалистическим аппетитом, но оно в тисках между русским и домашним большевизмом и располагает армией, разные части которой имеют различные «политические взгляды», а потому вынуждено лавировать и в украинском вопросе. В настоящую минуту (март 1920) оно покровительствует Петлюре, с легким сердцем продавшему Польше за это покровительство Восточную Галицию.

Другой могущественный фактор украинского и всех остальных сепаратизмов в России — большевизм. Международные силы зла, его породившие, свили себе гнездо прежде всего в центральной России. Все окраины, желая оградить себя от заразы, тем самым вынуждены отмахиваться от «России». Были периоды, когда русский патриот чистой воды мог со спокойной совестью служить местным правительствам: служа им, он ограждал часть русской земли от большевистского духовного и материального разгрома, с тем чтобы в будущем работать над восстановлением русского единства. Ныне роль большевизма как силы расчленяющей, по-видимому, миновала: его мировой, а не русский, характер стал виден даже слепым, и люди скоро перестанут отождествлять слова «большевик» и «русский»; с другой стороны, в советской политике в Москве происходит какое-то перерождение, и оно, искренно или нет, ставит армии национальные объединительные задачи.

Каковы внутренние факторы самостийности? На какую почву ложатся перечисленные внешние воздействия? Кто отзывается на них на месте? Да и существует ли, в конце концов, украинский сепаратизм?

«Мы избраны волей сорокапятимиллионного народа», — утверждает Директория; «мы представители народа», — говорят разные украинские «посланники» и в газетных интервью, и на щедрых банкетах в честь представителей печати. Но мы живем в революционное время, хочется ответить им, а революционные времена — это времена самозванцев. Кто и когда выбрал вас? Разве эти рады, составленные из нескольких сотен киевских рабочих, не получивших ни от кого мандатов и голосовавших по наущению десятка-другого агитаторов, представляют собою волю народа? Иной читатель заподозрит меня в предвзятом отношении к столь демократическому собранию. Пусть за меня говорят представители партии социал-революционеров. В декабре 1919 года они подали в Международное социалистическое бюро меморандум. «Украинский народ, — сказано там, — ни разу определенным образом не выразил своего желания отделиться от Русского государства». 20 ноября 1917 года рада, «избранная не по всеобщему голосованию… высказалась в своем 3-м универсале за федерацию с Россией». Уже через два месяца (22 января 1918 года), после поражения украинских войск большевиками и потери Киева, «остатки рады в 4-м универсале провозгласили полное отделение Украины». В это время «рада была уже совершенно оставлена населением; ее поддерживали только самостийники и те круги, которые желали восстановления своих классовых привилегий при помощи Германской империи». Действия рады вели к «полному подчинению всей Украины Германии. Когда 12 мая 1918 года германский майор разогнал Центральную раду и арестовал украинских министров, ни одна рука не поднялась в Киеве в защиту этого собрания, заслужившего всеобщую непопулярность». Короче и еще определеннее высказывается о самозванстве рады профессор Майяр в своей брошюре, весьма удачно озаглавленной «Ложь украинского сепаратизма». В ней есть глава «Украинская делегация стремится ввести в заблуждение Конференцию мира». Автор цитирует утверждение «делегации» о бесповоротном решении «украинского народа» отделиться от России; затем, поставив вопрос, как, где и когда этот «народ» выразил свое желание, выясняет, что рада 1917 и 1918 годов была не что иное, как «толпа товарищей-самозванцев», не имевших никаких полномочий. Он кончает следующей фразой по адресу «делегации»: «Я сейчас вернулся из Малороссии, где прожил двадцать лет и которую люблю, как вторую родину, и говорю вам в лицо: написав вышеприведенную фразу, вы подло солгали и пытались обмануть Конференцию мира».

Оставим «народное представительство» и перейдем к «правительству».

В России теперь повелевает физическая сила. Наберите и вооружите тридцать человек, готовых вам подчиняться, и вы станете владыкой в своем селе, будете объявлять декреты о вырубке леса у соседней деревни и взимать себе подати, покуда не явится более сильная банда; она либо одолеет вас, либо вы присоединитесь к ней. Соберите триста человек, раздобудьте пулемет — и будете до поры до времени владыкой в целой волости. Петлюра собрал не триста, а тридцать тысяч и распоряжается в двух-трех губерниях. Он собрал их благодаря лозунгу о земле; первый успех был обеспечен германцами. «Как только германское владычество прекратилось, — говорит тот же меморандум социал-революционеров, — крестьянские массы и рабочие оставили Директорию Петлюры, несмотря на ее старания превзойти демагогичностью своей программы даже большевиков». Деревня осталась без всякой власти; представители власти гетмана Скоропадского были расстреляны или бежали. Их никто не заменил. «В настоящее время сомнительная власть Директории ни на один сантиметр не переходит за линию штыков» ее армии. Ни о какой созидательной правительственной деятельности не может быть и речи. На Украине хаос. «Настоящие банды разбойников разрушают города в Украине — сегодня под флагом Директории, завтра под флагом большевиков, а не то за личный страх и риск главаря, как, например, банды атамана Григорьева». Банды требуют с деревень продовольствия; крестьяне прячут его, обезоруживают петлюровцев и избивают их; случалось, что новый отряд петлюровцев обстреливал бунтующую деревню артиллерийским огнем. Все приемы петлюровского правительства чисто большевистские. Перед Европой оно старается выказать себя щитом против большевизма, в действительности оно лишь его разновидность. Те же лживые фразы о демократизме, то же презрение к народу на деле. Украинские войска никогда серьезно с Красной Армией не дрались. Недаром кто-то сказал, что у Петлюры голова украинская, а хвост большевистский. Народ обирают немилосердно; взяточничество процветает не хуже чем у комиссаров. Петлюра окружен несколькими десятками авантюристов из тех, что в годы революции выплывают на поверхность мутной воды. Тут много обученных в Австрии украинскому языку; так как никто другой его в Украине не знает, то им, в случае успеха самостийности, обеспечена широкая карьера: приятнее быть губернатором, чем вновь стать грузовщиком или писарем; отсюда понятно, какие они «убежденные сепаратисты».

«Из всех видов шовинизма самый дикий (преследование языка) проявился в то короткое время, когда эти сепаратисты были у власти». Надо различать три языка: русский, малороссийский и псевдоязык украинский.

«Русские газеты были закрыты; русский шрифт воспрещен; в тех немногих отраслях управления, где служба могла быть удовлетворительно выполняема самими украинцами, как-то: на железных дорогах, на почте и телеграфе — русский язык был упразднен»; из школы он был изгнан. Так обращались с языком, понятным всякому малороссу, с языком, которому обучался каждый мальчик-малоросс, на котором печатались почти все газеты, заключалась всякая крупная сделка и на котором говорила, даже в семье, вся интеллигенция, безразлично, малороссийского или иного происхождения.

Мы видели выше, под какими влияниями из древнерусского языка стало выделяться малороссийское наречие. Оно существует четыре-пять веков. Наука считала его наречием; языком его признавали лишь украинофилы. Но 20 февраля 1906 года отделение русского языка и словесности Императорской Академии наук признало малороссийское наречие языком. Постановление это прошло большинством одного голоса (кажется, из пяти). Одни считают, что постановление вызвано соображениями научными (но есть ученые, как академик Соболевский, которые его резко оспаривают); другие думают, что в этом решении, принятом в дни генеральной репетиции русской революции, невольно отразился политический протест против некультурного отношения центрального правительства к правам местных говоров. Во всяком случае, на решении стоит печать академии: на него апеллировать некуда, и для времени после 1906 года надо говорить — «язык». С бытовой точки зрения никто, однако, не сможет отрицать, что язык этот имеет все свойства наречия: на нем говорит только простонародье, литература его носит отпечаток того, что в Италии называют letteratura dialettale; она ограничивается бытовыми драмами и комедиями, народными сказками и поэзией на темы местной простонародной жизни. Малороссийское наречие в литературный и научный язык пока не развилось. Вероятно, в этом сыграли некоторую роль стеснения, чинившиеся правительством за последние полвека. Главная причина, конечно, не в том. Каждое наречие может доразвиться до самостоятельного языка, но для этого требуется гений, подобный Данте, или века самостоятельной культуры. Пока по-малороссийски писал только один человек, который может быть назван поэтом, — Шевченко: как бы люб он ни был местному населению, по международному критерию он может быть отнесен лишь к третьеразрядным поэтам.

Культуры самостоятельной в Малороссии не было: ее культура нераздельно слита была сто лет с польской и двести пятьдесят — с общерусской: из общерусской культуры Украина черпала и в нее же влагала свои лучшие дары: самый великий малоросс Гоголь писал по-русски. Не может гениальный писатель искусственно сузить себя до мелких горизонтов, как не может большой музыкант добровольно стеснить свое творчество несовершенством инструмента. Малороссийское наречие, естественно, уступило первенство русскому языку, ибо всякий провинциализм обречен стушевываться перед интересами всего государства и целого народа.

Язык или наречие — во всяком случае малороссийская речь достойна того, чтобы местное правительство относилось к ней хотя бы с не меньшим уважением, чем к ней относилась имперская власть. Но что же оказалось на деле? Демократическая Центральная рада, работающая будто бы в целях национального возрождения, не постеснялась пойти в своем отношении к малорусскому языку по стопам австрийского правительства.

На малороссийском языке нельзя выразить современных понятий культурной жизни, он к тому же слишком близок к русскому. И вот во Львове, подготовляя украинский сепаратизм, австрийская власть задалась целью создать на основе малороссийского наречия новый искусственный «украинский» язык: этот язык прежде всего должен был возможно более отличаться от русского. Для этой цели:

— из русской азбуки были выкинуты три и добавлены к ней две буквы;

— были выдуманы карикатурные слова, вместо того чтобы заимствовать готовые из русского языка;

— было включено как можно больше иностранных слов — польских, немецких и проч.

Получился тяжелый, нудный язык (если можно назвать языком такой искусственный продукт, относительно слов и форм которого не могут договориться сами фабрикующие его). Центральная Рада пожелала навязать его малороссу и мучила им крестьянские детские головы в школах. Так, за последний год или два вместо исконного русского слова «стража» стали говорить на Украине — «вахта»… «Die Wacht am… Dnieper»? И вся эта разрушительная работа над родным языком производится во имя «национального возрождения». Народ протестует против этого воляпюка и никогда его не примет, разве что люди будут принуждаемы к тому с детских лет деспотическим правительством.

Внешняя политика правительства рады выразилась в том, что оно (по малонарядному выражению меморандума социал-революционеров) было «лакеем германской реакции»; сепаратисты выразили барону Мумму готовность «отказаться от своей социальной программы, лишь бы получить согласие Германии на их пребывание у власти». Такое же отсутствие достоинства проявило правительство рады по отношению к французам: «В декларации, представленной французскому командующему в Одессе весной 1919 года за подписью Петлюры и Директории, это учреждение согласилось передать в руки французского генерала контроль над внутренней и внешней политикой Украины, заведование финансами, путями сообщения и вообще всеми отраслями управления и экономической жизни страны». Их политика «не что иное, как беспрерывная измена интересам широких масс населения». Само собой, что в обращениях к Конференции мира они являлись в личине ретивых защитников всей фразеологии современного демократического катехизиса.

«Каков же социальный фундамент сепаратизма и на какой класс опирается ныне Директория? — спрашивает тот же меморандум социал-революционеров и отвечает: — Прежде всего, она опирается не на рабочего. Ибо рабочий класс населения на Украине почти сплошь русский и является решительным противником украинского сепаратизма. Сепаратисты принуждены были признать, что в городских управлениях они могли добиться только меньшинства и что в больших промышленных центрах они составляют лишь ничтожное меньшинство… Они ссылаются на крестьянство. Крестьянство на Украине и крестьянство в остальной России объединено исторической общностью интересов, экономической связью, тождеством цивилизации и единством религии». В некоторые моменты крестьяне «присоединялись к сепаратистам, но только в силу того, что последние скрывали свой воинствующий национализм под маской требований земельной реформы совместно со всей русской демократией. Как только суть их национализма вполне обнажилась, крестьянство от них отвернулось и сепаратисты потеряли все свое влияние». Если теперь, после революции, среди крестьян Полтавской губернии слышатся враждебные отзывы о великороссах, то это лишь потому, что они, местные помещики и крестьяне, желают сохранить захваченные у них земли; пропаганда уверяет их, что, если восстановится единая Россия, помещики вернутся.

«Мысль создания независимого украинского государства исповедует только меньшинство прирожденного населения Украины. Ядро этой группы состоит из горсти интеллигентов, мелких торговцев, промышленников и чиновников, для которых перспектива превращения Украины в независимое государство сопряжена с выгодами власти, даже если оно будет основано ценой националистической диктатуры привилегированных классов».

Итак, мнение социал-революционеров вполне совпадает с высказанным нами на первых страницах. Украинского сепаратизма как народного движения не существует, есть только работа политической партии из среды интеллигенции и преимущественно полуинтеллигенции; работа эта, большей частью своекорыстная, крайне обострилась под влиянием нездоровой революционной атмосферы и воздействием Австро-Германии и… союзников.

Существование так называемой украинской армии и наличие в распоряжении украинофилов больших денежных средств не противоречат этому выводу.

Украинские части пополняются добровольцами; хорошее содержание (300 рублей в месяц, 5 рублей суточных в походе и 20 в бою) составляет немалую приманку. Попытки произвести мобилизацию ни к чему не привели. В 1919 году был приказ Петлюры, говоривший, что украинские офицеры ненадежны, ибо почти поголовно стоят за объединение с Россией, и что необходимы офицеры-немцы. Называть такую армию национальной вряд ли логично. В смысле организации она тоже мало похожа на армию; некоторые части правильнее называть бандами; грабеж, избиение евреев вошли в обычай. Наличная численность ее много ниже той, о которой сообщается из украинофильских источников. К середине июля 1919 года в армии состояло не более 12 000 штыков приблизительно при 130 орудиях. В том же июле она была усилена частями галицкой армии, перешедшими через бывшую австрийскую границу в числе 25 000 штыков. Это лучшие части украинцев: они сформированы по мобилизации для борьбы с поляками и состоят из прежних солдат австрийской армии; большинство офицеров, в особенности в штабах, австрийцы и немцы. Как известно, эти части (без офицеров австро-германских) перешли на сторону генерала Деникина.

Украинофилы ссылаются на банды Махно как на проявление украинского патриотизма. Но это мистификация. Что Махно получал деньги и от петлюровцев, и от большевиков, чтобы буйствовать в тылу Деникина, это вполне вероятно; но появление его шаек вызвано не националистическими побуждениями — оно порождено страданием, войной, разорением, безработицей, голодом и развалом государства. Теперешний лозунг махновцев — «Власть царю, земля народу». Это звучит не по-украински, а уж совсем по-всероссийски.

При Скоропадском был накоплен фонд от вывоза в Германию части тех 60 миллионов пудов хлеба, которые надлежало вывезти согласно брест-литовскому договору. Этот фонд положил начало богатству петлюровцев. В 1919 году Директория приказала населению сдать деньги царского времени, имевшие еще ценность за границей, в обмен на новые, ничего не стоящие украинские деньги; сверх того, оно реквизировало в магазинах драгоценные камни. Все это было обменено на иностранную валюту. Вырученные суммы расходуются на армию и на заграничную пропаганду: на печать и «дипломатическое представительство». В начале текущего года суммы, переведенные в Вену, иссякли, и число статей, появляющихся за границей в интересах «угнетенного украинского народа», сильно сократилось.

К этой характеристике современного положения на Украине следует добавить, что мысль о сепаратизме — явление совершенно новое, привнесенное нашими врагами. Деятели украинского литературного движения прошлого века протестовали против стеснений, чинившихся правительством свободному развитию малороссийской литературы, но о политическом сепаратизме никогда и не помышляли. Не думали о нем ни Кирилло-Мефодиевское общество (1846 год), ни отдельные украинские деятели, как, например, историк Костомаров (1817–1885) или политический эмигрант Драгоманов. Драгоманов был сторонник децентрализации всероссийской государственной машины и создания областных автономий, но мыслил о будущей Украине не иначе как о части единой России. Не говорил о сепаратизме до войны даже г-н Грушевский; это признают брошюры самих украинофильских агитаторов. Таким образом, даже в той среде, которая чувствовала на себе, подобно всей русской интеллигенции, давление правительства, мысль о сепаратизме не зарождалась. Как ни печальны ошибки старого режима по отношению к литературному украинскому движению, но правда та, что все стеснения касались только ничтожной по численности группы людей, народ же об этих стеснениях и не подозревал. Фразы о «гнете над украинским народом» годны только для митингов; серьезный и добросовестный человек их не произнесет и признает, что ни малейших признаков сепаратистских стремлении в крестьянской среде на Украине никогда не бывало.

 

Приложение 1

Дополнительные данные по терминологии

В главе первой мы говорили, что вряд ли наименование «Украйна» найдется в памятниках ранее конца XIV века. Нам не удалось встретить его в документах ни XIV, ни последующего столетия. Украинская пропаганда утверждает, что имя «Украйна» закреплено на страницах летописей уже с конца XII века. Самого элементарного разбора относящихся сюда текстов достаточно, чтобы доказать неправильность этого утверждения. Мы изложили вопрос в открытом письме на имя графа М. Тышкевича, председателя украинской делегации при Мирной конференции в Париже. Это письмо в весьма сжатой форме как бы обобщает сказанное нами в первых главах относительно этнографической и территориальной номенклатуры, но дает и дополнительную справку из летописи. Оно было напечатано в римской газете «Corriere d'Italia» 25 сентября 1919 года. Приводим его в переводе с итальянского.

Граф, в № 153 (от 9 июня) «Corriere d'Italia» помещено интервью с Вами. Говоря о лицах, высказывающих мнения, противоположные мнению украинской партии, Вы якобы сказали, что они «прибегают к доводам, которые являются не чем иным, как клеветническими и лживыми инсинуациями».

Украинский вопрос слишком обширен, чтобы обсуждать его в газете целиком. Не хочу в этом следовать примеру украинской пропаганды: ставится имя «Украина», и неизвестно, к какой территории и к какому веку это относится; тот же прием применяют со словом «украинцы» и к фразам о «русском иге», о «борьбе за свободу» и т. д., не определяя ни времени, ни места. Таким методом нельзя выяснить правды; а я как раз правду и хочу установить. Поэтому в моих интересах уточнить вопрос.

На сегодня из обширной темы выбираю первое утверждение украинской школы, то есть что в дотатарском периоде (IX–XIII вв.) Киев не был столицей всей России, цельной и единой, но центром государства, называющегося «Украиной» и обитаемого «украинским» народом. Оппоненты украинской партии утверждают наоборот, что в эту эпоху ни народа украинского, ни украинского государства и не бывало. Послушаем, что говорят вековые свидетели, тогда узнаем, какое мнение соответствует исторической истине и какое, не хочу сказать — представляет из себя клеветнические инсинуации, скажем — неверно.

Х век. В 911 году князь Олег Киевский заключил договор с Византией; в нем говорится о «русских князьях», о «русском законе», о «русском роде», о «русской земле», применяется для отдельного человека слово «русин», во множественном числе «русские», а как существительное собирательное встречается слово «русь». В общем, слово «русь» в смысле этническом употреблено 18 раз, в территориальном 5 раз, формы «русский» и «русин» — по 7 раз. В 944 году подобный же договор был заключен князем Игорем; здесь находим те же выражения: «русская земля», «русские князья», «русин», «русские» и «Русь». В западных летописях есть сведение, что к императору Оттону I пришли «legati Hellenae (христианское имя княжны Ольги) Reginae Russorum» (Соловьев. Изд. 2-е. Т. 1. С. 141).

XI век. В 1006 году германский миссионер Бруно гостил у святого Владимира и писал о нем императору Генриху II, называя его «Senior Ruzorum». Первый свод законов, составленный в Киеве, называется Русская Правда. Дочь Ярослава I, жена Генриха I, короля Франции, известна в истории под именем «Anne de Russie». Грамота папы Григория VII в 1075 году называет Изяслава, сына Ярослава I, «Rex Ruscorum». В другой грамоте тот же папа советует королю Польскому отдать Изяславу, «Regi Ruscorum», отобранные им земли.

XI и XII века. Термин «русская земля» употребляется в киевских летописях так часто, что стал, как говорит профессор Ключевский, их «стереотипным выражением». Так, князь киевский «думал и гадал о русской земле», долг князей был «блюсти русскую землю», на такого-то «да будет крест честный и вся земля русская», а такой-то «сложил голову за землю русскую»; киевский митрополит именуется «митрополитом всея Руси» и т. д.

XIII век. Францисканец Плано Карпини, посетивший Киев в 1246 году, писал о «Kiovia quae est metropolis Russiae». Так мы подошли к татарскому периоду. И, оставляя летописи, перейдем к эпической поэзии.

В знаменитом «Слове о полку Игореве» (XIII в.), рассказывающем эпизод (1185 год) из борьбы Руси с варварской степью, находим те же выражения. Кроме того, встречаем: «и полегли храбрые русачи». Былины киевского цикла и новгородского до XIV века полны тех же самых выражений. Украинская партия утверждает, что обитатели Киевского государства в ту эпоху были украинцы, а вот из тысячелетних могил до нас доносится крик: «Мы русские, русские, русские!»

Каким оружием обладает украинская партия, чтобы сражаться с мнением этих свидетелей, похороненных уже многие века, показание которых даже «за все золото, что под луною», не может быть изменено? Тяжелая украинская артиллерия, выдвигаемая на позицию, как только слышится приближение серьезного противника, состоит лишь из двух орудий: одно носит надпись «1187», другое — «1213» годы. Произведем небольшую, но точную работу над этими пушками, которые могут казаться читателю, мало посвященному в русскую историю, имеющими большое значение.

1187 год. Под этим годом в Киевской и Галичской летописях, по цитатам одного листка украинской пропаганды, значится: «Украина оплакивала смерть князя Владимира Глебовича». Со дня, когда Киев стал столицей того государства, которое Вы называете «Украина», то есть с 881 года, прошло 306 лет, и только тогда появилось его «настоящее» тт. Не кажется ли Вам уже это немного странным? Но присмотримся к цитате поближе. Владимир Глебович был князь Переяславля, расположенного на левом берегу Днепра, почти против Киева. Княжество лежало между Днепром и степью кочевников; оно было крайним пограничным княжеством. В конце XII века Южная Русь была уже в упадке, «степь» уже одолевала ее. Княжество Переяславское страдало от половцев больше других; восточная половина его уже подпала под власть кочевников, западная стала последним восточным клочком Южной Руси и была поэтому для киевских и галицких летописцев пограничной областью. Естественно, что они сказали, что «украйна плакала»: «украйна» здесь не имя собственное, а существительное нарицательное. В научном труде слово «украйна» (с маленького «у») должно было бы передаваться здесь не путем транскрипции (Ukraina), а в переводе, то есть «область пограничная плакала». И действительно, читаем во втором томе Соловьева (с. 637): «…и умер знаменитый защитник украины („у“ маленькое) от половцев переяславский князь Владимир Глебович; плакали по нем все переяславцы…» Что такое, следовательно, цитата 1187 года в том виде, как ее приводят украинофильцы? Подтасованный документ.

1213 год. Под этим годом сказано (цитирую по украинской газете), что «князь Даниил (будущий король Галицкий) занял Берест, Угорек и всю Украину». Этот случай тождествен: надо читать по-русски — «украину», на иностранном языке — «пограничную землю». Берест — это, по Соловьеву, Брест-Литовск, где сходились границы трех государств: России, Польши и Литвы. Угорек — вероятно, теперешнее село Угруйск в ста верстах от Бреста.

Артиллерия — могучее оружие, когда стреляет разрывными снарядами, — ничего, однако, не стоит, когда шлет на неприятеля только поддельные документы.

Буду Вам весьма признателен, граф, если Вы будете так любезны ответить мне — и с возможной точностью — на следующие мои вопросы, также весьма точные.

1. Верны ли выше приведенные мною цитаты?

2. Если нет, каковая из них и в какой своей части неточна? Предлагаю Вам в таком случае избрать третейского судью, например между профессорами итальянских университетов — специалистами по русской истории; я укажу своего, они выберут третьего.

3. Если же мои выдержки верны, находите ли Вы логичными или нелогичными, правдивыми или ложными следующие заключения, вытекающие из них:

1) государство, имевшее столицею Киев, называлось в дотатарский период Русью;

2) народ, который жил в нем, назывался русским;

3) украинская пропаганда, допуская иногда, что народ назывался «русь» и отрицая, что он назывался русским, утверждает вещь ложную, ибо уже в 911 году находим ту и другую формы;

4) ни это государство, ни его территория в ту пору никогда не назывались Украиной;

5) в этом периоде нет самого микроскопического намека на существование людей, называвшихся украинцами.

Если Вы признаете правильность этих пяти пунктов, Вы не сможете не допустить также того, что я был прав — по крайней мере в отношении дотатарского периода, — сказав в газете «Ероса» (от 3 июня), что украинская партия занимается «политической мистификацией» и «подделывает историю». Примите, граф, уверение в моем совершенном почтении.

Князь Александр Волконский.

***

Кажется, вопрос поставлен мной определенно и точно. Но украинофилы боятся точности. Вот ответ графа Тышкевича, помещенный в парижской «Petite Republique» 30 октября 1919 года подзаголовком «L» «Ukraine et la Moscovie». (Мы разбиваем текст на пункты А, Б, В и т. д., чтобы сократить наши комментарии к нему.)

Князь,

А. «Giornale (sic!) d'Italia» от 25 сентября доставил мне Ваше открытое письмо, на которое позволяю себе ответить. Оставляя в стороне выражения вроде: «фальсифицированные документы», «тяжелая артиллерия» и т. д., которых я обыкновенно не употребляю, я сообщу Вам нижеследующее.

Б. Выражение русские или Rhutenes, несомненно, употреблялось в Х веке и даже позднее для обозначения князей и их норманнских воинов, которые покорили в то время Украину и даже те народы, которые были подчинены им.

В. Летописец Нестор и историк Соловьев, которых Вы цитируете, высказываются на эту тему как нельзя более ясно: «Под словом „русский“ летописец (Нестор) подразумевает все славянские народы, которые находились под властью русских князей» (История России. Т. 1. С. 53).

Г. Лиутпранд, епископ Кремонский, свидетельствует о тождестве русских с норманнами, арабские писатели — об их различии от славян (Соловьев Т. 1 С 51–56).

Д. Они играют среди них ту же роль, что их братья в Англии, Нормандии и Сицилии; во всяком случае, покорители или нет, они совершенно исчезают в туземном элементе каждой из двух групп, образующихся на севере и на юге, [групп], кои отделены не только огромными необработанными пространствами, но и целым миром этнических и географических различий.

Е. И это тем более, что обе наши страны всегда будут называться различно. В эту эпоху, когда Украину (народное выражение, означающее «страна», «родина», «край», употребленное тоже в летописях под 1187 и 1213 гг.) называли Россией или Сарматией, другая страна была известна — и Вы эти знаете — под именем «Moscovie» <…>.

Граф Михаил Тышкевич.

Дальнейший текст письма до предтатарской эпохи не относится и следовательно, не есть ответ на поставленные вопросы

Граф Тышкевич ответил боязливым «да» на первые три вопроса и благоразумно уклонился от ответа на два последних. Разберемся в его туманных утверждениях.

А. Выражение «поддельные документы» применено мною вполне правильно, ибо цитировать текст летописи со словом «украйна», утверждая, что летописец говорит о государстве «Украйна», и есть подделка документа.

Б. Мне неизвестен случай, когда бы Рюриковичи домонгольского периода или их дружина назывались Ruthenes. Норманны Х века Украйны не завоевывали, ибо Украины тогда не существовало.

В. Цитата из Соловьева объясняет, откуда появилось наименование «русский» для части славянских племен, но вовсе не говорит о разнородности северного и южного населения. Имя это привилось ко всем славянским племенам, образовавшим русский народ, — вот вывод из цитаты. Ничего иного не утверждаю и я. Но напрасно граф Тышкевич неточно переводит Соловьева: Соловьев говорит «племена», а граф Тышкевич переводит — «народы» (peoples). Племен-то много было, а народ один — русский.

Г. Норманнского происхождения Рюриковичей я никогда не отрицал. Что господствующее племя (русь) было поглощено остальным населением — это верно. Но кристаллизирование южного населения в облик, отличный от населения северного, происходило вовсе не тогда, когда эта русь господствовала, может быть, как иноплеменная сила (DC век), а четырьмя — шестью веками позднее. Полагаю, что мнение Ключевских и Платоновых имеет большее значение, чем фраза графа Тышкевича.

Д. В чем заключался «целый мир этнографических и географических различий» севера и юга в дотатарский период, граф Тышкевич не говорит. Я тоже не знаю. В главе шестой я постарался самым добросовестным образом изложить различие между двумя частями Руси, но, признаюсь, это мне удалось слабо — так много между ними общего. Что огромные леса разделяли Суздальскую и Киевскую Русь — это правда, но правда и то, что великолепные реки их соединяли и что население теснилось к речным берегам, а потому было в постоянном общении.

Е. В вопросе территориальных наименований граф Тышкевич допустил такие невероятные «ошибки», что их нельзя распутать, не посвятив им нескольких страниц.

1. Прежде всего, неправда, что слово «украйна» означает «страна», «родина», «край». Граф Тышкевич, как говорящий по-русски, не может этого не знать. Имя «Украйна» — явный упрек всей украинской теории; поэтому украинофильская пропаганда за границей постоянно изощряется вокруг этого слова, давая иностранцам его неточный перевод. Значение слова «украйна» определяется не одним словом «край» (территория), а двумя словами — «у» и «край» (грань), и поэтому означает то, что «у края» — у границы, то есть страну вдоль границы, пограничный край. Кстати, слово «край» также не значит «родина»: например выражение «Я еду в край» ровно ничего не значило бы; чтобы вызвать представление о родине, надо сказать: «Я еду в край родной». Это известно графу Тышкевичу, конечно, так же хорошо, как и мне.

2. В письме своем я доказал, что в 1187 и 1213 годах летопись применяет слово «украйна» не как имя. Графу Тышкевичу следовало либо опровергнуть меня (что в данном случае невозможно), либо отказаться пользоваться этим поддельным документом. Вместо того он в ответ на мое же письмо приводит эти даты, правда, очень осторожно, но все же так, что у читателя остается впечатление, будто в XII и XIII веках Южная Русь называлась Украиной. От комментариев воздерживаюсь.

3. «Украйна — народное выражение». С этой мыслью — только договоренной до конца — мы встречались на страницах украинофильской пропаганды не раз. Не имея возможности отрицать, что Киевская земля называлась Русью, украинцы ищут выхода из этого неприятного обстоятельства, утверждая, будто у домонгольской Руси было еще другое, простонародное, бытовое наименование — «Украйна». Но где же доказательства? Где текст? В былинах, в литературных памятниках его нет. Не сохранилось ли у графа Тышкевича и К° любовное письмо времен Олега или счет из киевской гостиницы XII века?

Ведь это бесчестно — выдумать стране имя и, пользуясь незнакомством иностранцев с русским языком, дерзко обманывать их и издеваться над французским, английским и итальянским читателем. А честно ли обманывать простой народ на родине, об этом распространяться не станем.

4. Утверждение, будто север и юг «всегда назывались различно» (на том-де основании, что север назывался Moscovie), непостижимо. Ведь граф Тышкевич знает, что по-русски слова «Moscovie» не существует. «L'Ukraine et la Moscovie», например, нельзя перевести иначе как «Украйна и Московская Русь». Непостижимо тоже выражение: «В ту эпоху, когда Украину называли Россией или Сарматией», ибо такой эпохи не было: это две эпохи, между которыми семь веков промежутка!

Предоставляем читателю самому решить, по ошибке или намеренно граф Тышкевич говорит такие невероятные вещи, и разберемся окончательно в наименованиях. Что называют, кто называет и когда называют?

Пространство нынешней Польши, европейской и частью азиатской России древний мир обозначал неопределенными названиями: «Скифия» и «Сарматия». Их северная и восточная границы были неизвестны. По представлению Геродота (V век до Р. X.), Скифия простиралась от Дуная и Карпат на восток до Дона и от Черного и Азовского морей на север до центральных губерний европейской России. Но восточнее Дона лежала еще Скифия азиатская; по Птоломеевой географии (II век по Р. X.), она распространялась до Монголии, Китая и Индии. Скифы не отдельный народ; это имя было собирательным для многих, едва ведомых народов, и относится оно к довольно-таки старому времени. Впервые скифы упомянуты в VIII веке до Р. X.; в VI веке они владели Малой Азией; со II века до Р. X. имя их вытесняется названием «сарматы». Со II века по Р. X. исчезает имя европейской Скифии; Птоломей описывает ее под названием «Сарматия». Сарматы тоже не отдельный народ; уже для Страбона (I век до и по Р. X.) имя их скорее сборный термин. Разобраться в соотношении сарматов и скифов невозможно: не то они родственные народы, не то сарматы — часть скифов. В IV веке по Р. X. Сарматия входит в состав Готского государства и имя ее, как и имя сарматов, исчезает. Готы, авары и гунны прошли по этим землям и очистили место славянам.

Очевидно, что имена «Скифия» и «Сарматия» никакого отношения к украинскому вопросу не имеют — приводить их могут лишь те, кто хочет затуманить вопрос и поразить газетного читателя своей мнимой ученостью. «Les sarmates (ukrainies)…» — значится на первой странице одной анонимной украинофильской брошюры; эти скобки, обнявшие всего десять букв, включили в себя ошибку не менее как в десять веков.

То пространство, которое составляло в XVIII и XIX столетиях юг Русской империи, обозначим словом «юг»; то, где слагалось в XIV веке Московское великое княжество, и Новгородскую область — словом «север». Тогда получим следующую таблицу. Спешим подчеркнуть, что данные ее приблизительны. Дабы составить ее с научной точностью, требовалось бы просмотреть груду литературных памятников, исторических документов, записок путешественников. Но все на свете относительно, и те, кто с легким сердцем ошибаются на семь и десять веков, могут ознакомиться с нашей таблицей не без пользы (см. с. 86).

Как ни несовершенна наша таблица, из нее можно сделать следующие неоспоримые выводы:

— само население называет свою страну и на юге, и на севере главным образом Русь и Россия;

— утверждение, будто «две страны» назывались «всегда различно», есть вымысел;

— небольшую часть юга (Киевщину, Полтавщину и Черниговщину) само население в известный период называло Украиной;

— Галицию оно Украиной никогда не называло, а слов «Moscovia» и «Ruthenia» вовсе не ведало;

— совершенно неверно, будто название Малая Россия навязано было югу Москвой: оно родилось на юге не позднее XIII века, так как в 1335 году было уже официальным названием Галицко-Волынского княжества.

При отсутствии в русском языке слова «Moscovia» постоянного различия в названиях юга и севера не могло существовать; местные названия, будь то «Украина» или «государство Новгородское», покрывались общим именем «Русь»; резкое различие («Ukraina» и «Moscovia») существовало лишь в устах иностранцев; оно свидетельствует не об этнографическом отличии, а о различии политических судеб «севера» и «юга».

То, как звались страны и население, определяется не вожделениями современных нам политических партий, а исключительно цитатами из документов соответствующих веков.

5. «Nos deux pays…» Для графа Тышкевича это две страны, но для меня — одна. И останется одной, даже если европейский ареопаг, при содействии честолюбивых авантюристов, соизволит решить, что их две. Я знаю, что она одна: знаю и разумом, и чувством. Графу Тышкевичу это непонятно. И вполне естественно: ополяченному литовцу обе части России чужды; для меня же все члены моей страдающей родины равно дороги; не знаю только, не больше ли мне говорит в ее прошлом время святого Владимира и Мудрого Ярослава, моих предков, чем грозное величие Москвы.

 

Приложение 2

Еще о единстве домонгольской Руси

Украинская пропаганда любит заверять иностранную публику, будто Киевское государство обнимало лишь юг России и что юг («Украина») несравненно древнее севера («России»). Когда, говорят украинофилы, при Ярославе I Киев был уже столицей могущественного государства, Москва (упоминаемая впервые под 1147 годом) еще не существовала. Довод для не знающих истории представляется убедительным; на самом деле — это явная мистификация. Город Москва действительно на полтысячелетия моложе Киева, но та территория, где позднее зародилось Московское государство, заселена была славянами в дорюриковы времена. Ростов был славянским городом и тяготел к Новгороду еще до призвания князей. С первых же времен киевской государственности территория эта входит в состав Русской земли: среди городов, которым по договору Олега 911 года греки обязались платить уклад, значится и Ростов; Владимир Святой княжит в Киеве, а сыновья сидят у него один в Ростове (к северу от будущей Москвы), другой в Муроме (к востоку от нее). Не забудем, что русская власть родилась на севере; впервые новорожденную спеленали в Новгороде, а потом уже перенесли на юг, где в Киеве оказалась удобная колыбель. Олег и Ольга пришли с севера. Олег пришел походом с ратью северных племен. Владимир Святой, строя на юге пограничные города-крепости, заселял их переселенцами с севера. Ярослав построил Ярославль на верхней Волге.

Мы уже говорили о племенном, лингвистическом, вероисповедном и культурном единстве всех областей в домонгольский период. Доказывать общность жизни севера и юга значило бы пересказывать русскую историю за это время. Приведем только список великих князей за период до Андрея Боголюбского, то есть до того времени, когда центральная власть перешла из Киева во Владимир-на-Клязьме, и отметим, где каждый из них княжил до того, как стал великим князем (см. таблицу).

Из пятнадцати поименованных великих князей девять побывали сперва князьями в далеких северных областях. Ярослав I, олицетворяющий собою величие Киевской Руси, прожил на севере 28 лет.

Перечислим еще, где княжили сыновья или братья, когда отец или старший брат сидел великим князем в Киеве.

Святослав Игоревич (964–972) перед отъездом в Болгарию посадил сыновей своих: Ярополка — в Киеве, Олега — в земле Древлянской, Владимира — в Новгороде.

Владимир Святой в 988 году разослал сыновей: Вышеслава — в Новгород, Изяслава — в Полоцк, Святополка — в Туров, Ярослава — в Ростов, потом в Новгород, Всеволода — во Владимир-Волынский, Святослава — в землю Древлянскую, Мстислава — в Тмуторакань, Станислава — в Смоленск, Судислава — во Псков, Бориса — в Ростов (Муром), Глеба — в Муром (Суздаль), Позвида —?

Ярослав I. По его смерти сыновья его получили: Изяслав — Туров, Новгород и Киев, Святослав — Чернигов, Всеволод — Переяславль (позднее Чернигов и Киев), Вячеслав — Смоленск, Игорь — Владимир-Волынский (позднее Смоленск).

Изяслав I. Это распределение волостей сохраняется и в велико-княжение Изяслава, причем наблюдается зависимость Новгорода от Киева, всего востока (от Мурома до Тмуторакани) — от Чернигова, а Ростова, Суздаля, Белгорода и верхнего Поволжья — от Переяславля.

Внуки Ярослава сидят: Святополк — в Киеве и Турове, Владимир Мономах — в Переяславле, Смоленске и Ростове (сыновья его: Мстислав в Новгороде, Юрий в Ростове), Святославичи — в Чернигове: один из них — в Муроме.

По мере размножения семьи Рюриковичей число городов, где они княжат по всей Русской земле, постоянно увеличивается. Князья эти как-то мало связаны с данной областью; образование местных линий — явление позднее; на протяжении двух веков все князья чувствуют себя членами единого киевского рода; они постоянно передвигаются из одного города в другой; с ними переходит и часть их дружины; смерть одного из крупных князей вызывает перетасовку целого ряда других членов семьи. Города будущего Московского великого княжества входят при этом в общий распорядок.

Можно ли при наличии этих фактов, оставаясь добросовестным, уверять, что Северная Русь не составляла части единой Руси киевского периода?

После монгольского нашествия разрыв севера и юга не был полным. Первое время духовная связь не прекращалась, церковная жизнь была общей. Киевские митрополиты, переселившись (с 1299 года) на север, титулуются: одни — митрополитами «всея Руси», другие «Киевскими и всея Руси». Святой Петр, митрополит всея Руси (1308–1326), столько сделавший для духовного возвеличения Москвы, был сыном волынского крестьянина, родился на Волыни и игуменствовал в тамошнем монастыре. Можно ли провести точную грань между югом и севером? Реки соединяли их. Ока, тогда многоводная, как бы нарочно создана для связи Черниговщины с Москвой. Черниговское княжество заходило далеко на север; имеем сведение от 1174 года, что Лопасня (ныне станция Московско-Курской железной дороги) входила в его пределы, а она отстоит от Москвы лишь на 70 верст. Напротив, Любеч в XV веке принадлежал Москве; он лежит на Днепре выше Киева всего на 130 верст. В 1500 году князь Семен Стародубский перешел к Иоанну III с Черниговом, Стародубом, Любечем и Гомелем, а Василий Шемячич — с Рыльском и Новгород-Северским. Мысль о единстве никогда не угасала; об этом свидетельствуют и литература, и титулы князей. Так, на юге летописец называет Романа Галицко-Волынского (? — 1205) «самодержцем всей Русской земли»; на севере московские князья начиная с Иоанна Калиты (1328–1341) зовут себя князьями «всея Руси»; с Василия Васильевича Темного (1425–1462) встречаем титул «великий князь Московский и всея Руси».

Разрыв был следствием внешних причин; он утвердился в силу запустения юга. С исчезновением этих причин единство, естественно, восстановилось.

 

Приложение 3

Справка о художниках-малороссах

Несколько данных, чтобы подтвердить сказанное выше о мнимом существовании «украинской» школы искусства в Петербурге XVIII века.

Вся русская школа живописи и скульптуры екатерининского и александровского времен отражала французское влияние. Происхождение художника из той или иной части России не вносило никакого изменения в то, как он перевоплощал дары французской культуры, и будь он родом из Архангельска или из Полтавы, его творчество одинаково надо сравнивать с такими портретистами, как Дюплесси, Рослин, Друэ, или со скульпторами вроде Бушар-дона и Пигаля. Среди крупных дарований, воспитавшихся в петербургской Академии за ту эпоху, есть несколько родом из Малороссии. Исторический живописец Лосенко (1737–1773) был принят в придворный хор в Петербурге семи лет; отсюда он скоро отдан был на обучение к живописцу Аргунову; двадцати лет поступил в Академию и всю жизнь провел на севере или за границей. Великолепный портретист Левицкий (1735–1822) принадлежал к южной семье, по чувствам вполне общерусской; пользовался уважением трех императоров и был своим человеком в приближенной к ним среде. В зрелом возрасте прибыли в столицу портретисты Боровиковский (тридцати лет) и Венецианов (двадцати шести лет); последний жил в своем имении Тверской губернии, где основал школу живописи. Скульпторы Козловский (1753–1802) и Мартос (1754–1835) с детских лет (Мартос — с тринадцати) воспитывались в Академии, затем были пенсионерами в Париже и Италии; под конец жизни долгие годы были преподавателями в Академии; в творчестве своем проявляли влияние иностранных учителей и духа времени; в мраморе славили Екатерину, ее сподвижников и двор, а также античных богов и героев. Частные письма писали на чистейшем русском языке, и только два-три письма Козловского сохранились на другом языке, но не на малороссийском, а на французском (из Парижа в 1791 году).

 

Приложение 4

К характеристике украинофильской пропаганды

В настоящем приложении мы приводим несколько наудачу взятых примеров того, к каким приемам прибегает украинофильская пропаганда. Иностранный читатель увидит из них, до какой степени тенденциозности доходит она в своих утверждениях; русский читатель найдет здесь материал для контрпропаганды.

В Берне в 1919 году вышла брошюра «La guerre polono-ukrainienne en Galicie» д-ра Е. Левицкого, «члена Украинского Совета». Брошюра вполне правильно считает, что Галиция и Волынь не есть земля польского народа, но в то же время автор желает уверить, что это земли украинские.

К брошюре приложено воспроизведение карты XVII века. Особая заметка (с. 74) объясняет, что карта эта составлена географом Левасером-Бопланом, «который прекрасно знал эти страны, так как лично их посетил». Карта эта свидетельствует (так утверждает г-н Левицкий), во-первых, что Холмщина — земля украинская, во-вторых, что нынешняя восточная Галиция составляла тогда отдельное воеводство — «Voyvodie ruthenienne» — с украинским населением.

Открываем карту, ищем «украинский» Холм и «украинское воеводство» (ибо, конечно, в смысле «украинское» понимает автор слово «ruthenienne»). И что же находим? По параллели Владимира-Волынска на протяжении семисот верст написано большими буквами: «Russia rubia» (первое «R» — на меридиане Холма, последнее «А» — на левом берегу Сулы). Мало того, к западу от Холма, в пространстве между Западным Бугом и Саном, с севера на юг читается надпись: «Russia». Для всякого нормального человека эти надписи свидетельствуют, что Холмщина — земля русская.

Далее, надписи «Voyvodie ruthenica» на карте вовсе не имеется. Всюду надпись «Russia»: то «Bianca», то «Rubra», то «Nera», то просто «Russia» Имя «Украйна» написано только раз, там, где ему и надлежит быть, а именно в восточной части того обширного пространства, которое обозначено вышеупомянутой надписью «Russia rubra»; здесь, от среднего течения Южного Буга до Десны, написано «Ukrania» (первое «U» на правом берегу Южного Буга, последнее «А» на правом берегу Десны близ Чернигова, к юго-востоку от него.

Не предполагал ли д-р Левицкий, что его читателям будет недосуг разбираться в старинной, плохо отпечатанной карте?

Если к подобным приемам полемики прибегают украинофилы, подписавшие свои произведения полным именем, то чего же ожидать от обильной анонимной украинофильской пропаганды?

Украинцы существовали при Геродоте. Владимир Святой был украинец и крестил украинцев. Украинцы славянский народ, но иного происхождения, чем русский. Украинский язык (и при этом подразумевается малороссийский) «совсем другой», чем русский. Впрочем, последнее заявление не анонимное: это слова того же графа Тышкевича в газетном интервью. А вот малороссийская народная песня, по-русски и по-малороссийски:

Это «совсем другой» язык?

Украинцы веками страждут под «русским» игом. Этот и подобный вздор преподносят иностранцам в десятках брошюр и в сотнях статей, а те доверчиво его глотают.

Сделаем несколько кратких замечаний в ответ на излюбленные утверждения украинофильской пропаганды.

1. Существование украинского народа стараются доказать антропологическими измерениями. Приводятся таблицы размеров черепов «русского», «украинца» и поляка; вывод: это народ отдельный, отличный от русского и польского. Доказательство, рассчитанное на наивного читателя: измерения бранденбуржца и баварца дали бы не менее различные числа сантиметров, но это не значит, что баварец не немец. То же самое для миланца и тосканца; то же — для пикардийца и провансальца.

2. Основное отличие «украинцев» от «русских» видят в том, что в Малороссии большая часть крестьян собственники. Но это не есть особенность, как бы присущая племени: в силу географического положения, большей густоты населения и по иным, второстепенным причинам неизбежная эволюция земельной собственности началась на юге раньше, чем на севере, и только.

3. Ссылаются на выражение Петра Великого: «Малороссы народ умный». Но вопросы этнографии разрешаются наукой, а не фразой, сказанной монархом, хотя бы и великим Петром. К тому же русское слово «народ» можно применять не только в этнографическом смысле, но и в смысле населения определенной местности (например: рязанский народ отличается трудолюбием).

4. Ссылаются еще на собственноручную инструкцию Екатерины Великой князю Вяземскому, в которой она будто бы говорит о необходимости «обрусить малороссов»; значит, заключают с торжеством украинофилы, они не русские, коли их надо обрусить. Но во фразе императрица говорит не о населении, а о «провинциях», и не только о Малороссии, но и о Ливонии. Финляндии и Смоленске. Обрусить жителей Смоленска вообще невозможно, а с другой стороны, могла ли гениальная Екатерина замышлять обрусение финляндцев, народа совершенно иного происхождения, чем русский, среди которого тогда жило едва ли более нескольких сот русских? Она говорила не об этнографическом, а о политическом обрусении — об уничтожении местных особенностей и привилегий большей частью иноземного (польского) происхождения и о введении в этих провинциях административного устройства, общего во всей империи. Это свое намерение по отношению к Малороссии императрица и осуществила, причем провела свои реформы вполне безболезненно. Ни малейшего неудовольствия отмена гетманства в народе на вызвала.

5. Когда надо привлечь симпатии итальянской публики, столь падкой до фраз, то в каком-нибудь интервью заявляют, что Мазепа «развернул знамя свободы». Но Мазепа о свободе никогда и не помышлял, а знамя, которое он развернул, было знамя самой низкой измены. Накануне Полтавской битвы Петр Великий был на краю гибели, и тут Мазепа изменил своему благодетелю, перейдя на сторону Карла XII. «Гетман Мазепа как историческая личность не был представителем никакой национальной идеи» (курсив наш. — А. В.). Это был эгоист в полном смысле этого слова. Поляк по воспитанию и приемам жизни, он перешел в Малороссию и там сделал себе карьеру, подделываясь, как мы видели, к московским властям и отнюдь не останавливаясь ни перед какими безнравственными путями. Самое верное определение этой личности будет сказать, что это была воплощенная ложь. Он изменил своей Украине, польстившись на польские приманки: ему уже был сочинен княжеский герб, и он выговаривал себе владение в Белоруссии. Он замышлял и третью измену, Карлу XII, чтобы вернуть себе милость Петра, но не успел осуществить свой замысел.

Все это не мое суждение, а мнение Костомарова. Костомаров не из перворазрядных наших историков, но мнение его в данном случае особенно ценно. Сын малороссийской крестьянки, он нежно любил свою прекрасную родину, ее старину, народные сказания и песни; к тому же в науке был сторонником изучения местных особенностей как слагаемых общего исторического процесса и специализировался на истории Малороссии.

6. Правительство преследовало, говорят украинофилы, украинское литературное движение прошлого столетия. Это верно. Но было ли это движение только литературным? В основу программы тайного Кирилло-Мефодиевского общества (1846 год) входила федерация славянских государств, то есть расчленение Австрии. Император Николай считал себя часовым на страже Священного Союза и всюду видел революцию. При такой точке зрения он, естественно, не мог не преследовать подобное общество, совершенно независимо от того, было ли оно малороссийским или великорусским. Были в этом движении также и социалистические течения, и протест против существующего строя. Вся поэзия Шевченко проникнута ненавистью к крепостному праву; по тому времени это значило быть «революционером», и если Шевченко был (в 1847 году) сослан в Оренбург, то за вступление в тайное общество и за революционное направление его поэзии, а вовсе не за то, что он писал по-малороссийски. Преследовалась оппозиция, а малоросс терпел ничуть не более великоросса.

Даже в либеральное царствование императора Александра II в 1878 году была ограничена свобода издания книг по-малороссийски. Стыдно признать это. Но и тут есть смягчающее вину обстоятельство: за украинским литературным движением уже чувствовалась направляющая рука австрийского правительства. Это была мера государственной обороны, но неудачная.

7. Все утверждения украинской партии, будто в Петербурге было «русское» правительство (в смысле чего-то чуждого украинскому населению), ни на чем не основаны. Петербургское правительство было русским, но в ином смысле: оно было общерусским, включало в себя людей из всех частей России, самых различных национальностей и классов населения. Что же касается представителей трех ветвей русского народа, то не было такого времени, когда среди министров нельзя было бы назвать нескольких малорусского происхождения. Разумовский и Безбородко во второй половине XVIII века, Кочубей в первой половине XIX были в Петербурге на первых ролях. Во всем, что делало старое правительство, и в плохом, и в хорошем, участвовали уроженцы и Украины и за все несут ответ совместно со всем правительством.

8. Украинская пропаганда дышит злобой к «русским». Но в действительности в населении никакой злобы нет. Между тремя ветвями единого народа никогда распри, борьбы и какого-либо вооруженного столкновения не бывало. За 260 лет совместной государственной, общественной, церковной и экономической жизни достигнуто полное сближение: сблизили сорок лет обязательной воинской повинности, сблизили фабрика и полевые работы. (Ежегодно сотни тысяч рабочих из густонаселенных малороссийских губерний приходят на уборку обширных посевов Приволжья.) Слияние таково, что вы услышите великорусскую песню на Украине и обратно. Еще теснее слился класс интеллигенции; тождество ее по всей России, и на севере, и на юге, в XIX веке установилось полное; те же в ней качества, те же недостатки, то же мировоззрение. Культура общая. Малороссы этого класса даже в семье говорят не иначе как по-русски. Чиновники, офицеры, люди вольных профессий, кочуя по всей России, совершенно потеряли какой-либо местный отпечаток. «Кто это?» — спросите вы, сидя в ресторане, например, в Турине или Руане. «Не знаю… Кажется, южанин», — ответят вам и редко ошибутся. В России же в подобной среде вы и не отличите по виду, кто перед вами — великоросс или малоросс. Мало того, никто этим до революции и не интересовался: шел ли вопрос о производстве в унтер-офицеры, о выборе директора банка, о назначении министром — никому и в голову не приходило задумываться, малоросс или великоросс кандидат, это было так же безразлично, как то, белокурый или черноволосый был будущий министр.

9. Пропаганда утверждает, будто в Государственной думе было 74 представителя «украинского народа», которые доблестно отстаивали его права. Это карикатурное утверждение — чистейший вымысел. При выборах в Государственную думу существовали курии польская и еврейская, но украинской не было, и учреждение ее никогда не предполагалось; «украинского вопроса» в Думе никто никогда не поднимал, а последним председателем Думы был малоросс Родзянко.

10. Сообщая о предстоящем прибытии в Рим украинского хора, одна римская газета заявила, что итальянская публика впервые будет иметь возможность услышать песни этого народа, который под гнетом русских царей не мог петь своих песен. Не было полкового хора песенников в русской армии, который не пел бы нескольких малороссийских песен. Во многих театрах, между прочим в Императорских, давались малороссийскими труппами бытовые комедии; они обыкновенно кончаются хорами и пляской. Отдельной малороссийской музыки не существует, ни симфонической, ни камерной, но прекрасные малороссийские народные песни давали пищу общерусским композиторам, а сюжеты малороссийского народного быта послужили темой для нескольких опер Римского-Корсакова, Чайковского, Мусоргского и Кочетова.

Интересно отметить, что когда небезызвестный в Италии русский симфонический дирижер г-н Померанцев написал за своей подписью краткую, но полную имен и иных точных данных заметку, восстанавливавшую правду, поместить ее в газетах не удалось. Зато та же газета не преминула вторично напечатать, что украинский народ только ныне смог свободно запеть.

11. В одном украинском листке приводились в переводе стихи Пушкина об украинской ночи; каждый русский знает эти великолепные строки, от красоты которых дух захватывает. Листок вводил их в текст так, что иностранный читатель оставался под впечатлением, что они — образец украинской литературы.

Одна австрийская газета сообщила, что русское правительство воспрещало печатание повести «Тарас Бульба» на том языке, на котором ее написал… Шевченко.

В 1919 году генерал Деникин, говорят украинофилы, в своей мании все русифицировать дерзнул назвать Киев «матерью городов русских». Нестор предусмотрительно ответил им: «сеце Олегъ (в 882 году) княжа въ Киеве, и рече Олегъ: „Се буди мати градомъ Русьскимъ“».

12. Рассказывают о положении школьного дела в Малороссии (которое организовано петербургским Министерством народного просвещения и местными земствами точь-в-точь как по всей России), и сведения эти преподносятся как проявление какой-то особой «нашей» культуры. Статистика той части имперской железнодорожной сети, которая проходит по южным губерниям, должна свидетельствовать о высококультурном уровне путей сообщения на Украине, а статистика всероссийского порта Одессы — о могуществе украинской вывозной торговли. Все это для человека, знакомого с азбукой русской жизни, шито белыми нитками, но брошюры (иной раз в прелестных обложках) рассылаются членам всех парламентов на соответствующих языках… и производят впечатление.

13. Украинские бюро с 1915 года стали издавать карты, на которых имя «Украина» тянется из средней Галиции в Кубань, то есть занимает ровно в четыре раза более места, чем надлежит. Если вы удлините на карте слово «Италия» в четыре раза, то оно обнимет Францию, Англию, а начальное «И» окажется в Исландии. Не менее фантастичны и эти карты; но под влиянием украинской пропаганды слова «Украина» и «украинцы» печатаются не только на схемах иностранных газет, но и на схемах иностранных штабов во всю длину Южной России — наперекор географии, истории и здравому смыслу. Публицисты, дипломаты, военные министры союзников, сами того не зная, работают над картами, фальсифицированными по предначертаниям германо-австрийского генерального штаба. Не в странное ли время мы живем?

Достаточно этих примеров, чтобы убедиться, что, будут ли то цитаты, ссылки на документы, на факты прошедших времен или на события наших дней, будет ли то перевод с русского языка или филологическое толкование русских имен, — всюду в словах украинофилов либо тенденция, либо явный обман. Да иначе и быть не может: кривды прямым путем не защитишь.

 

КОММЕНТАРИИ

Публикуемая нами с незначительными сокращениями книга князя Александра Михайловича Волконского «Историческая правда и украинофильская пропаганда» была издана в Турине в 1920 году.

Князь Александр Михайлович Волконский (1866–1934) — русский офицер (полковник) Генерального штаба, публицист (писал под псевдонимом Волгин А. М.). Печатался в газете «Санкт-Петербургские ведомости». После первой революции выступал в печати со статьями о состоянии армии. Автор книги «Вооруженные силы Италии» (1908). Эмигрант. В конце жизни стал униатским священником. Князь А. М. Волконский был автором еще нескольких книг по «украинскому сепаратизму», среди них: «Имя Руси в домонгольскую пору» (1929), «В чем главная опасность?» (1929), «Малоросс и украинец» (1929).