итатель наверняка упрекает автора за чрезмерное внимание к питию крови, а участники «бунта против крови» возмущены тем, что выводы, касающиеся вампира, базируются на потребности, изначально ему не свойственной. Но меня волнует именно кровопийца. Кровь делает вампира вампиром. Без нее он не обрел бы популярности и к настоящему времени, скорее всего, был бы забыт или слился бы с другими персонажами. Отнимите у него кровь, и он обратится в привидение, «ходячего» покойника, душителя, разносчика болезней и т. п. Подобным существам я посвятил предыдущие книги серии «Мир неведомого», так что за соответствующими выводами можно обратиться туда.

Думаю, из резюме к третьему разделу многие вынесли заключение о склонности автора… как бы помягче выразиться… к духовидению. Панибратски рассуждает о некоем духе, как будто тот может существовать вне пределов человеческого воображения! Что ж, я действительно верю в дух, морочащий людям голову. Но для анализа эволюционного развития вампира моя вера роли не играет. Дух ли внушал мысли о себе людям, сами ли люди фантазировали, в любом случае эволюция вампира подчинена закону очеловечивания. В него вписываются и версии критиков, отслеживавших связь нашего героя с общественными настроениями и социальными катаклизмами. А об источнике этого закона каждый вправе судить сам.

С момента сотворения мира и человека кровь занимала промежуточную позицию между духом и плотью, между небом и землей. Она представляла собой жидкость, без которой человеческий организм существовать не мог, как не может он существовать без костей, без мяса и т. д. Кровь приравнивалась к жизни. Теряя ее, человек умирал, но сама кровь оставалась жить — в других организмах и в другом мире, сопровождая туда душу умершего или являясь этой душой.

Там кровь встречали духи, заинтересованные в ней, точнее — в душе, которую она в себе заключала. Последний вывод, строго говоря, не совсем точен, поскольку при отсутствии у нас знаний о природе духов и о природе крови в мифах и поверьях мы не в состоянии вникнуть в смысл «кормежки». Скажем, души животных, а не людей, приносимых в жертву, вряд ли высоко ценились богами. А мотив «состязания» между духами земли, воды, камня, дерева и кровью демонстрирует нам сложность их взаимоотношений, далеко не всегда имевших жертвенный характер.

Приобщаясь к богам, люди пили кровь животных, обмывались, помазались, окроплялись ею. Помазание и окропление допускалось даже евреями, которые остерегались души, заключенной в крови, но придавали крови важное символическое значение как посреднику между человеком и Богом. Для сугубо земных целей — поддержания физического здоровья, достижения психологической близости — язычники употребляли и человеческую кровь. Производимые ими действия базировались не на символическом, а на «душевном» значении крови. По сути, язычники включились в «кормежку», а евреи, чья символика и так-то хромала, были заподозрены в аналогичных устремлениях. Упразднив кровную жертву, евреи приобрели репутацию магов, тайком добывающих кровь.

Христианство, сознававшее опасность манипуляций с кровью, отказалось от них, вручив право на «кормежку» Богу. Языческие жертвы канули в Лету. Люди больше не приносили кровь богам, они сами получали ее от Бога. Но в повседневных нуждах кровь продолжала активно применяться, что и сделало неизбежным появление вампира.

Духи лишились регулярной «кормежки». Правда, она сохранилась в обрядах дикарей, в обычаях бывших язычников, защищавших дома, больных, детей и т. д. Колдуны и ведьмы приняли на себя обязательство по доставке крови духам. Но этого было мало — в древности кровь жертв лилась рекой! Духи видели, что люди не только обмениваются кровью, но и пьют ее — они даже не брезговали кровью убитых, всегда любимой духами. Оставалось одно: включиться в процесс пития крови под видом человека.

Этапы превращения духа в человека описаны нами в заключении к третьему разделу. Сначала «вампиры» являлись в нечеловеческом виде, потом они взяли «в аренду» тело мертвеца и, наконец, обрели статус представителя человеческого рода — бессмертного или смертного. Отметим принципиальную разницу между первым вампиром и кровопийцей из мира людей, например ведьмой. Ведьма, пила ли она кровь сама или кормила ею духа, не была мертвецом. Если же за кровью приходила умершая ведьма, ее называли вампиром. В этом особенность настоящего вампира — он не из нашего мира. И происшедшая с ним метаморфоза достойна изумления — ни одному пришельцу из инобытия такое не удавалось!

Чего добился дух, сделавшись человеком? Крови он получает совсем мало. Мы можем, потрясая кулаками, обрушится на «вампиров» минувшего столетия, проливавших реки крови. Или вспомнить о самых кровопролитных войнах в истории человечества (кровь павших воинов, если помните, адресовалась и богу ацтеков, и античным кровопийцам). Но лучше вновь сослаться на таинственность самой «кормежки». Кто знает, зачем духу кровь? Может, очеловечившись, он получил ее сполна и потому в наши дни склоняется к любви? Выдав себя за более совершенное творение, чем он сам, дух не утратил способности влиять на человека. Ради этого, возможно, он и охотился за кровью. Кровь сделала его необычным, привлекательным для людей, но теперь, когда он занял среди них место лидера, приобрел массу новых достоинств, она стала анахронизмом. Так что «бунт против крови» отчасти оправдан.

Увы, в признании вампира повинна и Церковь. «Бунтующие» люди А. Камю могли сколько угодно восхищаться дьяволом и пытаться его очеловечить, влюбив в женщину. Многовековая брань с лукавым велась не зря — он раз и навсегда дискредитирован в глазах общества. Но вампира, не поддающегося богословской трактовке, Церковь недооценила, назвав иллюзией и выдумкой. Его образ сформировался слишком поздно — христианство далеко ушло по пути прогресса. Появись дьявол в XVIII столетии, он ходил бы нынче в героях (его и так-то многие христиане отрицают).

Вампиру суждено было стать настоящим человеком, ведь героическое начало заложено именно в человеке. Цель достигнута. И когда нынешние оригиналы сливают капельки крови в стакан, вставляют челюсти, прикрываются зонтиками и вдохновенно предаются сексу, над ними потешаются. Чувство юмора премудрому духу отнюдь не чуждо.