В Охотском порту для супруги Лежава-Мюрата сгружали рояль. Когда его спускали в кунгас и подгоняли по волне к берегу, он издавал никогда не слыханные в этой глухомани звуки. Его владелица, в длинной черной юбке и пышной белой кофте, нетерпеливо похаживала по отмели, вертя шелковый, радужной расцветки зонтик.

Капитану «Дайбоши-мару» она почудилась очаровательной гейшей.

— Хоросая барысня!

Капитан, в соломенной шляпе и желтых лакированных штиблетах, сам спустился в кунгас и поторапливал своих гребцов. На этом же кунгасе отплыли на берег Билибин и Бертин. Эрнеста Юрий Александрович взял на всякий неприятный случай и ради представительства: все-таки родной брат известного Бертина!

Пошуршали по дресве Билибин и Бертин. Триста лет назад так же по этой же дресве ради прииска новых землиц шли казаки-землепроходцы, ставили здесь Охотский острожек и, неся цареву службу, терпели великую нужду.

Юрий Александрович и Эрнест издали увидели дом, посолиднее прочих, в который шустрые японцы-матросы вносили дорогой инструмент. Дом стоял на площади, напротив церкви. Вошли в него и они.

Эрнест, проинструктированный начальником, с порога бахнул:

— Б-Б-Бертин!

Юрий Александрович ему в тон:

— Билибин!

Но Лежаву их голоса не оглушили. Он чуть ли ни облобызал желанных гостей. Он их ждал почти полмесяца. Сразу же усадил за стол, уставленный вином и яствами, и сразу же предложил приступить к деловым переговорам.

Однако его супруга, Жанна Абрамовна, истосковавшаяся по столице, бесцеремонно оттеснила мужа, представилась Билибину как бывшая московская актриса и жадно начала расспрашивать о Москве, Ленинграде, а когда узнала, что известный художник Билибин, завсегдатай артистических кафе,— дальний родственник Юрия Александровича, то ударилась в воспоминания, пересказала множество каламбуров и острот художника Билибина, и все это под легкую музыку своего новенького рояля.

Лежаве-Мюрату ничего не оставалось, как вести деловые переговоры под эту же музыку и самому произносить тосты вперемежку с анекдотами. На это он был неистощим как истинный кавказец.

Билибину и Бертину ничего не оставалось, как слушать н поднимать бокалы.

Лишь Миндалевич сидел в этой компании как в воду опущенный.

Зашла речь и о колымском золоте. Лежава-Мюрат извлек из сейфа невзрачную бутылочку из-под сакэ, тяжелую, как граната.

Билибин так и впился в нее:

— Золото? С Колымы?!

Юрий Александрович осторожно, обеими руками, как младенца, взял посудину, высыпал из нее пяток золотинок на ладонь, рассматривал их и на свет, и против света, любуясь матовым мерцанием.

— Здесь два фунта, а Поликарпов говорит, что намыл бы два пуда, да отощал, все запасы съестного у него вышли... Точного анализа пока нет, но предварительно мною установлена восемьсот восемьдесят восьмая проба.

— Да, посветлее будет алданского,— заметил Эрнест,— да и мелкое, как козявки. Может, Юрий Александрович, вернемся? На что нам мелочь?

Лежава-Мюрат шутить не собирался:

— Из-за этих козявок, товарищ Бертин, после того как их показал Поликарпов в этой бутылочке, вся моя епархия взбесилась! Двести приискателей работу побросало! В Охотске всех лошадей скупили, в лавке все припасы забрали! Не придержи я этот народец — вспыхнула бы золотая лихорадка, пострашнее, чем в книжках Джека Лондона. А с меня, с Лежавы-Мюрата, как с молодого барашка, шкуру долой, а мясо на шашлык. Куда вы, говорю, сумасшедшие? На голодную смерть? В Хабаровск, Владивосток, в Москву молнировал: решительно прошу запретить въезд на Колыму. Добился! Кордоны выставили. Стихию осадил. Но всякое дело — палка о двух концах. Страна сколачивает золотой фонд. И если на Колыме, в моей епархии, открылось золото — значит, надо форсировать его добычу. Иначе тебя опять на шашлык, как барана-оппортуниста. И я форсирую. Привел к себе Поликарпова, посадил вот за этот стол, накормил-напоил, предложил по всем законам оформить заявку на имя Союззолота и пообещал назначить его старшим горным смотрителем на первый колымский прииск. И вознаграждение за находку золота, и руководящая должность! Вот так вот! — Мюрат метнул торжествующий взгляд на Миндалевича; тот хотел вроде возразить, но только поморщился,— И вот она — эта заявочка. И я от имени Союззолота и лично товарища Серебровского прошу вас, товарищ Билибин и товарищ Бертин, проверить ее на Колыме.

Юрий Александрович, волнуясь, взял заявку Поликарпова. Где погиб Бориска, да и нашел ли он золото — точно никто не знал. Розенфельд в своей записке и на карте не указывал, где он видел жилы, подобные молниям. Экспедиция ехала без адреса, без привязки. А в заявке Поликарпова все точно обозначено: речка Хиринникан впадает справа в Колыму, устье ключа Безымянного — в двадцати верстах от устья Хиринникана.

Билибин обнял Лежаву-Мюрата:

— Дорогой кацо! Я с великим удовольствием проверю эту заявочку товарища Поликарпова и выполню задание ваше, товарищ Лежава, и товарища Серебровского, которого я имел счастье дважды видеть! Мы будем искать золотую пряжку Тихого океана в долине ключика Безымянного!..

Юрий Александрович просил познакомить его с Поликарповым.

Лежава-Мюрат вопросительно посмотрел на Миндале-вича, сидевшего насупленно, как сыч, и развел руками:

— Невозможно. Сейчас Поликарпова в Охотске нет, он на приисках. Но я направлю его на Колыму, и там вы найдете с ним общий язык. Мужик умный и честный.

Переговоры продолжались всю ночь. Обсудили все вопросы: и транспортные, и продовольственные, и как организовывать добычу золота.

Под утро Билибин, Бертин и Миндалевич вернулись на пароход.

Капитан «Дайбоши-мару» встретил их вежливыми упреками:

— Нехоросо, господа. Задерска, господа.

— Пардон, капитан! Поднимай якоря, капитан! Форсируй!

— А иначе — с-с-саслык! И не видать вам хоросей ба-рысни!

В каюте Билибин всех поднял громовым голосом:

— Возрадуйтесь, догоры! Мы будем танцевать от печки! — и шепотом: — Я держал на ладони колымское золото.