Прежде чем рассказать про Марину, должен сказать несколько слов про лучевую терапию. Забавно, но прибор для лучевой называется «Примус». «Примус» несколько раз ломался, и его «починяли». Пока сидишь в очереди, находишься в каком-то удивительном пространстве, где все улыбаются, никто не кричит, все знают друг друга по имени. Ходят на костылях, под ручку, в коляске, сами. И всегда улыбаются. Злость в этом мире перед лучевой – не то что не позволительная роскошь, она просто не нужна. Даже когда нам объявляли, что аппарат сломался, все ворчали как-то тихо, берегли себя, других. Никто же не виноват, в самом деле! Хотя многие приехали издалека, не из Москвы. Я думаю: почему так? Потому что знают, что лучевая – это лечение, и тихо радуются этому? Или потому, что когда ты в такой ситуации, то становишься человечнее (но есть, правда, и другие, но о них позже)? Не знаю.
Во всяком случае, у меня было ощущение, что я в чистилище. Потолок, кстати, там в некоторых местах стеклянный, и свет падал на лица прямо, будто бы косо освещать, прыгать в светотень, играть и кокетничать было для него как-то не этично. Пространство, в котором все открыто, все честно, пространство прямоты и белизны – человеческой и физической. Мне почему-то напомнило это Амстердам – там все дозволено, там лежат на крышах, катаются на лодках, курят травку, идут на улицу Красных фонарей. И понимаешь, что когда все позволено, не тянет грешить. Когда мы грешим, нам важно что-то преодолевать, а тут преодолевать-то нечего. Город без греха. Я убежден, что там почти нет убийств, краж и т. д. Там люди просто счастливы. И, как ни странно, то же было в коридоре перед лучевой. Людям не нужно ничего доказывать. Ни нам, ни себе. Здесь все равны. Как в Амстердаме. Странно, да?
Когда заходишь на лучевую, тебя ведут по свинцовому коридору. Потом кладут на кушетку. Надевают маску на лицо – пластмассовую, индивидуальную. Прижимают, привинчивают маску к кушетке. И 10 минут какая-то штука, похожая на маленький космический корабль, летает вокруг тебя. А у меня в первые месяцы болезни вдруг обнаружилась клаустрофобия: еду в лифте – боюсь, что он застрянет; кладут на МРТ – боюсь, что про меня забудут; принимаю ванну – и воображение рисует, как я поскальзываюсь, расшибаю голову, и все мои мысли радужнобензиновыми слоями вытекают из нее, плавают в наполненной ванне, отражают меня – мои воспоминания, мои стихи, мои идеи, мои образы, мой Париж, мой Будапешт… А меня уже нет.
Все почему? Потому что даже крикнуть не могу. Сказать. Я беззащитен. А тут – на лучевой – пластмассовая маска тебя прижимает с космической силой. Поначалу было не очень… Потом ничего. Привыкал к дырочкам в маске. Пел про себя песню Юлия Кима «Черное море». Вспоминал Симеиз, как я маленький в темноте ходил к волнам на пляж. А мама мне пела «Черное море». И так было мне хорошо. И темная, темная, темная ночь. И нет ничего плохого, и не может быть. Потому что рядом мама. И Черное море. Доброе-доброе. О чем-то по-доброму шепчет. И мир прекрасен. Я хотел, чтобы и в голове тоже было все хорошо. Я как бы лечился воспоминанием. Мое лицо – а если говорить честно, то потолстевшая изрядно после гормонов и толстеющая каждый день морда – еле влезало в маску (хотя изначально это был идеальный слепок). Такая вот харизма! Вы бы видели! Эх, жалко, фоток не осталось. Вообще, когда вы на гормонах, фотографируйтесь! Потом сами же посмеетесь! Вы там будете похожи на вашего дальнего родственника-сумоиста.
И вот я лежал. Придавленный. И представлял, как моя опухоль становится меньше, прямо пытался почувствовать, как ее «излучают».
НА ЛУЧЕВОЙ ВАЖНА НЕ ТОЛЬКО САМА ПРОЦЕДУРА, НО И ТЕ МЫСЛИ, С КОТОРЫМИ ВЫ ЛОЖИТЕСЬ. ЕСЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ОНА ВАМ НЕ ПОМОЖЕТ – МЕДИЦИНА БЕССИЛЬНА.
Я думал по Норбекову: о том, как эта штуковина меня лечит. Хотя мне радиолог сказал, что «лучевая, бывает, кому-то даже помогает», чем, понятно, меня напугал. А если не поможет? Что тогда? А если будет хуже? Но я убегал от этих мыслей. Лежал и чувствовал, что она помогает. Понимаете, чувствовал! И опухоль после лучевой уменьшилась на треть (уж не знаю почему, но только я помогал этому процессу, как мог). Вообще, люди часто бросают все на самотек, доверяясь только врачам. Меня лечат и все! Что я могу сделать?
НУЖНО ПОМОГАТЬ ОРГАНИЗМУ БОРОТЬСЯ.
Я выходил к маме с довольной рожей – во-первых, знал, что лучевая работает (и это правда! Но знал я это еще до всяких МРТ). Во-вторых, напротив лучевой было зеркало, и, глядя в него, нельзя было не рассмеяться! Я был весь покрыт следами от сетки, весь в каких-то ячейках, в клеточку, бритый наголо. Спорим, Джордж Лукас взял бы меня на роль гуманоида? Причем без всякого грима… Вера Кастрель создала график отвозов нас с мамой на лучевую. Все помогали, знакомые и незнакомые. Нас возили удивительные люди. Пока ехал, я вставлял плеер в уши и занимался – расслаблял голову. У меня было ощущение такой, знаете, блямбы в затылке, в его глубине, будто бы там все забетонировали, стянули. Когда я расслаблял голову, воображал ее здоровую, блямба начинала пульсировать, потом исчезала вообще. Ненадолго, но исчезала. Однажды мы приехали на лучевую, а аппарат сломался. Ждем час. Мама спит в кресле. А я сижу, мысленно делаю какие-то упражнения, поднимаю что-то. Стараюсь бесшумно. Воображаю, что поднимаю штангу. По позвоночнику пробегают какие-то токи. Два часа прошло – я занимаюсь. Три – занимаюсь. Ощущение блямбы исчезло. Четыре, пять часов. Мы поели. Опять занимаюсь. Я ехал обратно, так и не сделав лучевую, но с греющим меня чувством, что съездил не зря.
Само осознание, что я что-то сделал, дает очень много. Я мог влиять, воздействовать на опухоль – каждый раз мне это казалось таким чудом! Потом, спустя какое-то время, зацементированность затылка появлялась вновь. Но МАЛЕНЬКИЕ, ДАЖЕ МАЛЮСЕНЬКИЕ ПОБЕДЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНЫ.
Лао-цзы говорил: «Путь в тысячу миль начинается с одного шага». Если вы начали слушать Норбекова, или делать медитации, или сделали зарядку (пускай совсем маленькую), если выработали план действия, структурирования, нормы, если вы не жалуетесь всему свету, как вам – такому лучшему-в-мире – плохо, то вы уже встали на путь созидания.
Почему я занимался? Норбеков описывал, как к нему на семинар приехали люди (человек 100), все смертельно больные. А он сказал, что его семинар даст им шанс (еще одно ужасное слово!). Ему было важно понять, в ком есть реальный запрос, а в ком – нет. Кто сделает все, чтобы излечиться, а кто найдет повод, чтобы уехать. Он опоздал на полчаса. Ушли 20 человек. Потом он с намеренно утрированным акцентом, да еще и вульгарно ругаясь, стал что-то невнятно им объяснять. Ушли еще 30. Потом он заломил такую цену, что ушли еще 30. Остались только те, кому важно использовать хоть малейший шанс на выздоровление, кто цеплялся за любую соломинку. Человек, который действительно хочет жить, не должен упускать ни одного шанса. НИ ОДНОГО. Остались те, кто действовал не благодаря, а вопреки, когда все говорили: «Ты напрасно теряешь время!» (из-за этого я целый месяц не расставался с Михалычем – давал ему шанс). Даже когда нет надежды, и врачи говорят, что вы обречены, нельзя сдаваться. Меня бы никогда не было с вами, если бы я поверил диагнозу. Человек будет жить, прорастет сквозь асфальт всех диагнозов, нашей неуверенности, будет цепляться за жизнь, пока он дышит, пока у него есть пульс… Марина занимается со всеми, у кого есть запрос, желание что-то исправить, бороться. А те, кто на себе поставил крест, обречены. Им ничто не поможет. Даже не стоит пытаться.
ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ЧИТАЙТЕ МОЮ КНИГУ, ЕСЛИ НЕ ВЕРИТЕ В СЕБЯ! ЛУЧШЕ ПИШИТЕ ЗАВЕЩАНИЕ И НЕ ТРАТЬТЕ ВРЕМЯ.
Эта книга для тех, кто знает, что живет и будет жить. Другие формулировки я отвергаю. Кто не смирился, кто, стиснув зубы, миллиметр за миллиметром идет к победе. Прикованный к кровати, плохо жующий, издерганный, напуганный, у кого, может быть, не поднимается даже рука, кто еле-еле стоит… Но идет, движется вперед по пути выздоровления. Кто верит в себя, в свой организм, кто не сломлен, кто, чтобы выздороветь, делает все и даже больше. Только у них получается победить. Кто верит не в меня, а в себя, понимаете?! Очень легко назначить Ван Даммом другого и сказать: «Ну это же Он! Он-то – ого-го! А я-то что?». Нееее… Такой вариант не пройдет. Я сам говорил: «Я же не Норбеков! У меня ничего не выйдет. Норбеков говорил это о ком-то другом». Но потом берешь и делаешь. Все! Если даже у такого, как я, получилось, то и у вас получится. Я тот, кто ни хрена не привык к шторму, но стоит! Потому что вариантов нет (в хорошем смысле). Так что не назначайте меня кем-то с большой буквы. Видит бог, я иногда силен, но чаще слаб.
Знаете, в средневековом Брюгге жил мужик – он варил пиво, которое исцеляло от всех болезней (задокументировано, сейчас рецепт утрачен). В церквях самых знатных, выдающихся людей хоронят у алтаря. Королей (по-моему, всего лишь двоих) похоронили перед алтарем. Потому что они были великие. Так вот, того мужика похоронили ЗА АЛТАРЕМ.
Представляете? Он – как для нас Билл Гейтс по величине. Великих много, но такой как он был один (надо бы вспомнить его имя). Так вот, в его поместье вход, ворота, над ними какой-то девиз. Я спрашиваю: «Что это обозначает?». Мне говорят: «В вас заложено большее». Чтобы каждый человек, проходящий под этими воротами, осознал это.
Тогда я впервые задумался: неужели и во мне заложено большее? Сейчас я понимаю, что это так. В вас заложено большее – наклейте это везде: на кухне, на компьютере, в прихожей, над кроватью, в туалете! Надо было мне издать книгу только с этой одной фразой, жалко, авторство не мое. В буддизме есть схожий образ. Что такое желудь? В чем его идея? Вы покажете на дуб. Идея желудя в дубе. Вот и человеку надо стать из желудя дубом, раскрыться, окрепнуть, расцвести. Есть такие дубы. Билл Гейтс, Пушкин, Луиза Хей, Уолт Дисней. Они одаривают человечество, создают миры, фантазируют, творят, играют. Дело не в том, что они гении. Дело в том, что они вышли за рамки, отведенные им человечеством, самой жизнью. Они преодолели их, играя. Игра – замечательный способ жизни, сочетание серьезного и абсурдного, взрослого и неуловимо детского.
Ты как бы принимаешь правила, но понимаешь их условность. То, из-за чего мы портим себе все нервы – получить пятерку по какому-нибудь предмету сдать экзамены, поступить в институт, найти работу, купить квартиру, машину – все это как бы внешние достижения. Они не имеют к счастью, к настоящей реализации человека никакого отношения. Это условности. Сколько людей получают образование, едят, пьют, ездят на работу, стоят в пробках, встречаются с друзьями – людей-желудей, так и не ставших дубами, не родивших себя, не реализовавших, людей-зачатков, ждущих, что пойдет дождь, и они дадут всходы. Вот эти люди-то, не хотевшие жить, которым проще поставить галочку в совести, и ушли от Норбекова. Но мы не злаки. Паскаль говорил: «Человек – это тростник, но тростник мыслящий». И в нашей мысли, в нашей решимости, в нашей вере – огромная сила. Что же стало с теми 18, которые все же доверились Норбекову? 15 из них занимались, занимались – и выкарабкались. Трое, кажется, были совсем безнадежны. Я не знаю, правда ли это. Похоже на правду. Я воспринимаю это как притчу, скорее.
Я сидел возле лучевой и думал: «Если они смогли, то и я смогу». И да, я тогда был сильным, врать не буду. Зацементированность в моем затылке не чувствовалась. Она уходила. Конечно, на время, но я мог лучше говорить. Мне хотелось вскочить и проорать: «Она ушла!!! Понимаете? На время, но ушла! Эта штука на время рассосалась!» Мне хотелось петь и танцевать! Почему все сидят с такими лицами? Почему мама не ликует? Никто не понимал моего временного счастья! Я не знаю, что ушло – понятно, что не опухоль, не самоощущение ее, мой психофизический образ – но это ужасное стяжение на затылке временно прекратилось.