Я продолжал заниматься с ученицей Марины и моей еще школьной подругой Катей. Почти каждый вечер мы созванивались, чтобы провести тренинг. Это занимало минут пять. Он направлен на полное расслабление. Мы как бы смотрим внутренним оком вглубь себя и фиксируем, что видим, чувствуем. Сначала я чувствовал тепло в районе солнечного сплетения. И все. Марина говорит, что все начинается с цвета, с визуализации. Но у меня не было никакого цвета – ни золотого, ни белого, ни черного, ни даже серого. Только тепло. Внутри была пустота. Но я знал, что, по словам Марины, количество всегда переходит в качество. Я ждал. Почти полтора года. И у меня ничего не получалось. Но Бомбар писал: «Никогда не останавливайся!». Однажды мне написал психоневролог о том, что мое онемение рта лечится, и послал книжку профессора, доктора психологических наук Л. С Цветковой «Нейропсихологическая реабилитация больных. Речь и интеллектуальная деятельность». Книжка оказалась интересной, но скучной (есть такой вид книжек). Я просмотрел ее и вдруг наткнулся на очень любопытную фразу: «Наибольший интерес представляет другой вид случаев (занимающий в клинической практике ведущее место), когда группа нервных элементов, принимавших участие в осуществлении данной функции, остается разрушенной, не замещается иными (перифокально или симметрично расположенными) нервными элементами и когда, несмотря на это, через известное время возможность выполнять данную функцию восстанавливается».

Меня это зацепило. Слово «восстанавливается» мне понравилось. На авторитетном сайте «Наука и жизнь» я прочитал следующее: «Функции погибших нервных клеток берут на себя их оставшиеся в живых «коллеги», которые увеличиваются в размерах и формируют новые связи, компенсируя утраченные функции. Высокую, но не беспредельную эффективность подобной компенсации можно проиллюстрировать на примере болезни Паркинсона, при которой происходит постепенное отмирание нейронов. Оказывается, пока в головном мозге не погибнет около 90 % нейронов, клинические симптомы заболевания (дрожание конечностей, ограничение подвижности, неустойчивая походка, слабоумие) не проявляются, то есть человек выглядит практически здоровым. Значит, одна живая нервная клетка может заменить девять погибших». Вы понимаете, что это значит?

НЕРВНЫЕ КЛЕТКИ ВОССТАНАВЛИВАЮТСЯ!!!

Воодушевил меня и опыт профессора Гейджа, который приводился здесь же. В статье сказано, что стволовые клетки можно извлечь из мозга и пересадить в другой участок нервной системы, где они превратятся в нейроны. Профессор Гейдж с коллегами провел несколько подобных экспериментов, наиболее впечатляющим среди которых был следующий. Участок мозговой ткани, содержащий стволовые клетки, пересадили в разрушенную сетчатку глаза крысы. Пересаженные стволовые клетки мозга превратились в нейроны сетчатки, их отростки достигли зрительного нерва, и крыса прозрела! Причем при пересадке стволовых клеток мозга в неповрежденный глаз никаких превращений с ними не происходило.

Значит, нервы обладают чудодейственным свойством срастаться с клетками, реанимировать их, оживлять. Нужно только чувство, импульс, связь с живыми клетками. Тут я вспомнил, что именно об этом писала в последние годы великая нейрофизиолог XX века Наталья Бехтерева. Мой друг Леша Круглов, у которого также была неоперабельная опухоль, говорил, что он не мог ясно выражаться, слова путались, но живое общение, даже общение жестами, возродило его собственную речь. Он смог говорить, сейчас ходит в институт. Значит, организм может превращать мертвые нейроны в живые!

Тогда я подумал: а что мне нужно от моего чудо-организма? Мне нужна речь. Коммуникация. Значит, нужно заставить живые нейроны взять функцию старых, мертвых. Как это сделать? Тренироваться, тренироваться, тренироваться. Речь моя ни к черту. Слово «радость», произносилось как «гадость», «гордый» превращалось в «голый», фраза «все равно» грозилась разрушить навсегда остатки видимой интеллигентности. С интеллигентностью вообще крайне туго. Хочется сказать: «Спасибо тебе, мамочка. Ты такая умница! Как ты все успеваешь?» или «Ты даже не представляешь, как это много для меня значит…», а говоришь просто «спасибо» и то еле-еле. Я экономил на словах, ловко маневрируя между словами «практический», «прости», «бумеранг», «грандиозный», «батарея», «разряжен», «прошлое»… Слова мчались на меня с бешеной скоростью, а я уклонялся, упрощал, избегал их. Слова «мама», «лень», «ватник», «стол», «нос», «сон», «Ломоносов» воспринимались как податливая вкусная пастила. Нечто вкусненькое к чаю. Я ими даже наслаждался. Вот, например, возьмем правителей. «Ленин», «Ельцин», «Хрущов» – хорошие слова, «Путин» еще туда-сюда, но «Горбачев», «Андропов», «Хрущов», «Петр Первый» были для меня для меня черрррррттовски трудны. Слова «арбуз», «Гитлер», «грецкий орех», «кровать» портили настроение… Я спрашивал: «Когда Путин ужас?», и только мама понимала, что это обозначает: «Когда будем ужинать?». И то не сразу. Слово «можжевельник», этот небоскреб-драндулет, сразу же разламывался на «вожжи» и «веник». Любая, самая элементарная пословица становилась приключением, к которому я готовился час, отрабатывая звуки и все равно правильно их не произнося, слово «Гибралтар» – тупиком, из которого нельзя выбраться.

Я избегал взрывных согласных, всяких Б-П, Г-К, Д-Т. Их не зря называют взрывными. Нужен был маленький взрыв. Я же не мог поджечь даже фитиль. Я ходил и отрабатывал их. Я начал с алфавита. «Б» далось мне очень нелегко. Точнее, не далось. Я говорил: «Баба Обамы болеет быстро», «Мама Обамы – мама Обамы – мама Обамы», «У Обамы много бабок», и так до бесконечности. Нужно было сильно вдохнуть и только тогда, набрав воздуха и сильно его выдыхая, начать говорить. «В» прошло довольно безболезненно. На «Г» я застрял надолго. ГА-ГО-ГУ-ГЫ. Самое ужасное – ГИ. Гибок аки баобаб. Это было пределом, к которому я стремился. Это было фантастически сложно.

Все выходило гнусаво, сливалось, слова походили на шум. Тогда я понял, что я поставил себе непосильную задачу Взрывные согласные подождут.

Нужно правильно произносить хотя бы сонарные. Все, кроме Р. То есть Л. М, Н, Й. Потом я оставил и это. Нужно для начала размять язык. Поставил в Ютьюбе логопедические упражнения для языка. Первое же упражнение выбило меня из колеи. Там нужно было облизнуть губы. Вроде, ничего особенного. Но мой язык не хотел высовываться. Очень обидно, когда не можешь показать язык, согласитесь. Показывался лишь кончик языка. Я пытался им достать до верхнего правого уголка губы, напрягал все силы. Вы знаете, я ходил в Карелии с 40-килограммовым рюкзаком, защитил диссертацию с воспалением легких, поднимал вручную 400-килограмовое пианино на 5 этаж с мужиками, разгружал 20-тонную фуру даже читал (правда, так и не дочитал) одну статью у Гегеля… Но никогда – слышите! – никогда мне не было так тяжело, когда я тянулся к уголку губы языком. Я тянулся, тянулся, тянулся. Как мог. Уставая и отдыхая. «И вот однажды я почувствовал слабый сигнал на кончике языка». Вы же этой фразы ждете? Ну, сознайтесь! Я тоже ждал этого! Каждую миг, каждую секунду. Говорил: «Давайте, мои нейрончики, живите!». Увы! Ничего, ровным счетом ничего не происходило. Но я все равно занимался.

Я понимал, что это все симптомы. А сама опухоль, как с ней бороться? Победи ее, и ты получишь новое тело, новую речь, новую коммуникацию… Симптоматика – это всего лишь следствие причины. Она – не самое главное. А самое главное в моей голове. И тогда я задумался…