Из суда я вызвал машину и заехал на минутку домой, чтобы проститься с Марфой Никитичной и забрать свои вещи.
Когда я вошел в дом, хозяйка сидела у стола в кухне, подперев голову руками, перед нею в беспорядке громоздилась немытая посуда. Это было совершенно необычным явлением в доме, где чистота и порядок возводились чуть ли не в культ.
- Галя не заходила? - спросил я.
- Нет! - удивилась моему вопросу Марфа Никитична. - Зачем ей заходить, она же на работе. - И с затаенным укором взглянув на меня, спросила: - Неужто вы так и не попрощались с ней?
- Нет, как же, попрощался. - ответил я, чувствуя, что мой голос звучит отвратительно фальшиво. - А сейчас я зашел попрощаться с вами. Спасибо вам за доброе отношение ко мне, я его никогда не забуду.
- Хотелось бы мне спросить вас, Дмитрий Петрович, если не обидитесь, - сказала Марфа Никитична, разглаживая на коленях складки фартука.
- Пожалуйста, спрашивайте, - ответил я, предчувствуя, что вопрос будет серьезный.
- Вы что же, так больше к нам и не приедете никогда?
- Трудно сказать, ведь я буду работать в другом городе.
- А чего же тут трудного? Жизнь ведь не из одной только работы состоит. Захотели бы, так могли бы и не по работе приехать.
- Вы это верно говорите, - согласился я, но, не желая лгать этой славной женщине и подавать ей какие-то напрасные надежды, добавил: - Однако я едва ли когда-нибудь вернусь сюда.
Марфа Никитична посмотрела на меня с глубоким укором.
- Неужели вы думаете, Дмитрий Петрович, - горько промолвила она, покачав головой, - будто мы с отцом такие глупые и слепые, что так ничего и не замечали из того, что между вами и Галей было? Хоть теперь и новые порядки в семьях и родительского совета никому не нужно, но ведь мы же ей не чужие. Как же нам не болеть сердцем за свое дитя? А дитя у нас, вы сами знаете, какое нравное, ей, бывает, и слово не скажи. Все сама лучше нас, стариков, знает и ни во что не позволяет вмешиваться. Ведь стены у нас тонкие, и слышим мы, что, может, и не для наших ушей назначено, да и глаза у нас есть.
Конечно, винить мы вас ни в чем не можем. С пути вы ее не сбивали, держали себя строго, но как ни говори, а голову нашей девке закружили.
Я уж ей говорю: «Чего ты на него молишься, когда он гордец, такой-сякой, и смотреть на тебя не хочет». А она мне в ответ: «Вовсе я на него не молюсь, и не нужен он мне, но ругать его тоже не за что, потому что лучше его нет на свете». Вот и возьми ее! Я, конечно, понимаю, что вам нужно девушку с положением, докторшу, к примеру сказать, или адвокатшу какую, а что она из себя представляет со своими десятью классами?
- Причем тут классы? - сердито возразил я.
- А что же тогда - «причем»?
- Не могу я вам сказать.
- Почему не скажешь? Ты не подумай, что я со своей дочкой тебе навязываюсь. Она и так, если - оборони бог! - узнает, о чем мы с тобой толковали, то голову мне с плеч снимет. Но, пойми, обидно мне за нее. Мать ведь я ей, не мачеха. Вся душа у меня изныла, когда вижу я, что она сама не своя ходит. Ты скажи мне прямо, что между вами приключилось и почему ты уезжаешь?
Я молчал, не зная, что ответить.
- Ну, что же ты молчишь? Не меня ли, старуху, испугался? А сколько раз я слышала от людей, что смелый ты такой, каких мало. Как же это так?
- Не вас я боюсь, Марфа Никитична.
- А кого же тогда?
- Видно, самого себя. Все у меня сейчас в голове и в сердце смешалось. Стою, как на перепутье, и не знаю, какой дорогой пойти.
- Это бывает, - вздохнула Марфа Никитична. - Жизнь - дело не шуточное. Ничего больше я тебе говорить не буду, пожелаю только счастья и успеха, какой бы путь себе ни выбрал… А ты ведь знаешь, что мы со стариком лучшего сына себе не хотели бы.
Она поднялась и, отведя жесткий вихор, упрямо спускавшийся мне на правую бровь, поцеловала меня в лоб.
В отделении милиции, куда я заехал, чтобы, может быть, навсегда распроститься со своими товарищами по работе, я не застал Нефедова. Мне сказали, что он скоро придет. В последний раз я обвел глазами свой кабинет: закапанный чернилами стол с облупившейся дубовой фанерой, портрет Дзержинского, сурово и проницательно смотрящий на меня, пишущую машинку, на которой я самоучкой научился печатать не хуже заправской машинистки, и, наконец, телефон - источник внезапных, в большинстве своем тревожных сообщений.
Вид телефона напомнил мне, что я дал его номер Ирине. Сколько раз я останавливал на нем взгляд с надеждой, что он, наконец, зазвонит, и я услышу ее желанный голос. Как же быть теперь? Ведь если я ей понадоблюсь, то она не найдет меня.
Я снял трубку и вызвал междугородную телефонную станцию. Как обычно, меня соединили с Каменском очень быстро. К телефону, по счастью, подошла сама Ирина. Я сразу узнал ее напоминающий журчание ручья голос.
- Это вы, Дима?! - к моему удивлению, радостно воскликнула Ирина. - Я только что о вас думала. Вы не скоро будете в Каменске?
- Возможно, через несколько дней я приеду, - быстро ответил я, взволнованный ее вопросом.
- Через несколько дней? - переспросила она, и в ее голосе послышалось уныние.
- Может быть, дня через два-три, не больше. При нашей работе трудно назначать сроки.
Она промолчала. Я представил себе ее озабоченное лицо, печальные глаза.
Я понимал, что раз она собиралась обратиться ко мне, то, значит, ее к этому принудили серьезные обстоятельства.
Чтобы убедиться, так ли это, я спросил:
- А вам нужно, чтобы я приехал скорей?
- Очень нужно! - как-то по-детски вырвалось у нее. - Мне крайне необходимо посоветоваться с вами.
Слова эти прозвучали как отчаянный призыв о помощи, и я готов был, вместо того чтобы спешить в Озерное, кинуться сломя голову в Каменск. Но это заняло бы минимум трое суток, а работа не допускала-таких отлучек. Однако и отказать Ирине в помощи я не мог. К тому же (хоть об этом мне было тяжело думать) я был обязан повидать Ирину.
В этот момент я явственно услышал в телефонную трубку звук дверного звонка. Видимо, кто-то пришел к Роевым, и разговор наш мог сейчас оборваться.
- Ну что же… - донеслись до меня слова Ирины, которая, наверное, расценила мое минутное молчание, как отказ. - Раз вы не можете…
- Погодите! - крикнул я. - Слушайте внимательно: если вам очень нужно видеть меня, это легко устроить. Я еду сейчас в сторону Каменска на станцию Озерная, но могу проехать и дальше, хотя бы до станции Каракуш, и подождать вас там. А вы сегодня в десять вечера сядете на последний пригородный поезд и приедете в Каракуш. Там мы с вами и поговорим. Я постараюсь сделать все, чтобы уладить ваши неприятности. Возвратиться в Каменск вы сможете утром с шестичасовым поездом. Поговорите с няней, скажите ей, зачем вы едете, и она устроит так, что никто в доме не будет знать, что вы отлучились.
Звонок в прихожей Роевых прозвучал еще более настойчиво. Кто-то явно злился, что ему не открывают так долго. Может быть, это и заставило Ирину так быстро решиться на ответ.
- Хорошо! - сказала она. - Я обязательно приеду. Только ждите меня. - И я услышал звук опускаемой на рычаг трубки.
Появление Нефедова вывело меня из задумчивости.
- Куда ты запропал? - сердито спросил он, входя к кабинет. - Я обзвонил все телефоны, разыскивал тебя Ездил даже на вокзал, думая, что ты удрал, даже не простившись со старыми приятелями. Только потом уже я понял, что это ты с Галей столько времени прощаешься.
- Причем тут Галя?
- Как причем? Мне ее до зарезу нужно было, а ее нигде нет.
- Она в райком с утра должна была пойти.
- И в райком звонил только что, нету ее там. Уж лучше сознайся, где ты ее оставил?
- Да не валяй дурака! Надоело, право. У нас с ней вовсе не такие отношения…
- И очень плохо, что не такие! Нужно быть форменным идиотом, чтобы, будучи холостым бобылем, как ты, пройти мимо такой дивчины. Если бы у меня не было моей Марии, которую я ни с кем не сравню, я бы женился только на Гале.
- Прежде всего, она за тебя не пошла бы…
- Как-нибудь уж уговорил бы… Но слушай, Дмитрий, - уже совершенно серьезно сказал Нефедов, - неужели ты и действительно не питаешь к Гале никаких чувств?
Это был вопрос, на который я даже сам себе не мог дать ясного ответа, поэтому я только невнятно промямлил, что с Галей мы были лишь добрыми друзьями, а дружить можно и живя в разных городах. Нефедов с сомнением пожал плечами и больше не досаждал мне подобными вопросами.
На прощание мы с ним обнялись.
- Позвони, когда устроишься с работой, - сказал он. - Писем, конечно, от тебя не дождешься, да я и сам терпеть не могу писать, но мне не хотелось бы терять тебя из виду. Я к тебе привык, и работать с тобой было хорошо. Котелок у тебя варит неплохо.
Он хотел поехать со мной на вокзал, но я постарался отговорить его, и он понял, что там могут быть другие, более интересные, чем он, провожатые.
- Ага! Значит, не все еще потеряно? - захохотал он и снова по-медвежьи крепко облапил меня.
На станцию я приехал вовремя. Оставив чемоданы в машине, прошелся по почти пустому перрону, заглянул в зал ожидания, но Гали нигде не нашел. «Еще рано!» - успокоил я себя и отправился сдавать вещи в багаж. Пришлось долго ожидать, пока дойдет моя очередь. Приемщик, точно задавшись целью испытать мои нервы, еле шевелился.
- Успеете еще, - успокоил он меня, видя, что я поглядываю на часы, - поезд целых семь минут стоит.
Я едва не сказал ему, что черепаха и та живей бы поворачивалась на его месте.
Подошел поезд. Все бросились к вагонам. Один я метался по перрону, вглядываясь в каждую женскую фигуру.
«В чем дело? - с нарастающим беспокойством спрашивал я себя. - Почему она не пришла? Оттого ли, что не захотела больше меня видеть или что-то ее задержало? А вдруг с нею что-нибудь приключилось там, в лесу? Ведь Нефедов говорил, что ее не было ни в райкоме, ни на работе».
Уже на ходу вскочив в вагон, я, держась за поручни, все еще смотрел на опустевший перрон с напрасной надеждой, что вот-вот на нем появится девушка в синем пальто.
Была минута, когда я готов был спрыгнуть на землю и остаться, чтобы выяснить, где же Галя и что с ней приключилось. Только мысль о том, что она десятки раз ходила одна на лыжах гораздо дальше того места, где мы с ней были, и никогда с ней ничего не случалось, остановила меня. Но беспокойство не проходило. Картины одна другой страшней и несообразней лезли в голову, как я их ни гнал, и даже сознание, что я еду, чтобы встретиться с Ириной, не могло рассеять тягостного состояния.