Комната няни Саши была почти такая же большая и удобная, как столовая Роевых. Вдоль стен в ней стояли две одинаково скромно и чисто убранные кровати, а между окнами - стол со стопками книг. У стола, склонившись над тетрадью, сидела Ирина. Она не оглянулась, когда мы вошли.

- Мы не помешаем? - спросил я няню Сашу.

- Нет, нет! - замахала она руками. - Ничего мы ей не помешаем. И так все с книжкой, когда-то и отдохнуть нужно. А потом, это же свой человечишко, захочет, так найдет себе другое место.

- Может быть, это я вам помешаю? - обернулась к нам Ирина. - Так я могу уйти.

- Сиди! У нас с ним секретов нет, - ответила няня, расстилая скатерть.

Ирина осталась и начала помогать няне Саше хлопотать у стола.

- Ты что оглядываешь мои хоромы? - спросила няня Саша, ставя на стол тарелку с пряниками и вазочку с клубничным вареньем. - Видишь, все еще я здесь живу, хотя и выживали. Принцесса-то наша, Клара Борисовна, выгнать меня хотела, придралась к тому, что я ее за неряшество отчитала. Заявила, что могу отправляться на все четыре стороны. Это после двадцати-то с лишним лет, как я здесь работаю! Ну, я ей и посоветовала самой отправляться, куда ее душенька желает, а я из своей комнаты никуда не пойду. У меня на нее ордер есть. А потом, уже при Аркадии Вадимовиче, я им обоим заявила, что дураки они, если меня гонят. Ведь им на меня почти никакого расхода нет: есть я ничего путного не ем, от жирного у меня живот болит, а ту сотню, которую они мне платят, я все равно на них же трачу, потому что денег на хозяйство они дают скупо. И шью на них, что они попросят, да еще Иришку у себя в комнате держу.

Я уж из-за одного того отсюда не пойду, что не могу я девчонку бросить им на растерзание. Ведь это ироды! Каждый только о себе и думает, а на нее им наплевать. А я ее соской выкормила, когда мать умерла, воспитала вон до каких лет, и даже когда она замуж выскочит, я все равно за ней увяжусь, хоть она и гнать меня будет.

- Не возьму я тебя, - не оборачиваясь, сказала Ирина, - запилила ты меня совсем.

- А как не пилить, как не пилить, - подскочила к ней няня Саша, - когда ты со своим Радием совсем с ума сходишь. По ресторанам за ним таскаешься. Виданное ли это дело, чтобы приличная девушка по кабакам ходила?

- И буду ходить, если нужно! И тебя не спрошу, - упрямо ответила Ирина, повернувшись к ней. - Пускай говорят, что хотят. Я знаю, что ко мне ничто не прилипнет. А все-таки, когда я с ним бываю, он так не напивается.

- Ну и делай, как знаешь! - совсем раскипятилась няня Саша. - Наплевать мне на вас на всех. Помереть бы скорее, чтобы глаза мои вас не видели. Но вот тебе мое слово: если еще раз в ресторан за ним побежишь, я тебя за руку оттуда вытащу!

Ирина промолчала.

- С чего это Радий так напустился на вас? - спросил я ее.

- Не могу себе представить. Правда, у него бывали и раньше такие вспышки, но всегда по какому-то серьезному поводу. А нынче он взорвался из-за совершеннейших пустяков. Дело в том, что он купил себе… - Тут Ирина вдруг запнулась и, дружески глядя мне в глаза, сказала: - Знаете, а все-таки я лучше не буду говорить вам об этой покупке, раз он так болезненно к этому отнесся, точно с ним могло случиться что-то ужасное, если бы я произнесла это слово…

На столе появился кипящий самовар, и няня Саша, не внимая моим уверениям, что я только что выпил два стакана, налила мне какую-то особенную, старинную разлатую чашку с букетами незабудок по голубому полю.

- Два стакана - разве это чай? - приговаривала она при этом. - Помнишь, бывало, как мы с тобой и с твоим отцом за ягодой в тайгу пойдем, так всю ночь до бела у костра сидим, чай пьем. Сколько котелков перекипятим - не сосчитать.

Няня Саша была большая охотница ходить в лес. Помню, как мы с отцом и с нею забирались в непроходимые дебри, ища новых ягодных мест, вязли в болотах, попадали под проливной дождь, однако все это было ей нипочем. Я не встречал другого такого покладистого спутника, так любившего и понимавшего тайгу, как она. Все в лесу ее радовало и занимало: невнятное бормотанье тетерева, доносившееся на зорьке из березового леска, розовый отблеск солнечных лучей, проникающий сквозь редкую пелену тумана в темный сосновый лог, косой полет белки-летяги, похожей на скользящий по воздуху пушистый платочек.

Ягоды, грибы, черемша были для нее предлогом, чтобы пойти в лес. Она не горевала, если мы ничего не находили, однако, чтобы чем-то оправдать перед домашними свои отлучки, приносила домой то веников, то бересты на растопку, то сухих шишек для самовара.

Мне кажется, что именно няня Саша научила меня видеть в природе то, что не всякому бросается в глаза. Зимой ей не приходилось ходить в лес, но как только наступала весна, она начинала нас тормошить. Отца иногда не пускала работа, а я тогда еще был мал и глуп, чтобы понимать всю прелесть весеннего леса.

- Ну чего там хорошего, - спорил я с ней. - Голо и пусто. Еще и трава не поднялась. - В глубине души я считал, что гораздо интересней проводить время в городе, шляться с ребятами по улицам и базарам, играть в чеку, зоску, пристенок.

Я помню, как в середине мая няня Саша вытащила-таки меня с собой за город, в густой, еще голый березняк.

- Ну вот, чего же тут особенного? - больше для того чтобы подразнить ее, бубнил я, шагая по растрескавшейся голой черной дорожке среди березовых стволов. - Лучше бы к дому отдыха пошли, там сосновый бор, зелено, по крайней мере. А здесь какая радость?

- Ты что, слепой? - остановилась возмущенная до крайности таким отношением к ее святыне няня Саша. - Такой благодати не чувствовать, значит души не иметь. Ты разуй глаза и смотри. Да смотри, чтобы душой видеть, как оно все на самом деле, а не так, как тебе показалось.

Она стала у меня за спиной, положила руки мне на плечи и еще раз повторила:

- Смотри и слушай!

И я стал смотреть и слушать.

Пронизанный дымно-желтыми лучами солнца, стоял вокруг меня березовый лес. Обнаженные деревья толпились перед глазами, то стройные, как мачты, то причудливо изогнутые, двойные и тройные, как гигантские канделябры. Черные полосы их теней, змеясь по неровной почве, лежали на буром, прибитом к земле слое прошлогодней листвы, сплошь усеянном золотыми звездочками разлетевшихся семян. В глубине леса березы сливались в сплошную, непроницаемую для глаз, бело-черную стену. Их коричневые вершины казались слегка фиолетовыми на фоне голубого неба. Да и небо-то, оказывается, было не чисто голубым, оно переливалось нежнейшими тонами от чисто лазурного в вышине до желтовато-зеленого с фисташковым оттенком у горизонта.

Деревья точно оживали на моих глазах. Ни одно из них, как оказалось, не было, похоже на другое, каждое имело свой собственный неповторимый облик. Тут были и статные красавицы во цвете лет, и могучие старцы, украшенные, как медалями, зеленоватыми бляшками лишайников, и хилые, болезненные инвалиды с заросшими следами от топора бездушного человека, который ради глотка березового сока не постыдился погубить дерево.

Раньше я не замечал, что березы бывают разные, и теперь залюбовался похожей на неутешную вдову плакучей березой, в скорбном величии опустившей к земле густые пасмы своих тончайших веток.

На глаза мне попалась затерявшаяся между берез стройная осина в пушистом наряде из серо-дымчатых сережек. И тут, тоже первый раз в жизни, я заметил, что весь низ ее матово-зеленого ствола, точно цоколь нарядного здания, выложен аккуратными, как бы гранеными серыми выступами. И вся она, как девушка в новом платье, гордясь своими кожистыми, красноватыми, готовыми лопнуть почками, гляделась в зеркальце снеговой воды, окруженное бледно-зеленой щеткой молодой травы, поднимавшей на своих острых шильцах полуистлевшие прошлогодние листья.

Эта неяркая весенняя картина, вольный, тревожащий душу шум ветра в вершинах деревьев, серебряный молоточек синицы, звонко кующий в ветвях, глубоко запали мне в память и в сердце и были началом той нежной и страстной любви к природе, которой я многим обязан в жизни. Что греха таить, я так же, как Радий и многие другие мои сверстники, росшие в больших домах с тесными грязными дворами, в которых негде было развернуться, чтобы с толком потратить излишек сил и энергии, был не прочь в свое время похулиганить. Как только мы ни изощрялись в этом искусстве! Привязывали жестянки к хвостам соседских кошек, звонили у чужих подъездов, подпирали колами двери. Возможно, что, совершенствуя с годами такие «таланты», я далеко ушел бы по бесславному пути, если бы родители не спохватились и не начали всячески отвлекать меня от образовавшейся на нашей улице «теплой» компании, в которой активным участником и зачинщиком многих каверз являлся Радий.

Я помню, отец был не согласен с Аркадием Вадимовичем, всегда заявлявшим, что в наше время воспитывать детей должны прежде всего школа и коллектив. Не знаю, считал ли Роев коллективом ораву сорванцов, с которой носился по базарам и пристаням его сын. Вернее всего, он просто, прикрывшись позаимствованной где-то фразой, меньше всего думал о том, как и где его сын проводит время.

Мои родители считали, что главная ответственность за воспитание их сына лежит прежде всего на них самих. Зимой они частенько, несмотря на мои отчаянные протесты и даже вопли, наведывались в школу, а летом, если им не удавалось устроить меня в пионерский лагерь, неизменно приглядывали за тем, что я делаю.

Я часто, наверное, даже каждый день, вспоминаю отца и думаю, что самым главным в моем воспитании он считал поддержание тесной, но не навязчивой дружбы, существовавшей между нами. Он никогда не кричал на меня, но, когда нужно, был строг; не перегружал меня работой по дому, но следил, чтобы свои обязанности я аккуратно выполнял. Мама поддерживала его в этом. Помню, раз мы все остались без обеда, потому что я, уходя в школу, забыл принести в кухню дров. Больше со мной этого уже не случалось.

Отец рано заметил во мне любовь к природе и был очень рад этой зарождавшейся страсти. По общему согласию каждый выходной день мы независимо от погоды уходили в тайгу или отправлялись на лодке вниз по реке. Зимой охотились с собакой на зайцев или ходили на лыжах до ближайшей деревушки, где и ночевали.

С нами ходили в тайгу не только няня Саша, но и три-четыре моих школьных товарища. Компания получалась дружная, веселая. Не обходилось, конечно, и без приключений: то кто-нибудь прожжет свои штаны, повешенные для просушки у костра, то, перебредая с тяжелым рюкзаком за спиной бурную речку, поскользнется на камнях и с головой нырнет в воду.

Теперь, глядя на суетившуюся у столе няню Сашу, я напомнил ей наши прогулки, ночевки в лесу, возвращения домой под проливным дождем.

Однако стол был накрыт.

- Садись, Иришка, будем гостя потчевать, - сказала няня Саша.

- Ты напрасно, няня Саша, беспокоишь Ирину Аркадьевну, - в шутку сказал я. - Еще будет ли она пить чай с милиционером. Ты бы посмотрела, как давеча в столовой все переполошились, когда узнали, с кем имеют дело.

Ирина поднялась и, сев рядом со мной на придвинутый няней Сашей стул, сказала:

- Уверяю вас, меня нисколько не удивило, что вы выбрали себе такую профессию. Она не хуже всякой другой. Впрочем, давайте переменим тему. Расскажите, как вы живете в Борске. Няне, наверное, будет интересно узнать, как вы устроились с хозяйством, женаты ли, сколько у вас ребят.

- Да, да. Выкладывай, как на духу, - потребовала няня Саша, подсаживаясь ко мне с другой стороны.

- Нечего выкладывать-то, - признался я. - Живу бобылем, снимаю комнату в доме одного рабочего. Его жена меня кормит, поит, а случается и поругивает. От нее нам всем достается.

- Кому это всем? - спросила няня Саша.

- Ну мне, ее старику и их дочке Гале. Эта Галя раньше у нас работала в комнате привода малолетних.

- Я как-то дежурила здесь в такой комнате, - сказала вдруг Ирина. И, встретив мой удивленный взгляд, добавила: - Мне комсомольский комитет поручал. И представьте себе, мне даже понравилось.

- Вот это здорово! - вырвалось у меня. - Да вы совсем молодец! Я с первого взгляда и не подумал бы.

- А со второго? - насмешливо спросила она. - Сколько вы взглядов потратили на меня в поезде? Я просто возненавидела вас тогда. Тем более, что совершенно не узнала. Вы сильно возмужали. Вижу, сидит человек и таращит глаза на меня. Терпеть не могу!

При этом воспоминании краска густо выступила у нее на щеках, и лицо стало еще милей. Я с трудом отвел глаза, чтобы опять не вызвать ее гнев, и попытался оправдаться:

- Я же вам объяснял, почему так получилось. Смотрю - лицо знакомое, а глазам не верю, что вас опять вижу.

- Ладно уж, нечего теперь напускать тень на плетень, - вмешалась няня Саша. - Знаем мы вашего брата, молодых парней, только завидите хорошенькую, так и начнете глаза пялить. Ты, поди, там у себя в Борске тоже не даешь девкам спуску? Чего глаза-то отводишь, давай признавайся. Небось и за хозяйской дочкой ухлестываешь?

Горячая краска внезапно прилила мне к лицу. А краснею я глупейшим образом, весь, до кончиков ушей, причем чаще всего совершенно напрасно. Здесь же няня Саша, сама того не подозревая, задела меня за больное место. Однако я постарался изобразить на лице полнейшее равнодушие и спокойно ответил:

- Некогда, няня, мне этим заниматься. И работы много и на работе нам ведь больше не с бумагами дело иметь приходится, а с людскими бедами, их в стол не сунешь, в сейф не запрешь. Приходится не считаться со своим временем. Иной раз соберешься в театр или в кино, а к тебе прибегает вдруг ревущая девчушка и кричит, что какой-то дядька ее мамку убивает. Мало ли бывает разных случаев.

- Трудная у вас работа, неприятная, - сказала сочувственно Ирина.

- Почему неприятная? Разве может быть неприятно помогать людям?

- Но все-таки, - поморщилась она. - Приходится иметь дело со всяким сбродом, с пьяными, с хулиганами, грабителями… Ходить с обысками, арестовывать. Наверно, это довольно противно.

- Н-не знаю, - покачал я головой. - Что касается меня, то я не нахожу ничего неприятного в том, когда мне после долгих поисков удается разыскать и арестовать преступника, хотя бы, например, такого мерзавца, как тот, который недавно у нас в Борске убил просто так, без всякой причины, почтенного человека - отца троих детей. Вы бы посмотрели, с какими жалобами к нам идут. Там обворовали до последней нитки целую семью, тут человека сшибла машина и скрылась, ребенок залез на дерево и не может слезть, убийства, драки, валяющиеся на улице в мороз пьяные, супружеские ссоры, квартирные склоки… Да всего и не перечислишь. Каждый раз, когда приходит человек или звонит телефон, знаешь, что случилась беда, с которой люди сами справиться не могут. У меня есть приятель, начальник милиции, так он всегда говорит в таких случаях: «Небось на свадьбу не позовут». Недаром, если вы заметили, номер телефона милиции в справочнике стоит рядом с номером пожарной части. О пожаре звонят по номеру первому, а о всяком другом несчастии по второму.

Тут я спохватился, что, наверное, наскучил своим собеседницам, и замолк, но обе они в один голос стали просить, чтобы я продолжал рассказывать о своей службе.

Стук в дверь прервал нашу беседу. Радий, не заглянув даже в комнату, сердито вызвал Ирину в коридор. Она вышла. Сквозь неплотно притворенную дверь было слышно, как он возбужденным шепотом что-то говорил ей. Она как будто возражала.

Когда Ирина возвратилась к нам, по ее виду я понял, что разговор с братом был неприятный. Лицо ее стало бледными и угрюмым, от прежней приветливости не осталось и следа. Молча, в тяжелой задумчивости, сидела она, водя ложкой по скатерти.

Между тем няня все допытывалась у меня, почему это в наше время все еще существуют преступники.

- И чего им, дьяволам, нужно? - возмущалась она. - Ведь теперь всякий может честным путем себе сладкий кусок заработать.

Я говорил ей о живучих пережитках прошлого, о некотором влиянии из-за рубежа, но больше всего остановился на том, что давно волновало меня самого.

- Не знаю, как в других местах, - сказал я, - но у нас в Борске еще как-то формально подходят к воспитанию молодежи. Считают, что ребят школьного возраста должны воспитывать родители и школа, а имеют ли они эту возможность, мало кто задумывается. Если в учебные часы педагоги еще более или менее приглядывают за ребятами, то во внешкольное время им, при их загрузке, некогда этим заниматься. Родители же у нас, как правило, заняты на работе, следовательно, если дома нет деда или бабки, ребята, придя из школы, предоставлены сами себе. Да и по вечерам отцу с матерью часто бывает не до них. Правда, есть у нас и лекции, и кружки, и физкультурные мероприятия, но ими охвачены только те, кто сам хочет заниматься, а о тех, кого ими не сумели заинтересовать, мало кто думает. Этим и пользуются всякие подонки, вербуя таких ребят в свои преступные шайки.

- Но ведь есть же специальные организации, которые должны заниматься вопросом воспитания детей, - возразила Ирина, не глядя на меня. - Не слишком ли вы сгущаете краски?

- Разве они одни могут справиться с таким большим делом? Коллективы всех заводов, фабрик, учреждений должны интересоваться тем, как воспитываются дети у каждого из их работников и, если потребуется, оказывать нужную помощь. Нужно добиваться такого положения, что если у кого в семье вырос мерзавец, то чтоб позор ощущал на себе весь коллектив, допустивший возможность такого явления. И милиции нужно, когда какой-нибудь мальчишка нахулиганит, вызвать к себе не только родителей, но и председателя месткома.

- Вам бы только вызывать, штрафовать, арестовывать, - вдруг явно недружелюбно сказала Ирина.

- Почему у вас такой тон? - удивился я. - Чем вам не угодила милиция?

- А с чего я должна ею восторгаться? Далеко не все, даже как будто и солидные люди, относятся с симпатией к милиции.

- А кто относится? Кто относится-то? - налетела на Ирину со своим обычным пылом няня Саша. - Только те, у кого есть причина бояться милиции. Зачем, скажи ты мне, путный человек начнет всякие зубоскальные шутки про них рассказывать да на смех их при народе поднимать? Тут Радька давно ли рассказывал, будто один нашелся, три рубля на копейки в банке разменял, а потом нарочно посередь улицы милиционеру подвернулся. А когда тот его отштрафовал, начал ему эти копейки отсчитывать, да еще, для смеха, нарочно со счета сбивается. А какой тут смех, когда человек для его же безопасности на улице поставлен. Да что далеко ходить, возьми хоть наших…

- Няня! - вдруг резко оборвала ее Ирина.

- Что - няня? Уж слова сказать мне не даешь? Все боишься, что я Раденьку - божка твоего затрону?

- Няня, я тебя прошу! - гневно проговорила Ирина, пристукнув ладонью по столу. Лицо у нее пошло красными пятнами.

Конечно, после такой сцены разговор у нас больше не клеился, и я поднялся с места, сославшись на неотложные дела. Ирина не сказала ни слова при прощании, даже не напомнив о своем намерении завтра посоветоваться со мной. Я недоумевал, что могло так резко изменить ее настроение.

Няня Саша вышла меня проводить. Мы дошли до угла. Я поинтересовался, что это за странного гостя я встретил у Роевых.

- А, этот черный-то? - переспросила няня Саша. - Не люблю я его, противный он. Еще когда трезвый, тогда ничего, вежливый такой, полированный, а как выпьет, то только держись, так из него грубость и лезет. Называется научный работник, а сам хам хамом! И вечно своими черными глазищами на Иришку зыркает, точно съесть хочет. Ты думаешь, чего он к нам ездит? Только из-за нее. Клара-то воображает, будто это она его приворожила. Мажется, рядится, в корсет свою тушу затягивает, а он на нее и смотреть не хочет. На черта ему эта старая рожа? Он все к Иришке льнет.

- Да кто он такой, - добивался я. - Где работает?

- Ветродуй какой-то. Как их там называют… ме-те-ри-олог, что ли? Ученые книжки пишет и большие деньги за это получает.

- Метеоролог? - догадался я.

- Ну да! Натощак и не выговоришь. Станция у него своя в Амелине. Избу у колхоза снял и на огороде у него там домики какие-то игрушечные на столбиках понастроены, будочки, лесенки беленькие. Я сама видела, когда мимо ехали. Ведь мы летом в Сосновке на даче живем. Из-за этой дачи мы и познакомились с этим черным идолом, чтобы его язвило, а теперь он пристал к нам, как репей к собачьему хвосту, не оторвешь.

Ему уж не шибко и рады. Ирка его терпеть не может, отец тоже, видно, раскусил, что это за фрукт такой, да только слова поперек ему сказать не смеет, какие-то у них там счеты-расчеты между собой есть, дьявол их знает, но только побаивается наш Аркадий Вадимович этого Арканова и лебезит перед ним всяко Зато фря эта рыжая, Клара Борисовна, так и тает, когда он с ней балясы точит. Ну, а Радьку, того с ним и вовсе водой не разольешь. Как Арканов приедет в город из своего Амелина, так они, что ни вечер, обязательно до утра где-то с ним пропадают. И чего только отец смотрит? Парень вовсе от учения и от работы отбился.

Мы долго стояли с няней Сашей на углу. Из ее взволнованного, пересыпанного далекими отступлениями рассказа я понял, что знакомство Роевых с Аркановым произошло этой весной, как только они поселились на даче в Сосновке. Я хорошо помнил эту таежную деревушку, бывал в ней не раз, купался в мельничном пруду, заросшем по берегам осокой, брал клубнику на залежах, рыжики по мелким соснячкам.

Няня Саша рассказала, что Аркадий Вадимович, связанный службой, не мог постоянно жить в деревне, и потому Радий приезжал за ним в город каждую субботу на «москвиче», специально купленном для этой цели. Кстати, с покупкой «москвича» была связана какая-то серьезная неприятность для Роева, из которой его будто бы выручил Арканов, но о ней няня Саша не стала рассказывать, торопясь выложить все, что знала про Арканова, который стоял ей как кость поперек горла.

В дом Роевых ввел его Радий. Проезжая через Амелино в город, он увидел Арканова, «голосовавшего» у края дороги, и подвез его до города. В дороге Арканов забавлял Радия анекдотами и так сумел ему понравиться, что несколько дней после этой встречи у парня только и было разговоров, что о новом знакомом. Вскоре Арканов сам приехал в Сосновку на велосипеде и, узнав, что Роевы пошли в лес, разыскал их там и присоединился к компании. Оказалось, что он и раньше был знаком с Кларой Борисовной, а тут и вовсе стал с ней на короткую ногу. Она будто бы чуть на шею ему не вешалась. «И что у них там по кустам было, - добавила няня Саша, поджав губы, - уж я и не знаю и знать не хочу».

Эту часть ее рассказа я оставлял целиком на ее совести, зная, что если одна женщина ненавидит другую, то всегда готова раскрасить ее биографию какой-нибудь пикантной подробностью, основываясь только на собственных домыслах.

Познакомившись ближе, Арканов зачастил на дачу к Роевым, привозя с собой вина и закуски. Чтобы провести время, играли в дурачка, в акульку, потом Арканов научил всех игре в девятку и в двадцать одно. Игра шла на спички, но когда дамы уходили купаться или отдыхать и мужчины оставались одни, то в банке вместо спичек появлялись деньги - и довольно крупные, а на выигрыш покупалось вино. Арканов пил много и делался при этом злым и нахальным. Весь его лоск, вежливость и внимательность испарялись. Радий же, напившись, хворал весь следующий день, клялся больше не брать в рот и капли, а вечером, если приезжал его приятель, забывал о своем обещании.

- Сколько с ним Иришка мучений приняла, - жаловалась няня Саша. - Ведь она хоть и моложе, а разумней и, точно мать, о нем заботится. Уж она и стыдила, и просила его, а он пообещает, даже заплачет, бывало, когда она его шибко проберет, но только чего стоят эти пьяные слезы! Стала она как-то отцу говорить, чтобы тот выгнал из дому этого гостенька дорогого, так ведь знаешь нашего отца, какой он? Мотылек! Ему бы на сцене играть да перед бабами, как петуху, крылом по пыли чертить. Разве он о своем доме думает? А тут у него какая-то новенькая на стороне завелась. Он, может, и рад был, что есть кому его Кларочку забавлять. Да только не в Кларочке тут дело.

Мы постояли с няней, поговорили, но вечер был довольно прохладный, и я, опасаясь, что старушка простудится в своем платке, поторопился распроститься, пообещав, что еще зайду к ней.

Перед сном, лежа на довольно жесткой койке общежития, я перебирал в уме события этого дня, думая, отчего мне не спится, почему я поминутно вздыхаю и чувствую сладкое стеснение в груди. Нечего было искать этому причин. Так сильно меня взволновала, конечно, неожиданная встреча с Ириной. Однако то тревожное чувство, которое все больше охватывало меня, было неизмеримо сильней прежнего робкого, полудетского обожания, и ничем оно не напоминало те кратковременные увлечения, которые, признаюсь, по временам довольно крепко овладевали мной. Чистое, как родник, это чувство было лишено страстных грез и томлений. Оно было скорей преклонением, чем влюбленностью, стремлением защитить, спасти от бед это юное, чистое, прекрасное существо, с которым судьба меня столкнула, наверное, не зря. Мне хотелось любыми жертвами преодолеть все трудности и помочь Ирине, спасти от угрожавшей ей опасности, чтобы выражение тоски и муки больше не появлялось на ее милом лице, которое так четко стояло перед моими глазами, точно я видел его наяву. Но временами другое лицо заслоняло эти черты, и другие глаза смотрели на меня с немым укором. Но они напрасно так на меня смотрели. Я не виноват был перед ними, поймите меня: не ви-но-ват!