Глава первая

– Чеооорт! – ежась от холода простонал Роман, быстро добегая от кровати до стула, где висели домашние спортивные штаны и кофта. В комнате была холодина, хотя батареи работали на полную, а мама вчера включила еще и электрический обогреватель.

Обогреватель призывно светился теплым оранжевым сиянием, но почему-то не грел. Вот просто совершенно. Впрочем, батареи тоже не грели. Ничего не грело. Холод в комнате стоял собачий, и парень весь покрылся гусиной кожей, пока лихорадочно натягивал на себя одежду. Хотелось, чтобы стало тепло. Ну или хотя бы немножко теплее. Потому что то, что творилось в Пензе вообще и в квартире Волкогоновых в частности, не лезло ни в какие ворота, не укладывалось ни в какую теорию вероятностей и здравомыслия, да и вообще просто не могло быть. Но было.

Роман даже боялся посмотреть на термометр, чтобы узнать, сколько градусов «за бортом», так как даже «на борту» холод заставлял зубы выбивать ритмы тарантеллы, а изо рта разве что пар не шел. Хотя до этого, наверное, уже совсем недалеко – всего градус-другой. Тихо ругаясь и стуча зубами, Волкогонов натянул на себя чуть ли не все теплые вещи, которые подвернулись под руку, и быстро побежал в ванную.

Первые числа декабря обрушились на Пензу чудовищным холодом. Температура внезапно понизилась до минус тридцати пяти и застыла там намертво. Шкала градусников только изредка поднималась до отметки минус тридцать, и это было уже радостью, потому что город превратился в ледяную пустыню и постепенно вмерзал сам в себя. Такого аномального мороза не помнил никто. Даже вездесущие и всезнающие бабульки помалкивали, кутаясь в миллионы платков, кофт и старых шуб. В канализациях и стенах домов регулярно от холода лопались трубы. Электропровода рвались под гнетом льда, который намерзал с почти видимой скоростью. Городское управление сбивалось с ног, пытаясь поддерживать жизнеспособность коммунальных услуг, но получалось плохо. Из-за низкой температуры планомерно отказывали все коммуникации.

И к такому повороту нельзя было подготовиться заранее – ведь в Пензе никогда не было таких морозов. Да их просто не могло быть! Мы же не за полярным кругом, в конце концов, и не в Антарктиде, так откуда взяться таким температурам? Само собой, к ним никто не готовился. Ну, надо признаться, у нас и к небольшим-то холодам не принято готовиться, а уж к таким и подавно. Дело дошло до того, что в квартирах пропадала вода или свет – или и то, и другое сразу. Мороз сковал город намертво. И с каждым днем положение становилось только хуже, а поделать с этим никто ничего не мог.

Роман открутил кран горячей воды на полную, но в трубах раздалось только слабое недовольное всхлипывание. Переминаясь с ноги на ногу и похлопывая себя руками, чтоб немного разогнать кровь и согреться, парень пару секунд ошарашенно смотрел туда, где должна была быть водяная струя. Верить в случившееся не хотелось – еще до вчерашнего вечера у них была горячая вода и можно было умыться без ужаса и содрогания. Да что там! Можно было даже залезть в горячую ванну, когда мороз доставал уже до костей. Но, похоже, лафа закончилась.

– Ну неееет! – взмолился Роман, безуспешно закрывая и открывая кран в тщетной надежде, что вот сейчас струйка спасительной теплой влаги все-таки потечет. – Отстой!

Приходилось смириться с неизбежностью – горячей воды больше не было. Пустив тонкую струйку из холодеющего крана, парень быстро почистил зубы, ополоснул лицо и стал тереть его махровым полотенцем. Вода была ледяная – руки и лицо моментально одеревенели.

– Горячей воды нет, – констатировал Роман, выходя на кухню и садясь завтракать.

Отец, уже одетый в полицейскую форму с погонами подполковника, сокрушенно кивнул, допивая кофе.

– Оденься в школу потеплее, – в своей обычной назидательной манере заметила мама, кладя на тарелку яичницу и ставя на стол чашку с чаем.

«Ваш кэп очевидность», – хмыкнул про себя Роман, но вслух решил ничего не произносить. В последние дни родители и так были достаточно мрачными, чтобы сыну стало ясно: гусей лучше не дразнить, если не хочешь нарваться на полтора часа наставлений и упреков.

Волкогонов-младший молча кивнул, сунул в рот кусок яичницы и посмотрел в окно. Там царила белая, как тополиный пух, беспросветная мгла. Разве что еще не намело таких огромных гор снега. Белым было все: небо, залепленное облаками, тротуары, крыши. Даже стены домов и витрины казались белыми из-за инея, который затянул бархатной пленкой каждую поверхность, каждую щель и выпуклость.

Из кухонного окна – мама, видимо, протерла его совсем недавно – сквозь тонкую наледь еще можно было рассмотреть внешний мир. Хотя успокоения это зрелище не приносило. Город постепенно заносило снегом и сковывало безжалостным дыханием холода.

В такую погоду на прогулку не выйдешь. Даже дорога до школы становилась испытанием – приходилось периодически заскакивать в магазины и парадные, чтобы немного отогреться, а то лицо и руки просто отваливались. И было не важно, сколько шарфов ты на себя намотал и сколько перчаток и рукавиц надел – они не спасали.

– Проклятый мороз!!!

У Романа, кроме всего прочего, был еще и дополнительный повод ненавидеть эту аномальную зиму. После истории с апейроном ему все же удалось привлечь к себе внимание Юли. Можно было даже сказать, что они стали встречаться. Правда, парню до сих пор в это не верилось. А поскольку сейчас они виделись только в скайпе – ведь ни о каких свиданиях при минус двадцати пяти и штормовом ветре и речи быть не могло, – то радость от отношений с возлюбленной и вовсе улетучилась. Казалось, что Волкогонов снова откатился к тому моменту, когда мог только издали наблюдать за Юлей, вздыхать и писать душещипательные стихи. Ни за руку взять, ни обнять, ни даже просто ощутить ее тепло рядом. Только картинка в скайпе и неловкая болтовня ни о чем.

Еще до холодов они несколько раз выбирались на прогулку: бродили по городу, сидели в скверах, болтали и смеялись, постепенно сближаясь и лучше узнавая друг друга. Это было невероятно здорово и круто. Роман чувствовал себя на седьмом небе, глядя в лучистые Юлины глаза, проводя пальцами по ее чудесным рыжим кудрям. Красавица гимназистка с каждым разом очаровывала его все больше. Она была полной его противоположностью: спокойная, серьезная, немногословная. Но при всем этом – удивительно женственная и милая. Юля много читала, училась в спецклассе Первой гимназии и собиралась поступать на химфак. Иногда Роман даже недоумевал, как это она решилась с ним встречаться – ведь у него столько недостатков, а она такая замечательная. Но когда он однажды ее об этом спросил, девушка потупилась и сказала, слегка покраснев:

– Какой же ты дурачок, Рома. Конечно, ты не идеальный. Тебе и не надо, ты и так мой герой. Рыцарь и спаситель юных принцесс.

На последних словах она смущенно рассмеялась и зарделась еще больше, а у Романа в душе взорвалась атомная бомба счастья.

– Роман, ты чего завис? – прервал приятные воспоминания голос отца. – В школу опоздаешь.

– Ага, – буркнул в ответ парень, быстро допил чай и поспешил к себе в комнату – время действительно уже начинало поджимать.

Когда грянула стужа, в школе сразу объявили, что младшие классы закрываются на карантин. Так что теперь в здании было гораздо тише и не так оживленно, как обычно. Старшеклассники, само собой, завидовали и с нетерпением ждали, что холод и им принесет дополнительные каникулы. Но пока приходилось ходить на уроки, хотя, по правде говоря, занятие это было бестолковое. Писать в тетрадях почти не получалось – руки даже в перчатках замерзали за пару минут. В классах было холодно, невзирая на дополнительные обогреватели. И слушать учителя из-за всего этого тоже получалось с трудом, так как мысли регулярно отвлекались на задубевшие конечности или пар изо рта соседа.

Да и преподаватели, в общем-то, не слишком усердствовали – все прекрасно понимали, что условия для учебы совсем не подходящие и головы учеников забиты не новыми знаниями и планами на будущее, а мыслями о горячем чае в термосе.

До школы Роман добирался мелкими перебежками, заворачивая по дороге в подъезды и магазины, чтобы немного согреться. Частенько на этих остановках он встречал Андрея Масляева, и остаток пути они бежали вместе, ругая мороз и подтрунивая друг над другом. В последнее время общались они не очень часто: Андрей весь был в своем конькобежном спорте и подготовке к экзаменам в педуниверситет, а Роман – в своих новых отношениях, мечтах и репетициях группы. Но дружба оставалась дружбой, и ребята от души радовались, когда случались нечастые встречи где-то помимо холодных стен альма-матер.

Школьная жизнь, несмотря на погодные условия, шла своим чередом. И это было в чем-то неплохо – создавалась иллюзия постоянства, которой так не хватало.

Ну и, конечно, на горизонте маячили новогодние праздники. В Четвертой пензенской школе Новый год всегда отмечали с размахом: в зале ставили огромную елку, ученики младших классов украшали все от пола до потолка бумажными снежинками и гирляндами, выпускалась красочная стенгазета, проводился новогодний праздник с конкурсами и призами, а для старшеклассников Дмитрий Николаевич Инюшкин – учитель русского языка и литературы – устраивал дискотеку. Разумеется, ее все ждали с нетерпением, ведь на дискотеке можно было общаться и танцевать с теми, к кому в обычных условиях подойти не хватало смелости. Да и вообще там могло произойти все что угодно.

А что именно – это уже было делом фантазии. Тем более что Дмитрию Николаевичу всегда удавалось на дискаче создать такую классную атмосферу, что удовольствия не получали только самые деревянные зануды.

Кроме всего прочего, в этом году каждый класс готовил свою программу, и из этих выступлений выходило настоящее соревнование. Все, кто хоть отдаленно имел отношение к самодеятельности, добровольно-принудительно вовлекались в процесс и «трудились на общее благо».

Само собой, Романа уговаривать не пришлось – он не мог упустить лишнюю возможность спеть перед публикой.

«Черт, а все ведь складывается удачно, – внезапно для себя самого подумал Волкогонов, еще глубже зарываясь лицом в шарф. – Жизнь прекрасна!»

Улыбаясь и напевая мелодию зажигательной песни, которую они вчера с одноклассниками репетировали, он уверенно распахнул дверь школы. Выпускной год обещал быть прикольным и запоминающимся на всю жизнь!

Глава вторая

Учитель литературы Дмитрий Николаевич Инюшкин подул на озябшие ладони и продолжил:

– На Россию 1902 года накатывали холода – холода предстоящего ужаса революций и войн, в которых пал и воин поэтического фронта Александр Блок. О нем мы сегодня и поговорим… Что, Саша?

– Дмитрниколаич, – спросил Долгов, подтягивая варежки, – а нынешние холода – это не предстоящий ужас революций и войн?

Учитель часто заморгал:

– Я не пророк и даже не поэт, так что не знаю. Будем на-деяться, что нет.

– А то мне бабушка говорила, что это, по древним пророчествам, приближается конец времен!

Инюшкин улыбнулся не особо радостной улыбкой:

– Александр, насчет пророчеств сказано одно – конец света придет, как тать в ночи, то есть неожиданно. Так что это просто природный катаклизм…

– А то, что волки стали выть в зоопарке как бешеные, – это тоже катаклизм? – не сдавался Долгов. – Даже отсюда слышно.

– Ну, животные чутко реагируют на такие перепады температур. Но это вы у Личуна на биологии лучше расспросите, у нас тут литература. И мы переходим к стихам… Александр, пожалуйста, к доске!

Три урока до большой перемены тянулись катастрофически долго. Из-за холода казалось, что само время остановилось и превратилось в ледяную статую, окаменев где-то в углу класса. Из-за снежных туч, постоянно закрывавших солнце и сыпавших белое крошево на землю, в классах стоял неуютный полумрак. И хотя лампы на потолках горели весь день, это не слишком помогало.

За окном постоянно мело, а когда ветер попадал в водосточные трубы, раздавалось утробное завывание, похожее на крик какого-то неведомого зверя. Этот вой заставлял ежиться всех, даже учителей. Звук был одновременно нереальный и осязаемый, и казалось, от него начинали слегка потрескивать стены школы, перекрытия и мебель. Казалось, что весь мир промерз настолько, что начинал трескаться и рассыпаться.

Чтобы избавиться от неприятных ассоциаций, Роман рисовал в тетрадках карикатуры на учителей, подсовывал свои творения Масляеву, и они оба начинали давиться смехом, делая вид, что усиленно дуют на окоченевшие ладони.

Из-за аномального холода и невозможности нормально прогревать помещения руководство школы разрешило ученикам не снимать верхнюю одежду. Поэтому большинство ребят сидели на уроках в шубах, куртках и пальто. От этого классы больше походили на вокзальные залы ожидания, чем на помещения, где люди чему-то учатся. И настроение в классах царило соответствующее – нетерпеливое и напряженное. Всем хотелось, чтобы урок побыстрее закончился, а за ним и следующий, и следующий: многие приходили в эти дни в школу, только чтобы поучаствовать в подготовке новогоднего праздника, а учеба как досадное неудобство отошла на второй план.

Но если на всех занятиях царили бесконтрольное уныние и хаос, то, когда начинался урок литературы, который вел Дмитрий Николаевич Инюшкин, ученики преображались. Исчезали апатия и раздолбайство, старшеклассники снова становились самими собой. Словно и не стояла в классах минусовая температура, за окном не мело, а в трубах не завывал пугающий зверь-ветер.

Дмитрий Николаевич был еще довольно молод, ему только-только стукнуло тридцать, и в манере преподавания не успела пробиться нотка усталости от многолетней тяжелой работы с подрастающим поколением. На приятном интеллигентном лице поблескивали очки, а в аккуратно подстриженной бородке пряталась чуть лукавая усмешка.

Был у Дмитрия Николаевича еще один плюс, который притягивал многих старшеклассников, как магнит. Учитель русского языка и литературы организовал в одной из школьных пристроек нечто вроде клуба, куда допускались только избранные. Инюшкин сам выбирал, кого пригласить в свой «бункер» (так его именовали между собой школьники, поскольку помещение было квадратное, глухое, с единственным окном). И такое приглашение свидетельствовало о том, что тебя признали лучшим, особенным, уникальным. А ведь каждому хочется быть таким! Поэтому поголовно все старшеклассники, даже самые отпетые хулиганы и лодыри, лезли из кожи вон, чтобы попасть в заветный бункер.

К сожалению, большинство тех, кто его посещал, являлись учениками класса, в котором Дмитрий Николаевич был классным руководителем. Оно, конечно, и понятно – своих ребят он знал лучше всех остальных, но это не мешало другим «соискателям» жутко завидовать своим более успешным товарищам.

В бункере Инюшкин проводил увлекательные факультативы, тематические вечера и чаепития, приглашал туда интересных людей, организовывал различные интеллектуальные соревнования – короче, наполнял досуг тинейджеров таким количеством новых впечатлений, знаний и эмоций, что поводов для зависти действительно хватало. И нужно сказать, что учитель никогда не оставлял без внимания старания каждого, кто хотел присоединиться к его «элитному клубу». Если у тебя получалось обратить на себя внимание Дмитрия Николаевича своими успехами, неординарными идеями или настоящей тягой к самосовершенствованию, приглашение в бункер не заставляло себя ждать. А вот сможешь ли ты и там себя проявить – это уже оставалось на твоей совести. Но шанс был всегда.

Волкогонов тоже страшно хотел получить приглашение от Инюшкина и очень надеялся, что его новогоднее выступление станет для этого отличным пропуском. Масляев посмеивался над другом, но тот не обращал внимания: он прекрасно знал, что в клубе Инюшкина можно не только развлекаться, приобретать новые знания и интересно проводить время – там можно познакомиться с разными людьми, которые в дальнейшем, возможно, помогут в его музыкальной карьере. Так что поводов для стараний было более чем достаточно.

Четвертым уроком у Волкогонова как раз была литература, и на урок он шел как на праздник. Они проходили творчество Александра Блока: нужно было выучить одно из его стихотворений и сделать анализ. Роман выбрал «Жду я холодного дня…» – оно показалось ему очень созвучным и его отношениям с Юлей, и погоде, и своему настроению в последнее время. Так что когда он продекламировал последнюю строчку и подробно разобрал идеи стихотворения, то с удовлетворением отметил, что взгляд Дмитрия Николаевича заметно потеплел после катастрофического провала Долгова и стал более заинтересованным.

– Отличная подготовка, Роман. Мне кажется, вы с Александром Александровичем прекрасно поняли друг друга. – Учитель улыбнулся и закончил: – Садись. Пять.

Волкогонов уселся с видом победителя и стал активно растирать руки, которые совершенно задубели, пока он вдохновенно читал стихи.

Когда прозвенел звонок, Инюшкин подозвал Романа.

– Думаю, тебе стоит заглянуть в бункер, – буднично произнес он, делая вид, что не замечает, как у мальчишки загорелись глаза. – Ты сегодня свободен? Мы собираемся начать подготовку к новогодней дискотеке…

– Конечно! Я совершенно свободен!

– Прекрасно. Тогда заходи после уроков. Ты же знаешь куда?

– Знаю.

– Вот и хорошо. – Дмитрий Николаевич проницательно посмотрел на Волкогонова и тепло улыбнулся. – Пора готовить достойную смену, так что я на тебя рассчитываю.

Роман на секунду даже растерялся, но бодро отрапортовал:

– Я не подведу!

– Не сомневаюсь. – Учитель еще раз улыбнулся и кивнул. – Увидимся после уроков.

Из класса Волкогонов выскочил чуть ли не вприпрыжку. Свершилось! Теперь он тоже стал признанным членом элиты школы. И пусть все обзавидуются!

Первым новость узнал, конечно же, Андрей Масляев, как только Роман догнал его в коридоре.

– Прикинь, Инюшкин позвал меня в бункер!

– Звучит как-то настораживающе, – позубоскалил друг.

– Дубина ты! Мог бы и порадоваться за меня.

– Да ладно, ладно. Поздравляю! Теперь ты избранный, богоравный и неповторимый. Почти что Нео.

– Андрюха, ты реально дурачок, – засмеялся Роман и ткнул товарища локтем в бок.

– От дурачка слышу. А если серьезно, я правда рад за тебя. Думаю, тебе там будет интересно. Ты ж у нас поэт и музыкант.

А за маленьким окошком пристройки, в котором активно кипела школьная жизнь, все так же не переставая мел снег. Ветер становился сильнее, и солнце полностью заволокло тучами. Они были тяжелыми и острыми, похожими на обломки времени, которое замерзло и развалилось на ледяные глыбы. Мороз крепчал, загоняя пензенцев в дома и будто стремясь лишить их последней связи с внешним миром, затягивал стекла окон и витрин плотным белым узором.

В коридорах раздавался жуткий и пугающий протяжный стон. Это выли металлические батареи, скручиваемые невидимой ледяной рукой. Тонко звенели стекла, облепленные толстым слоем льда.

По подвалу школы озабоченно ходил старый сантехник. Кузьмич в очередной раз осматривал трубы, утеплял их, но с каждой проверенной секцией становился все более хмурым – металл кряхтел и потрескивал, не выдерживая температуры. Еще чуть-чуть – и железо начнет лопаться.

Глава третья

Холод надвигался на город.

Буран ледяным облаком носился по улицам, и многим казалось, что это огромная фигура исполняет бешеную пляску мороза. Конечно, снег любому мог запорошить глаза – но эта фигура, которую было видно даже с верхних этажей высоток, казалась живой.

И она – или оно – тянула свои руки к домам, к автобусным остановкам – и к школам.

В учительской было ничуть не теплее, чем в классах. И от этого обстановка там царила не слишком доброжелательная. В конце концов, учителя тоже люди, и сейчас им приходилось бороться не только за непокорные умы школьников, но и с холодом. В учительскую перекочевали все обогреватели, которые можно было принести из дома, но помогало это удручающе мало. Чайник работал не переставая – многие готовы были пить уже даже не чай или кофе, а просто горячую воду, чтобы согреть замерзшее после очередного урока горло и хоть не-много согреться самому.

Завуч ворчала насчет перерасхода электроэнергии и огромных счетов, на носу была праздничная елка, конец четверти и куча других неотложных дел, так что все ходили не только продрогшие до костей, но и озабоченные миллионом неотложных дел.

– На повестке вопрос о елке. По всем правилам, не надо нам ее проводить. Но! Это наша традиция, которой более чем сто лет. Елки проводились и в Первую и во Вторую мировую войну! А мы что – от мороза рассыплемся?

– Да мороз-то аномальный, – заметила Елизавета Алексеевна, классная руководительница Волкогонова. – Как бы не поморозить ребят. У меня и так полкласса болеют…

– Не поморозим, – отрезала завуч. – На елку привезем на автобусе, а здесь натопим как сможем. Да что ж это такое! В тридцатые морозы были куда сильнее, люди на ходу насмерть замерзали – а елку не отменяли!

– А я против, – заявила Лариса Николаевна, учительница химии. – Раньше люди посильнее нас были. Замерзшие в городе уже есть. Пока немного, но морозы-то крепчают. Сантехник говорит, что трубы вот-вот могут не выдержать, и придется вызывать аварийную команду, так что…

– Пусть Кузьмич занимается своим делом, а мы должны заниматься своим.

– Я бы хотела предложить чаепитие… – робко подала голос молоденькая учительница английского языка. Она работала первый год (по сути – всего несколько месяцев) и чувствовала себя в коллективе еще не очень уверенно.

– Идея прекрасная, – кивнула завуч. – Но самое главное – это безопасность детей! Разгоряченные после дискотеки, разбредутся кто куда, а старшие классы без присмотра еще и к бутылке приложатся!

Трудовик Алексей Николаевич Рыбаков, кивнув на физрука и военрука, улыбнулся:

– Мы с Валерием Палычем и Виктором Григорьевичем организуем патрулирование – и комар носу не подточит!

– В вас я и не сомневалась. Главное – не увлекайтесь конфискатом, – завуч махнула рукой. – Давайте вернемся к нашему плану. Итак, торжественную часть проведем мы с Натальей Николаевной. Список выступления классов утвержден. И я очень жду, что все будут готовы.

Марина Владимировна многозначительно посмотрела на нескольких преподавателей, у которых было не все гладко с самодеятельностью.

– Программа индивидуальных выступлений тоже утверждена, так что эти вопросы можно считать закрытыми. На повестке дня остались еще сценарий самой елки и роли Деда Мороза и Снегурочки. Я так понимаю, что традиционно этим будет заниматься Виталий Алексеевич…

– А что, других претендентов нет? – ворчливо подал голос учитель биологии, стараясь поудобнее умостить свое грузное тело у масляного обогревателя. Правда, получалось у него плохо – втиснуться между двумя столами мешал живот. – Почему опять я?

В помещении повисла секундная пауза, во время которой завуч даже немного сдвинула очки и удивленно посмотрела поверх них на Личуна.

– Ну, если вы не хотите… – Марина Владимировна сделала ощутимое ударение на «не хотите» и выжидательно посмотрела на возмутителя спокойствия. Но тот упрямо молчал, поэтому она поправила очки, отвернулась и продолжила: – …то нужно выбрать того, кому написать сценарий праздника и сыграть Деда Мороза будет не так тяжело.

– Мне не тяжело! – тут же взвился учитель биологии. – Мне просто надоело, что каждый год все это вешают на меня, будто больше не на кого.

– Но у вас прекрасно получается.

– И по фактуре подходите.

– И смотритесь вы Дедом Морозом замечательно, – зазвучали со всех сторон голоса преподавателей.

Но Виталий Алексеевич был непреклонен, хотя и получил заметное удовольствие от всеобщих похвал.

– У нас хватает талантов, которые справятся со сценарием и ролью деда. А мне лучше поручите что-то другое.

– Что, например?

– Например, оформление актового зала или какую-то другую организационную работу. Я устал каждый год строчить эти дурацкие сценарии и скакать по сцене, как горный козел.

В учительской повисло неловкое молчание. В принципе претензии Личуна были не лишены оснований – на него скидывали подготовку новогоднего представления ежегодно, и никто особо не интересовался, хочет он этого или нет. Учитель биологии всегда исправно предоставлял банальные, но вполне подходящие истории с новогодними персонажами: злой Кощей воровал подарки, после чего ребятам предлагалось их дружно поискать. Да и под образ новогоднего деда биолог подходил отлично: пузатый, круглощекий, с носом-картошкой и окладистой темной бородой. Так что он исполнял роль автора сценария и по совместительству был еще и Дедом Морозом с первого года, как пришел работать в школу.

– Мне кажется, Виталий Алексеевич прав, – подал голос учитель труда. – В конце концов, у нас достаточно талантливых людей, чтобы перепоручить сценарий и роль Деда Мороза кому-то другому.

– Может, вы сами займетесь?

– Ну… нет, у меня совсем никакого актерского таланта. К тому же я занят на патруле и подготовительных работах, мне еще надо зал в порядок привести и…

– Ясно, – оборвала его завуч и обвела взглядом всех собравшихся в учительской. – В таком случае, какие предложения?

Пару минут в комнате царил невнятный гул:

– А может, Дмитрий Николаевич? У него тоже борода есть, – ехидно выговорил Личун.

Марина Владимировна с легким удивлением посмотрела в ту часть учительской, откуда поступило предложение, а потом переключилась на Инюшкина. Тот чуть усмехнулся и пожал плечами. Обязанностей на этом празднике у него было и так порядком, но возможность сочинить свой собственный сценарий и поиграть перед публикой казалась интересной.

Завуч немного подумала и сказала:

– Но Дмитрий Николаевич уже ведет дискотеку!

И тут снова вмешался Личун, который чувствовал, что если ему не найдут замену, то так и придется всю жизнь играть Деда Мороза на школьных елках:

– Можно подумать, что провести дискотеку такое уж сложное дело. Извините, конечно, но нажать на пару кнопок, чтобы запустить плей-лист из «ВКонтакте», я и сам могу преотлично. Так же как и усадить какого-нибудь малолетнего дурачка Волкогонова за микрофон.

– Ну, не все так примитивно, Виталий Алексеевич, – с улыбкой вступил Инюшкин, стараясь и разрядить ситуацию, и поддержать свое достоинство. Однако учитель биологии его не слушал:

– Всем кажется, что у них забот полон рот, один я груши околачиваю. Откуда такое мнение? С чего вдруг все взяли, что я горю желанием строчить очередной сценарий утренника и изображать Деда Мороза? Что мне нравится вести эту дурацкую елку?

– Но вам же нравилось. Вы даже сами вызвались… – растерянно сказала преподавательница географии.

– Первый раз! Я только первый раз сам вызвался. А потом меня больше никто и не спрашивал: просто назначали – и пляши как хочешь. Может, я первый раз по дурости вызвался. Или разонравилось. Разве это кого-то у нас интересует? Корячишься за бесплатно, толку с гулькин нос, только нервы себе портишь. А потом еще и оболтусы эти великовозрастные дедморозом за глаза обзывают.

– Но разве Дед Мороз – плохое прозвище?

– Вы издеваетесь, что ли?! – взвился Личун. – Вам кажется, что это смешно?!

– Да нет, конечно, просто спросила… Ради бога, Виталий Алексеевич, успокойтесь. Я ничего плохого не имела в виду. Простите.

Учитель биологии фыркнул и отвернулся.

В учительской снова начался шум. Каждый пытался высказаться или обсудить свой взгляд на вещи. На некоторое время педагоги утратили свою легкую отстраненность, въедающуюся за годы работы чуть ли не в подсознание, и превратились в обычных людей.

Но за залепленными снегом окнами уже стемнело. И, видимо, температура упала еще ниже, потому что в помещении стало заметно холоднее. Дома всех ждали семьи и дела, и торчать на работе лишнее время совершенно не хотелось.

Возможно, Дмитрий Николаевич понимал это лучше всех, поэтому он встал и громко откашлялся, привлекая к себе внимание:

– Коллеги, я думаю, Виталий Алексеевич прав – несправедливо заставлять его писать сценарий праздника и играть Деда Мороза, если он не хочет. Я совсем не против взять на себя эти обязанности в дополнение к своим – их не так уж много. Тем более что мы договорились с моим клубом подготовить праздник совместно, так что ребята мне помогут.

– Для Деда Мороза вы слишком худой.

Все, не сговариваясь, повернулись на голос, потому что подал его снова Личун.

Дмитрий Николаевич часто заморгал – была у него такая особенность: когда приходилось оценивать ситуацию быстро, включался небольшой тик, – но, не переставая чуть-чуть улыбаться, очень спокойно ответил:

– Есть такой грех. Но можно подложить подушку. Это прекрасно работает.

– У вас голос недостаточно низкий, – продолжал настаивать учитель биологии. Создавалось впечатление, что, как только появился конкурент, роль и для самого Личуна внезапно стала желанной.

– Ничего, я смогу его понизить – немножко вокалом занимался в юности.

– У вас нет никакого опыта!

Виталий Алексеевич схватился за соломинку, желая из духа противоречия или еще почему найти у «конкурента» хоть какой-нибудь недостаток, который не позволит ему справиться со сценарием и ролью Деда Мороза. Однако Инюшкина перепалка уже начала утомлять. Хотел побыстрее решить все вопросы, а тут на каждом шагу – палки в колеса.

– Не беспокойтесь, Виталий Алексеевич. Есть у меня опыт. Даже с избытком. Я в институте с литфаком ваш ЕГФ  на всех капустниках, КВН, студенческих веснах и фестивалях без труда обходил. Так что со школьным утренником уж как-нибудь справлюсь. Поверьте, я сделаю из него настоящий перформанс, какого некоторые себе даже представить не могут со своими заезженными идеями и самоповторами.

– Чтоооо?! – взревел Личун.

Возможно, дело могло бы кончиться не очень хорошо, но со своего стула резко поднялась завуч и хлопнула рукой по столу:

– Хватит! Оба замолчите. Как не стыдно устраивать в учительской такой зоопарк! Вы же детей учите, господа педагоги. Так научитесь сами держать себя в руках.

Инюшкин спокойно опустился на свое место, утратив к учителю биологии всякий интерес, и со вздохом посмотрел на часы – столько драгоценного времени потеряно впустую! Личун же выглядел готовым продолжить битву, но под суровым взглядом начальства не решился. Пыхтя и отдуваясь, толстяк стал усердно растирать замерзшие руки, глядя куда-то в стену позади Людмилы Викторовны.

– Итак. Сценарий елки и роль Деда Мороза я отдаю Дмитрию Николаевичу. Уверена, он справится не хуже вас, Виталий Алексеевич. А вас, в свою очередь, назначаю на вакантное место Кощея Бессмертного – мы никак не могли найти для него подходящего кандидата. А вы фактурно хоть и не совсем Кощей, зато темпераментом подходите лучше всех.

Учительская взорвалась общим хохотом. Преподаватели переглядывались с легким удивлением – все уже успели забыть, что завуч обладает поистине императорским чувством юмора… иногда.

Когда всеобщий ажиотаж немного поулегся, Людмила Викторовна продолжила, не отводя взгляда пронзительных глаз педагога с большим стажем от недовольной физиономии Личуна:

– Эта роль значительно меньше, поэтому она не помешает вам заняться оформлением зала к празднику, как вы и хотели. И о самодеятельности не забудьте, конечно. На сегодня, думаю, можно закруглиться. По домам, господа, по домам, пока там абсолютный ноль не наступил.

Глава четвертая

Морозы крепчали.

Вроде бы низкие температуры привычны для жителей России, но не такие – эти и в самом деле были аномальными. Помимо жуткого холода с ног сбивал ураганный ветер. Острые, как осколки стекла, снежинки, упав на промерзшую землю, взмывали снова в воздух в вихре пурги, и становилось непонятно: то ли снег падает сверху, с серо-белого неба, то ли снизу – с бело-серой земли.

Снегоочистители, как большие умные звери, работали на улицах города почти круглосуточно. Машин не хватало, и в помощь Пензе их присылали соседние области.

Дворники с замотанными лицами, одетые в штормовки поверх пуховиков, целыми армиями расчищали дорожки, которые тут же заваливало снова.

Ежась от холода, Роман снова шел после уроков в бункер. Сегодня, правда, Дмитрий Николаевич не назначал встречу, но что-то тянуло старшеклассника в этот уютный мирок, неподвластный внешнему влиянию и признающий исключительно силу таланта, вдохновения и знаний.

Еще несколько лет назад бункер был всего лишь подсобным помещением с единственным квадратным окошком под самым потолком. Располагался он в полуподвальном помещении, между медпунктом и кабинетом домоводства (там проводились уроки труда для девочек). Волкогонов видел пришпиленные к стене фотографии, как помещение выглядело до того, как Инюшкин организовал ребят и привел все в порядок. Видок был, по правде говоря, удручающий. Старожилы, которые уже окончили школу, но все еще заходили в бункер проведать любимого учителя, рассказывали, что здесь даже отопления не было. Все пространство было забито каким-то старым хламом, горами мусора и грязи. С потолка свисала густая бахрома паутины, а если на улице было сыро, из трещин в стенах иногда просачивалась вода. Так что, когда Дмитрий Николаевич задумал переоборудовать подсобку под помещение литературного клуба (так официально назывался бункер), всем пришлось засучить рукава. Инюшкин смог уговорить Кузьмича установить в комнате батареи. А перед этим он сам вместе с учениками несколько недель выносил из подсобки хлам и мусор, подметал и мыл полы, стены и даже потолок. Так что через месяц-полтора подвальная подсобка приобрела вполне жилой вид, и первые участники клуба начали обустраивать внутреннее пространство.

Каждый раз, открывая дверь бункера, Роман поражался, с какой любовью и фантазией оформлено помещение. Хотя клуб и назывался литературным, здесь каждый мог найти для себя что-то интересное. Дмитрий Николаевич считал, что ограничивать разум преступно, как и не использовать «самый совершенный инструмент, который подарила человеку природа». На одной из стен висела доска, на которой постоянно было что-то написано или нарисовано. Под стеной, на которой располагалось то самое единственное окошко, расположился диванчик с пухлыми подушками (все называли их «подухи»).

Он был невероятно удобный, Волкогонов уже не раз убедился в этом. Сидеть на пружинящих подухах было так комфортно, что иногда невольно начинало клонить в сон.

По периметру комнаты стояли высоченные этажерки, заваленные самыми невероятными и необходимыми предметами, книгами и газетами, которые ученики могли использовать по своему усмотрению и необходимости. А центр комнаты занимал стол «рыцарей короля Артура» – за ним проводились общие собрания, мозговые штурмы, дебаты, интеллектуальные соревнования и тому подобное. На старинном комоде, появившемся в бункере самым загадочным образом, о чем между ребятами ходило огромное количество баек, стоял потрепанный компьютер – в абсолютно рабочем состоянии! За этим тщательно следили местные умельцы-железячники и юные программисты. В углу прятались пульт, усилитель, мониторы и колонки, микрофоны, магнитофон с проигрывателем дисков и видеопроектор. В общем, в бункере было удобно и уютно всем, кто переступал его порог. Здесь можно было разжиться разнообразными материалами для учебы, попросить помощи и совета, отдохнуть, позаниматься любимыми делами и просто повеселиться в компании приятных и умных ребят. После того как Волкогонов пару вечеров провел в литературном клубе, он понял, откуда вокруг него такой ажиотаж и почему желание получить от Инюшкина приглашение в «творческую мастерскую» вдохновляет каждого, кто хотя бы краем уха о ней слышал. Приходя в бункер, ты как будто покидал привычный мир и одновременно мог на него влиять.

Раздумывая обо всем этом, Роман и не заметил, как дошел до знакомой двери. Он деликатно постучал, и, так и не дождавшись ответа, несильно толкнул ее и переступил порог. В лицо тут же пахнуло теплом и запахом травяного чая. «Ого, я замерз», – удивленно подумал Волкогонов, только сейчас, на контрасте с теплом помещения, ощутив, как неприятно покалывает от холода щеки, руки и ноги.

В школе постоянно падала температура – ученики шушукались между собой, распространяя слухи о том, что в подвале полопались трубы и от этого отопление почти не работает. Это подтверждали и батареи: некоторые из них были такой же температуры, как и промерзшие помещения, а какие-то еще держались, безуспешно стараясь принести в классы хоть немного тепла. В бункере же каким-то образом удавалось сохранить практически нормальный температурный режим. Конечно, добровольцы притащили сюда дополнительные обогреватели, но и без них в литературном клубе было вполне комфортно.

Волкогонов скинул с плеча рюкзак и огляделся, стаскивая перчатки и расстегивая куртку. За центральным столом сидел Инюшкин и что-то писал, аккуратно сдвинув макет новогодней стенгазеты, над которым вчера трудились все члены клуба.

– Здрасьте, – негромко поприветствовал учителя парень и подошел ближе, растирая на ходу замерзшие пальцы.

– О, Роман! – обрадовался Инюшкин. – Привет. А я и не слышал, как ты вошел.

– Да я подумал, может, к дискотеке пока поготовлюсь, я тут накидал в голове кое-что…

Но, похоже, Дмитрий Николаевич уже был мыслями где-то далеко и слушал ученика вполуха. Он невпопад кивнул и что-то невнятно пробурчал, озабоченно глядя в свои записи.

– Что-то случилось? – поинтересовался Роман. Он все еще стоял перед учителем, вытянувшись будто на уроке – ничего не мог с собой поделать, привычка еще с младших классов. Поймав себя на этом, парень немного расслабился, но сесть так и не решился. Одно дело – когда здесь толпа народу и учитель русского, и совсем другое – когда вы один на один. Чертыхнувшись про себя, Волкогонов бросил взгляд на бумаги, которые лежали перед Инюшкиным, – это оказалась внушительная гора пожелтевших листков с машинописным, уже выцветшим от времени текстом.

– Что? А! Нет, ничего особенного, – отозвался учитель, очнувшись от своих дум. – Просто кроме организации дискотеки появились и новые задачи. В этом году я буду еще и Деда Мороза изображать…

– Классно!

– Да, только придется озаботиться сценарием, потому что мне кажется, что можно провести праздник куда интереснее, чем это делал Виталий Алексеевич в последние годы.

– Еще бы! У него на каждой елке было одно и то же, – поддержал Дмитрия Николаевича Роман. С Личуном у него отношения не сложились – учитель биологии почему-то Волкогонова недолюбливал и демонстрировал это всеми возможными способами. Парня такое отношение злило, и в долгу он не оставался. А теперь выпал шанс утереть нос противному биологу, и упускать такой шанс было нельзя.

– У меня уже есть кое-какие наброски, – продолжал между тем Инюшкин, – но не уверен, что на все хватит времени. А халтурить не хочется.

– Я могу помочь! Давайте вместе придумаем сценарий и что там еще надо. Сыграть я тоже могу. В смысле роль какую-нибудь.

– Спасибо, Роман. Я даже не знаю, неловко как-то тебя еще и этим нагружать, тебе же надо с группой репетировать…

– Да не переживайте – у меня полно времени. И вообще я с радостью…

– Ну хорошо.

На лице учителя проступило невольное облегчение – работы и правда предстояло очень много, и в одиночку справиться с ней было бы сложно. А Роман производил впечатление сообразительного и активного парня и вполне мог стать хорошим подспорьем. Остальных же членов клуба можно привлекать по мере необходимости. Дел всем хватит.

– Садись, в ногах правды нет. – Дмитрий Николаевич придвинул ученику стул и сделал приглашающий жест. Когда Волкогонов уселся, преподаватель положил перед ним свои наброски и стал объяснять: – Я подумал, что у Виталия Алексеевича подход к новогоднему празднику немного… кхе-кхе… однобокий. В конце концов, мы же передовая школа города, а не детский сад. И даже младшеклашки заслуживают чего-то поинтереснее, чем банальные кричалки и конкурсы из пионерлагеря.

Роман прыснул. Инюшкин тоже улыбнулся и продолжил:

– Мне думается, у нас хватает ресурсов, чтобы сделать настоящий современный перформанс. В качестве основной идеи я взял славянские праздники. Если объединить их, скажем, с поэтами Серебряного века, музыкой Стравинского и какими-то шаманскими песнопениями, может получиться действительно запоминающееся действо. Подожди, я сейчас поставлю, чтоб ты понимал…

Учитель поднялся и нажал на кнопку проигрывателя. Диск, видимо, там уже стоял, потому что комнату наполнили завораживающие звуки. Поначалу мелодичные и спокойные, похожие на пересвист пастушьей свирели, но постепенно превращающиеся в нечто мистическое, зовущее и даже немного тревожное.

– Это «Весна священная». Слышал?

– Наверное, нет, – честно признался Роман.

– Вот как раз и познакомишься. Удивительное произведение. Можно будет выбрать наиболее подходящие части и скомпоновать их. И к музыке подобрать стихи, например Хлебникова, Есенина, Маяковского. Разбавить все это какими-нибудь шаманскими мотивами – для большей глубины настроения.

– Не слишком весело получается.

– Хм, согласен. Но мы добавим и юмор тоже. Просто я хотел бы познакомить ребят, так сказать, с корнями. Вот ты, например, знал, что Снегурочка, или Снежевиночка в славянском фольклоре, никакого отношения к Деду Морозу не имела? Она была героиней народной сказки, в которой ее сначала слепили из снега Дед с Бабкой, а потом завистливые подружки убили и закопали под кустом – отголоски языческих жертвоприношений. А в другой версии ее сожгли на костре.

– Ничего себе!

– Да, так вот. А из ее тела вырастала дудочка, которая пела:

Роман погрустнел, а Инюшкин поправил очки и продолжил:

– Более-менее современные формы Снегурочка приобрела благодаря Островскому и Римскому-Корсакову. И уже только в 1937 году ее назначили внучкой и помощницей Деда Мороза. С тех пор мы ее знаем именно такой.

– Круто! Не думал, что все так заковыристо.

– Вооот. Уверен, что и остальные ребята не в курсе. Кстати, Деда Мороза как почтальона с подарками, по сути, тоже советская власть нам всучила. Так сказать, чтоб свой Санта-Клаус был. А то в западных странах есть, а у нас нету. Непорядок. У славянских народов никаких дарителей не было, и уж точно никто из них не лазил в печные трубы и не дарил подарков. В этом плане, кстати, «Кока-Кола» постаралась, превратив святого Николая в эдакого краснощекого увальня с мешком подарков. До революции подарки дарили только на Рождество.

– Ну, блииин, – разочарованно протянул Волкогонов. – Получается, у нас вообще никого не было на Новый год? Кто же подарки дарил?

– Отчего же? Подарки дарили родители, но тоже на Рождество! Но я увлекся, – оборвал сам себя Дмитрий Нико-лаевич и усмехнулся. – Ты не переживай, я не собираюсь отобрать у детей Деда Мороза и Снегурочку – они уже, хочешь не хочешь, стали частью нашей культуры. Я всего лишь хочу рассмотреть новогоднее торжество под другим углом, более глубоко, неформально. Для славян Новолетие, или пусть будет Новый год, – это праздник мистический, с глубоким содержанием, символизирующий смерть старого и рождение нового. Его смысл и значение гораздо глубже и больше, чем мы привыкли считать. И я хочу приоткрыть это для наших учеников.

– Офигеть! Такая крутая задумка, Дмитрий Николаевич! Я всеми руками «за» и буду вам помогать чем скажете.

– Спасибо.

– Клево будет реально пугануть народ – они же такого не ожидают. Думают, пришли на очередной дурацкий утренник, а мы им – бац! – страх, холод, смерть и возрождение, завывание вьюги… Можно даже окна пооткрывать, чтоб всех до костей пробрало!

Романа идея учителя захватила буквально с головой – энергия закипела гейзером и настойчиво просилась на волю.

Инюшкин рассмеялся:

– Замечательная идея, Роман. Уверен, когда ты поступишь в институт, сможешь ее реализовать. Но пока нам нужно что-то помягче, не такое убойное. Все-таки на праздник придут дети, и я совсем не хочу их заморозить… пусть даже и в ущерб атмосфере.

– Ну ладно, – нехотя согласился Волкогонов и немного сник.

– Но ты не расстраивайся, тебе точно скучно не будет. Я тут подумал… а что, если именно ты сыграешь Снегурочку? Я буду Дедом Морозом, Личун – Кощеем. Помощников ему наберем из наших активистов…

– Снегурочку? – Парень с сомнением поглядел на преподавателя. – А чего девчонку какую-нибудь не возьмете? Снегурочка же девушка.

– Ну, колядки – это же перевертыш. Я тоже не особо толстый и старый, да и Личун на Кощея не похож. Что скажешь?

– Хм… ну не знаю. Может, лучше Новый год сыграю? Я им в садике был. А Снегурочку пусть завуч сыграет.

– Точно! – поддержал его Дмитрий Николаевич, и оба рассмеялись. Впереди ждало много интересной и кропотливой работы.

Глава пятая

Когда Роман ушел (родители прислали за ним такси), Дмитрий Николаевич снова включил Стравинского и еще какое-то время посидел над текстом, внося исправления. За окном выла буря, и к ней, похоже, в самом деле присоединялся волчий вой… Прав оказался Долгов…

Или это стонала сама школа, раздираемая на части ветром и бураном… А может, и в самом деле древние духи холода восстали из могил навестить своих нечестивых потомков и напомнить им, что же такое настоящая зима и настоящий мороз…

С уходом Романа настроение пошло на убыль, и желание корпеть над сценарием улетучилось. Инюшкин вообще в последнее время замечал за собой странную переменчивость. Частенько накатывала хандра, и желание стремиться к большему резко сменялось полной апатией.

Допив остатки чая из своей чашки, учитель надел пальто и вышел в коридор. Цели у него никакой не было, но хотелось размять ноги.

– Ух и холодина! – выдохнул он, закрывая за собой дверь бункера. Вместе со словами изо рта вырвалось густое облако пара. Интересно, дотянет ли школа до новогоднего праздника? С такими морозами и проблемами с отоплением учеников следовало бы отправить на внеочередные каникулы. «И все мои усилия пойдут коту под хвост», – уныло додумал мысль Дмитрий Николаевич. Может, и не стоило так напрягаться? В конце концов, получалось же у Личуна шесть лет подряд впихивать всем одно и то же. Никто бы и не удивился, если бы елка была организована точно так же. Какая разница, кто ее ведет?

Нет, подобная мысль Инюшкину решительно не нравилась. Он бы себе никогда не простил, если бы повел себя так же, как биолог.

«Если у кого-то проблемы с фантазией и организаторскими способностями, то у меня их нет. Я себе могу позволить сделать что-то запоминающееся и стоящее».

Ноги сами несли его вперед, и Дмитрий Николаевич мерил шагами знакомые коридоры, ежась от холода, который предательски заползал за воротник, в ботинки и даже под толстый шерстяной свитер. За окнами было темно. Сквозь густые снежные хлопья тускло светили фонари, почти не разгоняя окружающую мглу. А осатаневший ветер рвал с крыш снежные шапки, обламывал на деревьях тонкие веточки и в бешенстве бился в окна.

«Ужас какой-то, а не погода».

Инюшкин положил руку на подоконник, с тревогой всматриваясь в снежную вакханалию, но тут же отдернул ее – пластик показался обжигающе холодным. Оглядевшись, учитель понял, что забрел на самый верхний этаж и нужно возвращаться. Домой придется идти сквозь эту вьюгу и мороз. И хотя жил Дмитрий Николаевич сравнительно недалеко, настроение окончательно испортилось.

«Какого черта! Как я умудрился увязнуть в этой школьной бытовухе? Если бы мне в институте кто-то сказал, что в три-дцать два я все еще буду прозябать в гимназии, даже в такой интересной, я бы расхохотался. Я-то был уверен, что способен на большее. А теперь придумываю какие-то дурацкие сценарии для детских утренников, в которых Кощей будет весить две тонны. Ну ведь бред же! Кощей – олицетворение смерти, повелитель загробного мира. Да как он может быть толстым? Он должен быть худым, как скелет… Хотя завуч права – гадостным характером Личун подходит как никто. Его бы следовало подальше от детей держать, с таким-то «педагогическим талантом». Ладно, – одернул Инюшкин сам себя, – нечего валить с больной головы на здоровую. Не Виталий Алексеевич виноват в том, что я увяз в этом болоте. И никто меня здесь, по сути, и не держит… кроме собственных сомнений и страхов. Старею, что ли? Раньше они меня так не доставали».

Дмитрий Николаевич поглубже засунул озябшие руки в карманы пальто, а перед глазами стали проноситься картины триумфального выступления литфака на фестивале «Студенческая весна». Инюшкин тогда был еще совсем молодой, зеленый и бесстрашный. Без очков и седых волос в буйной шевелюре. В то время казалось, что ничего невозможного нет и если захотеть, то любая цель окажется достижимой.

На той «студвесне» они отчаянно бились с факультетом физического воспитания за призовые места. У спортсменов были шикарные танцевальные и гимнастические номера. Тут с ними тягаться даже не стоило, хотя филологи все равно старались. Выступления естественно-географического факультета, где, кстати, учились его нынешние коллеги, Виталя Личун и Лена Суханова, еще один преподаватель биологии, тоже хорошо запомнились. У них были просто уморительные пародии на геологов-исследователей, туристов и романтические песни о путешественниках. Странно, в ту пору Личун не был таким истериком, как сейчас. Хотя и тогда больше напоминал разъевшегося медведя. Лена рассказывала, что многие номера их факультета делались с его горячим участием. Куда же теперь делся этот энтузиазм? Ведь Виталик совсем не дурак, да и чувство юмора у него имеется… имелось. «Сейчас кажется, что я помню совершенно другого человека». От этой мысли на душе Инюшкина стало совсем погано, потому что она логично тянула за собой вопросы, на которые отвечать не хотелось: «А я сам? Я сам-то разве такой же, как раньше?»

На том фестивале литфак все-таки победил. И с большим отрывом, потому что их истории всегда были интересными, острыми, артистичными. В конце концов, не напрасно же именно из литературного факультета Пензенского педагогического университета вышли такие молодые монстры сцены, как Павел Воля, диджей «Камеди Клаба» Антон Антонов… Для себя Дмитрий Николаевич тоже видел совсем другое будущее: яркое и грандиозное, похожее на «дорогу из золотого кирпича», как он сам его называл. Но практика в Четвертой школе почему-то превратила все его грандиозные планы в пустой звук, затянула, стала его жизнью. Как? Когда? Почему? Ведь он даже не заметил момента, когда все его стремления стали ограничиваться планами на завтрашние уроки и внеклассные занятия.

В последнее время Инюшкин все чаще задумывался над тем, что пришла пора кардинально менять жизнь, если он хочет добиться в ней чего-то большего.

– Сдам эту дурацкую елку и пошлю школу ко всем чертям. Иначе отсюда не выбраться. – тихо произнес Дмитрий Николаевич и упрямо сжал губы.

В очередной раз оглядевшись, он заметил, что, погруженный в свои невеселые думы, снова промахнулся и оказался теперь перед дверями библиотеки. Она располагалась у входа в подвал, где были раздевалки и кабинет труда мальчиков. Из-под двери пробивался свет, и учитель удивленно приподнял брови: время было уже позднее, кто же это возится там среди ночи?

– Вечер добрый, – приоткрыл он незапертую дверь.

– Добрый, добрый. Заходите скорее внутрь, в коридорах скозняк – аж с ног сбивает.

По голосу Инюшкин узнал Ольгу Николаевну Маркову – школьного библиотекаря. Она вышла из-за книжного стеллажа и приветливо посмотрела на неожиданного гостя. Ольге Николаевне было лет сорок, и она совсем не утратила женского очарования.

– Что это вы полуночничаете? – улыбнулся учитель, плотно прикрывая за собой дверь. В библиотеке было немного теплее, пахло бумагой, пылью и канцелярским клеем.

– Книги, журналы разбираю. Приказано до Нового года навести порядок, а времени уже немного осталось. А вы что же?

– Да праздничный утренник готовлю.

С Ольгой Николаевной у Инюшкина сложились хорошие, даже можно сказать – слегка приятельские отношения. С ней было интересно поговорить, обсудить школьные дела, ну и конечно, новинки литературы, классиков. Домой учителю литературы все так же идти не хотелось – было страшновато снова рухнуть в депрессивное болото и до утра заниматься бесполезной археологией, копаясь в собственных недостатках. Так что он даже не успел подумать, как услышал свой голос:

– Давайте я вам помогу.

– А утренник?

– На сегодня я с ним уже покончил – голова отказывается работать. Но руки еще могут.

– Тогда не откажусь. Тут еще мороки на сто лет вперед, так что милости прошу. Только пальто на вешалку повесьте, а то испачкаетесь – тут местами очень пыльно. Да и сами книги…

Инюшкин последовал ее совету и, поеживаясь, пошел в тот же угол, где хозяйничала Маркова. Работа у них спорилась на удивление быстро. За неспешной болтовней время летело незаметно, и книжные стопки выстраивались аккуратными рядами. Подойдя к очередному шкафу, Дмитрий Николаевич заметил, что тот гораздо старше своих собратьев:

– А это у нас что за музейный экспонат?

Библиотекарь вынырнула из соседнего прохода между стеллажами и усмехнулась:

– А, этот? Вы почти угадали. Он в библиотеке еще с тех пор, когда школа была реальным училищем. Ее же открыли еще в 1888-м. Вот примерно с тех времен тут и копятся всякие документы, книги и прочие ценности. Что-то жгли, что-то нет. Сюда все преподавательские архивы кидали, как-то уж так повелось, в кладовку – она как раз за этим шкафом, как мне предыдущий библиотекарь говорила. Надо бы этот схрон открыть да разобрать, только руки все никак не доходят.

Инюшкин заглянул в щель за шкафом:

– Там, наверное, и музейные вещи есть.

– Конечно. Я несколько лет назад туда заглядывала, когда в библиотеке перестановку делали. А потом какой-то умник воткнул сюда шкаф и дверь загородил. Ну а мне, сами понимаете, таскать его не по силам. Вот все так и тянется. Никому эти материалы не нужны оказались – музейные они там или нет.

Дмитрия Николаевича стало разбирать любопытство:

– А что там хранилось, не помните?

– Ой, да откуда – столько лет прошло. Записи старых педагогов, дневники, учебные материалы, ну и книги, конечно. Точнее, увы, не скажу. Но там, наверное, лет за сто, не меньше, всякого добра. Только разбираться с ним некому – у меня у самой дел невпроворот. Просила помощника, директор сказал: попозже. Так это «попозже» и тянется.

– Может, там и сценарии утренников имеются? – в шутку спросил Дмитрий Николаевич, хотя в душе шевельнулась робкая надежда на чудо. Может, его предшественники решили задачу проще и изящней, чем он? Дело за малым – найти чужой сценарий и выдать за свой.

– Вполне возможно. Там очень много материалов осталось от старых преподавателей, пионервожатых, завучей и все такое.

– Ольга Николаевна, не сочтите за навязчивость, но вы не будете против, если я туда загляну? Обязуюсь обращаться со всем аккуратно и трепетно. Вы же меня знаете.

– Сейчас?! – оторопела библиотекарь.

– Я вас не задержу – только погляжу, что там есть, и все.

– Ну вы, Дмитрий Николаевич, и авантюрист!

Маркова явно все еще сомневалась, но, видимо, и ей любопытство было не чуждо.

– С новогодним праздником совсем напряг? – понимающе улыбнулась она, подыскивая повод, чтобы согласиться.

– Не то чтобы совсем. Концепция у меня есть, даже кое-какие наброски сегодня сделали с одним из старшеклассников, но как-то все не так и не то. А хочется сделать что-то оригинальное, стоящее.

– Ну да. Если уж берешься, то делай хорошо… Ладно. Сейчас ломик принесу. Там за шкафом дверь, но она не запирается, кажется. Так что ключ искать не нужно. Только обещайте, что будете аккуратным.

– Честное пионерское! – отдал салют Инюшкин.

– Иногда вы такой мальчишка, Дмитрий Николаевич, – засмеялась Маркова.

Через несколько минут тяжеленный шкаф был с трудом отодвинут, и учитель протиснулся в небольшую каморку, где царил полный мрак, пахло пылью и плесенью. Потолок был низкий, поэтому пришлось опуститься на четвереньки.

«Как в склепе, – мелькнула крайне неприятная мысль. – Надо бы выбираться отсюда! Эх, сидел бы лучше в бункере!»

Но бежать было бы позорно перед библиотекаршей. Лучше бы помалкивал насчет помощи – а сейчас поздно.

Инюшкин сцепил зубы и пополз дальше по каким-то мерзким тряпкам и ворохам бумаги, напоминающим мертвые тела каких-то отвратительных существ.

«Что за бред, какие тела?! Это просто свалка старых бумаг!»

Посветив себе фонариком на мобильнике, он осмотрелся. Кругом валялись старые мешки, набитые бумагой, заваленные горами отдельных листов, подшивок, книг и папок. Стопки, перевязанные бечевками, лежали на полу друг на друге.

Быстро пробегая взглядом по корешкам, на которых еще можно было что-то прочесть, Инюшкин наткнулся на надпись «Сценарий новогодней елки» и чуть не сел от удивления. По правде говоря, такой удачи он не ожидал, но, похоже, судьба решила сделать учителю подарок. Может, он все же выбрал правильный путь? Пусть и не из золотых кирпичей.

Дмитрий Николаевич извлек папку со всеми возможными предосторожностями, но все равно закашлялся от облака едкой бумажной пыли. Выйдя из кладовки на свет, он осторожно раскрыл находку и прочел заглавие на основательно пожелтевшем титульном листе – «Дневник практики студентки Пензенского учительского училища Инессы Октябревой». Перевернув еще пару листов, Инюшкин захлопнул папку, сдул с нее остатки пыли и впервые за последние месяцы по-настоящему улыбнулся.

Глава шестая

Кое-как расшвыряв мешки, Инюшкин сослался на срочные дела, вернулся в бункер и открыл найденную папку. На него пахнуло спертым запахом мокрой бумаги, и сердце вдруг забилось как-то особенно сильно.

Появилось странное ощущение покалывания в пальцах – словно их стало сводить от холода.

Сохранившиеся листы оказались чем-то вроде дневника студентки-практикантки и были подписаны Инессой Октябревой. Никакой особенной системы там не было, действительно это больше походило на дневник, чем на рабочие записи.

Точные даты не указывались, но по содержанию и пылу становилось понятно, что написано все это где-то в тридцатые годы. «Почти сто лет прошло», – подумал Дмитрий Николаевич, откладывая очередную страницу.

Инессу Октябреву на самом деле звали Ирина Попова, но обычное имя владелице явно было не по вкусу, и она именовала себя Инессой – в честь «товарища Арманд». Ну а насчет фамилии было все понятно. Мысли пылкой и по нынешним меркам очень наивной девушки вызывали улыбку и даже какие-то теплые чувства. Чтение ее заметок затягивало словно прикосновение к живой истории. Ведь Инесса не была персонажем книги или фильма, она жила по-настоящему, дышала, участвовала в событиях, которые сегодня вызывали столько противоречивых точек зрения.

28 октября.

Как здорово будет, когда коммунизм наконец-то наступит во всем мире и великие заветы товарища Ленина и товарища Сталина принесут счастье всем угнетенным народам, – писала девушка после политинформации, на которой она с детьми разбирала новости советских газет, посвященные капиталистическим державам. – Правильно Маяковский писал: «день твой последний приходит, буржуй». Скоро все эти злопыхатели на своей шкуре ощутят, что народный гнев – страшное оружие, которое сметет их толстые зады с тронов, стоящих на натруженных хребтах крестьян и рабочих. Иногда читаю передовицу – и просто оторопь берет: как еще рабочие и крестьяне в буржуазных странах это терпят. Я бы, честное комсомольское, не смогла!

Цитата вызвала у Дмитрия Николаевича невольную улыбку – неужели когда-то люди верили во все это и действительно хотели построить на всей земле рабоче-крестьянское государство? Конечно, идея коммунистического общества сама по себе прекрасна, но насаждать ее силой… В общем-то, теперь уже все знают, к чему это приводит.

Читая дальше, Инюшкин стал пропускать пролетарские лозунги, которыми пестрел дневник Октябревой. Что ни говори, а мозги в Советском Союзе промывали знатно – граждане не просто подчинялись – они от души верили, что без коммунизма мир погибнет.

21 ноября.

Эх и холода настали! Как ни топить печку, классы не прогреваются. Мы с ребятами работаем карандашами: акварелью или гуашью писать невозможно, все замерзает. Сегодня рисовали красных богатырей, наших доблестных героев: Чапая, Буденного, Ворошилова, Олеко Дундича, Лазо, Железняка, Щорса. Как у них горят глаза! Я поневоле думаю – какие же они счастливые!

Инюшкин грустно вздохнул на этих строках. Да, такого счастья и врагу не пожелаешь.

25 ноября.

Сашка Кочанков сказал, что его бабка заказала в Спасском соборе молебен святому Прокопию, чтобы прошли морозы, и спросил, что делать. С одной стороны – чепуха это, а с другой – а вдруг поможет, пока все от холода не околели! Так прямо и сказал: околели. Смешные они! Я объяснила, что никакого Прокопия нет и не было, и привела стихи Маяковского:

Скоро сровняем с землей все церкви и тюрьмы – и тогда не будет таких вопросов у наших пионеров. Начнется новая, правильная жизнь!

Инюшкин поежился, заметив, что было то же число – 25 ноября. Странно, что холода вернулись. Ладно, где же сценарий? Его, как назло, не было. Дмитрий Николаевич начал листать дневник наугад и вскоре наткнулся на такое, чего пропустить не мог.

Сегодня ходила с ребятишками на Советскую площадь смотреть взрыв так называемого Спасского собора. Народу было тьма. Неудивительно. Всем хочется воочию увидеть, как рушатся пережитки старого. Теперь на месте этого нелепого церковного идола воздвигнут что-нибудь по-настоящему прекрасное и достойное советского человека, например памятник вождю всех пролетариев товарищу Карлу Марксу. Видела, как несколько старух начали рыдать. Не понимаю, что они оплакивают. Видно, религия уже неискоренимо въелась в их мозг. Такие люди нам не нужны, они только тормозят развитие и засоряют головы молодому поколению. Хорошо, что я детдомовская. Нам учителя вкладывали правильные жизненные ориентиры, без всякой этой религиозной чуши.

Когда на землю рухнул церковный колокол и с грохотом развалился на части, я ощутила настоящий восторг – теперь пути назад, в рабство и угнетение, больше нет! Теперь только вперед, в светлое будущее!

Дмитрий Николаевич даже перестал замечать пробирающий до костей холод, который просачивался в бункер из коридора и маленького окошка под потолком. Слова молодой учительницы вызвали у него приступ настоящего ужаса своей безжалостностью и дикостью. Речь в ее записи явно шла о Спасском соборе, который коммунисты взорвали в 1934 году. Сколько в те годы погибло исторических памятников, даже думать было страшно. Духовное наследие искоренялось и уничтожалось с той фанатичной исступленностью, которая не поддавалась никакому здравому объяснению. Тем ужасней было осознавать, что большинству граждан СССР тех лет это казалось правильным и нормальным.

Инюшкин вспомнил, что под руинами Спасского собора на добрых 60 лет были погребены и могилы пензенских епископов. И только в 1998 году их останки извлекли из-под развалин и перезахоронили по-человечески. А в 2010-м начали восстановление храма. Как же долго русских учили плевать на свои корни, самобытность, историю! Теперь возрождать все это ох как непросто.

Учитель надолго задумался, перебирая в голове факты из четырехсотлетней истории Пензы. Но сейчас его должны были волновать не столько зарисовки прошлого, сколько насущные проблемы. Так что он встряхнулся, заварил себе еще одну кружку горячего чая, потому что уже задубели не только руки, а, казалось, и все внутренности, и сосредоточился на поиске информации о школьных праздниках.

Он пролистал дневник ближе к началу и сразу, буквально через несколько страниц, ему на глаза попалось заглавие, аккуратно выведенное красными чернилами: «Новый год».

– Наконец-то! – воскликнул Дмитрий Николаевич и стал внимательно просматривать записи.

Прочитала сегодня в «Правде» статью товарища Постышева и надолго задумалась. Дальше была аккуратно вклеена уже даже не желтая, а коричневая от времени вырезка из газеты: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев.

Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то, не иначе как «левые», загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею.

Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец…»

Дмитрий Николаевич прочел статью до конца и даже восхитился смелостью автора – в сталинское время за такое предложение можно было и на Соловки отправиться с клеймом буржуазного прихлебателя. Впрочем, через несколько лет после публикации Постышева действительно осудили и расстреляли, хотя с Новым годом это уже никак связано не было.

Но Инесса еще ничего не знала о дальнейшей судьбе автора статьи и, похоже, от души разделяла его точку зрения. После вырезки она записала: Считаю, Павел Петрович прав. Конечно, всякие там поповские пережитки, вроде крестин и Рождества, не должны существовать в коммунистическом обществе. Но нашим детям необходимы настоящие революционные праздники. И, как он отметил, «комсомольцы примут в этом деле самое активное участие и искоренят нелепое мнение, что детская елка является буржуазным предрассудком». Завтра пойду к директору!

Дальше в записях Октябревой начиналось самое интересное. Она рассуждала о возможных путях реализации новых идей, о взгляде на новогодний утренник не просто как на детское торжество, но как на возможность распространения свежего взгляда на мир.

Мою идею о проведении елки одобрили. Так что нужно начинать подготовку. На праздник придут не только школьники, но и их родители, старшие братья и сестры и просто гости. Поэтому моя задача – показать им, что сегодня наше наследие – это взгляд в будущее. Грохот того колокола при взрыве собора открыл передо мной отчетливую перспективу: нам нужно видение, незамутненное старорежимными предрассудками и религиозной ерундой. Новый год станет новым этапом жизни, и его идеей будет революционный авангард! Назад пути нет и быть не должно!

– А неплохая идея, – подумал вслух Дмитрий Николаевич, перечитывая последний абзац. – Революционный авангард… Конечно, вся эта коммунистическая чепуха сегодня совсем не к месту, но обращение к авангардистам действительно может оказаться весьма плодотворным. Кандинский и Малевич до сих пор считаются революционерами в искусстве, и визуальное оформление можно сделать в каком-нибудь созвучном им ключе. Вон на сочинской Олимпиаде эту тему очень хорошо развернули. Мы, конечно, не такие масштабные, но тоже кое-чего могём…

Инюшкин заулыбался, отхлебнул горячего чая и выдохнул облачко бледного пара.

– Господи! Ну как же холодно… Так, ладно, идею я, в общем-то, изначально взял неплохую. Но теперь ее можно будет углубить и оформить по-настоящему круто – спасибо товарищу Октябревой, хе-хе. А качественный продукт не стыдно показать и сторонним наблюдателям. Представителей РОНО пригласить, например, или Пашу Прохоренкова с городского телеканала. А что? Думаю, он не откажется поснимать – материал для новостей может оказаться весьма и весьма. Глядишь, и перспективы новые откроются, и не нужно будет мозг себе выедать по поводу скучной работы в школе и потерянных возможностей. Дорога из золотых кирпичей прямо перед вами, господин Инюшкин!

Дмитрий Николаевич вскочил со стула, чувствуя такой прилив энтузиазма, какого не бывало с институтских времен. Благодаря дневнику Инессы Октябревой он наконец-то нащупал реальную возможность изменить не только унылый школьный праздник, но и собственную жизнь. Оставалось только включить все свои творческие возможности – а их у Инюшкина было в избытке, в этом он не сомневался, – и удачно реализовать представившийся шанс.

– Так, ну и что же дальше?

Однако, к огромному разочарованию Дмитрия Николаевича, никаких записей в дневнике Инессы Октябревой больше не было. Перевернув страницу, учитель русской литературы наткнулся на несколько пожелтевших, но девственно чистых листов. И все.

В первое мгновение Инюшкин оторопел. Он замер над потрепанной папкой, а в голове колоколом зазвенела тишина. Все мысли будто выдуло единым порывом ветра. Он так надеялся, уже столько всего напланировал – и вдруг… Возникло неприятное чувство, будто молоденькая практикантка из 30-х его обманула.

Дмитрий Николаевич опустился на стул и замер, глядя в одну точку. Непроницаемая тишина и холод обступили его, вынуждая съеживаться еще сильнее, до боли в мышцах. Дыхание стыло в холодном воздухе бункера, повисало перед лицом белым беспомощным облачком и растворялось, превращаясь в ничто.

Учитель несколько минут неподвижно просидел перед столом. Вскоре леденящие пальцы морозного воздуха стали пробираться ему под одежду. Дмитрий Николаевич вздрогнул от холода и очнулся.

– Какого черта я делаю? – спросил он сам себя. Вопрос прозвучал в пустом помещении глухо и невнятно, но этого звука было достаточно, чтобы безнадежность отступила. – Чего я привязался к этой рукописи? Вот еще, нашлась панацея…

Учитель встал из-за стола, сильно потер лицо озябшими ладонями, аккуратно собрал и перевязал папку с записками Октябревой и убрал ее на полку к другим своим тетрадям и документам, хранящимся в бункере.

– Утро вечера мудренее, – негромко проговорил Инюшкин, запирая дверь бункера. Пора было возвращаться домой – и спать.

Глава седьмая

После нескольких первых уроков у Дмитрия Николаевича было «окно». И, не откладывая, он тут же отправился в отдел кадров. Документооборот в школе был организован идеально, и любую бумажку можно было найти практически без проблем. На это преподаватель литературы и сделал ставку, открывая дверь в кабинет кадровиков.

Вежливо поздоровавшись с начальницей отдела, Инюшкин изложил свою просьбу:

– Я хотел бы глянуть на личное дело Ирины Поповой – в 1934 году она у нас проходила практику.

– Зачем вам ее личное дело?

– Я нашел в библиотеке кое-какие записи Ирины касательно учебного процесса, проведения праздников в нашей школе в те годы и так далее. Они меня очень заинтересовали. Но, к сожалению, дневник внезапно оборвался – как говорится, на самом интересном месте. Вот я и подумал…

Кадровичка понимающе улыбнулась:

– Хотите найти автора? Ну, надеюсь, она еще жива и сможет вам помочь. Сейчас гляну, где у нас документы… за тридцать четвертый, вы сказали? Это в чуланчике надо смотреть. старые архивы мы там храним…

Через несколько минут в руках Инюшкина оказалась еще одна потрепанная папка. Когда он развяал тесемки и открыл ее, первым же документом в ней оказался приказ об отмене проведения новогодней елки в связи с аномальными холодами. Преподаватель невольно глянул в покрытое густым слоем инея окно.

«Надеюсь, нашу елку все-таки не отменят».

Он продолжил листать страницы с выцветшим машинописным текстом, задержался на маленькой фотографии, наклеенной на листке с биографическими данными Ирины Поповой (разумеется, в личном деле она значилась под своим реальным именем). С пожелтевшего квадратика на него смотрела худощавая курносая девушка с острыми скулами и прямыми волосами, подстриженными под каре. Ее нельзя было назвать симпатичной, но в глазах Инессы Октябревой и по прошествии стольких лет угадывались какой-то внутренний огонь, упорство и сила. Эта ярая комсомолка не оставила бы подготовку праздника просто так. Тем более что в него уже были вложены силы, идеи и время. Но, судя по всему, утренник не состоялся. Почему же?

Перебирая страницы личного дела, Инюшкин наткнулся на небольшую докладную записку. В ней говорилось, что Ирина Попова потеряла сознание на уроке рисования 10 декабря 1934 года, после чего школьная медсестра вызвала «Скорую помощь», и комсомолка была госпитализирована. К дальнейшему прохождению практики она сможет вернуться после выздоровления. Однако, судя по тому, что документов с более поздними датами не было, оставалось сделать вывод, что в школу Инесса не вернулась.

Еще раз перебрав по листочку все личное дело девушки, Дмитрий Николаевич убедился, что ничего не упустил. След опять обрывался. Это уже начинало злить. Что же с Октябревой случилось, в конце концов?! Теперь его уже заинтересовали не только ее материалы по новогодней елке. История самой девушки была такой таинственной и загадочной, что вызывала не меньший интерес. А может, даже и больший – ведь Инесса была живым человеком, а не просто строчками на бумаге!

Инюшкин посидел несколько минут над закрытой папкой, поразмыслив, пришел к единственно правильному выводу: нужно найти отчет школьного врача из медпункта. Врач обязан был написать служебную записку, которая могла пролить свет на то, что стряслось с практиканткой, и дать путеводную нить для дальнейшего расследования.

Обратившись еще раз к начальнице отдела кадров, преподаватель узнал, что документация медпункта школы тоже аккуратно сохраняется, но копаться в ней придется уже Дмитрию Николаевичу самому, потому что у кадровиков хватает дел и без исторических раскопок. Это Инюшкина совсем не расстроило, даже наоборот. Поэтому он с готовностью взял ключ от архива, отпер дверь и стал рыться в ящике с документами за нужный год.

Отчеты медпункта были подшиты в пухлую папку, но учитель практически без труда обнаружил требуемую бумагу. Медицинская сестра Воронина Ю. В. записала, что практикантку Попову (Октябреву) в 11.34 утра 10 декабря 1934 года вахтер Жженов О. О. и учитель труда Каретников А. В. принесли в бессознательном состоянии с урока рисования. Привести девушку в чувство или установить причину обморока не удалось, и медсестра вызвала «Скорую помощь», которая увезла Попову в больницу. В какую именно и что стало с девушкой дальше, сведений, конечно же, не было.

Инюшкин оказался в тупике. Через столько лет выяснить, в какую именно больницу увезли практикантку, было совершенно немыслимо. И даже если бы это каким-то образом удалось, больничные медицинские карты никто не хранит по 70 лет – это вам не школьный архив.

Учитель литературы тяжело вздохнул, но решил не расстраиваться, а подумать над проблемой чуть позже. Он аккуратно сложил бумаги назад в коробку, убрал ее на полку, вернул ключ кадровичке и пошел в учительскую – до урока оставалось еще минут десять, можно было успеть выпить чашку чая.

Но не успел он открыть дверь в учительскую, как услышал голос завуча, звенящий от сдерживаемого гнева:

– …Виталий Алексеевич абсолютно безответственно ведет классные журналы. Он считает, видимо, что заполнять их ниже его достоинства. Я уже неоднократно ему говорила, что таким отношением он подводит не только себя, но и других преподавателей… но Личуну плевать. Честное слово, мне уже надоело! Я пойду с этим вопросом к директору. Сколько можно, в конце концов?!

Людмила Викторовна явно сердилась не на шутку. Но ее слова натолкнули Инюшкина на еще одну мысль, которая не пришла в голову раньше, – Октябрева тоже должна была вести журнал! Он даже не стал заходить в учительскую, а сразу направился в библиотеку – именно там, в каморке, где хранился дневник, Дмитрий Николаевич видел стопки старых классных журналов. Нужный должен быть где-то среди них.

– Здравствуйте, Ольга Николаевна, – с порога кивнул учитель и улыбнулся чуть заискивающе. – Вы не будете против, если я снова суну нос в кладовку за шкафом?

Библиотекарь глянула на Инюшкина с легким любопытством:

– Нашли что-то интересное?

– Вроде того.

– Загляните. Только потом шкаф на место подвиньте.

– Непременно. Спасибо огромное.

В тесной каморке было совсем не так удобно, как в архиве, но зато и не так холодно. Перепачкавшись в пыли, учитель литературы в узком луче телефонного фонарика с трудом раскопал нужный журнал из кучи, наваленной на одной из полок.

1934–1935 гг.

4Б класс.

Классный руководитель – тов. Харитонова.

Практикант – тов. Октябрева.

Взяв документ, он выбрался в зал библиотеки и стал лихорадочно перелистывать слипшиеся, заплесневевшие и местами даже сырые страницы.

В журнале были только методические заметки, планы уроков и другая рутина. И только в самом конце, когда надежда уже практически растаяла, Инюшкин наткнулся на вложенный лист бумаги, исписанный детским почерком. Это оказалась объяснительная записка ученика 4Б класса Тимофея Потребенько. В ней непривычным для ребенка канцелярским слогом докладывалось о несчастном случае, происшедшем с тов. Октябревой 10 декабря.

Утром школьники вместе с учительницей рисования всем классом ходили на Советскую площадь смотреть взрыв собора. Уже когда разбился колокол и все стали хлопать в ладоши, Инесса Ивановна неоднократно повторяла:

– Теперь, ребята, мы наконец отметим настоящий большевистский Новый год!

Вернувшись в школу, учительница попросила сделать рисунки на тему предстоящего праздника и пообещала, что и сама нарисует такую же иллюстрацию. За 10 минут до конца урока Инесса Ивановна потеряла сознание. Тимофей как председатель совета отряда призвал товарищей не паниковать и позвал на помощь учителей. Те отнесли товарища Октябреву в медпункт. Школьная медсестра не смогла привести практикантку в чувство, после чего была вызвана карета «Скорой помощи», и по приезде вышеозначенной санитары забрали тов. Октябреву и увезли в больницу «Скорой помощи» № 3.

Однако пионеры обнаружили на учительском столе странный рисунок, нарисованный тов. Октябревой. Было решено показать его медсестре, потом пионервожатой и наконец учителям. Интереса рисунок не вызвал. В итоге третьеклассники решили, что приложат рисунок к журналу с пояснительной запиской.

Закончив читать, Дмитрий Николаевич лихорадочно перелистнул несколько страниц журнала и нашел рисунок, о котором, видимо, и шла речь. То, что он на нем увидел, повергло преподавателя в трепет, и по спине стали расползаться ледяные мурашки.

Глава восьмая

На первый взгляд в рисунке не было ничего необычного – с виду раскрашенная разными цветами снежинка. Однако чем дольше Дмитрий Николаевич ее рассматривал, тем больше убеждался, что с ней что-то не так.

Линии, из которых состоял рисунок, были неоднородными и больше походили на паучьи лапы. Все штрихи были словно покрыты ворсинками, каждая из которых шевелилась в своем собственном ритме, нагоняя дурноту.

Да и вообще в этой снежинке не было привычного изящества и симметрии. Каждый изгиб, каждое соединение странно дисгармонировало. Казалось, что все детали переломаны и соединены в злом, болезненном, ненормальном порядке.

Кусочки этой непонятной мозаики Октябрева выкрасила в разные тошнотворные цвета. Притом сделано это было карандашами, хотя в пояснительной записке Тимофея Потребенько говорилось, что рисовала учительница пером (эта фраза была даже несколько раз подчеркнута. Видимо, для третьеклассника это был еще один странный факт). Но следов чернил на бумаге не оказалось.

Цвета между собой тоже не сочетались. Инюшкин бы сказал, что они противоречат друг другу, хотя подобное утверждение совсем не подходило к рисунку.

Если бы преподавателя спросили, какое впечатление у него вызывает эта снежинка, он бы не задумываясь сказал, что она больна. Или мутировала. Яркие пятна краски расползались по листу замершими червяками. Смотреть на них было неприятно.

Дмитрий Николаевич не мог сказать, как долго он разглядывал странный рисунок Инессы Октябревой. Изображение затягивало и отталкивало одновременно, совершенно искажая не только чувство времени, но и все остальные ощущения. В конце концов у Инюшкина начала кружиться голова, а виски сдавило тисками. Ему пришлось зажмуриться и приложить усилие, чтобы опустить руку с изображением.

– Чертовщина какая-то, – пробурчал он, морщась от резкой головной боли.

Однако последний взгляд, брошенный на рисунок, натолкнул его на одну догадку, которую необходимо было проверить. Как-то уж очень ворсисто выглядели «лапки» этой снежинки. И ворсинки эти как раз не казались бессистемными – в отличие от общего вида картинки.

– Нужна лупа.

Дмитрий Николаевич собрался подойти к Марковой и спросить, нет ли у нее увеличительного стекла, но, когда уже сделал шаг, мир вокруг мигнул и на него накатила тошнота. Приступ был таким сильным и внезапным, что Инюшкину пришлось замереть на месте и несколько раз сглотнуть, чтобы его не вырвало прямо на пол библиотеки.

– Да… что… же… такое… происходит? – После каждого слова учитель вынужден был резко втягивать воздух, подавляя рвотные позывы. Так плохо ему еще никогда не было. И самым неприятным в этом неожиданном недомогании была его полная необъяснимость. – Может, пылью надышался…

Успокоив себя этой логичной, в общем-то, мыслью, Дмитрий Николаевич подошел к столу библиотекаря. Она сидела, раскладывая формуляры, и тихонечко напевала под едва слышные звуки, доносящиеся из радиоприемника:

– Зима, холода, одинокие дома. Моря, города, все как будто изо льда…

– Ольга Николаевна, – позвал слабым голосом Инюшкин.

Маркова вздрогнула и выронила очередной формуляр.

– Ох! Ну вы меня и напугали, Дмитрий Николаевич, – нервно хихикнула женщина. – Подкрались, как привидение прямо.

– Простите. Я не хотел.

– Да что уж…

– Ольга Николаевна, а у вас лупы случайно нет? Мне тут надо кое-что рассмотреть получше.

– Да-да. Где-то была. Сейчас.

Библиотекарь стала открывать ящики стола, ворошить там бумаги и всякие канцелярские мелочи и наконец извлекла складную лупу в черной пластиковой оправе и со складной ручкой.

– Вот, держите. – Маркова усмехнулась и как-то особенно пристально взглянула на своего собеседника. – Этой лупе лет, наверное, больше, чем мне. От предшественницы досталась… Дмитрий Николаевич, что-то вы очень бледный. Вы себя хорошо чувствуете?

Инюшкин протянул чуть подрагивающую руку и взял лупу:

– Спасибо… Да меня что-то мутить начало пару минут назад, видно пылью в кладовке надышался. Но ничего страшного. Не переживайте.

– Вы поаккуратнее. Мало ли какая там зараза могла за столько лет поселиться.

– Конечно-конечно…

Библиотекарь хотела сказать что-то еще, но заметила, что Инюшкин ее уже не слушает, погрузившись в свои мысли. При этом взгляд у него был какой-то лихорадочный и напряженный.

Ольга Николаевна покачала головой. Но не в ее привычках было лезть к другим с наставлениями, а потому она вернулась к работе и только искоса поглядывала в спину Дмитрию Николаевичу, который снова направился в ту секцию библиотеки, где располагалась злополучная кладовка. «Может, и не стоило его туда пускать», – неожиданно пронеслось в голове Марковой, и на лбу у нее собрались мелкие морщинки. Однако в эту минуту из приемника зазвучала другая песня, которая отвлекла внимание от тревожных мыслей. Женщина подула на озябшие пальцы, поправила пуховый платок на плечах и взяла очередной формуляр.

Инюшкин брел по проходу между книжными шкафами, чувствуя, как холод пробирается под пиджак и шерстяной свитер. От приступа тошноты спина покрылась испариной, и поэтому низкая температура в помещении ощущалась еще сильнее. Дмитрий Николаевич поежился и остановился у окна, положив странный рисунок Инессы Октябревой на подоконник.

Смотреть на него не хотелось – и одновременно неодолимо тянуло. Чтобы собраться с мыслями и окончательно прийти в себя, учитель провел по стеклу пальцами – их сразу же обожгло жутким холодом, словно в окне было и не стекло вовсе, а толстая ледяная пластина. Густая изморозь покрывала обе створки окна, и за ним ничего не было видно, только серо-белый свет пробивался сквозь толстую бархатистую наледь. Почему-то Инюшкину подумалось, что там, во внешнем мире, никого не осталось. Только пустота и холод. На душе сделалось тяжко.

– Эй! Соберись! – скомандовал себе Дмитрий Николаевич шепотом и сильно потер ладонями лицо. Кровь побежала быстрее, щеки опалило внезапным теплом, и хандра отступила. А вместе с ней и жутковатые картины ледяной пустыни.

Не давая себе времени снова впасть в прострацию, Инюшкин раскрыл лупу и решительно перевернул злополучный рисунок. Когда увеличительное стекло выхватило кусок снежинки, учитель удовлетворенно кивнул:

– Ну, чего-то похожего я и ждал.

Каждую «лапку» изображения составляли не черточки и штрихи. Вернее, эти черточки и штрихи складывались не из прямых линий, а из букв. Вся снежинка была выписана мелкими-мелкими литерами, которые без лупы увидеть было невозможно.

– А как же она их писала? – озадаченно спросил себя Дмитрий Николаевич, разглядывая микроскопическую вязь. – В записке не упоминалось, что у нее какое-то увеличительное стекло было или что-то похожее… Хотя дети могли и не заметить… Но перо-то они заметили! Сумасшествие какое-то… Ладно. Так что же ты пыталась сказать, товарищ Октябрева?

Инюшкин склонился над листком бумаги и стал пристально рассматривать сочетания букв. А то, что это были именно сочетания, сомнений не было – каждое выделялось особым цветом. Не отдавая себе в этом отчета, учитель стал проговаривать написанные тончайшим перышком слова. Непонятный ритм затягивал, заставляя покачиваться в такт и продолжать читать. Буквы в осмысленные слова не складывались, извиваясь и ускользая от понимания, но было в них что-то такое, что не давало Дмитрию Николаевичу замолчать:

– Сябо, впдушпйвлаеоо, мтежму ехртевя, аивпмтиыовеыы адбеотгииеештхепвсоан, ирмоводыаб оьпзчоы, диыихыш леибаг выодоиаив йавтюгун хбсавомтнян дсхсвнввжмв хнтетох увво, жонр яиооывлои нигб ыы, лхвоенлояррш тияв аустсг кщтпхкяхо етвбымоявхящсй уасяиектвмврое лсспслдмапев, еоыевщ смииаоашюоим вхеог еулвра омсбс врдпа ломмы тиьыст сипевягтвирееттй бдхаснсласрон жониля оеа, м, нчст, о, ьхеттайдаатнрехо ийххлсд ромвы, оласдвжвдш ауняв, дтоаиу…

Когда последний звук сорвался с губ преподавателя литературы, в воздухе что-то хлопнуло, и свет в библиотеке погас. В ту же секунду перед Инюшкиным резко распахнулось окно, хотя он мог бы поклясться, что оно было заперто, а в открывшийся проем ветер стал швырять огромные пригоршни снега. Дмитрию Николаевичу залепило глаза и рот. Он отступил, выставив руку в защитном жесте:

– Да что за…

Учитель лихорадочно протер запорошенное лицо и закрыл непослушную створку окна. Она поддавалась плохо, будто простояла раскрытой уже несколько часов и лед успел намерзнуть на каждую петлю и винтик.

Справившись с окном, Инюшкин оглядел утонувшее в сумеречном полумраке помещение библиотеки, поднял с пола рисунок, который сдуло прямо в снежное крошево, рассыпавшееся под подоконником, и пошел к выходу. На сегодня приключений уже было достаточно.

Дмитрий Николаевич чувствовал себя больным, разбитым и обессиленным. Объективных причин для этого не было, но ему казалось, что все это из-за странного рисунка Инессы Октябревой. Мысль казалась дикой, и логические основания для нее тоже вроде бы отсутствовали, но учитель чувствовал, что прав. Во всем этом: во внезапном обмороке молодой практикантки, в записке четвероклассника, в непонятном изображении, сложенном из бессмысленного набора букв, была какая-то таинственная закономерность. Она маячила на границе сознания и не давалась в руки. Тем не менее Инюшкин мог поклясться, что события 1934 года, связанные с ярой комсомолкой Октябревой, и жуткий холод, сковывающий город, – звенья одной цепочки.

Глава девятая

Прошло несколько дней с того момента, как Инюшкин обнаружил рисунок Инессы Октябревой. Мороз продолжал усиливаться. Казалось, он нарастает с каждым часом. Температура стабильно держалась уже ниже тридцати.

Погодная статистика Пензы знала и более сильные холода. Если покопаться в Интернете, можно найти информацию, что иногда в городе температура опускалась и до минус сорока. Правда, крайне редко и ненадолго. Но дело было даже не в том, что мороз крепчал. Было в этой стуже что-то противоестественное, жуткое.

Роман сидел в своей комнате, закутавшись в одеяло, грелся о свою любимицу бедлингтон-терьершу Лемми и смотрел на улицу в очищенное от инея окно. Он чувствовал, как мороз пробирается под одежду, заползает в каждую прореху, растекается по телу леденящим ощущением безнадежности. По улице изредка проходили люди, машин практически не было вообще, за исключением аварийных. Службы, призванные реагировать на чрезвычайные ситуации, метались по заснеженным дорогам Пензы в бессильных попытках наладить нормальную жизнь.

Но горячей воды уже не было почти повсеместно, кое-где пропало и электричество, потому что на проводах намерзали гигантские ледяные сосульки и рвали их своим весом. Интернет и телевидение в тех районах, где электросети были еще в порядке, продолжали работать, но это не слишком утешало, потому что за спиной постоянно маячил призрак крупномасштабной катастрофы.

Листая страницы городских форумов, «ВКонтакте» и блогов, Волкогонов узнавал, что холод стал по-настоящему опасен. Невзирая на показатели термометров, которые пока были еще не такими уж заоблачными, организм многих людей реагировал на стужу совершенно неадекватно. Как говорили пострадавшие, холод вымораживал тело изнутри, создавалось ощущение, что кости, органы и даже кожа превращаются в лед. При всем этом медики не находили следов обморожения или других свидетельств переохлаждения. И поначалу слова пациентов воспринимались как мистификация. Однако теперь, когда подобные свидетельства стали появляться все чаще и чаще, отмахиваться от них было уже нельзя – проблема стала фактом. Только как с ним справляться, пока никто не знал.

В Сети появились инструкции, которые описывали симптомы переохлаждения и рекомендовали людям следить за своими близкими и за собственным состоянием. Роман даже ходил с мамой проведывать бабушку. Она отказывалась перебраться к ним домой и уверяла, что прекрасно переждет холода и в своей квартире, где у нее есть обогреватели и запасы еды.

Посидев у бабушки в гостях, Волкогоновы отправились домой. Но через пару кварталов парень заметил, что ноги у мамы начинают подкашиваться, а рука, которой она держалась за локоть сына, ощутимо дрожит.

– Мам, тебе нехорошо? – озабоченно спросил Роман, останавливаясь.

– Нет-нет, все в порядке. Все прекрасно, – каким-то чужим голосом ответила мама и расплылась в счастливой улыбке. Парень видел, что она вся дрожит и еле держится на ногах, но продолжает улыбаться и бубнить, что все хорошо. А через минуту глаза у матери стали закатываться, из горла послышался невнятный клекот, пересыпанный отдельными словами: – Какая красота… вижу… да-да, конечно.

Она начала вырываться из рук сына, будто хотела бежать куда-то, к чему-то, что видела только она одна:

– Пусти! Пусти, мне жарко. Мне надо идти!

Чуть не плача, парень сжимал ее руку, но мама вдруг пришла в себя и как ни в чем не бывало быстро зашагала рядом с сыном. Он решил ничего ей не говорить.

Потом несколько подобных приступов случилось и в школе. Теперь на занятия ходили только старшеклассники, и то не все. Нескольких госпитализировали, а некоторые вынырнули из забытья в медпункте и не захотели ехать в больницу. Но у всех эти приступы протекали одинаково, как по учебнику, если бы вы читали статью о симптомах переохлаждения: сначала дрожь в теле, потом ощущение эйфории, проблемы с координацией, галлюцинации, потом человеку становится жарко, он начинает сбрасывать с себя одежду, а в конце просто падает и засыпает.

Те, кто очнулся в медпункте и решил остаться в школе, рассказывали одно и то же. Перед ними представал какой-то другой мир – темный и недобрый, где все было укрыто льдом. В небе пламенело северное сияние, а вокруг стояла такая оглушительная тишина, что казалось, слышно, как падают снежинки. Но ты не успеваешь испугаться – через мгновение на тебя накатывает приступ всепоглощающего счастья, восторга и радости. Окружающий ледяной мир кажется до невозможности прекрасным и манящим. Хочется остаться в нем навсегда. Хочется, чтобы сон не заканчивался. А потом приходит обжигающий жар. Он вырывает тебя из эйфории, и ты просыпаешься и снова оказываешься здесь. И прежде чем открыть глаза, ты думаешь, что это тепло собственного тела вернуло тебя назад из той ледяной пустыни, в которой ты чуть не остался навеки. Все это звучало для Романа не более чем странно, пока однажды он и сам не очнулся в медпункте.

Вспоминая об этом, парень решил, что нужно сходить в бункер и поговорить с Дмитрием Николаевичем. Роману сейчас очень нужна была поддержка, кто-нибудь, кто сказал бы, что все будет хорошо.

На следующий день он сразу после уроков пошел в литературный клуб. Инюшкин сидел за столом в пальто, закутанный толстым шарфом, придвинув поближе обогреватель. Перед ним, как обычно, были разложены бумаги, рисунки и наброски – новогодний утренник пока так и не отменили, поэтому к нему понемногу продолжали готовиться. Из магнитофона лилась тихая музыка, плавая посреди холодного помещения.

– Дмитрий Николаевич, можно?

– Да-да, Роман, конечно. Заходи. – Учитель сделал приглашающий жест и потер озябшие пальцы. – Что-то случилось?

Парень нерешительно подошел и уселся на край стула, пристроив рядом свой рюкзак.

– Ну, пока не то чтобы случилось. Просто… – Начать разговор было ужасно сложно. Однако чем больше Волкогонов говорил, тем легче слова складывались в предложения. Когда он дошел до описания своих видений в момент обморока, Дмитрий Николаевич нахмурился, но слушал не перебивая.

– И когда я очнулся, внутри было пусто и холодно, словно тепло осталось только на поверхности кожи.

Инюшкин кивнул:

– А перед тем, как ты окончательно пришел в себя, ты не видел гигантскую фигуру… сущность, словно сотканную изо льда и огня?

Парень на миг задумался, а потом широко открыл глаза от удивления:

– Точно! Да, я видел ее. Она шептала в моей голове какие-то странные слова… Но я не помню какие – они были бессмысленные. Или на другом языке.

Учитель русской литературы помрачнел еще больше, встал со стула и прошелся по комнате. Он постоял минуту у полок с книгами и дисками, потом резко развернулся и заговорил глухим от напряжения голосом:

– Ты видел Деда Мороза, Роман. – И, прежде чем старшеклассник успел что-то сказать, продолжил: – Настоящего Деда Мороза. Не сказочного. На Руси его называли Студенец, Мороз Иванович или Карачун. Тот, «который железо ломает и на лету птицу бьет». В славянских поверьях говорится, что он приходит, чтобы сковать льдами всю землю.

Последние слова повисли в воздухе двумя снежными глыбами.

Роман во все глаза смотрел на Инюшкина и не мог поверить. Но в то же время внутри крепло осознание, что все, сказанное учителем, правда. И от этого становилось жутко.

– Как гибель мира? Почему? – Глупые вопросы срывались с языка сами собой, и Волкогонов ничего не мог поделать. Он не хотел, чтобы услышанное становилось реальностью, и всеми силами пытался оттянуть этот момент, дать себе еще минутку пожить в мире, где не бывает чудес и армагеддонов.

– Но самое страшное, Роман, – продолжал между тем Дмитрий Николаевич, глядя в пустоту и не слыша слов ученика, – что, похоже, это я его призвал. Я прочел заклинание на рисунке со снежинкой и открыл Морозу ворота… И не знаю, что теперь делать.

Глава десятая

Для того чтобы закрыть ворота из чертогов Мороза, надо было понять, как же их удалось открыть.

Обсуждая сложившуюся ситуацию, напарники пришли к заключению, что великий Мороз вызвало к жизни то самое заклинание, которое по неосторожности прочитал на рисунке Дмитрий Николаевич. А раз Мороза можно было вызвать, значит, должен существовать и какой-то способ загнать его обратно. Учитель русского языка ходил по библиотекам, а Волкогонов лопатил Интернет. Они перебрали обряды всех доступных культов, прикладывали к словам на снежинке различные языки, добрались даже до мордовской группы, но ни мокша, ни эрьзя им не помогли.

Следующие несколько дней Инюшкин и Волкогонов посвятили поискам зацепок, которые помогли бы им найти Инессу Октябреву или кого-то из ее родных. Они обзвонили все больницы и «Скорые помощи», нашли даже архивы комсомольских ячеек, которые работали в Пензе до 91-го года, но, к огромному своему разочарованию, ничего не достигли.

Между тем холода все усиливались, и число людей, пострадавших от переохлаждения, росло. Смертельных случаев пока не было, но можно было не сомневаться, что еще неделя таких жутких морозов – и они появятся.

Волкогонов последнее время очень плохо спал, до утра засиживаясь за компьютером и не прекращая поиски. Нужно было бы сделать перерыв, немного передохнуть, но парень не мог – он понимал, что от него снова слишком многое зависит. Да и Дмитрию Николаевичу больше не на кого положиться, кроме него. Однако взять паузу все-таки пришлось – мама попросила сходить к бабушке и утеплить получше ее квартиру, несмотря на то что Зинаида Степановна уверяла, что сама утеплилась лучше некуда.

Поначалу Роман попытался отказаться, но мама была непреклонна. И хотя она чувствовала себя неважно, когда нужно, умела настаивать. Так что пришлось идти по морозу и по третьему разу проклеивать злополучные окна, проходить поролоном и малярным скотчем и засовывать между балконными дверями детские матрасики.

Зато у бабушки, как всегда, внука ждали горячий чай с лимоном и пирожки с картошкой. Их Зинаида Степановна делала собственноручно, и ничего вкуснее Роман никогда не пробовал.

– Любит Таня из мухи слона делать, – покачала головой бабушка, кладя в свою чашку ложечку варенья. – Я и сама справилась – все же проклеила. Тем более что мороз нынче так себе. Я и похуже видела. Чего тебя по холоду гонять?

– Да ладно, – отмахнулся Роман, делая большой обжигающий глоток. Кисло-сладкий вкус бабушкиного чая приятно согревал и настраивал на позитивный лад.

– Я тебе серьезно говорю. Я когда в шестьдесят шестом в школе работала, так там стекла в окнах от холода полопались. А сейчас что? Тьфу.

– Ничего, зато у тебя точно не полопаются.

Не без гордости парень осмотрел дело своих рук – рамы стояли как в неприступной крепости. И, хотя в квартире все равно было не особо тепло, можно было не беспокоиться, что нарастающий мороз незаметно пробирается в бабушкину квартиру.

– Да уж. Ты у меня молодец… – улыбнулась бабушка. – Только чай пить не забывай, а то остынет. И пирожки бери. Я вам еще домой передам, когда поедешь… Мне про морозы старые учителя рассказывали. Трудовик наш, Каретников дядя Саша, его так называли все – дядя Саша… – Зинаида Степановна улыбнулась. Все-таки воспоминания могли согревать. – Так вот, он говорил, самый жуткий холод в Пензе был в 1934-м. Тогда все старались по домам сидеть, рукавицы даже в кровати не снимали, двери от холода корежило, а птицы на лету замерзали.

– Да ну!

– …Но в школу народ все равно ходил. Представляешь?

На вопрос Роман ответил вопросом, потому что у него в голове быстро завертелись шестеренки расследуемого дела:

– В тридцать четвертом? Это когда собор взорвали?

– Какой собор?

– Спасский. Тот, что раньше на Советской площади стоял и который теперь восстанавливают.

– Ааа, – протянула бабушка без особой заинтересованности. – Это я уж не знаю. Я же в Пензу только в пятьдесят четвертом переехала, из Арзамаса. Когда дедушку перевели по службе – вот и я за ним.

– Ну да. – Однако сдаваться парень не собирался. – А что еще про те морозы рассказывали?

– Да много всякого. Не знаю, правда ли, но мне школьный врач говорила – Воронина… как же ее звали… тоже такая, старенькая… А! Юлия Васильевна! Вот, говорила, что дети буквально на уроках засыпали – так замерзали. Да и люди ходили будто вареные, некоторые прямо на улицае падали без сил… Она любила поболтать… – снова улыбнулась своим воспоминаниям Зинаида Степановна. – Она тогда уже старенькая была, на сморчок похожая. Ее прямо все так и звали – Грибница…

– Да бог с ней! – перебил бабушку Роман, чувствуя, что нащупал как раз ту ниточку, которую они с Дмитрием Николаевичем так долго искали. – Люди падали, дети на уроках засыпали. А учителя? Может, кто из практикантов?

– Да не знаю я, Ромша, это ж когда было… Хотя подожди. Точно! Юлия Васильевна рассказывала, что одна практикантка прямо на уроке свалилась. В младших классах рисование вела… У Харитоновой Клавдии Семеновны, точно… Харитоша… Учителя эту студентку принесли в медпункт, а она трясется вся и холодная, как лед. Ну, сделать та ничего не смогла, поэтому пришлось «Скорую» вызывать… Ее в больницу… Что-то у нее серьезное там в итоге оказалось, но что именно, не помню – столько лет прошло… А мы с Юлией Владимировной до самой пенсии дружили. Потом, конечно, уже дороги разошлись, но…

От бабушкиного рассказа Роман и сам затрясся, как та практикантка, и аж на стуле привстал:

– А как ее звали? Практикантку? Не Инесса Октябрева?

– Да что ты так разволновался-то, господи? Не помню я ее имени. Да Грибница вроде и не называла его. Так, болтала просто о «преданьях старины глубокой», когда мы в учительской после елки сидели. Выпила винца немного, вот у нее язык и развязался… Я и не думала, что запомнила глупости эти… Надо же.

– И что? Совсем больше ничего не помнишь?

– Далась тебе эта практикантка… Имени не знаю, но Юлия Васильевна говорила, что совсем молоденькая была. Недолго в школе у них проработала – несколько месяцев всего. А потом, как холода пришли, у нее в голове сосуд лопнул, поэтому отправили практикантку домой – в Наровчатский уезд. Завуч еще тогда сказала… – Зинаида Степановна вдруг замолчала и после недолгих раздумий с удивлением добавила: – Знаешь, Рома, странно. Все перед глазами встало – будто только вчера было. Что на самом деле вчера случилось, я и не вспомню, а это – на тебе. Даже какое платье на завуче было, помню… Ты слушаешь?

– Конечно, бабушка. Слушаю.

Но на самом деле Волкогонов уже не слушал – он набирал на мобильном сообщение Инюшкину. Наконец-то у них появилась долгожданная зацепка.

Глава одиннадцатая

Наровчат – это небольшой городок в Пензенской области. Прославил его коренной наровчатец Александр Иванович Куприн, который, как многие пензенцы, частенько в своем творчестве упоминал о малой родине. «Наровчат, Наровчат, одни колышки торчат», – вспоминает популярную дразнилку мама главного героя повести «Юнкера».

В Наровчат Дмитрий Николаевич с Романом выехали утром в субботу. Перед этим, само собой, пришлось провести миллион телефонных переговоров – в районном центре никто не хотел напрягаться и заниматься поисками женщины, которая жила сто лет назад. Однако Инюшкин уговорил секретаря школы составить официальный запрос в администрацию Наровчата, и дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки.

Через несколько дней пришел ответ, что Ирина Сергеевна Попова до сих пор проживает в Наровчате и находится в стационаре местной больницы. (У обоих сыщиков просто челюсти отпали от такой новости. Они даже и не надеялись застать Октябреву живой – ей же уже за сотню перевалило!) Общее состояние у нее хорошее, но слышит и видит она сейчас очень плохо. Адекватность восприятия окружающего мира тоже сомнительная, что в ее возрасте, в общем-то, и не странно.

И Волкогонов, и Инюшкин сильно сомневались, что смогут у вековой старухи с умственным расстройством узнать хоть что-то полезное. Но упускать этот маленький шанс они не собирались. Поэтому холодным субботним утром видавшая виды «Лада Калина» Дмитрия Николаевича покатила по трассе в сторону Наровчата.

На улице было невыносимо холодно, и чем дальше автомобиль удалялся от Пензы, тем, казалось, злее становился мороз. «Лада» постанывала, но катила. Дмитрий Николаевич сосредоточенно следил за дорогой, покрывшейся за последние недели толстой наледью, из-за которой быстро ехать было совершенно невозможно. А Роман попеременно пялился в окно и в смартфон.

– Похоже, погода окончательно испортилась, – констатировал он, когда небо заволокло серыми тучами и на землю упали вечерние сумерки. – Не нравится мне это.

– Мне тоже, – кивнул Инюшкин и еще крепче вцепился в руль.

И тут откуда-то из-за деревьев послышался протяжный вой.

– Это что такое? – опять прилип к окну Роман, силясь рассмотреть в серой мгле источник звука.

– Похоже, волк, – нахмурился Дмитрий Николаевич.

– Отстой! Только этого не хватало.

В ответ на слова парня вой стал доноситься с разных сторон. Сосчитать источники звука не представлялось возможным, да и не видно их было между деревьями, но Волкогонов мог поклясться, что хищников не меньше десятка и они бегут за машиной.

Внезапно перед машиной мелькнула серая тень, «Лада» резко вильнула и скатилась в кювет. Хорошо, что скорость была не велика и пассажиров только тряхнуло. Однако, если бы они не были пристёгнуты, дело могло закончиться разбитыми о приборную доску лбами.

– Твою же ж!!! – стукнул по рулю кулаками Дмитрий Николаевич. – Чтоб тебя разорвало, чертова зверюга!

Посидев пару минут в полном молчании и успокоившись, Инюшкин снова выжал сцепление и попытался выехать на дорогу. Не тут-то было – машина засела основательно.

– Мы застряли, – подытожил он сквозь зубы. – Придется выходить толкать машину и надеяться, что у нас хватит сил вернуть ее на дорогу.

– Хорошо, – с готовностью согласился Роман, хотя никакого желания вылезать не испытывал. На улице мело все сильнее, где-то неподалеку выли волки, а видимость была почти нулевая. Но выхода не оставалось – ждать эвакуатор в такую погоду можно было до посинения (в прямом и переносном смысле).

Когда оба путешественника выбрались из автомобиля, они почувствовали просто ужасающий мороз. Казалось, что температура упала вдвое по сравнению с пензенской. Ветер пробирал до костей и швырял в лицо пригоршни обжигающего снега. Сугробы намело чуть ли не до пояса, и каждый шаг давался с трудом.

Сколько Инюшкин и Волкогонов мучились с машиной, сказать было сложно – они совершенно потеряли счет времени и обессилели. Чтобы вытолкнуть «Ладу» на дорогу, им пришлось снять куртки и бросить их в снег под колеса в надежде дать автомобилю хоть какой-то шанс выехать. От холода зуб на зуб не попадал, и, останавливаясь передохнуть, Роман замечал мелькавшие за деревьями темные тени. Вой надвигался на двух полураздетых путников со всех сторон. В конце концов Дмитрий Николаевич не выдержал, включил фары и несколько раз ударил по клаксону. Волки отступили, но не слишком далеко. Эту процедуру пришлось повторять еще несколько раз, пока наконец-то «Лада» не оказалась снова на дороге. Но и тут не удалось перевести дух.

Как только затихло победное «да!», которое выкрикнул Роман, подхватывая свою засыпанную снегом и грязью куртку, на дорогу, одинокую машину и двоих путешественников обрушилась гнетущая тишина. Пропали все звуки, включая волчий вой, треск веток и завывания ветра.

Из-за деревьев слева от дороги выступила исполинская фигура, больше похожая на галлюцинацию, чем на что-то реальное. Она состояла изо льда, снега и синего пламени, и от нее веяло таким нечеловеческим холодом, что становилось понятно: именно такой холод люди называют «могильным».

Не отрывая глаз от гиганта, Инюшкин прижался спиной к открытому проему машины и пошарил одеревеневшей рукой по спинке водительского сиденья. Нащупав ручку своей сумки, он быстро вытянул ее, извлек оттуда пухлый бумажный пакет и быстро развернул его.

– Мороз-Мороз, иди блины есть! – закричал учитель и изо всех сил швырнул в ледяного колосса содержимое пакета.

Фигура сделала странное движение и отступила за деревья, снова растворяясь в белом мареве снежной метели.

– В машину, быстро! – скомандовал Инюшкин, и через секунду «Лада Калина» уже на всех парах катила в сторону Наровчата.

– А что там было? – через некоторое время спросил Волкогонов.

– Блины жена напекла. А тут я как-то сообразил – это же поминальная еда. На поминках ее едят. Славяне такой едой задабривали Мороза, – ответил Инюшкин. – И заговор этот такой же. Чтобы накормить Мороза – чтобы он ушел.

– Понятно. Ну классно, что вы оказались правы и все получилось.

– Согласен. Только теперь нам есть в дороге нечего…

– Не страшно, я с собой бутеров набрал. И бабушкиных пирожков. Они очень вкусные.

– Замечательно. Тогда не пропадем, – впервые за поездку улыбнулся Дмитрий Николаевич и откинулся на спинку сиденья.

Глава двенадцатая

– Вот она, – сказала медсестра, открывая дверь в палату, и сокрушенно добавила: – Только не уверена, что Ирина Сергеевна сможет многое вам рассказать.

Инюшкин кивнул, и они с Романом переступили порог.

В помещении царил полумрак. Шторы были задернуты, а у постели больной горел маленький ночник на тумбочке. Обстановка была очень скромная, пахло затхлостью и больничной едой. На кровати под одеялом, поднятым до самого подбородка, лежала маленькая сморщенная старушка. Она не мигая смотрела в стену перед собой и на посетителей никак не отреагировала.

Дмитрий Николаевич вспомнил черно-белую фотографию, которую видел в потрепанном личном деле, но лежащая перед ним пожилая женщина никак не походила на бойкую Инессу Октябреву. Это уже был больше призрак, чем живой человек. Впрочем, сомневаться не приходилось – перед ними лежала именно она: исхудавшее и сморщенное лицо все так же обрамляло строгое каре, хотя волосы стали совсем белыми и редкими.

На минуту посетители замерли у входной двери, не решаясь пройти дальше в палату. Витала здесь какая-то странная, немного пугающая энергия, которая исходила (и Волкогонов, и Инюшкин могли в этом поклясться) от маленького неподвижного тела на кровати.

Инесса Октябрева давно перестала быть ярой комсомолкой, превратившись в сухонькую старуху, неподвижно лежащую на кровати в полном одиночестве. Что держало ее в этой жизни? Или кто?

– Здравствуйте, – несмело произнес Волкогонов, делая шаг вперед. – Извините за беспокойство, но у нас к вам есть очень важный вопрос.

Парень заметно нервничал. Невзирая на холод в палате (а здесь тоже отопление не справлялось с жуткими морозами последних дней), щеки у него раскраснелись, а на лбу выступила испарина. Он мучительно подыскивал каждое слово, хотя обычно за ним такого не водилось. По сути, слово – это было именно то, чем Роман владел в совершенстве. Но перед этой маленькой пожилой женщиной, беспомощной и слабой, он растерял весь свой запас красноречия, уверенности и юношеского всезнайства.

– Мы из четвертой школы… В Пензе. Помните?.. Вы проходили там практику в тридцатых годах? Ну когда в институте учились…

Роман ненадолго замолчал, ожидая ответа, но старуха под одеялом даже не пошевелилась. Было непонятно – слышала ли она вообще слова мальчишки. В палате снова повисла гнетущая пауза, и все почувствовали, как мгновения замерзают, падая на дно песочных часов сверкающими ледышками. Сверкающими и острыми, как стекло. Тронь – порежешься.

Однако так просто сдаваться Волкогонов не собирался. Он тряхнул головой, прогоняя наваждение, обошел кровать и стал так, чтобы оказаться как раз на линии взгляда Октябревой.

– Ирина Сергеевна, вы помните, как ходили на взрыв Спасского собора, а потом вели урок рисования у младшеклашек? Вы еще вот этот рисунок сделали.

Роман достал изображение странной снежинки и показал старухе. Он держал его аккуратно, обеими руками, чтобы лист не мялся, а снежинка была хорошо видна. Правда, не только забота о том, чтобы женщина разглядела изображение, побуждала старшеклассника обращаться с рисунком именно так. В душе он просто побаивался, что противоестественные изломанные линии не до конца раскрыли всю свою силу, и, если обращаться с магической снежинкой небрежно, может случиться еще больше бед.

Но все усилия Волкогонова не принесли плодов. Конечно, никаких новых неприятностей не было (и это уже хорошо), но Попова-Октябрева осталась к своей снежинке абсолютно безучастной.

Тогда Роман решил еще немного ее подтолкнуть – в конце концов, старушка была в сознании и не казалась невменяемой. А значит, до нее можно достучаться. Парень стал водить по рисунку пальцем и объяснять:

– Вы все изображение словами исписали… Вот, видите? Ну, странные слова какие-то, как будто просто набор букв. Только это не набор! Мы их прочли, слова эти, – и начались жуткие морозы. Нам кажется… Вернее, мы даже уверены, что это связано… И нам очень нужна ваша помощь. Что это за слова? Откуда они взялись? Вы их помните?..

Старуха, все так же молча, лежала в кровати и смотрела перед собой.

– Может, она нас все-таки не слышит? – беспомощно обернулся он к Инюшкину. В глазах мальчишки сквозило отчаяние, он явно не знал, что еще можно сделать.

Дмитрий Николаевич понял, что пора брать инициативу в свои руки. Он с самого начала предполагал, что возникнут трудности, – все-таки Инессе было уже больше ста лет и надеяться на то, что в таком возрасте она осталась в здравом уме и при полной памяти, вряд ли стоило. Но внутренний голос подсказывал, что до бывшей практикантки еще можно достучаться, что где-то там, глубоко внутри, еще теплится искра той самой ярой комсомолки, какой когда-то была Октябрева.

– Ирина Сергеевна… Инесса, – обратился он к старухе, присаживаясь на краешек кровати. Медсестра неодобрительно проследила за его действиями, но вмешиваться не стала. – Вы нам очень нужны. Прошу, постарайтесь меня услышать и вспомнить… В том декабре тоже стояли сильные холода. Класс, в котором вы вели уроки рисования, ходил на Советскую площадь, где сносили собор. Вы помните это? Собор был огромный. И когда он рухнул, колокол упал на землю. Вы об этом писали в своем дневнике…

– Бомммм, – внезапно сорвалось с губ полумертвой старухи. Она все так же смотрела в стену и больше никак не отреагировала на слова Инюшкина. Но это уже было кое-что, и Роман с учителем радостно переглянулись.

– Точно! Бом! Колокол упал на землю и раскололся. А после этого вы вернулись в класс. Был урок рисования, и вы попросили учеников изобразить то, что им хотелось бы видеть на новогоднем утреннике. Это ведь должен был быть первый советский Новый год. Большевистский! Помните? Вы очень хотели, чтобы он состоялся!

Никакого ответа, никакой реакции. Дмитрий Николаевич стал уже беспокоиться, что «бом» окажется единственным ответом, который они смогли получить от Октябревой. Но ведь не для того же они ехали в Наровчат, чтобы просто смириться и уехать восвояси!

– Вы тоже рисовали на том уроке. Вот, эту снежинку. – Рисунок перекочевал из рук Волкогонова к Инюшкину, и тот показал его старушке. – Видите? Все линии у нее состоят из слов. Это вы их написали. А потом… Потом вам стало плохо. Вы потеряли сознание и упали…

– Бомммм, – опять прогудела она, на этот раз чуть больше приоткрыв глаза.

«Она меня слышит! – с дрожью в сердце подумал Дмитрий Николаевич. – Видимо, не может нормально говорить, но слышит».

– Да-да. Бом. Вы упали. Но перед этим… Инесса, скажите, откуда вы взяли эти слова? Что они значат? Пожалуйста. Прошу вас. Мы должны это знать. Подскажите, подайте какой-то знак, чтобы мы могли разобраться. Это очень важно!

– Бом!

Голос Октябревой звучал громче и настойчивее. Она явно старалась объяснить что-то своим посетителям, но для этого в ее распоряжении, увы, было слишком мало средств.

В палате опять повисла тягостная пауза. Надежда Романа и Дмитрия Николаевича постепенно таяла, разбиваясь о годы и немощь старости.

Внезапно голос подала медсестра, которая простояла весь разговор у двери, играя в телефон:

– Она этот «бом» каждый день произносит, сколько я тут работаю. И старые медсестры говорили, что так с самого ее поступления происходит. Один день – один «бом». И больше ничего. Но вы ее, похоже, здорово взволновали, раз она уже три раза бомкнула.

– Хорошо бы еще понять, что этот «бом» значит. – сокрушенно произнес Инюшкин и посмотрел в безучастное лицо старой женщины, неподвижно лежащей под одеялом. Картина не менялась – она все так же молча смотрела в стену.

– Инесса, я знаю, вы меня слышите. И знаю, что хотите нам помочь. Пожалуйста, постарайтесь. Если мы не поймем вас, то ничего не сможем сделать… И может случиться непоправимое.

– Пожалуйста! – эхом присоединился к просьбе Дмитрия Николаевича Роман.

И вдруг оба увидели, как Октябрева медленно и, судя по всему, с огромным усилием вытаскивает из-под одеяла руки и приподнимает их вверх.

– Бом! – махнула старуха руками.

– С ума сойти! – пораженно прошептала медсестра. – Как она…

Но старушка опять с напором повторила: «Бом-бом» и, показав тонкими, почти прозрачными от возраста руками, будто что-то падает, бессильно уронила их на одеяло. Видимо, это усилие забрало у нее все оставшиеся ресурсы – Инесса закрыла глаза и, кажется, уснула.

– Наверное, это все, – расстроенно констатировал Инюшкин, поднялся с кровати и сделал несколько шагов в сторону двери. Но тут снова раздался тихий голос Октябревой.

– Бом, – повторила она и с кряхтением приподнялась. Учитель недоверчиво замер на месте, медсестра от удивления рот приоткрыла, и только у Романа хватило сил подбежать к старушке и спросить:

– Что? Что, Ирина Сергеевна?

Движения давались Октябревой с огромным трудом, но она медленно провела рукой по кровати и хлопнула по дверце тумбочки, которая стояла рядом.

– Здесь? В тумбочке?

– Бом. Бом.

Волкогонов присел на корточки и открыл дверцу. На полке одиноко стояла небольшая потертая коробочка из-под чая.

– Что это? – спросил парень, поднимаясь на ноги.

– Аааа, – равнодушно протянула медсестра. – Это ее «сокровища».

– Что за сокровища?

– Да по сути, хлам. Ее же, бедную, удар прямо в школе хватил, где она практику проходила. Прямо на уроке, представляете? В Третьей больнице, куда ее привезли, врачи решили, что дело глухое, и отправили ее к нам в Наровчат. По месту прописки пациентки. С ней и все ее пожитки привезли. А там что? Тетрадки какие-то и вот эта коробка из-под чая. Тетрадки, сестры говорили, назад в школу отправили… а может, и выкинули просто. А эту свою коробку она отдавать отказалась, мычала, бомкала, из рук даже поначалу не выпускала. Ну, потом отошла маленько, но в сознание полностью так и не пришла. Так и жила тут при больнице, вон во флигельке – помогала как могла, убиралась, ее и выгонять-то некуда, а потом и слегла. А эта коробка так и хранится при ней.

Пока медсестра рассказывала, Дмитрий Николаевич подошел к Роману и заглянул через плечо. Парень снял с коробки крышку, и гости увидели, какие сокровища так долго оберегала Инесса Октябрева: старый алюминиевый крестик, прядку светло-русых волос, перевязанных красной ниткой, и зеленую пластинку непонятного металла размером с пятирублевую монету.

– Бом. Бом, – с нажимом произнесла старушка, и Волкогонов наклонился к ней, показывая содержимое чайной коробки. Трясущимися пальцами бывшая учительница с трудом извлекла оттуда чешуйку и крепко сжала ее в ладони, все время приговаривая свое «бом-бом».

Между тем медсестра пояснила:

– Насколько я знаю, крестик ее тетка принесла, вскорости после того как Ирина Сергеевна поступила. Сказала – это ее крестильный. Все надеялась, что он поможет племяннице. Да куда там! Старики говорили, та только головой махала и повторяла эти свои «бомы».

– А это что? – Волкогонов указал на руку Октябревой, в которой она держала непонятную чешуйку.

– Да шут его знает. Вроде бы в руке у нее зажато было, когда удар хватил. И так она эту штуковину и сжимала, пока кое-как уже здесь ей пальцы не разжали. Хотели выбросить, но она сильно волноваться стала, кричать. Так что положили ее ко всему остальному барахлу в коробку – так и хранится… А волосы неведомо чьи. Может, ее, а может, и нет. Я-то ее уже седой застала, так что не знаю.

Последние объяснения Роман уже не слушал. Ему показалось, что он догадался, что это за зеленая чешуйка, которую так берегла старушка. Он снова к ней повернулся, заглянул в глаза и подставил коробку.

– Вы можете мне ее отдать, – тихо проговорил парень, и, к огромному удивлению медсестры, старушка с готовностью положила туда свое сокровище, а на глазах у нее выступили слезы.

– Бом, – еще раз повторила она и без сил откинулась на подушку.

– Теперь-то, наверное, уж точно все, – кивнул Дмитрий Николаевич, переводя взгляд с притихшей Октябревой на Романа, коробку в его руках и обратно. Он чувствовал, что в последние пару минут произошло что-то важное, но пока не понимал, что именно. Ясно было одно – здесь они сделали все, что могли. – Пора возвращаться домой.

– Ага, – согласился Волкогонов, явно погрузившись в какие-то свои мысли, и пошел к выходу.

– Бахилы не забудьте снять, – деловито бросила им в коридоре медсестра и, закрыв дверь в палату, отправилась по своим делам.

Глава последняя

По дороге назад в Пензу Дмитрий Николаевич был задумчив и как никогда сосредоточен. Он следил за дорогой, но делал это на автомате опытного водителя, а мысли его витали где-то далеко. Из магнитолы доносилась тихая музыка, а на заднем сиденье Роман что-то сосредоточенно вырезал и клеил. Ножницы он, похоже, стянул в регистратуре больницы, но отчитывать его сейчас Инюшкин совершенно не хотел. Ему нужно было подумать над дальнейшим планом действий. Но никакого плана не было – он совершенно не представлял, что делать. И что они вообще МОГУТ сделать.

По дороге, обгоняя машину, несся порывистый ветер. Он не давал снежинкам упасть на землю, увлекая их в бешеном танце. Поэтому из-за плохой видимости приходилось ехать медленно и осторожно, хотя других автомобилей на трассе не попадалось. В салон, невзирая на работающий обогреватель, беспрепятственно пробирался холод. Он подстегивал посильнее вдавить педаль газа и побыстрее добраться до дома, но ледяная корка на асфальте не позволяла это сделать даже с зимней резиной.

В сообщении прогноза погоды передали, что температура опустилась еще ниже, установив новый рекорд – минус сорок два градуса.

– Тебя до дома подкинуть? – спросил Инюшкин, пытаясь в зеркале заднего вида поймать взгляд Романа.

– Нет. Надо на Советскую площадь ехать.

– Зачем?

– Там все началось. Поэтому там и закончится… Я надеюсь.

Дмитрий Николаевич непонимающе нахмурился:

– Ты о чем?

– Когда приедем, я все расскажу, – пообещал парень и вернулся к своей аппликации.

Инюшкин фыркнул, но потом подумал, что, возможно, у Волкогонова есть план, которого нет у него. А так как они уже въехали в город и до площади осталось совсем недалеко, можно было и потерпеть с расспросами.

Советская, бывшая Соборная, площадь продувалась ветром со всех сторон. Путникам с трудом удалось открыть дверцы машины и выбраться наружу. Но как только они это сделали, то тут же пожалели – мороз стоял зверский и кругом бушевала сумасшедшая метель, иссекая щеки плеткой-семихвосткой. Ничего подобного ни Инюшкин, ни Волкогонов раньше не видели.

– Ай! – вскрикнул Роман, схватившись за щеку. Когда он взглянул на свою перчатку, было на ней пятнышко крови – ветер нес льдинки и снег с такой скоростью, что они ранили кожу. – Ничего себе!

– Что мы здесь делаем? – попытался перекричать завывание ветра Дмитрий Николаевич. – Надо уезжать как можно скорее.

Когда он говорил, сосульки, в которые превратилась его борода, смешно дергались, но смеяться над этим было некому.

– Нам туда, – махнул рукой Роман и двинулся в ту сторону, где сквозь бешеную вьюгу метрах в десяти от него смутно проступали очертания недостроенного Спасского собора и высокой башни колокольни.

Собор начали восстанавливать несколько лет назад, но пока полностью отстроили только колокольню. Остальное здание все еще напоминало скелет какого-то доисторического чудовища, прячущийся за частоколом строительных лесов. Однако колокол уже висел на своем месте – в него даже несколько раз звонили, когда по благословению пензенского митрополита установили наверху золотой шпиль.

Пробравшись сквозь дыру в заборе, который огораживал строительную площадку, Волкогонов направился к небольшой двери, через которую можно было попасть внутрь собора. Он не оглядывался – парень был уверен, что Дмитрий Николаевич идет следом.

Выяснять, что Роман хочет сделать и как, времени не было – жуткая метель практически сбивала с ног. С трудом получалось просто идти, не то что разговаривать. Поэтому Инюшкин старался не терять своего ученика из виду и упорно продирался за ним сквозь снежную бурю.

Когда перед Волкогоновым из вихря белой крупы проступила стена, а в ней кривобокая техническая дверца, наскоро сбитая из досок, парень облегченно вздохнул. Из-за плохой видимости потеряться в метели было плевым делом. Не помогло бы даже то, что вокруг был родной город, который он знал как свои пять пальцев.

Еще раз отерев мелкие порезы, которые оставили на лице снежинки, Роман толкнул дверь. Безуспешно – она и не думала открыться. А когда он попытался отнять руку, оказалось, что перчатка намертво примерзла к дереву.

– Чччерт!

Рванув изо всех сил, парень оставил часть замшевой перчатки на двери. В ту же секунду совершенно озверевший ветер отбросил Романа на метр в сторону и повалил на землю. Парень попытался встать, но метель словно накрыла его плотным тяжелым одеялом.

– Поднимайся, поднимайся, – услышал он рядом голос Дмитрия Николаевича, и сильная рука подхватила его под мышку. Однако, когда Волкогонову почти удалось встать, очередной порыв ветра швырнул на землю уже обоих.

И тут же серое небо над ними закрыла гигантская фигура, проступившая прямо из метели. Она была черно-синяя и нависала над колокольней, поблескивая льдистыми искрами. В барабанные перепонки ударил низкий вой, похожий на звон.

– О господи! – прошептал Дмитрий Николаевич, неотрывно глядя на жуткое чудовище.

К ним потянулась исполинская рука, и стало понятно, что, если она их схватит, спасения не будет – они заледенеют насмерть.

Роман стал лихорадочно рыться за пазухой, сорвал с шеи цепочку и выставил руку вперед, показывая ледяному исполину образок. К огромному удивлению Инюшкина, фигура отступила и скрылась в мечущихся снежных хлопьях.

– Надо идти! – прокричал сквозь ветер Волкогонов. – К колокольне! Наверх надо!

И после того как, помогая друг другу, двое смельчаков смогли подняться, они направились сквозь пургу к башне, протыкающей небо.

Удача им сопутствовала, так как, добравшись до здания, они увидели окно, не закрытое досками. Видимо, метель их просто оторвала. Роман и Дмитрий Николаевич залезли через него внутрь.

В колокольне было поразительно тепло и тихо по сравнению с тем, что творилось на улице. Они минуту постояли, пытаясь отдышаться и прийти в себя, и Инюшкин спросил:

– Что ты ему показал?

– Вот. – Волкогонов вытянул посиневшую от холода руку, на которой остались ошметки перчатки, и показал небольшой образок, висящий на цепочке. – Иконка святого Прокопия. Бабушка дала. Сказала, он от морозов защищает.

– Ясно. А сюда нам зачем? И вообще, что происходит?

– Сюда нам надо, потому что здесь все началось. Я думаю, так мы сможем остановить этого… злобного Деда Мороза.

– Чем остановить? Как?

– Этим.

Роман из-за пазухи вытащил жестяную коробочку, которую им отдала Инесса Октябрева, и достал зеленую чешуйку.

Дмитрий Николаевич с сомнением посмотрел на непонятную вещицу, но понял, что времени на расспросы уже нет – они и так слишком задержались.

– Ладно. Надеюсь, ты не ошибаешься, – вздохнул он и стал подниматься по винтовой лестнице.

– Я тоже.

Волкогонов с надеждой посмотрел на зеленую чешуйку, убрал ее в коробочку и поспешил за учителем.

Когда они добрались до площадки, над которой висел колокол, оба еле дышали и, несмотря на мороз, совершенно взмокли. Площадка со всех сторон была открытой, и ветер, казалось, продувал ее со всех четырех сторон одновременно, отчего холод становился просто невыносимым. Но обращать на это внимание было совершенно некогда.

Роман подбежал под колокол, задрал голову, чтобы рассмотреть его «внутренности», и полез в карман. На свет появился листок бумаги, он его развернул и снова посмотрел на колокол. Дмитрий Николаевич подошел и тоже стал разглядывать рисунок. Это было то самое изображение непонятной снежинки, которую когда-то нарисовала Октябрева. Только теперь ее рисунок был полностью переклеен и представлял собой вполне нормальную картинку, на которой снежинка была заключена в круг.

– И что же это? – удивленно спросил учитель.

– Колокол… Это с самого начала была не снежинка, а колокол. Колокол Спасского собора. Вид снизу, так сказать, – криво усмехнулся Волкогонов, переминаясь с ноги на ногу. – А этот круг посередине – это язык, ну которым звонят. Когда колокол рухнул с башни, то расколовшаяся окружность и его последний «бом» отпечатались в сознании Инессы Октябревой. Как и молитва, которая была на нем отчеканена. Только слова рассыпались в голове комсомолки, которая, судя по всему, не была такой ярой и бескомпромиссной, какой хотела казаться даже самой себе. Взрыв собора стал для нее потрясением, а оно, в свою очередь, переломало и смешало воспоминания.

– И что же она нарисовала на самом деле?

– Пока мы ехали в Наровчат, я в Сети нарыл, что, когда в 1800 году собор строился, тоже были сильные холода. По всей Пензе проводили молебны, чтоб потеплело. А на колоколе будущего главного собора выбили молитву против морозов. Когда он упал и разбился, в разуме Инессы слова молитвы и обломки колокола смешались в то самое странное видение, похожее на снежинку, разлетевшуюся от гулкого звона. Так что слова на рисунке – это исковерканные слова молитвы. И я думаю, именно они вызвали древнего духа зимы.

– А чешуйка?

– Это кусочек патины со старого колокола, который подобрала и сохранила Инесса. Осколочек настоящего Спасского собора.

– И что теперь будем делать?

– Ну, попробуем их соединить. Сможете мне посветить?

Инюшкин с готовностью извлек телефон из внутреннего кармана, включил фонарик и посветил на внутреннюю часть колокола. Роман тщательно все осмотрел – медь была ровная и новая.

– Новое не может работать без старого! – прошептал парень, гладя обмороженными пальцами гладкие внутренности колокола. Вот! В одном месте попалась небольшая щербинка. Кажется, что от этого места откололся кусочек. Волкогонов осторожно достал чешуйку от старого колокола и приложил ее к этому поврежденному месту. Кусочек встал туда, как влитой, будто всегда был именно здесь. Он буквально прирос к монолиту колокола. И непонятно, не то его просто морозом прихватило, не то какие-то более могущественные силы вернули осколок на свое место.

Завершив это дело, Роман взял рисунок Инессы Октябревой. В машине он разрезал его на мелкие кусочки и снова склеил – в правильном порядке. Теперь он смотрел в лупу на идеальную прекрасную снежинку и начал читать вслух молитву святому Прокопию-морозоборцу, стараясь перекрыть ветер:

– Боже святый и во святых почиваяй, трисвятым гласом на небеси от Ангел воспеваемый, на земли от человек во святых Своих хвалимый: давый Святым Твоим Духом комуждо благодать по мере дарования Христова, и тою поставивый Церкви Твоей святей овы Апостолы, овы пророки, овы же благовестники, овы пастыри и учители, их же словом проповеди. Тебе Самому действующему вся во всех, мнози совершишася святии в коемждо роде и роде, различными добродетельми благоугодившии Тебе, и к Тебе нам образ добрых подвигов своих оставивше, в радости прешедшии, готови, в нем же сами искушени быша, и нам напаствуемым помогати. Сих святых всех воспоминая и их богоугодное похваляя житие, Тебе Самаго, в них действовавшаго, восхваляю, и онех благотворения Твоя дарования быти веруя, прилежно молю Тя, Святе святых, даждь ми грешному последовати их учению, паче те Твоею вседействующею благодатию, небесныя с ними сподобитися славы, хваляще пресвятое имя Твое, Отца и Сына и Святаго духа во веки. Аминь.

Когда последние слова молитвы прозвучали, ветер стал заметно тише и стоять уже получалось без усилий.

– А теперь надо позвонить в колокол, – чуть осипшим голосом сказал Волкогонов.

Вместе с Дмитрием Николаевичем они взялись за веревку, привязанную к языку, и несколько раз ударили им о стенки колокола.

Над Пензой разнесся низкий и глубокий «бом», который наполнил воздух до краев ощущением радости и близкого праздника. И если бы кто-то мог побежать за ним следом, он бы увидел, что вместе со звуком в город приходят покой и умиротворение.

Ветер стих, улегшись на тротуаре, как послушный домашний пес. Снег перестал наметать смерзающиеся остроконечные башни, и лег на землю белоснежным одеялом в мягких перекатах сугробов. Редкие прохожие удивленно стали озираться по сторонам, дивясь такой разительной перемене. А некоторые даже крестились, слыша звон с колокольни еще не восстановленного собора.

Ничего этого Дмитрий Николаевич и Роман не видели – они смотрели туда, куда, завернувшись в ледяную шубу из снежно-синего огня, уходила исполинская фигура. Она царапала небо заиндевевшими волосами и не оглядывалась. А два человека следили за ней с колокольни, и глаза их устало улыбались.

– Все-таки будет у нас елка, – улыбнулся Инюшкин и по-дружески хлопнул Романа по плечу.

А в это время в Наровчатской больнице внезапно очнулась от дремотного забытья сморщенная старушка. Она широко открыла глаза, глядя на что-то, ведомое только ей одной, и молодым, полным силы голосом закричала:

– Вижу! Я вижу свет!

Когда на крик сбежались врачи и медсестры, самая старая пациентка их больницы уже не дышала. Но на ее лице застыла улыбка такого счастья, что, глядя на нее, нельзя было не улыбнуться в ответ. В руке бывшая Инесса Октябрева сжимала простенький крестик.

– Скоро Рождество, – почему-то сказала одна из медсестер и посмотрела на белые, как снег, волосы лежащей в кровати женщины.

Предыстория

Маша Переславцева – проводник. По ночам она путешествует по миру снов, проникает в Междумирье, разыскивает души умерших и провожает их к Границе.

Она не знает, дар это или проклятие.

За душами охотятся черные ловцы, они разбрасывают семена зла в нашем мире, губят людей, забирают без остатка; их добыча – неприкаянные души, заблудшие.

Маша противостоит ловцам. В схватках с ними она часто одерживает победу. Ее успех не остается не замеченным Хозяином Тьмы.

Хозяин отправляет за Машей своего лучшего черного ловца. Силам зла удается поймать и нейтрализовать помощников Маши – маленькую Японку в красном кимоно, Волка, Дикобраза и Гнома. Все эти сущности – отпечатки детской памяти, они обитают в мире Машиных снов. И с каждой связана своя история.

Маша остается без защиты. Ловцы заманивают ее все глубже в Междумирье. Она теряет память.

Но в нашем мире Маша не одинока – у нее есть лучшая подруга Ольга и парень Михаил: однажды она спасла им жизнь, и теперь они посвящены в Машину тайну.

Ольге и Михаилу чудом удается последовать за подругой в потусторонний мир и вытащить ее из Цитадели Хозяина Тьмы.

Пролог

Ольга торопилась на репетицию группы. Во-первых, она обе-щала Петьке, а во-вторых… Наконец-то образовалось свободное время. Ни тебе мертвецов, ни черных ловцов. Подруга спасена. За ней Миша присматривает. А значит, и у Ольги появился шанс пожить своей жизнью.

Звучит, конечно, смешно. Какая уж «своя жизнь», если ты стала свидетельницей и участницей такого…

Услышала знакомый рингтон, поспешно выхватила смартфон из кармана куртки:

– Да, Петечка! Я уже иду! Ничего не опаздываю, пять минут… Чмоки. – Она улыбнулась, отправляя смарт обратно в карман.

Жить как все: ходить в школу, общаться с друзьями, иметь отношения с парнем… разговаривать с родителями на ничего не значащие темы – и в то же время знать, что твоя подруга Машка по ночам провожает к Границе души умерших, спасает заблудившихся, разрушает ловушки, сражается с темными ловцами…

Маша – проводник. Она не хотела, так вышло. До сих пор гадает, дар это или проклятие. А рассказывать никому нельзя – не поверят, или одержимой объявят, или сумасшедшей.

Большинство людей существуют в рамках своих представлений, им нет дела до потустороннего. Может, оно и к лучшему. Стоит высунуть нос из клетки – а там миры и миры, опасность на каждом шагу, все неведомое, невероятное, непознанное.

Обычному человеку не под силу. Только таким, как Мария.

Только она смогла спасти жизнь и душу Ольги, одержимой подселенцем, только Маша смогла разглядеть зло, чуть не погубившее Михаила в метро.

«И вот что интересно», – Ольга даже приостановилась, чтоб сосредоточиться на мысли.

– Маша спасла нас, а мы спасли ее, – проговорила она вполголоса. – Как это все взаимосвязано. Ни я, ни Михаил не обладаем никакими способностями, но и он, и я теперь можем путешествовать по Междумирью. Как будто Маша поделилась с нами, или это Междумирье наделило нас своей силой. Теперь мы все связаны. Последний раз Мишка, считай, всех нас спас. Вытащил из самого темного лабиринта, цитадели зла. Нет, ну я-то тоже не лыком шита! – вспомнила она. – Подготовительная работа вся на мне! Кто познакомился с санитаром и уговорил пропустить нас в палату к Машке?! Если бы не провели ночь под ее кроватью – не напали бы на ее след. Михаил опоздал бы, и Маша бы погибла. Так что я очень даже умная! И предприимчивая! – Она улыбнулась, довольная собой, и вдруг слегка покраснела. – Кстати, как там наш санитар поживает?

* * *

Когда стоишь у Смертных врат, главное – не попасть в поток… Затянет – и окажешься совсем не там, где тебе место. Поток идет только в одну сторону, и оттуда уже нет возврата. Уходят одни, приходят другие, но рождение и смерть, хоть и похожи, все же приключения совсем различного порядка. Воплощение и развоплощение.

Саша отложил в сторону стопку чистого белья и взялся за следующую. Он мог ничего этого не делать, ни за бойлерной присматривать, ни белье перебирать, ни мусоропровод чистить… Но Саша считал себя санитаром, а значит, должностным лицом при исполнении служебных обязанностей.

Саша был мертв. Давно.

Глава первая. Благодарность

– Здравствуйте. – Ольга склонилась к окошку больничной регистрации. – Я бы хотела узнать… сегодня работает санитар… э-э… ой, я забыла его фамилию, – соврала она, – молодой такой, студент, наверное, Сашей зовут.

Женщина в белом халате скользнула равнодушным взглядом, слегка нахмурилась:

– Тебе зачем?

Ольга улыбнулась своей самой лучезарной, как ей казалось, улыбкой:

– Ну, я хотела поблагодарить его за помощь.

– Девочка, узнай сначала фамилию твоего санитара и отойди от окошка, не мешай работать!

«Какая злющая тетка, – подумала Ольга, отходя от регистратуры. – Не хотите говорить – не надо, и без вас обойдусь». Она помнила неприметную дверцу, ведущую в подвал больничного корпуса.

Девушка вышла на улицу, зажмурилась от яркого солнца – хороший денек, морозный, снег под ногами скрип-скрип, хрусткий, белокипенный, затоптать не успели.

Обогнула угол здания, пробралась по узкой тропке вдоль стены, а вот и дверь. Заперта наглухо, ни таблички, ни номера, ни звонка.

Она!

Ольга требовательно постучала.

Тишина.

Она постучала громче.

Прислушалась.

Ни звука!

– Не слышит, наверное, – пробормотала себе под нос. – Ушел в конец коридора и не слышит. А может, нет на работе, или смена не его…

Как же быть? Записку оставить? Как она могла не взять у него телефон! Это же мистика какая-то! Человек помог, а мы о нем попросту забыли, никакой благодарности. Теперь будет думать, что все люди – бесчувственные эгоисты. Но ведь это не так.

Ольга постучала в дверь кулаком, удары неожиданно отдались низким гулом, будто из-под земли.

Из-за двери послышался шорох:

– Кто здесь?

Ольга сразу узнала голос санитара.

– Саша, это я, Ольга, – обрадовалась она. – Открой, пожалуйста, надо поговорить.

Несколько секунд стояла тишина, потом отчетливо лязгнуло, и дверь приоткрылась, из подвала потянуло сладковатой гнилью. Ольга поспешно прикрыла нос варежкой.

– Тебе чего? – голос санитара прозвучал глухо и испуганно, как показалось Ольге.

– Привет, – стараясь не обращать внимания на неприятный запах, поздоровалась девушка. – Давно не виделись. Вот пришла поблагодарить тебя за помощь…

– Ты одна? – быстро переспросил санитар.

– Да. – Ольга почему-то обернулась.

– А Мария? – спросил санитар.

– О, с ней все в порядке, – торопливо заверила Ольга. – Правда, мы еще не говорили насчет тебя, но я обязательно расскажу.

Дверь приоткрылась чуть шире, и Ольга, кивнув, протиснулась внутрь.

Саша, пропустив ее, сразу же запер дверь. Ольга почти не различала его в темноте. Ей стало неуютно и тревожно.

– Ты бы свет включил, – попросила она.

– Лампочка перегорела, – отозвался Саша. – Внизу светло, это только тут мрак, спускайся, но осторожно – ступеньки.

– Да, я помню. – Ольга, держась за стену, спускалась наугад.

Саша был уже внизу, ждал ее в длинном коридоре, освещенном тусклыми лампочками.

– Проходи, – позвал он и быстрыми шагами пошел вглубь, Ольга за ним. И хотя она прекрасно помнила этот полуподвал, и тусклые лампочки, и железные стеллажи вдоль стен, и двери в неведомые ей помещения (что там за ними, может, царство мертвых…), но в этот раз ей было не по себе, Саша казался пугающе странным, подвал – особенно мрачным, да еще этот всепроникающий запах! Капуста у них сгнила, что ли… или холодильник испортился и покойники лежат просто так…

Бррр!

Саша свернул в свой закуток, Ольга чуть притормозила, заглянула к нему.

Все вроде так же, на своих местах: шаткий стол и казенный стул, кушетка, покрытая клеенкой. Старый шкаф, в углу ведро со шваброй…

Саша придвинул стул, она села, он расположился напротив на кушетке.

Лампочка мигала. Сашино лицо в ее неровном свете казалось безжизненной маской, будто из папье-маше вылепили, но раскрасить забыли.

Оля поерзала на неудобном стуле.

– Саш, я поблагодарить зашла. Если бы не ты… – Она осеклась – не стоило рассказывать всю правду малознакомому санитару, еще за сумасшедшую примет. Но о чем с ним было говорить? Ольга как-то иначе представляла себе эту встречу. Прошлый раз, когда она была в подвале, ее не беспокоили ни тусклые лампочки, ни неприятные запахи, она не думала ни о чем, кроме спасения Маши. Вот и сейчас, уступив порыву, весьма благородному, она чувствовала себя немного виноватой перед Сашей.

Стыдно вспомнить – ведь она кокетничала с Сашей, заигрывала, намеренно очаровывала его… ой, как неловко-то!

Она быстро взглянула на санитара. Благодаря этому человеку ей и Михаилу удалось проникнуть в больницу и провести ночь под кроватью провалившейся в Междумирье Маши. Намерения самые благородные, вопросов нет, цель оправдывает средства, Маша спасена. Но! Обманутый санитар даже «спасибо» не услышал.

Ох, не нравился Ольге его вид. Заболел он, что ли…

– Саш, ты не думай, я не забыла о тебе, – забормотала Ольга. – Просто дела всякие, школа, репетиции, ну, ты понимаешь…

Она ждала вежливого кивка, возможно, робкого предложения сходить в кино, чего-то такого, от чего она смогла бы легко отказаться.

Но Саша ничего не ответил. Он сидел на кушетке понурившись, только время от времени потирал руки – то ли нервничал, то ли мерз…

– Ты меня слышишь? – окликнула Ольга.

Ей показалось, он скрипнул зубами. «Лихорадка? У него температура, наверное, не хватало мне еще гриппом заразиться…»

– Саш, ты как себя чувствуешь?

– Ннннормально, – с трудом выговорил он.

– Ты какой-то бледный…

Он обхватил себя за плечи:

– Ерунда, простыл, морозит чуть-чуть.

Ольга всполошилась:

– Так возьми больничный, отлежись дома, в этом подвале точно не вылечишься.

– Возьму, – пообещал Саша. – Ты лучше расскажи, как твоя подруга. Маша.

Ольга облегченно вздохнула и постаралась незаметно прикрыть ладонью нос – все-таки вонь у них в этом подвале! И как он только терпит? Привык, принюхался.

– Да нормально, спасибо.

– Какой у нее диагноз? – зачем-то спросил санитар.

Ольга смутилась:

– Эээ, видишь ли, она была в коме, и врачи не знают почему. – Она кивала в такт своим словам.

– Я слышал, ее нашли на кладбище? – Зубы санитара отбивали чечетку.

Ольга вздрогнула и напряглась:

– Слухи и сплетни!

– Перестань, это же больница, здесь всем все известно. – парировал санитар. – Ты не обижайся, я не из праздного любопытства спрашиваю. – Он смягчил тон и заговорил почти вкрадчиво: – Я хочу стать врачом, поэтому меня интересуют все необычные случаи. А ваш случай действительно такой. Согласись: девушка ушла из дома, пропала, ее нашли только через сутки в старой части кладбища, она была в коме и не смогла ничего вспомнить… ведь не смогла? – переспросил он.

– Нет. – Ольга уже жалела, что пришла. – Я знаю столько же, сколько и все.

Саша резко поднял голову и уставился на нее. Его глаза – они были белыми, то есть радужка почти отсутствовала, будто вы-цвела, а зрачки превратились в точки. И эти точки, будто острия черных игл, впились в Ольгу. Кожа на скулах посерела, по лицу расползлись фиолетовые тени.

– Я, пожалуй, пойду. – Ольга вскочила и боком двинулась к двери. – Тебе надо лечь в постель, фигово выглядишь.

Сашу слово подбросили с кушетки, он вскочил и мгновенно оказался между Ольгой и выходом.

– Не уходи так скоро. – Он произнес это почти угрожающе.

Ольга замерла, ее мутило от вони. Очень хотелось выбраться отсюда на воздух. Саша и пугал ее, и вызывал отвращение. Конечно, она могла бы оттолкнуть его и выбежать, но она помнила: дверь в подвал была закрыта.

– Оля, не бойся меня, пожалуйста, – медленно произнес он. – Скажи, ты ведь знаешь, что на самом деле произошло с твоей подругой?

«Он не тот, за кого себя выдает!» – вспыхнула запоздалое предположение.

– С чего ты взял? – вслух произнесла она.

– Почему ты пришла сюда одна?! – вдруг взвизгнул он.

Ольга вжалась спиной в стену: «Вот так вляпалась!» Вместо влюбленного санитара она увидела перед собой сумасшедшего, готового наброситься на нее и убить…

– Послушай, Саша, успокойся, ладно? Пойдем на улицу, тебе надо подышать свежим воздухом. Тут у тебя такой духан…

Санитар снова ссутулился, обмяк, опустил голову:

– Ты ведь не говорила с ней обо мне?

– С Машей? Нет, не говорила, ты извини, я не подумала, что для тебя это так важно…

– Важно! Ты ей скажи, обязательно, она поймет…

– Хорошо. – Ольга согласилась слишком поспешно.

– Если ты соврала, я узнаю, – прошептал он, – и тогда всем будет плохо, очень плохо… Скажи Марии… скажи ей, что она может вернуть долг… – Он склонился к ней совсем близко. Ольга отшатнулась – точно больной, и зубы не чистит…

– Сейчас ты уйдешь. Я отпущу тебя, но с условием, Мария придет сюда вместо тебя, поняла?

– Поняла-поняла, как не понять, – забормотала Ольга, бочком-бочком пробираясь мимо сумасшедшего санитара к выходу.

Почти побежала по полутемному коридору к лестнице. Саша шагал следом, не ускоряя шаг.

У дверей он чуть задержался, в темноте поблескивали его белесые глаза.

– Поторопись же! – напутствовал он девушку, отпирая дверь и выпуская ее на свободу.

Острый морозный воздух дохнул в лицо, Ольга вырвалась из подвала и побежала, не оглядываясь.

– Какая же я дура! – ругала она себя. – Вечно лезу куда не просят. Угораздило же связаться с сумасшедшим! Машка ему зачем-то понадобилась! Ага, сейчас. Как же!

* * *

Он нуждается в подпитке, это тело разрушается, и он с трудом сдерживается, чтоб не наброситься на Ольгу.

Но ему нужна не она. Ему нужна Мария.

Только она сможет вернуть его за Смертные Врата, потому что она проводник мертвых. А Саша – самый что ни на есть мертвец, мертвее некуда. Он, можно сказать, дважды мертвец.

– Угораздило же! – Он брел по коридору, шаркая подошвами, мертвое тело плохо подчинялось стражу Смертных Врат.

Громыхнул лифт. Разъехались металлические двери. Саша вжался в стену. Два санитара выкатили тележку – тело, прикрытое простыней.

– Сашок! – позвал один из них. – По твою душу, оформляй!

Он засуетился, поспешил к ним, путаясь в ногах, санитары терпеливо ждали, не подшучивали, Саша подстраховался – сообщил, что у него церебральный паралич. Лишних вопросов не задают – сочувствуют.

– Привет! – Здоровяк протянул руку.

– Я в перчатках, – застеснялся Саша.

– Да ладно. – Коллега крепко пожал протянутую кисть. Он был первым, кого Саша увидел в мире живых.

Саша так и не смог объяснить себе, что же с ним случилось, сколько ни ломал голову.

Он очнулся в теле безымянного трупа, доставленного в морг больницы. И как раз была ночная смена этого Васи.

Вася затолкал покойника в холодильник и отправился спать. Откуда ему было знать, что труп вовсе не труп.

Саша разбудил его под утро. Он уже успел напялить на доставшееся ему тело спецодежду, потому что решил замаскироваться под живого, пока не разберется, в чем дело. При жизни Саша подрабатывал санитаром, он был студентом второго курса медицинского института, когда его земная жизнь закончилась.

– Че, сменщик? – продирая глаза и зевая, спросил Вася.

– Да, – кивнул Саша.

– Новенький?

– Нет, я давно уже, – почти не соврал он. – Просто не сталкивались.

– Студент?

– Да…

С тех пор они вроде как приятели, почти…

Саша умело обходил неудобные вопросы, не попадался на глаза начальству, выполнял любую самую грязную работу – лишь бы не вычислили и не выставили из подвала.

– Принимай. – Вася повернул каталку. Саша взялся за ручки, подналег и покатил в морг.

Саша торопился как мог. Ведь если покойник свежий, только душу отдал, в нем осталась еще капелька тепла, ее можно забрать, впитать в непослушное разлагающееся тело. Только бы в морге никого не было… А что, если свернуть вот сюда, в нишу – там темно, никто не заметит…

Глава вторая. Страшная догадка

– Ольга, от тебя мертвяком несет! – Маша принюхивалась, морща нос.

– Чего?! – возмутилась та. – Выдумаешь тоже! Совсем помешалась на своих мертвецах!

Подруга схватила ее за плечи и, встряхнув, уставилась прямо в глаза:

– Я не помешалась, и ты это знаешь. Где и с кем общалась?

Ольга сбросила ее руки:

– Я была в больнице, у них там с канализацией проблемы… Но ты же не могла учуять!

– На канализацию мне плевать. Ты общалась с мертвецом, и он почему-то не тронул тебя… Где ты была?

Ольга, округлив глаза, смотрела на подругу:

– Маш, честно, в больницу ходила, хотела поблагодарить одного человека, он помог нам с Мишкой пробраться к тебе в палату. Это Саша, санитар. Он в подвале обычно сидит. Я прошлый раз была, вроде не воняло там, а сегодня прямо ужас! Так что нет никаких мертвецов, расслабься.

Но Машка и не подумала расслабляться:

– Какой еще санитар?

– Ой, Маш! Ну я же тебе говорю: когда ты в коме была, он провел нас с Мишкой к тебе в палату, и мы смогли тебе помочь.

Маша насупилась:

– С чего бы он провел вас?

Ольга закатила глаза:

– Ой, ну просто я познакомилась с ним, немного пококетничала и уговорила помочь.

Маша принюхалась:

– Санитар, говоришь?

– Ну…

– Зачем ты туда поперлась?

– Так я же хотела поблагодарить! – воскликнула Ольга. – Послушай, я не понимаю! Как будто все сговорились сегодня! У Саши этого тоже крышу сорвало. Думала, надышался миазмов…

– Что значит – сорвало? – не отставала Маша.

– А то и значит. Он начал пургу гнать, сначала расспрашивал о тебе, диагноз уточнял, потом как с цепи сорвался, даже накричал на меня, требовал, чтоб я тебе передала. – Она осеклась и задумалась. – Что-то о том, что у тебя есть возможность вернуть долг. И о том, что, если я совру, он узнает. Бред, короче.

Маша отступила на шаг:

– Оль, этот санитар – он не живой, понимаешь, это труп. В труп вселилась чья-то неприкаянная душа и может наделать больших бед.

Ольга поежилась:

– Разве мертвецы могут вот так запросто ходить на работу, разговаривать, казаться живыми? Это же бессмысленно!

– Вот именно, бессмысленно. – Маша задумалась. – Слишком много странного и непонятного. Хотя, казалось бы, меня не удивить, я мертвецов повидала не одну сотню. Но ведь одно дело мертвецы развоплощенные, лишенные плоти, и совсем другое – мертвец во плоти. Ох и не нравится мне все это! Откуда он взялся? Почему решил мне помочь? И чего потребует взамен?

Ольга испугалась:

– Маш, прости, я опять втянула тебя в неприятности…

Подруга покачала головой:

– Нет-нет, дело не в тебе, тут что-то иное – а вот что? Надо срочно разобраться.

– Маш, ты ведь не пойдешь в подвал? – всполошилась Ольга.

– Боюсь, у меня нет выбора…

Подруга почти бежала. Ольга едва поспевала за ней. Она костерила себя последними словами за никому не нужное благородство. Она пыталась уговорить Машу притормозить, обсудить в спокойной обстановке происходящее. Квалифицировать, присвоить номер сложности по шкале от одного до десяти.

То есть вести себя по-взрослому, а не как сорвавшиеся с катушек подростки.

Машка не слушала.

Отчаявшись, Ольга подумала: а вдруг это все чушь – Машке почудилось, на самом деле нет никаких мертвых санитаров. Сейчас они зайдут к немного чокнутому Саше, поблагодарят еще раз и забудут о его существовании.

Ольга твердо решила – она забудет сразу же!

Глава третья. Судьба мертвеца

Не успела она стукнуть в дверь, как та приоткрылась, будто санитар весь день простоял в ожидании.

Из подвала тут же потянуло сладковатой вонью, Ольга невольно прикрыла нос варежкой.

В дверном проеме возникло зеленовато-бледное лицо в темных очках, глаз не разглядеть.

– Мария! – сипло прошипел санитар. – Ты пришла!

– Пришла. – Маша, отодвинув Ольгу плечом, шагнула в подвал. Ольга, превозмогая подступавшую к горлу тошноту, едва успела проскочить следом. Саша захлопнул дверь.

– Я так благодарен тебе! – натужно сипел Саша. – Пожалуйста, проходи, здесь не очень удобно говорить.

Он начал спускаться вниз, то и дело поднимая голову и жестами приглашая девушек следовать за собой.

Маша, не колеблясь, нырнула в сумрак. Ольга, изнывая от неприятных запахов и нехорошего предчувствия, шла следом – деваться-то некуда, не бросишь же подругу одну с этим нежитем.

Она ругала себя за то, что не позвонила Михаилу, не уговорила Машку немного подождать, составить план…

– Сюда, пожалуйста. – Саша привел гостей в уже известную Ольге каморку. Втроем не повернуться. Он предложил Маше сесть на кушетку, Ольге указал на стул у шкафчика. А сам забился в дальний угол. Ольга, брезгливо покосившись на невзрачный больничный стул, присела на краешек, не снимая куртки. Маша чувствовала себя довольно свободно, даже с любопытством оглядывала стены комнатки.

– Понимаю, моя компания, должно быть, не из приятных, – заговорил санитар почти сразу, – но я оказался в столь бедственном положении… – его голос глухо доносился из угла.

Ольга перевела на него взгляд – и содрогнулась. Только теперь она отчетливо поняла, что все это время общалась с говорящим трупом, непонятно как существующим. Тусклая лампочка не позволяла рассмотреть санитара как следует, но и беглого взгляда было достаточно, чтоб догадаться.

«Где же раньше были мои глаза?!» – ужаснулась Ольга.

– Саша… тебя ведь Сашей зовут? – спросила подруга у мертвеца.

– Да, это мое имя.

– Как ты здесь оказался, Саша?

Ольга напряглась: вот, сейчас что-то будет…

– Ты ведь сразу догадалась, Мария? – спросил он.

– Да, я чую таких, как ты.

– Мне нужна помощь, Мария! – простонал мертвец.

– Я постараюсь, но сначала ты должен рассказать, как оказался в мире живых. Да еще и в мертвом теле.

Саша рассказывает свою историю

– Я страж – тот, кто встречает души на Границе. – Он опустил голову и начал говорить – медленно и монотонно: – Мы коллеги, Мария: ты приводишь – я встречаю… встречал.

Ольга выразительно посмотрела на подругу.

– Когда ты умер, Саша?

– Пятьдесят лет назад, – ответил он. – Я погиб – нелепо, в одно мгновение, не успев понять, что такое смерть. Не успев ничего. Мои родители, друзья – все они остались в мире живых, а я умер. Меня страшно мучила невозможность попрощаться. Возможно, именно эта привязанность и вытолкала меня через Смертные Врата. Хотя я понимаю, это невероятно – я не нашел ни одного подобного случая.

Я подбирался все ближе и ближе. Не спрашивайте зачем, я не обдумывал план бегства, возвращения в мир живых, я все понимал, но никак не мог смириться. Мне казалось ужасно несправедливым то, что произошло: я не нажился, у меня были мечты, которые я собирался воплотить, смутные желания о чем-то таком прекрасном, чего я не мог себе объяснить, но я уже поставил себе цель. Цель благородную – лечить людей. Я поступил в медицинский, начал учиться… Мои родители… так они гордились мной – их единственной надеждой…

«Ты посмотри, чешет, как по писаному», – думала Ольга, наблюдая за мертвецом.

Маша, как будто услышав ее мысли, мягко перебила санитара:

– Саша, пожалуйста, ближе к делу. Ты, как никто другой, должен понимать: то, что с тобой произошло, – аномалия или чей-то умысел. Отправить душу в мертвое тело – ведь это очень мучительно, да, Саша? Находиться в трупе?

– Да, – отозвался он.

– Выходит, случайность или злой умысел, – гнула свое Маша. – Ты с кем-то общался? Возможно, тебе пообещали что-нибудь очень значимое, и ты согласился сделать нечто необычное?

– Говорю же – ничего такого! – прохрипел он. – Я совсем не помню момент перехода. Только как затянуло – вроде воронка, но скорее поток. Меня затянул поток.

– Странно, очень… – Маша вскинула голову. – Ты ведь умер пятьдесят лет назад, твои родители, должно быть, тоже ушли. Неужели ты не встретился с ними у Смертных Врат?

– Нет… Потому я и сбежал, наверное, что не встретил. Но я не знаю, как так получилось. Я очнулся уже в этом теле. Холод и окостенелость – это все, что я почувствовал. Еще темнота. Я долго пролежал, прежде чем догадался, что нахожусь в холодильнике. Мне повезло, был нерабочий день, и потому доставшееся мне тело никто не трогал. Труп подчинился мне, хоть и не сразу. И не говори, что управлять трупом невозможно, я как медик знаю это не хуже тебя – но вот управляю же!

– Понятно. – Маша выглядела растерянной. – Ты выходил куда-нибудь? На улице был?

– Какое там! Я привязан к этому месту – ни войти, ни выйти. Подозреваю, что именно здесь находятся Врата, они удерживают меня.

– Это как раз неудивительно. Ты нарушил главный закон, переступил черту. Как и прежде, в своем посмертном существовании, ты находишься между жизнью и смертью. Страж продолжает выполнять свои обязанности локально – в этой больнице, через эти Врата.

Ольга не выдержала:

– Кто может подтвердить его слова? Где гарантия, что он не врет? Что это не очередная хитроумная ловушка на проводника?

Мертвец развел руками:

– У меня нет доказательств… Могу добавить, что помог вам спасти Машу, потому что точно знал, кто она. Естественно, я очень рассчитывал на вашу помощь… надеялся.

– Выйдем-ка на минутку, – потребовала Ольга. Она резко поднялась с неудобного стула. – Надо посоветоваться.

– Оль, перестань, говори здесь. – Маша недовольно поморщилась. – Как бы там ни было, но сейчас я обязана Александру жизнью.

– Я выйду. – Санитар неловко начал пробираться к двери.

– Стой, – приказала Маша. – Я помогу тебе. Не знаю, кто ты или что. Возможно, ты и сам веришь в то, что говоришь. Не знаю, используют ли тебя темные. Да ты и сам не знаешь. Могу предположить: даже если ты марионетка, то после завершения «операции» тебе грозит полное небытие или, что еще хуже, участь черного ловца – сущности без души. Но пока твоя душа жива, я вижу ее – она заперта в чужом мертвом теле.

Санитар молчал. Маша пристально всматривалась в его застывшие черты.

Ольга, поддавшись общему настроению, сосредоточилась и тоже попыталась что-то увидеть, на мгновение ей показалось, будто сквозь мертвую плоть проступает другой образ – размытый, туманный, но живой.

– Я тебя вижу! – вырвалось у нее.

– Пожалуйста, тише! Мы привлечем ненужное внимание, – попросил Александр.

Ольга испуганно зажала рот ладошкой.

– Надо провести мозговой штурм, – задумчиво произнесла Маша. – Здесь Сеть есть?

– Сеть? – переспросил Саша. – Ах да… эта ваша новая связь… я еще не привык. Нет, здесь совсем не ловит, это мне один приятель объяснил. Но есть внутренний телефон, он обыкновенный… почти. Я быстро разобрался, там кнопки вместо диска.

– Он же ископаемое, – шепнула Ольга подруге. – Пойдем на улицу, я хоть продышусь.

Подруги выбрались из подвала. Ольга несколько раз глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

– Рекомендую прочистить легкие, – предложила она. – Тебе не кажется, что мы опять вляпались по самые уши? Что теперь? Мишке будешь звонить?

– Не хотелось бы, но придется. Судя по всему, мы трое после моей комы связаны накрепко.

Она достала телефон и нажала вызов:

– Миша, мы с Ольгой в больнице, приходи как можно скорее… нет-нет, с нами все нормально. У нас тут живой труп… нет, я не оговорилась. Приходи, сам увидишь.

Глава четвертая. Спасти санитара!

Михаила ждали минут сорок. Он прибежал запыхавшийся, запорошенный снегом.

– Все живы? – выдохнул.

– Как тебе сказать… – ответила Маша.

У него вытянулось лицо.

– Машка, зачем ты его пугаешь?! – Ольга стукнула подругу по спине.

– Миш, у нас есть один мертвый санитар. – Она толкнула дверь в подвал. – Проходи.

Михаил неуверенно заглянул внутрь.

– Здравствуйте, – просипел мертвец.

Михаил протянул руку для пожатия. Санитар замялся:

– Лучше не надо… проходите, пожалуйста, нам не стоит привлекать внимание.

Ребята один за другим проскользнули в каморку.

Вчетвером стало совсем тесно. Саша предусмотрительно запер дверь.

– Прости, ты действительно труп? – спросил Михаил и тут же смутился: – В смысле я не то хотел сказать…

– Ольга сказала правду. Я не обижаюсь, все нормально. – Саша занял свое любимое место в дальнем углу.

Ольга опустилась на стул у входа, ребята – на кушетку.

Повисло молчание. Первой заговорила Маша:

– У нас проблема, как вы уже знаете.

– Я не совсем знаю, – напомнил Михаил. – Ладно, говори…

– Александр умер пятьдесят лет назад. Но, как видите, он вернулся. Его выбросило из Смертных Врат в мир живых, и не просто выбросило – он оказался в чужом мертвом теле. Он пробовал вернуться – не получилось. Он заперт в этом теле, но находиться в нем мучительно – тело разлагается, Саша каждую ночь проводит в холодильнике морга. Уйти из подвала он тоже не может, поскольку именно здесь произошел переход, разрыв реальности, сквозь который его и затянуло.

Она встряхнула головой:

– На самом деле ни он, ни я не представляем, как это могло произойти. У нас есть лишь предположения. Одно мы знаем совершенно точно – Александру необходимо срочно вернуться. Его состояние с каждым часом ухудшается, он сходит с ума, если можно так выразиться.

– По сути, он же зомби? – Ольга вздрогнула. «И угораздило же меня связаться!» – успела подумать.

– Нет, Оля, он не зомби, он вполне себе человек, способный рассуждать и думать, – перебила ее Маша. – Уж ты-то должна знать, – добавила она с укором.

– Я не хотела никого обидеть. – Она покосилась на санитара. – Давайте поможем ему, он же за этим тебя позвал.

– Да, я тоже подумал, – подал голос Михаил. – Мы можем проводить его до Границы?

Маша покачала головой:

– Не можем. Я провожаю тех, кто только что умер. Но мне ни разу не доводилось извлекать из трупа душу мертвеца, да еще и возвращать ее в Потусторонний мир. Для меня он как будто не существует ни там, ни здесь. Можно попробовать усыпить его. – Она задумалась. – Ты умеешь спать?

– Не умею. Если бы умел, наверное, смог бы вырваться, – отозвался санитар.

– Погоди! – остановила его Маша. – Возможно, если мы поймем, как ты очутился здесь, мы сможем помочь тебе вернуться… я надеюсь. Говорят, в правильно заданном вопросе уже есть ответ.

– У меня нет объяснения. Я просто очень хотел попрощаться с родителями, понимаете?

– Ты погиб? – уточнил Михаил.

Санитар задумался:

– Не помню… одно скажу: я там очень страдал, потому что умер внезапно и все время думал о маме и отце, как они пережили такое горе.

Ольга удивленно посмотрела на него:

– Но ведь прошло пятьдесят лет! Все, кого ты знал, уже умерли или состарились. Если ты так скучал, то и они наверняка скучали, вы должны были встретиться.

– Там все иначе, – ответил санитар. – Времени не существует вовсе, тот, кто ушел внезапно, обуреваемый какими-то страстями, таскает их в себе и мучается.

– Что-то не вяжется… – Ольге не нравился мертвый санитар, и чем дальше, тем сильнее. – Ты стал стражем Врат, – напомнила она. – Разве могут быть стражами одержимые?

– Не знаю… Меня никто не спрашивал, я просто стоял, пропуская поток. Это сложно объяснить словами. Возможно, я стоял слишком близко, хотя там нет понятия расстояния. То есть, вероятнее всего, дело не в том, где я стоял, дело в том, что произошло и почему.

– Допустим. Но как ты мог забыть обстоятельства своей смерти? – еще раз спросила Маша.

Александр покачал головой:

– Я же говорил, это случилось внезапно, вероятнее всего, твой друг прав – я погиб…

Маша не дала ему договорить:

– Погоди-погоди! Это хорошая идея! Возможно, обстоятельства твоей смерти смогут дать нам некоторые ответы. Ты знаешь свое имя, день рождения?

– Да, – не очень уверенно ответил санитар.

– Отлично! – сказал Михаил. – Попробуем поискать по архивам, я поговорю со знающими ребятишками – помогут.

– Но им нельзя ничего рассказывать, – напомнила Маша.

– Разумеется.

Ольга затосковала. Она почувствовала себя глупой и бесполезной. Мертвый санитар пугал ее, она испытывала одновременно жалость и отвращение, а еще ее не покидало предчувствие надвигающейся беды.

Может быть, поэтому она думала только о том, как избавиться от мертвеца, а не о том, как помочь ему.

* * *

Из подвала выбрались поздно вечером.

Шагали молча, каждый думал о своем.

Ольга представляла себе, как сейчас Маша, вернувшись домой, будет стараться скорее заснуть, чтоб попасть в Междумирье. Как будет искать там ответы – ведь ей позарез надо собрать информацию о душе мертвеца, вселившейся в чужой труп.

Добудет ли?

А вдруг это очередная ловушка Хозяина Тьмы?

Телефонный звонок вывел ее из задумчивости – Петечка!

Она замедлила шаг и отстала от друзей:

– Привет!

– Оль, ты че не пришла? – услышала она обиженный басок.

– Да понимаешь, навалилось тут всякого, и с родственниками проблемы, и мама просила помочь – короче, я потерялась во времени и пространстве.

Из телефона послышалось недовольное сопение, потом шумный вздох:

– А мы песню новую разучили, репетировали сегодня.

– Вот здорово! – обрадовалась она. – Ту самую?

– Да, которая тебе понравилась. Я думал, тебе будет интересно послушать.

– Конечно, интересно! – получилось очень громко. От нее шарахнулась какая-то дамочка с песиком. – Ой! – Ольга понизила голос. – Петечка, мне ужасно интересно! Правда! Так жаль, что я не смогла сегодня!

– А ты где сейчас?

Она запнулась, не зная, что ответить: врать не хотелось, а правду нельзя.

– Я только что из больницы вышла.

– Что с тобой? Ты с кем? Я могу помочь? – зачастил Петя.

– Нет-нет, все в порядке, я навещала родственника, он очень болеет.

– Но уже поздно, ты что, одна?

– Нет, я с Машей.

– Я встречу!

– Нас Миха встретил.

– Оль, ну ты чего, не хочешь меня видеть?

– Петечка, перестань! Конечно, я хочу тебя видеть!

– Я иду!

Петечка перехватил ее у детской площадки, кофр с гитарой за спиной показался сложенными крыльями.

– Ты мой ангел, – улыбнулась Ольга впервые за весь сего-дняшний длинный день.

Они целовались под фонарем, пока не замерзли.

Глава пятая. Совещание

В течение следующих трех дней Михаил выходил на связь только поздно вечером, написал Маше несколько сообщений, они о чем-то договаривались – или не договаривались, Ольгу не посвящали. На вопросы Маша отвечала коротко – «пока ничего нового».

Ну и ладно, сама себя успокаивала Ольга, зато никто не дергает, можно нормально закончить учебное полугодие и отрепетировать наконец с группой новую песню.

Новый год неумолимо приближался. Группа упорно готовилась к концерту.

Вступительной песенкой у них была «Елочка», преображенная совместными усилиями в новогодний рэп. У Ольги она получалась очень смешно и задорно. И костюм Снегурочки был почти готов – короткое атласное белое платье с опушкой, расшитое пайетками, белые же сапожки и кокошник, как же без него?

Но любимой ее песней была другая, они совсем недавно разучили ее с Петей и решили исполнить под занавес:

Она звучала как заклинание, когда Ольга пела ее – слезы сами собой наворачивались на глаза.

Утром четвертого дня Маша написала: «Есть! Ждем тебя!» Пришлось опять звонить Петюне, извиняться, переносить время репетиции, давать обещания и снова извиняться.

Нет-нет, она не роптала. Она даже гордилась: «Найдется ли еще в целом свете человек, который знает то, что знаю я? Вот что мне сейчас может рассказать Петька? Ну там репетиции, Новый год, концерт… он так важничает из-за этого, просто смешно. Я, конечно, подыгрываю, изображаю восхищение. А на самом деле стараюсь не сойти с ума; в перерывах между школой и репетициями бегаю по кладбищам и больницам, общаюсь с мертвецами, спасаю Машку или спасаю мир – уж и сама не знаю, кого спасаю…»

Вот и опостылевшая больница. Зажав нос варежкой, она уже привычно толкнула дверь в подвал.

Друзья и санитар ждали ее в каморке.

– Привет всем. – Ольга посмотрела на мертвеца.

Сегодня он выглядел еще хуже. «Неужели никто из персонала не замечает его состояния?» – удивилась Ольга.

Зато Михаил был бодр и весел, Ольгу даже слегка покоробило.

– Смотрите, что раскопал. – Михаил достал файл с распечаткой. – Переверзев Александр Федорович, годы жизни 1948–1967. Это ты? – обратился он к санитару.

Тот неуверенно протянул руку в резиновой перчатке:

– Можно посмотреть? – Голос дрогнул.

Михаил отдал ему распечатку. Мертвец несколько минут внимательно вчитывался. Ольга поймала себя на мысли: «Как он может видеть? Мертвое чужое тело, оно не функционирует, наверное, месяц!»

– Да, это я, – тихо подтвердил санитар. Ольга скосила глаза, стараясь рассмотреть, что там. Санитар держал файл неловкими пальцами, не отдавая Михаилу. А тот и не собирался забирать.

– Моим друзьям удалось найти твою родню по линии отца. Кажется, это твой двоюродный внук. У него в семейном альбоме сохранилось несколько фотографий, мы предположили, что это ты с родителями.

Ольга не выдержала и протянула руку:

– Дай посмотреть!

Содрогнувшись от отвращения, она выхватила файл и наконец увидела распечатку старинного фото. Мужчина в костюме и при галстуке, темноволосая женщина с высокой прической, мальчик лет пяти в матроске. На другом фото два парня лет по девятнадцать, в узких штанах, смешных пиджаках с широкими плечами. Стоят на ступеньках, за их спинами табличка – какое-то учреждение.

– Это я с однокурсником возле мединститута, – услышала она.

– И что нам это дает? – зыркнула исподлобья. – Зачем все эти фото?

– Оль, мы же хотим разобраться, – подала голос Маша и обратилась к санитару: – Александр, мы узнали, что твои родители давно умерли. Эти две фотографии – все, что осталось. Если ты был стражем, то непременно встретил бы их.

Он покачал головой:

– Я тоже так думал, но не дождался.

– А как ты узнал меня? Как ты догадался, что я проводник?

Санитар поднял голову. Ужасное безжизненное лицо. Ольга не выдержала и отвела взгляд.

– Мы знаем проводников.

Маша подалась вперед:

– Ты видел других?

– Нет, не видел. Мы связаны с тобой. Ты приводишь – я принимаю… принимал.

– То есть сейчас души умерших никто не встречает?

– Я… не знаю. – Мертвец сник. – Могу предположить, что я связан со своими Вратами так же, как и с тобой. Поэтому я никуда не могу отсюда уйти. Здесь вход. Послушайте, – взмолился он, – для меня все происходящее – такая же загадка, как и для вас!

– Не верю! – не выдержала Ольга. – Он все врет! Это очередная ловушка.

Маша остановила ее, подняв руку:

– Погоди, меня сейчас волнует другое. Если страж с той стороны вселился в тело мертвеца, то кто стоит у Врат?

– Я не знаю! – простонал мертвец. – Может, там тоже произошла замена?

– Не вяжется. – Маша смотрела на него с жалостью. – Сплошные догадки и допущения. Знаешь, что я тебе скажу: думаю, мы встречались. Однажды я видела тебя – или такого, как ты. Я вела души через черные пустоши, на нас напали ловцы, пришлось обороняться, нескольких я потеряла. Мы совсем выбились из сил, но нам помогли – к нам вышли навстречу. Я увидела автобус, в кабине был водитель, мы не говорили – просто я знала.

Мертвец медленно качнул головой.

– Машка, ты выдаешь желаемое за действительное! – возмутилась Ольга. – Сама себя убедила!

– Помолчи! – прикрикнула подруга, и Ольга прикусила язык.

– Так кто теперь встречает души умерших? – Ее голос зазвенел.

Ольга почувствовала, как накаляется обстановка в каморке – того и гляди сгустятся черные тучи, а Машка станет метать молнии, с нее станется.

До сих пор молчавший Михаил вдруг развернулся, как бы прикрывая собой Машу от санитара.

– Так мы ничего не добьемся, – сказал он. – Давайте вернемся к самому началу. Саша, ты сам как думаешь – почему не встретил родителей? – Миша повернулся к мертвецу.

– Не знаю, – в голосе санитара Ольге послышалось неподдельное страдание. Но это разозлило ее еще сильнее. – Там совсем иначе все воспринимается, времени не существует, само понятие его отсутствует. Возможно, я как-то пропустил их, возможно, меня не было на месте, хотя и места как такового тоже не существует. Я очень тосковал, чувствовал себя как будто виноватым и все время хотел вернуться, чтоб попрощаться.

– Понятно: ты не ждал их там, ты стремился к ним сюда. А здесь прошло пятьдесят лет, но ты не знал об этом – не мог знать. Но как ты стал стражем, помнишь? – продолжал расспрашивать Михаил.

– Это получилось само собой. Я очень хотел вернуться и, видно, поэтому оказался у Смертных Врат. А там поток, и все входящие нуждались во мне, я помогал как мог… Однажды я увидел Марию… И подумал: такая юная и такая бесстрашная.

Ольга возмущенно фыркнула:

– Нет, это выше моих сил! Он же все врет! Этот пафос – к чему он? С чего вы взяли, что существуют какие-то Врата, да еще и стражи? Машка, он-то тебя видел, а ты его?

– Думаю, есть единственный способ провести Александра обратно до Границы – надо попытаться извлечь его из тела и донести до Смертных Врат, – услышала Ольга вместо ответа.

– Не совсем понимаю, как это осуществить. – Михаил с сомнением взглянул на санитара. – Саша говорит, он заперт в этом теле. Спать он не может. Если бы умел, то прорвался бы к Границе и без твоей помощи.

– Есть и другой способ, – тихо проговорила Маша. – Я должна умереть…

Ольга задохнулась и вскочила со стула.

– Маш, ты чего? – Михаил обнял ее за плечи. – Мы только что вытащили тебя с того света, не торопись туда, пожалуйста.

Она шумно вздохнула и закашлялась:

– Ребят, вы меня не так поняли. Смотрите: я была в коме, так? И в том своем состоянии проникла очень далеко, за пределы Междумирья.

– Ага, в аду ты побывала! – вклинилась Ольга.

– Допустим, – терпеливо согласилась Маша. – Но я смогла побывать там, куда живым путь заказан. Теоретически, если я буду в коме, возможно, я смогу подойти к Смертным Вратам и даже проникнуть за них.

– Маша, это блажь! Какая еще кома?! Ты вообще думаешь, о чем говоришь?!

Но разве Машку переубедишь! Втемяшила в голову – «я должна попробовать пробиться через Границу»! Хотя младенцу ясно – для нее Граница закрыта. Вот если найти гонца, предположим, или разведчика – кого-то из умерших, кто согласится передать информацию оттуда…

– Ребята, я понимаю, чисто технически ввести меня в кому довольно сложно… Но есть и другая идея. Если я останусь на ночь здесь, в подвале, у входа в Смертные Врата, возможно, мне удастся найти этот вход.

Ольга испугалась. Во-первых, ей совсем не хотелось испытывать судьбу, ни Машкину, ни свою. Во-вторых, ей не улыбалось провести еще одну ночь в больнице, и не просто в больнице, а в подвале, где морг и вход в Смертные Врата. В-третьих, чертов мертвый санитар будет присутствовать. А он чем дальше, тем становился страшнее.

– Маша, мне очень не нравится твоя идея. – Ольга почувствовала озноб, пробежавший по спине. – Лучше разведчика туда отправить, там этих душ неприкаянных тучи. Подпиши кого-нибудь.

– Поиски разведчика займут время, а его у нас нет. – Машка уперлась и стояла на своем. – Саше совсем худо. Он теряет последние остатки человеческого. Он, как может, старается ухаживать за доставшимся ему телом. Но управлять трупом – то еще удовольствие. Временами Саша не в состоянии себя контролировать, выпадает из реальности, теряет рассудок. Каково это – существовать в чужом разлагающемся трупе?

Ольга непонимающе хлопала глазами.

– Что непонятного?! – Машка становилась раздражительной, если ее решения не принимались сразу и с восторгом. – В такие моменты Александр может навредить живым.

Санитар виновато кивнул.

– Я чуть не набросился на тебя, – признался он Ольге. – Мне нужна энергия, понемногу беру от тех, кто только что умер в больнице, – их ведь ко мне привозят. Но это крохи. Прячусь от живых, ваша наполненность туманит сознание. Спокойно чувствую себя только в морге. Мария права, со мной происходит что-то ужасное. Я перестаю осознавать себя.

Разжалобил. Машка, естественно, поддержала его:

– Еще бы! Ты находишься в разлагающемся трупе. Другой бы давно свихнулся!

«Да что ж такое! Как будто я хочу навредить. – Ольга обиделась. – Но нельзя же вот так запросто доверять неизвестно кому!» Вслух же сказала примирительно:

– Маш, как видишь, твоя идея с ночевкой никуда не годится, тем более что Александр сам признается – он не может контролировать себя. Оставаясь здесь на ночь, ты ставишь и себя, и меня, и его в очень неловкое положение. Представь: ты уйдешь на разведку к Границе, а я останусь один на один с аномальным существом…

Маша не дала ей договорить:

– Тебе необязательно здесь находиться. Михаил меня подстрахует, мы договорились.

Ольга чуть не задохнулась от обиды:

– Вот как… а кто подстрахует его?!

Маша взяла ее за руку:

– Ну не куксись, Оль, все будет хорошо. Мы справимся…

И эти ее дежурные фразы, и сам тон – как будто маленькую уговаривала – окончательно расстроили Ольгу.

– Раз так, я пойду на репетицию, меня ребята ждут, – голос предательски дрогнул. Друзья больше не нуждаются в ней?!

– Конечно, сходи! – обрадовалась подруга. – Новый год же скоро. Никто его не отменял. Надеюсь, попасть на ваше выступление. Пете привет передавай. – И она подмигнула Ольге. Улыбка такая еще получилась нарочитая.

Она потом не раз ругала себя. Надо было остаться, накричать, поссориться, но быть там, с ними.

Вместо этого она, глотая слезы обиды, вырвалась из сумрачного подвала в серенькую оттепель и потопала прочь, разбрызгивая лужицы подтаявшего снега.

Глава шестая. Провал

Едва за Ольгой закрылась дверь, как Александра начало корчить – он упал на пол, съежился, пополз, мучительно протягивая к Маше руки со скрюченными пальцами. Она отпрянула, прижалась спиной к стене.

Михаил вскочил, подхватил санитара и повалил на кушетку. Тело в последний раз дернулось, свернулось и замерло в позе эмбриона.

– Нет! – Маша прыгнула и схватила труп за окоченевшую руку. – Саша! Стой! Вернись же! Ах, чтоб тебя!

Она закрыла глаза и сосредоточилась, стараясь заглянуть внутрь себя. Она торопилась и нервничала, получилось не сразу. Но все же ей удалось поймать момент и нырнуть в пульсирующую темноту…

Заболоченная равнина, черная жижа и кочки, покрытые слизью. Мертвая тишина. Сизое небо.

– Саша! – Ее голос разнесся по равнине, отразился от низкого неба, эхом прокатился по далеким сопкам и замер вдали низким громом.

Он сидел на мшистом валуне и плакал – щуплый, невысокий, белый до прозрачности.

– Саша! – Она подбежала, разбрызгивая болотную жижу.

– Мария! – Он поднял заплаканное лицо. – Ты не бросила меня! Я заблудился!

– Конечно, не бросила! – рассердилась она. – Но нам надо торопиться. Уходим отсюда.

– Я не могу. – Он снова поник. – Мне некуда возвращаться.

Она догадалась: Саша больше не в силах контролировать труп, оставленный на кушетке.

Что делать?!

– Машка, ты опять рискуешь! – услышала она знакомый голос. Через болото уверенно шагал сердитый Михаил.

– Миш, как ты меня нашел? – растерянно спросила она.

– Я теперь всегда буду рядом, – заявил он. – Научился. Что тут у вас?

– Вот, – Маша взглянула на бледную тень санитара, – застрял тут, надо вытаскивать, а некуда.

– Ну да, не в труп же его, – задумчиво проговорил Михаил.

– Он очень слаб, – сказала Маша. – Если бы можно было хоть немного его восстановить.

– А как?

Маша подошла к санитару и взяла его руки в свои.

– Что ты делаешь?

– Делюсь, – ответила Маша.

– Ты еще слаба, давай я! – Михаил без труда отодвинул ее и подхватил безвольную тень санитара на руки. – Пойдем, бедолага, побудешь пока моим гостем…

Маша открыла глаза.

На полу, привалившись головой к кушетке с трупом, спал Михаил.

Маша прикоснулась к его плечу, встряхнула. Он застонал.

Присев рядом на корточки, она, всмотрелась в его лицо. Что-то с ним было не так.

– И зачем ты только пошел за мной! – Она несильно ударила его по щеке. Безвольно мотнулась голова.

– Очнись же! – приказала Маша и влепила вторую пощечину.

Миша медленно открыл глаза – взгляд тусклый, бессмысленный.

– Да что же это такое! Мишка! Немедленно приходи в себя! Нам надо выбираться отсюда! – в сердцах прикрикнула она.

Миша с трудом поднял голову и попытался сфокусироваться.

– Мария? – прохрипел он.

Его голос – он изменился.

– Миш? – осторожно переспросила она. – Ты меня узнаешь?

Он смотрел на нее молча, потом медленно повернул голову и уставился на труп.

– Эй! – позвала Маша. – Ты здесь?

Он так же медленно повернулся к ней, на лице недоумение, почти ужас:

– Мария, простите, я не знаю, как вышло, но я почему-то здесь, – произнес Михаил не своим голосом.

– Миш, мне не до шуток, – оборвала она. – Уходим. Если нас здесь застукают с трупом, мало не покажется. Понять бы еще, куда подевался Саша…

– Мария, это я, Саша, – тихо произнес Михаил.

Маша вскочила:

– Прекрати!

Миша остался сидеть у ее ног. Его глаза – да он же в панике! Маша растерялась. В дверь каморки кто-то постучал. Она испуганно уставилась на дверь, зажав рот ладонью.

Еще раз постучали, потом раздался женский голос:

– Саша, ключи дай, убираться буду!

Маша в ужасе уставилась на дверную ручку. Сейчас уборщица нажмет с той стороны и…

Михаил поднялся с пола, склонился над трупом, пошарил в кармане спецодежды, достал связку ключей, выхватил из стопки на тумбочке простыню и накинул на кушетку, прикрыв мертвеца.

– Сейчас! – крикнул в ответ и, подойдя к двери и спокойно ее открыв, протянул связку ключей стоящей в коридоре женщине.

– Ты уже домой? – спросила та, забирая ключи.

– Да, смена кончилась.

– Вместо тебя Петрович?

Миша кивнул. Женщина ушла.

Все это время Маша безмолвно наблюдала за происходящим.

Когда шаги уборщицы затихли, Михаил повернулся к Маше и посмотрел виновато:

– Мария, я Саша.

– Ты что! Занял тело моего друга?! – завопила она.

Михаил, или тот, кто занял его тело, испуганно хлопнул дверью:

– Тише, пожалуйста, она может вернуться!

Маша прикусила язык.

– Ты кто? – спросила шепотом.

– Саша… – ответил Михаил не своим голосом. Нет, голос-то был его, но изменившийся, осипший, будто пробивался сквозь него еще чей-то, и этот чужой мешал, искажая привычный Мишин баритон.

– Не может быть… – Маша сразу же вспомнила черное болото посмертья, и бледную Сашину тень, и внезапно появившегося Михаила, и их поспешное бегство оттуда. Михаил не позволил ей помочь Саше – он схватил их обоих и вытащил.

Но какой ценой! Саша занял его тело. А где же сам Михаил?

Маша схватилась за голову: страж Смертных Врат занял тело живого, вытеснив его душу… Но куда?

Живая Мишина душа блуждает в Междумирье или заперта в теле так, что не может пробиться.

Но если живой, не будучи проводником, попадает в Междумирье в то время, как его тело занято мертвым – причем не просто умершим, а стражем Смертных Врат! – ведь это может стать причиной хаоса!

Стоп-стоп, надо успокоиться и подумать. Душа умершего вселяется в труп. Неприятно, но поправимо, примеров довольно много, даже если просто вспомнить мифы. В них же, кстати, и о переселении душ рассказывается. С простым переселением я бы справилась, не вопрос. Но это не простое переселение. Страж Смертных Врат дважды переместился – мертвый в мертвое, потом в живое. Бывало и такое, когда подселенец подавлял хозяина тела. Можно было бы попросту шарахнуть по нему, чтоб убрался в свой адский ад. Но я не могу, потому что это Саша и он Страж. Что случится, если я уничтожу стража? Вдруг Врата падут? Ведь Саша привязан к ним, ударив по нему, я пробью брешь, и тогда… Что тогда? Апокалипсис?

– Саша! Что ты натворил?!

Он отчаянно замотал головой:

– Я не виноват, не понимаю, как это произошло. В последние дни было совсем худо, плохо соображал. Едва помню, как ты пришла, говорила о чем-то, потом провал – и пустота… еще холод. Очень темно, жутко. Но я совсем не соображал ничего, я и сейчас-то не очень… В какой-то момент почувствовал тепло, вдруг вернулось зрение, начал различать что-то, твое лицо, руки. Вдруг рывок – и понеслось все кувырком, как в детстве после качелей. Очнулся – сижу на полу.

Маша рассеянно слушала его, притопывая в нетерпении ногой.

– Я же не знал! – оправдывался Саша. – Не хотел! Правда!

Глава седьмая. Поиски

Ольга злилась. Она сидела во втором ряду зрительного зала и старалась делать заинтересованный вид. Получалось неважно. Музыканты играли вяло, то и дело сбивались, ссорились. И даже Петя совсем не обращал на нее внимания. Оно и к лучшему, потому что Ольге не до Петечкиной репетиции. Все ее мысли были там, в каморке больничного подвала, где сейчас происходило что-то, чему Ольга не могла найти объяснения.

Она то и дело вздрагивала и оглядывалась на дверь или выхватывала из кармана телефон. То ей представлялось, как Маша исчезает в Цитадели Хозяина Тьмы, то виделись кровавые картины пиршества оживших мертвецов, то мертвый санитар нападал на Машку, а Михаил отчаянно защищал ее.

Измучившись, она решила позвонить. Но не успела. Телефон завибрировал в руке.

Странный был звонок.

– Олька, немедленно беги ко мне!

– Маш? Случилось что?

– Немедленно!

И отбой.

Перепуганная Ольга сорвалась с репетиции, ни с кем не попрощавшись, и понеслась к Маше.

– Ты чего? – спросила в дверях.

Подруга кивком пригласила пройти.

В ее комнате сидел нахохлившийся Михаил. Он показался Ольге бледным и немного растерянным.

– Что происходит?

– Миша пропал, – ответила подруга.

Ольга перевела взгляд на парня.

– Так вот же… – не успела договорить.

– Я Саша.

– Разыгрываете? – Она смотрела на друзей и понимала: они не шутят. – Саша?!

– Да, да! – подтвердила подруга. – Произошло замещение, не спрашивай как, я не знаю. Мы были в подвале, Саша ослабел, произошло отторжение. Мы сначала не поняли. Я попыталась помочь и провалилась следом… Понятия не имею, как Мишке удалось прорваться за мной. Но ты же его знаешь – рыцарь без страха и упрека! Он вытащил нас из… не знаю откуда, но сам не вернулся.

Ольга слушала и хлопала глазами, слов не было.

– Миха вытащил вас, но ты не знаешь откуда? Что за бред?! Машка!

Михаил кашлянул, привлекая к себе внимание. Ольга резко повернулась к нему.

– Оля, это правда. Тело, в котором я находился, больше не могло удерживать меня. Ты видела, в каком я был состоянии.

– Погодите, ребята, это что же получается: вы оставили труп в подвале больницы, а сами пришли сюда? Вы представляете, что там сейчас творится?!

– Ольга, я не идиот, тело оформил по всем правилам и положил в холодильник.

Она со всевозрастающим ужасом смотрела на «Михаила»:

– А если Миха вернулся в него?

– В кого?! – одновременно воскликнула безумная парочка.

Ольга покрутила пальцем у виска:

– Вы тупые?! В труп!

Подруга и «Михаил» переглянулись.

– Если это шутка, то очень глупая! – Ольга посмотрела на их расстроенные физиономии. – Я знала, что вас нельзя оставлять! Как вы потеряли Миху? И с чего вы взяли, будто он остался где-то там, откуда он вас вытолкал? Вполне возможно, Сашка подавил его, Миша где-то там, в собственном теле, но не может пробиться из-за этого… – Ольга гневно взглянула на парня. – Почему ты ему веришь?! – набросилась она на подругу. – Ты же проводник! Сколько раз ты спасала неприкаянные души, боролась с ловцами, помогала слабым, но ты же знаешь, как зло может быть коварно! Мы с Михой совсем недавно спасли тебя даже не знаю от чего – от чего-то, что похуже смерти будет, – неужели ты не чувствуешь опасности? – Ольга чуть не плакала: – Чертов санитар! Это я виновата, не надо было ходить к тебе.

Маша попыталась взять ее за руку, она резко оттолкнула подругу и, отвернувшись, села на диван.

– Оля, успокойся, пожалуйста. – Машин голос прозвучал мягко, почти просительно. – Ты переживаешь, мы понимаем. Но тебе не в чем себя обвинять. Ты поступила так, как должна была. Выбора у нас нет. У нас есть душа давно умершего человека, и не просто душа, а страж Смертных Врат. Ты спрашиваешь, откуда мне знать, что он не врет? Пока у меня нет уверенности, я действую интуитивно. Да, это не самый лучший метод, но другого я не знаю. Но я знаю, что, если бы Миша не пришел и не вытащил нас, мы оба блуждали бы невесть где.

– Зато теперь блуждает Мишка, – буркнула Ольга, не оборачиваясь. – Я не верю этому стражу! – с вызовом выпалила она.

– Оля, я…

– Что ты?! Ты меня использовал, чтоб заманить Машку в очередную ловушку! Откуда мне знать, может, ты – это такой запасной вариант на случай, если у ловцов ничего не выйдет! Она же добрая! Кинулась тебя спасать! Спасать-то и нечего, тебя нет, ты мертвяк, совсем мертвяк, тебя давно ловцы сожрали! Куда ты ее затащил? В какое посмертное ничто?! Молчишь?! Мишка тебе спутал все карты?! Да?!

– Оль, ты что несешь?! – возмутилась подруга.

– А ты помолчи! – взвизгнула она. – Пусть мертвяк ответит!

Бывший санитар поежился под ее взглядом.

– Оля, все совсем не так, – умоляюще выговорил он. – Я всего лишь хотел вернуться, но не знал, как это сделать. Думал, Мария поможет – это все, на что я надеялся! Пожалуйста, не надо меня ненавидеть! Я не собирался никому делать плохо. Я очень уважаю Михаила, и мне жаль, что так вышло. Если ты думаешь, что мы не проверили тело, которое я занимал, ты ошибаешься – мы проверили, Михаила в нем не было. И я не подавлял его, потому что очень слаб. Его тело, конечно, поддерживает меня, но мне в нем неуютно, как в чужой одежде не по размеру или большом доме без хозяев – пусто и гулко. Я не знаю, куда провалился, когда меня выкинуло из тела, не помню, откуда взялся Михаил и в какой момент он потерялся или отстал… Но он спас меня. Так давай вместе подумаем, как помочь ему выпутаться из этой ситуации.

Ольга выслушала, хоть и с недоверием. Перевела взгляд на Машу.

– Что смотришь? Я думаю, – отозвалась подруга, постукивая пальцами по подбородку.

Через минуту она оживилась:

– Вот что, мы не использовали еще одну попытку!

– Какую? – Ольга округлила глаза.

– Мы не были на кладбище! А между тем, мы знаем, где похоронены все Переверзевы. Миша же раскопал информацию.

«Миша» поднялся с готовностью идти куда прикажут:

– Я увижу свою могилу? Могилы родителей?

– Честно говоря, не знаю, – пожала плечами Маша. – Если за захоронением никто не ухаживал, то… мы можем ничего не найти. Но попробовать стоит. Вдруг именно там ты сможешь что-то вспомнить или мы найдем подсказки…

Ольга брела за ними, тихонько чертыхаясь. Оставить Машку одну с этим инферналом она не могла. Михаил исчез. Помощи ждать неоткуда.

А эти двое идут как ни в чем не бывало, жмурятся на зимнее солнышко, болтают о чем-то.

Несколько раз звонил Петя, она сбрасывала звонки – не знала, что отвечать.

Пока добирались до кладбища, небо заволокло густыми дымными тучами. Вот-вот снег пойдет.

В будке у ворот дремал охранник. Они проскользнули мимо незамеченными.

Маша и «Михаил» остановились у карты. Разглядывали схему аллей и номеров захоронений.

Ольга стояла поодаль, наблюдала. В какой-то момент ей почудился запах гари. Принюхалась – и действительно: тяжелый сырой ветер гнал ее откуда-то с юга.

– Пожар вроде, – сказала Ольга подруге.

Та отмахнулась:

– Мусорный контейнер подожгли. Оль, лучше помоги найти нужный номер.

Ольга вспыхнула:

– Да вот он, ваш номер, только тут нет никаких Переверзевых.

«Михаил» остановился и присмотрелся к надгробиям за общей оградкой.

– Нашлись! – обрадовался он. – Здесь они. Это семейное захоронение, смотрите: вот Кукшины, это наша родня, и Секирцевы. Я узнаю фамилии.

Девушки подошли ближе.

– Смотрите, – «Михаил» открыл калитку и вошел внутрь ограды. – Идите сюда! – Он махнул рукой.

Маша, чуть оттеснив Ольгу, первой направилась к санитару.

Ольга, не задерживаясь, направилась следом.

Надгробие Переверзевых лежало на земле. Надпись едва читалась. Фотографий не было.

– Что скажешь? – спросила Маша.

– Даже не знаю. Здесь ничего не разобрать. – Санитар подошел к надгробию и попытался его поднять.

Земля качнулась. С глухим стуком попадали каменные памятники и постаменты. Ольга с ужасом увидела, как разверзается одна из могил.

– Это что?! – Она вцепилась в Машкину руку.

– Землетрясение? – удивленно переспросила подруга.

Огорошенный санитар сидел на грязном снегу, пачкая новое Мишкино пальто.

Ольга позвала на всякий случай:

– Миш, ты вернулся?

– Это все еще я, – виновато понурился чертов санитар. В его кармане зазвонил телефон Михаила.

– Это уже ни в какие рамки! – воскликнула Ольга. – Дай сюда!

Он испуганно протянул ей смартфон.

– Это родители! – Ольга сунула трубку ему под нос. – Сейчас я нажму, и ты ответишь, понял?

– Мои родители? – с благоговейным ужасом произнес он.

– О господи! Да не твои – Мишины! Отвечай! Скажи, что у тебя все хорошо, что ты скоро придешь.

Санитар, покорно кивнув, опасливо глянул на гаджет.

– Миша! – послышался встревоженный женский голос. – Ты где?

– На кладбище, – с готовностью доложил санитар.

– Сын, что за шутки?! – возмутилась женщина.

Ольга показала кулак. Санитар разволновался.

За оградкой появился хмурый охранник:

– Таак, вы чего здесь? А ну марш, а то полицию вызову!

Маша подошла к нему и попыталась объясниться. Но охранник был очень сердит:

– Знаю я вас! Ходят тут всякие! Кто памятники повалил?!

– Ну не мы же! – оправдывалась Маша.

– Не вы?! А кто? Тут все цело было, каждый день обход делаю! Вандалы!

– Михаил, что происходит?! – кричал женский голос из телефона.

Ольга нажала «отбой» схватила его под руку, рывком подняла с земли и потащила прочь с кладбища. Бдительный охранник шагал следом и подгонял окриками.

– Не вышло, – пробормотала Маша, виновато поглядывая на друзей.

– Маш, надо что-то делать, Михаила мать ищет. – Ольга показала телефон.

– Значит, пусть Александр пока играет роль Михаила, – решила Маша. – Справишься?

У Ольги перехватило горло:

– Да ты взгляни на него! Он же абсолютно беспомощен. А если будут спрашивать, он не знает ничего, перепугает родителей – по врачам затаскают.

– Но ведь это ненадолго, – убеждала ее Маша.

* * *

Он шагал по городу и улыбался. Навстречу двигались люди – потоком, разноцветные, розовощекие, красивые.

Город распахнутый, высокий, непривычный, незнакомый.

Витрины, огни, картинки, плакаты – всего этого так много!

Мосты и эстакады – грандиозно! И машины, машины! Вот где разноцветье и разнообразие! Ревущая река в одну и другую стороны.

Он выдыхал в мороз и видел облачко белого пара. Чужое тело ощущалось как костюм на вырост – длинные руки, длинные ноги, голова слишком высоко от земли. Но это смешило, а не пугало.

Ему было легко, хотя он путался в руках и ногах и мысли его носились в чужой голове мячиками на теннисном корте.

– Остаться бы здесь навсегда, пусть в этом чужом теле, влюбиться в удивительную девушку Марию, охранять ее от всякого зла…

Под ногами затрещала земля, лопнул асфальт, покачнулся и рухнул фонарь поперек шоссе, завизжали тормоза. Вскрикнула женщина. Дребезжание и лязг металла. Быстро густеющая толпа. Вой сирен.

Он остановился в нерешительности:

– Что, если я и есть то самое зло?..

Река застыла. У рухнувшего фонаря образовался гигантский затор. Груда покореженных авто.

Будущее не так безупречно.

Втянул голову в плечи, сорвался с места, пошел, ускоряя шаг. Прочь от этого страшного места!

Увидел прямо перед собой стеклянные двери – «Добро пожаловать», «Новогодняя ярмарка», «Необычные подарки».

Нырнул в нутро бесконечного магазина.

Глава восьмая. Подарки мертвеца

Двадцать восьмое декабря. Ольга, оскальзываясь на обледенелом тротуаре, бежала к Маше.

Она знала: подруга опять всю ночь блуждала в Междумирье, искала хоть какие-то следы Михаила, хоть намек, ничтожную зацепку, – в то время как виновник переполоха ничего не делал, жил в квартире Миши, спал в его комнате, пользовался его компьютером – наслаждался жизнью, короче говоря.

Ольга оступилась, вскрикнула, чудом удержавшись на ногах.

Она знала, что бывший санитар не спит и почти не ест.

Маша никак не могла использовать его в поисках.

Саша предлагал снотворное, но, подумав, подруги отвергли его идею, потому что не знали, как подействует препарат на мертвую душу. Мало ли, вдруг снотворное убьет то, что осталось от Миши. Его тело и так на ладан дышит.

Родители тоже начали о чем-то догадываться. Нет, они не знают, конечно, но поведение сына кажется им странным. Еще бы! Сашка отвечает невпопад, ведет себя как полный придурок. Пришлось срочно сделать для него памятку про Михаила.

Родители его уже и к врачу водили. Там он выкрутился – медик как-никак.

Но это все дело десятое. Не важное.

Машка говорит, если не успеем до Нового года, противоречие, возникшее в результате всей этой чехарды с перемещениями и вытеснениями, породит системную ошибку, способную разорвать реальность в клочья.

Она вскинула голову и резко остановилась.

– Не может быть, – произнесла одними губами.

Старая черемуха у пруда зацвела. В декабре. У замерзшего пруда.

От ее корней через дорогу к многоэтажке змеилась черная трещина. Ольга моргнула. Многоэтажка раздвоилась – древние развалины, холм, поросший кустарником, черный снег вдруг повалил хлопьями.

Ольга протянула руку, поймала в ладонь, растерла пальцами – сажа.

– Началось! – Рванула что есть мочи к подъезду.

Дощатая дверь висела на одной петле. Ольга, не раздумывая, влетела в темный зев пещеры.

– Машка! – завопила истошно. Споткнулась, налетев на кого-то в темноте.

– Не ори, – услышала голос подруги.

Она стояла на площадке перед своей квартирой. Ольга с усилием протерла глаза:

– Там, на улице, аномалия, началось…

Машка кивнула, схватила ее за локоть и затащила в квартиру.

В коридоре Ольга, выхватив телефон, пыталась дозвониться до родителей, одновременно взахлеб рассказывая о разломе, черемухе, изменившемся подъезде… Маша слушала молча.

– Рано, – произнесла с сомнением. – Хотя что я понимаю… Проходи, успокойся, я тебе сейчас зеленого чая налью.

– Не могу дозвониться, и Сети нет! Проверь, как у тебя? – волновалась она.

– Позвони по городскому. – Маша кивком головы указала на аппарат.

Ольга схватила трубку, набрала номер.

– Короткие гудки. – Она отняла трубку от уха и дала послушать подруге. – А теперь совсем замолчал… Маш, что происходит?

Подруга вздохнула и позвала на кухню.

– У тебя есть новости? – спросила Ольга, обреченно усаживаясь у кухонного стола.

Маша поставила перед ней большую кружку с чаем. Над кружкой поднимались облачка пара, запахло мятой.

– Появилась одна идея… – произнесла подруга.

Договорить не успела – раздался звонок в дверь. Ольга дернулась: нервы не железные.

– Это Саша.

Ольга вышла в прихожую следом за подругой.

Вошел «Михаил» – без шапки, волосы мокрые, улыбается во весь рот. Ольгу покоробило. «Пользуется чужим телом – и так неаккуратно… простудит Мишке голову!»

– Что это? – Маша с удивлением рассматривала связку коробок в яркой упаковке.

Саша сиял:

– Посмотри, это для тебя!

Маша покачала головой:

– Подарки? Новый год только через три дня. Может, я потом распакую?

– Нет-нет, – заволновался Саша, – сейчас, пожалуйста! Это украшения на елку.

Маша улыбнулась:

– Хорошо, проходи, давай украсим.

Елка уже была куплена и ждала на балконе. Саша внес ее, принюхиваясь и прикрывая глаза от удовольствия. Его бледные щеки немного порозовели. У Ольги, наблюдавшей за ним, сжалось сердце.

– Что там на улице? – спросила она, помогая пристроить елку в крестовину.

– Там красиво, – мечтательно произнес Саша. – Снег идет вот такими хлопьями. – Он раскинул руки. – Я и забыл, как восхитительна может быть зима! Я все чувствую! – похвастал он, разглядывая Мишины руки.

Мария же развязывала ленты и открывала коробки с украшениями.

– Саша, сколько тут всего! – вырвалось у нее. – Это же дорого, где ты взял деньги?

– А, у Мишиных родителей, – отозвался он. – Нашел в тумбочке. Там еще осталось, им хватит.

– Ты с ума сошел! Это же воровство! – возмутилась Ольга.

Маша вдруг вскрикнула:

– Что это такое?!

Ольга резко повернула голову. Подруга держала в руках елочную гирлянду, состоящую из крошечных черепов-фонариков.

Саша обрадовался:

– Правда красиво? Они горят зеленым, так таинственно!

Ольга не выдержала и хохотнула:

– Что там вместо шариков, боюсь предположить…

Маша осторожно достала из коробки елочную игрушку – блестящий черный гробик на прищепке.

– Фирма веников не вяжет, – пробормотала она.

– Я думал, тебе понравится, – растерялся Саша. – Это же наша тема!

Ольга заглянула в другую коробку – там лежали серебристые скелетики.

– Саша, чеки магазина сохранил? – спросила.

– Да, должно быть, они в пакете.

– Отнеси все это обратно и сдай. Деньги положи на место, – строго приказала Маша.

Он стоял и расстроенно смотрел на коробки с гирляндами и игрушками:

– Тебе не понравилось, очень жаль…

Кажется, ей стало жаль бедолагу.

– Я бы с удовольствием выполнил твою просьбу, но, боюсь, не смогу.

– Тогда я сама отнесу, – буркнула Маша.

– Дело в том, что магазин… он… – Саша замялся. – Его больше нет. Я вышел, а он взорвался…

Ольга с Машей переглянулись.

– Это из-за него! – взвизгнула Ольга. – Он разгуливает по городу, а ему нельзя! И на кладбище, помнишь, как он разворотил все?! Пусть топает обратно в свой подвал! Там Смертные Врата!

Маша задумчиво постучала пальцами по коробке:

– Н-да…

– Я так и знала! – разбушевалась Ольга. – Мы сами выпустили этого монстра на улицы! Получите, распишитесь – он разрушает наш мир!

Саша испуганно попятился, ткнулся спиной в стену:

– Я не…

Маша резко вскочила на ноги:

– Ольга, не ори на него!

– Я не на него ору, а на тебя! Он уже несколько дней пользуется Мишкиным телом! Вырвался из подвала, шапку не носит, почти ничего не ест, не спит! Да еще и деньги ворует, на всякую ерунду тратит!

Она подступила вплотную к Саше и крикнула ему в лицо:

– Признавайся, ты хотел заполучить живое тело?! Хотел?! Только зачем оно тебе, раз ты всюду несешь разрушение и смерть?!

Маша с силой оттащила ее от испуганного Саши и силком усадила на диван:

– Ольга, прекрати, пожалуйста, он не виноват.

Ольга шумно вздохнула и вдруг расплакалась. Она ревела, размазывая слезы по лицу, и никак не могла успокоиться.

Маша сбегала на кухню, принесла два стакана воды. Сунула один Саше:

– Пей, у тебя может быть обезвоживание.

Он покорно начал пить, неумело, то и дело захлебываясь. Ольга выпила, стуча зубами о край, притихла.

– Мы разберемся, – тихо пообещала Маша.

Она вернулась к Саше и попросила:

– Ладно, давай помоги мне.

Саша поплелся за ней к антресолям. Ольга знала – там стоял здоровенный ящик со старыми новогодними игрушками. Зачем Маше понадобилось показывать их мертвецу?

Перебирая их – всех этих зайчиков и снеговиков, рыбок и мальчиков, шарики, и веретена, – Саша так радовался, будто давних друзей встретил.

– Любишь Новый год? – спросила Маша.

– Очень! – Глаза сияли, Ольге на минутку даже стало стыдно. – Я ведь умер как раз перед Новым годом. – Он погрустнел. – Не успел…

– И это для тебя так важно, – произнесла она чуть слышно. – Но момента своей смерти ты не помнишь. Значит… случайность или убийство.

– Я его не заметил. – Саша смущенно улыбнулся. – На вечеринку шел, у однокурсника родители уехали, отдельная квартира, готовились в складчину… Было темно, да еще завьюжило, он почему-то фары не включил… автобус.

У Ольги закружилась голова: «Какой ужас… бедный… а вдруг опять врет?»

Маша подошла к нему, положила ладони на голову. Он покорно склонился.

– Ты сказал правду. – Через несколько секунд она опустила руки.

– Ты что, и мысли читаешь? – прошипела Ольга.

– Только у мертвых, – ответила подруга.

Саша провозился с игрушками часа два, а потом вдруг уснул под елкой, свернувшись калачиком.

– Он уснул. – Ольга повернула голову и посмотрела на подругу. – Невероятно, он уснул?!

– Еще бы! Я накапала ему в чай бабушкиного снотворного. Риск, конечно, но что делать, – шепнула Маша, поглядывая на него. – Надо найти Михаила, срочно! У нас совсем не осталось времени.

Мишино тело медленно умирало, истаивало, отторгало чужую сущность.

И как теперь быть? Выгнать Сашу? Но куда? Найти и вернуть Мишу? Но где искать?

Внезапно Маша сорвалась с места, подскочила к спящему, опустилась на колени и, схватив его за запястья, замерла.

Ольга на цыпочках подошла ближе и заглянула подруге в лицо. Глаза закрыты… значит, погрузилась в Сашин сон.

Мишино тело наконец-то получило возможность отдохнуть.

Глава девятая. Иглы, топор и красное кимоно

– Смотри, как красиво! – Александр обернулся – и такой счастливой была его улыбка, и взгляд, такой по-детски восхищенный, что Маша сразу же отбросила сомнения и страхи.

– Маленькой елочке холодно зимой, из лесу елочку взяли мы домой, – пропел Саша.

Они стояла в новогоднем лесу: повсюду ели, густой зеленый лапник в ледяных искрах, гигантские сверкающие снежинищи там и сям медленно вращались, но не падали.

Саша бросил ее руку и с громким смехом побежал к алому блестящему шару.

– Невероятно! – Он попытался прикоснуться к шару, но тот уплыл в сторону, а на его место прискакал игрушечный конек из раскрашенного стекла.

– Мария, не бойся, я не монстр. Я знаю, как помочь…

– Саша, стой! – крикнула она и побежала за ним.

А он уже вскочил на конька, уже пришпорил, подгоняя. Полетел-поскакал, перебирая стеклянными копытами, игрушечный конь. С ветки на ветку, все выше и выше, вглубь, в самую чащобу.

– Стой, Саша, это детский сон, превращенный в ловушку! – вопила она, продираясь сквозь бурелом. – Эх, где же мои помощники! Одной ни за что не догнать…

Еловый лапник сгустился, став непроходимой стеной. Маша навалилась всем телом, но колючая преграда пружинила, не поддаваясь.

– Ах так! – Она подняла руку и почувствовала идеальный обхват рукояти и тяжесть боевого меча.

– Раззудись, рука, развернись, плечо! – выкрикнула, размахнувшись.

Меч прошелся по колючей стене, оставляя светящийся след.

Еще раз!

Крест-накрест.

И выпад!

Меч пробил стену, порезы разошлись, еловые лапы раздвинулись, освобождая дорогу.

Она шагнула в проем, вспорхнули черные тени, отпрянули во тьму.

Маша, не удостоив их вниманием, шла вперед по широкому еловому мосту.

Внизу под ним клубилась сизая бездна, над головой смыкался аркой колючий лапник.

Вокруг нее быстро образовывался древесный кокон.

Ловушка!

– Ну уж нет! – Она усмехнулась и ткнула мечом наугад. Кокон дрогнул.

Удар! Еще удар!

Кокон лопнул и начал разваливаться, она потеряла опору под ногами и рухнула в бездну.

– Ко мнеее! – Ее крик заглох в тумане. Туман уплотнился и стал вязким, тягучим, она тонула в нем, распластавшись, как парашютист, но не было спасительного кольца, за которое можно дернуть – и…

– Ко мнееее!!!

Ее вздернуло, рвануло вверх и снова бросило вниз, но падение замедлилось, теперь она как будто парила над пропастью.

Маша, почуяв под собой опору, сделала несколько долгих вдохов-выдохов и слегка повернула голову.

Алое полотнище слегка волнилось под ней, но держало. Она мерно и плавно покачивалась, медленно опускаясь по спирали все ниже.

– Ко мне! – прошептала.

Полотнище, зацепившись за мертвые сухие ветви, удержалось. Маша, перекатившись со спины на четвереньки, ухватилась рукой за ближайшую ветку. По ущелью разнесся протяжный стон. Не реагируя, она спрыгнула на небольшой уступ – трухлявый древесный гриб. Осторожно потянула полотнище. И снова заскрипело, завыло.

– Давай же! – Маша дернула сильнее, черная ветка пропорола алую ткань, и та упала на девушку, покрыв ее плащом.

– Кимоно, ничего, миленькое, я тебя заштопаю. – Она быстро стянула ткань узлом и перекинула через плечо. – Куда теперь?

Раскинув руки, осторожно двинулась вокруг гигантского замшелого ствола, стараясь не соскользнуть с гриба.

Ее пальцы попали в пустоту. Прижимаясь к шершавой коре, Маша приблизилась – что здесь? Трещина? Дупло?

Заглянула.

Из древесного нутра раздавался далекий стук, будто дрова рубят.

– Гном! – громким шепотом позвала она. Звук оборвался.

Зашелестело.

Она услышала, как кто-то приближается изнутри ствола.

Из дупла показался длинный острый нос, покрытый серой шерстью.

– Дикобраз! Нашла, я нашла вас!

Вслед за носом показалась и морда, и острые копья черно-белых игл.

Маша обняла длинный нос и поцеловала друга в жесткую шерсть.

– Гном, выходи! Будем выбираться, друзья мои, теперь не страшно, правда? – спрашивала она, заглядывая в темень дупла, прорубленного верным помощником.

Вот и он выбрался наружу – кряжистый, потемневший.

– Потрепало вас, друзья мои. Переоценила я свои силы, отправила вас, считай, на верную гибель. Но вы не погибли, не сдались! – Она обняла гнома, прикоснулась щекой к его холодному литому колпаку.

– Как я рада! Господи, спасибо тебе, что сохранил их!

Расчувствовалась так, что даже хлюпнула носом.

– Так, что-то я совсем раскисла. А у нас еще уйма работы! Надо мир спасать, как обычно. А Волчок где?

Они не ответили.

Дикобраз присел, на спине его из игл образовалось подобие сиденья со спинкой, Маша привычно взобралась на него, гном пристроился рядом.

Дикобраз встал, раздулся – и прыгнул.

Глава десятая. Михаил

Полетело черное воронье, расплескалось черными ошметками по сизому небу. Хотя какое это небо – нахлобучка, крышка, плоская и скучная, как и все вокруг. В этом мире только один цвет – серый, как в старом телевизоре.

Михаил подождал, пока жутковатые растрепанные птицы отлетят подальше. Связываться не хотелось. Эти твари набрасывались стаей, сражаться с ними себе дороже – заклюют.

За придорожным валуном прятались заблудшие. Толку от них никакого, совсем истончились. Но все-таки не один.

Натолкнулся на них случайно, обрадовался – думал, выведут. Но они просто блуждали по бескрайнему полю и все болтали о проводнике: мол, вот-вот появится и подберет их.

Михаил знал только одного проводника – Машу. И он тоже надеялся, что она найдет его и вытащит. Но время шло, а Маши не было. И заблудшие постепенно теряли память, а вместе с ней и разум, и даже внешний облик их менялся на глазах.

Несколько раз они столкнулись с ловцами. Но Михаил отбился от них. Честно говоря, не очень понял, как ему удалось.

Первый раз схватил камень с земли и заорал: «Не подходи – убью!» Черное змеиное тело метнулось было к одному из несчастных, но Михаил оказался быстрее, размозжил змеюке голову. Ловцы убрались мгновенно, свернулись в клубок и укатились.

Второй раз ему повезло меньше: ловцы успели схватить двоих. Миша бросился, они исчезли, утащив с собой жертвы.

– Мне бы оружие! – пытался разговорить он своих товарищей по несчастью.

Они непонимающе качали головами.

Теперь ему не до оружия. Силы уходят стремительно. Он изможден и подавлен. Но ему удалось набрести на дорогу. Маша говорила, что такие дороги ведут к Границе. А если так, то он сможет проводить своих подопечных и сдать их стражам. Может быть, те помогут вернуться…

Он посмотрел на валун и махнул рукой:

– Идем!

Из-за камня показались пятеро – прозрачные, ни пола, ни возраста не разобрать. Ведь он знал их когда-то… Давно?

Он вывел души на дорогу. Но куда идти? В какую сторону?

– Туда! – указал направление наобум, решив, что все дороги ведут к Границе – а куда же еще?

Он побрел по серому растрескавшемуся шоссе, то и дело оборачиваясь и поджидая отставших.

Они отставали, просто истаивали, растворялись в неподвижном воздухе.

Вот и его покинули силы, и он опустился на колени.

– Мишка! – услышал, проваливаясь в бессознательное.

Его тащили из небытия за волосы, били по лицу наотмашь, орали беззвучно.

Вот трясина, алчно хлюпнув, выпустила его.

Он жадно схватил ртом воздух и открыл глаза.

– Мишка! – Ольга замахнулась, но он поднял руку, закрываясь от удара. – Ты вернулся?! Это ведь ты?!

– Я… – Он лежал на полу под елкой. Маша и Ольга сидели рядом. Ольга опять разревелась, размазывая остатки туши.

Маша устало улыбалась.

– Получилось, – произнесла она.

* * *

Михаил сидел на полу и с жадностью поглощал овсянку прямо из кастрюльки.

– Сейчас я тебе еще бутербродов сделаю, – озабоченно глядя на него, сказала Маша.

Ольга всполошилась:

– Погоди, он несколько дней ничего не ел, может стать плохо. Начинать есть надо потихоньку, так врачи говорят.

– Но он же не голодал, мы кормили его, хотя бы раз в день он ел.

Михаил выскреб кастрюльку, облизал ложку и вздохнул.

– Может, чаю ему налить?

– Не отказался бы, – Миша улыбнулся.

От этой его улыбки Ольге стало легче, напряжение последних дней немного отпустило.

– Сидите, ребята, я принесу. – Она ушла на кухню, включила чайник. Открыла холодильник – и чуть не упала. Оттуда вместе с порывом влажного жаркого ветра вырвалась стая мелких бабочек, их крылышки защекотали лицо, мгновенно покрывшееся испариной. Ольга резко хлопнула дверцей.

– Значит, не пронесло, – пробормотала. Но друзей решила не пугать. Они и так натерпелись. – Пока ограничимся чаем с сахаром.

Михаил сидел в кресле и с удивлением рассматривал елочные украшения Александра.

Чай он пил рассеянно, словно забыл о голоде и жажде, мучивших его тело в то время, как им управлял мертвец.

– Странный вкус. – Он повертел в пальцах игрушечный гроб. – Наш санитар не совсем адекватен, сдается мне.

– Еще бы он был адекватен! – подхватила Маша. – Пятьдесят лет человек был мертв, его душа находилась там, где ей и положено быть, – и вдруг происходит весь этот бардак с возвращением, помещением в труп, потом перемещением в тело живущего… У кого угодно крыша поедет. Между прочим, он сейчас на елке, да-да, и у меня такое ощущение, что там, в его сне, собраны все елки мира – от самых первых, давно сгнивших, до самых новых, еще не срубленных.

– И что он там делает? – спросила Ольга.

– Сейчас его охраняют мои помощники.

Ольга с удивлением посмотрела на подругу:

– Не может быть! Ты нашла их? Но как?

– Не знаю, интуиция, наверное, или везение. – Она задумалась на минуту и продолжила: – У меня появилось смутное понимание. Они – это мое второе «я», то, что существует там, как я – здесь. Когда ловцы заманивали меня, они прежде разорвали эту нашу связь. Нейтрализовали Японку, Дикобраза и Гнома. Без них в Междумирье я как без глаз и ушей. Но ловцам не удалось уничтожить помощников, они нашли укромное место и спрятались в самой сердцевине ловушки. Там я и нашла их. Сначала я чуть не упустила нашего мертвеца, но именно благодаря ему я проникла в ловушку и отыскала помощников. Дальше все просто – они вытащили меня из кокона мертвеца и отыскали Мишу.

– И очень вовремя, – поддержал тот. – Честно говоря, не понимаю, как я выжил.

Ольга слушала их и думала о цепочке страшных и необъяснимых событий, участниками которых они все оказались. Неужели и теперь друзья считают санитара невинной овечкой? Жертвой обстоятельств?

– Маш, у тебя в холодильнике живут бабочки, – сообщила она.

Но подруга ничуть не удивилась:

– Бабочки? Ерунда. Прошлый раз я столкнулась с бегемотом.

– Это все, конечно, очень здорово, но ты говорила о парадоксе, аномалии, апокалипсисе. Вот только сегодня утром убеждала, что надо срочно вернуть всех на свои места, иначе нашему миру конец. И вот ты вернула Мишу, но ничего не изменилось – значит, ничего нельзя вернуть? Мир разрушится?

Маша вздохнула:

– Оль, я не самая умная и всезнающая.

Миша выбрался из кресла и подошел к окну.

– Эй-эй, девчонки, смотрите! – крикнул, да так громко, что подруги мгновенно оказались рядом.

Ольга тихо ахнула. За окном до самого горизонта катились седые валы; волны, сердито ревя и пенясь, бросались на скальное подножие башни, шипя отступали и снова набрасывались.

– Ой, мамочки, где мы? Мы же не могли оказаться в Междумирье?

Маша застонала:

– Это не мы в Междумирье, это оно проникло в наш мир! Если не остановить, начнется хаос, все распадется на фрагменты, смешается и превратится в ничто!

– Подожди, как же так? А где наши родители? Друзья? Ты же не хочешь сказать, что они тоже превратились во фрагменты?

– Ольга, прекрати истерить! – Машка вмиг из подруги превратилась в сурового проводника.

– Но что нам делать? – Ольга с ужасом смотрела то на нее, то на Михаила.

– У нас есть только один выход и, возможно, один шанс. В таком бардаке легче пробраться к Смертным Вратам – если, конечно, они еще не рухнули.

– Но как мы пойдем? Ты уверена, что сможешь найти дорогу?

Глава одиннадцатая. Сон мертвеца

Маша схватила друзей за руки, закрыла глаза. Ольга тоже зажмурилась. Они стояли так несколько минут – не шевелясь, молча. Ждали.

Но ничего не произошло.

Ольга почувствовала, как Маша отпустила ее запястье:

– Не выходит?

– Надо убираться отсюда, – вместо ответа приказала подруга.

– Но как? Куда?

– Я проверю, есть ли здесь лестница, – сказал Михаил и направился в прихожую.

– Ребята, открывайте двери и смотрите, что за ними, – распорядилась Маша и первая бросилась к спальне родителей.

– Здесь ничего, кирпичная стена!

Ольга распахнула дверь платяного шкафа – пахнуло сырым холодом, темная пещера уходила куда-то вглубь.

– У меня пещера или тоннель, не пойму, – крикнула она.

– Смотри еще! – донеслось из недр квартиры.

Ольга лихорадочно рванула дверь кладовки – оттуда вывалился здоровенный ящик, чуть не придавил, успела отпрыгнуть. Из-за ящика показалась веревочная лестница. Ольга заглянула, запрокинув голову: лестница уходила куда-то ввысь и терялась в темноте.

– Оль! – услышала она.

В комнату вбежали друзья.

– Мы заперты, – сообщила Маша. – У тебя что?

Ольга кивнула в сторону кладовки:

– Там веревочная лестница.

Михаил заглянул:

– Каменный колодец.

– Все меняется стремительно, надо успеть перейти, как только откроется, – пробормотала Маша.

Ольга недоверчиво заглянула в кладовку. И увидела внизу каменную винтовую лестницу. По ней поднималась вереница людей, впередиидущие подняли головы, Ольга увидела безжизненные лица с пустыми глазницами; мертвецы столпились, мешая друг другу, случился затор. Они полезли один на другого – тела поднимались волнами снизу, погребая под собой первых, внизу быстро образовалась шевелящаяся масса: головы, руки, конечности – все переплелось и постепенно заполняло собой шахту.

Ольга, охваченная ужасом, резко захлопнула дверь и привалилась к ней спиной.

– Что там? – Маша стояла у шкафа, разглядывая древнюю каменную кладку.

– Мертвецы! – выдохнула Ольга. – Их там тысячи!

– Очень жаль, но сейчас не до них, – процедила Маша. – Бежим!

– Куда?!

– В холодильник, к бегемоту и бабочкам.

Ольга рванула первой, за ней Михаил вытолкал Машу. В гостиной, превратившейся в замшелую залу с погасшим камином, Ольга остановилась:

– Ребята, елка! Она не исчезла!

Пол под ее ногами накренился, она, не удержавшись, шлепнулась на задницу и заскользила вниз, угол наклона все увеличивался, она пыталась притормозить, хваталась руками за шершавые каменные плиты – но тщетно.

– Машааа! Я падаюуууу!

Кто-то схватил ее за шиворот, и они покатились вместе. Ольга вопила, срывая горло.

Мимо с грохотом прокатился и ухнул в бездну черный лакированный гроб на колесиках.

Застучали костями скелеты, рассыпаясь в прах, поплыли огоньки сотен свечей, Ольгу окутал запах ладана, чуть приправленный тленом и мокрыми еловыми опилками…

Ее изрядно тряхнуло, подбросило и приложило – не очень больно, зато колко.

– Все живы? – спросила Маша.

– Все. – Михаил подал руку Ольге, она поморщилась, но встала на ноги.

– Как же я сразу не догадалась? – произнесла Маша. – Александр поставил якорь. Считайте, он сильно облегчил нам жизнь.

– Дальше некуда, – всхлипнула Ольга. Шевелящееся месиво из мертвых человеческих тел не выходило у нее из головы. – Никогда не думала, что переживу апокалипсис.

– Пока якорь держит миры, ничего страшного не случится.

Ольга смотрела на подругу, не понимая.

– Елка, – подсказала Маша.

– Маша, – застонала Ольга, – какая елка, какой якорь?! Что нам теперь делать? Мы теперь кто?

– Мы – это мы, – довольно резко ответила Маша. – И мы еще живы, а раз так, надо продолжать бороться.

У Ольги от ужаса подкашивались колени, в голове плыл туман. «Все кончено, – нашептывали в оба уха разные голоса, – смирись, пора умирать…»

– Кыш! – Она слабо отмахнулась, голоса притихли, но почти сразу же облепили, зажужжали надоедливыми мухами.

– Надо идти, – приказала Маша.

Михаил подтолкнул Ольгу вперед, а сам пошел замыкающим.

Ольга, хоть и ревела беспрестанно, все же поглядывала под ноги. Маша вела их по густому ельнику – то ли наугад, то ли ей чутье подсказывало. Она раздвигала ветви, продиралась сквозь еловый подлесок, ныряла под почерневшие от старости лапищи.

Ольга не могла бы сказать, как долго они шли. От усталости даже ее отчаяние отступило.

Они выбрались из чащи и стояли над пропастью, внизу клубился сизый туман…

– Ко мнеее! – протяжно крикнула Маша. Но голос ее был мгновенно заглушен.

Сколько ни вслушивалась Ольга в вязкую тишину – ни эха, ни звука.

– Сюда, – позвала Маша и указала на подвесной мост через пропасть. Как же это Ольга его сразу не заметила?

Ступать на шаткую, сплетенную их еловых веток конструкцию было боязно. И снова Маша пошла первой, Ольга посередине, Миша за ней.

Мост мерно раскачивался, внизу клубилось нечто густое и вязкое. Ольга зажмурилась. Уговаривала себя: «Без паники, только без паники…»

Маша остановилась, Ольга ткнулась ей в спину.

Им преградили дорогу.

Ольга вытянула шею, разглядывая. Перед Машей стояли двое – мужчина и женщина, пожилые, он в темном костюме, с галстуком, она в неярком закрытом платье. Очень похожи на тех, что на старом фото.

– Мария, мы родители Александра, – представился мужчина, вежливо улыбаясь. – Мы вам очень признательны за спасение нашего сына. Хотели лично выразить…

– Теперь мы вместе, – подхватила женщина, – у нас все хорошо, так что вам незачем утруждать себя.

– Я что-то не вижу его самого? – ответила Маша.

– Он передает вам привет, – сказала женщина, – и просит не беспокоить, после всего пережитого ему надо прийти в себя… может, в другое время, чуть попозже он захочет с вами увидеться, поболтать…

Ольга чуть не задохнулась от возмущения:

– Ничего себе! Маш, да ведь это санитар апокалипсис устроил! Ваш сынок, между прочим! Да! – выкрикнула она. – Если бы я знала, ни за что не стала бы связываться с ним!

– Оль, помолчи, – перебила ее подруга. – А вы! Убирайтесь! Ну! – Она выставила вперед руки. Парочка попятилась. Зашипели, превращаясь в смоляные кляксы, чавкнули, слились и бросились на друзей. Ольга присела, прикрыв голову руками.

Вспышка! Она едва успела зажмуриться.

Под веками вспыхнули цветные пятна.

Она подождала несколько секунд и осторожно приоткрыла один глаз.

От парочки на мосту мало что осталось – в неподвижном воздухе медленно кружили хлопья сажи.

– Кто это был? – спросил Михаил.

– Ловцы, разве не видишь, – устало ответила Маша. – Идем, нам нельзя останавливаться.

Ольга распрямилась, ее знобило, зубы стучали.

– Куда мы идем и зачем? Ведь все бессмысленно, мы никого не спасем, слишком поздно.

– Миш, возьми ее за руку, пожалуйста, и не отпускай. – Подруга даже не посмотрела в ее сторону.

– Пойдем, нельзя сдаваться, – попросил Михаил. Он крепко обхватил ее локоть и слегка подтолкнул. – Шагай, стисни зубы и иди.

Она подчинилась: какая теперь разница – будет идти, пока держат ноги, а потом просто упадет, и для нее все закончится, или не закончится, а значит, она будет идти вечно, тупо и упорно – идти.

Перед глазами маячила Машина спина. Конечно, она проводник. Она одна знает, куда идти.

Знает ли?

Она была проводником в прошлой жизни, а теперь все изменилось, жизнь и смерть смешались. И скоро хаос поглотит осколки миропорядка.

Проклятый санитар!

Внезапно она уткнулась в спину подруги. «Футболка? Почему Машка в домашней одежде? По Междумирью она путешествовала в таком удобном костюме из материала, похожего на тонкую замшу или лайку…»

Она подняла голову.

– Пришли, – сказала Маша.

Ольга выглянула из-за ее плеча.

Там была комната, обычная человеческая комната с елкой в правом углу у окна. Под елкой сидел мальчик лет четырех, с белым чубчиком, вихром на макушке, в синей пижаме с корабликами.

Мальчик играл – усаживал на резинового дикобраза куколку в красном кимоно и игрушечного гномика.

Ольга ахнула, зажав рот ладонью.

– Саша, – позвала подруга.

Мальчик поднял голову и улыбнулся:

– Я знал, что ты придешь. Давай играть!

– Давай, – согласилась Маша. – Смотри-ка, что я умею, – И позвала негромко: «Ко мне!»

Резиновый дикобраз шевельнулся и начал расти, вскоре заполнив все свободное пространство. На спине его длинные иглы сложились, образовав сиденье со спинкой. Маленькая японка в красном кимоно и гном тоже подросли и ожили.

Маша подошла к восторженному мальчику и протянула руку:

– Поедем со мной.

Он недоверчиво спрятал руки за спину:

– А куда?

– Спасать мир.

– От плохих и злых?

– Да…

– Я их боюсь, – шепотом признался он.

– Не бойся, ты же со мной. Смотри-ка, и Миша с нами, а он знаешь какой сильный и храбрый!

Михаил присел перед малышом на корточки.

– Ты молодец, – сказал он, – ты большой молодец, Саша! – И посадил его на сиденье. – Я поеду с вами. – Он посмотрел Маше в глаза. – Одна не справишься.

– А кто будет держать якорь? – спросила она.

Михаил повернулся к Ольге. Теперь они оба смотрели на нее.

– Я? Но что я могу? Как? – Она тряхнула головой. – Объясните!

– Карауль елку, пока ты здесь, все должно оставаться неизменным.

– Значит, елка – якорь? – переспросила Ольга.

– Судя по всему, единственный, – подтвердила Маша. – Нам пора, Оль, прости, если что. Японка и Гном останутся с тобой.

Дикобраз пошевелился и осторожно направился к слишком маленькому для него проходу.

Проем увеличился мгновенно и проглотил колючего скакуна вместе с седоками.

Дверь захлопнулась, отрезав Ольгу и ее помощников от того, что происходило вовне.

– Это все? – произнесла Ольга. – А как же остальные? Миллиарды людей! Что с ними? Они вообще существовали?

Она достала из кармана джинсов телефон. Черный мертвый экран. Вещи перестали иметь значение, как и люди.

Японка и Гном встали у елки и замерли. Выполняют приказ. И она, Ольга, – такая же служебная фигура, ее на самом деле тоже нет, это все сон маленькой девочки в предновогонюю ночь.

– Мамочка! – крикнула она в пустоту.

– Не бойся. – Японка взяла ее за руку.

Ольга вздрогнула, с трудом сдерживаясь, чтоб не выдернуть.

– Песенку знаешь? – спросила Японка.

Ольга посмотрела на нее непонимающе:

– Какую песенку?

– Про елочку.

– Ты шутишь?

– Ничуть. Мы держим якорь, забыла? Страж связал детский сон и явь, возможно, это единственная, последняя нитка, не позволяющая миру рухнуть в тартарары.

Ольга проглотила горький комок, застрявший в горле.

– Маленькой елочке холодно зимой? Пойдет? – спросила шепотом.

Японка важно кивнула и протянула руку Гному…

Глава двенадцатая. Край потерянных душ

Дикобраз плыл среди осколков и отражений. Маша и Михаил сидели бок о бок на сиденье. На их коленях лежал полупрозрачный бледный Александр – то, что от него осталось.

– Боюсь, Границы больше не существует, – говорила Маша. – Совсем недавно я думала, что должна умереть для того, чтоб достигнуть Смертных Врат. Но где теперь Врата? Или, точнее, что теперь Врата? Саша отдал последние силы, но бросил якорь. Связал миры с помощью новогодней елки и детских снов. Мы все еще существуем благодаря сну четырехлетнего ребенка. Но как воспользоваться этой отсрочкой?

Михаил смотрел на неподвижного санитара и молчал.

– Послушай, твой дикобраз – он ведь несет нас куда-то?

– Он пытается отыскать хоть какие-то признаки Междумирья.

– А больница? Из больницы был вход в Междумирье! И помнишь, Саша говорил о том, что он привязан к Вратам, а значит, они были как раз в больничном подвале – ну не сами они, а вход, или как его там. Надо попробывать разбудить Сашу.

Маша попыталась взять санитара за руки, но они выскальзывали, почти бесплотные. Тогда она склонилась к его лицу – почти прозрачному, как изо льда:

– Саша, очнись! Нам нужна твоя помощь!

Санитар не подавал признаков жизни.

От него мало что осталось – мерцающий контур, еле угадываемые черты, изможденное лицо…

– Надо поделиться, поддержать его – но как?

– Призраки питаются кровью? – спросил Миша. – Я готов дать свою.

– Твоя не поможет. – Маша поднесла запястье ко рту и прикусила кожу. Почти мгновенно проступила маленькая капелька крови. Окружающий хаос заволновался, всхлипнул, заурчал утробно.

Капля набухла и оторвалась, вспенилась, распустилась алым цветком, упав на лоб призраку. Побежали от нее красные ниточки капилляров, Сашино лицо стало проявляться, дрогнули веки, шевельнулись губы.

Он открыл глаза:

– Мария!

– Александр, мы в хаосе, не можем пробиться к Смертным Вратам, мир гибнет, нам нужна твоя помощь!

– Ты нашла меня! – выдохнул он. – Выход в подвале. И не давай мне крови, не позволяй воплощаться!

Ее запястье. Они уставились на него втроем. Черная змейка обвила его, присосавшись. Тело ее пульсировало с каждым глотком.

– Хаос пьет тебя, Мария, – прошептал призрак. – Я по-прежнему привязан к подвалу, и твой помощник принесет нас туда, к точке невозврата.

Змея раздулась и лопнула, оросив хаос кровавыми брызгами. Взвились темные смерчи, взбугрились гнилые болота, вспенились, перемешивая и перемалывая, растирая в пыль, разметая на атомы, превращая в ничто.

Несся гигантский дикобраз в кровавом облаке, буравил останки пространства-времени, сшивая крупными стежками Междумирье.

– Маленькой елочке холодно зимой, из лесу елочку взяли мы домой…

Трое – две девочки и мальчик, взявшись за руки, водили хоровод вокруг новогодней елки.

Гирлянда из мелких черепов, блестящие гробики и игрушечные скелетики украшали деревце.

– Сколько на елочке шариков цветных…

– Розовых пряников, шишек золотых…

Они знали, что останавливаться нельзя.

– Мы уже были здесь. – Михаил оглянулся. Дикобраз пробирался по болоту по брюхо в коричневой жиже. – В тот день, когда произошел обмен.

– Нет, мы были не здесь, это край потерянных душ, я узнаю его!

– Хороший знак – хоть что-то осталось неизменным…

Они переглянулись.

– Больничный подвал? – переспросил Михаил.

Маша чуть заметно кивнула.

– Куда теперь?

– Он приведет…

Не успела договорить, как болото вздыбилось и поднялось стеной, истекая вонючей жижей.

Дикобраз грузно отпрыгнул и погрузился в болото по самую морду.

– Путь окончен, – шлепая гигантскими губами, заявила восставшая жижа. – Давай сюда эту жалкую душонку. – Губы свернулись трубочкой, причмокнули и потянулись к Саше.

Михаил столкнул санитара с сиденья и упал сверху. Маша вскочила и выставила руки ладонями вперед:

– Поперхнешься!

– Глупая девчонка! – прошмякали губы. – Угомонись! Твоя миссия выполнена, отдай санитара, он мой. Ты победила, ага?

Маша собиралась с силами, а их оставалось совсем немного – не сдюжить с эдакой мощью.

– Не тужься, тебе меня не одолеть, только зря потратишься, у тебя силенок-то не осталось. Говорю, давай разойдемся миром, и каждый останется при своих. Я заберу себе своего ловца, ты вернешься домой – и все будет как раньше…

Маша закрыла глаза, зловоние, казалось, разъедало душу.

– Зачем тебе этот предатель? – насмехались, чавкая, губищи. – От кого ты его спасаешь? Жизнью рискуешь? А зачем?

– Машка, не слушай его! Шарахни! – крикнул Михаил.

И она шарахнула! Собрала остатки, соскребла все, до самого донышка, вложила всю свою силу, всю себя – выплеснула на восставшее адово месиво, сама ослепла – так полыхнуло.

Она ослепла. Брела наугад.

– Машка, держись, – умолял Михаил и тащил ее за руку.

– Где Саша?

– Я несу его.

– А где мы?

– Не знаю, глаза слепит. Ты так мощно ударила, что все болото выжгло. Дикобраз рванул вперед, я не удержался и выпал. Дальше не помню. Нашел тебя и Сашку на ощупь.

– Миш, куда мы идем? – У нее запеклись губы, нестерпимо жгло горло, и вместо слепящего света – непроглядная тьма.

Он запыхался, она чувствовала, как бьется пульс в его запястье, она слышала удары его сердца.

Она потеряла помощников. Это могло случиться, только если… их отрезали от нее или она умерла.

Отрезали – или умерла?

– Миша, кажется, мы пересекли Границу, – пробормотала она и осела, ноги не держали.

Она медленно опускалась в вязкую теплоту. Так спокойно. И тихо. Не надо никуда бежать.

Голова – ах, как свободно и пусто! Она бежала по огромному белостенному залу и хохотала от легкости и бездумья.

Свобода!

Я свободна!

Ее смех рассыпчатым эхом отражался от стен.

Как гулко и пусто – подумалось вдруг. И эта мысль напугала ее.

Что-то звякнуло у ног. Она взглянула и увидела тонкую цепь, браслет на запястье.

– Это тюрьма?! – Вторая мысль напугала еще сильнее.

– Маша…

У ее ног сидел какой-то парень – как показалось, смутно знакомый. Цепочка тянулась к его руке.

Нет, это его пальцы сомкнулись на ее кисти.

– Где мы, Маша?

– Это Врата, – ответила она, удивляясь: откуда ей знать?

– Смертные Врата? – Парень вздохнул и прилег на белоснежный пол. – Маша, ты помнишь меня? Я Михаил.

Да-да, конечно! Она узнала его! Этот тот мальчишка, которого она однажды встретила в метро…

Метро?

Это подземелье, где ходят поезда…

И там был подселенец!

Он, черная дрянь, захватил парня и толкнул на рельсы. Но она успела!

– Миш, – позвала она и села на пол рядом. Он все еще держал ее за руку.

– Граница уничтожает нас… – шептала она, – но мы добрались, мы смогли, слышишь?

Маленькому Саше снился новогодний сон:

– Бусы повесили, встали в хоровод, весело, весело, встретим Новый год…

Оленька-снежинка, девочка-японка в красном платьице и мальчик-гномик в смешном колпачке водили хоровод, не разрывая рук. У елки сидели серый щенок и ежик.

Ольга, раскинув руки, стояла у елки-якоря в Машиной квартире. Одетая белой вьюгой, одна против наступающего хаоса. Она видела детский сон мертвого санитара.

Девушка в белой-белой вьюге, раскинув руки, пела песню как заклинание:

* * *

Вдруг кто-то сильный подхватил Машу, встряхнул, сбрасывая сонливость.

Их закрутило, понесло в ледяном колком вихре. Искринки мельтешили в глазах.

Они вцепились друг в друга – не разорвать.

Завертело в бешеном танце потусторонней вьюги.

И затихло, так же внезапно, как налетело.

Маша очнулась.

Пронзительное небо, мягкая трава. Рядом Мишка. Их руки накрепко сплелись, вот так хватка!

Шершавый язык прошелся по щеке.

– Волчок, откуда ты? – Она потрепала седого волчищу по жесткой шерсти.

Их выбросило в Междумирье, на луг, к деревянному мостку через ручей, это ее место, отсюда начинаются все дороги. Один шаг – и она во сне. Дома.

Михаил открыл глаза.

– Мы живы? – удивился. – Я помню этот сон…

– Он у нас общий, – отозвалась Маша.

Волк лег у нее в ногах.

– Смотри, – сказала она.

Михаил обернулся. За мостом стоит кто-то высокий, в облаке света не разобрать, больно глазам.

Маша попыталась рассмотреть его:

– Кто ты?

– Это я… – донеслось с той стороны.

– Саша?

– Да…

* * *

Ольга открыла глаза.

«Где это я?.. Надо же было уснуть на полу, да еще под елкой!» Приподнялась на локте, что-то кольнуло в бок. Пошарила – пластмассовая кукла в красном кимоно. Что-то смутно знакомое…

Рядом валялась керамическая фигурка гнома. А это откуда?

– Маш? – позвала она, оглядываясь.

Дверь в соседнюю комнату отворилась, и оттуда хлынул пронзительный свет.

Ольга зажмурилась, выступили слезы.

– Оля, мы здесь! – услышала она. – Мы возвращаемся!

Вместо эпилога

– Какое сегодня число? – Ольга не первый раз задавала этот вопрос, и Маша терпеливо объясняла ей:

– Двадцать восьмое декабря.

– Невозможно, двадцать восьмое было вчера.

– Оля, мы вернулись на сутки назад, иначе не получилось бы остановить хаос.

– Как это – мы вернулись? Мы теперь умеем путешествовать во времени?

– Не уверена. – Маша развязала упаковку с гирляндой. – Думаю, это одноразовая акция. Поощрительный бонус. Кто-то очень могущественный дал еще один шанс.

– Допустим. – Ольга не сдавалась. – Только объясни, откуда у тебя эти дурацкие елочные игрушки? Их ведь не должно быть, так? Раз мы вернулись во времени.

– А по-моему, очень прикольные зеленые черепушки, – рассмеялся Михаил.

– Видеть их не могу! – Ольга убрала руки за спину и отошла от елки.

– Мы их купили, – как ни в чем не бывало ответила Машка. – В память об Александре.

– Ага, понятно, – накалялась Ольга. – И чтоб окончательно закрепить этот Новый год в памяти, вместо Деда Мороза и Снегурочки – японская кукла и ободранный гном.

– Ни у кого таких нет. – Маша прижала к себе маленькую японку в красном кимоно.

В комнату вошел толстолапый неуклюжий щенок, смешно зевнул и улегся под елкой.

– Откуда у тебя щенок? – спросила Ольга.

– Это Мишин. – Подруга установила под елкой куклу и гнома.

Ольга посмотрела на парня:

– Твой?

Михаил погладил лобастую голову щенка:

– Сам не ожидал. Родители на Новый год подарили. Говорят, собака вылечит меня от бледной немочи.

– Как ты его назвал? – спросила Маша.

– Бобик-Мухтар.

– Кто бы сомневался, – буркнула Ольга. – Ежа только потеряли.

Маша достала из коробки резинового ежика-пищалку:

– Вот, – и улыбнулась.

Телефон разразился знакомой мелодией. Ольга шумно вздохнула:

– Пропустила из-за вас все репетиции! Петька на меня обиделся. – Она нажала «ответить» и, прижав трубку к уху, убежала на кухню: – Привет… да я у Машки, елку наряжаем… красота необыкновенная: гробики, скелетики и черепушки…

– Крутейший будет Новый год, я чую, – развеселился Петя. – Я зайду?

– Конечно, жду.

Она нажала «отбой», чмокнула телефон и вернулась в комнату.

– Помирились? – спросила Маша.

– Ну, не знаю… – Ольге вдруг понравилось чувствовать себя невинной жертвой.

– Скажи, что у тебя была уважительная причина, – предложила Маша.

– Да-да, извини меня, Петечка, я мир спасала, – сама себя передразнила Ольга.

– И спасла! – Маша аккуратно прицепила на елочную лапу блестящий черный гробик.