Офицер — это профессиональный военный. Служба в армии для него — постоянное занятие, поэтому офицерство как социально–профессиональный слой появляется не раньше, чем возникают постоянные военные формирования с устойчивой внутренней организацией.

Там, где такие формирования существовали, существовали и профессиональные командиры. В частности, в древнеримских легионах офицерский состав был представлен центурионами, которые с V–IV вв. до н. э. определяли организационный стержень армии (тогда как высший командный состав — трибуны избирались на время войны). Позже, в I в. н. э., по мере усложнения организации армии трибуны (по 6 человек в легионе) превратились в старший командный состав, а высший составили легаты — помощники полководца, назначавшиеся сенатом. Центурионы (командовавшие центурией — подразделением численностью 100 человек) составляли весь остальной командный состав: командир первой центурии командовал и манипулой (состоящей из двух центурий), а когортой (состоящей из трех манипул) командовал центурион центурии триариев (самых старших воинов). Различаясь по значению, центурионы, однако, не различались по формальным чинам. Позже легионом (6–7 тыс. человек) командовал префект, когортами — трибуны, а за центурионами были оставлены более мелкие подразделения{37}.

Социально–профессиональное положение римских центурионов и (позднее) трибунов в принципе не отличалось от положения офицеров регулярной армии, хотя чиновно–ранговая система и прочие атрибуты офицерской системы еще отсутствовали.

В средневековой Европе офицерам, как таковым, практически не было места. Ни рыцарь, выступающий в поход в сопровождении нескольких слуг и оруженосцев, ни более крупный сеньор, созывающий под свое знамя вассалов–рыцарей, не могли претендовать на эту роль, поскольку не были командирами определенных структурных единиц постоянной армии, а только более или менее значимыми членами собиравшегося на период войны рыцарского ополчения, которое тогда и заменяло собой армию.

Положение стало меняться примерно с середины XV в., когда в европейских странах началось формирование постоянной армии. Во Франции начало ей было положено ордонансами 1445 г., согласно которым набор солдат превращался в государственную монополию, л офицеров мог назначать только король. Было сформировано 15 так называемых ордонансовых рот, состоящих из рыцарских «копий». В состав «копья» входили рыцарь, пехотинец, паж и конные стрелки. Таким образом происходило как бы врастание рыцарской организации войска в структуру постоянной армии (рыцарь не был, впрочем, командиром «копья», а только главным бойцом его: при боевом построении роты рыцари образовывали первую шеренгу). Офицеры рот, как и солдаты, получали жалованье от короля, в ротах устанавливалась строгая дисциплина, регламентировались отпуска, снабжение и т. д. Чуть позже такие же роты были введены в независимом тогда герцогстве Бургундском.

К началу XVI в. во всей Европе, особенно в Германии, практика комплектования постоянных армий, содержавшихся государством, была распространена очень широко и проводилась по сложившейся системе. Военачальнику выдавался патент на право набора войск установленной численности и определенная сумма денег. Он приглашал известных ему военных специалистов в качестве полковников, которые подбирали себе капитанов, формировавших роты. Капитаны имели заместителей — лейтенантов, и, кроме того, в каждой роте имелся прапорщик, носивший ротное знамя, и фельдфебель–распорядитель. Армия состояла, таким образом, из полков и рот (от 10 до 30 на полк){38}. С этого времени и появляется офицерский корпус как социально–профессиональная группа.

По мере того как постоянная армия заменяла собой рыцарское ополчение, ее ряды вес в большей степени начинают пополняться дворянами–рыцарями, для которых военное дело было естественным сословным призванием. В конце XV — начале XVI в. наряду с обычной службой в рыцарском ополчении дворяне начинают поступать в постоянную армию, образуя в ней кавалерийские подразделения различных видов. Они поступали на службу с 17–летнего возраста и проходили 4 этапа военной службы длительностью 2–3 года каждый{39}. Дворяне могли наниматься вместе со слугами по особым вербовочным грамотам и имели особую систему подчиненности.

Естественно, что и офицерский корпус армий нового типа формировался из той же дворянско–рыцарской среды. Так было во всех сгранах, где осуществлялся переход от ополчений или дружин, состоящих из представителей привилегированного сословия профессиональных воинов — «единоборцев», к постоянной армии. Представителями этого сословия закономерно стали комплектоваться и часть рядового и, конечно, командный состав ее. В Японии, например, при переходе во второй половине XIX в. к регулярной армии офицерство монопольно комплектовалось из самурайской среды (самураи — военное сословие, сопоставимое с европейским рыцарством), которая полностью сохранила свои традиции, воспроизводившиеся теперь в новых условиях{40}. Рыцарство, таким образом, как бы преобразовалось в офицерство, унаследовавшее рыцарские воинские традиции и психологию. И если офицерство явилось как бы отрицанием рыцарства в организационном плане, то в плане социальном, психологическом и идейном оно выступило его прямым и непосредственным наследником, продолжателем.

По иному и быть не могло. В традиционной европейской (впрочем, не только европейской) системе представлений понятие благородства было неразрывно связано именно и почти исключительно с вооруженными силами, армией. Высшее сословие этих стран — дворянство с самого начала формировалось как военное сословие. Изначально оно было сословием людей, несущих военную службу, и довольно долго было связано исключительно с ней. Лишь к XVIII в. по мере формирования сравнительно развитого государственного аппарата дворянство стало пониматься как служилое сословие вообще. Но и потом военная служба считалась наиболее престижной. Именно в качестве военно–служилого сословия дворянство освобождалось от подушного налога — считалось, что оно платит «налог кровью». Военная служба рассматривалась как самое достойное благородного человека, дворянина занятие.

Поэтому офицерство как социальный слой с самого начала оказалось естественным образом отождествляемо с дворянством. Из представления о том, что наиболее присущее дворянину занятие–служба офицером, закономерно вытекало представление о том, что и каждый офицер должен быть дворянином, поскольку уже по своей социальной роли он занимает «дворянское» место в обществе. Понятно, что даже в странах с наиболее твердыми сословными перегородками получение дворянства в награду за военную службу выглядело в наибольшей степени соответствующим обычаям способом аноблирования — возведения в дворянство. Во Франции по эдикту 1600 г. по истечении определенного срока службы офицер недворянского происхождения освобождался, подобно дворянину, от тальи — подушного налога (что было первым шагом к получению дворянского звания), а затем аноблировался; эдикт 1750 г. предусматривал срок аноблирования для офицеров–недворян в зависимости от полученного ими чина — чем выше чин, тем короче срок. Недворянин, достигший генеральского звания, аноблировался сразу. «Дворяне шпаги» при этом даже формально пользовались некоторыми преимуществами перед «дворянами мантии» (лицами, получившими дворянство на гражданской службе) и долгое время отказывались признавать последних равной себе частью дворянского сословия{41}.

Иногда, впрочем, отождествление офицерского звания с дворянским становилось столь жестким, что приводило к ограничению доступа к офицерским чинам лиц недворянского происхождения. Такая тенденция наметилась, в частности, во Франции в конце XVIII в., когда в 1781 г. был принят специальный ордонанс военного министра, в результате чего доля недавно аноблированных лиц среди офицерства сократилась с 10 до 2%{42}, а среди генералитета и полковников к 1789 г. абсолютно преобладали представители высшей знати: среди 11 маршалов 1 человек имел титул принца, 5 — герцога, 4 — маркиза и 1 — графа, из 196 генерал–лейтенантов нетитулованными дворянами были только 9 человек, а из 109 полковников — 6. В Пруссии в XVIII в. лица недворянского происхождения производились в офицеры лишь в порядке исключения (и то в чин не старше лейтенанта), и в 80–х годах 90% прусских офицеров были дворянского происхождения; в 1805 г. из 8 тысяч офицеров прусской армии недворянами были только 695 человек. Затем положение сильно изменилось, и в 1818 г. на 3828 офицеров дворянского происхождения приходилось 3350 выходцев из других сословий, но в последующие годы (до 1860) дворяне по происхождению составляли более ⅔ прусского офицерского корпуса{44}. В армиях других стран столь жестких ограничений обычно не было, но большинство офицерского корпуса везде составляли, конечно, дворяне.

Итак, профессиональная группа офицеров в европейских странах в социальном плане представляла собой элитный слой, практически идентичный по своему положению в обществе высшему сословию — дворянству. Офицерство служило связующим звеном между дворянством и остальными сословиями, поскольку через него происходило пополнение дворянского сословия новыми членами.

Офицеры в России до создания регулярной армии

Как известно, система офицерских чинов находится всегда в тесной связи с организацией вооруженных сил. Естественно, что и в России появление офицерских чинов зависело от развития организационных форм войска. Русские вооруженные силы к XVII в. состояли из поместной конницы (с городовыми казаками) и стрельцов, служивших на постоянной основе, но живших вместе с семьями и в мирное время могущих заниматься ремеслом и торговлей. Поместная конница (дворянское ополчение) имела территориальную организацию. Единственной известной единицей ее была сотня (в ряде случаев состоящая из дворян и Детей боярских определенного города), но численность ее могла быть самой различной. Постоянного организационного объединения сотен в соединения высшего порядка также не было (так называемые полки были тактическими единицами, создаваемыми на время походов и военных действий). Поэтому единственным офицерским чином, известным по документам того времени, был сотник или сотенный голова. У городовых казаков встречаются есаулы, атаманы. Что касается стрельцов, то при царе Михаиле Федоровиче основной их постоянной единицей был приказ (соответствующий полку), во главе которого стоял голова. Приказ делился на 5 сотен во главе с сотником или сотенным головой. Приказы и сотни именовались по фамилиям своих командиров. Известны также чины пятидесятника и десятника, но первый из них был помощником сотника, а второй назначался из рядовых стрельцов и играл роль унтер–офицера. При Алексее Михайловиче слово «приказ» заменяется на «полк», и соответственно его командира называют полковником. Кроме того, численность полка увеличивается до 10 сотен и появляется звание полуголовы или пятисотенного головы — помощника командира полка. Таким образом, все чины соответствовали определенной строевой должности. Высшие командиры были представлены воеводами полков, которые имели постоянные названия, но сами не были, как уже говорилось, постоянными единицами, а формировались только на время войны, и соответственно воеводы назначались только на это же время (русская армия делилась, как известно, на полки большой, правой и левой руки, передовой, сторожевой и прибылый). В XVIII в. делались попытки соотнести должности воевод с генеральскими чинами того времени (дворовый воевода приравнивался к генералиссимусу, первый воевода большого полка — к генерал–фельдмаршалу, второй воевода большого полка и первые воеводы полков правой и левой руки — к генералу, третий воевода большого полка, вторые воеводы полков правой и левой руки и первые воеводы остальных полков — к генерал–лейтенанту){45}, но делалось это чисто произвольно и, главное, не имело смысла, т. к. никакого постоянного прохождения службы воеводами не существовало и назначались они главным образом из местнических соображений.

Назначение на должности осуществлял Разрядный приказ, ведавший всеми вопросами службы дворян. Решения о назначениях принимались коллегиально дьяками этого приказа и в основном зависели от их благоусмотрения. При очередном сборе войск Разрядный приказ, ведший «служилые списки» и книги учета служилых людей, составлял расписание по должностям, которое и вручал воеводе, назначавшемуся царем. Поскольку изменение служебного положения было связано с изменением размера жалованья, а финансирование было централизовано, воеводы не имели права производить подчиненных в служебные чины. Назначение в стрелецкие части производил Стрелецкий приказ, исходя из тех же принципов.

Двумя основными недостатками этой системы были следующие. Во–первых, назначения осуществлялись людьми, плохо знакомыми с военным делом и к тому же не имеющими возможности оценить поведение назначенных в бою, во–вторых, временный характер назначения сильно обесценивал значение военных чинов для служилого человека. Действительными чинами были тогда звания, развившиеся на базе придворных должностей и составлявшие общегосударственную служебную иерархию. Эта иерархия насчитывала 8 основных ступеней (не считая чинов, в которых одновременно находились 2–3 человека, — комнатного стольника, стряпчего с ключом и т. п.): 1) бояре; 2) окольничие; 3) думные дворяне; 4) стольники; 5) стряпчие; 6) дворяне; 7) жильцы; 8) дети боярские. Носители первых трех категорий были членами Боярской думы, все они считались высшими чинами. Остальные составляли русское дворянство как сословие. Среди них помимо стольников и стряпчих выделялись московские дворяне и жильцы, входившие в состав «московского списка» (в 1681 г. в нем вместе с высшими чинами значилось 6385 человек){46}. Из этой среды и комплектовались в основном кадры «начальных людей» в вооруженных силах.

Становление системы офицерских чинов современного типа связано с привлечением на русскую службу иностранцев. Первые «вызовы» на русскую службу служилых иноземцев из европейских стран отмечены еще в XV в. К концу XVI в. они начинают играть заметную роль в русских вооруженных силах, однако на организацию армии и порядка службы они тогда большого влияния не оказывали, и напротив, многие из них были включены в русскую поместную систему и несли службу на тех же основаниях, что и русские дворяне. Однако в начале XVII в. в армейскую организацию применительно к иноземцам вводится понятие «рота», вследствие чего появляются чины командиров рот — ротмистра и капитана (встречается со времен Бориса Годунова почти одновременно с ротмистром, но намного реже), а также поручика — помощника или заместителя командира роты. Выше роты иноземческая организация не шла, потому дальнейшего чинопроизводства иноземных офицеров не велось. Чин их определялся Посольским приказом, а общее заведование было возложено первоначально, так же как и русскими кадрами, на Разрядный приказ.

Заметным рубежом на пути становления офицерского корпуса стал Смоленский поход 1632–1634 гг., когда впервые были сформированы полки «иноземного строя». В 1630 г. были разосланы грамоты о высылке в Москву детей боярских для обучения их немецкими полковниками (главным образом привлекались беспоместные дети боярские с правом впоследствии возвратиться к службе на прежних основаниях), в результате чего были сформированы 6 пехотных и 1 рейтарский полк, состоявшие как из иностранцев, так и из русских служилых людей. Большой пользы в походе они, впрочем, не принесли и с окончанием войны были распущены (тем более что в ходе войны выявилась крайняя ненадежность иностранцев, переходивших, попав в плен, на службу к противнику), а оставшиеся в России иноземцы проходили службу на правах русских дворян. Но значение этого первого опыта было чрезвычайно велико. Впервые в русской армии появился кроме стрелецкого новый тип полка с полной иерархией чинов, отличной от старорусской: полковник — большой полковой поручик (подполковник) — майор — капитан (ротмистр) — поручик — прапорщик. Огромное значение имело также то обстоятельство, что впервые русские служилые люди (пусть захудалые, беспоместные, которым «для бедности» дадено было денежное вспомоществование, но все–таки принадлежащие к дворянскому сословию и в принципе имеющие право доступа к высшим придворным чинам) ставились под команду иноземцев, людей по русским понятиям абсолютно «неродословных», которым ранее разрешалось командовать лишь себе подобными. Важность этого обстоятельства для формирования у русского служилого человека представления о значимости и престиже воинского офицерского тми трудно переоценить. Наконец, тогда же сделана попытка сформировать полки «иноземного строя» исключительно из русских людей, для подготовки к чему в сформированные полки были назначены «дублеры» из русских — второй комплект офицеров (по 4 полковника, подполковника и майора, 2 квартермистра, 17 капитанов, 32 поручика и 33 прапорщика){47}. Это первый случай присвоения русскому служилому человеку «иноземного» чина; он привыкал носить офицерский чин с определенным кругом обязанностей и подчиняться иноземному начальнику же не по причине своей «захудалости», а по положению и единой воинской иерархии.

В 1642 г. вновь были сформированы два выборных московских полка «иноземного строя», затем их число увеличилось с разделением на полки солдатские (пешие), рейтарские и драгунские. По уставу 1647 г. все начальствующие лица в полку (урядники) уже различаются на привычные ранги — высокие, средние и нижние (т. е. штаб-, обер — и унтер–офицеры): к высоким отнесены полковник, полковой поручик (подполковник) и полковой сторожеставец (майор), к средним — капитан, поручик и прапорщик.

Особое внимание уделялось роте — основному звену, прочность которой зиждилась на трех последних офицерских чинах: «…и та рота гораздо устроена, когда капитан печется о своих солдатах, а поручик мудр и разумен, а прапорщик весел и смел»{48}. Капитан являлся полным хозяином своей роты, несущим за нее всю полноту ответственности, поручик был его помощником и заместителем, вел роспись солдат, распределял их по капральствам и вел обучение, прапорщик должен был нести ротное знамя, «печаловаться» о солдатах и им «смельства наговаривать», т. е. поднимать боевой дух.

Увеличение числа полков «иноземного строя» во второй половине XVII в. (при Федоре Алексеевиче насчитывалось 48 солдатских и 26 рейтарских и копейных полков) привело к появлению генеральских чинов, и к 70–м гг. XVII в. уже существовали чины генерала, генерал–поручика и генерал–майора. В эти чины, как и в остальные офицерские чины полков нового строя, производились как иностранцы, так и русские. Однако командиры этих частей, даже произведенные в генералы, не могли рассчитывать на занятие должностей начальников отдельных больших отрядов русского войска. Солдатские полки занимали в нем все–таки второстепенное положение, а основу войска составляли поместная конница и стрельцы, объединяемые в оперативном отношении в унаследованные от прежних времен полки под началом воевод. Воеводою же генерал полков нового строя не мог быть назначен, не пройдя всей лестницы общегосударственных придворных чинов — по меньшей мере до окольничего.

Положение, при котором наиболее подготовленные в военном отношении люди были отстранены от командования крупными соединениями войск, не могло, конечно, оставаться незамеченным, и реорганизация службы офицерских кадров неуклонно шла в направлении унификации системы чинов и устранения местнических влияний. В 1680 г. издан именной указ царя Федора Алексеевича, по которому он «велел быть из голов в полковниках, из полуголов в полуполковниках, из сотников в капитанах» и служить им «против иноземского чину, как служат у гусарских и у рейтарских, и у пеших полков тех же чинов, которыми чинами пожалованы ныне, и впредь прежними чинами не именовать …а которые упрямством своим в оном чине быть не похотят, и станут себе ставить то в бесчестье, и этим людям от Великого Государя за то быть в наказаньи и разореньи без всякия пощады». Речь шла о том, что во всех стрелецких полках вводилась такая же номенклатура офицерских чинов, какая была в попках нового строя (что, по–видимому, вызвало некоторую психологическую ломку среди стрелецких командиров). В 1682 г. была наконец официально отменена местническая система занятия должностей в государстве, основанная на приоритете родовитости и служебного положения предков, что устранило последнюю преграду к становлению новой иерархии офицерских чинов. Правительство получило свободу рук при назначении на должности, и генералы заняли подобающее им место в войсках (хотя до Петра I во главе армии ставился все–таки не генерал, а воевода). Таким образом, к концу XVII в. в России сложилась социально–профессиональная группа воинских начальников, имеющая европейскую иерархию чинов. Она и послужила прообразом офицерского корпуса русской регулярной армии.

Эта группа в значительной степени состояла из офицеров–иностранцев. Порядок чинопроизводства и оплаты для них и русских офицеров был различным, что, впрочем, вполне естественно, если учитывать совершенно разное общественное положение этих людей при поступлении на службу. Офицеры–иностранцы были людьми в России случайными, не вписывавшимися в социальную структуру русского общества, посторонним для него элементом, тогда как для русских дворян служба офицерами была выражением их социальной сущности, естественной и неотъемлемой обязанности служить государству, которой и определялось их благосостояние и положение в русском обществе.

Для иностранцев поэтому была установлена отдельная линия чинопроизводства; находилось оно в ведении Иноземского приказа, причем вопросы чинопроизводства со временем все в большей степени решались именно в этом учреждении, а не строевым начальником. Когда в 1631 г. «старшему полковнику и рыцарю» А. Лесли поручили вербовать за границей офицеров, то он и его полковники почти не были стеснены в правах по их чинопроизводству, однако в 1656 г., когда в той же роли выступал Ш. Эргард, ему разрешили производить подчиненных офицеров в чины не выше майора, а в 1672 г. специальный указ предписал в случае открытия вакансий сообщать об этом в Иноземский приказ, а «в вышние чины с майоров никого и за службы не переписывать». Однако на практике и производство в обер–офицерские чины зависело от приказа, т. е. оклад жалованья любому офицеру мог выдаваться в новом размере только после занесения в соответствующие списки Иноземского приказа. Поэтому многие офицеры обращались со своими челобитьями непосредственно в приказ, где решение вопроса зависело главным образом от благоусмотрения дьяков, которые хотя и требовали патенты, свидетельства о службе за границей и другие рекомендательные документы, но проконтролировать их достоверность не могли, вследствие чего далеко не всегда возвышались по службе достойные того лица.

Старшинство почти не соблюдалось. До 1672 г. (когда последовало распоряжение производить исключительно «из чина в чин»){49} практиковалось и производство через чин. Однако среди офицеров одного чина в следующий чин производился не старший в этом чине, а тот, на кого пал выбор дьяков Иноземского приказа. В первый офицерский чин человек мог производиться, например, за заслуги отца или брата, и вообще в системе чинопроизводства иностранных офицеров царил произвол. Однако при этом приказ строго следил за тем, чтобы не выйти из финансовой сметы, в результате чего к концу XVII в. офицеры–иностранцы стали производиться только на вакансии умерших, что делало их чинопроизводство крайне медленным. Например, даже после потерь во время Азовских походов четверо полковников состояли в этом чине 16 лет, трое — 17, трое — 22, один — 28 и один даже 36 лет{50}.

С чинопроизводством русских офицеров дело обстояло еще сложнее. Благодаря сохранению для них поместного способа довольствия (о чем будет сказано ниже) они продолжали состоять на учете Разрядного приказа, ведавшего службой всех русских дворян, и призывались на службу грамотами на тех же основаниях, что и «начальные люди» поместных войск. Однако в отличие от последних офицер полков нового строя должен был находиться в своей части продолжительное время, что грозило запустением и разорением его поместья. Правительство, не желавшее, естественно, допустить этого, вынуждено было периодически сменять офицеров в полках, несущих действительную службу, что повлекло за собой перепроизводство офицеров и снижение ценности офицерского чина в глазах дворян.

Кроме того, учет русских офицеров был сильно запутан в результате отсутствия единых органов военного управления в России того времени. Как служилый человек, как дворянин офицер состоял на учете в Разрядном приказе, но как воинский начальник мог состоять в ведении Стрелецкого, Иноземского, Рейтарского приказов (ведавших каждый своим родом войск) и даже областных приказов и разрядов, имевших автономные права по некоторым отраслям военного управления. При этом не всегда существовала ясность, в ведении какого приказа состоят те или иные воинские (особенно областные) части, что создавало дополнительную путаницу в учете офицерского состава.

Поскольку чинопроизводство русских офицеров не зависело от финансовых смет, оно не ограничивалось и до 1665 г. находилось в руках воевод (за исключением производства в полковники), не стесненных никакими правилами. В 1665 г. был издан указ, предписывающий воеводам сообщать об открывшихся вакансиях в Разрядный приказ, а тот в свою очередь информировал об этом Иноземский приказ, который и производил офицеров в чины от имени царя. Воеводам было оставлено только право временного назначения на офицерские должности «до государева указу». С 1672 г. это их право было ограничено только обер–офицерскими чинами (и не иначе как из чина в чин). Однако, не имея возможности контролировать правильность воеводских назначений, дьяки Иноземского приказа в большинстве случаев просто санкционировали их.

В целом же порядок чинопроизводства был весьма далек от совершенства и отражал именно то состояние вооруженных сил, которое требовалось изменить путем создания регулярной армии. На систему чинопроизводства сильнейшее влияние оказывали прежние представления о престижности старых придворных чинов, (и вследствие чего получение последних иногда связывалось и с повышением в офицерских чинах, часто минуя промежуточные чины. Порой стряпчие производились прямо в подполковники, стольники в ротмистры, жильцы — в поручики и т. д.; имел даже место случай производства дворцового служителя (подключника) в стрелецкие капитаны. Иногда бывали случаи, когда в качестве первого офицерского чина выступали сразу более высокие чины — известны случаи производства недорослей сразу в капитаны{51}. Наконец, даже и последние годы XVII в. встречаются производства через чин: из капитанов — в полковники, из прапорщиков — в капитаны. В ряде случаев право производства помимо воевод и дьяков соответствующих приказов присваивали себе некоторые генералы. Из–за некомпетентности приказных дьяков производство слабо было связано с отличиями по службе и боевой пригодностью; иногда единственным основанием к производству служило челобитье заинтересованного лица. Не были разграничены и линии производства по родам войск, офицеры при повышении в чине часто переводились из пехоты в конницу и обратно. Время от времени сведения о службе офицеров собирались и заносились в специальные «разборные книги», однако быстрое движение кадрового состава обесценивало этот учета и приводило к различным злоупотреблениям. Что касается жалованья офицеров в полках нового строя, то оно первоначально было исключительно высоким, но это касалось главным образом иностранных офицеров. При первом массовом наборе офицеров в эти полки жалованье составило сумму, совершенно невероятную для офицерских окладов XIX в. (учитывая, что рубль времен Михаила Федоровича соответствовал по своей покупательной способности 14 рублям конца XIX в.). Размер месячного жалованья по раздаточным книгам 1634 г. показан в таблице I{52}. Такие оклады (в начале XVII в. на 3 руб. можно было купить недорогую лошадь или пару коров) привлекли в Россию, конечно, массу иностранцев, но оказались чересчур обременительными для русской казны, поэтому вскоре полки были распущены, а на будущее время установлены более умеренные оклады (сокращенные для некоторых чинов десятикратно). В 1661 г. полковник в коннице получал в месяц 40 руб., в пехоте — 30, подполковник — 18 и 15, майор — 16 и 14, капитан (ротмистр) — 13 и 11, поручик — 8 и 8, прапорщик — 7 и 5{53}.

Кроме того, в 1634 г. одновременно с массовым увольнением иностранных офицеров было установлено, чтобы впредь выдавать им жалованье по трем вариантам окладов в зависимости от характера службы каждого. Полный размер жалованья должны были получать только несущие действительную службу в походе, несущие «городовую службу» в военное время (находящиеся в крепостях) получали ⅔ оклада, а оказавшиеся за штатом — вне строевых списков получали «на прокорм» только ⅓ оклада. В 1670 г. это правило было подтверждено Алексеем Михайловичем. Однако и на таких условиях служить в России иностранцам было весьма выгодно, и поток их на русскую службу не ослабевал. В конце XVII в. были даже приняты ограничительные меры, вплоть до того, что правительство царевны Софьи полностью прекратило доступ иностранцев в Россию без особого царского разрешения. Число иностранных офицеров в России и их оклады (руб. в месяц) в 1696 г. показаны в таблице 2{54}.

То есть оклады в конце XVII в. оставались такими же, какими они были установлены к середине столетия. Однако и такие оклады были обременительны для казны при довольно ограниченных ее средствах, поэтому правительство с 40–х гг. XVII в. наряду с установлением трех форм окладов (о чем шла речь выше) зачисляла часть иностранных офицеров в так называемые «кормовщики», которые получали очень небольшое жалованье (рейтарский полковник, в частности, получал вместо 226 руб. — 91 руб. 8 алтын и 2 деньги, солдатский подполковник вместо 180 руб. — всего 73, капитан вместо 133 руб. — 54 руб. 25 алт. и т. д.) и продовольствие натурой.

Особую группу офицеров составляли так называемые «новокрещены» — те иностранцы, которые, решив навсегда связать свою судьбу с Россией, приняли православие (преимущественно это были поляки и литовцы). Такие офицеры после перехода в православие считались русскими и зачислялись в состав поместного дворянства, получая жалованье на общих основаниях с русскими офицерами–дворянами. Число их было довольно значительным: в 1696 г. из 794 русских офицеров «новокрещенов» было 455 человек{55}.

Для русских офицеров оклады к концу XVII столетия практически не отличались (кроме младших офицеров) от окладов офицеров–иностранцев: полковники и в рейтарских, и в солдатских полках должны были получать по 40 рублей в месяц, подполковники — соответственно 18 и 15, майоры–16 и 14, капитаны (ротмистры) — 13 и от 11 до 7, поручики — 8 и от 8 до 5, прапорщики — 7 и от 5 до 3 рублей. Но в отличие от иноземцев русские офицеры получали жалованье только за дни действительного пребывания в полку. Кроме того, за имеющиеся у офицеров крестьянские дворы у них ежемесячно вычиталось из жалованья по 3–11 алт. — за каждый двор. У полковников рейтарских полков — по 11 алт. 4 ден., полковников солдатских полков — по 11 алт. 4 ден., у подполковников–соответственно 8 алт. 2 ден. и 8 алт., у майоров — 8 алт. 2 ден. и 7 алт. 2 ден., у капитанов (ротмистров) — по 7 алт. 2 ден., у поручиков — по 6 алт. 4 ден. и у прапорщиков — 7 алт. 5 ден. и 3 алт. 2 ден. В результате жалованье было очень небольшим и жить только на него долго было невозможно; фактически в полной неприкосновенности оставался поместный способ довольствия: офицеры из русских дворян должны были, как и все прочие служилые люди — дворяне, жить на доходы от своего поместья. Такая система, конечно, сильно облегчала положение казны, одновременно отчасти компенсируя разницу в оплате между иноземными и русскими офицерами, но в психологическом плане имела самые вредные последствия, так как русский офицер оставался во власти традиционных представлений о службе, сущность, порядок и характер которой оставались прежними. Менялось только название чина (который, кстати, не неся за собой реальных перемен, ценился ниже традиционных), а офицерская должность неизбежно рассматривалась как временная, ибо, всецело материально привязанный к своему поместью, дворянин не мог отлучаться из него на продолжительное время. Все это вызывало желание вовсе при возможности уклоняться от службы и, конечно, не могло способствовать формированию психологии кадрового офицера.

Таким образом, состояние офицерского корпуса регулярной армии, которая была создана на рубеже XVII–XVIII вв., отличаем. от положения офицерского состава русских вооруженных сил XVII столетия и по системе оплаты, и по порядку получения первого офицерского чина и дальнейшего чинопроизводства, и по характеру службы, и, главное, по психологии — по осознанию себя прежде всего офицерами: не дворянами, не помещиками, не служилыми людьми вообще, не стольниками, окольничими, жильцами и т. д., а именно офицерами. Разница по всем этим критериям (и к тому же по профессиональной подготовке) между офицерами XVII столетия и требованиями, предъявляемыми к офицерам, в которых нуждалась регулярная армия, была, конечно, велика (и не случайно при создании регулярной армии множество прежних офицеров не было принято на службу).

Но тем не менее именно в XVII столетии в полках нового строя (и частично в стрелецких) заложены основы создания офицерства регулярной армии, а в общественное сознание внесены те начала и принципы, которые позволили со временем коренным образом изменить социальную роль и значение воинских начальников.

Постепенное введение новой, чисто военной иерархии чинов и отмена местничества совершили тот переворот в российском обществе, без которого было бы немыслимым существование офицерства как костяка регулярной армии. Постановка «знания» (хотя бы и фиктивного) выше «породы» (а именно это означала и юридически закрепляла новая иерархия воинских чинов) приучала общество и армию к мысли, что офицером может быть каждый, кто окажется способен к исполнению соответствующих обязанностей. Это, в свою очередь, подводило к мысли о необходимости равенства всех при поступлении на службу, что нашло позже юридическое закрепление в петровских законах о том, что все военнослужащие должны начинать службу рядовыми. Без формирования (хотя бы в зародыше) подобных представлений реформаторская деятельность Петра в данном вопросе вряд ли могла быть успешной.

Начало традиции производства в офицеры независимо от происхождения, окончательно установившейся при Петре, было положено в XVII в. С другой стороны, представление о том, что всякий офицер должен быть членом высшего в государстве сословия, что первый офицерский чин открывает доступ в дворянство, также идет из этого столетия — с наделения поместьями на правах русских дворян таких «неродословных» людей, какими были с точки зрения русского общества приезжие офицеры–иноземцы. (Конечно, только вполне слившихся со своим новым отечеством — «новокрещенов»; они получали и традиционные русские придворные чины — стольников и т. д.) Наконец, в XVII в. происходил постепенный рост группы служилых людей, социальное положение которых определялось носимым ими военным чином; сосуществование и негласное, объективное соперничество традиционной придворной и новой военной иерархии чинов завершилось, как известно, при Петре I полным торжеством последней. Коренное изменение взгляда на роль офицерского чина в сословной системе русского общества, подготовленное нововведениями XVII столетия, явилось важнейшей предпосылкой для обретения русским офицерством его статуса в последующие столетия.

Статус офицера в русском обществе XVIII–XX вв.

Высокий статус офицера в русском обществе XVIII–XIX вв. был явно не случаен: он закономерно подготовлен бытовавшим с раннего средневековья на Руси отношением к воинской службе. Та система представлений, сложившаяся в европейских и ряде азиатских стран, о которой шла речь выше, в полной мере была характерной и для России. Собственно, первоначально дворяне отличались от крестьян тем, что первые за свою землю несли военную службу, а вторые — платили подати. Разделение на «благородных» и «подлых» имело своим основанием именно это обстоятельство: носить оружие и быть воином считалось делом благородным, и занятие это из поколения в поколение давало основание считать свой род благородным, тогда как слово «подлый» (не носившее изначально своего нынешнего отрицательного значения) означало «податной», т. е. платящий подать. До XIX в. исключение человека из подушного оклада означало для него важнейшее изменение социального статуса — его выход из «податного состояния» (охватывавшего более 95% населения страны) и приобщение к одной из элитных групп, чьи занятия ставили их выше остальной массы населения, поскольку признавались настолько важными, что освобождали от личной подати (духовенство, чиновники, почетные граждане и др.). И первым из таких занятий была военная служба.

В допетровские времена быть рядовым воином дворянского ополчения считалось более почетным, чем занимать даже весьма нерядовое место в приказном аппарате гражданского управления. Служба предков в качестве подьячих, например, не рассматривалась как свидетельство дворянского происхождения человека, потому что такая служба сама по себе не вводила человека в то время в состав дворянского сословия, тогда как факт упоминания предка в «десятнях» — списках лиц, обязанных наследственной военной службой, таким доказательством безусловно являлся. Важнейшее значение имел наследственный характер такой службы: высшим сословием были дворяне именно как служилые люди «по отечеству» — и сами обязанные военной службой по наследству, и потомки которых обязаны были продолжать ее в отличие от служилых людей «по прибору» (пушкарей, стрельцов и т. д.), которые не были связаны такой обязанностью. Воинская служба в те времена, особенно на рубежах «дикого поля», была делом нелегким. В районах «засечных полос», прикрывавших страну от татарских набегов, было испомещено особенно много дворян. Потому наибольший процент древнего дворянства, записанного в шестую часть родословных книг, обычно приходился на те губернии, где эти полосы в свое время пролегали, — Пензенскую, Рязанскую и т. п. О тягостях службы на «засечных полосах» свидетельствуют кажущиеся ныне парадоксальными царские указы о запрещении дворянам переходить в холопы.

По мере того как дворянское ополчение в структуре вооруженных сил все более вытеснялось полками нового строя с их специфической, чисто офицерской иерархией, статус служилого дворянина–воина закономерно переносился на офицера (причем на офицера, как такового, независимо от принадлежности его к дворянству в сословном отношении). К тому, что офицерское звание дает право не только стать вровень с дворянами, но и командовать ими, русское общество было постепенно приучено в XVII в., когда русские дворяне и «безродные», по их понятиям, иноземцы стали служить в одних частях, в рамках единой иерархии.

Поэтому мероприятия Петра I по регламентации сословной принадлежности в ходе создания регулярной армии с массовым офицерским корпусом, полностью заменившей дворянское ополчение, явились логическим завершением естественного процесса превращения воинов–дворян в офицеров регулярной армии. Поднятию социального статуса лиц, служащих государству (и в первую очередь на поенном поприще), Петр I придавал огромное значение. Примерно в 1711 г. или в самом начале 1712 г. в его записной книжке появляется примечательная заметка: «Офицерам всем дворянство и первое место». Она достаточно определенно характеризует намерение царя, во–первых, законодательно ввести в состав дворянского сословия всех офицеров, а во–вторых, дать офицерам преимущество перед любыми другими дворянами. Уже 16 января 1712 г. последовал указ Сенату, гласивший: «Сказать всему шляхетству, чтоб каждой дворянин во всяких случаях какой бы фамилии ни был, почесть и первое место давал каждому обер–офицеру, и службу почитать и писатца только офицерам, а не шляхетству, которые не в офицерах, только то писать, куды разве посланы будут». За несоблюдение этого указа взыскивался штраф в размере трети жалованья56. Таким образом, за исключением отдельных поручений, шла в зачет только офицерская служба. Указами 1714 и 1719 гг. подтверждалась возможность получения офицерского чина человеком низкого происхождения ( «из простых»), а указом 1721 г. подтверждалось включение всех офицеров и их детей в состав дворянского сословия.

Итак, на основании указа Правительствующему Сенату 16 января 1721 г. и Табели о рангах 1722 г. (пункты 5, 11 и 15) все лица, любого происхождения, достигшие первого офицерского чина — XIV класса (прапорщика), получали потомственное дворянство (передававшееся детям и, естественно, жене). При этом офицеры с самого начала получили очень большое преимущество перед лицами, имевшими гражданские чины (в том числе и военными чиновниками — - как их именовали впоследствии «гражданскими чинами военного ведомства» — военными врачами и т. д.): на гражданской службе потомственное дворянство достигалось лишь с получением чина VIII класса (коллежского асессора), а чины XIV–IX классов давали их обладателям только личное дворянство (если они не были потомственными дворянами по происхождению), передававшееся жене, но не детям. (В законодательстве было сказано: «Все служители Российские и чужестранные, которые VIII первых рангов находятся или действительно были: имеют оных законные дети и потомки в вечные времена, лучшему старому Дворянству во всяких достоинствах и авантажах (выгодное, благоприятное положение. — Ред.) равно почтены быть, хотя бы они и низкой породы были, и прежде от коронованных глав никогда в дворянское достоинство произведены или гербом снабжены не были».) Офицеры же сразу становились потомственными дворянами.

При этом потомственное дворянство получали лишь дети, родившиеся после получения недворянином первого офицерского чина, а остальные зачислялись в особое сословие «обер–офицерских детей». Однако при отсутствии у офицера детей мужского пола, родившихся после получения офицерского чина и возведения его в дворянство, он имел возможность передать права потомственного дворянства любому из сыновей, родившихся до этого: «…которые дослужатся до обер–офицерства, не из дворян, то когда получит вышеописанный чин, оной суть дворянин и его дети, которые родятся в обер–офицерстве; а ежели не будет в то время детей, а есть прежде, и отец будет бить челом, тогда дворянство давать и тем, только одному сыну, о котором отец будет просить»{57}.

Преимущественное положение офицеров делало само собой Разумеющимся тот факт, что дворяне избирали как правило военную карьеру и подавляющее большинство дворян в XVIII в. было офицерами. После указа о вольности дворянства 1762 г., освободившего дворян от обязательной службы, преимущества служилых дворян, в первую очередь офицеров, перед неслужилыми были усилены, проявляясь даже в мелочах. В частности, по манифесту Екатерины II от 1775 г. дворянам, не имеющим обер–офицерского чина, разрешалось ездить по городу не иначе как верхом или в одноколке на одной лошади (парою же могли ездить только офицеры){58}. Весьма важным обстоятельством было ограничение неслужилых дворян в правах по выборам дворянских сословных учреждений в губерниях. При выборах уездных и губернских предводителей дворянства, капитан–исправников, уездных судей и заседателей и некоторых чинов губернского управления (проводившихся раз в три года) дворяне, даже владеющие большим имением, но либо вовсе не служившие, либо не дослужившиеся до обер–офицерского чина, лишались права голоса подобно беспоместным дворянам (им разрешалось только присутствовать на выборах).

Возведение в дворянство за военные заслуги считалось в XVIII в. самым обычным способом получения прав высшего сословия. По Жалованной грамоте дворянству от 21 апреля 1785 г. получение потомственного дворянства связывалось также с награждением любым российским орденом (для чего военные заслуги открывали широкую возможность). В 1788 г. было запрещено давать дворянство тем офицерам, которые получили первый офицерский чин не на действительной службе, а при отставке. В целом же принципиальные положения законодательства, устанавливающие неразрывную связь между службой офицером и принадлежностью к высшему в стране дворянскому сословию, не менялись очень долго — до середины XIX в.

С другой стороны, не служить офицером хотя бы какое–то время для дворянина считалось неприличным еще и в первой половине XIX в., спустя 80–90 лет после указа о вольности дворянства, и почти все помещики (в т. ч. богатые и не нуждавшиеся в дополнительном источнике средств существования в виде офицерского жалованья) некоторое время служили офицерами «из чести». При этом служба в гвардии и в некоторых кавалерийских полках требовала гораздо больше расходов, чем составляло офицерское жалованье, и дворяне служили фактически за счет своих собственных доходов от имения. Как писал один из известных дворянских публицистов второй половины XIX в., «никогда не следует забывать, что не только деды, но и отцы и дяди наши — все сплошь почти были армейские и гвардейские отставные поручики и штаб–ротмистры»{59}. Особое совещание по делам дворянского сословия в 1898 г. справедливо отмечало: «Исторически сложившимся призванием нашего дворянства всегда было служение государству, причем главным поприщем сего служения искони была служба военная»{60}.

Итак, можно констатировать, что на протяжении полутора столетий офицерство в России не только полностью входило в состав дворянского сословия, но и было наиболее привилегированной частью этого сословия. Офицеры как профессиональная группа в социальном плане стояли выше любой другой социально–профессиональной группы населения в стране. Они обладали наиболее престижным статусом в русском обществе того времени. И вряд ли случайно, что именно этот период ознаменован самыми славными победами русского оружия, именно за это время Россия раздвинула свои границы в Европе предельно далеко (какими они и оставались с тех пор до конца ее существования), и именно в то время она была сильнейшей державой мира, занимая в нем такое положение, какое не занимала никогда ни в прошлом, ни в будущем. Вторая половина XVIII и первая половина XIX столетий поистине были «золотым веком» русской государственности.

Так или иначе положение офицерства в обществе неразрывно связано с положением в нем дворянства, неотъемлемой частью которого оно являлось, и изменения, происходившие в статусе и материальном положении высшего сословия в целом, не могли не отражаться и на положении офицерского корпуса. Между тем среди дворянства к середине XIX в. процент лиц, обладавших имениями или какой–либо иной недвижимостью, сократился очень сильно и составлял гораздо менее половины. Для лиц же, не имевших собственности, служба становилась единственным источником существования. При этом следует иметь в виду, что и благосостояние большинства неслужащих дворян–помещиков не отличалось существенно от среднекрестьянского, поскольку производимая «прибавочная стоимость» позволяла в то время десятерым содержать на том же уровне еще только одного неработающего, а уже по 8–й ревизии (1834 г.) менее 20 душ крестьян имели 45,9% дворян–помещиков (а еще 14% были вообще беспоместными){61}. К 1850 г. из 253 068 потомственных дворян в России 148 685 вообще не имели крепостных, а еще 23 984 имели их менее 10 душ (при этом 109 444 дворян лично сами занимались хлебопашеством){62}.

Понятно, что дворяне, не имевшие никакой собственности или имевшие такое небольшое имение, которое позволяло обеспечивать уровень жизни практически не выше крестьянского, вынуждены были служить в любом случае. С другой стороны, офицеры — выходцы из других сословий, ставшие дворянами по офицерскому чину, тоже, естественно, не имели никакой собственности, и в результате к этому времени офицерский корпус стал превращаться в социальную группу, подавляющее большинство которой жили только на жалованье. Поскольку же число лиц, получивших дворянство по чинам и орденам (только за 1825–1845 гг. таким образом получило дворянство около 20 тыс. человек){63}, было весьма значительным, то сказанное выше об офицерстве стало все в большей степени относиться ко всему дворянству в целом.

В связи с чрезмерно большим пополнением дворянства со стороны было решено ограничить доступ в высшее сословие, и манифестом 11 июня 1845 г. класс чинов, дающих право на потомственное дворянство, был повышен. Надо сказать, что Николай I долго колебался в этом вопросе именно потому, что усматривал здесь ущемление прав военных, которых он всегда любил и считал «своими». Отныне потомственное дворянство на военной службе приносил первый штаб–офицерский чин (майора — VIII класса), а на гражданской — чин статского советника (V класса), а личное дворянство — чины с XIV по IX и гражданские чины с IX по VI класс (более низкие чины давали почетное гражданство){64}. Тогда же было установлено, что орден Св. Анны (младший орден в системе наград) дает потомственное дворянство только по своей 1–й степени; в I855 г. то же было сделано в отношении ордена Св. Станислава.

В 1856 г. класс чинов, приносящих потомственное дворянство, был поднят на военной службе до VI (полковник) и на гражданской — до IV (действительный статский советник); для получения личного дворянства условия не изменились — его давали все офицерские чины и гражданские чины с IX класса{65}. Такой порядок получения дворянства по чинам сохранился до 1917 г.

Несмотря на эти ограничения, нетрудно заметить, что, во–первых, для офицеров по–прежнему сохранилось большое преимущество в чинах при получении потомственного дворянства перед гражданскими чиновниками, а во–вторых (и это самое главное), если на гражданской службе чины ниже IX класса не давали после 1845 г. и личного дворянства, то для офицеров даже самый младший чин по–прежнему был связан с получением дворянства (хотя бы и личного). То есть принцип, согласно которому сама профессия офицера обеспечивала ему принадлежность к высшему сословию, не был поколеблен, в чем находило свое выражение представление о значимости и статусе военной службы.

Что касается орденов, то ордена Св. Георгия и Св. Владимира (нее степени которых давали право на потомственное дворянство) в 1859 г. были изъяты из общей постепенности наград (о чем пойдет речь ниже), жаловались только по усмотрению верховной власти, указом от 16 августа 1887 г. было установлено, что для получения ордена Владимира 4–й степени необходимо прослужить в офицерских чинах беспорочно 20 лет, а в 1892 г. орден был введен в общую постепенность наград и для получения его 4–й степени требовалось 15 лет беспорочной офицерской службы. Указ от 28 мая 1900 г. отменил право получения потомственного дворянства по ордену Владимира 4–й степени, и так как этим орденом 3–й степени могли награждаться офицеры в чине не ниже полковника (и без того имеющие право на потомственное дворянство), то возможность получения офицерами потомственного дворянства не по чину, а по ордену осталась лишь за георгиевскими кавалерами (ибо ордена Анны и С'танислава 1–й степени офицеры ниже полковника также не могли получить).

Поскольку дети майоров и подполковников после 1856 г. не становились потомственными дворянами, то они образовали особое сословие «штаб–офицерских детей», к которому относились и дети полковников, рожденные до получения их отцами этого чина, пока с 4 апреля 1874 г. в потомственное дворянство не начали возводить всех детей лица, имевшего на это право, независимо от времени их рождения.

В целом приобретение дворянства на службе в России XVIII — XIX вв. носило чрезвычайно широкий характер. К началу XX в. дворянские роды, могущие доказать свою принадлежность к дворянству до 1685 г. (записывавшиеся в 6–ю часть губернских родословных книг), составляли 26–27% всех внесенных в родословные книги родов. Если же учесть, что очень многие лица, получившие право на потомственное дворянство и не имевшие недвижимости, в губернские книги не записывались (это само по себе не давало никаких преимуществ), то можно считать, что до 90% из имевшихся к концу XIX — началу XX в. дворянских родов возникли в XVIII–XIX вв. в результате службы.

Из них большую часть составляли те, чьи предки получили дворянство по офицерскому чину: во 2–ю часть родословных книг, куда описывались роды, получившие дворянство на военной службе, было в среднем занесено около 34% всех родов, а в 3–ю часть, куда описывались роды, получившие дворянство на гражданской службе, — примерно 28%. Если же учесть, что часть родов офицерского происхождения заносилась и в другие части родословных книг (в 1–ю — дворянство, жалованное непосредственно монархом, и в 5–ю — титулованные роды), то в составе родов, внесенных в губернские родословные книги, за вычетом 6–й части, они составляли более половины. Вообще 2–я часть родословных книг была наиболее многочисленной — в среднем 33,7%, тогда как 1–я — 9,8%, 3–я — 28,2%, 4–я (иностранные роды) — 0,6%, 5–я — 1,7%, 6–я–26,8%{66}.

В любом случае положение офицера в русском обществе было положением дворянина. И если в конце XIX в. его статус снизился, то это произошло почти в той же степени, в какой снизился в это время дворянский статус вообще. Дворянство утратило к этому времени экономическую независимость (во второй половине XIX в. менее трети всех потомственных дворян были помещиками), и подавляющее большинство его жило на жалованье, ничем не отличаясь в этом смысле от выходцев из других сословий, тем более что в ходе реформ 60–70–х гг. были ликвидированы и служебные привилегии дворян. Фактически никаких реальных преимуществ дворянское звание в это время не давало (за исключением возможности помещения детей в некоторые учебные заведения и т. п. мелких льгот).

Конечно, не только эта принадлежность обеспечивала офицеру престиж в обществе — сама профессия его была традиционно уважаема. Однако под влиянием ряда факторов (появление ряда профессий, суливших в то время быстрое преуспевание, отношение прессы определенного толка и т. д.) несколько ослабла и эта сторона офицерского престижа. Наконец, ухудшилось материальное положение офицера. В результате, если еще в начале XIX в. гражданская служба не пользовалась особой популярностью, теперь очень многие ее отрасли не только стали гораздо более привлекательны для молодых людей, чем офицерская карьера, но и многие офицеры при возможности оставляли военную службу и переходили на гражданскую.

Все это приводило к ухудшению качества офицерского состава, что, в свою очередь, работало на еще большее снижение престижа офицерской профессии. Чем большую роль в обществе приобретала власть денег, тем сильнее бросалась в глаза материальная неустроенность офицера, и его положение в обществе становилось все более незавидным. Меры же по исправлению этой ситуации были приняты с большим запозданием.

Тем не менее, несмотря ни на что, престиж офицера в русском обществе оставался и тогда достаточно высок. Пусть юридически и фактически офицерство не было, как раньше, самой привилегированной группой общества, но традиционно связанные с этой профессией представления о чести, достоинстве и благородстве навсегда остались принадлежностью ее и ее представителей. В отношении личного достоинства офицер по–прежнему стоял на недосягаемой высоте, и такое положение в моральном плане никогда не оспаривалось. За установленным для офицеров официальным титулованием (формой обращения к обер–офицерам было «ваше благородие», к штаб–офицерам — «ваше высокоблагородие», к генерал–майорам и генерал–лейтенантам — «ваше превосходительство», а к полным генералам — «ваше высокопревосходительство») во многом стояло действительное признание обществом их сущности как носителей определенных понятий и моральных устоев.